Шаровая молния 3

Фрагмент 2

3

Перевод в госпиталь НКВД Демьянов посчитал добрым знаком. Значит, возвращение к активной деятельности уже не за горами. Правда, Анастасии Кирилловне, с которой у него наконец-то установились действительно неплохие отношения, теперь будет немного сложнее приходить: всё-таки режим в ведомственном лечебном заведении несколько жёстче, чем в обычном.

«Установились неплохие отношения»… Не без проблем проходил этот процесс. И виной тому стала… «воробушек» Роза.

Трудно сказать, почему она примчалась поделиться своей бедой именно с ним. Её разыскал выздоравливающий красноармеец-москвич, принёсший горькую весть: в ноябре в Крыму погиб её брат, добровольцем вступивший в Приморскую армию в дни обороны Одессы. Эту армию, как было известно Николаю, эвакуировали в Крым, когда возникла угроза захвата полуострова 11-й армией Манштейна. И надо же было тёще явиться именно в тот момент, когда муж её погибшей дочери на лавочке в уголке больничного холла обнимал рыдающую у него на груди девчушку!

К чести Анастасии Кирилловны, она не стала устраивать скандал, а дождалась, пока Роза уйдёт, и лишь потом подошла к нему. И по её глазам больной собаки Николай понял, что та опять насочиняла себе чёрт знает что. Не ошибся.

— Николай, я знаю, что мужчины не могут быть без женщины. Но вы бы хоть более ответственно подходили к выбору новой жены! Ну, как эта пигалица сможет воспитывать Валечку? Она же сама ещё ребёнок, её саму воспитывать нужно! — потекли слёзы из глаз тёщи. — К тому же, она инвалид, и многие элементарные вещи просто не может делать.

— О чём вы говорите, Анастасия Кирилловна⁈

— Я же собственными глазами видела, как вы её обнимали. И собственными ушами слышала, как вы ей говорили: «Наше счастье — в наших руках».

— Господи, да это же было сказано совсем по другому поводу! У Розы погиб брат, она не может продолжать обучение на музыканта из-за того, что потеряла на фронте руку. На работу её тоже никуда не хотят брать из-за увечья. Она очень славная девушка. Помните ночь на 22 июня? Именно в эту ночь она исполняла песню, которую я ей передал. Мы с Кирой были в восторге от того, как она её пела в парке Горького. Поэтому она мне действительно не совсем чужая. Но, поверьте, не настолько, чтобы у меня даже мелькнула мысль поменять Киру на неё!

Что и говорить, с началом выздоровления природа начала требовать своего: организм-то молодой, несмотря на содержимое мозгов. То прелестные округлости санитарки, помогающей ему выбраться из ванны с валерьянкой и мелиссой, заметит, то на выпуклости под халатом массажистки, разминающей ему руки и ноги, засмотрится. Заметит. Засмотрится. Да так, что санитарка однажды заявила ему, кивнув на «предателя», начавшего набухать:

— Больной, уймите свои фантазии. Я замужняя женщина, у меня муж на фронте.

Естественно, пришлось извиняться и при следующих процедурах отводить глаза. Но пустоту в душе, возникшую после потери Киры, он пока не в состоянии перешагнуть.

Перевод в госпиталь «родного» ведомства принёс и другие изменения. Палата у него стала уже не четырёхместной, а двухместной. И соседом в ней оказался бывший заместитель начальника Особого отдела 50-й армии, тоже попавший под немецкую бомбёжку, но под Щёкино в Тульской области. Бывший — потому что даже сам Алексей Фомич прекрасно осознавал, что на фронт после полученных ранений он уже не вернётся: перебитый нерв гарантированно оставлял его на всю оставшуюся жизнь с негнущейся левой ногой. Когда срастётся раздробленная кость.

— Трудно было, — рассказывал капитан госбезопасности Демьянову, к которому понемногу начал возвращаться слух. — В октябре-ноябре каждый день ждали прорыва немецких танков в Тулу. Командование армии прекрасно понимало, что танки — главная опасность, и по его просьбе рабочие оружейного завода сверх плана изготовили для нужд армии почти полтысячи противотанковых ружей, которые нам очень помогли в обороне. Мы же их использовали в качестве подвижного противотанкового резерва: в каждом полку сверх штата взвод противотанкистов с этими ружьями, перебрасываемый туда, где появились танки. А когда по головному танку палит сразу десять стволов, да ещё и в нужное место, это очень сбивает спесь с фашиста. Один-два залпа, и средний танк без гусеницы. Потом, когда атака отбита, спокойно добивай его в борт. Один-два залпа, и лёгкий танк горит. А если они совсем уж близко подошли к нашим траншеям, то и тут на них управа найдётся — эти новейшие реактивные гранатомёты. Если красноармеец не косорукий, то никакая броня от этой штуки не спасёт. Представляешь: танк стоит целёхонький, только вот такусенькая, с двухкопеечную монетку, дырка в броне, а внутри все мёртвые. Ну, если пожара не случилось. Жаль, очень мало таких ещё.

Это Фомичу удивительно было, а Николаю и читать подобные отчёты о действии «фауст-патронов» в ходе боёв в Берлине доводилось, и видеть действие гранаты РПГ-7, и рассматривать на полигоне повреждения от РПГ-1, разработанного с его подачи. Новостью было лишь то, что тульские рабочие, помимо сверхплановых пистолетов-пулемётов (только не Коровина, а куда более технологичные судаевские) для городского ополчения, ещё и ПТРД делали.

— А когда в контрнаступление перешли, намного легче стало. Немцы же, когда отходили, оборону строили по принципу опорных пунктов, в глубину её не развивали. А поскольку мы давили, в первую очередь, на немецкие пехотные дивизии, танками давили, то удавалось прорываться. Причём, старались, чтобы эти удары были удалены друг от друга хотя бы на пару десятков километров. Немцы только перебросили свои машины на участок одной дивизии, а тут новый танковый удар, и им приходится перебрасывать «ролики», как они их называют, на другой участок.

Сначала контратаковали полками или даже целыми дивизиями. Не полными, конечно. Откуда у них после нашей мясорубки полные дивизии и полки? А потом мы их так задёргали, что они не всегда и батальон могли собрать для контратаки. Они контратаковали, а мы их жгли, сколько получится. Наши в другом месте ударили, они туда мчатся, расходуют моторесурс, контратакуют, а мы их снова жжём. С большими, конечно, потерями, но всё-таки раздёргали танковые дивизии Гудериана. И, считай, почти окружили того Гудериана. Да так, что ему пришлось драпать, бросая технику. Считай, на 130 километров на запад от Тулы германца уже отбросили, за самый Воротынск!

Так ли это было в «другой» истории, Демьянов не помнил. Этап зимнего контрнаступления он как-то упустил из вида, в своё время больше интересуясь начальным этапом Великой Отечественной войны. Помнил только то, что в тот период была проведена целая серия контрнаступательных операций на доброй половине советско-германского фронта. Первый в истории нацистской Германии разгром её «непобедимой» армии. Так что слушал соседа, «развесив уши».

Приспособился он и газеты читать. Дрожащими руками раскладывал газету на столе и, сидя на стуле, «проглатывал» статью за статьёй. По упоминаниям в них и сводках Совинформбюро населённых пунктов пытаясь установить реальное положение дел на фронте на данный момент.

За этим занятием — чтением газеты — Демьянова и застал Румянцев.

— Вижу, совсем уже на поправку пошёл! — похвалил он. — Значит, скоро на службу.

Николай лишь отмахнулся, цитируя «Кавказскую пленницу»:

— Грешно смеяться над больными людьми.

Шутки юмора Анатолию, конечно, не понять, но смысл — рано ещё его соратнику думать над возвращением к служебным обязанностям — уловил. Глядя на трясущиеся руки майора.

— Понятно. А то тут твоим состоянием очень важные люди интересуются, — оглянувшись на Алексея Фомича с загипсованной ногой, привязанной к спинке кровати, объявил он. — Нет, не торопят с выздоровлением, просто интересуются, не нужно ли чего-нибудь, чтобы оно поскорее продвигалось.

— Знаешь, а можно мне сделать резиновое колечко, диаметром сантиметров семь со стенками круглого сечения, чтобы они были сантиметров двух в диаметре. Это по-научному называется тор, — описал Демьянов кистевой эспандер, очень распространённый в дни его юности и молодости.

— Зачем это тебе?

— Мышцы, работающие на кисти рук, качать. Глядишь, и от этой чёртовой трясучки удастся избавиться. Простейшее приспособление, а пользы для нас, контуженных, и получивших ранения рук, много принесёт.

— Ты, как всегда, как что-то придумаешь, так приходится за голову хвататься: почему до этого никто раньше не додумался? — похвалил Анатолий. — Теперь понимаешь, почему твоим здоровьем те люди интересуются?

Как не понимать? Понимает.

4

Новый Год пришлось встречать в госпитале. Но по просьбе Николая Анастасия Кирилловна накануне привела Валю, для которой он «заначил» из больничного пайка пару кусочков сахара. Не бог весть какой подарок, но ведь ребёнку важно то, что папа её побаловал, а не бабушка, с которой она теперь и день, и ночь.

Уже утром 1 января пришла холодная, как айсберг, Галя Финберг. Как ей удалось получить пропуск в лечебное учреждение НКВД, Демьянов даже не предполагал: строгости тут такие, что посещать раненых и больных могут только ближайшие родственники. Принесла тот самый эспандер, что попаданец просил у Румянцева. Видимо, тот переадресовал заказ артели, где работала Галина. Если судить по тому, что изготовлено колечко было из медицинской резины, которая используется и в системах переливания крови, выпускаемых «кооператорами 1940-х».

Ответы в стиле «да», «нет», «не стоит благодарностей» удивили Демьянова: всё-таки раньше она разговаривала с ним более приветливо.

— Я тебя чем-то обидел? — не выдержал он, тиская в руке «тренажёр».

— Тебе обязательно нужно было прибегать к шантажу, чтобы я пришла к тебе? — помявшись несколько секунд, выпалила она.

— К какому шантажу? — ошалел Николай.

— А как изволишь расценивать визит какого-то чекиста, принявшегося выпытывать, почему это я так давно у тебя не была, и требовать, чтобы я немедленно исправилась? Если я, узнав тебя во время переливания тебе крови, на эмоциях и обронила, что готова ухаживать за тобой, пока ты находишься в госпитале, совсем не значит, что я обязана это делать.

Мляха, кто же этот дуболом, которого наверняка послал Румянцев, интересовавшийся, давно ли Финберг забегала к Кольке? Да и кто вообще решил, что Галина обязана его посещать?

— Извини, но я никому не поручал заходить к тебе. Это наверняка чья-то идиотская инициатива. Да, мне, как и любому, лежащему в госпитале, приятно, когда ко мне кто-то приходит. Но если тебе не хочется меня видеть, я не собираюсь принуждать тебя к этому… А ты действительно такое говорила?

— К сожалению… Я, конечно, тебе кое-чем обязана, но, согласись, меру того, как я готова отблагодарить тебя, определять мне.

— Согласен, — кивнул головой Николай, почувствовавший, что из-за расстройства к нему возвращается головная боль. — Но не с тем, что ты мне чем-то обязана. Это я обязан. Но не тебе, а сыну. И буду обязан до тех пор, пока он не сможет сам о себе заботиться. Молчи! Я и сам знаю, что формально он сын Льва.

— В первую очередь, это мой сын, и мне решать кто ему чем обязан!

— Иди уже, Галя, если не хочешь меня видеть.

Женщина порывисто поднялась с лавочки, а Демьянов привалился к стене, едва удерживаясь от того, чтобы не застонать от сдавившей виски боли. Настолько сильной, что потемнело в глазах. И из этой навалившейся темноты сквозь колокольный звон в ушах послышался голос пробегавшей мимо медсестры:

— Больной, вам плохо?

— Да, — прохрипел он с закрытыми глазами.

Более или менее приходить в себя он начал уже на своей больничной кровати, куда его доволокли на подгибающихся ногах медсестра и Галина. Сестра ещё не закончила что-то колоть ему в руку, и по коридору топали сапоги дежурного врача, майора медицинской службы.

— Что случилось? — влетел он в палату. — И почему в палате посторонние?

— Это посетительница, приходившая к товарищу Демьянову. Во время разговора с ней ему стало плохо.

— Говорить можете? — деловито надевая на руку Николаю манжету тонометра, осведомился доктор.

— Могу, — пробормотал тот.

— Вам принесли какие-то дурные вести?

— Нет. Всё нормально. Наверное, я просто с утра сильно переутомился, тренируясь, товарищ майор. Да ещё и не выспался: знаете, хотел дождаться, когда год сменится. Ну, и на погоду мог отреагировать…

Манжета в такт движениям кисти врача рывками начала сдавливать плечо, и он сделал знак, чтобы пациент помолчал.

— Высоковатое, — прокомментировал он, оценив уровень столбика ртути в U-образной трубке манометра.

Галю выгнали из палаты молниеносно, а Демьянову снова что-то вкололи, отчего он мгновенно заснул. А вечером ещё добавили: на этот раз снотворного. Видимо, врач решил, что виной действительно был недосып, и теперь майору ГБ требуется отоспаться.

Своё «фе» Николай передал Румянцеву через Сашку Удовенко, примчавшегося ещё через день. Но тот не позволил руководителю группы уполномоченных ГКО «растечься мыслью по древу» недовольства, принявшись рассказывать о том, чем теперь «дышат» бывшие сотрудники «НИИ ЧаВо».

Его «племянник» разрывался между Москвой, Молотовым и Куйбышевым, где на основе части эвакуированного из столицы, с авиазавода № 24, оборудования строился авиамоторный завод, получивший номер 45. Выпускать и на нём, и на «двадцать четвёртом заводе» должны были двигатели АМ-38 для Ил-2. Мощные, надёжные, да ещё и доработанные на основе рекомендаций Павла. Помимо этого, из Ленинграда уже доставили в столицу документацию и детали турбореактивного двигателя Архипа Люльки, и теперь они с Люлькой перерабатывали мотор под идеи, некогда использованные в британском «Нин», выпускавшемся в СССР под обозначениями РД-45 и ВК-1. Но это — на далёкую (2–3 года) перспективу, поскольку Воронцов прекрасно помнил, насколько сложным для освоения советской промышленностью оказался ВК-1.

Юрьева курировала строительство завода резинотехнических изделий в Нижнекамске на основе переработки поволжской нефти, наконец-то «потёкшей рекой», и нефтеперерабатывающего завода в Уфе. Ясное дело, второй очередью Нижнекамского завода будет шины, которыми она пыталась «проесть мозги» Демьянову, но первой продукцией станут те самые прокладки, амортизационные опоры двигателей, приводные ремни и транспортёрная лента, о которой говорил он. В силу возраста и состояния здоровья Наталья Геннадиевна почти не моталась по командировкам, зато дневала и ночевала в химической лаборатории, «выбитой под неё». А ещё — на основе своих записей, сделанных в психиатрической лечебнице в 1910−20-е годы, готовила к изданию «закрытый» учебник химии для «спецвузов». И вполне успешно «прессовала» Гинзбурга из НИИ-6 по поводу отработки технологий производства новых видов взрывчаток.

Дмитрий Фёдорович Устинов полностью погряз в делах наркомата боеприпасов, и в здании в Спасоглинищевском переулке не появлялся. Не было никаких вестей от Евгения Петрова, работавшего в Совинформбюро. Зато время от времени забегал Ворожейкин, занимавшийся, кроме прочего, ещё и испытанием экспериментальных машин и авиавооружений. Естественно, в рамках работы в составе группы инспекторов ВВС.

Кошкин болезненно перенёс эвакуацию Харьковского завода из-за угрозы бомбардировок и даже захвата города, возникшего после отвода советских войск из Киева. Своевременного отвода, не позволившего окружить и уничтожить Юго-Западный фронт. Пусть танковым кулакам Гудериана и Клейста пришлось несладко в августовских и сентябрьских боях, но отлично подготовленная немецкая пехота, пусть и значительно медленнее, но давила на фланги фронта, создав предпосылки для его окружения. Теперь Михаил Ильич сосредоточился на Сталинградском, Челябинском, Нижнетагильском и Горьковском заводах. Ну, и не забывал «родной» Кировский, эвакуацию которого прекратили после стабилизации фронта под Ленинградом.

Курирование создания авиапушек под новый патрон взвалил на себя Василий Васильевич Аборенков. И после каждой поездки к Таубину его трясёт.

— У них там большущий скандал из-за авторских прав на новую пушку для самолёта Яковлева. Таубин и Бабурин совсем затюкали тех молодых конструкторов, что её сделали, чинят им всяческие препятствия даже в тех вопросах, которые не касаются этого изделия. А ещё приезжал Судаев с каким-то сержантом-танкистом, очень расстроились из-за того, что вас не застали.

Неужто у Алексея Ивановича и Калашникова появились какие-то подвижки по автомату?