Шаманы крови и костей

- Лучники! - закричал кто-то. - Прячьтесь за щиты!

Мир покатился кубарем. Шиалистан услышал негромкий, но зловещий шепот, следом за которым с неба посыпались стрелы. Их было так много, что сделалось темно. Регент едва успел прикрыться щитом: несколько стрел впечатали железо, но не достали самого Шиалистана. Еще несколько вонзились в коня, одна - в самую его шею. Кровь брызнула фонтаном. Зверь заржал и рухнул на передние ноги. Рхелец сперепугу ухватился за щит обеими руками и позабыл про удила. Когда конь пал, он вывалился из седла легко, словно под зад налили масла, и упал в окровавленную грязь. Запах лошадиной крови вызывал рвотные позывы, и Шиалистан поддался им. Блевотина оставила на губах горький вкус.

Мимо проскакали несколько всадников с обнаженными мечами, где-то впереди раздавались крики: "За императора! За кровь Гирама!". Шиалистан перекатился, едва не угодив под своего же рухнувшего коня. Животное еще дергалось и кровь продолжала выходить из его горла пульсирующими толчками.

Сражение ушло вперед. Не на много, но достаточно, чтобы там, где валялся Шиалистан, осталось всего несколько десятков воинов и еще столько же трупов. Первые рассеянно смотрели на него, словно ждали команды - среди них Шиалистан узнал не меньше половины своих Белых щитов. Мертвые же смотрели с осуждением, словно завидовали, что для них уже все кончено. Регент не успел подняться, как всех их накрыла новая волна стрел. В этот раз лучники Шаама стреляли не так слаженно, и стрелы сыпались с неба одна за другой, словно стрелки примеряли расстояние. Несколько Белых щитов упали замертво, став колючим от стрел, словно рхельские каштаны. Еще несколько упали ранеными, катаясь в грязи и посылая проклятия небесам. Остальные бросились наутек, но их, одного за другим, настигла новая волна стрел. И только один, не считая Шиалистана, каким-то чудом избегал гибели. Но он, вместо того, чтобы удирать, двинулся на самого регента. Шиаилстан попятился, стараясь не упускать воина из виду - было что-то такое в его взгляде, что наталкивало не нехорошие мысли. Жадность? Страх? Злость? Регент не успел определиться, потому что в следующее мгновение мужчина навалился на него, намереваясь отнять щит. Шиалистан, растерянный таким поворотом, не удержал свое и щит перекочевал к воину. Тот мигом заслонился им, точно черепаха, и тоже начал отступать.

Рядом, на расстоянии руки проскакал всадник. Тот, что прикрывался щитом, попытался отбиться от него подобранным с земли мечом, но лошадь сшибла его копытами, и на втором ударе втоптала череп беглеца в грязь. Регент вздохнул с облегчением, поглядывая на щит - взять ли? Но прежде оглянулся на своего спасителя.

- Я же велел тебе не соваться в бой, - сказал, обескураженный видом Черной девы. Часть его ликовала, что рхелька так вовремя пришла на выручку, а вторая часть негодовала от того, что воительница ослушалась приказа. Даже она, та, которая никогда не перечила и всегда безропотно принимала все его приказания, ослушалась. Есть хоть кто-то, кто не считает себя выше него?

- Прости, господин, но сердце подсказало мне, что без меня тебе будет худо, - призналась она так просто, словно гадала на ромашке. Неужели и вправду не понимает, как только что оскорбила в нем мужчину? - Не иди в бой, господин, я отведу тебя туда, где ни одна стрела тебя не коснется.

- Предлагаешь сунуться в кусты? - "Думаешь, я сам об это не думал?"

- Твоя жизнь ценнее отребья, которое сейчас дырявит друг друга. Чем больше дасирийцев сами себя жизни лишат, тем лучше для Рхеля и нашего царя Ракела. Но ты, господин, ценнее всякого сокровища. Царь никогда не простить, если с тобой что-то случиться.

- Ты ведь говорила с ним, да? Сразу после того, как я отдал тебе поручение не идти в бой, ты... - Догадка осенила Шиалистана внезапно, сверкнула в унисон новой россыпи молний. - У тебя есть ониксовый "глаз", да? Специально для такого случая.

Она закусила губу. Впервые, за все время, что регент знал Живии, на ее лице появились что-то очень похожее на простые человеческие эмоции. Кажется, воительница стыдилась своего поступка.

- Да, у меня есть шар, но я не лгала в шатре - никогда прежде я не использовала его. Я боялась, что ты погибнешь, господин, и не могла допустить такого. Царь наш, Ракел, приказал всякой ценой сохранить твою жизнь.

"Даже ценой твоей собственной", - напрашивалось продолжение к ее словам. Регент оглянулся. Сражение ушло далеко вперед. С того места, где он стоял, казалось, что люди и лошади бултыхаются в грязи, словно свиньи. Где-то среди них был и Раван. "Что ж, старик, надеюсь, ты отойдешь к Гартису в бою, как и мечтал", - мысленно пожелал ему регнет, давая себе клятву больше никогда не поддаваться на уговоры сунуться в битву. Он не создан размахивать мечом, для того в Дасирийской империи хватит пустых голов, а его послужит иному. Интересно, с чего Ракел так печется о жизни предателя-племянника? Неужели еще не понял, что по его правилам игр больше не будет? Или рассчитывает фальшивой заботой заманить обратно под свою пятку?

- Господин, нужно спешить, - волновалась Живии, и кивком указала на группу конных мечников, что скакали прямо на них.

Резерв, который Раван оставил на самый крайний случай. Шиалистан так увлекся предстоящим бегством, что не заметил условленный сигнал. Если капитан увидит его здесь - Шиалистану придется отправиться с ними, или окончательно покрыть себя позором. В одном с дедом не поспорить - об этой битве будут говорить. И хорошо бы, чтоб будущего правителя Дасирийской империи не вспоминали с плевками.

Он подхватил ладонь Живии и взобрался в седло ее лошади. Кобыла рхельки сразу будто присела на слабых ногах - два седока, оба закованные в железные доспехи, были для нее слишком тяжелы. Живии хлестнула ее несколько раз, прежде чем животное двинулось с места, набирая темп. Шиалистан не спрашивал, куда Черная дева везет его, не смотрел по сторонам. Куда угодно, лишь бы подальше от смерти.

Но боги сегодня не пристали на их сторону. Стоило регенту взглянуть с облегчением, поверив, что они вне досягаемости для воинов деда, как наперерез выехали конники Шаама: шестеро или семеро, Шиалистан не успел как следует посчитать. Всадники тут же взяли их в кольцо.

- Глядите-ка, тут у нас Черная девка, - сказал один, тот, чья ухмылка больше напоминала оскал дикой собаки. Его губы были коротки и мигом выпятили порченные зубы с вздутыми алыми деснами.

- Да ну, - сомневался второй. - Эта вон какая худющая. Куда ей с мужиками на равных сражаться. У той, я слыхивал, харя вширь, как моя жопа, и вот такая борода. - Он отмерил ладонью до груди.

- Она это, доспехи глянь, - настаивал на своем гнилозубый. - Никакая дасирийская баба не сунется воевать. Это рхельцы только за женскими сиськами прячутся. Вон, один сзади пристроился, обнимает, что божеский лик.

Шиалистан отвернулся, стараясь, чтобы волосы хоть немного скрывали лицо. Воины не узнали его, и немудрено - Шаам игнорировал Иштар с тех самых пор, как регент сослал военачальника на покой. Не было в столице и его воинов.

- Что делать будем с этой парочкой? - сказал кто-то из тех, кто обошел их с Живии со спины.

- Девку живой брать, потешиться чтобы, когда шакальим собаках кишки выпустим, а этого прикончить.

Регент сглотнул. Ему было и страшно, и стыдно за себя самого, но он из последних сил жался к Живии, словно она могла спасти его только одним своим присутствием.

- Прочь с пути, если шкуры дороги, - предупредила Черная дева, нарочито неторопливо обнажая меч.

- Вон как рхельская пташка щебечет, - прищелкнул языком дасириец с оторванным ухом. - Я бы ее развернул да засадил пару разков, чтоб по-иному запела.

- Я вперед пойду, а ты уж после. По проторенной-то дороге все легче, - осадил его гнилозубый.

- Слыхал, что промеж ее ног наши добрые братья целый тракт проложили, так старались.

Шиалистан почувствовал, как напряглась рхелька. Дасирийцы зацепили Черную деву за живое. Не трудно догадаться, что такого она им не подарит, но регент продолжал молиться богам, чтоб остудили ее разум. Ну почему теперь, когда он почти поверил, что выйдет живым из переделки?

- Спрячь свои коготки, пташка, а то как бы хуже не вышло.

- Попробуй - и поглядим, кому станет худо, - ответила она с не скрываемой злостью. Миг - и спешилась, бросила поводья регенту. Посмотрела на него так, как мать смотрит на свое нашкодившее дитя - и с нежностью, и с жалостью, и с сожалением. И, прежде, чем Шиалистан понял, что происходит, что есть силы ударила лошадь по крупу.

Жеребица встала на дыбы, обрадованная тем, что избавилась от половины тяжелой ноши. Живии, без предупреждения, кинулась на тех, что стояли впереди. Регент не поспевал за ней взглядом, только, что есть силы, ухватился за поводья. Рхелька быстро, словно железные доспехи не мешали ей вовсе, подскочила к гнилозубому и рубанула по ногам его коня, тут же ушла в сторону от меча второго дасирийца, развернулась и отразила мечом косой удар второго всадника. Дасирицы, отвлекшись на нее, разомкнули круг. Жеребица, словно почуяв свободу, рванулась вперед. Регент зажмурился, почти уверенный, что наперерез выедут еще несколько "внезапно" появившихся отрядов Шаама. Но лошадь скакала, точно сам Эрбат стегал ее огненной плеткой. Остались позади иступленное ржание раненого дасирийского коня, лязг мечей, проклятия и крики. Когда и они стихли, регент открыл глаза. Жеребица несла его в самое сражение, будто не пугал ее ни запах смерти, ни вид десятков мертвых лошадей. Человеческих мертвецов было много больше.

Шиалистан не успел остановить ее, на всем скаку вторгаясь в остатки былого сражения. Люди едва шевелились: уставшие, окровавленные и одурманенные битвой, они лениво поднимали и опускали друг на друга мечи, кривились от боли и падали замертво. Несколько вышли рхельцу наперерез, но двое других скосили их, салютуя своему правителю коротким кивком. Шиалистан устыдился своих безоружных рук, и потребовал у одного из воинов его второй меч. Тот незамедлительно исполнил просьбу. Простой длинный клинок, испачканный кровью и землей - регент взял его в ладонь с надеждой не пускать в дело. В такой неразберихе воины Шаама и Равана были на одно лицо, и Шиалистан боялся задеть своего. Впрочем, боялся он всего.

Словно в насмешку, стоило регенту взять в руки меч, как на них тут же сунули новые противники. Уставшие и злые, они грозили "прихвостням шакала" мечами, у одного был топор палача - дасириец нес его двумя руками, глаза в глаза глядя на Шиалистана. Воины встали на защиту правителя, но один тут же свалился в грязь с раскроенным черепом. Шиалистан с трудом удержал лошадь, увел ее в сторону, чтобы топорщик не мог его достать. Животина запуталось ногами в человеческих телах, стала неуклюжей. А дасириец с топором уже подобрался достаточно близко, чтобы достать врага. От первого удара рхелец уклонился, развернул коня так, чтобы дасириец оказался по правую руку - и ударил в ответ. Как учил дед - сверху вниз, наискось. Чем больше хватанет лезвие, тем больше шансов куда-нибудь да попасть. Воин отбил удар, вывернул меч так, что Шиалистан с трудом удержал клинок в ладони. Воин тут же перебросил свое оружие в другую руку и снова ударил, но в этот раз по лошади. Кольчужная сетка попоны прикрыла кобылу от раны, но не смогла защитить от удара. Жеребица брыкнулась под седлом, встала на дыбы и обрушила оба копыта на дасирийца. Хрустнуло так, что Шиалистану показалось, будто в это самое время кто-то ударил по темени его самого. Воин упал замертво, так и не выпустив из рук любимый топор.

На смену мертвому пришли двое живых. Одного регенту удалось полоснуть мечом, но второй успел зайти слева и проткнул лошадиный бок копьем. Жеребица застонала, почти как человеческая женщина и завалилась на бок. Шиалистан упал вместе с ней, но успел откатиться сторону, чтобы снова подняться. К тому времени на воина с алебардой вышли несколько Белых щитов и разделались с ним всем скопом. Регент перевел дух, поглядывая на свои окровавленные ладони.

И тут он увидел то, о чем говорил дед. Его Белые щиты, те, что никогда не смотрели на него с должным уважением, теперь почтенно склонили головы, и встали круг своего господина заслоном, готовые отдать за него жизнь. Они уважали его. Увидели в сражении, ровней себе - и покорились сильному. Шиалистан почувствовал странное свербение где-то в груди, словно там родилось что-то иное, чего прежде не было. Гордость за себя? Гордость за то, что даже он, последний трус и человек, который едва не сбежал, как последний дезертир, мог убить хоть бы одного врага. Белые щиты, конечно же, не могли знать, один он был или десятки, но они поверили. И эта вера поразила Шиалистана. "Старик был прав, - подумал Шиалистан, пока на них сунули несколько хорошо защищенных воинов Шаама. - Они умрут за меня теперь и потом тоже. Всякий раз, когда придет такая нужда, мои воны будут защищать меня, потому что я бился с ними плечом к плечу".

Дальше завертелся вихрь звуков и криков. Воины набросились друг на друга, словно голодные звери, но Белые щиты, воодушевленные присутствием своего лидера, оказались ловчее, и воины Шаама падали один за другим. Шиалистан совался вперед, зная, что проку все равно будет чуть, но ему хотелось почувствовать кровь снова, ощутить то странное возбуждение, когда рука отнимает жизнь.

- Раван! - раздалось откуда-то впереди. - Помогите Равану!

Белые щиты молчаливо и покорно посмотрели на своего господина. Вместо ответа Шиалистан первым пошел на голос. Сражение едва тлело, воины добивали друг друга. Были и те, кто просто бродил между мертвецами и убивал всякого, кто еще шевелился в грязи. Нескольких мародеров - Шиалистан узнал в них крестьян, что сражались под его знаменем - порешили на месте. Краем глаза регент заметил, что и воины Шаама расправлялись со стервятниками не менее жестоко - тех, кто обносил тела покойников, презирали во все времена.

Вскоре впереди показалась оживленная возня. Шиалистан прибавил шагу, на ходу срывая с себя остатки разорванной в клочья накидки. Словно ориентир, над тем место поднялось знамя с расшитыми золотом кленовыми листьями. Все пропитанное кровью, оно едва шевелилось на слабом ветру. Регент прошел между двумя дасирийцами с отметинами герба Равана на наплечниках, и остановился.

Раван и Шаама сошлись в поединке. Было видно, что более старый Раван проигрывает Шааму, но он сопротивлялся отчаянно. На сухих щеках осталось несколько кровоточащих шрамов, из-под нагрудника сочилась кровь, и сам Раван припадал, казалось, сразу на обе ноги. Он успел оступиться дважды за те несколько мгновений, что Шиалистан наблюдал за поединком. Шаам, видя, что соперник вот-вот сдастся, наступал яростнее, рубил почти от плеча, уверенный, что победа близка. Рхелец с удивлением огляделся на остальных воинов - неужели. Никто не решит исход этой битвы, встав на сторону своего господина? Но нет, воины обеих сторон наблюдали за сражением, и только тот, что держал стяг Дасирийской империи, подбадривал Равана хриплыми выкриками. Шиалистану все действо больше напоминало иджальские арены, на которых против натасканных воинов выставляли не менее натасканных животных. Раз или два он был на таких представлениях, и ничего кроме гадливости они в нем не вызвали, хоть публика неистовствовала знатно.

"Если дед умрет - победа будет на стороне Шаама", - быстро соображал рхелец. Победа, вкус которой он уже успел почувствовать, пригубить. Столько крови, столько страха - и все харсту в задницу? Честь, благородство, чтоб его все.

Шиалистан опустил взгляд на меч в своей руке, и в это время дед снова оступился, на этот раз неуклюже зашатался и упал на спину, словно рухнуло очень старое, но еще крепкое дерево. Шаам тут же очутился рядом: триумф отражался на его вспотевшем лице. Он занес меч. На лице Шаама появилась досада - Раван не молил о пощаде, а смотрел ему в глаза пристально, без страха принять участь.

Регенту потребовалось сделать всего шаг и один удар, но в него он вложил всю силу, злость и отчаяние. Жало клинка прожгло Шааму глотку, в том месте, где покривился железный воротник, оставляя брешь, будто нарочно для такого подлого удара. Лезвие вошло по самую рукоять, так сильно регент толкал его в ненавистное тело дасирийца обеими руками сразу. "Больше никогда они не станут смотреть на меня так", - мысленно выл регент, но держал меч сильно, готовый в любой момент вынуть его и, если проклятый дасириец не сдохнет, снести ему голову.

Шаам зашатался, попытался оглянуться, чтобы хоть перед смертью увидеть лицо того, кто так бесчестно отправил его в мертвое царство, но прислужники Гартиса поспели за ним прежде, чем Шаам успел увидеть своего убийцу. Он упал плашмя, словно по воле злых богов прямо в ноги поверженному им Равану. Регент дал рукояти выскользнуть из ладоней, чувствуя на своих руках кровь Шаама, хоть вся она сейчас проливалась на сапоги деда.

Затянувшуюся тишину нарушил знаменоносец. Он огласил победу пронзительным криком и рьяно замахал знаменем, но охочих поддержать его ликование не нашлось. Шиалистан оглянулся на своих Белых щитов, но даже они смотрели едва ли лучше, чем воины мертвого Шаама.

- Заберите своего господина, и похороните со всеми положенными почестями, - чтобы как-то сгладить вину, предложил им регент. - Тела ваших собратьев на поле брани никто не тронет, такова моя воля. И... - Он нашел в себе смелость заглянуть воинам в лица. - И помните, что милость моя не безгранична, если вдруг вздумаете еще раз сунуться в мой город. Я - Хранитель императорского престола! - уже громче провозгласил он. - Боги сегодня на моей стороне, а это значит, что я ими помазан на свое место до тех пор, пока не придет истинный наследник Гирама. Я не враг вам, дасирийцы, но друг.

Воины Шаама не слушали его. Получив разрешением забрать своего господина, они встали перед ним на колени, почти благоговейно переложили тело на накидку, и понесли прочь, будто реликвию. Шиалистан знал, что после такого подлого удара, нечего и думать о подобных почестях для себя, случись ему пасть в бою.

Раван, между тем, поднялся на ноги, провел взглядом печальную процессию.

- Ничего не скажешь, славная победа, - сказал он в полголоса.

- Но победа, - парировал Шиалистан.

- О которой устыдятся вспоминать твои дети, и дети их детей. Ты покрыл свой род позором, Шиалистан.

- Я выиграл битву! - зло бросил рхелец. - А потом, когда я стану императором, хронологи напишут совсем иную историю. Люди умирают, Раван, умирает их память, а кости молчаливо лежат в земле. Потомкам останутся хронологии, история. А пергаменты стерпят всякую полуправду.

Старик посмотрел на него так, словно видел впервые.

- Я ошибся. Быть тебе императором, которого Дасиририя еще не знала, - сказал он глухо, так, чтобы расслышал только Шиалитсан. В словах деда рхелец прочел презрение.

А потом старик выкрикнул "Слава хранителю трона!", и, несмотря на свою немощь, преклонил перед регентом колени. Остальные последовали его примеру.

Хани

Комната, в которой она очнулась, пахло сладкими цветами. Окна из настоящего стекла, вставленные в филигранные кованые рамы, заполняли помещение разноцветными бликами. Хани никак не могла привыкнуть, что здесь вместо неба вечная расплескавшаяся по своду радуга, смутно похожая на Артумские северные сияния.

Хани лежала на постели, мягкая перина словно нарочно приняла очертания ее тела, словно кто подстелил под бока облако. Покрывало холодило и вместе с тем приятно ласкало кожу. Девушка потерла глаза, села, свесив ноги с постели. Голова казалась непривычно тяжелой, словно чужой. Хани непроизвольно потрогала себя за лицо, провела по волосам - будто бы все свое, родное. После рассказов румийки она была готова к чему угодно.

- Раш? - позвала осторожно.

Никто не ответил, только ветер зашептался в прозрачных тканях, за которыми виднелось разноцветное небо Румоса. Хани встала, глядясь на свое отражение в начищенных темно-синих полах. Одежда на ней была не та, в которой девушка помнила себя последний раз. Кожаный походный костюм сменило платье цвета топленого молока, тонкое, как паутина, и бесстыже прозрачное. Не платье, а срам. Хани не хотела думать, что в это ее мог обрядить не Раш.

Казалось, вся комната была выточена из огромной глыбы - девушка так и не смогла рассмотреть ни одного места, где сходились бы каменные плиты. Кроме постели в комнате был лишь стол и пара кресел, такой изящной работы, что Хани невольно залюбовалась диковинными завитками на рожках спинок. На столе - блюдо с фруктами, центром которому стал круглый полосатый плод, наполненный жидкостью.

- Раш, где ты? - снова позвала Хани, не спеша прикасаться к пище, хоть желудок протестующе заурчал, стоило ей пройти мимо угощения.

Девушка тронула тканные пологи и вышла на балкон. Прохладный ветер ластился об щеки, словно кот. Голова закружилась, стоило посмотреть вниз. Вокруг, куда хватало глаз, простирался город. Черные башни и пики шпилей поблескивали, словно востро отточенные наконечники копий, Растения, всяких цветов и размеров, густо раскинулись между домами и вдоль дорог. Звенящие переливы фонтанов сплетались в один звучный голос.

Румос? Город темных магов, злодеев, которые живут только ради того, чтобы уничтожить все живое, кроме самих себя? Хани не могла связать два совершенно разных мира, над одним из которых пестрело разноцветное небо, а во втором не было ничего, кроме голых камней и проклятых столетия назад шаймерских магов. Который же настоящий?

Ей почудился звук отворившейся двери и неторопливая поступь. Решив, что то вернулся Раш, Хани бросилась на встречу. Однако же, встречал ее вовсе не Раш, хоть в чертах мужчины, стоявшего посреди комнаты, смутно угадывалалсь схожесть. На вид не старше четырех десятков лет, темноглазый и высокий, с такой же, как и у Раша, полуулыбкой. Одет он был в богато расшитую алую рубаху и светлые штаны - все непривычного кроя, будто нарочно сделанное таким, чтобы и скрывать тело, и, вместе с тем, выставлять его в наилучшем виде. Хотя незнакомцу стыдиться было нечего - он казался сильным и подтянутым.

Хани заметила в его руках два серебряных кубка.

- Ты проснулась, - сказал мужчина, после чего приподнял кубки, обращая на них внимание. - Я подумал, что заставлять гостью пить прямо из арбуза, было бы непростительно. А заодно захватил один для себя, чтобы составить тебе компанию. Фархи сказала, тебя зовут Хани? Хани - и все? Как хочешь, чтобы к тебе обращались?

- Мне... все равно, - неуверенно ответила девушка. Он пятилась, пока незнакомец шел на нее, пока не уперлась ногами в кровать. Говорил он на северной речи, но с небольшим акцентом.

- Тогда я буду звать тебя Хани, - кивнул мужчина, и, будто угадав мысли северянки, отошел. - Меня зовут Сарф Майран-Шад, я - глава этого дома.

- Вы отец Раша? - Несмотря на видимую любезность, присутствие румийца беспокоило. Он напоминал того волчонка, которого отец как-то раз принес из лесу. Щенок казался спокойным и игривым, но однажды прихватив за руку одного из близнецов, одичал. Он хотел крови, мяса и охоты. И, попробовав все это, не соглашался на меньшее. Зверя пришлось убить.

- Отец ли я ему? - Мужчина задумчиво окунул половник в арбузную чашу, разлил жидкость по кубкам, но не спешил угощать Хани. - Если ты имеешь в виду, родился ли он от моего семени, то я отвечу - да, Раш мой сын. Но по духу он для меня никто. Рабы из Эфратии вызывают у меня больше сочувствия, чем это ничтожество.

- Где он? - Тревога в Хани росла.

- Разве для того ты сейчас здесь, чтобы мы говорили о ничтожестве? - вопросом на вопрос ответил мужчина. - Вот, - он, наконец, протянул ей кубок, - выпей и успокойся. Не стоит меня бояться, Хани, я вовсе не желаю причинить тебе вред. Понимаю, ты слышала о нас много разного, и, думается, лишь ничтожная часть из тех сказок правдива. Но бояться меня не стоит. Разве стал бы тот румиец, о которых ходят россказни, угощать тебя розовым нектаром и предлагать уют своего дома?

Хани не могла ни возразить его словам, ни поверить, и на всякий случай решила не принимать за правду ничего из слов румийца. Взяла предложенный кубок, но пить не спешила.

- Оно не отравлено, Хани,- рассмеялся мужчина, и Хани сделалось горячо в груди.

Смех Раша, улыбка Раша. Почему этот человек просто не скажет, что с ним?

- Не верю я вам, - сказала она.

- Твое право, - принял мужчина и отпил из своего кубка. - Вот видишь, я стою перед тобой, живой и здоровый, а черпал я из одного сосуда.

Хани нашла его слова справедливыми, тем более, что жажда высушила рот сильнее засухи. Питье оказалось мягким, в меру кислым, в меру - сладким. Будто и не вино вовсе.

- А теперь, если позволишь, давай поговорим, - предложил Сарф, и указал на один из стульев. Во второй тут же сел сам, закинув ногу на ногу. От него за милю несло смертью и болью, будто человек этот в рукаве прятал мешок, из которого щедро сеял страданиями.

Такой не примет отказа, подумала Хани, и послушно села в кресло. Сейчас расстояние между ней и румийцем не превышало пяти-шести шагов, но даже так Хани не могла отделаться от мысли, что, захоти мужчина причинить ей вред, ему бы даже не пришлось покидать кресло. Легенды говорили, что черные маги могущественны, потому что руками их творит Шараяна. Хани смутно казалось, что ей еще представиться возможность поглядеть на темные силы.

- Я хочу знать, что с Рашем, - упрямо повторила девушка. - Мы приехали вместе, неужто я гостья более желанная, чем тот, кто от вас родился?

- Так и есть, - к ее удивлению согласился мужчина. - Ты - настоящая удача, Хани. Мы уже отчаялись, что такое возможно. Долгие годы Темная мать предвещала этот день, но мы были слепы, и чуть было не пропустили тебя. Оглядываясь назад, я начинаю думать, что побег Раша мог быть тоже ее провидением. Ведь если бы не он - ты бы, возможно, никогда не попала на Румос.

- Я не... - начала было девушка, но перебила саму себя. Не стоит говорить, что в лапы Фархи они попали только по ее глупости. Жаль, что нельзя вернуть события вспять, уж тогда бы она никогда не стала слушать голос Хелды.

Румиец заинтересованно вскинул бровь, обождал, давая время решить - продолжать или нет. Видя, что северянка говорить не собирается, заговорил первым.

- Расскажи мне, как ты сотворила те чары, от одного воспоминания о которых у моей бесстрашной Фархи колени дрожат. - В задумчивости он подпер щеку кулаком. - Шараши - на редкость мерзкие твари. Мы подчинили некоторых, но это довольно сложно, и даже магия нашей Темной матери не всегда помогает усмирять их. Но мы стараемся не уничтожать людоедов, потому что только они сдерживают северян от того, чтобы продвигаться дальше, к Краю.

- Зачем нам идти к Краю? - Хани искренне не понимала его намеков. Только слабые умом отчаивались подходить к Краям Эзершата. Все знали, что за стенами пара и огня ждет только одно - бесконечная мертвая пустота. Хани помнила сказки, которыми старухи пугали деревенскую малышню - за Краем нет ничего, и тот, кто сорвется с него, навеки потеряется во времени, лишенный права переродиться вновь. Даже смерть в брюхе шарашей страшила меньше.

- К Краю, может, и не зачем, но в пустошах северяне незваные гости.

- Потому что там ваши порталы стоят? - набравшись смелости, спросила девушка.

Сарф утвердительно кивнул и улыбнулся, словно одобряя ее слова.

- Мы долгие годы искали место для портала. Он, как ты сама убедилась, не так велик, но пригоден, чтобы перемещать небольшие группы людей на больше расстояния. А суеверный страх северян не дает им соваться в Пепельные пустоши, и, тем самым, тревожить наш покой.

- Но портал спрятан в горе, как его найти, если не знать, где искать?

- Это лишь необходимые предосторожности, Хани. - Мужчина сделался серьезным, наклонился вперед, отчего Хани невольно вжалась в спинку кресла. Он забавлялся, видя ее страх, и не скрывал своего удовольствия от такой реакции. - Когда ты - самое презираемое существо Эзершата, а тебя готовы убить лишь за то, что много столетий назад твои предки пошли против воли богов - приходится изворачиваться. Осторожность - великая сила и мудрость. Тому, кто использует ее с умом, достается многое.

Хани, напуганая его речами, уже приготовилась сорваться с места, но мужчина опередил ее. Он встал, заложил руки за спину и прошел до балкона. Мягкие туфли на ногах румийца скрадывали звук шагов, и камень словно прогибался под его ступнями. Отчего-то девушке казалось, что показное дружелюбие не больше, чем попытка заставить ее потерять бдительность. Но если она пленница здесь, почему никто не связал ей руки и ноги, не надел ошейник, подобный тому, который Фархи нацепила на Раша? Напротив, все получалось так, как говорил мужчина - она словно долгожданная гостья. Только клетка, пусть и золотая, все равно клетка, а ключ, что открывает пусть на волю, у румийца напротив.

- Тебе многое предстоит узнать, Хани, - говорил он, не поворачивая головы, словно впервые видел радужное небо за окнами. - Но прежде знай, что ты не враг нам, а мы - не враги тебе. Так распорядилась Темная мать, и ее око остановилось на тебе. Признаться, я расстроен, что она предпочла своим верным служителям северянку...

Мужчина глянул на нее в пол оборота, многозначительно ощупал взглядом всю с ног до головы. Хани сглотнула: почудилось, будто румиец разыскал в ней все изъяны, и теперь, стоит ей дернуться или сказать дурное - он с легкостью надавит на один из них.

- Я смотрю на тебя - и пытаюсь понять, что в тебе особенного, почему Темная мать нашла тебя привлекательнее моей дочери или тысяч других румийцев, которые исправно подносят ей дары и неустанно молятся. Из года в год, бесчисленное количество лет, мы делаем то, что она нам велит. Послушные, точно усмиренные лошади. Охотно сунем в зубы удила и грызем их, безмолвные и покорные. Но она выбрала северянку - девчонку, которая годна только, чтобы сор выметать и рыбу потрошить. Ты знаешь, в чем причина?

Хани промолчала, чувствуя - ему дела нет до того, каким будет ответ.

- Нравится тебе мир, в который ты попала? - спросил Сарф.

- Нравится, - честно призналась Хани. Зачем скрывать правду?

- Когда боги прокляли наших предков и сослали на остров, здесь не было ничего, кроме камня, гор и бесплодной земли. Многие из нас умерли в первый же год. Нам нечего было есть, негде спать. Дожди мы принимали как благодать - вырывали в земле ямы, и лакали из них воду, точно псы. Брат убивал брата за то, чтобы выпить воды из его лужи. Десяток лет хаоса. Никто нынче не вспоминает о них. Нигде в румийских хроника не записано о тех временах. Мы называем их Забвением. Час, когда мы были зверьми. Так было до тех пор, пока Темная мать не явилась нам. Я знаю, что в Серединных землях счет времени ведут по дасирийскому летоисчислению, от времени, когда Иштар стал завоевывать могущество. Мы же считает свой век со времен, когда она впервые явилась к нам. Наши легенды говорят, что показалась она посреди пустыни, прекрасная и величественная, словно Королева королев. В руках ее был кувшин с овечьим молоком и кукурузная лепешка, но тех даров хватило, чтобы досыта накормить всех. Некогда великие, но униженные шаймерцы сползались к ней, будто муравьи к своей матке. Несколько дней она кормила и поила нас, собирая всех, кто еще не растерял остатки человечности. А после, когда мы были сыты, велела всегда и во всем повиноваться ей, не щадить себя и быть безжалостными ко всякому, кто пойдет поперек ее слова. Взамен, Темная мать посулила нам самым сладким пряником...

Тут румиец сделал многозначительную паузу. Хани догадалась, что он давал ей право догадаться самой. Что может быть самым желанным для проклятых изгнанников?

- Шараяна пообещала вам Серединные земли... - задумчиво произнесла Хани, и удивилась, когда ответом ее словам стал громкий смех.

- Вот что выдает в себе человека ничтожного, - сквозь смех, сказал мужчина. - Ты неспособна мыслить широко. Ты будто ребенок, которому протягивают большой кусок пирога - можешь укусить много и щедро, со всей жадностью, но мелочность души позволяет тебе лишь глядеть, как едят остальные, и довольствоваться крошками. Румийцам не нужны Серединные земли, Хани. Мы жаждем получить весь Эзершат.

Он раскинул руки, словно в эту самую минуту готовился получить обещанное. Девушке сделалось страшно. Тот холод, по которому она долгие дни скучала, наконец, нашел ее: забрался в живот, и засуетился там, выстуживая самое нутро.

- Мы поклялись костями тех, кто умер. Мы дали ей своей крови, каждый по кубку, не больше и не меньше. А она все собирала и собирала свою кровавую жатву, ненасытная и требовательная. Потом, Темная мать потребовала положить к ее ногам всех младенцев, какие есть. Матери плакали, но повиновались. Из нашей крови, костей и мяса наших детей, она создала благодатные небеса. Те, которые ты видишь. - Сарф опять заложил руки за спину, и Хани видела, как подрагивают его пальцы. - Теперь ты знаешь цену такой красоте. Ты, вернее всего, думаешь, будто цена слишком высока.

Девушка и в самом деле так думала. После его слов, небо над румийским городом стало казаться алым, хоть цветов на нем осталось ровно столько, сколько прежде. Она потерла глаза, надеясь хоть так разогнать тяжелые образы сотен младенцев, над которыми творятся темные чары. Тщетно - видения словно поселились в ней, деля пополам с холодом остатки смелости северянки. Скальд милостивый, если они так беспощадны к тем, кто вышел из их чрев...

- Мы бы заплатили и большую цену, - пожав плечами, продолжил румиец. Он устал стоять, и вернулся в кресло напротив нее. Придирчиво осмотрел блюдо с фруктами, выбрал один, ярко-желтый, будто солнце. Но есть не торопился, а вместо этого перекладывал из руки в руку. - Мы бы сдохли, не явись к нам Темная мать. Или и того хуже - потеряли остатки разума и человечности. Боги только того и добивались. Не станешь же ты спорить, что кара слишком велика. Мы всего-то хотели обрести знание.

- Оживлять мертвецов против воли богов - величайший грех. - Хани слышала, как дрожит ее голос. Стоило ли говорить такое здесь, в месте, где темная богиня все видит и все слышит?

- Ты повторяешь то же, что и остальные. Ваши головы пусты, словно порожние горшки. Боги следят за тем, чтобы в них не рождались крамольные мысли. Вас посадили на веревку, а вы и рады. Приучили думать, что если в миску кладут обглоданную кость - это великая милость. И вы даже не замечаете, что веревка ни к чему не привязана, а рядом лежит свежая свиная вырезка. Только протяни руку. Но даже на это у вас недостает смелости. Ничтожества. - Он что есть силы сжал фрукт. Кожура сочно треснула, и мякоть засочилась между пальцами. Румиец какое-то время просто смотрел на нее.

Потом выкрикнул что-то на непонятном Хани языке, и в комнату скользнула тень. Девушка вскрикнула, рванулась с места, но мужчина поймал ее за локоть, остановил. Только когда "тень" направилась к ним, Хани рассмотрела в ее руках метелку и посудину, над которой курился пар. Существо было из плоти и костей, только темное, словно непроглядная ночь: ни рта, ни глаз, лысый череп. Оставалось только гадать, как оно знает, куда идти.

"Тень" подошла к румийцу, на вытянутых руках подала посудину. Мужчина достал из нее влажный отрез полотна и вытер руки.

- Это привратники, не бойся их, - успокоил Сарф, пока существо, отставив посудину в сторону, взялось подбирать остатки сока и раздавленный фрукт. - Оболочки, скроенные из кожи. Внутри них сидят неуспокоенные души. Идеальные помощники по дому - незаметные и тихие.

Хани попыталась высвободиться, но мужчина крепко держал ее, и отпустил много позже, когда существо покинуло комнату, так же бесшумно, как и вошло. Девушка отбежала в сторону, едва не упав, запутавшись ногами в непривычных одеждах. Румиец пожурил ее укором во взгляде.

- Нельзя держать душу в мире живых, - сбивчиво заговорила Хани. - Это против воли богов.

- Каких богов, Хани? Тех, которые нас прокляли? На Румосе об их лики ноги вытирают даже распоследние рабы. Здесь только одна богиня в почете, истинная. Однако мы отвлеклись. - Сарф уселся в кресло, всем видом показывая, что не станет говорить, пока северянка не сделает того же. Хани села, страшась накликать его гнев.

- Темная мать дала нам место, где бы мы могли построить себе достойный дом. Долгое время наши предки только то и делали, что рыли норы в скалах неподалеку, добывая камень. От песчаных бурь и непогоды мы прятались под купол. Под ним не было ничего, кроме наспех сколоченных хижин. Наши руки и пальцы были кривы, а ноги - выворочены, но посул Темной матери дорогого стоил. У нас не было лопат и молотов, и мы не могли их сделать, но мы гребли руками и зубами, пока кости не начинали проглядывать сквозь кожу. А потом мы нашли минерал, прочный, как алмаз, и удивительно пригодный для всего. Мы назвали его шаран, в честь той, что дала нам его. Здесь, на Румосе, где нет ничего, кроме пека и смерти, этого минерала оказалось достаточно. И мы стали творить.

- Зачем мне знать беды ваших предков? Мои страдали не меньше.

- Твоих не лишали права жить на родной земле! - Впервые за весь разговор, румиец поднял голос. Он разорвал тишину подобно ножу, вспоровшему прочную ткань. Эхо подхватило негодование мужчины и умножило его. - Мы просто хотели получить знания. Хотели найти секрет жизни и освободиться от богов, которые умерщвляют нас в угоду своим прихотям. Никому из вас, покорных богам, не приходило в голову, отчего они сперва дают жизнь, дают радости, а после убивают. Глупо и жестоко, насылая то порчу, то беспощадные рои насекомых. Ты, северянка, разве счастливым было твое детство? Сколько в нем случалось радостей, а сколько - горестей? Сколько раз мать недосказывала тебе сказку на ночь, потому что людоедов взял голод и они нападали на поселение, убивая всех и вся?

- Нету у меня матери, - зачем-то сказала Хани. Он словно знал, куда ужалить. Знал, в какую рану пустить яд сомнения.

- Значит, ты больее остальных должна понимать, что такое бесполезная смерть. Вы для них, - его палец указал вверх, - кролики, которых выращивают потехи ради. Рождаетесь, копошитесь в земле. Исправно молитесь и почитаете камни с божественными ликами. А потом умираете, так и не узнав наслаждения большего, чем иметь друг друга в своих норах. А ваши хваленые боги забавляются, посылают наказания на ваши голову, одно за другим. И глядят - что станется? А мы не хотели быть кроликами.

Он не договорил. Дверь комнаты отворилась, впуская внутрь влажный сквозняк. На пороге стояла Фархи. Румийка успела переодеться в светлые штаны, прилипшие к ее ногам точно вторая кожа, и сорочку, подтянутую странным широким поясом, что стиснул ее талию от самой груди до бедер. В таком наряде казалось, что стан ее безупречно тонок, однако Хани не представляла, как девушка может дышать в такой тесноте. Но, судя по грациозным движениям румийки, одежда была ей привычна и не доставляла хлопот.

- Кажется, я велел тебе не беспокоить меня... нас.

Румиец злился - гнев пропитал его голос. Фархи, напротив, смотрела ясно и прохладно, но слова отца возымели действие - румийка отошла назад, чуть склонила голову и извинилась, что так спешно ворвалась, не спросив прежде разрешения. Хани чувствовала себя мышью, над которой, за право сожрать добычу, бились два стервятника.

- Аидал сказал, что для нашей гостьи все готово.

- Так скоро... - Мужчина, казалось, не столько удивился, сколько расстроился. В его жестах, торопливых и смазанных, словно он хотел сделать одно, а делал другое, угадывалось разочарование. - Я думаю, он слишком спешит, - сказал Сарф.

- Мы все спешим, и ты знаешь почему. Слишком велика надежда, - отвечала Фархи.

- Ничего неизвестно наверняка, - противился отец. - Что если Темная мать не достаточно сильна?

- Тогда мы все понесем заслуженное наказание.

- Не стоит испытывать ее волю второй раз.

Фархи словно бы покорилась воле родителя, и шагнула к дверям. Хоть они говорили на северном - Хани смутно представляла, чего ради - но смысла разговора девушка не понимала. Стань эти двое говорить на родном языке, она бы поняла не больше.

Однако, румийка передумала уходить. Она повернулась и что-то сказала отцу, теперь уже на своей речи. Язык их был трескучим, словно в словах прятались раскаты молодого грома. Румийцы бросались друг в друга словами, становясь все более несдержанными, но, в конце концов, девушка уступила. Отец указал ей на дверь, прикрикнул.

- Иногда она будто нарочно злит меня, чтобы я не забывал, какую змею пригрел на груди, - сказал Сарф, как только румийка оставила их одних. - Но я, вместе с тем, и радуюсь, что смог воспитать ребенка, способного сказать "нет" своему отцу. Она - идеальный продолжатель рода, и ее потомство сделает румийцев сильнее. Жаль только, что мальчишка Раш'эавала был больше в отца, чем мать.

- Мальчишка... кого?

- Раша. - Тут мужчина вскинул удивленно бровь. - Неужели он не говорил о наших традициях.

Хани поняла, какие традиции имеет виду румиец. Кровосмесительство. Неужели, у Раша и его сестры есть ребенок? Хотя, чему дивиться, если, по словам самого Раша, они спали много и часто. Хани помнила деревенских девушек, которых почти сразу после брачных обрядов, обременяли тяжелые животы.

- Мальчишка был с порченой кровью, слабый и хилый, да к тому ж Темная мать наказала его близорукостью. Пришлось избавить выродка от мучений на втором году жизни. - Он напомнил кубок из арбузной чаши, пригубил, и добавил, поднимая взгляд над питьем: - Ты тоже понесла?

Хани почувствовала, как кровь прилила к щекам, но справиться со стыдом не могла. Оставалось только держаться ровно, чтобы окончательно не осрамиться.

- Я знаю, что перед ним ни одна устоять не могла. Так было всегда, как только Рашу исполнилось четырнадцать. Вставлять свой член между девкиных ног - невелика работа, он хорошо с ней справлялся. Но мы всегда следили, чтобы все его сторонние девки были на виду, на тот случай, если кто-то затяжелеет. Но, странное дело, ни одна не обзавелась потомством. Я думал, что у Раша семя порченное, до того времени, пока Фархи не сказала, что готовиться стать матерью. К тому времени, как открылась эта весть, Раш уже сбежал. Нужно было послушаться дочь и разрешить ей извести плод еще в утробе. Сам не знаю, отчего малодушно дал выродку шанс.

Сарф просверлил Хани взглядом, особенно задержавшись на ее животе. Девушка невольно закрылась руками, но его любопытство жгло будто раскаленный прут.

- Пора, Хани, - устало сказал румиец. - Темная мать мне свидетельница - мне не хочется причинять тебе вред, но на пути ко второму рождению лежит окончание первого.

Хани едва успела открыть рот, чтобы воспротивиться, но мужчина повел рукой перед ее глазами, и девушка погрузилась в вязкую пелену забытья.

Когда она очнулась, мир напомнил о себе разговором нескольких румийцев. Она узнал их по речи, скрежещущей, словно ржавый нож по камню. Девушка не понимала ни слова, но судя по интонациям, говоривших было не меньше четырех, и один голос принадлежал женщине, но не Фархи. Второй говоривший был отцом Раша. Остальных девушка не узнала. Да и как бы могла узнать, если с того времени, как они попали на Румос, ей довелось поговорить лишь с несколькими местными.

Хани попробовала открыть глаза, но не смогла. Точно так же ей не поддавались ни руки, ни ноги. Только пальцы слабо шевелились. Хани чувствовала вязкость, словно ее тело опустили в бадью с подогретой сосновой смолой. Только вместо хвои до одури смердело горечью. Даже во рту сделалось гадко. Девушка взялась брыкаться, но самое большее, что ей удалось - собрать вместе средний и указательный палец. Она устала, словно долго-долго катила в гору валун. Она не чувствовала под собой твердой поверхности, но вязкая жидкость не давала упасть. Сквозь закрытые веки Хани видела неясные тени, которые изредка загораживали свет. Девушка попыталась кричать, но всякая попытка разжать губы приносила нестерпимую боль.

Потом голоса умолкли. В памяти всплыли слова Фархи. Что она говорила про какие-то лаборатории и гены? Хани не понимала значения тех слов, но поняла другие. Где-то в груди колючками ощетинилась жажда жизни.

"Что вы затеяли?!" - мысленно вопила девушка, и, несмотря на боль, продолжала биться в своем смоляном коконе.

Должно быть, попытки не остались незамеченными, потому что тень снова загородила свет, и Хани отчего-то чувствовала, как человек склонился низко, к самому ее лицу. Она не ощущала его дыхания.

- Ты не должна сопротивляться, потому что когда придет Темная мать, она будет слаба и не сразу сможет слиться с тобой. - Голос звучал так ясно, будто говоривший шептал в самое ухо Хани. - Покорись - и обретешь иную свободу, ту, о который мы все смиренно грезим.

"Не надобна мне ваша свобода!" - безмолвно кричала девушка, хоть и знала, что словам не суждено быть услышанными.

Между тем, мужчина снова исчез. На смену ему где-то впереди появилась небольшая красная точка. Она напирала на Хани, необратимая и медлительная, будто восход солнца. Чем больше расплывалось пятно, тем холоднее становилось Хани. Лишенная возможности отвернуться, девушка отдалась мороку, провалилась в него под мерный гомон голосов, распевающих какую-то ритуальную песню.

Когда холод проник под кожу, а лицо залило алым светом, Хани, наконец, открыла глаза. Неожиданно, будто еще мгновение назад они не были запечатаны непонятными чарами. Девушка ожидала увидеть свод храма или радужные небеса, но вместо этого глядела на обрывки тумана. Он клубился, кувыркался и множился, словно заразная хворь, становясь все больше.

"Не противься мне..." - шепнул голос Хелды.

Хани обернулась на него, только теперь осознав, что тело ее обрело свободу. Свободу ли? Вокруг, куда хватало глаз, стоял непроглядный живой туман. Он ластился к ладоням, словно преданный пес, но, стоило Хани коснуться его, тело пробирало судорогой.

- Кто ты? - спросила Хани в пустоту. Отчего-то ей виделся тонкий силуэт странной госпожи, размытый туманом.

"Разве ты до сих пор не знаешь ответ?" - в призрачном голосе слышалась насмешка. "Я знала, что ты не слишком умна, но не настолько же слаба головой".

- Ты привела нас на этот остров! - с досадой выкрикнула Хани.

Силуэт метнулся вглубь шевелящихся клочьев, и тут же вынырнул по правую руку от Хани, так близко, что девушка без труда бы смогла дотянуться до него рукой. Хелда выглядела точно так же, как в день их первой встречи. Гранатовая крошка в обруче на голове, поблескивала, будто кровавая россыпь, платье струилось по телу, а на руках были все те же странные паутины, которые госпожа называла "перчатками".

"Разве я?" - почти искренне удивилась Хелда. Ее ноги по щиколотки плескались в тумане, отчего казалось, будто женщина плывет в нем. "Я лишь сказала, что румийка приведет тебя к спасению. Раве не сюда ты мечтала попасть? С того самого дня, как темная отметина начала давать о себе знать, ты грезила о доме. Раве не стремилась ты найти место, где бы тебя принимали своей, такой, какая есть?"

- Я хотела, чтобы той отметины не стало. - Хани не узнала свой голос, таким безликим и безжизненным он стал. Словно Хелда нашла источник ее жизни, и теперь черпала из него, выпивая до дна. - Я не просила о ней, не желала такой благодетели. И пусть бы Шараяна отобрала ее обратно.

"Но взамен этого, от тебя отвернулась светлая Вира".

Хелда снова потерялась в тумане, и теперь Хани поворачивалась на ее голос, который всплывал словно в нескольких местах одновременно.

- Я... не знаю, почему так сталось.

"Наверняка знаешь..." - пожурила красивая госпожа. И показалась, теперь уже перед самым носом Хани, глядя на нее пристально, словно хотела проникнуть в самую сущность. Она выглядела так же, как и мгновение прежде, но все же что-то в ней изменилось. Кожа выцвела, скулы растеряли и без того жидкий румянец.

"Должно быть, именно моя сестра Вира наказывает тех, кто знается с румийцами".

- Сестра? - переспросила Хани и поежилась. Сделалось еще холоднее. И, в отличие от северного, этот холод не ласкал, и не вызывал желание подставить ему щеки и нос. Девушка обхватила себя за плечи, почти не удивилась, когда не нашла Хелды на прежнем месте. Та снова ушла в туман, и оттуда доносился лишь приглушенных шорох.

"Древняя, как мир история, - в голосе госпожи слышалась усталость, будто она уже много-много раз рассказывала одно и тоже. - Но я не удивлена, что ты не знаешь ее. Вира хитра, а вместе с ней и те, кого вы называете богами. Они очень постарались, чтобы история не сохранила ни слова от истины. Но, впрочем, время у нас есть, и я готова рассказать тебе как случилось на самом деле. Но готова ли ты слушать?"

Хани услышала, как Хелда вынырнула позади нее - и в следующее мгновение почувствовала ее сухие ладони у себя на висках. Она сжала сильно, будто хотела раздавить северянке голову.

"Готова ты слушать не сердцем, Хани? Видеть моими глазами, слышать мой голос, не пропускать через сор в своей голове? Отринь прежние знания - и ты увидишь..."

- Нет, не хочу, уйди от меня!

Девушка попробовала вырваться, но туман встал круг нее дыбом, словно табун диких меринов. Хани зажмурилась. В голову, будто трупные черви в плоть, вгрызлись мысли и образы. Она не желала пускать их, но те упрямо прокладывали себе путь. Еще немного - и они впрыснули отраву, которая тут же сожрала все иные мысли и воспоминания, выжгла все, что утешало и заставляло помнить о другом мире, теперь где-то далеко за туманом.

Она снова провалилась в пустоту, и падала бесконечно долго, а когда полет закончился, нашла себя стоящей в светлом зале, полном колон. Их было не меньше двух десятков и тени, что сочились от каменных пальцев, рассекли пол, будто нож сдобный пирог. Хани поглядела на свои руки - сквозь прозрачную кожу была видна сетка трещин на мраморных плитах пола. Девушка попробовала нащупать свое лицо, но призрачные пальцы ловили пустоту. Только она подумала, что духи предков, должно быть, выглядят именно так в своем мертвом мире, как сквозь ее тело прошла фигура. То был мужчина, невысокий и лысый, будто кожа на его голове никогда не знала волос. Его одежды напоминали многократно завернутые вокруг тела ткани, сразу нескольких цветов, а босые ступни шлепали по полу.

Вслед за ним зал "наполнился" остальными. Они будто выплывали из ниоткуда, занимали отведенные им места. Двое в тканых шапочках на головах, разместились вдоль алтаря - в голове и ногах покойницы. Хани не слышала, бьется ли сердце и не могла видеть, взымается ли грудь женщины, но знала - она мертва уже очень давно. Однако, тело ее будто замерло вместе с последним вздохом, и разложение пощадило его. Еще четверо обступили помост, в самом сердце которого покоился продолговатый, будто яйцо, кристалл, размером больше человечьей головы.

А лысый, тем временем, уже склонился над мертвой и что-то зашептал. Голос его набирал силу, а тело содрогалось, будто мужчину изводили болезненные конвульсии. Тем временем четверо одновременно положили ладони на кристалл, вторя словам говорящего. Камень заискрился; внутри него появился темный сгусток, и он пульсировал, словно сердце. Покойница на алтаре выгнулась дугой. Те, что стояли около нее, ухватили ее за ноги и голову, и тоже присоединились к голосам. Мертвая дергалась все сильнее, по мере того, как голоса достигли своего апогея.

Лысый выкрикнул последнее слово, вскинул руки, небу, будто призывал кого-то сверху внять ему.

Покойница затихла, а вместе с ней потух и кристалл.

А после издала стон, хриплый, от которого Хани сделалось не по себе. Покойница кричала, сползач на пол, но никто не собирался помешать ей. Кожа ее стремительно темнела, покрывалась гнойными волдырями, которые тут же лопались и сочились зловонным гноем. Глаза закатились под лоб, а руки отчаянно скребли пол, подтягивая вперед немощное тело.

Но она была ЖИВА!

Потом земля под ногами Хани задрожала, мужчины и ожившая женщина без остатка растворились. Тем временем преобразился и зал: колоны рухнули, посеяв пол каменной крошкой, пьедестал разрезал косой излом, и верхушка его валялась здесь у подножия, ненужная.

- Ты не смеешь ослушаться!

Голос выплыл внезапно. Хани не успела заметить, как посреди каменного запустения появилась женщина. Высокая, с зачесанными наверх светлыми кудрями, украшенными странной заколкой, будто выкованной из лунного света. Она казалась молодой, едва ли старше самой северянки, но, вместе с тем, в глазах ее ютилась такая усталость, какая бывает только у видавших жизнь стариков.

Напротив стояла Хелда. Одежды ее повторяли наряд светловолосой госпожи.

- Ты не станешь перечить остальным, - уже чуть более спокойно повторила светловолосая. - Довольно, слышишь?

Хелде же, казалось, дела не было до слов женщины. Куда больше ее занимали осколки того, что некогда было кристаллом. Именно на него - Хани помнила, - возлагали руки те, кто помогал проводить ритуал. Теперь от камня осталась лишь треть, остальная часть лежала круг осколка, истолченная в пыль.

- Ты должна понимать ответственность, - твердила светловолосая. - Я не могу вечно выгораживать тебя, сестра. Остальным не нравится то, что ты позволяешь людям. Никто из них не смеет соваться в вотчину богов.

- Ты хотела сказать - в наши забавы? - переспросила Хелда, не удосужившись поднять взгляд на сестру. Она наклонилась, с великой осторожностью подняла осколок кристалла, и завернула его в подол платья.

- Оставь, - прикрикнула светловолосая.

- Он дорог мне как память, - упрямилась Хелда. - Будет служить напоминанием о том, как важно нигде, никогда и ничего не упускать.

- Пусть бы лучше напоминал о твоем безрассудстве, которое едва не стало началом конца. Ты несмела открывать им знания. Люди не готовы к ним, они как малое дитя, которому ты сунула отравленный клинок. Пораниться ли или ткнет кого по неосторожности - беды не миновать.

Светловолосая поравнялась с Хелдой и выбила из ее рук осколок. Ткань услужливо соскользнула с него - кристалл грохнулся оземь и разлетелся на множество искрящихся кусочков. Хелда взвизгнула и бросилась прочь.

А потом время потекло неумолимо быстро. Хани чувствовала себя стоящей посреди многолюдной ярмарки - мелькают люди, закат и рассвет сменяют друг друга, будто играют в догонялки. Она видела, как колоны снова выросли, стали глаже и по ним заструились рунические орнаменты. Место пьедестала заняла статуя Хелды - даже камень не смог скрыть ее насмешливый взгляд, от которого, почему-то, прошибал ужас. Фигуры в тканях снова проводили ритуал, теперь уже молясь статуе.

Время остановилось. Зал тлел. Камень, говорят, гореть не может, но Хани видела, как пламя глодало вновь рухнувшие колоны. Когда посреди этого хаоса появились светловолосая и Хелда, Хани начала смутно догадываться, свидетелем какого разговора стала.

- Ты ослушалась! - В этот раз та, кто называла Хелду сестрой, не сдерживала ярость. Ее сухие пальцы судорожно сжимали странного вида предмет, смутно напоминающий Хани расплющенный камень, похожий на тот, который можно заставить прыгать по воде. - Тебя предупредили, но ты пошла поперек всех. Никогда, слышишь, - женщина погрозила ей каменной "лепешкой", - никогда тебе не стать тем, кем ты была. За своенравность нужно платить, сестра.

- Я знаю, сестра, - спокойно отвечала Хелда. - Вы покарали тех, кто любил меня больше вас всех вместе взятых. Трусы, ничтожества. Цена вашей милости - дерьмо старого козла. Стоите над всеми, играете с людьми в игры, правила которых меняете, как вздумается. Я же хотела дать им шанс.

- Бессмертие - слишком большое искушение, чтобы вкладывать его в такие ненадежные руки.

- Бессмертие - это только начало, сестра. - Хелда говорила как обреченная, но девушка чувствовала - она фальшивит. - Люди способны на многое. Их умы рождают великолепные мысли и идеи, и только смерть сдерживает их от развития.

- Не желаю тебя слушать, - пресекла светловолосая. - Непокорные наказаны. Они хотели стать хозяевами жизни? Что ж, пусть получают такую жизнь, которую сотворили. А ты, за непослушание, будешь предана забвению. Скоро тебя забудут даже твои последователи. Человеческая сущность не способна долго помнить тех, кого нет.

- Ты ошибаешься, Вира... - прошипела Хелда.

Хани задрожала, громко клацая зубами. Холод смешался с суеверным страхом. Вира... Сестра... Белозубая красавица Хелда...

Шараяна?

- Я никогда не ошибаюсь, - отвечала Вира. - Мне жаль, что ты не вняла моим словам, но даже мы ошибаемся. Только цену платим иную.

- Меня никогда не забудут, - твердила Шараяна, комкая в кулаках тонкие ткани платья. - Никогда! Я встану на их сторону, приму в свое лоно тех, кого вы изгнали. Рано или поздно, но вы поплатитесь за то, что слишком заигрались в богов. А я подожду того часа, смиренно принимая участь своего народа.

- Когда он успел стать твоим? - Вира попыталась подступиться к сестре, но Шараяна пристально следила за тем, чтобы расстояние между ними не уменьшалось. - Ты должна покориться, сестра, пока еще не поздно. И тогда, может быть, наш гнев стухнет и забудется, как страшный сон, и ты снова станешь около меня.

Шараяна рассмеялась ей в лицо, и были в том смехе и горечь, и обида, и откровенная издевка.

- Можете сколько угодно предавать меня забвению - мне все равно. Я - одна из вас, и моих сил вам не отнять. Потешайтесь и дальше над горсткой людишек, которые скоро размягчатся так, что не смогут ползать только на коленях. Но ведь вам того и нужно, да? А я заберу неугодных, и погляжу, на чьей стороне окажется правда.

- Ты обрекаешь себя быть вечно проклятой, сестра. Я предлагаю забвение взамен.

- Знаешь, - тут Шараяна улыбнулась, почти с теплотой, - вам бы стоило иногда прислушиваться к тому, что говорят двуногие муравьи, которых вы называете людьми. Потому что, у них есть слова, которыми я тебе отвечу: подотрите лучше зады своим забвением!

Хани снова затянуло в вихрь времени и разноцветных вспышек, от которых глазам сделалось больно. Девушка зажмурилась. Она хотела вытравить из памяти воспоминания, которые только что видела, но они преследовали ее, будто одичавшие собаки. Гнались и лаяли вслед. Хани спрятала лицо в ладонях. Светлая Вира, темная Шараян. Сестры... Как такое может быть?

"Ты видела достаточно, чтобы понять", - снова с жаром зашептала Хелда.

Богиня или лишь образ давно зародившегося противостояния?

"Мы носим обличия, и меняем их так же часто, ка вы, люди, меняете свои одежды", - словно прочитав ее мысли, ответила богиня. "Некоторые мне особенно дороги, потому, что в них отражается моя сущность. Я не чудовище, северянка, я просто женщина, у которой пороков больше, чем вшей на ничейной кошке. Но разве у кого-то из людей их меньше? А если меньше - то так ли уж намного? Мы создали вас такими, какими были сами когда-то... Заселили на парящий в пустоте осколок великого мира, в надежде познать через вас самих себя. Глядя на меня такую, ты видишь то, что тебе близко. Разве это не облегчает наше взаимопонимание?"

Хани хотела спросить, какая же она на самом деле, но осознание того, что говорит с богиней, превратило язык в камень. Впрочем, судя по тому, как ловко та угадывала ее мысли, надобности говорить не было.

"Теперь ты достаточно знаешь меня, чтобы впустить", - шепнула Шараяна в левое ухо, а после добавила, уже в правое: - Я спрятала в тебе часть себя, чтобы прорости заново в твоем теле. Только так я смогу присоединиться к тем, чей приход очистит Эзершат.

- Вернуться из забвения?

Шараяна рассмеялась точно так, как смеялась в лицо своей сестры - с горечью и издевкой.

"Зачем бы мне хотеть вернуться к тем, кого скоро свергнут более достойные? Эзершат слишком долго сидел в тени их страхов, пришла пора родиться вновь, с новыми богами и новыми истинами. Ты представить не можешь, сколь велики знания, которые прячут от вас жалкие трусы, именующие себя богами. Но боги ли они, Хани? Разве видела ты, чтоб их воля приносила избавление или уменьшала страдание? Разве не их велением твой народ вынужден ютиться на отшибе Эезршата, орать тощую землю и молиться на каждое ржаное зерно в колосе? А между тем есть другие народы, которым боги щедро дают как ни одно, так другое. Думаешь, тем, кто наверху, есть дело до тебя и остальных северян?"

- Мой народ силен. - Хани говорила твердо, удивляясь, откуда взялась смелость. - Пусть боги сами рассудят, кому жить в сытости, а кому мерзнуть в снегах. На все есть испытания.

"Только не думай, что можешь меня одурачить", - разозлилась богиня. Клубы тумана поддались ее настроению, зашипели и встопорщились, становясь похожими на разозленного ежа. "Я слышу, о чем ты думаешь, мы становимся одним целым, сливаемся, и ты теперь я, а я - ты, и никуда тебе не деться".

Девушка рванулась вперед, словно только-только вернула способность ходить. Врезалась в туман, и помчалась в нем, не разбирая пути. Пусть все кончится, уж лучше туда, в смолу, где тяжело дышать, потому что на грудь давит нестерпимая тяжесть. Куда угодно, хоть в морскую пучину, только бы подальше от темной. Но туман расступился, услужливо стелясь под ногами Шараяны.

"Не противься, Хани".

- Уходи, оставь меня в покое, - шептала девушка, повторяя слова скороговоркой.

"Чем быстрее ты смиришься, тем скорее я стану твоей частью. Разве есть дурное в том, чтобы помочь рождению новой богини? Твое лицо станет моим. Твой голос будут слышать тысячи и к твоим ногам они принесут дары".

Хани побежала снова. Знала, что бесполезно, но мчалась вперед, будто тот шестиногий конь, который может обогнать собственную тень. Значит, вот для чего она заманила их с Рашем на остров? Значит, это воля Шараяны управляла ей в деревне и Пепельных пустошах? Хани захотелось остановиться и лягнуть себя что есть силы.

"Ты будешь моей!"

Не успела Хани опомниться, как богиня вышагнула из тумана, и понеслась на нее. Мгновение - и девушка почувствовала толчок. Не сильный, но выдержать натиска Хани не удалось. Она снова проваливалась в какую-то пропасть под шум множества голосов. Постепенно, тьма разошлась, будто распогодилось. Девушку швырнуло вперед, в самое сердце появившегося из темноты разноцветного неба...

- Она умирает... - раздалось откуда-то.

Хани почувствовала прикосновение к шее.

- Слишком слаба, ничего не выходит, - говорил другой голос, безликий и сухой.

- Обождите, пусть Темная мать даст знак.

- Она вот-вот к Гартису отойдет, - волновался первый голос.

- Если Темная мать не возьмет над ней верх, то так тому и быть. Здесь она нам без надобности будет.

Что должна была сделать Шараяна и как - Хани так и не узнала. Тело прожгла волна холода, потом еще одна, и еще. Они накатывали снова и снова, доводя до агонии. Голоса растворились, будто их и не было. Остался только шепот, непонятный, мертвый шепот, от которого голова едва не разрывалась на части.

Затем холод отступил. Тело еще болело, но мысли понемногу возвращались, а веки наконец, поддались и разомкнулись. В то же мгновение сразу несколько пар рук подхватили ее и выволокли их вязкого кокона, бросив на пол. Хани не могла подняться. Она задыхалась, чувствуя в себе ту жижу, пленницей которой была только что. Девушка опорожнила желудок прямо на пол, на губах остался тошнотворный привкус плесени.

- Глядите-ка, жива.

- Несите ее на алтарь, нужно проверить, что сталось. Живее, неповоротливые обезьяны.

Хани почувствовала, как ее оторвали от пола и понесли. Она не могла пошевелиться, чувствуя слабость, какой никогда прежде не случалось. Вскоре, девушку положили на каменную поверхность, а мир загородили тени нескольких склоненных голов. Чьи-то пальцы раскрыли ей рот, кто-то сунул в него продолговатую железяку. Ей Хани даже обрадовалась - вкус железа немного перебил вкус плесени.

- Ничего не вижу, - с досадой сказал голос. Хани узнала Сарфа. Должно быть, румиец все время был здесь.

- Нужно глянуть ей на спину, - предложил второй. - Не может быть, чтоб Темная мать не нашла в ней второе рождение. Я видел, как они слились, и не видел, чтобы она покидала тело девчонки! В предыдущий раз все случилось иначе.

- Тогда девушка умерла прежде, чем они соединились, - остудил пыл собеседника Сарф, но внял его словам, и перевернул Хани на бок.

Девушка закашлялась, едва не подавившей подступившей к горлу жижей. Снова опорожнила желудок. Кто-то из румийцев залился громкими словами - Хани не нужно было знать их язык, чтобы понять смысл. Между тем зрение вернулось к ней лишь на половину, но и этого было достаточно, чтобы увидеть пятно, которое еще недавно было внутри ее желудка. Впрочем, оно больше походило на тот туман, в котором блуждала Хелда. Или, теперь уже, ее стоит называть Шараяной. Пятно шевелилось и так же недовольно топорщилось щупальцами.

- Отец, смотри...

Хани услышала в голосе второго румийца тревогу. Только когда ее позвоночника коснулись прохладные пальцы, поняла, что нагая. Желание прикрыться было так велико, что слабость отступила. Руки взлетели вперед, прикрывая грудь, конвульсия согнула и разогнула ноги. Хани соскользнула на пол. Падения почти не почувствовала, только шлепок услышала. В голове прояснилось.

- Пошевелись только - испепелю, - зарычал Сарф.

Он стоял с противоположного боку алтаря, рядом с ним, выводя руками невидимые узоры, скалился молодой румиец. Оба были одеты в точности так, как те шаймерцы, которых Хани показала темная богиня: те же странные свободные одежды, на странный манер обернутые вокруг тела.

Но в глазах обоих румийцев читалось вранье. Если молодой до сих пор не начаровал какие-нибудь ужасные чары, значит, он не торопится потакать угрозам Сарфа. Да и тот, судя по всему, лает от бессилия.

- Она во мне, - вдруг поняла Хани.

Слова невольно родились на свет, хоть северянка не хотела произносить их. Но оплошность сыграла девушке на руку - лица румийцев безмолвно подтвердили ее догадку. Шараяна в ней.

- И пока мы с ней в одной шкуре - вы не причините мне вреда, - чуть осмелев, продолжила Хани.

- Зря так думаешь, - пытался выкрутиться молодой, но Сарф прикрикнул на него, и тот стиснул зубы, умолкнув.

- Покорись, - прошипел отец Раша. - У тебя нет иного пути, только один, но за который всякий из нас положил бы голову без раздумий.

- Где Раш? - Хани не слушала его. Главное - бежать. Кончики пальцев зачесались от притока чар.

- Его нет больше, - промямлил молодой. Он боялся, запах страха стоял такой, что его можно было нашинковать ножом. Но, несмотря на боязнь, румиец выглядел довольным, когда произнес это.

"Как нет? Больше нет?" Девушка собрала магию в кулак. Она видела все темные источники - так много, что магию можно было черпать не переставая. Хани зачерпнула, глубоко, чувствуя, как магия загорелась в ее теле, словно рассветное пламя.

- Скажи мне, где Раш, - выбивая каждое слово, потребовала она.

Что-то отразилось на лице Сарфа, неуловимое и настораживающее. Хани развернулась, наугад швырнула сгусток, что шипел в ее ладони. Темное облако накинулось на странных мохнатых тварей. Времени рассмотреть их внимательнее не было. Мохнатые свалились замертво. Те, что стояли за ними, словно заговоренные, заняли место павших. Краем глаза Хани заметила еще несколько десятков таких же - они обступали ее кольцом, а румийцы тем временем, пытались прочесть какое-то заклинание. Над их головами сгущался черный туман.

В груди Хани кольнуло. Сперва не сильно, словно кто пощекотал. Но укол повторился, принес боль. Девушка чувствовала в себе Шараяну - темная сущность пойманная в клетку из ребер. И теперь эта сущность стремилась освободиться. Чем громче колдовали румийцы, тем невыносимее становилась боль. Темная внутри шипела и рвалась на свободу.

Раш. Что значить - его нет? Мысли метались в голове, мешали сосредоточиться. Девушка ухватила новый сгусток, выждала мгновение, пока он окрепнет - и послала румийцам. Молодой успел разгадать ее замысел и прикрыл себя и Сарфа прозрачной упругой шапкой, которую сотворил тут же, на ходу. Сгусток повстречался с ней, зашипел и стек на пол. Но это дало Хани время - мужчины, отвлеченные от колдовства, сбились, и начали плести чары заново. Девушка знала, что второго шанса не представиться. Она попятилась к выходу, не обращая внимания на вновь родившуюся боль. Нужно время, чтобы она окрепла и стала настолько невыносимой, чтобы сбить Хани с толку. Девушка зачерпнула снова, теперь обеими ладонями, после соединила их... и развела в стороны, вытягивая тьму, будто лапшу. Она мигом затвердела, сделалась гладкой, деревянной, обернулась копьями. Хани не знала, что за волшебство оказалось в ее руках, и как ним распоряжаться, но, стоило захотеть - тьма сама обретала нужные формы.

Копья полетели в мохнатых верзил, сразили нескольких и в их плотном строю образовалась брешь. Девушка нырнула в нее, отвела от себя руки, что пытались схватить ее за волосы. В этот раз магия прилипла к телу обидчика и буквально прожгла его насквозь.

Хани бежала дальше. В коридоре убила еще нескольких, остальным хватило ума спрятаться. Когда наперерез вышли те самые "тени", девушка снова преобразила тьму, придав ей форму хлыста. Змеистая кожаная плеть хлестала без промаха, каждым ударом разрывая сумеречные фигуры на куски. Хани слышала их крики, так похожие на людские.

"Где его искать?" - подумала она за следующим поворотом. Начался переполох. Люди разбегались в стороны, только завидев ее. Некоторые, напротив, падали на колени и приветствовали криками: "Темная мать! Наша Темная мать!" Хани видела, что руки ее пошли черными венами, будто кровь в теле сделалась отравой. Пальцы вытянулись, сделались крючковатыми. А в груди все так же отчаянно трепыхалась Шараяна. Хани будто слышала мысли богини, хоть и не понимала языка, которым та думала. Странная речь, и близко не похожая на язык румийцев, и так же не похожая на язык Серединных земель. Глухой скрежет - вот на что он более всего походил.

Шараяна ... боялась? Хани не была уверена, что правильно угадала ее мысли, но чувства не подвели. Когда наперерез вышло сразу несколько четырехруких созданий, вооруженных точно такими же мечами, который был у Раша, именно Шараяна велела Хани защищаться. "Берегись!" - предупредил ее безмолвный крик.

И Хани поняла. Богиня, заключенная в тело смертной - тоже смертна. И она боится, что век ее бессмертия кончится прямо сейчас. Стоило знанию открыться, Шараяна взбесилась сильнее прежнего.

"Скажи мне, где он, или я убью нас обоих!" - мысленно приказала ей Хани. И, чтобы показать, что никаких договоров не будет, подхватила из рук только-что убитого четырехрукого меч. Уперла клинок рукоятью в пол, а острие придвинула к груди. С другого конца коридора уже спешили румийцы: их сбитые от долгого бега голоса начали чародейство в третий раз.

"Говори!" - приказала Хани, навалившись на острый край меча. Кожа лопнула под оточенной кромкой, кровь, согревая, устремилась к животу.

Шараяна зашипела, но Хани навалилась еще больше. Железо вошло под кожу, но боли она не почувствовала.

Коридор, в котором стояла Хани, зашатался, воздух стал липким, точно мед. Он пробрался в ноздри и горло, не давая дышать. Девушка решила, что румийцы закончили свое волшебство, и богиня нашла путь освобождения. Но стены расплылись, будто их и не было, пол растворился - и Хани оказалась в комнате, раззолоченной солнечными лучами. Стены и пол были выложены разной формы плитами, в центре вытянулся каменный стол, а на нем - беспомощное человеческое тело.

Девушка отбросила меч, и подошла к столу, шатаясь, будто осина на ветру. Ноги подвели ее - Хани поскользнулась, упала и боль в груди словно родилась заново. Стоило больших усилий, чтобы снова подняться. Тело не слушалось.

Когда Хани добралась до стола, в ноздри ударил странный приторный запах, сладкий до одури. От него кружилась голова. Чтобы удержаться на ногах, девушке пришлось обеими руками ухватиться за каменную столешницу. На ней, свесив одну руку, лежал Раш. Его широко распахнутые глаза смотрели в потолок, губы приоткрыл безмолвный шепот.

- Раш... - Хани наклонилась к нему, боясь, что он слишком слаб, чтобы говорить в полный голос. Счастье от того, что тот, кого она на мгновение посчитала мертвым - жив, захлестывало. - Раш, вставай, нужно уходить.

Румиец не пошевелился, и взгляд его ни на мгновение не оторвался от потолка. Хани взяла ладонь Раша, но так оказалась холодной.

- Пожалуйста, Раш,- взмолилась девушка. Страдания, которые причиняла Шараяна, оказались вдесятеро слабее тех, что свалились теперь. - Раш, что с тобой?

Он молчал - ни мертвый, но и ни живой. Девушка снова и снова звала его, гладила по щекам, целовала. Она знала, что ничего не изменится, но пробовала, чтобы насытить надежду.

И что теперь? Хани слышала шаги - румийцы были еще далеко, но девушка знала, что они явятся сюда. Где еще ее искать, как не у тела того, с кем прибыла на Румос? Девушка осмотрелась, ища помощи голых стен - их бледные лица с желтыми окнами-глазами, оставались безразличными. Взгляд опустился на пол, наткнулся на меч. Острие подмигнуло алой каплей на кончике, предлагая решить одним махом все проблемы. "Чего ты медлишь? - будто бы говорило оно. - Я знаю выход. Шаряна, мука, жизнь, в которой тебе с самого рождения не нашлось закутка... Я сделаю так, что все это сгинет. Гартис заждался. Подумай - ты ведь можешь избавить Эзершат от темной богини..."

Хани колебалась, но голос нашептывал сладко, будто матерь, которой она никогда не знала.

"Не делай этого! - забилась внутри Шараяна. - Я спасу его!"

"Я тебе не верю, - мысленно ответила Хани. - Была в твоих словах хоть соринка правды, когда ты нашептывала о спасении? Не было, - ответила за нее. - Как я могу верить тебе снова?"

"Я хочу жить!" - взвизгнула богиня, и заскребла по ребрам с новой силой.

Странно, но в этот раз Хани почти не почувствовала боли, будто тело ее медленно умирало вслед за Рашем.

"Что мне проку обманывать тебя теперь, когда ты чуть что станешь себе глотку резать, а? - увещала Шараяна. - Мне от тебя мертвой проку мало. Умираешь ты - и мне конец".

Говорила она убедительно. Девушка оглянулась на живого "мертвого" румийца, вспоминая слово, которым он ее называл, вспоминая... все.

"Ты ведь богиня. Твоя магия теперь в моих руках, и я могу..."

"Не можешь, - перебила Шараяна рассмеявшись. - Ты думаешь, что все те плевки, которыми ты расшвыряла горстку людей - вся моя сила? Не настолько же ты глупа, северянка. Это фокусы, думаю, без труда повторил бы кто-то из моих жрецов, но они не посмели тронуть тебя, чтобы не причинить вред мне".

Шаги приближались, подстегивая девушку принять решение.

"Как только я тебя выпущу, ты убьешь нас", - не спешила соглашаться Хани, хоть слова богини проникли в нее и пустили ростки сомнения.

Шараяна рассмеялась, так громко, что Хани показалось, будто ее злой хохот родился на самом деле, разрывая тишину зала. Девушка обернулась на Раша, но румиец оставался недвижим и молчалив.

Эхо принесло топот нескольких десятков ног. Если не согласиться на то, что предлагает темная, через несколько мгновений румийцы вышибут дверь. Наверняка теперь-то они основательно подготовились, чтобы поймать беглянку. Да и куда бежать, если вокруг стены. Наваляться скопом - и никакой магий не нужно.

"Хорошо, пусть будет по-твоему". - Хани собиралась взвалить Раша себе на плечи, но парень сносно стоял на ногах, только взгляд его блуждал по комнате. Словно бы выискивал, за что ухватиться вновь. Девушка одной рукой крепко держала румийца за ладонь, а второй снова поставила меч так, чтобы в случае чего покончить со всем одним махом.

"Подготовилась ты", - то ли в шутку, то ли со злости, сказала Шараяна.

Хани успела увидеть распахнувшуюся дверь и румийцев, что сыпались из нее, как горох из прохудившегося мешка. А потом стены пошли дымкой, задрожали - и рассыпались, увлекая Хани и румийца в новый водоворот времени.

Миэ

- Ничего не говори без моего разрешения, даже глаз от пола не поднимай, пока я не велю, - наставлял отец.

Миэ кивнула - в который раз за сегодняшнее утро? - и посмотрела поверх его плеча, в ту сторону, где в широком арочном своде мелькнула еще одна тучная фигура, в сопровождении нескольких прислужников. Лорд Эйрат проследил за ее взглядом и недовольно проворчал:

- И этот свою зад притащил, а ведь богами клялся, что его слабость живота разобрала, и он на совет ни ногой.

- И ты поверил?

Миэ вовсе не была удивлена тем, что из девяти лордов магнатов Совета на сегодняшний совет явились уже восьмеро. Не хватало только Фиранда Ластрика. И опоздание того, кто верховодил Советом девяти таремке не нравилось. Первого лорда-магната волшебница знала мало, едва ли больше его сестры, но Фиранд остался в памяти суровым, но справедливым и рассудительным бородачом. Чего нельзя было сказать о Катарине. В том, что происходило с родом Эйратов, Миэ была склонна видеть ее дурное влияние. И, если боги встанут сегодня на сторону отца, надеялась понять причину такой пылкой ненависти. Родитель клялся именами Госпожи Удачи, что не переходил дороги ни Ластрикам, ни Катарине лично. Миэ верила ему, но загадок от такой веры становилось еще больше. Если дело не в личной обиде, то шансы выйти победителями с сегодняшнего совета можно смело переполовинить. Обиды можно загладить подношениями или, как это ни унизительно, извинениями. А если дело в ином - поди попробуй угадай, где искать камень преткновения.

Отец сел на свое место у тяжелого дубового стола. Пока не было вынесено решение, он имел право сидеть там, как и прежде, как Четвертый лорд-магнат. Но даже сейчас на него смотрели так, будто он прокаженный. Эйрат высоко держал голову и выглядел так, будто не сомневается в своей правоте, и только Миэ знала, что ценой браваде была бессонная ночь и несколько часов бесплотных попыток найти решение. Миэ оставалось надеяться, что человек, назвавшийся братом ее отца, окажется проходимцем. Иной исход рубил их жизнь у самого корня, лишая возможности когда-либо достигнуть прежнего величия. Таремка даже не хотела думать о том, что станется с ее семьей, с младшими братьями и сестрами и, в особенности, с горбуном Лаумером, если...

Нет, мысленно остановила себя волшебница, нельзя думать о дурном. Этот человек не может быть братом ее отца, это было бы слишком ... просто. Между тем сам отец склонялся к мысли, что Шале все-таки выжил.

Песочные часы во главе стола Совета, дважды перевернули прислужники, тем самым обозначив, что минул час, но Первого лорда-магната по-прежнему не было. Остальные члены совета шушукались, множа догадки, куда же запропастился Фиранд. Некоторые, насколько могла слышать Миэ, предполагали, что у Ластрика задержали дела, связанные с его карательным походом на острова та-хирцев. Насколько понимала волшебница, весь сыр-бор начался из-за того, что пираты напали на флот Ластриков, и, к их великой неудаче, на борту одной из галер оказался сам Фиранд. С того часа минул месяц или даже больше, рассказывал отец, но, вопреки всем слухам, лорд Ластрик не отказался от мести, и активно собирал все доступные корабли, привлекая на свою сторону свободны торговцев. Благо тех, кого пираты успели попотрошить, было немало. По разговорам, что роились в зале Совета, под знамя Фиранда встали иже больше четырех десятков кораблей, не считая немалого флота самих Ластриков. Впрочем, несмотря на такую мощь, большая часть магнатов отдавала победу пиратам. Как Ластрику достать та-хирцев, если поныне неизвестно, где искать их города? На островах - это знали даже дети - были только наспех сколоченные торговые шалаши. И никто никогда не видел там ни женщин, ни детей, а, между тем, пиратский род не загнивал, и пополнялся все новыми морскими разбойниками. Впрочем, Миэ мысленно покачала головой, никто из магнатов не отважится сказать Фиранду в лицо хоть бы треть от сказанного нынче. Все они станут тихо надеяться, что та-хирцы потопят Ластрика в общей канители, и лакомое место Первого магната освободиться. Покопавшись в памяти. Таремка вспомнила, что Ластрики занимают это почетное место уже больше пяти десятков лет - никому прежде не удавалось задержаться в Первых больше десяти лет. Немудрено, что кого-то такое постоянство начинает злить.

Песочные часы перевернули еще раз, и, когда золотой песок засочился вниз, в арку зала Совета девяти, вошла процессия из нескольких десятков прислужников и десятка вооруженных до зубов воинов. Миэ заметила на их плащах гербы Ластриков и только после - Катарину, в самом сердце этой процессии. Фиранда среди них не было. Дурной знак.

Лорды-магнаты поднялись и тут же хором запротестовали против воинов, которые пришли с Катариной. Старая, как стены Тарема, традиция и такая же крепкая - никто не смеет приходить в сопровождении вооруженных охранников. Иногда споры магнатов могли принимать нешуточные обороты, и такая мера была необходимой, чтобы не пускать в ход аргументы крови.

Никого не слушая, Катарина подошла к месту, отведенному Первому лорда-магнату, и недвусмысленно остановилась около него. Воины тут же окружили ее неприступным заслоном со всех боков.

- Я прошу тишины, магнаты Совета девяти! - Она подняла вверх ладонь.

Миэ даже приподнялась, чтобы рассмотреть таремку получше. Нет, Катарина вовсе не изменилась. Разве что морщин на ее лице прибавилось, но взгляд, всегда холодный и жесткий, остался при ней.

Магнаты послушались ее и, постепенно, затихли.

- Отчего нет с тобой Фиранда? - спросил кто-то из них, получив хор поддержки.

Катарина не торопилась, стоя, точно мраморное изваяние. И только тут Миэ посетила страшная догадка - леди Ластрик вся была одета в багряной, траурные цвета, которые полагалось носить по недавно умершему родственнику. Должно быть, поняли это и другие магнаты Совета, потому что в зале сделалось в одночасье пронзительно тихо.

- Я пришла сюда с черными вестями, лорды-магнаты, - начала Катарина, - и, уверяю вас, у меня есть оправдание для такой вынужденной меры. - Взглядом, леди Ластрик указала на своих воинов. - Нынче утром, я нашла брата, нашего благородного Фиранда... заколотым. В собственной постели.

Охи и выкрики пронеслись над головами собравшихся, взлетая вверх как растревоженная воробьиная стая. Эйрат, пользуясь общим замешательством, обернулся на дочь, ища взглядом поддержки. Он словно чувствовал, что эта весть не сулит ему ничего хорошего. Миэ прикрыла ладонью глаза, стараясь угадать, что будет дальше. Она рассчитывала, что всегда рассудительный лорд Ластрик не станет торопить их семейные дрязги, но теперь эти надежды умерли вместе с Фирандом. Заколотым в своей постели? Как такое может быть? Замок на Пике неприступен почти так же, как сам Тарем! Волшебница посмотрела на таремку: держится ровно, выглядит усталой, глаза опухли и темные круги то ли от слез, то ли от бессонной ночи не скрыть даже белилами.

- Кто убийца?

- Поймали его?

- Как проник в замок?

Вопросы сыпались на таремку, но она молчала, не отвечая ни на один. Когда, наконец, первый переполох поутих, Катарина снова попросила внимания. Миэ не могла не заметить, как уверенно она держится, не просит права говорить. По порядкам Тарема, право магнатов передавалось по наследству, вплоть до самого последнего в роду, либо прерывалось раньше, если Совет девяти решал лишить кого-то из лордов право называться "магнатом" и быть членом совета. Катарина, как вторая по старшинству, после Фиранда, имела все права занять место брата в Совете. Вот только за всю сторию существования Тарема, никогда не случалось такого, чтобы магнатом становилась женщина, тем более - Первым магнатом Совета. Но Катарина, по всему видать, не паотакать обсуждениям, отчего она, женщина, заняла место брата.

- Фиранд был убит подло, во сне. Ему перерезали горло, будто свинье. Вся стража, что той ночью встала в дозор замка, уже допрашивается с особым пристрастием и после будет обезглавлена. Я знаю, что проникнуть в Замок на Пике мог только кто-то из этих ублюдков - хасисинов Послесвета. Но они лишь исполняют чью-то волю. Над телом брата я поклялась всеми богами Эзершата найти убийцу и подарить ему все мучения этого мира и царства мертвых!

Последние слова Катарины звучали высоко, будто таремка израсходовала на них весь запас злости и отчаяния. И все же Миэ не спешила верить ей. Кто мог хотеть убить Фиранда? Стоило волшебнице задуматься над этим, как тот же вопрос задал ее отец. Миэ мысленно похулила его бранью - уж кому, как ни самому Эйрату, была выгодна смерть Фиранда, чьей "доброй волей" он стоял на грани разорения.

Все взгляды обратились к Эйрату.

- У брата было много недоброжелателей, - уклончиво ответила Катарина. - Всем известно, что он был слишком справедлив и честен, чтобы не нажить себе недругов, даже... - тут она недвусмысленно уставилась на лорда Эйрата. - ... даже среди тех, кто делил его тяжкую ношу.

- Если что-то знаешь, Катарина - говори, нечего тянуть, - пробасил Второй магнат, самый старый из собравшихся.

Миэ напряглась, чувствуя, что правда Катарины Ластрик выйдет им с отцом боком. И не ошиблась.

- Сегодня Совет девяти собрался, чтобы решить с несправедливостью, которую мой невинно убитый брат поставил ввину перед Четвертым магнатом. Фиранд хотел решить этот вопрос как можно скорее - на прошлом совете вы все были тому свидетелями. Каждый из вас, магнаты, знает, как велика была нетерпимость моего брата к тем, кто пострадал зазря. Но лорд-магнат Эйрат прислал письмо, где потребовал личной встречи со своим братом, а так же настаивал, что Совет девяти не имеет права вмешиваться в дела его семьи.

Волшебница даже привстала, удивившись наглости, с которой Катарина так запросто перекрутила содержание письма, которое ее отец отправил лорду Ластрику. Миэ знала его строка в строку, потому что извела не один пергамент и десяток перьев, прежде чем написала достаточно лояльное, но настойчивое прошение. Отцу оставалось лишь подписаться под ним. Волшебница могла голову положить, что ни одно слово в письме не несло того умысла, в который его облачила Катарина. Смирение и кротость, призывы к мудрости и бесконечные просьбы дать право отстоять себя лицом к лицу с обидчиком. Но леди Ластрик отчего-то, перевернула все с ног на голову. И Миэ с ужасом понимала, почему.

- Ты лжешь, Катарина! - взбеленился отец. Он порывисто вскочил с места, грохнул по столу, опрокинув кубок с вишневой настойкой, и алая жидкость растеклась по столешнице, будто кровь.

"Молчи, отец, ради богов Эзершата, ради собственной головы и семьи - молчи!" - мысленно взывала к нему Миэ. Но в гневе лорд Эйрат становился глух ко всему.

Магнаты дружно загалдели: несколько поддержали Эйрата, остальные же взяли сторону Катарины и ратовали за то, чтобы дать таремке закончить, а уж после пусть Эйрат держит ответ. Миэ понимала, что если Катарина выльет на отца всю - очевидно, заранее приготовленную - ложь, то у лорда Эйрата не останется и тех нескольких союзников, которые взяли его сторону мгновение назад. Но чем больше отец станет противиться ей, тем сильнее увязнет в болоте Катариновой лжи.

- Покажи то письмо, Катарина, прежде чем огульно обвинять меня! - потребовал Эйрат.

- Письмо порвал Фиранд, - спокойная, как гора, ответила таремка. - Он был в гневе от такой дерзости - ничто не злило его сильнее, чем людская наглость. У меня остались только клочки, вот, - Катарина швырнула их на стол, как хозяин бросает кости голодной собаке.

Магнаты тут же пустили их по кругу. Когда несколько клочков оказались в руках Эйрата, он недоуменно повертел их в руках и оглянулся на Миэ. "Прошу, скажи, что это подделка", - про себя прошептала волшебница, но лицо отца утверждало обратное.

- Это письмо под мою диктовку писала дочь, - подтвердил таремский лорд. - Но как можно понять смысл по нескольким клочкам? Это все равно, что пытаться рассмотреть океан через горный хребет.

- Неужели вам, магнаты Совета, недостаточно моего слова? - тут же встряла Катарина. Ее речами можно было искры высекать, такими горячими и твердыми они стали. Таремка перешла в наступление. - Разве род Ластриков хоть когда возводил напраслину? Разве не мой покойный Фиранд всегда судил вас по справедливости и велению ума, но не сердца?

- Ты обвиняешь меня, Катарина? - так же резко спросил лорд Эйрат.

Миэ прикрыла глаза, беспомощно ругая родителя за несдержанность. Ему бы умолкнуть, стать холодным камнем, которому дела нет до того, что твориться вокруг, сохранять ясность ума и трезвый расчет над каждым словом. Но, вместо этого, отец сорвался с цепи и голов кусать всех и каждого, кто станет ему поперек дороги. Еще немного - и он растеряет и тех нескольких союзников в Совете, которые не спешат винить его в смерти Фиранда.

- Я лишь говорю о выгодах, - ответила на слова Эйрата Катарина. - Тебе, Четвертый магнат, смерть моего брата сулила как нельзя больше выгоды. Если бы не твое прошение отложить принятие решения - Фиранд бы давно лишил тебя того, что ты много лет назад незаконно присвоил. Разве не странно, что накануне заседания Совета девяти, где должна была решиться твоя судьба, мой брат хладнокровно и подло убит?

- Катарина, умом ты что ли ослабела?! - Эйрат скомкал клочки письма и швырнул ими в таремку, но пергаменты, пролетев меньше трети пути, упали на стол. - Эдак можно каждого обвинить в любом злодеянии, было бы желание. Да, я просил Фиранда отложить собрание Совета, но только с целью раздобыть старые архивы моего рода и прочие документы, на которые мог бы опираться, доказывая уважаемым магнатам, что человек, который выдает себя за моего давно умершего брата - лжец! Теперь при мне есть необходимые бумаги и я готов отстаивать свою невиновность. Что за выгода мне чинить зло Фиранду, которого я всегда уважал, перед мудростью которого преклонялся, как и все мы.

- Я слыхал иное... - прочистив горло кашлем, сказал восьмой магнат совета - тот самый толстяк Пантак, который пытался породниться с Эйратами женитьбой детей. Он был короток, словно гриб, плешив и толст, с несуразно мелкой головой.

- Рот бы ты прикрыл, хряк-недомерок, - чуть не плюнул в него отец, но коротышка смотрел только на Катарину, всем видом показывая - слушать он станет только ее.

- Гляди, как бы я тебе рот не прикрыла, да так, что язык проглотишь, - с угрожающим спокойствием ответила Катарина. - Не забывай, что ты говоришь с Первой леди-магнат Тарема!

Вот оно. Миэ ни мгновения не сомневалась - Катарина нарочно выжидала момент, чтобы заявить о своем новом статусе. Сейчас, когда слова пришлись к месту, таремские магнаты не посмеют ей перечить. Нет такого закона, который запретил Катарине сидеть на месте умершего брата, и она заняла его безоговорочно, ни колеблясь. Тот, кто скажет слово против - накличет на себя гнев главы Совета девяти. Единственное, что могло бы противостоять ей - безоговорочный и единогласный союз оставшихся восьми магнатов. Скажи они, что не хотят видеть на месте Первого женщину, Катарине пришлось бы подчиниться или, нарушая законы, попытаться отстоять свое право; за такое, вероятно, Ластрики были бы низложены с так долго занимаемого ими места. В подтверждение своим мыслям, Миэ увидела ждущий взгляд Второго магната, который, обернись дело именно так, стал бы главой Совета. Но Катарина не подарила ему такого шанса. Нужно отдать таремке должное - она хорошо подготовилась, наперед просчитала все возможные варианты.

Никто не возразил поперек того, что Катарина назвалась Первым магнатом. Не сказали теперь, подумала волшебница, и в будущем не станут говорить. Все, к чему Миэ готовилась несколько отвоеванных у Фиранда дней, казалось ненужным хламом. Что толку с доводов, которые отец разучил под ее строгим надзором? Катарина на них чхать хотела - это и слабоумному понятно. Лучше всего - помалкивать, ждать, пока таремка совершит хоть бы одну ошибку, не может же она просчитать наперед всю жизнь. Главное, терпеть. Пусть она отдаст Гартису тело своего брата со всеми положенными почестями, пусть остынет в положенном трауре, а уж за такой-то срок Миэ обязательно что-то придумает. В крайнем случае - волшебнице не нравился такой вариант, но она не сбрасывала его со счетов - большую часть отцовских богатств можно вывезти в надежное место. Замок и земли жаль, отец будет негодовать, но лучше так, чем потерять много больше.

- Говори, Пантак, - велела коротышке Катарина. - Что ты слышал? Говори сейчас, как есть, и никого не бойся.

Миэ услыхала в ее словах иное: "Скажи то, что мне нужно, и никто тебя не тронет". Чем дальше, тем сильнее собрание Совета напоминало балаганное представление. Волшебниа, присутствуя на совете на правах помощницы отца, не имела права говорить без разрешения Первого магната, о чем успела пожалеть бесконечное количество раз. Почему никто не вступиться за отца? Какое дело до того, что наврет Пантак?

В глазах магнатов стояла алчность, а Катарина верховодила их жадностью.

- Госпожа, - Пантак лебезил изо всех сил и низко кланялся, - ни для кого не секрет, что Эйрат уже много раз высказывался против политики и старых союзов, которых придерживался покойный Фиранд. Думаю, не я один слышал, как Четвертый магнат множил крамолу, будто бы пора перестать водиться с Дасирийской империей, а нужно прогнуться под Рхель, пока еще есть время. И других подбивал на подобные мысли. - Пантак обвел взглядом собравшихся, безмолвно намекая, что и про них скажет, если потребуется.

Миэ поднялась со своего места, привлекая к себе взоры собравшихся.

- Магнаты Совета и ты, госпожа Катарина - прошу вашего разрешения говорить! - как можно громче и почтительнее сказала Миэ.

Леди Ластрик просьба пришлась не по душе, но, пойманная в свою собственную ловушку - как бы она могла отказать в праве голоса? - разрешила таремке говорить. Миэ вышла за пределы, огражденные каменным бордюром, становясь по правую руку отца. Выиграв безмолвный поединок взглядами, убедила лорда Эйрата сесть. Тот повиновался, напоследок негромко выругавшись под нос.

- Магнаты Совета, - обратилась Миэ ко всем сразу. - Всем известно ваше стремление во всем и всегда служить Тарему и его жителям, заботиться о благе каждого таремца, будто он - плод от ваших чресел. Я знала лорда Фиранда не так хорошо, как мне бы хотелось, но память моя сохранит его, как пример великой мудрости и справедливости. Я верю, что леди Катарина станет хорошим его приемником, и мы не единожды станем славить ее имя за добрые деяния.

Миэ нарочно склонила голову в сторону таремки, но та сразу раскусила ее и ответила холодным взглядом. И пусть, своего волшебница все равно добилась: магнаты, которых Катарина запугала, охотно закивали словам Миэ.

- Мне лестны такие речи, - прервала восторги Катарина, - но ты, дочь Эйрата, перебила Восьмого магната Совета не для того, чтобы признать мое право занимать место Первого магната, ведь так? Мы собрались здесь в скорбную пору и, боги мне свидетели, ничего я не желаю больше, чем отдаться трауру по любимому брату. Сегодня магнаты собрались, чтобы решить судьбу твоего отца, и я прибыла на Совет завершить то, что начал Фиранд. Пусть справедливость, за которую он всегда стоял голой, станет ему погребальной песней.

"Вот ты и показала себя, Катарина, вот, значит, чего ради ты прибыла на Совет сама, а не прислала послание, как сделал бы всякий, кто действительно разбит горем". Миэ пришлось изо все сил сжать пальцы на плече отца, чтобы не дать Эйрату подняться. Таремка больше не сомневалась: весь балаган с найденным братом отца - козни Катарины. Но зачем? Неужели отец утаил какие-то старые счеты? Волшебница посмотрела на родителя, и тот, будто услыхав ее мысли, отрицательно покачал головой. На его лице было множество эмоций, но ни одна не походила на ту, за которой прячут внезапно открывшийся обман.

- Я лишь хотела обратить внимание магнатов на то, что Пантак высказывает домыслы, чернит моего славного отца, которого все из вас знают, как человека порядочного и честного. Разве случалось такое, чтобы Эйраты отказали кому-то в помощи? Или, может, мой родитель когда-то обманывал или крал? Никогда Эйраты не становились на строну заговорщиков, не в пример некоторых магнатов, которые за то поплатились жизнями. Мы всегда и во все времена Тарема, добрые или печальные, стояли за единство Тарема и уважение союзов, заключенных предками. Отчего же, магнаты, против моего отца говорят такие гнусные речи, и никто из вас не скажет в защиту своего собрата? Пантак, мне неведомо с какого лиха, чернит Четвертого магната Совета, попирает его старшинство, нарушая давнишние порядки.

- Я разрешила ему говорить, - осадила Миэ леди Ластрик. - А тебе, дочь Эйрата, не следует испытывать мое терпение, затягивая время пустыми разговорами. Пантак, в отличие от Четвертого магната, не крал наследство своего брата и не вышвырнул его за порог своего дома.

- Разве это уже доказано? - насела на нее Миэ. Она вошла в азарт, разгоряченная предчувствуем поражения. Вся их с Катариной перепалка была обречена заранее, но Миэ поняла это только сейчас. Страх придавал решительности, а отчаяние - огня словам. - Моего отца обвинили, но вина его не доказана. Теперь Пантак клевещет на него - и ты, госпожа, молчишь, потакая его словам. Неужели таремский Совет девяти забудет старые традиции и вернется к тем временам, когда мы отправляли людей на виселицу, даже не разобравшись, кто виновник, а кто - жертва? Магнаты, отчего же вы молчите? Завтра точно так же может появиться кто-то, кому неугодны вы или кому охота занять ваше место - и тогда никто не вступиться за ваше право защитить себя!

- Я прибыла на совет с человеком, который назвался братом лорда Эйрата - Шале, - спокойно ответила Катарина, - в точности выполняя требования самого Эйрата. И, прежде, чем он войдет сюда и сам расскажет о своей печальной судьбе, хочу заявить, что у меня есть доказательство слов Пантака!

Волшебница на мгновение зажмурилась, отдаваясь невидимому ледяному потоку слов леди Ластрик, что откатил ее с ног до головы. Доказательства измены отца? Он же клялся, будто никогда и никому не говорил о том, что готов встать на сторону Рхеля, если придет пора пересматривать старые союзы.

Между тем под присмотром двух стражников, в зал Совета вошел мужчина. Он был высоким и тощим, словно сушеная рубина - Миэ почудилось даже, что она видит проступившую на его коже соль. Держался незнакомец ровно, и то и дело приглаживал край расшитой сорочки. Его волосы поблескивали, словно он полдня провел, вычесывая их до состояния безупречной гладкости. Он сразу не понравился волшебнице, потому что, даже не будучи представленным, буквально вопил о своем происхождении. Он был похож на отца, и лицо его стало лучшим подтверждением правоты обвинений. То, что незнакомец Эйрат не понял бы только слепой. Магнаты осторожно зашушукались, а лорд Эйрат снова сорвался с места. Миэ, обескураженая правдой, не удержала его, а потому просто опустила руки, стараясь собрать остатки мыслей.

- Магнаты Совета, - заговорила Катарина нарочно торжественно, - разрешите представить вам лорда Шале Эйрата, младшего брата Четвертого магната Эйрата.

- Приветствую, - поклонился незнакомец, натягивая на лицо фальшиво-любезную улыбку, за что Миэ тут же захотелось обрушить на его голову дождь из молний. Пусть бы попробовал лыбиться после того, как кожа на роже обуглится.

Тут Шале, наконец, обратился взглядом к брату и, нарочно для него, отвесил поклон более низкий, чем того требовали приличия.

- Брат, ты состарился так, что я было подумал, будто в Совете магнатов одно из мест занимает засохшее дерево! - Он не расставался с улыбкой даже, когда слова его сочились отравой. - Ты не пощадил меня, а время расправилось с тобой. Помниться, наша славная матушка говорила, что за все положен равноценный обмен. Ты украл у меня наследство, но не смог отобрать одного - молодости. Как видишь, - он развел руки, повертевшись так и эдак, словно напоказ, - я по-прежнему ловок и тело мое не трогают болячки, а у тебя вон какие тени под глазами, и щеки обвисли, и плешь такая, что впору ее сукном натирать для пущего блеска.

Пантак гаденько захихикал, несколько магнатов солидарно подхватили его смешками. Лорд Эйрат побагровел, затрясся. Миэ попробовала взять отца за руку, но он грубо отмахнулся.

- Ты! - Эйрат ткнул пальцем в сторону Шале. - Если ты, ничтожная плесень, думаешь, что я отдам тебе хоть медную полушку моих денег, тогда ты и вправду тот самый Шале-пьяница, который только то и делал, что проигрывался в ши-пак и трахал дорогих шлюх! Только ему бы пришла в голову такая бредовая идея, - уже тише, скрежеща зубами, добавил таремец.

- Разве есть тут человек, который усомниться, что я и есть та самая ничтожная плесень? - Шале откровенно издевался над ним, а леди Ластрик за его спиной, отчего-то не сводила глаз с Миэ.

"Наверное, чувствует, что я в этом зале единственный человек, который станет на строну Эйрата", - решила волшебница. Она снова попробовала успокоить отца, но тот, разозленный наглостью Шале, рассвирепел точно голодный бык. Шале, похоже, только того и нужно было.

- Я прибыл в Тарем, чтобы доказать свое право на половину денег Эйратов.

- А мой любимый брат, - встряла Катарина, - узнав о несправедливости Четвертого магната Совета, велел к половине наследства прибавить и две трети от части, которая останется. В назидание тем, кто думает, будто в Тареме некому вступиться за обездоленных. Все были свидетелями его словам, но, на всякий случай, вот. - Она щелкнул пальцами, и у нее за спиной, точно отделившаяся тень, возник неприглядный человечек. Мужчина услужливо положил в ладонь Катарины свиток, таремка же в свою очередь, передала свиток Второму магнату. - Я не стану откладывать совет, магнаты. И, на правах Первой, настаиваю на том, чтобы решение было принято сегодня же. Богам одним известно, что еще может случиться и с кем, пока мы тянем, боясь покарать того, по ком давно уж плачет веревка.

- Веревка? - Миэ выступила вперед. - Госпожа Катарина, лорд Фиранд не требовал смерти моего отца!

- Только потому, что он знал половину правды.

- Я не вижу никакой иной правды, кроме слов одного члена Совета, - пыталась защищаться Миэ, но таремка остановила ее властным жестом.

- Магнаты Совета, раз меня уже дважды обвинили во лжи, я вынуждена предоставить доказательства. - Снова пощелкивание пальцами, но в этот раз прислужник водрузил на стол тяжелую костяную шкатулку. Леди Ластрик сняла крышку, достала ворох пергаментов, курчавых от потрепанных краев, и тоже передала по кругу.

Миэ не успевала следить за происходящим, и именно в этот момент отец, наконец, первым заговорил с ней.

- Миэ, немедленно возвращайся домой, - скороговоркой шептал он. - Увози детей, забирай все золото и ценности, какие только сможешь найти. Спаси своих братьев и сестер. Рунный камень спрятан в тайнике, в библиотеке. Спроси Лаумера - он покажет, где и как открыть. Не перебивай, - перебил он попытки Миэ вставить хоть слово. - Нас кто-то предал, Миэ, ты должна узнать кто.

- Что? Предал? - Таремка почувствовала, как к затылку прилила боль. - Ты вел переговоры с Рхелем? Ты же сказал, что...

- Уходи, немедленно, я отвлеку их, - вместо ответа торопил отец. - Сожги наш дом, слышишь? Чтобы ничего не досталось этому проходимцу!

Тут лорд Эйрат оттолкнул ее, да так сильно, что Миэ потеряла равновесие и растянулась на полу. В глазах заклубился разноцветный туман, звуки растаяли, обернувшись странным гулом, будто кто потревожил диких пчел. Таремка попыталась подняться, но снова очутилась на полу, на этот раз получив несильный толчок в бок от чьего-то сапога. Спокойный мгновение назад зал Совета превратился в базар: бегали люди, кто-то прокричал, чтобы прикрыли все входы и выходы, а над всем бедламом висел голос Катарины. "Ловите этого мерзавца! - верещала она. - Он нужен мне живым!"

Миэ перекотилась четвереньки, поползла в сторону, стараясь не попадаться на глаза кому-то из магнатов. Но они, были заняты тем, что защищали свои толстые тела от охранников леди Ластрик. Воины, взяв наизготовку мечи и щиты, раскидывали всех, кто становился на пути. После, когда в зале совета снова станет тихо, Катарине придется приносить извинения, но сейчас таремку, похоже, занимал только лорд Эйрат.

Миэ сглотнула, не давая себе слабины. Как он мог? Несколько дней назад клялся, что никогда и слова вслух не обронил о своих мыслях по поводу союза Тарема и Рхеля. Если бы только Миэ знала о заговоре, разве позволила бы прийти ему на Совет? Бежать, только бежать и как можно дальше - вот чего потребовала бы таремка. И отец, предвидя такой исход, малодушно промолчал. Миэ мысленно и проклинала его, и просила Амейлин заступиться за родителя. Как он зашел так далеко в своем тщеславии? Как мог возгордиться и забыть об осторожности...

Таремка высмотрела самый темный закуток и поползла туда, предусмотрительно помалкивая, чтобы не привлекать к себе внимания. Хаос кипел, но скоро он успокоиться. Таремка слышала выкрики отца: Эйрат проклинал Шале и Катарину, обвинял ее в том, что это она убила Фиранда. Кто-то из магнатов охал и ахал, точно беременная на сносях, кто-то увещал Четвертого магната успокоиться и отдаться в руки правосудия. Голоса Катарины Миэ не слышала. Оказавшись в углу, волшебница тут же поднялась на ноги, растирая ладони. Магия хлынула к пальцам, обожгла их. Таремка ловко свила несколько искрящихся нитей, которые тут же свили вокруг нее невидимый кокон. Действия чар хватит не на долго, чуть меньше, чем на пол часа, но этого достаточно, чтобы незамеченной выбраться их здания. Таремка прилипла к стене и двинулась вдоль нее - только так она могла избежать быть случайно обнаруженной. Налети кто плечом - чары не развеются, но так Миэ обнаружит себя, в таремка не хотела, чтобы жертва отца оказалась напрасной.

Добраться до двери не составило труда, но теперь ее перегораживало несколько охранников, и пройти между ними незамеченной смогла бы разве что мышь. Миэ мысленно завопила от отчаяния.

- Эйрат, тебе все равно не уйти, - зашипела Катарина так близко, что волшебница невольно отшатнулась.

Оказалось, леди Ластрик стоит всего в нескольких шагах от нее. Миэ задержала дыхание, попятилась, но тут же остановилась, едва не налетев на нескольких воинов, которые охраняли спину Катарины. Миэ почувствовала себя зажатой тисками, когда каждое движение, каждый слишком громкий вдох или выдох предаст ее.

Стол оказался перевернутым. Миэ удивились, как такое возможно - тяжелый, деревянный и шестиногий, он казался таким же непоколебимым, как горы. Однако теперь стол валялся на боку с вывороченной ногой, а рядом, лопнув ровно надвое, валялись песочные часы. Песок медленно вытекал из обоих отверстий, и Миэ показалось, что он замедляет ход времени.

А по другую сторону стола, вооружившись факелом, стоял отец. Он был весь мокрым. Приглядевшись внимательнее, Миэ поняла, что родитель облил себя маслом, и тяжелые капли янтарного цвета теперь стекали по его лицу и волосам, точно свежий мед. "Зачем?" - чуть было не закричала таремка, но вовремя вспомнила, что выдаст себя.

- Ты же не станешь этого делать, Эйрат, - прошипела Катарина, слегка поддаваясь вперед, на что отец тут же приблизил к себе горящий факел. Языки пламени, будто почуяв угощение, потянулись к телу, как голодные псы. Миэ зажмурилась, но криков не последовало. Открыв глаза, таремка увидела отца нетронутым, но Катарина вернулась на прежнее место. - Послушай, ты ведь не хочешь, чтобы мы причинили вред твоим близким? Все знают, что в Тареме строги к предателям и тем, кто разделяет с ними кров.

- Лучше подумай о своей поганой душонке, Катарина, - огрызнулся отец.

- Сдайся, Эйрат, и я перед всеми магнатами Совета готова поклясться, что твоим родным будет разрешено покинуть Тарем. Тебя повесят, ты не настолько глуп, чтобы торговаться за свою жизнь, но я готова уступить тебе, в память о моем справедливом, но милосердном брате. Ты выдашь нам остальных заговорщиков, а после казни, твое тело предадут земле со всеми положенными почестями.

- Как я могу верить твои словам, если только что ты грозилась выкорчевать весь мой род? - Отец смахнул повисшие на губах капли и осмотрелся, пытливо рассматривая лица. "Он ищет меня", - догадалась таремка. Взгляд лорда Эйрата наткнулся на перегороженный выход, и таремец горько улыбнулся.

Волшебница прикусила губу. Отец не мог не понять, что она все еще в зале, и что заперта в этих стенах, как в ловушке. И останется запертой до тех пор, пока Катарина не прикажет своим цепным псам открыть дверь. Интересно, сколько времени должно пройти, прежде чем леди Ластрик вспомнит о дочери Эйрата? Должно быть, голову отца посетили те же мысли, потому что речь его сделалась торопливой.

- Поклянись тут, при всех, что никто не станет чинить препятствий моим родным, чтобы они могли покинуть Тарем, - потребовал он. Миэ знала, что Катарина пообещает, что угодно, лишь бы он сдался. Отчасти потому, что не хотела омрачать свой первый день в новой ипостати, отчасти, чтобы узнать об остальных заговорщиках. Миэ удивилась, что леди Ластрик не знает всех имен, но даже Катарина была не всесильной.

- Только после того, как расскажешь об остальных, тех, кто предал Тарем вместе с тобой, - торговалась Катарина.

Фарс, все от первого до последнего слова - фарс. Отец знает, что она никогда не позволит остаться в живых хоть кому из Эйратов, кроме Шале, который унаследует все богатства опального Четвертого магната. Знает - но торгуется, чтобы Катарина ничего не заподозрила. Факел, что горит в его руке, так и ластиться к телу, тянется, словно малый ребенок к материнской груди. Миэ не давала воли слезам, но грудь разрывал безмолвный вопль. Она знала, какой смерти желал для себя отец - сгинуть в огне, не потеряв остатков чести, не выдав тех, кто был с ним в сговоре. А ведь один из них предал его, иначе как тогда письма попали в руки Катарине?

- Расскажу, - обреченно согласился отец.

- В таком случае я даю обещание не чинить препятствий твоим родным. Но до того времени, как ты не расскажешь мне обо всех - твой дом будет под присмотром таремской стражи. Полагаю, эта мера сделает тебя более разговорчивым, и ты не сможешь внезапно изменить свое мнение.

Миэ отчаянно хотелось прямо сейчас выколдовать парочку молний, и отправить их на голову леди Ластрик. Такая мера наверняка заткнула бы ее поганый рот. Останавливало одно - что будет с младшими братьями и сестрами, если и она, и отец, пойдут на виселицу? Да и смерть Катарины вряд ли отменит право Ларо наследовать земли и имущество Эйратов. Отчего-то в памяти вспылил кривоногий нескладный Лаумер в шутовском колпаке с бубенчиками - мальчик сгинет едва окажется на улице.