Шаманы крови и костей

- Братец-то беззуб, оказывается, - сказала она, ощупав его всего. После взвесила на ладони кошель с золотом и прищелкнула языком. И предупредила, когда Раш слабо застонал, приходя в себя после короткого обморока: - Советую тебе не кричать и вести себя смирно, а то я раскрою тонкую шейку твоей девки от уха до уха, а язык ее поджарю и тебе скормлю, да еще проверю, чтоб все сожрал, братец.

Раш только беспомощно зарычал, подергал руками в путах, но тщетно. Хани нарочно отвернулась, чтобы не видеть его лица. Вдруг поймет, увидит то, что она силится скрыть? Простит ли он когда-нибудь, если узнает, что только по ее добровольному бездействию, они оба попали в плен к румийке? Пусть Фархи сестра ему, но любви в ней нет, одна только злоба и каждый жест выдает потаенное желание сделать ему больно. Не успела Хани подумать об этом, как пилигримка подскочила к Рашу, и ударила его носком сапога. Румиец застонал, согнулся пополам, настолько, насколько позволяли путы. Но девушке оказалось мало: она "подарила" брату еще несколько ударов, пока тот не заскулил от боли, выхаркивая на пол алую слюну.

- Мечтала сделать этого с того дня, как ты нас покинул, братец, - призналась Фархи. - Надеюсь, эта боль станет достаточным примером того, что ждет тебя дома.

- Заткнись, - сипло выдохнул Раш, когда его тело справилось с болью.

- Считай, что ты в последний раз говорил со мной таким тоном, братец. - Пилигримка присела около него, потянула за остатки волос на затылке, заставляя пленника смотреть на нее. - Мы отправляемся домой, и от твоего поведения зависит, в каком виде на Румос прибудет северянка. Я так себе думаю, что уши, глаза и язык ей без надобности, так что хорошенько думай, прежде чем затыкать мне рот.

- Зачем она тебе? Отпусти. Людей меньше - спокойствия больше.

- За дуру меня держишь...

Фархи покачала головой, выровнялась. Хани даже показалось, что сейчас румийка снова поучить брата сапогом, но та лишь проверила, надежно ли закрыта дверь и переложила ее щеколдой изнутри. Потом прошлась по комнате, поскрипывая половицами, и остановилась у постели.

- Устала я, спать теперь будем. Завтра в дорогу, нужно отдохнуть.

- Ты же терпеть не можешь моря, у тебя от запаха соли морская хворь начинается. - Раш поелозил языком во рту, словно проверял, все ли зубы на месте.

- А кто тебе сказал, что мы морем отправимся? - Она снова пощелкала языком, и растянулась на постели во весь рост. - Глупый мой, глупый братец. Считай, что следующие несколько дней станут для тебя откровением.

Миэ

- Сказал бы кто, что я с такой неохотой буду в родные края возвращаться - подняла бы на смех. - Таремка окинула взглядом тлеющие дома.

- Тарем не пострадал от поветрия, госпожа, - услужливо подсказал богато одетый торговец, которого они с Арэном повстречали нынче утром. - Ваш отец в здравии и ничто не принесет ему большей радости, чем ваше возвращение.

Арэн, услыхав эти слова, отвернулся. Миэ не могла осуждать его. Столько времени, столько тягот пройдено вместе - и расставание, без обещаний новой встречи. Неделю они путешествовали с обозом иджальского торговца, и никто не решался заговорить о будущем. В Дасирии Миэ делать было нечего, а Арэн не мог проводить ее в Тарем - слишком много времени было потеряно на северные войны, чтобы теперь распалять его остатки. Когда на перекрестке торговых трактов им повстречался таремский торговец, волшебница знала, что его привела воля богов. У купца оказался рунный камень-ключ и он, услыхав, к чьему славному роду принадлежит Миэ, охотно предложил свои услуги. Конечно, не человеческой доброты ради, а рассчитывая получить благодарность Четвертого лорда-магната, отца Миэ. Волшебницу мало интересовали его мотивы. С одной стороны душа тянулись домой, словно молодая лоза винограда к солнцу, а с другой - оставлять Арэна не хотелось. Он поедет в Дасирию, в свой дом. От встреченных путников и пилигримов они узнали, что на восточном побережье Дасирийской империи болезни еще нет, а именно там располагался замок Арэна, но и дасириец, и таремка понимали - это лишь вопрос времени. Люди не бегут в ту сторону только потому, что слишком близки к тем краям Шаймерские пустыни, и, несмотря на минувшие столетия, суеверный страх проклятия так же силен в их сердцах. Но вскорости, когда поветрие расползаться вширь, подминая под себя новые куски империи, страх настоящего пересилит байки минувших лет.

- До вечера мы прибудем к порталу, госпожа Миэль, - напомнил торговец, отвлекая таремку от грустного пейзажа.

Обоз двигался быстро, вскоре прокопченные дымом мертвые руины остались позади, и о них напоминал лишь привкус тлена на языке. Таремка достала бурдюк и пополоскала горло вином, тут же выплюнув его в придорожную грязь. Лучше не стало.

Остаток пути они с Арэном почти не разговаривали. После смерти северянки, дасириец замкнулся в себе, словно рак-отшельник, накрепко запечатав вход в свое логово. Таремка сомневалась, станет ли ему сил и благоразумия, выбраться из логова вновь, открыть себя для иной жизни. Впрочем, если поветрие двинется на восток...

Таремка пришпорила лошадь и нагнала Арэна. Дасириец держался особняком. Несмотря на то, что он возвращался домой после долгого странствия, люди старались держаться от него на расстоянии. Словно боялись, что одно только рождение - "дасириец", так же заразно, как и поветрие. Арэн все понимал и нарочно отводил жеребца в сторону. Когда Миэ поравнялась с ним, он не подал виду, что заметил ее, или нарочно игнорировал. Таремка напомнила о себе, откашлявшись в кулак. Арэн глянул на нее, и тут же отвернулся.

- Я знаю, что ты не примешь моего предложения, но облегчу свою совесть и скажу, что в доме моего отца тебе всегда рады, - сказала она. Слова шли из горла нехотя, будто неродные.

- Спасибо, но ты слишком умна, чтобы не знать моего ответа.

- Ты можешь переждать в Тареме, - настаивала она. - Поветрие скоро уляжется, и ты сможешь вернуться...

Дасириец жестом перебил ее. Конь, словно почуяв мысли своего хозяина, забеспокоился, хлестая бока хвостом.

- Я не стану прятаться, чтобы поглядеть, как умирает мой народ.

- Этот народ теперь прославляет рхельского регента и вполне заслужил проклятия, которое послали ему боги. - Миэ знала, что такого говорить не стоит, но не сдержалась. В конце концов, между ними никогда не случалось недомолвок.

- Я такой же дасириец, как и те, что сеют хлеб и стучат молотом о наковальню. - Арэн безразлично пожал плечами. - Там мой дом, земли, которые я поклялся защищать, две жены, которые нуждаются в опеке. Моему отцу до них дела нет. - От последних слов дасирица горчило.

День или два назад - Миэ потеряла свет времени - им повстречался рхельский торговец. От рассказал, что Шаам старший собирается прогнать из императорского дворца регента Шиалистана, и уже заручился поддержкой некоторых военачальников первой и второй руки. Те, пользуясь беспорядками, что принесло поветрие, подчинили себе часть городов и стали стражей на границе с Рхелем. Торговец утверждал, что пока в Дасирийской земле ходить болезнь, никто в здравом рассудке туда не сунется, но его слова Миэ не убедили. Вспомнились слова отца: горячий кусок мяса взять сложнее, но он и слаще чем тот, что уж остыл и не принесет вреда пальцам. Рхельцам самое время воспользоваться оказией и напасть на ослабевшее государство, добить в нем остатки старой власти и армией закрепить права регента на престол. То, что затеял Шаам-старший, таремке казалось той же игрой, но наоборот. Будь у него наследник - весть о том гудела бы повсеместно, и раз так не случилось, значит, дасириец собирался сам занять место императора. И только богам ведомом, с какой целью - короновать себя или придержать место для будущего законного наследника, если такого удастся сыскать.

Арэну такие слова пришлись не по душе, но ему хватило выдержки не подать виду. Миэ и сама разгадала мысли дасирийца только по едва заметным складкам у рта да по застывшему в глазах негодованию. Услышанное наверняка заставило его иначе посмотреть на родителя и на ту роль, которую он отвел сыну.

- Твой отец поступил так же, как сделал бы всякий, окажись на его месте. - Миэ впервые отважилась говорить с Арэном о его отце. Скорое расставание делало ее словоохотливой так же, как шипастая плетка в руках палача.

- Он не должен был вмешиваться. - Дасириец тут же разгорячился, безразличие из него выветрилось. - Шаамы никогда не затевали войн против своих.

- С какого дива рхелец стал в Дасирии "своим"?

- Срать я на Шиалистана хотел, - свои слова Арэн подтвердил плевком, - но за него выйдут дасирийы, которые присягнули на верность хранителю императорского трона. И дасирийцев там не меньше, чем рхельцев.

- Так и поделом им, - искренне пожелала таремка. - Нечего клясться узурпатору и тому, кого следовало кастрировать еще в младенчестве. Да простят меня боги и пусть прикроет свои чудесные уши Сладкоголосая Амейлин, только я все больше думаю, что зря Верховный служитель отвел от этого ублюдка руку Тирпалиаса. Глядишь, ему бы такое зверство теперь зачлось. И не зыркай на меня так, - фыркнула Миэ, почуяв неодобрительный взгляд дасирийца, - знаю, что гадость говорю, да только чтобы мир добыть, нужно, порой, по самую макушку в дерьмо нырнуть, от которого потом вовек не отмыться.

- В Тареме так принято поступать?

- В Тареме принято думать в первую очередь о благе и покое города. И если в уплату благополучию придется разменять нескольких малолетних засранцев - так тому и быть. Думается мне, боги тогда вложили топор в руки Тирпалиаса, чтобы он не Бренну переполовинил.

- Предлагаешь стоять в стороне и глядеть, как вершится божий суд? - Дасириец редко позволял себе быть злым в разговорах с женщинами, но слова таремки разметали в нем вежливость. - Так-то я обязательно выйду чистым, и никто после не попрекнет меня, что встрял занозой в божеские планы.

- Ты слышишь в моих словах то, что желаешь слышать, а не то, что я пытаюсь вбить тебе в голову, - печально ответила волшебница. - Я говорю лишь, что нет нужды жертвовать собой теперь. Ты умрешь, Арэн из Шаам, сдохнешь в муках, никому не нужный. Что за польза с твоей смерти?

- Пользы, может, никакой, - мрачно заметил дасириец, - только мне Гартису хоть за трусость отвечать не придется.

Миэ мысленно обозвала его болваном.

- Я пришлю тебе птицу с письмом, когда разгадаю книги, - сказала она бесстрастным голосом. Что толку ломать копья, если дасириец давно все решил? Не одну ночь, видать, над тем голову ломал. - И если с шарами что пойму - тоже дам знать.

- Спасибо, - в тон ее голосу поблагодарил Арэн, слишком плохо скрывая, что до книг ему нет никакого дела.

- Дурень ты, Шаам, - в сердцах бросила Миэ и задернула полог, прячась вглубь обоза.

То был их последний разговор. Когда обозы купца прибыли к порталу и пришла пора прощаться, Арэн будто сквозь землю провалился. Торговец торопил, пеняя на грозовые облака, что сунули с запада: ненастье могло плохо сказаться на переходе, и таремец не хотел рисковать. Миэ ничего не оставалось, кроме как пожелать дасирийцу легкого пути до родного дома и попросить Леди Удачу оберегать его от невзгод.

Округлая мраморная площадка, испещренная зачарованными рунами, засветилась, стоило купцу активировать камень-ключ. Блестящий туман окутал ее и обозы, один за другим, скрылись в нем, растворяясь.

Миэ не любила переходить через порталы, хоть сколько удобств они не сулили. Но в теперешнем положении только глупец бы не воспользовался выгодой. Путешествие через магический туман казалось одновременно и длинным, и коротким. Когда Миэ, наконец, вышла, ноздри, опаленные магией, жгло от чистого воздуха. Портал вывел их в сердце холмов. Среди полукружий, лохматых от густых зарослей кустарников, виднелась широкая утоптанная дорога. Впереди, на востоке, гребнем вставали неприступные стены Тарема.

- Нужно идти осторожно, - предупредил купец. - Теперь здесь столько дасирийских доходяг встречается, что не ровен час подхватить от них поветрие.

Миэ стало интересно, каким же образом их станут проверять у городских ворот, не несут ли какую проказу, но смолчала. Неприятное расставание с Арэном, тошнота и головокружение после перехода через портал - все вместе грузом давило на грудь, и слова давались тяжело, будто их приходилось тянуть из-под каменной глыбы.

Наемники из Гильдии сопровождающих и воины из личной охраны купца обступили обозы со всех сторон. Торговец достал из закромов бутыль с каким-то варевом и щедро полил им на отрезы ткани, которые раздал всем, велев перевязать лица до самых глаз. От тряпки смердело мочой, и Миэ едва не вывернула содержимое желудка, пока повязывала ее поверх носа. Обозы двинулись дальше: погонщики торопили тяговых лошадей, щедро хлестали их, и от каждого удара Миэ вздрагивала, словно охаживали ее собственную спину.

Когда городские стены выросли вдвое, и торговец радостно сообщил, что скоро их всех ждет заслуженный отдых и теплые постели, ветер принес запах гнили. Тракт сделал поворот, выныривая на развилку путей. Центром трех дорог служил указатель: казалось, его всадили в самое сердце перепутья. По деревянным жердям расселись вороны. Миэ никогда прежде не видела, чтоб эти черные птицы были такого размера. Их перья лоснились, и воронье не спешило покидать насиженные места. Когда обозы подъехали совсем близко, только пара птиц, недовольно каркнув, убралась прочь.

- Отожрались на человечине, - проворчал купец, и плюнул в сторону пернатых стражей. - Не глядите туда, госпожа Миэль, ни к чему женскому хрупкому сердцу видеть такие изуверства.

Таремка, вероятно, и не поняла бы в чем дело, но слова заставили ее осмотреться. Чуть в стороне, за деревьями, виднелась серая насыпь, такая высокая, что Миэ сперва приняла ее за край далекого холма. Однако же, стоило присмотреться - и бесформенная куча оформилась, показала свою истинную сущность. Руки, ноги, пустоглазые человеческие черепа, еще хранящие остатки кожи и мяса. Таремка сглотнула, не в силах оторвать взгляд от ужасного зрелища. На самой макушке холма копошилось воронье: птицы толкались, покрикивали друг на друга и улетали, урвав кусок плоти. В клюве одной из ворон, что только что примостилась на жерди указателя, поблескивал человеческий глаз.

Миэ поспешно отвернулась, зажав рот ладонью. В другое время она бы, пожалуй, выблевала все, что осталось в кишках, но после Сьёга, полного обгорелых покойников, чувства огрубели.

- Говорю же, госпожа, не на что там смотреть, - торговец тронул ее за руку, намереваясь отвлечь, но Миэ отшатнулась.

Коням, что тянули их повозку, передалось беспокойство таремки, и они попятились, словно собирались отступить. Вознице пришлось несколько раз обходить их хлыстом, чтобы успокоить.

- Это... дасирийцы? - осторожно спросила Миэ. Сколько же их там? Сотня, не меньше.

- Они, госпожа, - подтвердил мужчина. - Раньше здесь околачивались, все хотели на стены Тарема взобраться. Все сюда сходились.

- Зачем?

- Так с ними же Первая пророчица, чтоб ей пусто было. - Торговец снова сплюнул, будто ему от одного упоминая сделалось гадко во рту. - Полоумная девка, все пророчила Дасирии скорую погибель и приход Первого. Мол, если кто не отринет старых богов и не станет молиться новому, тот сгинет в муках быстро и ужасно, и дух его никогда из гартисова царства не выйдет.

- Первый? - В памяти живо всколыхнулось воспоминание - румийка тоже говорила о пророчице, которая якобы обещает спасение всем. - Новый бог?

- Да не в себе эта девка, госпожа Миэль, - отмахнулся торговец и прикрикнул, чтоб двигались быстрее. - Как "хохотунья" в Дасирии взялась разгуливать, так народ к девке потянулся, потому как якобы сбылись ее пророчества. Вот она их сюда и стала выводить, всех, кто уверовал в нового бога. Поклоны били, молились денно и нощно. Слыхивал, - он посмотрел на таремку с сомнением, но та вопросительно вскинула брови, и мужчина продолжил, - приносили они кровавые жертвы. Младенцев сжигали, бабам нетронутым промеж ног пруты раскаленные засовывали. Чтобы через боль доказать божку своему преданность. А Первая пророчица между ними самая первая садистка была - в крови вся измазанная ходила, и кровью же жажду утоляла.

Миэ покривилась. Вслед им донеслось прощальное карканье, от которого по спине таремки пополз колючий страх - добрался до головы и вцепился в самое темя, размножив головную боль.

- Откуда прознали? - не скрывая сомнения, поинтересовалась она. Говорить можно всякое, только никто из таремцев, наверняка, и близко к этому месту не подходил, и знать не знал ни о каких ритуалах. Вернее всего крики зараженных поветрием разбередили их давнишние страхи; стоило одному сказать нелепицу, как людская молва ее подхватила и на свой лад переиначила.

- Так говорили, - ответил торговец, подтверждая ее подозрения. - Молва зря ходить не станет.

- А отчего покойники горой лежат-то? - Миэ обернулась. Нагромождение мертвецов сделалось почти незаметным в череде деревьев, но она все так же ясно ощущала на себе взгляд множества пустых глазниц.

- А песья мать его знает, - пожал плечами купец. Он достал бурдюк и сделал несколько жадных глотков.

Остаток пути прошел словно в тумане. Таремка, обессиленная долгими странствиями, уснула, убаюканная скрипом обоза. Торговец растормошил ее только когда телеги подошли к самым стенам Тарема. Миэ не сразу признала их: белый камень густо покрывала смола, ее пятна сложились в какие-то зловещие очертания. Около самих стен было бело от костей. Торговец пояснил, что дасирийцы помирали прямо здесь, и их приходилось сжигать, чтобы не задохнуться трупной вонью. Еще столько же мертвецов лежало по ту сторону рва: их было много, как листьев по осени. Миэ поглядела на лес, который начинался там, где заканчивались мертвецы, и нахмурилась, чувствуя на себе пристальный взгляд из-за листвы. Или показалось?

Откидной мост раскрыл свою пасть нехотя, словно сытый лев, которому подсунули голую кость. И, не успела Миэ подумать, что не так-то страшны были россказни о ненормальных дасирийцах, которые лезут в Тарем чуть не по стенам, как над ее головой взвизгнула стрела. Из города густо высыпали воины, похожие друг на друга из-за повязок на лицах. Стрелы летели с обеих сторон, разрывая воздух.

Миэ скатилась с обоза, стараясь отползти в сторону, пока лошади, обезумевшие от страха, не перевернули телегу. Она сжалась комком, едва не угодив под ноги какому-то воину. Тот громко выматерился, мгновение замешкался, словно забыл, в которую сторону следует бежать, и в то же мгновение его нагнала стрела. Таремец выпучил глаза, выронил алебарду и обеими руками уцепился в ржавый наконечник, что вышел у самого уха. Воин попытался что-то сказать, но губы его зашлись алым, и слова утонули в бульканье.

Миэ отползла еще дальше, прикрываясь руками, будто они могли заслонить от стрел.

- Живо в город! - орал мужчина, весь в сверкающей броне и со щитом наперевес. - Не станем никого дожидаться, кто не поспеет.

Где-то над головами зеревели рога и цепи взвизгнули, медленно забирая мост вверх. Миэ продолжала пятиться. Перед ней мелькали таремские городские стражники: алебарды некоторых уже напились крови. Со стороны лесистой поросли густо сыпали ободранные и грязны мужчины, женщины и дети. Одежда выдавала в них дасирийцев, а на рубашках некоторых виднелись гербы. Горожане и знать - поветрие помирило всех.

Несколько человек полетели в пропасть, не сумев удержаться на мосту. Миэ кубарем покатилась вниз. Казалось, что бока ее подобрали все перевернутые обозы и рассыпанные товары. Воины бежали следом: нескольких нагнало колесо от телеги. Треснули головы.

Миэ попыталась встать на четвереньки. Очутившийся рядом капитан стражи рывком поставил ее на ноги, и потянул вдоль по тоннелю. В конце они свернули на право, прячась за домами. Здесь уже выстроились не меньше сотни воинов, готовые в любой момент встретить дасирийцев копьями и щитами.

Миэ с трудом перевела дыхание. Откидной мост захлопнулся, сбрасывая вниз мертвецов, товары и прочий скарб торговца. Сам таремец валялся неподалеку и выл, перемежая слова матом - его левая нога была неестественно вывернута, из нее, прорвав ткань штанов, оскалился обломок кости. Миэ отвернулась, поднял повязку надо ртом и опорожнила желудок. Полегчало на самую малость. Дасирийцев, одного или двух, которым посчастливилось пробраться на мост и оказаться по эту сторону, добивали беспощадно и тут же поджигали. Некоторые еще не были мертвы, когда огонь побежал по их лохмотьям.

- Чтоб вас драл кастрированный ишак! - орал какой-то здоровенный воин, когда охваченный пламенем дасириец побежал вперед, оставляя после себя ошметки горящей плоти. Таремец взял копье наперевес, прицелился и пустил в полет - древко прошило дасирийца словно игла тонкую ткань. Но даже и тогда упал он не сразу. Успел сделать несколько шагов и только после рухнул.

- Все минуло, госпожа, - успокаивал Миэ капитан, помогая волшебнице встать на ноги. - Вчера только крыс вытравили, а они вон как снова засаду устроили. И не вымрут никак, мать их. Куда только глядит дасирийский совет. Или сдохли они там все, в самом деле. - Мужчина поскреб свежий шрам под глазом и передал Миэ на попечение двух воинов.

Прибытие домой оказалось "запоминающимся". Таремка едва могла идти, то и дело спотыкаясь на слабых ногах. Воины - совсем зеленые, едва ли им минуло больше двух десятков лет - как могли, подбадривали ее. Шагов за сто один из них, наконец, сообразил спросить, куда довести госпожу.

- Я Миэль Эйрат, дочь Четвертого лорда-магната, - кое-как промямлила она. - Отведите меня к его дому.

Услыхав такое, воины тут же выпрямились, словно лорд-магнат появился перед ними собственной персоной. Один тут же предложил накидку, чтоб укутать озябшие плечи таремки, второй предложил обождать, пока он разыщет повозку или лошадь на худой конец. Миэ отмахнулась от накидки - тело ее скорее горело от пережитого, чем его пробирал холод - а лошадь пришлась бы кстати. До родного дома пешими идти заняло бы час времени, не меньше.

Дом отца - здание в три этажа высотой, широкое от хозяйственных построек, располагался в западной части Тарема. Миэ еще на половине пути заметила широкое полотнище стяга, которое плескал ветер. Синий фон с золотыми полосами - символы неба и спелых колосьев пшеницы, и над всем этим - востроглазые орлы. Пожалуй, фамильный герб и флаг Эйратов был единственным в Тареме, где не было никакой морской символики. Роду Эйрат принадлежала добрая половина всех полей и скота Тарема. С того и жили. Миэ не раз слыхала недовольство отца от того, что другие лорды Совета девяти не сильно считаются с ним, хоть он был Четвертым из девяти, и сам Ластрик прислушивался к его мнению. Но остальные магнаты жили с продажи кораблей, улова диковинных морепродуктов, жемчуга и дорогих кораллов, развивали железные рудники и ювелирные мастерские, и только Эйраты сколотили состояние на занятии, не достойном знатного лорда. Отца такое отношение расстраивало и злило, и все, что он делал, так или иначе служило одному - показать остальным, что и копаясь в навозе можно быть человеком достойным. Отчасти потому Миэ и любила надолго сбегать из дому - подальше от разговоров о том, как Эйраты рано или поздно заткнуть всех за пояс. Деньги нужно умножать, копить, чтобы рано или поздно получить такую гору золота, которой нет у самого Ластрика. И, возможно, занять его место. Первому лорду-магнату уж наверняка никто не попрекнет "пахотными кратами".

Ворота открыли не сразу. Высокие стены - Миэ казалось, что со времени ее отъезда, они сделались вдвое выше - казались такими же неприступными, как и те, кто охраняли замок Ластриков. Наверное, решила волшебница, отец и здесь решил перещеголять. Она назвалась дважды, прежде чем ворота дрогнули, расползаясь в стороны.

- Госпожа Миэль, отец будет рад, что вы вернулись, - сдержанно поприветствовал ее распорядитель - тучный мужчина лет сорока, в расшитой шапочке с кисточкой, которая казалась как минимум вдове меньше положенного размера.

- Рада тебя видеть... в здравии, Зарин, - ответил таремка, выразительно глядя на его живот. Шнуровка на кафтане натянулась, едва сдерживая края одежды под натиском огромного брюха. Миэ считала, что распорядитель не должен быть таким жирным, но отец отчего-то ценил его. - Скажи отцу, что я дома и мне нужно с ним поговорить.

- Боюсь, это невозможно, госпожа, - Зарин развел своими короткими пухлыми ручонками. Казалось, что все в этом человеке ему мало, кроме отвисшего живота. - Господин Джодан отбыл на собрание Совета девяти. Сегодня пришло письмо от Фиранда Ластрика с требованием немедленно явиться всем.

- Зачем? - настрожилась Миэ.

Зарин выразительно посмотрел на двух воинов позади, и Миэ осеклась. Конечно, он не станет говорить ничего при посторонних. Она поблагодарила обоих и велела Зарину дать им по паре кратов в довесок к ее словам. Толстяк неодобрительно скривился, но перечить не посмел.

- Первый лорд-магнат не указал цели такого неожиданного собрания, - продолжил распорядитель, как только стражники, получив золото, убрались. - Ваш отец высказал предположение, что речь пойдет о дасирийском несчастье. Болезнь сильно пошатнула их мощь, рхельцы, кто понаглее, отвоевали несколько кусков западных территорий, и это только начало. - Он покачал головой, и кисточка на шапке задергалась, поддакивая. - Тарему это не на пользу, госпожа.

- Знаю, - нехотя признала Миэ.

Они зашагали через двор, в сторону лестницы. Поднявшись широкими ступенями, таремка остановилась. Прислужники развели створки дверей, и услужливо согнулись поклонами.

- Ваш дом ждет вас, госпожа, - торопил Зарин, видя ее нерешительность.

В стенах, где выросла Миэ, пахло дорогими благовониями, и было шумно от детского смеха. Малышня тут же высыпала ей навстречу, словно кто рассыпал торбу с горохом. Четверо, разного возраста и сложения. Самому младшему едва минул шестой год, он был неуклюж и едва поспевал за остальными, сопя и сосредоточенно переставляя свои короткие ноги. Только слепой бы не замел раннего уродства: слишком крупная голова, и неестественно вздутая спина. Миэ всегда жалела его и мысленно бранила отца, что вздумал заводить еще одного наследника в таком почтенном возрасте, на что тот отвечал неизменное: если уд на бабу стоит, так нужно трахать ее до визга, чтобы рожала наследников. Мол, одним богам известно, сколько из них доживет до зрелых лет.

Волшебнице едва удалось отделаться от назойливой мелюзги, стараясь никого не обидеть резким словом. На помощь пришел Зарин, напомнив, что время обеда и пора проверить, какие сладости состряпала кухарка. Подействовало - через мгновение детворы и след простыл. Всех, кроме коротконогого горбуна Лаумера. Он потоптался на месте, громко забирая носом.

- На тебе кровь, - сказал мальчик так серьезно, будто в нем говорил столетний старец.

- Это не моя, - успокоила Миэ, и поманила брата пальцем, присев на корточки.

Кое-как доковыляв до нее, Лаумер остановился в нескольких шагах, настороженно рассматривая ее всю, с ног до головы, словно ожидал какого-то подвоха. Не сладко должно быть, ему приходится, подумала волшебница, и, несмотря на усталость, выколдовала пустяшный фокус с искрами: разноцветные брызги взлетели с ладоней, будто потревоженные стрекозы, сложились в золотую корону и плавно опустились на голову мальчика. Тот засмеялся, довольный. С его нескладных губ потекла слюна.

- Хорошо, что ты дома, - сказал он, когда волшебство рассеялось.

Хорошо, молчаливо согласилась таремка, глядя в след ковыляющему мальчику.

- У вас доброе сердце, госпожа, - заметил Зарин, будто она нуждалась в его похвале. - Для Лаумера будет лучше, если...

- Самым лучшим для него было бы вовсе не рождаться на свет, - перебила распорядителя Миэ. - Надеюсь, моя комната осталась за мной?

- Да, госпожа.

- Прекрасно. Вели набрать горячей воды и принести еду в комнату - нет у меня охоты за общим столом разговоры говорить. И как только вернется отец, я хочу знать об этом первой, ясно тебе?

- Ясно, госпожа. - Приструненный, толстяк сделался неразговорчивым.

Миэ почувствовала себя дома много позже, когда вода в ее ванной успела остыть и расторопные рабы подлили несколько ведер кипятка. Ванна, самая настоящая, отделанная голубой эмалью и инкрустированная белым и синим жемчугом. Рабыни зажгли ароматические свечи, добавили в воду засушенных бутонов цветов апельсина, и сладко пахнущий пар понемногу вобрал в себя все невзгоды минувших дней.

Потом ей как следует вычесали волосы, втерли в них масла, и ополоснули травяными отварами. В завершение подали нагретый халат и домашние туфли. Позволяя рабыням одеть себя, Миэ поняла, что успела отвыкнуть от вышколенных слуг. В комнате волшебницу поджидал полный поднос еды. Кухарка не успела забыть вкусов молодой госпожи и расстаралась на славу: куриный бульон, щедро посыпанный травами, битки из перепела, легкий сыр, пироги с тыквой, и ко всему этому - кубок белого муската, от одного запаха которого Миэ делалось хорошо. Она съела почти все, выпила вино и легла в постель.

Проснулась волшебница только к утру следующего дня. Спала так крепко, что даже не услышала, как рабы прибрали остатки еды и развели в спальне камин. У камина, оперевшись на кочергу, дремал темнокожий мальчуган. Стоило Миэ зашевелиться, как маленький раб мигом разлепил глаза, отбил поклоны и принялся совать поленья в потухших зев камина. Миэ прогнала его.

Приведя себя в порядок, таремка покинула комнату. Отец до сих пор не вернулся, и Миэ не нашла ничего лучше, чем забраться в библиотеку, прихватив с собой раздобытые в Хеттских горах книги. И шары. По поводу последних еще предстояло поговорить с мастером-волшебником, но в первую очередь таремку интересовало содержание книг. Ониксовые "глаза" могут подождать - вряд ли волшебнику удастся раздобыть к ним слово-ключ, а вот записанное в фолиантах могло натолкнуть на догадки.

В библиотеке хозяйничало одиночество. Оно раскидало свое бесформенное тело по верхушкам книжных полок, и сочилось в каждой пылинке, что плясали в солнечных лучах. Таремка не торопилась, вдыхая давно знакомый запах старых книг. Здесь она, пожалуй, провела времени больше, чем на приемах и пиршествах, которые устраивал отец, и на которые их приглашали другие знатные лорды Тарема.

Миэ прошлась вдоль книжных полок, тронула пальцами прислоненную к одной из них лестницу. Пыль, так много, что волшебница могла биться об заклад, что библиотеку не посещали с самого ее отъезда. Так и есть - книга, которую читала Миэ, так и осталась лежать на столе, нетронутая. Серый налет припорошил гравюру дракона, солнце беспощадно убило краски в его синей чешуе.

Миэ резко захлопнула книгу, и чихнула, неосторожно вдохнув облако пыли. Досада на собственную беспечность защемила где-то в затылке. Может, когда-нибудь, когда она станет великой волшебницей, сможет взять власть над временем, вернуться назад и закрыть харстову книгу, и тогда дракон останется синим, а не бледно-серым. Может, она сможет вернуть многое вспять, переиграть...

Таремка положила фолианты на свободный край стола, подвинула кресло поближе, но садиться не спешила. Для начала нужно найти книги о языкознании. Миэ помнила, что несколько у отца точно есть, но где именно - только предстояло узнать.

От двери в библиотеку отбелилась тень, и направилась в сторону таремки, ковыляя, словно гусь. Сегодня Лаумера обрядили в колпак с бубенчиком и разноцветный кафтан. На щеке мальчика вздулся кровоподтек, и тот, как мог, старался скрыть его, склонив голову к плечу.

- Можно, я с тобой побуду? - спросил он, не решаясь подойти ближе.

Миэ не любила, чтобы кто-то путался под ногами, пока она занята важным делом, но синяк Лаумера и шутовской колпак разжалобили больше, чем щенячий взгляд горбуна.

- Только двери закрой на замок. Изнутри, - велела она. Молчаливого Лаумера, так и быть, стерпеть можно, но остальную сопливую мелюзгу, вздумай детвора прийти следом, она не потерпит. Миэ не слишком жаловала детей, тем более тех, которые глумились над больным братом.

Мальчик выполнил все в точности, а таремка тем временем, перенесла лестницу к нужной полке.

- Поможешь мне? - предложила Миэ, и маленький горбун радостно закивал своей не по возрасту крупной головой.

Волшебница перебирала корешки книг, выискивая среди них нужные названия. Дорогие, тончайшей выделки кожи, золоченые уголки, выложенные янтарем и бирюзой названия. Каждый раз, беря в руки книгу, разворачивая ее и ставя обратно, таремка не могла отделаться от мысли, что на деньги, вырученные от продажи хоть одной книги можно прокормить несколько десятков дасирийских семей. Или собрать самых мудрых аптекарей и мастеров-алхимиков, и заставить их найти лекарство от "хохотуньи". И кто только выдумывает такие дурацкие названия? Миэ согнала злость на книге, бахнув ее об полку так, что бедный Лаумер еще сильнее вжал голову в плечи. Таремка отвернулась, чтобы не видеть немого вопроса в глазах брата. Что ему сказать, как объяснить, что его отец, вместо того, чтоб потратить золото с пользой, тратить его на серебряные погремушки и цацки для своей новой бабенки?

- Ты тоже чувствуешь себя чужим здесь? - спросила Миэ, передавая мальчику одну из нужных ей книг.

- Здесь - нет, - ответил он, очевидно решив, что речь идет только о библиотеке. - Я прячусь среди полок. Здесь меня никто не ищет.

- Ты должен научиться давать сдачи. - Миэ передала вторую книгу, спустилась с лестницы, неосторожно наступила на край платья и едва не упала. Лаумер предусмотрительно попятился, прижимая книги так, будто в них таилось что-то ценное и для него. - Нужно заставить уважать себя, Лаумер, иначе ты даже собаку не сможешь как следует выдрессировать. И никогда не убегать. Отец говорил тебе об этом?

- Отец подарил мне этот колпак, - после небольшого раздумья, сказал мальчик. - И велел носить всегда, когда ему пасмурно на душе.

"Нам будет о чем поговорить", - зло подумал таремка, а вслух приказала Лаумеру отнести книги к столу. Она видела, как тяжело ему переставлять ноги, как он сопит от тяжести двух толстых томов, но не облегчила ношу. Может хоть так он почувствует себя ровней. Небольшое утешение, но...

Таремка кликнула рабов и велела принести еще одно кресло, и пару подушек. Когда все было исполнено, положила полушки в кресло и разрешила Лаумеру самому устроиться, как ему удобно. Достаточно высоко, чтобы их глаза оказались вровень, и недостаточно, чтобы покалечиться, если маленьки горбун упадет.

Следующие несколько часов они провели почти в тишине. Лаумер терпеливо помалкивал. Его любопытный взгляд метался от книги к книге, следя за пальцами таремки, которая перелистывала страницы и тут же делала пометки на бумаге. Несколько раз Миэ не удалось обуздать гнев: она сломала пару перьев и извела несколько пергаментов. Еще несколько серебряных, потраченных без пользы.

Она поспешила, говоря Арэну, что книги написаны на старом шаймерском. Изучая и сравнивая слова, таремка явственно видела разницу, пусть и несущественную. Румийцы - волшебница не сомневалась, что книги вышли из-под пер какого-нибудь их хронолог - изменили речь, разбавив ее резкими и шипящими звуками. Должно быть из-за покореженных челюстей, что не могло не сказаться на произношении. Они переиначили написание некоторых букв, но Миэ вполне разбирала слова: кровь, династия, род... На страницах, скрупулезно и подробно записанные, вставали истории целых государств. Одна книга - Дасирийская империя с самого ее сотворения и до минувшего года, другая - Рхель, и все его тяжкие будни войны с дасирийцами. И еще одна, написанная иной речью. Самая странная из тех: в переплете синяя кожа, мягкая и теплая наощупь, будто специально нагретая, написанная на каком-то странном подобии грубой ткани. Буквы все с завитками, словно нарочно украшенные рукой писаря. И Миэ не могла разобрать ни слова, как ни старалась. Только гравюры с рисунками ритуалов подсказывали, что книга о чародействе. Черном, должно быть, решила волшебница. Ее Миэ оставила на потом, сосредоточившись на первых двух. Должна быть причина такому пристальному наблюдению. Теперь, когда таремка знала, что темные маги Румоса могут беспрепятственно бродить по Эзершату, стало ясно, как они знали о происходящем в Серединных землях.

- А отчего здесь закладки между страницами? - Лаумер осторожно потрепал кончик замшевой вкладки, будто боялся, что его обругают и за такую малость.

Волшебница потерла лоб, разгоняя борозды раздумий.

- Не знаю, - честно призналась она. Закладки мало привлекали внимание таремки, куда больше ее интересовало содержание. Но оно, увы, оказалось банально простым. Хроники - и ничего больше, хоть бы сколько раз она не перечитала об объединении под рукой Гирама Великого разрозненных военачальников, или о рождении Тирпалиаса. Либо проклятые румийцы не так просты, и загадка много глубже. Только Миэ не знала, в какой стороне копать.

- Должно быть, - чуть осмелев, продолжил горбун, - хозяин этой книги, очень любил ее и много читал.

Любить летописи мог только старый, выживший из ума хронолог, который их же и писал, подумал Миэ. Но откуда об этом знать маленькому мальчику?

- Столько закладок, - вслух бормотал Лаумер.

- Много, - согласилась Миэ. - Что с того?

Тут мальчик поглядел на нее так, будто она не взрослая женщина, а ослица, только что разбередившая муравейник.

- Закладки кладут в те места, которых есть охота перечитывать, - пояснил Лаумер. Триумф в нем ликовал и бил во все барабаны.

Миэ замерла со-вдохом на губах, боясь спугнуть мысль. "... Те места, которые охота перечитать" - висели в воздухе слова маленького горбуна. Охота перечитать... Что не так?

- Или те, где записано что-то важное... - додумала таремка.

Она быстро подвинула книгу с дасирийской хронологией, нащупала кончик самой верхней из закладок, и раскрыла разворот. Рождение Гирама. Миэ открыла следующую закладку - рождение Ашура, сына Гирама. Миэ пролистала немного вперед, нашла заметку о рождении близнецов Сарико и Алигаении, которое отреклись от всяких прав на императорский престол, отдали жизнь служению в Храме всех богов. Однако же это место закладкой отмечено не было. Осталось всего два корешка: один отмечал место с рождением Тирпалиаса, второй - рождение Сиранны.

Миэ кликнула рабыню. Они с Лаумером провели в библиотеке порядочно времени, и их животы в унисон сетовали на голод. Мальчуган, воспользовавшись оказией, отпер дверь и уковылял, довольный тем, что его помощь не ограничилась подносом книг. Миэ же не спешила покидать уютно место, где никто не мог ее побеспокоить.

Что общего между этими записями? Горбатый братец прав - неспроста отмечены именно эти части книги. Хронология Дасирийской империи занимала три четверти книги, а оставшаяся треть страниц пустовала, будто ждала, когда дотошный хронолог измарает ее новыми записями.

Смакуя куриную ножку, всю хрустящую от кляра, Миэ снова и снова вертела в уме обозначенные имена. Гирам, Ашур, Тирпалиас и Сиранна. Их объединяло только одно - общая династия. И кровь. Что интересует румийцев?

Ответ казался слишком простым и очевидным, чтобы таремка сразу в него уверовала. Но чем больше она пыталась найти иное объяснение, тем логичнее казалось то, самое первое.

Румийцы затеяли игру с наследниками Гирама Великого. Их роль в ней еще только предстояло понять. Собираются они вмешиваться или только выжидают своего часа, подгадывают время? Миэ пересмотрела оставшиеся две книги, но закладок в них не было, хоть записи о рхельских династиях велись не менее скрупулезно, чем о дасирийских. Таремка разделалась с едой, без страха захмелеть влила в себя кубок вина - в такие моменты, как сейчас, она вряд ли смога бы напиться до состояния, когда мысли потонут в хмеле.

Несколько раз Миэ бралась за перо и даже выводила несколько слов, о тут же откладывала письмо. Бродила от полки к полке, рассматривала корешки старинных книг в слабой надежде найти подсказку. О чем писать Арэну? Румийцы следили за дасирийскими императорами - и что с того? Закладки, закладки... Волшебница вернулась к столу, в который раз пересмотрела отмеченные места. Толку от догадок - самая малость, из-за которой не стоит колотить стоячую воду. Арэн теперь взведен, как стрела на тетиве, ему любое слово про темных магов - как заноза в зад, чего зря бередить, если за словами кроме догадок ничего нет?

Миэ велела позвать мастера-волшебника, а сама тем временем отправилась в комнату, отыскала коробки с ониксовыми "глазами" и снова вернулась в библиотеку. Мастер-волшебник уже ждал ее. Таремка в уме лягнула себя по лбу, видя, как старик склонился над книгами. Интересно много ли успел перечесть? Тарема нарочно громко ступала по полу, а когда подошла, захлопнула румийскую книгу у самого носа старика. Тот опешил, захлопал глазами, как разбуженная сова, и только потом сообразил поклониться и поздороваться.

- Рад видеть тебя здоровой и полной сил, госпожа Миэ. - Взгляд волшебника метался от женщины к книге, казалось, глаза его того и гляди расползутся в разные стороны, как у ящерицы. Кроме него и отца, никто в доме Эйратов не осмеливался звать ее коротким именем, как не смел и так низко кланяться. Но Миэ прощала старику все. - Я слышал о твоем возвращении, но не решился беспокоить тебя визитом, пока сама не соизволишь меня позвать пред свои ясные очи.

- Стар ты, Родгер, так заливать, - не зло пожурила таремка и погрозила пальцем.

Она положила на стол шкатулки с шарами, убрала книги одной стопкой и предложила старику сесть на место, которое прежде занимал Лаумер. Тот охотно пристроил свои кости: часть подушек скинул на пол, а на остальных какое-то время поерзал, устраиваясь удобнее. Как старая собака, что долго вертится на одном месте, вынюхивает и скребет лапой, прежде чем лечь, а после все равно лежит с постной мордой. Родгер поохал для порядка, хитрым взглядом пощупал книги.

Миэ открыла шкатулки и поставила их перед стариком, вопросительно глядя на него, мол, что скажешь. Старика "глаза" интересовали меньше книг, но он тут же взял один, повертел его меж костлявыми пальцами, поглядел внутрь, сощурив глаз. Миэ никогда не интересовалась созданием таких предметов, как, впрочем, была далека от всякого зачарования и наложения магических рун. Знала только, как работают такие шары и, что не зная нужного слова, их никак не заставить работать. Отец, несмотря на уговоры мастера-волшебника, не согласился на создание подобного блага, которое вот уже с десяток лет стремительно осваивали все богатеи Эзершата. Лорд Эйрат предпочитал жить по старинке, используя письма и зачарованные охранными глифами тубы.

- Занятная работа, - Родгер прищелкнул языком. Старость не лишила его пальцы ловкости, и шар перекатывался в ладони, словно у заправского фокусника.

- Чем занятная? - Миэ не спешила задавать своих вопросов, чтобы ненароком не спугнуть догадки волшебника. Пусть сперва скажет свое, а уж после будет иной разговор.

- Выполнен будто бы ладно, а шершавит. - Старик потер подушечкой большого пальца по ониксовой поверхности, улыбнулся и передал "глаз" Миэ. Таремка повторила вслед за ним, но ей шар показался идеально гладким, без единого изъяна. Старик потянулся за вторым, ощупал и его и закивал, мол, и здесь так же.

- Разве они станут работать, если сделаны как попало?

- Эти, госпожа, сделаны не как попало, они выточены с великим мастерством, но... - он помедлил, выбирая нужное слово, - ... торопливо, я бы сказал. Как наспех сотворенное чародейство сработает, но не в полную силу.

- И что это значит?

- Думаю, сигнал между ними будет не остаточной силы, чтобы использовать образцы на далеком расстоянии. - Старик потряс шар, прислушался, словно слышал какие-то звуки, предназначенные только ему. - Не слишком существенный брак. Думаю, если бы у меня было время исследовать их, я смог бы сказать более определенно. - Он как бы извинялся за свои слова, но звучали они скорее снисходительно - Родгер знал, что без него не обойдется, и, как всякий старый лис, собирался торговаться. Он продолжал поглядывать на книги, но предусмотрительно не спрашивал откуда они.

- Будет тебе время, шельма, - нехотя согласилась Миэ. - Пара дней, думаю, в самый раз, а то еще подумаю, что на девятом десятке пора тебя на покой отправлять, за ненадобностью. Скажи только - насколько невелико расстояние? Несколько миль?

- Что ты, госпожа, думается, если развезти ониксы по разные стороны Рхеля, или, скажем, Дасирии, то магического сигнала будет достаточно, чтобы вести разговоры. Может с огрехами, но работать они должны. А если, положим, увеличить расстояние на треть - тут меня сомнения разбирают.

Миэ быстро вспоминала. Один шар она нашла вместе с книгами, в Хеттских горах, второй был в вещах мертвого Дюрана. Что же выходит? Северные земли невелики, Дюран мог общаться с тем, кто бродил в подземельях. Знать бы только, кто владел книгами и ониксовым "шаром". Румиец? На это указывали книги. И то, что в горы не полез бы никто из северян, было еще одним тому подтверждением. И все же таремка не спешила с выводами. Может, в подземельях пережидал незадачливый вор, который выбрал не то место для схрона. Впрочем, эта версия не отменяла того, что первоначальным владельцем странного скарба мог быть румиец. Миэ напрягла память, вспоминая, что Раш рассказывал о браконьерах. Они с Хани, будто бы наткнулись тогда на парочку, которые разведывали рудники. Что если то были не первые охочие до чужого, и несколько из них остались жертвами летунов в пещерах?

От домыслов в голове сделалось туго. Миэ выпила еще вина и велела подать новый кувшин. Старик Родгер помалкивал, поигрывая ониксовыми шарами словно безделицей. Миэ же раз за разом возвращалась в Северные земли, пытаясь найти отгадки. Браконьеры, вырытые длинные лазы, с самого севера страны до ее южных границ, людоеды и тролли, которые двигались, послушные чьей-то невидимой воле. Северяне говорили, что они забирают всех, кому меньше тридцати. Зачем? И что за странные фигуры в темных плащах? Миэ никогда прежде не видела магии настолько сильной, чтобы от нее пробирало до холодного пота.

- Позволь поинтересоваться, госпожа. - Старик выждал, пока рабыни приберут остатки еды и скроются за дверьми.

Миэ знала, о чем тот будет спрашивать, кивнула на книги. Так случилось, что мастер волшебник увидел то, что она предпочитала скрыть до поры, до времени. Правильно ли будет рассказать ему о догадках? Миэ знала старика: он непременно расскажет отцу обо всем, а таремке хотелось приберечь свои находки в секрете. Отец не сможет утаить о румийцах, и обязательно вывернет ее открытия себе в пользу. Если черные маги Шараяны и вправду что-то затевают, тогда нужно прежде разузнать что. И теперь для поисков самое время: румийцы расслабились, не ищут подвоха, у их осторожности притупился нюх. Начни Тарем трезвонить о них всему Эзершату - румийцы спрячутся, отгородятся от мира заслонами родного острова. И, затаившись, станут вынашивать новый план, более совершенный. Пусть их планы придется отложит на десятки или сотни лет - из того, что Миэ услышала от Раша, румийцы научились не только выводить коросту, но и терпеть.

С другой стороны старик мог подсказать то, чего не знала Миэ. Но стоит ли риск призрачной надежды?

Видя ее сомнения, старик хрипло кашлянул в кулак.

- Я не видел прежде этих книг. Они на шаймерском написаны, или глаза меня обманывают на старости?

- Обманывают, Родгер, - Миэ выразительно посмотрела на него, всем видом давая понять, что свои догадки он вправе оставить при себе, но она соглашаться не станет. Отцу что угодно пусть доносит, если тот ему, конечно, поверит. Волшебница даже устыдилась вранья родителю. Правда, ненадолго. Время, когда она потихоньку таскала сладости и корила себя за это, миновали. В конце концов, отец сам наставлял: на третьем десятке лет всякий таремец должен позабыть про стыд и совесть.

- Душой-то я молод, - улыбался мастер-волшебник, поднимаясь из-за стола, - а вот глаза уже не те. И отчего бы богам не даровать нам вдове больше годов, эх-эх. Если я больше не нужен тебе, госпожа Миэ, так пойду. Меня в коморке занятные опыты дожидаются. Если смешать пополам печень жабы и толченый янтарь, да разбавить серебряной водой... Приходи, разучу тебя нескольким именным фокусам.

Старик подмигнул, и его дряблая кожа затряслась, будто под ней не осталось ничего, кроме черепа.

- Загляну, Родгер, - пообещала она. - Занесу ониксовые шары, поколдуй над ними, может, разгадаешь нужное слово.

- Только Эйраты умеют загадывать загадки, к которым отгадки быть не может, так, будто просят кошачье дерьмо прибрать с пола. - Родгер погрозил пальцем и направился к двери.

Отец вернулся только к вечеру следующего дня. К тому времени таремка успела надежно спрятать книги. Родгер колдовал над ониксовыми "глазами", и Миэ каждый день навещала его в мастерской. Старик, забавы ради, называл мастерскую "коморкой", хоть места, что отвел ему лорд Эйрат, хватило бы для конюшни на десятерых лошадей. Крестьянские хибары размером были меньше, чем "коморка" мастера-волшебника. Дела с шарами продвигались медленно: Родгер вычислял расстояние, на которое хватало магического проводника между ними, а про слово-ключ даже не заикался. В шутку, предложил Миэ сидеть над ониксами и перебирать вслух слова - вдруг, какое подойдет? А после прибавил: на всех языках Эзершата. "Не может простить мне, что книги утаила", - думала Миэ, и отвечала на шутки улыбками. Пусть злиться старый прыщ, хоть малая, а радость на исходе лет.

Едва Миэ узнала, что отец вернулся, она поспешила к нему. Вошла без стука, несмотря на старания рабыни-иджалки задержать ее. Господин устал с дороги, говорила она, неловко прыгая перед Миэ. Таремка оттолкнула иджалку и вошла.

Лорд Эйрат стоял у стола, опираясь на столешницу, словно боялся упасть. Вся его фигура кричала об усталости, Миэ видела, как подрагивают его ноги. Мужчина обернулся. Ни радости, ни недоумения на лице. Таремка догадывалась, что распорядитель отправил ему птицу с новостями, но это оправдывало отсутствие удивление. А куда же подевалась радость?

- Ты выглядишь на семь десятков лет, - сказала она первое, что пришло в голову. Отцу было всего шестьдесят, и когда Миэ покидала дом, лорд Эйрат выглядел на каждый прожитый год. Теперь его лицо осунулось, и умножилось морщинами.

- А ты все больше похожа на мать, - сказал лорд Эйрат. Он помассировал плечо, прошелся до постели и сел, тяжело, будто много дней провел на ногах.

Может, и не было никакого собрания, подумала Миэ. Отчего отец провел в зале Совета девяти три дня вместо одного? Вероятно, два дня посвятил каким-то своим нуждам, и они, судя по его хмурому виду, не принесли нужного результата. Ничто не расстраивало отца сильнее бесполезно потраченного времени.

- Зарин написал, что ты вернулась. Надеюсь, уже ознакомилась с нашими делами, иначе я начну думать, что ты приезжаешь домой только чтобы жировать на моих харчах.

Миэ не собиралась вникать ни в какие отцовские дела, хоть и понимала, что по праву старшей рано или поздно ей придется этим озаботиться. Старший брат, от самой первой отцовской жены, умер от глупой царапины. Рана нагноилась и расползлась от щиколотки до самого колена. Сперва, бедолаге отрезали ногу, но гниль успела переползти дальше. Когда от запаха гниющей плоти в комнате сделалось невыносимо, отец избавил сына от мучений, перерезав горло. Миэ знала - до самой смерти он не простит себе того поступка. С тех пор лорд Эйрат всеми силами старался приобщить Миэ к мысли, что она станет наследницей, но волшебница упрямилась.

- Не ознакомилась, - призналась Миэ. - И не собираюсь. Зато видела шутовской колпак на Лаумере. Он сказал, будто это твой подарок.

- Мой, и что с того? - Он кликнул рабов, и в его покоях сделалось многолюдно.

Два чернокожих невольника принесли таз с подогретой водой, рабыни суетились с целебными солями и маслами, еще одна снимала с господина сапоги. Напряжение сползло с лица мужчины только, когда его стопы оказались в воде. Миэ отошла в сторону, чтобы не мешать в суматохе, которую подняли вокруг хозяина вышколенные рабы. Таремка злилась, но гасила злость. Встреча с отцом началась на той ноте, на которой Миэ планировала ее закончить. Что-то будет дальше?

- Убирайтесь теперь все, нечего мне зад вылизывать, - прикрикнул лорд Эйрат. - Кроме тебя, - кивнул он пышнотелой бабе в летах. И для Миэ пояснил: - Она мастерица пятки массировать, одно удовольствие. И голову просветляет, если мыслей в них больше, чем дерьма в нужнике.

Таремке хотелось сказать, что ей дела нет ни до пяток, ни до мыслей, от которых отец хотел избавиться, но прикусила язык. Что ж, пусть потешится, а она подождет, поглядит, так ли чудодейственен массаж. Тем более, что и отец не торопился с расспросами.

Массаж ли на родителя подействовал или он просто отдохнул с дальней дороги, но лицо лорда Эйрата смягчилось, губы порозовели, а глаза сделались теплыми. Рабыня осторожно переставила его натруженные стопы на отрез ткани, тщательно вытерла, и взялась растирать их бальзамом.

- У нас здесь говорят, что в Северных землях неспокойно, - неторопливо начал отец. - Верно, что Сьёг разрушен, и теперь на троне сидит новый Конунг?

- Так и есть. - Миэ не отпиралась. - Человек он достойный, думаю, править будет долго, и Северные земли под его рукой расцветут больше прежнего.

- Гляжу, ты с этими варварами успела подружиться. - Голос отца сделался сварливым. - Я, попервам, все весточки от тебя ждал, а после решил, что ты сгинула, и даже оплакать тебя успел. Ан нет, добрые люди рассказали, что видали на пиру у Торхейма - пусть Гартис его не сильно в гузно тычет раскаленным прутом - красавицу-таремку, по которой на слюни изошли все двуногие кобели Артума. Я как услыхал такое, сразу смекнул, о ком молва пошла.

- Добрые люди? - Миэ покривилась. - Не припомню таких на том пиру, а вот дрянь всякую видела, об которую порядочный человек посрамиться сапоги вытереть.

- Оста на язык осталась - хорошо, - похвалил отец. И прикрикнул на рабыню, когда та, переусердствовав, слишком сильно выкрутила пятку. - Ты делом занимайся, корова безмозглая, а то последую примеру Катарины Ластрик и отрежу тебе уши и язык, чтоб неповадно было хозяйские разговоры слушать.

- Катарина совсем из ума выжила, - проворчала таремка. С этой госпожой они пересекались несколько раз, и Миэ леди Ластрик показалась самонадеянной и спесивой не в меру. И гонор ее из всех щелей лез, смердело им за десять шагов.

- Катарина знает, что делает, - сказал отец, и все-таки прогнал рабыню. - Вовремя ты домой воротилась, Миэ.

Слова окрасились таким тоном, что у таремки сразу отпала охота обижаться и ерничать. Видать, не зря отец приехал взмыленный, что-то его тревожило.

- Ластрики замышляют игру против нас, - сказал мужчина и пинком отодвинул таз. Вода расплескалась. - Она где-то откопала дядьку твоего.

- Дядьку? - Миэ покопалась в памяти, припоминая, о каком дяде может идти речь. По материнской линии их было двое, но один служил в таремском храме Ашлона и частенько навещал их, а другой умер через год после кончины леди Эйрат. Еще один дядя, по отцовской линии, сгинул в юношестве. Других дядей Миэ не знала, если только речь не шла о бастардах - Эйраты не любили говорить о своем порченном семени, и, сколько помнила волшебница, история их семьи не знала случаев, когда хоть один "ублюдок" призывался в отчий дом. - Не понимаю, о ком речь идет.

- О брате моем, Шале, - нехотя ответил мужчина. Он сопел, тянул время, и Миэ пришлось вернуть родителя к разговору покашливанием. Тот раздосадовано хватанул себя по колену. - Младший братец, Шале. Пятнадцать годков минуло ему тогда, когда родители наши оба к Гартису пошли в последнее паломничество. Гуляка и марнотрат, тьфу, гадко вспоминать. Наверное, всех шлюх перетрахал в округе, деньги спускал на баб, пойло и ши-пак. Проиграется до портков, и домой бежит, у мамки деньгу клянчить. Да так складно, бывало, заливает, что меня и отца на слезу прошибало. Умел, гаденыш, подлизать. Вот родители ему завещали половину нажитого добра. Я знал, что Шале его спустит вмиг, а я мог бы в дело приспособить. Без того золота все бы в харстам пошло.

- Что ты сделал? - спросила Миэ, и тут же засомневалась, что хочет услышать ответ. Так ли важно, как поступил отец? Он и так давно уж перестал быть ее идеалом, но таремка продолжала верить, что он не худший из людей Тарема. Пусть бы так и было. Она даже вскинула руку, чтобы перебить его, заставить замолчать, но лорд Эйрат уже начал.

- Я вышвырнул его на улицу, - сказал он почти безразлично. - Не стал руки марать родной кровью, и так будет за что у Гартиса ответ держать. Для Шале это была бы не самая скверная кончина. Помер бы где-то с голодухи - и отправился в мертвое царство более-менее читеньким, да еще и в невинной смерти. Я приставил человека следить за засранцем, чтоб тот, ненароком, не выкрутился как, и не сунулся обратно в дом. Всем, кто мог нос совать в наши семейные дела, я хорошо подмазал золотом. Дорого мне обошлось, но все меньше, чем братова половина. Тот человек донес мне, что видел его мертвым в канаве. - Отец выплюнул пару крепких слов. - Жаль, то его болячка забрала, а то залил бы в лживый рот расплавленного золота, ровно столько, сколько заплатил за байки.

- Погоди, то есть этот, как его там Шал... - Миэ запуталась, вспоминая имя.

- Живой он. И Катарина его откопала где-то на пиратских островах. На собрании Совета Фиранд меня и прижал к ногтю, мол, что да как, отчего родню обидел. Да еще и нагородил сверх того бреда какого-то, будто я братца мужикам отдал, чтоб его снасильничали, и заставлял всяким непотребством заниматься. Теперь, видите ли, мне нужно ответ держать перед Советом, времени у меня с гулькин нос, чтобы рассказать, как на самом деле случилось, покаяться и...

Тут лорд Эйрат замолчал, спрятал лицо в ладонях, словно загораживался от мира. Миэ подошла к нему, не обращая внимания, что шелковый подол весь промок в луже расплесканной воды. Отец никогда не ломался, и ей казалось, что в том его главный недостаток. Всем нужно прогибаться, иначе жизнь так крепко наляжет, что и треснуть недолго. Но глядя на родителя, таремке стало муторно. Он сказал все, но не договорил самую малость. И отчего-то Миэ казалось, что в ней кроется самая закавыка.

- Что еще нужно сделать? - Она тронула отцу за плечо.

Мужчина посмотрел на нее сквозь растопыренные пальцы. Словно из-за решетки, вдруг подумалось волшебнице, и она сглотнула, прогоняя видение.

- Этот ублюдок хочет признать за собой право наследовать половину всего, а за все мои "издевательства" сверх того два трети моей доли.

- Две трети, - повторила Миэ. Что же тогда останется им?

Видимо она задала вопрос вслух, потому что отец резко поднялся, прошлепал босыми ступнями до портрета своей второй почившей жены - Миэ удивилась, увидев потрет матери на прежнем месте - и прошептал:

- Это будет разорение и позор, Миэ. Никто в Тареме не станет иметь с нами дел, наши поля, скот - все перейдет засранцу. Ни один уважаемый горожанин не подаст мне руки, все станут плевать в лица моих детей и тыкать мне в спину. Никогда больше Эйратам не заслужить места в Совете. Они сидели там, эти восемь мешков с золотом, все разной толщины, но одинаково горделивые, будто сами никогда рук не пачкали, подтирая зад. Пантарк, гаденыш, седьмой всего, а все подмазывался с брачными обещаниями: мол, давай наших сосватаем, а как подрастут - сыграем свадьбу. Сволочная шкура, сам нос от меня воротит, да только краты навозом не смердят, и на них не написано, что получены от урожая картошки. Деньги всем нужны. Заплати, сколько надобно - и вот тебе почет, и уважение. - Лорд Эйрат вполоборота покосился на Миэ. - После минувшего совета, даже не глянул в мою сторону. У свиньи чести больше, чем у этого слизняка.

- Скажи, что он не твой брат, - затараторила Миэ. - Сколько времени прошло, мало ли кто о той истории прознал. Обвини в самозванстве, и пусть докажет, он это или нет.

- Думаешь, я не думал об этом? - Отцовский голос из усталого сделался злым. - Не знаю, что там засранец с Катариной наплели Фиранду, да только он сразу сказал, что тот настоящий брат и есть, тряс какими-то бумагами из архивов, и сказал, что если потребуется, Шале присягнет у Храма всех богов.

- Очень удобное обещание - в дасирийские земли теперь сунется разве что сумасшедший. - Миэ одолела слабость, и таремка опустилась на кровать. Сердце будто раздвоилось и колотилось в висках, грохот этот сводил волшебницу с ума и не давал сосредоточиться. - Ты-то сам уверен, что человек этот - действительно брат тебе? Узнаешь в лицо? Сколько времени уж прошло...

- Тридцать с лишком, - ответил отец. Ответил быстро, должно быть, сам не один раз успел подсчитать. - Узнаю, мне его лицо сниться из года в год: стоит гаденыш, будто кинжал мне в самый глаз вот-вот всадит.

- Отчего тогда Фиранд его на Совет не привел? - Перед мысленным взглядом Миэ замельтешил проблеск надежды. - Если так все есть, как он говорит, пусть бы показал мученика, не таясь.

- Я... я... - Отец вдруг развернулся на пятках, в его взгляде, устремленном на Миэ, угадывалось восхищение.

- Могу спорить, что тебе такое потребовать и в голову не пришло, - улыбнулась таремка.

- Они мне слова сказать не дали, только что начну говорить - так мигом кто-то и перебьет. А Фиранд так больше всех рот закрывал. У самого рыло в пуху, а поди ж ты слово поперек сказать.

- Тебе нужно немедленно написать ему прошение. Потребовать право ответить на обвинения прежде, чем Совет примет решение. Мы выиграем несколько дней. Ты отчего так долго задержался? Если Совет только закончился, так еще пару дней можно себе записать - пока лорды-магнаты расползутся по своим щелям, пока отогреют мягкие места на насестах, все равно никто не станет сразу коня седлать.

- Совет в тот же день закончился, - нехотя ответил отец. - Я объезжал наши земли в тех краях. Дасирийцы от страха будто все в один день умом тронулись - лезут через стены, поля грабят, которые за Таремом. Пришлось удвоить охрану и крестьянам дать показательных плетей, чтоб не роптали. После меня в пути меня слабость в кишках одолела, пришлось в какой-то гостинице заночевать - до утра с отхожего места не слазил, чтоб его.

Миэ поморщилась. Плохо, значит, за то время, пока отец поносом исходил, лорды Совета девяти успели и отдохнуть, и порядком обдумать все выгоды, если выйдет снять Четвертого магната. Убрать его - и сразу многие подвинуться вверх, чем не повод голосовать против Эйрата? Наверняка, слухи поползли во все стороны, уже и претенденты нашлись на свободное место. И все они костьми лягут, лишь бы втиснуться в Совет. Ластрикам, небось, уже немалые деньги посулили, лишь бы вывернуть дело, как нужно.

- Это будет твое слово против его, - вслух рассуждала таремка. Пальцы запутались в кистях шолкового покрывала, а мысли - в паутинах интриг. Не успела домой воротиться - а уже влезла по самую глотку в болото. - Но против тебя будет пять голосов, минимум, и это скверно. Если бы вышло взять Фиранда за жабры, чтоб его слово перекрыло решение...

- Проще Велашу в глаз шилом ткнуть, чем найти Ластириковские промахи. Катарина за братцем хорошо прибирает, того не отнять.

Миэ фыркнула.

- Не бывает такого, знать бы, где искать.

Отец пятерней пригладил седые остатки волос. Таремка подивилась, увидав на его висках глубокие залысины.

- Ты с Шаамом дружбу водила, - сказал он как-то невпопад.

Волшебница насторожилась. Этот род отец упоминал уже дважды за их разговор, хотя прежде о Шаамах не заикался. Военачальник, нужно отдать ему должное, совершил дерзкий поступок, осмелившись напасть на императорский замок, но Миэ видела в нем лишь дань глупости и тщеславию. И верную смерть Арэна.

- Говори уж, если начал, - подстегнула родителя Миэ.

- Не водись с ним больше, больно прыткий он. Лезете поперек других, куда его не приглашали.

- Если Тарему так нужен императорский трон, так пусть бы Совет девяти решил идти на дасирийцев войной. - Миэ сразу поняла, куда клонит отец. Наверняка, лордам-магнатам не понравилось, что какой-то дасирийский военачальник, без их дозволения, решил отстоять справедливость. Тарем и Дасирийская Империя давно состояли в союзе, но в последние годы все императоры прислушивались к мнению Совета девяти. Станет ли их слушать самопровозглашённый император? Шаам всегда стоял за старые традиции, и то, ради чего он отправил Арэна в Северные земли, говорило в его пользу. Но в Тареме о том не знали. А Миэ не могла выдать секрет, не получив на то согласия.

- Думаю, шакалу не повредит, если его пару раз хорошенько погладят против шерсти, - добавила она.

- Шиалистан ищет наследников Гирама, - сказал отец.

- И ты что - веришь в эти сказки? - Миэ позволила себе злой смех. - Он время тянет. Меня не было в Серединных землях больше месяца, но даже я понимаю, что Шиалистану меньше всего нужно находить тех, ради кого ему придется подвинуть задницу с золотого трона. И не говори мне, что все лорды-магнаты отупели и не понимают очевидных вещей.

- Некоторые члены Совета... считают, что пока не ясно, какой политики держаться с Рхелем, не стоит пускать кровь племяннику рхельского царя.

- Ты в их числе? - Миэ молила богов, чтобы они вложили в седую голову родителя каплю благоразумия, хоть и понимала, что теперь ее молитвы ничего не отменят.

- Я считаю, что пришло время налаживать отношения со всеми соседями. - Отец нарочно уклонялся от прямого ответа. - Если поветрие опустошит Дасирийскую землю, некому станет прикрывать Тарем. Иногда нужно понимать, что не у бога за пазухой сидим, и рано или поздно, Рхель нас достанет. Ракел не дурак, он - расчетливая сволочь, и я не стану дивиться, если окажется, что все слухи о том, откуда взялось поветрие - правда.

- Я слышала разговоры, будто оно вышло из императорского замка.

Лорд Эйрат кивнул.

- Каждый дохлый дасириец рхельцам на руку. Хохотунья забрала уже трех военачальников первой руки и четырех - второй. Остатки их войск расползаются во все стороны, крестьяне обворовывают всякого, у кого есть чем поживиться. Часть западных границ некому защищать. А наши шпионы доносят, что дшиверци множатся, как кроли. Еще немного - и варваров некому будет сдерживать. Знаешь, что станет, если им дать дорогу? Для каждого дшиверца Дасирия мила, как голодному - жареный гусь. Пусти только, покажи брешь, где проехать верхом можно - все! - Он затрясся от злости, пальцы скрючила агония. - Дасирия всегда служила Тарему щитом. Мы забыли, как обороняться, строили корабли вместо катапульт. А теперь этот щит трескается, и нам нечем прикрываться.

- Никогда такого не было, чтобы кто-то взял стены Тарема! - Миэ поддалась злости отца. Ее кинуло в жар, к щекам прилила кровь.

- Так было много лет назад, Миэль. И пока мы тешелись тем, что пристроились в тылу у надежного охранника, Рхель копил войско и золото. Мы и глазом моргнуть не успели, как у трона императора оказался Шиалистан. И что? Где наши хвалены всевидящие соглядатаи, которые нюхом чуют подвох? Ракел надавал пинков Совету девяти, утер нос каждому мешку с деньгами. И мне, старому дуралею, тоже. И теперь Тарем не в том положении, чтоб кочевряжиться. Еще не поздно пойти на переговоры. Пока еще мы не растеряли все доводы, и можем торговаться на равных. Но рхельский царь не простит погибели своего племянника. Если бестолковый вояка пришибет шакаленка, Ракел объявит Дасирии войну. И Тарем окажется меж двух огней. Мы не в том положении, чтоб прикрывать срам нейтралитетом. И либо пристанем на строну Дасирии, и тогда Тарем падет, либо станем перед Рхелем на колени и будем проситься к нему в союзники.

- Дасирия выкарабкается, - стояла на своем волшебница. Слова отца больно прожгли ее до самого нутра, но какая-то часть таремки продолжала верить, что сказаны они от отчаяния и невзгод, и оттого преувеличены. - Еще не дело в ноги Рхелю кланяться. Да я лучше коровий зад поцелую, чем позволю тебе совершить еще одну глупость.

- Мала еще, отцу указывать! - Он грохнул кулаком по столу, но не рассчитал сил и тут же ухватился за ушибленную ладонь.

- Может, и мала, да только ухитрилась две битвы пережить, - огрызнулась Миэ.

И вышла, чтоб не наговорить глупостей сверх сказанного.

Катарина

- Я не стану тебе пособником, сукина дочь! - Фиранд схватил со стола чернильницу слоновой кости и, что есть силы, зашвырнул ею в сестру.

Катарина едва успела отскочить. Чернильница встретилась со стеной, и разлетелась, оставив по себе черное пятно. Таремке стоило немалых усилий сдержаться. Сейчас, когда ей во что бы то ни стало нужно получить свое, с братом нельзя спорить. Нужно притвориться сытой гадюкой и ждать. Но свое получить обязательно, пока все не пошло насмарку.

- Тебе нудно успокоиться, братец, - убеждала она. Главное - ступать осторожно, словно идешь под дождем из стрел. Каждый неверный шаг станет последним, а сегодня Катарина уже имела неосторожность оступиться.

"И дернул меня харст за язык торопить его!" - ругала себя таремка, пока Фиранд метался по залу, словно голодный лев, почуявший кровь. Утром прибыл гонец с посланием от Эйрата, где тот просил встречи с человеком, которому хватило смелости назваться его братом. Эйрат умело пенял на то, что такое непочтение к костям его родича недопустимо. В придачу поведал о том, как тяжко он и его предки работал, чтобы получить каждый грош, и ему, как самому старшему мужчине рода, следует защитить не только золото, но и честь.

Смотритель птичьей башни передал туб с письмом рабыне, но Многоликий вовремя сцапал девчонку и приволок к Катарине. Таремка открыла туб без труда - охранные глифы были настроены на личную печать Ластриков, а у Катарины было кольцо с гербом. Фиранд заказал его на случай отъезда - если появятся неотлагательные дела или письма, Катарина вольна была прочесть их и рассудить по своему уму.

Брат застал ее с письмом в руках и страшно разозлился. Силой затолкал в малый зал и спустил всех собак. А напоследок отобрал кольцо с печатью. О кольце Катарина не беспокоилась - она предвидела такой исход еще, когда Фиранд узнал про смерть Яфы. Нашла ювелира, который отлил точно такой же перстень, а после Многоликий устроил в его доме поджог. Бедняга сгорел со всем семейством. Таремка следила, чтобы следов ее интриг не оставалось.

- Я не могу отказать ему, как ты не понимаешь! - продолжал свирепствовать лорд Ластрик. - Ты даже не сказала мне, где отыскала этого проходимца, и я должен верить ему больше, чем Четвертому лорду совета?! Ты не в себе, Катарина...

- Никогда прежде, брат мой, я не была так уверена в своих словах, - наставила она. - Этот человек пришел ко мне и потребовал заступничества. Все в Тареме знают о щедрости моей души, спроси любого бродягу или прокаженного, отчего он еще не сдох, и он ответит: милостью леди Ластрик.

- Меня не интересует мнение сброда, который предается безделью под городскими стенами, и только то и делает, что ждет, когда им подадут миску со жратвой. И раз уж ты сама завела о том речь - ты щедра сыпать монетами, да только гребешь их из моего кармана.

- Не думала, что доживу до таких попреков.

- А я не думал, что моя любимая сестра забудет о том, на чьем горбу сидит, и станет воровать у меня леденцы, когда я сую ей бочку щербета. Нет, молчи! - Фиранд властным жестом перебил ее попытки оправдаться, и помахал перед ее носом клочками письма, которое в сердцах разорвал. - Я дам Эйрату то, о чем он просит, и если ты хоть словом поперек заикнешься, сейчас или потом, клянусь костями наших предков - я вышвырну тебя из дома, и ты присоединишься к тем, кого облагодетельствовала моим золотом. Поглядим, в котором месте окажутся их похвалы.

-Если такая твоя воля - я умолкнул навеки, - покорилась она, а мысленно прибавила: "... и нож дам, чтоб язык мне отрезать".

- Именно такая, хватит с меня полумер, по горло сыт твоими кознями, Катарина.

Кажется, ее послушание благотворно подействовало на Фиранда. Он еще немного послонялся по залу, после сел в высокое кресло в центе зала, и устало откинулся на спинку. Все это время таремка молча разглядывала гобелен, расшитый сценой гнева Эрбата. В руках умелых вышивальщиц и ткачих, красная нитка будто ожили, запылали жгучими языками. Женщине хотелось взять один из них и затолкать Фиранду в глотку. После того пиратского нападения брата словно подменили, он сделался раздражительным по пустякам, отгородился от нее и больше не советовался. Катарина чувствовала себя отрезанной от его жизни, будто та пуповина, которая была меж ними, вдруг отсохла. Могло ли так статься, что одна пришмаленая борода тому виной? Таремка думала иначе. Не обошлось без советчиков, которые сказали Фиранду что-то настолько убедительное, что перевесило ее влияние. Знать бы кто да что...

- А теперь слушай мою волю. И не забывай об обещании молчать. - Лорд Ластрик помассировал переносицу, и продолжил. - В нынешний первый день недели я снова соберу Совет девяти, и дам Эйрату то, о чем он просит. И если выйдет, что твой проходимец врет, его ждет участь всякого лжеца - отрезание языка и виселица. А ты, раз заварила эту кашу, самолично принесешь Эйрату свои извинения. И будешь очень искусна в речах, потому что до тех пор, пока не заслужишь прощения - двери моего дома останутся для тебя закрытыми.

Катарине пришлось прикусить себя за язык, чтобы не поддаться искушению завязать спор. Гнев застил разум. Во рту стало солоно от крови.

- Ты больше никогда не станешь оказывать мне никаких "услуг", - снова заговорил Фиранд. - Я сам могу позаботиться и о семье, и о Тареме, иначе грош цена моему титулу. Не трогай моих писем, не смей подслушивать под дверьми. Не делай ничего, пока я не прикажу. Можешь и дальше бедноту кормить, если тебе в том забава есть, но не суйся в мои дела. И последнее...

Катарине сразу не понравилась слишком тяжелая пауза. Что еще потребует, от чего велит отказаться, если и так все отнял?

- Я знаю, что твой щенок тебе дорог больше воли, только в Замке на Пике ему отныне нет места. Нигде. Дай ему денег, сколько хочешь, но чтобы вечером им здесь и не смердело. Я сам выйду его выпроводить, так что не вздумай меня облапошить. А если решишь хитрить - пойдешь за ним следом, только уже без денег.

Катарина молчала. Брат словно подавлял ее, распял своей волей и одно его присутствие лишало возможности думать. Теперь главным было оставаться покорной, как ему желается, а решить, как распорядиться приказами, она успеет после, в уединении.

- Но, - лорд Ластрик выразительно посмотрел на нее, - я дам тебе повод унять свой гнев. Фраавег торопит с брачными обрядами между его девчонкой и Руфусом, а мне, признаться, охоты нет теперь брататься с дасирийцами. День другой пройдет - и от всего фраавегова войска останется горстка людей. Заведи с ним переписку. Ты и мертвого убедишь, если захочешь.

- Что мне писать ему, Фиранд? - деревянным голосом спросила таремка.

- Что хочешь, - отмахнулся мужчина, и огладил бороду. Она отросла, и, хоть стала короче прежней, вернула себе ухоженный вид. Фиранда это успокаивало, но от своей идеи отомстить та-хирцам он не отрекся. - Наплети ему с три короба - врать ты мастерица. Пиши, что, мол, Тарем в трауре и печали вместе с дасирийами, и не хочу устраивать пир, когда за стенами города помирают люди. Дочку его мы у себя оставим - они с Руфусом, сдается мне, ладят. А там поглядим, что поветрие вывернет.

- Оставляя ее в Замке на Пике, ты подтверждаешь намерения Ластриков взять девушку в семью и благосклонное отношение к Фраавегам, - решила вставить Катарина. Брат собирался стучаться свежей шишкой в то самое дерево, и часть таремки пыталась предостеречь его. Даже наперекор другой части, которая желала Фиранду провалиться к Гартису. - Если ты откажешься от брачного союза и в этот раз, народ будет роптать.

Фиранд наклонился вперед, поманил ее пальцем. Таремка подошла, отчего-то ожидая подвоха. Но брат лишь потрепал ее по голове - жестом, которым, обычно, ласкал своих собак. Катарина стерпела и это.

- Нет в Серединных землях человека, который бы отказался породниться с Ластриками. Даже если я приму и выкину отсюда сотню мокроносых облапаных Руфусом девок, за воротами Замка на Пике соберутся две сотни взамен прежних. Я бы и тебе кого нашел для брачных уз, только нет у меня человека, которого бы я так сильно ненавидел, чтоб отдал ему в дом тебя, дорогая моя сестрица.

- Тебе просто жаль со мной расставаться, дорогой мой братец, - ответила она, подражая его тону.

- А теперь - пошла вон с глаз моих, - резко бросил лорд Ластрик. - И чтоб вечером щенка здесь не было!

Катарина с радостью покинула зал. Длинная галерея казалась непривычно сырой и холодной. В Тареме который день шли дожди. В полукружиях зарешеченных окон ходили тучи. Факелы теперь горели почти круглый день, черня стены и бросая на них причудливые туманы теней. В одной из них Катарине померещилась мертвая Яфа - тень убитой царевны тыкала в таремку пальцем, а позади нее бурлила толпа разгневанных рхельцев. Катарина прошла дальше, но тени нагнали ее и здесь. Они безмолвно кричали, открывая свои пустые рты, и требовали: "Голову! Голову!".

Таремка спрятала лицо в ладонях и бросилась вперед. Остановилась только, когда ноги запутались в подоле и от падения ее спас вставший на пути Многоликий. Его лицо сквозь слезы казалось совсем бледным, как у мертвяка. Катарина отшатнулась.

- Госпожа моя, что за причина заставила тебя слезы лить? - Голос, сухой как всегда, такой же бесцветный, как его серая кожа. - Что мне сделать, чтобы слезы твои высохли?

Катарина беззвучно поманила его за собой. Теперь во всем Замке на Пике оставалось только одно место, где бы разговор их мог остаться никем не подслушанным. Старый ход, который нашел один из рабов, когда Фиранд затеял перекладывать камнем кое-какие части замка. Брату казалось, что они недостаточно надежны, и укрепить замок не только снаружи, но и изнутри - дело нужное. Когда раб нашел тайны ход, Фиранд плавал за много миль от дома, и весть нашла Катарину. Та, проверив все, последовала примеру прадеда, благо, что Многоликий любил исполнять приказания такого рода. Раб, на голову которого "случайно" свалился камень из кладки, отошел к Гартису, а у Катарины остался еще один собственный секрет. Теперь она гордилась своей предусмотрительностью. Ход петлял длинными лабиринтами подземелий и, в конце концов, выходил за стенами Замка на Пике, в горах неподалеку от побережья, заселенного рыбацкими поселениями. На всякий случай Катарина припрятала в потайном ходу несколько факелов, кое-какую одежду и золото. Оказалось, не напрасно

- Приглядывай, чтоб за нами никто следом не шел, - приказала таремка мальчишке. - И испарись, чтоб никто не видел, будто мы вместе.

Катарина нарочно не пошла в комнату, а сразу двинулась в сторону найденного лаза. Она не видела мальчишку, но чувствовала его присутствие. Так он будто нарочно говорил ей, что рядом. Катарина побродила по замку, сорвала злость на рабынях. Когда на пути встала сенешаль, засомневалась - а не приставлена ли та следить за ней? Может, давно уже плешивая баба по указке Фиранда ходила за ней невидимым надзирателем? Катарина не стала ее слушать: злая от слов брата, она отослала сенешаль к нему, велев больше никогда не тревожить ее. Ели брату охота над всем быть главным - пусть. Заодно, может, на своей шкуре почувствует, как оно - заниматься хозяйственной дребеденью. Катарина не сомневалась, что через десяток-другой дней он взвоет.

Вход в лаз давно сгнивший мастер-строитель умело спрятал меж двух выступов. На виду и в тоже время - неприметно, если не знать, где искать. Катарина прижала ногой плиту-рычаг и та осторожно щелкнула. Часть стены вошла внутрь, высвобождая сбоку узкий проем. Таремка вошла в него и подождала, пока Многоликий пойдет следом. Мальчишка не заставил себя ждать.

- Зажги факел, - скомандовала Катарина, сама тем временем нащупывая ногой внутреннюю плиту. Найдя ее, прижала - проход в лаз закрылся, погружая их с Многоликим в темноту.

Мальчишка несколько раз чиркнул кремнем, высек искру, и та живо перескочила на просмоленный факел.

- Тайное убежище Ластриков? - Многоликий осмотрелся, поднимая факел.

- Тайное убежище Катарины, - поправила она, и указала на стоящий тут же мешок. - Возьми немного серебра из кошеля и накидки.

Чтобы не заблудиться, она предусмотрительно нанесла на стены отметины. Идя по их следу, они с мальчишкой скоро оказались у выхода. В нос ударился запах дождя и моря. Катарина поежилась, завернулась в полы накидки, точно летучая мышь в свои крылья. Тарем заливал дождь, и Катарина не рискнула высовывать нос из грота, в который вывел их каменный лаз.

- Фиранд хочет, чтобы ты сегодня же покинул Замок на Пике, - сказала она, как только студеный ветер охладил голову. И дальше пересказала весь разговор. Не Многоликому, а себе самой, вслух повторила каждое слово. И снова разозлилась.

- И нет никаких способов заставить его передумать? - Мальчишка сложил ладони ковшом и выставил их наружу, дожидаясь, пока в них соберется дождь. А потом плеснул водой в лицо.

- Он и меня выкинет, если стану спорить, - покачала головой таремка. - Видал бы ты его рожу, понял бы, что спорить нет резона - все равно будет так, как его заду угодно, лишь бы мне назло.

Катарина присела на округлый камень, будто специально для того приспособленный, и потерла лицо, словно на коже осталась невидимая грязь.

- Когда Фиранду было почти два десятка лет, отец высек его за вранье. Как ребенка, а меня глядеть заставил, в назидание. Я попыталась вступиться - так и мне перепало поперек спины. Только меня родитель хлестал сильнее него, приговаривая: "Никогда не иди против воли хозяина этого замка, Катарина, не смей перечить тому, кто принимает решения. Два господина - все равно, что ни одного". У меня с тех пор так шрамы на спине и остались, а Фирандовы, будто бы, зажили без следа.

- Ты не говорила, что отец бил тебя.

- Так и не бил. То в первый и последний раз случилось, и после мы с ним не разговаривали.

- Кажется, госпожа моя, твой брат давно позабыл о том заступничестве. - Многоликий повернулся к ней, и кончик его мокрого носа зашевелился, словно у пытливой крысы.

- А, может, никогда и не помнил.

Воспоминания пришли не случайно. Катарина всегда старалась избавиться именно от этих. Рука отца с розгой, всей бурой от крови, его остервенелый взгляд и губы в пене, и слова. Все навалилось разом, лишая сил отмахиваться от позорных мгновений прошлого. Но почему сегодня?

Таремка смахнула морок прошлого. Не для того она тащилась сырыми пещерами, чтоб теперь предаваться воспоминаниям, словно столетняя старуха.

- Ты должен хорошенько запомнить эту дорогу, - начала она. Многоликий кивнул и присел у ее ног, прямо на холодные камни. Ирония - дикий волк, который с радостью отхватит хозяйскую руку, но в тоже время - самое близкое существо на этом свете. Катарина подумала, что в черные дни, когда пути вперед не останется, она попросит мальчишку убить ее - быстро и безболезненно, как он - она знала - умел. - Сегодня я, на потеху Фиранду, выставлю тебя из замка. Ты ступай к Ларо и пережди у него несколько дней - не для того я сняла ему комнат в самом дорогом борделе Тарема, чтоб он там жировал. Присмотри заодно, что щебечет наш соловей. Я дала блудливой мамаше столько золота, что ее шлюхам давным-давно пора ужу споить та-хирца и выведать у него все, что мне нужно. Только мамаша краты взяла, а толку - кошачьи слезы. Видать, девки ее не знают, каким местом работать, чтоб мужика разговорить.

- Прикажи - и он расскажет все, что нужно. - Многоликий незаметно для нее ловко достал кинжал, и повертел его на ладони, словно жонглер.

- Прибери от моего носа эту дрянь, - покривилась Катарина. - Он нужен мне живым. Мертвецы разговаривать не умеют.

- Я смогу его разговорить, - настаивали Многоликий.

Катарина видела, как он весь завелся от нетерпения. Слишком долго она испытывала терпением волка этого. Ему хотелось крови, хотелось заняться тем, что милее всего сердцу - убивать. Только Катарина не первый день на свет родилась, и кое-что понимала в людях. Особенно в мерзавцах вроде Ларо - пират лучше сдохнет, чем расскажет, где искать купца, которому продал принцессу. Если бы Катарина видела иную лазейку - стала бы тащиться с ним в Тарем, да еще так подставляться под гнев брата?

- Смотри, чтоб этого проходимца никто не пришиб раньше срока, - Катарина выразительно посмотрела на мальчишку.

- А после - дашь с ним позабавиться?

- После он станет лордом Эйратом, и тебе к нему не подступиться будет. - Сказала - и тут же напоролась на самодовольную ухмылку на бледном лице. Что и говорить - до рхельской царевны добраться было в разы сложнее, а еще сложнее - не попасться потом. - Фиранд снова все на меня свалит, ни к чему оно сейчас. Пусть живет поганец, сколько боги ему отведут.

"А сколько они отведут мне?" - подумала вдруг и невольно задрожала, словно позади уже стояли прислужники Гартиса с ржавыми косами.

- Не понимаю, госпожа моя, отчего ты его слушаешься, - пожал печами Многоликий.

- Кого? - не сразу поняла таремка.

- Фиранда. Бог он, что ли над тобой? Без тебя - так мигом все развалится, тут даже малоумному ясно. А если ему какая холера завтра засвербит и он тебя вышвырнет из дому просто так - на кого пенять станешь? Ты вон сколько для Ластриков сделала, не боялась рук замарать, а он только слюни горазд пускать и гневаться.

Сперва Катарине захотелось прикрикнуть на мальчишку, чтоб слова выбирал, но она передумала. Прав ведь, своей волчьей правдой прав. Что еще потребует Фиранд в обмен на свое величайшее дозволение оставаться жить в Замке на Пике? Пятки ему облизывать и зад подтирать? Или, может, за его шлюхами отхожие места чистить? Катарина никогда не думала о том, что станет делать, если придется перейти на свой хлеб. Как все знатные женщины Тарема, она обучалась наукам и письму, посвящая шитью лишь малую часть времени. Таремка не сомневалась, что любая крестьянка латает дыры лучше, чем она, и быстрее. Что уж говорить о пряже и прочем, к чему руки леди Ластрик никогда не прикасались.

- Ты никогда не думала, госпожа моя, что Фиранд хочет от тебя избавиться? - Многоликий принял ее молчание за согласие, и продолжал. - Вдруг, увидел наконец-то, что известно мне и тебе - ты умнее него, хитрее и не боишься замараться, если придется. Даже бестолковый Фиранд не мог не заметить твоего над ним превосходства.

Он совсем осмелел, видимо почувствовав, что за ее затянувшимся молчанием скрывается брешь. Стоит только разбередить ее - и каждое слово попадет в цель. Катарине нравились слова мальчишки, нравились его смелость и безумие.

Таремка ждала других слов, тех, которые не решалась произнесли вслух. Боялась, что вот-вот земля треснет и из мертвого царства вылезет покойный отец с пылающей розгой, и снова отхлещет ее, приговаривая: не думай поперек слова господина замка, не смей ему перечить. Но мысли возвращались к непроизнесенным речам с назойливостью голодных мух.

- Скажи, госпожа моя, разве не хотела бы ты стать хозяйкой всему? - Многоликий вскинул голову, и его бесцветные глаза налились алым туманом. - И стать Первой леди-магнат Совета девяти?

Арэн

- Милости, господин, пощади!

"Младше меня, только недавно щетина на щеках пробилась". В ногах молодого воина валялась мертвая женщина. Ее глаза навыкате смотрели на Арэна с ужасом. Одежда выдавала в ней крестьянку, а вот воин был одет побогаче - кольчуга, шерстяные штаны, сапоги с подбоем. Все в саже и грязное; Арэн сперва подумал, что парень отвоевал одежу разбоем, но слишком уж ровно тот держался. Должно быть, сынок кого-то из разоренной мелкой знати, по чьим землям дасириец ехал уже третий день подряд.

Дасириец застал воина в тот момент, когда тот пытался отвоевать у крестьянки дохлую курицу. Сейчас добыча лежала неподалеку от покойницы и от нее несло тухлятиной. Парень задавил несчастную бабу за мгновение до того, как Арэн отшвырнул его в сторону. Тот попытался замахнуться в ответ, но дасириец погрозил ему мечом. Парень угомонился, скис и принялся просить пощады. Жалкое зрелище.

В другое время Арэн не стал бы его трогать, но сейчас их окружили остатки крестьян, что когда-то возделывали эти земли, и Арэн чувствовал на себе их ждущие взгляды.

- Мамочка... Что с моей мамочкой... - пищал детский голос, и к мертвой крестьянке кубарем выкатилась маленькая девчушка. Ее голова была лысой, один глаз заплыл кровью, отчего казался ненастоящим, чужеродным на детском лице.

- Заберите ее, ради всех богов, - пророкотал Арэн.

Ребенка тут же уволокли дети постарше, кто-то из них потихоньку умыкнул и курицу. Парень продолжал молить о пощаде, но Арэн прервал его крики ударом меча. Хлестко, наотмашь рубанул, рассекая от плеча до груди. Металл кольчуги не выдержал натиска доброго артумского клинка. Клейма на нем налились алым, осколок огненной звезды в рукояти дернулся, будто ожил. Этот меч любил кровь, словно был выкован для того, чтобы пить ее ежедневно.

Парень, который до последнего верил, что ему даруют жизнь, всхлипнул, почти так же печально, как осиротелая девчушка. Его ноги подкосились, и молодой воин рухнул на мертвую крестьянку, поливая ее кровью.

- Поделом поганцу, - подбодрил кто-то.

- Верно сделал, господин,- подхватил второй голос.

Жидкий гомон голосов поддержал речи с одобрением. Впрочем, крестьяне скоро разбрелись, и кроме Арэна над покойниками остался стоять только сгорбленный старик со свежим гнойником на щеке. Зеленая сукровица сочилась из-под грязной кожи. Мухи - их оказалось бесчисленное множество вокруг! - мигом налетели на "лакомство", но старик не спешил прогонять их. Будто ему и дела не было.

- Хорошо ты сделал, господин, - сказал он, сильно шепелявя. - Она-то и так больная была уж, кашляла, как собака, откинулась бы до рассвета. Но ты верно поступил.

- Верно? - Арэн отвернулся, сорвал с мертвеца накидку и вытер ею меч. - Может, его дома жена ждет на сносях, и теперь она с голоду помрет, потому что какому-то дасирийцу вздумалось суд судить самовольно.

- Поздно вздумал жалеть, не для того тебе меч-то даден, чтоб ты им траву косил. Если сила есть, нужно ею разумно распоряжаться, а боги потом сами решат, кому надобно было первее сдохнут. Ты вон, погляжу, жив и здоров, и зараза тебя не берет отчего-то, значит, нужен ты им. И больше этой бабы нужен, и говна этого, чтоб его харсты поперек драли. - Старик все-таки разогнал мух шлепком, и поплелся восвояси.

Возвращение в родные края было тягостным. Дасирию поливало ненастье. Сперва дождь, холодный и колючий, словно с неба сыпались зубы снежных львов. Потом пустился град, но дасирийцу посчастливилось переждать его в лесу. Затем пришли туманы, густые и серые, будто забвение. Иногда Арэну начинало казаться, что боги сыграли с ним злую шутку, сбили с пути, и вместо родных земель повернули в сторону Края. Туда, где за непроглядной пеленой тумана заканчивался Эзершат.

Небольшие свободные города, что всегда жались к границам Дасирийской империи, погрязли в разрухе. Не случалось такого дня, чтобы Арэну не встречались беглецы. Они собирались в небольшие группы по десятку человек и шли наобум. Несколько раз Арэну приходилось мечом отстаивать своего коня, которого голодные крестьяне принимали за лакомый кусок пищи. Обычно, хватало одного или двух убитых голодранцев, чтобы у остальных пропала охота зариться на чужую лошадь.

А еще были мертвецы. Много. Они лежали вдоль дорог, иногда болтались на деревьях, подвешенные то за руки, то за ноги. Целыми гроздьями, словно урожай для Гартиса. Арэн не знал, кто вешал несчастных, но подозревал, что причиной тому было мародерство. Обезумевшие от голода и страха люди теряли человечность. Однажды дасирийцу встретилась совсем юная девушка. Она сидела спиной к тракту, и Арэн не сразу рассмотрел, чем занята дасирийка, видел лишь, как она медленно поднимает и опускает руку, с зажатым в ней камнем. Объехав, дасириец увидел, что девушка колотит голову мертвого младенца. Должно быть, он умер уже давно: маленький череп лопнул, и крови почти не было. Девушка повернулась на Арэна, улыбнулась, закашлялась громко и протяжно, как все те, кого взяло поветрие. Дасириец хотел было избавить несчастную от страданий, но передумал. Скоро и она пойдет к Гартису.

Потом на дороге встал город. Арэн помнил его: некогда, центром ему служила крепость, самая высокая в этих краях. Ни пике ее всегда гнездились облака. Отсюда до дасирийской границы оставалось всего полдня пешком. Город пал. Его ворота были распахнуты настежь. Из них сочились гнилостный смрад и копоть. Арэн не стал заезжать внутрь, но стоило отъехать на несколько сотен шагов, как его нагнала группа вооруженных всадников. Брони на всех четверых давно нуждались в чистке, на руках двоих засохла кровь, голову третьего перевязывала грязная тряпка, из-под которой сочилась желтоватая сукровица.

- Куда путь держишь, господин? - спросил один, самый старший их четверки. Выглядел он заправским разбойником, даже лошадь под ним косила на Арэна голодным взглядом.

- Домой следую, давно меня здесь не было, - ответил дасириец как можно спокойнее. Ругаться с бравой четверкой смысла не было. Если дело все ж дойдет до мечей, то дасириец был склонен оставить победу за собой. Всадники выглядели людьми, приученными держать меч, но вряд ли хоть кто из них обучен чему-то большему. Должно быть, дезертиры из городской стражи, про себя решил Арэн.

- Меч у тебя сланый. - Тот, что с раной на голове, кивнул на клинок Арэна.

Сейчас меч покоился в ножнах, пристегнутых к седлу, и дасириец на всякий случай положил ладонь на рукоять.

- Подарок, - ответил коротко.

- Дай-ка нам поглядеть на диковинку, а то мимо города едешь, а показать заморские чудеса жадничаешь.

Разбойник потянулся было к рукояти меча, но Арэн отвел коня в сторону, и ладонь незнакомца поймал только воздух. Ему это не понравилось. Он кивнул остальным, и четверка резво окружила Арэна со всех сторон. Двое тут же достали мечи, третий выудил из-за плаща кинжал, у четвертого не нашлось ничего, кроме кухонного ножа. Арэн внутренне покачал головой. Злость сжирала его, словно мучимый многовековым голодом зверь. Но дасириец старался не поддаваться, хоть эта четверка заслуживала наказания.

- Ступайте свой дорогой, - предупредил он. Меч нарочно не вынимал, чтоб дать дуракам шанс. - Помолитесь лучше в храме, чтобы боги послали всем нам избавление, и тогда на ваш век хватит диковинок, чтоб на них таращиться.

- Ты бы, праведник, свои речи со служителем каким обсуждал, а не нам тут заливался, - озлобился тот, с раной на голове.

- С дороги, отребье, - погрозил Арэн. Меч выскочил из ножен, будто только того и ждал. Рунические плетения на клинке жадно переливались.

Разбойников зрелище насторожило. Двое увели коней в сторону. Арэн чувствовал, что надолго его не хватит - великий меч был тяжел для одной руки, но второй дасириец правил лошадью. На всякий случай плотнее сжал коленями бока мерина.

- Эка ты прыткий какой, твое господское величество, - пророкотал разбойник с разбитой головой и погрозил дасирийцу мечом.

Арэн почти не помнил, как они схлестнулись. Кто ударил первым - они или он сам, вспоминалось смутно. Мечи скрещивались, высекали скрежет и кровь. Когда Арэн пришел в себя, он уже стоял на земле, двумя руками перехватив меч, и озираясь вокруг. Рядом дергался предсмертными судорогами последний из четверки, остальные бездыханными лежали в лужах собственных потрохов. Рядом же хрипела и слабо стонала разбойничья лошадь - дасириец помнил, что хватанул ее по ногам, чтоб выбить всадника из седла. Арэн подарил ей милосердную смерть. Взгляд полуживого разбойника молил о том же, но дасириец обошел мужика стороной, позвал свистом коня и вскоре скакал прочь от тех мест.

Глядя на мертвого молодого воина, дасириец вспоминал разбойников. Так ли сопляк заслуживал смерти, как они? Парень просто хотел есть, как все вокруг.

- Господин, господин... - Из-за кустов всунулась перепачканное лицо осиротелой девчушки. Следом появилась и она сама, держа подмышкой курицу, а в ладонях - оторванную от нее же ногу. - Это тебе.

Девушка подскочила к нему и сунула мясо Арэну. Дасириец посмотрел сперва на куриную ногу, потом - на девочку.

- Как тебя зовут? - спросил зачем-то. Какая разница, как ее назвали родители? Скоро и она умрет, если не от поветрия, то от голода или руки очередного мародера.

- Марша, господин, - ответила та. Она покосилась на мертвую мать, подошла к ней и погладила по волосам. Голова покойницы свесилась, холодные глаза уставились на дочь, будто бы в последней попытке насмотреться на свое дитя.

Арэн забрался в седло, сунул меч в ножны, пристегнутые к седлу.

Он чувствовал взгляд в спину, и не мог не остановиться. Девочка смотрела на него, прижимая к груди тухлую курицу, и плакала одним здоровым глазом. Дасириец дернулся, когда в голове вспыхнуло видение сына, которому не суждено было родиться. А девчушка, словно почувствовав мысли дасирийца, посеменила за ним. Босые ступни вязли в грязи, замешанной на крови умершего воина. Она дрожала, но отчаянно спешила за ним.

"Каждого ребенка будешь в седло тащить?" - зло пожурил внутренний голос. Арэн послал его в зад и, когда девочка оказалась рядом, протянул руку, легко поднял в седло. Марша весила удивительно мало, дасирийцу показалось, что даже его годовалый брат тяжелили руки больше, чем чумазая сирота.

- Выбрось эту курицу, Марша, - велел дасириец.

- Это еда, - упрямилась девочка.

- Плохая еда, от которой ты умрешь. Я дам тебе другую.

В продуктовом мешке еды оставалось в лучшем случае на день-другой, но, если Госпожа удача улыбнется, к завтрашнему полудню они поедут уже по западным границам Дасирийской империи. Путешествуя, Арэн старался слушать все, о чем говорили люди. Суеверный страх по-прежнему был силен во многих сердцах, и даже поветрие не пугало крестьян сильнее близости Шаймерских земель. Западные границы, те, что выходили к морю, и часть которых Арэн получил в приданное от своей первой жены, оставались более-менее спокойными, хоть поветрие добралось и туда. Арэн старался не думать о том, что его замок и все прилегающие деревни могут оказаться разграбленными. Вероятно, так и сталось: разве под силу удержать порядки двум женщинам, одна из которых в летах и вечной скорби по умершему мужу и сыновьям, а вторая - малолетняя карлица? Арэн надеялся, что обоим хватит смекалки запереться в замке и удерживать его малыми силами. Если, конечно, поветрие не просочилось в его стены и не начало свою жатву. Вестей из Иштара было и того меньше. В этой части дасирийских земель почти не встречалось беглецов из столицы, а те, что рискнули продвинуться на запад, ничего не знали ни о военачальнике Шааме-старшем, ни о том, взял ли он императорский замок.

Богиня удачи шла с дасирийцем об руку. Она распогодила хмурые небеса, солнце быстро высушило землю, и дальше конь скакал резвее. Дасириец делал привал дважды: первый раз у реки, чтобы девочка могла искупаться, и второй раз - не ночь. Несколько часов отдыха костям и сна - голове. Девочка молчала почти все время, словно боялась, что стоит сказать лишнего - и ее бросят. Арэн завернул ее в свою сменную рубашку и накидку. Согревшись, Марша спала в седле, даже когда конь шел галопом. Дасириец насчитал четыре шрама на ее лысой головенке и два широких шрама на плечах, словно кто-то хотел снять с нее кожу. Девочка никогда не жаловалась, только потихоньку просила остановить коня, чтобы отойти по нужде.

Солнце еще не успело выйти в зенит, когда они выехали к западным землям. Здесь, словно в насмешку над мраком, который сеяло поветрие, погода была солнечная и теплая, и ветер приносил запах моря и водорослей. Даже Марша оживилась, высунулась из убежища накидки и с интересом разглядывала пустынные земли. Здесь почти не было поселений, только редкие островки зелени, между которыми простилался бесконечный песок.

Но чем дальше конь нес всадников, тем печальнее становился пейзаж. Запустелые деревеньки, ставшие оазисом для трупных мух, гудели за сто шагов, словно предупреждали путников не соваться на чужой пир. Торговые пути занесло песком: из волнистых насыпей, словно отростки ужасных растений, торчали руки и ноги мертвецов. Дасириец посадил девочку лицом к себе, и велел не смотреть по сторонам. В тот вечер они съели последнюю лепешку и кусок сыра, но в бурдюке еще оставалась вода, а в тряпичном кульке - немного засахаренных фруктов. Чтобы не терять зря времени, дасириец не стал делать привал на ночь. Девочка спала в седле, время от времени вскидываясь от страшных снов. Едва горизонт покрылся серой рассветной дымкой, Арэн увидел вершину Замка всех ветров. Длинные хищные пики, в обычные дни украшенные его стягом, теперь были голыми. Это могло означать поражение... или не означать совсем ничего. Арэн пришпорил коня.

Дальше земли превратились в одно сплошное пожарище. Деревни, некогда подчиненные Арэну, горели, испуская гарь и вонь. Дасириец старался держаться от них подальше - крестьяне, одурманенные страхом и безнаказанностью, запросто могли посадить на вила и его, и девочку. На всякий случай он приказал ей кашлять часто и громко, и сам делал так же. До замка оставалось совсем немного, но конь выдохся и едва волочил ноги; приходилось надеяться, что животина дотянет их хотя бы до ворот замка.

Так и случилось. Мерин упал, не дойдя каких-нибудь пару сотен шагов. Дасириец прицепил меч за спину, взял Маршу на руки и поспешил к родным воротам. Даже беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы заметить у стен множество утыканных стрелами трупов. Судя по одежде, покойники были и из крестьян, и из воинов личной охраны Замка всех ветров.

Стоило Арэну подступиться к воротам, как с замковых стен высунулось несколько голов и десяток луков, со стрелами на тетиве.

- Убирайся прочь, доходяга! - рявкнул мужской бас.

Арэн улыбнулся. Лаарк, капитан его стражи, единственный человек, которому дасириец мог доверить охрану своего дома. Старый черенок, несмотря на свои почтенные седины и отрубленную по локоть руку, мог дать фору всякому молодому воину, а ум его оставался острым. От Лаарка Арэн узнал несколько ударов мечом, из тех, которые знатным господам не положено применять в четной битве. Разучивая дасирийца техникам, старик плевался и говорил, что в сече, где на одного воина идет десяток врагов, всякий прием хорош, который сохранит жизнь, и положит сучью голову.

- Господина своего не признал, Лаарк? - Арэн спустил девочку с рук, и, задрал голову, прикрываясь ладонью от слепящего солнца.

- Господин мой сгинул, а ты, сучий потрох, еще раз его прах потревожь, так схлопочешь железа в глотку.

- Приятно, что ты так печешься о моем прахе, но если не впустишь меня сейчас же, так скоро и взаправду будешь хоронить.

Лаарк высунулся с замковой стены всей грудью, долго всматривался вперед.

- Скажи-ка мне, господин, как звать твоего третьего брата? - переспросил он

Арэн засмеялся, мысленно похвалив старика за предусмотрительную осторожность. Видать, именно она и сохранила замок целым.

- Нет у меня третьего брата, - устало отозвался дасириец. - Второй есть, Пяти лет отроду, Даиром зовут. Зато сестер без счету. Помниться, когда меня харсты с родной земли несли, жена отцовская на сносях была, может, она третьего мальчишку и дала.

Арэн мог спорить, что услышал его довольное: "Живой кобелина треклятая!", и после старик велел ему ступать туда, где можно "обойти". Дасириец сперва растерялся, не очень понимая, о каком месте толкует старик, но после вспомнил, что перед самым своим отъездом они советовались, в каком месте лучше сделать заслон для единичных вылазок, если замок возьмут осадой. "Быстро они ее приспособили", - подумалось ему.

- Твой дом? - пропищала девчушка, когда Арэн повел ее вдоль стены.

- Мой, - кивнул дасириец.

- Большой, - резонно заметила Марша, и покрепче взялась за его ладонь.

Когда-то, когда Арэн только вступил в права хозяина Замка всех ветров, по его приказанию вокруг стен вырубили весь кустарник и деревья, чтобы область у стен хорошо просматривалась, но в том месте, где было решено делать лаз, нарочно выложили часть фальшивой стены, чтобы спрятать ход. Она отходила вбок, а потом снова примыкала к стене, образуя ничем неприметную петлю. Именно внутри этой петли и планировали сделать лаз.

Дасириец остановился у нужного места, надавил ладонями на камни, выискивая фальшивый заслон, но ничего не произошло. Он пробовал снова и снова, пока за стеной не послышалась возня и лязг. А потом стена дрогнула, задребезжала, будто отражение на воде, пошла рябью и растворилась, оставив по себе арочный проход. По своду арка вся пестрела магическими рунами. Марша опасливо потянулась к дасирийцу, когда из проема высунулся Лаарк. Его лицо заметно осунулось, будто капитан стражи не спал уже несколько дней.

- Живой-таки, господин, - сказал он и поторопил Арэна поскорее заходить. Стоило дасирийцу пройти под аркой, как Лаарк тронул ладонью гранитный полукруг, вмурованный в камень - пустота в арке задрожала и снова наполнилась камнем. - Твоя жена придумала чародейство, - тут же пояснил капитан. - Я, признаться, сперва сильно против был такого чудачества, а вот ведь как складно вышло.

Тут он будто бы опомнился, встал на одно колено - а вместе с ними и маячившие позади дозорные - и отдал Арэну положенные почести. Дасириец велел ему подняться.

- Я соскребу с себя пыль и пристрою... - дасириец покосился на девочку, - ... Маршу, а после жду тебя со всеми положенными докладами.

- Как прикажешь, господин. - Капитан стражи виновато поскреб редеющую седую шевелюру. - Ты, господин, прости, что не признал. До нас нынче вести дошли, что сгинул ты в Сьёге, мы уж и оплакать тебя успели. Отец твой вон чего с горя-то удумал...

У Арэна на отцовский счет было иное мнение, но говорить о нем вслух не стал. Незачем всем знать, что Шааму-старшему сыно́вья жизнь никогда так свет не застила, чтоб за нее в полымя лезть.

Внутренний двор наводнили охапки со стрелами, мечи, аккуратно сложенные копья. Под чанами с водой потрескивали костры.

- Поливаем отребье кипятком, - пояснил Лаарк, - чтоб не лезли на стены. Правда, после того, как госпожа Халит проказу учинила, голодранцев как ветром сдуло. Большая она выдумщица, господин Арэн.

- Что за проказа? - Арэн поймал себя на мысли, что напрочь забыл лицо своей второй жены - малолетней карлицы Халит. В последний раз, когда они разговаривали, девочка с упоением рассказывала о том, как велика ее радость от изучения магических наук. Мастер-волшебник и мастер-аптекарь, которых Арэн нанял специально для ее обучения, в один голос твердили, что девочка не по годам развита и способна сверх всякой меры. Тогда дасириец пропускал их слова мимо ушей - чего только не скажешь, лишь бы выпросить еще золота, но теперь, слушая рассказ капитана, готовился изменить мнение.

- Госпожа Халит из всякого хлама дракона сотворила. Не взаправдашнего, но, пусть меня гром побьет если брешу - один в один, как настоящий. И чешуйки на нем - все одна к одной, так и поблескивали на солнце, точно из железа какого отлитые. И пар из ноздрей самый что ни на есть взаправдашний, даром, что зверюга огнем не плевалась. Вот голота как такое чудище увидела над замком - мигом разбежалась. Половину-то по моему приказу в спину стрелами догнали, а остальные ушли, чтоб их костьми хартсы в ши-пак играли! Дней пять с того времени минуло - никто не суется. - Тут он крякнул, довольный. - Шельма, а не девка, как станет истории заливать, так солдатня мигом подбоченивается, про невзгоды забывает.

Арэн с трудом узнавал в словах капитана ту угрюмую карлицу с крупной головой и расплющенными губами. Халит, которую он знал, скорее просидела бы в темной мастерской в окружении колб, книг и мышей, чем стала бы развлекать воинов байками. А так ли он знал ту карлицу? И хотел ли узнать?

- А где дракон? - Марша с любопытством озиралась по сторонам, но пальцы ее еще крепче держали ладонь Арэна. У дасирийца даже пальцы занемели от такой отчаянной хватки, но отнять руку он не смел.

- Нет его больше, - сказал Арэн первое, что пришло в голову, и снова обратился к Лаарку: - Сколько людей поветрие забрало?

- Десятка два уже, господин. Госпожа Тэлия велела приспособить несколько амбаров под лечебницу, туда всех и отправляем, кого Хохотунья взяла.

- И сколько больных сейчас? Выздоровел хоть кто? - Арэн чувствовал ответ заранее, но не мог не спросить, надеясь на добрые вести.

- Десятка три, господин. - Мужчина сжал ладони в кулаки, словно готов был хоть сейчас выйти с болячкой в кулачный бой. - Никто не вылечился. Госпожа Халит будто бы варит какие-то снадобья, от них у больных жар спадает и мучаются меньше, только мрут все равно. А еще она мазь сделала и всем раздала, и наказала, чтоб мазались ею, тут, тут и тама, промеж ногами. - Капитан указал на шею и подмышки, последнее место показывать не стал.

- И помогает это?

- Да как сказать-то, - мялся капитан. - Вот уже третий день ею тремся все, как полоумные. Сегодня с рассветом еще одного в лечебницу отнесли, а он той мазью и жопу подтирал. С другого боку, раньше мы и по трое за день выносили. Кто его знает, господин, помогает мазь от недуга или нет. Я тебе так скажу - воины спокойнее сделались, не бунтуют и то хорошо. Не хотелось бы мне своих вешать за смуту.

Они поднялись по ступенькам до главных дверей замка, которые предусмотрительно открыли. Прислуга - Арэн не насчитал и половины от того числа, которое помнил - выстроилась неровными рядами и как-то вяло приветствовала его. На лицах их читалось недоумение, удивление, усталость. Все, что угодно, кроме радости от возвращения хозяина. Да и с чего бы им радоваться? Не зря же прозвали Арэном Кровавым.

Первой ему на встречу вышла Тэлия. Одетая в простое шерстяное платье, подвязанное передником и поясом с мешочками, она больше походила на прислужницу, чем на хозяйку замка. Под ее глазами лежали тени, губы потрескались и кровоточили, а волосы она спрятала под косынку. Женщина поклонилась.