Шаманы крови и костей

Многоликий

- Что это за странный запах, госпожа моя? - Многоликий принюхался, непроизвольно вытянув голову, а после и вовсе выставил язык, точно змея.

- Кокосовое молоко, - улыбнулась леди Ластрик и потрепала его по голове. - Здесь, говорят, даже скотина им доится. Тебе не нравится?

Многоликий пожал плечами.

- Если и на вкус такое сладкое до оскомины, так пить стану только, если ты прикажешь.

Она собиралась то-то ответить, но их прервал капитан галеры. Судно называлось "Дикий кит", было грузным и его брюхо под тяжестью товаров просело в воду на две трети. Два ряда гребцов мерно поднимали и опускали весла, послушные ритму барабана. Очень скоро даже сердце Многоликого стало стучать ровно в ритм: бам... бам... В первые несколько дней плаванья Многоликому казалось, что их потопит первый никчемный шторм. Когда на третий полдень пути небо заволокло тучами, а вода закипела штормом, мальчишка поверил, что скоро всех их ждет рабство Одноглазого. Но так не сталось. Острый нос галеры разделывал волны, словно заправский мясник свиную вырезку. Вода заливала палубу, хватала гребцов, в тщетных попытках отвоевать их у цепей, которыми те были пристегнуты к лавкам. Скоро ненастье притихло, и галера продолжила путь, неспешная, как затяжелевшая женщина. С того дня и до самого Та-Дорто погода баловала их ясными деньками и попутным ветром. Огромные паруса, как близнецы похожие друг на друга, надувались и спадали, словно животы невидимых зверей. Многоликому до зуда хотелось взобраться на одну из мачт и поглядеть, действительно ли диковинный остров из моря похож на сапог, но Катарина строго-настрого наказала не отступать от нее ни на шаг. И мальчишка не смел ослушаться: хоть ее недовольство стухло, Многоликий все еще не был уверен, что госпожа простила ему промашку с бастардом. Он и сам не мог понять, где сплоховал, и оттого постоянно злился на себя. Как не заметил слежки? Как не разгадал невидимого последователя, который так ловко их выследил? Чем больше мальчишка думал об этом, тем мрачнее становился. Приходилось из шкуры лезть, чтоб не показать Катарине свое истинное настроение. Но с каждым днем для скоморошества приходилось прилагать все больше сил. Однажды, он чуть было не сорвался на нее, но вовремя вспомнил, что на корабле ему некуда будет уносить ноги, случись госпоже разгневаться. Не найдя занятия более интересного, чем рассматривать море, Многоликий целыми днями сидел в задней части галеры и пялился в воду. Иногда ему казалось, что он видит в ее глубинах золотые крыши дворца Велаша, а иногда - его единственный водянистый глаз.

Сойдя на сушу, Многоликий долго не мог заставить себя заново почувствовать под ногами землю, а не колышущуюся палубу. Мальчишке казалось, что все вокруг только то и делают, что потешаются над его нескладной походкой. Он глотал злость, но послушно следовал за Катариной, словно вторая тень.

Та-Дорто оказался велик. Одна только береговая линия - золотой песок, весь в сухих водорослях и диковинных ракушках - тянулась на добрую милю вперед, и только потом встречалась с влажными джунглями. После прохладного Тарема, солнце пиратских островов казалось божьим благословением.

Катарина купила в Гильдии сопроводителей десятерых наемников, которые, как только галера встретилась с берегом, окружили ее тесным кольцом. Многоликому здоровяки казались бесполезными; в первый же день он высмотрел уязвимые места у каждого: один небрежно застегивал доспехи, отчего меж двумя железными пластинами нагрудника всегда оставалась брешь, другой весьма неумело скрывал дрожащие пальцы, третий оказался близорук... С одной стороны мальчишке льстило, что разделаться с десятком не составило бы большого труда, если только они не наваляться все разом, а с другой - раздражало неверие Катарины в него самого.

- Моя галера задержится на Та-Дорто еще дня на три, госпожа, - сказал капитан "Дикого кита". - Как и уговаривались, я буду ожидать вас.

- Благодарю, капитан. - Катарина позволила себе самую ничтожную улыбку из всех, которыми располагала.

Многоликий справедливо полагал, что видел все из них, и та, которую госпожа подарила капитану означала: "Дождешься меня, куда ж тебе деваться без моего золота". Они путешествовали инкогнито, как брат и сестра. Даже если капитан не поверил ни слову из басни, что Катарина состряпала буквально на ходу, он охотно поверил кошельку, набитому кратами. Проверенным жестом мужчина взвесил его на ладони и тут же сунул за пазуху, предлагая себя, свой корабль, команду и сердце в придачу. Так было в день их первой встречи. Теперь же капитан позволил себе не такой услужливый поклон. Несмотря на начало торгового сезона, Многоликий насчитал всего шесть кораблей, два из которых не были обозначены гербами или стягами какой-то из держав, а, значит, могли принадлежать только пиратам. Капитан галеры, вернее всего, решил, что богачке некуда будет деваться, кроме как идти к нему на поклон. А Катарина, судя по ее улыбке, поняла его намерения. Гордячка, она скорее дала бы оторвать себе руку, чем стала упрашивать просоленного морем дурня, смилостивиться и доставить их обратно в Тарем.

- Я бы хотел точно знать... - начал было капитан, но Катарина показала ему спину.

- Если хочешь, госпожа моя, я перережу ему глотку, - шепнул мальчишка, как только они отошли на достаточное расстояние.

- Этот идиот не заслуживает большего, - признала она, - но он известный в Тареме капитан, один из немногих, кого уважают местные головорезы. С ним у нас будет больше шансов выбраться отсюда живыми. Та-хирцы не тронут нас здесь, но после торга, когда галера выйдет в море, ничто не удерживает их от того, чтоб в придачу взять корабль, золото и рабов. - Тут она снова потрепала его по волосам - жест, в котором угадывалась хозяйская благосклонность. - Постарайся никого не задрать, а то еще до заката нас вздернут на первом же суку. Я могу глотку порвать, рассказывая, кто я есть на самом деле, но здесь титулы моего брата стоят столько же, сколько песок под нашими ногами.

Слова она дополнила выразительным взглядом. Сейчас, после затяжного плаванья, когда рядом с Катариной не было горничных и рабынь, женщине приходилось самой приводить в порядок лицо. И пусть она подходила к этому делу почти, как к ритуалу, лицо ее больше не выглядело таким холеным, как в Тареме. Вокруг глаз расселись мелкие морщины, на щеках проступили светлые пятна. Теперь она была просто немолодой женщиной, которая всеми силами старалась удержать беглянку-молодость.

- Поспешим, - поторопила таремка. - У нас много дел и мало времени.

Когда они окунулись в джунгли, в голове мальчишки стало тяжело от обрушившихся на него запахов. Пряные, сладкие, горькие, замешанные на густых ароматах молодых листьев и сырости. Земля липла к копытам лошадей, а птицы, завидев незваных гостей, взялись хлопать крыльями и недовольно щелкать крючковатыми клювами. Многоликий подобрал несколько причудливых ярких перьев, и сунул их в заплечный мешок.

Стоило проехать дальше в джунгли, как деревья расступились, пропуская путников, точно гостеприимная хозяйка. В ноги лошадям бросилась тропа - извилистая лента, посыпанная песком и щедро утоптанная множеством ног. Многоликому хотелось спросить, как здесь могут проходить тяжело груженые обозы, но Катарина опередила его.

- Для караванщиков есть другой путь, на котором иные законы. Покупателям здесь рады куда больше, потому у нас свой почет. Но ты все равно не забывай держать глаза открытыми.

Мальчишка кивнул, до боли сжав челюсти. Каждый раз, когда таремка говорила так, ему хотелось схватить ее за волосы и приставить кинжал к горлу. Сцедить пару капель крови, прежде чем увальни вокруг Катарины поймут, что сталось. Уж тогда бы она перестала постоянно тыкать в то, о чем не имела понятия. Но мальчишка продолжал быть тем, кого в нем хотели видеть - послушным щенком, которого можно так и эдак трепать по шерсти, и журить себе на потеху. В конце концов, он принес клятвы, и собирался исполнять их, пока в том будет выгода. Его кормили и поили вдосталь, а за спиной всегда были неприступные стены Замка на Пике. Если братья захотят подобраться к нему на расстояние удара, им придется изрядно поломать головы над тем, как попасть внутрь неприступного каменного схрона. Многоликий мысленно скорчил рожу своим преследователям, будто те стояли перед ним.

Где-то над головой недовольно пискнула растревоженная птаха, напоминая мальчишке об убитой царевне. Она была совсем юной, но насквозь испорченной. Большая часть времени ушла на то, чтоб пробраться во дворец. Днями напролет ходить вокруг да около, каждый раз примеряя то личину попрошайки, то "лицо" странствующего пилигрима, а то и девушки-цветочницы. Каждый день к стенам дворца приходили десятки торговцев, что доставляли к царскому стол масло, сыры, вина, муку... Товары осматривали пристально, но когда длинная вереница походила к концу, даже стражники уставали и переставали заглядывать в каждую бочку и каждый мешок. Чем Многоликий и воспользовался. Еще пара дней ушла на то, чтобы присмотреть подходящий караван, которые с приходом тепла, все прибывали и прибывали. Выбрав иджальского торговца засахаренными фруктами и прочими сладостями, Многоликий улучил момент, и схоронился в одном из глиняных сосудов, перед этим наполовину опорожнив его. Вязкая сладкая дрянь, напоминала густо сдобренную орехами сметану, и с охотой приняла его. Случись что - всегда можно будет нырнуть в нее с головой. Многоликий не знал, сколько прошло времени, прежде чем дошел черед и до обоза иджальского торговца. Мальчишка слышал, как смотровой велел торговцу открыть несколько бочек. Скрипнули поддернутые лезвиями топоров крышки, бряцнули крышки на глиняных горшках, недовольно заворчал торговец. Когда телега тронулась, Многоликий понял, что перестал чувствовать ноги. Он попробовал пошевелить пальцами, но вязкая масса свела на нет все попытки. Пришлось стиснуть зубы и ждать, пока носильщики перенесут все добро в амбары и кладовые. Когда все стихло, Многоликий скинул крышку и, с трудом превозмогая боль - от каждого движения его сводила судорогой - выбрался наружу. Какое-то время он просто лежал, не в силах пошевелиться. И только много позже, размассировав затекшие ноги, смог как следует осмотреться. Глаза к тому времени привыкли в темноте, и мальчишка без труда рассмотрел вокруг высокие стеллажи с бочонками, балки, на которые были нанизаны длинные колбасные ленты, полки с соленьями и сырами. Спутниками шуму от его осторожных шагов, был назойливый мышиный писк. Многоликий старался не обращать внимания на зудящую кожу, кое-как обтерся, чем попало под руку, и поужинал соленьями в прикуску с сушеными грибами. Закусив мочеными яблоками, мальчишка забрался в угол, туда, где его скрывали высокие козлы, на которых разложили сыровяленые свиные окорока.

Многоликий не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он уснул и вообще попал в амбар, но когда дверь отворилась, встрепенулся, осторожно выглядывая из своего убежища, стараясь не попасть в свет факела. Огромный толстяк почти полностью загородил собою проход, и Многоликий терпеливо дожидался, пока тот подойдет ближе. Мужик осветил факелом кладовую, и шагнул в сторону козлов, за которым прятался Многоликий. Мальчишке даже показалось, что тот почуял неладное, но толстяка интересовал только окорок. Улучив момент, когда мужик повернутся спиной, мальчишка выскользнул из своего убежища, бесшумно нагнал толстяка на полпути к выходу, и вскочил на спину. Пока толстяк непонимающе мычал, мальчишка свернул ему шею. Тот так и свалился рожей в пол, поднимая тучи пыли. Многоликий едва нашел силы, чтоб оттащит тушу покойника в самый дальний угол, и после прикрыть ее мешками с мукой и крупами. И только потом покинул свое убежище. Он долго петлял коридорами, прежде чем нашел комнату для прислуги. Внутри, занятая штопаньем, сидела только одна рабыня. Она подслеповато щурила глаза в тусклом свете лучины и, стоило мальчишке переступить порог, окликнула.

- Закри, сучье вымя, где тебя харсты носят с самого утра?!

"Она приняла меня за кого-то другого", - сообразил Многоликий, и что-то невнятно бросил в ответ. Тем временем женщина швырнула ему под ноги рубаху, штопаньем которой была занята мгновение назад, велела переодеться и ступать вычищать котел. Мальчишка выполнил все в точности. Вечером, когда рабы разбредались спать, он потихоньку затерялся в сырых коридорах и какое-то время петлял по их темным лентам, пока, наконец, не выбрался в галерею, всю испещренную коридорами и лестницами. Он вспоминал, о чем шептались невольники, каждое слово, которое давало хоть малую указку, где искать покои царевны.

Однако же, удача улыбнулась ему.

На одном из этажей, он услыхал шорох. Боясь быть найденным, мальчишка спрятался за стойкой с бутафорскими золочеными мечами, и вскоре увидел его. Тень крадущегося дрожала в неспокойном свете факела. Фигура, вся в темном, точно летучая мышь, ловко шмыгнула к факелу и неуловимым движением плеснула что-то на пламя. На какое-то время, когда тьма стремительно расползлась по коридору, Многоликий потеря шпиона из виду, но нашел его по звуку шагов. Кем бы они ни был - вором ли или убийцей, его мастерство не шло ни в какое сравнение с уловками братьев Послесвета. Многоликий последовал за фигурой, полный почти детского любопытства разузнать, кто еще может шастать в стенах царского дворца. Если выйдет выведать что-то интересное, Катарина будет довольна. Шагов за пятьдесят, фигура остановилась, едва различимая в темноте, и Многоликий расслышал короткий звук. Будто стучались в дверь - два быстрых удара, и два - с паузами. Не иначе условленный сигнал, решил мальчишка. Сразу после них темноту разрезал неясный луч света, что выбивался из приоткрывшейся двери.

- Отчего ты так долго? - раздался капризный девичий голос. - Я уж все глаза проглядела, все слезы выплакала.

- Моя роза не должна плакать, - отвечал чуть хрипловатый голос. - Мне показалось, будто за мной шел кто-то, пришлось попетлять малость, проверить.

- И что? - спросила девушка. Ее прозрачная ночная сорочка не скрывала тонкий силуэт и острые, еще малоразвитые грудки.

- Стал бы я приходить, царевна, не будь уверен в твоей безопасности, - отвечал он, и осторожно поддел носком сапога что-то темное у двери. - Гляди, не перестарайся, а то как бы Гартис их не прибрал к себе.

- И что с того? - В голосе царевны слышалось безразличие. - Пальцами только щелкну - и с обоих головы снимут.

Мальчишка только теперь заметил, что то, что он сперва принял за странные каменные скульптуры, оказалось двумя прикорнувшими охранниками. Судя по тому, как незнакомец пнул одного из них, Яфа напоила обоих крепким сонным зельем.

- Когда ты сядешь на престол, я лучше буду в твоих друзьях, чем с противоположного боку. - Незнакомец поцеловал ее, и девушка утащила любовника в недра своей спальни.

Многоликий остался ждать, схоронившись в закутке. Они развлекались почти до рассвета. Когда окна стали наполнятся рассветом, мальчишка занервничал, боясь быть найденным. Теперь, когда темнота больше не скрывала его, мальчишка чувствовал себя почти что голым. Но двери отворились, и Яфа провела любовника сладкими стонами и с требованием непременно навестить ее и этой ночью тоже. Многоликий знал, что станет делать еще до того, как мысль эта пришла в его голову. Он проследил за незнакомцем и дальше - тот оказался не так уж и молод и немного коротковат ростом - и вскоре, следом за ним, пришел к потайной двери. Мастеровой так ловко спрятал ее в стене, что Многоликий даже засомневался, стало бы ему умения, рассмотреть ее без указки. Незнакомец надавил пальцами на едва отличимый от остальных, камень, и тяжелая загородка развернулась, оставляя низкий проем, в котором незнакомец тут же скрылся. Многоликий не стал давать ему время прийти в себя после долгой ночи и зашел следом. Их стычка была короче вздоха. Обескураженный неожиданным гостем, незнакомец не успел издать ни одного звука. Только глаза выпучил, когда Многоликий ткнул его пальцами под ребра. Слева и справа, что есть силы. Несчастный пытался схватить мальчишку за руку, но тот отошел назад, дожидаясь, пока лицо незнакомца нальется кровью. И только после подошел снова, на этот раз схватив за горло. Большими пальцами надавил на крючковатый кадык, с силой вдавил, до хруста. Жертва мгновение трепыхалась, но скоро затихла, запрокинув голову назад. Из открытого рта вывалился язык, и мальчика поскорее отбросил мертвеца в сторону. Догадаться, как закрывается потайная дверь, оказалось несложно. Внутри круглой комнатушки, чуть в стороне от проема, нашелся точно такой же камень. Многоликий нажал на него, и заслон закрылся, точно рот каменной мухоловки. Внутри нашлась небольшая кровать, сундук со сменной одеждой и грубо сколоченный шкаф, полный разных холодных кушаний. Не тяжело было догадаться, что молодчик Яфы околачивался здесь не один день. Среди его вещей нашлась лютня, и Многоликий вспомнил алексийского барда, которого Катарина держала в Замке на Пике. Рхельская царевна, видать, была падка на сладкоголосых красавцев.

Поразмыслив, мальчишка решил, что судьба сама подсказывает ему, как поступить дальше. Яфа станет ждать своего любовника, как они и условились, нынче ночью. Она напоит охранников сонным зельем, значит, после того, как царевна помрет, хватятся ее только с рассветом. До того времени, Многоликий собирался беспрепятственно покинуть Баттар-Хор, и ночь будет ему в том помощником. А до той поры мальчишка решил переждать в надежном убежище, надеясь, что Яфе не взбредет в голову навестить любовника посреди бела дня.

Покойник молчаливо наблюдал за каждым шагом своего убийцы. Прошло немного времени, и его губы посинели, а язык распух, точно раздавленная слива. Но мальчишка не брезговал, напротив, ему нравилось разглядывать, как причудливо смерть вступает в свои владения. Через неделю или даже раньше, тело начнет сочиться запахом разложения, обмякнет и покроется трупными пятнами. Ну и вонизма же поселится в этих стенах, мысленно насмехался Многоликий.

- Тебя будут проклинать, - сказал он мертвецу, откусывая от грибного пирога. - А ты останешься здесь, никем не найденный, и твои не упокоенные кости никто не предаст поминальному обряду. Но, - мальчишка подмигнул выпученным удивленным глазам немого собеседника, - вам с Яфой кипеть у Гартиса в одном котле.

Насытившись, Многоликий обыскал мертвеца. Его мошна была тощей, зато на шее болтался увесистый золотой кулон с рубиновым сердцем в середке. Мальчишка сорвал его с цепочки и сунул в карман. Еще у незнакомца нашлись дорогие ножны, из которых выглядывала до боли знакомая Многоликому рукоять: серебряная змея с ртутью, что лениво переползала из головы в хвост, и обратно. Первый страх улетучился, стоило внимательнее отсмотреть кинжал. Тот в точности походил на клинки братьев Послесвета - то же пламенеющее лезвие, костяная рукоять. Мальчишка поскреб пальцем по режущей кромке и криво усмехнулся. Заточка оставляла желать лучшего, тогда как хасисины из братства всегда следили за тем, чтоб лезвие оставалось безупречно острым. Подделка, пусть ладная, но подделка. Многоликий внимательнее осмотрел покойника, в поисках клейма, которое посвященный получал вместе с клинком. Ничего похожего на теле незнакомца не нашлось.

Мальчишка накрыл мертвяка покрывалом, и пристроился на кровати, размышляя, кто бы это мог быть. Он уже жалел, что так поспешил убить любовника Яфы. Будь незнакомец жив, у Многоликого нашлось бы несколько старых фокусов, чтоб разговорить его. Знал ли этот тип, что носит подделку? Братья Послесвета чтили кодекс убийцы, маловероятно, что они обманом заставили кого-то взять ненастоящий кинжал. Напротив - каждая грязно выполненная работа считалась позором всему братству, и испорченный клинок уничтожали без сожаления. Стали бы они рисковать, пуская в дело неопытного человека, тем более, не прошедшего пути посвящения? Значит, либо любовник царевны сам не ведал, что за кинжал носил, либо собирался пустить кинжал в дело, чтоб после подумали на хасисинов. Увы, разгадка померла вместе с ним.

Когда стемнело, Многоликий выбрался из своего убежища, перед этим обрядившись в тряпки незнакомца. В темноте царевна не сразу разглядит подмену, а это даст ему несколько мгновений, чтоб обездвижить ее. Так и случилось. Охрана спала мертвецким сном, а Яфа бросилась на него, даже не удосужившись заглянуть под капюшон. Многоликий ловко надавил ей на шею, и девушка уставилась на него помутневшим взором. Мальчишка затащил ее в комнату, положил на постель. Внутри пахло цветочной водой и маслом для ароматических ламп, на столе стоял приготовленный кувшин с хмелем и пара кубков. Многоликий обернулся на Яфу: царевна лежала в постели, обмякшая, будто в полудреме. Ее завитые ресницы дрогнули лишь раз, когда она увидала кинжал в руке своего убийцы. Многоликий перерезал ей горло, стараясь держаться так, чтоб фонтан крови не брызнул ему в лицо. В другое время он бы многое отдал, лишь бы позабавиться с жертвой, но сегодня время не было ему союзником. Пока принцесса доходила, мальчишка бегло привел комнату в нужный ему вид: разбросал одежды, бросил у кровати один мужской сапог, разлил немного вина и наполнил один из кубков. Теперь все выглядело так, будто царевна и вправду провела ночь не одна.

Убедившись, что беспорядок в покоях Яфы "говорит" то, что нужно, мальчишка покинул комнату. Охранники, как и прежде, похрапывали. Многоликий подумал, что они доживают последние часы своей жизни: рхельский царь, как положено, велит предать обоих пыткам, и после, когда они признаются в том, о чем знать не знают и сами начнут молить о смерти, их обезглавят. Унылая кончина для тех, кто ее заслуживает.

Многоликий вернулся в потайную комнату и опять переоделся в одежду невольников из прислуги. Кинжал брать не стал - для него этот кусок заточенного железа, хоть и был подделкой, стал напоминанием о собственной небезопасной жизни. Может выйти так, что в это самое мгновение кто-то из братьев глядит на него. Невидимый и молчаливый убийца, готовый предать смерти всякого, кто нарушил священные обеты. Мальчишка невольно обернулся, чувствуя пристальный взгляд в затылок. Никого. Только мертвяк, от которого уже сочился едва уловимый гадкий запах.

В той части дворца, где ютилась прислуга, раздавался разноголосый храп. Мальчишка улегся на одну из свободных лежанок: наморенные хлопотами рабы спали точно убитые. Но до самого рассвета он так и не сомкнул глаз. Встал только, когда подняли остальных. Не составило большого труда, чтобы затеряться с кем-то из одногодок, и очутиться во внутреннем дворе. Солнце еще только начинало выбираться из-за горизонта, а во дворце вовсю бурлила жизнь. А дальше стало и вовсе просто: здесь затаиться, тут нырнуть на телегу, что выезжает за ворота, груженая пустыми бочонками да мешками. Еще до рассвета Многоликий нашел себе пристанище с отбывающим караваном, притаившись среди ковров и мотков тканей. К тому времени, должно быть, уже обнаружили мертвую царевну, но в этой части рхельской столицы, ничто не нарушало привычный лад. Вереница телег покинула Баттар-Хор, и мальчишка спрыгнул с обоза, как только городские стены уменьшились вдвое. Можно было скоротать время и проехать дальше - дорога здесь была всего одна, и она проходила через те земли, в которых таремцы расположили один из своих торговых порталов. Но если пуститься погоня - Многоликий не сомневался, что так и станется - караванщика обыщут всего, даже в глотку ему заглянут, если потребуется. Мальчишка помнил главное наставление братьев Послесвета: тот, кто торопится, бежит навстречу вестникам смерти, а тот, кто умеет ждать, остается для них незамеченным.

С того времени, как он вернулся в Тарем, минуло почти два десятка дней, но мальчишка постоянно возвращался мыслями к фальшивому кинжалу. Он не стал говорить о находке Катарине, зная, что ее расспросы не принесут ничего, кроме вреда. Госпоже придется не по нраву его поспешность. Многоликому не хотелось давать таремке еще один повод злиться. В конце концов, неизвестно в угоду какой забаве любовник Яфы таскал при себе поддельный клинок. Но сегодня, как никогда сильно, мысли мальчишки то и дело возвращались к тому кинжалу, словно высшая сила нарочно тыкала его носом.

- Ты на себя не похож, - растревожил Многоликого голос Катарины. Они уже достаточно углубились в джунгли, и женщина выглядела раздраженной из-за назойливой мошкары.

- Не нравится мне здесь, - скал угрюмо.

- Терпи, - осадила она его, и хлестко шлепнула себя по щеке. На коже появился размазанный кровавый след и пара крылышек - все, что осталось от насекомого. Таремка прошептала ругательство и крикнула наемникам, чтоб поторапливались. - Я приехала сюда, чтоб выведать про потерянную принцессу, и мы останемся здесь, пока я не найду ответов.

Про себя мальчишка подумал, что ему вовсе не по нутру сидеть в сырых джунглях в окружении пиратов, но виду не подал, только смиренно улыбнулся своей госпоже. Из всякого положения нужно извлекать выгоду - так гласила третья заповедь братьев Послесвета. Пока что Многоликий не знал, в чем была выгода этой поездки для него самого, но собирался найти ее в ближайшее время. Ему не было дела до интриг Катарины, он лишь послушно исполнял просьбы таремки, но чувствовал: здесь, на Та-Дорто, она не прикажет ему потрошить своих врагов. А, значит, предстояло отыскать занятие, чтоб не зачахнуть с тоски. Мальчишка почти с тоской вспоминал дни, проведенные в братстве, когда каждый рассвет приносил новые поручения и азарт от предстоящего убийства горячил кровь.

Джунгли кончились раньше, чем он думал. Деревья вдруг расступились, выпуская своих пленников на широкое плато. Солнце позолотило здесь все, каждый камень и каждый клок земли, даже чахлая трава под ногами лошадей казалась отлитой из драгоценного металла, а листья на кучерявых папоротниках - филигранной работой мастеров-ювелиров. Многоликий никогда прежде не видел столько народа в одном месте. Даже в Тареме, в дни больших ярмарок не собиралось такое бесчисленное количество караванщиков со всего Эзершата. Смуглые иджальцы черненые солнцем эфратийцы, таремцы, все в дорогих халатах и расшитых кафтанах. Были здесь и дшиверские варвары - рослые, могучие мужчины, длинноволосые, разукрашенные руническими татуировками чуть не с головы до ног. Только дасирийцев не было: из-за поветрия, которое уже успели прозвать "хохотуньей", всякого дасирийца, если ему хватало ума покинуть пределы своего государства, убивали без жалости. До Тарема доползли слухи, будто хворь уже забрала жизнь одного из Верховных служителей Храма всех богов.

- Не смотри этим варварам в глаза без надобности, тем более не заводи разговоров первым, - предупредила Катарина.

- Почему?

- У них принято, чтоб сильный был над слабым, а слабому надлежит держать глаза в пол, пока его об ином не попросят. Ты для них - ниже самого паршивого койота.

Весь день разглядывать носки собственных сапог - что может быть скучнее? Но Многоликий справедливо рассудил, что так оно и верно будет безопаснее. Дшиверцы славились диким нравом и не почитали никаких законов, кроме заветов предков. А их сила и плодовитость делала варваров грозным противником всякому, кто выходил им поперек дороги. По всему Эзершату ходили дурные вести - варвары снова собирают великое войско в степях близь Дагарского моря. Дважды уж дшиверцы ходили войной в Серединные земли, и оба раза их силы разбивала армия дасирийской империи. В последний раз только благодаря великой мудрости Гирама удалось выпотрошить самое сердце степняков, и обратить в бегство жалкие их остатки. Теперь, когда дшиверцы вновь зашевелились, и стали досаждать набегами свободным кочевым народам, слухи о грядущей войне стали шириться, словно саранча. И многие из них пророчили скорую и печальную кончину Дасирийской империи. Катарина, стоило Многоликому завести о том разговор, хмурилась и велела не досаждать ей пустопорожними сплетнями. Но даже рабы на галере шептались о том, что Дасирия доживает свой век: если поветрие ее не изведет, так докончат дшиверцы. Случись так - Тарем останется один на один со всеми врагами, которые неприминут ухватить от лакомого пирога шмат побольше. Катарина всеми силами старалась показать свое безразличие, но страх сводил на нет все попытки казаться беззаботной. Мальчишка же дал себе обещание уносить ноги сразу, как только станет жарко. Даже если придется переступить через труп своей благодетельницы.

Им пришлось спешиться, чтобы хоть немного продвигаться в плотной череде торговцев и покупателей. Огромная площадка казалась бескрайней, точно океан. Они двигались меж пестрой братии торговцев, но их становилось все больше, палатки все теснее жались друг к другу, а покупатели превратились в жирную многоголовую змею, что лениво ползла вперед. Наемники окружили Многоликого и Катарину так плотно, что их спины стали непроглядным заслоном. Мальчишке такая опека пришлась не по душе - этак недолго и железо получить под ребра, и не увидеть даже, с какого боку пробрался "даритель".

Назойливый шум зудел в ушах Многоликого, точно муха. Но как ни старался мальчишка рассмотреть край базарной площади, он всегда натыкался на пики разноцветных шатров, головы и лица. Он начал подозревать, что все это время они ходят по кругу, как заговоренные, пока Катарина не указала в сторону раскидистого дерева, такого огромного, что в тени его кроны мог схорониться десяток лошадей.

- Это - Мокрый приют, - пояснила она прежде, чем Многоликий успел задать вопрос. - Нам придется пожить там.

- Там? - Мальчишка почесал затылок, прикидывая в уме, что хотела сказать таремка.

- А тебя удивляет, что на дереве могут жить не только птицы?

Она осторожно коснулась его ладони. Ее пальцы были горячими и сухими, и Многоликому показалось, что его взяла за руку сама старость. Он поспешно уставился себе под ноги.

- Я слыхал про шайров и их живые леса, - сказал Многоликий перовое, что пришло на ум.

- Тем более нечему дивиться. Та-Дорто - вольный остров, земля, свободная для всякого, кто привез товары, и кто готов за них платить. Люди сюда приплывают не ради того, чтоб на мягком поспать, да девку какую отыметь в кустах. Здесь нет ни одного сложенного из камня дома или стены.

- Но ведь как-то же они плодятся, а я до сих пор ни разглядел ни одной женщины или ребенка.

Катарина снисходительно улыбнулась, безмолвно говоря: и откуда ты только такой неразумный. Он не питал к ней никакой привязанности, но когда она становилась такой, как теперь - мальчишке до смерти хотелось посмотреть, как она станет улыбаться с его кинжалом у горла.

- Никто не знает, в какой стороне их дом, - сказала она голосом заправского заговорщика. - Может, нет его вовсе: на кораблях рождаются, на кораблях же и к Велашу уходят, когда наступает пора. Только в тот день, когда их нерест найдут - все, у кого есть хоть какое-то корыто с веслами, поплывут к тому месту, чтобы поквитаться за все. Вот и понимай теперь, почему стерегут свое пристанище, как зеницу ока. А здесь - вольная земля, - Катарина кивнула в сторону дерева-великана, - место, где можно выпить местного хмеля.

- А правду говорят, будто он такой крепкий, что может брюхо насквозь прожечь?

- Конечно, нет.

Пока они протискивались сквозь толпу, Многоликий пытался угадать, где между ветками может быть хоть что-то похожее на скамьи и лавки. Только когда до ствола оставалось каких-нибудь полсотни шагов, он начал замечать детали: покатые, почти незаметные ступени, вырубленные в толстой коре, хитросплетенные веревки, натянутые между ветками, образовывали что-то похожее на корзину. Несущие канаты приводились в действие механизмом, которого мальчишка так и не смог рассмотреть в густой листве. По ступенькам они с Катариной добрались до сетки, и, стоило им очутиться в ней, таремка дернула за один из канатов. Их потянуло вверх, точно рыбу в неводе. Они миновали несколько шаров веток, прежде чем сетка остановилась, отползла в сторону, и плавно опустилась на круглый спил. Очутившись на нем, Многоликий, наконец, увидел то, что раньше было скрыто от его глаз. Ветви расходились в стороны, образуя ложе, поверх которого, будто в ладони огромного ребенка, лежал настил, сооруженный из перевязанных между собой досок. Первыми на него ступили наемники - даже эти видевшие виды увальни осторожничали, каждым шагом будто щупая причудливый пол. Пользуясь короткой заминкой, Многоликий осмотрелся. Площадка в чаше дерева, по размеру была как раз вровень с обычным захудалым трактиром. Здесь не было столов и стульев, а люди сидели прямо на разбросанных кругом бамбуковых коврах. Две ладные девки разносили кувшины с пойлом, у дальнего края расположился "трактирщик", за спиной которого виднелась череда бочек и глинных бутылок.

Многоликий чувствовал, как подрагивает странная питейная, раскачивается, напоминая о шторме и постоянной качке, о которой все еще помнили его ноги. Но Катарина уже шла вперед, прямо на сухого "трактирщика", и мальчишка покорно следовал за ней.

- Какими солеными ветрами занесло в наши края такую пригожую госпожу? - Мужик широко улыбнулся.

У него, как и у всех остальных та-хирцев, были близко посаженные синие глаза, крупные ладони и светлые волосы с притаившейся в них синевой. Говорили, что когда славный та-хирец отходит к Велашу, его человеческое тело превращается в акулу, а те, кто забывал об отваге, становились вечнозелеными водорослями, годными только на корм самой мелкой рыбе. И лишь немногие удосуживались чести жить в покоях Одноглазого весь бессмертный век.

- Хватить щебетать, добрый господин, - ответила Катарина, так умело играя голосом, что и не понять было - подшучивает она или ерничает.

Торговец рассмеялся, бахнул себя по пузу тряпицей, которой перетирал кружки, и заложил пальцы рук за пояс, будто предлагал Катарине продолжить самой. Что она и сделала.

- Я разыскиваю Шепелявого, - сказала таремка.

- Не знаю такого, - пожал плечами "трактирщик" и тут же осекся, поздно сообразив, что выдал себя поспешным ответом.

Теперь пришел черед улыбаться Катарине.

- Я знаю, что он где-то здесь. - Таремка достала из кошеля, пристегнутого к поясу, пару золотых, и сунула их в отвислый карман на переднике та-хирца. - Принеси нам чего-нибудь легкого выпить, а Шепелявому скажи, что его ищет Катарина из Первых. И у нее к нему дело.

Бамбуковая подстилка оказалась на редкость неудобной, и мальчишка ерзал на ней так и эдак, пытаясь найти удобное положение. Тщетно - как бы он не сел, его ноги тут же затекали, а задницу будто перебирали палками для битья. Катарине тоже не сиделось на месте: таремка осматривалась, вертела головой, словно мелкая обезьяна, которых на острове было великое множество.

- Если он не покажется... - Катарина не закончила. Ее пальцы нетерпеливо теребили рукав.

Многоликий вдруг понял, что так и не знает, чего ради госпожа потащилась на пиратские острова. Все плаванье она провела за чтением каких-то книг и свитков. Любопытный от природы мальчика как мог, окольными расспросами, пытался разузнать ее планы, но каждый раз Катарина сводила их к одному: его дело присматривать за спиной своей госпожи, а остальное - ее тревоги. Многоликий надеялся, что часть вопросов найдут ответы на острове, но загадок становилось все больше. Кто такой Шепелявый и отчего встреча с ним так всполошила госпожу?

Прислужница поставила перед ними коротконогий тростниковый стол, а после вернулась с кружками и кувшином хмеля. Мальчишка тут же сунул нос, принюхиваясь. От крепкого запаха голова пошла кругом, а под веками сделалось горячо, будто в рожу сунули факел.

- Не стану это пить, - фыркнул он, отстраняясь. Потом и вовсе высунул тростниковую подстилку и уселся прямо на пол. Хоть ненамного, но стало удобнее.

Катарина улыбнулась - очевидно, что его возня доставляла таремке удовольствие. Немного посомневавшись, она последовала примеру мальчишки.

- Действительно, удобнее, - признала Катарина. - Налей мне этого пойла, зябко что-то, будто с северным ветром обнимаюсь.

Многоликий исполнил приказ. Таремка сделала глоток, поперхнулась, но заставила себя проглотить. Ее лицо мигом сделалось красным, будто у горького пьяницы. Однако, стоило таремке немного отойти - и она одним махом опорожнила кружку.

- Шепелявый - старинный друг Ластриков, - наконец, начала она. - И он наверняка должен знать, кто тот та-хирец, который купил Сиранну.

- Зачем тебе эта протухлая история?

- Не стоит быть небрежным к таким историям, - пожурила она. - На могильниках старых тайн есть много занятного. Иногда среди костей попадаются алмазы неслыханной величины. Если, конечно, как следует покопаться в потрохах.

- Тебе ли, госпожа моя, заниматься таким недостойным делом?

Она как-то настороженно посмотрела на него, но взгляд тот жил лишь мгновение.

- Так уж вышло, что круг меня нет ни единой живой души, которой бы я доверяла больше, чем себе. И тебе, - прибавила она, но Многоликий видел и слышал ложь. Госпожа Замка на Пике никогда не станет доверять ему полностью, и за эту осторожность он готов был простить ей многое. Если уж и продаться, так человеку хоть сколько-то умному. - К тому же Фиранд бродит, будто гневливое привидение, а мне до свербячки надоело сюсюкать его. Пусть побудет один, подумает тем, что ему боги в голову вложили, а не меж полужопками.

Однако, чтобы ты не говорила, подумал Многоликий, стоит ему свистнуть - и ты примчишься, как и положено вышколенной псине. Отказавшись от участи быть матерью и женой, таремка нашла себя в услужении брату. И даже сейчас, когда осознание зазря растраченной жизни уже проникает в нее, подобно ленивому яду, Катарина готова делать все, лишь бы угодить Фиранду. Потому что только так она чувствует себя живой. Такие женщины всегда напоминали Многоликому падающие звезды Артума - летит быстро, горит ярко, а стоит упасть - булыжник и есть. Пусть дорогой и ладный, но булыжник, нечета своим братьям на небесном своде.

- Сиранна - хороший шанс навсегда избавиться от Шиалистана, - зашептала она, наклонившись к мальчишке так близко, что он почувствовал ее дыхание, крепкое, от та-хирского хмеля. - Если найду ее - в руках Фиранда будет настоящий наследник дасирийского трона.

"И я докажу своему брату, что стою большего", - мысленно закончил за нее мальчишка.

- Господин Замка на Пике не ценит своего счастья, госпожа моя, - утешил Многоликий, зная, что именно этих слов она ждет. - Он мудр, но и наимудрейшие заблуждаются. Ему следует больше заботиться о своей сестре и прислушиваться к ее разумным советам.

- Он ослеплен злостью, - продолжила Катарина, стараясь говорить так, чтобы слова были слышны только одному мальчишке. - Перед тем, как мы покинули Тарем, я краем уха слышала, будто он собирается снарядить морской поход против та-хирцев.

Многоликому стоило больших усилий, чтоб заставить свой рот не корчиться ухмылкой. Ловить та-хирцев в море все равно что пытаться поймать неводом ветер. Такая идея могла прийти в голову только безумному или дураку. А Первый лорд-магнат не относился ни к тем, ни к другим. Крепко его достала прожженная борода, подумал мальчишка, пристально следя за происходящим вокруг, и, в одночасье, стараясь не упускать из виду Катарину.

- Я не стала его отговаривать. Пусть попробует потягаться, заодно и спесь сбросит. В конце концов, этих жабродышных давно пора попугать, а то стали забывать, что не во всякую воду стоит макать свой хвост. Не знаю, когда он возьмется задуманное исполнять, но теперь я больше прежнего не хочу, чтоб здесь стало известно, кто я.

Многоликий кивнул, соглашаясь.

- Госпожа, а где мы остановимся на ночлег? Сама же говорила, что стен каменных здесь не строят, а вокруг одни разбойники...

- ... и один из них стережет меня, - закончила за него таремка. - Шатер поставим поблизости, а остальное купим у торговцев. Надобно же делать вид, что прибыли сюда не только расспрашивать, но и золото тратить.

С приходом рассвета их потревожили. Многоликий спал у полога, как делал всегда, когда Катарина брала его в путешествия. Когда край тяжелой ткани шелохнулся, мальчишка мигом вскочил на ноги, пятясь в сторону, точно рак. Он был готов ударить в любой момент, но в брешь сунулась голова одного из наемников. В треноге догорали остатки поленьев, и света от них едва хватало, чтоб осветить лицо наемника. Но Многоликий ясно видел, его припухшие ото сна веки и рассеянность во взгляде. Хороши наемники, со злостью подумал мальчишка, и показался ему из тени.

- Чего тебе? - спросил коротко, и зевнул в кулак.

- К госпоже пришли, - сказал воин.

Многоликому хотелось обрушить на голову наемника и незваного гостя все известные ему проклятия, но вместо этого он разбудил Катарину. Проснулась таремка нехотя: вечером она опорожнила несколько кубков местного кокосового рома - мальчишке начало казаться, что та-хирцы кладут эту дрянь в каждое кушанье - и провалилась в сон прямо на раскладном стуле. Теперь в шатре стоял спертый воздух, полный запаха перебродившего хмеля, а сама женщина с трудом могла разлепить глаза. Она схватилась за голову, и какое-то время мычала что-то бессвязное; потом потребовала вина и, жадно выпив поданный мальчишкой кубок с козьим молоком, спросила, какого перепуга ради ее подняли в такую рань. Услыхав про гостя, таремка сразу посерьезнела, завернулась в тканое одеяло, и вышла наружу. Многоликий последовал за ней.

Прохлада только что рожденного утра одурманивала. Дурманящие запахи ночных цветов ударили в голову. Мальчишка почувствовал легкую тошноту, и песок под ногами будто ожил, заколыхался неспокойным морем. Катарина пошатнулась и, не подставь Многоликий вовремя плечо, упала бы, сокрушенная многоголосьем ароматов и похмельной немочью. Она была простоволоса и припухшие глаза казались по рыбьи выпученными.

Встретили их трое всадников. Все та-хирцы: синеглазые, длинноволосые и одетые пестро, точно павлины, которых мальчишка видел в вольерах Замка на Пике. Лошади под ними были длинные и тонконогие, будто нарочно кормленные вдове меньше положенного.

- Ты Катарина из Первых? - спросил один из всадников, с красной перевязью на лбу, расшитой золотой ниткой. Брошкой в форме краба к ней был пристегнут короткий плюмаж перьев.

Таремка хмуро осмотрела их с ног до головы и ответила, что она та, кто им нужен. Всадник справа что-о шепнул говорившему, и мужчина кивнул головой, очевидно соглашаясь с его словами.

- Шепелявый будет с тобой разговаривать. Только у нас указание есть - тебя привести одну. - Синий взгляд уткнулся в Многоликого.

- Это мой личный и самый преданный охранник, - сказала Катарина. Голос таремки сделался жестким - идея отправится в пиратское логово одной, очевидно, пришлась ей не по душе. Мальчишка мог спорить на свой мизинец, что она даже пахнуть стала иначе, как испуганная кобылица, которой грозят хлыстом.

- Знала же, куда плывешь, - хохотнул третий из пиратов. Одна его щека была изуродована несколькими шрамами, на второй ожег в форме подковы, словно на та-хирца наступил один из огненных жеребцов Эрбата. - Если так боишься за свое бабское сокровище, так сидела бы там, где муж и ребятня малая.

Последние слова добавили Катарине морщин. Многоликий так и видел, как в не клокочет злость: она, сестра Первого лорда-магната, женщина, чьей руки добивались мужчины из высшей знати всех Серединных земель, самая утонченная леди Тарема - и вдруг такое сравнение?! Женщина вцепилась в края покрывала, несколько мгновений ее челюсть танцевала от напряжения, но таремка справилась с собой.

- Мой охранник останется при мне, - повторила она еще жестче, чем прежде. - Если вас и вправду послал Шепелявый, то ему знать должно, что я никогда не стану чинить ему никакого зла. А если бы хотела - так не искала бы встречи с глазу на глаз. Тот человек никогда бы не стал отдавать такие нелепые приказы.

Многоликий затаился, молча дожидаясь исхода словесного поединка. Он чувствовал бы себя увереннее, будь в ладони рукоять любимого кинжала, но мальчишка не стал рисковать и тянуться за ним. Лица всех троих не обещали ничего хорошего тому, кто хоть только попробует первым тронуть клинок. Но Многоликий не сомневался в своих силах - случись что, сумеет постоять за себя. Позади шатра густым частоколом разошлись джунгли. Если придется уносить ноги - станут годным пристанищем. Мальчишка надеялся, что дело решится миром, но все три пары морских глаз смотрели на них с Катариной слишком настороженно.

- Собирайся, госпожа, - снова заговорил тот, что носил красную перевязь с перьями. - И щенка с собой бери, если так тебе угодно. Только уж не обессудь... - Он спешился и выудил из седельной сумки отрезы темной ткани. - Мы глаза вам завяжем, так велено. Если тебе не по душе такое условие - разойдемся каждый при своем.

Слишком быстро пират, еще недавно говоривший с нескрываемым гонором и спесью, вдруг сделался любезным и покладистым. Многоликий нашел такой перемене одно объяснение - этот Шепелявый, кем бы он ни был, знал Катарину, и знал о ее статусе в Тареме, и разумно предупредил своих шавок, чтоб не гавкали на слона почем зря.

- Дайте мне немного времени - не хорошо старых приятелей навещать в ночной рубашке, меня все крабы в округе на смех поднимут. - Катарина переняла миролюбивый тон разговора, и, поманим за собою Многоликого, направилась к шатру.

Она никогда не стыдилась переодеваться перед ним. Наверное, как и многие женщин в ее летах, Катарина считала, что всякий, кто на десяток лет ее моложе, должен исходить слюной на один только вид ее голых сисек. Многоликого нисколько не волновала ни она, ни ее женские прелести, тем более, что грудь его госпожи неумолимо высыхала, как сочный плод, оставленный на солнцепеке.

На этот раз Катарина собиралась торопливо, приговаривая, что у та-хирцев в голове ветер один, надоест ждать - развернуться и поминай, как звали. Никто им не указ.

Та-хирцы посадили их на своих лошадей, выполнив угрозу и перевязав глаза. Мальчишке повязка мешала не больше, чем лошади хомут. В братстве бесчисленное количество раз их науськивали, как нужно двигаться в крошеной тьме: наставники хорошо дрессировали преемников, учили их слышать дорогу ушами, и чувствовать направление по запаху. Многоликий "слышал", что путь их зашел сперва в джунгли, потом под копытами лошадей захрустел влажный песок, затрещали пустые ракушки. Дальше снова были джунгли, но в этот раз просторные - лианы лишь изредка цепляли его своими длинными пальцами. Потом был длинный мост, который расшатывался из стороны в сторону, словно паутина на ветру. Мальчишка был даже благодарен, что его глаза связаны. Страх высоты - единственный предел, который он так и не смог переступить. Он-то и стал отметкой, после которой Многоликий понял - никогда ему не стать в братстве тем, кем он отчаянно желал быть. Носителем смерти, ревностным служителем одного только бога - Картиса, Мертворукого. Наставник говорил: настоящий хасисин ничего не боится, он очистился от страхов и пороков, он дарит смерть безмолвно и быстро, приходит и уходит никем не замеченным, точно само время. Многоликому же нравилось глядеть, как жертва исходит агонией. Он нарочно растягивал время до последнего вздоха, подолгу задерживаясь над жертвой, чтобы смотреть, как смерть гасит последние искры жизни. В такие моменты Многоликий видел в себе божественную волю, справедливость, которая вершилась с дозволения высших сил.

Вспоминая последний разговор с наставником, Многоликий беззвучно фыркнул. Старик уверял, будто не случалось еще такого, чтоб хасисины покидали орден Послесвета, и жили после того долго и беззаботно. К своим словам он прибавил новую жертву, которой должна была стать сестра Первого лорда-магната, леди Катарину Ластрик. Уже тогда Многоликий чуял - больше в братство он не воротится.

Ему казалось, что мост никогда не закончится, таким бесконечно долгим был переход. Когда лошади снова ступили на вязкую землю, всадники дали им плетей, и в волосах Многоликого зарезвился ветер. Скакали не долго. Скоро лошади перешли на шаг, перебирая ногами воду. Многоликий слышал шум прибоя, от морских брызг, во рту сделалось солоно. Наконец, им позволили спешиться и сняли повязки. Несколько мгновений перед глазами все плыло, алое зарево на горизонте перемешалось с зеленым морем, словно боги затеяли варить похлебку, и щедро замешивали пейзаж невидимой ложкой. Когда в глазах прояснилось, мальчишка увидел корабль. Причудливая чехарда черных прямых и косых парусов, сбила мальчишку с толку: он видел много суден в Тареме, который по праву считался столицей кораблестроения, но такого - никогда. Высокие борта изрешетили темные проемы, мальчишка не видел, но чуял, что из каждого за ним с Катариной наблюдают зоркие соглядатаи.

- Я так и думала, - проворчала таремка себе под нос. - Где еще жить старой рыбине, как не в море.

Услышали ли та-хирцы ее слова или нет - виду они не подали. Один из них поднялся на борт первым, а остальные остались стоять у трапа. Спустя немного времени, третий появился вновь и окрикнул их, предлагая подняться на корабль. Катарина снова зашипела, что не собака, чтоб ее подзывали, но сделала это так тихо, что даже Многоликий едва смог угадать слова.

Палуба влажно поблескивала, но на досках явственно виднелись рыхлые впадины старости. Этот корабль вовсе не был какой-то диковинкой, как сперва показалось Многоликому, точнее сказать - диковинкой он стал только для него одного. Все здесь, кроме разве что, парусов, дышало старостью, каждая выщерблина хранила отпечатки битв. Интересно, скольким пограбленным толстосумам он сниться в ночных кошмарах, сколько людей просят богов наказать обидчика? Многоликий вдруг подумал, что очень охотно может представить себя у штурвала похожего мрачного красавца, вольным пиратом, которому не будет судей, кроме собственной совести. А с последней мальчишка распрощался еще до того, как родители продали его братьям Послесвета.

Их уже ждали. В другом краю палубы, устроившись на стуле с высокой спинкой, сидел старик. Он выглядел таким старым, что, казалось, малейшего легкого бриза хватит, чтоб развеять его старые кости. Лицо та-хирца было гладко выбрито, но кожа на щеках обвисла и старый пират напоминал мальчишке таремских бойцовых тастифов. Однако, стоило Катарине подойти ближе, взгляд его будто ожил, вспыхнул любопытством старой кошки, которая уже не может поймать мышь, но продолжает с аппетитом на нее облизываться. Круг него не было охранников, только те трое та-хирцев, которые доставили их с Катариной на корабль. Вспомнив пустые "глазницы" в бортах, Многоликий понимал причину такой уверенности.

- Катарина, ты сделалась похожей на своего отца, чтоб его харсты имели трижды на дню! - крякнул пират, и погрозил таремке костлявым пальцем. - Тот тоже быстро высох. Время вас не жалует, я погляжу.

- Тебя тоже, - дерзко ответила она.

Многоликий надеялся, таремка знает, что говорит и делает, иначе, прежде чем она чихнет, их обоих изрешетят

- Остра на язык, как я погляжу. Ничего не меняется. - Он будто бы смягчился, его губы покривились, но под морщинами тяжело угадывалось - улыбка то или злая усмешка. - Между нами все дела давно закончены, счеты сведены. Я хоть и стар, но разум еще при мне. Если ты из-за Фиранда прискакала, так зря все.

- Я не хуже твоего помню и про счеты, и про то, что пират пирату не станет указывать. Я приехала не мести ради, но, если наш разговор сложится, мы оба останемся в выгоде, Шепелявый.

- Не зови меня так, несподручно мне при сыновьях-то.

- Как скажешь, Саламан, - согласилась Катарина. - Славные у тебя сыновья.

- А ты, я слыхал, решила у брата быть на привязи.

- Откуда только знаешь все, - игриво пожурила она, и только Многоликий мог бы расслышать в ее голосе досаду. - У меня есть одна занятная расписка, хочу, чтоб ты поглядел.

- Только то? - Старик поддался вперед, его плохо остриженные желтые ногти поскребли подлокотники.

- Именно так, - продолжала улыбаться Катарина.

Не спеша, видимо опасаясь, что ее движения могут быть неверно истолкованы, таремка выудила откуда-то из рукава пергамент. Многоликий узнал его - это был тот самый документ, который он лично выкрал у Фиранда. Неужели Катарина не вернула его брату? Должно быть, тот уже успел поднять по этому поводу переполох. Мальчишка мысленно покачал головой, скалясь с досады. Стоило осторожничать с воровством, чтобы все открылось так рано? И чем она только думала? Или, может, нарочно поступила именно так, в надежде показать брату, кто на самом деле хозяин Замка на Пике?

Изувеченный шрамами та-хирец взял у Катарины письмо и передал отцу. Мальчишка очень удивился, когда старик развернул бумаги и занялся чтением. Ему казалось, что в таком-то возрасте глаза уже слепы, хоть бы как ярко они не горели. Однако же старик пират прочитал все и положил пергамент на колени. Какое-то время он молчал, снова и снова перебирал в памяти написанное.

- И ты взаправду думаешь, что сыщешь с помощь этой писульки иголку в стогу сена? - спросил он уже серьезно.

Катарина позволила себе сделать несколько шагов ему на встречу, на что та-хирцы отреагировали мгновенно: как по команде все трое выступили вперед, загораживая родителя спинами. Катарина недоуменно вскинула брови. Старик велел сыновьям идти к китовой матери, и подальше с его глаз. Те не скрывали недовольства таким решением, но убрались. Многоликий провел их взглядом, раздумывая на тем, не скинут ли их с Катариной в пропасть с того моста, на обратом пути.

- Совсем из ума выжили, меня от женщины загораживать, - сетовал старый пират.

- Должно быть, тебе бы стоило ими гордиться, Саламан - дети пекутся о твоей спокойной старости, и хотят, чтобы ты отошел к Одноглазому когда придет черед, а не впереди положенного времени.

- Они пекутся только о том, кому достанется это старое плавучее бревно. Я пообещал Велашу, что когда он меня кликнет, приплыву под полными парусами. Вот они и переживают, как бы я не спалил корабль, когда подыхать буду.

- И ты вправду отдашь корабль огню?

-Я всегда слово свое держал, тем более то, которое Одноглазому давал. Сколько раз его воля меня от погибели спасала - пальцев не хватит, чтоб пересчитать. Мы, та-хирцы, сволочи, но если уж слово даем, так оно нас за глотку держит крепше двойного узла.

Тут он снова прервался, перечел пергамент и вернул его Катарине.

- Я помню, что в ту пору ничего без твоего согласия не делалось, - продолжила Катарина, пряча пергамент обратно.

- Много ты знаешь, Катарина, - фыркнул он, и уголки его губ наполнились мутной слюной. - Если бы все по моей указке только решалось, я бы троих-то детей не настрогал, а уже давно бы в море был. Кроме меня хватает всяких советчиков. А ты знать должна не хуже остальных, что если кому в голову взбредет поохотиться на галеру в море, так ему ни флаг, ни герб не указ.

Она только согласно кивнула. Многоликий, устав стоять, уселся в ее ногах, выбрав свою любимую позу, из которой удобнее всего схватиться на ноги, если будет в том нужда. Пока эти двое будут байки травить, можно пожалеть ноги, а заодно послушать, о каких секретах Катарина собирается расспрашивать та-хирца. Мальчишке дела не было до ее тайн, но послушать россказни старого пирата хотелось, тем более, иного занятия не нашлось.

- Я стар уже, и многое из моей памяти ветра выдули, но человека, о котором в твоей писульке написано, хорошо помню. Может, ты подивишься тому, что я скажу, но у пиратов есть свои принципы. И первый из них - никогда не делать такого, от чего могут пострадать его братья. Одно дело грабить пришлого в море толстосума, и совсем иное - нападать на императорский флот.

- Или галеру Первого лорда-магната, - очень вкрадчиво добавила Катарина, на что старик насупился, будто она ему оплеуху отвесила.

- Полудурков везде хватает; некоторые на императорском золотом троне сидели, и никто не говорил, что все дасирийцы дуралеи. Та-хирцы меж собой расчетов и войн не ведут, Велаш - вот единственный судья всякому нашему поступку. Но и помогать таким тоже никто не станет, сами они в забаве, сами и горести. Если Фиранду вздумается охотой покуражиться, - Саламан выразительно посмотрел на Катарину, - пусть. Зуб за зуб. Но ежели станет других задирать, кто его бороды не трогал - пусть на себя пеняет.

- Ты уж и про бороду знаешь! - Катарина деланно всплеснула руками, и позволила себе отпустить несколько шуток по поводу того, что еще у брата долго, а что коротко, и отчего он так бесится.

Когда они со стариком всласть насмеялись, Катарина осторожно вернула его к тому, ради чего прибыла на Та-Дорто, не забыв прибавить к сказанному раньше, что такая услуга зачтется, и, при случае, она воротит ее равноценной. Многоликий знал, что она блефовала - всем заправлял Фиранд, и он ясно дал это понять, но Катарине, как всякой женщине, хотелось оставить последнее слово за собой. Впрочем, мальчишка так же верил и в то, что таремка слишком тщеславна и хитра, чтобы не вывернуть всякое дерьмо иным боком, с которого оно не смердит, а пахнет незабудками.

- Так от меня-то тебе что надобно? - Та-хирец перестал улыбаться, и его облезлые брови дернули вверх, морщиня над собой дряблую кожу.

- Жив он, тот пират, о котором в письме речь идет?

- Жив. Гадостный человек, смердит жадностью за версту. Про таких у нас говорят, что оно в воде не тонет само, а Велашу, видать, недосуг вонью себе досаждать, вот и не торопится за его потрохами.

- Мне бы с ним парой слов обмолвиться. Знаю, что без твоего, Саламан, слова, мне здесь ни одна собака не поможет, а, чего доброго, еще и жизни лишат, если много и разного буду спрашивать. Я тут перед тобой стою, какая есть, без всякого умысла за пазухой. Помоги - и я не останусь в долгу перед давнишним другом Ластриком.

- Эко ты щебечешь, точно птица райская, - огрызнулся старик. - Больно твой папаша ласков был со мной, когда с ним последний раз виделись, а братец, небось, так и вовсе ни сном, ни духом не знает, отчего флот Ластриков та-хирцы меньше всех потрошат. А тут, вдруг, так сладко заливаешь, даже муторно. - Он покосился на Многоликого, будто проверял - что тот станет делать, если его госпожу зацепить неласковыми словами.

Мальчишка нарочно зажмурился, подставляя лицо теплому утреннему ветру. Но даже с закрытыми глазами он видел обоих так ясно, будто исподтишка подглядывал за ними. Катарина начала переступать с ноги на ногу, ее ноги устали и теперь таремка изо всех сил храбрилась, делая вид, что топтаться ее подстегивает нетерпение, а никак не усталость.

- Что взамен предложишь? - Саламан поднялся.

Стоял он уверенно, даже не пользовался палкой, как это делали другие старики. Он сутулился и грудь его впала, будто кто нарочно вдавил ее, выпучив горбом на спине, но это не мешало та-хирцу идти резво. Он подошел к Катарине, ухватил ее за подбородок и заставил таремку смотреть на него. Многоликий дернулся, вскочил на ноги и уже собирался оглушить старика ребром ладони, но госпожа остановила его.

- Фиранд затеял на вас охоту открыть, - быстро заговорила она. Пальцы старика держали ее за челюсть, и речь Катарины сделалась невнятной. Однако женщина и не выглядела обеспокоенной.

На всякий случай Многоликий отошел всего на пару шагов, не спуская с нее глаз. Плох бы он был, не вступись за свою госпожу, подумал мальчишка, прикидывая, сколько у старика шансов спастись, случись им скрестить клинки. Хотя, что у него есть, этого сушеного осьминога? Гонор - плохая защита против кинжала.

- Дай мне поговорить с Ларо, - продолжала увещать таремка. - Я привезла с собой гравюру Сиранны - этому человеку только надобно будет взглянуть на нее, и если девчонку он признает, тогда будет разговор. Если нет - ты и вовсе в выигрыше остаешься, потому что я, взамен, скажу Фиранду, где искать предателя-пирата. Брат получит свое и потешит гордость, а та-хирские головы останутся целыми. Справедливая цена за безделицу.

- Ну, а если откажу? - тут же спросил пират. По его лицу трудно было угадать, пришлось ли ему по душе предложение Катарины, или старик не считал его равноценным.

- Та-хирцы любят звон кратов, - честно призналась она. - Если ты не скажешь, скажут другие. Этот путь долгий и не безопасный, но я так или так, но получу свое. Ты же знаешь.

- Я знаю вашу, ластриковскую, породу - собаки бешенные, если во что вцепились, с роду из пасти не вырвать. - Саламан отпустил ее, и Катарина демонстративно потерла покрасневшую кожу.

Сколько же силы еще в этом старом пне, подумал Многоликий, когда увидел на лице Катарин проступившие следы пальцев, в том месте, где пират держал ее. Но таремка не жаловалась.

- Ладно, будет тебе Ларо, - согласился старик после затяжной паузы. - Только ты нынче гостья у меня, так что мои сыновья притянут этого падальщика на "Черный ветер". Поговорите о чем нужно, и на том разойдетесь. Так-то мне спокойнее будет, что твой зверь ему кишки не выпустит.

Многоликий даже ухом не повел на такие слова, но идея задержаться на корабле пришлась ему не по нутру. С одного боку ему нравился шум прибоя и чистый соленый воздух; здесь он по крайней мере не смердел сладковато-приторным кокосом. А с другой - мальчишка не чувствовал себя в безопасности. Но пират ясно дал понять, что это не предложение, а приказ, и Катарине остается либо подчиниться, либо убираться вон, и искать правды в другой стороне. Она выбрала второе.

- Только покажи, куда зад примостить, а то мочи нет стоять на ногах, - насмешничала таремка. - И дай чем-то живот наполнить, иначе всему Эзершату растрезвоню, какой ты никудышный хозяин.

- Ну, так я тебе язык отрежу - и всего делов, - совершенно серьезно отозвался он.

Однако же вскорости, когда старый пират скрылся из виду, на палубу высыпали матросы. Они быстро разобрали навес, который подарил Многоликому и Катарине приятную прохладу - рассвет окреп, и солнце ползло вверх по небу, словно неповоротливая колесница, щедро обдавая жаром все вокруг. К тому часу, как полог был сложен, мальчишка порядочно вспотел, и с тоской глядел на манящую прохладу за бортом "Черного ветра". Их досыта покормили креветками и омарами, мидиями, морской капустой, такой соленой, что Многолики даже много времени спустя не мог унять жажду. За едой к ним снова присоединился Саламан, но в этот раз они с Катариной предавались старым воспоминаниям и обменивались шутками, смысл которых Многоликий так и не смог уловить. После их не самой теплой первой встречи, смотреть на такое лицемерие не хотелось, но мальчишка продолжал исполнять то, ради чего Катарина приволокла его чуть не на Край Эзершата - оберегать ее жизнь.

Когда солнце стало клониться к закату, вернулись двое из сыновей Саламана. За ними следовал человек, который в полной степени мог бы походить на скомороха их бродячего балагана. Одет был пестро: присмотревшись, мальчишка увидел, что его штаны и кафтан сшиты из множества лоскутков самой разной ткани. Его шею перехватывал платок алого цвета, завязанный нескладным бантом. Под кафтаном, не прикрытая нижней рубашкой, виднелась густая рыжая поросль, в тон волосам и клиновидной острой бородке. Мужчина двигался уверенно, широко улыбался и, увидав Катарину, порывисто шагнул к ней. Многоликий выждал мгновение, но пират только припал к руке таремки, и растекся лестью ее неземной красоте.

- Не сожри мою гостью, - прикрикнул на него Саламан, когда та-хирец обслюнявил всю ладонь Катарины. Таремка несколько раз пыталась высвободить руку, но пират всякий раз удерживал ее, чтобы обрушить новую порцию хвалебных речей.

Многоликий впервые слышал столько разных слов, которые можно было бы сказать женщине. Приструненный капитаном "Черного ветра", та-хирец отошел, всем видом давая понять, что готов разрыдаться из-за расставания с ладонью женщины.

- Это моя гостья... - представил таремку Саламан. - ... Катта, из славного Тарема. Большая охотница на всякие редкости и диковинки. Я сказал ей, что если есть среди та-хирцев человек, который знает секретов больше моего, так это Ларо.

- О, Саламан, ты всегда умел расположить собеседника! - воскликнул пират. Говорил он на удивление складно, держался ровно, и даже в чертах его лица угадывалась порода. Глаза пирата были светло зелеными, будто выгорели на солнце, а кожа, в отличие от месных, лишь едва подернулась загаром.

Для себя Многоликий решил, что Ларо, вернее всего, не всегда был пиратом, более того - родился в других краях. Что же получается: та-хирцы принимают к себе всякого, кто годен держать штурвал? Воображение услужливо показало мальчишке его самого, стоящего под вздутым парусом "Черного ветра", отдающего приказы верным матросам. Он так увлекся, что не сразу услышал начавшийся разговор. Ларо представился: он называл себя "морским змеем", и утверждал, что давным-давно бабка заколдовала его от всякого яда и хвори, на что Саламан пошутил, мол, теперь-то есть кого слать на пограбиловку Дасирийских кораблей. За время плаванья Многоликий лишь в одно ухо слышал, будто в Дасирии разошлось черное поветрие, от которого люди мрут, будто мухи. Здесь же, близь южного Края Эзершата, о чуме шутили, точно о поносе.

Богам одним известно, сколько бы еще растекался словесами та-хирец, если бы Саламан не перебил его. Пират в ответ на грубость скорчил кривую рожу и посмотрел на Катарину, будто рассчитывал найти у нее поддержку.

- Я прослышала про одну историю... - начала таремка, чуть наклоняясь к нему.

- Я весь ваш, прекрасная госпожа, - закивал он так услужливо, будто знал, с кем разговаривает на самом деле.

Многоликий никак не могу увязать злого и подлого пирата и этого галантного, слащавого прилипалу. И мальчишке сделалось досадно от того, что нюх, которому его научили в братстве, понемногу перестает подчиняться.

- До меня дошла одна забавная история, которую, должно быть, уже давно так обмусолили, что теперь и не узнать, где правда, а где - ложь, - Катарина старалась говорить осторожно, старательно подбирая слова, будто боялась спугнуть собеседника слишком резким натиском. Старый пират опустился на скамью, которую матросы принесли, как только на палубе "Черного ветра" сделалось многолюдно. Саламан не скрывал своей настороженности, и здесь Многоликий был с ним заодно.

А таремка, тем временем продолжала.

- В той истории по морю шла галера. Самая большая, которая только могла быть в то время. На белом парусе той галеры, был вышит золотой кленовый лист, и везла она наиценнейшее сокровище - красавицу-принцессу.

Ларо приподнял одну бровь, и потянулся за кружкой.

- В тех разговорах, что я слыхивала, принцессу похитил отважный пират, такой красивый и статный, что о его красоте трубадуры поют. А недавно, мне посчастливилось встретить торговца стародавними редкостями, у которого я раздобыла пергамент. Я привезла переписанную его копию, потому что брать в долгие плаванья столь редкие вещи, было бы слишком неразумно...

- Неразумно госпожа Катта, приплывать на Та-Дорто и сверкать здесь своей божественной красотой, - пожурил пират. - Вы ничуть не меньшее сокровище, чем какой-то старый пергамент.

У Многоликого даже ладони засвербели, так захотелось засадить кинжал ему в глаз, по самую рукоять, да прокрутить для верности, чтоб башку продырявить с другого боку. Он не любил госпожу, но благосклонность Катарины принадлежа ему одному, и мальчишке пришелся не по душе легкий румянец на ее щеках, когда Ларо в очередной раз тронул губами тыльную сторону ее ладони. Если еще немного времени назад таремка старалась избавиться от назойливого флирта, то теперь, похоже, она его распробовала.

- Я прошу вас, капитан, взглянуть вот на это. - Таремка протянула пирату пергамент.

Тот быстро перечел его и вернул женщине. Даже бровью не повел.

- Катта, я хожу под парусом с тех самых пор, как брат выкинул меня из родного дома в канаву, и пожелал на прощанье поскорее сдохнуть от какой-нибудь хвори. Нет такого моря, где бы я не покормился всласть. Неужто вы думаете, что я помню всякого, кому продавал рабов? Думаю, что каждый второй невольник в Эзершате так или иначе куплен у меня.

- Но вы не можете не помнить ту галеру,- в голосе таремки появилась жесткость. - О том разбое говорили много лет. Судно принадлежало дасирийскому императору, и на его борту была принцесса Сиранна. А этот, - она помахала свитком перед самым носом пирата, - пергамент - свидетельство сделки с обозначенным торговцем. Сумма, указанная здесь, слишком велика за простую девчонку.

- Я всегда знал, с какого боку подступиться к торговцу, чтоб он сделался мягким да щедрым, - пожал плечами Ларо, и тут же прибавил: - но даже если так - вам-то что от меня надобно?

- Ее вы продали? Эту девушку? - Женщина сунула руку в сумку у пояса, достала из нее миниатюрный портрет, вставленный в дорогую раму, и сунула его под самый нос пирату.

- Ага, - как-то слишком быстро признался он. И отхлебнул из кубка, поморщившись, будто вино в нем стало лошадиной мочой. - Сиранна, чтоб ей пусто было. Дня такого не было, чтоб эта девчонка не снилась мне в жутких кошмарах. Откуда у вас этот пергамент? Я готов выкупить истинный документ за всякую цену, только назовите: двести дмейров, пятьсот, тысячу? Сколько угодно, лишь бы меня больше никто не спрашивал про принцессу.

Катарина улыбнулась, облегченно, будто услышала самую радостную весть. Таремка спрятала портрет обратно, и разом осушила свой кубок. Ее глаза поблескивали, словно шальные. Видя такое дело, Ларо, напротив, насупился.

- Значит, принцесса жива и может быть где-то в Иджале... - произнесла таремка шепотом, будто совсем выжила из ума. - Милый Ларо, вы истинно подарили мне нынче радость.

- Буду признателен, если вы отблагодарите меня продажей пергамента, - тут же нашелся он.

- Увы, но никак не могу этого сделать, Ларо. Как я уже говорила, пергамента при себе у меня нет, а если бы и был, боюсь, даже у вас нет такой горы золота, чтоб выкупить его. Но я с радостью отдам вам это, - она швырнула пирату свиток, который тот скомкал под ее заливистый хохот. - Что ж, думаю, разговоры с вами мне больше неинтересны.

- Отчего же... - Ларо погладил острый кончик рыжей бороды. - Не думаю, что вам так уж просто будет узнать, где искать Бара́гу. Придется перевернуть с ног на голову весь Иджал. Если Барагу не хочется, чтоб его нашли, он закопается в красных песках Иджальской пустыни, и даже самому большому счастливчику Эзершата придется положить жизнь, чтоб отыскать его там. К тому ж, Барагу, как и остальные, кто покупает у меня рабов, меняет имена, что молодая вдовушка мужиков. Вряд ли найдется много тех, кому он известен именно под этим. Может так статься, что только я один и есть.

Как ни силилась Катарина выдержать неожиданный удар, ликование слишком быстро выветрилось с ее лица.

- Зная этого прохвоста, не сомневаюсь, что так и есть, - подтвердил слова Ларо старый та-хирец.

- Он придумывает, чтобы заставить меня продать пергамент.

- Моя бесконечно уважаемая госпожа Катарина Ластрик, не должна хмуриться, - Ларо прищелкнул языком. - Потому что никакого пергамента у тебя, вернее всего, нет. Я слыхал, будто последним его владельцем стал дасирийский военачальник. Должно быть, тебя занимает вопрос, откуда я о том прознал? Так я тот пергамент и продал. - Торжество сейчас было ему вторым именем, а вот на Катарину стало жалко смотреть. Она скукожилась, словно выброшенная на солнцепек жаба. - Только дурак сейчас не продает всякую безделицу, утверждая, что она принадлежала Сиранне и непременно выведет на след принцессы. А я не дурак, госпожа. Только вот не знал, что дасириец с этой новостью в Тарем побежит, вместо того, чтоб самому разыскивать наследницу. Наверное, гузно тебе и твоему брату решил вылизать. - Ларо откровенно потешался над ней.

- Ну хватит уж, - приструнил его Саламан. - Больно прыток стал в последнее время, мелешь всякую дрянь без разбора, будто собака брехливая.

- Мне то что, пусть вон, светлейшие зады за место на золотом троне себе глотки грызут, а я торговец, я привык жить с того, что продаю.

- А я-то думал, ты пират, - поддел его Саламан, но Ларо оставил слова старика без внимания.

- Так вот, Катарина, - та-хирец перевел взгляд на женщину, - раз у тебя все равно нечего мне предложить, я готов сам назвать цену, и если ты готова ее заплатить, я скажу, где искать купца.

Многоликий, если бы была его воля, исполосовал наглеца кинжалом так, чтоб на нем не осталось ни одного целого клочка кожи, а после положил в бадью с морской водой. Пусть бы тогда заливался. Но по лицу Катарины мальчишка видел, что таремка готова согласиться. Интересно, что потребует пират?

- Мой брат, как я уже говорил, - начал Ларо, - вышвырнул меня на улицу и лишил дома. Наши родители погибли безвременно, и то, что отец завещал нам обоим, братец заграбастал себе. Убить меня у него духу не хватило, и когда я побирался по подворотням и воевал с крысами за объедки, я проклинал его ежедневно, и просил богов послать мне быструю смерть. Но я выжил, и начал просить богов дать мне сил отомстить. И вот, теперь я стал тем, кем стал - неплохой итог для уличного бродяжки. Но и брат мой не бедствует. В Тареме он на слуху, и наше имя - мое имя! - теперь имеет значительно больший вес, чем несколько десятков лет назад. И я вознамерился отобрать обратно все, что у меня отняли: имя, дом, положение и все золото. И сверх положенного. Ровно столько, чтоб возместить мне годы страданий. Думаю, за это время их набежало столько, что в самый раз будет выкинуть братца на улицу, а заодно и всех его ублюдков. Так вот, леди Катарина Ластрик, сестра Первого лорда-магната Тарема, я хочу, чтоб именем твоего светлейшего брата, справедливость свершилась. Пусть Тарем вернет мне мое, а я пальцем ткну, где купца разыскивать.

- А не слишком ли ты много просишь? Я тебе титул и богатства, а ты мне - жалкого работорговца, у которого, вернее всего, память уж отшибло, кому он продал Сиранну.

Многоликий посчитал ее гнев справедливым. Но все ж, в голосе госпожи не было твердости; мальчишка не сомневался - она просто тянет время, торгуется, хоть продавец заранее знает, что именно его товар-то и нужен.

- У тебя нет выхода, - развел руками Ларо. - Считай это несправедливостью, жадностью - все равно. Я хочу получить все названное, не меньше и не больше.

- Как я могу доверять тебе?

- Могу дат слово пирата, ей-ей!

- Стала бы я верить тому, для кого монета - самый верный друг. - Катарина разгладила складки юбки на коленях, всем видом показывая, что еще ничего не решила. Но с ответом не тянула. - Пусть будет сделка. Но имей ввиду, что и на самого неуловимого пирата у меня найдется управа. Из-под воды достану, если потребуется.

- Я же знал, с кем садился в ши-пак играть, - согласно кивнул Ларо. - И ты даже не станешь спрашивать, кто мой брат, прежде чем скрепить договор по пиратским обычаям?

- Зачем мне знать? Брат мой никогда не спрашивает имен тех, кого велит казнить.

Раш

Ночь была бесконечно долгой. Порой карманнику казалось, что стоит ему закрыть глаза - как в комнату тот час ворвется разъяренный Арэн, и переполовинит его одним ударом меча. А Рашу отчаянно хотелось жить. До самого рассвета он перебирал в голове все, что скажет Миэ, когда узнает правду, как станет вести себя северянка. И что, в конце-концов, решит дасириец. Когда Арэн покидал комнату, вид его не предвещал ничего хорошего. Интересно, он еще помнит о том, что рука поганого румийца спасла его от смерти по меньшей мере трижды.

Раш оглядывался в сторону окна несколько раз, думая о побеге. Чем бы ни грозил дасириец, а ему не хватит ни сил, ни сноровки его поймать. Можно просто сигануть в окно, а потом, взяв ночь себе в спутницы, улизнуть из Рагойра. К тому времени, как расшевелиться солнце, он бы успел уйти достаточно далеко. Снега нынче нет, а около городка ходит столько караванов и путников, что даже самый опытный следопыт не возьмется искать беглеца. И Раш понимал, что дасириец, вероятно, не слишком-то станет усердствовать, чтобы поймать того, кто замыливал ему зенки последние несколько лет. Плюнет и разотрет, на том все и кончится. Но карманнику хотелось знать, что Арэн приготовил для него. Быть может великодушное прощение?

И к прочим его несчастьям, добавилась еще и Фархи. Зараза, появилась неожиданно и непредсказуемо, словно болотная гадюка. Больше четырех лет прошло с тех пор, как они виделись в последний раз, но Раш помнил каждое мгновение того бесконечно долгого семейного совета, хоть мало кто знал, что он стал ему свидетелем. Мать, отец, два старших брата, сестра. Еще дна сестра, самая младшая, спала в своей постели, не зная даже, что ей уже никогда не увидеть солнца. Семья единогласно решила, что девочку нужно умертвить. Вот так, запросто, без сентиментальности, без слез и заламывай рук. Мать сидела понурив голову, как всегда полностью послушная воле мужа. Рашу всегда казалось, что ее красота была столь же велика, как и добро в сердце, но мать тщательно скрывал себя настоящую ото всех. Только изредка, когда он был совсем маленьким, приходила к нему, гладила по волосам и повторяла, словно заклинание: никогда не снимай обруч, не забывай о нем ни на мгновение. Но он забывал, снимал, забывал то там, то здесь, а она всегда находила и приносила обратно: одевала его так, чтоб железное кольцо плотно держало уши, а сверху прикрывала волосами. Не стриги волосы, не снимай обруч.

Раш невольно прошелся пятерней по своей обкромсанной "шевелюре". Теперь она не скрывала ни оттопыренных ушей, ни ожогов. Мать, наверное, пришла бы в ужас, увидь его таким.

Румийцы, помешанные на желании вернуть себе прежний человеческий облик, днями и ночами колдовали над зельями, отварами, разбирали по косточкам тела своих мертвецов и изучали их строение с дотошностью голодного дятла, долбящего дерево в поисках червяка. Год за годом, послушные воле свой темной покровительницы, они изобретали новые средства, которые делали их кожу глаже, а кости - ровнее. Шараяна давала своим детям все, взамен на преданность и самоотверженную веру в нее. Те, кто некогда были шаймерцами, с годами стали ненавидеть своих собратьев, отреклись от прошлого, но не забыли обиды на богов и тех, кто славно жил на щедрых просторах Серединных земель. Каждый ребенок, который рождался на свет, с первым вздохом и глотком материнского молока узнавал слово "месть". Шли годы, десятилетия, столетия. Румийцы освоили каждый клок человеческого тела, каждый обломок кости, каждую волосину и край ногтя. Они выправили свои кости, вернули лицам прежнюю форму, а коже - гладкость. Но проклятие богов висело над ними, и напоминало о себе.

Раш поднялся с постели, дважды померил шагами комнату, подошел к двери и прислушался. Фархи не просто так объявилась здесь. Она что-то ищет, очень удачно притворившись пилигримкой. Прекрасная маскировка, которой румийцы с успехом пользуются почти пять десятков лет. Карманник улыбнулся: он сам выдавал себя за другого, не боясь быть узнанным. Его родичи научились извлекать выгоду даже из слухов, и обернули их себе в пользу. Кто углядит в темноглазой красавице или статном мужчине кривого, уродливого и побитого коростой черного мага? Напротив, румийцы всячески подкармливали людские пересуды, используя для этого массу хитростей. Молва продолжала трезвонить о проклятых черных магах, а те, неузнанные никем, свободно колесили по просторам Эзершата.

Раш отодвинулся от двери, когда расслышал скрип половиц под тяжелыми шагами. Он не сомневался, что вернулся Арэн. На какое-то мгновение Раш снова посмотрел в сторону окна: может, еще есть шанс?.. Но тут же передумал, стоило вспомнить о Фархи. Если Арэн выведет его, Раша, на чистую воду, и она о том прознает - сестра обязательно сделает все, чтоб те, кто могут выдать тайну ее народа, остались навеки безмолвными.

Дверь отворилась, впуская внутрь дасирийца, а вместе с ним - крепкий запах хмеля. Но Арэн уверенно стоял на ногах, хоть взгляд его бесцельно блуждал по комнате. Увидев Раша, дасириец выпрямился, стал, широко расставив ноги и загородив собою путь до двери. Карманник подумал, что тот выбрал не самое удачное время показывать свое недоверие: кому как ни дасирийцу знать, что удержать его против силы - невозможно.

- Я уж думал, что тебя и след простыл, - как-то неуверенно бросил Арэн. Его язык немного заплетался, но хмель не настолько сильно разобрал дасирийца, чтоб махнуть рукой на осторожность.

- Ты же пригрозил расправой, - попытался пошутить Раш, на всякий случай отступая назад, поближе к окну, ставни которого предусмотрительно оставил открытыми.

- С каких пор мои слова для тебя вес имеют? Ты же дураком меня считал. Меня, Миэ, Банру... всех, кому говорил, что вышел из пены морской. Вот потеха-то была, да? А скажи мне, у вас, румийцев, есть какой-то особый почет тем, кто облапошит побольше простаков, вроде нас?

Карманник не стал отвечать. В Арэне говорила злость и разгоряченная хмелем кровь. Каждое слово он вывернет в ту сторону, с которой будет удобнее понимать. Раш отгородился молчанием. Если дасирийцу охота потешиться, он не станет давать ему повода. Хочет зашибить мерзкого румийца? Так пусть сам и ищет, как подступиться, даром что поводов обоз да телега.

- Отчего ты не сбежал? - Дасириец сел на кровать. Она прогнулась под его весом и жалобно скрипнула.

- А отчего ты мне горло сразу не перерезал, а? Я же поганый румиец, тварь, которую каждый порядочный человек в Эзершате должен непременно убить. Тебе бы зачлось перед богами.

- Лучше не напоминай мне лишний раз, и не гневи зазря. Ашлон мне свидетель - я и так еле держусь.

"Мог бы и не говорить " - мысленно ответил ему карманник.

После они оба долго молчали. Раш догадывался, о чем думает дасириец: наверняка размышляет над его судьбой. Странно, что ему ночи не хватило, чтоб принять такое очевидное решение. Карманник знал Арэна и знал, что тот лучше разрешит себя удавить, чем предаст честь. Теперь же перед ним стоял выбор убить поганого обманщика-румийца или даровать ему жизнь, но вопреки своим принципам и клятвам. Раш не был уверен, что, будь он на месте дасирийца, не выбрал бы смерть для предателя.

Когда в окне стало светло и "Лошадиная голова" наполнилась гулом голосов проснувшихся постояльцев, дасириец поднялся, размял затекшие ноги и кивнул в сторону двери:

- Пойдем, хватит кота за яйца тянуть, - сказал Арэн, и карманник подумал, что едва ли не впервые слышит от дасирийца грубую брань.

Арэн распахнул дверь, предлагая Рашу выйти первым, что карманник и сделал. Проходя мимо него, он слышал, как скрежещут его зубы, видел вздутые желваки. Потребовалось закрыть глаза на все страхи и собственную злость, лишь бы не поддаваться желанию унести ноги. Ночью, когда Раш размышлял над призрачным будущим, он ставил гораздо больше на свое спасение, чем поставил бы теперь. Что-то скажет Миэ? Хани... Карманнику не хотелось видеть ее, не хотелось заглянуть ей в глаза, когда откроется правда. Напоминанием, словно тревожный набат, звучали в памяти ее слова: "Не говори никому, что темное во мне взяло верх..." Ее полный доверия взгляд. Как она посмотрит на после, когда Арэн выложит правду? Времени гадать осталось ровно пара шагов до двери. Мимо проскочила девчушка прислужница, чуть не вывернув на дасирийца кувшин с водой. Она тут же взялась извиняться, на что получила пожелание поцеловать харстов зад. Карманник усмехнулся, постучал в дверь комнаты, которую заняли девушки, и подумал, что зря все-таки не сбежал.

Послышалась возня, грохот перевернутого табурета, в дверном проеме показалась сонная Миэ. Она зевнула, осматривая обоих, точно не могла вспомнить, что за люди перед ней.

- Чего вас принесло в такую-то рань? - недовольно проворчала она. - Дайте зад хоть отлежать на мягком, а то у меня уж там мозоль скоро будет, задеревенеет чего доброго - кому я такая нужна буду?

- Я к тебе с румийцем - зад может обождать, - рявкнул Арэн, и втолкнул Раша в комнату.

Удар был таким сильным, что карманник не устоял на ногах и, сделав несколько широких шагов, упал к ногам Миэ. Таремка попятилась.

- Ошалел ты что ли?! - прикрикнула она на дисирийца. - Надрался как скотина, зенки вон красные. Зашибешь же его, Рашу и так досталось, оставь парня в покое и скажи толком, про какого румийца ты бормочешь, а то я решу, что ты умом ослаб совсем.

Раш поднялся на ноги, избегая смотреть на всех трех девушек в комнате. Услыхав про ремийца, северянка Бьёри пискнула и вцепилась Арэну в руку; карманнику показалось, что она то и дело осеняет себя охранными знаками.

- Этот вот румиец и есть, - сказал Арэн.

Карманник слышал, как дасириец сплюнул. Его зазноба снова пискнула, пробуждая в Раше гадливость. И что только Арэн в ней нашел? Ладно бы красавица, а так мало что здоровая, точно лошадь молодая, так еще и постоянно то ноет, то слезами пол мочит.

- Я Раша только вижу,- непонимающе произнесла таремка.

- Так о нем и речь идет, - подтвердил Арэн.

Раш видел, как рука дасирийца дернулась в его сторону, но в этот раз карманник не дал себя поймать. Отклонился в сторону, обошел раскрытый сундук с женской поклажей, и остановился в углу комнаты. Если Арэну есть охота почесать кулаки, так пусть попробует его достать сперва. Из угла выходов мало, да только и подойти к тому, кто там оборонятся, задача не из легких. А насколько Раш помнил все уловки дасирийца, победа тому достанется нелегко. Но это если ни Миэ, ни Хани не встанут на его сторону. И если в таремке Раш сомневался - угадать наперед, что сделает Миэ всегда было занятием бесполезным - то северянку сразу записал дасирийцу в помощники. С одного боку - она северянка, ненависть к румийцам в ее крови течет, этого не переделать, а с другого - она не простит обмана. У нее больше, чем у остальных есть право ненавидеть его и желать смерти. Раш бы, поменяйся они местами, удовлетворил свою злость только кровью.

Карманник коротко осмотрелся, пользуясь замешательством остальных. Миэ молчит и сосредоточено обкусывает ногти, дасириец хмур, как грозовое облако, его девчонка заливается слезами и дрожит, чуть стены ходуном не ходят, а Хани смотрит - молча, безжизненно, словно ослепла. Раш прогнал желание подойти к ней и сказать что-то, чтобы она поняла. Но что сказать - не знал. Да и не нужны северянке его речи, он помнил упрямство Хани так же хорошо, как ожоги на своем теле.

- Ты бы голову-то остудил сперва, - угрюмо сказала Миэ дасирийцу, и посмотрела в сторону Раша. - А ты говори, отчего наш Арэн на тебя взъелся, а то его словам с таким-то перегаром - грош цена.

- Слышала же сама, или тебе кровью где намалевать, что я - румиец? - огрызнулся карманник. - Или ты взаправду думала, что я из пены морской вышел?

- Я думала, что ты языком чесать горазд, а если о чем говорить не хочешь, так на то твоя воля, не на допросе мы, чтоб под пытками признания вытаскивать. Д и не похож ты на румийца, - добавила она с сомнением, окидывая его с ног да головы придирчивым взглядом.

- Мне бы тоже было занятно про то послушать, - влез Арэн, довольно грубо отцепив от себя Бьёри, и велев ей больше не лить слез. Северянка мигом успокоилась, но из-за спины дасирийца не вышла.

- Врет он, - тихо сказала Хани. - Незнамо зачем, но врет. Черные маги все кривые и болезнями покоробленные, а он...

"Даже в мою сторону не смотрит, будто боится, что на ее глазах сделаюсь чудищем ужасным", - подумал Раш. Он хотел, чтоб все закончилось скорее. Разговоры, взгляды, снова разговоры, снова взгляды.

- Я - румиец, - повторил настойчиво. - Доказать никак не могу, так что придется верить на слово. - На последние его слова Арэн оскалился, словно натасканная собака, и даже поддался вперед, но Миэ остановила его, пригрозив применить чародейство, если станет распускать руки. Дасириец, нехотя, отступил.

- А ты - говори, как есть, и чтоб в этот раз без вранья, а то испепелю, а прах подкину в отхожее место, чтоб тебе и в мертвом царстве гадко было.

- А что говорить? Не ваша печаль, отчего да как, сказал, что румиец - так либо верьте, либо нет. Мне резона нет с таким шутки шутить, сама понимаешь. Шкура хороша, когда она цела, а тот, кто себя румийцем называет, не долго будет землю топтать.

- А если я скажу, что принцесса заморская - всем, стало быть, мне в ноги падать и поклоны отбивать? - Миэ умела поддеть за живое, но теперь от ее слов карманнику сделалось смешно. Охочих разделить его веселье не нашлось. - Если ты бросил живот надрывать, так отвечай, о чем спрашиваю, - напомнила таремка.

- Та девчонка, что с нами накануне еду делила за одним столом, - снова встрял Арэн. - Я их разговор случайно услыхал. Сестра она ему. И, видать, у этих... принято, чтоб брат с сестрой сношались, так я из разговора того понял.

- И что? - Раш пожал плечами. - Я по Серединным землям уже лет пять брожу, всякого насмотрелся. Если охота есть - так отчего бы и нет? У моего народа так принято, а еще от таких связей детей рожают, чтоб потомство вывести хорошее. Если Шараяна близким родичам дает ладное лицо и тело, значит нужно, чтоб они спарились, и родили детей.

- От такого богомерзкие уроды рождаются! - взвизгнула Бьёри. То ли негодование придавало ей храбрости, то ли она только теперь почуяла защиту дасирийца. - Это против воли богов, такое дитя будет сразу с темной отметиной, и его надобно умертвить, пока Шараяна через него не стала свои злодейства творить.

- Так мы все шараяновы дети и есть, - бросил Раш, - делаем так, как она велит, с того и живем. И если вам, от первых шаймеров рожденных, ласка всех богов досталась, и только одна темная Шараяна им наперекор, так у моего народа наоборот все. И мы стали такими, потому что до почечных колик каждый день мечтали о том, как воротимся в родные земли, сильными и такими же, как вы.

Раш никогда прежде не чувствовал в себе такой тяги отстаивать свой народ. Должно быть, всему виной стали воспоминания о матери - красавице-румийке, которая была рождена только для того, чтоб год за годом рожать детей, "материал", который лелеяли и берегли, словно зеницу ока. Его и Фархи с детства клали в одну постель. Когда ему исполнилось десять, сестра впервые рассказал о том, что следует делать с отростком между ног и почему он становится большим, как только она голая пройдется по комнате, или потрется об него грудью. Раш никогда не видел в том предосудительного. Он вырос с мыслями о том, что всякий мужчина и всякая женщина, если Шараяна дала им здоровое тело, должны ложиться в постель и заводить детей. Только после побега, когда добрался до Серединных земель, Раш понял, что все остальные жители Эхзершата, видят в том грех. Он потихоньку посмотрел на Хани, вспоминая, что и она тоже рождена от крови брата и сестры. И вдруг подумал, что у них с северянкой общего столько, что впору брататься.

- Расскажи толком, - прикрикнула на него Миэ. - А то морочишь голову, как шлюха мужику, чтоб тот раскошелился.

Раш рассказал. Про то, что румийы давно вернули себе человеческий облик, и про то, что покинул родные земли не по доброй воле, а спасая собственную жизнь. Не стал говорить, что его убить хотели только из-за того, что ушные хрящи были с дефектами. Тем, кто никогда не знал уродства, не понять одержимости румийцев довести свои тела до совершенства, сделать лица красивыми, кости крепкими, кожу гладкой, точно шелк. Тех, кто не мог дать хорошее потомство, ждала незавидная участь... Раш отмахнулся от воспоминаний: как так вышло, что он одновременно ненавидит и жалеет свой народ?

- Если Фархи узнает, что я попался - она захочет вас убить, - закончил Раш. - По крайней мере, попытается. Может не всех, но парочку сразу уложит. А за остальными пойдет следом, и прибьет до того, как вы кому-то растрезвоните о нас.

- Арэн ее живо разделает! - бахвалилась северянка, и на короткое мгновение на лице дасирийца появилось выражение страдания.

Раш подумал, что еще немного - и Арэн взвоет от своего решения взять северянку в жены. Может, он потому и тянул время, не получив с ней брачных благословений в Северных землях.

-Боюсь, Фархи не выйдет биться один на одни. - Раш почесал подбородок. Ожоги зажили на удивление быстро, но продолжали зудеть, будто только теперь затягивались. - Она не станет так рисковать.

- Что же получается - всех румийцев с детства учат убивать? - Миэ все еще выглядела растерянной, и эмоции на лице сменяли одна другую так быстро, словно в ней разом боролись все человеческие чувства.

- Не всех, только тех, кто имеет к этому талант. - Раш не хотел рассказывать о румийцах. Отчасти из-за того, что не хватило бы и десятка дней, чтобы выслушать все откровения, отчасти - он не мог избавиться от чувства предательства, которое совершил бы, раскрой все карты. Он ненавидел своих родных, ненавидел порядки неприступного Румоса, но кровь его вышла оттуда, и она велела помалкивать.

- Ты расскажешь нам все, - словно прочитав его мысли, приказал дасириец.

- Нет, - отрезал карманник. Время юлить вышло, надоело представление, в котором ему отвели роль главного злодея. - Я и так много растрепал. Хочешь разведывать про румийцев? Так нанимай какое-нибудь плавучее корыто и бери остров штурмом - собственными глазами увидишь, что и как. Я тебе не помощник.

- А ты не в том положении, чтоб условия ставить, - напомнила Миэ. - Лучше бы тебе сделать, как Арэн говорить, а иначе я найду способ тебя разговорить. Другой способ, для которого и язык-то не нужен.

Раш знал, что она блефует. Таремка показала себя ладной чародейкой, но над разумом ее магия была не властна. У них оставался один способ заставить его говорить - силой. Арэн умел быть безжалостным, и Раш не сомневался, что если дасирийца еще немного позлить, он обязательно выполнит все свои угрозы.

- Его нужно вязать и оставить без еды и питья, - предложила Бьёри. - За дня три он ослабнет, а после фергайра, - она кивнула на Хани, - опоит его отваром. Я видела, как Мудрая Яркии делала их из трав и кореньев. Выпьешь такой - и расскажешь все, даже о чем позабыл давно.

Фергайра? Раш посмотрел на девчонку, но так уставилась в пол, будто ее вовсе не интересовало происходящее вокруг. Северянка хорошо придумала, только не учла она одного - Хани была фергайрой только на словах. И вряд ли ее обучили всем премудростям. Раш видел - и не раз - как она собирала какие-то коренья, сухие ягоды, что остались еще с минувшей осени. Она варила лечебные зелья, но не была и вполовину так искусна в этом ремесле, как иджальский жрец. Но карманник мог биться об заклад, что девчонка не умела варить зелья, о которых пищала Бьёри. Сам не знал почему, но отчего-то не сомневался, что прав.

- Думаю, если Раш откажется говорить доброй волей, стоит попробовать этот способ, - согласилась таремка. - Хани, что скажешь?

"Еще вчера из одного кувшина вино разливали, а сегодня они совещаются, как лучше с меня шкуру снять" - подумал карманник, прикидывая, хватит ли ему сил отстаивать свою жизнь кинжалом, если до этого дойдет: убить Арэна, Миэ... брюхатую северянку... Хани...

- Будет вам зелье, - негромко отозвалась Хани. Она сделалась бледнее обычного, только глаза блестели лихорадочным фиалковым огнем. - А ждать, пока сам скажет - так напрасно это. После такого вранья, я ни одному слову этого ... - Запнулась. Раш видел, как она часто заморгала глазами, удерживая слезы. - Не поверю я ничему, что он скажет. Бьёри верно говорит. Пусть полежит немного, ослабнет, а я зелье сварю к тому часу. Ему надобно выстоять один полный день, чтоб и луна его тронула, и солнце, а иначе толка не будет. А к тому времени румиец, - Хани нашла в себе силы произнести это слово, и лицо ее немного просветлело, будто она избавилась от тяжкого бремени, - ослабнет, и варево его сразу разберет. Меня фергайры научили, еще когда я у них в обучении ходила, прошлым летом. Вот уж не думала, что оно сгодится.

Раш озлобился. Значит, вот как. Он спасал ее от смерти не раз, и не два, а девчонка запросто отвернулась от него. Что ж, Хани - северянка, и точно так же, как его кровь велит не рассказывать о Румосе, ее кровь велит ненавидеть всякого румийца.

- И без лишней крови, - Миэ разогрела ладони, как делала всегда, когда готовилась чародейничать.

Раш не стал дожидаться, пока она сотворит заклинание. Дорогу перегораживал Арэн, но дасириец стоял на расстоянии нескольких шагов, и просвет между ним и дверью хоть и казался узким, вполне годился для побега. Карманник поймал себя на мысли, что Арэн будто нарочно встал именно так, оставляя путь ему, Рашу, и в карманнике зажглась слабая надежда. Может, они просто попугать решили? Разговоры разговорами, но никто не станет удерживать его против воли. Не могли же все они позабыть былую дружбу?

Он рванулся вперед, стараясь пройти максимально далеко от дасирийца. Голову Арэна еще держал хмель - даже трезвому дасирийцу недостало бы ловкости, поймать его, а уж хмельному и подавно не угнаться.

Два широких прыжка вперед, после - локтем в щеку дасирийца, это должно сбить его с толку. Раш слышал, как завизжала северянка, краем глаза заметил завертевшегося волчком Арэна. Удар вышел сильнее, чем хотелось карманнику - на губах дасирийца появилась кровь, он упал на одно колено, тем самым освободив заветный проход. Раш метнулся вперед, без труда перепрыгнул через табурет, который отчего-то стоял посреди комнаты. За спиной, к крикам северянки, присоединились тягучие слова заклинания, которое творила таремка.

Еще немного. Раш чувствовал, как внутри все будто заливает пламень. Сделалось жарко, предметы, мелькавшие перед глазами, подернулись красным туманом. До двери осталось несколько шагов.

Громыхнуло сразу будто бы отовсюду. Раш попытался уйти в сторону до того, как почувствовал резкую боль в затылке, словно кто проткнул пикой. Он непроизвольно ухватился за горло, почти уверенный, что нащупает наконечник. Но прежде, чем пальцы прикоснулись к изуродованной ожогами коже, карманник свалился с ног и потерял сознание.

Очнулся он не сразу. Сначала, нехотя, будто ленивая кошка, прошла дремота. Раш моргнул, прогоняя тяжесть, что осела на веках. Когда предметы вокруг обрели четкие контуры, карманник увидел, что лежит на полу в их с Арэном комнате. Его руки и ноги крепко перевязали веревками, и всякая попытка выпутаться приносила боль. Раш не мог видеть, но чувствовал, как они впиваются в шрамы. Стиснув зубы, он снова и снова пробовал высвободить то руки, то ноги, но оставил попытки, когда почувствовал, что пальцы стали липкими от крови. И обозвал себя ослом, вспомнив, что сам же и учил Арэна завязывать крепкие узлы. Будет урок на будущее, с досадой пообещал он себе. Никогда не следует обучать других своим секретам, иначе ученики после с охотой применят их против учителя - старая мудрость, о которой Раш никогда не забывал, но потихоньку надеялся, что до этого не дойдет. Что ж, вот и еще один урок - не думать о людях лучше, чем они того заслуживают.

Карманник лежал на боку, и перевернуться на спину не составило большого труда. В комнате он был один: через окно попадал неясный свет, а с первого этажа доносился гул пирующих постояльцев. Должно быть, день стремится к вечеру. Интересно, что делают те, кого он еще вчера считал друзьями. Пируют поимку румийца? Или, может, готовят план мести? Отчего-то больнее всего давались мысли о Хани. Он до последнего верил, что девчонка пристанет на его сторону. Сама же просила не выдавать ее и он, как последний осел, молчал. Молчал до последнего. Зазря видать: не смолчи он, лежала бы и она связанная рядышком. То-то была бы потеха!

Кое-как собравшись с силами, Раш перекатился на живот и, помогая себе плечами и подбородком, извиваясь, как заправская змея, дополз до стены и сел, облокотившись об нее спиной. Организм уже настойчиво требовал справить малую нужду. Карманник и думать не хотел о том, что придется обмочиться в штаны, если Арэн вздумает и эту ночь провести в пьянстве.

Раш старался не думать ни о чем постороннем, озирался по сторонам, в поисках хоть чего-то, что помогло бы избавиться от пут. Спустя какое-то время, пришло осознание: сидеть долго с руками за спиной он не сможет. Плечи затекли, поясница болела от постоянного давления. Он снова завалился на бок и закрыл глаза. Живот потребовал пищи протяжным ворчанием, в горле пересохло, но Раш твердо решил ни о чем не просить: может, варево северянки и развяжет ему язык, как она обещала, но пока он в сознании, им никогда не услышать ни единой просьбы о помощи. Лучше сдохнуть. Лишь бы только до того, как придется ссать в штаны.

Наверное, он снова уснул, потому что проснулся от скрипа половиц. Кто-то крался. Раш попытался высмотреть лицо: время в сумерках, в комнате сделалось темно, но глаза не подвели его. Он видел человека, чьи черты скрывал капюшон. Судя по росту, то могла быть либо женщина, либо низкорослый мужчина. Карманник дернулся, попытался отползти в бок, но фигура оказалась около него прежде, чем он успел довести задуманное до конца. Рука в перчатке сунула ему в рот клок ткани. Решили прирезать по-тихому, решил карманник, и тут же удивился, когда его руки освободились от веревки.

Человек не стал развязывать ему ног. Вместо этого бросил к ногам Раша нож, явно позаимствованный на кухне, и бросился к двери. Фархи? Раш выудил кляп сразу же, как остался один, перерезал веревку на ногах и вскочил, потирая занемевшие бока, и следы на запястьях от веревок.

Он не медлил ни мгновения. Кинжалов не оказалось на положенных местах, ашарад тоже словно растворился: наверное, Арэн и вправду считал его великим черным чародеем, раз посчитал верным припрятать все оружие. Но отобрать кошель с золотом ему помешало благородство. Раш спрятал мошну за пазуху, в одну из петель сунул кухонный нож - на первое время сгодиться, все лучше, чем вовсе безоружным. Наверняка Фархи - а освободить его могла только она - будет поджидать его где-то на окраине за Рагойром, и сама позаботиться об оружии. Интересно, станет ли она потрошить хоть кого-то из обидчиков. Боль в запястья напомнила, что время жалости кончилось. И хоть Рашу не хотелось видеть мертвым кого-то из четверых, он знал - сестра вернется в город незамеченной, и одного за другим перережет всех, как уток по осени. С ним или без него, и согласия спрашивать не станет.

Карманник высунулся в окно, рассматривая место под окнами. Задний двор гостиницы густо порос еще не успевшим зазеленеть кустарником. Падать на него будет неприятно. Пришлось задержаться еще ненадолго, чтобы связать остатки пут в одну веревку. Она была коротка, но все ж заметно снижала расстояние, с которого карманнику предстояло прыгнуть. Пришлось подвигать кровать и ставить ее на бок: один конец веревки Раш привязал к отверстию в спинке, второй бросил за окно. Уже когда карманник стоял на подоконнике, готовый спускаться, его кольнул немой укор. Может, стоит хоть как-то предупредить остальных? Внутренний голос тут же напомнил, что он и так сказал достаточно. А саднившие запястья стали подтверждением тому, что всякое промедление может стать последним.

Голые ветки кустарников встретили его точно озлобленный еж. Благо купленные накануне обновки были сшиты из добротной кожи и не порвались. Раш отделался всего несколькими царапинами на лице. Он быстро осмотрелся: сумерки сгущались, небо из темно-синего стремительно чернело. Ночь обещала быть безлунной и скупой на звезды. Задний двор "Лошадиной головы" огораживал густой частокол высотою в человеческий рост - каждое бревно в нем предусмотрительно заточили, и изгородь напоминала оскаленный рот герга. Раш зашвырнул край веревки обратно в окно, и, пригнувшись, направился к частоколу. Мысленно поблагодарил хозяина, что тот не сильно отягощает себя прополкой сорняков: сейчас каждая ветка, каждый задеревеневший ствол стали Рашу союзниками. Чтобы перебраться через забор, пришлось взобраться на молодой дубок, который чуть не вдвое прогнулся под его весом.

Прыжок - и карманник оказался с другой стороны. Оставалось самое главное - успеть понять, в какой стороне, украсть коня и уносить ноги. Раш притаился в тени дома, выжидая, пока мимо пройдет купец, окруженный группой наемников из Гильдии сопровождающих. Вход в ""Лошадиную голову" справа, шагах в двадцати, слева - амбары и склады, где купцы хранили свои товары. Там же можно было бы разжиться оружием, но Раш не стал рисковать. Если раздобыть лошадь, да прикрыть лицо, можно покинуть город незамеченным для Арэна и остальных. Мало ли что за всадник решил покинуть Рагойр в поздний час?

Но время торопило, как безжалостный погонщик. Раш понимал, что чем больше он будет выжидать подходящего момента, тем стремительнее тают шансы на незаметный побег. Может в это самое мгновение Арэн решил озаботиться его здоровьем, или Хани сготовила свое варево. Вряд ли они станут всем трезвонить, что от них сбежал пленный румиец - так их самих запросто могут принять за предателей и приспешников темной богини. Вернее всего, кинутся искать своими силами. И, находясь в такой близости от места своего пленения, Раш запросто попадется им в руки и во второй раз.

Карманник натянул капюшон плотнее на лицо, вышел из тени, и двинулся в сторону базарной площади. Старался петлять между редкими прохожими. В Рагойре торговля шла до самой поздней ночи, и площадь окружала вереница невольников, которые держали над головами зажженные факелы. Торговцев, конечно, было едва ли не втрое меньше от того числа, какое Раш помнил днем, но зато один и них продавал лошадей. Именно у этого Хани заприметила шестиногого жеребца сахсалаша. Раш мысленно стукнул себя по лбу: он купил вещи и припасы в дорогу, еще по приезду в Рагойр, но с покупкой лошади не спешил, все думал, что времени будет вдосталь. Как никак, а конь - покупка не из дешевых, и спешка здесь часто оборачивается смертью животины где-то на половине пути.

Должно быть, торговец успел его пристроить, потому что жеребца среди прочих не оказалось. Карманник не стал рядиться, выбрал гнедого мерина дшиверской породы; у того же торговца купил всю сбрую, и ладное таремское седло. Купец, видя, что покупатель не собирается торговаться, продал коня мгновенно, тут же приказал рабу оседлать мерина и пожелал Рашу всяческих благ и улыбки Госпожи удачи.

Оружейника среди прочих купцов не оказалось, потому Раш по-быстрому купил припасов в дорогу - по подсчетам, их в самый раз должно бы хватить до дасирийской границы. А уж там и Тарем недалеко, где торг не ведут разве что малые дети. Золота в кошеле хватит, чтоб не голодать, а потом придется жить с того, что удастся умыкнуть из чужих карманов.

Никто не поднял переполоха, карманник покинул город тихо и без спешки, не привлекая стороннего внимания. Дал коню галопа только когда оказался за стенами Рагойра. Мерин, что застоялся в стойле, летел быстрее стрелы, его новенькие подковы молотили землю в унисон с ударами сердца самого Раша. Карманник не мог точно сказать, сколько он скакал наперегонки с ночью, но к тому времени, как животное выбилось из сил, он успел миновать негустой лес, перейти небольшую речушку и спуститься в поросшую первой зеленью, долину. Поедь он по тракту, путь сократился бы на треть, но Раш нарочно избегал дороги на которой его станут искать в первую очередь. Долина же, хоть и не давала никакого убежища, надежно пряталась в холмах. Раш случайно наткнулся на нее, когда решил пойти вверх по реке. Местность там была каменистая и непроходимая, но дшиверски жеребцы славились тем, что ходили по горам так же складно, как горные козлы.

Привал Раш сделал только ближе к рассвету. Отпустив мерина лакомиться травой, набросился на еду. Перекусив, прилег у каменной насыпи. Сон неторопливо кружил над ним, дурманил. Раш подложил под голову острый камень - если сон возьмет верх, он проснется, едва голова коснется острого края.

Но мера не пригодилась. Карманник спал чутко, время от времени открывая глаза и осматривая зеленые просторы вокруг. Странное дело - будто только недавно вместе с северянкой, пробирался через снежные заносы Северных земель, а вот уже и зелено вокруг. Раш невольно вспомнил ту ночь, что они провели вместе. После нее они еще несколько дней делили постель, дожидаясь приезда остальных, но близости больше не случалось. Тогда он дал себя одурачить, легковерно купившись на преданный взгляд. Казалось, Хани никогда больше не станет перечить, забудет хмуриться каждый раз, когда глядит на него. Они почти не разговаривали, проводя время в тишине, но Раш разрешил себе забыться. Вспоминая тот день, когда северянка испепелила родную деревню, карманник снова и снова спрашивал себя: а выдал бы ее, если б заранее знал, как обернется дело? И не мог найти ответа. Он гадал целую ночь: предал, не предал, и, в конце концов, понял, что не может найти решение, которое приняли бы и сердце, и голодная злость.

Как только тело немного отдохнуло, Раш двинулся дальше. Долина скоро кончилась. Выход из нее перегородила каменная гряда. Издали она казалась немногим выше той, через которую пришлось перебраться, чтоб попасть в долину, но вблизи крутой склон выглядел негостеприимным.

Карманник несколько раз пускал коня вперед, но каждый раз мерин пятился, напуганный камнями, которые то и дело летели им навстречу. Будто какой-то невидимый шутник нарочно швырял их в нежданных гостей. Потратив несколько часов времени, и поняв, что приступом гряду не взять, Раш повернул обратно. Что ли боги сами ставят ему палки в колеса, размышлял он, потихоньку проклиная все на свете. Небо стремительно заволокло тучами, где-то в серых потрохах облаков мелькали синие всполохи. Следом пришел первый гром, такой трескучий, что Рашу показалось, будто его голова лопнет, не выдержав грохота. Первые капли ударились об землю как раз, когда он собрался переходить холмы.

Выбравшись на вершину, карманник остановил коня и ловко соскочил на землю. Внизу, с обратной стороны, его поджидал всадник. Точнее - всадница. И, хоть лицо фигуры пряталось в капюшон насквозь мокрого плаща, Раш знал, что не мог ошибиться. Разве приняла бы иного седока норовистая артумская кобыла, белая, как снег, с завернутыми за уши широкими рогами.

- Чего тебе? - крикнул карманник, пожалев, что при нем нет оружия. Если северянка вздумает колдовать, он, по крайней мере, смог бы присмирить ее одним метким броском кинжала.

- Тебя ищу, - ответила Хани, и высвободила лицо из капюшона. - Спускайся, нам в другую сторону надобно.

- Думаешь, я тебе поверю? - Раш хохотнул, и новый раскат грома будто засмеялся вместе с ним.