Сфинкс

2

Проснувшись через два часа, я обнаружил, что Изабелла стоит у открытой балконной двери — обнаженная в утреннем свете, растрепанные волосы развеваются, шелковые шторы бешено полощутся на ветру.

— Изабелла, замерзнешь!

Она не обратила на меня внимания, глядя на ползущие прямо над верхушками деревьев грозовые облака. Я вылез из постели, взял халат, накинул на нее и закрыл дверь.

— Давай еще поспим.

— Не могу. Оливер, сколько же лет я потратила, чтобы найти астрариум? Десять? Пятнадцать? И это случится сегодня. Я знаю.

Я покосился в окно. Небо, как и вчера, было затянуто черными тучами.

— Погода не для погружения.

— А я все равно нырну.

— Неужели нельзя подождать пару дней, пока не прекратится шторм?

— Нельзя. Оливер, ты не понимаешь. — Изабелла отвернулась от окна. Я решил попробовать другой аргумент.

— Полагаю, у тебя есть помощники? Кто-нибудь из французских археологов? Или итальянцы?

Кроме английского археолога Амелии Лингерст и молодого французского ученого, недавно поселившегося возле Стадиона, о подводной археологии здесь никто не знал, хотя упорно распространялись слухи, что дворец Клеопатры находится на дне Александрийской бухты. До недавнего времени умы больше волновали политика, борьба с бедностью и насущные проблемы граждан Александрии.

Изабелла озорно улыбнулась:

— Боюсь, что этим занимаемся только я и Фахир.

Фахир Алсайла был молодым ныряльщиком, с которым моя жена работала несколько последних месяцев. Хотя ему можно было доверять и он считался превосходным подводным пловцом, но в археологии не разбирался.

— Господи, Изабелла! — Я бы предпочел, чтобы она состояла в какой-нибудь официальной группе. В Египте заниматься нелегальными погружениями было небезопасно. Власти страны вполне оправданно возмущались шпионскими вылазками со стороны врагов и непрекращающимся расхищением подводных богатств. Единственный безопасный способ заниматься подводной археологией — погружаться в присутствии египетских официальных лиц в составе признанной команды западных аквалангистов. Этим правилом Изабелла всегда пренебрегала. Она была в своей области бунтаркой, и за это ее не любили. Но какой бы ни была ее профессиональная репутация, она часто выбирала для поисков удачные места. И эта ее загадочная безошибочность — к худу она или к добру — вызывала подозрение и страх со стороны коллег.

Дар ясновидения был присущ нам обоим, но эту тему я обсуждать не хотел. Понимал: признать наличие у нас такой интуиции значило бы умалить свою профессиональную подготовку и поставить под сомнение воинствующий атеизм, ставший реакцией на строгое католическое воспитание.

— Поговорим об этом позже. — Я безуспешно попытался увлечь жену обратно в постель.

— Оливер, я должна нырять сегодня. Все идет по плану. Мы нашли место крушения корабля «Ра», который, не сомневаюсь, принадлежал Клеопатре. Время его гибели совпадает со временем сражения при Акции.[3] Астрариум мог находиться на его борту. Греческий историк Диодор Сицилийский упоминает, что подобный предмет преподнесли Клеопатре во время коронации.

— Что за спешка? Ты ждала годы. Неужели нельзя повременить несколько дней?

— У меня нет нескольких дней.

Отчаяние Изабеллы достигло новых высот, но я никак не мог понять, что ее так расстраивает. Знал одно: она легко могла упереться, и тогда ее не свернуть. Я пристально смотрел на нее, стараясь придумать, какую новую тактику выбрать.

— Дорогая, этот район является военной зоной. — Я обвил ее талию рукой.

— Я обо всем позаботилась: на борту будет находиться местный чиновник.

— Вот как? Наверное, какая-нибудь сомнительная личность, получившая от тебя взятку?

Изабелла словно не замечала моей руки.

— Я в любом случае пойду на погружение!

Но за ее гневом я ощутил тревогу. Может быть, за нас, за наш брак, наши карьеры. Если бы я не знал ее настолько хорошо, то мог бы решить, что это настоящий страх.

— Ты действительно считаешь, что астрариум был на борту этого корабля? — заговорил я примирительным тоном. — Зачем бы Клеопатре брать такую вещь в гущу морского сражения?

— Она пришла в отчаяние. Былые политические союзники ей изменили, поставив ее с Марком Антонием в очень сложное положение, а Октавиан тем временем всеми силами пытался упрочить свою власть. Она понимала, что Марк Антоний заблуждается по поводу своего военного превосходства. И не сомневалась: если Октавиан победит, то убьет ее любовника и принесет в жертву их детей. Эта женщина все поставила на победу. Диодор Сицилийский называет астрариум мощным оружием, способным дать указание, когда поднимать паруса и когда начинать атаку. Клеопатра взяла астрариум с собой, чтобы помочь любовнику.

Я старался сохранить бесстрастное выражение лица. Верил в причинно-следственные связи в мире: из углерода получается алмаз, из известняка — мрамор, из уплотненного органического материала — нефть. Таким был мой мир: осязаемым, познаваемым. Мир Изабеллы был куда более призрачным — в нем цепью событий правила кармическая логика. Личное имело непосредственное влияние на политику, микро — на макро. Я считал такое мировосприятие дезориентирующим. Антропоцентрический подход порождал самоуспокоенность, был своего рода детерминистским вкладом в понятие значимой судьбы.

— Если Клеопатра имела при себе астрариум, способный повлиять на исход сражения, почему она убежала, оставив Марка Антония Октавиану? — спросил я.

— Не знаю. Я бы на ее месте, пытаясь изменить судьбу, сражалась до последней минуты. Не сомневаюсь, астрариум бы спас ее.

Ее одержимость просто пугала. Меня снова пронзило желание защитить жену, но я знал: любая попытка встать между Изабеллой и предметом ее поисков означала бы конец нашего брака, и, конечно, я лишился бы всякого уважения с ее стороны. Она была агрессивно-независимой и совершенно сознательно сражалась и с семьей, и с устоями за право заниматься своей профессией. У меня не оставалось иного выбора, как только доверять ее суждениям. Однако предстоящее погружение особенно беспокоило, хотя я не мог объяснить чем, — казалось, страсть подходит к одному некоему итогу.

С улицы донесся громкий раскат грома, сильный порыв ветра ворвался во французское окно и опрокинул плетеное кресло.

— Пришел циклон, — заметил я, закрывая дверь. — Сегодня тебе погружаться нельзя!

— Мне гораздо опаснее не погружаться! — закричала она.

Изабелла была на грани истерики, и я знал, что спор продолжать бесполезно.

— Можешь начать погружение завтра на рассвете. — Я нежно обнял ее. — Я тоже поеду с тобой. А сегодняшний день наш. Займемся чем-нибудь приятным. Сегодня же день рождения твоего дедушки. Мы можем навестить твою бабушку. К завтрашнему утру шторм стихнет и видимость будет намного лучше.

— Ты ничего не понимаешь, — прошептала Изабелла, уткнувшись мне в грудь, но позволила отвести ее обратно в постель.

Тогда я подумал, что у нас с ней впереди еще уйма времени.

Острый, солоноватый привкус морского воздуха уже ощущался сквозь выхлопные газы машин, аромат благовоний, поднимавшийся из стоявших у дверей лавок курильниц, и слабый, но вездесущий запах канализации. Изабелла подняла стекло в такси. Мы ехали по Корнич — береговой дороге, бегущей вдоль изгибов поблескивавшей Восточной бухты. Машина остановилась на красный свет, и я посмотрел на расположившиеся на тротуаре на противоположной стороне улицы кафе. У небольших столиков собрались кучки мужчин: одни в светло-коричневых джеллабах и голубых тюрбанах — традиционной одежде феллахов, — другие в европейских костюмах. Они наслаждались кальянами, и обвитые тесьмой яркие мундштуки змеились и скрывались во рту курильщиков. В одном кафе мужчины и подростки жарко спорили у экрана черно-белого телевизора. Транслировали футбольный матч. Игрок пробил пенальти, и вся группа взорвалась ликующими криками. Я вспомнил Англию, когда подолгу смотрел футбол с отцом и братом.

Я отвернулся и посмотрел на раскинувшееся перед нами Средиземное море. Пустынный водный простор представлял собой разительный контраст с бешеной суетой приютившегося на берегу большого города. Естественный минимализм успокаивал и радовал глаз. Морской пейзаж уносил меня от человечества, от ошибок, которые мы совершаем, от шума жизни. В Александрии, как и во всем Египте, полярность проявляется особенно ярко. Пустыня соприкасается с морем, а зеленое плодородие дельты Нила с ее каналами враждует с наступающим песком. Говорят, в Александрию ведет парадный ход, черный ход и мало что еще.

На северо-западе бухты под волнами находился объект археологических поисков Изабеллы. На этом месте развернулось величайшее морское сражение между флотом Марка Антония и Октавиана. Я легко мог себе представить древние длинные деревянные боевые корабли, скрип весел, когда они шли в атаку, рабов-гребцов, запаливающих зажигательные снаряды, которые они готовились метать над волнами во врага, и нацеленные на противника тараны. Изабелла выросла в атмосфере мифов о Гераклионе — средиземноморском городе Клеопатры, а друзья семьи рассказывали, как плавали среди странных, ушедших под воду статуй и развалин дворцов. Истории тревожили воображение и порождали тягу к тайне. Я невольно гордился живущим в жене исследователем, как бы это ни сказывалось на наших отношениях. Я взял Изабеллу за руку, а такси тем временем продолжало путь к вилле ее бабушки.

В богатом пригороде Балкли сохранилось несколько старинных поместий, где кованые ворота вели в сады с буйно растущими бугенвиллеями, хурмой, цветущими кактусами и пальмами. Брамбилла, семья Изабеллы, некогда представляла собой знатный род в составе большой и влиятельной итало-александрийской общины. Отец Изабеллы Паоло умер в 1956 году, вскоре после Суэцкого кризиса. Тогда США и Великобритания отказались финансировать строительство Асуанской плотины, Насер в ответ решил национализировать Суэцкий канал, и это решение повлекло за собой французскую, британскую и израильскую агрессию против Египта. Насер взял под контроль все принадлежавшие иностранцам компании и выслал многих представителей старого колониального класса. Президент Итальянского гребного клуба, Ротари-клуба и владелец большого, приносящего хороший доход бумагопрядильного производства Паоло в одночасье превратился из хозяина в управляющего, а фабрика по обработке хлопка-сырца перешла в руки феллахов, в течение многих столетий работавших на хлопковых полях. Такое унижение было слишком для гордого дона, и через несколько недель он умер от сердечного приступа. Не прошло и года, как его молодая жена Сесилия снова вышла замуж и перебралась в Италию, оставив восьмилетнюю дочь на воспитание родителям умершего супруга.

Изабелла много лет не общалась с матерью. Ее дедушка Джованни Брамбилла, сломленный смертью сына и крахом рода, нашел утешение в двух постоянных увлечениях — охоте и египтологии. Он умер десять лет назад. Его вдова Франческа Брамбилла была вынуждена сдавать верхний этаж виллы и постоянно закладывать фамильные драгоценности. Но все же умудрилась сохранить верного домоправителя суданца Ааделя, который достался ей в качестве части приданого и вел ее хозяйство. Хотя Аадель теперь официально считался полноправным жильцом виллы и не был связан с Франческой договором о найме, он продолжал носить дореволюционную униформу слуги — красный тюрбан и традиционный египетский мужской наряд. Так завершался последний акт драмы, в котором оба собирались доиграть никому больше не нужные роли из ушедшей эпохи.

Вилла семейства Брамбиллов, хотя и обветшавшая, все еще производила сильное впечатление. Когда такси остановилось у украшенного мраморными колоннами входа, я ощутил знакомое чувство робости. Здесь ясно чувствовалось, из какого богатого, хотя и потерявшего все свои деньги рода происходила Изабелла. Я же ничего собой не представлял. Мой отец был шахтером, а мать — ирландкой-католичкой, женщиной глубоко религиозной, сильно огорчившей своих родителей тем, что вышла замуж за протестанта. Мне всегда казалось, она так и не простила отцу, что тот оторвал ее от семьи. Мать была учительницей музыки и возлагала на своих детей куда большие надежды, чем прагматичный, не боявшийся трудностей отец, который считал, что сыновьям следует по его примеру спуститься в шахту. Несмотря на постоянные разногласия, брак родителей был союзом по большой любви. И когда два года назад мать умерла, отец почувствовал себя совершенно потерянным, как лишившийся управления корабль.

В детстве я считал, что если Бог существует, то он покинул родителей в их нужде. Мне казалось, чем беднее люди, тем они религиознее — своего рода отречение от ответственности за свою судьбу. В результате я ушел от католицизма, в университете увлекся социалистическими идеями и в итоге пришел к материализму.

Вылезая из такси, мы с Изабеллой заметили желтый спортивный «фиат».

— Машина Гермеса, — настороженно заметила жена. — Забавная встреча.

Я с удивлением посмотрел на нее. Обычно Изабелла радовалась, если предстояло увидеться с Гермесом — одним из ее немногочисленных менторов.

— Мне казалось, Франческа его терпеть не может?

— Так оно и есть. Но сегодня день рождения деда, и Гермес пришел, как делал это при его жизни. Бабуля слишком хорошо воспитана, чтобы ему отказать.

Гермес Хемидес был египтологом и старинным другом деда Изабеллы. Когда Джованни Брамбилла умер, Гермес подружился с его внучкой и стал делиться своим увлечением — я бы сказал, одержимостью — мистицизмом, астрологией и спиритуалистической философией. Признанный переводчик, он проводил часы с Изабеллой, склонившись над иероглифами, которые ей требовалось перевести. Изабелла полностью ему доверяла, и хотя я не одобрял влияния египтолога на мою жену в вопросах мистики, не мог не оценить его сдержанный юмор.

После обеда мы пили кофе в зимнем саду и ждали, когда подадут апельсиновый джем, которым традиционно завершалось угощение. Франческа и Гермес сидели напротив друг друга. Франческа — на стуле, напоминавшем деревянный трон восемнадцатого века в стиле барокко, антикварной вещи, которую она умудрилась не продать. В восемьдесят лет эта женщина сохранила осанку балерины и являла собой воплощение классического европейского изящества. Глядя на нее, невольно приходили мысли о Риме 1930-х годов. Окрашенные черные волосы были уложены короткой, рельефной волной, морщинистая оливковая кожа натянута на скулах, и вся внешность Франчески Брамбиллы говорила о том, что эта женщина была воспитана для красоты и власти.

Гермес расположился в кожаном кресле. Его длинные, седые у корней волосы ниспадали на плечи крашеными красноватыми кудряшками. Он мог бы сойти за постаревшую женщину — иллюзия, которая подкреплялась полным отсутствием растительности на лице. В золотисто-карих глазах мелькали желтые искорки, что говорило о необычном смешении крови. Овалом лица он напоминал суданца, но тонкие губы делали его похожим на европейца. Узловатые от артрита руки давали представление о его истинном возрасте — Изабелла мне сказала, что Гермесу около семидесяти.

На столе появилась серебряная чаща с джемом. Из густой золотистой массы, словно лебединые шеи, тянулись десять серебряных ложечек. Они символизировали членов семьи, большинство которых уже давно умерли. Аадель поставил на инкрустированный жемчугом и деревом стол четыре стакана с водой. Я быстро запил горьковато-сладкий вкус джема и потянулся за маленькой чашкой густого кофе.

Изабелла никак не могла расслабиться. Она поднялась, подошла к окну и открыла ставни. И словно вызванная этим жестом, на небе сверкнула молния. Мгновением позже послышался дальний раскат грома.

Франческа недовольно вздохнула.

— Неужели ты считаешь, что погода может измениться по твоему желанию? Сядь, Изабелла! От бурлящей в тебе энергии я начинаю нервничать.

— Ваша внучка рвется туда, на свободу, чтобы схватиться со стихией и добыть свой Святой Грааль, — с налетом театральности заметил Гермес. — Археология — благородное призвание. Оно требует от нас качеств первопроходца.

— Пожалуйста, Гермес, не подталкивайте ее, — попросил я. — Хотя бы не в такую Богом проклятую погоду.

— Барри Дуглас погружался и не в такую погоду, — заявила Изабелла, не отрывая взгляда от потемневшего неба.

— Барри Дуглас сам признает, что специально идет на риск, — возразил я. — Его привлекают только незаконные авантюры или победы над женщинами.

Изабелла подавила смешок, а Франческа бросила на меня неодобрительный взгляд.

Барри Дуглас был нашим общим другом — блистательным австралийцем, многие годы прожившим в Александрии. Он реставрировал археологические артефакты, специализируясь на изделиях из бронзы. А если не работал, его можно было легко найти в барах, где я частенько составлял ему компанию — его дерзкий юмор и приземленность служили хорошей передышкой от неистовой суматохи города.

Франческа повернулась ко мне.

— Вы должны сказать моей внучке, чтобы она прекратила свои нелепые поиски. Именно такая одержимость погубила моего мужа.

— Джованни погубила национализация, — пробормотал Гермес.

Франческа бросила тревожный взгляд на Ааделя. Даже я понял, что старый египтолог хватил через край. В стране, которая только-только с трудом переходила от прошлого колониального феодализма к более демократичному социализму, такие суждения опасно произносить вслух. Недавно усилия президента Садата вписать Египет в свободный мировой рынок вызвали продуктовые волнения. Когда в одночасье продовольственные карточки потеряли всякую ценность и стало невозможно достать рис, хлеб и даже газ, чтобы приготовить пищу, люди взбунтовались.

— Ш-ш-ш… Я не потерплю в своем доме таких радикальных высказываний! — прошипела матрона. — Мне надо думать о безопасности семьи.

Вражда между стариками стала осязаемой.

— Баста![4] — вмешалась Изабелла. — Бабушка, благодаря этому открытию я стану известной. Подожди, вот увидишь.

— Оно тебя прикончит, — зловеще пообещала Франческа. — Не надо было позволять тебе учиться в университете.

Дед восхищался Изабеллой, но бабушка пришла в ужас, когда внучка отправилась изучать археологию в Леди-Маргарет-Холл в Оксфорде. Франческа придерживалась традиционных взглядов и мечтала о престижном браке для Изабеллы. А вместо этого появился я.

— Ты бы, наверное, гордилась, если бы я подцепила миллионера, как моя мать? — парировала Изабелла.

Франческа сделала вид, что плюет в ладошку. Она терпеть не могла невестку.

— Полагаю, я должна быть счастлива, что вы хотя бы поженились. Но меня совсем не радует, что он англичанин. — Она повернулась ко мне и резко бросила: — Вы же в курсе, что во время войны англичане посадили моего мужа в концентрационный лагерь в пустыне.

— Вместе с другими националистами, которые выступали против союзнических сил. У англичан не было иного выхода. В противном случае дед пошел бы воевать за Роммеля. Англичане просто защищались. Кроме того, бабушка, называть то место, где он сидел, концентрационным лагерем — преувеличение. Не забывай, дед был членом фашистской партии. — Все это Изабелла выпалила прежде, чем я успел ответить.

— Он был националистом, любил Италию и, да, носил рубашку Муссолини, пока дуче не издал смехотворные расистские законы, которые положили конец партии в Александрии. В то время мы все друг друга знали — евреи, копты, католики, греки. Между нами не возникало проблем. — Франческа тяжело вздохнула, явно сдерживаясь, чтобы не перекреститься. — Британец и атеист! За что мне такое?

— Он ученый и, естественно, атеист, — вмешался Гермес.

— Это мой сознательный выбор, — объяснил я. — Может, вам станет легче от того, что я стал горьким разочарованием для своей матери — ирландки-католички. — Несмотря на все усилия, в моем голосе чувствовались оборонительные нотки.

Наступило молчание, затем Франческа заговорила с напором, которого я раньше в ней не замечал.

— Наука объясняет не все. В жизни есть много таинственного.

— На этот раз Франческа права, — улыбнулся Гермес приятной, открытой, почти детской улыбкой. Трудно было не доверять природной теплоте этого человека.

— Вот, значит, от кого ты унаследовала свой мистицизм, — кивнул я в сторону старой дамы.

Франческа подалась вперед и с неожиданной силой схватила меня за руку.

— Ошибаетесь! Она унаследовала мистицизм от моего мужа. Джованни был мистиком. Я же храню тот малый остаток веры, который еще есть во мне, для своей коллекции открыток с изображением святых.

Она отпустила мою руку. Острые ногти оставили на коже отметины.

— Джованни был магом, ясновидцем, — добавил со вздохом Гермес, и на мгновение между стариками установилось что-то вроде странного перемирия, словно в комнату вошел сам Брамбилла-старший.

Изабелла поспешно отвернулась от окна.

— Поосторожнее, бабушка. Я оберегаю Оливера от наших темных семейных тайн. Не хочу, чтобы он подумал, что мы все с приветом!

— Так оно и есть, — сказал Гермес, и они с Изабеллой рассмеялись.

Франческа, не обращая на них внимания, посмотрела на меня.

— Оливер, это Египет. У меня есть мой Бог, но существует бесчисленное множество других. И иногда происходит так, что самые здравомыслящие люди попадают в сети необъяснимого. Как моя внучка со своими поисками невозможного.

— Уверен, она найдет астрариум, — заключил Гермес.

Пророческое самодовольство, с каким он это сказал, вызвало у меня раздражение. Похоже, и Франческа почувствовала то же самое.

— Хотя, с другой стороны, поиски Изабеллы всего лишь метафора, — быстро произнес я, опережая старую даму.

— Какая метафора? — спросила она и криво усмехнулась.

— Таким образом она пытается понять, кем является на самом деле.

Установилось неловкое молчание, и я понял, что угадал правду. Моя догадка нашла отклик у всех, кто присутствовал в комнате.

Первой в бой снова рванулась Изабелла.

— Никто из вас не понимает, насколько это важно! — Она разозлилась, что с ней разговаривали как с маленькой, и принялась расхаживать по зимнему саду. — Предположим, будет доказано, что Антикитерский механизм мог показывать орбиты планет и положение Солнца. Таким образом, будет доказано: древние греки знали, что Земля не является центром Вселенной. Теперь вообразите, что я отыщу более древний прототип — скажем, вавилонский или египетский — с теми же функциями. Мое открытие сразу же изменит наши взгляды на античность! Не только на древнюю инженерию. Существование подобного устройства заставит по-новому посмотреть на древнюю навигацию и существенно отодвинет от нас дату изобретения астролябии. Я смогу доказать, что темные века[5] были темнее, чем мы себе представляем. И не только это: астрариум способен дать ответы на многие другие вопросы. Это станет находкой всей моей жизни.

— Совершишь ты открытие или нет, нырять в бухту глупо, — категорически заявила Франческа. — И не только из-за погоды. Рано или поздно ты попадешь в неприятности. Куда бы мы ни направились, за нами следят: военные, тайная полиция, друг, которому ты привыкла доверять.

— Ваша внучка — опытный человек. С ней ничего не случится. — Гермес поднял руку, стараясь успокоить матрону.

Франческа намеренно отвела глаза.

— Здесь всем что-нибудь угрожает. Каждый видит в ближнем шпиона. Внешне мы приветствуем политику открытых дверей Садата, но инфляция приводит всех в отчаяние. Не забывайте, мы для всех олицетворяем старый порядок. Будь осторожна, внучка. Не обольщайся — за тобой присматривают и только и ждут, чтобы ты совершила ошибку.

— Я знаю, как о себе позаботиться! — отрезала Изабелла. — И к тому же при погружении меня будет сопровождать мой сильный, мужественный супруг.

Изабелла сжала пальцы и сунула мне в руку маленький горячий кулачок. Прощение.

Я улыбнулся Франческе, но та ответила враждебным безразличием.

— Оливер, нелепо надеяться, что нефтяные деньги вас защитят.