Сеть

1. Полдень

Небо закрыло тучами. Беспечно сыпал дождик.

Было как всегда.

Голубокровые трутни глотали кофе, плескались в ваннах, мазали прыщавые рожи патентованными кремами и — тщательно, тщательно зевали, сберегая силы для вечернего сна.

Крепкотелые старики, занявшие все просторные кабинеты, обменивались друг с другом мнениями и секретаршами, беседовали с журналистами о небывалом расцвете демократии, пожимали руки прогрессивной общественности, в общем руководили и направляли, руководили и направляли. К вечеру они отбудут в засекреченных направлениях, оставив в кабинетах лишь ненавидящих людей казенных псов да вечно бодрствующую электронику.

Гениальные музыканты, предвкушая вечерние овации, отрабатывали проверенные веками произведения.

Миллионы рабочих муравьев суетились у конвейеров, сжигая скудные человеческие силы на алтаре общественных потребностей. Для их измотанных душ были приготовлены семейные склоки и завораживающее мерцание телемирка.

Промозглые городские подворотни ждали вечерних повелителей.

Места культурного отдыха привычно готовились к безумствам расторможенного разума.

Бетонные глыбы больших домов выплевывали обремененных выполнением долга сотрудников. Там же — в многоэтажных подвалах — слонялись из угла в угол правдолюбцы, с трепетом думая о ночных допросах.

Было как всегда.

Приближались сумерки.

2. Вечер

2.1 кассета из блока «Первый», служебные переговоры по делу «Миссионер», гриф «Совершенно секретно»

— Мой генерал! Свобода — наше знамя!

— Процветание — наша цель! Вольно, пятый.

— Есть важные новости, первый.

— Докладывайте.

— Вчера мы отловили кретина. Им неожиданно оказался…

— Вы полагаете, я забыл вчерашний доклад?

— Виноват… Сегодня наконец заставили его говорить.

— Так. Интересно. Какие меры воздействия применялись?

— Сначала обычный набор в девятой комнате. Результат оказался нулевой.

— Конечно. Обычные методы для кретинов не подходят.

— Да, знаю, но я не мог отказать ребятам.

— Всем известно, что ваши ребята мясники, полковник.

— Мои ребята истинные патриоты. Нужно было дать выход их праведной злости.

— Ясно. Я пошутил, продолжайте доклад.

— Чтобы сломить упрямство этого вонючего бунтаря, мы использовали препарат «Поршень». Сутки кретин сумел продержаться, а после двадцатичасовой инъекции начал бредить.

— Сутки! Железный тип. Как же он бредил?

— В течение долгого времени он повторял одну за другой две фразы. Вот, читаю: «В центрфорварде мое спасение» и «Душа очистится при встрече».

— Полковник, но это какая-то чепуха! Что за центрфорвард! Надо полагать, спортсмен? Странно, спортсмены все отличные парни. Еще душа какая-то… Действительно, бред. Вы видите здесь смысл?

— Мой генерал, поначалу я тоже не понял особой ценности этих фраз, хотя в них и содержались два конструктивных момента: «центрфорвард» и «встреча». Казалось невозможным практическое использование полученных сведений в борьбе с пауками. Слишком мало конкретного.

— Это я и имел в виду.

— Но тут есть один нюанс. Бред кретина не имеет ценности лишь в том случае, если центрфорвард является человеком.

— А кем же еще?

— Я подумал: вдруг под этим словом скрывается что-то другое? Вы поразительно точно отметили корявость фразы, о человеке так не говорят. На всякий случай я решил навести справки, тем более что в моем предположении была единственная надежда на успех. Теперь докладываю вам, мой генерал! В районе центральных трущоб имеется гостиница средней шикарности. Официальное ее название «Возрождение», но однажды в гостинице остановился Серов, и в честь этого события местный сброд стал называть ее «Центрфорвард».

— Да, Коля Серов был отличный футболист… А вы молодец, пятый!

— Всецело ваш, мой генерал!

— Ну-ну. Что предприняли дальше?

— Мы немедленно переключили все посты на контроль радиообстановки в подозреваемом квадрате. И только что получено сообщение: в гостинице «Возрождение» зафиксирован мощный источник помех. Спектр помех соответствует форме номер один. Сомнения отпадают, товарищ генерал, там сидит паук.

— Важнейшая новость! Я распоряжусь о вашем награждении.

— Служу трудовому народу!

— Как вы намерены поступить?

— Моей компетенции недостаточно для принятия решения в данной ситуации. Жду ваших приказаний.

— Так. Значит, так. Объект нужно взять. Соблюдайте максимальную осторожность. Никаких патрулей в центре.

— Мы используем только главные пеленгаторы.

— Правильно. Соблюдайте радиомолчание, не посылайте агентов в близлежащие к гостинице улицы. Не спугните паука.

— Как же тогда мы сможем взять его?

— Это ваши заботы. Фантазируйте. Вы должны добиться наконец успеха! Пора заткнуть рты столичным крысам.

— А если он все же обнаружит нас? Пауки чуют наших людей за квартал.

— При малейших признаках провала — уничтожьте гадину.

— Это не так просто сделать.

— Убейте. Раздавите. Сбросьте на гостиницу бомбу. Фантазируйте, полковник!

— Слушаюсь. Взять объект или уничтожить его.

— Кстати, если уж мы заговорили о возможности провала, прошу ответить: почему провалы так часто случаются в нашей святой работе? Мне давно не дает покоя этот вопрос. Враг очень силен, но ведь и мы знаем свое дело. Так почему провалы не исключение, а система? Как вы думаете?

— Это не в моей компетенции.

— Не бойтесь, я спрашиваю строго конфиденциально.

— Не знаю. Это не в моей компетенции.

— Можете идти, товарищ пятый, доклад принят.

— Я всецело ваш.

— Свобода — наше знамя.

— Давно пора укрыть тебя твоим знаменем, грязный лампас.

— Вы что-то сказали, полковник? Я не расслышал.

— Я сказал: процветание — наша цель, мой генерал!

2.2 РЕТРАНСЛИРУЕМЫЙ СИГНАЛ, источник «Сырье», гриф «Свободный эфир»

Бестолково, как у сухомордого в мозгах. Холодно, слякотно, сопливо. Темень, ни одной самой паршивой лампочки — малолетние поганцы давным-давно их переколотили. Только некоторые окна горят, и все. Дрыхнут обыватели, сны цветные просматривают. Или под телевизор балдеют, смакуют чужие чувства. Или вяжут. На улицу их сейчас золотом не выманишь. Кретин — и тот подумает, прежде чем выйти. Впрочем, перевелись нынче кретины, все повыловлены, один я, небось, остался.

Мерзкая подворотня. Мерзкая гостиница. Мерзкое занятие.

А что остается делать? Жрать охота, с утра брюхо ноет — денег нет. Естественно, откуда у истинного гражданина деньги? У истинного гражданина только долги. Очередная гонка — на следующей неделе, там получу свои кровные, а сейчас… Неделю тянуть — извините, это не для меня! Вдобавок, гад тот… как же его зовут?.. В общем, проиграл сегодня одному типу двадцатку. Идиот! Дыру в кармане поставил и проиграл. Еще один долг. Мерзкая жизнь… Эй вы, за окнами, сколько вас ждать? Суслики жирные, хоть кто-нибудь покажитесь!

Пусто…

Наконец! Хлопнула дверь. Кто-то вышел в гостиничный двор, слышны шаги. Неужели нашелся смельчак, который надумал совершить вечернюю прогулку? Это был маленький старичок, в очках, шляпе, с папкой под мышкой. Натуральный профессор. Он увидел меня, растерялся, замедлил шаг. Я преградил ему дорогу и осветил фонарем, тогда на его лице появилось болезненное веселье.

— Молодой человек, — сказал он мне. — Вы ошиблись, ваша дама еще не освободилась.

Тут ему в бок уперлось «шило», и он, видимо, очень хорошо почувствовал это прикосновение, потому что веселое выражение на его лице моментально сменилось тоскливым.

— Шутишь, — улыбнулся я. — Подожди, сейчас я буду шутить.

Снял с него дурацкую шляпу и отшвырнул в темноту. Он затосковал еще сильнее.

— Вы не смеете, — слабым голосом сообщил он мне. — Я музыкант. Я сейчас же позову милицию.

Смех на палке. Было видно, что он грозится всерьез. Наверное, со страху.

— Зови, — разрешил я ему и чуть-чуть надавил. Понятливый оказался старикашка! Он проглотил все угрозы разом, только слабо икнул и больше не пикнул. Ну а как же — интеллигент! Для начала я его нежно встряхнул, чтобы осознал до конца, с кем имеет дело. От моей ласки его залихорадило. Потом деловито обшарил карманы гостя. В пиджаке у него лежал пухлый бумажник, и мое истосковавшееся по чуду сердечко наполнило грудь томительным биением. Волнуясь, я рванул застежку. Там была весомая пачка купюр — не меньше двухсот хрустящих! Чудо свершилось. В полном восторге я глянул на старичка: носить вечером такие деньги отважится не каждый! Он стоял не двигаясь, губы его вяло шевелились, шептали что-то вроде: «…зачем вы меня посылаете, мне страшно, я никуда не пойду…» — странное он что-то шептал. И вообще у него был странный видок — будто разговаривал во сне. Причем не со мной. Я потрепал его за щеку:

— Проснись.

Он продолжал спать, намертво прижимая к себе папку. Интересно, что там у него? Я потянул ее, вот тогда профессор ожил, глаза его вспыхнули и погасли.

— Не надо, — попросил он меня. — Берите что угодно, а это… не надо, прошу вас…

Я ничего не ответил ему. Я ткнул его кулаком в морду, он мягко упал спиной в лужу и остался лежать, а папка оказалась в моей руке. Там были только ноты! Эти очкарики ненормальные, честное слово… Ладно, не будем лишать человечество культурных ценностей. Нас интересуют ценности материальные. Мы не варвары, культурные ценности нам не мешают.

Я бросил папку рядом с хозяином, а сам быстро вышел из подворотни. На ходу обследовал добычу. Для начала сладострастно пересчитал доход — ровно двести пятьдесят, новенькими, будто из типографии. Ну, повезло! Все, завтра отдаю долг этому гаду, и хватит с меня игрушек… Еще в бумажнике имелся аккуратно сложенный листок бумаги, и я развернул его. Вначале ничего не понял. Даже испугаться не успел. Просто в груди у меня вдруг замерло, я остановился и разинул пасть. Вместо бумажного листочка мои грязные пальцы сжимали нечто похожее на щель, в которую смотрели чьи-то глаза. Я среагировал мгновенно: ойкнул и разжал пальцы. Бумажка плавно опустилась на асфальт, я же опомнился и наклонился следом. Я парень любопытный и вовсе не трус. Меня загадками человеческой психики не проймешь — снова взял эту бумаженцию и внимательно рассмотрел ее. Обыкновенная записка. Было четким почерком выведено: «Жду Вас в номере 215, второй этаж, налево». Записка, ничего больше. Однако в памяти осталась ясная картинка: висящие в воздухе глаза смотрят на меня в упор. Глаза небесно-голубого цвета. И не глаза даже, а узкая полоска человеческого лица — брови, переносица… Смех на палке. Что это мне мерещится?

Собственно, я направлялся к Балаболу. Заведение располагалось точно напротив моего рабочего поста возле гостиницы — никакому нормальному дубине не придет в голову ловить меня здесь, рядышком с местом происшествия. Перекушу, расслаблюсь, и дельце одно имеется. Жизнь дается человеку для того, чтобы он жил, как человек. А интеллигентский бумажник мне должен в этом помочь. Правильно я излагаю?

Смешной старикашка, — думал я, наискосок пересекая проспект Первого Съезда. Народной милицией решил напугать. Да заори он во все горло что-нибудь вроде: «Помогите — убивают!» — никто бы даже к окну не подошел полюбопытствовать, в чем дело. Кого там убивают и как. Чтобы расшевелить этот снулый мир, надо кричать «пожар» или «землетрясение». Или, например, «революция» — пусть в кальсоны поналожат. Хотя, ату его, с такими вещами не шутят… Интересно, — вдруг вспомнил я, — кого ждали в номере 215? Неужели старикашку? А может, все еще ждут? Я развеселился. Надо же, каков игрун — ему бы тихо кефирчик сосать дома, а он по отелям шастает. Впрочем, я уже дошел до места, и эта мысль достойно завершила приключеньице.

Над входом помаргивало название: «БУТСА». Чуть ниже — скромное пояснение: «ЛУЧШЕЕ МЕСТО ОТДЫХА». А в витрине горел стих: «Заходи скорей сюда! Делать все позволим! Развлекайся до утра, выползешь довольным!» Делать что вздумается можно в любом другом месте, если есть чем платить, разумеется, но Балабол поступил на удивление мудро, воспользовавшись вечной всенародной тягой к поэзии и к свободе. Забавно происхождение названия. Существует легенда, будто знаменитый центрфорвард Серов однажды провел пару недель в той гостинице напротив и, рассорившись со своей поклонницей, швырнул с балкона бутсу — прямо через проспект. Спортивный снаряд пробил витрину насквозь и влетел в столовый зал. С этим преданием знакомит красивый стенд в вестибюле, здесь же под стеклянным колпаком обрел вечную стоянку вонючий ботинок — жуткого размера, кстати. Идиотизм и коммерческий успех, как известно из новой истории, близнецы-братья. В общем, местечко это было как раз по мне. Я поежился от холодного ветра и торопливо толкнул крутящуюся дверь.

Было душно и весело. Большинство столиков оказались заняты. Стоял многоголосый гул, звенела посуда, из игрального автомата лилась мирная старомодная музыка. Я огляделся и подошел к столику, за которым одиноко сидел Лошак.

— Привет, мальчик, — сказал я ему. Он нехотя поднял глаза. Глаза были задумчивыми. После некоторого размышления Лошак эхом откликнулся:

— Привет, Александр…

Видно, принял уже стаканчик-другой. Что ж, надо догонять. Я подсел к нему и рявкнул в воздух:

— Эй, ну-ка сюда быстро!

Выскочил парень, обслуживающий столовый зал, побежал ко мне, мастерски виляя между столами. Да, кликуха, заработанная им в кругу своих кооперативных нанимателей, вполне соответствовала его деловым характеристикам.

— Ловкач, — сказал я ему, когда он, нисколько не запыхавшийся, вырос передо мной. — Дай-ка мне горячей.

— Пожалуйста, — сказал парень, живо снимая с подноса графин и стакан. — Добрый вечер, сударь, здравствуйте.

— И принеси что-нибудь пожрать.

— Секунду, — пообещал он и стартовал в обратном направлении. Поднос он держал на вытянутой вверх руке. Почему-то ничего не падало. Смотреть на его акробатический этюд было страшно, и я повернулся к соседу.

— Лошак, милый, — сказал я ему, — ты что это скучаешь? Ты где находишься?

— А? — вдруг спохватился он и стал бешено озираться. — Где я нахожусь?

— В «лучшем месте отдыха»! — возгласил я. Плеснул себе в стакан, залпом выпил, и мне стало жарко. Тогда я надолго присосался к горлышку графина. Стало еще жарче. Стало так хорошо, что я заорал и метнул пустую стекляшку в подбегавшего официанта. Тот красиво увернулся, принялся ставить на стол тарелки со жратвой, и я прекратил баловаться — рыча, обрушился на еду. Парень попытался подсунуть мне вилку, но я расхохотался и согнул ее посередине. Потом он куда-то исчез, а передо мной оказался новый графин. Молодец, Ловкач! Лучше клиентов знает, что им нужно, скотина этакая… Кстати, о скотине. Интересно, где Лошак берет деньги, чтобы нажираться каждый вечер? Настоящее его имя не то Васенька, не то Ванечка, в детстве он мечтал стать ковбоем, лошадиным ассом, а Лошак — это так, уменьшительно-ласкательное для удобства, отзывается и ладно. Бедняга! Зря мечтал. Он сейчас — дешевка, ему уже не подняться… А Балабол — просто Балабол, без имени, без фамилии, и никто не знает, что сие означает. Сам он, наверное, тоже. Хитрая стерва! Для нас он — владелец «Бутсы», председатель этого второсортного кооп-кабака, то есть мелкая сволочь. Но ходят слухи, что он ворочает такими делами — представить страшно. Вот, например, вчера взяли Областной банк, чисто взяли, просто конфетка, а не работа. И трудяг до сих пор не нашли, куда там! Жидковата милиция такие дела поднимать. Хотя при чем здесь Балабол?.. А еще поговаривают, будто он связан с пауками. Я-то лично в это не верю — Балабол, конечно, темный тип, но не до такой же степени! И не дурак ведь он. Всем известно, что нет в нашем мерзком мире большей мерзости, чем пауки. А Балабол настоящий трудяга, он наверняка не свяжется с подобной компанией, и вообще, в газетах ясно написано: только начнешь интересоваться пауками, тут же чокнутым и станешь. Страшные люди. Даже не люди, а нелюдь поганая, проклятье наше, и кретины появляются от них, и грязь вся от них, а вот сами они откуда появляются, в газетах почему-то не знают. Спросить у Балабола? Вдруг знает?.. Эй, парень, еще горячей!.. Отличная в этой забегаловке горячая! Из сахара гонят, черти. Глоток сделаешь, и словно огнем на миг охватит — адский жар во рту, пустота в груди. И сразу покой. А у непривычного глаза вылезают, язык вываливается, он рвет на себе ворот, дышать-то ему нечем, потом горячая его отпускает, ему становится на все плевать, он делает второй глоток и отрубается… Эй, сюда!.. Странно только, почему она постоянно дорожает? Впрочем, ничего странного. Горячая дорожает, потому что дорожает сахар, из которого ее гонят. Сахар дорожает, потому что увеличивается зарплата рабочих, изготавливающих его. Зарплата рабочих увеличивается, потому что те частенько встают на рога. А на рога они встают, потому что им не хватает денег на горячую, которая дорожает. Вот так. Заколдованный круг. И вообще, жизнь стала паршивой… Ловкач! Ловка-ач!..

Я очнулся и обнаружил, что валяюсь под столом. Как собака. Сильно ныл глаз, я потрогал его пальцем: глаз заплыл. Проклятье! В руке обнаружился пустой графин. Кряхтя и ругаясь, я выбрался, бухнул графин на стол и поманил дежурившего неподалеку официанта.

— Скажи, это какой по счету?

— Четвертый, сударь, — невозмутимо ответил он мне.

— А где второй и третий?

Ловкач показал на пол. Там были осколки.

— А это откуда? — я дотронулся до глаза. Парень промолчал, тогда я схватил его за шиворот. — Говори, змееныш! — рявкнул ему в ухо. Мальчишка вздрогнул.

— Тот тип уже ушел, — протараторил он. — Расплатился и ушел. Я его не знаю, честное слово, первый раз видел.

— Проваливай, — разрешил я. — И принеси попить воды.

Лошак сладко спал, положив голову на руки, около него стояло шесть пустых графинов и треснувший стакан. Общество за соседними столиками сонно поглядывало в мою сторону. Я сел, проглотил поднесенную мне воду, после чего понял, что здесь скучно. Тогда я потряс Лошака за плечо. Тот помычал, почмокал губами, отвратно почесался и проснулся.

— Что такое? — просипел он, поднимая голову.

— Эй, — сказал я ему, — ты знаешь, что такое «лошак»?

Он тупо огляделся, мучительно вникая в суть вопроса. С соседнего столика лениво подсказали:

— Это помесь лошади с ослом.

— Вот-вот! — подтвердил я. — Лошадь и осел. Лицом ты лошадь, а умом осел. Понял, ковбой?

— Почему? — вспыхнул он.

— Ну ты же лошак? — объяснил я. Он стал вылезать из-за стола, крохотный, но очень грозный.

— Шуток не понимаешь, — равнодушно сказал я, и он с готовностью влез обратно. Скучно было невыносимо. Я посмотрел вокруг, собираясь с мыслями, и вдруг вспомнил, зачем, собственно, пришел сюда.

— Балабола здесь не видел?

Лошак отрицательно мотнул головой.

— А про банк слыхал что-нибудь?

— Грабанули твой банк, — сипло ответил он.

— Это и без тебя известно. Кто, не в курсе?

Вот такой вопрос был, прямо скажем, громок. Особенно после упоминания имени Балабола. Общество навострило уши, тревожно замерло. Лошак принялся непотребно зевать, и я сразу дал задний ход, потому что глазки у моего соседа стали пугающе неподвижными. Я добавил:

— Говорят, там пауки потрудились.

Зевота мгновенно прошла.

— Какие пауки? — искренне удивился Лошак.

— Неграмотный, что ли? Эти… Из организации «Миссия».

— Которые пьют кровь? — уточнил он. — Не знаю, может, и они… Только их, по-моему, денежки не волнуют, они, по-моему, детей из приютов таскают.

— Лошадь и осел, — выцедил я. — Идиотские слухи.

Встал и пошел прочь. Сзади раздалось запоздалое вяканье, но я решил не напрягать слух. Я направился к бару. Немного шатало: все-таки четыре графина — это доза. Проклятье! Еще чуть-чуть, и Лошак смекнул бы, что я интересуюсь банком неспроста. Идиот, полез с пьяной любознательностью. В самом деле, кто знает, откуда у этого придурка деньги? Не за умение ли докладывать о любознательных идиотах?.. Народу поубавилось — посетители начали расходиться по любовницам и сводным домам. Стало уютно. На полу, прямо вдоль батареи крутящихся табуреток, лежало расслабленное человеческое тело — культурно отдыхало. Я переступил его и подвалил к стойке.

— Шолом, — сказал я бармену.

Тот искоса глянул:

— Свобода — наше знамя, дружок. Тебе налить?

— Обязательно, — сказал я. — Только что-нибудь помягче, а то я уже… сам видишь.

— «Жидкий воздух»? Со льдом или без?

— Все равно.

— Понятно, — он вздохнул. — У тебя ко мне дело?

— Конечно! Как же можно без дела?

Бармен снял с полки нарядный сифон и вбил кипящую струю в стакан.

— Я слушаю.

— Какие новости в городе?

— Ничего интересного, дружок, — сразу ответил он. — Начальник службы безопасности утопился в унитазе.

— О-о, ты был знаком с таким человеком!

— Боже упаси! Я случайно находился в кабине рядом. Забыл сказать, это было в общественном сортире.

Я сделал вид, что мне смешно. Друг моего детства любил хорошо пошутить, жаль только, чувства юмора не имел.

— Да ты остряк, — похвалил я его. — Или болтун. Если ты не болтун, ответь, почему твоего хозяина прозвали Балаболом?

— Глупый вопрос, — сказал он. — Его прозвали Балаболом, потому что его так прозвали. Иначе он не был бы им, верно?

— А где он сейчас?

— Его сегодня нет, Саша. Приболел… Вообще-то я болтун, — в глазах бармена мерцало веселье. Сам он не улыбался. Здешний бармен давно разучился улыбаться. Я вежливо хмыкнул, помолчал, потом придвинулся ближе и начал осторожно трогать его многострадальные нервы:

— Ну и хрен с ним, мне он не нужен. Слушай, из чистого любопытства… Только не прячься сразу под стойку, ладно? Как ты думаешь, банк — чья работа?

Он поднял брови. Он внимательно осмотрел зал. Под стойку не полез, но это явно потребовало от него душевных усилий.

— Почему ты спрашиваешь именно у меня? — наконец подал он голос. Я объяснил:

— Ты же торчишь тут целые сутки! Все разговоры слышишь, все новости первым узнаешь. Разве нет?

— А почему это ограбление тебя так волнует?

Я разозлился.

— Сказал же, любопытство одолело! Если не хочешь говорить, хрен и с тобой, молчи в тряпку!

— Тихо, тихо, — попросил меня бармен, зачем-то оглянувшись. Брови он все еще держал в поднятом состоянии. Глупейший у него был вид.

— Смех на палке! — продолжал я чуть потише. — Чего ты боишься? Я же не прошу тебя дать показания.

Он побарабанил пальцами по сифону.

— Я не боюсь, — сухо уведомил он меня. — Я просто не знаю. Я обычно мало что знаю, я веду здоровый образ жизни. Могу только догадываться. Но и это бывает вредно для здоровья.

Закончил мысль. Возложил руки на стертую тысячами локтей поверхность стола и спокойно посмотрел мне в глаза. Словно бы дал исчерпывающий ответ. Нестерпимо хотелось плюнуть в его лакированное личико, и он угадал мое желание, потому что раскрыл рот снова — прежде, чем это сделал я:

— Думаю, там потрудилась банда сухомордых. Говорят, охрана перебита вся, кроме пары азиатов. Своих пожалели.

— Насреддины?.. — с сомнением сказал я. — Нет, не может быть. По-моему, узкоглазые задницы такое не потянут. Тут мудрость нужна, вроде твоей… — я подмигнул. Разговор уверенно двигался в тупик, возвращался в русло нормальной болтовни, тогда я решил в открытую. — …И связи тут нужны, такие, к примеру, как у Балабола. Я, собственно, хочу вот о чем у тебя спросить, Иосиф. Балабол как-то связан с этим делом или нет? Слышал ты что-нибудь? Странные, знаешь, слухи про него витают.

Он распрямился. Потом сгорбился.

— Балабол опасный человек, — только и сказал мне в ответ. Отошел к холодильнику, бесцельно постоял, вернулся и еще прибавил. — Ты, Сашок, тоже. Извини, но твое чистое любопытство не имеет ко мне никакого отношения. Я просто бармен, так и передай.

— Дурак мнительный, — горько заметил я. — Кому передать?.. Эх, ты. Забыл, что мы с тобой в детстве вытворяли? Отловим студенточку…

Он деликатно меня выслушал и спросил:

— Еще хочешь выпить?

— Дай газету посвежее, — угрюмо приказал я ему. Он исполнил. Через шесть секунд мне стало противно, я скомкал газету и влепил бумажный шар в сияющий стеллаж.

— Тошнит, — сообщил подскочившему в испуге бармену. — Сплошные пауки. Тебя лично они не беспокоят, а?

Он пожал плечами.

— Пауки? Это не по моей части. Тараканы меня беспокоят гораздо больше.

— А если серьезно?

— Если серьезно, — с готовностью сказал он, — то все это в принципе несерьезно. Потому что неизвестно главное — существует ли в природе такая организация, как «Миссия». Сплетни определенно существуют, одна Другой глупее.

— Это же не банк! — возмутился я. — И даже не Балабол! Неужели и здесь не можешь без тумана?

— Я могу налить «жидкого воздуха». Или желаешь горячей? — Иосиф посмотрел в упор. Я тяжко вздохнул.

— Говорят, пауки заманивают человека в какие-то хитрые ловушки, связывают, а потом сосут из него жизненные силы, — подкинул я тему. — Потому их так и назвали. А сами они вроде бы живут вечно.

Он неожиданно хихикнул.

— Вот публика, — сказал неизвестно о ком. — Пяток болтунов напишет, остальные учат наизусть… Ладно, если серьезно, то изволь. Я, дружок, знаю наверняка только одно: пауки, если они действительно есть, это плохо. Хуже, чем демократические газеты. Даже хуже, чем «Бутса» и моя стойка. С момента, когда Большой Мор кончился и оставшиеся в живых придурки добились наконец в нашей стране свободы и процветания, это второе по-настоящему страшное событие. И сосут они не кровь, не твои жалкие силенки, а мозг. Пообщаешься с ними разок — и все, стал кретином. А кретин — это уже самое дно, естественно.

— Откуда они могли взяться? — спросил я. Без всякого интереса. Бармен кивнул, соглашаясь с вопросом.

— Вон, изучай прессу, — он наступил туфлей на бумажный ком, сладострастно хрустнул. — Сам я полагаю, что это мутация. В нашей-то помойной яме… Ты читал в детстве фантастику или только студенток со мной давил?

Я перестал его слушать. Мне уже давно было тоскливо. О деле разговор не получился, и сейчас мы, очевидно, приступим к обсуждению чудес природы. Осторожная сволочь! Торчу тут с ним, трачу время. Хотя все равно делать нечего… Я предположил:

— Если они мутанты, то должны быть уродами, да? Монстрами? Но тогда бы их всех быстренько повыловили.

Друг детства обрадовался. Давно ему не попадался такой благодарный, такой восхитительно девственный в смысле начального образования слушатель. Он сказал монолог. Было длинно, я почувствовал, что вот-вот засну или вот-вот взорвусь, и тогда оттолкнулся руками от стойки, побрел прочь, усмиряя раздражение, уговаривая себя не ломать стулья, а он продолжал бубнить мне вслед:

— …уродство и красота, дорогой Александр, категории слишком относительные. И то и другое есть всего лишь отклонение от общепринятой нормы, поэтому все здесь зависит от выбранной обществом точки отсчета. Например, некий античный красавец, попав в страну, где уродство является эталоном внешности, будет признан несомненным, классическим уродом. Так что не обольщайся, если дама называет тебя красавчиком…

Болтун! Убил настроение, гад, десяти минут ему хватило… Я вдруг обнаружил, что часики мои встали. И чуть было не повернул обратно к бару — спросить точное время, но тут же одумался. Зачем пугать человека глупыми вопросами?

За столиком в одной из ниш сидел Тихоня. Он был не один: девка в купальнике обнимала его с дешевым рвением, Или он ее, не разберешь. Во всяком случае, глаза у него были прикрыты, а руки находились отнюдь не на столе.

— Тихоня! — позвал я его. — Часы есть? Сколько натикало?

Он открыл глаза, зло блеснув зрачками. Но не сказал ничего грубого — молча освободил левую руку и выставил напоказ светящийся циферблат.

— Спасибо, — поблагодарил я. Затем, не удержавшись, громко съязвил. — Поздравляю, вы прекрасная пара.

Он странно на меня посмотрел, и я решил ему больше не мешать. Не люблю резких движений. Я счел более разумным неторопливо отойти и спуститься в подвалы Для проверенных клиентов.

Комната была затемнена, интимно моргал экран в стене. Демонстрировался художественный фильм. Народу было немного, несколько парочек на устланном матами полу. Я некоторое время посидел, потом меня замутило от неумеренной дозы телесного цвета — как в кино, так и на матах, — и я отправился путешествовать дальше.

Дальше были танцы. Здесь свирепствовала музыка. Прерывистое дыхание могучими толчками било из многоваттных динамиков, развешанных по потолку, прессуя воздух при каждом басовом выдохе. Я оглох мгновенно. На подсвеченном балкончике колдовало с аппаратурой человекообразное существо — тоже старый знакомый. Привет, — крикнул я, словно в воду. И, ощутив вдруг нестерпимое желание забыться, разбудить спящую в жилах молодость, вбежал в раздевалку, скинул одежду — как все, — впрыгнул в общий круг. Бесновались огни. Бесновались красно-зелено-синие фантомы, отдаленно напоминающие людей. Никакого телесного цвета! Было тесно и здорово, я заорал, не слыша ничего, тем более голоса, подпрыгнул, снова заорал. Музыку воспринимал не я — мое тело, точнее, тело воспринимало ритм, а я… Взмах рукой, взмах ногой. Спина к спине, бедро к бедру. Руки жадно ловят мягкое, жаркое — вокруг так много жаркого и мягкого! Немыслимо извивается девчушка рядом, рот оскален, в глазах сплошная рампа, из одежды только бирка с фамилией на шее — зачем сюда пустили школьницу? Кто-то неподвижно стоит, держась руками за голову, кто-то натужно хрипит под ухом. А в центре — я. Красно-зелено-синий я… Потом огни куда-то летят, в голове черно, и вот уже вокруг меня ноги, голые, одинаковые, слепые, они давят мои растопыренные пальцы, спотыкаются о мои ребра, и совершенно ясно, что надо встать, иначе ведь плохо, плохо, плохо… Подтянуть задние конечности под себя, приподняться на коленях, теперь, хватаясь за липкие тела… И снова в круг! Взмах рукой, взмах ногой, грудь к груди, живот к животу…

Внезапно все кончилось, и я сначала не понял, что произошло, а когда включился большой свет, сообразил — время перерыва. Массовка свалилась на пол — кто где стоял. Человек семь-восемь. Было душно, тошнотно пахло потом. Шаман-музыкант вытащил заранее приготовленный шприц со стимулятором, сделал себе инъекцию. Я с трудом выволокся на волю и побрел в душевую. Кабинка была занята, тогда, совсем одурев от жара, я рванул дверь, что-то там выдрав с мясом, и ввалился, не взирая на лица. Здесь отмокала молодая особа. Она отнеслась к моему визиту с пониманием: заулыбалась, подвинулась, ничего не сказала.

Тонизирующие струи сделали из меня мужчину. Не долго думая, я прижал соседку к перегородке и поцеловал в свод грудей. Она хихикнула и дала мне ласковую пощечину. Тогда я выключил воду. Она снова хихикнула, нетерпеливо подтягивая меня за талию, бормоча что-то ободряющее. Жаркий шепот обещал неплохое развлечение, вот только из ротика ее несло табаком. Я резко высвободился, вышел из душа и пошлепал босиком в раздевалку. Барышня соорудила вслед нечто боцманское.

Почему-то мне было погано. Странно. Так погано, что хотелось улечься прямо здесь, на кафельном полу, и плакать, плакать… Что случилось с моим настроением? И только одевшись, только отправившись обратно в столовый зал, я понял. Весь этот вечер отдыха — так удачно начавшийся! — меня преследовало нелепейшее чувство, будто за мной смотрят. Не следят, не шпионят, а именно смотрят. Внимательные голубые глаза. Будто бы даже те самые, из стариковского бумажника. Кусок бреда. Глаза надо мной, а я под ними — маленький, голый, трогательный. Смех…

Проклятая, проклятая, проклятая горячая!

2.3 кассета из блока «Двадцать шестой служебные переговоры по делу „Миссионер“, гриф „Совершенно секретно“»

— Эй, эй! Меня слышно? Кэп, ответьте тридцать пятому!

— Слышно, тридцать пятый. Говори в трубку, не ори на весь город.

— Свобода — наша цель! Тьфу! Наше знамя!

— Процветание… Лейтенант, что-нибудь случилось?

— Виноват, товарищ капитан. Вы приказали сообщать обо всем необычном.

— Валяй.

— Тут ко мне одного типа доставили. Совершенно чокнутого старикашку, который утверждает, что он преподаватель из музыкального училища номер два. Документов нет.

— Запрос сделан?

— Уже есть ответ. В училище такой числится, похоже, именно этот. Фотография пока не пришла.

— Валяй дальше.

— Значит, так. Старикашка ехал на такси к себе домой. Когда на пути попалась патрульная машина, таксист воспользовался случаем и сдал старика милиции. Он заявил, что никогда еще не возил более подозрительного пассажира, и предположил, что это скрытый кретин. Дубины, услышав слово «кретин», естественно, на полусогнутых приползли к нам. Таксисту они разрешили продолжать работу, все данные на него записали. Он клялся, что совсем не при чем, что просто исполнил долг истинного гражданина, валялся у дубин в ногах, ну те и отпустили его без допроса.

— Данные на таксиста остались, не будем скандалить.

— Я тоже так решил, кэп.

— Решаю я, лейтенант!

— Я полное ничтожество, двадцать шестой!

— Хватит орать. Разорался… Это действительно кретин?

— Нет, мой капитан. Ясное дело, никакой он не кретин, отвечаю головой. Но вы знаете, этот старик несет сущую ахинею! Просто до жути. Вот что он изложил в ходе допроса, передаю почти дословно. Он напряженно работал, и вдруг его вызвал к себе какой-то субъект, которого он проименовал «человек с глазами вместо лица». В какой форме был сделан вызов, непонятно. Вызвал, и все. Этот человек дал старику толстый бумажник и приказал идти на улицу. Старик отказывался, но человек с глазами вместо лица очень хорошо его попросил. На улице старика ограбили, бумажник забрали, он вернулся обратно, человек его поблагодарил за помощь и не стал больше задерживать. Перед тем как отпустить музыканта, тот, кто вызвал его к себе, приказал ему все забыть. Или нет — ему запретили вспоминать о случившемся, так точнее. Ничего определенного о субъекте он не сообщил.

— Интересно… Что было в бумажнике?

— Старик не смотрел.

— А какие глаза у того человека без лица?

— Как это?

— Ну там: карие, серые, красные?

— Не знаю, не спросил.

— Спроси… Слушай, лейтенант, самый важный вопрос! Где все происходило?

— Кэп, я долго пытался выяснить это! Бесполезно. Старикашка твердит только одно — огромный дом, в котором очень много кроватей. Отшибло память.

— Я не понимаю, лейтенант. Если ему запретили вспоминать, как же тогда ты его выпотрошил? Врет он, наверное, этот твой учитель музыки.

— О, кэп, здесь особый разговор! Получилось забавно. С самого начала допроса старик меня предупредил, что он ничегошеньки не помнит, что ему приказали, потому он ничем не может мне помочь. Бился я с ним, бился, а потом меня злость взяла, я ему и говорю: забыть тебе приказали, паскуда, но молчать-то не приказали! Расскажи, не вспоминая! Предложил я ему такое как ни в чем не бывало. И подействовало. Стручок подумал-подумал, в голове его что-то сдвинулось, вот и выложил он… Видели бы вы его рожу, капитан, когда он рассказывал о том, что начисто забыл! Настоящий сеанс спиритизма. В общем, это не описать. Сначала мне было Даже страшновато, но я быстро понял, что старикан не в себе, и тогда успокоился. Он ведь, наверное, просто болен… А насчет «врет» — не знаю. Если врет, то актер гениальный.

— Лейтенант, может, он кольнулся или нюхнул чего-нибудь? Старики нынче пристрастились, особенно эти, из очкариков.

— Трудно сказать. Нужен эксперт.

— Что собираешься делать дальше?

— Я в затруднении, мой капитан. Поэтому и посмел вас побеспокоить. Может, отпустить его? Пусть катится насреддину в задницу. Он же явно душевнобольной, к тому же не кретин.

— В общем так, тридцать пятый. На всякий случай подержишь его до утра. Это раз. Сейчас к вам прибудет эксперт. Два. Немедленно разыщи таксиста и выясни, где он посадил старика — три. Уяснил?

— Слушаюсь, мой капитан.

— У тебя все?

— Точно так! Только я еще хотел…

— Ну, говори, говори.

— Вчера в девятой комнате допрашивали одного кретина.

— Да, я лично руководил. А кто дал тебе эти сведения?

— Ребята сказали.

— Конкретно кто?

— Тридцать четвертый. Я его менял, он вчера дежурил. К нему как раз того кретина и доставили.

— Что он тебе еще сообщил?

— Я…

— Говори, ублюдок! Говори, раз начал!

— Я полное ничтожество!.. Он мне сказал, что кретина поймали случайно. Им оказался один из заместителей директора Облбанка. Его взяли прямо за главным дисплеем, когда он пытался перевести гигантскую сумму денег на разные счета в разных городах. Защита сработала четко. В прокуратуре выяснилось, что он кретин, тогда его сразу перевели к нам. Ограбления банка как такового не было, это наша дезинформация для его сообщников, если они есть. Вот и все, ничего особенного… Еще тридцать четвертый похвастался, что ему разрешили присутствовать на допросе в девятой комнате, и расписал, что он там видел.

— Ясно. Тридцать четвертый выдал тебе полную информацию в рамках своей компетенции. У него, оказывается, недержание. Спасибо за сигнал. Итак, о чем ты хотел попросить?

— Товарищ двадцать шестой! Если я выявлю кретина, вы позволите мне принять участие в допросе? Так же, как было разрешено тридцать четвертому. Мне хочется знать заранее…

— Иначе не будешь ловить наших врагов?

— Ну что вы, кэп… ну вы же все понимаете…

— Понимаю, лейтенант, понимаю. Ты непрост. Вы ведь, кажется, друзья с тридцать четвертым? Интересно, чего ты на самом деле хочешь больше, поприсутствовать на допросе или свалить друга?.. Ладно, не ерзай. Рапорт я, конечно, составлю. Кто тебя знает, вдруг ты просигналишь непосредственно хозяину, что, мол, раскопал для меня ценные сведения о болтунах в нашем славном аппарате, а я не придал этому значения.

— Хозяину? На вас? Ни-ког-да!

— Не ори, ублюдок. Полковник услышит.

— Хозяин все слышит, все знает.

— Перестань валять дурака. Между прочим, лейтенант, наш полковник сейчас у первого в кабинете. Решают, что делать с тем кретином и… и кое-что еще. У нас, судя по всему, начинается серьезное дело, я имею в виду нашу группу. Смотрите у меня, чтобы были там наготове! Если повезет, все пойдем на повышение, и не нужно тебе будет тридцать четвертого валить.

— Я — как огурчик, кэп! И ребята! Не беспокойтесь!

— Тьфу, горлодер. Скажи-ка начистоту, раз уж все знаешь. Что ты думаешь об этом заместителе директора?

— О ком?

— Ну о том, из Областного Банка.

— Не знаю… Зачем ему столько денег, если он кретин? Наверное, хотел удрать. Куда-нибудь за кордон, наслаждаться жизнью у гуманистов.

— Я, лейтенант, немножко о другом. Когда твой друг рассказал вчерашнюю историю, как ты отнесся к тому, что заместитель директора банка оказался скрытым кретином? Вопрос ясен?

— Да, капитан, понял. Я ощутил беспокойство. То, что один из больших начальников вор, это ладно, это нормально, но вот то, что даже такого высокопоставленного, абсолютно благонадежного гражданина можно сделать кретином… Это ужасно.

— Надо же, тридцать пятый. Именно беспокойство. И у меня то же самое. А ты в самом деле непрост, и я обязательно запомню это… Свобода — наше знамя. Отключаюсь.

— Процветание — наша цель!

2.4 РЕТРАНСЛИРУЕМЫЙ СИГНАЛ, источник «Сырье», гриф «Свободный эфир»

Зал был полупуст. Меж столиков шатался унылый официант, за стойкой бара скучал сверхосторожный бармен. Тихоня уже пригласил свою даму под стол, из-под скатерти торчали их ноги. Какая-то парочка устроилась на ночлег прямо на эстраде. Было тихо и спокойно. Воистину, хваленая славянская нравственность вымерла во времена Большого Мора вместе со славянами. Появился Мясоруб Ханс — сидел за моим столиком. Лошак был готов, он гадко храпел, положив голову в лужу горячей на столе, Мясоруб только что пришел, но уже приканчивал второй графин.

— Салют, Ханс! — сказал я, плюхаясь на стул. Мясоруб взглянул.

— A-а, это ты, — пробасил он. — Натанцевался?

— Экий ты проницательный, — весело ответил я ему, — А я вот недавно…

— Вижу, до Лошака тебе далеко. Хотя твой размах всём известен.

Я за волосы приподнял голову стукача-придурка и заглянул ему в лицо. Глаза у того были открыты.

— Выключился, бедняга, — сообщил я.

Лошак вдруг всхрапнул и громко свалился со стула. Мясоруб бережно поднял его, усадил обратно.

— Не трогай ты его, Алекс, — сказал он мне. — Пусть спит.

К столику подбежал Ловкач.

— Принеси-ка мне горячей, парень, — попросил я.

Мясоруб сделал графин безнадежно пустым, затем принялся с недоверием изучать его на просвет. Он спросил равнодушно:

— Как дела? Ты сегодня, смотрю, с карманами пришел.

— Да ничего дела, — ответил я. — Обработал, понимаешь, одного очкарика. Двести хрустящих.

— Ого! — Мясоруб даже присвистнул. — Везет дуракам.

— А у тебя откуда деньги?

— У меня те же, магазинные. Помнишь, вместе трудились?

— Да, — сказал я, — помню.

Официант принес мне заказанное, и мы с Мясорубом молча занялись делами. Он полностью отрешился от мира, махом опустошив половину графина, я же культурно налил себе в стакан и оглядел зал. Какой-то тип, сидящий недалеко от эстрады, во все глаза смотрел на смелую парочку и спешно доставал фотоаппарат. Парочка на эстраде шалила вовсю. Турист, — презрительно подумал я о нем, залпом выпивая целительную жидкость, — странствует откуда-нибудь из пустынь… Бармен Иосиф раздобыл где-то журнал для детей и забавлялся тем, что пририсовывал на веселых картинках похабщину. Из-под стола Тихони доносились вопли. Жизнь «Бутсы» вошла в ночную колею — торжество демократии. Я глотнул раз, другой, но лучше от этого не стало.

— Еще! — коротко вскрикнул Мясоруб. Официант засуетился.

Лошак снова издал звук и упал со стула, цепляясь пальцами за грязную посуду. К счастью, обошлось без жертв. Черт с ним, — решил я. Нализался, псина, вот пусть и валяется на законном собачьем месте — под ногами полутрезвых хозяев… Потом посмотрел на него внимательно и понял, что хватит. Достаточно на сегодня выпивки. Не хочу, чтобы меня вышвырнули завтра утром на улицу, как это сделают с Лошаком. Мордой о грязный наждак асфальта. Ясно теперь, почему у него лошадиная физиономия. Я взял графин и вылил содержимое на пол.

Дама, вольно раскинувшаяся на подоконнике, удивленно воззрилась на меня.

— Ты что, псих? — бросила она реплику с места.

— Буйный, — предупредил я ее. Она хохотнула.

— Отдал бы лучше мне, я нормальная.

— Ну-ка, Алекс, кто тут буйный? — внезапно ожил Мясоруб, одежда его страшно взбугрилась. — Я! Я вместо санитаров!

— Успокойся, Ханс, — сказал я ему. — Мы шутим.

И он успокоился: его ждал очередной графин. Правда, он был слегка разочарован. Дама продолжила беседу:

— Хочешь развлечься, — сказала она, ничуть не сомневаясь. Я ее понял: оставшись на ночь без работы, вцепишься в любой шансик. Вздохнул:

— Очень хочу, — и пожаловался, брезгливо оглядев ее сверху донизу. — Но ты же видишь, здесь не с кем.

Она скушала, не поморщившись.

— Алекс, — подал голос Мясоруб. — Милый… — и я отодвинулся, чтобы не полез целоваться. — Ты мой самый лучший друг. Я тебя очень люблю.

— Знаю, — сказал я ему.

— А ты меня? — подозрительно спросил он и рыгнул.

— Что за вопрос! — воскликнул я, еще отодвигаясь.

— Ты отличный парень, — с трудом проговорил Мясоруб. — Мой лучший друг… — он погрустнел.

Я хочу открыть тебе свою тайну. Ты ведь не разболтаешь?

— Мог бы и не спрашивать! — оскорбился я. Судя по всему начинался сеанс очередного признания. Он зыркнул стеклянными глазками по сторонам и проплевал мне в ухо:

— Слушай. Как ты думаешь, кто я такой?

— Как кто? — я удивился. — Работаешь на мясокомбинате;. Это официально. А в свободное время становишься специалистом по вскрыванию замков. Ты ведь хороший слесарь, Мясоруб, это твоя основная профессия.

— Да, я взломщик, — горько подтвердил он. — Но ты ошибаешься, Алекс. Моя основная профессия не просто взломщик, а взломщик в группе Балабола. Усек?

Я ничего не сказал ему на это. Я сидел и молча переваривал информацию. Группа Балабола… Не зря витают слухи, ой, не зря, и я уцепил верную нить, я просто молодец. Вот тебе и второсортный хозяйчик, вот тебе и мелкая сволочь!

— Ты ведь, кажется, с ним в дружбе? — продолжил Мясоруб. — Наверное, сам все знаешь. Сам, наверное, ему служишь… А? Небось и любишь его, толстозадого кобеля…

Я выразился аккуратно:

— Каждый кому-нибудь служит, никуда не денешься. Только мы с Балаболом не друзья, тут тебе натрепали.

Он обрадовался.

— Не друзья! Значит, ты его не любишь? Слушай, и я тоже. Он меня за дешевку держит, падаль, — в глазах у немца полыхнуло. — Поймал меня на крючок, взломщики-то нынче бросовый товар… Как я веселился, когда у него с банком сорвалось! Ты меня понимаешь, Алекс. Про банк-то Балабол тебе рассказывал, конечно?

Я тактично промолчал. Впрочем, Мясоруба не нужно было подстегивать, его и так уже понесло.

— Да, отлично он погорел. Знаешь, как получилось? Вышел на него один тип из банка, какой-то тамошний начальничек, и предложил совместную операцию. Короче, почистить компьютеры предложил. Типу самому было не справиться, там ведь сложно, запутано, номера счетов нужно разнюхать, коды доступа… Еще подготовить, куда бежать, а значит — билеты, документы… В общем, сговорились они, Балабол все сделал, кучу денег вбил, а этот начальник взял и исчез. Видать, сам грабанул банк, а потом сбежал. Ну я хохотал, ты не представляешь!

Я молчал прямо-таки самоотверженно. Не спугнуть бы. Не спугнуть бы дурака. Пьянь, трепло…

— Видишь, бармен? Как его там?.. Ну, вон тот еврейчик, юд недобитый… Ты, Алекс, и с ним дружишь, я знаю, ты со всем здешним дерьмом дружишь. Это он вывел Балабола на того парня из банка. Или наоборот, парня на Балабола… Они вроде приятели, бармен и банковский начальник. Оба словоблуды, любят поумничать, паразиты. Бармен твой поганый… и он на крючке у Балабола… — Мясоруб вдруг вскочил, завопил. — Сволочь! — и упал обратно, обессиленный. Он замолчал, почти как я. Подпер голову руками, выкатил глаза на стол и посидел так, раскачиваясь. Затем всхлипнул басом:

— Работать на такую тварь! Это же надо докатиться! Все мы докатились. Ты, небось, тоже на него ломаешься, признавайся…

Я протянул ему полный стакан. Он чуть хлебнул, и на него напала икота. Минуты три он тщетно пытался что-то выговорить, судорожно дергался, испуганно вцепившись в стол, одним словом, мучался. В результате — протрезвел. И понял, что наболтал кучу лишнего. Мгновенно краски любви в его лице поблекли: немец с ненавистью покатал по столу ребристую стеклотару и стал убийственно мрачным.

— Забудь, что тебе говорили, ясно? — сказал он напрямик. Ручищи его сжались в шары, и я почувствовал, что мне нехорошо. Сработала защитная реакция — я привычно притворился пьяным.

— Все! — сказал я. — Забыл. Раз тебе надо, значит, все. Ты мой лучший друг! — перегнулся через стол и поцеловал в губы. Получилось неожиданно, поэтому Мясоруб не успел отшатнуться. Он удовлетворенно облизался, отвернулся и выдал вопль:

— Юнг! Сюда, сволочь! Жидкий воздух со льдом!

Поверил, значит. Хотя кто его знает. Во всяком случае, разрешается передохнуть, пока обошлось. Вообще, он мальчик что надо: сильный, смелый, чистокровный… Но есть у него одна беда — природа обделила его мозгами. Когда он заливает в себя больше, чем можно, это становится особенно заметно. Что-то там у него в голове барахлит, будто выключатель срабатывает. Недавно, к примеру, вылакав пяток-другой графинов, Мясоруб полез ко мне с нескромными предложениями вечной мужской любви. Влажно глядя мне в глаза, он звал в гости, но я благополучно удрал тогда. А сейчас его откровенность перешла границы допустимого идиотизма. Да…

— Ловкач, — тихо сказал я подошедшему официанту. — Счет.

— Что? — встрепенулся Мясоруб. — Ты уходишь?

— Да, — неохотно признал я, — проветрюсь, пожалуй.

— Погоди, пойдем вместе. Сейчас допью…

Я отсчитал, сколько требовалось, швырнул хрустящие на стол, направился к выходу. Сзади громыхнул сиплый бас: «С меня возьми», — и я ускорил шаг, панически придумывая, что же делать.

Он догнал меня у дверей, на улицу мы вышли вместе. Было жутко темно. Свет, льющийся из витрин «Бутсы», освещал лишь крохотное пространство улицы, и этот освещенный участок торопливо пересекал насреддин. Ага!

— Эй, стой! — крикнул я. — Стой, тебе говорят!

Сухомордый моментально остановился.

— Вы мне, товарищ?

— Какой я тебе товарищ? Забыл, где находишься?

Он испугался. Взялся руками за голову — подержал и отпустил, бормоча:

— Илелло акши ходо… Простите, сударь-бай, я болен, я болен. Недавно переехал…

— Почему ты шляешься в такое время? — начал я. — Лояльный насреддин должен лежать в постельке. Поощряется даже видеть сны.

— Я иду к больному брату, — промямлил он.

— Пожалуйста, — фыркнул я. — Хоть к жене брата. Но почему именно по этой улице и именно тогда, когда мы вышли?

— Не знаю, сударь-бай. Я пойду по другой улице, можно?

— Там ты снова встретишь кого-нибудь из приличных людей, и им тоже будет крайне неприятна эта встреча.

— Не пойду к брату! — поспешно выкрикнул он. — Можно?

Я размышлял вслух:

— Но тебе обязательно придется возвращаться домой, и все равно тебя кто-нибудь увидит. Что же нам делать?

— Илелло… — сказал несчастный человек. Он был обречен.

— Есть один выход. Ты пойдешь с нами вон туда, в ту уютную подворотню. И тебя больше никто никогда не увидит, кроме служащих морга, конечно… Как ты считаешь, Ханс?

Мясоруб ничего не ответил. Он кусал жирную губу и тускло смотрел на сухомордого. А тот затрясся, в воздухе отчетливо завоняло. Перетрусил, скот! Мясоруб повел носом и часто задышал, зверея стремительно, неудержимо. Было совершенно очевидно: скоро последует взрыв. Мясоруб обладал психикой, послушной, как у ребенка, — лепи любую гадость. Полезное свойство для мерзавцев вроде меня.

— Ладно! — захохотал я. — Гуляй, азиатская вонючка!.. Хотя погоди, у меня к тебе последний вопрос. Скажи-ка, почему говорят: бестолково, как у насреддина в мозгах? У вас там действительно бестолково?

Насреддин хихикнул, его приободрила моя шутка. Впрочем, только на миг.

— Проверим? — толкнул я Мясоруба. — Где наши инструменты?

Тот снова ничего не ответил. А узкоглазый вытаращился:

— Товарищи! — чирикнул он в полной панике. — Смилна рахмам рагым! Что вы, товарищи, не надо!

И тут наконец Мясоруб не выдержал.

— Поганка! — взревел он. — Ублюдок южный! Нарожали вас!

Размахнулся и вмазал. Это был настоящий удар. От такого удара у быков на бойне подгибались ноги, и они бессильно валились на доски. Кулак попал именно туда, куда метил его хозяин — в ненавистную скуластую рожу. Вошел вязко, легко смяв кость, спокойно вернулся обратно, весь липкий — мгновение, и было кончено. Насреддин, страшно хрюкнув, рухнул на асфальт, подергался и не издал больше ни звука, а глаза его так и остались вытаращенными, хотя, наверное, ничего уже не видели.

Вместо лица у него была рыхлая мякоть.

— Узкоглазые обезьяны! — прохрипел Мясоруб, обернувшись. — Алекс, что же они не передохнут никак? Понаехали из своих средних азий, развозят заразу!.. — и, захлебываясь арийским гневом, принялся остервенело вбивать каблуки в дохлое тело.

— Ур-рюк! — глухо урчал он. — Жр-ри, жр-ри!

Он настолько увлекся, что не заметил, как я осторожно шагнул с тротуара, пересек пустой проспект и скрылся в родной гостиничной подворотне. Нет, он в самом деле парень хороший. Но дурак! У каждого насреддина есть уйма дружков, которые обожают мстить за сородичей и за веру. Поверженный Ислам пока жив, еще как жив! И с информацией у них в порядке, так что лучше от греха подальше… Жаль, конечно, вонючку. Но другого выхода не было. Мясоруб увязался за мной явно не случайно: он действительно выболтал сегодня патологически много. Неизвестно, что мог задумать этот Мясник. И я не видел лучше способа избавить себя от почетного сопровождения, чем натравить дурака на кого-нибудь другого. Хорошее оправдание. К сожалению, я не успел изложить его насреддину.

Мясорубу вскоре надоело разминать мышцы ног, он оставил в покое скорченный труп, недоуменно огляделся.

— Алекс! — громко позвал. Прислушался и плюнул. — Сбежал, сволочь.

И побрел прочь, пошатываясь. Я для верности проторчал под аркой минут пятнадцать, наблюдая за обстановкой на улице, только после этого вошел во двор гостиницы. Скользнул сквозь мертвый бесформенный скверик и оказался возле дверей. Тут заметил, что, оказывается, стало совсем холодно, что время невероятно позднее и что мое многострадальное настроение немного улучшилось. Никто за мной больше не смотрит, никакие голубые глаза — или кто там еще; я сам за собой смотрю — изнутри; и глаза тоже внутри — чудесное ощущение; полный порядок в мыслях: хватит, хватит с меня суеты, надо идти без колебаний, смело вперед, потому что пришла пора, потому что меня ждут… Кто меня ждет?! — одернул я себя. Опять бред?

Мерзкий холод между тем, едва я о нем вспомнил, вероломно проник под свитер, заставил кожу покрыться препротивными пупырышками. И я выбросил хлам из башки. Одуревший от этого нескончаемого вечера, я ворвался в тепло.

3. Поздний вечер

3.1 кристалл «Лекарь», промежуточный рапорт, гриф «Штабное»

«Голубой шар, прошу связь. Голубой шар, прошу связь».

«На связи дежурная».

«Это вы, сестра?»

«Да, милый, это я. Укрепится ваш разум, брат».

«Привет, привет. Я рассчитывал застать вас и не ошибся».

«Ваша искренняя радость вынуждает меня краснеть».

«Вы ощущаете мою радость?»

«Конечно, милый. Радость и усталость. Никто не ощущает вас лучше меня. Вы сам себя не ощущаете так, как я».

«Еще миг — и краснеть придется мне».

«Теперь канал заполнен нежностью».

«Вас это сердит?»

«Милый, вам нельзя тратить энергию на эмоции. Нужно беречь потенциал для главного».

«Будь оно проклято. Мы так давно с вами не соприкасались, что я примитивно соскучился».

«Не время, брат».

«Не время, сестра. Истина ваша».

«У вас есть претензии к обслуживающему персоналу? Или вопросы? Может быть — предложения? Требования? Переключить на штаб? Брат, на связи дежурная. Отвечайте. Отвечайте».

«Я хотел умыться вашими чистыми мыслями, сестра».

«Спасибо. Это все?»

«И заодно выяснить, как обстоит дело с записью моего отчета».

«Могу вас обрадовать — запись получается высококачественной. Ретранслируемый вами сигнал имеет прекрасные характеристики, он очень легко воспринимается».

«Возможно, единственная вещь, которая у меня хорошо получается — это ретрансляция гнусностей из чужих голов».

«Всемогущий разум! В вас появилась горечь…»

«Я повзрослел. Вы не заметили? Я научился видеть. И вижу вот что: я передаю вам изысканную грязь, вы аккуратно фиксируете ее на своих кристаллах, а зачем это делается — никто не знает. Особенно в штабе».

«Милый! Несвоевременные эмоции сбивают вашу настройку».

«Ладно, сестра. Вы правы, как всегда. Тепло ваших мыслей вызвало маленький приятный разбаланс, который я немедленно устраняю».

«Не ослабил ли приятный разбаланс вашу бдительность, брат?»

«Надеюсь, что нет. Я внимательно наблюдаю за окружающей средой. Никаких тревожных признаков. Слежка отсутствует, интерес ко мне никто не проявляет, среди многочисленных переговоров в эфире — ничего подозрительного. Хочется верить, что душегубы меня прозевали».

«Милый, но вас что-то беспокоит?»

«Да. Человек, избравший свет, бесследно исчез. Я ждал его утром, но он не пришел».

«Вы опасаетесь, что…»

«Все может быть. Душегубы умеют работать. Очень жалко, сестра, если мы потеряем его. Понимаете, до слез жалко!»

«Понимаю».

«Он является ответственным сотрудником местного управления финансами. Нам редкостно повезло с ним, мы и надеяться не смели, что среди таких можно отыскать не совсем вырожденных. Я внимательно изучил отчет моего предшественника. Избравший свет был тяжелым, капризным сырьем, но мой предшественник с ним справился, поставил на ноги нового человека. Трудно смириться…»

«Мне горько, как и вам, брат».

«Ладно, сестра. Не будем тратить попусту нашу энергию, она слишком дорогой ценой нам далась. Включите запись, сейчас я передам для штаба промежуточный рапорт».

«Готово. Диктуйте».

«Заброска и ассимиляция произведены чисто. Нахожусь в гостинице, предусмотренной программой. Развернул стационарный купол, приступил к исполнению Миссии. Первый же сеанс локации позволил обнаружить сырье. В скобках: мужчина, 28 лет, не женат; с родителями отношений не поддерживает, профессия — капсульный гонщик. Сознание вырождено в пределах допустимого. Подробное описание психотипа представлено в отчете. Закончено внедрение в узловые точки сырья, в данный момент приступаю ко второй фазе контакта. Имеет место серьезное отклонение от программы. Избравший свет, согласившийся ассистировать нам, не явился в гостиницу. Причина его отсутствия мне не известна, возможно, расшифрован душегубами. Таким образом, я вынужден вести работу без поддержки изнутри. В частности, чтобы передать сырью стартовый импульс, пришлось воспользоваться помощью постороннего лица. В скобках: мужчина, 59 лет, вдовец, дети в эмиграции, профессия — музыкант. Подробное описание ситуации — в отчете. Здесь же сведения к финансовому рапорту. Сырью предоставлено двести пятьдесят денежных единиц в местной валюте. Основание: стабилизировать нейродинамические процессы и избежать спонтанного выхода сырья за пределы купола. Продолжаю. Активность душегубов отсутствует, эфир стандартен, эмоциональный фон также стандартен, все процессы под куполом мной контролируются. Пока удается обеспечивать псевдослучайное развитие ситуации. Конец промежуточного рапорта».

«Принято, брат. По-моему, за исход Миссии вам можно не беспокоиться».

«Во мне генерируются странные предчувствия, сестра. К сожалению, никак не удается выделить в них логическую составляющую».

«Не знаю, что посоветовать. Будьте осторожны, хорошо?»

«Я осторожен».

«Может быть, предвидятся какие-нибудь сложности с сырьем?»

«Маловероятно. Сырье действительно нормальное».

«Этот страшный тип — нормальное сырье?»

«Вы подключались к записи моего отчета?»

«Я не могла иначе, милый, ведь сигнал поступал от вас».

«Что ж, сочувствую: тип в самом деле неприятный. Но в качестве сырья он очень мягок и послушен. Я рассчитываю на неплохой результат».

«Один результат уже есть — убийство несчастного мусульманина».

«Вы причиняете мне боль, сестра. Трагично, что я не смог предотвратить эту бессмыслицу. Внедрение в узловые точки завершено совсем недавно».

«Простите, милый. Я плохо разбираюсь в нейродинамике».

«Кстати, „несчастный мусульманин“ не лучше своих палачей. Я подключался к его схеме. Он был торговым посредником — покупал незарегистрированных детей в бедствующих иммигрантских семьях, в том числе и у своих земляков, а затем перепродавал их частным лицам для… Для различных целей».

«Всемогущий разум…»

«Этот факт, конечно, не оправдывает свершенного».

«Простите, простите меня, милый! Не терзайтесь, умоляю вас. Вы все делаете удивительно точно, а я… Можно еще спросить?»

«Да».

«Об этом старике. О музыканте. О, я понимаю, вам необходима была помощь постороннего лица. Дать сырью начальный посыл, приступить ко внедрению в узловые точки, обеспечить псевдостихийное развитие ситуации и так далее. Но ведь он мог лишиться жизни! Ваш подопечный — это же настоящий убийца. Знаете, я очень волновалась. Старик сильно пострадал?»

«Я понимаю причину вашего отвращения к сырью. Вы просто никак не можете увидеть в нем будущего человека. Он не потерян для нас, верьте мне. Хотя, если откровенно, еще немного — и он был бы потерян. Скоро он станет Избравшим свет…»

«А вы забываете, что я женщина! Впрочем, что я говорю? Когда-то была женщиной. Кажется, даже замужней. Увы, моя впечатлительность значительно выше нормы. Я умоляю еще раз, не придавайте значения моим эмоциям, брат мой».

«Все мы когда-то кем-то были, сестра. Так давно, что воспоминания кажутся помехами внешнего фона. Простите и меня. Если же вернуться к проблеме участия в работе постороннего лица, то могу сообщить вам следующее. Первое. Перед тем как принять от музыканта помощь, я тщательнейше замерил потенциал, накопленный в сырье. И выяснил, что собственноручно умертвить себе подобного он пока не способен. Только косвенно либо в состоянии аффекта. Так что прямой угрозы для жизни старика не было. Второе. Передав сырью контейнер, старик вернулся ко мне. Состояние у него было, разумеется, шоковое, но сеанс глубокого нейромассажа позволил форсированно снять психический спазм и добиться полной реабилитации всех систем организма. Затем я дал ему два легких толчка: чтобы он отправлялся домой и чтобы не вспоминал о происшедшем. Проконтролировал дальнейшее — он остановил такси и уехал. Волноваться нет причин, родная».

«Да-да, спасибо, вы меня успокоили. И все-таки старик очень жалок. Он мне показался каким-то несчастным. Признаюсь, я даже сомневалась, действительно ли он музыкант».

«Если вы не устали, сестра, могу рассказать вам кое-что о нем».

«Я не устала».

«Старик ходит по гостиницам играть в номерах. Договаривается с дежурными по этажу, и те помогают ему с заказами. Находится достаточное число парочек, которые желают развлекаться в таком романтическом сопровождении, а присутствие старика их ничуть не смущает. Музыкант делает это не ради денег, а главным образом из творческих соображений, во всяком случае, так он объясняет своим друзьям-интеллигентам. Он пишет симфонию. Пока, правда, не решил, какую — то ли „симфонию страсти“, то ли „симфонию чувства“. Импровизирует в номерах, увековечивая в музыке увиденное, потом записывает это нотами. Самое страшное, что он лжет. В истинной причине он не смеет признаться даже себе. Понимаете, сестра, он просто глазеет. У него старческий зуд. Причем играть в сводных домах ему воспитание не позволяет, ведь там „настоящий разврат“. Разврата он боится, и вообще, он очень любит горестно рассуждать о нашествии всеобщего разврата. Вам интересно?»

«В какой грязи вы работаете, брат!»

«Устал я от грязи, родная. Оттого и горечь. Оттого и нежность».

«Могу я помочь вам?»

«Попробуйте».

«В течение всего сеанса я отчетливо чувствую ваше желание о чем-то меня попросить. Решайтесь наконец».

«От вас ничего не скроешь. Стыдно признаваться… Я хотел попросить вас прислать свой светлый образ».

«Бедный мой… Приготовьтесь».

«Я давно готов».

«Внимание. Сигнал прерывания. Стартовый импульс. Посылка. Стоп».

«Принято».

«Ну как?»

«Хорошо, родная. Спасибо за поддержку».

«Спасибо за нежность, милый».

«Пора браться за главное».

«Успеха вам, брат. Укрепится ваш разум».

«Очистится ваша душа, сестра. Конец связи».

3.2 РЕТРАНСЛИРУЕМЫЙ СИГНАЛ, источник «Сырье», гриф «Свободный эфир»

Холл, залитый больничным светом, был пуст. Около мраморной статуи великого Коли Серова имелся огороженный участок, над которым висела табличка «Дежурный», но и там никого не наблюдалось. Дверь с надписью «Администратор» была заперта. И только из-за занавеси, скрывающей от посторонних глаз «Служебное помещение», доносилась какая-то возня. Я подошел ближе и гулко кашлянул. Возня тут же прекратилась, некоторое время не было ни звука. Наконец кто-то вздохнул, строгим шепотом произнес: «Сиди тихо!», занавесь колыхнулась, и на свет появился мужчина, застегивая второпях форменные брюки.

— Что вам угодно? — заспанно спросил он меня, тесня от опасного места.

— Вы дежурный? — поинтересовался я. — Раньше я вас здесь не видел.

Он бесконечно зевнул.

— Недавно работаю. Так что вам нужно, сударь?

— Ничего особенного. Обычный набор — кровать, душ, сортир.

— Вам нужен номер! — оживился дежурный. — Конечно. Вы один?

— Нет, — сказал я ему, — с дамой. Разве не видно?

Он немедленно принялся обыскивать глазами холл, удивленно пробормотав: «А где же…», тогда мне пришлось разъяснить ему, что это была шутка.

— Отлично! — хрипло проговорил он, перебрав лицом все оттенки восхищения. — Значит, дамы нет… — и вдруг сделался очень тихим, хитрым. — Могу подселить вас… это… к попутчице. А? Или… что-нибудь иное желаете?

— О! — воскликнул я. — Ну, сервис, прямо как в златоглавой столице. Сколько стоит «иное»?

Дежурный ухмыльнулся и показал на пальцах. Я посмотрел на него, как на сумасшедшего.

— Это грабеж, — объявил я ему. Мне было безумно весело. Он снова ухмыльнулся и промолчал.

— А попутчица? — тогда спросил я его. — Сколько возьмет за билет?

Он показал.

— В наше время трудно быть оригинальным, — вздохнул я, доставая хрустящие. — Заразу-то не подцеплю? Как полагаешь, товарищ?

— Я не… — поперхнулся дежурный. — Почему товарищ?

— А что? — удивился я, глядя в его потную харю. — Друг, товарищ, какая разница. Козел вонючий — тоже хорошее обращение. У нас по Конституции свобода слова, правда?

— Свобода — наше знамя! — заученно выдал он.

— Так как насчет заразы?

— Насчет заразы? — гостиничный пес вновь расслабился, перестал ерзать, подмигнул. — Не волнуйтесь, сударь, сюда пропускаются только лучшие женщины района. Фирма гарантирует…

Протянул наконец жетон.

— …Прошу! Как раз в этом номере скучает одна особа — м-м! — такая, скажу вам, киса…

Его холуйское красноречие ушло в потолок — клиент в моем лице уже отключился. Я с интересом наблюдал за занавесью. Она легонько подергивалась, сквозь нее неслись еле слышные вздохи, и вдруг в прорези появилось детское лицо. Лицо дурашливо улыбалось. Пугливо глянуло на меня:

— Дядя, а у тебя ухи оттопырены.

Дежурный присел и оглянулся.

— Ты! — зашипел он. — Я же приказывал…

— Заткнись! — прорычал я, и когда он заткнулся, ласково поманил лицо за портьерой. — Иди сюда, маленькая.

Это была девочка лет десяти, она несмело появилась из-за пропыленного куска бархата и спросила на всякий случай:

— Дядя, а ты не будешь со мной целоваться?

Дурашливо веселое выражение застыло на ее мордашке, словно маска.

— Нет, — ответил я ей. — Не бойся, иди.

Она звонко хихикнула и подбежала ко мне.

— Точно не будешь?

— Да нет же! Скажи, что с тобой делал этот человек? — я кивнул на мужчину в брюках.

Теперь она нахмурилась.

— Что, не хочешь говорить?

Девочка загадочно посмотрела на меня, ее личико опять исказила дурашливая маска, и она заразительно засмеялась. Смех длился долго, невыносимо долго, чудовищно долго.

— Отстаньте от нее, — со злым спокойствием отчеканил дежурный. — Довели ребенка до истерики. Главное, сам все прекрасно знает, так нет, надо обязательно выспрашивать!.. Ступайте в свой номер, господин гуманист, и живите спокойно. Милиции можно не сообщать, ничего не докажете, это моя дочь, — он поднял девочку на руки и скрылся с ней за портьерой.

Я крутанулся, обогнул лифт и стал подниматься по лестнице, заботливо укрытой ковровой дорожкой. Выродок, — неожиданно подумал я, — уже, наверное, положил беззащитное существо поудобнее… И сам себе удивился. Откуда такие мысли? Было противно, стыдно. Я встряхнулся. Не мне размышлять о морали, надо было набить ему морду и все… Судя по металлическому жетону, комната моя находилась на третьем этаже — можно добраться пешочком. Я представил себе нагретую постель, кружевные канты простынь, уют, полумрак, как я нырну в эту атмосферу, как в утонченном интиме номера меня на столичном уровне обслужит научно подкованная в вопросах пола хозяйка, и в предвкушении этого сладко заныла душа, и плоть неудержимо потянулась туда, в номер…

Я бесшумно шагал по длинному гостиничному коридору. И вот тут-то меня охватило странное волнение. Причин тревожиться не было! Я просто шел получить законно купленные покой и наслаждение, и вдруг… Было ожидание чего-то необычного. Да, но откуда в этой заболоченной гостинице взяться необычному? Я остановился перед дверью, Чувствуя яростное сердцебиение. Оставалось только протянуть руку. И я сделал это. Я с детства рос смелым мальчиком.

В комнате было темно, углами проступала мебель, за журнальным столиком смутно чернела человеческая фигура.

— Пожалуйста, проходите, — предложил мне мужской голос. Нестерпимо захотелось выскочить обратно, но выход остался где-то очень далеко.

— Садитесь на стул. Вы видите его?

Я ощупью добрался до указанного места. Мне было дурно.

— Здравствуйте, Александр, — продолжал голос. — Вас зовут именно так? Красивое имя, редкое по нынешним временам.

— Да, — выговорил я осторожно, — именно так меня зовут… Кто вы?

Фигура усмехнулась:

— Неважно! Главное, что вы здесь, а остальное не имеет значения. Вам удобно говорить без света?

— Потерплю.

— Вот и отлично. А то, знаете ли, у противоположных окон бывают глаза. Иногда они вооружены аппаратурой.

Мне стало полегче.

— Боитесь? Так ведь никакая темнота вам не поможет, если…

— Лично я ничего не боюсь, — оборвал меня человек. — Впрочем, и это неважно; Не будем зря привлекать внимание, ладно? Нам надо серьезно поговорить, Саша.

— Пожалуйста, — согласился я. — Только сначала объясните, как вы оказались в моем номере.

— А это не ваш номер! — рассмеялся он. — Вы ошиблись, вошли не в ту дверь.

— Как?! — я не знал, удивиться или возмутиться.

— Вы ведь прочли мое приглашение?

— Какое приглашение!

Он процитировал:

— «Жду вас в номер 215, второй этаж, налево». Ага, вспомнили! Вы вежливый человек, спасибо, что пришли.

Издевался? Или нет? Не мог же я перепутать этаж! Во мне стремительно вспенился гнев, хотя я четко понимал — ситуация если и не жуткая, то по крайней мере жутко странная.

— Перестаньте, — он стал серьезным. — Я ни в коем случае не издеваюсь над вами. И тот факт, что номер не ваш, тоже совершенно неважен. Сейчас вообще все неважно, кроме нашего разговора.

Мысли мои читал, что ли?

— Ладно, говорите. И покороче, если можно.

— Покороче… Я хочу убедить вас в одной вещи, но подозреваю, что это будет непросто.

Я молча буравил полумрак глазами и ждал, что этот тип еще скажет. Он находился прямо перед окном — отличная позиция для разговора — был виден только его силуэт, ничего больше. Тут он меня ошарашил.

— Саша, — сказал он мне, — это звучит либо глупо, либо пошло. Я собираюсь убедить вас в том, что вы плесень.

Псих, — мелькнула догадка. Сбежал откуда-нибудь.

— В каком смысле? — спросил я, стараясь не подать вида.

— Разумеется, не в буквальном.

— Ну уж… — протянул я. Становилось интересно.

— Не согласны? — он был ироничен. — Я ущемил ваше человеческое достоинство? Ладно, смотрите. Насколько мне известно, вы профессиональный гонщик, выступаете за клуб молочного комбината.

— Да, — хмуро подтвердил я. Про человеческое достоинство — это, он зря.

— Ваша работа имеет хоть какой-нибудь смысл? Очевидно, нет. Вы первый убеждены, что нет. Вот когда вы разнесете груду шин по бокам желоба, а затем благополучно догорите в остатках капсулы, только тогда смысл прояснится. Толпа зрителей получит удовольствие. Правильно?

— Это мое дело, — сказал я, — где и как догореть.

— Ну что вы, я не посягаю на ваши священные права… Но если теперь вспомнить разнообразные способы вашего приработка, то станет окончательно ясно — от вас, как от социальной единицы, нет ни малейшей пользы обществу. Скорее наоборот.

Я напряг мышцы. Я тихо заметил:

— Любопытно. Какой приработок имеется в виду?

Он ответил жестко:

— Вы преступник. Начинающий, правда. Вам 28 лет, и вы решили, что настала пора жить по-человечески. Спортивная карьера бесславно заканчивается, спортклуб беден и бесперспективен, звездой стать не удалось, а накопленные деньги незаметно растворились в тоскливых буднях. В районе Северных новостроек у вас не сложились отношения как с органами охраны правопорядка, так и с местными приятелями. Тогда вы перебрались в центральные трущобы, в район вашей бурной юности. Вы нетерпеливы, вам надоело заниматься ерундой, работать по-мелкому и уж тем более рисковать жизнью в капсульных гонках, захотелось серьезных дел и серьезных денег. Я точно сформулировал ваши потаенные цели? Правда, вы пока не располагаете достоверной информацией, не имеете плана действий, вы просто тычетесь по углам, выясняя, кто и как. Или я ошибаюсь?

Этот гад не ошибался. Его информация была более чем достоверна. Я обнаружил, что сижу с отвисшей челюстью, что пальцы мои нервически тискают друг друга, что во рту скопилась слюноподобная дрянь, и я решительно сглотнул, решительно собрался с мыслями и приготовился врезать ему что-нибудь решительное. Но сказать-то мне было нечего. Решительно нечего.

Неизвестный тип ровно говорил:

— Впрочем, простите меня. Указывая на вас, я обвиняю главным образом не вас лично. Дело в том, что таких — сотни миллионов. И от вас всех нет обществу никакой пользы. Ваш эгоизм — не норма поведения, а догма, святыня, в сознании вашем нет ему альтернативы. Деньги входят в ваш обмен веществ. Времяпрепровождение… Вероятно, я безобразно банален? Это от волнения, простите еще раз… Вы сладострастно вырождаетесь, поодиночке и все вместе. Какая у вас цель, в чем смысл вашей жизни? У всех один и тот же — жить по-человечески. А если повезет, то лучше. В общем, вы плесень, хомообразная, вовсе не отвратительная — просто плесень. Курьез эволюции…

Я опомнился.

— И что дальше? — спросил его зло. — Вы, конечно, отменный проповедник, только объясните наконец, откуда вы меня знаете! Откуда вы столько обо мне знаете!

— Странный человек! — с неожиданным отчаянием произнес он. — Зачем бесполезные вопросы?

Я приподнял зад.

— Не хотите отвечать, не надо. Дело ваше. Но тогда нам не о чем разговаривать. Будет лучше, если вы уйдете самостоятельно.

— Сядьте, — сказал незнакомец. Точнее, приказал офицерским металлическим голосом. Я повиновался, сам того не желая. Упал обратно, даже не пикнув.

— Повторяю. Вы, Александр, вошли не в свой номер. И уйдете отсюда вы, а не я. Уйдете, когда беседа закончится. Не раньше.

Это было чересчур нагло, но я смолчал. Я вдруг почувствовал, что человек смотрит на меня, хотя в темноте его глаза были не видны. И мне опять стало не по себе. Охватило гнетущее чувство, будто в глазах бьет прожектор. Нестерпимо захотелось встать на четвереньки, спрятаться под столиком, закрыться ладошками от этого взгляда-прожектора. С трудом разлепив губы, я выдавил:

— Сижу, сижу…

Тут же стало легко — наваждение исчезло. Таинственный субъект, восседавший напротив, продолжал как ни в чем не бывало:

— Прошу вас, ни на что не обижайтесь. Сейчас вы поймете, почему я называю вас и таких, как вы, плесенью. Вас много. Вас настолько много, что представить страшно. Из миллиарда людей, пока еще сохранившихся на Земле, по крайней мере у половины душа вырождена.

И вас становится все больше. Видели, как брошенный хлеб постепенно покрывается гадким бело-зеленым налетом? Человечество заросло вами точно так же. Я не вижу лучшей характеристики, чем слово «плесень». Это не оскорбление, а рабочая формулировка, наглядно показывающая суть явления. А суть явления в следующем: ваше общество заплесневело.

Незнакомец встал и принялся прохаживаться по комнате. При этом он покинул защитную позицию, а глаза мои уже привыкли к темноте, и я смог его чуть-чуть поразглядывать. Сухая фигура, дурно сшитый костюм, безнадежная лысина, морщинистый лоб, куцые брови. Старикашка?

— Это неизбежно, неотвратимо. Никакое общество не может быть идеально чистым. В нем обязательно живут грибки. К сожалению, они обладают способностью размножаться, и в конце концов плесень проникает в самые корни общества. Это происходит незаметно, большинство живущих либо ничего не замечает, либо не хочет замечать. Между тем переворачивается мораль, усредняется смысл жизни, большинство начинает грызть глотки несориентировавшемуся меньшинству, грызть глотки друг другу, большинство начинает искать, в чью глотку еще можно вцепиться, чтобы хоть немного пожить по-человечески. Цивилизация вырождается.

Человек сел на кровать.

— Я, собственно, имею в виду не только демократические страны вроде вашей, но и, конечно, гуманистический блок, и блок Ислама, и прочие формации. Вы повсюду. Вырождение повсюду. Общество пока держится, но от корней-то осталась одна форма, одна рассыпающаяся оболочка, и общество долго не выстоит. Оно обязательно рухнет, осыпется грудой разлагающейся биомассы. Будет лежать, вонять на всю Галактику. Дело, так успешно начатое священной исламской войной и последующими эпидемиями, будет доделано, ручаюсь.

— Хорошо, — сказал я ему, решив потерпеть. — Пусть я ни хрена не понимаю, пусть вы мне ни хрена не хотите объяснить — кто вы, зачем — и ладно. Сидим в потемках, беседуем о ерунде. Отлично… Я с вами согласен, честное слово. Хотя, между прочим, слышу о том же на каждом углу: тотальное нашествие сволочи и все такое. Крикунов у нас развелось… А дальше-то что? Вывод какой?

Он жалко усмехнулся:

— Каждому приходится втолковывать… Боже, как трудно увидеть самому простую истину! — и замолчал, мешком обмякнув на кровати.

Он молчал долго.

— Ага, — тогда сказал я. — Теперь увидел. «Бороться за цивилизацию», да? Знакомый лозунг. Вот вы куда меня собираетесь затолкать, если я правильно понял?

Аудитория сделалась редкостно внимательной. Этот гад снова напружинился, будто бы даже дышать перестал — заслушался.

— Бороться, конечно, модное словечко, — бросил я ему в рожу, — но вы знаете, я не люблю модные словечки, чешусь я от них, такая вот аллергия… — Меня понесло. — …В этой поганой стране сто лет уже борются, то одни, то другие, ну никак угомониться не могут. Причем все время с плесенью. И всегда побеждают!.. — Меня несло неудержимо. — …А у вас нет аллергии? Вы сам случайно не кретин, а? Признавайтесь! Отцы нашей безопасности, наверное, по вам истосковались. Вы бы к ним сходили, исповедались бы, рассказали бы про нашествие сволочей, что вы с этим ко мне, в самом деле. Там вам помогут. Или не ходите, дождитесь очередной облавы…

Я почувствовал, что человек опять внимательно смотрит на меня сквозь призрачный мрак комнаты. Стало Душно вдруг, я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Спина взмокла, майка прилипла к телу. Человек укоризненно сказал:

— Сбросьте маску, Александр. Я же знаю, что вы Действительно во многом со мной согласны. Я вообще взял на себя труд как можно лучше узнать вас, прежде чем пригласить сюда. И должен сообщить: внутренне вы отличаетесь от себя внешнего. Вы — обыкновенный человек, который живет в ужасном мире. Но так как человек есть существо, умеющее и любящее приспосабливаться, вы сделались плохим, потому что иначе не выжить. Плохой вы не настоящий, это я знаю достоверно. Вы ведь слушали меня со вниманием, значит, вам все это не так уж безразлично, как вы хотите мне показать. А ваш сарказм и ваша злость просто бесподобны. Так что сбросьте маску, если себя уважаете.

— Вы хитрый, — сказал я, с удивлением замечая, что в комнате совсем не душно, скорее наоборот — прохладно. — То грубите, то льстите… Столько красивой болтовни для меня заготовили, но что-то я не соображу никак, зачем.

— Агитация, — изрек он. — Еще одно модное словечко. Слыхали? Мне, правда, больше нравится «убеждение». Как только плесень поймет, что она такое, по-настоящему поймет, она перестанет быть плесенью. По крайней мере захочет перестать. Подчеркиваю, по-настоящему поймет. Осознает каждой клеткой мозга. Чтобы было противно смотреться в зеркало. Стыд — великий целитель, — он устало потер виски. — Те, кто понимает, действительно начинают бороться за цивилизацию. Но вас слишком много, а нас слишком мало.

Я не выдержал, раскричался:

— Да кто вы такой! Кретин? Или кто?

— Я занимаюсь тем, что объясняю плесени положение вещей. Пока не поздно.

— Я не о том, — сказал я нервно. Тогда он чудесным образом сверкнул в темноте зрачками и улыбнулся.

— А как вы думаете?

Я посмотрел на его смутно белеющее лицо. Ощутил всей кожей, до озноба, чрезвычайно странную атмосферу нашего разговора. И у меня родилась безумная мысль. Стало холодно и страшно.

— Пришелец, — слабо предположил я. — Из космоса.

Человек вежливо рассмеялся.

— Вы меня обижаете, я такой же сын нашей страдающей планеты, как и вы. Как вы все. Только я волшебник, добрый, разумеется.

Звать на помощь? — подумал я, мысленно хихикнув. Бесполезно. Прыгать в окно — шею ломать. Успокаивать опасно: говорят, психи от этого звереют… Неужели все так просто — дурацкий разговор и всякие странности?

— Ловко вы мне поставили диагноз! — голос его вдруг забурлил, зазвучал, наполнил комнату до краев. — Душевнобольной, и точка! Может быть, вы и правы, но это не важно. Сейчас не важно все, кроме нашего разговора… Да, я добрый волшебник. Вдумайтесь. Волшебник — тот, кто делает невозможное. Я делаю невозможное, правда способами, отличными от традиционных сказочных. Моя колдовская сила заключена в живых человеческих словах, ими я творю чудеса. Я открываю людям глаза, а это, безусловно, чудо доброе. Такие, как я, были всегда, и всегда мы были необходимы, но и всегда мы были чужими. Нас травят, нам ставят диагнозы, нас высылают, гноят или закапывают. Отнимают волшебное оружие, затыкая рты, глуша несанкционированные голоса воплями о морали или о бдительности. Если требуется, у нас рвут языки. Но мы есть и мы будем. Средства массовой информации для нас закрыты, поэтому мы ходим по людям. Кто-то ведь должен пугать людей правдой…

Так он мне сказал, и его внезапно выплеснувшаяся страсть произвела на меня некоторое впечатление. Видно было, что он может говорить на эту тему долго и красиво.

— Впрочем, хватит пустых рассуждений, — завершил он монолог. — Кто я такой, мне, к сожалению, не Удастся объяснить, а вам — постичь.

— Надеюсь, вы не паук, — небрежно пошутил я. — Судя по всему, моя кровь вас не интересует, а это главное. Имейте в виду, кровь я не дам.

Он не обратил внимания, прибавил:

— Можете называть меня просто «Лекарь». Такова моя профессия… хм… моя бывшая профессия. Удовлетворены?

— Очень приятно, — кивнул я ему. — Но в самом деле, давайте кончим болтать. Пока что из вашего сверхважного разговора для меня прояснилось только одно — почему вы боитесь чужих глаз. Я бы на вашем месте тоже боялся.

— Я боюсь за вас, — ответил он мне. — За вас, Саша… Значит, мы остановились на том, что плесень должна осознать свой вред.

— Да, именно на том. Я, кстати, уже понял, что я плесень. И знаете, от этого не чувствую себя нравственно чище. Мне хочется в уютный номер с женщиной. И вообще, я спать хочу.

— Подождите, выводы после. Итак, плесень надо перевоспитывать. Но это невероятно сложное дело! Во-первых, процесс перевоспитания требует индивидуального подхода, что отнимает массу времени. Во-вторых, даже при индивидуальном подходе не всегда удается достигнуть успеха. Когда у меня бывают удачи в двух случаях подряд, я сам считаю это чудом. А в третьих, у большинства процессы плесневения зашли слишком глубоко: с ними работать не только бесполезно, но и опасно. Все это приводит к тому, что наша деятельность неэффективна. Пока занимаешься одним человеком, вырождаются миллионы. Миллионам не докажешь, что они плесень, — растопчут. А доказывать каждому в отдельности неэффективно. У нас есть надежда на медленную лавину, когда любой сдвинутый с места камешек увлекает за собой пару камешков, лежащих рядом, но пока это всего лишь надежда… Успокойтесь, Саша, я заканчиваю… Так вот, кроме мягких форм борьбы за цивилизацию существуют и другие, менее красивые. Хотелось бы думать, что до этого не дойдет, но, вполне вероятно, когда-нибудь придется заняться чисткой.

— Как? — не понял я.

— Очень просто. Счищая с порченой булки отвратительный белый налет, можно добраться до свежего, хорошего слоя. Вот, собственно, и все, что я имел вам сказать.

Он встал.

— А теперь ступайте, сударь. Уверен, вы хорошо запомнили наш разговор.

— Подождите, — сказал я ему. Меня переполняло недоумение. — Как это «ступайте»? Неужели вы мне так и не объясните эту дурацкую ситуацию? Тем более ваша лекция закончилась!

— Опять никчемный вопрос, — устало сказал незнакомец. — А ведь я объяснил ситуацию предельно ясно. Вы умный парень, Александр. Зачем же вам нужно, чтобы я разжевывал очевидные вещи?

— Слушай, Лекарь, или как там тебя! — я наконец взбунтовался. — Твои очевидные вещи пахнут каторгой. А я сам — последний кретин. Потому что слушал!

— Упрямый вы человек. Если захотите, приходите завтра утром. Если захотите по-настоящему.

«И если застану здесь кого-нибудь», — добавил я мысленно. Не надо принимать нас за простачков, товарищ философ.

Поднялся и молча направился к выходу. Колдун по имени Лекарь стоял неподвижно, провожал меня взглядом. Почему-то было ясно, что глаза у него голубые — мучительно, одуряюще — а впрочем, в комнате кроме его сверкающих глаз ничего больше не осталось. Когда я взялся за дверную ручку, он загадочно произнес напоследок:

— Удачных вам снов. И пожалуйста, не обольщайтесь. Вы — один из них.

Завораживающий луч снова бил мне в лицо — нет, в самые мозги! Я поспешно захлопнул дверь и прислонился к стене рядом. В коридоре горел яркий свет, было очень тихо, спокойно, и эта ночная умиротворенность безликих гостиничных кишок не шла ни в какое сравнение с сумасшедшей атмосферой номера. Возвращение из фантасмагории в реализм. В пустую, но безопасную прозу нашего пустого, но нового века… Душа постепенно прояснилась, ее начали заполнять вполне нормальные эмоции. Нелепо получилось, — думал я, утомленно прикрыв веки и массируя пальцами влажный лоб. — Признаемся честно — влипли в идиотскую историю. Вломились в чужую спальню, нарвались на грязного кретинообразного старикана, предсказывающего всяческие ужасы, разыграли с ним сценку из дешевого боевика… Я с неприязнью посмотрел на табличку, привинченную к двери. Номер был действительно не мой. Число, которое здесь стояло, было другим — настолько другим, что в нем не оказалось ни одной цифры, совпадающей с номером моих апартаментов. «215» — блеклый кусок меди, образец местной чеканки. Второй этаж… Мистика! И кой черт меня понесло сюда?

Я уже догадывался, что все не так просто. Вовсе это не «грязный старикан», вовсе не случайна наша с ним встреча, и далеко не бессмысленны его разглагольствования о плесени. Есть в нем что-то страшное и одновременно — удивительно светлое. Некая мощь, заставляющая безгласно тянуться к нему, дающая покой, дурящая голову беспричинной уверенностью. Добрый волшебник… С нечистой силой связался, — усмехнулся я, — не иначе, слишком уж странный запашок имеет это приключение. Хотя вряд ли нечистую силу беспокоит гибель цивилизации.

Мой настоящий номер был на третьем этаже. В противоположном конце здания. Я добрел до него, вконец растерзанный сомнениями, остановился и тщательно сверил цифры на медной табличке с цифрами на жетоне. Хватит с меня на сегодня сюрпризов! Настенные часы около выхода на лестницу показывали час тридцать. Что ж, времени вполне достаточно для полнокровного отдыха. Я улыбнулся, усилием воли вызвал предвкушение приятной ночи и толкнул дверь — на этом мой богатый событиями вечер закончился.

4. Ночь

4.1 кассета из блока «Пятый», служебные переговоры по делу «Миссионер», гриф «Совершенно секретно»

— Мой полковник! Свобода — наше знамя!

— Процветание — наша цель!

— Двадцать шестой по вашему приказанию прибыл!

— Вольно, двадцать шестой. Предстоят серьезные дела, сбросьте предписанную тупость. Проходите. Садитесь. Соберитесь с мыслями.

— Слушаюсь. С чем-чем собраться?

— С мыслями.

— Знакомое слово.

— Капитан, мы шутки ценим, но шутить не любим.

— Я полное ничтожество, мой полковник!

— Сядьте, я сказал! Не мельтешите. Вы упоминали вчера о каком-то осведомителе в гостинице «Возрождение».

— Да, хозяин. Когда я докладывал вам об истинном значении слова «центрфорвард», я дополнительно сообщил, что в этой гостинице работает мой человек.

— Не нужно напоминать мне о ваших заслугах, капитан. У меня хорошая память. Завтра вы получите премию в размере ежемесячной взятки, которую вам во вверенном квадрате подносят содержатели притонов.

— Что вы, хозяин, какие взятки? Вы шутите, хозяин…

— Я шутки ценю, но шутить не люблю, уясните наконец.

— Я полное ничтожество!

— Вольно, вольно. Не пугайтесь, сотрудники Отдела надзора завалены более срочными делами, чем изучение ваших доходов. Что касается приказа о вашем премировании, то я подписал его пару часов назад.

— Служу трудовому народу!

— Мы говорили об осведомителе. Кто он?

— Ночной дежурный. Опытный работник.

— Ночной дежурный… Прекрасно! Подходит как нельзя лучше. Теперь… Надежен ли он?

— Вполне надежен. Истинный гражданин. Правда, в моральном смысле он не очень… я хочу сказать, не совсем нормален.

— Пустяки, у нас демократия.

— Ха-ха, я тоже так считаю, хозяин!

— Меня вот что интересует… Он не наркоман? «Духи», «стекло»? Не употребляет?

— Ни в коем случае.

— Важно, чтобы умишко у него работал без фокусов. От вашего дежурного сегодня многое зависит.

— Мой осведомитель наблюдателен, ненавидит вонючих бунтарей. О пауках ничего не знает, естественно.

— Ну еще бы! А вы-то сами что о них знаете?

— Только то, что мне находит нужным сообщать мой полковник.

— Значит, вы тоже ничего не знаете. Как и я. Разве можно что-либо выяснить, допрашивая кретинов в девятой комнате?

— Эх, люблю работать в девятой комнате, хозяин.

— Все мы люди. Я вас понимаю, капитан. Итак — о деле. Генерал приказал взять объект. Сделать это предстоит вашей группе, двадцать шестой, поскольку именно вы являетесь хозяином осведомителя в гостинице. Кроме того, это ваш квадрат. В случае удачного исхода вы станете двадцать четвертым.

— Всецело ваш, мой полковник!

— Итак, паук сидит в гостинице. Он активно действует, ваш внезапно спятивший преподаватель музыкального училища отлично доказывает это. Кстати, капитан, ребята из вашей команды просто молодцы. Поймать такого важного свидетеля да еще заставить его членораздельно говорить… Таксиста нашли с фантастической скоростью! Поощрите их достойно, не скупитесь.

— А что дальше делать со стариком?

— Держать, конечно. Покажем его нашим гипнологам — возможно, они сумеют вправить ему мозги.

— Понял.

— Пройдем к карте, капитан. План действий окончательно сформирован. Ваша группа расположится вот здесь. Прямо по проспекту Первого Съезда можно очень быстро доехать до гостиницы. И объект вряд ли сможет вас засечь — расстояние слишком большое. Отправитесь на этот пост сразу после окончания инструктажа. Рацией пользоваться категорически запрещаю, если понадобится связь, звоните по телефону. Рацию держите постоянно включенной и настроенной на мою личную частоту. Там будет передаваться тиканье часов — специально для вас, чтобы не было ошибки при настройке. По косвенным данным, у пауков есть слабое место, которое мы попытаемся использовать. Пока он генерирует помехи установленного спектра, взять его невозможно, он находится в полной боевой готовности. Но как только излучение прекратится, служба пеленгации немедленно сообщит мне об этом, и я передам вам по радио условный сигнал — звонок будильника. Вы должны ответить мне фразой: «Я проснулся, хозяин», а затем мчаться в гостиницу. Там вам предстоит решить главную задачу — найти и арестовать объект. Задача сложна. Начнете с того, что допросите своего осведомителя. Вы говорили, он ночной дежурный, да? Пусть укажет на всех мало-мальски подозрительных клиентов, пусть он доложит о каждом подробные сведения, которые вы должны в кратчайший срок проанализировать. В результате нужно вычислить, в каком номере поселился паук. Опорные данные об объекте: это мужчина пожилого возраста, внешность его без особых примет, даже нарочито безликая, живет в номере один, не пользуется услугами профессионалок, поселился не раньше недели назад и не позже, чем вчера. Запомнили? Утром он должен спать, по косвенным данным, пауки ложатся спать именно утром. Возьмете его тепленьким. Я дал вам туманные ориентиры, поэтому рекомендую смелее доверять вашей интуиции истинного патриота. Таков план действий. Надеюсь, у вашего осведомителя глаз опытный, и в кругу подозреваемых объект окажется обязательно. Пусть круг подозреваемых будет как можно шире. Если явного кандидата в пауки не обнаружится, берите несколько человек. Самое главное — быстрота. Инструкции ясны? Или есть вопросы?

— Зачем паук сидит в гостинице? Какая у него цель?

— Мальчик мой, нам бы самим это знать! Делает зачем-то из нормальных людей вонючих бунтарей… Послушайте, капитан, ваш вопрос странен. Он не имеет никакого отношения к поставленной задаче.

— Я глуп, мой полковник! И я ненавижу проклятых пауков!

— Хватит бить себя в грудь, давайте по делу.

— Виноват, хозяин. Разрешите объясниться?

— Времени в обрез… Вас что-то беспокоит?

— Понимаете, трудно работать в полной темноте. По своей территории я владею абсолютной информацией, я так привык, так организовал работу. Вот, например, совсем недавно объявилась новая группа, а мы уже имеем на нее исчерпывающее досье. Главарем там некий Балабол — малая вошь, дешевка. Я планирую использовать его стандартно… Виноват, отвлекся. А об этой «Миссии» ничегошеньки не знаю. Не только — кто они, но и чего добиваются. Революцию готовят? Может, пауки засылаются к нам гуманистами?

— Бросьте, двадцать шестой, бросьте. Они в гуманистическом блоке действуют еще покруче, газетам здесь можно верить. Там своя специфика… Так что вас все-таки беспокоит? Изложите спокойно.

— Противно, хозяин. В самом деле чувствую себя мальчиком. Как можно работать, не зная ровным счетом ничего, кроме того, что паук — это враг, что кретины — это предатели и что их нужно вылавливать! Одни версии, тысячи идиотских версий. По-моему, наши аналитики зря пьют казенный спирт. Скажите, хоть один паук когда-нибудь попадался?

—. Все, двадцать шестой. Вы мне надоели. Я понял: вы просто боитесь провалить операцию и заранее готовите себе оправдания. Я точно изложил ваши сомнения? Учитесь у меня краткости.

— Нет! Я боюсь другого, что… э-э…

— Теряем время, капитан. Есть вопросы по существу операции?

— Будет ли оцеплен квадрат?

— Нет. Во-первых, объект может иметь кого-нибудь на подстраховке, во-вторых, если вы его упустите, это не поможет.

— Какой препарат ему вколоть? Обычный или…

— Да, чуть не забыл! Прямо сейчас зайдете к химикам, там какое-то новое зелье есть, возьмете. Хотя лично я уверен, что на это чудовище никакая психохимия не подействует. Вам надо обязательно успеть затолкать его в экранированную машину до того, как он всем мозги свернет… А инъекцию, конечно, сделайте на всякий случай, сделайте.

— Вдруг помехи не исчезнут, и условный сигнал от вас не поступит? Что предпринимать тогда?

— Ерунда, капитан. Такого не может быть. В конце концов, они не машины. В крайнем случае генерал приказал сбросить на гостиницу бомбу. Вот прекрасный выход — взорвать сучье логово!

— А кто будет платить владельцам?

— Успокойтесь, Игорь. Первый иногда позволяет себе шутить. А нам шутить некогда. Алло! Алло! Диспетчерская? Говорит пятый. Спецмашину к моему подъезду. Хозяином группы назначен двадцать шестой. Все… Так, капитан, больше вопросов нет?

— Нет, Клим Борисович.

— Идите. Приступайте к выполнению задания.

— Слушаюсь, мой полковник! Свобода — наше…

— Я сказал — идите! Болтун.

4.2 РЕТРАНСЛИРУЕМЫЙ СИГНАЛ, источник «Сырье», гриф «Свободный эфир»

Проснулся, как от толчка. Резко, сразу. Было темновато, еле видно вырисовывалась пошленькая обстановка номера. Скосил глаза на окно: в городе занималось утро.

Дико болит голова, просто выть хочется. Странно, с чего бы это? Пить-то вчера пил, но к тому времени, как улегся в постель, давным-давно протрезвел. Может быть, перенервничал в номере этого заплесневелого психа? Не знаю… Хотя, какой он псих, он говорил вполне разумные вещи. Насчет плесени, насчет гниения общества. Точно! Вот я, например, родился, — плод родительской ошибки, — жил, как мог, как хотел, сдохну когда-нибудь. А что я за это время сделал полезного обществу? Да ничего! Действительно, расшибусь в своей сверхскоростной железяке, вот тогда будет от меня польза. Граблю на досуге прохожих, взял пару-тройку магазинов. Что ни говори — плесень, и не больше того. И ведь все так! Все, кого я знаю, плесень. И все, кого они знают, тоже плесень. Все мы плесень, и никто из нас ничего путного не сделал в жизни. Так с чего обществу развиваться, с чего идти вперед? Если никто не приносит обществу пользу, то оно будет стоять. Или организованно двинется назад, к каменному веку. Затем подгниет и рухнет. Верно этот тип говорил. Здорово его, видно, приперло, если пошел проповедником по людям. Повернутый, точно. Волшебником добрым себя называет… И чего я проснулся? Да еще башка трещит невыносимо. Сейчас бы хорошую дозу — как рукой сняло бы. А где ее взять? У этой дуры в номере, кроме фруктовки да аристократических шипучек, ничего не нашлось. Впрочем, нашлась кровать. Большая, мягкая, нагретая. Согласно последним научным данным — именно то, что нужно уважаемым гражданам свободной страны. Очень удобно, когда поступаешь по науке: все у тебя получается культурно, интеллигентно и чисто… В общем, живем мы в разврате и подохнем там же. Если и суждено нашему пакостному миру познакомиться с какой-либо очередной зверской пакостью, то выползет она снова отсюда, из теплой постельки… Интересно, спит моя милая дамочка? Или тихо думает о вырождении цивилизации?

— Эй, — прошептал я, — с добрым утром.

Ни звука в ответ. Дрыхнет, значит. Утомилась со мной, бедняжка. Странно она как-то спит — не шевелится, не сопит, словно бы и не дышит. Я вяло двинулся и протянул под одеялом руку. Не знаю, зачем сделал это. То ли хотел разбудить ее, то ли хотел убедиться, что она рядом. Сначала я ничего не понял, а затем вдруг услышал одинокий беззащитный воплик — мой собственный. Женщина, лежавшая в постели, была холодна, как ледышка. Температура ее тела, по-моему, была ниже комнатной. Банальный труп. Умирая от ужаса, я отшвырнул одеяло, соскочил с кровати и попытался зажечь свет. Попытался, потому что свет не горел, и как я ни щелкал выключателем, он не зажегся. Тогда я схватил с туалетного столика спички, наклонился над кроватью и зажег одну. В призрачном пламени я увидел такое, от чего сердце мое сбилось с такта, а вдох застрял в горле. Да, женщина была мертв?. Но как мертва! Ее ухоженное личико, плодово-ягодная грудь, живот, ноги, все тело было покрыто омерзительными белыми пятнами. Плесень! Содрогаясь, я провел пальцами по сырой склизкой коже, и мне стало очень страшно. Кошмар какой-то…

Спичка погасла. Я бессильно опустился на остывающее ложе и посидел некоторое время, обхватив голову руками, пытаясь удержать разбегающиеся мысли. Потом встал, прошлепал босиком к окну и выглянул. Улица была пуста. Слепыми глазницами смотрели вышибленные витрины «Бутсы», не мерцали призывные надписи над входом, не горело освещение внутри. Кафе было таким же темным, как мир вокруг, таким же безжизненным. Неподалеку застыла искореженная машина, врезавшаяся в стену дома. Из распахнутой дверцы вывалилось подобие человека, заросшее белесой дрянью. Боже всемилостивый, что это творится!

Из коридора донеслось постанывание. И слабые неровные шажки. Не помня себя, я выскочил в прихожую, стал торопливо дергать ключом, жаждая закрыться, но он заклинился в замке, не двигался ни в одну, ни в другую сторону. Тогда, задыхаясь от яростного страха, я навалился спиной на дверь и уперся ногой в косяк туалета. Нервы были на пределе. Снаружи кто-то брел — спотыкаясь, тяжко шаркая, шлепая ладонями по стенам, шумно скуля, стучась ко всем подряд… Я затаился. Идущий ткнулся ко мне и проследовал дальше. Вскоре шажки оборвались, очевидно, человек упал и решил не вставать, и сейчас же там зашлись криком. Смертельная обида слышалась в этом крике, впрочем, он длился недолго — превратился в хрипение и затих, будто обломился.

Переведя дух, я отошел от двери. Тут обнаружилось, что одежды на мне никакой, а в номере убийственно холодно. Я еще раз попытался зажечь свет, убедился, какое это бессмысленное занятие, и тогда, осторожно присев на кровать рядом с заплесневевшим трупом, принялся одеваться.

Что происходит? — вертелся в голове только один вопрос. Светопреставление? Нет, пора отсюда сматываться!

Снова выглянул в окно. Разбитый автомобиль начал плесневеть сам: налет появился на крыше салона и капоте… Черта с два отсюда слезешь. Увы, ржавой водосточной трубы, спасительницы счастливых киногероев, в помине нет. Остается единственный путь — тот, которым пришел сюда… Достав из кармана сумки фонарь, я тщетно пощелкал кнопкой. Он не работал. На сей раз мой старый верный помощник меня подвел. Бред… Ладно, обойдемся без помощников. Я подкрался к двери и прислушался. Тихо. Господи, благослови… Затаив дыхание, приоткрыл дверь и скользнул в коридор.

Было темно, как в могиле. Как у насреддина в мозгах, — усмехнулся я мимоходом. Отовсюду неслись глухие всхлипывания, сильно пахло болотом. Я поморщился, нащупал стену и стал пробираться к выходу на лестницу. Он должен был быть где-то рядом, буквально через два десятка шагов. Но здесь оказалась целая россыпь больших мягких валиков! Я запутался в них, с грохотом упал — я слишком торопился — и только упав, понял: это не валики, это люди… Вскочил сразу, не успев насладиться своей догадливостью, потому что из глубины коридора на меня надвигалась тень. Откуда в темноте тень? Даже не тень, просто чернота. Я вжался в стену, растекся по ней и замер, совершенно не двигаясь. Ни единой мысли уже не было, был только ужас. Чернота вырастала бесшумно, неотвратимо, вот она вокруг меня, щекочет лицо зловонным дыханием, трогает руки влажными щупальцами, вот она во мне… Все кончилось так же неожиданно, как и началось. Дико визжали этажом выше, вопили рядом в номере, кто-то стонал у меня под ногами. Уже привычно, уже не страшно. И я побрел вперед по коридору (когда же он кончится!), спотыкаясь о бесчисленные человеческие тела (проклятье, набросали тут!), меня выворачивало от тошнотворного смрада (откуда он взялся в благоустроенной гостинице!), а в голове трепыхалось, пульсировало, рвалось: что происходит?.. Лестница. Милая моя, желанная, наконец-то, я же шел к тебе вечность…

Здесь было светлее: в пролетах между этажами имелись окна, выходившие во дворик. Одно стекло в окне третьего этажа было выбито, из него тянуло прохладой и сыростью. Сбежав по ковровой дорожке, покрывающей лестницу, я оказался возле окна. Внизу лежало скрюченное тело, на котором рос кустарник зеленоватой гадости. Меня благополучно вытошнило на подоконник, и я продолжил путь.

Холл был пустынен, огромен, нем. Гулко ступая по кафельному полу, я направился к выходу. Я старался пересечь открытое пространство поскорее — неприятная формальность перед прыжком на свободу. Вонь была менее ощутима: заплесневевших трупов здесь не оказалось. Дойдя до места, я приостановился, сквозь мутное стекло полюбовался на скверик, зачем-то оглянулся и решительно толкнул дверь. Она не открылась. Она была неприступна, как Кремль, и сколько я ни тряс ее — не поддалась. Тогда я снял с ноги ботинок, закрылся рукой, размахнулся и шарахнул изо всех сил по стеклу. Не знаю, что я ожидал, наверное что угодно, кроме происшедшего. Стекло осталось целым. Куда там, оно даже не шелохнулось, не звякнуло. Ботинок отскочил, как от резины.

— Бесполезно, — раздался сдавленный голос.

Я вздрогнул. У меня случилась конвульсия. Наверное, так чувствуют себя в момент удара электрическим током. В голове зазвенело, даже сердцебиение на секунду забылось, дало сбой. Голос несся из того угла, где размещались шахматные столы. Их было три штуки — оригинальные большие столы, играть на которых приходилось стоя — фигурами сантиметров по двадцать в высоту. Я подкрался и под самым дальним обнаружил ночного дежурного. Он валялся в куче лакированных черно-белых деревяшек. Его почти не было видно, да я и не жаждал смотреть на эту падаль: судя по всему, плесень уже добралась до него.

— Почему? — опасливо спросил я. — Почему бесполезно?

— Ничего не выйдет, — глухо сказал он. — На первом и на втором этажах стекло не разбить. На третьем можно…

— Как же отсюда выбраться?! — вскрикнул я.

Он засмеялся, это было невыносимо.

— А никак, — сказал он, резко оборвав веселье. Меня вторично пронзил электрический разряд. В здешнем воздухе было слишком много электричества.

— Ваша дочь, — вдруг вспомнил я. — А где она?

Он помолчал, — очевидно, вникал в смысл вопроса.

— Там, — ответил непонятно. — Поглазейте, если хотите.

И я отошел.

Девочка нашлась в закутке, именуемом «Служебное помещение». Жалким, укутанным в одеяло комком плоти она забилась в щель между топчаном и каменной стеной. На ее сизом лице неподвижно стыло вечное дурашливое выражение, а некий шустрый паучок уже успел приспособить беспомощно повисшую ручонку в качестве балки своей паутины. От нее тоскливо веяло гнилью. Кошмар, кошмар, кошмар… Я бросил догоревшую спичку, задернул занавесь, после чего вернулся к шахматным столам. Я вернулся задать последний вопрос.

— Это что, везде такое?

Дежурный хрипло подышал.

— Да, — с трудом произнес он. — В номерах, в городе, в стране. Я тут послушал «Маяк»… пока радио еще работало… Удивительно, что вы держитесь.

Я! — обожгла меня мысль. — А как же я! С трепетом поднес руки к глазам. Я не был исключением. С ужасом я увидел, что они покрыты светлыми пятнами и тут же ощутил (раньше было не до того), что тело мое распирает изнутри непонятная ноющая боль, буквально все кости ломит, а сам я — грузный, немощный, дряблый.

— Да что же это? — шепнул я, холодея. — Опять мор? Вирус какой-нибудь…

Дежурный услышал.

— Наказание за наши грехи, — проговорил он. — Наказание… за грехи…

Он завыл. Он харкал воем, как кровью, — гнусно, бесстыдно, — бывший человек словно выдавливал из себя всю грязь, что еще тлела в нем, и только когда я добрел до лестницы, звуки эти угасли. Было ясно: под шахматными столами никого больше нет. Наказание за грехи, — тупо стучало в висках, синхронно с шагами. Неужели правда? Я уже точно знал, куда нужно идти, и мне безумно не хотелось это делать, но я не мог иначе.

В 215-м номере горел свет. Ударил в глаза, вызвал краткий шок. Я вошел, беспомощно щурясь. Волшебник по-прежнему сидел в кресле за журнальным столиком, черты его лица неуловимо расплывались, фигура казалась пугающе зыбкой.

— Сволочь! — крикнул я ему. — Накликал заразу своей болтовней!

Он медленно поднял голову. Точнее — то беспорядочное наслоение темных пятен, что было на месте головы. Разум подавляло ощущение нереальности.

— Это чистка, — спокойно ответил он.

— Какая чистка? — не понял я. — Нельзя по-человечески сказать?

И вдруг до меня дошло: «Если счистить с порченой булки отвратительный белый налет…» А детей за что! — хотел возмутиться я, но этот колдун опередил:

— Цивилизацию надо спасать любой ценой, — звонко объявил он и отвернулся. Разговор был окончен. Я понял, что делать мне здесь больше нечего, что место мое на полу вместе со всеми, — и я вышел, шатаясь, в коридор и побрел. Куда? Безразлично. Меня била тугая дрожь.

Цивилизацию надо спасать любой ценой, — сказал он. Ценой меня. Ценой дежурного с его давно погибшей дочерью. Ценой всех нас. Теперь мы плесень в буквальном смысле, и теперь мы знаем, что мы такое… Поздно, слишком поздно. Мы не имеем права жить, общество должно освободиться от нас, стряхнуть этот тяжкий груз. Любой ценой… Ноги меня не держали, еле двигались, не желали подчиняться и очень болели. Вообще все тело болело и отказывалось подчиняться, оно уже не было моим, оно принадлежало чему-то загадочному, жуткому, становилось плесенью, потому что не имело права быть ничем иным, только куском гнили, смердящим куском болотной гнили, который годен лишь для удобрения почвы под будущие посевы. Так надо, — думал я, падая на мягкое. Вероятно, на диванный валик. Так надо обществу. Цивилизации. Так надо нам самим. Это ведь почетно — ценой своей дерьмовой жизни спасти цивилизацию… Проклятье, как больно!

Руки безвольно раскинуты в стороны, голова запрокинута назад. Удобная поза умершего человека. Глаза открыты. Или закрыты? Впрочем, неважно. Все неважно, кроме нашего разговора… Диванный валик подо мной слабо елозит, кряхтит басом… Ну зачем, зачем! Зачем боль, почему нельзя было сразу, для чего страдание? Для нас самих?..

Чистка. Идет чистка, марширует. Радуйтесь — наш заплесневевший мир очищается. От нас очищается, от балаболов, мясорубов, лошаков, от ловкачей, тихонь, вежливых барменов. От александров, очевидно, тоже. Веселитесь, бейте в ладоши: мы бьемся в последних судорогах. Отвернитесь или закройте глазки, чтобы не вытошнило — незачем смотреть на такую мерзость… Останутся только люди. Душой щедрые, милосердные, чистые — ну прямо как в книгах. Наши же останки закопают в землю поглубже и будут вспоминать о них с содроганием. Господи, если бы кто знал мои муки!

Что-то пыжом стоит в горле, жесткое, колючее, не дает открыть рот, мешает крикнуть. За что?! За что?! Ах, потому что я плесень? Но ведь Добрый Волшебник говорил, что осознавший свое ничтожество перестает быть плесенью! Ах, неважно? Все неважно, кроме нашего разговора… А если чистка коснется всех? Вдруг среди двуногих существ, расплодившихся по нашему бескрайнему миру, вовсе нет людей? Вы об этом подумали? Я вас спрашиваю, об этом вы подумали!

Как жарко…

5. Утро

5.1 сводка новостей по делу «Миссионер», гриф «Информация открытая»

Данные по стране.

Прогрессивная общественность возмущена деятельностью секты, известной под названием «Миссия». Повсеместно проходят демонстрации протеста. Верховный Совет требует от руководителей «Миссии» выйти из подполья, официально зарегистрировать свою организацию, обнародовать устав и программу, иначе деятельность указанной организации будет признана преступной. Верховный Суд по представлению Государственного Банка объявил незаконными все доходы «Миссии» и установил запрет на большое число сделок, в которых, по мнению Банка, прослеживается участие секты. Такое решение уже привело к разорению множества мелких фирм. Все наиболее влиятельные члены Ассоциации Новых Промышленников подписали заявление, в котором официально пообещали воздерживаться от любых операций, вызывающих у специально нанятых экспертов малейшие сомнения. Ведущие деятели культуры опубликовали декларацию, где говорится о необходимости повысить ответственность каждого творческого работника за результаты своего труда, чтобы не допускать появления откровенно подрывных или клеветнических произведений, и о важности противопоставить ползучей паучьей пропаганде всю систему ценностей нашего демократического общества. Генеральный секретарь оппозиции и его ближайшее окружение пока отмалчиваются. Население открыто обвиняет правительство в нерешительности. Представитель службы безопасности доложил о нейтрализации за истекшую неделю восемнадцати предателей, но одновременно признал, что по экспертным оценкам число вновь появившихся за это же время предателей превышает сто человек.

Данные из-за рубежа.

Лидеры Вселенской Церкви опровергли широко обсуждаемую версию о своей причастности к деятельности так называемых «пауков», назвав ее гнусной провокацией дьяволопоклонников. Они заявили, что не имеют и не желают иметь никаких связей с пресловутыми «пауками», поскольку находят в их действиях лишь воинствующее кощунство, а само их существование считают вызовом, брошенным человечеству силами зла.

Блок нейтралов организовал международную Конференцию ученых и журналистов, посвященную проблеме возникновения «Миссии». Было заслушано и обсуждено три доклада. Делегация блока стран гуманистической ориентации выступила со следующим сообщением. Несколько лет назад в рамках военной программы стран демократического блока на одном из островов было произведено плановое испытание ядерного оружия нового поколения. По утверждению докладчика, в зоне испытания оказалось пассажирское судно. В результате чего, предположили гуманисты, и произошла роковая мутация, приведшая к перерождению пассажиров и членов команды, а затем и к появлению секты пауков. Представители демократического блока достойно ответили на брошенное в лицо обвинение. Они напомнили о том общеизвестном факте, что в странах гуманистического блока до сих пор ведутся исследования в области разработки излучения нейролептического действия, и высказали версию, что очередное неудачное испытание вызвало непредсказуемые изменения в мозге подопытных граждан, которые и образовали впоследствии преступную организацию. Гуманисты, конечно, пытались отрицать очевидное и вместо обсуждения чисто научных вопросов навязать политическую дискуссию, но получили единодушный отпор истинных ученых. Блок Ислама представляла группа астрономов, которые рассмотрели возможность внеземного происхождения «пауков». По их мнению инопланетная версия полностью отпадает вследствие той простой причины, что, кроме нас, во Вселенной нет и не может быть больше разумной жизни, а якобы существующие на нашей планете тайные пещеры, в которых звездные гости когда-то оставили эмбрионы, являются циничной фантазией алчущих денег газетчиков.

На очередном заседании Лиги Наций представители гуманистического блока внесли предложение создать международную комиссию, занимающуюся проблемой «миссионерства», а представителям организации «Миссия» дать возможность выступить с трибуны Лиги, обеспечив гарантии полной неприкосновенности. Предложение было отклонено в силу явной нереальности. В свою очередь демократический блок информировал мировую общественность о том, что по имеющимся сведениям в джунглях экваториальных стран гуманистического блока «пауки» безнаказанно организуют лагеря, в которых готовят себе пополнение. Задан вопрос: намерены ли правительства стран гуманистической ориентации обеспечить выявление и блокаду этих лагерей? Вместо ответа т. н. «гуманисты» высказали аналогичные претензии к нашему правительству и к правительствам наших друзей.

Конец сводки новостей.

5.2 РЕТРАНСЛИРУЕМЫЙ СИГНАЛ, источник «Сырье», гриф «Свободный эфир»

Меня бурно трясли за плечо:

— Что с тобой? Эй!

Я вскочил. Я ошалело закрутил головой. Бесновалось сердце, в мозгу трепыхались бессвязные мысли — где? что? — вокруг было много цвета, много порядка и бесконечно много спокойствия.

— Разве я не умер? — выговорил я, со сна ни хрена не соображая. Рядом послышался смех, и объемная картина наконец наполнилась смыслом. Я лежал, то есть уже сидел в чистенькой постели и был накрыт пуховым одеялом. Впрочем, одеяло было откинуто. А около, опираясь локтем о подушку, помещалась симпатичная девушка, которая весело наблюдала за мной.

— Подожди, — сказал я ей, жадно озираясь по сторонам, — так это был сон? Фу ты, гадство, ну надо же!

— Снилось что-то плохое, малыш? — мурлыкнула она и ласково погладила меня по мокрой от пота спине.

— Да ну его… Смех на палке. Я кричал?

— Ты стонал и еще дергался. Страшно было, да?

— Чертовщина… Будто все люди вымирают. Сроду ничего, кроме желоба и панели управления, не снилось, а тут… Ладно, забыли. Слушай, как там тебя зовут?

Женщина удивленно поиграла бровями.

— Мы же знакомились.

— A-а! — вспомнил я. — Елизавета! Точно, ты мне ночью говорила, это я просто не в себе. Деловое имя, мне нравится.

Она улыбнулась, довольная.

— Это родители постарались. Они обожали комиксы «Русские приключения», ну знаешь, березки, стрельцы, всенародные купания, резня. Вот и назвали меня в честь царицы, а я и не против. Жаль, что сейчас эти комиксы уже не в моде.

Она сделала паузу, потом добавила на всякий случай:

— Елизавета — такая великая царица была. Она очень любила ноги в горячей воде парить.

— Только не надо мне баки забивать, — заметил я, с наслаждением ощущая, как уходит из сознания кошмар. — Про великих цариц и все такое. Даже школьники знают — баба на троне, это первая шлюха в государстве. Твой славянофил папаша что, сразу понял, кем станет его дочь? Вот опыт, завидую…

— Козел, — сказала она мне, надувшись. — И не трогай моих родителей, это очень хорошие люди. Они хоть и огорчились, когда я пошла в профессионалки, но все равно купили мне новые туфли.

— Клиент всегда прав, — напомнил я ей строго. — Как ты себя ведешь? Кстати, ты действительно профессионалка? Чего-то не видно навыков.

Женщина неожиданно огорчилась, это было трогательно. И тут же полезла доказывать.

— О-о! — простонал я через пять минут, терзая руками ее голову. — Хватит, хватит, верю! Что ж ты делаешь, оставь немножко на вечер… — и неожиданно для себя полюбопытствовал. — Скажи-ка лучше, тебе нравится работа?

— Нет, конечно, — она подняла улыбающееся личико. — Работа не может нравиться.

— Я имел в виду именно твою работу.

Пожала плечами.

— Моя работа? Ничего, жить можно. Да и какая разница? Одни продаются у конвейера, другие — за письменным столом, третьи — как я. Каждый продает, что не жаль.

— Здравая мысль, — согласился я. — Древняя, но очень патриотичная.

Она скорчила гримасу.

— По правде, эта работка грязновата. Вечно попадается какая-нибудь мразь, а ты возись, гони ей кайф. Бывает, ничем не проймешь, как в стену ладонью.

— Кстати, ваш дежурный, знаешь, он ведь…

— Не надо про него, — она закрутила головой, разметала волосы. — Эта мразь стоит всех прочих.

Я облегченно вздохнул и расправил плечи. Кошмар отпустил окончательно, оставив в душе смутное беспокойство и одновременно — ощущение важности происходящего. Тело наливалось непривычной свежестью.

— А вдруг я тоже мразь? — предположил я. — Скрытая. Замаскированная под обычного «своего парня».

«А ведь так и есть», — мелькнула нежданная мысль.

Женщина засмеялась.

— Нет, ты скорее похож на настоящего мужчину.

Настоящий мужчина, — усмехнулся я. — Настоящий человек… Плесень, просто плесень. И она, и я. И никому мы не нужны. И наша дурацкая болтовня никому не нужна, нам самим — в первую очередь.

— С тобой было приятно, — продолжала она. — Ты ласковее, деликатнее других. Сам знаешь, как с нами обращаются. А ты… Если честно, у меня таких клиентов давно не было.

— Ладно, — оборвал я ее. — Достаточно поговорили.

Вылез из-под одеяла и, поеживаясь, проследовал к стулу с одеждой.

— Что с тобой, малыш? — растерялась она. — Обиделся?

— Ничего особенного, — равнодушно объяснил я. — Мне пора.

Женщина спрыгнула с кровати, легко подошла и подала рубашку. Нет, — подумал я, — хватит с меня. Это ж удавиться можно, какая тоска! Вот помру от перепоя или от баб. Хотя куда мне — мразь живуча. Правильно она о нас сказала: ничем не прошибешь, стена. Или она это не о нас?.. Впрочем, неважно. Все неважно, кроме нашего разговора.

— Если хочешь, приходи еще, — попросила женщина, глядя мне в глаза. — Бесплатно, когда я буду свободна. Серьезно. С родителями познакомлю… Хочешь, я сама к тебе приду?

— Нашла рыцаря на белом коне, — буркнул я, заканчивая туалет. — Сейчас, небось, признаешься, что полюбила с первого взгляда… У вас здесь как, все шлюхи такие артистки или ты одна самая умная?

Потом кисло посмотрел на себя в зеркало — заросший, неопрятный, фу! — и направился к двери. Она молча пошла за мной. В небольшой прихожей я затормозил и оглянулся. И тут на меня опять что-то накатило. Стало ее очень жалко. Боже мой, ведь мучается девчонка, цепляется за жизнь, ждет чего-то от жизни, — значит, сорвется скоро. Боже мой, ведь совсем одна… Конечно, она привлекательна и умела, она согласна продавать этот скромный товар каждой встречной сволочи, но ее профессия не нужна людям. Нужна плесени, грязи, гнили. Поэтому она сама — плесень, грязь, гниль. Ее сделал такой наш мир, и она не виновата, что такой остается: правду о себе ей не от кого узнать.

— Лиза, — позвал я, сменив тон. И взял ее руки в свои.

— Да… — с готовностью откликнулась женщина.

— Лиза… — повторил я. Замолчал, не понимая, что сказать. Она безумно шарила глазами по моему лицу, руки ее были горячи и напряженны. Тогда я решился. Надо же когда-нибудь начинать, в самом деле!

— Як тебе приду, — пообещал я, и она стремительно просияла. — Сегодня. Ты не будешь плесенью, Даю гарантию.

Она посмотрела на меня геометрическими глазами и шажком отодвинулась:

— Конечно, Саша…

Тогда я повернулся, вышел в коридор, аккуратно прикрыл дверь. Стена, — думал я, — это каменная, поросшая мхом стена. Мне придется биться в нее не ладонью — лбом. Иначе нельзя. Ноги несли меня на этаж ниже, в таинственный 215-й номер, и мне было совершенно непонятно, зачем я туда иду, но пути назад уже не существовало… Ох и трудно будет жить! — думал я. Эта непривычная мысль сладостно щекотала самолюбие.

В задумчивости я опустился на один пролет и едва не воткнулся в огромного охранника. Он стоял, как изваяние, отгородив внушительным телом целый этаж. Светлый путь вперед оказался закрыт.

— Скучаешь, приятель? — спросил я дубину, не ожидая ответа. Он меня заметил, лениво двинул взгляд в мою сторону.

— Что случилось-то? — продолжил я.

Страж закона деловито облизал губы и сказал, хмурясь:

— Проходите. Задерживаться запрещено.

Делать было нечего.

— Бревно, — сказал я ему. — Столб, — и торопливо сбежал в холл.

Дежурный сидел на месте и сосредоточенно курил, пуская к потолку сизые кольца дыма. У дверей возвышался другой столбоподобный, отрешенный от мирских забот охранник. В креслах ерзало несколько граждан сомнительного вида. А на улице, у самого входа стоял гигантский автомобиль. Он был настолько широк, что занимал почти треть проспекта, и настолько неприступен, что остальной потерявший вид транспорт робко объезжал его, в почтении снижая ход перед такой мощью. Настоящий автомонстр. На крыше бронированного салона гордо реял небольшой, но не утративший от этого свою величественность трехцветный флажок — символ нашей могучей свободной родины. В общем, в гостинице стояла гнетущая атмосфера беспокойного ожидания. Обычное явление, если в деле замешана горячо нами любимая народная милиция, пропади она пропадом, загаженная потаскуха. Собственно, не милиция даже, а ее незаконнорожденное дитя, ведающее безопасностью, оберегающее и укрепляющее наш великий многострадальный патриотизм, наше неотъемлемое право подгнивать на корню.

— Как вам понравилась Елизавета? — вежливо поинтересовался дежурный, когда я сдавал ему жетон.

— Прелесть, — ответил я, нисколько не покривив душой.

— Заглядывайте к нам почаще, — сказал он, шаблонно подмигнув. — Она у нас не единственная, наши девочки лучшие в районе.

— Вы мне уже говорили.

— Разве? — удивился дежурный. — Хотя возможно… Так приходите еще.

— Обязательно, — пообещал я и заговорщически наклонился к нему. — А что случилось, не знаешь? Смотрю, целая свора набежала. К тому же эти, черно-погонные. Цапают кого-нибудь?

— Одного типа берут, — понизив голос, сообщил он. — Который конец света предвещает.

— Предвещает конец света?

— Говорят… — дежурный замялся. — Я-то сам не в курсе… Еще говорят, будто это какой-то гипнотизер или телепат, точно не знаю. Он раньше работал в казино, фокусы показывал. А теперь кретином стал.

— У тебя богатые сведения, — шепотом похвалил я дежурного.

Тот испугался:

— Да какие там сведения! Так, слухи.

— А при чем здесь чернопогонные?

— Как при чем! Кретин же. Смуту наводит, людей подбивает.

У нас есть много прав, — думал я, с ненавистью разглядывая блеклое лицо дежурного. — Совершенно необходимых нам прав. Пить горячую, бить графины, заниматься любовью где попало и с кем попало, ругать правительство и хвалить демократию. Право хрустящих и право пожизненного одиночества. У нас много замечательных, завоеванных кровью прав. Нет одного — вредного, никому не нужного — права иметь собственное мнение. Так и не появилось… Ты не зря боялся чужих глаз, ты чувствовал, что этот разговор последний. И ты не зря говорил о себе горькие правдивые слова. О нас горькие правдивые слова. Обо всем — только горькие правдивые слова. Вчера ты пробил словами каменную мшистую стену, но сегодня тебе вырвут язык.

— Его номер на втором этаже? — спросил я дежурного.

— Да… — он вдруг отшатнулся и подозрительно оглядел меня. — Сударь, а вы случаем не его дружок?

— Нет, — произнес я и неожиданно понял, что сказал правду. В сущности, я его совершенно не знаю. Кто такой хотя бы. Да что там «кто такой» — внешности не помню! Остался в памяти пронизывающий насквозь взгляд голубых глаз, и все. А ведь почти уже возомнил себе его преемником. Мразь, плесень.

— Вы не скажете, — сменил я тему, — этот остолоп у дверей выпустит меня на улицу?

— Не выпустит, — ответил дежурный, — у него приказ. Вон, видите, сколько постояльцев ждет? — показал на граждан сомнительного вида. — Так, значит, вы не знаете того человека?

— Какого?

— Которого арестовали.

— Я два раза не повторяю.

— Вот и хорошо, — сказал он, продолжая неприязненно смотреть на меня. — Я уж подумал, что вы один из этих гадов.

— Гадов?

— Ну да, гадов. Бунтарей. Кретинов, которым не нравится наша жизнь. Не умеют жить, вот и завидуют, что другие умеют. Или зажрались, сволочи. Давить их надо, как клопов, вот что я вам скажу, чтобы не лезли в наши постели, чтобы не пили трудовую кровь… Вы точно его не знаете?

— Иди в задницу! — ответил я, стервенея, с радостью чувствуя, что начал заводиться. — А если бы и знал, твое какое дело? Паршивый извращенец, лучше признайся, где твоя дочь!

Зрачки дежурного сузились, он прошипел:

— Моя дочь дома и никогда здесь не была! Запомнил, вонючий бунтарь?

— Паршивый извращенец, — сказал я ему раздельно. Внутри у меня уже кипело. Эти трупоеды ноют, хнычут: плохо, мол, живется. А как отыщется смельчак, который говорит то же самое им в глаза, они набрасываются на него — рвут, рвут, рвут…

— Нажретесь горячей, свиньи, и беситесь, — говорил дежурный, прибавив громкость. — Революционеры с похмелья.

— Паршивый извращенец!

Хороший человек для них как кость в горле — глотнуть дерьма мешает. Они понимают, что он лучше их, выше их, чище их. Они не могут этого простить ему, и тогда хороший человек становится для них вонючим бунтарем. Кретином, которому не нравится их жизнь. И они хотят давить его, как клопа, и удается им это всегда…

— Если нажрался с утра, так иди в сортир! — почти кричал дежурный. — Поблюй, станет легче!

— Паршивый извращенец, — повторял я. — Паршивый извращенец, паршивый извращенец…

— Ваше место в психушке! И твое, и твоего кретина!

Ну и вмазал же я ему тогда! Не выдержал. Всю наличную злость вложил в этот удар. Я бил не за себя, нет, я бил за «твоего кретина» — во всяком случае, очень хотел верить в то, что бью не за себя. Кулак сделался знаком, сообщающим заплесневевшему миру о моем прозрении. Другие знаки мне в голову не приходили.

Дежурный кулем впечатался в стену с ключами, глаза его распахнулись, он трусливо забормотал:

— Ты что… Ты что, чудак… Я же ничего такого…

Жалкий, усталый, старый человечек.

— Плесневей на здоровье, — выплюнул я, удовлетворенный.

Тут на лестнице образовалось движение, и я обернулся. Четыре человека чинно плыли по ковровой дорожке: один в центре, один впереди, двое сзади. Магический треугольник. Мужчиной, идущим в середине, конечно же, был Лекарь. Это я понял сразу — пусть в полутьме, но все-таки не меньше получаса я ночью его разглядывал. Костюм разорван, лицо разбито, в руке чемоданчик… Его вели туда, к огромной страшной машине у входа, чтобы увезти из нашего мира, чтобы вырвать ему язык, чтобы одним кретином-бунтарем стало меньше. Люди, сопровождавшие его, были в идеальных черных костюмах, модных шляпах, сияющих ботинках. За лацканом пиджака — бросающий в холодный пот значок. Правая рука у каждого покоится за пазухой, готовая в любой момент озлобленно вскинуться и подарить свинцовый заряд кому бы то ни было. Это шагали верные слуги нашей безопасности. Неподкупные стражники нашего покоя. Тюремщики нашей свободы. Тупые физиономии, тупые мысли, тупые желания. Тупые прически и одежда. Все тупое. Тупая бездушная сила — они не понимали, на что замахнулись, а если и понимали, то им было на это глубоко плевать. В выходные, дни им нужен десяток графинов с горячей плюс смачная девочка, а в остальное время — днем и ночью — выкорчевывают из общества настоящих людей. Или они работают без выходных?.. Волшебник заметил меня, но вида не подал. Только равнодушно взглянул в мою сторону. «Поразмыслил, брат?» — спросил он глазами. Я кивнул. «Хорошо поразмыслил?» «Твоими заботами», — так же беззвучно ответил я ему. Лицо его прояснилось: «Вот и прекрасно». Странный это был разговор, но мы друг друга отлично поняли.

Звери, — думал я, следя за ненавистными черными фигурами. Как там пишут в правильных книгах: нацепившие человеческую личину? Все точно! И таким псам надо разъяснять, таких агитировать? Глупо. Опасно. Ты очень верно говорил — нужно бороться. Обрезами, самодельными пистолетами, зубами, когтями — кто чем может. Нужно вычищать наш гниющий мир, пока еще есть кому. Я знаю, ты скажешь, что это террор, а террор — всего лишь способ борьбы слабейших. Наверняка ты имел в виду что-то другое, когда упоминал о чистке — жаль, не объяснил, что именно. Ты скажешь, что грязной тряпкой пыль не вытрешь. Ты мне обязательно все это скажешь, брат, но только после того, когда испытание кончится, и я с тобой соглашусь, не колеблясь. Если мы, конечно, сможем поговорить. Если нам оставят такую возможность. А сейчас — чихать на твои возражения, потому что… потому что…

Значит, так. Я беру тех двоих сзади. Неоценимое преимущество нападать на противника со спины! Преимущество ублюдков вроде меня… Тебе остается один — офицер, шествующий во главе процессии, и у тебя есть то же самое неоценимое преимущество. Правда, охранник у дверей может успеть вмешаться, но его, по-моему, давно хватил столбняк. Ч-черт, смущают меня эти подмышечные арсеналы у товарищей оппонентов!

Спасибо милому дежурному, что вовремя встряхнул мою злость. Это так полезно: завестись хорошенько перед серьезной дракой. Пусть извинит он мою несдержанность, — конечно же, он ни в чем не виноват. Никто в отдельности не виноват, виноваты все вместе… Не хочу быть плесенью, не желаю, чтобы от меня очищали мир! Прочь, страшный сон, отпусти, позволь проснуться… Мурлыкая шлягер, я нащупал влажными пальцами «шило» под ремнем. Я никогда не делал ничего подобного, но у меня есть моя злость — она мне поможет. И когда настал подходящий момент, я постарался его не упустить. Улыбаясь, дал мышцам приказ.

Я точно знал, что с каждым прыжком перестаю быть плесенью.

6. Неопределенное время суток

6.1 сведения, не вошедшие в материалы по делу «Миссионер», а также не зафиксированные на кристалле «Сырье»

Бесформенной массой расползалась тишина. Воняло кислым. Граждане сомнительного вида прятались под креслами, из-за телефонной стойки выглядывал ночной дежурный. Охранник, стоявший у дверей, механически засовывал пистолет в кобуру, другой застыл на ступеньках лестницы, оба были бесстрастны — по инструкции. А в центре холла лежали четверо. Один был просто трупом, поскольку кусок свинца вышиб из его головы все лишнее. Ему повезло, он покинул мир без мучений. Двое в черных одеждах неловко ползали, пачкая ковер вязким, вишневым, — эти откровенно умирали. Четвертый забавно барахтался на полу, пытаясь приподняться, он стонал и ругался, и наконец принял вертикальное положение.

— Что произошло? — обратился он к охраннику у входа, обхватив затылок ладонями.

— Этот человек совершил нападение на конвой в целях освобождения арестованного, — отрапортовал тот, указывая пальцем на изувеченное тело. — Я был вынужден застрелить его, мой капитан.

— Понял, — морщась, сказал поднявшийся и горестно склонился над коллегами. — Ребята, как вы?

Ребята помалкивали.

— Лейтенант! — крикнул тот в отчаянии. — Тридцать пятый, скажи что-нибудь!

Лейтенант у его ног беззвучно открывал рот и вяло сучил конечностями.

— С-сволочь… — выдохнул капитан. — Двоих!

Охнув, он нагнулся, поднял тонкое окровавленное лезвие. И вдруг…

— Арестованный, — прошептал, повернулся к охраннику и заорал. — Где арестованный, я тебя спрашиваю!

Невозмутимость на мгновение покинула глыбу мяса.

— Сбежал, мой капитан. Огрел нас по голове, выбил окно, вот это, и сбежал. Я ничего не смог…

— Ничего не смог! — продолжал орать руководитель группы. — Сначала нужно было стрелять в арестованного, дубина! Почему ты не стрелял в арестованного? Почему ты не преследовал его, мерзавец? Ты не знаешь, что в таких случаях делать? Расстреляю!

— Я… не смог… — мямлил охранник. — Забыл про него… почему-то… только теперь вспомнил… кэп, вы же знаете, что это за тип… — он вытянулся по стойке «смирно» и во весь казенный голос доложил, радуясь собственной сообразительности. — Арестованный заколдовал меня и совершил побег, выбив окно!

Происшедшая метаморфоза и удачная формулировка произвели на капитана благоприятное действие. Он еще немного покричал:

— Ишь ты, заколдовал! А мне теперь хозяин голову снимет? А я тебе сниму, чурбан!

Затем надавал провинившемуся пощечин и постепенно успокоился.

— Интересно, как этого гада зовут? — сказал он, злобно ткнув труп ботинком. — Слышишь, родной, я к тебе обращаюсь! Ты ведь с ним разговаривал.

Дежурный, осмелев, вылез из укрытия и ответил:

— Прошу прощения, гражданин офицер. Он пришел буквально этой ночью, я не успел записать его данные. Отправил сразу в номер, думал, оформить как положено можно и утром, когда он отдохнет. А то клиент сейчас обидчивый…

— Думал, мыслитель… — усмехнулся капитан. — Значит, фамилия неизвестна, рожа незнакома. Малая вошь, наверное… Убрать труп в машину, — распорядился он. — Господи, и вызовите наконец медгруппу! Скорее! — затем огляделся. — Никому не уходить!

Повернулся и пошел на улицу.

— Сволочи, — гудел он себе в нос. — Не нравится им, видите ли, наша жизнь. Не нравится? Пожалуйста, перерезайте вены, делайте петли из подтяжек, глотайте химию. Масса вариантов… Почему они мутят воду? Почему?

— Почему их столько? — удивлялась проститутка Елизавета. — Опять облава, что ли? Совсем озверели… — Опершись о подоконник, носительница славного имени с любопытством наблюдала, как бригада дюжих милиционеров тащит нечто в простынях. Было интересно, как в комиксах.

— Почему? — плакал добрый волшебник. Неудержимо подхваченный утренним приливом, он плыл по пыльным асфальтовым руслам. В голове его бурлили воспоминания — нет, не собственные! — воспоминания его последнего подопечного. Его марионетки, его спасителя. Он хорошо их запомнил, начиная со вчерашнего вечера и кончая сегодняшним утром, он тасовал чужие воспоминания, как колоду карт, и ужасался. Добрый волшебник механически повторял заклинание, дань минутной слабости. — ПОЧЕМУ Я ЗДЕСЬ! ПОЧЕМУ Я ЗДЕСЬ!

6.2 кристалл «Лекарь», итоговый рапорт, гриф «Штабное»

«Да будет чиста ваша душа, брат».

«Укрепится ваш разум, брат».

«Итак, очередной провал. Погибли двое Избравших свет».

«Всемогущ разум! Значит, служащий Областного банка тоже…»

«Да. Ваши предложения, сделанные в промежуточном рапорте, подтвердились, его взяли душегубы».

«Как его расшифровали? Неужели опять из-за неумения сдерживать речь?»

«К сожалению, история гораздо более нелепа. Неумение сдерживать речь показал ваш предшественник. Он впервые вел работу самостоятельно, и отсутствие опыта обернулось обидной ошибкой. Будучи экономистом, Избравший свет заинтересовался состоянием наших финансов, и ваш предшественник неосторожно рассказал ему о некоторых проблемах и проблемках в этой сфере. К счастью, информация о секретных счетах осталась в неприкосновенности, иначе один провал привел бы к целой цепи трагедий. Вероятно, Избравшему свет очень не терпелось хоть чем-нибудь помочь нам, вероятно также, он хотел прийти на встречу с вами, уже имея весомые результаты, во всяком случае, он проявил инициативу — пытался произвести некую банковскую авантюру. Видите ли, ваш предшественник не сообщил ему главную причину наших финансовых затруднений, посчитал это преждевременным».

«Понимаю. Проблема праведных и неправедных денег. Я-то считаю, что деньги изначально не могут быть праведными…»

«Оставьте, брат, не время дискутировать. Разговор идет о следующем провале, теперь уже с вашим участием. Еще одна смерть, еще один тяжкий груз для нас всех».

«Моя скорбь безгранична, вы должны это чувствовать».

«Скорбеть не имеет смысла. Целесообразнее обдумать причины постигшей неудачи».

«Причины очевидны».

«Вы так считаете, брат? Я изучил ретранслированный вами материал. На основании его я составил собственное мнение, которое сформулирую позднее, а сейчас прошу изложить ваши оправдания».

«Запись ведется?»

«Разумеется. У вас есть возражения?»

«Нет. Моя воля ослабла, и я просто хотел уточнить, нужно ли тратить силы на сдерживание не относящихся к делу образов. Теперь мне ясно, что наша беседа официальна».

«Я ощущаю ваше состояние. Но постарайтесь справиться с эмоциями: вас вызвали для серьезного разговора. Начинайте. Информацию прошу кодировать, поскольку с некоторого времени мы не можем гарантировать полную закрытость штабного канала».

«Хорошо. Мне было дано задание вылепить из уличной грязи человеческую фигуру. Попытка сделать это не привела к успеху. Выбор сырья оказался удачен, и со временем мы, несомненно, получили бы достойного соратника, но свора душегубов слишком рано сумела меня обнаружить. Вмешавшись, враги не дали довести процесс до конца. Я успел только осуществить начальную стадию обработки материала, включающую предварительную настройку мышления с помощью наивной проповеди, а также демонстрацию очищающего видения. Естественно, моделирование кошмара в чужом мозгу потребовало много энергии, в результате чего мой потенциал почти полностью обнулился. Для скорейшего восстановления энергетического баланса я применил полную релаксацию сознания. Сделавшись в этот момент беззащитным, я попал в лапы псов из службы безопасности».

«Брат, эти сведения не имеют практической ценности. Описанная ситуация сложилась банальнейшим образом. Таких, как мы, можно застать врасплох лишь во время короткого отдыха после утомительной работы. Излагайте по существу».

«Постараюсь. Я видел мало способов выпутаться из „банальнейшей ситуации“. Например, используя остатки моего потенциала, попытаться нейтрализовать врагов. Но их было так много, что на всех меня не хватило бы. Я мог потратить часть энергии на связь с вами, но вы были слишком далеко и не успели бы мне помочь. Сил у меня хватило только на то, чтобы удерживать контроль над мозгом сырья. Я решил: затраченные на первичную обработку усилия должны принести хоть какую-то пользу нашему делу, для этого нужно воспользоваться ими в целях своего освобождения. Другого выхода я не видел».

«Ясно. Вместо врагов вы нейтрализовали совесть, позволив себе сунуть под пули другого человека. Кстати, я до сих пор не услышал ваших оправданий. Продолжайте».

«Я считаю, что ваша формулировка некорректна».

«В чем?»

«Если вы проанализировали отчет, то должны были понять, что Александр…»

«Не называйте имен!»

«Простите… Что материал еще не стал человеком, что он оставался подонком. Правильные мысли, которые появились в его голове, еще не принадлежали ему, это были мои собственные мысли. Поэтому я не посылал под пули человека, как вы утверждаете. Кроме того, я очень рассчитывал, что темные навыки помогут материалу самому остаться в живых».

«Брат, пришло время сформулировать мое мнение. Понимая разумность ваших доводов, я все же настаиваю, что вы повели себя как трус. Ведь вы знали: материал хоть и не стал человеком, он мог бы им стать, он уже начал им становиться».

«Вы не имеете права так думать! Вы штабист, не нюхавший настоящей грязи!»

«Укротите эмоции, брат. Я имею право так думать, потому что не меньше вашего работал рядовым ассенизатором душ человеческих».

«Но я сделал это во имя нашего главного дела! Пожертвовав сырьем, я получил возможность продолжать выполнение своей миссии. Брат, вы одергиваете мои эмоции, между тем сами судите, опираясь на чувства, а не на разум».

«Я не сужу вас. Пусть каждый судит сам себя. Просто, размышляя о благородстве вашей миссии, вы попутно спасали свою шкуру. В сущности, поступив точно так же, как ваш… э-э… материал. Помните? Чтобы отвести гнев приятеля, он подставил вместо себя случайного прохожего».

«Если бы меня растерзали, по-вашему, это было бы наилучшим вариантом?»

«Повторяю, укротите эмоции, брат».

«Пытаюсь… Ладно. Как мне надлежало поступить?»

«Прежде всего необходимо было предусмотреть возможность провала, активно подготовиться к такой возможности. Экономнее расходовать энергию, расширить область НЗ, аккуратнее осуществлять внедрение в мир, тщательнее следить за окружающей обстановкой, с осторожностью применять полную релаксацию сознания. Ну и так далее. Вам надлежало не допустить столь безнадежных обстоятельств. Это прописные истины».

«Да, это прописные истины. Но первичная обработка сырья настолько важна, что я посчитал неправильным жалеть на этот процесс энергию. К тому же локация окружающей среды не обнаружила и малейших признаков слежки. Я был уверен, что служба безопасности меня не засекла, поэтому действовал в полную силу. Вероятно, мне не хватило опыта».

«Что ж, душегубы умеют работать, а молодость — не ваша вина. Побеждать учатся в боях. Собственно, вас ни в чем не обвиняют. Абсолютно ни в чем не обвиняют».

«Мне показалось, наоборот…»

«Вот именно, показалось. Внимание, брат, сосредоточьтесь, сейчас я задам вопрос, ради которого вас вызвали на беседу».

«Сосредоточился».

«Небольшое пояснение. Чтобы вы ответили откровенно, мы спрашиваем в момент, когда жива горечь от постигшей неудачи. Обидные слова понадобились для активизации этого настроения».

«Понял».

«Вопрос такой: почему наши многочисленные попытки освещать сумеречные души так часто заканчиваются провалом? Срыв может произойти в любой стадии процесса. Сырье гибнет от рук душегубов либо не поддается обработке — благоприятный исход, похоже, случаен. Особенно страшно, когда сырье подвергает себя самоуничтожению. Вы, наверное, слышали о таких ужасах. Даже если обработка приносит желанный результат и Избравший свет превращается в полноценного человека, все равно, совершая непредсказуемые глупости, он слишком быстро становится добычей душегубов. Изложите ваше мнение: почему работа в разных обстоятельствах с разным сырьем приводит зачастую к одному финалу — краху? Задумывались вы над этим?»

«Согласен, проблема острая. Насколько я понял, вы собираетесь корректировать тактику нашей борьбы, для чего и проводите тайный опрос?»

«Вы правильно поняли».

«Конечно, я не мог не задумываться о таких вещах. Простите, если мои мысли покажутся вам банальными. На мой взгляд, причины неудач носят глубинный характер и не являются техническим браком, как, возможно, многие из нас полагают. Я вижу здесь действие неких естественных закономерностей. Суть их в следующем. Душа человеческая не портфель, из нее нельзя вытащить одно и вложить другое. Внесенная совесть, соседствующая с загнивающим багажом прошлых жизненных принципов, какой результат она даст? Невозможно предугадать. Не решаем ли мы непосильную задачу, внося совесть в деградирующий разум? Настоящую совесть нужно выстрадать в реальной жизни, а не в очищающих кошмарных видениях. Мы же предлагаем заменитель, усредненный суррогат. Не удивительно, что наша деятельность безуспешна. Вполне возможно, что она и не может быть успешной, поскольку противоречит законам формирования вышеупомянутой души человеческой. Этот процесс диалектичен, в рамки его укладывается только воспитание, мы же пытаемся перевоспитывать. Человека нельзя перевоспитать. Человека можно воспитать».

«Стоп. Вы хотите дать рекомендации?»

«Ну… В некотором смысле — да».

«Тогда я подключаю вас к другому кристаллу. Внимание. Продолжайте».

«Воспитание — единственно реальный способ исправить сложившееся положение. Самое надежное сырье в этом деле — дети. Мы должны целенаправленно работать с детским сырьем… Пожалуй, вот главное. Не Думаю, что открыл для вас нечто новое».

«Неужели вы не знаете: наши лучшие братья всегда работали с детским сырьем! В чем же ваши рекомендации?»

«На освещение детских душ необходимо переключить всех нас, а не какую-то избранную группу. Нет смысла тратить силы на бессмыслицу. Я имел в виду эта. Кстати, зафиксируйте мою смиренную просьбу. Я очень хочу лепить людей из детского сырья, а не из взрослых подонков».

«Красивое предложение. Красивая просьба. А где гарантии, что однажды вы не решите, будто ребенком можно пожертвовать, потому что он еще не стал человеком?»

«Все-таки вы меня обвиняете?»

«Я подразумевал не вас лично».

«Спасибо. Огромное спасибо. Надеюсь, я удовлетворил требованиям опроса? Теперь спрашиваю сам — что мне делать дальше?»

«Вам? Только одно: выполнять Миссию. Пока существует хоть доля шанса, что сегодняшняя бессмыслица закладывает фундамент для смысла жизни будущих борцов за человека — нужно выполнять Миссию. Нужно вытащить из грязного болота немногих оставшихся еще людей. Нужно помочь этой маленькой драгоценной группке освободиться от присохших звериных шкур. Любыми имеющимися средствами. Любой ценой. Вот главное для каждого из нас. Сегодня — это главное».

«Извините меня, брат».

«Извинения излишни. Я благодарю за неравнодушные высказывания. Конец связи».

«Укрепится ваш разум, брат».

«Очистится ваша душа».

1982, 1989