Глава 1

Самостоятельный мужик Дмитрий Гаврилов неторопливо ехал по степи в родную слободу. Мысли его были печальны как трусца его более чем пожилого мерина. И — было от чего.

Самостоятельным мужик Дмитрий Гаврилов стал в сентябре, и ему — как "одинцу"-выделенцу, "обчество" нарезало земельки аж дюжину десятин. Правда из "неудобной", но сразу дюжину. А как раз нынче землемер уездный, Федулкин, межевание и свершил. Хороший мужик этот Федулкин, всего за пять рублей прирезал к угодью еще и оврага десятины с три — может там что-то вырастет: не так быстро в овраге земля-то высыхает. Потому как "неудобная" — она неудобная и есть: кроме бурьяна на ней и не растет ничего, ну нету в степи воды. Но — все же удалось ухватить лишние три десятины в овраге, даст Бог — так хоть сена накосить стожок-другой удастся.

Эх, еще бы денег заработать! За зиму (а точнее, с сентября, сразу после передела) самостоятельный мужик помощником конюха на заводе у Нобелей работал, так почти сто рублей получил. Восемнадцать правда отдал за мерина и упряжь к нему, да и на материал для саней в пятерку с лихом обошелся, зато теперь есть своя лошадь. Хорошо еще купить ее успел до того как выгнали с работы — горсть овса пожалели. Да, двенадцать лет на заводе отработать даже лошади тяжело, ну ничего, еще пару лет протянет, а то и три — а там и на новую лошадку деньги найдутся. А где еще за такие деньги лошадь-то взять? До травки лошадь прокормить есть чем, хоть и небогато: по горсточке за полгода вон два мешка овса-то набралось, и сена вон почти полные сани… А сбрую — ее и починить можно.

Вдруг справа за холмом что-то сверкнуло и уехавший далеко вперед землемер неожиданно что-то заорал дурным голосом. А затем, вскочив в санях, начал хлестать лошадь и, так и не прекращая вопить, скрылся за холмом. Федор, ехавший немного правее (землемеру-то на тракт надо, а Федору — вовсе в слободу), решил, что Федулкин не иначе молнии испугался. Хотя — может и волка увидал. Вытащив из-под сиденья топор, которым рубил межевые столбы, мужик Гаврилов решил все же свернуть и поглядеть на причину землемерова вопля: ежели волк один всего, то глядишь и шкура лишней не будет, а по весне стаями волки уже вроде не ходят. А ежели не волк, то земля сплавившаяся от молнии — она от других молний защитит, это каждый знает. А молния-то уже сверкнула, больше не ударит… хотя странная молния: грома от нее не было вовсе.

Но вместо волка Димка увидел лежащего на снегу человека. Странного. В синей тужурке какой-то, в штанах синих — и это зимой почти. А тужурка сверху как кровью пропитана? Не иначе смертоубийство тут было, или как раз его-то молния и ударила.

Человек вдруг пошевелился и попытался подняться. Опираясь на лопату. Знатная лопата, железная! А подняться человеку не удалось, упал он и что-то крикнул нехорошее. Надо забрать лопату-то… а человек — вот как кровищей-то залит, всё равно помрет. И будет это не смертоубийство, а как бы он сам чуть раньше помрет… Не грех это! От мучений человека спасение! И человек этот лишнего греха, бранясь словами позорными, на душу взять не успеет…

Но, подъехав поближе, самостоятельный мужик понял, что не кровь это, а тужурка сверху сама по себе темно-красная. Ну и ладно, все одно по всему видать — помрет человек скоро… А вдруг все же Федулкин видел, что не кровь это? Что он там кричал? про спасенье что-то? Наверное за помощью поехал. Ой, точно всем скажет! Так что топор пока снова под облучок, а человека сами и спасем: вон и одёжа барская, разноцветная, и сумка за спиной какая важная, вся блестит — не иначе из шелка. Чай, можно и в подарок за спасенье лопату выпросить, да что там лопату — рублёв десять барин даст, если не четвертной!

— Эй, барин, ты живой?


Очнулся я от какого-то истошного визга. Открыв глаза, я увидел, как от меня, нахлестывая лошадь, быстро удаляется какой-то мужик в санях. Собственно, мужик-то и визжал.

Я постарался подняться, но оказалось, что сделать это довольно непросто. Получилось как в анекдоте: приземлился на заданное место, заданное место очень болело. А вставать надо — лежать в снегу не очень полезно для организма.

Какой снег? Это что, установка Федорова так воздух охладила, что пар из воздуха снегом выпал? Я все же приподнялся и огляделся. Не знаю, не знаю… снег лежал вокруг довольно толстым слоем, сантиметров десять-пятнадцать, и лежал везде докуда я мог увидеть. Только вот в паре метров сзади догорал костерок. Неприятный костерочек, вонючий, ну его нафиг. Но вряд ли даже пятимегаваттная установка способна охладить воздух на пару километров вокруг, так что скорее всего я просто брежу от удара. Однако бред — бредом, а становится реально холодно! Так что, аккуратно встаем и идем в ту сторону, где тепло и лето. Вон холмик, с него и увидим где тут тепло.

Так, а вот встать-то я и не могу. Реально не могу. И это очень печально, потому что костерок уже догорел и я начал замерзать. Так ведь и помереть недолго… Впрочем, вон еще кто-то едет. Интересная тут местность — народ все больше на лошадях ездить норовит, причем на санях — в конце апреля-то!

— Эй, барин, ты живой? — парню, сидящему в санях на вид лет восемнадцать. Правда, одет он вряд ли лучше бомжа, ну да мне выбирать не приходится.

— Живой, живой. Помоги подняться, сам встать не могу.

— Давай барин, вот так, ложись-ка ты сюда, я тебя попоной прикрою — парень помог мне подняться и упасть на дно саней, устланное каким-то сеном — сейчас в слободу приедем, погреешься. А я-то думал, что убило тебя молнией-то.

Нет, не бомж, наверное дачник какой-то. Не пахнет он бомжом, одет хоть и в рванину, но чистую. А может и селянин местный, мало ли на какую работу оделся в старье. Сам-то на даче, если навоз таскать или в земле ковыряться, одеваюсь чуть ли не в прадедовы шмотки. Да только блаженный он какой-то, нормальные люди разве так говорят?

— Нет, не убило.

— Тебе как там, тепло? — парень сидел ко мне спиной и усиленно погонял свою клячу. Именно клячу — другого слова к этой исхудалой лошадке и не подобрать.

— А куда мы едем?

— Да вот в Пичугу-слободу, в Ерзовку стало быть.

— А почему снег вокруг? Лето же!

— Да, барин, видать молния-то тебя точно шарахнула. Какое лето? Февраль на дворе.

— Какой февраль?

— Да уж известно какой — двадцать третье число нынче.

Так, что там говорил директор-академик? Машина времени? Похоже все-таки академики что-то в физике соображают лучше рядовых докторов наук. Вот приеду в институт, завалюсь в лабораторию и скажу Федорову: не катайся ты летом на Волго-Дон, нехорошо будет! То-то смеху… кстати, а канала-то и не видать нигде. Похоже и падал я с насыпи канала на то место, где ее еще не насыпали. То есть приду я к Федорову в детский сад, а он со страху описается…

— А год какой?

— Да уж… год нынче известно какой, тысяча восемьсот девяносто осьмой тож. Да ты не боись, барин, пройдет это. Вон давеча Василий Гришин напился, в овраг упал — недели почитай две ничё не помнил. А потом раз — и все вспомнил. И ты вспомнишь. Вот уже и доехали почти, часа не пройдет — дома будем. Так что, раз уж ты и года вспомнить не можешь, я тебя к себе повезу. Полежишь, очухаешься…

Лошадка все же более делала вид, чем бежала, и до села мы доехали часа через два. На окраине и стоял дом моего спасителя. Правда по виду напоминал он полуразвалившийся саманный сарай, но внутри была большая русская печь, занимавшая наверное половину всего дома. Наверное "русская" — я просто таких больших не видел, но почему-то некрашеная, не белёная в смысле. Просто глиной вымазанная. Кроме печи в доме была еще и лавка, метра два длиной и с полметра шириной. Собственно эти два предмета и составляли тут всю меблировку.

Впрочем, мне было не до меблировки: при попытке слезть с телеги мне стало совсем худо. То ли в телеге укачало, то ли я и на самом деле слишком сильно стукнулся, но, опустив ноги с телеги при попытке встать я и встал, но сразу на четвереньки. Вдобавок меня и рвать стало — хорошо, что с утра я поесть не успел, так что окрестности я все же не сильно испачкал. Но было мне очень хреново, и мой возница, покряхтывая и вполголоса вспоминая божью матерь, затащил меня в дом.

— Давай, я тебе помогу на печку забраться. Не протоплено пока, дров у меня немного, но ты забирайся, я сейчас принесу и протоплю, тепло будет. — Однако подняться на печку у меня сил не хватило, а парень был вовсе даже не похож на Валуева, так что я кое-как разлегся на лавке. Хозяин же укрыл меня каким-то драным тулупом и вышел. Через минуту, впрочем, вернулся, держа в руках мою сумку и лопату. — Вот и добро твое, я подобрал. А то пропадет ведь — он сунул сумку под лавку и снова вышел. Снова вернулся он минут через десять, вывалил на пол перед печкой охапку дров.

— Сейчас, огонь высеку, а то угли-то погорели уже, я второго дня топил только — и с этими словами он начал стучать какой-то железякой.

— Погоди, у меня зажигалка в сумке должна быть — меня уже немного опустило, так что я опустил руку под лавку и достал из кармана сумки китайскую подделку под Zippo. Василич правда утверждал что сделана она на том же заводе, что и оригинал, а отсутствие "фирменного" клейма компенсировалось ценой: один юань, семь штук за доллар, так что он их два десятка купил во время дальневосточной экспедиции лет пять назад. Поэтому в сумке у меня их было две: с машиной в экспедиции бензиновая зажигалка удобнее газовой, а вторая нужна чтобы не нужно было срочно зажигалку перезаправлять если бензин закончился в самый ответственный момент.

Я высек огонь, парнишка поджег лучину, а от нее — мелкие щепки, уже лежавшие в печи и через минуту тепло уже начало разливаться по комнате.

— Ловкое у тебя кресало-то — сказал парень, — ловчее серников огонь высекает. Да небось денег стоит… — он вздохнул.

— Кстати, а звать-то тебя как, спаситель?

— Ну какой я спаситель — парень неожиданно покраснел. — А звать меня Дмитрий Васильевич, Гавриловы мы. Ты есть хочешь? а то я печку растопил, каши сварю…

Есть я не хотел совершенно, скорее наоборот, поскольку тошнота еще не прошла. Так что, пока гостеприимный хозяин суетился у печки, я, пригревшись, задремал — да и темновато в доме было. Сквози сон я вроде слышал какие-то голоса — Димкин и еще один, мужской, потом Димка вроде полез под лавку за сумкой. Голоса что-то говорили, вроде даже ко мне обращались — но отвечать у меня уже не было ни сил, ни желания. Лишь один раз, когда другой, не Димин, голос как-то удивленно спросил "и где же город такой — Аделаида?", я, уже окончательно засыпая, пробормотал "в Австралии Аделаида, в Австралии".

Перед тем, как окончательно провалиться в сон, я услышал вроде бы еще один мужской голос. На этот раз он был очень тихий, но, мне показалось, что Дима отвечает этому голосу как-то испуганно, словно оправдываясь в чем-то. Но деталей я уже не слышал.

Спал я не долго, а возмутительно долго. По моим прикидкам в село меня привезли часа в два-три дня, а когда я проснулся и очень срочно выскочил на улицу, было ранее утро. Димы в доме уже не было, и я трусцой побежал вокруг дома в поисках сортира — но определенные следы на снегу показали, что искал я его зря. Ну что же, наследим и мы.

Возвращаясь в дом, я встретил и хозяина — он вышел из сараюшки, стоящем рядом с домом, с охапкой поленьев.

— Утречка доброго, барин! — весело поприветствовал он меня, — не стой телешом на морозе, пойдем в дом, поснедаем! Эх, видать Господь тебя мне послал, сейчас поедим от пуза, смотри, сколько еды всякой!

Спросонья я и внимания не обратил, а сейчас увидел, что в жерле печки (или как оно там называется) стояла пара мисок с кашей и лежало что-то большое, завернутое в тряпку. Странно, что в одной миске каша была пшенная, а во второй — гречневая. Это что, тут попаданцев так встречают?

Но буквально через минуту все прояснилось. Дима, сунув мне в руки миску с гречневой кашей, вкратце пересказал вчерашние события:

— Околоточный, конечно, пришел, спрашивал кто ты и откуда — но ты в беспамятстве был, мы в сумке твоей пашпорт искали, но не нашли. Потом нашли бумаги, с орлом которые. Но околоточный потом снова придет, нынче же придет, ему бумагу надо отписать о разбое. А потом батюшка наш, отец Питирим пришел и епитимью на меня наложил, чтобы я теперь кормил тебя за это, пока ты не поправишься вовсе.

— За что "за это"?

— Ну, за то, что я хотел у тебя лопату скрасть, и сумку твою скрасть хотел. А он, как прознал — и епитимью.

— И как он прознал?

— Ну так он спросил, я и сказал все, как на духу. Он и наложил. Только у меня всего-то пшена полмешка осталось, я ему так и сказал — так он на вечерней молитве хрестьянам и сказал принести еды кто сколько сможет. Вона — в печке еще каши пять мисок, хлебушка опять же две полковриги. И яичек принесли, с дюжину принесли, и крупы впрок немного. Теперь болей на здоровье, прокорму хватит. — Тут он прервался на секунду, подумал: — А ты ведь не поправился еще навовсе? Как поправишься — скажи, я тогда остатки нищим отдам на тракте, как батюшка велел…

Видно было, что отдаст все до зернышка, хоть и жалко ему. Но я, даже и сбегав до ветру без посторонней помощи, все же чувствовал себя паршиво — стукнулся при падении видать неслабо. Так что я тут же уверил Диму, что еще пока болею. А заодно вспомнил о заныканном в сумке гамбургере:

— Погоди, тут у меня еще кое-что вкусное есть — я полез в сумку. Достав гамбургер и поделив пополам, протянул Феде больший кусок. По его виду было ясно, что перееданием парень явно не страдает.

— Давай доедим, а то испортится.

— Вкусно. А это что внутри?

— Помидоры, это такой овощ.

— Помидоры-то я знаю, хотя вот летом они у нас бывают, не зимой. Хоть и чудно помидору зимой есть, но знаю я ее. Я про вот темное спрашиваю.

— Гамбургер, котлета такая мясная.

— Не, у нас гарбунгеры не водятся. Летом вон суслика поймать можно, еще кого. А ты в другой раз попроси кого мясо-то сготовить, а то, вижу, мясо сготовить ты не умеешь. Мясо-то можно вкусно сготовить. Даже я сумею! Или гарбунгеры от природы такие невкусные?

Да, не доросло местное население до благ цивилизации. А помидорчик, кстати, подкис уже маленько. Куда бы его отложить? Даже тарелки нет никакой… на пакетик сюда положу, потом выкину. До цивилизации тут еще далеко, да. Ну да ничего, я вот с багажом своих знаний и умений быстро выведу Россию в передовые страны! Кстати, а чего я умею? А то мне ведь надо будет Империю спасать, или там СССР строить и укреплять…

Видимо от удара (я уже прикинул, выходило что падал я метров с пяти) или от "ментального шока" удивления самим фактом "попадания" я не испытывал. Впрочем, тут кому угодно не до удивления будет, когда вся задница представляет собой огромный синяк. Только и мыслей — как бы повернуться-то чтобы поменьше болело.

Дмитрий, быстро доев свою порцию, поднялся:

— Ты полежи пока на печи, а то вон как кряхтишь и морщишься, болит видать сильно, дык отлежись. А я по хозяйству пока немного сделаю, да в церковь схожу. Отец Питирим тоже велел мне сказать, когда ты оклемаешься чуток, он с тобой поговорить хотел — с этими словами он вышел на улицу. Я же задумался о том, что мне делать дальше. Раз "попал" в Российскую империю, то, понятное дело, нужно "спасать Россию, Которую Мы Потеряли", побеждать во всех грядущих войнах, захватывать проливы и петь Высоцкого. Правда Высоцкого я не то, что петь, я и песен-то его ни разу не слышал за ненадобностью, в войнах побеждать и проливы захватывать — совсем не мой профиль. Интересно, а в этом времени какой будет именно "мой профиль", что же я реально знаю и умею такого, что приведет к финансовому моему благополучию и могуществу — или хотя бы даст мне возможность не умереть с голоду? Ведь кормиться милостыней крестьянской долго точно не получится. Так что для начала проведем "инвентаризацию" знаний и умений.

Ну, дифуры я знаю, на четверку сдал. Очень это, конечно же, актуально в деревне Ерзовке… Химию на пятерку сдал в прошлом году. На кафедре кибернетики химия конечно была — Менделеев обзавидуется… Еще чего? А вот лучше всех в этом времени я умею чинить "Урал"! Никто тут "Урал" чинить не умеет, а я — умею! И движок "ЗиЛ-375", в прошлом году мы с Василичем этим движком тоже намучились. В экспедиции-то у нас два "Урала", дизельный кунг и бензиновый тентованный, а Халмат, гордый уроженец Самарканда, перепутал куда что лить. После этого движок ЗиЛовский я теперь переберу с закрытыми глазами. Так, давайте мне сюда ЗиЛ, я буду движок перебирать! Нету ЗиЛа? Тогда движок перебирать не буду… Эксель, Ворд — очень нужные здесь и сейчас знания и умения. Так, с интеллектуальным запасом — ясно. А что с материальным?

Я, кряхтя, слез с печи, открыл сумку. Электробритва "Филлипс" на аккумуляторах, это хорошо. Трое трусов и три футболки от трудолюбивых китайских братьев. Запасные штаны (китайские), две пары носков (не знаю чьи). Набор автоинструментов — Василич его называет "хром-индиевый". Вообще-то инструмент как бы хромомолибденовый, но индийского производства. И индийского же качества. Правда к нему два отечественных напильника и небольшой набор плашек с метчиками — приржавевшие болты и гайки иногда заново перерезать приходится. Брусок корундовый, брусок алмазный. Рулетка китайская, с дюймами и сантиметрами, трехметровая. Дрель бошевская на батарейках, тоже китайская, понятное дело, аккумуляторы новые — Василич каждую экспедицию новые ставил. Фонарик китайский с генератором и выходом для подзарядки телефонов. Телефон — а где телефон? Черт, я же его на торпеде оставил. Так, еще топорик складной, отечественный, лопата — вон в углу стоит, нож складной, мультитул с плоскогубцами, пилкой и тремя отвертками, китайский. Мультиметр, я его сам лично покупал за восемьдесят семь рублей, с термопарой — интересно, а кроме топора и лопаты у меня не китайские вещи есть вообще? Ах да, хром-индий… Запасная батарейка к мультиметру. Вот, пакеты с семенами…

С инструментом — понятно, у Федорова аппаратура вся сильно незаводская, и ремонт ее в поле — дело не просто частое, а постоянное, поэтому я его в сумку и сунул: неизвестно было, что у рефлектора не так. Фонарик — он в рюкзачке моем и живет. Прочее — тоже понятно, а семена-то откуда? Хотя — тоже понятно, я же на майские к бабушке на дачу собрался, небось мама и сунула их в карман чтобы потом не забыть. Что тут: редиска гигантская, морковка гигантская (любимые бабушкины сорта, ясно), пакетик с капустными семенами. Может, посадить их у Димы на огороде?

Ёкарный бабай, тут же еще "зеленая революция" и не начиналась! Таких сортов еще лет шестьдесят, а то и восемьдесят не будет! Где там пшеница? Ага, вот она. Со стакан будет, это мой золотой фонд. Кстати, куда я там помидорку откинул? Тоже на семена пойдет.

Это что? Пакеты полиэтиленовые пятьсот штук, новая упаковка. Скотч упаковочный, один новый рулон. Картошка, семь клубней. Мелочь всякая — кусок проволоки, гайки какие-то, болтики в плоской металлической коробочке, пара запасных свечей. Зачем Василичу свечи с дизельным-то "Уралом" — мне неведомо, тентованный с другими водителями ходил. Теперь уж и не узнаю. А что еще? Вроде все. А, еще пакет с лекарствами, мать всегда его в карман сумки совала в экспедиции, и флакон "противовшивого" шампуня. Не помешает, хотя болеть и вшиветь не стоит. Мыло "Пальмолив" упаковка новая, купленная у метро, три куска. Ну теперь точно все.

А теперь подумаем, как всем этим богатством распорядиться. Упаковав все обратно в сумку, я залез на печку — думать. На печке было тепло, думалось хорошо. Я еще укрылся армячишком Диминым (или как это пальтишко называется?), пригрелся — и довольно быстро задремал.

Дремал я однако не крепко, и услышал — а потом и увидел — как в дом зашел местный поп, видимо как раз отец Питирим, к которому Димка бегал. Хозяин мой его вперед пропустил, потом сам зашел, поклонился попу низко, руку поцеловал — и пулей выскочил за дверь. Мне такое не понравилось, вот еще, руки целовать всяким! Я уже стал прикидывать, как бы мне отвертеться от такого счастья, но тут поп меня удивил:

— How do you feel, господин Волков? Извините, по батюшке не знаю…

— Ну это… I"m feel well, thank you. Not exactly well, but not too bad. Отчество мое — Владимирович, а вас как зовут?

— В миру — Кирилл Константинович, а в служении — отец Питирим. Как вам удобнее будет.

Батюшка, когда я слез с печки и пригляделся, на вид показался довольно молодым. Так что я решил именовать его на мирской манер — не дорос он до "отца" на мой взгляд, а он и не возражал.

— Извините, Кирилл Константинович, а почему вы со мной по-английски заговорили?

— Ну вы же из Австралии, я и не знал, по-русски вы говорите или нет. То есть сообразил уже, но долго заранее готовился, английским-то я почти и не владею — вот и получилось так.

— А с чего вы решили, что из Австралии?

— Так вы же сами и сказали, Егорию Фаддеевичу сказали, околоточному нашему. Вы тут почти в беспамятстве были, так он взял на себя смелость в сумке вашей в кармане бумаги посмотреть. И карточки ваши и нашел, а вы ему и сказали что из Австралии, с Аделаиды значит.

Понятно, с Аделаиды…

С Делькой мы, скажем так, познакомились прошлым летом, на Ишымбае. У нее был небольшой бизнес, копировально-печатный, и я через день к ней катался "печатать красивые отчеты", которые Федоров нефтяным боссам отсылал. Ну и… в общем, узнав, что она у меня первая, сделала и подарила мне "визитки" с надписью "Александр Волков, Мастер — Университет Аделаиды". Сказала, "чтобы помнил и гордился". Я эти визитки в карман сумки и запихал — смешные они. Что же про "университет"… Делька тогда сказала что в Австралии как раз есть такой университет, элитный. Но ее "университет" гораздо элитнее. Помнить и тем более гордиться мне как-то не довелось, а сейчас пачка шелкографических бумажек очень помогла. Правда бумажки эти были как бы "неофициальными", но сама по себе объемная печать на бумаге "Верже" (если я правильно название запомнил) впечатление обеспечивала очень солидное. Да и тисненый золотом герб неплохо смотрелся. Я тогда еще засмущался, что мол такие дорогие — но Делька меня успокоила, сказала что по ошибке местному мэру вместо Россиянского цыпленка-мутанта царского орла забабахала, вот на этих заготовках мне визитки и сделала.

Ну а сейчас с этими визитками я, похоже, неплохо залегендировался:

— Я же к вам с таким вопросом: вероисповедания вы православного или англиканского?

— Ну, вообще-то православного. Только ведь в Австралии с православными церквами дела обстоят неважно, так что многие таинства мне неведомы.

— Я помогу вам, в удобное для вас время приходите, спрашивайте что вас интересует. Я же с прискорбием должен заметить, что не только таинства церковные дворянство наше в заграницах забывает, но и вере изменяет: не в обиду вам, но ведь многие русские дворяне в заграницах перешли кто в католичество, а кто и англиканство.

Так, похоже визитка с золотым орлом меня уже и дворянином сделала? А отец Питирим продолжил:

— Но вы от веры отцов не отреклись, это делает вам честь. И хотя приход наш не из богатых, некоторую помощь до вашей поправки мы оказать сможем. И известим близких ваших о вашей такой задержке. Вы, собственно, куда направлялись и как оказались в наших краях в столь бедственном виде?

И тут я сообразил, что и понятия не имею, что на такой простой вопрос ответить. Видимо, работа мысли (или ее отсутствие) так сильно отразилось на моем лице, что Кирилл Константинович с тревогой спросил:

— Что с вами?

— Со мной? Нет, со мной ничего… только я не помню. — Мысли мои завертелись с утроенной скоростью: — я остался один в Австралии и решил поехать к родне, обратно в Россию, где никогда и не был… Продал все, поплыл… а потом — не помню.

— А кто тут у вас из родни?

— Вроде бы в Петербурге, у меня записано… было. Надо найти бумаги…

— Вы сказали, что "все продали" — и много ли денег у вас с собой было? потому как при вас не то что бумаг — одежи теплой не было.

— Не очень много, тысяч пять — я машинально назвал сумму "аванса", полученную перед выездом.

— Рублей? — с ужасом почему-то воскликнул батюшка.

Поняв, что я ляпнул что-то явно не то, быстро поправился:

— Нет конечно, фунтов…

— Благословенна страна Австралия! — как-то пафосно произнес Кирилл Константинович, а затем, совсем не пафосно и как-то печально продолжил: — боюсь, что бумаг ваших, как и денег, найти нынче не удастся. Сдается мне, что поразившая вас молния жизнь вам спасла, отняв зато память. Вам следует…

Что мне следует — я не узнал. В дверь просочился Дима, что-то шепнул попу, тот поднялся и, глядя на меся с явно читаемым сожалением, быстренько распрощался:

— Извините, Александр Владимирович, мне срочно нужно вас покинуть — душа, мир сей покидающая, об исповеди просит. Я душевно рад, что вы живы и чувствуете себя лучше, и рад бы поговорить еще, но придется отложить. Надеюсь, мы еще встретимся до вашего отъезда…

— Дима, какая молния? Что он тут мне говорил?

— Так это, барин, я уж тебе говорил — да ты видать и это позабыл. Я же в твою сторону и свернул что молния ударила. Гляжу — ты лежишь, а рядом прям — дым, огонь небесный горит… Я-то сам не видел, а по тому, как землемер Федулкин заорал с испугу, так понимаю что молния аккурат в тебя и стукнула…

Понятно, в этот мир я вошел сверкая.

— Только чудная молния была: ее и в Пичуге народ видал, а грома почитай и не было…

Уточним — сверкая, но не грохоча. И — что очень важно — потеряв изрядный кусок памяти. То есть воспоминаний. А теперь — я устал и хочу снова спать. Надо поподробнее обдумать менее сверкающий вариант, потому как есть еще и Егорий Фаддеевич.

Загрузка...