Сердце Запада

Глава 1

Если на карте Техаса провести линию вниз от Переправы Кольберта, то это как раз и будет примерно линия северно-техасского фронтира в середине девятнадцатого века. К востоку от нее — плантации вдоль Ред-ривер, к западу — дикие просторы Команчерии, а посередке городки вроде Шермана, Гейнсвилла или Далласа. Сравнительно недавно эти места заселяли индейцы каддо. Американцы оттесняли их из восточных поселений, от долины Миссисипи в Мексику, и сам Техас тогда был Мексикой — сначала испанской, а потом Республикой Мексикой. Северные земли мало кому были интересны и в Мадриде, и в Мехико, они были слишком далеко, испанскому и мексиканскому правительствам было безразлично, кто там живет, абы жили мирно. От американцев уходили и другие индейцы, из более дальних краев: чероки, чокто, шауни, делавары — селились в этих краях и пытались наладить жизнь. Женщины выращивали тыкву, фасоль, кукурузу, мужчины разводили скот и охотились.

Команчерия

Мексиканскому правительству хотелось, чтобы на северо-востоке Техаса выращивали пшеницу, — да и вообще чтобы жизнь там постепенно цивилизовалась, поэтому начали приглашать и американцев, но малость не рассчитали: оглядевшись на месте, американцы решили, что здесь лучше выращивать хлопок, и начали завозить на плантации рабов из Луизианы. Мексиканское правительство между тем решило равняться на Европу и рабовладение взяло да и отменило. Техасские американцы сказали: «Какого черта? Мы свободные люди, и никто не смеет нам указывать, иметь нам рабов или нет!» — и откололи Техас от Мексики в отдельное государство, а потом и вовсе присоединили его к Штатам.

Сэм Хьюстон, президент Республики Техас, в общем-то относился к индейцам хорошо, жил среди них в свое время и жену имел из чероки — Тиану Роджерс, а потому с индейцами предпочитал жить мирно. Однако понаехавшие американцы часто не видели разницы между мирными чокто и воинственными команчами, а набеги команчей их нервировали, и избавиться они хотели от всех индейцев по соседству. Пересилить мнение остальных техасоамериканцев Сэм не смог, договора, которые он заключил с индейцами, парламент не ратифицировал, и мирных индейцев начали с земель сгонять. Кое-кто по-хорошему сваливал на север, на Индейскую территорию, кто-то на юго-запад, в Мексику. Тех, кто уходить не хотел, сгоняли с помощью оружия.

Их место занимали белые, только вот оказалось, что вокруг Шермана, Гейнсвилла и Далласа хлопок выращивать можно, а вот заработать на нем практически нельзя. Ред-Ривер в районе Шермана и Гейнсвилла почти не судоходна, редкий пароходишко проберется, много хлопка не увезет. С Далласом то же самое: судоходной река Тринити становилась лишь в сорока милях ниже городка.

Так что земледелие в этом районе работало в основном только на местные нужды, а для получения прибыли новые техасцы разводили скот. Бычкам пароход не нужен, стадо своим ходом дойдет хоть в Новый Орлеан, хоть в Миссури. Далласцы, правда, мечтали о судоходном канале прямо до города или о железной дороге, чтобы возить хлопок без проблем, но эти проекты требовали денег, а какие там деньги в маленьком городке?

После революции 1848 года в эти края потянулись немцы. Чаще всего они были против рабовладения, хлопководческие регионы им не подходили по принципиальным соображениям. Одно время они пытались жить отдельными колониями, но потом просто растворились в англоязычной среде.

В 1855 году недалеко от Далласа основали колонию Реюньон утописты, последователи французского философа Франсуа Фурье. Выбранная ими земля мало подходила для сельского хозяйства, но утопистов это не смутило, фермеров среди них было мало. Зачем в одном техасском поселке столько ткачей, часовщиков и пивоваров — они задуматься не додумались. Утописты ведь, что тут скажешь… Естественно, что колония не просуществовала и полутора лет, утописты разбежались, не принеся существенной пользы для экономического развития региона.

А в Шермане с Гейнсвиллом перед войной произошло другое, более важное событие — через них прошла трасса трансконтинентального почтового маршрута. Оба городка оживились, предчувствуя перспективы, шутка ли, через континент абы кто не ездит: деньги, связи, знакомства… как-то так. Правда, и народ с Севера начал в тех краях поселяться. Всякие священники стали подтягиваться и против рабовладения проповедовать. Да и вообще всех приезжих с Севера подозревали в аболиционизме.

В общем, к началу разговоров об отделении южных штатов это был регион, где с опаской посматривали на западных команчей, с завистью на восточных хлопковых плантаторов, и с подозрением — на соседей и особенно на соседских негров. Ходили слухи, что негры могут восстать, перерезать всех белых и уйти на Запад или в Мексику искать свободные земли. Чувствовалось в регионе некоторое напряжение. Напряжение слегка снимали, иногда линчуя самых дерзких негров, и заодно еще священника-методиста повесили — а нечего народ будоражить, понаехали тут всякие.

Когда голосовали — Даллас большинством голосов был за отделение, у него уже где-то рядом подступала железная дорога, и он на нее надеялся, а вот его северные соседи проголосовали против — примерно двумя третями голосов. И когда началась война, напряжение уже начало искрить прямо между соседями. Кто из юнионистов был легче на подъем — те живенько собрались и уехали. Сотнями уезжали, так что население в не очень-то людном краю резко уменьшилось. Конфедеративно настроенные вздохнули с облегчением: нелояльные элементы убрались, трения в обществе смазались, на место убывших юнионистов потянулись свои люди — южане. Ну и рабы при них, как без них.

Нюанс был в том, что среди местных рабовладельцами были примерно десять процентов семей, а среди новоприбывших — около трети. Беженцы с Юга часто происходили из семей богатых, они привозили с собой рабов и сдавали их в аренду. К коренным техасцам эти господа относились с презрением:

«В Техасе нет общества выше уровня команчей, и нет школ, в которые стоит посылать детей», — делился мнением приехавший из Миссисипи джентльмен. Его дочь ужасалась: «Женщины Техаса курят сигары, жуют табак, нюхают табак и откидываются на двух ножках своих стульев».

Другая женщина записала в своем дневнике:

«Меня ждало длинное письмо с Джулии-стрит, рассказывающее о браке Мэри и их жизни в Камдене. Она говорит, что ненавидит Арканзас и хочет приехать в Техас. Я уверена, что она возненавидит эти места в десять раз больше. Если она мудрая девушка, она будет оставаться на месте как можно дольше. Чем больше мы видим людей, тем меньше они нам нравятся, и каждый беженец, которого мы видели, чувствует то же самое. В Тайлере нас всех называют ренегатами. Странно то, что во всем штате существует предубеждение против беженцев. Мы думаем, что это зависть, просто

зависть. Беженцы более приятные и изысканные люди, чем большинство из тех, кого они встречают, и они видят разницу и негодуют из-за нее».

И когда правительство Конфедерации освободило от призыва в армию крупных рабовладельцев, нерабовладельцы слегка не поняли: это как, мы тут воевать будем насчет свободы и негров, а те, кого это больше всего касается — останутся в тылу?

В округе Кук, где находился Гейнсвилл, тридцать человек подписали петицию против такого хитровыдуманного призыва.

Наиболее дальновидные жители региона, не желающие воевать принципиально, начали поглядывать, куда бы им свалить подальше от призывной комиссии. Из городка Комфорт (это дальше к югу за Далласом) шестьдесят два немецких колониста, не желая воевать, отправились в Мексику. Далеко они не уехали, их перехватили рейнджеры Джеймса Даффа, половину перебили, кое-кого повесили после захвата в плен. Народ в окрестностях таким подходом к делу впечатлился и две тысячи человек ушли в леса и холмы — кто в партизаны, а кто просто так, по глухим местам отсиживаться.

В Гейнсвилле решили не ожидать, когда уклонисты и юнионисты уйдут в партизаны. Два самых крупных рабовладельца, Уильям Янг и Джеймс Бурланд (на двоих у них получалось более четверти всех негров округа) занимали высокие должности, дававшие большие полномочия. А если эти полномочия еще и малость превысить, вообще хорошо получится. Бурланд был командиром батальона войск штата Техас, который назывался «Пограничный полк». Янг командовал 11-м Техасским кавалерийским полком, но в то время находился дома в длительном отпуске по болезни.

Янг и Бурланд арестовали около двухсот человек в пяти округах, свезли в Гейнсвилл и начали судить, причем из двенадцати присяжных семеро были рабовладельцами. Впрочем, по техасским законам этот суд все равно не имел юридического статуса.

Присяжные начали судить подозреваемых в мятеже и государственной измене, признав виновными простым большинством голосов. После восьми обвинительных приговоров жюри решило потребовать большинства в две трети голосов для вынесения приговора. Это привело к отмене последнего приговора. Осужденные были приговорены к повешению в течение двух суток. Некоторые были казнены в считанные часы.

После того, как присяжные оправдали нескольких человек, толпа пригрозила линчевать всех оставшихся заключенных. Глава жюри назвал им 14 имен. Эти люди были вывезены из тюрьмы и, без судебного разбирательства, повешены. Суд объявил перерыв.

Несколько дней спустя застрелили полковника Янга. Его сын, капитан Джеймс Янг из 11-го кавалерийского полка, одного из убийц застрелил, другого повесил, приказал повесить еще девятнадцать человек, которых суд незадолго до того оправдал, а потом съездил застрелить редактора шерманской газеты Patriot, который выразил одобрение после убийства полковника.

Подобные судилища происходили во многих местах в Техасе, но «Великое повешение в Гейнсвилле» вошло в историю Гражданской войны как самое крупное линчевание. Здесь повесили сорок одного человека и застрелили троих.

Иллюстрация из Иллюстрированной газеты Фрэнка Лесли, 20 февраля 1864 года.

Группа мужчин была арестована в Шермане, и тут собрались учинить такой же суд, но бригадный генерал Джеймс У. Трокмортон, хоть и был конфедератом, вмешался и смог спасти всех, кроме пятерых, которых уже линчевали.

В числе этих пяти был отец Карла Вебера (вы еще помните этого парня, который мелькнул во второй книге?)

Карл Вебер, хоть и был в то время совсем юным, вполне мог оказаться среди арестованных, но избежал этого по чистой случайности: поехал охотиться, а когда вернулся с несколькими куропатками, обнаружил, что мать рыдает, дом слегка пограблен, а отца увезли. Пока метался по округе, узнавая, куда везли арестованных, пока искал родственников и сочувствующих, его дядька Руперт, тоже по чистой случайности избежавший ареста, пробился к Трокмортону, которого по довоенной привычке именовал сенатором. Сгоряча его чуть не пристрелили, обстановка в Шермане тогда была очень нервная, но Трокмортон и сам уже пытался предпринимать какие-то меры.

Трокмортон, надо сказать, был фигурой довольно противоречивой. Он выучился на врача, врачом был довольно успешным, однако это ремесло казалось ему отвратительным, и он стал партнером юридической фирмы. Его интересовала политика, и со временем он стал довольно заметной политической фигурой в Техасе. В предвоенные годы он выступал против отделения штата, и был одним из восьми делегатов на Сецессионном съезде 1861 года, кто голосовал против выхода Техаса из Союза.

Вскоре после сепаратистского голосования губернатор Сэм Хьюстон получил записку от администрации Линкольна, в которой предлагалось, что если Хьюстон пожелает организовать группу сопротивления в штате, президент окажет военную поддержку. Хьюстон решил посоветоваться с самыми близкими соратниками. Трокмортон выступил против организации сопротивления, рассудив, что Техас может не пережить гражданскую войну в пределах своих границ. Хьюстон согласился с ним и вскоре после этого ушел в отставку.

И хотя Трокмортон в течение двух лет боролся против отделения, он был одним из первых людей, который присоединился к защите штата от армии Союза. Он помог организовать более ста человек в роту конных стрелков в своем округе в мае 1861 года, и начал делать военную карьеру в армии.

В общем, Трокмортон имел авторитет и среди тех, и среди этих, и потому смог освободить большинство арестованных и навести порядок в городе, хотя для отца Карла это случилось уже слишком поздно.

В начале осени 1866 года, когда после окончания войны бывший бригадный генерал Конфедерации и бывший сенатор конфедеративного Техаса Джеймс В. Трокмортон стал губернатором штата, Карл Вебер, зайдя после обеда в контору шерифа, получил в руки помятую бумажку:

— Тебе телеграмма.

— Мне? — удивился Карл.

В конторе шерифа телеграммы, если они случались, получал обычно сам шериф, он же дядя Руперт — для Карла.

— Я сперва подумал, что мне, — сказал Руперт. — Подумал еще, с чего это какой-то незнакомый арканзасец меня об одолжении просит. Потом пригляделся — а это тебе.

В телеграмме просили проверить, приедут ли в Шерман почтовым дилижансом из Форт-Смита две немолодые вдовы, фамилии и самые общие приметы прилагались. Подписана телеграмма была именем Дэна Миллера.

— Я Миллера знаю, он в Шермане деньги для телеграфистов получал перед прошлым Рождеством, — сказал Карл. О том, что он регулярно читает про Дока Миллера в книжках про Лиса из Кентукки, Карл благоразумно умолчал. — Не знаю, зачем это ему, но почему бы не глянуть, приедут ли эти дамы. Все равно ж каждый раз смотрим, кто приезжает…

Надо сказать, присматривать за тем, кто в город приезжает, шериф считал обязательным: город еще в войну облюбовали для зимних квартир бушвакеры из Канзаса и Миссури, наведывались они и в теплое время года, и эту славную традицию следовало бы пресекать, а то хлопот с ними хватало еще в ту пору, когда власть принадлежала конфедератам.

Осенью 1863 года в здешние края прибыл пережидать зиму Билл Квантрилл со своим отрядом. Численность отряда была где-то триста — четыреста человек. Возможно, и сам Билл не знал, сколько точно: не настоящая же воинская часть, а партизаны. Как-то получилось, что отдельные группы партизан Квантрилла рассредоточились по разным округам северного Техаса, но связи между собой не теряли.

Техасцы сперва приняли рейдеров Квантрилла приветливо: у них, казалось, было много денег, и они их щедро тратили. Миссис София Батт, которая на севере Техаса была, вероятно, самой богатой и знаменитой женщиной, принимала Билла Квантрилла у себя в усадьбе Глен-Эден как «сына известной в Миссури семьи». Надо полагать, что Билл наплел ей о своей родне каких-то сказок, потому что после войны выяснилось, что происходит Билл Квантрилл из Огайо, и в том Огайо его семья тоже не относится к «известным»: просто бедняки без каких-либо претензий на родовитое происхождение. Рассказывал Билл и о том, что, когда он ездил с братом в Юту, на них напали аболиционисты, его ранили, брата убили… однако вдова Квантрилл после войны заявила журналистам, что ни один из ее сыновей в Юте не умирал, да и вообще Билл как подался на запад в девятнадцать лет, так ни кем из семьи больше и не встречался, только письма ей иногда писал.

Очень быстро восторг от встречи с легендарными партизанами в техасских городах поутих: торговцы начали жаловаться на кражи, горожане — на лихие скачки со стрельбой по улицам. Пьяный рейдер прострелил украшение на шляпке Софии Батт, когда она прибыла на празднование Рождества в шерманский отель Бена Кристиана.

Армейское командование попробовало приспособить рейдеров для поисков уклонистов и борьбы с самогоноварением, но партизаны не имели привычки брать пленных, зато имели привычку добывать деньги любыми способами. Выходило иной раз совсем нехорошо.

Служащие у Квантрилла братья Калхун заявились в городке Миллвуд к некоему Джону Лэки и потребовали денег. Лэки денег не дал, его пытали и убили на глазах у жены. Избитая жена побежала к соседу, судье Макрейнольдсу. Судья уговорил шерифа округа Коллин расследовать преступление. Шериф Джеймс Рид решил не ждать, когда братья застрелят еще и судью, и предпринял действия на опережение. В результате этих действий два брата были застрелены, третий бежал. Вскоре последовал суд, на котором шериф Рид был оправдан. Рейдеры собрались бандой побольше, подстерегли судью с шерифом в городке Маккинни и устроили перестрелку на добрых полдня прямо посреди главной улицы. Говорят, их было аж шестьдесят человек против десяти, но в таком случае Квантриллу можно только посочувствовать: как он вообще воюет с такими обалдуями, которые при таком численном перевесе не смогли расправиться с судьей и шерифом? Рид и Макрейнольдс решили от греха подальше уехать в соседний округ и скрыться на ферме тещи Рида, но им не повезло: там вскоре начали ловить дезертиров и уклонистов, загребли их да еще и шерифова шурина, документы, по которым их от службы освободили, даже читать не стали и повесили всех троих. Говорили, что толпу подстрекали какие-то рейдеры Квантрилла, но техасцев, если подумать, и подстрекать в то время не надо было, они без подсказок могли кого угодно линчевать.

Веселые были времена, что и говорить.

К тому же еще начался раскол между Квантриллом и Биллом Андерсоном. Первая кошка кошка пробежала между ними еще во время празднования нового года в том же шерманском отеле Кристиана, но там все обошлось без стрельбы и драки.

Андерсон присмотрел себе невесту — мисс Буш Смит из бакалейной лавки «Айрон Пост». Квантрилл сделал ему замечание, что рано думать о семье, надо воевать. Андерсон оскорбился: чего это ему указывают? На Буш Смит он, впрочем, не женился, хотя и купил ей домик на Черри-стрит.

Дальше — больше. Вдруг на дороге между Глен Эден и Шерманом убили мужа Софии Батт. Поговаривали, что сделал это Флетчер Тейлор, один из рейдеров. Вскоре после убийства Андерсон явился к генералу Маккалоху и заявил, что Батта застрелил действительно Тейлор, но по приказу Квантрилла. Генерал Маккалох вызвал Квантрилла к себе в город Бонэм и арестовал его. Квантрилл тут же сбежал из-под ареста и в сопровождении верных ему людей удалился за Ред-ривер. Больше его техасская земля не видела, он помер в дальних краях… впрочем, последнее время все чаще поговаривают, что не помер, а имя переменил и где-то скрывается.

Веберы, дядя и племянник, надеялись все же, что он помер, а если не помер, то в Шерман не явится. Им хватало и его партизан, которые иногда появлялись в этих краях. Некоторые понимали намеки и быстренько уматывали из округа куда подальше. С остальными приходилось вести воспитательную работу… и никто ж не виноват, что работа порой заканчивалась смертью воспитуемого. Но все в рамках законов, что вы! Какое может быть беззаконие, когда тут половина населения еще не перестала точить зубы на юнионистов и веревка для линчевания найдется в каждом доме.

Центральная площадь Шермана, фото примерно тех времен

Почтовая карета со стороны Форт-Смита приходила в Шерман вроде как по расписанию, но не очень четко: в случае непогоды на трассе порой задерживалась и довольно сильно. Кучер отставание пытался сократить, но это уже как получится. Однако погоды последние дни стояли вроде бы хорошие, и Карл Вебер надеялся, что карета прибудет раньше, чем стемнеет, и не придется полночи ждать.

В ожидании прибытия почты он прошелся вдоль домов, выходивших на центральную площадь.

В сущности, Шерман зародился вокруг орехового дерева. По мере того как Шерман рос, жизнь сосредоточивалась вокруг ореха-пекана в юго-восточной части площади. Судебные заседания проходили в его тени; он служил общественным центром, церковью, почтовым отделением и местом общих собраний. По воскресеньям люди собирались под пеканом на религиозные службы, в то время как мужчины приставляли оружие к стволу дерева в качестве меры предосторожности от индейских набегов. В течение недели заезжие торговцы развешивали свои седельные сумки на нижних ветвях, когда они занимались своими делами. Письма ждали оказии в карманах старого пальто, свисающего с дерева, и путешественники, едущие в разных направлениях, переносили их ближе к месту назначения. Однако уже во времена основания селения орех был старым деревом, и к 1866 году от него осталась только память и остатки трухлявого пня. Может, и хорошо, что орех до войны не дожил, а то не миновать бы ему судьбы висельного дерева.

Почта, окружной суд, гостиница с рестораном, самый крупный магазин — все это находилось в домах, выходящих фасадами на площадь.

Карл зашел в один из салунов — не столько ради пива, сколько для того, чтобы посмотреть, не околачивается ли там кто-то нежелательный, не нашел, к кому придраться и вышел на улицу.

Из соседнего дома, где жил и принимал пациентов местный врач, вышла дама под густой вуалью, и Карл приподнял шляпу, приветствуя:

— Добрый вечер, миссис Фэйрчальд!

Вуаль не мешала ему узнать даму: миссис Фэйрчальд была единственной женщиной в городе, которая в общественных местах предпочитала закрывать лицо, и у нее были для того веские причины.

Дама сухо ответила. Хотя они с мужем переехали в Шерман уже несколько месяцев назад, она плохо знала жителей города, предпочитая вести уединенную жизнь на ранчо.

Карл постоял, размышляя, не навестить ли салун на другом конце площади, но вдали северный конец выходящей из площади улицы вроде бы подернулся пылью… да, там определенно кто-то ехал… да, это точно почтовая карета, — и поспешил к почте.

Он подошел, когда пассажиры уже выходили из кареты, но все они, за исключением одного мужчины, ехали дальше на запад. Женщина была только одна, но с ней был муж, и Карл их в лицо знал, он встречал уже это семейство в Гейнсвилле.

Кондуктор сообщил, что других женщин на всем пути из Форт-Смита не было, если не считать индианки, которая сошла в Богги-Депо.

Карл отошел от кареты и услышал:

— А почему ты спрашиваешь о моих тетках?

Местный парень, который весь вечер околачивался на площади, смотрел на него с беспокойством. Он был из семейства, которое переехало из Арканзаса в начале войны, воевал за конфедератов и вообще относился к тем местным жителям, которых Карл ненавидел, но был вынужден терпеть.

— Из Форт-Смита попросили узнать, были ли они в почтовой карете, — ответил Карл. — А что, должны были приехать?

— По нашим расчетам — вряд ли, скорее следующим рейсом, — поделился соображениями парень. — Так, на всякий случай сегодня пришел. А что случилось, как думаешь?

— Не знаю, — проговорил Карл. — Что-то нехорошее.

Автор с неудовольствием вспоминает, что уже пристрелил Джесси Джеймса с братом во второй книге, и теперь не получится рассказать, как Джесси прибыл в Шерман во время своего медового месяца. Но, с другой стороны, и фотку не придется разыскивать — Джесси Джеймс верхом на лошади на улице Шермана. С третьей стороны, в нашей реальности это произошло не в 1866 году, а много позже. С четвертой, и в нашей реальности в 1866 году никто ни о каком Джесси Джеймсе не знал, знаменитостью он стал только в 1869, после ограбления банка в городе Галлатине, штат Миссури. И Автор надеется, что в реальности этого романа кассир галлатинского банка Джон Шитс еще долго останется жив, и никто не пристрелит его, перепутав с Сэмуэлем Коксом, который в годы войны убил Кровавого Билл Андерсона. В банке Джесси со товарищи взяли 700 долларов, но возмущенная убийством общественность собрала три тысячи на вознаграждение за поимку убийцы. Джесси написал в «Канзас-сити таймс» письмо, что в Галлатине его в тот день не было, но он готов сдаться, только боится, что его линчуют. Но тут встрял какой-то парень, у которого как раз в тот день в Галлатине налетчики отобрали лошадь, оставив ему негодную свою. Брошенную лошадь опознали как принадлежащую Джесси. Тот клялся, что продал ее буквально за несколько дней до того, но ему, разумеется, никто не поверил.

Ладно, не будем пока о бандитах, поговорим о других легендах Дикого Запада, получивших прописку в городе Шермане и его окрестностях.

Прежде всего, это София Батт, когда-то первая красавица Техаса. В 1860 году ей исполнилось сорок пять, но она и не подумывала угомониться.

Родилась София Саттенфилд в Индиане, в семье офицера из Виргинии и дамы из благородного бостонского семейства… ну, это она так рассказывала в Техасе, а при ближайшем рассмотрении папа оказывался чернорабочим, да и мама ему подстать. В 1832 году, семнадцати лет от роду она сбежала из дому — с кем, неизвестно, но София потом называла имя Джесси Огастина Огимбо. Злые языки полагали, что Огимбо возник в биографии Софии немного позже.

Нигде в источниках, касающихся Софии, подробнее об этом Огимбо не говорится, но Автору удалось нагуглить некоего Jesse Augustine Aughinbaugh, которого 2 октября 1831 года епископ Кендрик из Филадельфии постриг в монахи при посещении католической церкви святого Франциска Ксаверия в Геттисберге, Пенсильвания. У Автора большие сомнения, что в одно и то же время в США жили два Jesse Augustine Aughinbaugh, это все-таки не сочетание «Джон Смит», но при появлении этого нюанса история Софии Саттерфилд начинает играть новыми красками.

Католическим монахам вообще-то жениться запрещено. Так что или Джесси сменил веру, или же они с Софией никогда не были женаты.

В 1835 году сладкая парочка прибыла в Техас, где, по словам Софии, Джесси Огимбо ее покинул. Интересно, что с ним стало? Судьба Софии известна лучше, хотя недобрые языки поговаривали, что покинутая женушка зарабатывала на жизнь банальной проституцией. Во всяком случае то, что впоследствии она хвасталась знакомствами с видными техасцами, а они о тех знакомствах почему-то не вспоминали, по мнению некоторых дотошных жизнеописателей как раз и говорило о неблаговидной репутации юной красавицы. София утверждала, что первой из женщин ступила на поле, где только что кончилась битва при Сан-Хасинто, и своими руками перевязала раненного Сэма Хьюстона. «Это потому, — уточняли злые языки, — что она следовала за войсками в качестве походной шлюхи».

Картина Уильяма Генри Хаддла показывает, как президент и генерал Мексики сдаются раненому Сэму Хьюстону после битвы при Сан-Хасинто

Говорят, София была влюблена в Сэма Хьюстона и питала какие-то на его счет надежды. Однако в 1838 году в документах приятеля Сэма — конгрессмена Холланда Кофе мы видим среди его домочадцев некую «Софию Кофе», а 15 января 1839 года Конгресс Техасской Республики одобрил закон, разрешающий развод Софии. В законе говорилось, что София и Джесси «настоящим объявлены навсегда разведенными, и каждая сторона этим заявляет, что может действовать во всем так, как будто они никогда не были женаты».

Указ о разводе подписал президент республики Мирабо Ламар.

Немного погодя Холланд Кофе женился на Софии и увез ее в дикую глушь на Ред-ривер, где за бревенчатым частоколом стоял торговый пост (его в просторечии порой называли Форт-Холланд). Холланд Кофе разбогател, продавая индейцам виски, скупая у них ворованный скот и лошадей, Сэм Хьюстон назначил его индейским агентом — дела шли хорошо, а когда индейцев в регионе поубавилось, семейство Кофе переключилось на хлопок, вместо хижины у них появился двухэтажный догтротхауз — лучший дом в Северном Техасе, и изящная мебель заменила застеленные рогожкой ящики.

Семейная идиллия продлилась недолго: семь лет спустя Холланд был убит в драке на ножах. София предпочитала рассказывать, что его убили индейцы. Однако свидетели говорили, что Холланд подрался с соседом, который нехорошо высказался о его жене. Соседа судили за убийство, но по милой пограничной традиции оправдали: самозащита, мол!

София долго не горевала, поехала в Новый Орлеан и привезла оттуда майора Батта — того самого, которого пристрелили по приказу Квантрилла. Вероятно, причиной смерти послужили деньги за проданный хлопок, но сейчас уже вряд ли это удастся подтвердить.

Во время войны София совершила подвиг, прославивший ее имя по всему Югу: к ней якобы заявились северяне, она вскочила на лошадь, переплыла студеную Ред-ривер и предупредила полковника Джеймса Бурланда — того самого, что отличился при Великом Повешении в Гейнсвилле. С Бурландом они были хорошо знакомы: плантация полковника находилась всего в восьми милях от Глен-Эден, и София полковнику очень нравилась. Поговаривали, что он с удовольствием бы на ней женился, но ему мешали жена и семеро детей.

В честь подвига Софию начали именовать «Пол Ревир Конфедерации». Злые языки говорили, что подвиг состоял в том, что София открыла перед северянами свой винный погреб, потом закрыла в погребе пьяных солдат и послала гонца к Бурланду.

Летом 1865 София снова вышла замуж — нет, не за Бурланда, а за судью Портера, с которым счастливо прожила еще лет двадцать. Возможно, под его влиянием она ударилась в религию и зачастила в церковь, но и в религиозном рвении не забывала потрясать прихожан элегантностью своих нарядов.

Глава 2

Логан, проезжая мимо Риверсайда, не упускал случая заехать поздороваться с миссис Уильямс и мисс Мелори. Проезжал он, правда, не очень часто, просто мелькнул пару раз, но Фокса эта напрягало, даже непонятно почему, ведь Логан всего лишь выражал уважение миссис Уильямс, а не с любовными намерениями подкатывал. Может быть, все дело было в том, что держащийся обычно рядом с Логаном Билли именно в те минуты, когда Логан заезжал поздороваться с нашими девушками, непременно отсоединялся и ехал здороваться с кем-нибудь еще, явно помня о том недоразумении в магазине Макферсона. У него непременно спешные дела образовывались либо у доктора, либо у мистера Финна, либо у Бауэров. Впрочем, к мисс Бауэр он тоже избегал заглядывать в отсутствие ее брата: кажется, Билли вообще чувствовал себя не очень уверенно рядом с шустрыми напористыми девицами.

Вот и в этот раз: Логан остановился около дома, где разместилось машинописное бюро, Билли проехал чуть дальше, поздоровался с заулыбавшейся мисс Бауэр и вдруг одеревенел, зафиксировавшись взглядом где-то в районе пышного бюста, а мы, повинуясь звукам импровизированного гонга, двинулись в сторону столовой. Наши девушки тоже собрались обедать, Логан, ведя своего мерина в поводу, потянулся с нами, мы дружно похихикали над слегка окостеневшим Билли перед крыльцом Бауэров. Бюст мисс Бауэр, который сегодня был обтянут новой блузкой в цветочек, похоже, производил на Билли гипнотическое действие: он не мог оторвать взгляда и лишь порой облизывал пересохшие губы.

Логан взял из его безвольной руки повод и потянул с собой мерина Билли. Так мы и шли дальше: все пешком, и только Билли, потерявший голову от нахлынувших чувств — чурбан чурбаном, но верхом. Мисс Бауэр вслед нам громко рассмеялась: «Вот же послал бог ухажера!».

Бауэры в столовую обычно не ходили, готовили у себя, и Финны тоже, так что к нам по дороге добавился только доктор.

Около салуна Логан тычками и уговорами заставил Билли спешиться и увел в распивочную, а мы всей толпой взошли на веранду столовой. Когда после обеда мужская часть нашего коллектива переправилась в салун попить пивка, Логан с Билли все еще были там.

Билли трясло, и дело, кажется, было вовсе не в несравненном бюсте мисс Бауэр.

— Нехорошие дела, — проговорил Келли, наливая нам пиво. — Если парню не померещилось.

— Там царапина приметная, — пробормотал Билли, уставившись взглядом в пол.

— Он на этой немочке мамин медальон увидал, — объяснил Логан.

— А его мама должна была этими днями приехать в Форт-Смит, — добавил Келли.

Логан рассказал то, что знал.

У семьи Билли где-то между Дарданеллами и Литл-Роком была ферма, и до войны они имели с нее неплохой доход. В войну отца застрелили партизаны-юнионисты, дом вроде бы сгорел без их участия, но от того не легче. Прошлым летом Билли вернулся было на родину, но сразу понял, что хозяйство не подымет, и сбежал. Помыкавшись на пепелище, мать и ее овдовевшая сестра, тоже все в войну потерявшая, наконец согласились уехать в Техас к брату. Землю было жаль бросать, но ее все равно бы отобрали за долги банки. Дядька заверял, что земли у него много, а женской руки в доме не хватает. Нужен кто-то, кто присматривал бы за тем, чтобы у него и его детей были горячая еда и чистые рубашки. Ну не жениться же ради этого?

Билли собирался вернуться к матери и помочь ей переехать, но она написала, что не стоит: то, что имело смысл перевозить, проще и дешевле было отправить почтой, а в поездку пару корзин и сумок они сами перенесут — река близко, пристань рядом. В Форт-Смите пересядут на почтовый дилижанс, а в Шермане, штат Техас, дядька старшего сына пошлет встречать.

Билли хотел встретить их на пристани в Форт-Смите, все равно их банда поблизости околачивается, а на случай, если не успеет или еще какая случайность, заранее сговорился насчет постоя в одном доме на Гаррисон-авеню и адрес сообщил матери. В этот раз приехал — к пароходу припоздал, но в том доме мать с теткой не появлялись. Решил подождать следующего парохода, его через неделю ожидали: вода в Арканзас-ривер была низкой, не всякий пароход способен по этому мелководью ползать.

И вот проезжает это Билли по нашей Пото-авеню, привычно пялится на бюст мисс Бауэр — и видит на этом бюсте простенький серебряный медальончик с выгравированной розочкой, с детства знакомый. С довольно глубокой царапиной на одном лепестке.

Мы помолчали, переваривая историю.

— Может, украли медальон, — неубедительно пробормотал доктор. Его слова не внушили Билли никаких надежд. Медальон есть, а мамы с теткой нету.

— Может быть, они сразу сели на дилижанс, — сказал Норман. — Чтобы не тратить времени и денег на остановку в Форт-Смите. А медальон, действительно, у них украли. Или потеряли они медальон, — он достал из карману записную книжку, перелистнул страницы и открыл расписание почты. — Если они приехали последним пароходом и успели на проходящий дилижанс… Вот, в тот день между приходом парохода и проездом почты на Техас — как раз часа три получилось. Сейчас тот дилижанс где-то около… Блю-ривер, да. А телеграфист на пристани Колберта у нас сейчас… — он перелистнул еще несколько страниц, — Джордж Вашингтон Бернс, верный прислужник мистера Икабода Хикса… к нему лучше не обращаться. Попробовать с твоим дядькой связаться, Билли?

— Как же с ним свяжешься? — резонно возразил Билли. — Он на ранчо, это далеко от Шермана. А кузен Чак не догадается на телеграф зайти. Да это и дядьке бы не пришло в голову, мы же не богачи какие телеграммы посылать.

— Знакомые в Шермане есть?

— Да нет, — вяло ответил Билли. — Мы там стараемся не задерживаться. В салун заезжали у переправы, это не в городе, а в городе разве что в магазин.

Логан тоже покачал головой:

— Нет там знакомых. Ну, таких, к кому обратиться с просьбой можно. Там шериф — юнионист матерый, всю войну в партизанах, и помощников себе таких же подобрал. По пустякам не задирают, но лишнего часа в городе задержаться не дают.

Я припомнил парня, который любезно принимал нас с Фоксом в Шермане незадолго до рождества.

— Вернер? Вебер…

— Руперт Вебер, — согласился Логан. — Это он шериф и есть.

— Нет, Карл, — вспомнил я.

— А, это племянник Руперта. Он у них самый… — Логан глянул на Нормана и определил подипломатичнее: —…дотошный.

— А мне он хорошим парнем показался, — поделился я воспоминаниями.

Логан пожал плечами:

— Может быть и хороший. Только недавно война была, и кое-что, что в войну было, простить трудно. Вот и Карл, наверное, нескоро еще простит. И я его, пожалуй, понимаю, а потому лишний раз глаза ему мозолить не хочу.

— Да что было-то?

Логан снова глянул на Нормана и скупо ответил:

— Многое.

Я понял, что он не хочет делиться военными воспоминаниями в присутствии Нормана и Джейка, юнионистов.

Норман тоже это наверняка понял, но ничего не сказал по этому поводу, вместо того обратившись ко мне:

— Значит, ты отправляешь телеграмму этому Карлу Веберу с оплаченным ответом… — он помедлил и сказал, передумав: —…нет, я напишу телеграмму от твоего имени, а то ты слишком много ошибок делаешь. Ладно?

Я кивнул.

— А поскольку ответ от него придет еще нескоро, — решил Норман, — а время дорого, пусть Джейк сходит разузнать о том доме, где планировали остановиться. Может, там притон какой и люди ненадежные…

— Обычный дом и люди обычные, — пробормотал Билли.

— Может, обстоятельства какие, — туманно развернул задачу пошире Норман.

Джейк понятливо покивал, а Норман продолжил:

— Логан с Билли в это время здесь на улице пусть не маячат, но и далеко не уезжают. Есть где зацепиться?

— У паромщика устроимся. Он в лодочный сарай на постой пускает, — ответил Логан.

— Отлично. Вот туда и отправляйтесь, — подвел итог Норман.

Глава 3

Джейк в лицо знал почти все население города; разумеется, имеется в виду: почти всех белых и взрослых, за исключением недавно приехавших — к ним пока еще надо было присматриваться. С именами обстояло похуже и с адресами тоже, так что адрес и фамилия людей, у которых должны были остановиться родственницы Билли, Джейку ничего не сказали, но прибыв на место, он с Билли согласился: не притон, а обычный дом. И семья в общем-то обычная, если не считать того, что бедная и очень шумная: муж с женой средних лет, вдовая золовка, и полный дом детишек разного возраста: четыре девочки, шесть мальчиков (девочка и два мальчика — дети золовки, еще двое самых младших мальчиков-близнецов — внуки от умершей при родах старшей дочери, тоже вдовы, остальные свои собственные, кто выжил). Муж работал на пристанях, женщины брали в починку одежду или пускали на день-другой постояльцев.

Джейк сперва потерся по соседям, выяснял насчет семьи — и не видел ли кто на днях у них на постое двух приезжих вдов. Но приезжих вдов никто не видал, а семья… да обыкновенная семья, вокруг таких много.

И нюх Джейка тоже ничего такого подозрительного или зловещего не унюхивал, так что он пошел прямо в дом разговаривать начистоту.

Разговора не получилось. Хозяйка дома признала, что сговаривалась с Билли, но ожидаемые постоялицы не пришли — так о чем еще говорить?

Времени болтать языком у нее не было: она проворно резала овощи, кидала их в котел и время от времени перемешивала: скоро кормить эту ораву, а готова пока только кукурузная каша. Посетовала, что старших девчонок к делу пристроить не получается: выросли уже здоровенные, хоть замуж выдавай, а нянчиться с младшими не хотят, по дому помогать не заставишь, бегают на Первую улицу на нарядных дам смотреть, а какие там дамы — прости, господи!

Джейк дипломатично заметил, что раз по дому помогать не заставишь, надо на работу девочек определять.

— Где же ее возьмешь, ту работу?

Джейк сообщил, что мистеру Макферсону нужны швеи. Платит мало и ходить далеко — но все же девочки хоть какую денежку в семью принесут.

— Макферсон? Это кто? С индейской переправы магазинщик, что ли?

Джейк подтвердил, а хозяйка задумалась.

Так что Джейк распрощался, однако когда он собирался уходить, золовка, которая тихонько сидела в стороне и штопала какое-то тряпье, вдруг промолвила:

— А ведь это в тот день миссис Барнс скандалила, когда пароход пришел, разве нет?

Джейк остановился и посмотрел на хозяйку.

— Скандалила… — медленно согласилась хозяйка. — Орала на всю улицу, что у наших ребят холера, даже доктора позвала, мне ему платить пришлось, а ведь доллар у меня не лишний. А у них вовсе и не холера… они, гаденыши, в чей-то сад залезли да целый мешок со сливами принесли — и сами жрали, и друзей угощали, так что не одни наши дристали потом… И доктор сказал, что если сливы — то не холера, конечно, но если и через два дня дристать будут, то это уже не сливы… так что я морковный суп сварила, морковный суп при поносе — самое лучшее лекарство, это еще мне моя бабушка говорила.

Джейк поддакнул в том смысле, что и его бабушка что-то такое о морковном супе говорила, но, собственно, на этом разговор и закончился.

Он вышел на улицу и обозрел городской пейзаж. Кто бы тут мог заметить двух незнакомых женщин? А пожалуй, и некому здесь без дела на прохожих пялиться. Гаррисон-авеню, как никак, в городе одна из главных улиц, на ней постоянно люди ходят. Это не наша окраинная Пото-авеню, где любого незнакомца заметят. Соседей Джейк уже обошел. Взрослые что могли, уже сказали, а с детишками разговаривать Джейк не очень умел.

Поэтому он поманил к себе мальчишку пошустрее и спросил:

— Знаешь Шейна Келли, который на велосипеде кататься учит?

— О, Чемпион Келли! — воскликнул малец.

— Найди мне его, — велел Джейк. — Скажешь, мистер Шерман зовет. Я вон в том салуне подожду. Получишь четвертак, если найдешь быстро.

Шейн нашелся, можно сказать, молниеносно: Джейк и половины стакана пива не успел выпить, как к салуну подкатил велосипед, на раме которого Шейн привез посланного мальчонку. Малец был в восторге: и на велике прокатился, и денежку получил.

Джейк заказал для Шейна содовой с сиропом и посвятил в суть дела:

— Кто-то из детишек на улице видел двух женщин в черных платьях, немолодых, с корзинами или чемоданами, только что с парохода… того парохода, что пришел последним. Твоя задача — найти тех, кто видел, куда эти женщины пошли.

— У меня занятия через десять минут, — попробовал возразить Шейн.

— Устраивайся как можешь, — отмахнулся Джейк. — Только ты учти, что мистер Миллер не взымает с тебя плату за прокат машины. Так, иной раз поручение надо исполнить.

— А это поручение мистера Миллера? — усомнился Шейн.

— Мы с ним сочтемся, — туманно ответил Джейк. — Так вот, насчет этих женщин: они собирались остановиться на ночлег вон в том доме, — он показал в каком, — но как раз в то время соседка начала скандалить, что там холера. Никакой холеры там не было, но приезжие в тот дом заходить передумали.

— Понятно… — протянул Шейн.

— Вечером зайдешь к нам отчитаться, только на всю улицу не вздумай орать, — завершил инструктаж Джейк.

Шейн открыл рот, чтобы задать вопрос, но передумал. На его лице проявилось что-то похожее на восторг.

— Это как в книжке про Пинкертона? — прошептал он, млея от предвкушения.

Джейк вздохнул:

— Вот только в Пинкертона играть не вздумай. Никаких этих тайных заговоров… или что там в последней книжке было? Не надо корчить никакой этакой таинственной морды, как в театре изображают покушение на президента Линкольна. Просто приходишь к нам в лабораторию и спокойно, как деловой человек, рассказываешь, что узнал.

Шейн наступил на горло собственной мечте, убрал с лица восторг и спросил тоном делового человека:

— А деньги на расходы?

Глава 4

Утром пришла телеграмма из Шермана: вдовы в почтовой карете не обнаружены.

Накануне вечером отчитался Шейн — никто из опрошенных ребятишек женщин не видал. Он обещал продолжить расспросы и сегодня.

Джейк, не ограничившись Гаррисон-авеню, осторожно поспрашивал на пристани: не помнит ли кто прибывших с последним пароходом женщин. Никто внимания не обратил. Сегодня он собирался поговорить с извозчиками и ломовыми возчиками, которые в пароходные дни собирались у пристаней, а в прочие дни рассредотачивались по городу.

— Вообще хотелось бы отловить их сразу всем скопом, — поделился Джейк с нами тактикой. — А то отлавливай их по одному на улицах… или парохода подождать?

— Ждать, наверное, нельзя, — проговорил задумчиво Норман. — Следы остывают, память у людей испаряется…

— Ладно, пойду расспрашивать сегодня, — согласился Джейк.

— Нет! — вдруг сказал я. Я весь вечер припоминал детективы и криминальную хронику, размышляя, как бы взяться за поиски, и осознал, что у нас нет ни трупов, ни места преступления, ни подозреваемых… мало ли откуда мисс Бауэр кулончик взяла? Может быть, на улице из пыли подняла. — Если считать установленным, что мать Билли и ее сестра в Форт-Смит прибыли… а кстати, не перепутал ли Билли медальончики? может быть, мы тут целое расследование разворачиваем, а дамы прибудут со следующим пароходом?

— У меня тоже есть сомнения, — отозвался Норман.

— Однако если исходить от предположения, что дамы прибыли и пропали, а кулончиком пока пренебрежем, может, он действительно потерялся… куда они могли деться? Первое: они живы и здоровы, просто поселились не там, где ожидалось. В таком случае, они непременно появятся на пристани в день прибытия следующего парохода, чтобы встретиться с Билли.

— Пожалуй, — кивнул Норман.

— Второе: с дамами произошел несчастный случай. Невероятно, на мой взгляд, мы не в мегаполисе живем, если бы что случилось серьезное — уже весь город гудел бы. Как вариант: дамы заболели на пароходе, сразу после прибытия их отправили в больницу. Тут вероятность больше, надо попросить доктора Николсона, ему узнать проще.

Норман кивнул:

— Я спрошу. Но вообще такие случаи обычно упоминают в газете.

— Третий вариант связан как раз с извозчиком. Дамы выгрузились в полном здравии, города не знают, наняли извозчика, извозчик завез в тихое место и убил.

— Из-за кучки тряпок и горстки монет? — спросил Норман.

— И за меньшее в наше время убивают, — встрял Джейк.

— Да, — сказал я.

— К тому же наши вдовы — вовсе не дряхлые старухи, — добавил Джейк. — Матушке Билли сорок лет, ее сестре еще меньше. Женщины в расцвете лет!

— Завез, изнасиловал и убил, — сделал поправку в концепции Норман. — Один мужчина двух женщин?

— Может, там, куда завез, еще люди были, — рассудил Джейк.

— Убивать-то зачем? — воскликнул Норман. — Да и вообще: пройти по Первой улице, так там найти девку, что за полдоллара даст — не проблема!

— Так может, нет у людей двух четвертаков, — рассудительно сказал Джейк.

— Опять же, у людей могут быть странные сексуальные фантазии, — добавил я.

— Такие, что шлюхе не доверишь? — не поверил Норман.

— Может быть, парень свое удовольствие получает, только когда душит женщину, — объяснил я.

Норман и Джейк посмотрели на меня очень внимательно. Я бы даже сказал — с подозрением.

— Сексуальные психопаты в любые времена бывают. Или серийные убийцы. Иной раз внешне вполне приличные люди, — добавил я. — А тут у вас четыре года война была, куча народу могла слететь с тормозов. Да еще морфинистов развелось… В общем, причин, по которым можно убить двух совершенно незнакомых женщин, много, и извозчики… ну, то есть неизвестный нам извозчик — в числе подозреваемых. И идти вот прямо сейчас опрашивать всех их — не самая лучшая затея. Насторожится, заметет следы, спрячет улики, а то и вовсе сбежит.

— Серийные убийцы? — задумчиво переспросил Норман.

Я помолчал. Наверное, такой термин еще не скоро в английском языке появится.

— Люди, которые чувствуют тягу к убийству, и потому убивают снова и снова, — неуклюже определил я.

Джейк между тем размышлял о другом:

— Слушайте, а ведь у нас в городе большинство извозчиков — негры!

И действительно, по южным штатам извозчиками чаще всего негры и были; южане как-то не очень комфортно себя чувствовали, если в обслуге были белые. Однако наезжающие с Севера, наоборот, избегали любого общения с неграми — многие чернокожих вблизи никогда не видали и не понимали, как с ними следует разговаривать; поэтому все-таки кто-то из извозчиков в городе были белыми.

— А точно, — согласился я. — Это что же: убийцы — негры?

— Не имеет значения, — покачал головой Норман. — Дамы из Арканзаса, конечно, предпочли бы в кучерах негра, это да. Но если на их ферме негры-мародеры похозяйничали — пожалуй, предпочтут белого. И я, пожалуй, соглашусь: опрашивать извозчиков пока не стоит. Разве что со стороны к ним присмотреться.

Джейк глубоко задумался и ушел.

Мы с Норманом работали за чертежными досками, но без особого вдохновения. Мне, во всяком случае, работа на ум не шла, а лезли в голову сплошные детективные истории. Бивер с самого утра торчал на заводе у Джонса, а то бы и его подхватило это криминальное настроение.

— Что это вы такое напевали, мистер Миллер? — спросила меня мисс Мелори, когда мы пошли обедать. — Какой-то русский полонез?

Я чуть не споткнулся, сообразив, какой мотивчик гудел себе под нос, рисуя не помню какой уже по счету чертеж станка для производства сетки рабицы — ну вот не получалось у меня работоспособного механизма, хоть тресни. И вот как ответить? «Это мелодия композитора Дашкевича к телефильму «Шерлок Холмс и доктор Ватсон», мисс!» — хороший такой ответ, ничего не скажешь.

— Разве я что-то напевал? — пробормотал я.

— И очень громко, — подтвердил Норман.

А мисс Мелори отвлеклась, чтобы перекинуться с мисс Бауэр несколькими фразами:

— Ой, а что вы этот медальон никогда раньше не надевали? — для меня как гром среди ясного неба грянул ее совершенно невинный вопрос. — Недавно купили? Где?

— Я его нашла на Гаррисон-авеню, — охотно объяснила мисс Бауэр. — На этой неделе. — Она отложила миску с фасолью, которую перебирала, сидя на своем крыльце, и подошла к нам. — Он недорогой, вряд ли кто искать будет… как вы думаете?

— У меня похожий медальон был, — сказала мисс Мелори. — Тетка у бродячего торговца купила и мне на крестины подарила. Дешевый, да… Там серебра от силы на полдоллара — не давать же из-за него объявление в газету.

Мы пошли дальше. В столовой Норман, не глядя на меня, проговорил:

— Я все-таки надеюсь, что матушка Билли приедет со следующим пароходом.

Появился Джейк, присел рядом с нами и практически приказал мне:

— После обеда надень приличный костюм, съездим в город.

— Насколько приличный? Из Миссури? — меланхолично спросил я, поедая немецко-креольский суккоташ (миссис Шульц предпочитала называть это блюдо «Айнтопф», но даже ее дочери считали это название сомнительным, полагая, что с кукурузой и окрой это блюдо не имеет права называться по-немецки).

— Сойдет тот, что из Нового Орлеана, — ответил Джейк. — Главное, чтоб не твои негритянские обноски.

Глава 5

Центром Форт-Смита была площадь перед пристанями. Не в географическом смысле, в общественном. Большинство учреждений, самые лучшие магазины были расположены на идущей прямо от пристаней Гаррисон-авеню, но не дальше четверти мили от площади. За пределом этой четверти мили Форт-Смит выглядел как настоящая деревня.

Первая улица выбивалась из этого правила: это точно была не деревня, но магазинов там почти не было, потому что рядом река и выгоднее устраивать здесь склады, ну а кроме того здесь селились те, кто работал на реке и на пристанях. Количество салунов на душу населения здесь было повышено, а при салунах как бы сами собой организовывались и сопутствующие услуги: певички, танцовщицы, официантки… в гостиницах по соседству часто бывало то же самое, только без салуна; бывало и вовсе без гостиниц. Понятное дело, чем ближе к Гаррисон авеню, тем цены в салунах и гостиницах были выше, впрочем, и сами заведения были приличнее. В самом начале Первой улицы, широкой стороной глядя на площадь, стояло L-образное здание с гордым названием «Отель и ресторан Belle Point». Говорили, что ни в отеле, ни в ресторане сопутствующих услуг не оказывают, и все как бы верили.

Для такого небольшого города уровень порока на Первой улице был, пожалуй, великоват, но солидную долю заработка заведениям давал расквартированный в форту довольно большой гарнизон.

Форт-Смит в 1887 году, через двадцать лет после действия этого романа (ближе карты не нашлось). Железную дорогу и мост во времена романа еще не построили, да и городок был раз в шесть-семь меньше. Место, куда Автор определил Пото-авеню, находится за правым краем карты. Рассмотреть карту попристальнее можно здесь http://www.fortsmithhistory.org/HistoryImages/July2005/1887map.html (там отдельные фрагменты карты кликабельны)

Настоящий Belle Point находился через площадь, так назывался мыс, образованный реками Арканзас и Пото. Был бы угол острый, можно было бы назвать стрелкой, однако Бель-Пойнт определенно был тупым. Пятьдесят лет назад генерал Томас Адамс Смит послал топографа Стивена Лонга подобрать на реке Арканзас удобное место для форта. Стивен присмотрел для форта местечко, где французские торговцы покупали у индейцев меха: этакий перекресток речных и наземных путей, да еще и пейзажи вокруг красивые — Belle, как говорят французы. Бренные останки первого форта и по сию пору можно видеть на мысу, но все, что имело хоть какую-нибудь ценность, давно растащили рачительные горожане. Рядом понастроили складов и сараев, и место за сараями все отчетливее приобретало вид свалки. В хорошую погоду, экономя деньги на гостиницах, там устраивались со своими дамами солдаты из нового форта.

В непароходные дни на площади было, пожалуй, пустовато. То есть какое-то шевеление было, какие-то грузы перевозились, но как-то без особого энтузиазма, сонно и лениво. А куда торопиться? Иногда мимо проплывают флэтботы с Индейской территории, но что там сейчас с той разоренной Оклахомы продавать? Разве что древесину и немного хлопка, но стоит ли та прибыль, чтобы ради нее плоскодонку строить? Народ еще до войны переориентировался на пароходы, а флэтботы — это так, если дома не сидится в ту пору, когда пароходам мелко.

Флэтбот, надо сказать, это популярное когда-то в долине Миссисипи транспортное средство, более всего напоминающее очень большой ящик. Лодкой это недоразумение назвать трудно, скорее это плот, обычный прямоугольный плот, на который прибили бортики и поставили будку.

Flatboat. Гравюра Альфреда Во

В общем, я не сразу понял, зачем Джейк меня сюда притащил.

— А ты подумай, кто тут больше всего видит?

Я оглянулся. Часовые у форта? Возможно. Рыбаки? Вот эти нет, вряд ли, они слишком поглощены своими снастями и уловом. Вон те оборванные джентльмены, устроившие себе пикник в тени склада?

— Не туда смотришь, — усмехнулся Джейк и махнул рукой в сторону отеля Belle Point. — Пошли!

Мы вошли в бар, который как-то органично сочетался с вестибюлем отеля, и Джейк, поздоровавшись с хозяином, заявил:

— Мистер Миллер хотел бы засвидетельствовать почтение Дедуле Томпсону.

Хозяин кивнул и послал мальчишку узнать, примет ли меня Дедуля, а между делом налил нам пива. Вскоре вернулся посыльный: «Дедуля готов принимать гостей», и мы, оставив на стойке монету, поднялись на второй этаж.

Этого старого джентльмена я уже знал в лицо, он непременно приходил, хоть ноги плохо его держали, на мои так называемые лекции. Он подал мне сухую ладонь, не вставая с кресла, кивнул, когда мы его поприветствовали, и сообщил, что всегда рад гостям, а то внук ему дел делать не дает, а смотреть на улицу бывает скучно.

— Зато вы многое замечаете, — вдохновил его Джейк.

— А толку? — ответил Дедуля. — Внук меня в салун не пускает, говорит, вредно мне там табачным дымом дышать, а где еще мне найти, с кем новости обсудить? А вы о чем хотите услышать? — в лоб спросил он.

— Не то, чтобы хотим что-то услышать… — медленно сказал я. — Скорее мы ищем человека, который внимательно смотрел на Гаррисон-авеню и площадь в последний пароходный день.

— Это я, — сказал Дедуля. — А что надо было заметить?

— Двух женщин, сестер, вдов, лет около сорока. Мы не знаем, приехали ли они этим пароходом…

— Это вы Бетти Сайкс, что ли, имеете в виду? — спросил Дедуля. — Бетти и сестру ее Салли Энн я видел.

— Миссис Вейл, — неуверенно сказал я, припомнив фамилию Билли.

Дедуля кивнул:

— Ну да, Бетти, помнится, замуж за Джекки Вейла вышла. Хороший мальчик этот Джекки был, с моим внуком дружил, — Дедуля сделал указующий жест куда-то вниз, не иначе имея в виду хозяина гостиницы. — Носились по всему округу, так проказили, что учитель не успевал розги заготавливать… А Бетти Сайкс красоточка была, всей округе на заглядение. Было б мне годков хоть на десять поменьше — я бы сам к ней посватался, никакому молокососу не уступил бы. Она и сейчас хороша, да куда уж мне за ней бегать, — он с ухмылкой потряс своим костылем.

— Значит, вы увидели миссис Вейл и ее сестру… — начал я, но старикан подгреб поближе свой костыль и начал вставать. Джейк хотел было помочь, но Дедуля отмахнулся и встал сам, опираясь на костыль. Отвергая нашу помощь, он выбрался на балкон и опустился в плетеное кресло.

— Вот тут я и живу, — сказал он.

Балкон выходил как раз на то место, где площадь превращалась в Гаррисон-авеню. Прямо перед глазами была невысокая ограда форта, а вход в него находился чуть левее, и со второго этажа прекрасно просматривался плац, разве что тополя чуть мешали. Гаррисон уходила влево, и с балкона была видна площадка перед почтамтом, где останавливались, загружались и разгружались почтовые кареты, а за ней — здание театра, где я порой выступал со своими лекциями Чуть правее форта на порядком захламленном Бель-Пойнте можно было разглядеть каждую собаку, если, конечно, она не укрывалась за каким-нибудь сараем. Реки Пото из-за высокого берега было почти не видно, зато отлично просматривалась заросшая низким кустарником стрелка на территории чокто. Арканзас-ривер не увидеть было нельзя, и территорию чероки за ней тоже было видно, но там берег зарос деревьями, полей за ними было не различить. Прямо сейчас оттуда к пристани шел паром.

— По мелкой воде и пароходы приходят мелкие, — сказал Дедуля. — Так что народу с них выгружается мало. Но в этот раз до Форт-Гибсона и такой пароход не пройдет, там одни мели, так что выгрузили и тех, кто туда ехал. Получилось так на так, но все равно, не скажу, что людей много. Девочек Сайкс я увидел, когда они были вон у того штабеля, но сразу не узнал — все-таки сколько лет прошло… Вон там с ними Сэм заговорил, бывший негр Джека Роджерса, он извозчик сейчас, но они от него отмахнулись.

— А с каким извозчиком они уехали? — спросил я.

— Так не брали они извозчика, — ответил Дедуля. — Пешком пошли по Гаррисон, где-то около почты я их из виду потерял, фургоном заслонило. А что? — наконец спросил старик. — Случилось с ними что?

— С сыном миссис Вейл разминулась и куда-то пропала, — сдержанно объяснил я.

— Думаете, лихие люди?

— Не исключаем, — дипломатично отозвался я. — Только вы, пожалуйста, не говорите никому… насчет лихих людей. Может, зря волнуемся.

— Да кому я сказать могу! — воскликнул Дедуля.

Мы попрощались и потянулись к выходу.

Дедуля мне в спину сказал вполголоса:

— Вы меня извещайте насчет Бетти. Если и впрямь лихие люди — я участвую, и не смотрите, что хожу с трудом.

Глава 6

Мы шли по Гаррисон-авеню и молчали. Около почты Джейк притормозил, остановился, завертел головой, вероятно, размышляя, нет ли и тут где-нибудь такого же досужего наблюдателя, как Дедуля Томпсон, но, похоже, так и не нашел, потому что мы двинулись дальше.

Я вяло думал о том, что велосипед у меня вроде бы есть, но я хожу пешком, а катается на велосипеде Шейн Келли. Заказать, что ли, в Канзас-сити роудраннер, а на этом пусть так Шейн и катается? Пусть выкупает у меня в рассрочку, — злорадно подумал я.

— А вон твой велосипед катит, — сказал Джейк, глядя вперед.

В самом деле, так и было, только вот в седле сидел не Шейн, а какой-то духовный родственник Гекльберри Финна: в качестве одежды на нем были видавшие виды армейские синие штаны на веревочках вместо помочей. Мужик, от которого эти штаны были унаследованы, явно был крупнее «Гекльберри» раза в полтора, а потому начинались штаны прямо от подмышек, а заканчивались толстенными подворотами «на вырост» примерно на уровне бывших колен. Роль нижнего белья, прикрывающего плечи и проглядывавшего во все незапланированные портным отверстия штанов, исполнял мешок с прорезями для рук и головы. Это костюм прямо-таки кричал не столько о нищете, сколько о сиротстве и беспризорности.

На перекрестке велосипед свернул на Шестую улицу, а мы прошли чуть дальше и на углу Седьмой обнаружили сидящего на крылечке магазина Шейна.

— Ученик? — ехидно поинтересовался Джейк, кивнув в сторону объехавшего квартал и приближающегося к нам по Седьмой «Гекльберри».

— Свидетель, — солидно отозвался Шейн.

— Свидетель чего?

— Того, куда потом пошли те тетки, — ответил гордо Шейн. — Как вы просили.

«Гекльберри» остановился в десятке шагов от нас, не выпуская из рук велосипеда, и смотрел настороженно.

— Это Джефферсон, — представил Шейн. — Это мистер Шерман и мистер Миллер, они интересовались теми тетками.

— Очень хорошо, — фальшивым голосом сказал Джейк. — Скажи, сынок…

— Я не сынок, — холодно отвечал «Гекльберри».

— Джейк, лучше я поговорю, — остановил я. — Джефферсон, есть хочешь?

— Не, он покормил, — кивок в сторону Шейна. — И содовой шипучки купил. Так что если есть вопросы, лучше денег дайте. Полбакса. — Обозначило цену практичное дитя.

Джефферсон жил в самом конце Первой улице и перебивался случайными заработками, потому что дома его не кормили. Домом, впрочем, ту хибару можно было назвать лишь условно, там жил старый алкаш, который тоже перебивался случайными заработками. К Джефферсону он не имел никакого родственного отношения, просто пустил как-то беспризорного ребенка переждать ливень, ну а потом уже не гнал, когда ребенок попросился переждать зимние морозы. В летнее время Джефферсон туда заглядывал редко, сейчас местечко для ночлега найти не проблема.

В конце лета и начале осени, которая не сильно отличалась от лета, Джефферсон зарабатывал сбором дикорастущих плодов и ягод. Особенно охотно хозяйки брали «лапки» — их можно было сушить или варить джемы без добавления сахара; собственно, всю войну, когда в наши места сахару из Луизианы не подвозили, приторно-сладкие сушеные «лапки» и хурма заменяли сахар. Сейчас, конечно, подвоз восстановился, но на сластях горожане небольшого достатка пока экономили, и «лапки» продолжали пользоваться популярностью.

Джефферсону повезло найти неободранную другими сборщиками рощицу «лапок», и он пожадничал, набрал в мешок побольше, а потом чуть не надорвался, пока тащил добычу в город. Поэтому когда он услышал гудок подходящего к городу парохода, то не помчался, как обычно, сломя голову на пристани, а расслабленно потреблял, сидя под деревом, миску суккоташа, который шел в счет оплаты за фрукты, и наблюдал за разворачивающимся на другой стороне улицы скандалом с поносными сливоедами. И на женщин в черных платьях и с большими корзинами, которые остановились, расслышав слово «холера», тоже обратил внимание, и на двух других женщин, явно местных, которые остановились поглазеть на скандал и которые как бы невзначай заговорили с первыми, тоже. Поговорив, все женщины пошли по Гаррисон обратно, и Джефферсон, отдав пустую миску хозяйке, тоже пошел в ту сторону. Около почты он их догнал: женщины в черном садились в коляску, извозчик примащивал их корзины, две остальные женщины стояли рядом. Точных слов, что там говорили, Джефферсон, само собой, вспомнить не мог, но у него создалось впечатление, что местные пригласили приезжих к себе. Потом извозчик забрался на свое место, одна из местных села к нему, а четвертую садить было уже некуда, она сказала, что пешком пойдет.

Мы с Джейком переглянулись. Женщин что-то уже слишком много набиралось.

— Извозчик негр или белый? — спросил я.

— Белый, — без колебаний ответил Джефферсон. — И знаете, как они поехали, так местная сказала приезжим: «Ну вот сейчас папочка быстро нас домой доставит, мы недалеко живем».

— Родственники, значит… — проговорил Джейк.

— А как зовут этого извозчика — ты не знаешь? — спросил я.

— Не, — отозвался Джефферсон. — Но я его хорошо в лицо запомнил, если увижу — узнаю.

— Тогда ты сейчас поезжай до пристани и обратно, посмотри, нет ли на Гаррисон этого извозчика, и если найдешь, позови его сюда: мы с мистером Шерманом на нем поедем… понятно?

Джефферсон умчался.

— Хорошая работа, — похвалил я Шейна.

Шейн немедленно задрал нос.

— Похоже, не нашел малец того извозчика, — молвил Джейк, глядя вдоль улицы. В самом деле, возвращался Джефферсон в одиночестве.

Я выдал ему два четвертака и велел, если увидит того извозчика, обращаться к Шейну, который последнее время все равно целыми днями в городе ошивается, или, если того не найдет, чтобы бежал к нам в Риверсайд.

— Это где переправа к чокто? — уточнило дитя. — Ладно.

Глава 7

Пароходные гудки в городе при удачной погоде слышали, еще когда пароход подходил к Ван-Бюрену, но народ на пристанях начинал живее шевелиться только тогда, когда гудок доносился из протоки на северной излучине Арканзас-ривер: он и звучал тогда громче, все-таки расстояние составляло всего две мили, да и становилось ясно, что, несмотря на низкий уровень воды в реке, пароход до города дойдет, не повернет от мелей.

У нас на Пото-авеню предпочитали ориентироваться по ванбюренским гудкам: пока соберемся, пока доберемся…

Так что пароходный день начался для нас примерно за час до того, как пароход «Роза прерий» подошел к пристани: Джейк, заслышав гудок, пошел просить у Келли фургон и лошадей, из-за Пото прискакали возбужденные Билли и Логан, мы с Норманом попробовали их малость успокоить, потом Джейк с Фоксом отобрали у наших славных бушвакеров коней и оружие и запихнули их в фургон: пешие они меньше глупостей натворят, чем конные. Логан, впрочем, довольно быстро остыл и стал вполне вменяемым.

По сравнению с обычным днем пристани бурлили… ну, по местным масштабам. Оживились носильщики, грузчики и возчики, потянулись по сходням приехавшие, встречающие высматривали своих, набежали любопытные детишки, подтягивались праздные зеваки.

Посеревший лицом Билли невидящими глазами водил по толпе.

То тут, то там мелькал Джефферсон. Иногда он подбегал ко мне и докладывал, что того самого извозчика не видно.

Сверху на нас тревожно смотрел Дедуля Томпсон. Я поймал его взгляд и отрицательно покачал головой.

Когда приехавшие со встречающими начали рассасываться, и на пароход, мешая разгрузке-погрузке грузов, потянулись отъезжающие с провожающими, Джефферсон подвел ко мне средних лет негра, костюм на котором был лучше моего новоорлеанского, но до миссурийского малость не дотягивал.

— Мистер Миллер, это Сэм Лоусон, — доложил Джефферсон. — Он всех извозчиков в городе знает.

— Кому еще ты раззвонил, что я ищу извозчика? — спросил я с досадой. — Уже весь город в курсе?

— Я что — совсем без понятия? — обиделся Джефферсон. — Сэму тоже лишние разговоры о извозчиках не нужны.

— Случилось что, сэр? — с достоинством спросил Сэм.

Как я понял, Лоусон владел конюшнями и каретным двором на Третьей улице, и половина извозчиков города брала у него свои транспортные средства в аренду. К независимым перевозчикам Лоусон внимательно присматривался: конкуренты, как-никак. И городские пересуды о том, что кто-то из извозчиков убивает пассажиров, его бы не обрадовали, так что мы обсудили с ним проблему вполне конфиденциально.

— Кто из белых работал в прошлый пароходный день, а сегодня нет? — Сэм оглянулся на площадь, как будто извозчики там стояли парадным строем. — Джимми Чайлд подрядился в обоз до Форт-Гибсона. Джосайя Перкинс в запое. Из наших арендаторов Гофмана сегодня нет, но как раз после того пароходного дня его дочка приходила, сказала, что у него поясницу прихватило, ездить он не в состоянии.

— Ага, дочка, — отметил я. — Взрослая?

— Вполне, — подтвердил Сэм. — Около двадцати пяти, точно я не знаю.

— А у двух других взрослые дочери есть?

— Джимми самому еще тридцати нет, и он не женат. Перкинс вдовец и живет один. Кажется, у него сын где-то в Колорадо.

— А этот Гофман где живет?

Сэм объяснил. Получалось, на южном краю города, около дороги на Гринвуд.

— Вроде же там негры живут, — неуверенно пробормотал я.

— Негры к западу от дороги, за рощей, — объяснил Сэм. — А Гофман — по восточной стороне дороги последний дом, там до негритянского поселка чуть не четверть мили.

Я поблагодарил Лоусона и отошел к Джейку.

— А не познакомить ли тебе сына Бетти Сайкс с Дедулей Томпсоном? — спросил я.

— А ты? — тревожно спросил Джейк.

— А мы с Логаном съездим посмотрим один домик на окраине.

— Ага, — сообразил Джейк. — Только вы поосторожнее там.

— Не-не, мы только посмотреть, — объяснил я.

— Ясно-ясно, — кивнул Джейк. — В длинном ящике я оружие положил, вдруг пригодится.

— Кто из нас квакер? — риторически вопросил я и позвал Логана за собой.

Дедуля смотрел на нас со своего балкона. Я показал ему на Джейка, который вел совсем расклеившегося Билли к отелю, и полез в фургон. Вслед за мной запрыгнул Джефферсон.

Вести наше транспортное средство я доверил Логану: у него это явно лучше получалось, чем у меня.

Надо сказать, дорога между ванбюренской переправой и нашей переправой через Пото (в просторечии «южная дорога») идет практически параллельно расчерченным по линейке улицам Форт-Смита и в какой-то момент превращается в Одиннадцатую улицу, потом слегка искривляется, снова становится Южной дорогой, потом еще раз слегка искривляется и впадает в Пото-Авеню. В том месте, где Гринвуд-роуд пересекается с пустоватой Одиннадцатой, находится два магазина, парикмахерская и два салуна (место здесь оживленное, хотя до Гаррисон-авеню в районе почты не дотягивает), а дальше к югу стоит несколько домиков — и город заканчивается.

— Вот этот дом, — возбужденно зашептал Джефферсон.

— И что теперь? — спросил Логан.

— Сиди здесь, — тихо сказал я и выпрыгнул из фургона.

Дом стоял тих и безмолвен, даже собака по двору не бегала.

— Эй, хозяин, — крикнул я, сам еще не представляя, о чем говорить с людьми, которые живут здесь.

Никто не откликнулся. Я потрогал дверь: заперто. Окно забрано деревянной ставней-жалюзи, сквозь нее мало что разглядишь. Забор вокруг дома был скорее символический: столбики еще стояли, а вот прибитые поперек тонкие бревнышки где отвалились, где посгнивали… ясно было, что хозяйством никто не занимается: двор зарос сорными кустиками, крыша над сараем обвалилась, огорода нет. Сам дом немного подновили, правда: то здесь то там видны были приметы недавней работы плотника. Впечатление создавалось такое, что люди недавно вселились и только начали обживаться в порядком запущенном строении. Я прошел сквозь забор во двор и обошел дом. Перед задней дверью был навес, образующий что-то вроде веранды, рядом натоптана в сорняках полянка, посреди которой располагалась импровизированная печь — просто каменная стенка вокруг кострища.

Под навесом стоял топчан, а на топчане гнило какое-то тряпье… ох, судя по вони, не тряпье. Я подобрал на полянке обломок ветки и осторожно отодвинул палочкой ткань. Так и есть, труп, и, судя по запаху, не очень свежий.

— А что тут?.. — прискакал через двор Джефферсон и, увидев топчан, замер испуганным столбиком.

Я шуганул его, чтобы возвращался к фургону, и потянул на себя заднюю дверь. Она легко подалась, и я отшатнулся: в лицо мне удалила еще большая вонь: здесь блевали, дристали, а к тому еще, кажется, и умерли. Идти туда не хотелось, но я поплотнее прикрыл нос и нырнул внутрь дома.

В задней комнате на земляном полу, в подсохшей зловонной луже лежала мертвая женщина. Комната была обставлена очень скупо, вместо мебели большей частью ящики, прикрытые, впрочем, всякими салфеточками. В углу стояли две корзины с разворошенным барахлом, и я подумал: а не вещички ли это сестер Сайкс?

Я пошел дальше и в передней комнате на топчане увидал мужчину — не то недавно помершего, не то в беспамятстве. Я прислушался и присмотрелся. Сквозь гудение мух дыхания было не слышно, но рубашка на груди вроде мерно шевелилась.

В этой комнате было гораздо чище, но помойное ведро ароматизировало воздух не хуже лужи.

В комнате послышался какой-то клекот — вроде бы со стороны мужчины. Оглядываясь на него, я нащупал крючок на двери и вывалился наконец на свежий воздух.

Логан и Джефферсон тревожно смотрели на меня.

— Холера, — выдохнул я. Отдышавшись, я скомандовал: — Логан, езжай на Пото-авеню, привези доктора. Гофман, кажется, жив еще, но краше в гроб кладут. А может, и не холера, — добавил я, подумав. — Я не доктор, чтобы диагнозы ставить.

Логан развернул фургон, но прежде, чем он подхлестнул лошадей, я вспомнил и попросил оставить мне оружие.

Джефферсон пошарил в ящике и приволок мне револьвер. Я сунул его в карман куртки.

Фургон покатил к перекрестку, а я, подперев обе двери деревяшками на всякий случай, тоже пошел в ту сторону, присматриваясь к участкам соседей. Джефферсон вприпрыжку шел рядом со мной и понятливо помалкивал.

Ближний дом, теоретически отделенный от крайнего Двенадцатой улицей (фактически там стоял столб с дощечкой, на которой была полусмытая надпись суриком), оказался пустым. Я попробовал заглянуть в полуоткрытое окно, опасаясь той же холерной вони, но тут такими страстями не пахло.

Во дворе следующего я увидел девочку-подростка, которая нянчила куклу и голопопого живого младенца, но когда я попробовал с ней заговорить, она подхватила обоих своих питомцев и спряталась в доме. Никто из взрослых на шум не вышел.

Дальше был перекресток Гринвуд и Одиннадцатой. Я посмотрел вокруг. До войны город заканчивался где-то в районе Девятой, дальше только вдоль Гринвуд-роуд стояли дома, а в войну район между Девятой и Одиннадцатой начали обживать беженцы. Редко у кого были средства, чтобы строиться всерьез, да и смысла особенного не было всерьез строиться: война все-таки. То стреляют, то жгут, то индейцы набегут, как-то так. Юнионисты, когда пришли, отгородили себе для постоя район между Пятой и Восьмой, там у них что-то вроде второго форта получилось за баррикадами, а прочий люд выживал как мог. И строил жилье из чего мог, очень вольно импровизируя на темы землянок, палаток и сарайчиков. Халупа Гофмана на фоне этих лачуг казалась чуть ли не Букингемским дворцом. В общем, трущобный райончик, прямо таки гетто, разве что живут тут белые.

Я выбрал ближайший салун и зашел в совершенно пустую распивочную. Салунщик, услышав наши с Джефферсоном шаги, выглянул из задней комнаты, молвил: «Я сей момент!..» и исчез. Пару минут спустя он все-таки вышел к нам.

— Пиво свежее, — сообщил он. — Только что доставлено.

— Виски, — попросил я, кладя на стол монету. — Двойную.

Он налил, я опрокинул стаканчик на ладони и тщательно протер руки.

— Еще двойную, — попросил я, пока он не отсчитал сдачу.

— Если вам для обтирания, то могу предложить индейский самогон, — невозмутимо сказал салунщик. — Он ядренее.

— Нет, теперь внутрь.

Он налил, я выпил.

— Последний дом по Гринвуд — это Гофман живет, мне верно сказали? — спросил я.

Салунщик подтвердил.

— Давно он тут живет? Что за человек?

— Второй месяц, — ответил салунщик, явно Гофмана не одобряя. — Непьющий. Вроде как нанимается где-то в городе. Говорили, он в Техас мимо нас ехал, да жена заболела, рука да нога отниматься начали: куда уж тащиться по жаре с такой больной! Вот и осели у старика Седдона.

— А старик Седдон?.. — подтолкнул рассказчика я.

— А Седдон месяц назад шел от меня ночью тепленький, да неудачно пошатнулся, приложился об столбик ограды аккурат виском, — поведал салунщик. — Утром нашли уже холодного.

— Так может, убили? — закинул я вопрос.

— Не, кому он нужен. Ни с кем не ссорился, мирный такой старичок, и денег никогда в кармане не водилось. Что жильцы за постой давали — мигом всё ко мне волок кредит закрывать.

— Я сейчас зашел к Гофману — холера там. Сам еле живой, женщина мертвая, — поведал я.

— О как, — поразился салунщик. — То-то их последние дни на улице не видать. — Он призадумался и сказал: — Вот вы мне говорите, что холера от миазмов, — хотя я ему ничего такого не говорил, — а я так считаю, что от гнилой воды. Гофманы воду из колодца у дома Бейли брали, а Бейли на той неделе крепко поносились, а врали, что отравились несвежей зайчатиной. И Смитов поносило, хоть они никакой зайчатины не ели, а воду в том же колодце берут.

— А Бейли эти где живут? — спросил я так просто, для поддержания разговора.

— Да на Гринвуд, в соседнем доме.

— А, так это я их детей во дворе видал, когда мимо шел… — заметил я.

Салунщик кивнул.

— У Седдона до войны свой колодец был, и вода там была очень хорошая, но только в войну туда дохлого жеребенка солдаты кинули. — сообщил он.

— А между Бейли и Гофманом — это чей дом? Я туда стукнулся, когда от Гофмана вышел — нет никого.

Салунщик встревожился:

— А ведь и Слима Мастерса давно не видать — может, тоже помирает? — он стащил с себя фартук, заглянул в заднюю комнату: — Майк, пригляди тут, я выйду ненадолго.

Мы с салунщиком пошли по Гринвуд-роуд. За нами жизнерадостно скакал Джефферсон, успевший за время разговора схомячить почти все копченое мясо с тарелки, где лежала бесплатная закуска.

Салунщик, которого звали Ник Данфорд, стукнулся в дверь к Мастерсу, заглянул в окно, прошел во двор и открыл заднюю дверь.

— Не, пусто, — с облегчением сказал Данфорд. — Он, наверное, рыбу пошел ловить: он в засуху часто этим промышляет. Ниже ванбюренской переправы есть протока, которая летом в озерцо превращается. Там рыбу можно руками ловить…

Пока он это рассказал, мы прошли прямо через символические заборы к заднему крыльцу дома Гофмана. Увидев вонючую кучу тряпья на топчане под навесом, Данфорд осекся.

— Там тоже самое, — предостерег его я, указав на дверь. — Я доктора вызвал, но тут уже, наверное, только могильщики нужны.

Я убрал деревяшки и разблокировал двери, рассудив, что пусть дом хоть немного проветрится перед визитом доктора. Внутрь мы не заходили, постояли около забора, а потом мне в голову пришла мысль и я немедленно поперся ее проверять.

— Вы куда? — окликнул меня Данфорд.

— Где, вы говорили, у Сэддона колодец был? — обернулся я к нему.

— Вон в том углу, — указал он.

В «тот угол» вела проломанная в зарослях высокой полыни тропа — не буду говорить, что хорошо натоптанная, но в косвенное подтверждение моим подозрениям очень вписывающаяся. Я склонился над темной дырой. Может, мне почудилось, но несло из колодца вовсе не дохлым жеребенком. Во всяком случае, не тем жеребенком, что сдох несколько лет назад. Рядом со мной возникла голова старательно пялящегося в темноту Джефферсона. Я отогнал его, оглянулся, подобрал сухую ветку, поджог ее и бросил в колодец.

— Ох! — только и произнес Джефферсон, все равно всунувший свой нос куда-то мне под локоть.

Ветка потухла, еще не коснувшись дна, но света хватило, чтобы разглядеть нелепо торчащую из темноты кисть руки.

Глава 8

Днями у нас в городе где-то в самом конце Десятой улицы случилось холерное ЧП: некий понаехавший обнаружил пустую лачугу и вселился. Труп прежнего хозяина дома, помершего от непонятных причин, понаехавший, не думая долго, скинул в мусорную яму и слегка прибросал песком, после чего почти незамедлительно заболел холерой. Заболел он не так чтобы очень сильно, но в страхе близкой смерти ощутил потребность покаяться в грехах и побрел к ближнему салуну, во весь голос исповедуясь в том числе и о кощунственном обращении с покойником.

Общественность изрядно потрепала нервы шерифу, требуя установить, своей ли смертью погиб покойный, а поскольку бюро судебно-медицинской экспертизы в распоряжении шерифа не было, а заставить кого-то из местных докторов осматривать несвежего покойника у него не было полномочий, кончилось тем, что формально записали, будто смерть произошла от естественных причин.

Поэтому когда шериф, надо сказать, довольно быстро прибыл к дому Гофмана, посмотрел на труп под навесом и заглянул в колодец, он, наверное, вообразил, что придется снова мотать нервы с этими приезжими, которые без особой почтительности относятся к своим покойникам, холерой, докторами, которые хоть тресни, брезгуют мараться о вонючую мертвечину, а главное, и повесить никого не удастся, даже если вскроется преступление, потому что Гофман хоть еще не помер, то вот-вот помрет… в общем, шериф тут же вынес постановление, что все померли от холеры, и точка. Можете хоронить, если желаете.

Я попробовал возразить, что дело может идти об убийстве, но шериф оборвал меня на полуслове:

— Вы холерные трупы из колодца сами доставать будете? А если и достанете, меня больше сюда не зовите. Все равно ваш Гофман сдох. У меня уже вот где сидят ваши приезжие! Понатащили холеры! Да еще в Литл-Рок вроде бы желтую лихорадку занесли — еще не хватает, чтобы и нам тоже такой сюрпризец сделали!

Взбешенный шериф с помощником удалились, едва не устроив ДТП с выворачивающим с Одиннадцатой фургоном. Прибыли Логан и доктор Николсон. Я представил их Данфорду, который зря сгонял за шерифом своего подручного Майка, рассказал о вердикте шерифа.

Доктор заглянул в колодец, пожевал губами, но ничего не сказал и пошел посмотреть, что там с Гофманом.

Логан тоскливо смотрел вниз.

— А ничего не поделаешь, надо доставать, — наконец решил он. — Веревку не знаете где взять?

— И крючья, — мрачно добавил я.

Когда мы подняли тела сестер Сайкс, под ними обнаружилось еще одно тело. Подняли и его.

— Вот оно как, — молвил Данфорд, который перед этим объяснял доктору про колодец Бейли. — Вовсе даже и не на рыбалку Мастерс пропал…

— Больше там никого нет? — спросил доктор.

— Разве что под жеребенком, — ответил Логан.

— Ну что, попробуем еще раз позвать шерифа? — спросил я. Даже без медицинского образования было понятно, что перерезанные шеи в число симптомов холеры не входят.

— Не, он теперь сюда больше ни ногой. У него по отчетам эти покойники уже как холерные значатся, — ядовито ответил Данфорд. — Не будет он вешать Гофмана, даже если тот выживет — заразы побоится.

— А Гофман вовсе и не помирает, — сообщил доктор. — Слабый, да, и вода у него еще вчера кончилась, так что страдает от сильной жажды, но поноса и рвоты уже нет, да и вообще, случай у него не тяжелый. Он уже выползать за водой собрался было, да заснул.

— А еще что говорит? — спросил Данфорд.

— Ну что… Рассказывает, как дочка его померла. Сбегала в город сказать, что папаша заболел, только они про холеру говорить не хотели, так наврала что-то, вернулась — и тут ее прихватило, да тяжелее, чем папашу. Судороги такие были, что с кровати упала, а обратно из-за слабости забраться не смогла. Сначала воды просила, потом затихла. — доложил доктор равнодушно.

— А насчет покойников в колодце что говорит? — поинтересовался я.

— А ничего не говорит, — ответил доктор. — Про жену спросил: жива ли.

Мы посмотрели на топчан под навесом.

— А с ней что?

— А с ней то, что бывает, если вынести парализованного человека во двор и забыть на несколько дней.

Мы решили запереть пока Гофмана в доме, оставив ему ведро воды, а для его семьи доктор пообещал прислать специальную покойницкую телегу из холерного барака: там их схоронят в общей могиле. Отдавать туда же тела, поднятые из колодца, нам не хотелось, однако пока мы подумывали, как лучше поступить, в собственном экипаже прикатил Дедуля Томпсон в сопровождении правнука и Джейка. Они там напоили Билли и уложили спать, а сами начали тревожиться, что мы с Логаном что-то давно не возвращаемся, поэтому снарядились в спасательную экспедицию.

Узнав подробности, Дедуля непечатно обругал шерифа, но добавил, что мужик тот упертый, и если что придумал — то уже не передумает.

— Ничего, — оптимистично заявил Дедуля, — и без него как-нибудь справимся. И без шерифов в этой стране раньше выживали…

С Дедулей все стало как-то проще. То есть Гофмана пока оставили, и Данфорд пообещал, что присмотрит, чтобы он не сбежал, а организацией похорон сестер Сайкс и Мастерса займется сам Дедуля.

— Ну а после похорон и Гофманом займемся, — подвел черту ближним планам старик.

Глава 9

— Мисс Бауэр, говоришь, — повторил Норман и задумался.

Мы молчали. У меня попросту не было моральных сил, у Логана, похоже, тоже. Остальные мрачно сидели на веранде у Макферсона и даже пиво не хлебали, хотя и поставили здесь полный бидончик.

— Из-за чего убивают, спрашивается? — обескураженно пробормотал Келли. — Из-за корзины тряпок и горсти серебра?

— Некоторым нравится убивать, — сказал Саймон. — Я таких видал — на войне, правда. Но то война, она сама по себе людей с ума сводит. А эти…

— Вам ничего не напоминает: муж с женой, две взрослые дочери и сын? — спросил Норман.

Все помолчали.

— Хочешь сказать, это Рейнхарты? — спросил Келли.

— Очень похоже, — сказал Норман. — Они разделились на две группы, потому что все ищут пятерых, но осели рядом, чтобы всегда можно было собраться вместе. И… И если б я был главой банды, у которой земля под ногами горела в Канзас-сити, я бы, пожалуй, побежал не на запад или восток. — Он повел пальцем в воздухе туда-сюда в горизонтальном направлении, как бы подразумевая Канзас, Миссури и прочие штаты и территории, которые лежали с ними на одной широте. — Через переправу много народу ехало в обе стороны, кто-то мог их запомнить и опознать при случайной встрече. А вот на юг этот народ редко заглядывает, южане на Запад своими тропами ездят, так что вероятность случайного опознания меньше.

— Маклауд писал, что Рейнхарты оглушали жертв сзади молотком, потом перерезали горло, — напомнил доктор. — У трупов из колодца — точно такие же раны.

— Но Рейнхарты в садике убитых закапывали, — сказал Келли. — У Гофманов на огороде ты грядки не раскапывал?

— А нет там огорода, весь участок полынью зарос, — вставил я.

— Так у Гофманов колодец есть, зачем им еще лопатой ворочать, — возразил доктор. — А вот у Бауэров грядочки есть…

— Ну так надо посмотреть, что у Бауэров под грядочками, — предложил Келли. — И лучше это сделать прямо сейчас, пока Бауэр из города не вернулся, и дамочка дома одна.

— Фокс, — сказал Норман, — будешь следить за дорогой, чтобы Бауэр не вернулся незамеченным. Иди.

Фокс без слов пошел по улице.

— Бивер, — продолжил Норман. — Зайди с задней двери, чтобы мисс Бауэр мимо тебя не проскочила.

Бивер кивнул и тоже поплелся по улице.

— А что это вы все идете без оружия? — резонно спросил Джемми. — Возьми мой кольт. — Он сходил в магазин вынес Норману револьвер и себе дробовик.

— Да как-то… — помялся Норман. — Женщина же!

— Ага-ага, — насмешливо напомнил Джемми. — А то миссис Уильямс у нас не женщина.

Норман взял кольт и сунул его в карман.

— Ванн, дайте затянуться, — попросил Норман.

Саймон передал ему самокрутку из кукурузного листа.

— Вот не люблю, когда женщины в дело замешаны, — пожаловался куда-то в пространство Норман. — С ними вечно как-то получается… фантасмагорически.

— Как? — с интересом спросил Джемми.

— Дас ист фантастиш, — пробормотал я.

Норман, сделав пару затяжек, выбросил окурок и встал.

— Я, пожалуй, тоже за оружием схожу, — решил Саймон и направился в Уайрхауз.

— Да и я, — решил Келли.

— Догоняйте, — бросил Норман и решительно пошел к дому Бауэров.

Мы с Логаном и Джемми, переглянувшись, пошли за ним вслед.

Мисс Бауэр, ничего не подозревая, сидела на своем крыльце.

Немного дальше по улице любезничал с миссис Уильямс Фокс, поглядывающий через плечо своей милой в сторону кузни.

Парикмахер Браун, как будто хребтом что-то почуял, тревожно глянул на Нормана и со своим стулом удалился с дом.

Глава 10

— Джентльмены, — провозгласил Дедуля Томпсон, — мы собрались здесь, чтобы судить убийц. Все вы, вероятно, слыхали о семье Рейнартов из окрестностей Канзас-сити, которые убивали ничего не подозревающих путешественников, доверившихся их гостеприимству: Готлиб Рейнхарт, его жена, их дети Лотта, Лина и Фредерик. Сбежав с места преступления, эти бессердечные чудовища нашли себе новое гнездо для преступления — наш Форт-Смит!

Дело происходило не в зале суда. Дедуля организовал судилище сам, поздно вечером, под мощным дубом, который стоял у Гринвудской дороги метров на сто дальше дома Гофмана… вернее, Рейнхарта, теперь это точно было установлено.

Фокс все-таки подстрелил «братца Бауэра» — в ногу, как приказал целиться Норман, а потом Норман и Бивер его допросили в нашем присутствии. Бивер, демонстрируя подходящий ножик, с живописными подробностями рассказал пленнику, как пытали врагов его предки — гуроны и шауни, Саймон дополнил этот этнографический экскурс национальными традициями чероки, и паромщика Джона ЛеФлора не пришлось звать, чтобы он напомнил об обычаях чокто, — запуганный Фредерик Рейнхарт начал выкладывать всё-всё-всё: и про убийства в Форт-Смите, и про Канзас, и про Индиану, и даже про Нью-Джерси. Семейство вело охоту за людьми всю его сознательную жизнь — и в основном не ради денег, а больше ради удовольствия убивать. Готлиб был самым натуральным маньяком в этом отношении, очень большие периоды между убийствами делали его нервным и неуравновешенным, и его детишки, которые выросли в постоянном предвкушении убийства, стали такими же маньяками.

Норман кое-что записал из рассказов Фредерика, и съездил было к шерифу, но в городе выяснилось, что Билли Вейл в расстроенных чувствах уже сходил в контору шерифа и там в слезах и соплях, да еще с отчетливым запахом виски рассказал об убитой матери. Шериф, который вообще-то никогда в симпатиях к юнионистам замечен не был, когда понял, что речь идет о холерном доме Гофмана, обозвал Билли бушвакером и пригрозил арестовать за бродяжничество. Дедуля спас Билли от кутузки, но шериф при разговоре с Дедулей психанул и самоликвидировался… о нет, не застрелился или что-то в этом духе, а просто умотал в Ван-Бюрен, приказав помощникам никаких заяв от населения не принимать. Дедуля пообещал припомнить ему это, когда будут следующие выборы, но сейчас обращаться к властям было бесполезно.

Да и зачем обращаться? Чтобы они тянули до суда, тянули с судом и потом еще тянули с приговором, ежеминутно рискуя тем, что преступники сбегут, — рассуждал Дедуля. Преступники даже не отрицают вины — так чего медлить?

Вот так и получилось, что ближайшей ночью некоторые горожане, и я в том числе, собрались на суд Линча.

Все было культурненько: Дедуля занял судейское место — просто сидел в своей коляске, когда все стояли на земле, кого-то из присутствующих он назначил присяжными, а пока он занимался официозом, его потомки и друзья семьи аккуратно развесили на удобно расположенной ветви дуба три петли. У меня появилось подозрение, что семейство Томпсон использует этот дуб подобным образом далеко не первый раз: уж больно ловко и без вопросов они размещали потребное оборудование, подгоняли повозку, ставили на ней ящики…

Должно быть, у Нормана появились такие же подозрения, он досадливо морщился, поглядывая на сноровку потомков Томпсона, но ни одного слова по этому поводу не сказал.

Мы вообще все помалкивали. Переглядывались, слушали, что там говорит Дедуля — но помалкивали.

Дедуля затеял допрос свидетелей. Норман отчитался о событиях на Пото-авеню: как Фредерик и Лина Рейнхарт под фамилией Бауэр поселились у нас, как бегала одинокая лошадь и что в то же время Лина посеяла лучок, а потом как Билли узнал медальончик, и как мы по этому поводу затеяли небольшое расследование.

Билли не опрашивали — он был не в состоянии. Дедуля усиленно лечил его боль утраты спиртным, а в трезвом виде Билли только плакал и не понимал, что ему говорят. Он винил себя в том, что уговорил мать ехать в Техас, и в том, что опоздал к пароходу, на котором она приехала… он плакал о том, что убил свою маму, а никаких уговоров, что не он виноват в ее смерти, понимать не хотел.

Шейна и Джефферсона, как малолеток, на суд не пригласили, так что о том, как следствие довело нас до дома Гофмана, под которой фамилией скрывался Готлиб Рейнхард, рассказывал я. И о том, что увидел в доме и колодце — тоже я рассказывал.

Молчание во время рассказа было гробовое, только Фредерик Рейнхард иногда горько всхлипывал.

Дальше я сказал, что Джефферсон опознал Лину Бауэр как одну из двух женщин, с которыми последний раз видели сестер Сайкс.

Потом снова докладывал Норман: как раскапывали грядки, как поймали Фредерика: дали подойти к крыльцу, и Фокс превентивно прострелил ему ногу — чтобы не бегал и был сговорчивее при допросе. И о содержании допроса Норман рассказал.

— Готлиб, Фредерик и Лина Рейнхарт, вы признаны виновными в многочисленных убийствах, — после его рассказа заявил Дедуля, забыв спросить присяжных о вердикте. — Вы будете повешены за шею, пока не умрете.

Потомки Дедули затащили приговоренных на повозку, которая исполняла роль эшафота. Преступники стоять были не в состоянии: Готлиб из-за слабости после болезни, Фредерик из-за раненой ноги, так что на ящики их не поставили, а посадили. Лина буйствовала и на ногах стоять не хотела, а при попытке развязать ей рот начинала еще и пронзительно орать, так что весь суд она провела с кляпом во рту.

Сперва надели петли на мужчин, а потом двое парней подержали извивающуюся Лину, пока ей на шее петлю малость не затянули, — и погонщик подхлестнул лошадей, повозка сдвинулась с места, три тела закачались в воздухе.

Всё.

Следующая глава в этой книге последняя. Больше книг бесплатно в телеграм-канале «Цокольный этаж»: https://t.me/groundfloor. Ищущий да обрящет!