Сердца Лукоморов

Меньшов Виктор

Сердца Лукоморов

Памяти отца моего, Евграфа Васильевича.

Моей маме, Александре Ивановне. Пожалуйста, живи долго, мама!

Я вас очень люблю. Наверное, это надо говорить чаще.

Там, где болота и снега,

там нет ни окон, ни дверей.

Там чья-то бабушка Яга

не любит мыльных пузырей,

печёт картошку на углях

и чешет старые бока.

А Ванька бегает в полях,

изображая дурака.

Присказка

Огнежёлтый с трудом выбирался из тихого моря.

Темноволные любят голубить огонь золотой.

И кто знает, о чём по утрам говорят Лукоморы,

может, судьбы решают, а может, о бабе простой.

А она тут как тут. Не русалка она, не хвостата,

шелкопрядный песок ворошит легковесной ногой.

Апельсиновым соком умылась, чуть-чуть полновата,

долго-долго косу заплетала в кулечек тугой.

И поют Лукоморы, поют заунывно и горько,

будто сами не верят, что вечно им жить на земле,

и сюда прилетать на советы и просто попойки

на косматой метле и верхом на костлявом орле.

(Застольная Лукоморная)

Глава первая

За клюквой

Лето, казавшееся поначалу бесконечно долгим, стремительно заканчивалось, а я так и просидел в душной и загазованной Москве.

Мои студенческие каникулы сложились со всех сторон неудачно. Даже подработать немного денег в помощь родителям и в поддержку скромного семейного бюджета, и то толком не удалось. Случайные мелкие заработки не в счёт, они ушли на карманные расходы.

Если уж невезуха, то кругом невезуха.

Всё началось с того, что весной мою маму уволили с работы, как ей сказали, по сокращению штатов.

- Ну что же, - вздохнул папа, и философски подытожил. - Раньше мы про капитализм и безработицу только в книжках читали, да на лекциях по политэкономии слышали. Надо в жизни познать на себе и это состояние.

Мой папа это состояние познавал второй год. Оно случилось с нимпосле того, как на собрании акционеров он во всеуслышание заявил, что нужно уволить бездеятельного директора и избрать нового. Папу моего внимательно выслушали, ему даже горячо поаплодировали. И выслушав, конечно же, уволили.

Папу, разумеется. После собрания.

Мама моя, между прочим, этим не очень огорчилась, потому что мой неугомонный папа тут же развесил на всех столбах в округе объявления о том, что берётся чинить бытовую электротехнику. Электронщик по образованию, он был к тому же и классный электрик, одинаково свободно разбиравшийся и в электропроводке, и в запутанных схемах ультрасовременных телевизоров. Наши соотечественники резво осваивающие продукции "Сименса", "Боша" и других, не утруждали себя прочтением длинных инструкций, а осваивали зарубежную электртехнику привычным всем россиянам методом тыка, так что без работы мой папа не сидел.

Мама немного порадовалась, и сказала, что нет худа без добра, благодаря увольнению папы с работы и его переквалификации, за последнее время мы стали впервые получать какие-то деньги регулярно, без задержки на несколько месяцев.

Но папиных заработков всё равно не хватало.

Я только в следующем году оканчивал институт физкультуры и во время учёбы оказать действенную помощь семье не мог. Было много занятий, тренировок, соревнований, свободного времени практически не оставалось.

Летом я попробовал подработать, устроился по знакомству на фирму, торговавшую компьютерами, на свою голову договорился, что причитающиеся мне деньги выплатят в конце работы за весь срок сразу.

Все шло как нельзя лучше, но тут грянул кризис, фирма едва не накрылась, всех лишних тут же сократили, в том числе и меня. Заплатили всё до копеечки, но те деньги, которые вчера ещё были приличными деньгами, обесценились настолько, что лучше и не говорить об этом.

Устраиваться куда-то ещё не имело смысла, времени не оставалось. Был уже конец августа. Правда, начало занятий в институте задерживалось до двадцатых чисел сентября. Лето кончалось, а я ничего не заработал. Было стыдно за то, что такой здоровый бугай сидит на шее у родителей и даже в каникулы хотя бы немного заработать не может.

Пробегав день в бесплодных поисках подработки, я вернулся домой поздно вечером, нехотя поужинал, кисло улыбнулся на попытки мамы и папы подбодрить меня и отправился с глаз долой в свою комнату, сославшись на то, что хочу просмотреть учебники.

Естественно, учебники я оставил в покое. Я и во время учебы старался их лишний раз не беспокоить, не хватало еще в каникулы заниматься. Настроение было паршивое, я даже на вечернюю пробежку из дома не вышел, что случалось со мной крайне редко. Я пил чай и бездумно перелистывал какой-то детектив, совершенно не понимая, кто кого, по каким причинам и поводам там убивает и кто за кем и с какой целью бегает...

Телефон зазвонил на тринадцатой странице, я машинально отметил это, грустно улыбнулся упорно преследующему меня повсюду, даже в мелочах, невезению и взял трубку.

Звонил школьный товарищ, Сережка Булкин, с которым мы не виделись почти год. Как всегда, захлебываясь словами, постоянно сам себя перебивая, между подробным жизнеописанием собственной персоны, политических новостей и дворовых сплетен, он сообщил, что есть халтура, на которой можно неплохо подзаработать. Ему поручили собрать бригаду, а он слышал, что я ищу работу.

Я с грустью сообщил, что, к великому сожалению, свободен только до двадцатых чисел сентября, так что вряд ли его это устроит.

Сережка сообщил много интересного из жизни абсолютно незнакомых мне людей, подробно проанализировал возможные последствия клонирования в судьбах человечества и в масштабах вселенной и всей космической цивилизации. Потом сказал, что категорически не понимает ажиотажа вокруг этой самой, не сходящей с экранов телевизора, пончикообразной Моники Левински, которая совершенно не в его вкусе, лучше бы кино показали с Мерилин Монро.

После он скорбно посетовал на беспощадную девальвацию, которая осложняет модернизацию его компьютера, пожаловался на соседскую собачку Жульку, порвавшую ему совершенно новые штаны, он пенял на душное и пыльное московское лето, потом ещё много на что. И только когда поток жалоб иссяк, заявил, что приглашает меня за клюквой, под Великие Луки.

Дело это сезонное, по времени короткое: сбор ягоды разрешён строго с первого сентября, а числу к пятнадцатому, двадцатому, настанут холода, и добывать клюкву в промышленных масштабах из заиндевелой травы на болотных кочках станет невозможно.

Я выразил сомнение, что мы на этом сильно разбогатеем, тем более, не зная ни мест, ни особенностей сбора ягоды. Больше на дорогу денег потратим.

Серёжка в сердцах обозвал меня невеждой и профаном, Фомой-неверующим, человеком, у которого напрочь отсутствует авантюрная жилка, а вместо этого присутствует непристойно голый практицизм и нудизм. Нудизм не в том смысле, чтобы ходить голым, а в том смысле, что я скучный и нудный. Если знать места, запросто наберём по несколько мешков на нос, а каждый мешок клюквы приличные деньги.

Я спросил его, кто же нам будет платить эти самые приличные деньги, и откуда мы узнаем те самые места, где собирают клюкву мешками.

Сережка тут же доложил, что места знает тот, кто нас посылает, его закадычный друг, который теперь занимается коммерцией, изготавливает клюкву в сахаре. Он же даёт деньги на продукты, оплачивает дорогу, к пятнадцатому сентября присылает в условленное место машину, чтобы собранное на себе не тащить.

- Когда выезжаем? - спросил я, не став долго раздумывать.

- Вот это слова не мальчика, но мужа! - обрадовался Сережка. Выезжаем завтра, поздно вечером, билеты на поезд я уже купил. Завтра встречаемся на вокзале, возле поезда. Вагон тринадцатый, поезд номер тринадцать...

- Ты что - издеваешься?! - воскликнул я, застонав, как от зубной боли, скосив глаза на детектив, раскрытый на злополучной тринадцатой странице.

- Извини, брат, я не нарочно, - усмехнулся Серёжка. - Так фишка выпала. Кстати, лично для меня, число тринадцать - счастливое, и я против него ничего не имею. Мне по тринадцатым числам в школе всегда только четвёрки ставили, никак не меньше.

- Теперь я точно знаю, почему у тебя были сплошные трояки, - не упустил я своего шанса подколоть приятеля, но он пропустил это мимо ушей...

На вокзал я приехал впритык к отправлению поезда. Серёжка, под сдержанные смешки остальных, едущих с нами ребят, усадил меня на тринадцатое место.

Если приплюсовать к этому то, что поезд отправлялся от тринадцатого пути, смело можно было сказать, что вот так вот, случайно и запросто, таких совпадений в жизни не бывает.

Шестое чувство подсказывало, что лучше не ввязываться в эту авантюру. Но я с грустью вспомнил, что это мой последний шанс хоть что-то заработать в помощь семье, прежде чем начнутся занятия.

Вздохнув, я послал шестое чувство куда подальше, естественно, молча.

А вот Серёжку за выделенное мне тринадцатое место, я послал вслух, подозревая, что всё это не случайные совпадения, а его дурацкие шуточки. Время было позднее, мы улеглись по полкам и сразу же уснули, по крайней мере, я...

От Великих Лук мы ехали, а вернее, тряслись по ухабам, около двух часов на автобусе до какого-то посёлка.

Потом долго ждали, сидя на рюкзаках и поклёвывая носами, ещё один автобус, который сначала дико опоздал, а после долго и медленно полз по глухим просёлкам и по тому, что у нас в России называют дорогами. Этот автобус полз ещё часа полтора, громыхая, скрежеща, жалобно взвывая на подъемах от натуги, но всё же, как это ни странно, дополз.

Мы приехали. Дорога уткнулась в полотно узкоколейки и закончилась. На другой стороне узкоколейки стеной стоял лес.

Я вскинул на плечи рюкзак и шагнул через рельсы.

- Ты куда это собрался? - окликнул меня Серёга.

- Как это так - куда? В лес. Не в деревне же мы будем клюкву собирать, - удивился я его вопросу.

- Чудак человек! - рассмеялся Серёжка. - Смотрите все, кто не видел, - он в лес за клюквой собрался!

- А что здесь смешного? - обиделся я. - Я что, за клюквой должен был на Красную площадь отправиться?

- Клюкву на болоте собирают, чудак! - пояснил причину своего веселья Серёжка. - Так что нам болото нужно, а не лес. К тому же, если бы и было болото рядом с деревней, местные сами всё выбрали бы, клюква хороших денег стоит. Вот поэтому, чтобы не ссориться с аборигенами из-за каждой ягодки, мы поедем по узкоколейке подальше. Сегодня уже поздно, а завтра поедет состав ремонтной бригады, они и нас с собой возьмут.

- А ты уверен, что подальше будет это самое, нужное нам болото и там будет клюква? - подозрительно спросил я.

- Насчёт болота я абсолютно уверен, - усмехнулся Серёжка. - Болота здесь тянутся на десятки километров. Сплошные болота вокруг. А на место, где есть клюква, нас проводник проводит. Сегодня уже поздно, а завтра поедет состав ремонтной бригады, и нас с собой возьмут. Выезжаем рано утром, переночевать придётся в двух вагончиках, вон они стоят, надо быстренько ужин сварганить и спать попадать, чтобы не проспать мотовоз поутру, он рано отправляется.

Глава вторая

Байки о Дворце

Мы не проспали, потому что в стенках вагончиков, где мы устроились на ночлег, было больше щелей, чем досок, и мы на себе в полной мере почувствовали, что лето кончается, надвигается осень и вместе с ней холода.

Так что спали мы скверно, проснулись рано, вылезли из вагончика, когда ещё толком и не рассвело, и к нашему удивлению увидели, что возле узкоколейки, в том месте, где в неё упиралась дорога, уже собрались люди в телогрейках, в резиновых сапогах.

К нам спешил мужичонка в распахнутой телогрейке, под которой мелькала тельняшка, вероятно в целях маскировки, не стиравшаяся так давно, что белые и синие полосы на ней грозили исчезнуть совсем под слоем грязи.

Мужичок подбежал к нам, вытер старательно остренький нос лоснящимся от частого употребления рукавом телогрейки, пошмыгал, обежав нас быстрым взглядом хитрых маленьких глазок, глубоко вздохнул, поморщился, пощёлкал в воздухе пальцами, что-то вспоминая, пошевелил от умственного напряжения ушами и сказал речь:

- Ну, так чего? Пошли, что ли?

Не дожидаясь ответа, развернулся к нам спиной, словно обиделся за что-то, и пошаркал в сторону людей, стоявших возле дороги. Мы подхватили вещички и поспешили за ним.

Местные, терпеливо ждавшие мотовоз, не проявили к нам ни малейшего интереса, даже не покосились в нашу сторону, словно приезжие им не в диковинку, и ездим мы вместе с ними каждый день.

Мы же, в отличие от них, с интересом, который пытались скрыть, что нам плохо удавалось, рассматривали экзотичных для нас местных.

Одеты все они были почти что одинаково. Возраст у всех был степенный, моложе лет сорока на вид не было никого, несколько почтенных старичков и две старушки с корзинками. У одной в руках чайник с помятым боком, очень большой. Старушка с интервалом в несколько минут аккуратно прикладывалась к носику и делала пару быстрых мелких птичьих глотков, поджимала тонкие губы, облизывалась и нетерпеливо посматривала в сторону узкоколейки.

Где-то на двенадцатом глотке за поворотом кашлянул простуженный гудок, и тяжело дыша, словно задыхаясь, выполз маленький трудяга мотовоз, отчаянно отплёвываясь в серое небо чёрным мазутом, вздыхая и охая. За собой он тащил вагончик и открытую платформу с высокими бортами. Из крыши вагончика торчала чёрная от копоти жестяная труба, загнутая буквой "Г", из которой вился тёплый синий дымок.

Увидев это допотопное транспортное сооружение, Серёга присвистнул, и сказал молчаливому проводнику:

- Ты бы, Михалыч, сказал сразу, какую карету подашь, мы бы пешком пошли, давно на месте были бы. Я эту колымагу шагом обгоню.

Михалыч удивлённо и пристально посмотрел на Серёгу, оценивающим взглядом окинул с ног до головы его далеко не атлетического склада фигуру, повторил привычную процедуру с собственным носом и ответил:

- Не, Серёга, пешком ты мотовоз не обгонишь. Да и не сдюжаешь, далековато идти. Я знаю. Я пробовал.

- Ну и как? - не удержался Серёжка. - Дошёл?

- Дошёл, конечно, - грустно подтвердил Михалыч. - Куда же я денусь?

Повздыхал, подумал и добавил.

- Только на мотовозе лучше.

- Ну, если ты говоришь, что на мотовозе лучше, тогда давай садиться, - согласился с его доводами Серёжка.

В вагончике топилась печка-буржуйка, вокруг неё, на правах хозяев, сидели ремонтники, забивали "козла" в домино, пересмеивались.

Мы протиснулись в тепло прокуренного и согретого огоньком печки "буржуйки" вагончика. Я обернулся и увидел, что на открытой платформе осталась старушка с чайником, которая уселась на свёрнутые в кольца толстые канаты, привалившись боком к высокому бортику, повернувшись спиной к вагону.

Наш маленький состав мотало из стороны в сторону, как корабль в жестокую качку, бабуся ухватилась посиневшей маленькой ручкой за скобу в бортике, спину ей яростно и беспощадно когтил холодный встречный ветер, пытаясь сорвать с её головы платок.

Она же сидела, маленькая, сгорбленная и часто прикладывалась к чайнику.

Я сделал шаг из вагончика, направляясь к бабусе.

- Ты куда собрался? - остановил меня Михалыч.

- Пойду, приглашу бабушку в вагон, ей же там холодно.

- Не ходи, - вздохнул проводник. - Зря. Не пойдет она в вагонку. Она всегда так ездит. И совсем она никакая тебе не старуха, у неё сын немного моложе тебя был, позапрошлый год загинул на болоте. Пошёл по ягоду и загинул. У нас это случается. Болото. Оно, бывает, возьмёт, и не возвертает...

- Как же это так - загинул? - заинтересованно обернулся один из парней, ехавших с нами за клюквой.

- Как, как, абнакновенно, - вздохнул горестно Михалыч. - Я же говорю - Болото. Это вещь серьёзная.

- И часто так на вашем болоте бывает? - встревожено спросил Серёжка.

- Не часто, но случается, - честно признался Михалыч. - Особливо с теми, кто поперва на него попадает. Болото, оно терпеливое и хитрое. С ним всегда ухо востро держать нужно. Оно ведь как - оно притаится и ждёт, когда ты подумаешь, что уже всё про него знаешь, всё ведаешь, вот тут оно тебя ррраз! и поймало...

- А что же не искали сына её? - спросил я.

- Как не искать? - не очень уверенно ответил Михалыч. - Искали. Да разве отыщешь? И людей столько нет, чтобы всё болото обшарить.

- А что - большое болото? - поинтересовался Сережка.

- Болото? Ого-го!

- А где же оно? - удивился я, вертя головой.

- Да аккурат вокруг нас, - отозвался Михалыч. - Тут кругом болото. На сотни километров тянется, до Новогорода, до Питера, говорят, даже до Волхова. Павловский угольник. Гиблые места. Пропащие. Тут раньше царь Павел, который с большой чудинкой был, говорят, себе охотничий дворец посреди болот построил. Народу загубил почем зря, но построил. И говорят, что когда его в Питере убили, он в этот самый Дворец переселился. Ну, не сам он, а вроде как душа его.

- И что, Дворец этот до сих пор так и стоит? - спросил я с интересом.

- Говорят, стоит, - не очень уверенно отозвался Михалыч. - Только его мало кто видел. Я не видел. Проклятое место, заговоренное. Кто его находит, Дворец этот, тот почти никогда обратно не возвращается.

- Так, может, и нет там никакого Дворца? Может, выдумки всё это? усомнился прирождённый скептик Серёжка.

- Как это нет?! - возмутился Михалыч. - Все говорят - есть, а ты нет. Есть Дворец этот. Точно есть.

- Как же ты так точно знаешь, что есть, если его в глаза никто не видел, Дворец этот самый? - съехидничал Серёжка.

- Почему же это никто не видел? - отложив костяшки домино, вступил вдруг в разговор один из сидевших у печурки мужиков в телогрейке. - Видели. Ещё как видели Дворец этот самый. Были и такие, кто возвращался. Его много кто отыскать пытался, многие в него попасть хотели. В нём, говорят, сокровища несметные спрятаны. Правда, почти все, кто уходил его искать, с концами пропадали, но были те, кто вертался. Мало таких, но были. Только они все возвращались совсем не такими, какими уходили.

- А ты сам-то видел таких? - подсел к нему любопытный Серёжка.

- Я-то? - усмехнулся мужик, словно оскалился. - Я-то видел таких.

И больше ничего не сказал, отвернулся обратно, продемонстрировав нам широкую спину, и с сердцем треснул костяшкой домино по хлипкому самодельному столику. Да так, что огонь в печке "буржуйке" подпрыгнул и заплясал.

Неугомонный и безудержно любопытный Серёжка полез к мужику с расспросами, но Михалыч оттащил его за рукав.

- Не лезь к нему, слышь? - сделав круглые глаза, зашептал он Серёжке в ухо, оглядываясь на мужика. - Это Сенька Брызгалов. Говорят, ещё его дед Дворец находил, а когда вернулся, говорят, головой повредился. Никого не узнавал, ни с кем не разговаривал. И отец Сенькин тоже во Дворец ходил, ему тогда лет двадцать пять было, а вернулся - старее самого старого старика. И сам Сенька тоже во Дворец ходил, тоже молодым ещё, я сам помню, мы же с ним погодки. Двадцать лет ему стукнуло, так сразу и пошёл он во Дворец этот самый. Меня с собой звал, да только я забоялся.

Михалыч достал сигарету и закурил. Руки у него подрагивали.

- Ну и что, сходил он во Дворец? - тормошил его нетерпеливый и заинтригованный Серёжка.

Михалыч поднял голову, вокруг него собралась вся наша клюквенная экспедиция. Он обвёл нас взглядом, усмехнулся и медленно покивал.

- Сходил. Вернулся, - как есть седой, словно его мукой обсыпали. Месяц из дома не выходил, никого не узнавал, ни с кем не разговаривал.

- А что он про сам Дворец-то говорил? - наперебой засыпали мы его вопросами. - Что-нибудь рассказывал про то, как туда сходил, что там видал? Нашёл он там что-то? Что это вообще за Дворец такой?

- Ничего он никому не рассказывал. И лучше не спрашивать. Злится, и сразу же с кулаками бросается. А мужик он здоровый, ему под кулак сгоряча лучше не попадаться, - зябко поёжился Михалыч.

- Так почём ты тогда знаешь, что он во Дворце был? - разочарованно протянул Серёжка. - Мало ли чего на болоте испугаться можно? Может, волки забрели, да мало ли что тут в такой глухомани водится?

- Тут в округе сплошь болота, а на них мало что водится, - неожиданно разозлился наш проводник. - И не такой Сенька человек, чтобы волков пужаться. Он, если желаете знать, на медведя в одиночку запросто хаживал. Во Дворце он был, я точно знаю, сам видел, как он пришёл оттуда. Я его первый у околицы встренул.

- Ну и что, он тебе сказал хоть что-то? - не отставал Сережка.

- Ничего он не сказал. Я сам всё видел.

- И что же ты видел? Что он тебе предъявил? Справку, что он побывал во Дворце? - съехидничал Сережка.

- Я медаль видел, - буркнул наш проводник.

- Какую медаль?! - подпрыгнул Серёжка.

- У него на шее медаль на атласной ленте висела, - оглядываясь на Сеньку, перешёл на шёпот Михалыч. - Такая большая шестиугольная медаль, с камушками блестящими, с крестиком посерединке.

- И что же это за медаль? - всерьёз заинтересовался Серёжка.

- Что это за медаль, я не знаю, - развёл руками проводник, - он с ней долго по деревне ходил, все эту самую медаль видели. А как-то увидел её приезжий один. Прицепился, как клещ, продай, да продай, Сенька ни в какую. Мужик уехал, а следом приехали из Новгорода, из музея, стали Сеньку искать, хотели медаль у него эту купить. Сказали, что она старинная, судя по описанию, орден Андрея Первозванного с бриллиантами, деньги ему заплатить хотели. Мы тут таких денег и не видывали. Но Сенька на все уговоры сказал, что потерял он медальку эту.

И ещё заикнулся, что награда это, но тут же и прикусил язык. Про награду больше ни слова, а про то, что потерял, соврал, наверное, побоялся, что отберут. Но больше не видели у него медальку после этого случая...

- А почему ты думаешь, что он медаль эту во Дворце нашёл? засомневался и я. - Может быть, он её ещё где нашел.

- Где?! - даже сигаретку выронил Михалыч. - На болоте?! Ты вот сам что найди на болоте, да мне покажи.

- Ну ладно, - прервал наш разговор Серёжка. - А как же вы сами на болото без боязни ходите, если там Дворец заколдованный?

- Дворец, может, и не заколдованный, - неуверенно пожал плечами Михалыч, - но место там проклятое. Дворец этот, как говорят, стоит где-то посреди Угольника. Это знаешь, сколько добираться туда? Десятки, а может и сотни километров пройти нужно. Вот походишь по болотам, узнаешь, что такое километры болотные. Так что мы, почитай, по краю ходим, там опаски нет, главное к болоту с уважением относиться. А Дворец этот, говорят, и увидеть не каждый может. Экспедиция специально приезжала Дворец этот самый искать. Старинные карты у них были, планы какие-то, но так и не нашли Дворец. Всё лето по болоту лазили, даже вертолёт прилетал. Не сыскали. Не каждому он показывается, вот как получается.

- А кто ещё Дворец тот видел? - поинтересовался я.

- Кто его видел, тот молчит, - огрызнулся Михалыч. - А вот слышать этот Дворец каждый слышал, кто на болоте побывал.

- Как это можно Дворец услышать? - не поверил Серёжка. - Он что, говорящий?

- Можно, - уверенно отозвался Михалыч. - По болоту звук на многие километры гуляет. Вот и слышали Дворец на болоте.

- А что слышали-то?!

- Ну, это, - старательно поморщил лоб, вспоминая, Михалыч. - Звуки всяческие слышно: собачка лает, скрипка играет что-то тягучее...

- Да брось ты заливать! На болоте - скрипка? И при чём тогда здесь царь Павел?! - усомнился я.

- Это, говорят, не Павел, Это, говорят, царь Пётр Третий на скрипке играет, - уточнил наш проводник.

- А Пётр Третий там откуда взялся? Ты же говорил, что это Дворец Павла, - не поверил Серёжка.

- Ну да, - согласился Михалыч. - Дворец Павла, да только там, по слухам, души всех царей Русских, убитых, обитель нашли. Вот и Пётр Третий там оказался.

- Между прочим, когда Петра Третьего сначала в Ропшу ссылали, под Питер, - вмешался в разговор один из нашей компании, парень в очках, - он просил, чтобы ему позволили с собой взять собачку, как он его называл, "любимого мопсиньку" и скрыпицу, он любил на ней играть, хотя и получалось у него, как говорят очевидцы, весьма паршиво.

Я понял, что разговор наш постепенно переходит в бред, посмотрел на убегающие стволы деревьев по сторонам узкоколейки и спросил:

- А болото где - в лесу?

- Чудила, - рассмеялся Михалыч. - Болото - вокруг. Оно повсюду. Это всё вовсе не лес, это полоска деревьев возле дороги, а сразу за деревцами кругом болото...

Вскоре местные стали слезать по паре и группами с мотовоза, исчезая за деревьями, разбирая перед этим воткнутые в землю высокие палки перед едва заметной тропинкой. Как пояснил Михалыч, эти палки назывались слеги, которыми ощупывают перед собой дорогу на болоте. А когда выходят обратно, оставляют слеги возле узкоколейки, для других, чтобы не выламывать новые.

Местные вскоре высадились все, кроме старушки, так и сидевшей на платформе, отпивая мелкими глотками из чайника.

- Ты уверен, что она не замёрзнет? - обеспокоено спросил я у Михалыча, поглядывая на порывы ветра, которые, казалось, вот-вот подхватят и унесут с платформы это маленькое существо вместе с большим помятым чайником.

- Не замёрзнет, - уверенно отозвался проводник. - Она, думаешь, чего глотает? У ей там бражка в чайнике, она себя изнутри подогревает.

Он помолчал, а потом добавил, опять почему-то понизив голос.

- Странная она тётка. На болото уходит с одним чайником, с собой ничего из еды нет, даже ломоточка хлебца. Иной раз на болоте по три дня пропадает, а выходит, ничего, сама по себе жива-здорова, и чайник у неё опять полный, даже из носика плещется, словно она его где наполняет.

- Что же она на болоте делает? - удивился Серёжка.

- Как это - чего делает?! - пожал плечами Михалыч. - Ищет.

- Дворец, что ли? - поспешил я с вопросом.

- Ты что, совсем глупый дурак?! Нужен ей Дворец этот, - Михалыч оглянулся и почему-то опять перешёл на шепот. - Сына она своего ищет...

Мы пристыжено притихли, отстали с вопросами.

Часа через два пути выгрузилась бригада ремонтников. Серёжка передал машинистам через посредничество Михалыча жидкую валюту: две бутылки водки, и мы проехали ещё с полчаса и высадились. С мотовоза свесился чумазый машинист, и прокричал Михалычу:

- Мы Макаровну отвезем до дальней гари, и за тобой вернёмся. Подождём тебя тут, пока ты ребят проводишь. Лады?!

Михалыч махнул рукой в знак согласия, мотовоз поехал, а на платформе, нелепо размахивая руками, вертя раздутым колоколом длинным подолом, распевала, неслышное на ветру, танцевала какой-то дикий танец, в котором было нечто первобытное, Макаровна, не выпуская из рук чайник.

- Ну, пошли, что ли? Время идёт, а мне ещё к мотовозу вернуться нужно будет, - поторопил Михалыч.

Мы, следуя его примеру, разобрали слеги и пошли.

Идти пришлось далеко, сразу же за рядком деревьев, которые с дороги казались лесом, начиналось бескрайнее болото, тонувшее в клубящемся густом тумане.

Болото оказалось совсем не похожим на то, что я по неведению привык считать болотом. Это был огромный травяной ковёр, который ходуном ходил под ногами. Временами в нём чернели промоины воды - окна, как их называл Михалыч, которые мы старательно обходили. Так же старательно по его совету мы обходили и ядовито яркую зелень, именно под ней таилась грозная трясина.

Идти было трудно, временами ноги увязали по колено, и каждый шаг давался с невероятным трудом, особенно с грузом на плечах. Вот когда я вспомнил слова Михалыча о болотных километрах.

Шли мы довольно долго, раза три останавливались на перекуры, устали зверски, но Михалыч безжалостно подгонял нас, он спешил, его ждал мотовоз.

Мы прошли почти по пояс в воде и по колено в грязи к небольшому островку посреди бескрайнего простора болота. На островке росли высоченные сосны, которые угрожающе раскачивались под ветром. Поперёк еле видимой тропинки лежали крест на крест поваленные прямые стволы осин.

- Это что, буря здесь была? - спросил Серёжка.

- Да нет, обычный ветер, - равнодушно пояснил Михалыч.

Он заметил наши недоуменные взгляды и пояснил:

- Здесь, на болоте, дереву корнями глубоко не зацепиться, так что пока оно ростом низкое, держится, а как вымахало пошибче в рост, так его ветром посильнее качнёт, и прямо с корнем выворачивает. Гляди-ка...

Он подошел к высокой сосне и руками, без видимых усилий, раскачал ее легко, как хилый саженец.

- Видали? - подмигнул он.

И тут же перешёл на деловитый тон, заторопился.

- Значит так: по одному старайтесь не ходить, держитесь хотя бы парами, обязательно чтобы у каждого была веревка. Если из трясины вытаскивать кого придется, то к нему бизко подходить ни в коем случае нельзя, бросайте верёвку издали, иначе обоих утащит. Ну и смотрите по сторонам. Вы пока походите, места наметьте, ягоду-то уже видно, чтобы потом время не терять. Если что - каждое утро и вечер проходит мотовоз. Он когда останавливается, гудит. Так что можно в сориентироваться по гудку, если вдруг кто потеряется. Но лучше не теряться. Я дней через несколько набегу, гляну как вы тут...

За его спиной раздались приглушённые, нетерпеливые гудки.

- Во, слышали?! - поднял он палец. - Это меня зовут, ну, я побежал.

Он деловито сунул Серёжке ладошку дощечкой, помахал остальным и быстро ушёл, чавкая сапогами по болоту.

А мы стали устраиваться на ночлег.

Мы сидели в ночи, и буквально кожей ощущали свою малость на этом крошечном островке посреди бескрайнего болота, окружённые высокими соснами, которые росли, судорожно цепляясь корнями за предательскую почву.

А вокруг островка гуляет под ногами такая же ненадёжная поверхность болота, как живое существо, готовое в любой момент подсунуть тебе под ноги вместо травяного покрытия предательскую зелень трясины, мгновенно расступиться под ногами и проглотить, не дав даже охнуть напоследок.

Мы старались говорить громко, много шутили и смеялись, но всем было не по себе. Пошли спать в палатки, надеясь, что утром станет светло, и все наши ночные страхи сами собой пропадут...

Глава третья

Павловский угольник

Ночью над нами ударила гроза.

Гроза грохнула так сильно и неожиданно, что мы из спальных мешков повыскакивали, казалось, что взбесившие черти лупят большой колотушкой в жестяной таз прямо над ухом. Мы буквально оглохли. Надо признаться, что даже я, привыкший к походной жизни, такой мощной грозы не помнил. Легко можно было представить, что же чувствовали остальные ребята, возможно, впервые столкнувшиеся с разбушевавшейся стихией в лесу.

Мы сидели в палатках, тесно прижимаясь друг к другу и, затаив дыхание, прислушивались к тому, что происходит снаружи. Над нами скрипели ветки, трещали от ветра деревья, и вдруг, вслед за очередным ударом грома раздался треск ломающегося дерева, длинный скрежет и шум падения. И тут же мы услышали крики о помощи.

Не сговариваясь, мы полезли из палатки, и в ярких вспышках молний увидели, что огромная сосна упала и накрыла собой две другие палатки, в которых спали наши друзья.

Мы бросились освобождать их, ствол поднять не удавалось, он оказался слишком тяжёлым, пришлось резать одну из палаток, и оттуда вылезли насмерть перепуганные, но все целые и невредимые ребята.

Находившимся во второй палатке повезло значительно меньше: одному из ребят веткой сильно поранило плечо, а у другого оказалась сломанной нога.

Пришлось срочно оказывать помощь пострадавшим: перевязывать, накладывать шины, вздрагивать при каждом порыве ветра и ударе грома, поминутно глядя на верхушки угрожающе раскачивающихся деревьев, грозивших упасть и накрыть нас, пронзить острыми сучьями.

Так и просидели мы до утра, укрывшись с головой брезентом, возле костра, который с трудом развели. Обжигаясь, пили горячий чай, мокли и мёрзли, но возвращаться в палатки никто не захотел. Честно говоря, я бы всё же рискнул и вернулся, очень хотелось спать, но из чувства солидарности остался у костра вместе со всеми.

Я их понимал и не осуждал. Страшно лежать в темноте палатки и ждать, когда на тебя сверху что-то обрушится, а тонкий брезент пропорют острые ветки могучей сосны, которые могут запросто проткнуть тебя насквозь и пригвоздить к земле.

Мы сидели и слушали завывания ветра, и сквозь него, казалось, было слышно отдаленное собачье тявканье и вой отчаянно фальшивящей скрипки, по струнам которой кто-то истерически водил смычком, извлекая душераздирающие звуки.

Я вспомнил о том, что бывалые люди говорили, что если слишком внимательно вслушиваться в лес, услышишь то, что захочешь услышать...

Гроза затихла под самое утро, так же внезапно, как и началась.

После краткого совещания почти вся наша команда собралась возвращаться в Москву, вполне резонно заявив, что такие заработки они в гробу видали, собрали рюкзаки, угрюмо отмахиваясь от не очень настойчивых уговоров Серёжки.

В конце концов, поняв тщетность и бесполезность уговоров, он распорядился, чтобы покидающие лагерь ребята забрали с собой всё лишнее, чтобы остающимся потом кроме клюквы не тащить на себе ещё и гору лишней поклажи.

Уходившие забрали с собой две палатки, часть вещей и продуктов, потому что оставалось нас из всей компании всего четверо. Я, Серёжка и еще двое ребят.

Соорудили носилки для парня со сломанной ногой, быстро попрощались, ребята спешили засветло дойти к мотовозу, чтобы не остаться в лесу ещё на одну ночёвку. Да и раненых нужно было срочно доставить в больницу.

Ребята ушли, а мы остались, но на душе не было покоя и той веселой беззаботности, с которой мы ехали сюда.

Мы на деле поняли, что с болотом не шутят.

Заметив, что ребята совсем скуксились, я встряхнулся, взялся за костёр, велев ребятам тащить дрова, обрубив ветки с упавшей сосны. Серёжку отправил за водой, а сам принялся колдовать над завтраком. Как только для всех нашлось дело, сразу стало немного веселее, а уж когда мы основательно позавтракали макаронами с тушенкой и от души напились горячего чая, жизнь опять милостиво вернула нам свои краски.

Ребята разомлели от тепла и горячей пищи, и я отправил их спать, оставшись вымыть посуду, мне спать почему-то расхотелось.

Не сомкнувшие ночью глаз мои компаньоны не заставили просить себя дважды и с удовольствием отправились отсыпаться за бессонную и тревожную ночь в палатку, сытые и обогревшиеся.

Закончив дела хозяйственные, я посидел возле костра, понял, что спать не хочу, и решил сходить осмотреться, решив быть предельно осторожным и далеко не уходить. Я взял с собой компас, пристегнул на пояс нож в ножнах, фляжку с водой, сунул в карман штормовки краюшку хлеба и пошёл.

Мигом перейдя наш крошечный островок, я вышел на бескрайние просторы болота, упиравшиеся в горизонт. Примерно в километре впереди я увидел ещё один островок, который показался мне побольше и повыше нашего, и я подумал, что, возможно, там будет уютнее.

За этим островком оказался ещё один островок, за ним ещё один...

Когда я смекнул, что этим островкам нет ни конца, ни края, глянул на часы и увидел, что давно пора обедать, наверное, ребята меня спохватились и вовсю ищут. Я решительно развернулся и пошёл обратно.

И практически сразу же понял, что заблудился. Дело в том, что болото оно и есть болото, на нём даже следа не остаётся, тропинок в помине нет, и все островки тоже одинаковые, все похожи друг на друга, как близняшки, так что я безнадёжно заплутал.

Но отчаиваться было рано, в кармане у меня был верный друг компас.

И вот тут-то меня ждал самый большой сюрприз, какого я уж где-где, а на болоте никак не ожидал. Стрелка компаса крутилась, как сумасшедшая, я такого никогда не видел. Я слышал про магнитные аномалии, про залежи магнитных руд, про металлы, неразорвавшиеся бомбы в земле, которые заставляют стрелку компаса плясать, но не так же!

И какие такие на этом болоте магнитные аномалии и залежи руд, а тем более, неразорвавшиеся бомбы?!

Я потряс компас, но стрелка вращалась всё так же. Можно было попробовать сориентироваться по солнцу, но это серое небо в густой пелене клубящегося густого тумана вряд ли знало, что это такое, солнце, ни один лучик которого не пробивался сквозь эту густую серую пелену, нависшую над болотом.

Я шёл, подбадривая себя тем, что далеко от стоянки я уйти не должен был, и решил, что попозже, если не удастся отыскать наш островок, просто покричу. Как говорил Михалыч, звук по болоту на многие километры гуляет, почти как по реке, должны будут ребята меня услышать.

В глубине души я был уверен, что кричать мне не придётся...

Пришлось.

Я стал кричать, понимая, что скоро меня настигнет темнота, и дальше бродить по болоту будет опасно.

Я кричал, но крик мой, вопреки словам Михалыча, увязал в сгущающемся тумане, как муха в сметане, так что пора было, пока окончательно не стемнело, устраиваться на ночлег, а завтра с утра спокойно продолжить поиски ребят.

Завертев головой я увидел блеснувший вдалеке огонёк. Он мелькнул и пропал. Сначала я подумал, что мне это только показалось, но дунул ветер, раздвинул плотные стены тумана, и я увидел колеблющийся язычок костра на островке справа от меня.

Заметив направление, я бодро пошагал в сгустившемся опять тумане, предвкушая скорую встречу с наверняка переволновавшимися за меня ребятами. Я отчаянно ругал себя за то, что не предупредил их, но не забывал посматривать под ноги, окончательно уверовав в коварство болота.

Шел я долго, даже засомневался, туда ли иду, но передо мной выросли деревья, давая мне ясный ответ на этот вопрос. Правда, огонька костра видно не было, но зато возле тропинки между деревьев оказался покосившийся столб, который я поначалу не заметил. На нём была косо прибита почерневшая от дождей и времени доска, на которой с трудом можно было прочитать:

"Павловскiй Угольнiкъ"

Я принял это за чью-то шутку, решив, что кто-то из озорников, охотников за клюквой, оставил такую своеобразную памятку о своём пребывании здесь.

Усмехнувшись, я позвал ребят, но они не отозвались, вероятно, искали меня.

Тропинка вела вверх, становилась всё суше, потом опять нырнула вниз и скрылась в зарослях камыша. К этому времени я уже не сомневался, что попал не на наш островок. Этот был намного больше.

Раздвинув камыш, я сделал несколько шагов в высоких зарослях и уткнулся носом в низкую избушку, вросшую в землю по самую ветхую крышу, покрытую почерневшим от времени камышом.

К моему удивлению, над трубой этой казавшейся заброшенной избушки качался весёлый дымок, пахнуло теплом и домом.

На душе у меня тоже повеселело, я сразу же ощутил голод и усталость. Поискал вход, обнаружил идущие вниз, к дверям, земляные ступени, а над ступенями, прибитую к дверному косяку, почерневшую от дождей и времени, вывеску на доске:

Трактiръ

"Чай вприсядку"

Мне было не до шуток, я устал, волновался за ребят, к тому же не спал прошлую ночь, и теперь глаза слипались, и очень хотелось есть. Нашарил в кармане штормовки бумажник и решительно толкнул двери.

В лицо мне ударила волна спёртого воздуха, пахнущего чесноком, сивухой, сыростью, и чем-то ещё, чем пахнут плохие пивнушки. Но выбирать на болоте не приходилось, наверное, местный затейник сотворил себе мелкий бизнес, построив здесь кабачок. Наверное, я вышел к деревне возле болота.

Трактир представлял собой большой зал с земляным полом, по углам стояли несколько столиков, посередине один большой стол, справа от входа возвышалась грубо сколоченная стойка, возле которой вместо стульев стояли обычные чурбаки.

Всё это освещалось лучинами, воткнутыми во вбитые в стены поставцы, железки, со специальным раздвоением. Под горящими лучинами стояли тазики с водой, куда падали, отваливаясь от лучин, шипя, прогоревшие угольки. Вот теперь мне стало понятно, как раньше проводили вечера при лучине.

В левом дальнем углу за столиком, сбитым из плохо оструганных толстых досок, сидел здоровенный мужик, огненно рыжий, большерукий, с кудлатой всклоченной бородой и такой же всклоченной шевелюрой, небрежно зачёсанной на правый глаз. Он что-то пил из огромной глиняной кружки, а перед ним стояла пустая глиняная миска, размером с мамину супницу, откуда торчали до блеска обглоданные кости, судя по размерам, слона, или мамонта.

В правом дальнем углу, спиной ко мне, сидела женщина, укутанная в платок. Она сидела, склонившись над столом, ничего не ела и не пила.

Слева от дверей в углу за столиком находились ещё двое, тоже, как и рыжий, плечистые, здоровые мужики.

Они уткнулись друг в друга крутыми лбами и о чём-то тихо беседовали, звучно прихлёбывая из гигантских кружек. Самое странное было не в них, а в том, что стояло у бревёнчатой стенки возле них. Там стояли прислоненные к стене два настоящих больших лука и два деревянных, обтянутых потёртой кожей, колчана со стрелами.

Возле стойки, на чурбачках, сидели ещё три мужичка. Один дремал, опустив голову на руки, лежавшие на стойке. Перед ним стояла маленькая кружечка, перевернутая кверху дном. Возле него сидел маленький мужичонка ростом с мальчика, лысый, с клочками оставшихся волос на шишковатой голове, с реденькой бороденкой.

Он был единственный, кто с любопытством обернулся на скрип двери в мою сторону. Он обернулся, тут же наклонился и поспешно переставил с пола себе на колени корзинку, полную мухоморов. Он прижал корзинку к себе бережно, как ребёнка, подозрительно посматривая на меня с таким видом, словно я пришел сюда на ночь глядя специально для того, чтобы отобрать у него эти мухоморы.

Рядом с ним возвышался ещё один здоровяк, почему-то в шапке. И откуда только они здесь взялись, эти здоровяки? Наверное, их здесь специально выращивают. Столько живых шкафов одновременно я в своей жизни давно не встречал, хотя и учился в институте физкультуры и видел немало спортивных и мощных ребят.

Этот болотный Илья Муромец, урча, пытался зубами и руками разорвать ломоть мяса, а когда ему это не удалось, он ухватил его двумя руками за край и впился зубами в другой, потянув желанный кусок в разные стороны. Жилы на шее у него напряглись, глаза налились кровью, он ужасающе рычал, сопел, но ничего не получалось, мясо не откусывалось.

Он предпринял ещё одну яростную попытку, кусок выскользнул у него из рук и зажатый зубами, хлопнул его по лицу. Мужик зарычал, выплюнул мясо изо рта в миску и стукнул кулаком по стойке так, что все столы, а вместе с ними и посетители, подпрыгнули на земляном полу.

А я так думаю, что на другой стороне земли президент Соединенных Штатов в кресле подскочил, не понимая причин такого странного поведения своего кресла.

- Хозяин! - гаркнул мужик басом, таким грозным, что я на всякий случай попятился к дверям.

Кто его знает, что у него на уме?

- Ну, чего тебе? - раздался густой бас из-под стойки.

- Хозяин! - ревел, словно не слыша ответа, разъяренный поведением непослушного куска мяса, мужик.

- Здеся я, не слышишь, что ли? - недовольно отозвался всё тот же голос.

- А я желаю тебя видеть! - бушевал обиженный мясом.

За стойкой послышался тяжёлый вздох, шорох, что-то придвигали, кто-то куда-то залезал, наконец, над стойкой показалась большая голова с чёрной бородой, из ее зарослей сверкнули два глаза, и борода прогудела:

- Ну, вот он я. Почто шумишь, Обжора? Что тебе не так?

- Во! - мужик сунул в нос невозмутимому хозяину кусок мяса. - Не откусывается, холера его возьми!

- Врёшь! - проревел хозяин, стукнув кулаком по стойке. - Как есть врешь! Нет такого мяса, чтобы его русский мужик загрызть не сумел!

- Слышь, Обжора, он тебя татарином обозвал! - сразу оживившись, радостно сообщил из своего угла рыжий. - Быстренько сооруди драку! Дай ему по бороде!

- А ты, Буян, молчи! - прикрикнул на него хозяин. - Иначе больше не налью. А если и налью, то не больше. И почему это я его татарином назвал? Что ты такое городишь? Не называл я Обжору татарином.

- Ты же сказал, что раз он мясо загрызть не может, значит, он не русский, а раз не русский, значит, татарин.

- Если ты такой умный, пойди вон на улицу, - разозлился на него хозяин. - И вообще, не стану я тебе больше наливать, ты и так дурковатый.

- Да я чего? - стушевался от такой угрозы рыжий Буян. - Я же знал, что всё равно не подерётесь, забоится тебя Обжора. Обжора, он всех боится.

- Это я боюсь?! - встал с чурбана Обжора. - Это кого это я боюсь?!

- Как это так кого? - фыркнул в кружку Буян. - Известно кого: Черномора этого самого, который тебя незагрызаемым мясом кормит, и который меня поить не хочет!

- Я?! - ревел Обжора. - Боюсь?! Вот этого?!

Он перегнулся через стойку, и выудил оттуда Черномора, который был действительно удивительно похож на Пушкинский персонаж.

Карлик с огромной чёрной бородой, правда, всего лишь до пояса, но всё же. Совершенно лысый, как бильярдный шар, но широкоплечий, с невероятно могучим торсом и на очень коротеньких ножках. Черномор висел над полом в вытянутой руке у Обжоры, но нисколько не был испуган. Он с высоты крикнул грозно:

- А ну, поставь сейчас же! Или как дам! Или не дам ничего.

Странное дело, но Обжора послушно поставил его на стойку. Черномор наклонился над его миской и взял в руку злополучный кусок мяса.

- Этот, что ли, кусок не откусывается?

- Этот, - угрюмо кивнул Обжора.

- Эх ты, а еще Обжорой зовёшься! - презрительно скривился Черномор. Такой мягкий кусок укусить не можешь!

- Ты сам вот смоги! - разозлился Обжора.

- Запросто!

- Ну так давай, кусай!

- Ты за это мясо денежку платишь! - подмигнул Черномор.

- Плачу! - грохнул по стойке кулаком Обжора, входя в азарт.

Черномор проворно запрокинул голову, раззявил неожиданно громадную пасть и уронил туда сверху кусок мяса. Он дернул кадыком и облизнулся. К нему подскочил Буян и приложил ухо к круглому животу хозяина.

- Достигло! - торжественно сообщил он притихшим посетителям.

- Что достигло? - переспросил растерянный, не верящий глазам своим, Обжора.

- Мясо достигло, - сообщил ему Буян. - Дна желудка достигло. Я сам, своими ушами слышал, как оно на дно шмякнулось.

- Как это так - на дно?! - возмутился Обжора, только теперь осознав невозвратимость потери. - А я что буду есть?! Это же моё мясо! Мы так не договаривались!

- А как мы договаривались? - хитро спросил Черномор.

- Укусить.

- А я что сделал? - широко улыбнулся Черномор.

- Эх ты, дурья твоя башка, - с сожалением сказал Обжоре Буян. - Ты что, позабыл, что у Черномора зубов нет? Ему витязь Руслан, ёлки, палицей все зубы выставил. И было из-за кого! Видал я потом эту Людмилу. Худушшая! Одни глаза да коса. Было из-за кого шум на весь мир поднимать!

- Чего бы ты понимал в Людмилах! - обиделся Черномор. - И вообще всё совсем не так было. И никакой я не колдун. Это мне борода волшебная по наследству досталась, это она что-то колдовать могла, да и то, пока длинная была. А Руслан был мерзкий старикашка. Он украл Людмилу у родителей, наобещал ей, дурёхе, горы золотые, заманил, а сам гол, как сокол. Он сам на её богатства рассчитывал. Только Людмила, оказалось, сама была беднее церковной мыши. Руслан хотел за неё выкуп получить от родителей, а как узнал про бедность ихнюю, совсем пригорюнился. Стал заставлять Людмилу обеды готовить, а та и того не умеет. Так Руслан её отправил коней пасти.

Ну, а меня отец Людмилы слёзно попросил помочь, спасти дочку его. Я и полетел на бороде. Прилетел к Людмиле, дал ей волшебную шапку невидимку, чтобы она спасалась, к отцу бежала. А Людмила вместо этого стала невидимой, да в мой же дворец проникла и всё, как есть, у меня забрала.

Прибежал я в пустой дворец, открываю двери, а за дверями Руслан притаился. Да кааак даст мне по зубам палицей! Я как взлетел! А он уцепился мне в бороду и не отцепляется никак. Ну, поднял я его повыше, а он испугался и отрубил мне половину моей роскошной волшебной бороды. Сам упал, и я свалился. Вот так у меня ни зубов, ни богатства, ни бороды, ни волшебства не осталось. А всё из-за кого? Всё из-за женщин...

Он задумался и сказал, подавив вздох:

- А насчёт того, что одна коса да глаза, ты это зря, Буян. Очень даже во всех отношениях достойная женщина была Людмила. Очень достойная...

Черномор развёл в стороны руки, и даже зажмурился от сладких воспоминаний.

- А как же мясо? - с робкой надеждой спросил ещё раз Обжора, заглядывая в глаза грозному карлику.

Черномор оставил его вопрос без ответа, демонстративно отвернувшись, а Буян тихонько посоветовал Обжоре:

- А ты от Черномора кусок откуси. Он смотри, какой упитанный, толстый. И мягкий, как подушка...

- Я тебе сейчас укушу! - погрозил Буяну Черномор, вытаскивая из-под стойки здоровенную палицу с шипами. - Я тебе так укушу!

- А я что? Я ничего!

Буян притих, вернулся на место и заурчал над костями.

- А ты что стоишь посередине, молчишь, как немтырь? - грозно спросил хозяин, воткнув в меня свои глазки. - Ты чего хотел?

- Мне бы поесть чего...

- Поесть, конечно, можно. Только говори сразу, платить чем будешь? скривился Черномор. - Шишками?

- Почему шишками? - удивился я странному вопросу.

- Почём я знаю, почему со мной все шишками расплачиваются? проворчал Черномор, несколько смягчая взгляд. - Так чем ты сказал, платить будешь?

- Как чем? Деньгами, конечно.

Все, как по команде повернулись ко мне.

- Покажи, - задохнулся Черномор. - Покажи денежки.

Я сунул руку в карман и встряхнул на ладони мелочь.

- Ух, ты! Копеечки! Настоящие! Железненькие! Блестященькие! взвизгнул Черномор. - Давай, говори, чего хочешь!

- Нельзя денежки брать! - поднял голову, словно остренький нос из стойки вытащил, человечек, который до этого тихо дремал возле перевернутой кверху донцем кружечки. - Денежки железненькие, из железа можно оружие делать. Болотным булатные мечи иметь нельзя. Нельзя железо добывать и монеты железные в уплату брать. Только шишки на болоте в уплату брать можно!

- Слушай, да пошел бы ты отсюда! - замахнулся на него палицей Черномор. - Как тресну вот сейчас. Или ты треснешь. Понял? Не мешай коммерции.

Человечек тут же воткнулся обратно носом в стойку, словно и не он только что говорил, что нельзя денежки брать.

У меня на душе легче стало. Чёрт их знает, что это за шишки такие, которыми можно за еду платить, да и где их брать. Может, они валюту шишками называют? Называют же в городе некоторые деньги - фанерой.

- Так что кушать будете? - спросил настойчиво хозяин.

Я оглянулся на миску с огромными костями, возле которой сидел Буян, поспешно сглотнул слюну и сказал:

- А вот то же самое буду кушать, что и он съел.

При этих словах Буян радостно гоготнул, выронив обратно изо рта кость, а хозяин удивленно посмотрел на меня, но кивнул сдержанно, хотя и удивлённо:

- Будет сделано! А что ещё изволите? Что пить желаете? Чего погорячей, или чай вприсядку? - и он подмигнул мне.

Я задумался, понял так, что под тем, что погорячей, он понимает что-то крепкое, спиртное, а пить мне не хотелось, не любил я этого, и твёрдо заказал:

- Чай вприсядку!

- В какой посуде желаете? - совсем расцвел хозяин.

- Ну, давайте чайник, - решился я.

Чай я очень любил и пил его в больших количествах. Но что мой заказ вызовет такое оживление, я никак не ожидал.

Черномор шустро исчез под стойкой, наверное, отправился выполнять заказ.

А к стойке немедленно подошел Буян. Он встал рядом со мной, тряхнул головой, отчего волосы открыли рваный шрам у него на лице, рассекавший пустую глазницу. Теперь я понял, почему он зачесывал волосы на глаз.

- Ну, против кого дружить будем? - наклонился он, обжигая горячим дыханием мою щёку.

- Как это так? Разве можно дружить против кого-то? - не понял я.

- Ха! Ещё как можно! Запросто поясню!

Буян подошел к сидевшим за столом двум здоровякам с луками, облокотился на столик и сказал, показывая толстым пальцем на меня.

- Вот он говорит, что ты сказал, - он сильно ткнул тем же пальцем, которым показывал на меня, в грудь сидевшего напротив здоровяка, и спросил, наклонившись лицом к его лицу. - А ты что на это скажешь?

Тот, в кого ткнули пальцем, похлопал глазами, пытаясь понять, что ему такое только что сказали, и что вообще от него хотят. Он посидел, поморгал, посопел носом. Потом до него дошло, он встал, отодвинул плечом Буяна, подошёл ко мне, положил мне на плечо лапищу, отчего я сразу согнулся, и сказал, кивнув на Буяна:

- Вот он говорит, что ты говоришь, что я говорю. Пошли.

И кивнул мне на двери, приглашая выйти. Я понял, зачем он меня приглашает, смерил взглядом его габариты, и мне стало не по себе. С надеждой я глянул на Буяна, который только что предлагал мне свою дружбу против кого-нибудь. Но он уже сидел на своём месте и старательно загрызал кость, делая вид, что полностью поглощен этим занятием и ничего не видит

Я вздохнул и на ватных ногах отправился к выходу.

- Оставь его в покое, Вепрь, - раздался тихий голос из угла. - Ничего этот парень такого не сказал...

Это заговорила женщина, которая сидела спиной ко мне. Она обернулась, и я увидел на столе перед ней знакомый мне пузатый чайник с вмятиной на потемневшем боку.

Это была ехавшая на платформе Макаровна. Вот как она сына ищет и вот она где по три дня пропадает! Все тайны на поверку оказываются просты, как вода под краном.

Макаровна сказала Вепрю:

- Оставь его, это не он сказал, что ты сказал. Ты что, сам не видел, что это Буян тебе сказал, что он сказал, что ты сказал.

И она опять медленно повернулась спиной ко всем, а я ей даже кивнуть с благодарностью за то, что пришла мне на выручку, не успел.

- Слыхал, Медведь, слыхал, брат, что она сказала про то, что мне Буян сказал? - спросил Вепрь у своего соседа по столу, потеряв ко мне интерес, и почему-то с аппетитом облизываясь.

- Слыхал, брат, слыхал, - отозвался Медведь, допивая старательно кружку и тяжело вставая из-за стола.

Он был почти вдвое больше своего громадного брата. Они вместе подошли к Буяну и встали молча перед его столом. Буян попытался сделать вид, что не замечает их присутствия, но братья стояли перед ним скрестив на широкой груди могучие руки, терпеливо ожидая.

Буян вздохнул, бросил кость в миску и сказал:

- Ладно уж, потом догрызу. Ну что вы тут встали? Иду я уже. Эй, ты, гость, смотри, чтобы мои кости никто без меня не изгрыз! Вот всегда так. А ты, Обжора, зря Черномору по кумполу не дал. Зря.

- Пошли уж, - добродушно и почти ласково позвал его Медведь, стоявший возле двери. - Сейчас я тебе по кумполу дам.

- Не, - вздохнул Буян. - Это не честно вдвоём на одного драться.

- А стравливать честно? - поднёс ему кулак Вепрь.

- Ну ладно, - отвёл кулак Буян. - Не очень-то я вас и боюсь. Только тогда, чтобы совсем всё честно было, давайте втёмную биться.

- Втёмную это как? - недоверчиво спросил Вепрь.

- Это надо всем мешки на голову надеть. И чтобы только по честному, не поглядывать. Вы по честному можете? - недоверчиво осмотрел Буян братьев.

- А то как же! - обиделся простодушный Вепрь. - Мы с братаном разве когда не по честному бились?

- Ну, тогда пошли, - обрадовался Буян. - Только вот мешки возьму.

Он посмотрел по сторонам, увидел возле стены большой кованый ларь, открыл его и вытащил один за другим три мешка, из которых вытряс, опорожняя их прямо в ларь, пшено, муку и гречку, всё в одну кучу.

- Ты, баламут, что же это делаешь?! - возмутилась Макаровна.

- Мне Черномор разрешил в особых случаях мешки у него брать, - не моргнув глазом, сообщил Буян, оборачиваясь к Вепрю и Медведю. - Ну, пошли, что ли, поединщики? Посмотрим, как вы на кулаке, так же ли, как на языке?

И первый вышел на улицу, небрежно перекинув мешки через руку.

Через минуту стены избушки затряслись от ударов. Я представил себе, что мог оказаться на месте Буяна, и содрогнулся.

Я сидел на высоком табурете возле стойки, дожидался, когда хозяин принесёт мне горячий чай и еду, наслаждался этим сладким ожиданием, и сам не заметил, как согретый этим ожиданием и теплом трактира, я задремал.

Я дремал, и в полудрёме мне виделось, что я сижу в расположенном в подвальчике трактире, в котором горят свечи, а прислуживает мне не бородатый Черномор, а прекрасная хозяйка, которая сидит за столом напротив меня, касаясь своими горячими коленями моих колен...

И мы с ней совершенно одни.

Не только в трактире, но и во всём мире...

Глава четвёртая

Чай вприсядку

Вернулся хозяин и бережно поставил на стойку большущий, размером с ведро, чайник и кружку. Следом за чайником торжественно грохнул передо мной громадную миску, полную... костей!

- Я же просил подать мне то же самое, что и Буян ел! - возмутился я.

- Вот я тебе то же самое и принёс, - ответил Черномор. - Этот лодырь и забияка Буян за хорошей шишкой ленится наклониться, приносит гнилушки, пустышки, едва на кости хватает.

Он понимающе посмотрел на меня и спросил, пожалев.

- Ну что, поменять? Принести другое?

Я сглотнул и молча кивнул. Черномор взял миску с костями и удалился, на этот раз даже не спрашивая, что мне угодно. Вернулся он быстро, и не с пустыми руками, а с миской горячих пирогов с грибами, накрытых чистенькой холстинкой, чтобы не остывали.

Я с жадностью впился зубами в горячий пирог, едва не заплакав от переполнившего меня счастья.

- Ещё что-то будет желательно? Или что-то нежелательно будет? осведомился заботливый Черномор.

- Заночевать бы мне где-то до утра нужно, - со слабой надеждой спросил я, со стыдом вспоминая присказку про солдата, который водицы просил. Дай, говорил этот солдат, хозяюшка, водицы испить, а то так есть хочется, что переночевать негде. - Я заночую, а утром сразу пойду, мне ребят отыскать нужно, - поспешил добавить я.

- С ребятами тебе, мил друг, придётся погодить, у тебя здесь кое-какие дела найдутся. А заночевать, можно и заночевать, - легко согласился гостеприимный Черномор. - Только чем платить будешь?

- Деньгами, конечно, - разобравшись в местных денежных отношениях, ответил я, не задумываясь.

- Тогда не то, что ночевать, всю жизнь жить тут можешь! - восторженно воскликнул вдохновлённый моим сообщением хозяин.

Я с облегчением вздохнул и взялся за чайник.

- Закуска не потребуется? - придвинулся ко мне лысый мужичонка, подмигивая, и заботливо протягивая мне большой мухомор.

- Я чай не закусываю, - ответил я. - И потом у меня горячие пироги есть.

Мужичонка с сожалением вздохнул и отодвинулся, сглотнув слюну.

Я наклонил чайник, целясь носиком в кружку, и из него, вместо горячего чая, к моему удивлению, потекла мутная жидкость. Я растерянно остановился, осторожно взял в руки кружку и понюхал её. Резко пахло сивухой.

- Это не чай, это же бражка! - догадался я.

- Нет у нас никакой бражки! - поспешил вмешаться Черномор, старательно подмигивая мне и испуганно глядя на мужичка, сидевшего возле перевёрнутой кверху дном кружечки. - У нас есть только чай вприсядку.

- Какой же это чай вприсядку, если это самая настоящая бражка! Да и не бывает такого чая - вприсядку, - возмутился я.

- Ты выдуй чайник разом, пойдёшь плясать, узнаешь, какой он бывает чай вприсядку, - хитро подмигнул мне лысый с мухоморами.

- А ну, дай я попробую! - раздался голос у меня за спиной, оттуда протянулась лапища и сграбастала кружку.

Я только и успел проводить взглядом содержимое кружки в заросший рыжей бородищей рот. Это был, конечно же, незаметно вернувшийся в избу Буян.

Я удивлённо посмотрел на него, пытаясь найти следы рукопашной, оставленные двумя братьями-гигантами на его лице, но ничего не обнаружил. Более того, с не меньшим удивлением я услышал за стеной шум продолжающейся яростной битвы.

- А где твой мешок? - спросил я, догадавшись, что он схитрил, сняв мешок, и заставив честных, но доверчивых и наивных братьев в кромешной темноте волтузить друг друга.

- Я что, дурной, что ли, с мешком на голове биться? - удивился Буян, ставя на место пустую кружку и вытирая рыжие усы.

- Смотри, братья вернутся, поймут, что ты их надул, заставил друг друга лупить, так тебе наподдадут, - покачал я головой.

- Не, не смогут, - весело подмигнул рыжий.

- Это почему же так? - искренне удивился я его нахальной уверенности в своей безнаказанности.

- Устанут, - хитро улыбнулся Буян. - Серьёзно бьются.

Я прислушался и согласился с ним, что бьются братья серьёзно. Потом налёг на пироги, запивая их бражкой, делая мелкие глотки и стараясь не увлекаться.

Но все же не рассчитал и увлёкся...

Вскоре я сидел в обнимку с лысым мужичком, он пихал мне в рот мухомор, который я попробовал, потому что мужичок нашел веские аргументы, чтобы уговорить меня совершить этот подвиг.

Он спросил в упор.

- Ты любишь Великого Русского писателя Бунина?

Я икнул и ответил:

- Конечно, я люблю Великого Русского Бунина.

- Тогда ты плохо знаешь классику! И ты обязан съесть мухомор за Бунина. Бунин писал, что мухоморы на вкус чистая курятина. Ты веришь Бунину?

- Я верю Бунину.

- Тогда ешь, - настаивал мужичок, и добавил: - За Бунина!

А что мне оставалось? Я съел.

За Бунина.

В ушах у меня засвистело, я подумал, что это съеденный кусок мухомора так подействовал, но мужичок завопил отчаянно:

- Бонба летит!!! Лягай!!!

И, подавая пример, плашмя бросился на пол, прикрывая лысую голову лукошком с мухоморами.

- Ты что, чудила? - окликнул его вышедший на крик Черномор. - Какая бонба? Вставай, это Лукомор на орле прилетел.

- Ну, ежли так, - смущённый мужичок ползал на коленках по полу, собирая в корзинку рассыпанные при падении мухоморы, ворча: - Летают тут всякие...

А у меня всё сильнее кружилась голова, особенно после того, как я закусил чай вприсядку мухомором. Сквозь туман я увидел, как в двери входит высокий седой старик с обветренным лицом, а на плече у него сидит серая голубка.

Старик вел за собой сильно побитых и сердито пыхтящих от усталости братьев. Они сразу же молча двинулись к Буяну, который поспешно протянул им навстречу кружку, наполненную брагой.

Медведь, всё так же молча, влил её содержимое махом в рот и так же молча протянул кружку ещё раз. Буян поспешно наполнил её из моего чайника, и теперь уже Вепрь, которому передал наполненную кружку Медведь, опорожнил содержимое.

- Слышь, Черномор, - сладким голосом спросил Вепрь, вытирая усы. - Ты не знаешь случайно, откуда Буян вот эти мешки взял?

Он оглянулся на изменившегося в лице Буяна, мстительно улыбнулся, хищно подмигнул ему и выложил перед Черномором пустые мешки.

Хозяин, моментально распознав свою тару, заглянул в ларь, и молча полез под стойку.

Буян засуетился и торопливо завопил:

- Вот только без этого! Я случайно! Это на меня временное умственное помутнение нашло. Я сам всё обратно рассортирую!

Он схватил мешки и бросился к ларю.

Старик с голубкой на плече осмотрелся и подсел к Макаровне, они о чем-то тихо шептались, склонившись друг к другу.

У меня перед глазами все плыло и качалось, я стал всех угощать чаем вприсядку, помню, что даже пытался напоить серую голубку на плече у старика Лукомора.

Последнее, что я запомнил, это как ко мне подошёл, и хлопнул меня по плечу Вепрь, отчего я подумал, что вошёл по пояс в землю. Он улыбнулся и спросил:

- Из лука стрельнуть желаешь?

Когда бы это я отказался пострелять из настоящего лука?! Я с готовностью пожелал, и мы пошли на улицу, на болото, и там стали по очереди стрелять из лука.

Дальше я ничего не помнил...

Когда я проснулся, то понял, что лежу на кровати, на мягкой перине. Надо мной качался бревенчатый потолок, передо мной всё расплывалось.

Я с трудом и с отвращением вспоминал вчерашнее пиршество, с огромным трудом повернул голову и заорал от ужаса.

С подушки рядом на меня презрительно смотрела в два огромных выпученных глаза отвратительная большущая лягушка.

- Ну и муженёк мне достался! - воскликнула она мерзким скрипучим голосом.

- Какой такой муженёк?! - покрываясь липким потом, заорал я, предчувствуя большую беду и даже не удивившись, что лягушка разговаривает.

- Квакой, квакой. Законный, - категорически отрезала лягушка. - И нечего орать на супругу. У меня тоже права есть.

- Ты что, разыгрываешь меня, да? - с остатками угасающей надежды спросил я. - Кто же в наше время на лягушках женится? Ты, наверное, дрессированная?

- Кванечно, больно мне нужно разыгрывать! - фыркнула она. - Сначала палят из луков почём зря, потом стрелу вернуть просит, жениться обещает, а после всего ещё и орёт на супругу. Между прочим, законную! А если желаешь увидеть, кто в наше время на лягушках женится, подойди к зеркалу, полюбуйся. "Дрессированная"! Ты вот у меня скоро будешь дрессированный!

Я всё понял. Сказки в детстве мне читали исправно. И в изнеможении откинулся на подушку, закрыв глаза. И тут же услышал над ухом, как Лягушка шлёпнула губами.

- Ну?

- Что - ну? - грустно переспросил я, не открывая глаз.

- Квак это что?! - возмутилась Лягушка. - Когда долг исполнять будешь?

- Какой долг?! - ужаснулся я.

- Супружеский!

Услышав это, я в ужасе вылетел из постели в чём был, то есть, почти ни в чём. Лбом открыл наружу двери, которые открывались внутрь, и скатился по лесенке.

К моему великому удивлению, я оказался всё в том же зале трактира "Чай вприсядку". От воспоминаний про этот самый чай вприсядку и про мухоморы, у меня в животе забурлило, заклокотало, и я выскочил на улицу.

Когда же вернулся в трактир, меня встретили громовым дружным хохотом. Оглядев себя, я не стал обижаться. Видок у меня был тот ещё. В рубахе до колен, в носках, без джинсов, без штормовки и свитера, которые я сам не помнил, как и когда снял. И которые остались в той же комнате, в которой осталась и Лягушка.

Я закончил собственный осмотр и с робкой надеждой спросил, украдкой оглядываясь по углам.

- А где я раздевался вчера?

- Вчера, мил друг, ты даже раздеться сам не мог, - отозвался сидевший возле ларя белый от муки Буян, сортировавший по мешкам рассыпанное им вчера. - Так что тебя раздевать пришлось.

- А кто меня раздевал? - спросил я с надеждой, что одежда моя где-то здесь.

- Только не я! - поспешил разочаровать меня Буян.

- Кто ж тебя мог раздеть кроме законной супружницы твоей ненаглядной? - хохотнул Обжора, хлопнув себя по коленке пухлой, как большая котлета, ладонью.

- И за каким чёртом ты полез в болото? - меланхолически покачал головой Вепрь. - Вот ведь какой упрямый. Говорил тебе Медведь, чтобы не лазил ты в камыши, чтобы плюнул на стрелу на эту.

- Конечно, - поддержал его брат. - Я же тебе говорил, не лезь за стрелой в камыши, муженьком станешь. Стрелу, конечно, жалко, у неё наконечник железный, а железо здесь, на болоте, втридорога. Но ведь как знал я, что где-то в камышах, на кочке, опять лягуха сидит, женишка караулит.

- Ага, - согласно закивал Вепрь. - Сейчас аккурат срок. У них, у Лягушек, в эту пору брачный сезон. Мы в это время в трактире сидим, специально не охотимся.

- Она хотя бы настоящая Царевна? - робко спросил я.

- Кто их поймёт, кто их знает, этих Лягушек? - отвёл взгляд в сторону Вепрь. - Загадочные и таинственные существа эти твари зеленые. У них что ни Лягушка, то Принцесса, что ни Жаба, то Царевна... И бородавки от них, говорят...

- А может быть, Жаба не считается? Может, на Жабе не обязательно жениться? - уныло вздохнул я, тайком посмотрев на руки, не выскочили ли на них бородавки.

- Как же, как же! - ехидно отозвался Буян. - Не считается. Ты вот поди это же самое ей скажи. Ты ещё попробуй её жабой назови, так она тебя живьём проглотит!

- Как же мне ее называть? - растерялся я.

- Как, как, Царевной Лягушкой, вот как...

Из-за стойки вынырнула, как солнышко выкатилось, лысая голова Черномора, который торжественно разложил по стойке бороду, осмотрел меня, и сурово сдвинул брови.

- Нельзя в трактире без порток быть! - заявил он строго. - Иди немедля портки надень. Вот придёт Ярыжка, он быстро на нас донос сочинит.

- Ярыжка это ещё кто такой? - не понял я.

- Он сидел тут вчера, возле стойки, с кружкой, кверху дном перевёрнутой. Это такой служка, вроде откупщика, или фискала...

- А это кто такие? - спросил я, и без того тупо соображая с похмелья.

- Ты что, взаправду ни фискала, ни откупщика не знаешь? - недоверчиво удивился Черномор.

- Чего ты удивляешься? - не удержался Буян. - Он же из этих, из новых. В городе рос, не на болоте. Откуда ему про ярыг, да про фискалов знать? Они все, которые новые, тёмные совсем, неучи, ничего толком не знают.

- Ну, про фискалов я кое-что знаю, - обидевшись на такую характеристику, зацепился я хотя бы за одно смутно знакомое мне слово.

- И что же ты про них знаешь? - вкрадчиво спросил Буян.

- Ну, это так ябед называют...

- Эх ты! - обрадовался возможности прервать мучительную работу Буян, который просеивал через сито муку, а после разбирал пшено и гречку.

И он с большим удовольствием занялся просветительской деятельностью. Он рассказал, что ярыги следили в царских кабаках за тем, чтобы там продавали только государственное вино, соблюдали монополию, а заодно и хулу всяческую на царя и власти слушали да доносили.

Откупщики откупали у государства право на сбор налогов: на соль, на вино, ещё на что-то, и собирали эти налоги самостоятельно, обращая прибыль в свою пользу. Фискалы следили за тем, чтобы налоги платили вовремя и полностью.

- Ну, это как у нас налоговая полиция, - обрадовался я.

- У вас, возможно, полиция, а у нас - фискалы да ярыги, - отмахнулся от меня Буян, окончательно уверовав в моё непроходимое невежество.

Мне было стыдно за свою необразованность, я потупил взор, но тут мои грустные размышления прервал хозяин.

- Ты пошёл бы, мил друг, портки надел бы, что ли, не то правда придёт Ярыжка, будет всем нам крышка. Или будет, но не всем. И ты ещё мне денежку должен, как обещал. Или не обещал, но всё равно должен.

Я помялся, мне очень не хотелось возвращаться к возлежавшей на подушке лягушенции, но не оставаться посреди трактира без штанов. Я набрался мужества и пошёл наверх, удивляясь, откуда здесь, в этой вросшей в землю по самую крышу избушке, ещё и второй этаж.

- Во! Муж пришёл! - увидев меня, радостно квакнула Жаба, которая валялась поперек подушек.

Я промолчал, про себя твёрдо решив не вступать с ней ни в какие споры и пререкания, отыскал глазами свои вещи, разбросанные по полу, и стал проворно одеваться.

- Квак, квак, квак, - проквакала моя новоиспеченная супруга. Значит, супружеский долг ты отдавать не желаешь?

Подумав, я всё же решил быть предельно честным, чтобы не дарить ей напрасных иллюзий, и решительно помотал головой.

- Квак, квак, квак, - опять проквакала Царевна. - Ну твак и что делать будем? Квак же мы с тобой будем жить дальше?

- Квак-нибудь проживем, - машинально квакнул я в ответ я, не желая пока высказывать свою, совсем не совпадающую с её, точку зрения на наше дальнейшее совместное проживание.

- Ты смотри квакой! Ну и муженёк мне достался! - всерьез рассердилась Лягушка. - Мало того, что долг супруге не отдаёт, твак он ещё и дразнится! Ты у меня не балуй! Я на тебя управу быстро найду!

Она так не на шутку разволновалась, что под большим ртом на шее у неё образовались два огромных пузыря, которые надувались и опадали.

- Я не хотел тебя обидеть, извини, я случайно квакнул, - поспешно стал оправдываться я, боясь, как бы она и вправду шум не подняла, а мне это было совсем ни к чему.

Про себя я уже твердо решил как можно скорее смываться отсюда, из этого непонятного трактира с его безумными обитателями, вообразившими себя чёрт знает кем! Бежать, и чем скорее и дальше, тем лучше. Вот только как это они мне жабу подсунули? Да ещё и говорящую. Все они здесь в сговоре...

- Ну? Что стоишь, как истукан? Давай, успокаивай свою Царевну Лягушку, - раскрыла рот до ушей Жаба. - Тогда, может, снизойду, не стану на тебя жалиться.

- Как же и чем мне тебя успокаивать? - покорно вздохнул я, уговаривая сам себя немножко потерпеть её дурацкие капризы.

- Квак, квак, - выкатила она глазищи. - Долг сполняй, вот квак. Это меня может немного успокоить. В некоторой степени.

- А больше тебя, Царевна Лягушка, ничего успокоить не может? упавшим голосом выразил я слабую надежду.

- Может, хотя и не полностью, - покривилась жаба. - Так и быть. Чеши мне пятки, пока я не усну.

Я посмотрел на её скользкие перепончатые лапы и внутренне содрогнулся, но всё же, трезво поразмыслив, пришёл к печальному выводу, что это не самый худший вариант, и приступил к чесанию.

Только я дотронулся кончиками пальцев до её пяток, как Лягушка с громким возмущенным кваканьем подпрыгнула до самого потолка.

- Ты квак это пятки чешешь?! Это тебе что, спина, что ли?! возмутилась она. - Кто же твак пятки чешет?!

- А как надо-то?! - рассердился я.

Царевна пошарила по подушке, вытащила из неё перышко, провела им по щеке, проверяя, не колется ли, и только после этого протянула мне.

- На вот, щекоти, а я спать буду.

Я вздохнул и приступил. Лягушка прямо балдела от чесания. Она хрюкала, как поросёнок, даже пузыри от удовольствия пускала, но не спала.

- Слушай, - с некоторой надеждой вспомнил я вдруг сказку. - А ты шкуру сбрасывать можешь?

- Я тебе что, скорняк, что ли, шкуру с себя сдирать? - обиделась Царевна. - Тебе-то, кванечно, не жалко, не твоя шкура. Так что не надейся, знаю, о чём думаешь. А по мне, так я и в шкуре достаточно хороша. Или ты со мной не согласен, муженёк, что я и без того хороша? Так что давай, чеши да помалкивай. А я на себя полюбуюсь...

Она заложила ногу на ногу, мечтательно потянулась и с любовью стала смотреть на большой никелированный шар, украшавший спинку кровати, отражаясь в нем как в кривом зеркале, что, впрочем, её уже нисколько не могло испортить.

Я покорно уселся на кровать и пёрышком старательно щекотал ей пятки, с нетерпением ожидая, когда же она, наконец, уснёт. Царевна от удовольствия подгибала длинные перепончатые пальцы, блаженно жмурилась и даже, как мне изредка казалось, довольно похрюкивала от удовольствия.

Но всё же она уснула.

Я с отвращением отбросил перо и на цыпочках вышел из комнатки, осторожно прикрыв за собой двери, оставив мою Царевну почивать в одиночестве.

В зале трактира всё так же сидели, уперевшись лбами друг в друга, Вепрь и Медведь, возле ларя поскучневший, побелевший от муки Буян лежал на пузе перед чистой холстиной, на которой сортировал вручную гречку и пшено, перемежая эту работу тяжелыми вздохами, которыми опять перемешивал вместе разобранную уже крупу.

Возле стойки на том же месте, что и вчера, сидел Обжора, всё так же не снимавший шапку, и ел большой деревянной ложкой из глиняного горшка пшённую кашу. Всё так же, прислонившись плечом к стене, сидел, уткнув в стойку острый нос, Ярыжка, перед которым так и стояла перевёрнутая вверх донцем крохотная кружка.

Не было видно только Макаровны и седого старика Лукомора с серой голубкой на плече и самого хозяина.

Я подошел к стойке, и спросил у Обжоры:

- Где Черномор?

- Отошел куда-то, в погребец, наверное, - отозвался тот, не прекращая наворачивать кашу. - А ты чой-то такой скучный?

- Да я вот, женился нечаянно, - густо покраснев, признался я.

- Эва! - отложил ложку Обжора. - Я вчера ушёл, ты еще холостой был. Когда ж ты успел?

- Наш пострел везде поспел, - хохотнул, оживившись, Буян, которому рядом с чужой бедой свои неприятности казались не столь огорчительными.

- Это на ком же ты обженился так скоро? - поинтересовался Обжора.

- Да вот из луков вчера стреляли, - честно признался я. - Ну и...

- Ну, если из луков стреляли, тогда ясно дело, - кивнул Обжора. - Из луков, это мы понимаем. А что ж не весел?

- Зря я всё же вчера чай вприсядку пил, - вздохнул я с запоздалым сожалением. - И мухоморы зря кушал.

- Ну, ты вспомнил про шапку, когда голову потерял! Брось! Не тужи! Эта беда - еще не горе, - как мог, успокоил меня Обжора. - Хочешь вот каши?

Обжора щедро пододвинул мне горшок с ароматно дымящейся кашей, и протянул, предварительно тщательно облизав, деревянную ложку.

- На вот, поешь, успокойся.

- Хорошо тебе говорить, - вздохнул я. - Тебя бы вот так же угораздило, как меня вчера со стрелой, ты бы...

Закончить мне не дали, мои слова утонули в громовом общем хохоте.

Я вспыхнул от обиды, сел за стол в углу, и отвернулся носом к стене.

- Эй, приятель! - окликнул меня Яшка. - Ты чего нос повесил? Не горюй. Я вот знаешь о какой невесте мечтаю? Знаешь, какую мне хотелось бы ненаглядную найти?

Не дожидаясь моего ответа, скоморох притопнул ногой по полу, выбил ладошками барабанную дробь по пузу и пропел:

Я в дали неоглядные

пойду за ненаглядною,

найду я ненаглядную,

как дали неоглядную!

- Эх, ма! Где мои шашнацать лет?! - выкрикнул скоморох, подхватил со стойки миску, перевернул вверх дном, вытряхнув остатки каши, и пошёл приплясывать, выбивая по дну миски дробь ложкой, припевая дурашливым голосом:

Всё встанет на место

замешано тесто.

Из этого теста

мы слепим невесту.

Головки - чуть-чуть,

меньше птичьего корма,

а всё остальное

на формы! На формы!

С такою невестой

всё встанет на место,

поскольку всё место

украла невеста.

Обнять и заплакать,

за счастие это.

Обнять бы за это...

за самоё.

Да здравствует тесто!

Всё встало на место:

всего столько много

моё все!

моё!

Глава пятая

Как Буян на импортной Царевне женился

- Ну как, смешно? - спросил он, останавливаясь возле меня. - Если не смешно, я тебе ещё скоморошину спою...

- Да отойди ты, не мельтеши, - отодвинул его в сторону Обжора, присаживаясь рядом со мной. - Не видишь, человек огорчается?

Обжора посопел, помолчал, потом легонько толкнул меня в плечо:

- Ты что, огорчился? Зря ты это. Ты не думай, не обижайся, мы не над тобой смеёмся. Смотри-ка вот.

Обжора снял с головы неизменную шапку, с которой не расставался, и я увидел, что в спутанных волосах его, как в уютном гнезде, возлежит большая изумрудная лягушка, которая тут же открыла один глаз и квакнула, помахав всем лапкой:

- Квак дела? Квак здоровье?

- Как молоко коровье! Спи давай, Царевна, - буркнул не очень вежливо Обжора и накрыл поспешно голову шапкой. - Во, видал, а ты забижаешься. Ты что же, думал, что ты один тут из лука стреляешь? На болоте почитай все на Царевнах женаты. Все с луками ходят. Тут от этого никуда не денешься.

- Да как же это так? - я недоверчиво посмотрел на братьев, которые сокрушённо покивали в знак согласия головами.

И тут же раздался жуткий грохот на улице, я вздрогнул, а в трактир ввалились две коробки из-под обуви фирмы "Адидас", почему-то с треском съехали по ступеням, раскрылись, и оттуда выскочили две огромные лягушки, очень похожие друг на дружку, и заквакали хором, раздувая пузыри на шее:

- Вы что сидите тут, бездельники?! Мы что в этих коробчонках должны за вами ездить?! Вы заботу о нас проявляете? Вы комаров, мух наловили нам на прокорм?!

- Счас все сделаем, Царевны вы наши! - хором отозвались братья, вздохнув, послушно вставая из-за стола и направляясь к дверям.

Они осторожно взяли своих лягушек в коробках, и пошли, кивнув на прощание мрачно головами.

- А что, у них лягушки - сёстры, обе Царевны? - спросил я.

- Это теперь всех лягушек одинаково зовут, - пояснил Обжора. Прискакала тут недавно к нам на болото какая-то лягушка заморская, говорила, что аглицкая, так наши лягушки ей обзавидовались, что она такая стройная, а та им говорит, что она стройна, как Царевна.

- Ну, мою Царевной никак не назовёшь, - возразил я.

- Ещё как назовёшь! - уверенно ответил Буян. - Попробуй только не назови, она тебе такое устроит!

- А ты что, тоже на лягушке женат? - удивился я.

- Был! - гордо отозвался скандалист.

- А почему был? - с неподдельным интересом спросил я.

- Долгая история, - отвёл взгляд Буян. - Печальная. Можно сказать, трагическая. Потом расскажу. Сейчас не могу, тяжело.

- Конечно, долгая! - подал голос Ярыжка. - Он на болоте специально цаплю подобрал, домой принес и прижил.

- Ну и что? - не понял я. - А при чем здесь Лягушка?

- Ну и то, - огрызнулся Ярыжка. - Склюнула цапля его Царевну. Вот подам на него жалобу Шемяке!

- А ты молчал бы, - поднялся на ноги Буян. - Сам на малолетней женился, распутник! Вот и помалкивай!

Он подошел к Ярыжке и перевернул кружечку, под которой оказалась совсем маленькая хилая лягушечка

Ярыжка тут же накрыл её обратно кружечкой, замахал возмущенно руками, отпихивая рыжего забияку. Буян с готовностью стал закатывать рукав на правой руке, но его остановил Медведь, и попросил:

- Ты, Буян, лучше рассказал гостю про то, как ты импортную жену себе нашёл и с болота нашего за границу эмигрировал.

- Вот ещё! - возмутился Буян. - Было б о чём рассказывать!

- Если бы не было о чём рассказывать, мы бы тебя и не просили, поддержал брата Вепрь.

- Ну, если не хочешь про импортную жену рассказывать, - подмигнул братьям Яшка, - расскажи про то, как ты намедни один четыре ведёрные чайника чая вприсядку выдул, а потом пошёл на улицу, стал спьяну в деревья лбом тыкаться. А потом стал кричать на деревья, что они тебе дорогу перебегают, и полез с ними драться, а потом...

- Да не тарахти ты, - остановил его смущённый Буян. - Нашёл о чём рассказывать. Никому это не интересно, про драки всякие слушать, да про скандалы...

Буян повертел головой, и спросил:

- Эй, Медведь! О чём ты меня просил гостю рассказать?

- Про то, как ты себе импортную жену подыскал, - охотно подсказал ему Медведь, в предвкушении рассказа отодвигая миску с едой

- Может быть, не стоит? - сделал ещё одну попытку отказаться Буян. Вы и так все про это знаете, что повторяться?

- Мы-то знаем, да вот приезжий человек ещё не знает, - показал на меня Яшка.

- Ну ладно, - поняв, что отвертеться не удастся, почесал затылок Буян. - Если вам охота в сотый раз одно и то же слушать, слушайте. Я расскажу, мне не жалко...

Дело было осенью. Холода стояли ранние. Ну, проснулся я, как всегда, посмотрел на улицу, а там снег лежит. А мне, как назло, нужно на охоту идти, дома есть нечего. Черномор, скупердяй пузатый, перестал тогда меня кормить в долг, стал требовать шишки приносить. А как их наберёшь? За каждой наклониться нужно. Чтобы поесть как следует, нужно мешок насобирать. Пока мешок набьёшь, спина не разгибается.

Надо было за шишками ходить, пока тепло было, можно было ползком их в мешок собирать, чтобы не нагибаться за каждой. Я так и делал, когда делал. Ложился на пузо, и вперед. Только тогда тепло было. А есть хочется.

Так что пришлось на охоту идти.

Взял я лук, пошёл к Медведю и Вепрю, во временное пользование животное позаимствовать. У них собака есть, а у меня собаке нечего есть, вот у меня и нет собаки. А без собаки на болоте что за охота? Одно недоразумение. Подстрелишь птицу, потом бегай по болоту, доставай её, да ещё и отыскать в камышах нужно.

Братья собаку со мной отпустили, только сказали, чтобы я ей что-то съедобное дал, иначе она меня слушаться не будет. Я, конечно, промолчал, а про себя думаю, что если бы у меня было в доме хоть что-то съестное, фигушки кто меня на охоту в такой холод выгнал бы.

Ну, идём мы с собакой по болоту, а она всё на меня косится, всё в глаза мне заглядывает, наверное, съестное выпрашивает. Я ей и говорю, что собака - друг человека, и что она просто так должна человека слушаться, а не за кусок чего-то. Что если бы мне кто что-то съедобное дал, я бы его тоже слушался.

Она всё равно хвостом вертит и опять мне в глаза смотрит. Ну что ты будешь делать? Сорвал я гриб, дал ей, пускай кушает. Понюхала псина гриб, помотала ушами и побежала куда-то, наверное, обижаться. Совсем избаловали братья собаку, уже грибы не ест.

Пошёл я дальше без собаки, добывать пищу-то надо. Ходил я, ходил по болоту, никакой живности не встретил. Такой холод, даже птицы не летают, хоть самого себя на ужин подстреливай.

И тут услышал я корова мычит. То ли Яшкина, то ли Обжоры. Не узнал я по голосу. И так мне вдруг говядинки захотелось!

Сел я на кочку и стал думать, чем дикие животные от домашних отличаются. И придумал! Домашние животные это те, которые дома живут, возле хозяев. Домашних животных только хозяин может кушать.

А дикие животные шляются всюду сами по себе, их каждый желающий может свободно подстрелить и съесть. Я сразу повеселел, пошёл поближе к трактиру, возле которого мы все живём, и притаился в камыше. Сижу я, значит, в засаде, лук приготовил, терпеливо жду, вдруг какая дикая корова мимо пойдёт.

И вижу: идёт корова. Большая такая, толстая, и рог у неё обломан. Ну, думаю, это точно дикая корова. Да такая дикая, такая кровожадная, кого-то так свирепо забодала, что даже рог у неё сломался.

Прицелился , натянул тетиву, и только стрелу спустить хотел, выскакивает из-за пригорка Яшка скоморох и кричит дурным голосом, чтобы я не стрелял.

Ну, у меня рука дрогнула, стрела прямо в зад корове попала. Кто же в такой ответственный момент под руку кричит?

Ну, корова тут как взбрыкнёт копытами, как мумукнет диким басом, и почему-то на Яшку бросилась. Он, наверное, ближе к ней был.

В мгновение ока скрылись они оба за пригорком, а я вылез из камышей, да за ними следом поспешил, нужно же друга спасать, дикую корову пристрелить, пока она Яшку насмерть не забодала.

Только я на горку взобрался, только дух перевёл, вижу, Яшка бежит, а в руках у него палка. Я думал, что дикая корова ему ногу откусила, он ко мне бежит для того, чтобы я ему помог палку вместо ноги привязать, а он подбежал ко мне, да каааак даст мне палкой!

У меня в глазах потемнело. А Яшка наскакивает на меня, палкой машет и кричит, что я совсем с ума сошёл, чуть его корову не пристрелил. Я ему и говорю, что это была дикая корова, что домашние коровы просто так на людей не бросаются, а тем более, на хозяев.

Яшка мне и говорит, что пока я его корове в зад стрелу не вогнал, она была совсем даже не дикая, а вполне домашняя. И что он её очень даже понимает. Что, например, если мне в зад стрелу воткнуть, я тоже стану диким.

С этим трудно было не согласиться. К тому же корова, наверное, покусала Яшку, потому что он тоже стал очень диким. Всё время кричал на меня, и всё норовил палкой треснуть.

Я потихоньку пошёл от него подальше, решив больше на диких коров не охотиться. Пока. Временно. До ближайшей темноты.

Ну, пошёл я потихоньку домой. Иду, нос в землю опустил, и вдруг мне что-то на голову падает. Увесистое такое. Посмотрел вверх, а это оказывается, ворона мне на голову тяжесть уронила.

Я, естественно, рассердился, схватил лук и выстрелил в ворону.

Она закаркала возмущённо, и ещё тяжесть мне на голову уронила. От обиды, наверное. А от неё перья во все стороны полетели, и сама она полетела так высоко сначала, а потом всё низко, низко... И опустилась в камыши.

Конечно же, я следом за ней бросился. Ворона, конечно, не корова, но уж точно дикая. И за неё никто палкой по башке не треснет. Полез я в камыши, а как там, в камышах, найдёшь её, ворону эту. Она маленькая, а камыш высокий.

Да что делать, голод не тётка. Лазил я, лазил по камышам, вымок весь, устал, а ворону так и не нашёл. К тому же вторую стрелу за так потерял. Обидно, стрелы на болоте дорого обходятся. Да что делать? Понял я, что искать ворону в камышах - всё равно, что иголку в стоге сена. Плюнул, собрался домой уходить.

Только на тропу вышел, вижу, кусты рядом с камышом шевелятся. Здоровый кто-то там копошится. Я сразу понял, что это собака, которая тайком за мной шла, мою ворону нашла, и трескает. Я представил себе как она, чавкая, ворону поедает, чуть слюной не захлебнулся. Совсем рассудок потерял, и не глядя в кусты эти ломанулся. Раздвинул их, и оторопел. Батюшки светы! Сидит передо мной Лягушка, лапой стрелу мою прижимает.

И какая Лягушка! Цветом она не зелёная, а тёмно лиловая. Губастая, и здоровенная. И кожа у неё блестящая. Я вылупился на неё и стою, рот раззявив.

А она мне и говорит, что, мол, выставился, негритянок, что ли, не видел?

Я ей отвечаю, что у нас на болоте я ни гречанок, ни негритянок, никого не встречал, одних наших, худосочных, да зелёных.

Лягушка поморщилась, и говорит, что я теперь её муж. А если я не согласен, то имею на это полное право. И она тоже имеет в таком случае полное право. Скушать меня от такого огорчения.

Пожалел я её. Не стал огорчать негритянку. Она и без того фиолетовая.

Веди меня домой, говорит фиолетовая. Я и повёл. А дом у меня - смех сказать. Шалаш. Да такой, что в нём дыра на дыре. Увидела это сооружение моя любезная, и резко во мне разочаровалась. И сказала, что, конечно, с милым рай и в шалаше, но не в таком же.

Потом спросила, всегда ли у нас так холодно. Я ей сказал, что не всегда. Что только почти всегда.

Тогда фиолетовая села напротив меня и стала петь про то, как хорошо у неё на исторической родине. Что там, откуда она родом, всегда солнце, всегда тепло, никогда холодов не бывает, и даже дождь редкость. И что бананы у них повсюду растут бесплатные, кокосы, ананасы, и всё такое прочее, из области экзотических фруктов.

Ну, я уши и развесил.

Дрогнуло у меня сердце, так тепла мне захотелось, а особенно дармовых бананов и ананасов с кокосами. И пошёл я со своей Лягушкой в эмиграцию. В анкете написал, что еду с познавательными и гастрономическими целями. Решил посмотреть, как живут в других странах, ну и подкормиться, естественно.

Туда она меня на себе мигом доставила. Там оказалось действительно жарко. Но только так жарко, что я с тоской вспомнил наше прохладное болото. И тут мне есть захотелось. Стал я спрашивать свою Лягушку, где же бесплатные бананы и прочие фрукты? Она и отвечает, что вокруг растут. И показывает на высоченную пальму, на которой до самой верхушки ни одной веточки. И говорит моя Лягушка, что я могу залезать и рвать, сколько моей душе угодно.

Так я и полез! Я не обезьяна. Так что пришлось идти дальше голодным.

Привела меня моя Лягушка в своё племя. Выскочили темнокожие лягушки, увидели свою подругу со мной в компании и так обрадовались, только что-то орать стали такое, от чего у меня чуть штаны не салились. Кричали они про то, что вернулась Фиолетовая, и привела с собой импортный деликатес!

Я посмотрел вокруг, и сообразил, что эти негритянские Лягушки меня деликатесом обзывают. Оказалось, что попал я в лапы племени Лягушек людоедов.

Хорошо ещё, что худоват я был, решили они меня откормить малость. И посадили в бамбуковую клетку. Ну, у меня с собой всегда нож за голенищем. Ночью я клетку эту разрезал и убежал. Почти год до дома добирался.

С тех пор как-то не тянет меня в заморские путешествия. Дома лучше, если даже этот дом - болото. Вот так-то. Всяк кулик своё болото хвалит. Дома - и солома едома, а на чужой каравай рот не разевай.

Такими словами закончил Буян своё повествование о неудачной эмиграции.

Глава шестая

Журка. Болотный заговор.

- А я остался бы там, - мечтательно погладил лысину Яшка. - Там всегда тепло. Ананасы, бананы... А на пальмы можно научиться лазить. Подумаешь!

- И скушать тебя запросто могут Лягушки-людоеды, - возмущённо вставил задетый за живое Буян.

- А ты знай с кем компанию водить. Пора бы знать, что беспорядочные знакомства до добра не доводят, - назидательно проворчал Яшка.

Из-под стойки появился Черномор, осмотрел хмуро спорщиков и буркнул сердито Буяну:

- Что-то я вижу, что совершенно не вижу, чтоб у тебя работа спорилась.

- Конечно! - картинно возмутился Буян, жестом приглашая нас разделить его искреннее возмущение. - Ты, толстопузый, последнюю рубаху стянешь! И без того шубу на шубу надеваешь, а у меня, хотя и шубка овечья, зато душа человечья!

- Совсем ты Буян с собственной головой дружить перестал, - обиделся Черномор. - Когда ж это я сквалыгой был?! Я, что ли, муку да горох с пшеном перемешал?

Буян огорченно посопел, заворчал что-то о мироедах, и пошёл на место, трудиться. А я направился к Черномору, который разложил по стойке свою бороду и сердито ворчал что-то о неблагодарных людях.

Увидев меня, он широко улыбнулся беззубым ртом и спросил:

- Ну а ты чего хорошего скажешь?

- Должок хочу отдать, вчера позабыл из-за чая вприсядку, ты уж извини.

- Ладно, чего уж там, - проворчал заметно обрадованный тем, что я не забыл про вчерашний долг, Черномор.

- Так сколько я должен? - поторопил я его, залезая в карман, решив поскорее рассчитаться, и удрать подальше, пока моя Царевна спит.

Но, к моему огорчению, она уже не спала.

- Квак не совестно! - раздался её скрипучий голос сверху. - У первого встречного он спрашивает, сколько он должен, спешит долг отдавать. А мне, кварасавице, своей законной супруге, он, видите ли, супружеский долг не отдаёт!

- Квак не стыдно! - подскочила шапка на голове у Обжоры.

- Квак не совестно! - пискнуло из-под перевернутой кружечки.

- Да я что? - засуетился я, не желая вступать в бесполезные споры. Я сейчас. Я только вот хотел...

И завертел по сторонам головой, пытаясь срочно найти какую-то отговорку.

- До ветру, что ли, ты хотел? - деловито спросил Черномор, по своему истолковав мои судорожные телодвижения. - Так у нас все удобства - во дворе. Если дело большое - возьми возле дверей лопату, подальше отойдёшь, потом зароешь, если малое дело, и так сойдёт. Или не сойдёт.

Я торопливо подтвердил, что дело у меня весьма даже срочное и очень большое и серьёзное, и заверил, что обязательно возьму с собой лопату, даже две.

Услышав про две лопаты, даже моя Царевна на мгновение замолчала, и впервые посмотрела на меня с интересом и уважением.

Я же, пользуясь случаем, поспешно покинул трактир, с облегчением закрыл за собой двери и бросился по едва заметной тропинке в камыши.

Продравшись сквозь шуршащие заросли, я вышел на болото, по которому, как неприкаянный шальной мартовский кот, гулял из конца в конец ветер, а с неба сыпал частый мелкий противный дождь.

Запахнув плотнее штормовку, я надвинул капюшон и быстро пошел вперёд, часто оглядываясь, не шлёпает ли следом по кочкам моя законная.

Надо мной пролетел с протяжным прощальным и печальным курлыканьем косяк журавлей, потянулся к югу, к теплу, к солнышку.

Шел я быстро, ветер моментально выдул из меня вчерашнее похмелье. Островок с трактиром "Чай вприсядку", скрытый сплошными зарослями камыша, быстро удалился и скрылся из глаз. Я немного приободрился. Всё произошедшее со мной вчера стал рассматривать как полный бред.

Либо меня весьма круто разыграли, либо это были галлюцинации после того, как лысый мужичок, подло прикрываясь именем великого писателя Бунина, накормил меня мухоморами.

Кстати, я вспомнил, что на дальнем севере шаманы специально перед камланием едят сушёные мухоморы, чтобы вызвать у себя галлюцинации. Они впадают в транс и потом пророчествуют и колдуют, а уж что они колдуют, это находится в полной зависимости от того, белый это шаман, или чёрный шаман.

Торопясь поскорее уйти от островка безумцев и от своей скоропостижной жены, я допустил большую ошибку: не наметил ориентиры, и не сверился с компасом. Когда же я это сообразил, было поздновато, среди невероятного унылого однообразия болотного ландшафта, не имея определенных навыков, сориентироваться было практически невозможно. Всё же я попытался, твердо помня о том, что надежда погибает последней.

Но, наверное, это был тот самый случай.

Компас вёл себя ещё более странно, чем вчера. Презрев все мыслимые законы физики, стрелка намертво замерла в одном положении, словно приросла к шкале. Она не шелохнулась, как я ни тряс, как ни вертел компас во все стороны. Я его даже об коленку пару раз стукнул. Но стрелка так и не шевельнулась.

Закончив безрезультатные упражнения с компасом, я попытался вспомнить, откуда пришёл, тщательно осмотрелся по сторонам, но глазу не за что было зацепиться, все было однообразно одинаково.

Оставалось двигаться по азимуту, это в значительной мере сокращало возможность хождения кругами. Надо было ориентироваться на какой-то предмет впереди, идти строго на него, находить следующий предмет, и так далее.

Наметив островок с высокой, сломанной у верхушки осиной, я сунул руки в карманы и пошел...

И тут надо мной послышалось пронзительное курлыканье. Я поднял голову и увидел отчаянно кричавшего журавля, который летал большими кругами над болотом и звал кого-то. Я догадался, что он потерял свою стаю, наверное, отстал.

- Пролетели твои, брат, - сказал я ему, просто чтобы что-то сказать.

Журавль кружился у меня над головой, словно просил помощи. Я помахал ему рукой в ту сторону, куда пролетели журавли, на юг. Но вместо того, чтобы проследовать тем же курсом, одинокий журавль неожиданно стал спускаться вниз и опустился рядом со мной.

Я растерялся и смотрел на него. Он смотрел на меня, переступая длинными ногами и вежливо косясь большим умным глазом, слегка наклоняя голову, словно извинялся за причинённое мне беспокойство.

- Ты, наверное, есть хочешь? - догадался я.

Журавль поднял голову, закинул её, часто-часто защёлкал клювом и радостно закурлыкал, зажурчал, как ручеёк по камушкам.

- Эх ты, журавлик, журавушка, журавель. Журка, - неожиданно улыбнувшись, назвал я его. - Чем же я тебе помочь могу?

И вспомнил о краюшке хлеба в кармане. Я вытащил её, сильно раскрошившуюся, большую часть скормил оголодавшему Журке, справедливо рассудив, что ему лететь до самого дальнего юга, а я тут как-нибудь перебьюсь, найду хоть что-то. Я пошёл дальше, а Журка упрямо последовал за мной, курлыкая и летая надо мной кругами. С ним было веселее.

Вот так от островка к островку и ходил я по болоту до быстро наступившего осеннего вечера. Мне очень хотелось пить и есть. На высокой кочке я обнаружил ягоды клюквы, да таких размеров, каких я раньше никогда в глаза не видывал: с хороший каштан были ягоды. Чёрные, блестящие, твёрдые, как орехи. Я с голодной жадностью нетерпеливо разгрыз одну и тут же выплюнул, во рту стало невыносимо кисло и пить захотелось еще больше.

Покрутился я, повертелся, заметил в болотной траве аккуратную круглую ямку, в которую набежала водица, наклонился, посмотрел, всё донце видно до травиночки самой малой. Такая вода чистая. Я помялся, потоптался, решил, что только губы смочу, что со мной будет? Всё равно воды из-под крана не предвидится.

Так и сделал. Встал на колени, склонился к ямке, погрузил в воду губы, вода была прохладной, пахла чистотой, и я, махнув рукой на все опасения, жадно припал к ней...

Надо мной отчаянно кричал Журка, он бросался вниз, прыгал передо мной, отчаянно и сердито щёлкал клювом и хлопал крыльями у меня перед носом, словно отгонял от ямки.

Я так хотел пить, что не обратил внимания на его журавлиные причуды. Когда же я напился и попытался встать, у меня ничего не получилось. Попробовал ещё раз, и опять ничего не получилось, словно кто-то невидимый держал меня за спину, не давая выпрямиться.

Я глянул на руки, которыми опирался о траву, и закричал от ужаса: рук у меня не было! Вместо рук были раздвоенные копыта. Вот когда я узнал, как это на самом деле бывает, когда мороз по коже дерёт.

Журка с отчаянным протяжным воплем взмыл вверх, закружился и куда-то исчез, растворился в сером небе.

А вокруг меня вприпрыжку носилось, приплясывало и кривлялось какое-то существо, которое вопило дурашливым голосом, распевая во всё горло:

Не пей из копытца,

болотного корытца!

Не пей из копытца,

болотного корытца!

Я повернул голову и в непривычном ракурсе, сбоку и снизу вверх, увидел, что передо мной юлой вертится маленькое существо, с большим, крючковатым носом, с невероятно длинными ушами, мочки которых хлопали по плечам. Лицо существа заросло шерстью, а само оно напоминало вывернутую наружу меховую варежку.

- Это ты со мной сделало?! - воскликнул я.

- Это болото с тобой сделало! - радостно завопило существо, и захрюкало от удовольствия. - Сказки знать надо! Не пей из копытца, козлёночком станешь! А ты вон какой большой, не козлёночек, а целый козёл получился, да ещё такой здоровущий, такой упитанный! Пора Волка на ужин звать!

Существо мерзко захохотало, заулюлюкало, заложило в рот два пальца и засвистало длинным затейливым свистом.

Просвистев, существо склонило голову на плечо и стало вслушиваться, вертя головой, оттянув мочку уха, направляя его как локатор. На протяжный свист издали отозвался жуткий вой, от которого у меня стало холодно в желудке.

Существо просвистело еще раз, прислушалось, душераздирающий вой повторился, существо удовлетворённо хрюкнуло и сказало:

- Ну вот, теперь полный порядок. Жди Волка, а я пойду, дела у меня тут всякие водятся, некогда мне с тобой разговоры разговаривать, тары-бары разводить.

Существо обернулось несколько раз вокруг себя, мерзко и ехидно захохотало, и исчезло, словно его и не было, прокричав напоследок:

- Прощевай, козёл! Прощевай, волчий ужин!

Я потоптался вокруг злополучной ямки, из которой напился болотной водицы, всё ещё не в силах поверить, что всё, что здесь второй день подряд происходит, происходит именно со мной, и происходит не во сне, а наяву.

Закрыл глаза, усиленно помотал головой, но заметно приблизившийся вой вернул меня в действительность. Конечно, всё что произошло, было ужасно и невероятно, но всё это можно было попытаться осмыслить после, а пока нужно было спасать свою шкуру.

Подумав так, я про себя грустно улыбнулся, поскольку теперь спасть шкуру нужно было не в переносном, а в прямом смысле слова. Прятаться на пустынном пространстве бескрайнего болота было абсолютно негде, но не стоять же на месте, покорно дожидаясь пока примчится Волк и сожрёт меня.

Я уныло наклонил голову и, заплетаясь в траве копытами, с непривычки спотыкаясь о каждую кочку, потрусил по болоту. Оказалось, что бегать на четырёх не так-то просто, как кажется со стороны. Я поначалу постоянно путался в ногах, то есть, в копытах, не успевал соображать, какое копыто куда ставить.

А вой приближался. Я инстинктивно припустил ещё быстрее к видневшемуся невдалеке островку с редкими деревьями. До островка я кое-как доковылял, но только там сообразил, что бежал я сюда совершенно напрасно: на спасительное дерево я залезть не мог, на козлиных копытах, к моему великому сожалению, не было ни когтей, ни пальцев.

Эх! Зря я не заглянул в лужицу - как знать, если меня это мерзкое существо козлом обозвало, может, у меня и рога есть? Тогда есть возможность хоть чем-то защищаться, если уж и погибнуть, то достойно, в открытом бою. Как бы всё же точно узнать, есть у меня рога или нет?

Я осмотрелся вокруг и, заметив рядом тоненькую берёзку, бросился на неё, наклонив голову...

Я погорячился и набрал слишком большую скорость, потому что берёзка хотя и выглядела чахлой, но разбежался я слишком резво, и лбом врезался в нее так крепко, что даже в копыта отдало.

Лоб заныл, и я понял, что рогов у меня нет. С грустью повернулся на шорох за спиной, но у меня ничего не получилось. Что-то меня не пускало повернуться.

Рога! У меня всё же были рога! Просто меня угораздило попасть лбом в березку, пропустив ее между рогов.

Высвободившись, я оглянулся за спину и обмер.

Передо мной сидел самый настоящий волк.

Нет, я неправильно сказал.

Надо было сказать вот так.

Передо мной сидел

ВОЛК!!!

Это был не просто какой-то там завалящий волк с клоками висящей шерстью на облезлых боках, а самый настоящий матёрый, ухоженный волчище серый хвостище. Ростом он был с теленка, а из пасти торчали не зубы, а острые кинжалы, даже не кинжалы, а самые настоящие сабли.

Волк вывалил наружу большой красный язык и, зевнув, громко лязгнул кинжалами, облизнулся и махнул хвостом, заметая за собой траву.

За его спиной завалилась набок осинка, задетая этим взмахом.

Копыта мои задрожали, а островок заходил подо мной так, словно я стоял не на твердой почве, а на болоте, на кочке. Все же надо было брать себя в руки, или в копыта, и оказывать сопротивление.

Я угрожающе выставил рога, которые сам не видел и не мог знать, насколько внушительно они выглядят. Чтобы оказать психологическое давление на Волка, я забил перед собой копытом, разрывая палую листву, изображая свирепую ярость и кровожадность.

- Ну и что ты тут роешь? - с ленцой в голосе спросил Волк. - Могилу себе заранее копаешь? Зря стараешься, хоронить будет нечего, от тебя вряд ли что останется. Ну, если только кости твои выплюну. Если, конечно, не позабуду это сделать.

Я строго настрого приказал себе не обращать внимания на его гнусные реплики и постараться ни в коем случае не трусить. Даже решился подать голос, постараться пугнуть его. Но я забыл, в кого превратился, и что в этот момент творилось у меня внутри.

От того жалкого дрожащего блеяния, которое я из себя выдавил, у меня самого от жалости слеза на глазах выступила. А Волк удивлённо сказал:

- Ну, ты, бифштекс, даешь! Ничего, если я тебя бифштексом называть буду? Ладно? Ты мне разрешишь? Ты не обижайся, я всех так называю. Я другие имена как-то не запоминаю... Суета, понимаешь, не успеваю даже поговорить, поближе познакомиться. Ам, и всё знакомство.

Он сидел, растопырив лапы, расслабившись, разглагольствовал, не видя во мне опасного противника, а я разглядывал его толстый живот, висевший до земли, который был беззащитно неприкрыт и гол. Волк потерял бдительность и подарил мне шанс.

И я этот шанс решил использовать. Пригнулся, издал пронзительное боевое блеяние, и рванулся вперёд, выставив перед собой рога.

Волк удивлённо глянул на меня, сделал неуловимое движение в сторону, я же по инерции со свистом пронёсся мимо, продолжая громко блеять. Волк поддал мне сзади пинка, что придало мне дополнительное ускорение. В последний момент я поднял вытаращенные глаза и понял, что иду на таран...

Свернуть я не успел и врезался в ствол высокой сосны, с которой градом облетели на меня шишки, и рухнуло чьё-то гнездо. Рядом с сосной, вплотную одна к одной росли две березки.

- Ну, ты даешь, рогатый! - восхитился Волк. - Такой крутой! Такой отчаянный, чуть сосну насмерть не зашиб. И чем она тебя так обидела?

Шея у меня ныла и едва поворачивалась, в голове гудело, как в престольный праздник на колокольне, а то, что я, обернувшись увидел, совсем подкосило меня.

Волк встал, потягиваясь, на могучие лапы, облизнулся громадным красным языком, шерсть у него на загривке вздыбилась.

- Подожди! - выкрикнул я. - Ты попробуй меня на прыжке съесть.

- На прыжке это как? - удивился, остановившись, Волк.

- Я прыгну с разбегу вверх, а ты меня попробуй в полёте проглотить, до того, как я на землю обратно опущусь.

- Запросто! - в азарте воскликнул Волк. - Это ты, бифштекс, здорово придумал! Это уже интересно. Это уже развлечение! Давай, прыгай скорее!

Я повернулся к нему спиной, внутренне замирая от ужаса, разбежался, как мог, зажмурился, и прыгнул...

Я благополучно приземлился, удивляясь, что со мной ничего не произошло. Открыл глаза и оглянулся. Мой безумный план сработал на все сто! Волк, прыгнув следом за мной, попался как раз между двумя берёзами и застрял, нелепо махая в воздухе лапами, зажатый деревцами, которые я легко проскочил.

- Ну ты, бифштекс! - завопил он, увидев меня в стороне. - Выпусти, говорю! Немедленно выпусти!

- А мы вот сейчас посмотрим, кто из нас двоих настоящий бифштекс! подошёл я к нему, решительно целясь рогами в открытый снизу беззащитный волчий живот.

Я примерился, и пощекотал рогами поджавшийся от испуга волчий живот.

- Не, слышь, козёл, не делай этого, - в ужасе прошептал Волк, тараща глаза. - Так не бывает, нельзя так делать.

- Это почему же так делать нельзя? - притворно удивился я. - Почему это тебе так делать можно, а мне так делать нельзя?

Волк надолго задумался, а потом серьёзно ответил:

- Нехорошо это. Плохо так делать.

- Ну, брат, - резко возразил я ему. - Это кому как, тебе, может и не хорошо будет, зато мне будет спокойнее, а значит, вполне хорошо, вот это уж я точно знаю. Да и другим на болоте спокойней жить будет.

И я опять нацелился рогами в волчье брюхо, поджатое от страха.

- Слышь, ты, этот, как тебя, - поджал лапы Волк.

- Бифштекс, - с готовностью подсказал я.

- Хе-хе-хе! - засмеялся неумело Волк. - Это же я с тобой так пошутил! Неужели ты не понимаешь? Что я, не знаю, как тебя звать, что ли? Ты же Козёл!

- Сам ты козел! - позабыв, в каком обличии нахожусь, привычно обиделся я.

Волк опять погрузился в размышления и потом осторожно сказал, предварительно на всякий случай, осмотрев себя, насколько сумел:

- Не, это ты - Козёл, а я - Волк.

- Раз ты Волк, надо тебе шкуру дырявить, - рассердился я, - чтобы не обижал больше всех подряд беззащитных и малых.

- Не дырявь мне шкуру! - взмолился не на шутку перепуганный Волк. - Я тебе три службы сослужу! Любые, какие только прикажешь!

- Знаю я твои службы! - вспомнив вероломство серого хищника, возразил я. - Отпущу тебя - ты меня тут же на месте и слопаешь.

- Нет, что ты! - засуетился, завертелся в ловушке Волк. - Если я, Волк, что и обещаю, то слово твёрдо держу.

- Ну, хорошо, - снисходительно разрешил ему я. - Тогда верни мне обличье моё человеческое. И будем квиты.

- Это надо заговоры знать, - загрустил Волк. - А в заговорах и ворожбе я не силён. Плохо их знаю. Позабывал всё за последнее время без практики. Всё больше: ам, да ам...

- Ну, вот видишь, - расстроился я от его ответа. - Толку от тебя никакого, одни обещания пустые.

- Погоди, погоди! - испугался он, что я от разочарования начну тут же бодать его толстый живот. - Я попробую. А ты меня отпустишь, если у меня получится?

- Ты же три службы обещал сослужить, - возмутился я.

- Ну ладно, ладно, будь по-твоему, - поспешил согласиться Волк, опасливо поглядывая на рога. - Значит так. Сейчас попробуем. Учил же я когда-то заговоры эти. Вот!

Он сосредоточился и забормотал:

На море на океане,

на острове Буяне,

на реке Ядране

стояла гробница,

во той гробнице

лежала девица.

Встань, пробудись,

в цветно платье нарядись

бери кремень и огниво,

зажигай свое сердце ретиво...

На этом месте он запнулся, замолчал, и вздохнул.

- Что, слова позабыл? - с замершим сердцем спросил я.

- Не, просто перепутал. Это не тот заговор. Это другой заговор. Это заговор на любовь, - вздохнул Волк.

- Какая любовь?! Кто меня полюбит с такой мордой козлиной! разозлился я.

- Любовь зла... - вздохнул Волк.

- Знаешь что! - рассердился я.

- А я что? - поджал хвост серый. - Я ничего. Просто к слову пришлось.

- Ты давай, заговор нужный вспоминай! - прикрикнул я. - Взялся службы служить - служи, не отлынивай, пока я не передумал.

- Да я вспоминаю, только...

- Что - только?

- Только что-то не вспоминается, - сознался Волк.

Обрушившиеся надежды придавили меня обломками, склонили мою рогатую голову к земле. Я повернулся к Волку спиной и побрёл, заплетаясь копытами, прочь с островка, сам не зная куда я иду..

- Постой! Постой! - завопил серый. - А как же я?! Что ж я, так и буду висеть тут, как шарик на ёлке?!

- Ничего с тобой не будет, - сердито отмахнулся я куцым хвостиком. Повисишь недельку, похудеешь, вылезешь.

- Это что же - целую неделю не есть нико... ничего не есть целую неделю?! - завопил Волк. - Да кто же такое выдержит?!

- Ты вот и выдержишь. Тебе деревца помогут диету соблюдать.

- Вернись! - завопил отчаянно Волк. - Я, кажется, вспомнил ещё одно заклинание!

Я вернулся, уже ни на что особо не надеясь.

Волк попыхтел и распорядился:

- Очерти вокруг себя три круга, после каждого говори: "за три черты, чёрт, не ходи". Потом встань в самом малом кругу, и стой не шевелясь, слушай. Что услышишь, сразу мне скажешь. Только с места не трогайся, как узнаю, что ты услышал, ещё одно заклинание говорить буду.