Семь Замков Морского Царя

Глава I Ночь в Адене

Роуланд Харлисон готовился к смерти.

У него не оставалось ни малейшей надежды; тонкая, но прочная как стальная проволока веревка связывала его, словно саксонское филе.

Два араба, минуту назад склонившиеся над ним — он все еще ощущал их тошнотворное дыхание, насыщенное запахом чеснока и прогорклого растительного масла — отошли в сторону, продолжая то и дело окидывать его злобными взглядами, откровенно говорившими о дальнейшей судьбе пленника.

Один из них перебирал неопытной, не привыкшей к бумажкам рукой банкноты, плотно заполнявшие бумажник пленника; второй проверял остроту кинжала на ногте большого пальца руки. Это занятие сопровождалось тонким, еле слышным металлическим поскрипыванием.

— Я… я-я… — произнес первый араб, закончив считать. Его сообщник вернулся к неподвижному Харлисону и принялся неторопливо нащупывать кончиком кинжала положение его сердца под шелковой рубашкой.

Харлисон извлек из глубин своей памяти слова второго помощника капитана, дававшего последние советы пассажирам, спускавшимся на землю.

«Не заходите в туземные кварталы, джентльмены. Времена сейчас неспокойные, и вряд ли вам стоит рассчитывать на достаточно эфемерную защиту полиции. Не забудьте, что в пять часов должен состояться концерт в Сейлор-хаузе, и доклад полковника Пинча об Афганистане».

Он не последовал добрым советам, в особенности, тем, в которых шла речь о докладе; теперь ему придется расплатиться за свое легкомыслие, хотя цена оказалась неожиданно высокой.

Он не закрывал глаза, продолжая смотреть на окружавшую его мерзкую обстановку, отнюдь не украшавшую последние минуты его пребывания на этом свете.

Он находился в заднем помещении убогой еврейской лавчонки в одном из подозрительных кварталов Адена; его окружали стены, заклеенные рваными обоями, по которым стекала жидкая грязь; по потолку лениво шествовала процессия огромных клопов, выписывая на буром фоне нечто вроде буквы «зет».

Лампа, заправленная соевым маслом, казалась тусклой желтой звездочкой в окружающем полумраке. В комнате царила полная тишина, нарушаемая только нежным музыкальным звучанием стального клинка и почти неслышным комариным звоном. Взгляд пленника пробежал по жалкой обстановке и остановился на небольшом квадратном окне.

Роуланд уже обратил внимание на это окно с деревянной крестовиной после того, как на него набросились на улице, схватили и швырнули на пол в грязной лавочке, но тогда оно было окрашено чернилами темной ночи. Сейчас рама обрамляла бледную желтую физиономию, темные глаза которой рассматривали его с неопределенным выражением.

Может быть, это была жестокая радость соучастника преступления?

Харлисон ничего не мог сказать с уверенностью; иногда ему казалось, что он читает на этом лице нечто похожее на невероятную тупость.

Его мысли работали с необычной скоростью, словно они спешили появиться на свет до того, как их навсегда поглотит пустота.

«Китаец», — подумал он, и сильнейшая горечь пронизала все его существо.

Но, разумеется, надежда на спасение не могла посетить его, если считать, что спасителем мог оказаться Чинк.

Находившийся рядом с ним араб хихикнул.

— Ту-лутт! Утт!

Острие кинжала легонько кольнуло его.

Роуланд почувствовал холодную боль и закрыл глаза.

— Я… я… — очень тихо произнес второй араб.

«Хлоп!»

Глухой, но удивительно четкий звук.

Харлисон застыл в ожидании смертельного удара кинжала.

«Хлоп!»

Странный звук повторился, после чего все стихло.

Тишина тянулась очень долго, и Харлисон продолжал лежать с закрытыми глазами в ожидании страшного конца, гораздо более ужасного, чем все случившееся до этого в его достаточно бурной жизни.

Неожиданно у него возникло банальное состояние — ему неудержимо захотелось чихнуть, потому что комнату заполнил отвратительный едкий запах, раздражавший его нос. Благодаря этому запаху он вернулся в реальность и открыл глаза.

Он увидел нечто как минимум в высшей степени необычное.

Араб, собиравшийся заколоть его, по-прежнему находился рядом с ним, он почти касался его, но у него в руке не было кинжала, лежавшего теперь на полу; он продолжал сидеть на корточках, и поза его выглядела неловкой и очень странной. Второй, немного наклонившись, опирался с меланхоличным видом на стену. Он начал странный жест, но почему-то не закончил его; странно застывшая рука, в которой он сжимал открытый бумажник, была нелепо вытянута вперед. Объяснение необычным позам арабов Роуланд тут же прочитал на их лицах: лица у них были залиты красным, и красное спускалось к подбородку и терялось в длинных черных бородах.

— Они мертвы! — заикаясь, пробормотал Роуланд. — Господи, да они же мертвы!

Его взгляд скользнул к окну; оно было приоткрыто, и длинный ствол плоского револьвера с глушителем медленно отодвигался в тень, оставляя после себя тонкую струйку дыма, поднимавшегося к потолку.

Прошло несколько минут, прежде чем Харлисон смог выдавить из себя хотя бы одно слово. Впрочем, это было единственное соответствующее ситуации слово:

— Спасибо!

— Не за что! — ответил ему писклявый голос.

Через несколько мгновений одна из полос обоев приподнялась, и в комнату проник китаец в европейском костюме.

— Благодарю вас, мсье! — повторил Харлисон. — Без вашего удачного дублета я сейчас был бы таким же мертвецом, как оба этих смуглых типа.

Китаец ничего не ответил. Он продолжал внимательно изучать Харлисона пронзительным взглядом узких черных глаз.

— Как вас зовут? — поинтересовался он наконец.

— Роуланд Бенжамен Харлисон, инженер австралийской торговой компании «Мидас» в Брисбене.

— Эта компания обанкротилась, — пожал плечами китаец.

— Именно поэтому я и возвращаюсь в Англию.

— Возвращаетесь? Значит, вы не австралиец?

— Не совсем. Я родился в Дурхеме, небольшом унылом английском городке, из которого уехал в Австралию в возрасте пятнадцати лет, чтобы разделить судьбу с единственным оставшимся у меня родственником, чудаковатым двоюродным братом, решившим сколотить состояние на австралийских золотых россыпях. Впрочем, он вскоре скончался бедным, как вошь.

— А вы? Вам удалось разбогатеть?

Харлисон рассмеялся.

— Все мое богатство должно было перейти в руки этого только что скончавшегося араба. Триста фунтов в английских банкнотах. У меня есть еще чековая книжка на сто фунтов, переведенных в Мидленд-банк в Лондоне. Надеюсь также, что в кармане моих брюк можно нагрести пригоршню шиллингов и полукрон.

— Неплохо, — кивнул китаец.

— Кстати, сэр, этот способ беседовать вам, вероятно не кажется неудобным, тогда как мне…

— Вы правы.

С быстротой, поразившей инженера, китаец развязал пленника, и тот смог подняться на ноги, хотя и с большим трудом.

— Проделайте несколько гимнастических упражнений, — посоветовал китаец. — Несколько приседаний, затем выбрасывание рук сначала вбок, затем вверх. Медленно повращайте запястьями.

— Замечательно! — воскликнул Роуланд, наслаждаясь возможностью двигаться после того, как потерял надежду остаться в живых.

— В этой бутылке виски. Она еще не открывалась, и, поскольку у меня нет штопора, можете отбить горлышко.

Харлисон подчинился, не раздумывая; острый край бутылки немного порезал ему губу, но он все равно сделал несколько больших глотков.

— Вот уже не думал, что еще раз удастся попробовать этот виски. — признался он. — Отличный напиток, это же настоящее «Белое и черное». А вы не хотите отхлебнуть?

— Нет.

В резко прозвучавшем отказе явно послышалось нетерпение. Роуланд мгновенно посерьезнел.

— Я обязан вам жизнью, — сказал он. — Хотелось бы знать имя человека, благодарность которому я сохраню до конца своих дней.

— Меня зовут Ванг.

— Вот как! — пробормотал несколько разочарованный инженер, и его спаситель понял реакцию собеседника, так как для многих европейцев имя Ванг было едва ли не синонимом слова «китаец».

— Я — Ванг, — сухо повторил он.

— Еще раз благодарю вас, господин Ванг. Не знаю, чем я смогу отплатить вам ваше вмешательство в мою судьбу, вашу помощь… Да, конечно, это не очень подходящее слово… Но в австралийских пустынях, где мне пришлось провести столько времени, существует своего рода соглашение между спасенным от смерти человеком и его спасителем. Жизнь спасенного фактически становится принадлежащей спасителю. Думаю, что аналогичная ситуация реальна и в нашем случае.

— Именно так я ее и понимаю, — негромко проговорил китаец.

Ролуланд с несколько озадаченным видом посмотрел на китайца, потом поклонился.

— Хорошо, — сказал он.

— А теперь уходите, господин Харлисон. «Джервис Бей»[30] заканчивает набивать свои трюмы углем, и он явно собирается отчалить до восхода солнца. Кстати, полагаю, что вам не стоит рассказывать симпатичным пассажиркам о вашем приключении.

Харлисон покраснел. До сих пор во время его плавания флирт был одним из весьма существенных компонентов…

Высокий симпатичный молодой человек, едва переваливший за тридцать лет, с ранних лет лишенный женской заботы и нежности, как он мог не откликнуться на улыбки привлекательных блондинок и брюнеток с пышными прическами, в соблазнительных легких нарядах, когда звучало медленное танго корабельного оркестра?

Сначала ему показалось, что замечание жителя Небесной империи было несправедливым, и он бросил на него недовольный, едва ли не сердитый взгляд. Это презрительное замечание глубоко затронуло его чувства, так как он ревностно хранил в своем сердце образ Бетти Элмсфильд, очаровательной пассажирки «Джервис Бей».

Но он тут же подумал, что не будь вмешательства Ванга в его судьбу, и он никогда бы не увидел изящную блондинку Бетти кроме как в еще не до конца оформившихся мечтах, которые неизбежно должна была прервать близкая смерть, и он молча поклонился.

— Полагаю, что это приказ… — сказал он.

Китаец молча посмотрел на него.

— …И я могу полагать, что получу от вас и другие приказания, — закончил Роуланд.

— Вы весьма проницательны, господин Роуланд Харлисон.

— Моя жизнь принадлежит вам…

— Вы это уже говорили. Но, не хотите ли вы поменять место для нашего разговора? — улыбнулся китаец, бросив беглый взгляд на лежавшие рядом тела.

Роуланд явно смутился.

— Я хотел бы… Впрочем… Поймите меня правильно, господин Ванг… Я хочу сказать… Я считаю долгом чести…

— О, разумеется! Я ожидал от вас подобной фразы, — небрежно бросил Ванг. — Вы сейчас можете уйти, но не забывайте…

— Никогда!

Роуланд протянул китайцу руку.

Но китаец, глубоко поклонившись, кажется, не заметил ее. Потом он прошел в сопровождении Роуланда через пустые помещения лавки, населенные неясными тенями, и они вышли на темную улочку.

Инженер проделал несколько шагов по скользкой мостовой, заваленной отбросами; воздух, насыщенный запахом мускуса, показался ему приятнее морского бриза с открытого моря. Он глубоко вдохнул его, едва не застонав от удовольствия.

Со стены перед ним свисала реклама фирмы «Хэмтли & Палмерс».

— Именно в тот момент, когда я посмотрел на соблазнительные бисквиты, выпавшие из коробки, эти северо-африканские бандиты набросили на меня лассо, словно на дикого мустанга, — воскликнул он, весело рассмеявшись.

Но эти слова услышала только пестрая реклама, осыпавшаяся кирпичная стенка и скупо освещенные окна; обернувшись, он увидел, что Ванг исчез.

Когда Харлисон поднялся по трапу на борт, «Джервис Бей» загружал последние корзины кардиффского угля.

Матросы поспешно смывали угольную крошку с палубы мощными струями воды, выбрасываемой из брандспойтов.

Вода подхватывала мусор и шпигаты с шипением и бормотаньем переполненных водосточных труб сбрасывали грязную воду в море.

Ночь была трудной; волны горячего воздуха вырывались из недр корабля. Юноша не стал закрываться в душной парилке каюты, и остался на палубе. Он облокотился на планширь правого борта и задумался.

Скупо освещенные улицы Адена были охвачены дремотой; в порту, задыхаясь, грохотали моторы кранов и лебедок погрузчиков; тощий серп полумесяца срезал, словно колосья, звезды над отвратительной лысой горой, ограничивающей азиатское побережье.

«Подумать только, что в этом кошмарном месте мне едва не пришлось уснуть вечным сном, — содрогнулся Харлисон. — Смерть в Адене можно было бы посчитать за две…»

На несколько секунд перед его внутренним взором возник образ китайца.

— Странный человечек, — пробормотал он. — Интересно, потребует ли он что-нибудь от меня в будущем? В каждом китайце скрывается какая-то тайна…

Вызывающее тревогу желтое лицо сменилось прекрасным обликом Бетти Элмсфильд.

Интересно, как она восприняла бы его неожиданное исчезновение?

Никто не остается добровольно на аденской набережной, если только этого не потребовала английская полиция.

— Господи, что я, собственно, представляю в ее глазах? — меланхолично пробормотал Роуланд. — Временный компаньон для развлечений, обеспечивший легкую болтовню и танцульки во время перехода через Индийский океан, который иначе показался бы ей слишком пустынным… При том, что я танцую танго и бостон ненамного лучше, чем дрессированный кенгуру…

Не сомневаюсь, что она забыла бы меня уже на Мальте, где на судно поднимаются офицеры Ее Величества, собирающиеся провести отпуск на родине. Оказавшись в Лондоне она в лучшем случае вспомнила бы обо мне, как о джентльмене с фамилией на «сон», то ли Джонсоне, то ли Вильсоне…

О дуралее, сошедшем на какой-то промежуточной остановке, не известно, на какой именно…

Ладно, что-то я загрустил… Хорошо, что благодаря храброму малышу Вангу этого не случилось…

На набережной мелькнул свет слабого фонаря и приблизился к судну. Харлисон разглядел защищенный от ветра и дождя фонарь, высоко поднятый в темной руке. Потом он увидел хрупкие контуры небольшой кареты, запряженной парой лошадей.

— Эй, на судне! Эй, на «Сюрвис Бей»!

— Это здесь, — заорал в ответ матрос, — если, конечно, тебе нужен «Джервис Бей», мускатная рожа!

— Это мемсаиб, начальник! — крикнул на средиземноморском жаргоне высокий тощий парень, подъехавший к трапу.

— Как раз время для чая в светском обществе! — пробурчал матрос. — Твоей принцессе случайно не нужна моя фотография?

— Я хочу увидеть судового комиссара, — прозвучал мелодичный голос. Из легкой кареты выпрыгнуло невысокое гибкое существо.

— Он спит, и его будильник зазвонит не раньше, чем в восемь часов!

— Нет, он не спит! — прогремел суровый голос. — Не лезь не в свое дело, соленая ты треска! Чем могу быть вам полезен, мадам?

Судовой комиссар «Джервис Бея», явно не наслаждавшийся сном в жаркую аденскую ночь, спустился со спардека.

— Меня прислала к вам компания «Бингли и сыновья». Я стюардесса, которой не придется продолжать маршрут на «Императрице», так как я должна буду вернуться в Европу с вами.

— Ладно, — пробурчал офицер. — Вы появились вовремя. Еще немного, и мы ушли бы без вас, мисс Нэнси Уорд! Вас ведь именно так зовут? Бингли прислал мне ваши документы, они в порядке.

— Все так. К сожалению, сэр Дугторби потребовал, чтобы я вернулась в связи с болезнью его дочери.

— Да, разумеется, сэр Дугторби! — почтительно произнес комиссар. — Поднимайтесь на судно, мисс, и будьте осторожны. Этот трап предназначен для кули, он узкий и скользкий.

Некоторое время борт и набережная продолжали перекликаться, пока стюардесса выгружала свой багаж из кареты и рассчитывалась с носильщиком.

— Будьте осторожны! — повторил офицер, когда молодая женщина стала подниматься по грязному и скользкому трапу.

В этот момент произошел несчастный случай, нелепый и жуткий.

Женщина поскользнулась, сделала неверный шаг и с криком упала в пустоту.

Для тех, кто падает в щель между стеной набережной и бортом судна, гибель практически предрешена: случаи спасения при этом происшествии неизвестны. Судовой комиссар дико заорал, но внезапно возникшая тень быстро скользнула по свисавшему сверху канату и мгновенно исчезла в мрачном промежутке.

Раздался громкий всплеск, после которого сразу же послышался крик мужчины:

— Я выловил даму! Пожалуйста, помогите нам подняться наверх!

Сначала два, затем четыре матроса ухватились за канат и принялись медленно вытаскивать его.

— А, это вы, мистер Харлисон! — воскликнул офицер, когда спасатели схватили висевших на канате людей и перетащили их на палубу. — Вы совершили нечто невероятное!

— Мне кажется, у дамы закружилась голова! — заметил один из матросов.

— Отнесите ее в салон офицеров и вызовите к ней старшую стюардессу, миссис Хиншлифф, — приказал комиссар.

Роуланд с сожалением рассматривал свой белый фланелевый костюм, выглядевший так, словно его решили почистить гуталином.

— Идите переоденьтесь, Харлисон, — засмеялся комиссар. — А потом поднимитесь ко мне, вам надо продезинфицировать горло после купания в здешней водичке! У меня найдется виски и лед. Отчаянный вы, однако, парень! Вам удалось вернуться оттуда, откуда никто никогда не возвращается!

— Еще бы! — весело откликнулся Роуланд, подумав при этом об арабах и Ванге.

Он повернулся к лежавшей без сознания женщине, освещенной ацетиленовым фонарем.

Один из матросов поднял ее легко, как перышко, и Роуланд увидел смуглое лицо в обрамлении тяжелых прядей черных волос; глаза скрывались в тени густых темных ресниц.

Комиссар заметил его взгляд и засмеялся.

— Красивая девушка, Харлисон! В этой ситуации хотел бы я оказаться на вашем месте и, конечно, быть таким же симпатичным парнем, как вы!

Роуланд покраснел, словно школьник.

— Так мы идем пробовать ваш виски, комиссар? — пробормотал он, словно оправдываясь.

Когда на востоке появилась широкая полоса, расцвеченная оранжевым и пурпурным, и выглянувшее из-за горизонта солнце залило огнем неподвижно свисающий с верхушки мачты «Юнион Джек»[31], Харлисон и комиссар заканчивали третью бутылку виски.

— Послушайте, Харлисон, — ухмыльнулся комиссар, — у меня сейчас появилась забавная мысль… Я подумал, что мисс Бетси умрет до Марселя…

— Вы что, сошли с ума?

— … Она умрет от зависти, чертов Харлисон, всего лишь от зависти, а это страшная болезнь.

Но вот за кормой осталась Мальта, а красавица Бетти все еще чувствовала себя, как летучая рыбка, и постоянно доводила до отчаяния бедного Харлисона своими насмешками.

Этим вечером светящиеся зеленым фосфором волны Тирренского моря с плеском разбивались о борт парохода, когда Харлисон, еще более несчастный, чем обычно, попытался найти забвение на носу «Джервиса».

Острый форштевень судна разрезал волны с легким звуком распарываемого шелка.

— Что за кокетка! — простонал он. — Ведь она сказала мне…

Он попытался привлечь в свидетели парочку ночных дельфинов, оставлявших за собой огненный след на коротких волнах.

— Она сказала, что только безумец может принять всерьез легкий флирт на корабле, пересекающем несколько океанов…

— Господин Харлисон! — произнес кто-то в ночном сумраке, и женская ручка опустилась на его руку.

— Ах, Бетти!..

— Я не Бетти, — прозвучал ответ с ноткой печали.

В свете появившейся из-за облака луны он увидел смуглое лицо, обрамленное волной черных волос под кокетливой шапочкой стюардессы.

— Мисс Уорд!

— Да, это всего лишь Нэнси Уорд, стюардесса, — ответил ему нежный голосок. — Мы не имеем права обращаться к пассажирам, мистер, если нас не попросили, но никакие правила не запрещают мне поблагодарить вас.

И она протянула ему руку.

Харлисон в этот момент переживал тяжелый период в жизни мужчины, когда ему кажется, что сердце разбито навсегда. Поэтому женская рука показалась ему якорем спасения.

— О, мисс Уорд…

Гласа Роуланда странно блеснули, и Нэнси увидела, что они наполнились слезами.

— Мисс Элмсфильд заставляет вас страдать, — пробормотала она, забыв о том, что собиралась поблагодарить Харлисона.

Он не ответил, продолжая сильно сжимать небольшую прохладную руку.

— Я понимаю, — сказал он наконец, — что веду себя, словно большой ребенок.

Он был рад, что темнота позволила ему скрыть написанное на его лице отчаяние.

— Да, вы действительно ребенок, причем очень большой, — согласилась она.

Неожиданно она нежным, но очень решительным движением притянула к себе юношу и поцеловала его в лоб. Потом четким, словно военным движением повернулась и, не оборачиваясь, исчезла.

Взволнованный Харлисон направился к своей каюте. Когда он взялся за ручку, кто-то дернул его за рукав.

Обернувшись, он увидел стоявшую рядом Бетти Элмсфильд, смотревшую на него с ироничным презрением.

— Мистер Харлисон, — сказала она, отчетливо произнося слова. — В моей стране только слуги и носильщики позволяют целовать себя служанкам.

«Почему только я не остался навсегда в буше!» — подумал рассвирепевший Роуланд, бросившись через пару минут, не раздеваясь, на свою постель.

Под подушкой оказался листок бумаги. Харлисон развернул его и поднес к лампе.

«Вы должны остановиться в Лондоне на Найтрайдер-стрит, в доме номер 1826. Ванг».

К записке был привязан с помощью латунной проволочки плоский стальной ключ знаменитой фирмы «Ял».

Глава II Судьба мистера Теда Соумза

Пароходы, почтовые суда и суда со смешанным грузом, прибывающие в Лондон, освобождаются от пассажиров во время короткой остановки в Саутгемптоне. Отсюда за пару часов поезд доставляет их в центр Лондона; таким образом, они экономят целый день и одновременно избавляются от пересечения Ламанша и неудобной высадки в Грейвзенде.

Поэтому задолго до конца путешествия пассажиры «Джервис Бея» завалили палубу и коридоры судна сумками и чемоданами.

Набивая огромный кожаный кофр вперемешку пижамами, бельем и книгами, Харлисон чувствовал, как в его сердце возникает пустота. Бездомный бродяга, он быстро, даже слишком быстро привязывался к людям и местам, и на протяжении последних дней путешествия почувствовал смутную нежность к «Джервис Бею».

Он не осмеливался признаться самому себе, что Нэнси Уорд что-то значит для него, потому что он почти не видел прелестную стюардессу после их короткой и эмоциональной ночной беседы. Девушка, к тому же, всегда проявляла сдержанность, и Роуланд понял, что возможность приятного приключения исчезнет с концом путешествия.

Приближался берег, с которого неизвестное махало ему рукой; инженер смотрел на побережье с непонятным чувством если не страха, то досады.

До сих пор его жизнь отличалась полной свободой. Фирма «Мидас» посылала его геологом-разведчиком в дикие пустынные края в центре Австралии. Там он мог направиться на восток, но мог и на запад; годилось любое направление. И где бы он не разбивал свою палатку — под обрывами высохшей реки, на вершине забавного конического холмика, на опушке зарослей буша — все они могли оказаться стражами золотых россыпей — никто никогда не вмешивался, чтобы заставить его выбрать другой маршрут или изменить планы.

Сегодня он хорошо представлял, что его свобода стала иллюзорным понятием, и тревожные мысли непрестанно терзали его сознание.

Ему было предписано определенное жилье, словно он, как наемный работник, получил ордер на квартиру; начиная с Адена, мысли об этом отравляли ему самые невинные удовольствия, и английский берег, который пассажиры приветствовали радостными криками, внезапно показался ему неприветливым и даже враждебным.

— Лучше бы «Джервис Бей» шел вокруг мыса Горн, через северный полюс или через чистилище, — ворчал он, придавливая коленом свитер из белой шерсти, упорно вылезавший из чемодана.

Дверь в каюту была открыта, и в дверном проеме возник коренастый силуэт, отчетливо выделившийся на фоне молочного неба. Харлисон узнал своего приятеля Чермана, комиссара корабля.

— Ну, что, будем прощаться, Харлисон? — спросил офицер.

— Увы, придется, — пробурчал юноша. — А, может, на «Джервисе» найдется хорошее местечко для безработного инженера? Например, погрузчика угля.

— Или стюарда, — предложил Черман.

— Черман, вы самое необыкновенное создание из всех, кого мне приходилось встречать, если не считать одного мошенника-дамана, — их еще называют скальными кроликами, так один даман как-то спер мою шляпу и сожрал ее! — воскликнул Харлисон.

— Похоже, в Австралии не густо с населением, — сделал моряк философское замечание. — Кстати, приятель, название Саутгемптон говорит вам что-нибудь?

— К сожалению, ничего. Для меня это просто город.

— Самая большая примечательность города заключается в том, что здесь всегда идет дождь. Вот, например, сейчас над нами синее небо и Ламанш чист, как слеза. Но стоит только катеру лоцмана причалить к старине «Джервису» и опустить свою волосатую лапу на руль, как немедленно начнется дождь. Саутгемптон обладает и другими прелестями, рассчитанными, прежде всего, на высаживающихся здесь невежд. Сойдя на берег, вы увидите перед собой множество лавчонок, в которых продают костюмы, считавшиеся модными во времена наших отцов, причем по цене черной икры или золотого порошка. Виски был бы здесь замечательным, не добавляй в него бармены столько морской воды. Таксисты ошибаются адресом, словно они в Сахаре, куда попали первый раз в жизни, а в трамваях вы не найдете свободного места, кроме как на сиденье, на котором уже устроилась тухлая селедка.

— Вы могли бы работать прекрасным гидом, — уныло отозвался Харлисон. — Зачем вы рассказываете мне все это? Может, вы надеетесь, что я сейчас сигану за борт и отправлюсь вплавь назад в Брисбен?

— Лучше сопроводите нас до Лондона! Вы сможете пообедать с нами в моей каюте. Радист сегодня заказал свежую камбалу, и она окажется на столе, хотя это и будет единственная камбала во всей Англии.

— Согласен! — весело ответил Харлисон, обрадованный, что сможет еще на некоторое время остаться на судне и отложит, хотя и ненадолго, свое появление в Лондоне.

— Ну, тогда до встречи! Мне еще нужно передать несколько коносаментов[32] типам, что ждут меня на набережной. Но постарайтесь не проговориться о свежей камбале! Иначе все захотят остаться на борту и поплывут с нами до моста Тауэр!

На рейде неторопливо маневрировали суда плимутского флота, когда трижды проревела сирена «Джервис Бея». После этого сигнала немедленно пошел дождь.

В Саутгемптоне дождь создал между судном и берегом серую завесу, за которой пассажиры выглядели унылыми тенями.

Через час опустевшая палуба оказалась во власти угрюмо бродивших во всех направлениях таможенников, укутанных в длинные непромокаемые плащи.

Через открытую дверь курительной комнаты Харлисон наблюдал за неторопливой жизнью порта, за механическими движениями кранов, испускавших при каждом рычании струи пара и сопровождавших свою тяжеловесную деятельность пронзительными свистками.

— Англия! — пробормотал инженер. — Вот я и вернулся в Англию! И встречают меня не лучше, чем промокшего под дождем пса. С приездом, Харлисон!

— С приездом! — крикнул кто-то на набережной, обращаясь отнюдь не к Харлисону, а к тонкой фигурке, закутанной в зеленый плащ, стоявшей возле наружного трапа.

Харлисон узнал Бетти Элмсфильд.

«Как интересно, она тоже останется на борту до Лондона?» — подумал он.

После резкой фразы, произнесенной Бетти поздно вечером, когда Хрлисона поцеловала стюардесса, она полностью игнорировала молодого инженера. Вначале среди пассажиров появилось несколько издевательских слухов, но вскоре все успокоилось. Страдал ли от этого Харлисон? Он явно затруднился бы с ответом; по сути он был скорее задет, чем удручен этим безразличием Бетти.

В Гасконском заливе во время встречи их парохода с великолепным парусником из Бордо Харлисон случайно оказался рядом с ней на верхней палубе.

— Вы несправедливы, мисс Элмсфильд, — начал он. — Я хотел бы объяснить вам…

— Я не жду от вас никаких объяснений, сэр! — бросила Бетти и отошла в сторону. После этого они больше не общались.

Харлисон заметил, что через открытую дверь салона для пассажиров первого класса за этой сценой наблюдала Нэнси Уорд, и почувствовал раздражение.

— Смотри-ка, она остается! — буркнул он. — Но какое мне до этого дело! Даже если «Джервис Бей» будет болтаться по морям до последнего дня, словно новый Летучий Голландец, я не взгляну на нее больше ни разу.

Тем не менее, он с интересом наблюдал за джентльменом, с трудом поднимавшимся по трапу. Бетти встретила его и подставила лоб для поцелуя.

— Здравствуйте, дядюшка! Вы собираетесь забрать меня с собой?

— Нет, Бетти! Думаю, морской воздух прибавит мне здоровья. С вашего позволения, я хочу дойти с вами до Лондона.

— Конечно, дядюшка! — ответила без особого энтузиазма Бетти.

— Как прошло ваше путешествие?

— Очень хорошо, дядюшка.

— Я рад за вас.

Харлисон, оказавшийся невольным свидетелем этой беседы, подумал, что красавица встретила вновь прибывшего ненамного дружелюбнее, чем его, окажись он на месте этого дядюшки. Ему даже стало немного жаль ее.

«Возможно, девушка с детства видела столь же мало ласки, как и я», — подумал он.

Бетти, направлявшаяся с дядюшкой в салон, прошла вплотную мимо Харлисона.

Он поприветствовал джентльмена, тот ответил прохладно и чопорно. Бетти сделала вид, что не заметила его.

— Кто это? — поинтересовался джентльмен немного охрипшим голосом.

— Его зовут Харлисон.

— Как вы сказали? Дэвидсон?

— Нет, Харлисон. Хар-ли-сон. Впрочем, не имеет значения. Это типичный невежа. Он не проявил должного уважения ко мне.

— Действительно? — поинтересовался дядюшка с вежливым безразличием. — Я могу найти здесь стакан молока, Бетти?

Они скрылись в салоне в тот момент, когда таможенники заявили, что на судне все в порядке и «Джервис» может двигаться дальше.

— Через час камбала будет готова! — сообщил Черман, появившись из-за груды канатов. Было заметно, что палуба начинает терять свою сверкающую чистоту, постоянно поддерживавшуюся во время плавания. — Через четверть часа дождь должен закончиться. А пока можете полюбоваться на этот крейсер, идущий мимо. Это «Инфлексибль», один из победителей Фолклендской войны. Вы помните о ней?

Харлисон рассеянно глянул на мачты, возвышавшиеся над корпусом плавучего мастодонта; он никак не мог выбросить из головы худощавый силуэт дядюшки Бетти, его гладко выбритое морщинистое лицо, на котором холодным интеллектом ярко светились большие глаза.

— Этот новый пассажир… Кто он?

— Похоже, что вы не просматриваете исторические материалы в прессе, приятель?

— Разумеется! Я даже не имею понятия, что об этом что-то публикуют… Так о чем же идет речь?

— Журналы полны материалов, обеспечивших известность лорду Эдвину Элмсфильду, крупному ученому-ориенталисту, главным образом, египтологу, но не только. Он брат скончавшегося отца мисс Бетти, старый оригинал, невероятно богатый и скупой. Он сможет обеспечить своей племяннице наследство в несколько десятков миллионов фунтов стерлингов.

— Неужели? — удивился Харлисон.

— Говорят, что Элмсфильд, которого называют императором Индий, богаче английского короля. Что, малыш, тебе, видно, жаль?

— Жаль чего?

— Мне казалось, что вы произвели некоторое впечатление на мисс Бетти в начале нашего путешествия, Малышка старается вести себя как можно демократичнее с тех пор, как начала скитаться по миру. Она любит повторять, что готова выйти замуж за любого мужчину, который ей понравится, будь он даже посыльным в гостинице. Для дядюшки, конечно, важнее всего, чтобы кандидат в мужья племяннице не путался в перечне фараонов Раннего царства.

— Я бы не смог запомнить их даже за двадцать миллионов фунтов, окажись эта абракадабра ключом к такому богатству. — проворчал инженер.

— На моей памяти одна лиса сказала примерно то же самое, когда смотрела на высоко висевшие виноградные гроздья, — ухмыльнулся Черман.

К его сожалению, инженер был плохо знаком с Лафонтеном.

Вокруг парохода, идущего под всеми огнями на полной скорости, словно скакун, почуявший конюшню, Ламанш был плотно заполнен множеством судов.

Броненосцы с плимутской военно-морской базы, рыболовецкие шхуны, небольшие густо дымившие приземистые пароходики, торговые суда, оставлявшие за кормой приятный запах пряностей, над которыми развевались флаги всех стран мира…

Из-за туч ненадолго выглянуло солнце, позолотившее верхушки мачт и осыпавшее блестящими конфетти крутую волну.

Харлисон следил за этой суетой с возродившейся в его душе надеждой. Незнакомец удалился. Краем глаза он заметил Нэнси Уорд, оставшуюся без работы и наблюдавшую рядом с миссис Хиншклиф за праздничной обстановкой на море.

— Харлисон!

Инженер обернулся. Палуба вокруг него казалась совершенно пустынной.

— Харлисон! — его снова окликнули негромким, строгим голосом, похожим на военную команду.

Инженер повернулся несколько раз, но никого не заметил возле себя. Он уже подумал, что над ним кто-то подшучивает, когда заметил торчавшую рядом с ним большую вентиляционную трубу. Он из любопытства наклонился к широкому раструбу.

— В чем дело?

Некоторое время из металлической трубы доносилось только негромкое гудение, которое можно услышать, если приложить к уху раковину. Харлисон уже собирался отойти в сторону, чтобы избавиться от навязчивого шума, когда на его вопрос откликнулся мрачный голос.

— Вы на палубе, и это хорошо. Я уже начал думать, что Гровер добрался до вас.

— Гровер? Кто такой Гровер?

— Очень хорошо, продолжайте прикидываться дурачком. Мне нравится ваша осторожность. Вентиляционная труба искажает голос иначе, чем телефон, не так ли?

— Какого черта, кто вы?

— Никогда не задавайте этот идиотский вопрос, — прогремел голос с раздражением и угрозой. — Лучше поторопитесь добраться до Лондона. Вас ждет работа.

— На Найтрайдер-стрит?

— Какого черта, зачем лишний раз называть этот адрес? Я и так хорошо помню его, впрочем, мне кажется, что и вы тоже.

— Еще бы! — проворчал Харлисон, решивший больше не пытаться понять, что происходит вокруг него, и отдаться течению событий.

— Скажите, зачем вы перекрасили волосы? В этом не было необходимости.

— Я перекрасил волосы? — недоуменно пробормотал инженер, проведя рукой по своей густой шевелюре.

Внезапно голос приобрел требовательное звучание.

— Харлисон, некоторые изменения были необходимы… Муха слетела со шлема. Она села на крест.

Последовало молчание.

— Алло? — негромко произнес Харлисон.

Но вентиляционная труба продолжала молчать. Инженер заметил, что к нему направляются две стюардессы и отошел от трубы.

Обед в компании Чермана оказался на редкость удачным, и Роуланд быстро забыл окружавшие его загадки.

Заставшая их в устье Темзы непогода вынудила «Джервис Бей» стать на якорь.

— Вам придется провести еще одну ночь на койке в вашей каюте! — сказал Черман, сохранявший хорошее настроение. — Не переживайте, вполне возможно, что ваша постель в Лондоне окажется менее удобной… Кстати, там вам никто не предложит коктейль!

Горячий коктейль принесла Нэнси Уорд, остановившаяся перед дверью в его каюту, так как стюардессам запрещалось заходить в каюту пассажира. Правила на борту были весьма строгими.

Роуланд быстро расправился с напитком. Ему показался приятным аромат апельсина, вкус корицы и гвоздики.

«Возможно, благодаря этому коктейлю, я увижу во сне блаженные острова…» — подумал он.

Но его сны оказались не такими приятными. Роуланд почувствовал, что находится на грани какого-то мрачного кошмара.

Насекомое, похожее на громадную муху, то и дело пыталось сесть ему на голову, и он, как ни старался, не мог отогнать ее.

Когда, наконец, мерзкое насекомое улетело, из ночной тьмы возник огненный крест.

— Муха… Крест… — простонал Харлисон, безуспешно пытаясь избавиться от зловещих теней.

Но крест приблизился и внезапно опустился ему на грудь.

Роуланд закричал и сбросил с себя одеяло.

Луна заглядывала через иллюминатор в сонную каюту. Ее призрачный свет четко выделял даже самую незначительную деталь интерьера. Неожиданно чья-то тень закрыла иллюминатор, и в каюте резко потемнело.

— Ванг! — выдохнул Харлисон, бросаясь к иллюминатору.

На палубе не было ни души; все было залито голубым светом луны; в густой тени, характерной для лунных ночей, скрывались бесформенные предметы. Инженер почувствовал сильнейшую боль в груди, словно его сон с огненным крестом продолжался наяву. Он щелкнул выключателем, и каюта осветилась ярким электрическим светом. Он увидел, что рубашка у него на груди распахнута, перламутровые пуговицы оторваны и на его груди появилось красное пятно, словно от ожога; это пятно имело форму креста.

— Мне крупно повезет, если мои приключения не закончатся в сумасшедшем доме, — простонал он, подходя к висевшему на стене каюты зеркалу.

Бросив взгляд на зеркало, он вскрикнул от удивления.

Его волосы стали черными!

Мистеру Теду Соумзу, эсквайру, никак не удавалось уснуть.

Он попытался перевернуться на левый бок, хотя хорошо знал, что при этом ему был гарантирован кошмар, потом снова перевернулся на правый бок, но результат был таким же.

— Завтра я уеду из этой гостиницы, — проворчал он, — но до этого я сформулирую несколько критических замечаний, в особенности, касающихся работы персонала, на который мне есть за что пожаловаться. Я уже одиннадцать месяцев торчу в этом отеле. Все это время я вел себя абсолютно корректно по отношению к заведению, был полностью верен ему. Так, к примеру, я ни разу не завтракал и не обедал вне гостиницы. И я могу поклясться, что ни разу не ночевал за ее пределами.

Правда, я вряд ли смог бы найти более дешевое жилье. Здесь у меня есть электрическое освещение, центральное отопление, холодная вода, внимательное обслуживание… Но это не важно! Мне будет полезно переменить обстановку. Здесь я просто заплываю жиром…

Покопавшись в ночном колпаке, он достал из него листок рисовой бумаги, щепотку грубого табака и спички. Действительно, мистер Соумз был большим оригиналом.

— Я возвращаюсь к привычке курить в постели! — сообщил он самому себе. — Как приятно вспомнить эти добрые старые привычки! — И он пустил к потолку струю густого дыма.

За дверью послышался легкий шум, и освещенный квадрат окошечка в двери потемнел.

— Номер 170! Я отмечаю, что вы курите в камере! Я сообщу об этом в завтрашнем докладе!

— Это невозможно, — флегматично откликнулся мистер Соумз.

— Как это невозможно, дьявольское вы отродье! Наверное, мне придется сделать дополнительную запись о вашем наглом поведении!

— Я сказал, что это невозможно потому, что Его Милость главный судья из Центрального уголовного суда решил, что завтра я буду освобожден, а по действующему законодательству освобождение должно состояться на восходе солнца. Доклад директору, как известно, поступает в десять часов утра, тогда как солнце встает гораздо раньше.

— Ладно, — пробурчал из-за двери надзиратель, бросив недовольный взгляд через окошечко в камеру, заполненную дымом. — Будем считать, что я ничего не видел. Только я должен заметить, что вы все одинаковы, и в последний день заключения не знаете, что придумать, чтобы досадить честным надзирателям.

— Лучше помолчите, Джо Партнер, — примирительно посоветовал мистер Соумз. — Вы не должны жаловаться на меня. Первое, что я сделаю, когда двери в ваше заведение закроются за моей спиной — я подчеркиваю — за моей спиной! — я закажу три пинты эля в «Синей голове» на площади Патерностер, чтобы выпить за здоровье некоторых надзирателей, моих друзей.

— Очень хорошо, Тед, только не пускайте дым в сторону дверей. В полночь этот коридор должен навестить шеф, и он может унюхать дым. А тогда поднимется большой шум.

— Исключительно для того, чтобы доставить вам удовольствие, — ответил мистер Соумз, пуская дым в сторону окна. — И я еще добавлю к вашей премии стоимость десятка сигарет.

— Что, у вас на свободе сразу найдется выгодное дельце? — с иронией спросил надзиратель.

— Пять тысяч фунтов, — небрежно бросил арестант.

— Неужели? Наверное, чтобы оплатить авансом очередное пребывание у нас?

— Я не шучу. Я знаю, о чем я говорю.

— Я не детектив и не судья, — пожал плечами Джо Партнер, — но правила предписывают мне давать хорошие советы заключенным. Так вот, Тед Соумз, не наделайте глупостей, если, конечно, тюрьма Ньюгейт не кажется вам курортом.

— Спасибо, Джо. Этот совет можно оценить по меньшей мере в полпинты джина. Я оплачу ее авансом в «Синей голове»… Спокойной ночи!

— Я начинаю думать, что у вас серьезные планы, — заключил Партнер. — Но, в конце концов, это не мое дело. Спокойной ночи!

Окошечко закрылось со звуком резко захлопнувшихся челюстей, и номер 170, он же Тед Соумз, остался один со своими мыслями и своими мифическими надеждами.

— Конечно, — пробормотал он, — пять тысяч фунтов — это несколько больше, чем один пенни, насколько мне известно. Если повезет, то… Лондон — большой город, но нигде нужная встреча не случается чаще, чем в Лондоне.

Он докурил сигарету. Внутренние тюремные часы отбили двенадцать ударов.

— Полночь! — ухмыльнулся мистер Соумз. — Это час, приносящий мне удачу, но на этот раз она заявится ко мне в двадцать две минуты первого.

Эти слова могут показаться загадочными, но мистер Соумз произнес их с явным удовольствием, и тут же перестал думать о них. Он ухитрился найти удобное положение и, в конце концов, спокойно уснул.

Когда англичанка начинает наводить красоту…

То же самое можно сказать и о Лондоне. Грязный, укутанный в желтый фог, заливаемый дождями, утопающий в грязи и саже, гигантский город все же иногда переживает часы, украшающие его солнцем и весельем.

Именно в один из таких редких дней «Джервис Бей» поднимался вверх по Реке.

После Гринвича оба берега выглядели, как наглая демонстрация нищеты. Потом по правому борту появился Лаймхаус[33], кривой и скрытный, как лицо осужденного.

Китайский квартал, лишенный экзотического престижа, перенявший у востока только его пороки, его преступления и его крайнюю бедность.

Затем последовал Шедуолл[34] с убогими закопченными домами с облезшей штукатуркой, с отдельными выделяющимися на общем унылом фоне новыми зданиями, уже заметно пораженными проказой несмотря на свою молодость; Шедуолл вскоре перешел в выпачканный в жирной саже Уоппинг[35].

На границе нижнего бассейна, соседствующего с казармами, «Австралийская судовая компания» обладает причалом, у которого становятся на отдых такие пароходы, как «Джервис Бей» и другие ему подобные суда, дожидающиеся очередного рейса.

Кварталы морского Лондона, бедного и живописного, очаровали Харлисона, и на протяжении двух часов, пока судно поднималось вверх по Темзе, он наслаждался зрелищем новой для него жизни.

— Мой дорогой Роуланд, — сказал Черман, — сегодняшний и завтрашний дни для меня далеко не праздничные. Мне придется разобраться с множеством бумаг в конторе компании, и я не смогу быть вашим проводником на суше. Где вы хотите сойти?

Харлисон заколебался. Какое-то время сообщенный ему китайцем адрес буквально обжигал ему язык, но он, сам не понимая, почему, сдержался. Он вспомнил загадочное изменение цвета его волос и ему на ум тут же пришла нейтральная отговорка.

— Я вспоминаю, что мой кузен иногда рассказывал мне о старом отеле в Ковент Гардене. Он назывался «Под гербом Грэнтема»; не знаю, существует ли до сих пор эта уютная таверна.

— О, разумеется, она существует, и наверняка собирается просуществовать еще не одно столетие! — воскликнул Черман. — Пока на рынках будет продаваться птица и не пересохнет доброе английское вино, этот герб будет существовать!

Харлисон прикусил губу: ему не нравилось лгать простому и жизнерадостному моряку.

— Возможно, — уклончиво сказал он, — что я сразу же устроюсь в этом трактире, хотя я и обещал, что буду вести себя осмотрительно. В любом случае, я оставлю там свой адрес, если мне придется обосноваться в другом месте.

Поблизости от старой грязной набережной находилась стоянка такси, машин не слишком элегантных, поскольку ими пользовались преимущественно офицеры королевского военного флота с не слишком высокой зарплатой.

Стоявший у трапа матрос пронзительно свистнул три раза, и три машины немедленно выстроились возле трапа в очередь.

В первой разместился лорд Элмсфильд, холодный и сосредоточенный, а также его племянница Бетти, еще более высокомерная, чем обычно. Она по-прежнему не замечала своего прежнего обожателя, хотя едва не задела его, когда проходила мимо.

— Прощайте, мисс Бетти! — прошептал Харлисон. — Надеюсь, мне больше никогда не доведется встретить вас, наглое вы создание!

— Куда отвезти вас, сэр? — спросил шофер второй машины, повернувшись к Харлисону.

Немного поколебавшись, молодой человек назвал адрес таверны «Под гербом Грэнтема» на Майден-Лейн. При этом, ему показалось, что у него за спиной захлопнулся иллюминатор.

Дребезжа изношенным кузовом, такси тронулось с места и направилось к выезду в город.

На Хиг-стрит, заполненной пестрой толпой докеров, матросов и мелких торговцев, их обогнало третье такси.

Харлисон посмотрел на проезжавшую мимо машину, и у него сжалось сердце. Он увидел Нэнси Уорд и сидевшего рядом с ней джентльмена с невыразительной физиономией мелкого служащего Сити.

Они оживленно болтали и, казалось, были довольны общением. Потом Нэнси махнула рукой в обратном направлении, и Харлисон увидел, как ее сосед наклонился к заднему стеклу такси и посмотрел на него с презрительным видом.

Он вздохнул, откинулся на спинку сиденья и неожиданно Лондон показался ему не таким светлым и гораздо менее приветливым, чем в первые минуты пребывания на английской земле.

Он с угрюмым видом толкнул дверь в тамбур харчевни и приказал сгрузить свой багаж в угол вестибюля, сказав, что в течение дня пришлет за ним. Потом он сел за столик и заказал стакан пунша.

— Неблагодарная особа! — пробурчал он. — Маленькая неблагодарная девчонка; вот что я думаю о тебе.

— Что вы сказали, сэр? — спросила его официантка, великолепная ирландка с огненной шевелюрой.

— Я сказал, что это крайне неблагодарная особа!

— Что вы, сэр, чем я провинилась перед вами? — воскликнула встревоженная официантка.

Харлисон понял, что ведет себя глупо, но обвинил в этом опять же Нэнси Уорд.

— Простите, мадемуазель… Мои мысли сейчас были за сто лье отсюда… Будьте добры, принесите мне план Лондона.

— Жаль, что этот симпатичный парень настоящий псих, — подумала рыжая Китти, когда принесла ему план города.

Харлисон быстро разглядел, что Найтрайдер-стрит находилась неподалеку от трактира.

Через полчаса он неторопливо шел по живописной набережной Темзы в центре города, пытаясь успокоиться и восстановить интерес к интенсивной жизни города. Это ему в некоторой степени даже удалось.

Это был тихий и самый спокойный за все утро час, когда для заполнявших улицы горожан наступает пятнадцатиминутный отдых. Прохожие останавливаются, чтобы выкурить сигарету или трубку, возницы перестают на несколько минут реагировать на клиентов, а некоторые посылают мальчишку в ближайший бар за кружкой свежего пива. Лошади мирно похрустывают овсом, засунув морды в подвешенные к ним мешки.

Сориентировавшись по плану, Харлисон направился к продуваемой всеми ветрами Тюдор-стрит и углубился в путаницу небольших торговых улочек.

Очутившись на углу Ладгейт-Хилл и сообразив, что вряд ли сможет детально познакомиться с Лондоном, заглядывая в яркий розовый гримуар[36], он обратился за помощью к полисмену, чтобы узнать, как ему добраться до Кэннон-стрит.

На всякий случай он избегал произносить название нужной ему улицы, но с помощью плана ему удалось выяснить, что она идет параллельно Кэннон-стрит.

Это обстоятельство сыграло роковую роль в судьбе совсем другого человека.

После того, как Харлисон поблагодарил любезного полисмена, вежливо приподняв шляпу, мужчина, сидевший за стаканом насыщенного пряностями грога за столиком в баре «Страшный суд» на углу Ладгейт-Хилл и услышавший разговор Харлисона с бобби, с невнятным восклицанием опрокинул неловким движением стакан с напитком, залив посыпанный светлым песком пол таверны.

— Надо же! Я никогда даже не мечтал о такой удаче! — пробормотал он, не сводя глаз с полицейского.

Он бросил на стойку шиллинг, забрал сдачу и выскочил на улицу.

— Я слишком часто проигрывал, — ухмыльнулся он. — А вот сейчас, дружище Джо Партнер, этот прохожий возродил во мне надежду удачно провернуть дельце на пять тысяч фунтов!

Мистер Тед Соумз, подобно большинству вышедших на свободу заключенных, любил проводить первые часы прежней жизни в окрестностях покинутого им пенитенциарного заведения. Сегодня он вполне мог поздравить себя за соблюдение этого обычая.

— Центральный уголовный суд и тюрьма Ньюгейт в очередной раз приносят мне удачу! — ухмыльнулся он, пристраиваясь в кильватер Харлисону.

Харлисон, изображая праздношатающегося, спрятал в карман карту Лондона и двинулся дальше, основываясь на том, что ему удалось запомнить, когда он рассматривал план, а также руководствуясь указаниями полисмена.

В результате он, не разобравшись, нечаянно проделал несколько кругов вокруг квартала Картер-Лейн, что заставило мистера Соумза с разочарованием подумать, что его жаворонок не собирается опуститься в гнездо.

В это время они очутились в многолюдном месте, где в хорошую погоду скапливались торгующие с тележек зеленщики.

Роуланд углубился в скопище тачек и тележек, нагруженных апельсинами, овощами, устрицами и другими дарами моря; место оказалось населено крикливыми и обидчивыми островитянами.

Мистер Соумз поскользнулся на листе салата, чуть не сбил на землю лоток продавщицы сыров, заработал пару оплеух, был обруган сердитым продавцом устриц и потерял из виду Харлисона.

Он едва не взвыл от разочарования, бросившись бегом в сторону, показавшуюся ему наиболее перспективной.

Но Судьба следила за ним, и на углу Картер-Лейн он едва не столкнулся лоб в лоб с преследуемым.

Взгляд Роуланда безразлично скользнул по его лицу, но Тед мгновенно почувствовал, как холодный пот выступил из всех пор на его теле.

«К черту… — подумал он. — Я никогда не решусь…»

Но в глубине его сознания коварный голос упрямо твердил: «Пять тысяч фунтов! Пять тысяч фунтов!»

— Какая жалость, что я пока один… — заколебался он.

Но он тут же оборвал свою мысль, решив:

— Тем хуже!.. Я все равно возьмусь за него!.. Этот секрет явно стоит дороже, чем пять тысяч фунтов! — добавил он, чтобы одобрить свои действия.

Харлисон в этот момент завернул за угол Найтрайдер-стрит, и его сердце забилось сильнее. Сейчас всего несколько шагов отделяло его от неизвестного, от его судьбы.

Сухой и горячей рукой он сжимал в кармане небольшой плоский ключ, словно опасался, что неожиданное колдовство даст ключу крылья, и он вспорхнет и улетит. На ухоженных чопорных фасадах медленно чередовались номера: 44… 46… 48… 50…

Начиная с сотого номера к цифрам стали добавляться буквы, удлиняя вереницу зданий: 170а… 170б… затем 180а… 180б…

Дом с номером 182б оказался из розового кирпича; на перрон, к которому вели семь ступеней, выходила покрытая лаком дубовая дверь, оформленная в стиле прошлого века.

Харлисону неудержимо захотелось дернуть за ручку звонка, висевшую на металлической спирали, или воспользоваться медным молотком.

Распахнутые ставни позволяли видеть окна, завешенные шторами из легкой кисеи. На одном из подоконников стоял дешевый кувшин в виде сапога, вероятно, копилка для монет.

Во всем облике старого здания сквозила беспричинная грусть и, в то же время, чувствовалось нечто бодрящее, утешительное.

На верхних этажах окна были наглухо закрыты тяжелыми шторами.

«Если у этого дома есть хозяин, то он должен быть или пастором-уэстлианцем[37], или полковником Армии спасения», — подумал молодой человек.

Мистер Соумз торчал перед книжным развалом на противоположной стороне улицы, изображая страстный интерес к дешевому изданию Библии и рассматривая отвратительный портрет Гая Фокса[38]. На самом деле он внимательно наблюдал за Харлисоном, отражавшемся в витрине.

Затаив дыхание, он смотрел, как Харлисон медленно поднялся на перрон, вставил ключ в замочную скважину и, секунду поколебавшись, вошел в темный коридор.

Дверь захлопнулась за ним с глухим стуком.

«Вот птичка и оказалась в гнезде, — заключил Тед Соумз. — Я дам ему время осмотреться там, а пока мне не остается ничего другого, как малость подкрепиться стаканчиком доброго виски. Чувствую, что это мне крайне необходимо».

Он быстро вернулся на Кэннон-стрит и остановился перед вывесками баров, выбирая самое удобное место для подготовки.

Но, когда он остановился перед весьма достойной таверной «Старый странник», его кто-то окликнул:

— Эй, номер 170!

— Да? — отозвался Соумз, недовольный тем, что ему напомнили о его недавнем положении, весьма мало достойном настоящего джентльмена.

Оглянувшись, он увидел мощный автомобиль, остановившийся вплотную к тротуару, с приоткрытой задней дверцей. Сидевший за рулем шофер в темных очках смотрел прямо перед собой с совершенно нейтральным видом.

— Часы недавно пробили полночь, — сказал кто-то из находящихся в автомобиле. — Если быть точным, то сейчас двадцать две минуты первого.

Это ложное утверждение оказало совершенно неожиданный эффект на мистера Соумза.

Он пошатнулся, лицо его побледнело, приняв восковой оттенок постоянного обитателя тюремной камеры, и он задергался, расшаркиваясь и изо всех сил изображая почтительность.

— Садитесь! — прозвучал негромкий и, казалось бы, мягкий приказ, в котором, в то же время, ощущалась железная решимость.

Мистер Тед Соумз нырнул в машину, запотевшие стекла которой не позволяли видеть находившихся внутри. Машина тронулась, пересекла Верхнюю Тим-стрит, выехала на набережную и, набрав скорость, помчалась вдоль реки.

Мистеру Теду Соумзу оставалось только гадать, куда теперь приведет его судьба?

Позади остались Нижний Бассейн, затем Лаймхаус, потом Гринвич с его мачтами, реями и трубами с длинными шлейфами дыма над рекой. В общем, машина повторила в обратном направлении путь, проделанный «Джервис Беем», когда пароход поднимался по Темзе.

За Гринвичем с его шумными арсеналами эстуарий заметно расширился; широкие пляжи светлого песка улеглись между водой и сушей, словно дремлющие животные. О близости моря говорила катившаяся вверх по реке пенная волна, омывавшая сваи причалов.

— Вам знакомы эти глубины, мистер Соумз? Это речное кладбище, так как именно здесь река оставляет мертвецов, которых днями, может, неделями она несла на своих медленных водах.

Но вам нечего опасаться, мистер Соумз, мы уже оставили позади этот речной мавзолей.

Дальше начинаются морские пески, и они больше интересуются вами. Даже если это еще не само Северное море.

Машина продолжала мчаться к одиноким дюнам, над которыми вились только чайки, существа, мало занимающиеся человеком и его делами.

Тед Соумз, находившийся в машине, был бережно уложен на кожаный плед, чтобы не было риска оставить пятна на роскошных подушках из бежевого бархата.

Из его груди торчала рукоятка кинжала, и кровь уже перестала вытекать из раны…

Глава III «Сердце Бхавани»

Несмотря на тысячу и одно уродство, у Лондона есть и один положительный момент: он сохранил в своих границах нетронутыми пятачки уцелевшего прошлого, незаметно приютившиеся у подножья многоэтажных гигантов в пятнадцать этажей, скопированных с чикагских небоскребов и жилых казарм прусского образца.

В этих заповедных уголках, таких, к примеру, как Ковент Гарден и его ближайшие окрестности, продолжают существовать небольшие домики и даже сады с лилиями и настурциями.

Можно только поблагодарить за это Господа, потому что иначе гигантский город стал бы, подобно Нью-Йорку, творением без души, гигантским трупом, которому только кошмарная аккумуляторная батарея обеспечивает внешние признаки живого существа.

Здесь дух Диккенса все еще носится над водами, подобно духу на время задремавшего божества. Мистер Пиквик опять возбуждает дело о водевиле перед большими париками Центрального уголовного суда. Сквирз[39] продолжает заглядывать в харчевню «Голова сарацина», и это достойное заведение все еще освещается масляными лампами и свечами. Микобер[40] с удивлением соображает, что его не собираются посадить в Маршалси[41] за то, что он задолжал своему булочнику семь шиллингов. Тоби Вэк[42] продолжает разносить письма с поздравлениями по случаю Рождества или Нового года. Грайд[43] продолжает обворовывать папенькиных сыночков, а Монтегю Тигт[44] все еще пытается стрельнуть монету в полкроны, подпрыгивая в своем рединготе из Вероны.

Сказанное выше вполне могло объяснить неожиданное ощущение покоя, родившееся в тревожном сердце Харлисона, когда он швырнул свою шляпу на великолепный сервант из черного дерева, полки которого заполняли вереницы фламандских пивных кружек из голубоватой глины, а потом осмотрел идеально, до блеска, чистую столовую, радушно встретившую его в доме на Найтрайдер-стрит. На столике стоял графин, точнее, кувшин, наполовину заполненный вином, сохранившим игру солнечных лучей. Это оказался великолепный портвейн, и Харлисон опрокинул, один за другим, два стакана.

Этой дозы ему оказалось почти достаточно, но, чтобы гарантировать себе великолепное настроение, он решил наполнить третий стакан, чтобы отпраздновать удачное завершение своего длительного путешествия.

— Эй, есть тут кто-нибудь? — крикнул он.

Лестничная клетка и анфилада комнат откликнулись гулким эхом, после чего восстановилась мертвая тишина, такая устойчивая, словно в доме кроме нее никогда ничего другого и не было.

«Действительно, так оно и должно быть, — подумал он. — Ответить мне может разве что только тот, кто сидит в шкафу — ведь я не видел в доме ни одной живой души».

Он прошел по четырем комнатам на первом этаже, заглянул в прачечную, потом поднялся сначала на второй этаж из пяти комнат, затем на третий из четырех. Везде царила пустота, и он нигде не обнаружил ни малейшего намека на таинственность, в том числе и в подвале. Небольшой садик, обнесенный высокой стеной, выглядел куском зеленого туннеля.

«Наверное, завтра появится служанка, чтобы заняться хозяйством, — подумал он. — Надо будет поблагодарить ее за такой тщательный уход за домом».

«Интересно, — продолжал размышлять он, рассматривая развешанные на стенах картины, — кто живет — или жил? — в этом доме? Не иначе, как человек с простыми привычками и хорошим вкусом; возможно, с художественными наклонностями, если иметь в виду картины, которые, судя по их свежему облику, являются довольно недавними копиями.

В библиотеке много книг, но их набор ничего не говорит об особенностях характера их владельца: Шекспир, Вальтер Скотт, Диккенс, Шелли… Два явно случайных тома Теккерея, полная подшивка журнала „Стрэнд“[45] — две сотни книжек по 6 пенсов. Короче, именно то, что положено читать и перечитывать любому англичанину.

Ящики письменного стола пустые, в них не завалялось ни одной бумажки, ни одного документа. Наверное, хозяин сжигал ежедневно приходившие счета, что свидетельствует о спокойном характере, любви к порядку и состоянии идеального душевного равновесия.

Если бы я действовал по методу полицейских знаменитого автора детективов Эдгара Уоллеса, я бы начал составлять список всего вокруг меня, что представляется примечательным, и это неизбежно привело бы меня к разгадке тайны.

Итак, попробуем.

В погребе почти две сотни бутылок вина: портвейн, херес, мадера; отсутствие французских вин; большой запас виски хорошего года, полдюжины бутылок джина.

На кухне отличные консервы: фрукты, джем, паштеты из телятины и птицы. В лакированных коробках все, что может потребоваться живущему одиноко мужчине, чтобы в случае необходимости быстро приготовить что-нибудь съедобное.

Вывод: где-то рядом находится весьма толковый поставщик.

Спальни: самая шикарная, несомненно, принадлежит хозяину. Низкая кровать, тонкие, словно из дворца, простыни, три великолепных шкуры тигра, медный набор для курения на арабском столике. Комната для друзей, которой, по-моему, почти не пользовались; комнаты для бонны и для камердинера отсутствуют.

Кабинет: библиотека, уже описанная выше; все до уныния чисто, словно в ней никто никогда не работал. В то же время может показаться, что кто-то в ней курил, и очень долго: на специальной полочке разложены хорошо обкуренные трубки из Гуды и стоит большая миска, наполненная голландским табаком; в хрустальной коробочке — глиняная трубка, вероятно, очень ценная. Просто чудо!

Шкафы: пустые или почти пустые.

Гостиные: удобные, но с немного обветшалой мебелью.

Ванная комната: весьма современная; ванна из мрамора с прожилками, двойной душ, электрический подогрев воды в ванне, умывальники, заставленные хрустальными флаконами с одеколоном и незнакомыми духами, сосуд с сухой лавандой.

Телефон».

— Черт, как я об этом не подумал!

Харлисон отбросил список, составляемый им на выдранной из блокнота страничке. Поднявшись в несколько прыжков по лестнице, застланной толстым ковром, он ворвался в туалет и схватил объемистый телефонный справочник. Номера абонентов в нем были сгруппированы по улицам. Он быстро перелистал массивный том и нашел Найтрайдер-стрит.

— Теперь я знаю, — буркнул он, с отвращением отбрасывая справочник, — что моего невидимого хозяина зовут, как три четверти жителей Англии и миллионы китайцев, просто Вангом.

— Почему бы ему не назваться Джоном Смитом…

Он пнул на прощанье ногой ни в чем не виноватую телефонную книгу и вернулся в спальню. Здесь ему пришлось заморгать в растерянности: на мраморной полке камина он увидел свой портрет в художественно оформленной рамке!

Устав от нервной суеты, он отключился, едва опустив голову на подушку, и проспал мертвецким сном до утра.

Постель была удобной, и он прекрасно отдохнул, хотя время от времени чувствовал сквозь сон легкую качку, как это бывает со всеми морскими путешественниками в первую ночь на суше.

Его разбудил луч солнца, резвившийся в зеркале.

Окна спальни выходили в сад. Солнце заглядывало в них только в короткие утренние часы, так как за высокими стенами возвышались унылые фасады с множеством равномерно расположенных оконных проемов.

Один из этих фасадов находился ближе остальных, и его окна без занавесок и штор, затянутые пленкой пыли и сажи, были верным признаком пустого, заброшенного жилья.

Харлисон с отвращением посмотрел на него; ему показалось, что бедность и заброшенность этого печального здания каким-то образом распространялись на дом, в котором он находился.

Тем не менее, вскоре его внимание привлекли более приятные ощущения.

С кухни до него долетел хорошо знакомый бодрящий аромат жареного сала и подогретых тостов.

— Мадам Икс или Зет уже за работой! — воскликнул он. — Я должен срочно познакомиться с ней!

Он облачился в отвратительный домашний костюм, приобретенный им в Мельбурне в качестве последнего крика лондонской моды, и спустился на первый этаж.

Стол в столовой был накрыт, на небольшом спиртовом примусе подогревался омлет с ветчиной; под специальным ватным чехлом уютно пыхтел чайник из черного фаянса, выпуская легкий ароматный парок.

— Эй, есть здесь кто-нибудь? — позвал Харлисон.

Ему ответили то же эхо и та же тишина, что и накануне.

— Значит, моя хозяйка уже ушла, — недовольно пробурчал он. — Видать, она побывала здесь ранним утром, потому что стаканы, из которых я пил вчера, уже вымыты, а графин снова наполнен портвейном. Конечно, все домработницы имеют ключи, так что…

Неожиданно он подпрыгнул на стуле, задев упавший с примуса омлет, оказавшийся на белоснежной скатерти. Ведь накануне вечером он запер все двери на задвижки, а наружную дверь закрыл еще и на цепочку!

— Значит, ко мне можно спокойно войти, как в любое общественное заведение! — проворчал он. — Или кто-то действует по методу, описанному в романах Энн Радклифф[46]. Очевидно, хозяйством у меня занимается призрак, умеющий проходить сквозь двери, закрытые на три задвижки!

Ему так не понравилась эта ситуация, что он едва дотронулся до завтрака.

«Если бы я написал об этом в своем детективном списке, то должен был бы решить, по примеру полицейского, героя романов Уоллеса, что в квартиру есть тайный вход, — подумал Харлисон. — Впрочем, мне следовало ожидать столь романтической стороны у моего приключения… Что стало бы с тайной, не существуй шкафы с двойным дном или фальшивые стены… Мне стоило давно догадаться об этом, вспомнив странные приказы, что я получал после Адена. Об этом же мне напомнил и мой портрет, так деликатно продемонстрированный мне на каминной доске…»

Его размышления прервал раздавшийся на втором этаже, пронзительный трезвон с металлическим тембром.

Телефон!

Он почувствовал себя не таким одиноким, раз кто-то хотел поговорить с ним, и, значит, еще чей-то голос должен был прозвучать в пустом доме.

— Алло! — произнес он, сняв трубку.

— Отлично, вы уже на месте. Давно пора. Телефон вам наверняка покажется более удобным средством связи, чем вентиляционная труба, не так ли?

— А, так это вы, — сказал Харлисон только для того, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— А вы надеялись услышать кого-нибудь другого? — с недоброй иронией произнес голос. — Конечно, на «Джервисе» все было иначе. Вы симпатичный парень, и ваша всегдашняя скромность мне очень нравится.

— Очень рад, — пробормотал инженер.

— Вы всегда казались мне весьма проницательной личностью. Значит, вы уже знаете, что старушку Слиппер вычеркнули? Вы не теряли время даром.

— Что вы сказали?

— Неужели этот чертов телефон работает так плохо, что мне приходится повторять? Ладно, я не буду спрашивать у вас, кто и как провернул дельце. Это ваше дело, и вам положено это знать в соответствии с вашей ролью. Иначе, зачем бы вы запирались на задвижки?

— Да, это так, — осторожно согласился Харлисон. — С чего бы мне поступить иначе?

— Гровер и его банда давно крутились вокруг нее. Я говорю про Слиппер. Следовательно, было нужно, чтобы она упала с лестницы, выпив вчера вечером свою обязательную порцию джина. Кстати, весьма приличную порцию! Когда ее подняли, у нее череп оказался разбит вдребезги, и она уже замолчала навсегда, хотя была известна, как большая любительница поболтать. Я сразу не смог отправить к вам другую служанку, и вы хорошо понимаете, почему. Вы же не считаете меня агентом по трудоустройству?.. Может быть, вы смогли бы некоторое время самостоятельно заниматься своим хозяйством? Вы не представляете, сколько проблем создают нам ваши холостяцкие привычки!

Харлисона осенило.

— Конечно, не представляю, — сердито буркнул Харлисон.

— Осторожней! — в голосе собеседника прозвучали угрожающие нотки. — Вы начинаете вести себя слишком независимо. Учтите, мне такое не нравится!

Прочувствовав линию своего поведения в игре, Харлисон решил продолжать демонстрировать упрямство.

— У меня есть права! — проворчал он.

— Маньяк! Мелкий буржуа! Конторщик! Все вы одинаковы! — злобно прошипел голос на другом конце провода. — Вы не способны видеть происходящее в целом. Может быть, мне придется придушить вас в постели?

— Я подумал и об этом, — спокойно сообщил Харлисон.

— Мне не нужна другая такая старая карга, как эта Слиппер, которая постоянно будет совать свой нос в то, что ее не касается… Послушайте! На этот раз я снова постараюсь закрыть глаза на вашу глупость, но дальше контакт будет осуществляться только через моего посредника. Это будет означать, что если вам взбредет в голову провести расследование обо мне, то я должен буду вмешаться.

— Ха-ха! — бросил Харлисон, не нашедший лучшего ответа.

Но незнакомец рассвирепел.

— Я убью тебя, слышишь? Я убью тебя, клоун!

— Как хотите, — согласился Харлисон. — Мне наплевать на ваши угрозы.

— Тем лучше. А пока можете курить голландский табак и читать «Квентина Дорварда».

Послышался щелчок брошенной трубки, и разговор прервался.

Харлисон немного подумал, а потом набрал номер телефонной станции.

— Скажите, мисс, кто сейчас звонил мне? — спросил он телефонистку.

Девушка некоторое время разбиралась с его вопросом, потом ответила с некоторым удивлением:

— Но сейчас, сэр, вам никто не звонил.

Роуланд задумался. Потом пожал плечами и продолжил заниматься утренним туалетом.

Снова зазвонил телефон.

Он услышал снова голос своего только что положившего трубку собеседника, но теперь тот буквально кипел от ярости.

— Что, вы продолжаете свою игру каналья? Вы что, круглый идиот? Когда вам звоню я, на телефонной станции никто об этом не может знать! А уж вы-то должны хорошо представлять это! Вы знаете, когда вам станет известно то, что вам хочется узнать обо мне? Так вот, малыш, ровно за две или три секунды до вашей смерти!

Разговор опять оборвался, и Харлисон вернулся к мылу и зубной щетке.

«Интересно, что за жизнь ожидает меня в этом доме?» — подумал он.

Он решил повидаться с Черманом, и одна только мысль о скорой встрече с человеком, в котором не скрывается никаких тайн, быстро вернула ему обычное хорошее настроение.

Очередной взгляд в зеркало заставил его нахмуриться.

Это же черт знает, что! Он сразу представил, что ему неизбежно придется столкнуться с недоуменными взглядами добряка-комиссара «Джервис Бея».

Конечно, он мог придумать множество объяснений, небрежно заявить о случайном капризе, но ему очень не хотелось лгать этому простому открытому человеку.

Он не сомневался, что Черман легко прочитает ложь на его лице и в его глазах, сразу все поймет по его поведению.

Озабоченный этими неприятными мыслями, он вышел из странного дома и двинулся по Найтрайдер-стрит.

В Люгейте он наткнулся на парикмахерскую и попросил сделать ему как можно более короткую прическу, после чего постарался еще плотнее пригладить волосы.

«Хорошо, если он подумает всего лишь об отсутствии у меня вкуса», — подумал он.

Черман, некоторое время внимательно изучавший меню таверны «Под гербом Грэнтема», почти не обратил внимания на некоторые изменения в облике приятеля.

— Я вижу, что вы пожертвовали своей роскошной шевелюрой, поддавшись очередному веянию моды, — сказал он. — Эта новая прическа вас очень сильно меняет… И мне казалось, что вы всегда были блондином? Но, как говорится, о вкусах не спорят, и я не собираюсь добиваться изменений в небесной механике. Меня вполне устраивает то, каким образом Земля вращается вокруг Солнца. Что вы скажете о телячьей отбивной и спарже со сливками? Я мечтал об этом еще до Коломбо…

Лондонские рестораны — довольно отвратительные заведения, предназначенные исключительно для набивания желудка, но таверна «Под гербом Грэнтема» известна даже на континенте как редкое исключение из этого достойного сожаления правила.

Когда Черман назвал официанту какое-то вино континентального происхождения, Роуланд попытался вспомнить, какое пойло пытались всучить ему в Сиднее или Мельбурне под названием «французское вино».

За сотерном[47], которым они запивали лангуста, последовал пойяк[48], темная бутыль которого сопровождала жаркое.

Хозяин ресторана, доброжелательно следивший за прекрасным аппетитом своих клиентов, шепнул по секрету, что у него можно заказать настоящий шартрез, этот знаменитый французский ликер, а из коньяков у него найдется бутылочка наполеона.

— Давайте и то, и другое! — распорядился Харлисон.

Черман с энтузиазмом заявил, что ему давно не приходилось слышать такие замечательные слова.

Они долго вспоминали перипетии путешествия из Австралии в Европу, и на языке у Роуланда то и дело крутилось имя Нэнси Уорд, но он сдерживал себя, поскольку заметил, что его компаньон с трогательной неловкостью избегает упоминать красавицу-стюардессу.

Наконец, он не выдержал, и с небрежным видом поинтересовался:

— Кстати, девушка, спасенная мной в Адене, не собирается проделать путешествие на «Джервисе» в обратном направлении?

Черман помотал головой.

— Нет, она уволилась, и теперь на ее месте будет работать одна рыжая дылда из Шотландии.

— Я видел, как Нэнси покинула судно с каким-то джентльменом, — сказал Харлисон. — Не иначе, ее возлюбленный?

Моряк поерзал на стуле со смущенным видом.

— Не думаю, — выдавил он наконец.

Роуланд внимательно посмотрел на него.

— Вы действительно так не думаете?

Смущение Чермана заметно усилилось, и он, чтобы замаскировать свое состояние, поспешно опрокинул бокал шартреза, даже не почувствовав его вкуса.

— Роуланд, мне кажется, что мы с вами люди прошлого века. Мы не умеем лгать. Поэтому я скажу то, что думаю. По правде говоря, я считаю, что мисс Уорд не совсем та дама, за которую вы ее принимаете.

Инженер нахмурился.

— Я не понимаю вас, — сухо произнес он.

— Дело в том, Харлисон, что я немного знаю этого типа, что ожидал прибытия нашего судна… Это сотрудник полиции…

— Господи! — воскликнул Харлисон. — Это же ни о чем не говорит!

— Конечно, это так, если бы он не принадлежал к верхушке. Его зовут Каннинг, он суперинтендант[49] и занимается криминальными расследованиями в Скотленд Ярде. И он никогда не станет отвлекаться по пустякам.

Приятели некоторое время сидели молча, пока не догадались обратить внимание на содержимое своих стаканов, чтобы развеять тревожные мысли.

— Я простой человек, Черман, — возмутился, наконец, инженер фирмы «Мидас», — и я не понимаю, на что вы намекаете.

— Я буду откровенным, друг мой, — ответил моряк, — вы мне очень симпатичны. Хотя я всего лишь бывший морской пехотинец, я не собираюсь уступать кому-либо ни пяди в том, что имеет отношение к долгу и чести. Я предпочел бы лишиться зарплаты за три месяца в море, чем видеть, как такой парень, как вы, строит облачные замки, увлекшись обычной авантюристкой, если не сказать хуже.

— О, Черман!

В восклицании Харлисона прозвучала такая боль, что комиссар не мог не посочувствовать своему приятелю.

— Харлисон, мы получили строжайшее указание молчать, но я все же расскажу вам все, что знаю. Это первый случай, когда я не подчиняюсь категоричному требованию начальства.

Я не начну, как это делают старые сплетницы, с требования, чтобы вы сохраняли полное молчание об услышанном от меня. Я знаю, что вы будете молчать без просьбы с моей стороны. К тому же, мой рассказ будет достаточно коротким. А теперь слушайте!

На борту нашего судна находилась весьма ценная посылка, которую нам скрытно передал в Коломбо сам губернатор Цейлона, и которая была адресована лорду Чаттерли, хранителю частного музея Букингема.

Это был огромный рубин в виде сердца, поэтому его назвали «Сердце Бхавани», а Бхавани — это одна из самых свирепых богинь индуистского пантеона.

Рубин был подарком Его Величеству Королю Англии, Императору Индий, и подарил его один махараджа-бунтовщик в знак своего решения подчиниться власти англичан.

Подарок должен был оставаться в тайне, потому что решение туземного царька о покорности полагалось осуществить не в виде одномоментного акта, а постепенно, едва ли не подпольным образом.

В общем, здесь в игру вступают государственные интересы, в которых я мало что понимаю.

Фантастически дорогая драгоценность была помещена в деревянный ящичек весьма примитивного вида, и капитан «Джервиса» спрятал ящичек в своем личном сейфе.

В Саутгемптоне лорд Чаттерли должен был забрать посылку. Но тут произошли неожиданные события; прежде всего, машина лорда по дороге в порт попала в автомобильную аварию в какой-то деревне неподалеку от пристани. Оттуда он телеграфировал на судно, предложив доставить драгоценность в Лондон на «Джервисе».

Думаю, вы обратили внимание на то, что дорога от Саутгемптона до Лондона прошла не без мелких происшествий. Прежде всего, вышел из строя радиопередатчик, что никого особенно не обеспокоило, поскольку путешествие практически завершилось.

А в Лондоне выяснилось, что ящичек исчез из капитанского сейфа, словно просочившись сквозь толстую стальную дверцу.

Дорожное происшествие, в которое попал лорд Чаттерли, как выяснилось позже, было подстроено; что касается телеграммы лорда, то оказалось, что он ее не посылал.

— А причем здесь Нэнси Уорд?

— Не торопитесь, сейчас узнаете. Я должен изложить все последовательно, в точном соответствии с хронологией отдельных событий.

Жуткая пропажа была обнаружена в тот момент, когда «Джервис» причалил к набережной Нижнего Бассейна.

Наш старик еще толком не осознал, что случилось, а на палубу с набережной уже перепрыгнул непонятный тип, заявившийся в каюту капитана, как в свою собственную.

— Меня зовут Каннинг, — представился он.

— А меня зовут сапог или туфель, — заорал капитан, — и я постараюсь поскорее прислать вам мою визитку!

— Не стоит так волноваться, капитан, — ответил тип слащавым голосом, — потому что я одновременно работаю суперинтендантом в Скотленд Ярде. — И он сунул капитану под нос металлическую бляху.

— Насколько я понимаю, вы обнаружили, что у ящичка для лорда Чаттерли выросли ноги, — загробным голосом сообщил полицейский.

— Лучше бы я проглотил свои морские сапоги! — взвыл капитан.

И он принялся жаловаться, что теперь его карьера погублена, что он не сможет пережить это бесчестье. Его остановил Каннинг, попросив немного помолчать.

— Все не так страшно, капитан, как вам показалось.

— Я старый боевой конь, — возразил старина, и я ничего не понимаю в ваших полицейских штучках. Но сможете ли вы узнать, куда пропал этот чертов ящичек?

— Это вполне возможно; во всяком случае, для начала ознакомьтесь с этой бумагой, которая избавляет вас от какой-либо ответственности за случившееся. Я всего лишь попрошу вас и вашего судового комиссара соблюдать абсолютное молчание об этом… происшествии.

И суперинтендант уехал на такси, устроившись на заднем сиденье рядом с…

— С Нэнси Уорд!

— Вот именно, приятель!

Роуланду показалось, что стены ресторана начали медленно вращаться вокруг него; не исключено, что в этом эффекте было виновато если не французское вино, то слишком крепкий коньяк.

— Подождите! — воскликнул он, цепляясь за последнюю надежду. — Мне кажется, что уехавшие вместе на такси мисс Уорд и полицейский общались совершенно по-дружески!

— Почему бы и нет? — пожал плечами Черман. — Парни из Скотленд Ярда всегда ведут себя как джентльмены с теми, кого им приходится задерживать. И если преступники оказываются хорошими игроками, общение с ними происходит вполне дружелюбно.

— Я допускаю, что Нэнси Уорд может быть хорошим игроком, но могу только догадываться, является ли таким игроком Каннинг…

— Каннинг — серьезный человек, — продолжил Черман. — Про него говорят, что он занимается бандой Джека-полуночника.

— Кто это — Джек-полуночник? — поинтересовался Харлисон, стараясь показать свою заинтересованность рассказом Чермана.

— Джек-полуночник? Это спрашивает человек, очевидно, проживший все последние годы на Луне! Но весь Лондон и значительная часть земного шара только о нем и говорят, невежественный вы человек! Говорят о том, как он занимается вымогательством, грабит, убивает всех, кого захочет!

Вчера он полностью очистил за одну ночь банк Вольфсона и Барра, не оставив в нем денег даже на покупку пачки сигарет. Почти одновременно от полумиллиона фунтов был избавлен банк Сток-Эксшанж, ограблен ювелирный магазин Хартмана, а его владельцу было перерезано горло. Недавно он похитил дочерей нескольких лондонских аристократов и вернул их только за поистине царский выкуп. Потом он очистил витрины Британского музея, где Его Величество не досчитался полотна Греза, двух картин Уистлера и дюжины невероятно дорогих изделий из благородных металлов. В обмен этот проклятый Джек оставил непочтительную и весьма ироничную расписку.

Ему приписывают также кражу нескольких секретных документов из военного министерства, за которые ему в Берлине с радостью выложат мешок золотых марок.

И что вы думаете? Он хотя бы раз попал в руки правосудия? Нет конечно. Его молва уже прозвала Джеком-призраком, это настоящее привидение из тумана и дыма, нечто неуловимое!

Можно не сомневаться, что у него в подчинении находится огромная банда, хотя полиции ни разу не удалось задержать ни одного ее члена. Напротив, Скотленд Ярд потерял нескольких своих ценных сотрудников. Негодяй придумал отвратительную игру — время от времени он присылает суперинтенданту Каннингу только что отрубленную голову одного из его детективов.

— Значит, вы полагаете… — пробормотал Харлисон и замолчал.

— Пока у меня нет ничего, кроме предположений, но я умею связывать одни факты с другими по законам логики.

Если Каннинг лично побеспокоился, чтобы встретить обычную стюардессу… Если он через несколько часов официально сообщает нам, что украденная драгоценность обнаружена… Делайте сами выводы из этих фактов!

— Я не решаюсь, — вздохнул Харлисон. — Все это просто ужасно.

— Тогда я сделаю это вместо вас в надежде, что это излечит вас. Так действует хирург, удаляя с помощью скальпеля опухоль или вскрывая нарыв. Нэнси Уорд совершила кражу на «Джервисе» и она является членом банды Джека-полу-ночника!

Выйдя из ресторана, он некоторое время стоял и смотрел вслед Черману, хромавшему немного больше, чем обычно. Он с наслаждением почувствовал больно хлеставшие его по лицу струи дождя.

Потом он долго бродил по городу и, наконец, остановился под водопадом из водосточной трубы к радости небольшой группы бродячих продавцов газет.

— Посмотрите на этого пьянчугу! Посмотрите на него! Гип-гип-ура! Да здравствует виски! Купите «Таймс», сэр! Там рассказывают о джентльмене, выпившем еще больше, чем вы, а также о беседе Остина Чемберлена с Джеком-полуночником!

— К черту Джека-полуночника! — заорал Роуланд.

— Вы должны сказать это ему самому! — выкрикнул кто-то из мальчишек. — Он разберется с вами! Наградит вас орденом Подвязки из пеньки!

Парижский гаврош, заслуживший за много лет репутацию существа остроумного и, по сути, не слишком зловредного, можно сравнить с его собратом из Лондона примерно также, как ужа с гадюкой.

Харлисон очень быстро понял это.

Через несколько секунд его окружила орда грязных и сопливых карликов, с дьявольскими ухмылками размахивающих самыми разными газетами и выкрикивающих совершенно нелепые новости.

— Смотрите, вот портрет джентльмена, который собирается откусить нос Джеку-полуночнику!

— Миледи, возьмите его в мужья! Вам не придется особенно тратиться на его еду, лишь бы было достаточно виски!

— Кто этот пьянчуга? Да это же приятель Джека-полуночника! Он только что украл у лорда-канцлера двенадцать су и, купив на эти деньги марок, отложил их на старость!

Его стали дергать со всех сторон. Он почувствовал острую боль от коварных щипков; чья-то грязная лапа принялась выуживать шиллинги из его карманов.

— Берегись, полиция! Смываемся! — заорал кто-то из малолетних бандитов. — Сейчас бобби одолжит тебе свой шлем, если ты пообещаешь выдать ему Джека-полуночника вместе с порриджем[50]!

И банда жестоких воробьев разлетелась во все стороны.

Полисмен дружески взял Харлисона за руку.

— Все в порядке, сэр, постарайтесь взять себя в руки. Вас проводить?

Алкоголь жестоко кружил голову бедняге Роуланду. Поступок Нэнси превратил отважного искателя приключений в тряпку. Лондонская улица внезапно показалась ему более бурным морем, чем Бискайский залив.

— Где вы живете, сэр?

— Я… По-моему, я… — пробормотал заплетающимся языком Харлисон.

В этот момент к ним подошел какой-то мужчина, и полисмен внезапно вытянулся по стойке «смирно».

— Каннинг! — воскликнул Роуланд.

Мужчина заметно удивился, но на этом общение с внешним миром для Харлисона закончилось.

Он очнулся в такси, резко тронувшемся с места, хотя шофер даже не попытался узнать у него адрес. Мимо заскользили незнакомые улицы. Роуланд со стыдом стряхнул с себя отвратительную хватку алкоголя.

— К вашим услугам, сэр.

Такси остановилось, и Харлисон шагнул на тротуар, сознавая некоторое просветление в голове и чувствуя себя более устойчиво на ногах.

— Доброго вам вечера, сэр!

И такси энергично рвануло с места, хотя таксист почему-то не стал требовать платы за проезд. Роуланд ошеломленно помотал головой и принялся протирать глаза, словно только что очнулся после глубокого сна.

Он находился на Найтрайдер-стрит.

— Я же не назвал ему адрес! — пробормотал Харлисон, тупо глядя, как красные задние фонари такси скрылись за поворотом. — Похоже, что теперь моя жизнь будет состоять из сплошных загадок!

Он ощущал тупую боль в висках, но алкогольный хмель полностью рассеялся, и он твердой рукой толкнул входную дверь своего странного убежища.

После первых же шагов он уловил, что в вестибюле что-то изменилось непонятным, но, как ему показалось, тревожным образом.

У него возникло смутное ощущение опасности, свойственное тем, кто побывал в краях постоянной борьбы за выживание.

Войдя в гостиную, он замер на несколько секунд, положив руку на выключатель, но не решаясь включить свет, вслушиваясь в таинственные ночные шорохи.

Он сразу же уловил звуки торопливых легких шагов.

Потом услышал приглушенное восклицание, шорох шелкового платья или меха.

Его пальцы инстинктивно нажали на клавишу выключателя; вспыхнул свет.

Он застыл, не в состоянии произнести ни слова: столовая исчезла! Вместо нее перед ним находилось странное помещение, со стенами, обтянутыми ярко-красной тканью, с необычной мебелью — большим черным диваном, столиком из полированного черного дерева, и на столике…

Харлисон не смог удержать крик: на столике лежал небольшой открытый ящичек из черного дерева, и внутри него на обивке из темного шелка находился ослепительно яркий огненно-красный предмет…

Рубин, похищенный из сейфа «Джервис Бея»! «Сердце Бхавани»!

Роуланд зашатался, словно внезапно разбуженный человек, потом ущипнул изо всех сил себя за руку и вырвал с головы клок волос.

Обстановка в комнате не изменилась, зловещая мебель осталась на прежнем месте вместе с похищенным драгоценным камнем.

Внезапно давящую тишину таинственного здания нарушила пронзительная трель телефона на втором этаже.

Харлисон с трудом стряхнул охватившее его оцепенение, вышел из странно изменившейся гостиной и поднялся на второй этаж.

— Это «Луна-Театр»? — спросил мужской голос в телефонной трубке. — Я хотел бы заказать два места на сегодняшний вечер.

— Готов предоставить вам два электрических стула! — рявкнул Харлисон. — И отправить вас обоих к дьяволу!

Он сердито швырнул телефонную трубку на аппарат, разозленный такой неожиданно банальной интермедией.

Перепрыгивая сразу через несколько ступенек, он спустился в столовую, где на накрытом столе его ожидали кувшин с питьем и блюдо с холодным мясом.

— Это уж слишком! — воскликнул он и бросился, как безумный, по анфиладе комнат сначала на втором, потом на третьем этаже, проверяя каблуками и кулаками реальность стен и полов.

Он не смог обнаружить кроваво-красный салон, но, вернувшись в столовую, увидел пачку банкнот рядом с бутылкой портвейна.

Он машинально пересчитал бумажки. Пятьсот фунтов стерлингов.

Странно, но единственной его реакцией был горький смех.

«Голос в телефоне обещал мне мою обычную долю, к тому же, доставленную обычным способом, — подумал он. — И теперь мне остается только радоваться участию в деле „Джервиса“. И я все равно ничего не понимаю.

Допустим, что „Сердце Бхавани“ было украдено мной — ведь теперь мне не остается ничего другого, как заподозрить самого себя в участии в мошенничестве века.

Вероятно, так же думает и Каннинг, отправивший меня домой на такси. Но почему он отправил меня сюда, вместо того, чтобы запереть в каталажке?

Куда я попал? Странный мир, странные люди… А тут еще эта Нэнси Уорд… Нет, я окончательно перестал понимать что-либо».

Он прижал кулаки к горячим вискам; ему почудилось, что его раскачивают волны океана непонятных сил, марионетку без воли, ничего не понимающую, игрушку в руках неизвестных коварных кукловодов.

В веренице этих беспорядочных обрывочных мыслей внезапно вспыхнула одна мысль, заглушившая все остальные, словно произнесенная громким голосом:

— Какого черта, куда пропал красный салон?

Глава IV Дама под вуалью

Как вы думаете, много ли лгали о новом Скотленд Ярде, главной полицейской цитадели Англии?

Детективные истории обеспечили этой организации громкую славу, изображая ее подлинным воплощением добра и справедливости, всегда и везде побеждавшей зло.

Если когда-либо вам придет в голову отложить в сторону книги Конан Дойля, Уоллеса или Сакса Ромера, выбросив их из своих библиотек, обратитесь к Скотленд Ярду.

Это некрасивое мрачное здание, заметно пострадавшее от времени, как и все остальное, имеющее отношение к британскому правосудию.

Вы можете надеяться, что увидите выходящими из его дверей, пропахших канцелярским клеем, Шерлока Холмса с его острым профилем, или олицетворяющий справедливость силуэт Гарри Диксона; не исключено, что за вашей спиной мелькнет тревожная тень знаменитого историка, основателя Сингапура сэра Стэмфорда Раффлза.

Как бы не так! Из любого административного учреждения Франции, включая находящееся на набережной Орфевр[51], во время обеденного перерыва выходят менее ординарные личности, чем те, что Ярд посылает на набережную охотиться за сандвичами и чем-нибудь более съедобным.

Но это совсем другая история, рассчитанная на Киплинга, и не имеющая отношения к сегодняшнему Скотленд Ярду.

Сегодня на его высоких окнах опущены синие шторы, задерживающие горячие солнечные лучи и заволакивающие строгие кабинеты мрачноватыми тенями.

В кабинетах на третьем этаже, отданных бригаде, в чьем ведении находятся наиболее важные уголовные дела, сегодня господствует нечто, смахивающее на грозное обаяние.

Здесь преступления, а именно преступления «красные», то есть такие, когда была пролита кровь, описываются и классифицируются; на вещественные доказательства наклеиваются этикетки, а дела переплетаются в черный перкаль. Жуткие фотографии, на которых расплывчатые изображения с трудом различаются на светло-сером фоне, заполняют массивные папки, захватанные тысячами рук за многие годы.

Коридор с грязными стенами, покрашенными охрой, ведет к убогим чердачным помещениям, которые торжественно называют исследовательскими лабораториями. Экспонаты из музея дамы Тюссо, если бы он стал жертвой очистительного огня, можно было бы присоединить к ним и превратить в объект внимания новых посетителей.

Здесь нет ничего поддельного или фальшивого. Этот нож, покрытый ржавчиной, действительно пробил человеческую грудь; этот револьвер двадцать раз выплевывал смерть из своей тупой морды; этот орган, плавающий в желтоватом спирте, был отделен от невероятно изуродованного трупа; эта отрезанная рука отнюдь не сделана из папье-маше, а бледное видение в зеленоватом аквариуме — это не копия, сделанная из воска.

Эти зловещие предметы входили в число объектов, подлежащих осмотру суперинтенданта Каннинга, и на его лице прочно обосновалось выражение печали и подавленности.

— Мой дорогой, мой старинный друг, — пробормотал он дрожащим голосом.

Он протянул руку, словно собираясь приласкать кого-то; потом его рука задрожала, и он отдернул ее.

— Я старею, — негромко сказал он. — Я постарел лет на двадцать с тех пор, как… Боже, я не хочу умереть до того, как…

— Вы опять смотрите на него, Каннинг, — глухо произнес кто-то в глубине помещения.

Полицейский вздрогнул, словно его застали за ненадлежащим занятием.

— Да, — ответил он, не оборачиваясь. — Я не в состоянии противиться.

— Вы должны быть сильнее.

— Я для этого и пришел сюда. Я прошу силу у него.

— Я делаю то же самое.

— Да, конечно, я знаю.

— Ничего не поделаешь, Каннинг, большой начальник постепенно сходит с ума.

— Я понимаю, — пробормотал Каннинг.

— Каннинг!

В голосе говорившего почувствовалась неуверенность.

— Да?

— Ей удалось бежать!

Не поворачиваясь к темному углу, откуда с ним говорили, Каннинг устало махнул рукой.

— Как всегда! Кто она? Это известно только дьяволу. Она принимает тысячу форм. Это призрак, и я не надеюсь, что самые надежные камеры Ньюгейта смогут удержать ее. Наши люди загоняют ее в тупик, она выглядит, как загнанное животное, смирившееся с гибелью… И вдруг… Пффф!.. Дым, туман… И ее нет!

— Наш враг могущественен, Каннинг, но он уже лишился одного из своих преимуществ.

Каннинг согласно кивнул головой.

— Всего одного, но очень важного.

— Это случилось впервые с тех пор, как мы начали борьбу с ним.

Телефон негромко задребезжал на столе. Каннинг поспешно схватил трубку.

Он молча выслушал тихий далекий голос и содрогнулся.

— Морроу будет здесь через несколько минут.

— Это правда? У него был приказ не появляться до тех пор, пока у него не будет возобновлен контакт с ней…

Хлопнула дверь, и Каннинг остался один.

Он вернулся к предмету, которым только что интересовался, и заговорил умоляющим голосом:

— Ты видишь… Да, ты видишь, кое в чем мы преуспели. Там, где ты находишься, тебе это должно быть понятно… И там ты спокойно существуешь, но для нас покой наступит только тогда, когда будет достигнута наша великая цель.

Тяжелыми шагами Каннинг отошел от места, внушавшего ему ужас. Ему казалось, что в сумраке коридора раздалось приглушенное рыдание, но он шел, не оборачиваясь. Он ограничился тем, что задумчиво покачал головой в обычной для него манере, неторопливо шагая по коридору. За многие годы Каннинг был несколько раз ранен, и эти раны отразились на его походке.

Он остановился перед высокой дверью со звукоизоляционной обивкой, посмотрел какую-то запись в блокноте и осторожно постучался.

Ему открыл сам главный начальник Скотленд Ярда, сэр Дембридж. Странная внешность: мощная голова на тщедушном теле, словно изъеденном нервным и беспокойным существованием.

— А, Каннинг! Люди Морроу почти окружили ее, но…

Каннинг отреагировал с должным почтением, но при этом жестом попросил слова.

— Я знаю, сэр, но не стоит осуждать его… Он исправил свою ошибку, и он скоро прибудет сюда.

— Если он подаст признаки жизни, это будет означать, что он восстановил контакт с ней, — закончил шеф с прозвучавшими в его голосе нотками горечи. — Это давно известная игра — выиграть или умереть, не так ли?

Каннинг попытался буркнуть что-то, но шеф продолжил:

— Я коротко поговорил с Морроу по телефону. Мне показалось, что он нервничал, но при этом явно был чем-то обрадован. Всего несколько слов, Каннинг, потому что мы должны быть крайне осторожны, когда речь идет о Джеке — полуночнике. Кто он? Это вы, я, кто-то другой, кто скрывается здесь, в нашем окружении? Где именно? Может быть, в чернильнице? Господи, этот негодяй вынуждает меня произносить очевидные нелепости; а Морроу сообщил: «Она растеряна, потеряла голову… Похоже, что она полностью утратила контакт со своим убежищем. Она скрывается в верховьях Темзы, в районе Снейк-хауза…»

— Я подозревал это, — пробормотал Каннинг. — А речную полицию предупредили?

— Разумеется… Морроу умело прикрывает свои тылы… Не исключено, что Снейк-хауз — всего лишь очередной ящик с сюрпризом, и ничего сверх этого.

— Весьма справедливое мнение, — согласился Каннинг.

Стенные часы пробили тридцать минут. Сэр Дембридж с удивлением посмотрел на серебристый циферблат.

— Он сильно опаздывает!

Каннинг с унылым видом принялся нервно шагать взад и вперед по просторному кабинету.

— Не нравятся мне эти опоздания, сэр. — произнес он. — Очень не нравятся…

Послышался негромкий свист, словно от закипающего чайника.

Сэр Дембридж слегка побледнел.

— Трубка капитана Гровера! Боже, Каннинг, у меня всегда мурашки бегут по всему телу, когда я слышу советы этого призрака!

Каннинг мрачно посмотрел на шефа.

— Призрак… — медленно произнес он. — Может быть, это и призрак… Позволю себе напомнить вам, сэр, что это вы подписали соглашение с ним на определенных условиях.

— Конечно, конечно! — нервно воскликнул сэр Дембридж. — Я полностью полагаюсь на вас в этой необычной ситуации. И дело даже не в том, что мои нервы превращаются в желе, когда я общаюсь с ним исключительно с помощью этой трубки, которая никуда не ведет. Меня крайне угнетает то, что к материальным делам Скотленд Ярда оказывается примешана определенная доля фантастики!

— У нас могущественный и ужасный враг, в борьбе с котором нельзя пренебрегать даже… — пожал плечами суперинтендант.

Снова послышался свист. Каннинг наклонился к цветочной вазе, стоявшей на каминной доске, коротко свистнул в ответ и прислушался. Через несколько секунд он выпрямился. На лбу у него выступили капли холодного пота.

— Случилось что-то очень нехорошее, — пробормотал он.

— Что-то пошло не так, как надо, Каннинг? — недовольно поинтересовался шеф.

— Раз уж в дело вмешался Гровер, значит, дело крайне серьезное.

— Черт возьми! Только этого нам не хватало!

В дверь постучали, и голос дежурного секретаря сообщил из-за двери:

— Сержант Морроу!

— Как вовремя! — дружно воскликнули сэр Дембридж и Каннинг, вздохнув с облегчением, словно до этого грудь у них была сдавлена какой-то тяжестью.

Они замолчали, не отводя глаз от входной двери, почему-то остававшейся закрытой.

— Что за дурацкие шутки! — недовольно пробурчал Дембридж.

Каннинг, стряхнув с себя оцепенение, подошел к двери и распахнул ее.

Перед ним простирался совершенно пустой коридор, и только в его дальнем конце на скамье дремал дежурный сотрудник.

— Эй, — крикнул Каннинг. — Кто-нибудь сейчас подходил к кабинету начальника?

— Нет, никто не подходил, сэр, — ответил дежурный.

— А где сейчас секретарь шефа?

— Это я, сэр, меня зовут Перкинс.

— Это вы сейчас стучались в дверь кабинета начальника?

— Нет, сэр, я даже не подходил к ней.

Неожиданно взгляд суперинтенданта остановился на незамеченном им до этого предмете, лежавшем перед дверью. Его глаза расширились от ужаса.

На полу перед ним лежал небольшой черный чемоданчик.

— Что все это значит? — взорвался шеф. — Что, никто не подходил к дверям? Никто, и, тем не менее…

Каннинг повернулся к нему, и движения у суперинтенданта были такими механическими, что он напомнил шефу заводную игрушку.

— Кое-кто подходил к двери, — прошептал он, держа на вытянутых руках небольшой темный предмет. — Это Морроу… Он здесь…

— Что!?

Каннинг молча кивнул, и сэр Дембридж в ужасе отшатнулся.

В Скотленд Ярде хорошо знали эти небольшие черные чемоданчики! Чемоданчики, в которых Джек-полуночник присылал властям головы их сотрудников.

До сих пор Харлисон был всего лишь нелепой игрушкой судьбы и неизвестных сил. Это действовало ему на нервы, и ему страстно хотелось плюнуть на все и сбежать.

Но откуда он мог сбежать? Из невидимой тюрьмы, в которой он, судя по всему, оказался? В его сознании бегство должно было проявиться в виде бунта против лиц, дергавших за веревочки и управлявших им, словно безвольной марионеткой.

И вот, наконец, сегодня он приступил к решительным действиям.

Он не был уверен, что не кидается, очертя голову, в самую гущу преступных махинаций, но он предпочитал ввязаться в пусть и достаточно сомнительную историю вместо того, чтобы оставаться мягкотелым, безвольным созданием.

В течение последнего месяца телефон на Найтрайдер-стрит молчал.

Обслуживание дома происходило так же загадочно, как и вначале, прежде всего, во время отсутствия Роуланда дома.

Он напрасно старался появляться дома в самое разное время, но ему ни разу не удалось застать служанку на рабочем месте.

Однажды он не выходил весь день. Сначала он занялся уборкой и стер пыль с мебели; потом приготовил на кухне кое-что съестное и даже подремал на оставшейся смятой после ночи постели. Ему эта деятельность не понравилась, и он решил больше не заниматься хозяйством. Оказалось, что он поздно спохватился; с этого момента его посчитали его собственной домработницей. Впрочем, он не расстраивался, так как хлопоты по хозяйству позволяли ему незаметнее проводить время.

Он начал находить удовольствие в мелких заботах. Он познакомился с владельцем книжного магазина напротив и с дорожным полицейским на перекрестке.

Все это продолжалось до дня, когда…

Весь день гроза бродила в окрестностях Сити, громоздя массивы фиолетовых туч и то и дело вспыхивая молниями. Потом она приблизилась и набросилась на Лондон, словно хищник на жертву.

На Вестминстер внезапно посыпались молнии; отражение зданий опрокинулось в реку с такой убедительностью, что можно было подумать, будто здания оказались унесены водой.

Безумные картины, порожденные адской фантазией, зароились в небе, меняясь слишком часто, чтобы напугать уличную толпу, стремившуюся поскорее найти укрытие.

Роуланд, у которого не было никаких дел снаружи, уютно устроился в кресле и занялся прореживанием стройных рядов курительных трубок, пробуя их одну за другой.

Он открыл давно начатую книгу, но внезапно пропавшее электричество позволило сумраку захватить комнату.

— Авария на линии, не иначе, — проворчал инженер.

И он предался мыслям без цели и без воспоминаний.

Телефонный звонок заставил его подпрыгнуть.

Это оказалась сотрудница телефонной станции, которая яростно обрушилась на него:

— Вы сошли с ума! Разве можно звонить по телефону в такую погоду? Вы же устроите себе пожар! — И она замолчала.

— Мистер Смит?

— Да, мадам…

Женский голос показался инженеру знакомым.

— Уже полночь…

Харлисон в первый момент отшатнулся от телефона, но тут же с усилием укротил свое желание говорить.

— Очень хорошо.

— Скорее! Электричество отключено во всем секторе. Никакая техника не работает. Я не могу скрыться. Гровер постарается схватить меня. Нужно опередить его. Верхняя Темза, дом 90.

Тон был одновременно умоляющий и повелительный, и явно хорошо знакомый. Роуланд не стал терять время на лишние вопросы.

— Отлично! — бросил он и положил трубку.

Верхняя Темза находилась неподалеку. Достаточно было пересечь несколько параллельных улиц, и он проделал это бегом, настолько его подхлестывал ужас в голосе той, которую он пока называл для себя незнакомкой.

Грозовое небо успешно очистило улицы от пешеходов. Харлисону неожиданно почудилось, что он очутился в покинутом жителями Лондоне, оказавшемся во власти безымянного ужаса.

Его протрезвила сильная пощечина внезапного порыва ветра, горячего, словно он только что покинул доменную печь.

Он помчался еще быстрее. Сейчас он был обычным прохожим, спасающимся от бури.

На улице Королевы Виктории ему почудилось, что наряду с угрозой природных стихий вокруг него возник какой-то новый враждебный элемент. Обычно заполненная плотной толпой улица оказалась почти совершенно пустынной, и только отдельные торопливые силуэты время от времени мелькали на перекрестках. Казалось, что странные тени подчиняются каким-то общим приказам; то тут, то там возникали небольшие группы, позволяющие предполагать наличие стадного инстинкта.

— Проклятье! — злобно ухмыльнулся Роуланд. — Столько шпиков!

Ему было наплевать на все; он мчался на выручку Нэнси Уорд, преступницы, вырвавшейся из когтей городской полиции.

Он удачно уклонился от столкновения с группой хулиганов, притворившихся, что они не заметили его. Впереди разверзся вход в подземку… Он успел заметить остановившиеся на нем косые взгляды укрывшихся там людей.

Полиция!

Он бежал, подталкиваемый в спину мощными порывами ветра, обрушивающегося с крыш. Его охватила глухая ярость: он сознательно оказался на стороне преступления!

— Ах, Нэнси, Нэнси! Хоть ты и воровка, но я люблю тебя!

Этот крик, казалось, вырывался из самой глубины его сердца.

Прямо перед ним возникла улочка — небольшая щель между стенами домов, но она должна была привести его прямо к Верхней Темзе.

Переулок был залит тенью; Харлисон устремился в него. Чья-то рука вцепилась в его пальто в тот момент, когда полыхнула молния и грянул чудовищный грохот.

Яростным движением инженер высвободился; он услышал крик боли, и, едва пробиваясь сквозь треск разрядов, до него долетели слова:

— Уже полночь! Пора начинать… Что, будем стрелять?

Харлисон чувствовал, что переживает роковые минуты своей жизни. Он не представлял, что ему сказать, но неожиданно услышал свой голос:

— Конечно, стреляйте! Но, черт возьми, пропустите меня!

И он помчался дальше, услышав позади громкие отрывистые звуки выстрелов, но гром гремел с такой силой, что эти звуки показались ему жалкими и бессмысленными.

Позади раздался крик смертельно раненого человека. Потом второй, третий… Роуланд бросился к дверям дома номер 90.

Сильнейшим ударом ноги он вышиб дверь, и она, распахнувшись, ударилась в стену с металлическим звоном гонга.

В вестибюле, предметы в котором он с трудом различал, он заметил прижавшийся к стене силуэт, закутанный в плотную вуаль.

— Смит… Харлисон.

Сердце Роуланда остановилась.

— Это вы! — прошептал он.

— Спасите меня! — глухо поговорила женщина в вуали.

— Я для этого и пришел.

Он увидел, как женщина зашаталась, и тогда он схватил ее, словно какой-то обычный груз, поднял и прижал к груди. Она вскрикнула от боли.

— Я вывихнула ногу, — сказала она.

Харлисон замер в растерянности. Все мысли разом как будто покинули его голову.

— Нам нужно действовать быстро, — сказала женщина прерывающимся голосом. — Мы должны добраться до воды, перейдя набережную. Одна я не смогу сделать это. Они еще там?

— Полиция? Да, они везде.

— Нет, наши люди! — отчаянно закричала она, словно потеряв голову от ужаса.

— Да! Они там!

— Значит, он меня услышал! — радостно воскликнула она. — Идем! Помогите мне выбраться отсюда! — потребовала она.

Они оказались снаружи под настоящим водопадом; струи дождя вертикально обрушивались с неба.

Молодая женщина радостно воскликнула:

— Машина! Она дождалась меня! Я знала это! Я знала!

— Это он! — буркнул Харлисон, и свирепое чувство ревности сжало ему сердце.

Мощный автомобиль прорвался к ним через завесу жидкого тумана, заполнившего улицу.

— Скорее!

Не совсем соображая, что с ним происходит, инженер почувствовал, как у него из рук вырвали его ношу и втолкнули ее в машину, сразу же рванувшуюся с места на полной скорости.

Он остался один под дождем, растерянный, ничего не понимающий. Внезапно его окружила толпа свирепых и что-то кричащих людей.

— По крайней мере, этого мы все-таки схватили!

Он не успел поднять руку, чтобы защититься. Жесткий холодный металл обхватил ему оба запястья.

Через пять минут его, избитого кулаками и дубинками, закованного в наручники и истекающего кровью, затолкали в какое-то темное помещение. Потом резкий удар швырнул его на грязный пол; это была камера полицейского участка Верхняя Темза.

Дежурный полицейский не успел ничего спросить у разгоряченных и бешено жестикулирующих полицейских, когда яростно затрезвонил телефон.

— Это Скотленд Ярд! Что у вас?

— У нас убито пять человек, сэр. А они… Эти черти смылись без единой царапинки!

— Женщина у вас?

— Какая женщина, сэр?

— Тройной идиот! Женщина из Снейк-хауза!

— Это не женщина, сэр, это мужчина!

— К черту! Вы последний болван!

Разговор на этом резко оборвался.

Гроза продолжалась всю ночь. Харлисон, избитый и замерзший, едва различал фиолетовые лампочки, горевшие за металлической решеткой его камеры.

Он услышал слабый скрип. Дверь в камеру отворилась и кто-то подошел к нему, совершенно неразличимый в полной темноте. Наклонившись над Харлисоном, он осторожно нащупал наручники на его запястьях и легко снял их.

— Идемте!

Ему напялили на голову шляпу так энергично, что закрыли ему глаза, и ему приходилось передвигаться вслепую.

Их шаги гулко прозвучали в пустом коридоре; кто-то подталкивал его, придерживая за плечи. Споткнувшись, он упал лицом вперед, почувствовав под собой мягкие подушки автомобиля.

— Что вам нужно? — спросил он неизвестно у кого.

Вместо ответа он почувствовал, как его руки снова обхватили стальные наручники.

Машина рванулась с места. Харлисон чувствовал толчки на рытвинах, торможение на поворотах. Наконец, машина остановилась.

— Выходите!

Что-то быстро скользнуло, словно змейка, по его рукам, и он почувствовал, что наручники исчезли.

Первым делом он сорвал с голов шляпу, закрывавшую ему глаза.

Он стоял в полном одиночестве перед перроном своего дома на Найтрайдер-стрит. Резко обернувшись, он увидел быстро удаляющуюся машину, доставившую его к дому. Неожиданно яркая вспышка залила все вокруг него.

Харлисон успел увидеть прижавшееся к заднему стеклу автомобиля неподвижное лицо китайца Ванга, пристально смотревшего на него.

Глава V Долина царей

Едва лорд Карнарвон нашел усыпальницу Тутанхамона, как индустрия развлечений немедленно ухватилась за эту новинку тысячелетней давности. Появились фокстрот, духи, галстуки и шляпы в стиле Тутанхамон, а заодно и бары с этим же названием.

Мода преходяща, и фокстроты вскоре получили другие названия, не более и не менее дурацкие, духи в очередной раз стали называться «Вечер в Сингапуре» или «Розы любви».

Но заведение «Долина царей» в Лондоне сохранилось — это был шикарный дансинг, расположившийся в глубине одного из дворов Ковент Гардена, сияющий тысячей электрических лампочек, окруженный зеленой стеной лавролистной калины, бересклета и разных экзотических растений. Ходили слухи, что принцы королевской крови не стеснялись проникнуть за зеленую стену и отдать свой вечерний плащ портье из Африки или из Бирмы.

Танцевальный салон, хотя и уменьшенный до предела — танцующим приходилось тесниться на площадке в двадцать квадратных ярдов[52], — выглядел весьма необычно.

Потолок салона вздымался на невероятную высоту, образуя сказочный свод, по периметру которого плясали языки багрового пламени.

Сам салон представлял собой площадку из розового мрамора, обрамленную странными, вызывающими беспокойство статуями. Она спускалась широкими ступенями к панораме золотых песков с редкими пальмами; вдали пески ограничивались полоской воды с папирусами и камышами — это был Нил.

Пейзаж создавался игрой зеркал и выглядел весьма захватывающе в центре Лондона, насыщенного желтым туманом и копотью.

— Моя дорогая Бетти, ваша «Долина царей» мне понравилась. Особенно мне хотелось бы отметить постоянное стремление к точности. Эти надписи, несомненно, заслуживают изучения; мне показалось, что мраморная пластина с иероглифами, похоже, подлинная.

Все в целом выглядит более чем сносно. Я поздравляю вас.

Лорд Элмсфильд одобрительно кивнул головой и улыбнулся своей красивой племяннице, после чего обратил все свое внимание на шербет с дынями.

Бетти ничего не ответила дядюшке. Ее взгляд рассеянно скользил по лицам посетителей, сидевших за столиками из розового и зеленого мрамора.

Между столиками скользил бармен в белом смокинге, то и дело наклоняясь к столикам и наполняя из шейкера бокалы, подернутые изморосью.

— Это царский коктейль; знаменитый здешний бармен, Джим Хастон, никому не позволяет прикасаться к нему, — негромко сказал кто-то за соседним столиком.

Когда бармен оказался поблизости от столика лорда, Бетти жестом подозвала его. Подойдя, он почтительно поклонился.

— Вы сказали, Джим, что этот джентльмен бывает здесь почти каждый вечер?

— Именно так, миледи.

Синие глаза Бетти вспыхнули.

— Тогда пусть все будет так, как я сказала.

Хастон молча поклонился.

Опаловые лучи осветили центральную часть террасы, и невидимый оркестр негромко заиграл экзотическую мелодию.

На танцевальной площадке появились первые пары; помещение заполнилось ароматом восточных благовоний.

Бетти что-то шепнула дядюшке на ухо. На мраморном лице пожилого мужчины появилось удивленное выражение.

— О, Бетти! Стоит ли…

— Я все обдумала, я знаю, что мне нужно, и я хочу этого, — ответила девушка.

Наблюдателю со стороны могло показаться, что изящный профиль девушки на протяжении нескольких мгновений принадлежал таинственному сфинксу, явившемуся из мрака тысячелетий.

— Вы можете совершенно свободно распоряжаться своим поведением — и своей судьбой, Бетти, — спокойно произнес лорд и вернулся к своему шербету, словно ледяной ликер был для него гораздо важнее прихотей племянницы.

В этот момент появившийся в зале незнакомец пересек танцевальную площадку и расположился за небольшим столиком поблизости. Бетти, казалось, не заметила его; притворно неловким движением руки она сбросила на пол бокал.

Джим Хастон поспешил заменить его.

— Очень хорошо, миледи, — прошептал он, хотя никто ни о чем его не спрашивал.

— Мсье?

Роуланд Харлисон поднял взгляд и увидел, что бармен пристально смотрит на него.

— А, это вы, Джимми! Принесите мне, пожалуйста…

Хастон почтительно улыбнулся.

— Одна дама здесь просит вас научить ее новому танцу царей, который только что представил публике наш маэстро.

Харлисон встал.

— Скажите даме, Хастон, что я к ее услугам.

Зал погрузился в розовый сумрак. Только танцевальная площадка была залита ослепительным светом.

— Танец царей! — возвестил чей-то голос.

Кабильские флейты начали мелодию на высокой ноте.

Великолепная белоснежная рука, казавшаяся полупрозрачной, опустилась на плечо Роуланда.

Взгляд юноши скользнул по обнаженной руке вверх, к плечу, перечеркнутому полоской белого шелка, потом поднялся еще выше, к светлому лицу, на котором сияли самые прекрасные в мире глаза.

— Харлисон, я ждала тебя, — сказала Бетти Элмсфильд, увлекая молодого человека к центру танцевальной площадки и подчиняя его движения странной томной мелодии.

— Я была несправедлива… Я вела себя мерзко, отвратительно… Я хочу, чтобы ты простил меня… Я надеюсь на это!

Роуланд больше, чем когда-либо, почувствовал себя ребенком, свалившимся с Луны.

— Я не могла забыть тебя после нашего путешествия на «Джервисе»!

Она задыхалась. Ее речь звучала прерывисто, невыразительно; ее глаза сверкали невыносимо ярко. Она обращалась к нему так непринужденно, словно они были давно и близко знакомы, хотя подобной близости между ними никогда не существовало.

— Мисс Элмсфильд, все, что вы говорите, настолько неожиданно… — неловко пробормотал Харлисон.

Он замолчал и прикусил губу; ногти девушки вонзились, подобно небольшим лезвиям, в его руку.

— Ничего не говори, Роуланд… Слышишь? Ты, как всегда, говоришь глупости…

Короткое рыдание вырвалось из ее горла, словно произносимые слова были для нее пыткой.

— Независимо от того, что я издевалась над тобой, я всегда любила тебя… Ты слышишь, я любила тебя!

Харлисон подчинялся ритму, навязываемому флейтами, двигаясь под влиянием синкоп, что окончательно делало смешным его поведение.

«Все-таки, — подумал он, — Англия — это страна сюрпризов, загадок и безумия».

— И я хочу…

Один из прожекторов повернулся, свет быстро поменялся, став белым, и, как показалось Роуланду, проник в его мозг.

— Я хочу, чтобы ты женился на мне, Харлисон!

Замечательно! Да, ему довелось потанцевать с ней три раза во время перехода через Индийский океан. После этого она оскорбила его, облила безграничным презрением.

А теперь она заявляет:

— Я хочу, чтобы ты женился на мне, Харлисон!

«Долина царей», площадка для танцев из розового мрамора, сумасшедшие танцы, горячечные ритмы, бархатные и одновременно огненные ликеры… На его предплечье сейчас наверняка видны красные полосы, оставленные ее ногтями…

— Подождите, — сказал Харлисон, и он не представлял, говорил ли он громко, или твердил про себя то, что хотел сказать. — Мне не впервые приходится переживать то, что может показаться бессвязным сном. Я плохо представляю, что я ответил бы вам, даже находясь во сне.

— Я должна уехать, Харлисон.

Голос Бетти прозвучал пылкой мольбой.

— И я хочу уехать с тобой!

— И куда же, мисс?

«Господи, до чего же он глуп…»

— Все равно, куда… Прочь отсюда… Уведи меня скорее отсюда, дуралей!

Харлисон машинально следовал за торопливым ритмом арф, ксилофонов, крикливых тамтамов. Обнаженные руки партнерши казались ему холодными, словно покрытые инеем бокалы на столах, а ее ладони, казалось, раскалились от внутреннего жара.

Внезапно чья-то рука резко схватила его за локоть и заставила остановиться. Через мгновение он уже сидел на стуле перед джентльменом с лицом аскета и холодным взглядом.

— Мой дядюшка, лорд Элмсфильд, — прошептала Бетти.

Казалось, что она измотана до предела. Харлисону бросились в глаза темные круги у нее вокруг глаз, которые выглядели озерами, полными печали.

— Вы действительно инженер Харлисон, приплывший в Англию на пароходе «Джервис Бей»? — спросил лорд так громко, что люди за соседними столиками замолчали и оглянулись.

Не дожидаясь ответа, он продолжал:

— Желание моей племянницы — это закон, мсье. Все знают, что я никогда не стану противиться ее намерениям. Надеюсь, что вы тоже знаете это.

Роуланд уловил, что из-под оболочки внешне вполне вежливых слов проглядывает нечто оскорбительное. Но одновременно он почувствовал, что рука Бетти сильно сжала его запястье, и опустил взгляд.

— С завтрашнего дня вы, мсье, можете посещать особняк Элмсфильдов в качестве жениха моей племянницы Элизабет Элмсфильд, моей единственной наследницы.

Бармен поставил на столик бокал со свежим шербетом, и пожилой джентльмен принялся увлеченно отхлебывать питье с кусочками льда.

От притихшего окружения до Харлисона долетела произнесенная шепотом фраза: «Жених Бетти Элмсфильд».

Таким образом, Харлисон, не сказав ни единого слова, стал женихом самой богатой невесты Англии, с которой он совсем недавно расстался, как с врагом.

— Из любви к вашей усопшей матери, Роуланд!

Это было сказано тихо, так тихо, что Роуланд мог подумать, что эти слова произнес его внутренний голос, но, когда он посмотрел на Бетти, он понял по ее глазам, что это сказала она.

Он встал. На определяющие его жизнь события ушло всего несколько минут.

— Милорд…

— Ладно, ладно, поговорим завтра, — сказал лорд, кивнув головой. — Сказано то, что было сказано, решено то, что было решено, сделано то, что было сделано.

И он проглотил небольшой кусочек розовой дыни.

Оказавшись снаружи, Харлисон остановился. Может быть, это Джим Хастон помог ему выйти? Он помотал головой и устремился в туман, словно безумный.

Его остановили две сильных неожиданных пощечины.

Неясная фигура, очевидно, автора пощечин, возникла перед ним, но тут же отступила и пропала в непрозрачном тумане.

Рассвирепевший Харлисон метнулся направо, потом налево, в безуспешной попытке догнать призрак.

— Эй, ты не собираешься объяснить мне, в чем дело? — закричал он, ухватив мелькнувшую перед ним полу пальто.

— Что вам нужно объяснить? — спросил чей-то нетрезвый голос. — Где можно купить самый дешевый виски? Я бы тоже хотел знать это!

Из тумана вынырнула красная смеющаяся рожа, и Харлисон с гневом и отвращением оттолкнул незнакомца.

В тумане, в нескольких шагах от него, раздались отчаянные рыдания. Рыдала женщина.

«Только этого не хватало!»

Как можно скорей!

Колесо судьбы продолжало вращаться, набирая скорость… Бетти Элмсфильд… Забытая, вновь встреченная, в одно мгновение ставшая его невестой и опять оставленная им…

Как можно скорей! Жизнь мчалась без остановок!

Это странное нападение… Этот жалобный плач в ночи…

Душераздирающий плач продолжался.

— О, мой Роу!

Он кинулся влево, но плач послышался справа.

Он раздавался все громче и громче. Окутавший его желтый туман превратился в сплошное рыдание.

Плакала женщина…

Но Харлисон, как ни пытался, так и не смог найти ее.

Он спешил… Ему казалось, что сейчас каждую минуту может произойти нечто невероятно важное… Его нервы обжигали, словно провода под слишком высоким напряжением…

Вернувшись на Найтрайдер-стрит, он рухнул в кресло с болью в сердце, растерянный, ничего не понимающий, но подозревающий, что оказался игрушкой в руках загадочных сил.

Откинувшись в кресле, он увидел муху.

Глава VI Крест и муха

На Скотленд Ярд опустилась ночь, но мрачный улей продолжал трудиться.

Пример своим подчиненным подавал сам сэр Дембридж; он не покидал кабинет, несмотря на давно прошедшую полночь.

Перед ним стоял Каннинг, царапавший карандашом белую карточку. Время уходило. Кабинет, казалось, был заполнен усталостью. Неожиданно лорд Дембридж взорвался: — Хватит! Я решил! Не хочу больше ждать!

Каннинг опустил карандаш, но не сказал ни слова.

— Я слишком долго терпел, Каннинг. Я уступал вашим желаниям — точнее сказать, вашим фантазиям. И вот ваши действия лишили меня нескольких прекрасных сотрудников.

Каннинг попытался возразить, но шеф не позволил ему заговорить.

— У вас давно было достаточно информации, чтобы начать операцию. Сегодня я приказываю вам перейти к самым энергичным действиям.

— Вы позволите мне сначала проконсультироваться…

— Разумеется, с Гровером? Так вот, приятель, я в последний раз повторяю вам, что доверяю только детективам из плоти и крови, а не призрачным сыщикам.

— И все же, милорд…

— Я обещал вам, Каннинг. Я обещал, что не буду расспрашивать вас о Гровере. И я не собираюсь возвращаться к этому вопросу. Я ошибся, когда поверил вашим волшебным сказкам, но пусть первым бросит в меня камень тот, кто никогда не верил в удивительное.

Сегодня я больше не хочу верить. Гровер мертв; он был прекрасным работником. Англия оплакивала в его лице своего лучшего детектива, но я больше не могу рассчитывать на его советы, даже, если они действительно приходят к нам из иного мира.

У вас есть свой секрет. Я уважаю ваше право иметь секреты, и сожалею, что заговорил об этом. Но сейчас я должен немедленно перейти к действиям. Немедленно, слышите?

— Хорошо, милорд, — ответил Каннинг решительным тоном. — Мне остается только подчиниться вашему приказу. Наша операция закончилась неудачей; будем двигаться дальше. Очередной план будет не первым из числа тех, что нам дорого обойдутся и потребуют многих жертв до того, как мы получим требующиеся нам результаты.

Но я уверяю вас, что только завершив то, что было начато мной… и Гровером…

— Гровер мертв!

— Это так, сэр, но я все же повторяю: мной и Гровером. Эта операция позволила бы нам схватить самого Джека-полуночника, тогда как, если мы будем торопить события, то у нас останется всего лишь возможность захватить кого-нибудь из его второстепенных сообщников — этот результат будет равен почти нулю.

— Неважно; даже в этом случае у меня будет несколько кандидатов на виселицу.

— Это так. Вы их получите. На несколько дней публика будет удовлетворена, и пресса станет петь вам дифирамбы. Джек-полуночник тоже сможет повеселиться, после чего спокойно продолжит свое любимое занятие.

Лорд Дембридж, судя по всему, не слушал Каннинга, и тому оставалось только замолчать.

Каннинг поклонился:

— Будет так, как решила ваша милость.

Слова покорности смягчили гнев начальника.

— Ладно, Каннинг, даже если вы всего лишь на некоторое время успокоите публику, это уже будет хорошим результатом. Не забывайте, что мы нуждаемся в доверии со стороны общественности, иначе ближайшие выборы станут катастрофой для некоторых наших друзей.

Каннинг постарался скрыть горькую улыбку.

— Хорошо, мы бросим кое-что на съедение публике, пусть будет так. А потом, кто знает, может быть…

— Кто знает, может быть, — повторил лорд Дембридж с улыбкой, — мы все же сможем схватить чудовище. Прошлой осенью, когда я месил болото в надежде наткнуться хотя бы на какую-нибудь жалкую шилохвостую утку, у меня из-под ног взлетела канадская казарка, и я подстрелил ее!

По комнате как будто пронеслась струя пара.

— Опять! Чтоб это было в последний раз, — проворчал шеф с потемневшим лицом.

Каннинг схватил предмет, похожий на необычную вазу для цветов.

— Ну и что? — нетерпеливо бросил лорд, удивленный молчанием суперинтенданта. — Что с вами, Каннинг?

— Мне кажется, что это действительно будет в последний раз, как вы только что потребовали!

Полицейский швырнул необычную вазу для цветов, выполнявшую роль динамика, на стол, и, не говоря ни слова, кинулся к дверям.

Каннинг лишился своей обычной флегматичности! Каннинг передвигался бегом!

Лорд Дембридж часто говорил, что его знаменитый детектив способен делать записи на манжетах на горящем пороховом складе.

Сейчас он перестал заботиться о соблюдении правил этикета, и если служащие Ярда не смогли увидеть шефа, бегущим за Каннингом, то только потому, что суперинтендант выбрал весьма необычный маршрут, плохо знакомый сотрудникам и совершенно неизвестный шефу.

В стенах Скотленд Ярда скрывался настоящий лабиринт запутанных коридоров, спиральных лестниц, пустых кабинетов, кладовок для всякого барахла и настоящих крысиных нор.

Шеф сто раз заблудился бы в этом лабиринте, но Каннинг передвигался по нему с уверенностью трамвая, идущего по рельсам.

Наконец, Каннинг распахнул дверцы какого-то шкафа и полицейские проникли в комнату с низким потолком, с которого свисала небольшая люстра с хрустальными подвесками.

На полу лежала разбитая ваза для цветов, ничем не отличавшаяся от той, что осталась в кабинете лорда Дембриджа.

— Хлороформ! — сказал со сдержанной яростью Каннинг.

— Кого-то насильно увели из этой комнаты, усыпив хлороформом, — предположил лорд Дембридж. — Здесь произошла схватка, но очень короткая, иначе вместо черепков осталась бы крошка… Естественная самооборона… Но кто находился здесь, и где мы очутились?

У суперинтенданта опустились плечи, его лицо с каждым мгновением становилось все более и более старым. Он сгорбился, и его мощное тело дряхлело на глазах. Он что-то пробормотал плаксивым голосом, и Дембридж почувствовал, как у него внезапно сжалось сердце перед столь мгновенным распадом этой энергичной личности.

— Где мы, Каннинг? — повторил он.

— Мы в личном кабинете капитана Гровера. Это его укрепленное убежище против таинственных бандитов, наводнивших Лондон. Но они все-таки добрались до него.

— Каннинг! Гровер был убит Джеком-полуночником некоторое время назад! Тогда вы пришли ко мне с совершенно удивительной просьбой… Вы сказали: «Гровер убит, но я прошу вас считать его по-прежнему живым. Оставьте ему удостоверение детектива и сохраните его права. Распорядитесь, чтобы подчиненные продолжали выполнять его приказы».

— Я понимаю, что вы имеете в виду, сэр. Вы должны принять, что его призрак, находившийся в этом кабинете, продолжал работать на нас.

Для шефа это было чересчур. Он грохнул кулаком по столу.

— Хватит тайн и загадок! Говорите понятней!

Каннинг уселся в кресло и холодно глянул на начальника.

— Я могу немедленно передать вам прошение об отставке, сэр. Вы также вправе отправить меня в тюрьму за отказ выполнять ваш приказ, отданный в интересах правосудия. Но хороший адвокат быстро освободит меня. Я позволю себе предупредить вас об этом. Пока же, с учетом всех обстоятельств, я буду молчать в интересах этого же правосудия.

Лорд Дембридж до крови прикусил губу.

— Полагаю, что мне стоит остановиться на второй возможности, — буркнул он.

— Замечательно, сэр. Вы посадите меня под замок на трое суток. После этого я выберу…

Они замолчали, забыв закрыть рот. Взгляд Каннинга застыл на стене напротив.

Послышались шаги; судя по всему, они раздавались из-за стены.

Дембридж увидел, что Каннинг целится из своего револьвера в висящую на стене гравюру, созданную способом процарапывания рисунка на металлической пластинке.

Стена затряслась. Открылась хорошо замаскированная дверь.

Каннинг навел револьвер… Внезапно его лицо посерело.

— Что происходит? — пробормотал лорд.

Суперинтендант тяжело дышал, словно ныряльщик, оказавшийся на поверхности после погружения на большую глубину.

— На этот раз я подчинюсь вам, милорд, — произнес он бесцветным голосом.

Будет не совсем правильно сказать, что Харлисон обнаружил странное существо, сыгравшее решающую роль в его судьбе, в момент своего печального возвращения на Найтрайдер-стрит.

Он рухнул в кресло, чувствуя невероятную вялость, и почти сразу же заснул. Потом он проснулся, и его взгляд, по-видимому, совершенно случайно упал на муху. Но он опять заснул тем же болезненным сном с горячечными видениями, столь часто посещавшими его после возвращения в Европу.

Он проснулся в очередной раз, когда за окнами ночь сменилась предрассветной серостью; вероятно, именно эти первые признаки начинающегося рассвета заставили его обратить внимание на висевшую на стене напротив картину.

Прекрасная репродукция полотна Гильдебрандта «Воин и его сын», напоминающая по манере Ван Дейка. Картина в глубоких тонах была широко известна в Германии в прошлом веке.

Взгляд Харлисона нередко задерживался на суровом лице воина, смягчившемся благодаря присутствию рядом с ним улыбающегося толстощекого ребенка.

В композиции присутствовало немного предметов: рукоятка меча на фоне спинки дубового кресла, большой глиняный кувшин, книга, шлем…

«Шлем!»

Слова, исторгаемые трубой воздухозаборника, вспыхнули в памяти австралийского инженера.

«Муха слетела со шлема. Она села на крест».

«Крест!»

Харлисон полностью проснулся, и его взгляд жадно скользил по картине. Да, на ней был изображен и крест — это было перекрестие в окне с витражом.

И на кресте… Да, на кресте сидела муха, обычная комнатная муха, готовая к полету после ночного отдыха.

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы подойти к картине.

Картина была воспроизведена на доске из твердой древесины, слегка вибрирующей при нажиме, словно кнопка электрического звонка из слоновой кости.

Харлисон попытался улыбнуться, но вместо улыбки его лицо исказила гримаса.

Он плохо разбирался в детективной литературе. Хотя вполне достаточно для того, чтобы узнать те более или менее гротескные предметы, которые передают тайные сигналы действующим лицам или играют роль загадочных сезамов.

С сильно бьющимся сердцем он сильно нажал на муху; насекомое выскользнуло из-под его пальца и исчезло.

«Неужели она живая?» — подумал он, но тут же догадался, что это было невероятно искусное механическое изделие.

Его ожидало разочарование — ничего не изменилось.

В романах часть стены тут же начинает медленно поворачиваться, открывая темный проход, ведущий в мрачные подземелья.

Какое-то время Харлисон ожидал, что перед ним появится загадочная красная комната, но столовая осталась такой же, какой была всегда в своей буржуазной примитивности.

Достаточно подозрительная картина по-прежнему висела на стене, не собираясь сдвигаться и упорно сопротивлялась попытке снять ее.

Если же муха не включала никакое устройство, она могла отдавать какую-нибудь электрическую или механическую команду. Но почему тогда она исчезла?

Роуланд машинально потрогал нарисованный крест и внезапно почувствовал под рукой какую-то шероховатость. Оказалось, муха перебралась на крест!

В это же время комната осветилась необычным светом. Харлисон обернулся; несмотря на темноту снаружи, одно из окон светилось желтым светом. Окно в неизвестно откуда появившуюся вплотную к его окну комнату.

Через несколько секунд свет погас.

У Харлисона пробудился инстинкт инженера.

Он снова нажал на металлическое насекомое, внимательно наблюдая за ним. Муха быстро скользнула в сторону, но ему все же удалось заметить, что она спряталась в небольшую щель.

Очевидно, только небольшая часть картины была подвижной, и она поворачивалась так быстро и незаметно, что самый внимательный взгляд не мог уловить перемещения.

Он посчитал время реакции: через двенадцать секунд свет за окном появился снова.

«Значит, часовой механизм, — подумал инженер. — Очевидно, это сигнал… Возможно, что-то вроде светофора, указывающего, что путь свободен».

Путь свободен! Как привлекательно это звучит!

Через пять минут он вскарабкался на промежуточную стену и спрыгнул с нее в неуютный дворик, заросший сорняками, открыл дверь, запертую на простую задвижку и очутился в пустом здании.

«Что стал бы делать здесь полицейский Эдгара Уоллеса?»

Он подумал об этом, блуждая по грязным комнатам с толстым слоем пыли на полу.

«Он, разумеется, стал бы искать следы и отпечатки пальцев».

Ничего похожего здесь не было, если не считать его собственных следов, отпечатавшихся в толстом слое пыли.

В комнате, в которой загорелся свет с интервалом в двенадцать секунд, когда он нажал на муху, с потолка свисала пыльная лампочка. Харлисон попробовал нажать на выключатель сбоку от двери; свет не загорелся. Он потрогал лампочку — она все еще была теплой.

Этот выключатель не связан с лампочкой; попытавшись включить с его помощью свет можно подумать, что лампочка перегорела, или что провода не в порядке.

«Слишком много сложностей непонятно для чего. Тщательная проверка сети неизбежно привела бы меня к правильному выводу. Детектив Уоллеса стал бы действовать примерно так же, но у него на выяснение истины ушло бы несколько часов».

Поскольку ступени, ведущие наверх, тоже были покрыты нетронутой пылью, Харлисон решил продолжить разведку в подвале. Там он оказался в гуще событий, связанных с сюжетами черных романов, с тайными проходами и коварными ловушками.

Интересно, неужели его опасное лондонское приключение не могло обойтись без устройств, более достойных королевского театра Друри-Лейн, чем реально существующих лондонских районов Уайтчепел и Лаймхаус?

Конечно, эти выдумки были бы необязательны, если бы Лондон не обладал подземной системой канализационных труб, заброшенных туннелей, забытых коридоров, сохранившихся с того времени, когда Иниго Джонс[53] создал Уайтхолл.

Великий город видел разрушение дворца Генриха VIII и Елизаветы, но никто и никогда не пытался избавить его от невероятно протяженных подземных туннелей. Совсем недавно один из горожан сообщил, что он мог пройти от своего особняка в Холбоме до дома друзей в Кингсвей не боясь тумана и дождя. Просторный туннель длиной восемьсот ярдов, проходящий под Линкольнс Инн, соединял подвалы двух зданий.

Скотленд Ярд обладает весьма подробным планом этих мрачных лабиринтов, и этот план широко используется силами правопорядка, но существуют и другие, более сложные лабиринты, неизвестные Ярду, но доступные для воровского мира.

Харлисон вскоре оказался перед металлической дверью, перемещающейся по вертикали, подобно ножу гильотины. Дальше продолжался коридор, освещенный жалкой лампочкой, вероятно, включенной после того, как он нажал на муху.

«Свободный путь!» — повторил он. Не теряя времени на бессмысленные рассуждения и полагая, что освещение вскоре может отключиться, а туннель может оказаться перекрытым, Харлисон устремился вперед. Ему крупно повезло: лампочка оставалась шагах в десяти впереди, когда дверь за его спиной обрушилась вниз с лязгом металлических челюстей.

«Кости брошены», — подумал он.

Если не считать нескольких поворотов, туннель оказался прямым и совершенно сухим; судя по всему, он хорошо вентилировался и, очевидно, старательно содержался в порядке. Воздух в нем почти не отличался от воздуха в неглубоком погребе для хранения продуктов, разве что в туннеле улавливался слабый запах грибов.

Харлисон двигался осторожно, и даже думал, не закурить ли ему сигарету, чтобы чувствовать себя более уютно, когда услышал крик. Был ли это действительно крик?

Голос, знакомый ему (он не представлял, где и когда мог слышать его), казался неуверенным; так мог крикнуть человек, увидевший страшный сон и проснувшийся в испуге.

Откуда он доносился? Туннель продолжался, совершенно пустой, освещенный очередной лампочкой, появившейся после поворота. Тем не менее, голос, казалось, звучал вокруг него; он сопровождался звуками торопливых шагов. Роуланду, похоже, достаточно было вытянуть руку вперед, чтобы коснуться спины того, кто шел впереди него.

«Очевидно, чисто акустические явления», — подумал инженер Харлисон.

В этот момент его сердце забилось сильнее, когда голос, затухая, простонал:

— Роу! Ах, мой Роу!

Это был голос, прозвучавший ночью, в тумане, когда он вышел из ресторана «Долина царей». Голос, полный болезненной нежности.

Роуланд бросился дальше бегом.

Коридор закончился тупиком, но в свете далекой лампочки поблескивала фаянсовая ручка.

И он нажал на эту ручку.

— Мне кажется… Это Харлисон… — пробормотал лорд Дембридж, вытаращивший глаза на внезапно появившегося перед ним человека.

Ослепленный светом люстры, пораженный этой неожиданной встречей в финале своего путешествия, Харлисон замер на месте.

Инспектор Каннинг встал, и в его глазах промелькнул странный блеск.

— Я арестую его! — произнес он дрогнувшим голосом.

— Кого? Харлисона? — спросил шеф.

— Нет, сэр… Джека-полуночника!

Глава VII Финал одного эпизода

К грязным стеклам пустого дома приникла тень, жадно следящая за особняком на Найтрайдер-стрит.

Эта тень тоже прошла туннелем, закончившимся в подвалах Скотленд Ярда. Перед ней тоже поднялась металлическая дверь, похожая на гильотину; она постояла, прислушиваясь, перед последней дверью, а потом осторожно повернула фаянсовую ручку.

Люстра с хрустальными подвесками продолжала гореть, но секретный кабинет Гровера был пуст.

— Слишком поздно! — прорыдала тень.

Она бегом проделала в обратном направлении путь до дома на Найтрайдер-стрит, и оказалась в столовой.

Здесь она самым тщательным образом проверила картину Гильдебрандта, после чего в отчаянии заломила руки.

— Слишком поздно! Я уже не могла спасти его любой ценой!

Каннинг тоже погрузился в подземный лабиринт, обеспокоенный и сердитый, с тяжелым грузом неудач на сердце.

Разумеется, его меньше всего удивило существование подземного прохода; он хорошо помнил слова знаменитого шефа лондонской полиции:

«Самые важные учреждения королевства, даже запертые на три оборота ключа, всегда остаются столь же доступными, как Гайд-Парк днем!»

Каннинг оказался в пустом доме, обстановка в котором удивила его не больше, чем все остальное.

Он посмотрел на заднюю сторону особняка Харлисона и почувствовал глухую ярость.

«Слишком серьезно для нас! Кто играет с огнем…»

Он внезапно прижался к стене. К призрачному утреннему свету добавился красноватый свет. Этажом выше зажглась лампа.

Дом оставался молчаливым; самые чуткие нервы смогли бы определить, что это молчание продолжалось много лет.

Суперинтендант поднялся по лестнице мягкими бесшумными шагами, характерными для сотрудников Скотленд Ярда, когда они идут по следу преступников, и оказался наверху в тот момент, когда лампочка на потолке совершенно пустой комнаты моргнула несколько раз и погасла.

Но детектив хорошо представлял назначение этой одинокой лампочки; не вдаваясь в рассуждения придуманной Уоллесом ищейки, на действия которой опиралось поведение Харлисона, он осмотрел проводку, покачал головой с понимающим видом и спустился в подвал.

Здесь он уловил чье-то присутствие.

Присутствие существа, сидящего в засаде; он почувствовал, что два глаза, не отрываясь, следят за ним. Конечно, он напрасно бросился один в преследование, не подумав о возможной опасности.

«Взять этот особняк на Найтрайдер, — подумал он. — Его давно нужно было обыскать. Я начинаю соглашаться с Дембриджем — к черту дурацкие фантазии! А заодно и этого болвана Харлисона!»

Когда он появился в этом загадочном здании, он увидел не столовую с блестящим буфетом и картинами классиков на стенах, а красный салон с мебелью черного дерева. И Каннинг исчез из этого мира. Лорд Дембридж напрасно прикажет искать его в Лондоне, да и во всей Англии. Тайный туннель и пустой дом не откроют свои секреты сыщикам из Скотленд Ярда, которые не поймут их назначения. И пусть эти ищейки продолжат обшаривать днем и ночью Лаймхаус, Шедуолл, Уоппинг и Уайтчепел! Пусть они проверят от трюма до макушки мачт все суда, проходящие по Темзе! Стены Сити будут заклеены объявлениями о денежном вознаграждении за любые сведения о детективе Каннинге…

«Разыскивается! Разыскивается!»

Но найти его никто не сможет.

Лорд Дембридж будет крайне озабочен.

У него в руках оказался Харлисон, человек без прошлого, который провел всю жизнь в австралийском буше и очутился в Лондоне всего несколько месяцев назад, в то время, как Джек-полуночник годами грабил Лондон и проливал кровь его обитателей.

Но Каннинг сказал, когда арестовал Харлисона: «Вот Джек-полуночник!» Может быть, это решило сознание Каннинга? Но почему Харлисон возник из загадочной тьмы через тайный ход, весьма подходящий для воровского люда?

Ярд начнет терпеливо создавать систему доказательств и, несмотря на все возражения, эта система превратится в нечто основательное.

Харлисон — это Джек-полуночник; разумеется, это необходимо доказать.

Разве это проблема для Скотленд Ярда? Было бы желание…

К вящей славе лондонской полиции неизвестное в формуле X = Джек-полуночник = Роуланд Харлисон быстро станет известным.

«Наконец-то, — вздохнет с облегчением шеф полиции, — мы нашли, кого можно повесить в связи с этим делом».

Действительно, тощий набор аргументов устоял перед критикой.

Вы вправе удивиться скудости сведений об этом периоде жизни Роуланда Харлисона, обвиненного английской полицией в совершении множества преступлений, автором которых в действительности был Джек-полуночник, сутенер, грабитель, шантажист, убийца.

«Что делать, если вас обвинят в краже башен собора Нотр-Дам…»

Обвиненному в таком преступлении придется долго размышлять над этим ироничным и жестоким афоризмом.

В самом начале у лорда Дембриджа было совсем плохо с фактами для строительства системы обвинений:

«Так сказал Каннинг!»

Но каждый полицейский Ярда принес свой камень, и скоро было построено сооружение, свод которого явился основанием для виселицы. Изучим эти камни и, одновременно, бесплодные попытки Харлисона разрушить их.

Харлисон: Я двадцать лет прожил в Австралии. Я только полгода, как приехал в Лондон. Этого достаточно, чтобы разрушить любое обвинение.

Обвинители: Когда газеты опубликовали фотографии Харлисона, то есть Джека-полуночника, жители квартала Найтрайдер-стрит сразу узнали в нем горожанина Джона Смита, проживавшего в доме номер 1826 последние четыре года. Именно четыре года назад началась кровавая серия безнаказанных преступлений, вернее, она достигла апогея.

Харлисон: Я прошу опросить моих бывших работодателей из фирмы «Мидас и С°», а также офицеров и пассажиров парохода «Джервис Бей» и, в первую очередь, бортового комиссара Чермана.

Обвинители: Это самый больной пункт обвинения. Пожалуй, следует признать, что он говорит в пользу Харлисона. Не будем забывать также, что это одновременно ключ к разгадке тайны Харлисона — Смита — Джека-полуночника. Поясним, что в детективном романе читатель в этом месте очутился бы перед неизбежной неожиданной развязкой, и нам остается только пожалеть о скудости анналов Скотленд Ярда, раскрывающих без барабанного боя и без особых деталей эту почти финальную загадку.

Любой великий человек рано или поздно встречает своего двойника и пытается использовать его. Свидетели этого — некоторые абсолютные монархи, в том числе, русские цари.

Смит, король преступления, встретил своего двойника и использовал его особым образом. Ниже мы расскажем, как именно.

Тем не менее, есть существенная разница между Харлисоном австралийским и Харлисоном лондонским. Первый был шатеном, тогда как второй — брюнетом.

Харлисон: Рассказывает о странном изменении за одну ночь. Потом он стал краситься, полагая, что поступает в соответствии с желанием своего загадочного спасителя, китайца Ванга.

Обвинители: Минуточку, мы сейчас разберемся с этим! Смита можно было увидеть в Адене, где он ни от кого не прятался. В это время Харлисон пересекал Индийский океан.

Смит, он же Джек-полуночник, должен был встретиться с Харлисоном на суше. Он столкнулся со своим двойником, случайно или специально — это будет установлено позднее. Он использовал эту встречу быстрым и ужасным способом, чтобы создать себе весьма необычное алиби.

Харлисон: Легко установить, что мои волосы покрашены. Следовательно, я шатен Харлисон из Австралии.

Обвинители: Смит тоже мог давно начать красить волосы. Правда, обвинители признают, что это довольно слабый довод. Но, почему Харлисон продолжал красить волосы после своего возвращения в Аден? Он объяснил это мероприятие тем, что парикмахер не мог подобрать ему краску, которой он красил волосы в Австралии. Джек-полуночник хорошо знал о важности мелких деталей, он даже придавал им слишком большое значение, как это часто бывает в воровском мире среди специалистов по неуязвимым алиби.

Ночная операция? Полиции вполне достаточно придумать призраков.

К тому же, в Адене не обнаружили никаких следов ни Ванга, ни убитых арабов.

Это типичная волшебная сказка, придуманная легендарным Джеком-полуночником, известным специалистом создавать фантасмагории. Это крайне изощренное создание, обожающее невероятные и странные ситуации. Об этом говорят его многочисленные фантастические и романтические преступления.

Здесь обвинители начислили себе очко.

Харлисон: Потребовал встречу с представителями компании «Мидас» и с Черманом. Заметим, что это фактически вызов свидетелей защиты, что уже предлагалось обвиняемым ранее в несколько ином виде. Полиция очень опасалась этого мероприятия.

Обвинители: Несмотря на все опасения, эти свидетельства оказались в пользу обвинения.

Инженер почти постоянно жил в буше один. То же самое можно сказать и о ряде уточнений, которые невозможно проверить из-за его жизни в одиночестве.

Смит мог узнать множество подробностей от Харлисона во время путешествия. Еще более вероятно, что бандит знал о существовании Харлисона, своего двойника, на протяжении ряда лет, и что он с еще неясной ему самому целью постоянно старался быть в курсе всех его привычек и поступков.

Представитель фирмы «Мидас» слегка заколебался при опознании инженера; он был готов признать возможность подмены. Но он сообщил, что Роуланд Харлисон, человек спокойный, сдержанный и молчаливый, никогда не пустился бы добровольно в приключения, в которых его обвиняют.

Черман не общался тесным образом с инженером после Адена, когда Харлисон мог быть Смитом или Джеком-полуночником.

Харлисон: Не вспоминает о «Сердце Бхавани», тогда как Дембридж упоминает о нем. Высокое начальство считает операцию с легендарным рубином спектаклем. Это преступление, запланированное Джеком, было в действительности совершено, но преступник завладел всего лишь очень хорошей имитацией. В этой ситуации Каннинг обыграл негодяя.

Харлисон: …молчит, так как не хочет впутывать в это дело Нэнси Уорд. Он так никогда и не упомянул ее.

Обвинители: Неохотно признают, что в комплексе доказательств имеются большие пробелы, но молчание обвиняемого они с энтузиазмом трактуют в свою пользу. Считают, что в этом вопросе они загнали обвиняемого в угол. Его молчание рассматривается как почти признание.

Харлисон: Рассказывает про картину Гильдебрандта, про крест и муху.

Обвинители: Считают, что это россказни любителя фантастики. Это выдумки, которые не способны никого одурачить. Картина, о которой шла речь, была тщательно исследована. При этом не было обнаружено никакой металлической мухи, встроенной в написанное красками полотно, никаких тайных механизмов. Соответственно, отсутствовали устройства для подачи таинственных сигналов.

В особняке на Найтрайдер-стрит не было никаких подделок. Голос в телефоне? Расскажите что-нибудь поумнее. Проводка была проверена сантиметр за сантиметром — никаких ответвлений!

Харлисон: До сих пор ничто не доказывает, что, если я даже являюсь Смитом, что Смит — это Джек-полуночник.

Обвинители: А что вы скажете о побоище в районе Верхней Темзы? Вас опознало человек десять полицейских!

Харлисон: Согласен.

Обвинители: Этого достаточно, чтобы повесить вас. Харлисон, честный и лояльный сотрудник «Мидаса», никогда не смог бы иметь что-либо общее с бандитами. Харлисон — это не Харлисон, а Джон Смит, а Смит — это Джек-полуночник, которому подчиняется множество неуловимых преступников. Не исключено, хотя и не вполне очевидно, что одним из сообщников является женщина. Кстати, где она, эта женщина?

Харлисон: Не отвечает.

Обвинители: Вся совокупность доказательств выдерживает самую стогую критику. Весь набор аргументов является достаточно надежным. У нас в руках именно Джек-полуночник. Пока он содержится в заключении, на прочной цепи, в ожидании неизбежной виселицы.

Доктор Парди, сосед Смита, лечил его несколько месяцев назад от бронхита. Он вспомнил, что у его пациента на правой стороне груди имелся шрам в виде креста.

Действительно, этот шрам был обнаружен на груди у Смита или Харлисона.

Инженер рассказал странную историю той ночи, когда стигмат был отпечатан на его теле.

— Очередная басня! — ухмыльнулись обвинители.

— Я требую провести медицинское исследование! — заявил обвиняемый. Но наука, хотя она, конечно, может заблуждаться и ошибаться, сделала вывод, что этому шраму много лет.

Не представляя, что это ему даст, Харлисон потребовал участия в процессе Бетти Элмсфильд. Тут же с места вскочил лорд Элмсфильд, гневный, удрученный, обвиняющий:

— Бетти Элмсфильд пропала!

Роуланд Харлисон падает без сознания.

Его энергия разом иссякла, словно лопнула струна.

У него закончились аргументы, у него больше нет сил сопротивляться. Мужественный авантюрист верит в рок. Он склоняет голову перед неизбежностью.

Перед обвинителями теперь находится отчаявшийся молчаливый человек.

Здесь мы должны добавить, что лорд Дембридж всегда считал, что главным доказательством вины Роуланда Харлисона является его появление в подвалах Ярда. Но, поскольку обвиняемый молчит об этом событии, шеф полиции также ничего не рассказывает, поскольку эта история может основательно дискредитировать его организацию. Таким образом, между ними существует нечто вроде молчаливой договоренности об этом происшествии, и Дембридж не может не быть благодарным преступнику за его молчание. Хотя молчит Харлисон, как всегда, только потому, что не хочет упоминать Нэнси Уорд…

Обвинение торжествует. Вряд ли человек, выдувший мыльный пузырь и внезапно увидевший, что он превратился в хрустальную сферу, радовался бы больше.

Они считают Джека-полуночника достойным противником, признавшим свое поражение и мужественно воспринявшим завершение своей судьбы. Еще немного, и они начнут петь ему дифирамбы. Именно в этом обличье Смит-Харлисон-Джек-полуночник появится перед судьями.

Глава VIII Перлмуттер вмешивается

А теперь, как когда-то говорили авторы, мы вернемся на несколько лет назад.

Многие читатели в этой ситуации сразу же закрывали книги с криком:

— Нет, ни за что!

Приключение требует, чтобы сюжет двигался вперед, не оборачиваясь на оставшийся позади текст.

Поэтому мы очень бегло вернемся к ушедшему из жизни мистеру Теду Соумзу, убитому, а затем брошенному в воды Реки, о чем говорилось в начале этого повествования.

Мы оставили бы покоиться бывшего заключенного номер 170 на кладбище утопленников в Ширнессе, где были извлечены из воды его останки, если бы не Сол Перлмуттер.

У Теда Соумза на свете был всего один друг, и это был Сол Перлмуттер, но, поскольку математический закон взаимозаменяемости не всегда может быть применен в жизни, то будет более правильным сказать, что у Сола Перлмуттера был единственный друг, и это был Тед Соумз.

Что касается внешности, то это был довольно противный тип.

Маленький, плохо сложенный, с желтой, словно лимон, физиономией.

Он продавал с тележки всякие мелочи в Сохо, а вечерами добирался до театров на Друри-Лейн, где открывал и закрывал дверцы автомобилей и подбирал брошенные в грязь монетки.

И вот, Перлмуттер, слабый, больной, трусливый, первым получавший от кого угодно тумаки по любому поводу, вздрагивавший, если рядом с ним пролетала ночная бабочка и до полусмерти боявшийся муравьев, разработал великий проект, сотканный из фантазий и жутких снов, заполненных кровью и огнем: он решил отомстить за Теда Соумза.

Потому что этот пария имел одно божество, и этим божеством был Соумз.

Однажды он встретил человека, никогда не избивавшего его: это был Соумз! Человека, который иногда спасал его от голодной смерти, а то и вытаскивал из воды, когда хулиганы хотели утопить его, словно запаршивевшего кота. Это был Соумз! Кто праздничными вечерами мог налить ему стаканчик джина или виски? Соумз! Кто время от времени обращался к нему с грубым, но ласковым словом? Соумз!

Его божество было убито; кто, как не он должен был отомстить за него?

Кто, кроме Сола Перлмуттера был способен отомстить за Теда Великолепного?

Вероятно, в редкие часы кратковременной расслабленности, карлик Сол становился доверенным лицом бывшего каторжника. Во всяком случае, многое из случившегося позднее позволяет допускать это.

Когда в газетах появилась новость об аресте Джека-полуночника, Перлмуттер позволил себе покупать ежедневно одну-две газеты.

Он просматривал их с необычным вниманием, отмечая и даже комментируя отдельные статьи понятными только ему значками. Он часто по несколько раз перечитывал то или иное фантастическое сообщение с непонятным упорством.

Через две недели, когда лондонцы окончательно увенчали лавровым венком Ярд и его агентов, когда во всех головах в качестве преступника утвердился Харлисон, уже безоговорочно осужденный, повешенный и выброшенный в яму с негашеной известью, Сол Перлмуттер закончил чтение последней газеты, свернул скопившуюся за это время стопку в большой ком и поджег его. Потом он, понаблюдав некоторое время за торжествующим огнем, пробормотал с неприкрытым презрением, имея в виду журналистов и полицейских:

— Нет, все-таки они ничего не понимают. Или почти ничего.

Из уничтоженного огнем архива у него сохранилась только одна страничка с фотографией австралийского инженера. Сделанная в полиции, в отделе антропометрии, бледная и нечеткая фотография Харлисона, сидящего на стуле ростомера.

«Бедный дурачок, — подумал Перлмуттер с некоторой симпатией к обвиняемому. — Подумать только, что сам Тед встрял в это дело…»

И он погрузился в мрачные мысли.

«Это был человек с добрым сердцем, хотя и не слишком проницательный, — заключил он, думая о своем благодетеле. — Если бы только он послушался меня… Он получил бы свои пять тысяч фунтов, или даже, кто знает, гораздо больше… Но с чего бы он стал слушать меня? Я же был для него жалкой гусеницей, а он был божеством… Но это не повод для того, чтобы те, кто убил его, не поплатились шкурой…»

Так выглядели мысли, еле слышно высказанные вслух Перлмуттером, потому что даже у плохо побеленных стен мансарды есть уши.

Потом он покопался в древнем комоде и извлек из него старинные медные часы.

Положив забавную реликвию в карман, он направился в Чипсайд.

Лавочка, выбранная им, на одной из новых улиц, проложенных через старинный квартал, была насыщена духом обновления и соответствовала современному стилю.

Когда-то привлекавшая посетителей вывеской «Часы из Женевы», она теперь гордо называлась «Выставка-продажа швейцарских часов».

Перлмуттер некоторое время наблюдал за суетой вокруг прилавков продавцов и покупателей, рассматривавших дорогие хронометры.

— Нам ничего не нужно! — сообщил ему один из продавцов, поморщившись при появлении убого выглядевшего посетителя.

— Но мне нужно кое-что, — вежливо возразил Перлмуттер.

— Наверное, вам пригодился бы новый костюм и пара обуви без дыр, — проворчал продавец.

— Мне нужно починить часы.

— Наша фирма этим не занимается, — соврал продавец, торопившийся избавиться от непрезентабельного клиента, заполнившего помещение магазина запахом конюшни.

— Может быть, вы предупредите обо мне вашего шефа? — поинтересовался Перлмуттер с подчеркнутой вежливостью.

Продавец был готов возмутиться, но все же сдержался и спросил ядовитым тоном:

— И о ком же я имею честь сообщить?

— Ну… Можно назвать герцога Глочестерского или короля Марокко, если хотите. Но прошу вас, действуйте быстрее, друг мой, если вы не хотите получить расчет.

Разумеется, Перлмуттеру пришлось бы познакомиться с лакированным ботинком продавца хронометров, если бы полный низенький человечек, красный, словно рождественское яблоко, не появился за прилавком.

— В чем дело, Мэлоун? — поинтересовался он с недовольным видом.

Перлмуттер не позволил продавцу ответить. Он почтительно поклонился мистеру Далмейеру, директору и владельцу фирмы.

— У нас зашел разговор о часах, мсье.

И он извлек из кармана медную луковицу.

Электричество в магазине еще не включили, несмотря на начавшиеся сумерки, иначе продавец увидел бы изменившийся цвет лица своего шефа, лишившегося румянца, с посеревшими губами.

— Какой редкий образец! — воскликнул мистер Далмейер. — Ах, сэр, как я счастлив, что вы позволили мне увидеть его! Прошу вас, пройдемте в мой кабинет!

— Мистер должен был предупредить меня, что он принес к нам коллекционную модель, — поспешно сказал продавец, смущенный и одновременно испуганный, потому что кошмар немедленного увольнения мог сейчас стать для него реальностью.

Но Перлмуттер не воспользовался своей победой и дружелюбно сказал продавцу:

— Извините меня, но я хотел показать часы только патрону. Надеюсь, вы простите мне мою самонадеянность?

Мистер Далмейер отвел необычного клиента не в свой кабинет, а в соседнюю комнату, которую закрытые ставни и тяжелые шторы превратили в надежно защищенное место для важных переговоров.

Перлмуттер положил свои часы на стол.

— Они остановились в двадцать две минуты первого, — сказал он. — Я хотел бы, чтобы они пошли.

Далмейер вытер лоб огромным оранжевым платком.

— Ни одни часы этого типа никогда не смогут пойти, — с трудом произнес он.

Сол Перлмуттер пристально посмотрел на него.

— Если я хорошо понимаю суть происходящего, все часы этой модели, показывающие от одной до двадцати пяти минут первого, вернулись к вам и сейчас находятся здесь, в сейфе, обнаружить который было бы весьма затруднительно. Это так?

Директор магазина тяжело рухнул в кресло и ошеломленно уставился на собеседника.

— Да, это так, — наконец проговорил он непослушным языком.

— Тогда, Дали, нам придется сделать соответствующий вывод, что банда распущена и рассеялась по всем сторонам света.

— Ради Бога, не говорите так!

Перлмуттер ухмыльнулся.

На стене кабинета висела великолепная карта полушарий. Взгляд Далмейера некоторое время упорно блуждал по ней. Наконец, он сдержанно поинтересовался:

— Что вы думаете об Америке?

— Ах, да, конечно, я понимаю… Минуты взяли и смылись… Нет, дядюшка Сэм не скажет мне ничего толкового.

— Буэнос-Айрес? Я дам вам пятьсот фунтов мелкими купюрами.

— Слишком далеко и слишком жарко, — сухо бросил карлик.

— Барселона? Но там уже есть кто-то, и я не знаю, смогу ли я…

— Не говорите лишнего, мой дорогой друг, — слащавым голосом проговорил друг Теда Соумза. — Я назову Англию. И, более конкретно, Лондон!

Далмейер всплеснул руками.

— Несчастный, вы, значит, ничего не знаете?

— О, как же… Именно потому, что я знаю, я выбрал столь близко расположенное место для отпуска…

— Итак, чего вы хотите? Я не могу выделить вам большую сумму, если вы не удалитесь, как все остальные.

— Мне не нужны деньги, и я не собираюсь уезжать!

— Но чего вы тогда хотите? — с мольбой в голосе воскликнул директор.

Сол Перлмуттер наклонился к нему и, вытянув вперед руку, нацелил свой тонкий грязный палец, словно кинжал, в сердце собеседнику.

— Мне нужны часы, которые показывают полночь.

Далмейер отшатнулся. В его выпученных глазах промелькнула тень безумия.

— Я… Я не знаю… Действительно…

Но Перлмуттер в этот момент уже не был жалким червяком, которого увлекает поток грязной дождевой воды. Он превратился в демона с горящими, словно уголья, глазами, с приоткрытой полной клыков пастью и согнутыми, словно когти, пальцами.

— Они здесь, Дали! Мне нужны они, Дали! Даже если они вернулись… Например, из Адена!

Часовщик превратился в жалкую тряпку; нервная икота сотрясала его желеобразное тело.

Сол Перлмуттер злобно расхохотался.

— Ах, простофили! Они купились на болтовню этой рыжей и репортеров, и вы вместе с ними, грязное животное! Вы сунули им несколько крупных бумажек, которые сохранились в ваших лапах, и показали страну на этой карте. Короче, отдавайте часы, старина!

— Их здесь нет! — простонал толстяк.

— Если даже это правда, с подобной проблемой можно справиться, — с издевкой сказал Перлмуттер. — Вы найдете их для меня. Вы, лично!

— Но где? — взвыл Далмейер. — Может быть, вы знаете где?

— Я не знаю. Может быть, в одном из ваших кошельков или в кармашке для часов, в Британском музее или в Букингемском дворце… Неважно где, но я собираюсь повсюду сопровождать вас во время поисков, куда бы вы не направились, даже к дьяволу, который, впрочем, так или иначе ждет вас.

Далмейер закрыл лицо руками. Он понимал, что проиграл по всем статьям.

— А как насчет денег?

— Нет, нет и еще раз нет!

— Вы хорошо понимаете, что это грозит мне смертью.

— Потому что он скоро будет повешен! — продолжал издеваться Перлмуттер. — Ах, это почему-то не успокаивает вас, приятель? Так что давайте часы, и поскорее!

Подавленный, дрожащий, словно лист на осеннем ветру, Далмейер встал и принялся ощупывать неуверенной рукой мрамор камина. Перлмуттер подчеркнуто отвернулся.

— Меня не интересуют ваши секретные сейфы, — сказал он. — И я не боюсь, что вы убьете меня.

— Мне наплевать на секреты! — сердито заявил Далмейер. — С меня хватит! Пусть после меня все идет к дьяволу!

Перлмуттер повернулся на каблуках и с любопытством посмотрел на свою жертву.

— После вас?! Ха-ха! Господин Далмейер, вы же умный человек. Вы смотрели на карту. Полагаю, что в мире имеется немало мест, где такой состоятельный человек, как вы может жить без забот, не сталкиваясь с людьми и их дурацкими законами.

— Вот!

Перлмуттер сдержал нервную дрожь.

Далмейер протянул ему великолепный хронометр, ничуть не похожий на уродливое медное изделие, заставившее подпрыгнуть увидевшего ее часовщика. Стрелки на часах сошлись на двенадцати.

— Я знал, — пробормотал словно для себя Перлмуттер. — Это часы, указывающие полночь. И…

— И что еще? — закричал часовщик. — Не спрашивайте меня больше ни о чем! Я ничего кроме этого не знаю! Тайна часов, указывающих полночь? Вы сошли с ума! Как будто вы не знаете, что это означает смерть! А я люблю жизнь! В конце концов, я даже рад, что вы забрали их у меня, потому что теперь вы останетесь в Лондоне один!

— Один… Да, действительно, — ответил с иронией Сол Перлмуттер, посмотрев на карту полушарий. — Один, но с часами, показывающими полночь, Дали!

Снова превратившись в незаметного хилого человечка, он вышел из кабинета, не попрощавшись. Проходя по магазину, он с подчеркнутым почтением поприветствовал ошеломленного продавца.

После ухода Перлмуттера Далмейер принялся судорожно выбрасывать содержимое из всех ящиков стола и набивать чемоданы.

Глава IX Многоквартирный дом Стангерсона

В центральном уголовном суде судорожно занимались оформлением досье Харлисона, создавая множество его копий. Скотленд Ярд готовился отдать последние почести суперинтенданту Каннингу; весь Лондон впервые после многих месяцев ужасов наслаждался спокойной жизнью. И вот неожиданно разразилось дело Стангерсон-флит.

Стангерсон-флит — это великолепное многоквартирное здание на Фаррингтон-роуд, построенное в месте схождения двух старых улочек Клеркенвелла, сильно пострадавших во время эпидемии перестроек последних лет.

Его владелец Александр Стангерсон сдал десять этажей богатым клиентам за исключением первого этажа, где обосновались «Клуб восьми» и знаменитый гриль-бар.

Александр Стангерсон сохранил за собой одиннадцатый и последний двенадцатый этажи, что позволило ему устроить великолепные висячие сады на верхней террасе.

Этим утром, когда он дышал свежим воздухом перед изящным вечнозеленым кустиком, сохранившим листву несмотря на позднее время, он увидел письмо, лежавшее на скамейке, использовавшейся им для ежедневной сиесты.

Письмо не было запечатано, но оказалось пришпилено к скамейке гвоздиком; утренний туман увлажнил бумагу и сделал трудночитаемым адрес на конверте.

Ему все же удалось разобрать, что письмо было адресовано «Сэру Александру Стангерсону, эсквайру».

«Странный способ пересылать мне корреспонденцию», — подумал он, взяв в руки послание и рассматривая его со всех сторон.

В следующий момент он отшвырнул его, проворчав: «Крайне неудачная шутка».

В письме было написано:

«Прошу срочно освободить здание. Я требую, чтобы здание Стангерсон-флит опустело. Если в течение двух недель мое требование не будет выполнено, я сам займусь его очисткой и не оставлю в нем ни одного предмета больше носового платка. Не исключено, что при этом я не стану заботиться о сохранности вашей шкуры.

Джек — полуночник».

Несмотря на презрительную реакцию, Стангерсон все же немедленно позвонил в полицию. Ответ оказался довольно резким, но, в принципе, успокаивающим.

— Послушайте, господин Стангерсон, это шутка, которую мог позволить себе любой посыльный.

— Но ключей от террасы нет ни у кого за исключением моего садовника, а это человек прост, как хозяйственное мыло, и на подобные шутки не способен, — возразил Стангерсон.

— Но ведь существует пожарная лестница, — проявляя терпение, сказал полицейский.

Правда, в этом случае нужно было обладать железными нервами и абсолютным отсутствием страха высоты…

— Кроме того, мистер Стангерсон, — добавил полицейский, — ваш шутник наверняка большой любитель полицейских романов. Вот литература, пользующаяся огромным успехом у нынешнего читателя! Всего доброго!

— Хотелось бы верить вашим словам, — пробурчал Стангерсон.

На этом пока все и закончилось.

Прошла неделя, и владелец здания перестал думать о возможной опасности, когда все арендаторы жилья в Стангерсон-флит были приглашены на следующий день к десяти часам к господам Бойду и Мардену, владельцам адвокатской конторы на Фаррингтон-роуд. В приглашении отмечалось, что в случае невозможности присутствовать лично, можно было прислать представителя. В постскриптуме было добавлено: «Срочное сообщение».

Поскольку он сам не получил такое письмо, мистер Стангерсон не стал принимать участие в намеченном собрании.

Однако вскоре выяснилось, что письмо касалось его самым непосредственным образом, поскольку этим же днем в час ленча все лифты в его здании пришли почти одновременно в непрерывное движение, а прихожая его квартиры оказалась оккупированной десятком сильно взволнованных и крайне недовольных граждан.

Господа Херд и Мершан, возглавившие эту беспокойную команду, взяли слово от имени всех жильцов.

— Вы не сообщили нам о серьезной угрозе, полученной вами, мистер Стангерсон, — начал один из делегатов.

Стангерсон сразу же понял, о чем идет речь. Он попытался перевести разговор в шутку, но посетители продолжали сидеть с озабоченным видом.

— От имени неизвестного им клиента, который, по-видимому, уже перевел им гонорар, компания юрисконсультов «Бойд и Марден» сообщает нам, что на предыдущей неделе все квартиросъемщики были обворованы. Эти кражи следует рассматривать, как предупреждение. Их автор дает нам понять, что он совершенно свободно может проникнуть в любую квартиру.

— И что, вас действительно обокрали? — растерянно промямлил Стангерсон.

— Из нашей кассы пропала банкнота в пятьсот фунтов, — сообщил коммерческий агент. — Кроме того, похититель сообщил нам ее номер.

— Перечень похищенной у нас посуды совершенно точен, — сказал директор гриль-бара. — Хорошо еще, что я не успел обвинить в пропаже никого из моих сотрудников и никого не уволил.

— Три члена нашего клуба лишились бумажников, — сообщил управляющий «Клубом восьми». — Их содержимое было подробно описано похитителем.

— У меня пропало кольцо с сапфиром!

— Четыре бокала богемского хрусталя были исцарапаны алмазом!

Все остальные тоже пожаловались на кражи. После этого господин Херд обратился к Стангерсону:

— А вы, сэр, не пытались найти в течение этой недели свой браслет из массивного золота?

— Проклятье! — прорычал Стангерсон, забыв о приличиях. — Этот бандит никого не обманул!

— Ну, ладно, — невозмутимо продолжал господин Херд. — Не хотите ли вы сообщить нам о полученных вами угрозах, мистер Стангерсон?

Бедняга бросился к секретеру и извлек из него смятый лист бумаги.

— Просмотрев письмо, я скомкал его и выбросил, и только потом решил сохранить и достал из мусорной корзинки. Прочтите его вслух, господин Херд.

— Очень решительный человек, автор этого послания, — прокомментировал господин Херд письмо, прочитав его до конца.

Слово взял господин Мершан.

— Джек-полуночник, как мы знаем, сейчас арестован. Но нет ничего невозможного в том, что кто-то из его сообщников, оставшийся на свободе, взялся за дело от его имени. Этот негодяй — опытный преступник, и нам не стоит воспринимать его угрозу, как шутку.

— Но есть же полиция! А мы — крупные налогоплательщики, и имеем право на защиту! — крикнул кто-то из присутствующих.

— Я тоже так считаю, — сказал господин Мершан. — Мне совсем не хочется расставаться с моими служебными помещениями и частными квартирами.

В разговор вмешался живший на четвертом этаже полковник Баннистер, лишившийся кольца с сапфиром.

— У меня есть хорошие друзья в Скотленд Ярде. Но у меня есть и неплохое оружие! Конечно, пусть полиция защитит нас, но ничто не помешает нам использовать свои средства защиты!

После этого собрание превратилось в военный совет.

Когда в три часа после полудня совещание закончилось, появившийся за это время сотрудник полиции, приглашенный по телефону, пообещал, что Скотленд Ярд гарантирует полную безопасность обитателям здания. Он также добавил, что именно он, мистер Роуз, прислан, чтобы обеспечить эту безопасность. И он немедленно приступил к выполнению своих функций. Он осмотрел несколько квартир и дал советы по системам безопасности, после чего отбыл в Скотленд Ярд для консультаций с начальством, пообещав вернуться вечером.

Его небольшая светлая бородка, его голосок, слабый, но отчетливый произвели прекрасное впечатление на присутствующих.

Полковник Баннистер был настолько доволен, что решил отправиться в Скотленд Ярд, чтобы побеседовать с одним из своих друзей, лейтенантом Диггером и похвалить мистера Роуза.

— Какой он молодец, этот мистер Роуз, — сказал он в качестве преамбулы.

— Роуз? Кто такой Роуз? — удивился Диггер.

— Это детектив, которого вы послали в Стангерсон-флит.

— У нас нет детектива по фамилии Роуз, — ответил Диггер. — Мы никого не направляли в здание, о котором идет речь; более того, нас никто об этом и не просил!

— Тысяча тысяч флейт и барабанов! — прорычал полковник. Он скатился по пыльной лестнице полицейской крепости, бросился в первое же подвернувшееся такси и помчался домой.

В здании царила жуткая суматоха. Пожарные карабкались на головокружительную высоту по пожарной лестнице, направляя бесполезные брандспойты на кустики вечнозеленых растений, обильно политые бензином и пылавшие, как костры инквизиции.

Мистер Грумбашер печально смотрел на свои великолепные ковры из чистой шерсти, политые концентрированной кислотой.

«Клуб восьми» опустел, и причина этого была достаточно серьезной: в клубе господствовал отвратительный запах, словно в помещении взорвали несколько вонючих бомб.

С тяжелым сердцем, полный опасений, полковник открыл дверь в свою квартиру. Через мгновение большое здание заполнили его крики и ругательства. В его рабочем кабинете взорвалась граната, превратившая помещение в свалку мусора.

Таким образом фальшивый детектив Роуз отметил свое пребывание в Стангерсон-флит.

Вечером, когда в громадном здании воцарилось относительное спокойствие, и когда толпа детективов продолжала активно пересчитывать ступеньки лестниц, в офисе Херда и Мершана зазвонил телефон.

Трубку взял господин Мершан. Он сразу же сильно побледнел и окликнул своего компаньона.

— Томас, — сказал он, — этот разговор имеет отношение лично к вам. Вы возьмете трубку?

Господин Херд взял трубку, и, если его компаньон побледнел, то лицо Херда приобрело жуткий багровый цвет.

— Это так? — спросил господин Мершан. — Маленький цветочный магазин на углу Калторп-стрит…

— Ради Бога, не напоминайте мне об этом, Дик, — прорыдал Херд. — Я был пьян. Я сошел с ума… Ах, Дик, молодая девушка, неподвижно лежавшая в грязи, с выступившей из уголка рта кровью! Я вижу ее каждый вечер, каждый день! Вот уже два года, как я не могу уснуть… Она приходит ко мне по ночам, и из ее рта выступает кровь, когда она пытается продать мне цветы!

— Бог вам судья, Том, — печально ответил мистер Мершан. — Я вижу, что ваше наказание уже началось. Я не вправе дать вам совет, потому что он будет ужасным; к счастью, у вас нет родных, нет ни жены, ни детей.

— У меня есть маленькая собачка, — тихо сказал Херд.

— Если хотите, я возьму ее к себе.

— Спасибо, Дик. Могу я попросить вас… Иногда молиться обо мне?

— Конечно, — со слезами на глазах ответил Мершан.

— Этот человек… Который позвонил мне… Он дал мне время до завтрашнего утра, не так ли?

Мистер Мершан молча кивнул.

— Умереть — это значит умереть, да, Дик?

Они молча пожали друг другу руки. Потом господин Херд на протяжении двух часов давал своему компаньону советы и рекомендации, имевшие отношение к их совместному предприятию.

Поздно вечером господин Мершан даже не услышал, как он ушел.

Утром, пересекая железнодорожную линию в Клапхэм Джанкшен, мистер Томас Херд был сбит товарным поездом и скончался на месте.

На некоторое время крупные неприятности у жильцов Стангерсон-флит прекратились, по крайней мере, их не замечали.

Но на пятнадцатый день, на рассвете, у Александра Стангерсона зазвонил телефон.

Звонок не разбудил его; он всю ночь не смыкал глаз, потому что его тревожило наступление роковой даты.

— Добрый день, мистер Стангерсон, — прозвучал тонкий голосок. — С вами говорит мистер Роуз.

— Как только вы осмелились, — пробурчал владелец дома.

— Вы ничего не сделаете, мое дорогое подставное лицо!

Стангерсон мгновенно насторожился; его рука, державшая телефонную трубку, немного дрожала.

— Мой дорогой Ал, — продолжал мистер Роуз, — вы только представьте, какой шум поднимется в Лондоне, когда станет известно, что вы всего лишь вульгарное подставное лицо!

— Что вы знаете об этом? — ответил собственник дома с возросшей уверенностью. — Если так оно и есть, то чего я должен стыдиться?

— Все правильно! Но ваши арендаторы сочтут это объяснение неудачным, в особенности, когда они узнают, что Стангерсона в действительности зовут Лайонель Фелман, который был вынужден просидеть некоторое время в тюрьме в Дартмуре, да и образцовая тюрьма во Фресно ему хорошо знакома. А еще им будет интересно узнать, что за оплату голландских товаров фальшивыми флоринами он должен был провести отпуск в тюрьме Леувардена[54].

— Вы дьявол! — Других слов у Стангерсона-Фелмана не нашлось.

— Мне кажется, что суммы в десять тысяч фунтов, которых мне вполне хватило бы, чтобы оставить вас в покое, не найдется в вашем сейфе, и что вы никогда не сможете подписать чек на эту сумму.

— Браво, мистер Роуз! Вы настоящий ясновидящий! — ухмыльнулся Фелман.

— Подождите! Я слышал про одну историю, связанную со строительством вашего дворца, историю со взяткой и ограблением мелких собственников, которая сможет побудить ваше товарищество раскошелиться на нужную вам сумму. Вы отправите деньги на мое имя в таверну «Синий слон» в Лудгейте[55] завтра до обеда. Я уверен, что деньги доставит мне не детектив Скотленд Ярда, потому что иначе в одной из вечерних газет появится история про скандал с Стангерсон-флит.

Кстати, я ничего не имею против того, чтобы вы сообщили своим жильцам, что обеспечили безопасность вашего здания, заплатив большую сумму Джеку-полуночнику. Это будет для вас хорошей рекламой и вас будут считать человеком, играющим в рулетку с фортуной. А теперь ложитесь спать и постарайтесь не простудиться, мой друг Лайонель!

Десять тысяч фунтов были переданы в нужное время в нужном месте.

Заплатил эти деньги вкладчик товарищества Стангерсона лорд Элмсфильд.

Глава X Странный господин Роуз

Завладев деньгами мистера Стангерсона — или, скорее, лорда Элмсфильда — мистер Роуз заставил еще дважды вспомнить о себе.

Уже больше месяца, как мистер Гленвиль, предприниматель (театр, цирк), оборудовал цирк-шапито вблизи Мит Гарден, и по вечерам там собиралось довольно много зрителей как из Бетнал Грина, так и из Степни и Уайтчепела.

Мистер Гленвиль, звезда коммерческого успеха которого близилась к закату, вдохновился неожиданным успехом, и был готов на все, лишь бы удержать интерес зрителей к цирку Гленвиль. Во время антракта публика могла свободно посещать — без дополнительной платы — соседнюю с цирком палатку, получившую помпезное название «Удивительный аттракцион»; зрелище, демонстрировавшееся в этой палатке, было весьма близким к тому, что в Соединенных Штатах показывал Барнум[56].

Среди аттракционов мистера Гленвиля не было особенно уникальных чудес, но простая, неизбалованная зрелищами лондонская публика довольствовалась синим человеком, летучей лисицей, Лили, женщиной-деревом, сибирячкой Симлой с ногами верблюда и пожирателем стекла. Любопытный зритель мог также увидеть теленка с двумя головами, помещенного в самом темном углу, потому что вторая голова у него то и дело отклеивалась.

С наступлением ночи поток зрителей заметно поредел.

Мистер Гленвиль, ознакомившийся с выручкой, закурил дорогую сигару с золотым ободком и заглянул в опустевший «Удивительный аттракцион». Подойдя к двухголовому теленку-феномену, он пробормотал во все четыре его уха, что жизнь, несмотря на густой фог и дождь, все же была прекрасна.

— Когда у тебя две головы вместо одной, жизнь становится приятной вдвойне, — произнес кто-то рядом с мистером Гленвилем скрипучим, словно копирующим звук напильника, голосом.

Мистер Гленвиль отпрыгнул в сторону, подняв перед собой, защищаясь, трость.

— Кто вы такой, и какого черта делаете здесь? — спросил он, разглядев, что имеет дело с маленьким худым человечком. — Что еще за шутки? Уходите отсюда!.. Кто вы такой, отвечайте!

— Меня зовут мистер Роуз, и некоторые считают меня детективом, хотя это неправильно.

Мистер Гленвиль облизнул усы, напомаженные по старой моде.

— Гм, мистер Роуз… Вы, случайно, не мистер Роуз из Стангерсон-флит?

— Разумеется, это я, — очень вежливо ответил незнакомец.

Можно было подумать, что мистеру Гленвилю крайне понравился вкус венгерской помады, потому что он непрерывно облизывал усы. На самом деле, это поведение всего лишь свидетельствовало о его крайнем возбуждении.

— Ярд обещал награду в сто фунтов тому, кто сможет устроить вашу встречу, мистер Роуз, с кем-либо из его детективов, — продолжал директор цирка. — Как ни странно, но у меня есть надежда получить эти деньги, потому что у меня с собой есть револьвер!

— Это замечательно, — спокойно произнес мистер Роуз, — но люди из Скотленд Ярда всегда считались большими лгунами, мистер Гленвиль. Или вы просто не умеете читать? Дело в том, что они оценили мою голову не в сто, а в пятьсот фунтов стерлингов, и ни фартингом меньше. Что же касается револьверов, то у меня с собой нет ничего подобного!

— Тогда прекратим эту болтовню, уважаемый! Я хотел бы обойтись без применения револьвера, но не исключено, что мне придется использовать хлыст! — воскликнул отважный мистер Гленвиль.

Похоже, что мистер Роуз не услышал его. Он остановился перед механизмом для отметки времени, на котором регистрировалось время обхода охраны.

— Замечательное устройство, — сказал он, постучав пальцем по стеклу, закрывающему циферблат. — Но оно почему-то показывает двадцать минут двенадцатого. Какой абсурд!

— Почему вы говорите мне об этом, — пробормотал бесцветным голосом мистер Гленвиль.

— Потому что сейчас точно двенадцать часов пятнадцать минут, господин Артур Гленвиль!

Хлыст выпал из рук директора цирка.

— Может быть, вы поставите точное время на моих часах, голубчик? — любезно поинтересовался мистер Роуз, доставая хронометр из часового карманчика.

— Ох, простите, — пробормотал мистер Гленвиль. — Я не знал…

— Я, разумеется, прощаю вас, друг мой, — произнес человечек, поднимая с земли хлыст. — Конечно, это самая незначительная услуга из тех, что я могу оказать вам.

Сильный удар хлыста оставил кровавую дорожку на щеке несчастного директора цирка.

— Господи, да любой зашедший сюда прохожий поступил бы точно так же!

Хлыст рассек, словно ножом, правую бровь бедняги.

— Разумеется, вы не должны благодарить меня!

Широкая красная полоса соединила уголок рта директора цирка с его ухом. После этого мистер Роуз отбросил хлыст далеко в сторону, оставаясь по-прежнему любезным и улыбчивым.

— Значит, мы остаемся друзьями, Артур, не так ли? — проворковал коротышка.

— Я сделаю все, что вы скажете… Все, что вы захотите, Джек…

— Ах, какие необдуманные слова, друг мой… Почти необдуманные… Дайте-ка мне ваш револьвер!

— Ах, только не это! — взвыл умоляющим голосом Гленвиль. — Я ведь в любом случае всегда буду подчиняться вам, вы прекрасно это знаете.

— Ладно, я совсем не злой человек, и я помню, что мы с вами остались друзьями… Так что… Вы позволите?..

Маленькой когтистой лапкой мистер Роуз ухватил кончик одного из напомаженных усов директора цирка и, сильно дернув, вырвал пучок окровавленных волос.

— Вот теперь, Артур Гленвиль, вы в состоянии услышать голос истинной дружбы!

И господин Роуз подошел к мумифицированным лохмотьям, изображавшим двухголового теленка, с отвращением принюхался к ним и выбросил на кучу навоза позади клетки с летучей лисицей.

Через два дня цирк Гленвиль развернул огромное полотнище перед «Удивительным аттракционом»:

«Приходите посмотреть на двухголового человека! Он живой!»

Просторная камера из стекла, освещенная неоновыми трубками, заменила отвратительную небольшую сцену, на которой находился двухголовый теленок. Человек в костюме сидел в кресле, и две совершенно одинаковых головы выходили из воротничка.

— Он из воска!

— Нет, он спит. Посмотрите, его грудь поднимается и опускается! Он дышит!

— Это механическая кукла!

— Разбудите его!

Это и многое другое можно было услышать в толпе перед новым чудовищем.

Неожиданно двое мужчин, едва успевших бросить взгляд на стеклянную камеру, помчались бегом к кабинету директора и ворвались внутрь, даже не постучавшись.

— Полиция! — заявили они, показав значки на отвороте лацкана своих курток.

— Я ждал вас, господа! — сказал Гленвиль. — Очевидно, вы пришли в связи с моим новым экспонатом. Щедрый даритель предупредил меня, что вы обязательно появитесь.

— Перестаньте шутить! — проворчал один из инспекторов угрожающим тоном. — Вы знаете, что за человек находится в вашей дурацкой стеклянной клетке?

— Нет, я не знаю этого. — Господин Гленвиль покачал головой. — Его подарил мне мистер Роуз, не сообщивший никаких подробностей.

— Вы сказали: Роуз? А, значит тут замешан не иначе, как сам дьявол!

Директор указал полицейским на свою изуродованную физиономию.

— Видите, как он уговорил меня принять этот подарок? — сказал он, и его лицо посерело от страха. — Этот Роуз — просто страшный человек. Господа, заберите как можно скорее это двухголовое чудовище! Я предпочитаю заменить его моим безобидным двухголовым теленком!

— Мы сделаем это достаточно быстро! Очистите немедленно помещение с этим уродом!

Затем полицейские вошли в стеклянную клетку и подняли спящего человека с кресла.

Сразу же стало ясно, что это обычный смертный, и голов у него не больше, чем у всех остальных его собратьев, потому что вторая голова, прекрасно выполненная из воска, тут же оторвалась и упала на пол.

— Это лейтенант полиции Диггер, — шепнул своему коллеге один из инспекторов. — Он пропал три дня назад, и начальство было весьма встревожено его исчезновением. Вероятно, его усыпили большой дозой какого-то наркотика.

— Господин Роуз, уверенный, что вы обязательно посетите меня, оставил для вас письмо, — сказал мистер Гленвиль.

— Вот как? — буркнул инспектор и выхватил из рук директора цирка сложенный вдвое листок бумаги. — Ну, что здесь написано?

«Мои дорогие друзья из Скотленд Ярда!

Вы обеспечили мне хорошее настроение! Не поверите, какое это огромное для меня удовольствие — убедиться, что вы еще глупее, чем можно было предположить. Поэтому я решил показать, какой я добрый, и вместо того, чтобы отрезать вашему коллеге его единственную голову, я подарил ему вторую…

Джек-полуночник».

— Но он же сидит в тюрьме! — воскликнул господин Гленвиль, стоявший за инспектором и успевший прочитать письмо, глядя поверх его плеча.

— Учтите, за вами будут наблюдать! — предупредил инспектор директора цирка, запихивая спящего лейтенанта Диггера в такси.

На следующий вечер мистер Гленвиль, искусно избавившийся от слежки ходивших за ним по пятам детективов, повстречался с мистером Роузом в каком-то зачуханном кабачке в Камбервелле.

— Полагаю, ваш вкладчик действовал, как нужно? — ухмыльнулся мистер Роуз.

— Вот результат! — ответил Гленвиль, протягивая Роузу пачку банкнот.

— Пять тысяч фунтов… Отлично, Гленвиль. Из них две тысячи ваши.

Господин Гленвиль порозовел от удовольствия.

— А как с цирком, патрон? Что вы решили сделать с ним?

— Помолчите, ничтожество! Цирком придется заняться лично мне. Что касается вас, то вам придется немедленно смыться в страну, которую вам укажет часовщик, один из ваших друзей.

Мистер Гленвиль пулей вылетел на улицу.

Ночью цирк загорелся, а поскольку директор не позаботился о своевременной оплате страховки, финансовый представитель директора, лорд Элмсфильд, не получил ни пенни.

Как ни странно, но история с цирком не насторожила Скотленд Ярд. Возобладало мнение, что действуют сообщники Харлисона, старающиеся убедить следствие в его невиновности. Эти происшествия — всего лишь грубые уловки!

Но изощренные действия мистера Роуза расстраивали их гораздо сильнее, чем они старались показать.

Вскоре этот странный хилый человечек появился на сцене во второй и последний раз.

Популярность ресторана «Долина царей» возрастала с каждым днем. После того, как бармены перестали давать сдачу меньше одного фунта, миллионеры, как английские, так и иностранные, посчитали себя обязанными ежедневно посещать модное заведение.

И они могли не жалеть об этом, так как Джим Хастон стал каждый вечер сочинять новый, так называемый «полуночный» коктейль. Всех интересовало, как он будет выглядеть именно этим вечером!

На третьем этаже была оборудована специальная лаборатория для знаменитого бармена. Только вместо кислот и щелочей, полки лаборатории были заставлены бутылками со спиртными напитками со всего света.

Приближались сумерки, и лицо великого мастера алкоголя выглядело все более и более озабоченным.

Он еще ничего не придумал, но с первым ударом часов в полночь новорожденный коктейль должен быть подан посетителям.

В этот момент все клиенты встают, поднимают тост за Джима Хастона, выпивают коктейль до дна и швыряют об пол бокалы, так как их уже нельзя использовать во второй раз.

Неужели сегодня вдохновение не посетит его? Тридцать мензурок с градуировкой заполнены разноцветными жидкостями, но Джим все еще остается недовольным.

«Рисовая или тростниковая водка, специальный экстракт из корицы, несколько капель спирта из сока молодой агавы, немного мексиканской водки, крупица амбры…»

Джим пробует капельку напитка кончиком языка — нет, это не то, о чем он мечтал. Этот состав слишком похож на предыдущие микстуры.

Он откупоривает бутылку с уникальным шампанским из Реймса, изготовленным по его рецепту, и выливает шампанское в серебряное ситечко, заполненное растертыми в порошок сухими фруктами.

«Нет, это тоже не то, что нужно!»

Снаружи поднимается сильный ветер, грозящий перейти в бурю.

В лаборатории становится очень жарко, так как два медных перегонных аппарата разогреваются на сильном пламени бунзеновских горелок. Джим открывает окно и вдыхает свежий воздух, насыщенный ночными ароматами. Сильный порыв ветра подхватывает портьеру, и она хлопает по потолку.

«Тростниковая водка, фруктовый сок, черный перец, вымоченный в портвейне…»

Две ярких электрических лампы над лабораторным столом внезапно гаснут, и Джим Хастон проклинает так не вовремя случившееся отключение света. Портьера яростно хлопает по потолку, и в дальнем углу лаборатории слышен звон бьющейся посуды.

Джим пытается нащупать выключатель и вскрикивает от неожиданности: чья-то рука накрыла фаянсовый переключатель.

— Это что еще за шутки? — ворчит Джим.

В призрачном свете голубых язычков пламени горелок он замечает неясный силуэт, прижавшийся к стене.

Несмотря на неожиданность, он молчит. Его взгляд словно магнитом притянут к слабо светящемуся в темноте предмету: это часы, светящиеся стрелки которых указывают без семи двенадцать.

— Слушаюсь! — бормочет бармен бесцветным голосом.

— Вот рецепт очередного полуночного коктейля, — негромко говорит пришелец.

Праздничная ночь. Танцы, экзотические мелодии, уникальные аттракционы.

Несмотря на всеобщее оживление, большинство взглядов не отрывается от наручных часов.

«Каким будет сегодня полуночный коктейль?»

Без пяти минут двенадцать; из холодильников извлекается множество серебряных шейкеров. Официанты поспешно разливают в великолепные бокалы богемского хрусталя душистый ликер, переливающийся в рубиновых и изумрудных красках. Зал заполняется пряным ароматом.

Великолепно! Джим Хастон превзошел самого себя! С каждым разом все лучше и лучше!

Полночь без двух минут! Все встают, чтобы разом выпить с первым ударом часов.

Джим Хастон поднимает руку…

— Леди и джентльмены!

Звучит гонг, вибрирующий строгий металлический звон…

— Ваше здоровье, леди и джентльмены!

Бокалы опорожнены одним глотком; помещение заполняется серебристым звоном бьющихся бокалов.

Слышится негромкий голос:

— Как называется новый коктейль?

— Роза мистера Роуза!

По воздуху проносится дружный вздох. Потом выпившие медленно, один за другим, садятся в полной тишине.

В восемь часов утра в полицейском участке Ковент Гардена раздался телефонный звонок.

— Наши комплименты господину Роузу. Благодаря ему есть новости из ресторана «Долина царей».

Немедленно примчавшиеся в ресторан полицейские обнаружили клиентов-миллионеров в весьма странном положении.

Кто-то лежал на столе, кто-то упал со стула и лежал на полу или на спине, или на боку. И все дружно храпели.

При этом, из их карманов исчезли деньги — все, до последнего су. Исчезли даже пуговицы с рубашек и фраков.

В виде компенсации, у каждого клиента к фраку была пришпилена карточка: «От Джека-полуночника».

Ресторану «Долина царей» был нанесен смертельный удар. Его гибель обошлась в огромную сумму его владельцу лорду Элмсфильду.

Глава XI Сюрпризы мистера Смарта

Неожиданно мистер Роуз перестал подавать признаки жизни. Он исчез из жизни Лондона так же внезапно, как и появился, оставив в недоумении множество читателей газет, которые так и не поняли, чего он добивался.

Спасти Роуланда Харлисона от виселицы?

Как бы не так!

В камере Харлисона появился длинный список адресов. Это были адреса адвокатов, предлагавших свои услуги по защите преступников и правонарушителей Соединенного Королевства.

Роуланд сделал из пера и бумажного квадратика стрелу, и с расстояния в три фута послал ее в список.

Дважды он попал в пустое пространство; на третий раз стрела воткнулась в фамилию адвоката Эдварда Смарта, кабинет 112 в квартале Инн.

В унылых и сырых зданиях Инна[57] селятся, благодаря дешевизне, самые бедные представители судейского сословия.

Этот квартал так часто описывался в книгах, что невозможно, говоря о нем, избежать повторений. Молодой адвокат, завтракающий половинкой копченой селедки и мечтающий о деле, способном сделать его богатым и знаменитым, живет здесь рядом со старым юристом, решившем использовать свои последние пенни для приобретения веревки, способной приблизить конец его жалкого существования.

Мистер Эдвард Смарт к этому времени уже вычеркнул из своего меню копченую селедку, ограничившись самой дешевой колбасой, серым хлебом и водой из ближайшего фонтана, когда неожиданно на него обрушилась совершенно сногсшибательная новость: его пригласили защищать Джека-полуночника.

Его первым инстинктивным действием была попытка поцеловать с благоговением небольшого белого слоника из фаянса, служившего ему талисманом.

Потом, несколько раз сосчитав и пересчитав завалявшуюся в карманах мелочь, он решил отправиться в Ньюгейт автобусом, а не на шикарном такси, как полагалось бы поступить защитнику столь знаменитого бандита.

Мистеру Смарту не было еще и тридцати лет, и поэтому он сохранил большинство юношеских иллюзий. Он почувствовал, что находится на заре великих дел.

Бедный безработный юрист, он внимательно следил за этим неясным туманным делом, по которому у него еще не сложилось собственное мнение.

После того, как он получил пропуск к своему подзащитному и познакомился с документами, у него появилась четкая убежденность вопреки всему, что было сказано и написано по этому поводу: Харлисон был невиновен.

Он попытался заинтересовать судей странной особой мистера Роуза.

Потом, старательно занимаясь пробором в еще достаточно густой шевелюре и обрабатывая щеткой свой единственный костюм, он произносил вслух фразы, странно звучавшие в его унылой комнате, длинной и узкой, словно салон трамвая.

— Доказательства, господа? Невозможно отправить на эшафот английского гражданина на основе столь слабых презумпций. Полиция очень хотела задержать Джека-полуночника, и ей подвернулся Харлисон, потому что…

Получалось, что он использовал старую песню создателей Скотленд Ярда.

Глупости!

Нельзя осудить человека таким образом.

«Скорее вам придется снять статую Нельсона с пьедестала и осудить его!»

Немного рассудительности никогда еще не испортило судебное заседание.

А если жуткий приговор будет вынесен?

Мистер Смарт знал, что его долг — находиться рядом с клиентом до рокового мгновения, и казнь подсудимого быстро стала кошмаром для него, тайком твердившего античные оды и мечтавшего о славе Байрона.

Но ведь он может остаться в общей памяти как адвокат, защищавший Джека-полуночника? Это всегда будет большим плюсом для него.

Пробор был прямым, костюм чистым, как новенькая монетка.

Удача явилась к нему в облике Скарлетта, судебного репортера, в которого он в спешке врезался на каменных ступенях Инна.

— Послушайте, Смарт, если бы я спешил, как вы, я спрыгнул бы с пятого этажа на парашюте, — проворчал Скарлетт, потирая ушибленный локоть.

— Да, я спешу, приятель, и еще как! Прошу извинить меня… Срочное сообщение из Ньюгейта, представляете?

Скарлетт почуял любопытную новость и удержал юного юриста решительной рукой, едва не испортив аккуратную складку на его костюме.

— Можно узнать, о чем идет речь?

Смарт небрежно протянул репортеру бумагу, и тот с трудом удержался от ругательства.

— Проклятье! Подождите, юный идиот. Я задержу вас на время, необходимое, чтобы поправить ваш перекосившийся галстук; вас ждет слава, так как два фотографа из «Депеши» сидят за стаканчиком в двух шагах отсюда. Примите озабоченный вид, который так пойдет вам на фотографии.

Мистер Смарт поправил галстук, немного поколебался, подумав про сигарету, потом отбросил эту мысль, сочтя ее слишком фривольной, и двинулся дальше.

Четыре вспышки магния встретили его в зале.

— Номер появится сегодня вечером? — спросил адвокат у репортера, изображая безразличие.

— Вы получите десять экземпляров до шести часов! — сообщил ему репортер.

Смарт жестом остановил его и задумался.

— Пусть будет двадцать, — пробормотал он.

Вскоре Джо Партнер, главный страж заключенного, открыл адвокату камеру его клиента.

— Эдвард Смарт, — представился адвокат, взволнованный до глубины души.

Харлисон поднял на него усталый взгляд.

— Давайте сразу же уладим вопрос с гонораром, — сказал он. — У меня на счете в банке осталось, если не ошибаюсь, несколько сотен фунтов. Они и будут вашим гонораром, поскольку я все равно давно проиграл.

Мистер Смарт, впервые услышавший о существовании таких денег, едва не задохнулся от волнения. Потом бесконечная благодарность охватила его.

— Нет, нет! Я спасу вас!

Впервые за долгое время инженер рассмеялся.

— Я не сомневаюсь, мой дорогой мсье Смарт, что вы сделаете невозможное, чтобы извлечь меня отсюда. Я когда-то решил не иметь дела с защитником, потому что мое дело следует считать заранее проигранным. Но потом я подумал, что мне все же нужно иметь рядом человека, которому я смогу передать свое последнее желание. О, ничего особенного, это обусловлено моей сентиментальностью; нужно будет передать мое последнее прости одному лицу, которое, вполне возможно, вам никогда не доведется встретить.

Мистер Смарт все равно не отказался от своих планов, и на протяжении двух следующих часов рассказывал Харлисону о проделках загадочного мистера Роуза.

— Что вы можете сказать об этом? — с триумфом сказал он. — Только то, что Джек-полуночник продолжает действовать, несмотря на то, что вы находитесь за решеткой! Разве не так?

Ответ Харлисона произвел на энтузиазм адвоката действие холодного душа.

— Я скажу, что это еще одна загадка среди множества других, мой дорогой Смарт. Люди, так усложнившие мою жизнь, не оставляют меня в покое.

— Что это за люди? — спросил ошеломленный адвокат.

— Когда вы ответите на этот вопрос, двери Ньюгейта сразу же распахнутся передо мной, — улыбнулся Харлисон.

Мистер Смарт не успокоился.

— Вас нельзя осудить до тех пор, пока все загадки, во множестве роящиеся вокруг вас, не найдут решения.

— Это не так. Достаточно задать мне следующий вопрос:

«Как получилось, что вы однажды очутились в подвалах Скотленд Ярда?»

И я не смогу ответить на него…

— Ай, ай, ай, — пробормотал мистер Смарт.

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — предложил Роуланд.

Они расстались друзьями после того, как мистер Смарт с большим чувством продекламировал «Балладу Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда.

В шесть вечера фотография мистера Эдварда Смарта появилась на первой полосе «Депеши» в сопровождении невероятно хвалебного текста. Адвокат как раз закончил второй раз перечитывать статью, после чего аккуратно отложил в сторону полученные им экземпляры газеты, решив подарить их своим друзьям, когда его внимание привлек легкий шум.

Кто-то просунул ему под дверь большой конверт.

Мистер Смарт понюхал его, попытался прочитать имя отправителя на конверте, но обнаружил, что он девственно чист, после чего открыл дверь и выглянул наружу.

Мрачный коридор оказался совершенно пустым. Только ледяной ветер время от времени проносился по нему, поднимая пыль и изображая орган с помощью лестничных клеток.

— Что же, посмотрим, что находится в конверте, — произнес адвокат, устраиваясь за столом.

Распечатав конверт, он отшатнулся и вскрикнул от удивления. Из конверта вывалилось несколько пестрых бумажек: десять банкнот по сто фунтов каждая и листок бумаги с текстом, написанным от руки на обороте рекламы сапожного крема.

Надпись гласила: «Плата за защиту этого идиота Харлисона».

Прошло некоторое время, прежде чем наш бравый адвокат пришел в себя и поверил в свое удивительное везение.

Он пересчитал деньги, перечитал записку и погрузился в фантастические мечты. Время от времени он то вскакивал со стула и начинал бегать по комнате, то останавливался, выкрикивая фразы:

— Это не могут быть галлюцинации! Это невероятно! В этой истории многое никогда не будет сказано! Хотел бы я знать, кто находится за фасадом этой невероятной комедии!

Он машинально перевел взгляд на щель под дверью, благодаря которой в его руки попало это удивительное послание.

Ему мерещится? Он прикоснулся пальцем к горячему стеклу лампы. На пальце немедленно образовался пузырь от ожога. Он принялся сосать палец, негромко поскуливая от боли.

Значит, это ему не мерещится!

Под дверью появилось еще одно письмо!

Удача быстро становится обыденной реальностью, и мистер Смарт даже немного расстроился, когда оказалось, что во втором письме находилась всего одна бумажка в сто фунтов. Зато в нем находилась крайне любопытная записка, гораздо более важная, чем простая просьба хорошо защищать клиента.

«Вниманию мистера Смарта, адвоката!

Передать вашему подзащитному Роуланду Харлисону следующее: Вы большой шельма, Харлисон, но я все же хону сделать для вас кое-что. Тот камень „Сердце Бхавани“, что сейчас у вас в руках — это кусок цветного стекла. Где настоящий рубин? Скажите правду, и я извлеку вас из-за решетки».

Едва двери тюрьмы распахнулись перед посетителями и адвокатами, как мистер Смарт уже стоял перед камерой своего клиента. Он передал ему содержание письма, которое запомнил наизусть.

Харлисон почувствовал охватившую его тело дрожь.

Облик эшафота, к которому он давно привык во время кошмарных снов, начал растворяться в свете загоравшейся перед ним зари надежды.

«Сердце Бхавани!»

Неожиданно он увидел перед собой странный красный салон, появившийся когда-то перед ним, словно ночной сон.

Огромный рубин в ларце из черного дерева.

Глухим лихорадочным голосом он рассказал об этом происшествии мистеру Смарту, выслушавшему его с открытым от изумления ртом словно ребенок, которому в первый раз рассказывают сказку из Тысячи и одной ночи.

Потом он неожиданно замолчал.

— Послушайте, Смарт, я тут наговорил вам… Это все выдумки, бред… — После продолжительной паузы он добавил:

— Забудьте все, что я рассказал. Я придумал эту историю, так как она создавала у меня видимость надежды… Нет, ничего этого не было. Я ничего не знаю.

Когда Харлисон замолчал, перед его внутренним взором появился образ Нэнси Уорд, девушки, похитившей фантастический рубин.

— Короче, забудьте эту историю, Смарт. Она не стоит ломаного гроша…

Адвокат вздохнул.

— Действительно, нам нужно придумать что-нибудь получше… Эта ваша история ни в какие ворота не лезет… Я постараюсь забыть ее, как вы советуете…

Но это обещание имело смысл всего лишь для адвоката, потому что в тот момент, когда он давал его, Джо Партнер, главный сторож тюрьмы, отошел от двери в камеру, к которой прижимался ухом.

В обеденный перерыв Джо Партнер не отправился домой, а поехал автобусом до Чипсайда. Сойдя с него, он немного попетлял по улицам, постоянно оглядываясь, после чего зашел в таверну, где его ждал одинокий посетитель.

— Знаете, — сказал Джо, наклонившись к нему, — я очень многим рискую. Если узнают, что я делал здесь, я вернусь в Ньюгейт не старшим сторожем, а обычным заключенным.

Собеседник улыбнулся ему из-за дымчатых стекол очков.

— Успокойтесь, мой храбрый друг. Вы можете рассчитывать на абсолютную скромность с моей стороны. Это вам подтвердит банковский билет в пятьдесят фунтов, выпущенный английским банком.

После этого Джо Партнер подробно пересказал мужчине в очках все, что он услышал во время разговора Харлисона со своим адвокатом.

Глава XII Красная комната

Протоколы допросов обычно только увеличивают объем дела, не добавляя в него ничего существенного. К тому же, процесс Харлисона перестал оставаться в центре внимания публики, так как ее внимание переключилось на более интересные события.

Прежде всего, на горизонте появился новый Джек-потрошитель; сначала шум вокруг него поднялся в Девоншире; из Девоншира он перебрался в Кингстон, а из Кингстона — в предместья Лондона.

В прессе проскальзывали сообщения, что немецкие шпионы посещали арсеналы Вулвича, словно портовые таверны.

Неизвестный цеппелин блуждал безлунной ночью над спящим Сити.

В течение шести дней «двенадцать честных и лояльных граждан», какими искренне считали себя присяжные заседатели, рассеянно прислушивались к унылым дебатам, проклиная напрасно потерянное время.

Они проснулись в тот момент, когда раздались гневные вопли обвинителя, крикливого дурака, рвавшегося к успеху, как паршивый актеришка с Друри-Лейн. После него они смогли позабавиться отчаянием адвоката Смарта, долго путавшегося в длинных фразах.

Бравый маленький адвокат на какое-то непродолжительное время завладел их симпатией, когда обозвал публичного обвинителя марионеткой и старой девой.

Но председатель строго призвал его к порядку, и «двенадцать честных и лояльных граждан», приравняв автоматически себя к этому видному юристу, тут же обрушили на маленького нахала взгляды, полные упрека.

Потом целых тридцать минут в мрачном зале господствовали эмоции: лорд Элмсфильд выступал с речью против обвиняемого.

Этот авантюрист Харлисон едва не стал его родственником! Негодяй ухитрился похитить сердце восхитительной Бетти Элмсфильд!

Ревнивый ветер пролетел над судейскими скамьями. Ну, теперь-то мы ему покажем, этому негодяю, как претендовать на руку самой богатой и самой красивой наследницы Соединенного Королевства!

Лорд Элмсфильд закончил свою речь сообщением о пропаже Бетти. Куда она исчезла? Когда имеешь дело с Джеком-полуночником, можно ожидать худшее. Он сказал, что потерял всякую надежду снова увидеть племянницу. Поэтому отныне его старость продлится в печальном одиночестве, его состояние пойдет на благотворительные цели, а у него останутся только воспоминания.

Эти слова прозвучали звоном погребального колокола для инженера. Все окончательно стало понятно обвиняемому и его защитнику.

Никто поэтому не удивился жутким заключительным словам, обычным для криминальных процессов Англии: «Guilty! Виновен!»

Роуланд Харлисон будет повешен через три недели.

Дел о Джека-полуночника было завершено фразой: «Осужденный останется подвешенным за шею, пока не наступит смерть».

С этого момента Харлисон оказался во власти смерти.

После оглашения приговора полиция совершенно перестала интересоваться особняком на Найтрайдер-стрит. Преступник был приговорен к смерти через повешение, и приговор было точкой в его деле.

Если бы появился Каннинг, то, может быть…

А куда пропал капитан Гровер?

Хороший вопрос! Разумеется, детектив-призрак после своей смерти вел только то существование, которое предписывал ему Каннинг.

Лорд Дембридж с горечью подумал об этом. Он не забывал про Каннинга, помнил его колебания.

Но ведь дело закрыто, не так ли?

Преступника повесят, о нем забудут.

Но приговор был вынесен двадцать дней назад.

Значит, Харлисон умрет завтра?

Если точно, то через шесть часов, потому что сейчас одиннадцать часов вечера.

После вынесения приговора какой-то человек каждый вечер проникает в небольшой таинственный дом. Он входит, словно к себе, опускает на окнах занавески и тяжелые шторы и устраивается в столовой, откуда уходит с началом рассвета.

Он часами сидит в кресле, размышляя и непрерывно дымя уродливой глиняной трубкой.

Это маленький человечек, плохо одетый, со странными манерами.

Каждый вечер он достает из кармана плоский ящичек, выкладывает из него на стол часы в медном корпусе и внимательно рассматривает их.

Иногда он обращается к воину на картине Гильдебрандта, чтобы сообщить ему какую-нибудь общеизвестную истину; так, например, сегодня вечером он сказал, что Харлисон будет повешен через несколько часов, что он будет далеко не первым невиновным, погибшим от руки палача, и что это, в конце концов, не имеет никакого значения.

— Мой старый приятель, — сказал он, — твой шлем, твой крест и твоя муха — это все просто пыль в глаза. Если бы ты мог говорить, ты бы сказал мне то же самое. Если кто-то хочет остаться абсолютным хозяином тайного общества, то ему достаточно окружить себя романтичными историями. Это общеизвестные правила прикладной психологии.

В этой истории нет ничего, кроме психологии. Когда-то мне были даны католическими монахами определенные инструкции, и из них я запомнил это замечательное слово: психология. Хотел бы я знать, как оно может пригодиться мне сегодня.

Если бы только я смог узнать побольше про красный салон… Похоже, что именно с ним связано очень и очень многое.

Но воин на картине продолжает молчать, и это ничуть не удивляет его собеседника.

Неожиданно маленький человечек хлопает себя по лбу.

«Харлисон был пьян, как ломовой извозчик в тот вечер, когда он попал в красный салон. Это в данном случае не только извинение, но и объяснение. Вместо того, чтобы войти в свою столовую, он оказался в таинственной комнате.

Это кажется невозможным. Но, вполне возможно, что он прошел через эту комнату, погруженную в темноту, потому, что его привлекла другая, ярко освещенная комната.

Он подошел к стене и остановился под картиной.

Это слишком просто, чтобы можно было догадаться сразу. В этой стене имелся выход, но его нельзя открыть с этой стороны. Вот и все… Чтобы понять это, мне понадобились два десятка бессонных ночей, тогда как было достаточно иметь связку отмычек».

Человечек сильно расстроен тем, что называет своей глупостью.

Через несколько минут он выключает свет и оставляет дом, в который больше никогда не вернется, потому что ему все стало понятным.

Оказавшись на улице, он не спешит уйти. Он неторопливо поднимается на перрон соседнего дома, некоторое время возится с отмычками, наконец, находит подходящую и открывает дверь.

Слабая лампочка-ночник освещает вестибюль, в точности похожий на вестибюль здания, из которого он только что ушел.

Он толкает дверь, ведущую из вестибюля во внутренние помещения и с удовлетворенным вздохом опускается на низкий диван в красной комнате.

Полночь!

Харлисон, задремавший с наступлением темноты, просыпается. Тюремные часы отбивают двенадцать ударов.

— Джек-полуночник!.. Полуночник… Полуночник… — шепчет негромкий голос в разрывающейся от боли голове.

Каждые три минуты задвижка на дверном глазке поднимается, появляется чей-то глаз и тут же исчезает.

Никто из больных никогда не охранялся так тщательно, как этот человек, которого должны убить через несколько часов.

За решеткой на окошке горит керосиновая лампа. Нельзя допустить, чтобы отключение электричества оставило в темноте человека, готового к встрече с палачом. Разумеется, старинная керосиновая лампа в этом отношении оказывается более надежной, чем лампа электрическая.

Низкая кровать, намертво прикрепленная к полу. Стол. На столе лежит Библия. Стоит эмалированный кувшин с водой. С наступлением ночи у заключенного отобрали недоеденный кусок хлеба. Не потому, что его хотят заставить проголодаться; известны случаи, когда приговоренный к смерти ухитрялся задушить себя хлебной мякотью.

Обходы каждый час.

Удалось ли Харлисону заснуть?

Да, он заснул. Часы в центре тюрьмы пробили час. Бронзовый человечек, выскочивший из часов, заставил четыре раза зазвенеть колокол.

Харлисону мерещится, что откуда-то из глубины строения доносятся стоны и неясные звуки. Скорее всего, они существуют только в его голове, так как предсмертная горячка не позволяет мозгу успокоиться.

Часы отбивают четыре. Ему остается час.

Если бы только он смог уснуть…

Он закрывает глаза.

Полночь!

В красном салоне на эбеновом столике необычный посетитель разложил несколько медных часов. Он раскурил трубку, но тут же отложил ее. Из кармана он достал нож и попробовал на ногте его остроту.

Полночь!

Где-то в доме стенные часы отбивают серебряные удары; музыкальная шкатулка играет меланхоличную мелодию, которую мужчина сопровождает ритмичным покачиванием головы.

С двенадцатым ударом дверь на улицу осторожно открывается.

Мужчина протягивает руку к выключателю, и в комнате становится темно.

Дверь салона открыта.

Кто-то с тяжелым вздохом входит в темный салон.

Он тоже протягивает руку к выключателю, но его руку тут же кто-то хватает и с яростью начинает выкручивать. Звучат глухие удары, в темноте раздаются стоны и бессвязные жалобы.

Через несколько минут схватка в темноте заканчивается. Слышен негромкий смех человечка с часами, странный металлически звучащий смех, вызывавший ужас у господина Стангерсона, у Джима Хастона и у многих других.

В красной комнате снова загорается свет. Двое мужчин обмениваются взглядами. Один из них лежит на полу; у него на руках стальные наручники. Второй стоит рядом и, чиркнув спичкой, пытается разжечь трубку.

— Роуз! — восклицает лежащий человек.

Второй кивает головой.

— Если вам будет угодно… Как вы себя чувствуете, Джек-полуночник?

— Что вы потребуете? — спрашивает лежащий, не называя имени.

— Вашу шкуру! — любезно отвечает человечек.

— Двадцать тысяч фунтов.

— Этого мало.

— Пятьдесят тысяч? Сто?

— Нет; поскольку количество чисел не имеет ограничения, вы можете продолжать называть их до страшного суда.

— Вы детектив?

— Ни в коем случае. Я всего лишь… мелкий банковский служащий, и я предъявляю вам договор с истекшим сроком. Величина для расчета — это ваша шкура, Джек-полуночник.

— Потребуйте лучше денег, сколько хотите, но денег, — умоляет потерпевший поражение соперник.

Мистер Роуз даже не считает нужным ответить. Он встряхивает плоский ящичек, и перекатывающиеся в нем часы тарахтят, словно игральные кости в рожке.

— Каждому члену банды — одни часы, — говорит он. — Это их опознавательные знаки, секретный пропуск для преступников. Но они меня не интересуют. Посмотрите, все они показывают двадцать две минуты первого. Это говорит вам о чем-либо?

Человек, которого мистер Роуз назвал Джеком-полуночником, пытается вспомнить.

— Кажется нет. Вроде бы ничего особенного… Почему это вас интересует?

На приятном лице мистера Роуза вспыхивает ярость.

— Скажите, в вашей ли власти вернуть жизнь человеку, получившему смертельный удар кинжалом в сердце и после этого находившемуся восемь дней в воде? — спрашивает он.

— У вас будут другие друзья вместо него. Один отвратительный детектив, китаец, или юная девушка, — ворчит лежащий на земле.

— Скажите, где они сейчас? Они могут участвовать в рассмотрении дела этого болвана Харлисона, если для этого хватит времени.

— Сначала освободите меня!

— Ваши рассуждения лишены логики, Джек-полуночник! В этом мире они ничем вам не помогу, но Тот, кто вскоре будет судить вас, пожалуй, сможет найти основания, чтобы простить вас.

Человек в наручниках изрыгает страшное ругательство.

— А вот это ничуть не поможет вам уладить ваши проблемы, — недовольно бросает мистер Роуз. — Но я попытаюсь помочь вашей душе, заставив вас говорить.

— Никогда!

— О, напротив!

Трубка мистера Роуза начинает сердито шипеть. Неожиданно он опускает ее раскаленной стороной на глаз Джека-полуночника.

Раздается страшный крик, но мистер Роуз заглушает его, зажав рот несчастного.

— Что, мне нужно будет перейти к другому глазу, Джек?

Тот, не ожидая продолжения, начинает говорить.

Мистер Роуз слушает, уточняя отдельные фразы или требуя пояснений, которые немедленно получает.

— Ключи должны быть у вас в кармане? — спрашивает он.

Затем он достает ключи и внимательно рассматривает их.

— Так это именно ключи от ваших знаменитых подвальных тюрем, где стонут ваши пленники? — спрашивает он с легким налетом сарказма в голосе.

Джек молча кивает головой.

Мистер Роуз становится крайне серьезным.

— Вы оказались неподалеку от царства абсолютного закона, — медленно произносит он. — Вы готовы поклясться, что все это правда? Со своей стороны, я обещаю вам быструю смерть без страданий.

— Я клянусь!

— Надеюсь, что вы избежите вечного проклятия, Джек! — задумчиво произнес мистер Роуз. — Да сжалится Всевышний над вашей душой!

Он склоняется над побежденным противником, держа кинжал спрятанным в рукаве.

Неожиданно он наносит удар… Всего один страшный удар.

Джек-полуночник умер мгновенно, даже не вскрикнув. Послышался только громкий вздох, вздох не страдания, а печали и усталости.

Часом позже мистер Роуз вышел из великолепного особняка хозяина Сити. Его сопровождали двое мужчин и одна женщина. Казалось, что они попытались в последний момент удержать его, но он отказался с решительным видом. Тогда сопровождающие расцеловались с ним, и мистер Роуз подозвал проезжавшее мимо такси. Усевшись в него, он что-то приказал водителю.

Машина помчалась на огромной скорости через спящий город, стараясь следовать как можно ближе к набережным. Машина оказалась замечательной.

Вскоре она проехала печальные пригороды столицы.

Первый свет зари отразился на светлых речных пляжах.

Мистер Роуз достал из кармана толстую пачку банкнот и, не считая, сунул ее потрясенному водителю.

— Мне подождать вас, мсье? — спросил он.

Господин Роуз жестом отпустил его.

Он подождал, чтобы шум мотора затих вдали, потом подошел к журчащему водному потоку.

— Тед! — тихо сказал он. — Тед Соумз! Ты отмщен! Я выполнил свою миссию! Теперь я смогу спокойно спать в той же земле, что и ты. Тед Соумз, ты слышишь меня? Я надеюсь, что Бог позволит нам встретиться! Ты слышишь меня, Тед Соумз? Это я, Сол Перлмуттер!

Разбежавшись, он прыгнул в воду и исчез.

Воды Темзы всегда несут в море обломки, павших животных и трупы людей.

Заря украшает их серебряными блестками.

Из тумана выступила блестящая колокольня небольшой церкви.

Ее треснувший колокол пробил, задребезжав, пять часов.

Глава XIII Пять часов

Веревка лопнула, и человек рухнул в пустоту…

— Вы упали в щель между стенкой набережной и бортом судна, мистер Харлисон, — произнес женский голос. — Но я оказалась рядом, и смогла спасти вас. Такое случается крайне редко. К счастью, вы оказались в числе немногих везунчиков… Хотите выпить что-нибудь?

Роуланд был удивлен, увидев, что его обслуживала стюардесса Нэнси Уорд. И с нее стекала вода.

— Вот и вы, Нэнси, — произнес он бесцветным голосом. — Какие у нас странные встречи… А что это за судно, на котором мы находимся? Я совершенно ничего не помню, как я оказался на борту…

Нэнси приложила палец к губам.

— Значит, вы ничего не помните, Роу?

Инженер немного удивился — она впервые назвала его сокращенным именем, и в данной ситуации ничто не объясняло эту внезапную фамильярность. Он подумал, что ненавидит ее. — Да, я ничего не помню. Впрочем, мне наплевать на это.

— Такое говорят все повешенные, — сказала Нэнси, скорчив презрительную гримаску.

Роуланд хлопнул себя по лбу.

— Действительно, меня же должны были повесить! Но как тогда я попал сюда?

— Это ваша судьба! Когда веревка обрывается, жертва всегда оказывается на этом судне. Но вы немного промахнулись и упали в воду.

— Все равно я плохо понимаю происходящее со мной. Получается, что я был повешен?

— В высшей степени правильно рассуждаете, мой малыш Роу!

— Во-первых, я не ваш малыш Роу, а во-вторых… Я начинаю кое-что понимать! Все, кто находится на этом судне — это мертвецы! — воскликнул Харлисон. — И вы в том числе, мисс Уорд! Вы тоже мертвы! Дурацкая комедия… Но я с удовольствием выпил бы еще немного этого бренди.

— Хорошо, но мне сначала нужно разбудить комиссара Чермана. Дрыхнет, как сурок… Я постучусь в дверь его каюты. Сейчас ровно пять часов.

Роуланд услышал, как ее каблучки застучали, удаляясь, по коридору. Потом хлопнула открывшаяся дверь. Затем шаги прозвучали в обратном направлении, и рында где-то вдали отбила пять ударов: один… два… три… Он машинально считал удары, внимательно вслушиваясь.

Он находился в центре плотного серого тумана, словно побеленного известью, с пятнами неопределенных теней и нечетких форм.

Одна из форм неожиданно материализовалась. Это оказался стол.

На столе лежала Библия.

Металлическая крестовина перед окном с толстым рифленым стеклом… Поляризованный свет выхватывал из мрака отдельные предметы, оставляя все остальное в тени. Стол, Библия, помятая жестяная кружка…

И каждый предмет кричал: пять часов!

Возможно, стол отсчитал пять ударов его ноги по плиткам пола; кружка повторила их благодаря своей звонкой пустоте; Библия прошептала их легким шорохом своих листов.

Судно исчезло; он находился в камере. В камере, расположенной вплотную к выходу во внутренний дворик тюрьмы; благодаря этому, путь на Голгофу немного сокращался.

Можно только поблагодарить небо, когда последние часы осужденного теряются во сне.

Странный пароход! Роуланд еще видел отдельные детали корабельного салона из полированного дерева, лампу в карданном подвесе, светлые глаза иллюминаторов, заполненные морем и небом.

— Возможно я скоро снова попаду туда!

Он подошел к дверям — все же на три шага придется проделать меньше, когда за ним придут.

И он слышал, что за ним уже шли: шаги и негромкий шепот в коридоре, бренчанье ключей…

Харлисону казалось, что эти звуки продолжают его сон, в котором они предваряли появление Нэнси Уорд.

«Я поручу Смарту сказать Нэнси в случае, если ему удастся отыскать ее, что я думал о ней за несколько минут до конца, что она была моим последним сном».

Наружные запоры на двери камеры загремели, руки Харлисона стиснули Библию, его взгляд метнулся на стену в поисках распятия.

В камеру вошел начальник охраны Партнер… И вошел один!

— Господин Харлисон, — сказал он взволнованным голосом, — вас ждут в кабинете директора.

— Что вы сказали? Вы что-то сказали?

— Вам нужно в кабинет директора, мсье… Мне кажется, вам должны сообщить какую-то приятную новость.

— Ну, разумеется, — ухмыльнулся Харлисон. — Продолжается история с судном мертвецов. Знаю я эти штучки. Хочешь войти в столовую, а оказываешься в красной комнате, после чего вас заставляют поселиться в доме, где вам нечего делать. Из камеры ты попадаешь на судно, а потом с судна ты возвращаешься в камеру. Вместо эшафота тебя отведут в кабинет директора! Вот так-то, жизнь продолжается для меня без каких-либо изменений.

— Так и есть, бедняга свихнулся, — пробормотал Джо Партнер. — Действительно, попробуй сохранить здесь здравый рассудок…

Он толкнул обитую войлоком дверь в кабинет директора тюрьмы.

Ну и ладно, сон продолжается, это очевидно.

Высокий джентльмен, светлая голова которого торчала из мехового воротника, протянул ему руку.

Харлисон узнал его: лорд Дембридж, глава Скотленд Ярда.

Милорд хочет пожать руку осужденному на виселицу — наверное, потому, что того собираются подвесить достаточно высоко… Ситуация вполне достойна перехода в потусторонний мир…

Быстро проясняются другие лица вокруг.

Каннинг, суперинтендант Скотленд Ярда, бледный, с красными (от слез?) глазами; Бетти Элмсфильд; наконец, загадочная фигура, заставившая вздрогнуть инженера: Ванг!

Вся эта публика смотрит на Харлисона со странными улыбками, за исключением китайца Ванга, уставившегося на туфли инженера.

Первым заговорил лорд Дембридж.

Ничего не скажешь, великолепная речь. Он высокопарно рассуждал о судебной ошибке, о необходимости простить. Простить кого? Харлисона? Ни в коем случае, совершенно наоборот. Это Харлисон должен простить служителей закона, простить их за допущенную ими ошибку. Он должен принять во внимание огромную пользу, приносимую человечеству при борьбе с преступностью.

— Теперь моя очередь, — сказал Каннинг. — Я должен рассказать вам, господин Харлисон, одну историю.

Инженер судорожно вздохнул; его глаза перебегают с одного лица на другое.

— Я, кажется, начинаю понимать, — пробормотал он.

— Что вы признаны невиновным, и что с этого момента вы свободны? Да, вы свободны во всех отношениях, мсье Харлисон! — громко произнес лорд Дембридж.

Розовые лучи рассвета поникают через окна кабинета, заставляя побледнеть резкий свет электрических лампочек.

Харлисон жадно поглощает этот свет, словно жизненную сущность. Каннинг выжидает минуту, посвященную возвращению к солнцу человека, избежавшего смерти, потом продолжает:

— Да, я расскажу одну короткую историю. Когда-то в Лондоне, по адресу Найтрайдер-стрит 1826 жил человек, по фамилии Смит. Это был преступник, возглавлявший банду из трех десятков человек, каждый из которых получил часы, указывавшие одну из минут после полуночи, своего рода индекс. Ему самому соответствовала полночь, почему он и получил кличку «Джек-полуночник». Хотя на деле он заслуживал индекса «одна минута после полуночи»; но об этом я скажу позже.

Смит, или Джек-полуночник, однажды отправился в Аден, где его благополучно отправили на тот свет. Насколько мне известно, еще один джентльмен едва не последовал за Джеком, не так ли, мсье Харлисон?

Но господин Харлисон был спасен тайным агентом нашей полиции, мистером Вангом.

Инженер посмотрел на Ванга, сидевшего потупившись, с таким видом, словно все происходящее вокруг него не имело к нему отношения.

— Представьте удивление мистера Ванга, — продолжал Каннинг, — когда он обнаружил живым, в лапах у арабов, человека, труп которого он видел несколько часов назад. Потому что Смит и вы, мистер Харлисон, были похожи, как близнецы за исключением цвета волос и нескольких шрамов. Эта гипотеза уже фигурировала в процессе, но, к сожалению, она не возобладала.

Ванг сразу же понял, как ему использовать это сходство. Он следил за Смитом, начиная с Лондона, но он был уверен, что Смит — это всего лишь инструмент в руках гораздо более серьезного преступника — настоящего Джека-полуночника.

Ванг подчинил вас, пользуясь вашей признательностью, и стал использовать вас с благой целью. С вашей помощью он надеялся добраться до Джека-полуночника.

Он многое мог бы рассказать вам, но опасался неловкости с вашей стороны, которая могла бы пробудить подозрения у главного бандита.

На самом деле главарь попал впросак с двойниками. Кроме того, оказалось, что убитый Смит не знал истинного лица своего шефа!

Конечно, мы могли следить за таинственным домом на Найтрайдер-стрит, прослушивать телефонные переговоры между вами и настоящим Джеком-полуночником. Но на деле мы блуждали в темноте.

Однажды перед нами забрезжила надежда на успех; это было во время операции в районе Верхней Темзы. Благодаря вам, полиция потерпела оплаченное кровью поражение, так как вам удалось спасти роковую женщину, сообщницу Джека-полуночника, в тот момент, когда она практически уже находилась в наших руках.

— Нэнси Уорд! — печально пробормотал Харлисон.

Странная улыбка промелькнула по лицу детектива, но он не стал называть имя.

— По сути, вы стали причиной многих наших затруднений, мистер Харлисон. Вы перестали быть для нас полезным, вы отвлекали на себя наше внимание.

— Я в первый раз спас Нэнси Уорд из океана, — сказал Харлисон мрачным тоном. — И я хотел помочь ей во второй раз, когда хотел спасти ее из рук Джека-полуночника.

— Вот именно! Вот она — мужская сущность! — рассмеялся суперинтендант. — И вы добровольно сунулись прямо в пасть полиции, если так можно выразиться, пройдя тайным туннелем, выбравшись из которого вы столкнулись носом к носу с шефом Скотленд Ярда!

— Но почему вы не попытались убедить лорда Дембриджа, что он ошибается? — воскликнул Харлисон.

— Сейчас объясню. Дело в том, что к этому времени настоящий Джек-полуночник уже разобрался во всех тайнах. Он собирался — гораздо раньше палача из Ньюгейта — уничтожить вас. И тогда…

Каннинг замолчал.

— И тогда, мистер Харлисон, одна женщина решила любой ценой спасти вас!

— Нэнси! — воскликнул молодой человек, порозовев от волнения, — Простите, но это не так. Это была мисс Бетти Элмсфильд.

Харлисон молча посмотрел на девушку, не веря услышанному. Бетти нежно и печально смотрела на него.

— Я хотела выйти за вас замуж, Роуланд, — сказала она.

— Но зачем вам нужно было спасать меня? И от кого?

— От Джека-полуночника! — решительно заявил Каннинг. — От Джека-полуночника, который, узнав о намерении мисс Элмсфильд, похитил ее, а заодно захватил Ванга и меня, и отправил нас к ней, в ту же тюрьму.

— Джек-полуночник сделал вас своим пленником? — удивился Харлисон.

— А вы не думаете, что не случись этого со мной и Вангом, на вас ни в коем случае не смогла бы упасть тень виселицы? — ответил детектив. — Вы знаете, что мы вышли на свободу всего лишь несколько часов назад?

Бетти Элмсфильд встала. Она решила что-то сказать.

— Я главная виновница всего случившегося.

Лорд Дембридж резко запротестовал.

— Нет, мисс Элмсфильд, виноватых в этой истории нет. Поэтому власти решили, что все, имеющее к ней отношение, должно остаться в тайне. Харлисон будет реабилитирован и Англия, которую я представляю, выражает надежду на его скромность в отношении того, что ему осталось узнать.

Лицо мисс Элмсфильд осветилось бледной улыбкой.

— Это решение не только спасает меня от тюрьмы, но и не позволяет мне лишиться состояния, — сказала она с иронией.

— Джек-полуночник мертв, и это главное, — заявил лорд Дембридж.

— Что вы сказали? — воскликнул Роуланд.

— Да, он мертв, и пусть судьей ему будет Бог, — дрожащим от волнения голосом сказала Бетти. — Я никогда не была его сообщницей, но, когда я познакомилась с его криминальной жизнью, я решила покончить с собой… Простите меня, но он по-своему любил меня… Это был лорд Элмсфильд, мой дядюшка…

Несмотря на то, что почти все присутствующие уже знали все подробности, слова Бетти потрясли их. Харлисон окаменел, словно перед ним появилась Медуза-Горгона.

Тяжелое молчание снова прервала Бетти Элмсфильд. Она подошла к инженеру и положила ладонь на его руку.

— Я хочу все исправить, — глухо произнесла она. — Роуланд, я повторяю просьбу, которую высказала недавно… Вы готовы жениться на мне?

Харлисон некоторое время молчал. Ему казалось, что лицо Бетти перед ним расплылось в тумане. Жениться на Бетти Элмсфильд? На самой богатой невесте Англии? Пространство вокруг него начало медленно перекашиваться и расплываться.

Что? Кто-то заплакал? Но плакала не Бетти, на ее лице отражалось молчаливое, без слез, страдание.

Образ недавнего прошлого возник перед ним. Харлисон понимал, что наступил самый решающий момент его жизни.

Он увидел узкое смуглое лицо, обрамленное черными вьющимися волосами… На фоне поблескивающей в лунном свете поверхности моря…

— Мисс Элмсфильд, — пробормотал он, — вы оказали мне невероятную честь, но… Но мое сердце не свободно… Я люблю…

Внезапно он встряхнулся и закричал:

— Я не знаю, что с ней стало! Наверное, я навсегда потерял ее! Но я всегда буду искать ее… Это Нэнси Уорд!

— Хвала Господу! — воскликнул Каннинг, вскакивая со стула. Рядом с ним снова послышались рыдания. Нет… Этому невозможно было поверить — плакал Ванг, китаец-полицейский…

И дальше произошло нечто совершенно невероятное: слезы проложили глубокие дорожки на желтых щеках, появились смуглые полоски, потом краски расплылись, парик съехал на сторону…

— Нэнси! — закричал инженер.

— Это она! — торжественно провозгласил Каннинг.

И чудесные черные глаза взглянули сквозь слезы на Харлисона.

Он заколебался. Он уже хотел протянуть руки к той, которую всегда искал, к той, мысль о которой никогда не покидала его даже на пороге смерти.

— Значит, это вы втянули меня в это приключение, вы сделали меня своей игрушкой, своей марионеткой? Вы всегда играли жуткую комедию, за которую расплачиваться приходилось мне?

— Роу! — крикнула Нэнси, заламывая руки. — Умоляю вас, выслушайте меня!

Роуланд Харлисон повернулся к шефу Скотленд Ярда.

— Лорд Дембридж, скажите: я свободен?

— Как птица в небе, мистер Харлисон, — с улыбкой ответил милорд.

Австралиец направился к двери, но остановился в нескольких шагах от нее.

— Нэнси Уорд! Я любил вас, даже считая воровкой… Но женщина-полицейский… Шпик в юбке… Полицейская прислуга… Грязная шпионка… О, нет! Прощайте!

Глава XIV Написано на воде

Стены Эдистона обрываются в море, над которым высится маяк. Белоснежные пески Уэссана[58]* сверкают на солнце; старина «Джервис Бей» плывет по расплавленному золоту. — Океан расстарался для последнего плавания бедняги Джервиса, — сказал комиссар Черман пассажиру, облокотившемуся на планширь на правом борту.

Роуланд Харлисон ответил бывшему приятелю несколькими вежливыми нейтральными фразами. Какое ему дело до смерти этого парохода? У него продолжаются свои похороны — похороны его мечты, его счастья.

— Я тоже собираюсь оставить работу, — продолжал старый моряк. — В Йоркшире меня ждет небольшой коттедж, сад с бенгальскими розами, но…

Все буде казаться мне пустым без жены и без детей! И я буду грустить о море…

— Коттедж, бенгальские розы, жена и дети! — машинально повторил Роуланд.

Нужно выпить! Да, самое подходящее время, чтобы выпить. Когда тебе тоскливо, ты не найдешь друга лучше, чем виски!

В курительной комнате не совсем пусто, как можно было ожидать в это время. Одинокий пассажир сидит, закрывшись развернутой газетой. Очевидно, это «Таймс».

Роуланд узнает пассажира и хмурится: Каннинг!

Суперинтендант откладывает газету.

— Я поднялся на борт в Ливерпуле, — говорит он.

— Чтобы арестовать меня? — с мрачным юмором интересуется Харлисон.

— Нет, совсем не для этого. Мне нужно сказать вам кое-что неприятное, мистер Харлисон.

— Как интересно! — агрессивно бурчит инженер. — И что же это такое?

— Сейчас расскажу, мсье! Я появился здесь только для того, чтобы сообщить вам: вы, Роуланд Харлисон, существо неблагодарное и бессердечное. А если коротко, то вы дурак, Харлисон.

— Мистер Каннинг! — воскликнул инженер, нахмурившись.

Каннинг встает, и на его лице отражается не гнев, а глубокая печаль.

— Роуланд, вы должны выслушать меня, — просит он. — Нэнси… Нет, не прерывайте меня… Она умрет, если ничего не изменится. Она любит вас, она не может жить без вас! Она любила вас с первой же минуты вашей встречи, несмотря на ваше поразительное сходство с уголовником Смитом… Стойте, не уходите. Я швырну вас в море, если вы не дадите мне сказать все, что я хочу, чертов упрямец!

У меня не осталось никого. Она стала моей дочерью с того времени, когда ее отец, мой лучший друг, погиб от руки Джека-полуночника.

Ее отец, самый честный человек из известных мне людей, самое чистое сердце на земле… Джек-полуночник прислал в Скотленд Ярд его голову, и мы до сих пор храним ее в секретном отделе нашего музея. Мы поклялись перед ней, что отомстим за него. Ее отец — это капитан Гровер!

Нет, Нэнси не была шпионом. Она изучала филологию в Кембридже. Она записалась в ряды полиции только для того, чтобы отомстить за отца. Она руководила многими операциями, и руководила весьма разумно, но увы! Ей оставалось только надеяться на удачу… Несмотря на помощь детектива-призрака, капитана Гровера… Вы поняли? Это Нэнси Гровер!

И эту девушку вы позволили себе грязно обругать, Роуланд Харлисон! Вы не джентльмен.

— Значит, она не служит в полиции? — спросил Харлисон угасшим голосом.

— Несмотря на неоднократные предложения лорда Дембриджа, она оставила Скотленд Ярд. Таким образом, капитан Гровер окончательно уволился из полиции.

— Несчастная девушка! — вступил в разговор Черман. — Ей нужно зарабатывать на жизнь! Она обратилась к директору пароходной компании, предложив ему свои услуги.

Ничего не понимающий Харлисон растерянно смотрел на Чермана.

— Сейчас она на борту Джервиса, — закончил старый моряк. — У нее должность стюардессы, но это чистая формальность.

Позади них раздался звон бьющегося стекла. По салону распространился запах виски.

Роуланд обернулся к… К девушке в черной форме, стоявшей с виноватым видом, в белом переднике и шапочке с кружевами.

Он ничего не сказал, но решительной рукой снял с нее передник и шапочку, символ профессии служанки.

— Только не это! — негромко произнес он.

— Каннинг, — неожиданно сказал комиссар Черман, — мне сказали, что за пароходом увязалось множество дельфинов. Вы не хотите полюбоваться на них?

— Я давно надеялся на это, — поспешно ответил суперинтендант.

За их спинами громко захлопнулась дверь курительного салона.

Роуланд и Нэнси поняли, что сегодня они встретились, чтобы провести вместе всю оставшуюся жизнь.

— Там почти пустыня, — объяснил Роуланд, — но этот коттедж мне кажется очень красивым, хотя он не очень большой. Зато в саду цветут бенгальские розы.

— Вместе с умной и красивой женщиной и оравой детей это будет земной рай, — оценил Черман.

— У этих детей будет двое дедушек. Надо же, как им повезло! — добавил Каннинг.

Нэнси не сказала ничего. Она всматривалась в появившуюся на золотистом вечернем горизонте нечеткую полоску австралийского берега.

«Джервис Бей» заканчивал свое последнее, самое прекрасное путешествие.

Жан Рэй.

Барселона — Гибралтар, 1922, Гент, 1932.