Семь сувениров

8

На следующее утро Николай заехал к Василисе, чтобы обсудить прочитанное в обнаруженных им накануне письмах, расспросить о людях, упоминавшихся в них, а также о некоторых книгах и фотографиях, расставленных на столах, стеллажах, разложенных на полу квартиры или развешанных на стенах. Он многого не понимал и надеялся, что Василиса поможет ему разобраться в этих самоформирующихся и саморазмножающихся головоломках.

Краснову пришлось ждать примерно полчаса. У Василисы был непростой разговор с сыном. Николай, когда проходил в гостиную, мельком увидел его. Краснову сразу показалось, что юноша унаследовал черты покойного деда. Да. Он был поразительно похож на Волкова – высокий, худощавый, широкоплечий, в маленьких очках без оправы и тонкими линзами. Игорь порывался уйти. Он спешил на консультацию. Но Василиса всеми силами пыталась удержать его. Видимо, тема разговора поднималась в доме не единожды и была одной из самых болезненных. Речь шла о планах Игоря на продолжение обучения. Он хотел уехать во Францию или Германию, чтобы поступить в магистратуру в Европе. Он учился на переводчика, но хотел сменить профессию, понимая, что в скором будущем дело переводчика с легкостью заменят компьютерные приложения, а университеты перейдут на смарт-обучение. Он хотел заняться чем-то связанным с компьютерной лингвистикой. И хотел научиться этому предмету именно там, так как считал, что эта отрасль высоких технологий в Европе развивается интенсивнее, чем в России. Василиса же слышать не хотела о его переезде в Европу. Она понимала, что, перебравшись в другую страну, устроившись там на работу, обретя новых друзей и знакомых, а то и создав семью, ее сын не захочет (да и попросту не сможет) вернуться обратно. Она боялась остаться одна. Она не хотела, чтобы он уезжал. Кроме всего прочего, она боялась и за него самого. Он был человеком нестабильным, увлекающимся. Вокруг него, как понял Николай, вечно вертелись какие-то странные типы – рэперы, стрит-арт художники, компьютерные геймеры… Они плохо влияли на него. Они сбивали его, как ей казалось, с выбранного некогда пути. К возмущению Василисы с одним из таких типов Игорь и собирался уехать в Европу.

– Подожди…подожди… Мы еще не договорили… – долетало из комнаты Игоря.

– Договорим вечером! – крикнул молодой человек, направляясь к входной двери.

– Подожди, говорю! – кричала Василиса.

– Что ждать-то?! Я и ко второй консультации сейчас опоздаю по твоей милости!

– К черту все консультации! Ты хочешь сломать себе судьбу!

– Наоборот, мама… Я хочу нормальной спокойной жизни… Я не хочу этого бесконечного постмодерна! Я устал от переизбытка снобизма, эгоизма, немотивированного зла. Для вас постмодерн в 1991 только начался, а там от него давно уходят… Уже лет тридцать как… Вы живете в мире абсолютной какофонии, в мире хаоса, где сосуществуют вернувшиеся из забвения христианство, ислам, буддизм, иудаизм и тут же атеизм, постмодерн и консерватизм, новое искусство и классический реализм, «смерть Бога»… Если вам нравится рассуждать о смерти Бога, о несуществовании мира, отмечать Рождество и Пасху и тут же ненавидеть друг друга за несовпадение взглядов, рассуждайте, отмечайте, ненавидьте! Только без меня! Не нужно за меня решать. Мне необходима определенность. А потом… я все понять не могу… идея о смерти Бога только для христиан придумана? Остальных она как бы не касается? А?.. Славой Жижек, говоря о смерти или о фиаско Бога, ненавязчиво так пишет о мире, созданном для буддистов, для мусульман, для иудеев. Он пишет о мире до христианства. О Древней Греции… Он не упоминает о Шумере, о более ранних культурах, но это как бы подразумевается… Это само-собой разумеется… Алан Бурдье, говоря о разрушении старых традиций западного мира, называет смерть Бога лишь символической. Умерла мол система старых символов. А Бог затаил дыхание и ждет. Ждет конструирования человеком нового мира… Так вот. Для меня мир существует, и я сам существую, и Бог существует! Как говорит один французский философ – Он, возможно, еще даже не родился! Его попросту не может не быть, если мы есть и наш мир есть! Тот самый мир, который Он создал. Ведь если Его нет, то и нас нет… Ведь все очевидно… как ни крути…

– О боже… Да кому ты там нужен?!

– Поверь… найдется тот, кому я буду нужен… Мне самому нужны эти мысли, эти идеи. Я хочу жить среди единомышленников!

– Нельзя быть таким наивным! Нельзя!

Краснов услышал, как открылась входная дверь. Игорь спускался по лестнице. Снизу долетел его удаляющийся голос.

– Мама, не волнуйся! Я в любом случае прислушаюсь к твоим пожеланиям… И я же не сегодня уезжаю…и даже не завтра…

Хлопнула входная дверь. Краснов бросил взгляд на страницу блокнота, лежавшего раскрытым на журнальном столе. Там было написано острым, неровным почерком Василисы: «Им кажется: убийцы сердце / Отравит сок стеблей. / Неправда! Взысканная Богом, / Земля добрей людей: / Алей цвет алой розы будет / И белой цвет – белей!» Он узнал строфу из «Баллады Рэдингской тюрьмы» Уайльда в переводе Валерия Брюсова. Николай перечитал эту поэму примерно три месяца назад, когда только познакомился с Василисой.

Послышались шаги. В дверях показалась Василиса.

– Вот… Начитался каких-то спекулятивных реалистов, Славоя Жижека, Стивена Хокинга, с его поисками нового пути через познание Вселенной… Ну никак не могу убедить его в том, что отъезд за границу – это путь в никуда… – сказала она, села в кресло напротив Краснова и закрыла блокнот.

– А почему вы так уверены, Василиса, что это путь в никуда? Ну закончит он там университет, вернется, найдет хорошую работу…

– Вернется?! – она усмехнулась и пристально посмотрела в окно. – Да никуда он не вернется.

– Зря вы так думаете… Сейчас там высокий уровень безработицы, но обучение по-прежнему качественное. Тем более он хочет стать программистом, создавать программы по переводам, электронные словари, смарт-учебники… Если я правильно понял… За этим – будущее. Он прав. Пройдет лет десять и профессии преподавателя, переводчика утратят всякий смысл.

– Вы уверены? – удивилась Василиса.

– Вы сами преподаватель… Неужели вы этого понимаете? Вспомните, о чем недавно говорил Илон Маск… Что-то там о вживлении чипов в мозг человека… Это я иронизирую, конечно… Но, что там говорить, смарт-обучение становится все популярнее.

Она опустила голову, легонько ударила пальцами по ручке кресла.

– Неужели нельзя обучаться программированию в Петербурге?

– Но там он сможет узнать намного больше. Поверьте. А это еще и языковая практика…

– Но как же тогда ваши кибернетические механизмы? Зачем ему языковая практика, если, по вашему мнению, знание языка заменит компьютер? – Василиса засмеялась.

– Да все вы прекрасно сами понимаете… Это просто эгоизм, Василиса. Обыкновенный родительский эгоизм. Отпустите его… И все будет хорошо… Тем более, он стремится туда, грубо говоря, не за материальными благами, а в поисках пути… В поисках какой-то новой философии… Это такая редкость в наше время…

– Да. Вы правы, я не хочу, чтобы он уезжал. Боюсь потерять его. А еще этот его приятель… Он не внушает мне доверия.

– А кто он?

– Программист. Артур Пирогов… Они учились в одной школе. Все оторваться друг от друга не могут.

– Мне кажется, вы преувеличиваете. Пусть посмотрит мир. Пусть определится.

– Ох уж этот мне мир… Нельзя объять необъятное… Он этого не понимает пока. Там все такие же постмодернисты, как и мы… Есть редкие исключения. Но они обитают в уютных кабинетах и на кафедрах философии, а не в повседневной жизни.

– Ну так пусть он это поймет. Только сам.

Василиса немного успокоилась и с интересом смотрела на Николая.

– Ладно… А как ваши успехи? – спросила она.

– Действительно… Какие-то успехи или подвижки точно появились… Спасибо, что позволили поработать в квартире отца. Это мне очень помогает… Вечером я опять отправлюсь туда.

– Хорошо…

– У меня есть пара вопросов.

– Да. Я вас слушаю.

– Я натолкнулся там на несколько интересных писем…

Василиса переменилась в лице, стала сосредоточенной, но старалась не выдавать эмоций.

– О каких письмах идет речь? – спросила она.

– О письмах вашего дедушки и дяди Константина.

Она опустила глаза.

– Понимаю… Вы хотите знать, кто такие Веселов, Леонидов и Пугачев?

– Про Пугачева я так уже все узнал… Один из комиссаров по культуре, председатель Комиссии по искусству Ленинграда в 1936–37-м годах. Расстрелян в 1938 году.

Василиса сдвинула брови и мрачно посмотрела на Краснова.

– Говорите как есть… – сказала она. – Не расстрелян в 1938 году, а расстрелян по доносу моего деда – Семена Волкова.

– Да.

– Вы думаете, Пугачев один в этом списке?

– Не знаю…

– Зато я знаю… Я много чего знаю… Говорить об этом очень тяжело. Все это лежит на мне… На Игоре… Будет лежать на его детях… Они думали, что сносят старую жизнь и строят новую… Нет… Они сносили мою жизнь… Жизнь Игоря… Даже вашу жизнь, Николай… Жизнь будущих поколений. Все эти церкви, на которые охотился мой дед, напоминают души, белые прозрачные души ушедших в небытие людей, чьи судьбы были решены благодаря вот таким письмам…

– Нет. Это была система, Василиса. Система, созданная Сталиным, Берией.

– Система?.. – она подняла взгляд. – В которой почти каждый становился предателем друг друга? Разве Сталин написал эту анонимку? Или это Хрущев в 1960 году писал письма в комитет партии с просьбой заняться судьбой аспиранта Веселова?..

– Так в том-то и суть, что если бы не было Сталина, не было бы и этих писем.

– Чушь! До революции подобные письма писали в Царскую охранку, до этого подобные письма доставляли в императорскую канцелярию… Подобные доносы, записанные клинописью на глиняных дощечках, хранятся в архивах библиотеки Ашшурбанипала в Британском музее. Во всех странах… Во все времена были те, кто писал подобные письма… Их писали люди… Обычные люди… Достойные члены общества, уважаемые всеми… С виду добрые и простые… Система доносов и сейчас приветствуется в Европе, Америке, Китае… да и в нашей стране… И те, кому нужно, используют это в своих целях… в целях устранения других людей – в буквальном или переносном смысле этого слова…

– Вам не кажется, что вы чересчур обобщаете? – спросил Краснов.

– Обобщаю?.. Нет… – Василиса резко замотала головой. – Нет. Мне не кажется… Я ничего не обобщаю и ничего не преувеличиваю. По сути, подобные письма, записки, звонки, имейлы… те же убийства… только пишут и осуществляют их те, кто не способен взять в руки оружие или боится быть рано или поздно обнаруженным…

Краснов пожал плечами и пристально посмотрел на Василису. Возможно, она была права. В его голову подобные мысли приходили неоднократно, но он отгонял их. Проще было думать, что тогда существовала система… И все были рабами этой системы… А все… значит – по сути – никто… Никто не был виноват в том, что писал доносы… и зачастую вовсе не по политическим причинам, а чтобы свести счеты с личным врагом. Главное – опередить, чтобы твой враг не написал донос раньше, чем ты.

– Значит, вы хотели узнать о судьбе аспиранта Веселова и профессора Леонидова? – поинтересовалась Василиса.

– Да. Хотелось бы.

– А почему вы не хотите расспросить об этом у самого дяди Константина?

Краснов широко улыбнулся.

– Вы шутите, Василиса? Задавать ему вопросы о его же анонимках?..

– А что здесь такого… Он ведь знает, что о них давно всем известно…

Краснов поморщился и стал тереть шею пальцами правой руки.

– Вы поможете мне, Василиса? – спросил он, прищурившись.

Василиса улыбнулась.

– Ну хорошо… Отец выяснил, что аспиранта Веселова уволили с кафедры и отчислили из аспирантуры. Его даже пытались посадить по 64-й статье… У него и кроме моего дяди оказалось немало врагов… Но ему повезло… Он попал под какую-то амнистию. А потом уехал из Ленинграда в свой родной город, где стал учителем литературы в школе. Что с ним стало потом, после 1991 года, не знаю… Что касается профессора Леонидова, он и по сей день работает с дядей Константином на одной кафедре. Они по-прежнему строят друг другу козни… Теперь есть новые поводы – гранты, публикации в рецензируемых журналах, распределение премий и тому подобное… Думаете, это только дядя написал на него анонимку?.. Сам Леонидов, ныне профессор, а не доцент, ежегодно писал на дядю во все возможные инстанции… то по одному поводу, то по другому… Так уж устроена жизнь… Если не пишут, то доносят, если не доносят, то устраивают заговоры… Всегда находится повод попить друг у друга кровь… или подставить кого-нибудь…

– Серпентарий…

– А у вас чем-то лучше? – Василиса тихо засмеялась. – Не нужно лицемерить, Николай…

Он улыбнулся в ответ.

– Да. Вы правы… Вы, конечно, правы…

– Хорошо, что вы меня понимаете…

– А почему вашего отца все это интересовало? – спросил Николай. – Он собирался что-то писать об этом?

Василиса пожала плечами.

– Даже не знаю. Мы практически не общались в конце девяностых… После того, как Петр погиб в Грозном… Но если честно, у меня были такие мысли. Я слишком часто наталкивалась в его квартире, уже после смерти отца, на разные записи, где он рассуждал о своем отце, о дяде Константине, о себе самом. Что-то он явно планировал. Но не успел.

– Ясно… А больше вы ничего не слышали о Веселове? Жив ли он?

– К сожалению, нет. Не слышала. Но думаю, вы легко узнаете о нем по своим каналам. Он не иголка в стогу сена. К тому же история с ним была очень резонансной. В 1990-е даже кто-то написал статью о нем… Собственно… как раз после этого отцу и переслали эту анонимку, написанную дядей Константином в 1950-е годы… Нужно отдать должное дяде… Он не отрицал своего авторства. Признался, что написал из мести за какого-то своего аспиранта, которого Леонидов не пропустил на защиту.

– Я так полагаю, что, помимо Веселова, у вашего дяди были другие жертвы?

– Жертвы… – Василиса удивленно приподняла бровь. – Ну и слово вы подобрали…

– Простите… Как-то сорвалось с губ. Я не подумал.

– Не оправдывайтесь. Это очень точное слово… – сказала она, сосредоточенно посмотрев на Краснова. – Да. Были и другие жертвы. И не только у дяди. Но и у дедушки… И у отца… И у их врагов… И у и друзей… И у множества других людей, о которых мы с вами не знать знаем… У всех есть свои жертвы.

– На что вы намекаете?

– О нет… – прошептала она. – Нет… Я вам дала ключи… Ищите сами. От меня вы ничего не услышите. Если нужно будет что-то пояснить, я готова… Но подсказывать я ничего не собираюсь… По крайней мере на данный момент…