Семь сувениров

5

Едва Краснов оказался в квартире Волкова, все погрузилось в темноту. Даже тот неотчётливый свет, который был виден с лестницы, исчез. Помимо тьмы, квартиру пронзала какая-то особая, гулкая тишина. Здесь не было слышно ни звука: ни с лестницы, ни с улицы, ни из соседних квартир. У Николая возникло ощущение, что дверь, которая только что захлопнулась за его спиной, больше никогда не откроется. Жилище напоминало западню. В нем словно не было ничего, кроме разъедающего вакуума безмолвия и черного ослепления уходящего вдаль коридора. Еще присутствовал тот самый запах плесени и сигарет. В самой квартире запах усилился, стал до тошноты едким.

Николай поднял правую руку и медленно провел ладонью вверх по стене, пытаясь отыскать выключатель. Ничего, напоминающего выключатель не обнаружилось. Краснов оторвался от двери и с осторожностью стал продвигаться вперед, проводя руками по обеим стенам коридора. Он чувствовал, что стены были покрыты небольшими кусками бумаги, но не мог понять, что это было – старые обои или попросту листы газет или журналов, которыми раньше оклеивали стены перед ремонтом. Послышался звук смартфона. Николай порылся в кармане, нажал на зеленую клавишу.

– Николай? – раздался голос Василисы.

– Да… – тихо ответил Краснов.

– Вы на месте?

– Да.

– Совсем забыла сказать… Не удивляйтесь. В квартире ничего не убирали со дня смерти отца… Мы пытались, конечно… Но у нас ничего не получилось… Решили все пока оставить как есть.

– Понимаю, – прошептал Краснов.

– Вы в порядке? – настороженно спросила Василиса.

– Все хорошо… Только не могу найти выключатель.

– Он у самой входной двери слева.

Василиса затихла на мгновение. Было слышно, как за ее окном проплывали катера. Гиды рассказывали историю Спаса на Крови и Екатерининского канала.

– Может мне приехать? – спросила она обеспокоенным голосом. – С вами точно все хорошо?

Краснов как раз вернулся к двери, нащупал выключатель и зажег свет. Он с настороженностью осматривался вокруг себя. То, что было наклеено на стены, оказалось огромной фреской, состоящей из множества фотографий, вырезанных из журналов и газет перестроечного и раннего постсоветского периодов. Со стен смотрели знаменитости 1990-х годов: Горбачев, Ельцин, Дудаев, Хасбулатов, Собчак, Невзоров, Галина Старовойтова… Краснову померещилось, что он слышит отдаленный голос Горбачева, выступающего с трибуны съезда советов народных депутатов, послышались голоса в зале, вот кто-то бренчал граненым стаканом, полилась вода… Краснову померещилась замедленная интонация академика Сахарова, вот он стоит на трибуне и говорит о личной ответственности, о сложившейся в стране парадоксальной ситуации «двоевластия правительства и народа», а депутаты тихо посмеиваются над ним… Откуда-то долетел голос Виктора Цоя: Когда твоя девушка больна… твоя девушка больна… твоя девушка больна… больна… больна… Краснов медленно шел по коридору и не отрывал взгляда от этих эфемерных фресок из старой пожелтевшей бумаги.

– Так мне приехать? – переспросила Василиса. Краснов совсем забыл, что она оставалась на связи.

– Нет… Василиса, спасибо. Ничего не нужно. Я только что включил свет. Попробую сам во всем разобраться.

– Хорошо. Я позвоню позже.

Он убрал телефон и попытался открыть первую дверь, которая была ближе всех к прихожей. Сначала замок не поддавался. Николай опустил ручку вниз, опустил еще раз. Наконец, со скрипом и скрежетом, дверь приоткрылась. Краснов нерешительно вошел в просторную комнату, в которой практически не было мебели. У противоположной стены стоял небольшой книжный шкаф, недалеко от него распластался темно-синий диван, в полуметре от которого возвышался торшер в скандинавском стиле. Краснов узнал эту комнату. Здесь нашли мертвого Волкова спустя три дня после его смерти. Николай видел фотографию, сделанную экспертами на месте обнаружения тела писателя.

Краснов подошел сначала к дивану, внимательно осмотрел его. С поверхности на пол соскользнул клетчатый плед. Под пледом он разглядел краешек белой чашки с золотым ободком. Недалеко от нее, на полу, лежала чайная ложка. Краснов сел на корточки и потянулся к чашке. Только он дотронулся до ободка и хотел приподнять краешек пледа, как с оглушительным грохотом со шкафа стали, одна за другой, падать книги. Николай вскочил на ноги и хотел было выйти из комнаты, но остановился и стал внимательно смотреть, как книги с книжной полки падали на пол. Это непрерывное движение и звук падающих книг напомнили ему то ли о горном водопаде, то ли о лавине. Книги как вода или снег летели вниз. Казалось, они все не заканчивались и не заканчивались. Там попросту не могло быть столько книг, – подумал Краснов. Он сделал над собой усилие и пошел прямо к шкафу. По мере того как он подходил, звук затихал. Когда он оказался у самой полки, обрушение книг прекратилось. Было слышно, только как неизвестно откуда медленно падали и разбивались неизвестно обо что капли воды. Николай опустил глаза и разглядел на полу всего пять или семь книг. Он согнулся и поднял одну из них.

Это были «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева. Краснов открыл наугад одну из страниц. На ней было нарисовано купе поезда… окно… на столе перед окном стоял стакан и бутылка «Зубровки»… и тут из самой середины этой небольшой книги выпала стопка старых желтых листов. Николай поднял листы, прошел к дивану и сел на него. Он услышал, как под ногой звякнула чашка, она упала и покатилась под диван. Но Краснов не обращал на этот звук никакого внимания. Он раскрыл листы и стал внимательно читать.

«Довожу до вашего сведения, – было написано ровным каллиграфическим почерком, – что за последний месяц нам удалось взорвать три православные церкви, четыре лютеранские и католические часовни и одну мечеть… На месте одного католического собора недалеко от Выборга по моему распоряжению был открыт военный склад… Вы часто упрекаете меня в чрезмерном усердии на этом поприще… Но уверяю вас, Михаил Иванович, если мы не будем вытравлять из людей остатки религиозности, их, рано или поздно, потянет обратно. Религия – это опиум… Один из самых мощных и самых устойчивых… А что может быть более притягательным для людей, как не опиум в сочетании с красотой? Дом божий – самое прекрасное, что за века было создано человеком. Только строя на месте этих прекрасных памятников бесформенные здания с самым тривиальным предназначением, мы сможем выбить религии почву из-под ног… Мы сможем заставить людей забыть о Боге… А с помощью замещения прекрасного на безобразное мы заставим людей полюбить это новое время – с его новыми ценностями… Мы сможем внушить, что уродливое – не менее прекрасно, чем Красота… Поверьте… на месте колченогих складов и бассейнов они все еще видят прекрасные фасады, фрески, статуи и витражи разрушенных или десакрализированных церквей… мои речи помогают им верить в это… И немало лет пройдет, прежде чем они заметят подлог… Но будет поздно, Михаил Иванович, будет поздно…»

Откуда-то из глубины квартиры часы пробили восемь. Краснов встал, сложил письмо, крепко сжал его в кулаке и направился к двери. Он опять продвигался по коридору, который уводил вглубь старинной квартиры – поворачивал, изгибался, вел по кругу. Николай остановился у следующей двери и приоткрыл ее. Из окна комнаты, завешенного темной занавеской, лился тускловатый свет. Краснов разглядел в помещении множество книжных шкафов и полок. На полу, стульях, стремянках, на огромном письменном столе – повсюду лежали книги, толстые тетради, стопки бумаг, простые карандаши, шариковые ручки, стержни от ручек. В самом центре стола Краснов разглядел старую печатную машинку. В машинку была заправлена бумага с копиркой. Николай приблизился к столу, посмотрел на заправленный лист… Там было пусто. Ни слова не было напечатано. Лист от старости пожелтел, копирка облупилась… а на поверхности не было ни единого символа… Это был кабинет Волкова… Его лаборатория. Его святая святых… Здесь он написал «Прыжок в темноту»… Здесь он работал над «Последней дозой», «Улыбкой зверя» и «Золотой монеткой». Здесь был завершен его последний роман «Семь сувениров».

Эта комната хранила страшные воспоминания. Сюда он возвращался после посещения психиатрических клиник, следственного изолятора, морга… После романа о самоубийстве артиста балета он прославился историями о наркомане, парне из благополучной семьи, которого посадили на наркотики организаторы подпольного притона («Последняя доза»), о солдате, который подвергся насилию в армии («Лицо зверя»), а также о валютной проститутке, которая ежедневно посещала гостиницу «Прибалтийская» не потому, что остро нуждалась в деньгах, а в надежде выскочить замуж за богатого клиента и уехать с ним за границу («Золотая монетка»).

Здесь, в этом кабинете, он анализировал и подытоживал все, о чем говорил с разрешения следователя Руслана Шахова (одного из бывших одноклассников Волкова) со знаменитым маньяком советской эпохи Вадимом Радкевичем. Именно благодаря книге об этом маньяке («Семь сувениров») Волков и стал культовым писателем. Он рассказал его историю не в жанре детектива, а в виде психоаналитических записок, точнее – протоколов допросов. Он попытался восстановить исчерпывающий облик убийцы – изначальный его портрет, многоликий и многосущностный. Корни тянулись глубоко и далеко назад, в дебри истории его семьи. Он показал его как глобального человека, которого составляют множество других людей – не только родителей, но и всех тех, кому волей судьбы пришлось оказать на него влияние. Это были тысячи нитей, которые расходились от него в тысячи разных сторон, ветвились, множились, превращаясь в бесконечную паутину, в центре которой, в самом ее сердцевинном коконе, таился он – страшный кровавый зверь, забравший множество жизней. Шахову удалось доказать семь эпизодов, приписываемых Радкевичу. Маньяк подозревался еще в пяти преступлениях, но причастность его к этим случаям так и не была подкреплена серьезными доказательствами.

Жил маньяк в Ленинграде на Проспекте Ветеранов. Работал токарем на заводе, был активистом заводской парторганизации. Каждый четверг он отчитывал отстающих, рассматривал жалобы домохозяек на своих мужей, призывал бороться с пьянством, распространял билеты в кинотеатр на фильмы, в которых поднимались самые современные проблемы общества. Его фото каждую неделю украшало стенгазету, где вывешивали изображения лидеров трудового соревнования. Он был высоким, красивым, спортивного телосложения. Кроме того, он был прекрасным семьянином, мужем и отцом двоих детей. Никто бы никогда не смог догадаться, что под маской добропорядочного труженика и образцового мужа скрывается чудовище, если бы не современная техника, которая на закате СССР уже становилась все более точной, а также не острый аналитический ум следователя Шахова.

Краснов пытался побеседовать с Шаховым, но эта попытка оказалась самой неудачной из всех, которые режиссер предпринял, пока снимал фильм о Волкове. Шахов наотрез отказался общаться. Кроме того, он в резкой форме порекомендовал Краснову оставить эту тему и переключиться на какой-нибудь другой сюжет. Ничем хорошим, по его мнению, это расследование для Краснова не окончится. Он, мол, сильно рисковал своей профессиональной репутацией. Когда Краснов поинтересовался, почему он так думает, старик выругался и бросил трубку. Больше Николаю не удалось до него дозвониться.

Николай сел на стул перед письменным столом стал рассматривать предметы, которые лежали на нем. А предметов было бесконечное множество. Николай заметил очки в золотой оправе. Они лежали рядом с машинкой, справа. За машинкой стояли три стаканчика для ручек. Помимо ручек, в них топорщились две линейки, козья ножка, множество простых карандашей. Краснов протянул руку, достал козью ножку, повертел ее, потрогал острие средним пальцем руки, затем поставил ножку обратно в стакан.

По обеим сторонам стола возвышались стопки книг. Это были всевозможные словари, энциклопедии, медицинские, технические, юридические справочники. Он разглядел также альбомы по архитектуре Петербурга и его окрестностей, книги по искусству, по истории православных икон и церковных фресок. Еще одна стопка целиком и полностью состояла из романов и повестей Достоевского. На самом верху он обнаружил старинное издание «Братьев Карамазовых». На всех книгах и альбомах толстым слоем лежала серая пыль.

Николай поднялся и решил продолжить осмотр квартиры. Он вышел в коридор и повернул направо. За следующей дверью, которая находилась напротив ванной, он обнаружил детскую. Точнее, это была не детская, а комната подростка. Но это был не теперешний подросток, а из далеких 1980-х. Комната застыла, уснула лет на тридцать. Никто ничего не менял в ней с того самого дня, когда мама Василисы собрала вещи и они обе переехали в квартиру на канале Грибоедова, принадлежавшую когда-то бабушке Александры Генриховны. Ее мать еще после войны уехала из Ленинграда в Тарту, где Александра Генриховна родилась и жила до окончания школы. В квартире проживали родственники матери, но к началу 1980-х никого из них уже не осталось в живых. Благодаря связям Константина Волкова квартиру удалось сохранить за Александрой Генриховной.

На стенах Краснов видел плакаты фильмов начала 1980-х годов, изображение Олимпийского Мишки, фотографии киноактеров, певцов, диснеевских персонажей – Белоснежки с гномами, Микки Мауса с Минни Маус, героев советских мультфильмов – Кота Матроскина, Дяди Фёдора, Шарика, Зайца и Волка из «Ну, погоди!..» На полках шкафов были расставлены детские книги, мягкие игрушки, куклы, лежали пластинки с музыкой и сказками. На стене висело школьное платье с белым передником и красным галстуком… На полу он заметил мячи, скакалки, стопки настольных игр в коробках. Окно комнаты тоже было завешано плотной занавеской. Свет почти не проникал внутрь. Становилось все темнее.

Краснов вышел из детской и подошел к следующей двери. На его удивление, как он ни пытался дергать за ручку, дверь этой комнаты не открывалась. По всей видимости, замок был заперт. Он достал мобильный и набрал номер Василисы.

– Ало? – ответила она.

– Василиса, здесь одна дверь не открывается… Я просто хочу уточнить… Она заперта на ключ? Или нужно поднажать?

– Нет… – голос Василисы стал напряженным, тусклым. – Я прошу вас, Николай, оставьте эту комнату. Не нужно пытаться открыть ее. Ключ от нее давно потерян. Но вскрывать ее я не буду… Пусть это сделает кто-нибудь другой… Когда-нибудь…

– Там что-то неприятное для вас?

– Я бы не хотела говорить об этом… Да и нет там ничего… Это пустая комната. Без мебели. Простите, Николай, вернулся Игорь. Я готовлю ужин.

– Понимаю. Извините.

Николай нажал на сброс, еще раз посмотрел на запертую дверь, прислушался, так ничего не услышав, пошел дальше. Последнее открытое помещение, по всей видимости, было когда-то комнатой Александры Генриховны. Она была преподавателем итальянской литературы. Все полки в ее книжном шкафу были заставлены книгами на итальянском, испанском, французском, португальском языках. Она отчего-то не увезла эти книги с собой. Может быть, сначала думала, что скоро вернется? Кто знает?.. На стенах он разглядел фотографии, где Александра Генриховна была в окружении членов кафедры, среди своих студентов, были также несколько фотографий, где она была изображена с Волковым и каким-то молодым человеком – красивым, спортивным, по всей видимости, очень веселым, жизнерадостным – он держал ее на руках, она весело смеялась. На некоторых более поздних фотографиях Александра Генриховна была изображена с маленькой Василисой, а еще на одной (на берегу Черного моря) – они были втроем – Волков, она и Василиса.

Николай сел за пустой письменный стол Александры Генриховны, огляделся. В комнате стояла красивая деревянная кровать с высоким матрасом. Недалеко от кровати красовался замысловатый барочный туалетный столик с зеркалом. Столик был пустой, покрыт слоем пыли. За столиком был расположен шкаф. Дверцы были распахнуты. В шкафу не было ничего, кроме пустых вешалок на длинной металлической штанге. Только внизу он разглядел маленькую кожаную темно-красную туфельку.

Николай вдруг ощутил страшную тоску. Его стал пробирать то ли холод, то ли страх, то ли еще что-то неясное, неразборчивое, отчего становилось еще невыносимее. Хотелось поскорее выбраться из этой квартиры и уехать как можно дальше. Шахов был прав. Это дело его до добра не доведет. Оно было шире, чем только расследование деталей жизни Волкова. Он все глубже проваливался в него, как в непроходимое болото. И все время ему казалось, что еще не поздно выбраться. Найдется ветка, найдется травинка, и он выплывет, он выберется наружу. Но, возможно, он ошибался. Возможно, он переоценивал себя. Он только сейчас начинал понимать это.