Щит времен

1137-АЛЬФА ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Дверь открылась. Солнечный свет ворвался в лавку торговца шелком и заиграл на всех товарах. Осенний воздух заструился следом, неся с собой прохладу и уличный шум. Спотыкаясь, вошел подмастерье. Из полумрака лавки, против света, он казался бесплотной тенью, которая, однако, громко всхлипывала.

— Мастер Жоффре, о, мастер Жоффре!

Эмиль Вольстрап вышел из-за конторки, где занимался подсчетами. Его проводили взглядами два мальчика — итальянец и грек, продолжавшие перекладывать рулоны шелка.

— Что случилось, Одо? — спросил Эмиль.

Норманнский диалект, на котором он произнес эти слова, даже ему самому казался жестче.

— Что-то не вышло с моим поручением?

Тонкая фигурка прижалась к нему, уткнувшись лицом в одежду. Он почувствовал, как от рыданий содрогается тело мальчика.

— Мастер, — уловил он сквозь всхлипывания, — король умер. Эту весть передают по всему городу.

Вольстрап разжал руки и, отстранив мальчика, выглянул на улицу. Но сквозь решетки на арочных окнах много не увидишь. Дверь, впрочем, все еще была распахнута. Булыжник мостовой, дом с галереей на противоположной стороне, сарацин-прохожий в белых одеяниях и тюрбане, воробьи, копошащиеся над крошками, — все казалось Эмилю нереальным. Почему они существуют? Все, что он видел, в любой момент могло исчезнуть. Вообще все вокруг. Он тоже.

— Наш король Роджер? Нет! — решительно произнес Эмиль. — Невозможно. Это ложь.

Одо замолотил руками в воздухе.

— Нет, правда! — Его тонкий голос сорвался. От смущения подмастерье слегка притих. Он глотал слезы и всхлипывал, пытаясь справиться с собой. — Так сказали гонцы из Италии. Он пал в битве. Его армия разбита. Говорят, что и принц тоже мертв.

— Но я точно знаю… — Вольстрап запнулся.

Он со страхом понял, что едва не предсказал то, что случится в будущем, благо вовремя спохватился. Неужели эта весть так потрясла его?

— Откуда люди на улице знают? Такие известия поступают во дворец.

— Г-гонцы… выкрикивали весть народу.

Звук, прорвавшийся сквозь шум Палермо, заглушил их. Блуждая меж городских стен, он вырвался в гавань. Вольстрап знал этот звук. И все знали. Погребальный звон кафедральных колоколов.

Несколько мгновений Вольстрап стоял неподвижно. Где-то вдалеке он увидел подмастерьев на их рабочих местах, осеняющих себя крестом — католик клал кресты слева направо, православный — справа налево. До него дошло, что и ему следует сделать то же. Это вывело Вольстрапа из оцепенения. Он обернулся к пареньку-греку, самому рассудительному из учеников.

— Михаил, — приказал он, — беги поскорее и разузнай, что на самом деле случилось, да не мешкай, возвращайся!

— Слушаю, мастер! — отозвался ученик. — Они должны огласить новость на площади.

Грек убежал на улицу.

— Займитесь работой, Козимо, и ты, Одо. Забудь, за чем я посылал тебя, — продолжал Вольстрап. — Сегодня мне это уже не понадобится.

Разыскивая что-то в дальней части лавки, он услышал рокот, перекрывший звон колоколов. Не обрывки разговоров, песни, шаги, стук копыт, скрип колес, биение пульса города, а крики, стоны, молитвы на латинском, греческом, арабском, еврейском и целом наборе местных наречий — страх, объявший все окрест.

«Ja, det er nok sandt».[8] Он заметил, что в мыслях невольно переключился на датский. Слух, вероятно, не ложный. И если так, то лишь ему одному ведомо, насколько это ужасно.

Догадывался Вольстрап и о причине событий.

Он вышел в маленький сад с бассейном в мавританском стиле. Дом был построен в те времена, когда Сицилией правили сарацины. Купив дом, Вольстрап приспособил его для торговли и для жизни — он не намеревался держать гарем подобно большинству состоятельных норманнов. Вместо этого в недоступной прежде для посторонних глаз части дома оборудовали склад, кухню, спальни для учеников и слуг, помещения для разных хозяйственных нужд. Лестница вела на верхний этаж, где жил он сам с женой и тремя детьми. Вольстрап поднялся к себе.

Жена — маленькая смуглая женщина — встретила его в галерее. Несмотря на полноту и седину в темных волосах, она выглядела очень привлекательно. Он заглянул в ее зрелые годы прежде, чем вернуться в ее молодость и предложить ей руку. Это несколько нарушало законы Патруля Времени, но он прожил с нею долгую жизнь. Жена была необходима для соблюдения общественных приличий, для семейных отношений, для уюта домашнего очага и, конечно, для тепла в постели, поскольку по характеру Вольстрап принадлежал к однолюбам, а не к дамским угодникам.

— Что случилось, мой господин? — ее вопрос прозвучал по-гречески.

Она, как и большинство уроженцев Сицилии, владела несколькими языками, но сегодня обратилась к языку своего детства.

«Как и я», — подумал Вольстрап.

— В чем дело?

— Боюсь, весть печальная, — ответил он. — Проследи, чтобы в доме не началась паника.

Она приняла католичество, чтобы выйти замуж за Вольстрапа, но сейчас, забывшись, перекрестилась по восточному обряду. Он по достоинству оценил цельность ее натуры, проявившуюся в этот момент.

— Как прикажет мой повелитель.

Вольстрап улыбнулся и, взяв жену за руку, сказал:

— Не волнуйся за нас, Зоя. Я обо всем позабочусь.

— Я знаю.

Жена поспешно вышла. Он проводил ее взглядом.

«Если бы века мусульманского господства не превратили женщин всех вероисповеданий в таких забитых существ, каким прекрасным другом могла бы стать Зоя», — неожиданно подумал он. Но она прекрасно выполняла свои обязанности, ее родня неизменно помогала ему в торговле, и… он не мог жить с кем-то, кто проявлял бы любопытство к его секретам.

Вольстрап миновал несколько комнат, еще сохранивших аскетизм ислама, и вошел в свою, предназначенную только для него одного комнату. Он не запирал ее, чтобы не вызвать подозрений в занятиях колдовством или еще чем-нибудь похуже. Но купцу, понятно, необходимы конторские книги, скрытые от чужого взгляда, крепкие шкатулки и порой уединение. Задвинув засов, он поставил стул перед огромным шкафом, сел и принялся нажимать на листья, вырезанные в дереве, соблюдая определенную последовательность.

Перед ним засветился прямоугольник. Он облизнул пересохшие губы и прошептал на темпоральном:

— Описание кампании короля Роджера в Италии, начиная с первых чисел прошлого месяца.

На дисплее возник текст. Память восстановила цепь событий. Год назад Лотарь, старый император Священной Римской империи, перешел Альпы, чтобы помочь папе Иннокентию II в борьбе против Роджера II, короля Калабрии, Апулии и Сицилии. Наиболее знатным из союзников Лотаря был шурин Роджера — Райнальф, граф Авеллино. Они с боями пробивались на юг итальянского полуострова, пока в конце августа 1137 года от Рождества Христова не объявили себя победителями. Райнальфу был пожалован титул герцога Апулии, дабы он защищал юг от сицилийцев. Лотарь, оставив герцогу восемь сотен рыцарей, отправился домой, ощущая приближение смерти. Иннокентий вступил в Рим, хотя его соперник, претендовавший на престол собора Святого Петра, Анаклет II, занял замок Святого Ангела.

В начале октября этого года Роджер вернулся. Он высадился в Салерно и опустошил земли, которые отказались ему подчиняться. Зверства его повергали в ужас даже в этот жестокий век. В самом конце месяца он столкнулся с армией Райнальфа при Риньяно, на севере Апулии.

Там Роджер потерпел поражение. Первая атака под началом его старшего сына и тезки, герцога Роджера, завершилась бегством. Вторая, в которую пошел сам король, захлебнулась и окончилась поражением. Герцог Райнальф — доблестный и всеми любимый военачальник — бросил все силы против королевской рати. Паника охватила солдат Роджера, и они бежали с поля боя, бросив три тысячи убитых. Роджер, собрав остатки разбитой армии, отступил в Салерно.

Победой противник упивался недолго. У Роджера были свежие запасы силы. Он осадил Неаполь, отвоевал Беневенто и большое аббатство на горе Монте-Кассино. Вскоре только Апулия оставалась во власти своего нового герцога. Папе Иннокентию и его известному сподвижнику Бернару Клервоскому пришлось согласиться на посредничество Роджера в переговорах с Анаклетом. Несмотря на то что противник законного папы был на его стороне, король резко заявил, что находит ситуацию слишком сложной для принятия скорых решений. Он предложил провести еще одну встречу в Палермо.

Но она так и не состоялась. Император Лотарь скончался в декабре, по пути домой. В январе 1138 года Анаклет тоже ушел из жизни. Роджер получил нового папу, но тот вскоре положил конец схизме, сложив с себя тиару. Праздновавший триумф в Риме Иннокентий приготовился нанести сокрушительное поражение королю, которого он уже отлучил от церкви. Планы папы не удались. Главный из его уцелевших сторонников — Райнальф — умер от лихорадки весной 1139 года. Вскоре старший и младший сыновья Роджера заманили в западню папскую армию и пленили самого Иннокентия.

— Недурно для средних веков, когда все люди считались преданными детьми церкви, — пробормотал лютеранин, живший в душе Вольстрапа.

Спохватившись, он подумал: «Я ведь проследил грядущие события, а сейчас за окном начало ноября 1137 года. Да, похоже… Как раз столько времени нужно, чтобы весть достигла столицы Роджера — весть не просто о его поражении при Риньяно, а о гибели короля на поле брани.

Что же будет в день грядущий, в котором ему уготована важная роль?»

Он приказал компьютеру остановить текст. Мгновение он сидел, обливаясь холодным потом. Наконец принял решение. Вольстрап был сейчас, как он считал, единственным путешественником во времени на острове, — но на всей планете работало множество других.

Его дом даже не считался базой Патруля. Вольстрап был наблюдателем, которому вменялось в обязанности оказывать помощь и обеспечивать защиту прочим путешественникам, если таковые объявятся в его краях. Гостей случалось немного. Славные дни норманнской Сицилии пока еще не настали, да и впоследствии слава ее померкнет из-за событий на материке. Региональная штаб-квартира располагалась в Риме с 1198 года, когда Иннокентий III принял бразды власти. Вся Европа бурлила, как, впрочем, и остальной мир. Агенты Патруля, рассеянные по всему миру, тем не менее пытались отслеживать историю.

Вольстрап, получивший информацию из банка данных, мысленным взором окинул планету. В эти минуты Лотарь находится еще на пути в Германию. После его смерти начнутся раздоры за право наследования, в результате чего разразится гражданская война. Людовик VII только что унаследовал корону Франции и женился на Элеоноре Аквитанской, его правление обернется цепью роковых просчетов. В Англии нарастает соперничество между Стефаном и Матильдой. В Иберии бывший монах против воли возведен на трон короля Арагона, но это событие приведет к союзу с Каталонией; Альфонс VII Кастильский провозгласил себя королем всех испанцев и начал Реконкисту.

Бедная Дания с ее слабовольным правителем лежит в руинах, разоренная варварами, пришедшими с Балтии…

Иоанн II умело правит Восточной Римской империей, ведя кампании в Малой Азии в надежде отвоевать Антиохию у крестоносцев. Королевство Иерусалимское, основанное крестоносцами, трещит по швам под напором возродившегося мусульманства. Египетский Халифат раскололся на две противоборствующие стороны. Аравия обратилась в мешанину крошечных королевств. Персия агонизирует в династических войнах.

Князья Киевский Руси также не ладят друг с другом. На Востоке мусульманское завоевание Индии на время приостановилось, пока Махмуд Газневи воевал с афганскими принцами. Татаро-монголы, завоевав Северный Китай, основали там собственную империю в то время, как династия Сун крепко держит бразды правления на юге. Непримиримая вражда домов Тайра и Минамото расколола Японию. В обеих Америках…

Раздался стук в дверь. Вольстрап неуверенно поднялся со стула и отодвинул засов. На пороге стоял дрожащий Михаил.

— Это правда, мастер Жоффре, — сказал ученик. — Король Роджер и его сын пали в битве в месте под названием Риньяно, в Апулии. Тела их не выданы. Гонцы примчались сюда по указанию тех, кто остался в живых. Они говорят, что все части Италии, через которые они проследовали, готовы вновь перейти на сторону врага и отдаться во власть герцога Райнальфа. Мастер, вам плохо?

— Я очень опечален, — пробормотал Вольстрап. — Иди займись работой. Я скоро спущусь к вам. Жизнь продолжается.

«А продолжается ли?»

Оставшись в одиночестве, он отпер сундук. Внутри лежали два металлических цилиндра, слегка суженные вверху, длиной примерно с локоть. Вольстрап опустился на колени и пробежал пальцами по пульту управления одного из них. Его темпороллер был спрятан за городом, но эти капсулы по его приказу унесут информацию в любое время и в любое место.

«Если еще существует пункт назначения».

Он продиктовал новость в записывающий блок.

— Пожалуйста, дайте информацию о реальном положении дел и указания относительно моих действий, — произнес он заключительную фразу.

Вольстрап установил курс на штаб-квартиру Патруля в Риме и время, примерно то же самое, что и сейчас, только в 1200 году. К той поре другой филиал должен обустроиться и вжиться в окружающую среду, в мир, который пока еще не ввергнут в кризисы и бедствия вроде завоевания Константинополя латинянами.

Он коснулся кнопки на корпусе. В воздухе раздался хлопок, и цилиндр исчез.

«Пожалуйста, возвращайся поскорее! Прошу, принеси добрую весть».

Цилиндр прилетел обратно. Руки Вольстрапа дрожали так, что он не сразу смог включить дисплей.

— У-у-устное сообщение, — едва вымолвил он, заикаясь.

На Вольстрапа обрушился кошмар.

— Структуры, способной принять меня, нет. Никто не принял меня ни по одному каналу коммуникаций Патруля. Я вернулся по заданному курсу, — объявил механический голос.

— Понятно. — Вольстрап медленно поднялся на ноги.

«Патруль Времени больше не охраняет будущее, — подумал он без тени сомнения. — И никогда не охранял. Мои милые сердцу родители, братья, сестры, старинные друзья, юная возлюбленная, родина, все, что породило меня, никогда не будет существовать. Я — Робинзон Крузо во времени…

Нет, — мелькнуло у него в мыслях минуту спустя. — Те, кто явился сюда, в прошлое, до рокового часа, все еще существуют — так же, как и я. Мы должны отыскать друг друга и объединиться для восстановления разрушенного. Но каким образом?»

Проблеск догадки вывел Вольстрапа из оцепенения. У него еще оставались коммуникационные модули. Через них он мог связаться с другими в этом мире. А потом… Он не мог думать о том, что ждет его, во всяком случае сейчас. Планы такого рода не входили в компетенцию рядового служащего Патруля. Никто, кроме данеллиан, не знает, как поступить. А если и они исчезли, то надо разыскать агента-оперативника… Если такие еще остались…

Эмиль Вольстрап встряхнулся, как человек, выбравшийся из приливной волны, которая чуть было не утащила его, и принялся за дело.

1765 ГОД ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА 15926 ГОД ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА 1765 ГОД ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Дыхание осени коснулось предгорий. Холод струился в воздушных потоках, несущихся с горных склонов в предрассветную пору, и ложился инеем на траву. Чаща распадалась здесь на сосновые рощи, маленькие и большие; пихты были еще по-летнему темны, но ясень уже пожелтел, а дуб едва задели коричневые мазки. Перелетные птицы — лебеди, гуси, мелкая дичь, — сбившись в громадные стаи, улетали в дальние края. Олени-самцы оспаривали свои права. На юге, подпирая снежными вершинами небеса, возвышалась стена Кавказа.

Лагерь бахри бурлил. Люди разбирали шатры, нагружали повозки, запрягали быков и лошадей, юноши с помощью собак сгоняли овец в гурты. Все готовились к переходу на зимовье в долину. Тем не менее царь Тулиаш немного проводил странника Денеша до места, где они могли спокойно распрощаться друг с другом.

— Дело не в том, что есть в тебе некая тайна и ты воистину обладаешь диковинной властью… — откровенно признался царь.

Он был высок ростом, с темно-рыжей шевелюрой и бородой, со светлой кожей, выделявшей его из окружения. Облаченный в простого покроя одежды — накидку, отороченную мехом, шаровары, кожаные чулки, — царь нес на плече бронзовый боевой топор, отделанный золотом.

— Просто ты понравился мне, и я хотел, чтобы ты подольше оставался с нами.

Денеш улыбнулся. Худощавый, тонколицый, с пепельными волосами и карими глазами — он на две ладони возвышался над своими спутниками. Тем не менее Денеш явно не принадлежал к ариям, которые несколько поколений назад взяли власть над здешними племенами. Он, правда, и не строил из себя мудреца.

— Чудесные месяцы пролетели так быстро, благодарю тебя, — ответил он, — но я уже говорил тебе и старейшинам, что меня позвал мой бог.

Тулиаш сделал почтительный жест.

— Тогда я прошу Индру-Громовержца, чтобы он послал своего стража Марута охранять тебя в пути, покуда распространяются его владения. Я высоко ценю твои дары, истории, поведанные тобою, и песни, которые ты пел для нас.

Денеш опустил вниз свою секиру.

— Благополучия во все времена, о царь, и всем твоим потомкам!

Он поднялся на колесницу, которая медленно катилась сбоку. Возница уже сидел на месте — юноша, похоже, из какого-то племени, жившего в этих местах издревле, — коренастый, с крупным носом и копной пышных волос. Бахри, среди которых они долгое время жили с хозяином, считали его молчуном.

Лошади, услышав команду возницы, пустились рысью вверх по склону холма. Тулиаш провожал взглядом колесницу, пока та не скрылась из виду. Он не опасался за Денеша. Дичи много, высокогорья мирные и гостеприимные, и вряд ли кто рискнет напасть на путников, снаряженных подобно завоевателям с севера. Кроме того, Денеш, хотя и не демонстрировал свою силу, очевидно, был колдуном. Вот если бы он остался… бахри могли бы изменить решение и пересечь горы…

Тулиаш вздохнул, поправил топор на плече и вернулся в лагерь. Предстоят годы тяжелых сражений. Племена, платившие дань, разрослись так, что пастбища стали тесны им. Теперь царю приходится вести половину подданных вокруг внутреннего моря и затем на восток, чтобы они завоевали себе новые земли.

Ездоки в колеснице не проронили лишнего слова. Постепенно они приноровились к ее раскачиванию, и тогда на людей вдруг нахлынули воспоминания, мысли, надежды с горьким привкусом сожаления. Час спустя они достигли таких мест в горах, где царили лишь ветер и пустота.

— Это нам подходит, — сказал по-английски Кит Денисон.

Акоп Микелян остановил лошадей. Они тяжело храпели. Колесница хоть и была легкой, но подъем высоко в горы во времена, когда еще не изобрели сбрую, стремена и подковы, быстро утомил лошадей.

— Несчастные животные, нам следовало остановиться раньше, — сказал Акоп.

— Мы должны быть уверены, что за нами никто не следует, — отозвался Денисон. Он спрыгнул на землю. — Такое ощущение, словно на родину вернулся. — Затем, увидев выражение лица Микеляна, спохватился: — Извини, я забыл.

— Все в порядке, сэр. — Помощник Денисона тоже сошел с колесницы. — И у меня есть куда поехать.

Патруль завербовал его на службу в 1908 году, вскоре после массовой резни армян на озере Ван. Поиски туманных следов происхождения армянского народа вдохновили Микеляна, история армянского народа стала смыслом его жизни. Помолчав немного, он усмехнулся:

— Например, Калифорния 30-х годов. Уильям Сароян был тогда очень популярен.

Денисон кивнул.

— Помню, ты рассказывал.

У них не было свободного времени для близкого знакомства из-за напряженной работы. Специалистов было слишком мало для того, чтобы держать под контролем громадное пространство миграции ранних индоевропейцев. Но задание представлялось им очень важным. Как мог Патруль без их данных контролировать события, которые потрясли мир и определили будущее? Денисон и его новый помощник немедленно принялись за работу.

Микелян, отметил Денисон, показал свою надежность и живой ум. Набрав побольше опыта, он сможет играть более активную роль в последующих экспедициях.

— Куда вы намерены отправиться, сэр? — спросил Микелян.

— Париж 1980 года. Встреча с женой.

— Почему именно в это время? Вы ведь сами рассказывали, что она тоже агент Патруля и работает в середине двадцатого века.

Денисон рассмеялся.

— Ты забыл о проблемах, которые порождает долголетие. Человек, внешне не стареющий на протяжении нескольких десятилетий, несомненно, вызовет подозрение у друзей и соседей. После моего отъезда Синтия намеревалась перебраться в другое место. В 1981 году ей предстоит обрести новый образ в новом месте, сохранив только имя. Ну и мою персону в качестве странствующего антрополога-мужа, конечно. Что может быть лучше, чтобы окунуться в обычаи и нравы следующего поколения, чем просто провести двенадцатимесячный отпуск среди его представителей. А Париж — самое подходящее место для начала знакомства.

«И, боже мой, я заслужил это, — подумал он. — И она тоже, да-да. Время после моего отъезда и до возвращения будет для нее гораздо короче, чем для меня, и в этот период ей придется окунуться в канцелярскую работу, чтобы занять ум и подготовить отъезд из Нью-Йорка, придав ему правдоподобность в глазах наших знакомых. К тому же Синтии предстоит поволноваться. Ведь правила Патруля запрещают ей перенестись на несколько недель вперед и убедиться, что я вернулся домой живым и здоровым. Даже малейшее опережение способно вызвать осложнения. Не всегда, конечно, но это не исключено. Поэтому мы часто миримся с обстоятельствами, чтобы без необходимости не увеличивать риск. Мне это прекрасно известно. Еще бы. Ведь я почти четверть года провел с кочевниками».

Солнце, звезды, дымок лагерного костра, дождь, свет, разлив реки, волки, праздники с состязаниями наездников, скачки на быках, песни, сказания, родовые предания, рождения, смерти, кровавые жертвоприношения, дружба, состязания, любовные приключения. Синтия не спросит больше, чем он захочет рассказать. Он знал, что за молчанием жены кроется догадка, что чья-то судьба в древней Персии скрестилась с его судьбой. Месяцы вдали от дома накапливались, и, если бы он отверг радушное приглашение Тулиаша, рискуя потерять доверие царя, столь необходимое в его работе, то… Он от всего сердца желал благополучия малышке Ферии в ее кочевой жизни, а второй медовый месяц в Париже вновь сблизит его с Синтией, которая воистину милая и отважная женщина…

Его сентиментальные размышления угасли. Денисон поднял боевой топор, служивший знаком его принадлежности к касте воинов, имеющих право вступать в разговор с вождями племен. Топор был к тому же еще и передающим аппаратом.

— Агент Денисон вызывает региональную штаб-квартиру в Вавилоне, — произнес он на темпоральном языке. — Алло! Алло! Говорите свободно, мы с ассистентом находимся в уединенном месте.

В воздухе раздался треск.

— Приветствуем вас, агент. Рады слышать. Мы уже начали за вас волноваться.

— Да, я планировал отбыть чуть раньше, но царь попросил поучаствовать в празднике осеннего равноденствия, и я не нашел предлога отказаться.

— Осеннее равноденствие? Скотоводческий народ следует солнечному календарю?

— Да, у этого племени он соблюдается — первые дни каждой четверти года, что, вероятно, удобно для взимания податей и вообще для отсчета времени. Можете забрать нас? У нас колесница, две лошади и снаряжение Патруля.

— Незамедлительно, агент, дайте ваши координаты.

Микелян пританцовывал на траве.

— Домой! — запел он торжественно, как гимн.

Появилось транспортное средство — не роллер, а большой цилиндр, темпомобиль, зависший в антигравитационном поле на высоте нескольких сантиметров от земли. На этот раз ему не пришлось перескакивать во времени — только в пространстве. Четверо мужчин в одеждах Месопотамии того времени и с курчавыми бородами предстали перед Денисоном. Они быстро погрузили упряжку и колесницу в цилиндр. Пилот занял свое место, и горы Кавказа мгновенно исчезли из виду.

Пейзаж, возникший на экране обзора, являл собой равнину, покрытую травой до самого горизонта. Под сенью деревьев прятались дома из бруса и неподалеку от них — загон для скота. Две женщины в одежде для черновой работы поспешили навстречу гостям. Им поручили колесницу Денисона. Патруль вполне мог позволить себе поставить ранчо в Северной Америке, пока там не появились люди. Микелян любовно похлопал лошадей на прощание. Может быть, он встретится с ними еще раз в следующем путешествии во времени.

Темпомобиль вновь подскочил вверх и вынырнул в потайном ангаре под Вавилоном, где еще правил царь Хаммурапи.

Директор базы встретил антропологов и пригласил их на обед. Им предстояло провести здесь два дня, чтобы передать собранную информацию. Значительную ее часть составляли данные сугубо научного характера, но ведь Патруль и существовал во имя служения цивилизации любыми способами. Жаль, что полученные знания не могли быть обнародованы на протяжении нескольких тысячелетий, до тех пор пока не откроют путешествия во времени, подумал Денисон. А пока ученые будут по-прежнему растрачивать свои жизни, ведя исследования на основании археологических подсказок, нередко уводящих в плен научных заблуждений… Но труд их не напрасен. Их усилия создавали плацдарм, с которого специалисты Патруля стартовали на поиски реальных следов истории.

За обеденным столом Денисон упомянул об открытиях оперативной важности.

— Тулиаш и его союзники не преодолеют горы. Он двинется в восточном направлении. Таким образом, Гандаш не получит подкрепления и именно поэтому касситы не смогут в ближайшие девятнадцать лет отобрать у вавилонян больше земель, чем свидетельствует история.

— Выходит, военно-политическая ситуация не так сложна, и нам нет нужды вести постоянные наблюдения, — сказал директор. — Прекрасно. Отличная работа.

Он явно думал о времени, высвобожденном для усиления охраны других возможных горячих точек.

Директор устроил гостям экскурсию по городу, тщательно замаскированную и охраняемую. Микелян впервые оказался в Вавилоне, и Денисон считал первое знакомство самым интересным. Но нетерпение бередило душу, и, когда их наконец отпустили, они были только рады.

На базе их побрили и постригли. На складе не держали костюмов двадцатого века, но их одежда для работы в экспедиции была прочной, удобной, впитавшей острые запахи просторов, которые пробуждали множество воспоминаний.

— Я сохраню ее на память, — сказал Микелян.

— Не исключено, что она пригодится тебе в новой экспедиции, — заметил Денисон. — Если только тебя не пошлют совсем в другой регион, хотя это вряд ли. Ты согласишься вновь работать со мной?

— Всегда, сэр!

В карих глазах юноши стояли слезы. Микелян крепко пожал Денисону руку, сел на роллер и растворился в пространстве.

Денисон тоже подобрал себе роллер в гараже, залитом белым светом.

— Храни вас бог, агент! — напутствовал служащий Денисона.

Он прибыл из Ирака XXI века. Патруль старался подбирать физический тип сотрудников в соответствии с эпохой, а расовые изменения происходят гораздо медленнее, чем языковые или религиозные.

— Спасибо, Хасан. Того же и тебе.

Устроившись поудобнее, Денисон на несколько мгновений погрузился в свои мысли. Он приземлится в пещере, почти такой же, как здесь. Нужно будет зарегистрироваться, получить одежду, деньги, паспорт и другие необходимые вещи, затем выйти из здания штаб-квартиры Патруля, расположенной неподалеку от бульвара Вольтера. Субботнее утро, 10 мая, самая чудесная пора в Париже… Уличное движение будет неистовым, но в 1980 году город еще не страдал от чудовищной перегруженности… Гостиница, где Синтия должна заказать номер и встретить его, располагалась на Левом берегу. Прелестный, чуть тронутый увяданием анахронизм, где по утрам пекут булочки к завтраку, а служащие предпочитают влюбленных остальным клиентам…

Денисон установил курс на Париж 1980 года и нажал пусковую кнопку.

1980-АЛЬФА ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Вокруг струился дневной свет.

«Дневной свет?»

От потрясения руки его буквально примерзли к пульту управления. Словно при ослепительной вспышке он увидел узкую улочку, устремленные ввысь стены, толпу, которая с воем в ужасе отпрянула от него; женщины — в темных платьях до щиколоток, с покрытыми головами; мужчины — в длинных черных пальто и мешковатых шароварах; воздух пропитан тяжелым запахом дыма и скотного двора. Он мгновенно понял, что нет никакого подвала, а машина, запрограммированная против материализации внутри твердых тел, автоматически вынесла его на поверхность. Только это совсем не его Париж…

«Немедленно убираться!» — мелькнула у него мысль.

Не имея специальной подготовки к боевым заданиям, Денисон опоздал на полсекунды. Мужчина в синем подскочил к нему, схватил за пояс и стащил с роллера. Денисону хватило времени, лишь чтобы привести в действие кнопку экстренного старта. Темпороллер никогда, ни при каких обстоятельствах не должен попасть в чужие руки. Аппарат исчез. Денисон и напавший на него человек упали на мостовую.

— А ну прекрати!

Кое-какие приемы Денисон все же знал, они были составной частью подготовки в Патруле. Мужчина в синем схватил его за горло. Агент нанес удар ребром ладони по шее, под основание челюсти. Нападающий захрипел и обмяк, придавив Денисона мертвой тяжестью. Денисон перевел дыхание. Пелена мрака спала с его глаз. Он высвободился из-под тела и поднялся на ноги.

И снова слишком медленно. Толпа загалдела и хаотично зашевелилась. Сквозь сплошной рев Денисон уловил слова «sorsieri» u «juif vengeur!»,[9] и тут же другой человек в синем на прекрасном коне пробрался сквозь гудящий рой. Денисон увидел ботинки, короткую накидку, плоский шлем — да, похоже, солдат или полицейский. Но внимание его приковало направленное на него оружие. В чисто выбритом лице всадника Денисон уловил страх — значит, может убить.

Агент поднял руки вверх.

Солдат достал свисток и трижды свистнул. Потом выкрикнул команду, призывая людей к порядку и тишине. Денисон с трудом улавливал его слова. Это не был французский, который он знал, — совсем иной акцент и явно выраженные англицизмы, но в то же время язык не походил и на англизированный французский.

— Спокойно! Всем сохранять порядок! Я арестовал его… Святые… Всемогущий бог… Его величество…

Денисон изумленно слушал речь всадника.

«Я в ловушке, — стучало в сознании Денисона. — Тут хуже, чем в Персии. Там, по крайней мере, была нормальная история. А здесь…»

Удивительно быстро паника утихла. Зеваки застыли на своих местах и уставились на незнакомца. Они крестились и без умолку бормотали молитвы. Человек, которого Денисон свалил с ног, пришел в сознание и застонал. Появились новые всадники. У двоих было стрелковое оружие вроде карабинов, но неизвестного образца. Они окружили Денисона.

— Deelarezz vos nomu! — рявкнул один из них с серебряным орлом на груди. — Quhat e vo! Faite quick![10] К горлу подкатила слабость.

«Я пропал, и Синтия, и весь мир».

Он лишь невнятно вымолвил что-то в ответ. Солдат отстегнул от ремня дубинку и сильно ударил Денисона по спине. Тот пошатнулся. Офицер принял решение и рявкнул приказ.

Толпа застыла в напряженном молчании, и всадники повели Денисона прочь. Шли километра полтора. Поначалу спотыкавшийся агент постепенно собрался с силами и вернулся к привычному настороженному состоянию. Он начал осматриваться. Стиснутый всадниками, Денисон мог лишь украдкой бросать взгляды по сторонам, но и столь ограниченный осмотр кое-что говорил ему. Улицы, по которым его вели, были узки и извилисты, хотя и неплохо вымощены. Зданий выше шести-семи этажей не встречалось, большинству на вид было по нескольку столетий, многие наполовину обшиты деревом, со слюдяными окнами. По улице двигалось множество пешеходов: оживленные и подвижные мужчины напоминали французов, но женщины были смирны и благочинны. Дети попадались редко — наверно, еще в школах. Прохожие почти не обращали на процессию внимания, а те, что их замечали, осеняли себя крестом. Видимо, и подобные аресты здесь в порядке вещей. Лошади, оставляя после себя навоз на булыжниках, тянули повозки и редкие, богато отделанные кареты. Когда добрались до берега Сены, он увидел баржи, которые волокли двадцативесельные шлюпки.

Отсюда он заметил Нотр-Дам. Но это не был привычный ему собор. Казалось, он занимает половину острова, — гора закопченно-серого камня вздымалась все выше и выше, ярус за ярусом, башня за башней подобно христианскому зиккурату, пока самая верхняя часть не упиралась в небесный свод на высоте в триста с лишним метров от основания. Чьи амбиции сменили прекрасную готику в этом сооружении?

Он забыл про собор, когда отряд вывел его к другому зданию, массивному и похожему на крепость, нависшую над рекой. На главных воротах было вырезано распятие в человеческий рост. Внутри царили полумрак и холод, везде сновали стражники и мужчины в черных рясах с капюшонами, их грудь украшали кресты, в руках — четки. Денисон принял облаченных в черное за монахов или мирских священников. От растерянности и нахлынувшей душевной тоски он соображал плохо, как в тумане. Окончательно Денисон пришел в себя, только оказавшись в одиночной камере.

Камера была крохотной, темной, стены сочились сыростью. Из коридора сквозь железные решетки пробивался свет. В камере не было ничего, кроме соломенного тюфяка, накрытого вытертым одеялом и лежавшего на полу, а также ночного горшка, который, к крайнему изумлению Денисона, оказался резиновым. Будь сей предмет из твердого материала, он пригодился бы в качестве оружия. На потолке был высечен крест.

«Боже, как я хочу пить! Может, хоть глоток дадут?»

Денисон вцепился в прутья решетки, припал к ним и хрипло выкрикнул свою просьбу. В ответ на его крик кто-то из другой камеры, похоже, в конце коридора, громко хмыкнул.

— Даже не мечтай, слышишь?! И не ори!

Английский, хотя и со странным акцентом. Денисон отозвался тоже по-английски, но услышал в ответ лишь брань из той же камеры.

Он растянулся на тюфяке. Слова неизвестного вывели Денисона из равновесия. Времени для подготовки к допросам у него не было. Следует немедля все тщательно обдумать. Решение приободрило его. Денисон поднялся на ноги и стал мерить камеру шагами.

Часа через два в замочной скважине щелкнул ключ, и на пороге появились двое стражников с пистолетами со спущенными предохранителями и священнослужитель — пожилой человек в черном, морщинистый, подслеповато щурящийся, но с резкими манерами.

— Loquerisne latine?[11] — требовательно произнес он.

«Говорю ли я на латыни? — понял Денисон. — Наверняка этот язык до сих пор остается универсальным средством общения в этом мире. Как он был бы мне кстати сейчас. Никогда не предполагал, что когда-нибудь этот язык мне понадобится. От зубрежки в колледже в памяти ничего не осталось, кроме „amo, amas, amat“.» Образ миниатюрной пожилой мисс Уолш, представший перед ним в воображении, пропел:

— Сколько раз я тебе говорила, что латынь культурному человеку просто необходима.

Денисон с трудом подавил в себе истерический смешок и покачал головой.

— Non, monsieur, je le regrette,[12] — ответил он по-французски.

— Ah, vo parlezz alorss fransay?[13]

Денисон медленно и осторожно подбирал слова:

— Я, кажется, говорю на другом французском, отличном от вашего, преподобный отец. Я пришел сюда издалека.

Ему пришлось дважды повторить эту фразу, используя синонимы, всплывшие в памяти, чтобы стражники и священник его поняли.

Увядшие губы зашевелились:

— Это понятно, раз ты не признал во мне монаха. Запомни, я — брат Мати из Ордена доминиканцев и Святой Инквизиции.

Денисон похолодел от ужаса, когда понял смысл сказанного. Не выдавая своих чувств, он твердо произнес:

— Произошло печальное происшествие. Поверьте, я выполняю мирную миссию, но она чрезвычайно важна. Я оказался здесь по ошибке. Понятно, мое неожиданное появление вызвало страх и повлекло за собой необходимые меры предосторожности с вашей стороны. Но если вы отведете меня к высшим властям, — «к королю, папе или кто у них тут, черт подери, правит?» — я все им объясню.

Мати отрывисто заговорил, и Денисону пришлось вновь пытаться разгадывать смысл его слов.

— Ты объяснишь все здесь и сейчас. Не думай, что дьявольское искусство поможет тебе в цитадели Христа. Назови свое имя!

Служащий Патруля положился на волю судьбы.

— Кит Денисон, ваше пре… гм, брат.

Почему бы и не сказать? Какая теперь разница! Да и вообще, что теперь имеет значение?

Мати напряженно доискивался до смысла непонятных слов чужестранца.

— А, из Англии? — произнес он по-английски, а не по французски — «Angleterre» — и продолжил речь: — Мы можем доставить сюда человека, говорящего на твоем наречии, чтобы ускорить твои признания.

— Нет, мой дом… Брат, я не могу открыть свои тайны никому, кроме первых лиц.

Мати метнул на него свирепый взгляд.

— Ты будешь говорить со мной, и будешь говорить только правду. Хочешь, чтобы мы учинили допрос с пристрастием? Тогда, поверь мне, ты благословишь того, кто подожжет костер под тобой.

Ему пришлось трижды повторить свои угрозы, прежде чем их суть дошла до узника.

«Допрос с пристрастием? Выходит, пытки здесь обычное дело. Со мной проводят, так сказать, предварительное собеседование».

Его пронзил ужас. Денисон удивился собственной настойчивости:

— Почтенный брат, клянусь богом, долг запрещает мне раскрывать некоторые детали. Я имею право говорить о них только с верховным правителем. Если тайна станет явной, случится катастрофа. Подумайте о маленьких детях, которым дают играть с огнем.

Денисон многозначительно посмотрел на стражников. Эффект был смазан необходимостью повторить сказанное.

Последовал недвусмысленный ответ:

— Инквизиция умеет хранить молчание.

— Не сомневаюсь. Но, я уверен, правитель будет недоволен тем, что слово, предназначенное только ему, начнет гулять по улицам.

Мати нахмурился. Заметив его сомнения, Денисон продолжил наступление. Они стали быстрее понимать друг друга на своих различных французских языках. Фокус заключался в том, что говорить надо было подобно американцу, который вызубрил учебник, но никогда не слышал живого языка.

Будет противоестественно, если монах, столкнувшись со столь невероятной ситуацией, не воспользуется случаем выслужиться перед властью. В конце концов, правитель всегда успеет отослать пленника на допрос.

— Кого ты называешь правителем? — спросил Мати. — Святого Отца? Почему в таком случае ты не отправился в Рим?

— Ну тогда король…

— Король?

Денисон понял, что допустил ошибку. Видимо, монарх, если таковой у них имелся, не располагал высшей властью. Он торопливо продолжил:

— Ну да, король. Я просто хотел сказать, что короли часто встречаются в различных странах.

— Да, среди русских варваров. Или в тех землях черных дикарей, что не признают власти халифа. — Шишковатый указательный палец Мати пронзил воздух. — Куда ты направлялся на самом деле? Отвечай, Кит Денисон!

— В Париж, во Францию. Это ведь Париж? Позвольте мне закончить мысль. Я разыскиваю высшее духовное лицо на этой… территории. Я ошибся? Разве он находится не в городе?

— Архикардинал? — выдохнул Мати, в то время как нервозность на лицах стражников сменилась благоговейным трепетом.

Денисон решительно кивнул.

— Разумеется, архикардинал!

«Что еще за сан такой?»

Мати отвернулся в сторону. В его пальцах защелкали бусины четок. После затянувшейся паузы он торопливо произнес:

— Посмотрим. Веди себя осмотрительно. За тобой будут наблюдать.

Он повернулся спиной к Денисону, зашуршал облачением по полу и удалился.

Денисон бессильно рухнул на тюфяк.

«Допустим, я выиграл немного времени, прежде чем они поволокут меня на дыбу, зажмут пальцы в тиски или используют что-нибудь пострашнее тех приспособлений, что были изобретены в средневековье. Что-нибудь современное. Если только я не попал… Нет, не может быть», — вяло размышлял Денисон.

Когда надсмотрщик в сопровождении вооруженной стражи принес хлеб, воду и жирную похлебку, Денисон поинтересовался, какой сегодня день.

— Святого Антония, одна тысяча девятьсот восьмидесятого года от Рождества Христова.

Слова эти забили последний гвоздь в крышку гроба, прихлопнувшую Денисона.

Но тут же в глубине отчаяния мелькнула слабая искорка надежды. Не все еще потеряно, возможно спасение или… Предаваться отчаянью бесполезно и опасно, оно может парализовать волю. Лучше не терять головы и каждую секунду быть готовым к броску за любой крохой удачи.

Ежась от ночного холода на убогом ложе, Денисон пытался строить планы действий, хотя получались у него лишь наброски. Прежде всего нужно было добиться покровительства большого босса, диктатора — короче, этого самого архикардинала. Значит, следует убедить его в том, что пришелец не только не опасен, но, напротив, потенциально ему полезен или, по крайней мере, представляет собой некий интерес. Денисон не мог раскрыть, что он является путешественником во времени: не позволяла психологическая блокировка. И скорее всего, никто в этом мире просто не сможет понять истинной правды. Однако ему едва ли удастся отречься от того, что он возник из воздуха, хотя можно сослаться на замешательство свидетелей и неточность их показаний. Из слов Мати следует, что здешние люди, даже образованные, верят в колдовство. Нужно держаться с крайней осторожностью, если придется давать разъяснения. Они здесь обладают развитой технологией для производства весьма эффективного на вид оружия и, несомненно, у них есть и артиллерия. Резиновый горшок свидетельствует о прочных связях с Новым Светом, а это означает по меньшей мере знание астрономии и ее использование в навигации…

«Поверите ли вы в пришельца с Марса?»

Денисон усмехнулся. В любом случае такого рода байка выглядит не хуже прочих. Необходимо продумать дальнейшее развитие этого сюжета.

«Покорнейше прошу разрешения поинтересоваться, какие великие умы окружают Его Святейшество. Моя нация, возможно, сделала открытия, пока неведомые вашим ученым».

Неуверенная речь, частые паузы, дающие возможность понять смысл сказанного, пожалуй, будут полезными для обдумывания ответов и исправления любых faus pas…[14] Денисон забылся в беспокойной полудреме.

Утром, после того как Денисона накормили жидкой кашей, явился священник в сопровождении стражников и забрал его с собой. От того, что Денисон увидел краем глаза в соседней камере, его прошиб холодный пот. Арестованного доставили в выложенную кафелем комнату, где над ванной с горячей водой клубился пар, и предложили как следует вымыться. Затем выдали комплект темной мужской одежды современного покроя, надели наручники и повели в служебное помещение, где за столом под распятием восседал брат Мати.

— Благодари Господа Бога и твоего святого покровителя, если таковой у тебя имеется, что Его Святейшество Албин, Архикардинал Фил-Йохан, Великий герцог Северных Провинций снизошел до встречи с тобой, — речитативом произнес монах.

— Да, да, — Денисон проворно перекрестился. — Я поднесу своему хранителю много даров, как только представится такая возможность.

— Поскольку ты чужестранец и знаешь о наших обычаях не больше язычников или мексиканцев, я дам тебе кое-какие инструкции, чтобы ты не злоупотреблял временем Его Святейшества.

«Эге, дело сдвинулось!»

Денисон весь обратился в слух. Он чувствовал, как ловко Мати извлекает из него крупицы информации на протяжении целого часа, но это совсем не смущало Денисона, потому что представилась возможность прорепетировать и развить придуманную историю.

Наконец в наглухо закрытой карете его привезли во дворец на вершине холма, который в утраченном Денисоном мире назывался Монмартром. Его провели пышными коридорами, затем вверх по лестнице и через позолоченную бронзовую дверь с барельефами на библейские темы. Денисон оказался в высокой белой комнате; солнечный свет лился сквозь витражи на восточный ковер. Он увидел перед собой восседающего на троне мужчину в бело-золотом облачении.

Денисон, как было приказано, пал ниц.

— Можешь сесть, — произнес глубокий голос.

Архикардинал был средних лет, но выглядел моложаво. Сознание собственного могущества, казалось, наложило печать на весь его облик. Очки совсем не умаляли его достоинства. В то же время архикардинал, явно заинтригованный, готов был задавать вопросы и слушать.

— Благодарю, Ваше Святейшество.

Денисон сел на стул метрах в шести от трона. Здесь не допускали ненужного риска во время личных аудиенций. По правую руку от прелата висел шнур колокольчика.

— Можешь называть меня просто господин, — сказал Албин, употребив английское слово. — Нам много о чем нужно поговорить.

Затем строго добавил:

— Не вздумай хитрить или прибегать к уловкам. У нас уже и так достаточно оснований для подозрений. Помни, Великий Инквизитор, верховный над тем священнослужителем, с которым ты познакомился, требует от меня приказа немедленно предать тебя огню, пока ты не навлек на нас беды. Он считает, что колдун вроде тебя может быть только Иудейским Мстителем.

У Денисона пересохло в горле, но он понял достаточно, чтобы выдохнуть:

— Кем?.. Кем, господин?

Албин поднял брови.

— Ты не знаешь?

— Нет, господин, поверьте мне. Я из страны, которая настолько далека от вашей, что…

— Но ты немного владеешь нашим языком и заявил, что у тебя есть послание ко мне.

«Да, против меня острый ум», — подумал Денисон.

— Послание доброй воли, господин. В надежде на установление более близких отношений. Мы располагаем поверхностными знаниями о вашей стране, вынесенными из книг древних и современных пророков. К несчастью, я потерпел кораблекрушение. Нет, я кто угодно, только не Иудейский Мститель.

Албин понял его, если и не все слова, то суть сказанного. Губы его поджались.

— Евреи — искусные мастера и инженеры. Вполне возможно, что они владеют и черной магией. Они потомки тех, кто сумел спастись, когда наши предки очищали Европу от их племени. Они обосновались среди поклонников Магомета и помогают им сейчас. Разве ты не слышал, что Австрия попала во власть этих язычников? Что легионы еретиков из Российской империи стоят у ворот Берлина?

«А у Инквизиции полно дел в Христианском мире на Западе. Боже! А я еще считал свое двадцатое столетие мрачной эпохой», — подумал Денисон.

18244 ГОД ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Позже Мэнс Эверард пришел к выводу, что выбор, павший на него, и особенно место и характер случившегося были бы прозаичными, не окажись стечение обстоятельств столь абсурдным. Еще позже, припомнив свои разговоры с Гийоном, он усомнился даже в этом.

Но когда его вызвали, все это было для него дальше, чем звезды на небесах. Они с Вандой Тамберли проводили отпуск в пансионате, который Патруль содержал в плейстоценовых Пиренеях. В последний день они отказались от катания на лыжах и лазания по горам, не отправились на север в поисках завораживающих картин дикой природы ледникового периода и не заглянули в одно из соседних поселений кроманьонцев, чтобы насладиться гостеприимством его обитателей. Они просто отправились в долгую прогулку по легким тропам любоваться горными пейзажами. Говорили мало, но молчание значило гораздо больше слов.

Закат позолотил белоснежные вершины и горную гряду. Пансионат располагался не очень высоко над уровнем моря, но линия снегов лежала ниже, чем ко времени появления на свет Эверарда и Ванды. Граница лесов тоже простиралась гораздо ниже, чем в XX веке. К дому подступала сочная зелень альпийских лугов, расцвеченная мелкими летними цветочками. Чуть выше, на склоне, застыли несколько козлов; они с любопытством, совсем без страха разглядывали Ванду и Эверарда. Небо, зеленоватое на западе, сгущалось до бирюзового оттенка и переливалось в пурпур на востоке. Только трепет крыльев и голоса возвращающихся в родные края птиц пронзали время от времени тишину. Охотники человеческого рода почти не оставляли следов своего пребывания здесь, они жили в гармонии с природой, подобно волкам и пещерным львам. Чистота воздуха буквально чувствовалась на вкус.

Уже возник силуэт здания, в темноте светились окна.

— Потрясающе, — сказал Эверард с американским акцентом. — Во всяком случае, для меня.

— Воистину, — отозвалась Ванда. — Вы были так любезны, когда взяли меня сюда и сделали все, чтобы я вновь обрела покой.

— Ерунда, для меня это удовольствие. Помимо всего прочего, вы — натуралист. Ввели меня, так сказать, в жизнь дикой природы. Никогда не видел ничего подобного и, тем более, не мечтал увидеть.

Они охотились на мамонта, северного оленя и дикую лошадь, только не с ружьем, а с камерой. Рожденная в Калифорнии во второй половине XX века, Ванда очень неодобрительно относилась к настоящей охоте. Он, правда, вырос в другой среде и в иное время.

Не то чтобы это имело значение. Хотя…

«Со дня нашей первой встречи — ей тогда было двадцать один — она стала старше лет на пять, не больше. А на сколько постарел я?»

Лечебное омоложение, конечно, помогало, но Эверарду совсем не хотелось сейчас подсчитывать свои годы.

— Мне почему-то… — Она проглотила подступивший к горлу комок и отвернулась в сторону. Потом выпалила скороговоркой: — Мне совсем не хочется уезжать.

Пульс у Эверарда забился неровно.

— В этом нет нужды. Вы сами знаете.

— Но я должна. Не так много времени мне отпущено, чтобы забыть о семье.

Родители и сестра никогда не узнают, что Ванда путешествует сквозь века, тогда как их собственные годы на земле не составят и сотни лет. Для них жизнь от начала до конца проходит по прямой.

— А еще я должна, вернее, я хочу, прежде чем вернусь к работе, повидаться с дядей Стивом. — Ее дядя, тоже агент Патруля, работал в викторианской Англии.

Она могла провести в отпуске годы своей жизни, а затем вернуться в базовый лагерь спустя минуту после отбытия, но агенты никогда этим не злоупотребляли. Каждый из них считал себя в какой-то мере обязанным Патрулю и платил годами собственной жизни. Кроме того, продолжительный отрыв от работы выбивает сотрудника Патруля из привычной колеи, а это смертельный риск для жизни агента или, того хуже, коллеги.

— Ладно, я понял, — вздохнул Эверард. — Он решился задать вопрос, которого они избегали на протяжении всего отдыха: — Можем ли мы договориться о новой встрече?

Ванда рассмеялась и взяла Эверарда за руку. Какой теплой была ее ладонь!

— Конечно.

Она посмотрела в глаза Эверарда. В угасающем свете он не мог рассмотреть синеву ее глаз. Четкий овал лица, коротко стриженные волосы цвета янтаря — она была всего на ладонь ниже Эверарда, а он отличался высоким ростом.

— По правде говоря, я надеялась… Но не хотела навязываться. Только не говорите, что вы смущены.

— М-м, ладно…

Он никогда не отличался красноречием. Как теперь объясниться? Эверард и сам себя не понимал.

«Разница между ее и моим положением… Наверно, я боюсь показаться снисходительным или, еще хуже, властным. Ведь ее поколение женщин так гордится своей независимостью».

— Я — типичный старый холостяк. А перед вами огромное поле для игры, если захотите.

Ванда откровенно наслаждалась вниманием, которое уделяли ей другие мужчины, отдыхавшие здесь — интересные, жизнерадостные, привлекательные люди из самых разных эпох. А Эверард — просто американец двадцатого века с неторопливой речью, невзыскательными вкусами и лицом много повидавшего воина.

Ванда фыркнула:

— Подозреваю, что у вас поле не меньше — ведь вам открыта вся история. И не отрицайте. Было бы ненормально, если бы вы не пользовались время от времени ситуацией.

«А ты?.. Впрочем, это не мое дело», — подумал Эверард.

— Я ни в коем случае не обвиняю вас в злоупотреблениях или еще в чем-то, — торопливо добавила Ванда. — Я знаю, вы этого не сделаете. И меня удивило и взволновало, когда после Берингии вы не порвали отношений со мной. Неужели вы думали, что мне тоже не хочется новой встречи?

Он едва не заключил ее в объятия.

«Но ждет ли она этого? Боже, наверно, да».

Но нет. Это будет ошибочный шаг. Она слишком открыта душой. Пусть сама разберется в своих мыслях и чувствах. Да и ему нужно понять, чего он все-таки хочет.

«Будь признателен за эти две недели, подаренные тебе здесь, парень».

Он сжал свободную руку в кулак и пробормотал:

— Отлично. Куда бы вам захотелось поехать в следующий раз?

«Чтобы поближе познакомиться», — добавил он про себя.

Ванда, похоже, тоже сочла обмен банальностями спасением.

— Надо подумать. Какие будут предложения?

Они вошли в дом, поднялись на веранду и оказались в гостиной. В огромном камине потрескивало пламя. Над ним причудливо извивались рога ирландского лося. На противоположной стороне висел отлитый из меди геральдический щит с символическими песочными часами — эмблемой Патруля. Ее миниатюрная копия украшала и служебную форму, которую сотрудники носили крайне редко. В комнате, в ожидании ужина, сидели их коллеги — пили, разговаривали, играли в шахматы или го, несколько человек собрались в углу у рояля, над которым порхали звуки шопеновского скерцо.

Агенты старались попасть сюда на отдых с теми, с кем они сблизились за время работы. Сегодняшняя пианистка, однако, родилась в XXXII веке на орбите Сатурна. Служащие Патруля всегда питали любопытство к незнакомым эпохам и порой слушали рассказы о каких-то сторонах неведомой им жизни, как завороженные.

Эверард и Тамберли перекинули плащи через руку. Ванда обошла комнату, прощаясь со всеми. Эверард подошел к пианистке.

— Вы остаетесь? — спросил он на темпоральном.

— Еще на несколько дней, — ответила пианистка.

— Прекрасно, я тоже.

Пианистка подняла на Эверарда голубые глаза. Затем белая как алебастр голова, совершенно лысая — нет, не альбинос, нормальный продукт генной технологии — снова склонилась над клавишами.

— Если желаете облегчить сердце, у меня есть дар успокоения.

— Знаю. Спасибо.

Вряд ли ему хотелось чего-то большего, чем обычная беседа, но предложение прозвучало великодушно.

Тамберли вернулась к Эверарду. Он проводил Ванду до ее комнаты. Пока он ждал в коридоре, она переоделась в привезенное с собой платье, подходящее для Сан-Франциско 1989 года, и упаковала вещи. Они спустились в подземный гараж. Залитые холодным белым светом, роллеры стояли рядами наподобие бесколесных футуристических мотоциклов. На один из них, закрепленный за нею, Ванда погрузила свой багаж и повернулась к Эверарду:

— Ну что же, au revoir, Мэнс, — произнесла она. — Штаб-квартира в Нью-Йорке, полдень, четверг, десятое апреля 1987 года. Договорились?

Испытывая некоторую неловкость, они условились о встрече.

— Договорились. Я, видимо, возьму билеты на «Призрак оперы». Берегите себя.

— И вы, Мэнс.

Она приблизилась к нему. Поцелуй получился долгим и страстным.

Эверард отступил, тяжело дыша. Слегка взъерошенная Ванда уселась на роллер, улыбнулась, махнула рукой, коснулась пульта управления и мгновенно исчезла из виду. Эверард не обратил внимания на привычный хлопок воздуха в гараже. Минуты две он постоял в одиночестве. Она говорила о трехмесячном пребывании в полевой экспедиции после поездки к родителям. Эверард не знал, сколь долгим окажется для него время до их предполагаемой встречи. Это будет зависеть от работы. Срочных вызовов не поступало, но какое-нибудь дело непременно возникнет, ведь Патруль, обязан поддерживать порядок в движении сквозь миллионы лет, и агентов вечно не хватало.

Неожиданно для себя Эверард громко рассмеялся. После долгих скитаний по пространству и времени — сколько уже лет его собственной жизни? — неужели он снова теряет голову? Второе детство, нет, вторая юность? Он вдруг понял, что чувствует себя так, словно ему опять шестнадцать, и его ничуть не беспокоила такая перемена. Прежде он частенько влюблялся. Случалось, Эверард ничего не предпринимал, поскольку развитие отношений ни к чему хорошему не привело бы. Может, и сейчас то же самое? Черт возьми! А вдруг нет? Он должен разобраться. Шаг за шагом, постепенно, но они разберутся в себе. Или отношения станут серьезными — тогда им обоим придется, возможно, чем-то поступиться, — или они просто расстанутся друзьями. А пока что…

Все еще раздумывая Эверард направился к выходу из гаража.

За спиной он уловил знакомый шум, но совсем иного свойства. Эверард остановился, огляделся по сторонам и увидел только что приземлившийся аппарат. Пассажиром была особа ростом около семи футов, с тонкими и длинными конечностями, в облегающем комбинезоне, похоже, из кожи. Не вызывало сомнений, что прибыла женщина. Ее черные волосы, зачесанные наподобие шлема, отливали азиатской синевой, но ни одно монголоидное лицо не имело кожи такого глубокого желтого оттенка, как у неизвестной. Глаза у нее были громадные и такого же бледно-голубого оттенка, как у Эверарда, лицо — узкое, с орлиным носом. Эверард не мог определить расу женщины. Должно быть, она происходила из очень далекого будущего.

С непропорционально толстых губ сорвались хриплые слова на темпоральном.

— Агент-оперативник Комозино, — отрекомендовалась гостья. — Дело очень срочное. Есть ли на этих координатах кто-либо моего ранга?

«Беда», — пронзила его мысль. Комозино явно знала больше него и, вероятно, мозг ее был более развит. Армейские навыки Второй Мировой войны, почти забытые, едва не заставили Эверарда встать по стойке «смирно».

— Я, — коротко отозвался он. — Мэнсон Эммерт Эверард.

— Отлично.

Она спустилась с аппарата и подошла к нему. В тщательно контролируемом голосе он уловил напряжение и страх.

— По данным, что я сумела получить, выходило, что я смогу найти вас здесь. Слушайте, Мэнсон Эммерт Эверард. Произошла катастрофа, что-то вроде временного сдвига. Насколько я смогла установить, он случился приблизительно в день номер 2137000 по Юлианскому календарю. После этого ход истории раздваивается. Больше не существует ни одной станции Патруля. Приходится обходиться оставшимися у нас силами.

Она замолкла в ожидании ответа.

«Знает, что ошарашила меня, — подумал Эверард, чувствуя смятение. — Мне нужно время, чтобы взять себя в руки».

Астрономическая цифра, названная ею, — это где-то в европейском средневековье? Нужно точно высчитать, нет, лучше спросить у нее.

«Ванда отправилась в Калифорнию двадцатого века. Теперь она туда ни за что не попадет, а ведь у нее нет специальной подготовки. Впрочем, как и ни у кого из нас — ведь наша работа состоит в предотвращении катастроф, а для Ванды это вообще полузабытая теория, услышанная когда-то в аудитории. Она будет ошарашена не меньше меня. Боже мой, что она предпримет?»

Гостиная пансионата собрала и отдыхающих, и персонал, поэтому все стулья оказались занятыми. Серебристо-серый свет едва пробивался сквозь окна из-за туч, которые спустились под натиском несмолкаемо гудящего ветра, предвестника осени, идущей на юг. Эверарду почудилось, будто дыхание холода проникло с улицы в дом.

Он буквально ощущал на себе взгляды собравшихся. Эверард стоял в дальнем конце гостиной, под фреской, изображающей бизона, которую написал местный художник с полвека назад. Комозино застыла рядом с бесстрастным видом. Она попросила Эверарда взять руководство на себя. Он был во всех отношениях ближе к находящимся здесь людям — и по времени рождения, и по воспоминаниям, и по стилю мышления. Помимо всего прочего, за его плечами лежал громадный опыт работы, какого не имел никто из собравшихся.

— Мы проговорили почти ночь напролет и всю ночь запускали информационные цилиндры в надежде выйти на контакт и получить новые данные, — произнес Эверард в настороженной тишине. — Пока мы располагаем весьма скудными сведениями. Есть основания полагать, что ключевое событие происходит в Италии середины двенадцатого века. У Патруля там остался свой человек в Палермо, на острове Сицилия. Он услышал о гибели их короля в битве на материке, но этого не должно было случиться. Банк данных нашего человека свидетельствует, что король после сражения прожил около двадцати лет, играя важную роль в истории. Как и подобает здравомыслящему человеку, наш сотрудник послал запрос в грядущее, в ближайшую к нему региональную штаб-квартиру. Цилиндр вернулся назад с сообщением, что штаб прекратил свое существование и бесследно исчез, spurlos versenkt.[15] Тогда он вызвал другие станции, в том же веке, и они проверили свое будущее, очень осторожно, конечно, не заглядывая дальше двадцати лет вперед. Никаких баз Патруля там нет. Во всем остальном ничего не изменилось. Там и не могло — за столь короткое время — произойти никаких изменений. Разве что на юге Европы. Эффект перемен распространяется по миру с различной скоростью, зависящей от таких факторов, как расстояние, средства передвижения, близость отношений между странами. Дальний Восток весьма скоро начнет ощущать дыхание этих перемен, но в обеих Америках перемены не проявятся еще несколько столетий. Австралии и Полинезии предстоит еще более долгий период развития без вмешательства извне. Даже в Европе различия прежде всего носят политический характер. Но это совсем другая политическая история, о которой мы ничего не знаем.

Тем не менее наши базы в двенадцатом веке, естественно, начали контактировать с коллегами из раннего периода. Таким образом сигнал поступил к агенту-оперативнику Комозино, — Эверард указал на нее. — Она оказалась в Египте — э-э-э… в период Восемнадцатой династии, так, кажется, вы говорили, — где искала группу из своей эпохи, которая отправилась на поиски вдохновения и, очевидно, затерялась… Скорее всего, то, что произошло с этой группой, заметно не повлияло на историю… Агент Комозино возглавила данную экстренную операцию, поскольку других патрульных ее ранга не было. Проверка данных подсказала, где меня искать, поэтому она прибыла сюда лично, чтобы проинформировать нас о ситуации и обсудить ее. В настоящий момент — если не появятся данеллиане — мы, дамы и господа, находимся на передовой линии спасения будущего.

— Мы?! — воскликнул молодой человек.

Эверард знал его немного — француз времен Людовика XIV, приписанный к тому же периоду: как и большинство агентов, он нес патрульную службу в современном ему отрезке истории. Это означало, что француз оказался смышленее своих современников. Патруль набирал очень немного людей из времен до первой промышленной революции и совсем ограниченное число из обществ, в которых наука находилась на ранних стадиях развития. Человек, не воспитанный в духе логического образа мысли, крайне редко был способен усвоить идеи Патруля. Именно поэтому французскому парню приходилось трудно.

— Но, сэр, должны быть сотни, тысячи патрульных, рассредоточенных в эпохах до кризисной точки. Видимо, стоит собрать их всех вместе.

Эверард покачал головой.

— Нет. У нас и так уже полно проблем. Вихри, которые мы можем поднять…

— Вероятно, я внесу некоторую ясность, — четко произнесла Комозино. — Да, весьма возможно, что большинство персонала Патруля находится в предсредневековом прошлом, например, на отдыхе, подобно вам. Сотрудники Патруля, так сказать, рассеяны повсюду. Некоторые из них неоднократно работали в самых диковинных местах. Например, агент Эверард активно действовал в различных ситуациях в древней Финикии, Персии, Британии построманского периода, в Скандинавии эпохи викингов. Он несколько раз приезжал в этот дом, чтобы отдохнуть и восстановить силы в самые разные периоды его существования как в прошлом, так и в будущем относительно текущего момента. Почему бы нам не собрать тогда всех Эверардов, а? Двух оперативников для такой операции явно недостаточно.

Но мы этого не сделали. И не сделаем. Соверши мы такой шаг, реальность будет бесконечно изменяться, не оставляя нам ни надежды, ни возможности понять происходящее, ни тем более какого-либо контроля. Более того, если мы переживем то, что уготовано нам впереди, и одержим верх над несчастьями, мы не вернемся назад по своим мировым линиям, чтобы предостеречь себя. Никогда и ни при каких обстоятельствах! Предприняв такую попытку, вы убедитесь в том, что ваша психологическая блокировка против подобных поступков столь же непреодолима как блокировка, заставляющая вас хранить тайну путешествий во времени от непосвященных.

Предназначение Патруля состоит в сохранении предначертанного курса развития истории, причинно-следственных связей, зафиксированных проявлений воли и деятельности человека. Нередко история бывает трагична, и нас охватывает искушение вмешаться в события. Этого необходимо избегать. В противном случае нас ждет хаос.

И если мы намерены выполнить наш долг, мы обязаны заставить себя действовать строго в рамках причинных связей. Мы должны постоянно помнить, что любой парадокс страшнее смертельной опасности.

Я совершила множество перелетов и позаботилась о том, чтобы новость не достигла большинства оставшихся сотрудников Патруля. Разумно доверить информацию нескольким агентам-оперативникам и избранному кругу лиц, не находящихся в настоящее время, подобно вам, при исполнении служебных обязанностей. Внесение возмущений в нормальное течение событий грозит полным уничтожением нашей реальности.

Плечи ее поникли.

— Это было невероятно трудно, — прошептала Комозино.

Эверард и представить себе не мог, сколько своего личного времени отдала этому безумно-спешному занятию агент из будущего. Ведь нужно было не просто, перелетая от одной базы к другой, предупредить людей здесь или скрыть информацию там. Она должна, была точно знать, что делает, и, очевидно, провела немало времени, работая с досье и базами данных, оценивая людей и эпохи. Такие решения, должно быть, принимать нелегко. Сколько времени она потратила — недели, месяцы, годы? Эверард с благоговейным трепетом перед ее деянием подумал, что ему такой интеллектуальный подвиг не по силам.

Однако у него были другие достоинства. Эверард взял слово.

— Помните, друзья, и о том, что Патруль не ограничивается лишь тем, что хранит неприкосновенность времени. Эта работа возложена на специальные подразделения, но, несмотря на ее важный характер, она не составляет сути нашей деятельности. Большинство из нас — это полицейские с традиционными для них задачами.

«Мы даем советы, регулируем движение, задерживаем злоумышленников, помогаем путешественникам, попавшим в беду. И случается, мы нужны, чтобы в тяжелую минуту кто-то мог просто поплакаться в жилетку».

— Наши коллеги-агенты загружены работой. Если мы отвлечем их от дел, произойдет черт-те что… обвал. — На самом деле «черт-те что» он произнес лишь мысленно, поскольку на темпоральном языке аналога этому выражению не было. — Так что оставим коллег при их собственных заботах. Согласны?

— Как будем действовать мы? — спросил нубиец из XXI века.

— Нам нужна штаб-квартира, — ответил Эверард. — Ею станет наша гостиница. Можно блокировать ее на ограниченный временной период, не оказывая заметного влияния на другие процессы. В Академии, например, это было бы невозможно. Мы доставим сюда людей и оборудование, и вся оперативная работа будет координироваться отсюда. А что касается конкретных действий… Прежде всего необходимо детально изучить ситуацию, затем выработать стратегию. Несколько дней придется выждать.

Улыбка — если это была улыбка — скривила губы Комозино.

— По чистой случайности или по предначертанию судьбы в дело вовлечен агент Эверард, и он незамедлительно начнет работу здесь, — заметила она.

— Позвольте попросить разъяснения этого важного сообщения, мэм-сагиб, — произнес гость из Британской Индии.

Комозино взглянула на Эверарда. Он, нахмурившись, пожал плечами и с расстановкой произнес:

— Может быть, разъяснение окажется сейчас полезным. Примерно в такой же ситуации я побывал в ранний период моей деятельности. Я находился здесь со своим другом за несколько лет до нынешнего дня по календарю отдыха. Вы знаете, как непросто забронировать место на таком популярном курорте, как этот. Дело, однако, не в этом. Мы решили провести остаток очередного отпуска у меня дома, в Нью-Йорке XX века, и совершили туда прыжок на роллере. Город оказался абсолютно чужим. В конце концов мы выяснили, что Карфаген победил Рим в Пунических войнах.

По комнате пронесся шум. Несколько патрульных вскочили было на ноги, но сразу сели, взволнованные и напуганные.

— Как это? — пробежал по гостиной недоуменный вопрос.

Эверард продолжил, опуская пережитые тогда опасности и собственные деяния. Та история до сих пор больно ранила его душу.

— Мы отправились в далекое прошлое, организовали отряд и снарядили экспедицию в критическую точку, в одно из сражений. Там мы обнаружили двоих преступников с энергетическим оружием, которые воевали на стороне Карфагена. Их замысел заключался в том, чтобы обеспечить себе богоподобное положение в древнем мире. Мы накрыли их до того, как они смогли предпринять задуманное, и… вновь история вернулась в свое привычное русло, и вернулся мир, который мы знаем, поскольку сами были рождены в нем.

«И тем самым я уничтожил, аннулировал целый другой мир, бессчетные миллиарды человеческих судеб. Словно их никогда и не было. Ничто из того, что я испытал никогда не происходило. Шрамы в моей душе остались, но они возникли из ничего».

— Но я никогда не слышал ничего подобного! — запротестовал француз.

— Разумеется, — ответил Эверард. — Мы не распространяемся о таких вещах.

Вы спасли мне жизнь, сэр, мое существование!

Спасибо, но не стоит благодарности. Это лишнее. Я просто выполнял свой долг.

Китаец, когда-то работавший космонавтом, сузил паза и спросил, медленно роняя слова:

— Были ли вы с вашим другом единственными путешественниками, которые побывали в той неблагоприятной реальности?

— Конечно же, нет, — ответил Эверард. — Многие незамедлительно вернулись назад. Но кто-то не смог этого сделать, после кого-то недосчитались. Мы можем лишь предполагать, что их схватили или, может быть, убили. Мы с другом едва унесли ноги сами. Случилось так, что из вернувшихся оттуда только мы оказались в состоянии взять на себя ответственность и организовать спасательную акцию. Операция получилась совсем простой, иначе бы нам не справиться — во всяком случае, без подкрепления. Дело было завершено, и поэтому посткарфагенского мира не возникло. Люди, возвращаясь впоследствии из прошлого, «всегда» находили мир в его обычном состоянии.

— Но вы помните и другой мир!

— Как и те, кто повидал измененный мир, а также сотрудники Патруля, которые не были непосредственными участниками операции, но оказывали нам посильную помощь. Все испытанное нашей группой, все совершенное нами не может быть вычеркнуто из нашей жизни — иначе бы мы не могли тогда совершить это.

— Вы говорите о людях, ступивших в альтернативное будущее и не сумевших выбраться из него? Что стало с ними, когда эта история была… улажена?

Ногти Эверарда впились в ладони.

— Они тоже прекратили существование, — произнес он холодным тоном.

— Вероятно, лишь несколько патрульных, включая вас, перешагнули в тот мир. Почему так мало? В конце концов, на протяжении веков…

— Этими людьми оказались лишь те, кого угораздило пересечь критическую точку на пути в будущее, в широкий диапазон времени, в течение которого происходили связанные события, в том числе и спасательные работы Патруля. Но сейчас перед нами более обширный сектор с более активным движением, поэтому наши задачи усложняются. Надеюсь, вы поняли сказанное мною. Сам я, например, не очень.

— Здесь требуются метаязык и металогика, доступные лишь немногим гениям, — сказала Комозино. Тон ее стал резче. — У нас нет времени на теоретические дискуссии. Период использования этой базы без внесения существенных перемен в ход истории весьма ограничен. Число сотрудников Патруля также, и, соответственно, ограничено суммарное время жизни, которым мы располагаем. Мы обязаны использовать наш потенциал оптимальным образом.

— Каким образом? — задала вопрос женщина с Сатурна.

— Для начала, — сказал Эверард, — я отправлюсь в эпоху короля Роджера и попытаюсь разузнать как можно больше. Этот род работы требует опыта агента-оперативника.

«А Ванда по-прежнему остается в плену далекого будущего. Хотя сейчас фраза „по-прежнему“ потеряла смысл. Должно быть, что-то удерживает ее там. Иначе почему она не вернулась ко мне? Куда еще она могла запропаститься?»

— Надо полагать, мир Карфагена был не единственной агрессивной реальностью? — спросил индус.

— Думаю, что нет. Я не располагаю информацией о других случаях, но… Мне незачем было это знать. И незачем было идти на риск с другими возможными переменами. Они могут не сгладиться или вызвать новый временной вихрь. И, собственно говоря, — бросил Эверард индусу, — в данный момент мы имеем дело как раз с такой реальностью.

«Неужели вновь умышленное вмешательство? Нелдориане, экзальтационисты, более мелкие организации, просто безумцы или алчные негодяи — кем бы они ни были, до сих пор Патруль с ними справлялся. Порой едва-едва. В чем мы оплошали на этот раз? Кто наш враг? Как с ним расправиться?»

В Эверарде проснулся охотник. Холодные мурашки пробежали по спине. Настал благословенный момент, когда он, отбросив душевную боль, мог думать лишь о преследовании, захвате, мести.

1989-АЛЬФА ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Туман, сгустившийся на западе, поглотил рассветные лучи и заволок голубой небосвод белизной. Но холодный ветер с невидимого океана уже начал рвать туманную завесу на клочья и длинные узкие ленты. Листья на ветках кустарника затрепетали. Неподалеку переливалась темной зеленью кипарисовая роща. С одиноко стоящего дуба взлетели с карканьем два ворона.

Первой реакцией Ванды Тамберли было удивление.

«Что произошло? Где я?»

Она, затаив дыхание, огляделась по сторонам и, не увидев признаков присутствия человека, испытала чувство облегчения. На долю секунды ее охватил страх при мысли, что поблизости может оказаться дон Луис. Но нет, это абсурд, ведь Патруль отправил конкистадора восвояси, в полагающийся ему век. Кроме того, здесь не Перу. Темпороллер примял молодую траву, и она даже почувствовала легкий аромат растений. Их испанское название — yerba buena — и дало в свое время название поселению, переименованному позже в Сан-Франциско.

Пульс ее бился неровно.

— Успокойся, девочка! — прошептала Ванда и перевела взгляд на приборный щиток, расположенный на руле темпороллера. Он показывал дату, местное время, широту, долготу. Да, все приборы показывали параметры, заданные Вандой, с точностью до доли секунды, — незамеченными пролетели только те мгновения, когда она в изумлении озиралась по сторонам. Перекрестье линий на компьютерной карте тоже указывало верную позицию. Дрожащими пальцами она вызвала крупномасштабную схему. Центр пересечения линий находился там, где ему и положено, около букинистического магазина в районе Кау-Холлоу, что служил прикрытием для базы Патруля.

Вдали возвышались Ноб-хилл и Рашен-хилл. Но они ли? Ванда помнила эти возвышенности, застроенные домами, а не поросшие кустарником. В противоположном направлении — очертания Твин Пике, такие знакомые ей, но где же телевизионная башня? Куда все подевалось? Она приземлилась не в подземном гараже, а на поверхности, и вокруг никого нет.

Что-то было не так. Ванда нажала на педаль и подняла аппарат вверх. Воздух засвистел, обтекая силовой экран. Она поняла, что поддалась панике. Взяв себя в руки, Ванда зависла на высоте две тысячи футов. В ушах звенело. Барабанные перепонки пронзила боль, которая и вернула ее к действительности: происходящее из кошмара превратилось в обычную проблему, требующую решения.

«Ну не глупо ли — болтаться на виду у Бога и радаров? Ладно, вроде бы меня никто не видит. Ни единой души вокруг».

Ни Сан-Франциско, ни Трежер-Айленда, — ни моста Золотые Ворота, ни Бэй-Бридж, ни жилых кварталов на востоке, ни кораблей, ни самолетов — ничего, кроме ветра и дикой природы. За проливом высились порыжевшие от солнца холмы округа Марин, горная цепь тянулась за Оклендом, Беркли, Олбани, Ричмондом, которых тоже не существовало. Океан серебристым блеском уходил на запад, а в северной его части серебро подернулось подвижной голубой пеленой. В дымке берегового тумана Ванда увидела песчаные дюны — там должен был находиться парк Золотые Ворота.

«Словно здесь еще не ступала нога белого человека. Наверное, неподалеку есть индейские поселения. Может быть, что-то сдвинулось в темпоральном механизме роллера, и я промахнулась, не попав в XX век? Никогда не слыхала о таких неполадках, но, с другой стороны, все эти высокотехнологичные штучки ужасно капризны».

И вдруг словно дружеская рука коснулась ее: Ванда вспомнила, что агенты Патруля есть на каждом отрезке последнего миллиона лет. Она включила коммуникатор. На радиочастотах — молчание.

Ветер на высоте был сильнее и холоднее, чем внизу. Ванда почувствовала, что совсем окоченела. На ней были лишь блузка, слаксы и босоножки. В оборудование темпороллера не входили экзотические средства связи типа нейтринного модулятора, но радио Патруль свободно использовал во все эпохи до Маркони… Или кто там был раньше — Герц, Клерк Максвелл или кто-то еще? Может, в данный момент просто никто не работал в эфире?

— Алло! Алло! На связи специалист Ванда Тамберли… Пожалуйста, ответьте!.. Жду связи… Ответьте, пожалуйста!

Должен ведь быть радиомаяк, на который можно настроиться? Или она слишком удалилась от него и никто не может принять ее сигнал? Навряд ли, ведь ученые даже ее времени принимали совсем слабые сигналы в пределах Солнечной Системы. Но Ванду никогда не увлекало радиолюбительство.

Вот Джим Эрскин, тот был просто помешан на радио. Он мог заставить электроны танцевать фанданго. Одно время они встречались, когда учились в Стэнфорде. Если бы Джим был рядом! Но ведь она навсегда рассталась с друзьями, поступив на службу в Патруль. И со своими домашними, и со всеми близкими родственниками за Исключением дяди Стива. Нет, конечно, она навещает близких, лжет о своей замечательной работе, которая требует столь долгих отлучек, и тем не менее… Одиночество, как ветер, жгло Ванду.

— Стоит найти местечко потеплее и подкрепиться, — пробормотала она. — Желательно такое, где подают горячий ром.

Эта мысль немного развеселила Ванду. Она направила аппарат вниз, вдоль залива.

В воздухе висели тысячи пеликанов и больших бакланов. Морские львы грелись на берегах островков. На восточном побережье Ванда обнаружила прелестное местечко в роще Мамонтовых деревьев, сквозь листья которых солнечные лучи падали золотистым дождем. Среди деревьев журчал ручеек, а в нем резвились рыбки.

«Необитаемость, — понятие относительное», — подумала Ванда.

Сойдя с аппарата, она скинула босоножки и несколько минут занималась бегом на месте, ощущая под ногами податливо-мягкую почву. Согревшись, она открыла багажник, чтобы осмотреть свои пожитки. Чертовски скудно. Стандартный набор для чрезвычайных ситуаций — шлем, парализатор, изотопная батарея, фонарик, прожектор, бутылка воды, белковые плитки, маленькая коробка с инструментами, небольшая аптечка. Сумка с несколькими сменами одежды, зубной щеткой, расческой и прочим, что Ванда брала с собой на курорт, — там она, в основном, носила казенную одежду, хранившуюся на складе для гостей. Маленькая сумочка с обычными женскими побрякушками XX века. Несколько книг, которые Ванда изредка открывала на отдыхе. Подобно большинству агентов, которые несли службу вдали от родных мест и не имели постоянного места жительства, у нее была камера хранения на местной станции Патруля, где она хранила вещи первой необходимости, включая деньги. Она планировала взять оттуда все, что ей потребуется, и на такси отправиться к родителям, поскольку те не могли встретить дочь в аэропорту. Будь родители в состоянии добраться туда, Ванде пришлось бы выдумывать новую ложь.

«О, папочка, мамочка, Сузи! И мои кошки!»

Чистота окружающей ее природы постепенно вытеснила отчаяние. Она решила, что ей не следует сразу возвращаться в плейстоцен, хотя, черт побери, разве не здорово было бы снова встретить там Мэнса, крепкого, надежного и способного на… Вслепую носиться по окрестностям тоже нет смысла. Если нельзя доверять перемещениям во времени, то следует взять курс на восток. Может быть, она найдет там европейских колонистов или, перелетев океан, в любом случае выйдет на связь с Патрулем.

Ванда натянула старую куртку, валявшуюся в багажнике с прежней экспедиции, которая теперь вдруг показалась чем-то далеким и полуреальным, надела носки и крепкие башмаки. Шлем на голову, оружие на пояс — Ванда была готова к любым неприятностям. Она оседлала роллер и, маневрируя между гигантскими стволами деревьев, поднялась в небо.

Зелень окаймляла берега Сакраменто и Сан-Хоакин-ривер; под Вандой стелился рыжевато-коричневый ковер без следов ирригационных и сельскохозяйственных работ, скоростных автомагистралей и городов. Нетерпение кололо словно иголками. Даже на скорости реактивного самолета ей казалось, что роллер летит слишком медленно. Она могла перейти в сверхзвуковой режим, но и этого было бы недостаточно, а кроме того, приходилось помнить об экономии энергии, которая, вероятно, потребуется позже. Несколько минут Ванда собиралась с духом, потом включила систему пространственного переноса и резко нажала кнопку.

Под ней вздымались вершины Сьерры, вдали желтела пустыня, а солнце стояло уже высоко, как ему и положено. По крайней мере, она могла переноситься в пространстве.

Дальше Ванда двигалась короткими скачками. Бесконечный травяной покров переливался под ветром волнами. Тяжелые кучевые облака громоздились на юге. Радио по-прежнему безмолвствовало.

Тамберли прикусила губу. Это было странно. Она уже довольно долго неслась над прериями. Множество пернатых, но животный мир на земле оказался на удивление бедным. Она заметила табун мустангов, а позже нескольких бизонов. Но ведь черно должно быть внизу от них! На правом берегу Миссури курился дымок. Ванда, подлетев ближе, включила оптический прибор и увеличила изображение. Да, люди. У них есть лошади, и живут они в деревеньках с лачугами, крытыми дерном, и распаханными клочками земли за частоколом…

Так не должно быть! Сев в седло, индейцы, обитавшие на равнине, тут же превратились в воинов и кочующих охотников за бизонами; так было, пока белые люди столь же стремительно не истребили последних. Не угодила ли она в один из этих переходных моментов, скажем, в год 1880-й? Нет, в таком случае она бы увидела следы пребывания белых — железные дороги, города, ранчо, фермы поселенцев…

Тут ее осенило.

«Конные варвары тоже не сохранили гармонии с природой. Если бы их оставили в покое, то они сами извели бы бизонов, может не так быстро, но наверняка… Нет, пожалуйста! Только не это!»

Тамберли полетела дальше на восток…

1137 ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Путешествие из Франции ледникового периода через Германию в средневековую Сицилию, предпринятое ранее в этом году, отнюдь не казалось Эверарду смешным, пока он об этом не задумался. Он невесело усмехнулся. Такова уж особенность путешествий во времени: люди ко всему привыкают и довольно скоро начинают воспринимать подобные курьезы как должное.

На базе в Палермо того периода был один-единственный агент. Прикрытием служила лавка, в которой жила семья патрульного, а также работники и прислуга. На базе даже не имелось подземного гаража, а появляться здесь средь бела дня на темпороллере к вящему изумлению публики было недопустимо. Базу Патруля предполагалось расширить позже, только в 1140 году, когда норманнская Сицилия начнет играть важную роль. Но этого не произошло, потому что король Роджер II погиб на поле брани, и будущее, которое привело к появлению Патруля, исчезло.

Майнц долгое время оставался главным городом Священной Римской империи, поэтому и региональная штаб-квартира располагалась там же. В данный момент государство являло собой бесформенную, нестабильную конфедерацию земель, которые человек XX века будет называть Германией. Нидерландами, Швейцарией, Австрией, Чехословакией, Северной Италией и Балканами. Эверард припомнил замечание Вольтера о том, что империя не была ни священной, ни римской. Тем не менее в XII веке, вероятно, государство более или менее оправдывало свое название.

В день прибытия Эверарда император Лотарь находился в Италии с армией, отстаивая свои интересы и помогая папе Иннокентию в схватке с Роджером и папой Анаклетом. Смута, которая последует за смертью императора, прекратится, когда Фридрих Барбаросса наконец возьмет в свои руки всю полноту власти. Тем временем основные события будут происходить в Риме, куда региональную штаб-квартиру намечалось перевести в 1198 году, но только этого не произошло и не произойдет, потому что Патруль уже перестал существовать.

В Майнце, однако, было все, что требовалось Эверарду.

Поднявшись из гаража наверх, Эверард отыскал директора базы, и они уединились в его кабинете. Комната была отделана деревянными панелями, красиво украшенными резьбой, и со вкусом обставлена — во всяком случае, по меркам эпохи, — два стула, табуреты и маленький столик. В витражное окно просачивался неяркий свет. Поток лучей струился в другое окно, распахнутое навстречу летнему дню. В него влетал городской шум — грохот, скрип, скрежет, голоса, свист, звон. Через это же окно в комнату проникали и запахи домашних очагов, конского навоза, отхожих мест и кладбища. По другую сторону узкой, грязной, суматошной улицы Эверард видел красивый, наполовину обшитый деревом фасад — за домом вздымались башни кафедрального собора.

— Добро пожаловать, Herr Freiagent,[16] милости просим! — Отто Кох плавным жестом указал на графин и кубки на столе. — Не отведаете ли вина? Отличный год.

Он был немцем — родился в 1891 году, изучал средневековую историю, когда его призвали в армию Второго Рейха в 1914 году; в Патруль поступил в послевоенный период, полный горечи и разочарования. Годы, проведенные на службе в Патруле, превратили его в благополучного господина средних лет, с небольшим брюшком, прикрытым отороченным мехом камзолом. Наружность эта, однако, была обманчивой. Пост директора базы не мог занимать человек, не обладающий достаточным опытом и широкими познаниями.

— Спасибо, позже, — отозвался Эверард. — Могу ли я закурить?

— Табак? О да! Нас никто не потревожит, — Кох рассмеялся и показал рукой на чашу. — Это моя пепельница. Люди знают, что я возжигаю в ней палочки из редкого восточного дерева, когда хочу заглушить городское зловоние. Богатый купец может позволить себе такую роскошь.

Из специальной коробки, украшенной ликом святого, он достал сигару и зажигалку. Эверард отказался от предложенной сигары.

— У меня есть свои привязанности, если вы не возражаете. — Он вытащил трубку из вереска и кисет. — Но, полагаю, вы не часто позволяете себе такое.

— Нет, сэр. И без того трудно должным образом выполнять свои обязанности. Как вы понимаете, значительную часть времени поглощает пребывание на людях, так сказать, мой имидж. Заботы гильдии, нужды церкви, всего не перечислить.

Кох прикурил Сигару и с блаженным видом откинулся на спинку стула. Им не было нужды волноваться о вреде никотина. Иммунизация сотрудников Патруля, основанная на отличных от вакцинации принципах, предотвращала рак, атеросклероз, а также инфекционные заболевания, свирепствовавшие веками.

— Чем могу быть полезен?

Эверард, мрачнея на глазах, объяснил суть дела.

Лицо Коха исказил ужас.

— Что?! В этом году, сейчас — л-ликвидация? Но это… это неслыханно!

— Считайте, что вы ничего и не слышали. Необходимо все сохранить в абсолютной тайне. Ясно?

Привычка к двойной жизни взяла верх. Кох перекрестился раз, другой, третий. А может, он просто был истовым католиком?

— Не пугайтесь, — медленно произнес Эверард.

Озабоченность Коха вытеснила изумление.

— Совершенно естественно, что я тревожусь за работников, друзей, за семью, которая у меня в этой эпохе.

— Никто из вас не исчезнет в критический момент. Вот только визитов из будущего больше не будет, и никаких новых постов, начиная с этого года.

Бездна разверзлась на глазах у Коха. Он откинулся на спинку стула.

— Будущее, — прошептал он. — Мое детство, родители, братья, все, кого я так любил дома. Я не смогу их больше видеть? Они поверили, что я в Америке, и я встречался с ними, несколько раз приезжал в Германию, пока Гитлер не пришел к власти… Позже я не появлялся.

Кох заговорил на немецком языке XX века, но ни один язык, кроме темпорального, не имел грамматики, подходившей для путешествий во времени.

— Вы можете помочь мне восстановить все, что мы утратили, — сказал Эверард.

Кох удивительно быстро овладел собой.

— Прекрасно. Я в вашем распоряжении. Простите мне минутную слабость. Много лет утекло в моей жизни с той поры, когда я изучал историю в Академии, да и то поверхностно, потому что ничего подобного никогда не должно было случиться. Патруль охраняет мир от таких происшествий. Где по-вашему, произошел сбой?

— Как раз это я и надеюсь выяснить.

Эверарда, облаченного в подобающий костюм, представили как торговца из Англии. Такая версия показалась им оптимальной. Никто, правда, не видел его входящим в дверь, но это была очень большая лавка, а дворецких держали лишь коронованные особы.

Домашние Коха редко попадались Эверарду за три дня его пребывания в гостях. Они уяснили, что мастер и чужеземный купец уединились для обсуждения конфиденциальных вопросов. Рост городов порождал неслыханные коммерческие возможности.

В потайной части штаб-квартиры в Майнце хранился компьютер с обширной базой данных и устройство для внедрения информации непосредственно в мозг сотрудников Патруля.

Эверард основательно изучил текущие события. Никакая человеческая память не могла бы вместить подробности законов и нравов различных народов с их широким спектром вариаций в зависимости от места применения, но Эверард усвоил достаточно для того, чтобы, по возможности, не совершать губительных ошибок. Пополнил он и знание языков. Эверард уже владел средневековой латынью и греческим. Немецкий, французский и итальянский пока еще не существовали в виде набора диалектов, не всегда понятных даже жителям разных регионов одной страны. Но теперь он в достаточной степени изучил и их. Арабским Эверард решил не забивать себе голову — любой сарацин, с которым случится иметь дело, обязательно говорит по крайней мере на дурном французском.

Эверард составил план действий и подготовился к работе. Прежде всего он намеревался встретиться со служащим Патруля в Палермо, вскоре после известия о кончине Роджера, чтобы изучить ситуацию на месте. Другого способа получить информацию не было. Таким образом, Эверард должен был проникнуть в город незаметно и под благовидным предлогом. Хорошо бы, черт побери, иметь в резерве подкрепление.

Подкрепление явилось в образе служащего Патруля, откомандированного в его распоряжение. Карел Новак бежал от чехословацких властей в 1950 году. Его знакомый, у которого он скрывался, уговорил беглеца пройти загадочные тесты. Оказалось, что тот был агентом Патруля по вербовке, и ему приглянулся молодой человек из Чехословакии. Позже Новак служил в различных подразделениях, прежде чем получил назначение в имперский Майнц. Типичная полицейская работа, только с путешественниками во времени, — давать советы и помогать. Нередко он удерживал коллег от запрещенных действий, выручал из затруднительных ситуаций. В этой эпохе он играл роль посыльного, телохранителя, доверенного лица и слуги мастера Отто. Новак неплохо знал жизнь и обычаи Майнца, но не изучал их специально, поскольку, по легенде, он вырос в лесной глубинке, в Богемии. Повествование о том, как он оказался так далеко от дома, когда большинство простых людей этого века никогда не покидали родных мест, выглядело вполне правдоподобно, даже трогательно, и, расчувствовавшись, слушатели в тавернах нередко подносили ему чарку-другую. Новак был темноволос, приземист и крепок, с маленькими глазами на широком лице.

— Вы уверены, что не следует больше никого посвящать в случившееся? — спросил Кох во время прощания.

Американец кивнул.

— Пока не возникнет очевидной необходимости. У нас и без того проблем выше крыши, так что лучше избегать побочных эффектов. Они могут иметь свои последствия, и тогда ситуация вообще выйдет из-под контроля. Поэтому ни вашим друзьям, ни кому-либо из путешественников, которые могут прибыть сюда по обычным служебным делам, ни единого намека.

— Вы говорили, что в ближайшее время их не будет.

— Из будущего. Но кто-то может явиться из настоящего или из прошлого.

— Но вы же сказали, количество визитов сократится, а потом вообще сойдет на нет. Мои люди непременно заметят перемену и заподозрят неладное.

— Придумайте для них какую-нибудь отговорку. Послушайте, если мы разрешим возникшую проблему и восстановим правильный ход истории, провалов в вашей работе не произойдет. С точки зрения работающих здесь сотрудников Патруля все будет нормально.

«Интересно, что можно считать нормой, когда деформируется время?» — подумал Эверард.

— Но у меня будут совсем другие воспоминания об этом периоде.

— Да, до переломного момента, который наступит спустя какое-то время в этом году. Тогда, если все утрясется, прибудет агент и сообщит вам, что все в порядке. И вы забудете все, что делали до того, поскольку в недеформированном времени вам не придется заниматься этим. Вы будете просто продолжать вашу обычную жизнь и работу.

— То есть, пока я нахожусь в деформированном мире, я должен помнить, что все, что я делаю, обратится в ничто?

— Если мы справимся с заданием. Я понимаю, это не слишком приятно, но и не смертельно. Мы полагаемся на ваше чувство долга.

— О да! Я постараюсь сделать все, что в моих силах, но… Бр-р!

— Возможно, мы проиграем, — предупредил Эверард. — В этом случае вы присоединитесь к уцелевшим сотрудникам Патруля, когда они соберутся для обсуждения плана действий.

«Окажусь ли я среди них? Маловероятно. Погиб при исполнении служебных обязанностей. Не самый плохой исход. Для нас это будет кошмарный мир», — подумалось Эверарду.

Он отбросил воспоминания, теперь утратившие реальность, и заставил себя не думать даже о Ванде.

— Ну что ж, к делу, — сказал он. — Пожелайте нам удачи.

— Да пребудет с вами Господь! — тихо отозвался Кох.

Они пожали друг другу руки.

«Обойдемся без молитв. И так в голове каша».

Он встретился с Новаком в гараже и уселся на заднее сиденье роллера. Чех сверился с картой на пульте управления, затем установил курс и включил двигатель.

1137-АЛЬФА ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Аппарат мгновенно вошел в антигравитационный режим и поднялся на большую высоту. Звезды мерцали бриллиантовой россыпью, какую редко увидишь в конце XX века. Мир внизу разделялся на сияющие воды и грубую твердь, объятую мраком. Воздух был холоден и тих, ведь на Земле не работал ни один мотор.

Новак, увеличив изображение, занялся изучением земной поверхности.

— Совершенно пустынно, сэр, — прокомментировал он. Новак проверил большую территорию и уже отыскал площадку для приземления.

Эверард тоже не отрывал глаз от дисплея. Он увидел ущелье среди гор в форме полукруга, за плоской равниной по берегу залива, на котором стоял Палермо. Тяжелый рельеф, скалы, лишь низкорослый кустарник кругом, поэтому здесь вряд ли встретишь Пастухов и охотников.

— Вы будете ждать здесь? — машинально спросил Эверард.

— Да, сэр. До получения дальнейших указаний.

Новак, понятно, не собирался ждать здесь постоянно; он мог перескочить куда-нибудь поесть и выспаться, а затем вернуться спустя несколько минут. Если кто-то вдруг забредет в эти негостеприимные места, ему тоже следовало исчезнуть, но вернуться как можно скорее.

«Отличный солдат. Мгновенно выполняет приказ и не задает ненужных вопросов».

— Сначала доставьте меня к дороге. Летите над самой землей. Хочу запомнить, как отыскать вас в случае необходимости.

Она могла возникнуть, если Эверарду не удастся воспользоваться коммуникатором. Он был вмонтирован в образок, висевший у него на цепочке под одеждой. Диапазон достаточно велик, но никогда нельзя предугадать, что может случиться. Новак был хорошо вооружен — в дополнение к парализатору, хранящемуся в багажнике каждого темпороллера. Эверард, однако, оружия с собой не брал, чтобы не попасть в рискованную ситуацию с местными властями. Он не мог взять ничего необычного, но, как и подобало мужчинам этой эпохи, у него было нож, уместный за обеденным столом и в случае всяких осложнений, плюс посох, плюс его знание боевых искусств. Что-то еще могло бы вызвать подозрения у окружающих. Аппарат пролетел несколько ярдов на двухметровой высоте и теперь оказался над горной тропой, протоптанной козами и пастухами. Впереди раскинулась равнина, и темпороллер взмыл ввысь, чтобы его не заметили жители какой-нибудь деревни. Собаки могли лаем разбудить селян. До изобретения искусственного освещения люди на удивление зорко видели в темноте. Эверард запечатлел в памяти особые приметы ландшафта. Новак плавно развернулся и полетел над дорогой, шедшей вдоль побережья.

— Позвольте, сэр, высадить вас до рассвета, — произнес он. — В двух километрах на запад есть постоялый двор «Петух и бык». Пусть думают, что вы провели там ночь, а с утра пораньше двинулись в путь.

Эверард присвистнул.

— Очень подходящее название…

— Что вы сказали, сэр?

— Нет, ничего. Не обращайте внимания.

Новак коснулся пульта управления. Восток уже начал бледнеть. Эверард спрыгнул на землю.

— Удачной охоты, сэр! — пожелал Новак.

— Спасибо. Auf Wiedersehen!

Аппарат с Новаком исчез. Эверард двинулся навстречу восходящему солнцу.

Дорога была грязной, разбитой, с ямами и колдобинами, но зимние дожди еще не превратили ее в непроходимое болото. Рассвело, и Эверард увидел пятна зелени, приукрасившие неряшливые пашни и ржавые горы. Вдали, слева сияло море. Вскоре он рассмотрел несколько крошечных парусов. Моряки промышляли, в основном, в дневное время и в прибрежных водах, избегая в эту позднюю пору дальних плаваний. Находясь около Сицилии, они всегда могли зайти в безопасную гавань, да к тому же норманны очистили этот район от пиратов.

Край процветал. Дома и сараи кучками стояли посреди полей, возделанных руками их хозяев. Аккуратные глинобитные домики под соломенными крышами были живописно разрисованы поверх побелки, всюду росли сады — сливы, инжир, цитрусы, каштаны, яблоки и даже финиковые пальмы, посаженные сарацинами во времена, когда они хозяйничали на острове. Эверард миновал пару приходских церквей и увидел на некотором удалении от них массивное строение — вероятно, монастырь или аббатство.

Дорога становилась все оживленнее. В основном ему встречались крестьяне: мужчины в холщовых рубахах и узких штанах, женщины в грубых платьях с расшитыми юбками, дети. Поклажу несли на головах, плечах или везли на маленьких осликах. Люди — низкорослые, черноволосые, живые — потомки местных племен, финикийских и греческих колонистов, римских и мавританских завоевателей, а в последнее время — и случайных торговцев, воинов с материковой Италии, из Нормандии, с юга Франции и из Иберии. Большинство, несомненно, крепостные, но никто не выглядел обиженным судьбой. Они болтали, жестикулировали, смеялись, внезапно впадали в гнев и принимались браниться, но столь же быстро отходили, возвращая себе веселое расположение духа. В толпе сновали уличные торговцы. Перебирая четки, бормотали молитвы одинокие монахи.

Весть о смерти короля не повергла жителей в скорбь. Вероятно, большинство сицилийцев пока еще об этом не знали. В любом случае, простолюдины, которые редко удалялись от родного дома, воспринимали подобные новости как нечто далекое и почти нереальное. История для них была слепой силой — тем, что необходимо просто терпеть: войны, пиратство, чума, налоги, дань, подневольный труд, судьбы, разбитые бессмысленно и жестоко.

Обыватель двадцатого века намного шире, хотя и более поверхностно осознавал окружающий мир, но мог ли и он изменять свою судьбу?

Эверард шел, рассекая людскую волну. На него обращали внимание, несмотря на то что одежда его, простоя по покрою, вполне подходила для горожанина или путника — дублет до колен, ноги обтянуты кожаными чулками, шляпа с длинным пером, свисающим на спину, нож и кошелек на поясе, крепкие башмаки, — все неброских цветов. Костюм Эверарда подошел бы к любой местности. В правой руке он держал посох, на левом плече висела торба с пожитками. Эверард не брил лицо, как было принято в эту эпоху, борода его выглядела солидно, густые каштановые волосы доходили до ушей. Даже дома он считался высоким человеком, здесь же его рост сразу выдавал в нем чужака.

Люди разглядывали Эверарда и обсуждали между собой. Некоторые приветствовали его. Он, не замедляя шага, вежливо отвечал им с сильным акцентом. Никто не пытался задержать его. Связываться с таким гигантом небезопасно. К тому же и выглядел он респектабельно — путник, который высадился на берег в Марсале или Трапани и направляется по делам на восток, а может быть, совершает паломничество. Такие люди часто встречались в Сицилии.

Солнце поднялось. Крестьянские дворы сменились поместьями. За стенами Эверард видел террасы, сады, фонтаны, постройки — такие же здания их строители возвели и в Северной Африке. Появились слуги, в том числе и чернокожие, евнухи в струящихся одеждах и тюрбанах. Поместья перешли в другие руки, но и новые владельцы, подобно крестоносцам на Востоке, вскоре переняли уклад жизни прежних хозяев.

Эверард отступил в сторону и снял шляпу, когда мимо на богато убранном жеребце проехал знатный норманнский вельможа в европейском платье, аляповато расшитом, с золотой цепью на шее, в кольцах, унизывающих пальцы. Его дама — тоже верхом, юбка подобрана, но ноги скрыты кожаными чулками, оберегающими ее от нескромных глаз. Она была одета столь же кричаще и выглядела столь же надменно. За ними следовали слуги и четверо оруженосцев. Стражи являли собой типичных воинов-норманнов — коренастые, крепкие, в конических шлемах со стрелками, защищающими нос, в отполированных до блеска и смазанных маслом кольчугах, с прямыми мечами на бедре и ромбовидными щитами, висящими на боку лошадей.

Позже Эверарду повстречался знатный сарацин со свитой. Эти не были вооружены, зато одеты с утонченной роскошью. В отличие от Вильгельма Завоевателя в Англии, норманны здесь были великодушны к поверженному противнику. Крестьяне-мусульмане стали крепостными, но большинство городов сохранили свое богатство и лишь платили налоги, весьма умеренные. Они продолжали жить по своим законам и подчиняться своему суду. Хотя муэдзины могли созывать их ко всеобщей молитве только раз в год, в остальном религиозные обряды мусульмане отправляли свободно и так же свободно вели торговлю. Среди них были высокообразованные люди, некоторые даже занимали важные посты при дворе, а хорошо обученные воины составили ударные отряды в армии. Арабские слова проникали в язык, например, «адмирал» восходил к арабскому «эмир».

Греческое православное население тоже жило спокойно — норманны были терпимы и к ним. Подобным было и отношение к евреям. Горожане различного вероисповедания жили бок о бок, обменивались товарами и идеями, вступали в деловые отношения, пускались в рискованные предприятия в уверенности, что вся прибыль достанется им. Плодом подобных отношений стало материальное благополучие и блистательная культура — Ренессанс в миниатюре, зародыш новой цивилизации.

Так будет на протяжении всего лишь полдюжины поколений, но след останется в веках. Сведения об этом содержал банк данных Патруля. Он, правда, выдавал информацию о том, что король Роджер II проживет еще два десятилетия, во время которых Сицилия достигнет вершин расцвета. Однако теперь Роджер покоился во всеми забытой могиле, — такую участь его враги сочли для него самой подходящей.

Открылся вид на Палермо. Большинство великолепных сооружений еще не было возведено, но город уже сиял за крепостными стенами. Многочисленные дома, причудливо изукрашенные мозаикой и позолотой, устремлялись в небо, возвышаясь даже над шпилями католических соборов. Пройдя через распахнутые городские ворота без всяких препятствий со стороны стражников, Эверард оказался на оживленной улице, заполненной шумной толпой. Здесь было чище, запахи приятнее, чем в любом другом месте средневековой Европы, где довелось побывать Эверарду. Навигация закончилась, и суда теснились у входа в узкий залив, который в эту эпоху служил гаванью. На волнах покачивались похожие на замки галеоны, суденышки под треугольными парусами, боевые галеры, различные корабли со всех концов Средиземноморья и с Севера. Не все они стояли на якоре. Жизнь не замирала зимой, она продолжалась в больших пакгаузах и мелочных лавках, как и в любом другом месте.

Ориентируясь по карте, которую он хранил в памяти, Эверард шел сквозь толпу. Пробираться в живом потоке было непросто. Он обладал высоким ростом и силой для того, чтобы расчистить себе дорогу, но ему не хватало темперамента здешних жителей. Кроме того, он не хотел неприятностей. Черт побери! Голод и жажда давали о себе знать. Солнце спустилось к западному краю небосвода, тени вытянулись по узким улочкам. Эверард проделал многокилометровый путь.

Навьюченный верблюд протискивался между стенами в переулке. Рабы несли носилки, на которых восседал человек — судя по внешнему виду, важная персона в своей гильдии. На вторых носилках ехала женщина, несомненно, дорогая куртизанка. Несколько хозяек с корзинами на головах сплетничали по дороге с рынка, маленькие дети цеплялись за подолы материнских юбок, одна из женщин была с младенцем на руках. Еврей, торговец коврами, сидел, скрестив ноги, в своей лавке. Когда мимо проходил раввин — мрачный, седобородый, в сопровождении двух юношей-учеников с книгами, — он перестал громко расхваливать свой товар и почтительно поклонился. Из винных лавок доносились громкие голоса греков. Горшечник-сарацин остановил гончарный круг в крохотной мастерской и пал ниц: подошло время молитвы. Дородный ремесленник нес инструменты. Перед каждым храмом нищие клянчили деньги у верующих; священнослужителей они не тревожили. На площади юноша играл на арфе и пел, человек шесть его слушали, бросая монетки к ногам музыканта. По предположению Эверарда, юноша не был настоящим уличным музыкантом, но пел он на провансальском наречии и, должно быть, обучался искусству там, на родине своих слушателей. К нынешнему моменту переселенцы из Франции и Италии численно превзошли коренных норманнов, которые очень быстро ассимилировались.

Эверард упорно шагал вперед.

Путь его лежал в Алькасар, вдоль внутренней стены с девятью воротами, окружающей район рынков. Миновав мечеть, Эверард добрался до дома в мавританском стиле, превращенного в торговое заведение. Хозяин и его люди, как это было принято, жили здесь под одной крышей. Распахнутая дверь вела в комнату. Шелка лежали на столах, расставленных у входа. Многие ткани выглядели, как настоящие произведения искусства. В глубине комнаты работали подмастерья — складывали ткани, обрезали кромки. Они не торопились. Средневековый мужчина работал целый день, но в размеренном ритме, и у него было куда больше свободного времени по числу выходных, чем у его потомков двадцатого века.

Все взоры устремились к высокому гостю.

— Я ищу мастера Жоффре Джовиньи, — произнес Эверард на норманнском диалекте.

Навстречу ему шагнул невысокий человек с рыжеватыми волосами, одетый в богато расшитое платье.

— Это я. Чем могу служить, — он запнулся, — любезный господин?

— Мне необходимо поговорить с вами наедине, — сказал Эверард.

Вольстрап мгновенно все понял. Он получил сообщение из прошлого о прибытии агента.

— Разумеется. Следуйте за мной, прошу вас.

Наверху, в комнате со шкафом, помещавшем в себе компьютер и коммуникатор, Эверард признался, что очень проголодался. Вольстрап ненадолго покинул кабинет и вскоре вернулся. Следом за ним вошла жена, неся на подносе хлеб, козий сыр, оливковое масло, сушеный инжир и финики, вяленую рыбу, вино и воду. Когда женщина вышла, Эверард набросился на еду. Одновременно он рассказывал хозяину дома о последних событиях.

— Понятно, — пробормотал Вольстрап. — Что вы намерены предпринять?

— Зависит от того, что я здесь узнаю, — ответил Эверард. — Мне бы хотелось поближе познакомиться с этим периодом. Вы, несомненно, настолько привыкли к местной жизни, что не представляете, как скверно не знать всех тонкостей эпохи, которые никогда не попадают в банк данных — маленькие неприятные сюрпризы.

Вольстрап улыбнулся.

— О, я прекрасно помню мои первые дни здесь. Сколько я ни тренировался, прежде чем попасть сюда, все равно страна оказалась для меня совершенно чужой.

— Вы хорошо адаптировались.

— Мне помогал Патруль. Я бы сам никогда не смог так преуспеть.

— Насколько я знаю, вы прибыли сюда якобы из Нормандии, — младший сын купца, который хотел завести собственное дело на полученный в наследство капитал. Правильно?

Вольстрап кивнул.

— Да. Меня ждало немало неожиданностей. Все эти организации, с которыми пришлось иметь дело, — светские, духовные, частные — плюс запутанные национальные отношения в Сицилии. Мне казалось, что я многое знаю о средних веках. Но я ошибался. Здесь надо пожить, чтобы понять эту эпоху.

— Обычная реакция. — Эверард тянул время, чтобы получше рассмотреть собеседника и дать ему возможность почувствовать себя непринужденно. Взаимное расположение облегчит дальнейшую работу. — Вы ведь из Дании XIX века?

— Родился в Копенгагене в 1864 году.

Эверард уже интуитивно отметил, что Вольстрап не принадлежит к тому чувственному типу датчан, что распространились в XX веке. Вел он себя суховато, немного скованно, даже производил впечатление человека чопорного. Психологические тесты, однако, должны были выявить склонность к авантюрам, иначе Патруль никогда бы не пригласил Вольстрапа на работу.

— В студенческую пору мною овладела страсть к путешествиям. Я бросил учебу на два года и скитался по Европе, перебиваясь случайными заработками. Подобное в то время было обычным делом. Вернувшись к занятиям, я занялся историей норманнов. Все мои помыслы и мечты были о кафедре в каком-нибудь университете. Вскоре после того, как я получил степень магистра, меня завербовали в Патруль. Но все это совершенно не важно. Главное то, что случилось.

— Почему вы заинтересовались средневековым периодом?

Вольстрап с улыбкой пожал плечами.

— Романтика. Мое время, как вам известно, было закатом периода романтизма на Севере. Скандинавы, коренные жители Нормандии, были вовсе не из Норвегии, как ошибочно утверждает хроника «Хейм-скрингла». Собственные имена и географические названия свидетельствуют, что они пришли, по крайней мере подавляющее их большинство, из Дании. Затем они покорили земли от Британских островов до Священной Земли.

— Понятно, — отозвался Эверард.

Последовала пауза, и Эверард восстановил в памяти канву событий.

Робер Жискар, его брат Роджер с соратниками в прошлом столетии достигли берегов Южной Италии. Их соотечественники уже пришли в те края, сражаясь против сарацинов и византийцев. В стране царил хаос. Военачальник, присоединившись к одной из враждующих сторон, мог или потерпеть неудачу, или выиграть все. Робер сделался графом и герцогом Апулии. Роджер I стал Великим графом Сицилии, и могущество его стало больше, чем на родине. Ему помогло то, что он получил папскую буллу, делавшую его апостолическим легатом на острове, — это обеспечило Роджеру I значительное влияние в церковных кругах.

Роджер скончался в 1101 году. Его законные сыновья ушли из жизни раньше отца. Титул Роджера наследовал восьмилетний Симон, рожденный от последней жены — Аделаиды, наполовину итальянки. Будучи регентом, Аделаида подавила мятеж баронов и, когда болезнь свела Симона в могилу, передала бразды правления своему младшему сыну, Роджеру II. Став полноправным правителем в 1122 году, он взялся за возвращение Южной Италии дому Отвилей. Эти земли ушли из-под их власти после смерти Робера Жискара. Против выступил папа Гонорий II, которому совсем не хотелось иметь по соседству с папскими владениями сильного амбициозного правителя. На стороне папы были родственники Роджера, его соперники — Робер II, герцог Капуи, и Райнальф, герцог Авеллино, шурин Роджера, а также жители Италии, в среде которых зрели идеи городской автономии и республиканского правления.

Папа Гонорий провозгласил крестовый поход против Роджера, но вынужден был отказаться от своих притязаний, когда армия норманнов, сарацинов и греков с Сицилии взяла верх над войсками коалиции. К концу 1129 года Неаполь, Капуя и другие города признали Роджера своим герцогом.

Для упрочения позиций Роджеру требовалась королевская корона. Гонорий скончался в начале 1130 года. В который раз за средние века духовные и светские политики выдвинули двух претендентов на папский престол. Роджер поддержал Анаклета. Иннокентий бежал во Францию. Анаклет расплатится с Роджером буллой, провозглашающей последнего королем Сицилии.

Вспыхнула война. Известный в дальнейшем как Святой Бернар, сам Бернар Клервоский выступил за Иннокентия и объявил низложенным короля-язычника. Луи VI, король Франции, Генрих I, король Англии, Лотарь, император Священной Римской империи поддержали Иннокентия.

Под водительством Райнальфа Южная Италия вновь восстала. Смута и раздор охватили эти земли.

К 1134 году Роджер, казалось, был близок к победе. Но перспектива возникновения мощного норманнского государства встревожила даже византийского императора в Константинополе, и тот послал подмогу, как и независимые города-государства Пиза и Генуя. В феврале 1137 года Лотарь двинулся на юг вместе со своими германцами и папой Иннокентием. Райнальф и повстанцы присоединились к ним. Победоносная кампания завершилась тем, что в августе Лотарь и папа провозгласили Райнальфа герцогом Апулии. Император отправился домой.

Неукротимый Роджер вернулся назад. Он разгромил Капую и заставил Неаполь признать свою власть. Затем в конце октября он схватился с Райнальфом в Риньяно…

— Вижу, вы прекрасно здесь устроились, — заметил Эверард.

— Мне пришлось научиться любить эти места, — спокойно ответил Вольстрап. — Не все, конечно, по душе. Многие вещи претят мне. Но ведь это свойственно всем эпохам, верно? Глядя отсюда в будущее, растянутое на долгие годы, я понял, как много было ужасного, на что мы, викторианцы, закрывали глаза. Люди здесь замечательны по-своему. У меня хорошая жена, прекрасные дети.

Боль исказила лицо Вольстрапа. Он никогда не мог до конца довериться им. Ему предстояло увидеть, как состарятся и умрут его домашние, если с ними не произойдет чего-нибудь похуже. Служащий Патруля не заглядывает в свое будущее и судьбы тех, кого любит.

— Так увлекательно наблюдать за развитием событий. Я увижу золотой век норманнской Сицилии. — Он помолчал, проглотил подступивший к горлу комок и договорил: — Если мы сможем устранить несчастье.

— Вы правы, — Эверард решил, что пора переходить к делу. — К вам поступила какая-нибудь информация после вашего первого доклада?

— Да. Я пока не передал ее, поскольку она еще не обобщена. По-моему, лучше составить полную картину.

Эверард не разделял его мнения, но не подал виду.

— Я не ожидал… агента-оперативника так скоро, — Вольстрап выпрямился на стуле и придал твердость голосу: — Остатки армии Роджера, уцелевшие на поле битвы, бежали в Реджо, переправились на судне через пролив и остались там. Их командир предстал во дворце с докладом. Я, естественно, приплачиваю некоторым слугам при дворе. Суть истории заключается в том, что бесспорная победа Райнальфа, гибель короля и наследного принца приписываются молодому рыцарю из Ананьи, некоему Лоренцо де Конти. Но это, как вы понимаете, слухи, которые достигли их ушей, пока они пробирались домой через враждебно настроенную к ним страну. Слухи могут оказаться неверными.

Эверард потер заросшую щеку.

— Да, дело требует изучения, — медленно произнес он. — Возможно, в слухах есть доля истины. Мне бы хотелось поговорить с командиром отряда. Могли бы вы под благовидным предлогом устроить такую встречу? И еще, если этот парень Лоренцо окажется ключевой фигурой, то… — Охотничий азарт охватил Эверарда. — То я попробую начать операцию с него.

1138-АЛЬФА ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Однажды в осенний день, когда стояла бодрящая погода, на высоком холме Ананьи, километрах в шестидесяти пяти от Рима, появился всадник. Местные жители разглядывали лошадь и наездника, потому что оба были непривычно крупными. Мужчина, вне всякого сомнения, умел обращаться с мечом и щитом, но сейчас ехал невооруженным. Судя по виду, он был человеком знатным. Навьюченный мул плелся сзади на привязи, но чужестранец путешествовал один. Стражники у городских ворот вежливо ответили на его приветствие, произнесенное на тосканском диалекте с сильным акцентом. Расспросив их, всадник направился на приличный постоялый двор. Пока снимали его поклажу, распрягали и кормили лошадь и мула, гость за кружкой эля беседовал с хозяином. Новый постоялец, по-немецки приветливый и напористый, быстро разузнал обо всем, что его интересовало. Затем он дал монету одному из прислуживающих мальчишек, чтобы тот доставил его записку по нужному адресу.

«Герр Манфред фон Айнбек Саксонский заверяет в истинном почтении синьора Лоренцо де Конти, героя Риньяно, и был бы счастлив нанести ему визит», — гласило послание.

Мэнс Эверард помнил, что в XIX и XX веках в Айнбеке варили отменное пиво, и он позволил себе эту маленькую шутку, чтобы отвлечься от печальных воспоминаний о своей призрачной реальности.

Титулы «синьор» и «герр» имели в то время не столь отчетливое значение и различие, как в будущем, когда сформировались институты и правила рыцарства. Как бы там ни было, по стилю послания адресату станет ясно, что оно написано человеком военным и высокородным. В будущем эти обращения будут соответствовать «мистеру», — но это в его будущем, а кто знает, что случится в этом неведомом новом грядущем?

Посыльный вернулся с приглашением немедленно прибыть в гости. Чужеземцев неизменно жаловали вниманием, поскольку они могли рассказать новости. Эверард переоделся в платье, которому технический специалист Патруля специально придал поношенный и истрепанный в пути вид. Он отправился пешком в сопровождении того же мальчика-слуги. После недавнего дождя город казался чище обычного. Улочки, зажатые между стенами домов и выступающими верхними этажами, были наполнены полумраком, но, посмотрев на полоску неба, Эверард заметил рубиново-золотой закатный луч на соборе, который возвышался на самой вершине холма.

Агент держал путь к месту, расположенному чуть ниже, неподалеку от Палаццо Чивико, возвышавшемуся на склоне холма. Семейства Конти и Гаэтано были самыми важными среди фамилий Ананьи, стяжавших себе славу на протяжении нескольких последних поколений. Конти жили в громадном доме, известняк его стен лишь слегка тронуло время, которое в конце концов источит его в прах. Прекрасная колоннада и стекла в окнах смягчали суровый лик сооружения. Слуги в сине-желтых ливреях, все итальянцы и христиане, напомнили Эверарду, как далеко он от Сицилии — не в милях и днях, а по духу. Лакей провел его по залам и комнатам, обставленным весьма скудно. Лоренцо — младший сын в семье, богатой одной лишь славой, еще холостой, жил здесь, только потому, что Рим был ему не по карману. Несмотря на упадок, поразивший великий город, знать из провинциальных земель папской области предпочитала жить в своих римских замках, похожих на крепости, изредка навещая сельские владения.

Лоренцо устроился в двух комнатах в глубине дома: их легче было обогревать, чем большое помещение. Энергичность — вот что прежде всего почувствовал Эверард, ступив в его покои. Хозяин, спокойно сидевший на скамье, словно излучал сияние. Он поднялся, как только гость вошел в комнату. Лицо его с классическими чертами, словно изваянное из мрамора, оживилось, заиграло подобно солнечным бликам на воде, потревоженной порывом ветра. Цвет огромных золотисто-карих глаз Лоренцо казался неуловимо изменчивым. Он выглядел старше своих двадцати четырех лет, но в то же время невозможно было определить, сколько ему на самом деле. Волнистые черные волосы ниспадали на плечи, борода и усы аккуратно подстрижены. Он казался высоким для своей эпохи, худощавым, но широким в плечах. Одет Лоренцо был не в домашнее платье, а в плащ, дублет и лосины, словно хотел быть готовым к схватке в любой момент.

Эверард представился.

— Милости прошу, господин мой, во имя Христа и этого дома, — зазвучал баритон хозяина. — Вы оказали мне честь.

— Чести удостоен я, синьор, благодарю вас за любезность, — почтительно ответил Эверард.

Вспыхнула улыбка. Прекрасные зубы, такая редкость в XII веке.

— Будем откровенны, хорошо? Я сгораю от желания поговорить о путешествиях и странствиях. А вы? Пожалуйста, располагайтесь поудобнее.

Пышнотелая молодая женщина, гревшая руки над угольной жаровней, которая кое-как разгоняла холод, помогла Эверарду снять плащ и налила неразбавленного вина из кувшина в кубки. Следом на столе появились засахаренные фрукты и неочищенные орехи. Лоренцо подал ей знак, и она, поклонившись, удалилась в смежную комнату с низко опущенной головой. Эверард успел заметить в ней колыбельку. Дверь за женщиной закрылась.

— Она должна быть там, — объяснил Лоренцо. — Ребенку нездоровится.

Женщина — теперешняя хозяйка дома, несомненно, происходила из крестьян, и у них родился ребенок. Эверард молча кивнул, не выражая надежды на скорое выздоровление. Это считалось дурной приметой. Мужчины не слишком жалуют любовью детей, пока чадо не подрастет.

Они уселись за стол друг против друга. Дневной свет был тусклым, но комнату освещали три медные лампы. Их мерцающий свет словно оживлял воинов на фресках за спиной Лоренцо — они изображали сцены из «Илиады», а может быть, «Энеиды». Эверард не мог точно припомнить.

— Я вижу, вы совершили паломничество, — произнес Лоренцо.

Эверард позаботился о том, чтобы его крест оказался на виду.

— В Святую Землю, во искупление грехов, — ответил сотрудник Патруля.

Лицо хозяина выразило живую заинтересованность.

— А как обстоят дела в Иерусалимском королевстве? До нас доходят неутешительные вести.

— Христиане пока держатся там.

Они будут держаться на протяжении последующих сорока девяти лет, пока Салах-ад-дин не вернет себе Иерусалим… если только и эта часть истории не пошла наперекосяк. На Эверарда обрушился поток вопросов. Он удачно выпутывался из них, поскольку хорошо подготовился, но некоторые ставили его в затруднительное положение своей проницательностью. В отдельных случаях, когда он не мог проявить неведения, Эверард просто придумывал правдоподобные ответы.

— Боже мой! Доведется ли мне посетить эти места? — воскликнул Лоренцо. — Впрочем, у меня куча дел поважнее и поближе к дому.

— Где бы я ни останавливался на пути через Италию, всюду слышал о ваших выдающихся деяниях, — сказал Эверард. — В прошлом году…

Рука Лоренцо рубанула воздух.

— Господь и Святой Георгий помогают нам. Мы почти завершили изгнание сицилийцев. Их новый король, Альфонсо, храбр, но ему недостает ума и изворотливости его отца. Клянусь, мы скоро загоним Альфонсо на его остров и завершим поход, но пока дела идут скверно. Герцог Райнальф, прежде чем мы двинемся дальше, хочет убедиться в собственной власти над Апулией, Кампаньей и теми землями Калабрии, которые мы завоевали. Поэтому я и вернулся домой и теперь зеваю от скуки до боли в скулах. Дружище, как я рад встрече с вами! Расскажите мне о…

Волей-неволей Эверарду пришлось изложить историю герра Манфреда. Вино, оказавшееся изумительным, развязало ему язык, сняло напряжение и придало живости воображению, особенно в деталях повествования. Посетив священные места, совершив омовение в реке Иордан и прочая, прочая, Манфред оказался вовлеченным в стычку с сарацинами, после чего он немного попьянствовал и поволочился за женщинами, перед тем как отправиться в обратный путь домой. Корабль высадил его в Бриндизи, откуда он продолжил путешествие верхом. Один из его слуг стал жертвой болезни, второй погиб в стычке с разбойниками, поскольку войны, которые вел король Роджер из года в год, разорили страну и ввергли в отчаяние множество людей.

— Ну, от разбойников мы страну очистим, — уверил его Лоренцо. — Я думал перезимовать на юге, чтобы навести там порядок, но в это время года путешественников немного, и разбойники укроются по своим жалким норам, а… я совсем не расположен исполнять роль вешателя, какой бы важной ни была эта миссия. Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ.

Бандиты очень досаждали герру Манфреду, несмотря на его смекалку и внушительную фигуру. Он планировал посетить соборы Рима и нанять новую прислугу. Но не мог миновать Ананьи, поскольку мечтал увидеть прославленного синьора Лоренцо де Конти, чей подвиг в прошлом году при Риньяно…

— Увы, друг мой! Боюсь, вас ждут злоключения, — вздохнул итальянец. — Не вздумайте идти через Альпы без провожатых и охраны.

— Да, я кое-что слышал. Могли бы вы рассказать мне подробности? — вопрос этот был естествен для герра Манфреда.

— Полагаю, вам известно, что наш преданный друг император Лотарь скончался в декабре по дороге домой, — объяснил Лоренцо. — Вопрос о наследнике сейчас обсуждается, и противоречия между различными сторонами довели дело до войны. Боюсь, империя будет переживать потрясения еще долгие годы.

«Пока Фридрих Барбаросса, наконец, не наведет там порядок, — подумал Эверард. — При условии, что к тому времени история не выйдет из привычного русла».

Лоренцо просветлел.

— Как вы убедились, главным по-прежнему остается восстановление справедливости, — продолжил он. — Теперь, когда повержен этот богоотступник, этот дьявол Роджер, его королевство у нас на глазах рассыпается, как замок из песка под дождем. Я вижу Божие знамение в том, что старший сын и тезка Роджера умер вместе с отцом. Из него вышел бы достойный противник. Альфонсо, которого выбрали в качестве наследника… впрочем, я уже говорил вам о нем.

— А все благодаря тому знаменательному дню, — Эверард попытался ввести беседу в нужную ему колею, — который настал благодаря вам. Меня истомила жажда услышать рассказ об этих событиях из ваших уст.

Лоренцо улыбнулся, и поток воодушевления подхватил его.

Райнальф, как я уже говорил, забирает в свои владения южные герцогства, никого другого эти земли больше не интересуют. А Райнальф — истинный сын Церкви, преданный Святому Отцу. В январе этого года — вы слышали? — умер самозванец папа Анаклет, и не осталось никого, кто смел бы оспаривать права Иннокентия.

«В моей истории Роджер II обеспечил выборы нового папы, но тот через несколько месяцев сложил с себя тиару. Роджер, тем не менее, обладал личной и политической силой для продолжения противостояния Иннокентию, которое в конце концов закончилось для папы заточением в темницу. По версии Лоренцо, даже слабый противник не по силам Альфонсо», — подумал Эверард.

— Новый сицилийский король по-прежнему настаивает на признании папой его власти, но Иннокентий отменил эту буллу и призвал к новому крестовому походу против дома Отвилей. Мы сбросим их в море и вернем остров Христу!

«Не Христу, а инквизиции, когда она будет создана. Преследованию евреев, мусульман и православных. Сожжению еретиков на кострах».

И все же, по меркам эпохи, Лоренцо казался вполне порядочным человеком. Вино разгорячило его кровь. Он вскочил на ноги и принялся ходить взад-вперед, бурно жестикулируя и продолжая вещать.

— Кроме того, у нас есть сторонники, наши братья во Христе в Испании, которые сейчас выдворяют последних мавров со своей земли. У нас есть королевство Иерусалимское для защиты Вечной Славы Господней. Роджер начал укрепляться в Африке, но мы и те земли вернем в свои руки и захватим новые. Вы знаете, что прежде они были христианскими владениями? И вновь ими станут! Надо посрамить еретика-императора в Константинополе и восстановить власть истинной Церкви на благо его народа. О, безграничная слава, которая ждет нас! И я, грешный, достигну ее, и имя мое прославится в веках. Не осмелюсь мечтать о лаврах Александра или Цезаря, но уподоблюсь Роланду, первому паладину Карла Великого. Конечно, мы прежде всего должны помышлять о воздаянии на небесах за верную службу. Высшая милость заслуживается только на поле брани. Нас окружают бедные, страждущие, скорбящие. Им нужны покой, справедливость, мир. Только дайте мне власть, чтобы даровать им заслуженные блага.

Лоренцо наклонился и, обняв Эверарда за плечи, произнес почти с мольбой:

— Останьтесь с нами, Манфред! Я безошибочно распознаю силу в человеке. Вы один стоите десятерых. Не возвращайтесь на вашу безнадежную родину. Сейчас не время. Вы — саксонец. И, следовательно, подчиняетесь вашему герцогу, который, в свою очередь, подвластен папе. Вы будете полезнее здесь. Каролинги происходят из вашей страны, Манфред. Будьте рыцарем нового Каролинга!

«Вообще-то, — припомнил Эверард, — он был франком и расправился с древними саксонцами с педантичностью Сталина. Однако миф о Каролингах победил. Хотя „Песнь о Роланде“ еще не сложена и рыцарским романам предстоит появиться гораздо позже, популярные истории и баллады, тем не менее, уже в ходу. Лоренцо, похоже, увлечен ими. Я имею дело с романтиком, с мечтателем, который к тому же еще и грозный воин. Опасная смесь. Ему только нимба судьбы над головой не хватает».

Эти размышления вернули агента Патруля к цели его визита.

— Ну что же, мы обсудим ваше предложение, — произнес он осторожно. — Эверард, благодаря крепкому сложению, не чувствовал опьянения, так, легкий жар в крови, который он был способен контролировать разумом. — Но я непременно хочу услышать про ваш подвиг.

Лоренцо рассмеялся.

— О, вы услышите обязательно! Моя гордыня огорчает моего духовника. — Лоренцо сделал круг по комнате. — Оставайтесь! Отужинайте с нами нынче!

Трапеза оказалась легкой, приготовленной на скорую руку. Главное застолье происходило в полдень. Люди, лишенные достаточного освещения, редко засиживались после наступления темноты.

— Вам нечего делать на паршивом постоялом дворе. Позвольте предложить вам ночлег. Живите у нас сколько пожелаете. Я пошлю слуг за вашим конем и поклажей.

Пока родители находились в Риме, Лоренцо распоряжался всем домом. Сев за стол, он схватил кубок с вином.

— Завтра едем на соколиную охоту. Мы сможем свободно поговорить на вольном воздухе.

— С нетерпением жду и благодарю вас от всего сердца.

Холодок пробежал по телу Эверарда.

«Похоже, настает момент попытать удачу», — подумал он.

— Ходят самые невероятные слухи. Особенно о Риньяно. Рассказывают, будто вам явился ангел. Еще говорят, что только чудо помогло вам в схватке с врагом.

— Да, люди болтают все, что ни взбредет им в голову, — проворчал Лоренцо. Затем добавил скороговоркой: — Не один Бог ниспослал нам победу, несомненно, Святой Георгий и мой Святой заступник придали мне сил. Я возжег множество свечей в их честь и намерен основать аббатство, когда одержу окончательную победу над врагами.

Эверард насторожился.

— И никто не видел… ничего сверхъестественного… в тот день?

«Так средневековые люди восприняли бы путешественника во времени и его работу», — подумал Эверард.

Лоренцо покачал головой.

— Нет. Я ничего не заметил и никогда не слышал ничего подобного от других. Действительно, во время сражения нетрудно утратить чувство реальности. Наверно, ваш собственный опыт научил вас отметать подобные преувеличения.

— И ничего примечательного накануне сражения?

Лоренцо озадаченно взглянул на Эверарда.

— Нет. Если сарацины Роджера и пытались прибегнуть к колдовству, то воля Господня пресекла их затею. А почему вы так настойчиво расспрашиваете об этом?

— Слухи, — невнятно пробормотал Эверард. — Видите ли, совершая паломничество, я особое внимание уделяю всевозможным знамениям — с небес или из преисподней. — Он внутренне собрался, выпил залпом вино и изобразил усмешку. — В основном потому, что мне, как солдату, интересно все, происходившее там. Это ведь была необычная битва.

— Да, верно. По правде говоря, я ощутил руку Господа на себе в тот момент, когда опустил копье и пришпорил коня, завидев знамена принца. — Лоренцо перекрестился. — В остальном все было как обычно — шум и крики, неразбериха, ни мгновения, чтобы оглядеться вокруг или задуматься о своей судьбе. Завтра я с радостью поведаю вам обо всем, что сохранила память о тех событиях. — Он улыбнулся. — Но не сейчас. История эта уже набила мне оскомину. На самом деле я бы предпочел поговорить о том, что нам следует предпринять в дальнейшем.

«Я расспрошу, я вытащу из него и всех остальных мельчайшие детали, пока герр Манфред с огорчением не решит, что долг зовет его на родину в Саксонию. Быть может, я подберусь к кому-то, кто явился сюда из другого времени и вторгся в судьбу истории. Хотя уверенности нет», — подумал Эверард.

От того, что ему было известно, стыла кровь в жилах.

1137 ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

30 октября (по Юлианскому календарю).

Под белесым небом стесненные дорогой, бегущей с гор на запад к Сипонто по побережью Адриатического моря, кучкой стояли домики, которые и составляли деревушку Риньяно. Рассветное солнце, низко поднявшись над сжатыми полями, лесами и садами, тронутыми увяданием, затушевало дымкой горизонты Северной Апулии. Воздух был прохладен и неподвижен. Знамена в лагерях противников поникли, палатки провисли от влаги.

Их разделяло около мили абсолютно голой земли, пересеченной дорогой. Дым от нескольких костров столбами уходил в небо. Скрежет, бряцанье оружия, крики готовящихся к битве воинов заполняли ночь.

Вчера король Роджер и герцог Райнальф провели совещание. Единственным, кто пытался предотвратить кровопролитие, был Бернар, всеми почитаемый аббат монастыря в Клерво. Однако Райнальф, распаленный жаждой мести, настаивал на сражении, а Роджер был упоен одержанными победами. Бернар к тому же принадлежал к сторонникам папы Иннокентия.

Сегодня они сойдутся в битве.

Король решительно шагнул вперед, блеснув кольчугой, и ударил кулаком в раскрытую ладонь.

— По седлам и приготовиться! — воскликнул он.

Голос его прозвучал подобно львиному рыку. По-львиному крупными были и черты лица Роджера, обрамленного черной бородой, но глаза его сияли голубизной, как у викингов. Король взглянул на человека, который делил с ним шатер и развлекал его рассказами перед сном, когда дневные дела были завершены.

— Почему ты так мрачен в этот величайший из дней? — весело спросил Роджер. — Думаю, что джинн вроде тебя… Боишься, что святой отец загонит тебя назад в бутылку?

Мэнсон Эверард выдавил из себя улыбку.

— По крайней мере, пусть бутылка будет христианской да с вином на донышке.

Шутка прозвучала резко.

Роджер испытывал уважение к собеседнику. Король отличался крепким сложением, но его спутник был еще крепче. Хотя он удивлял короля не только статью.

История его жизни выглядела незатейливо.

Внебрачный ребенок англо-норманнского рыцаря Мэнс Эверард несколько лет назад покинул Англию в поисках счастья. Подобно многим соотечественникам со временем он оказался в варяжской страже константинопольского императора, сражался с печенегскими варварами, но, будучи католиком, утратил пыл, когда византийцы двинулись на владения крестоносцев. Уйдя со службы с увесистым кошельком заработанных и добытых денег, он продвигался на запад, пока не высадился в Бари, неподалеку отсюда. Некоторое время провел в этих местах, предаваясь развлечениям. Услышал много рассказов о короле Роджере, третьего сына которого — Танкреда — назначили правителем города. Когда Роджер, усмирив мятежи в Кампанье и Неаполе, пересек Апеннины, Мэнсон отправился навстречу армии короля, чтобы предложить ему свой меч.

Так мог поступить любой вольный искатель приключений. Мэнсон, однако, привлек королевское внимание не столько своим удивительным ростом, сколько способностью о многом рассказывать, особенно о Восточной империи. Полвека назад дядя Роджера, Робер Жискар, стоял почти у ворот Константинополя, но ход событий изменили греки и их союзники венецианцы. Дом Отвилей, подобно другим в Западной Европе, все еще тешил себя амбициями.

Были, однако, некоторые пробелы в рассказах Мэнса, вызывавшие недоумение, и вообще он нес в себе какую-то тайну, словно его терзали тайные грехи или печаль.

— Ладно, — решил Роджер. — Пора отправляться на жатву. Ты поедешь со мной?

— С вашего позволения, господин мой, я полагаю, мне лучше служить под началом вашего сына, герцога Апулии, — сказал скиталец.

— Как хочешь. Я отпускаю тебя, — сказал король, и внимание его переключилось на что-то другое.

Эверард протолкался сквозь гудящий рой. Невзирая на папское отлучение, люди на рассвете молились. Слова молитв прорывались сквозь команды, шутки, вопли на полудюжине языков. Знаменосцы размахивали штандартами, указывая места построения. Вооруженные люди шумно проталкивались к своим позициям, изготовив к бою обнаженные копья и топоры. Лучники и пращники уступали им дорогу — стрелки пока еще не стали главной силой в пехоте. Кони ржали, сверкали кольчуги, копья колыхались, как тростник в бурю. Войско было довольно пестрым: норманны, местные сицилийцы, жители Ломбардии и уроженцы других областей, французы и прочие задиристые парни из доброй половины Европы. В белых летящих одеяниях поверх доспехов, молчаливые, но с кипящей в груди страстью, застыли в ожидании отряды сарацинов, вселяющие страх в противника.

Мэнсон и два его помощника, якобы нанятые в Бари, разбили бивак в чистом поле и жили там, пока король не призвал Эверарда после окончания переговоров.

В городе Эверард сделал несколько покупок — так, по крайней мере, полагали окружающие — верховых лошадей, одну вьючную и боевого коня. Последний оказался громадным животным — он ржал, вскидывая голову, и мерно печатал копытами шаг, заглушая звуки труб.

— Быстро помогите мне со снаряжением! — распорядился Эверард.

— Неужели вам и впрямь надо идти? — спросил Джек Холл. — Чертовски рискованно. Заваруха будет почище, чем с индейцами.

Он взглянул вверх. На недосягаемой для глаза высоте в воздухе зависли на антигравах темпороллеры Патруля. Патрульные наблюдали за полем битвы с помощью оптических приборов, при помощи которых можно было сосчитать даже капельки пота на лице человека.

— А они что — не могут просто убрать этого типа, за которым вы охотитесь? Тихо так, незаметно, парализатором?

— Шевелись! — прикрикнул Эверард. — Сам не сообразишь? Нет, не могут. Мы и так слишком рискуем.

Холл покраснел, и Эверард понял, что несправедлив по отношению к помощнику. Нельзя рассчитывать, что рядовой агент, которого в экстренном порядке привлекли к операции, будет разбираться в теории кризисов. Холл был ковбоем до 1875 года, когда Патруль завербовал его на службу. Как и подавляющее большинство патрульных, он работал в привычной ему среде, ничем не выделяясь среди местных жителей. В секретные обязанности Холла входили контакты с путешественниками во времени, предоставление информации, сопровождение, надзор и помощь, если это потребуется. Если случалось какое-то непредвиденное происшествие. Холл должен был вызвать, специалистов из Патруля. Волей случая он оказался в отпуске в эпохе плейстоцена, охотясь на животных и девушек, в одно время с Эверардом, который заметил, как Холл ловко управляется с лошадьми.

— Извини, — сказал Эверард, — я просто тороплюсь. Через полчаса начнется битва.

На основании информации, полученной из Ананьи, патрульный «уже» знал фатально ошибочный ход сражения. Теперь предстояло вернуть события в правильное русло.

Жан-Луи Бруссар приступил к делу.

— Видите ли, друзья, нам предстоит довольно опасное задание. Явление чуда людям, которое не зафиксировано ни в одной из историй, ни в нашей с вами, ни в переиначенной, станет новым фактором, который еще больше запутает события, — рассуждал он.

Жан-Луи больше занимался наукой. Он родился в XXIV веке, но служил во Франции десятого столетия в качестве наблюдателя. Огромное количество информации было утрачено в те времена: летописцы не записывали события вовремя или допускали в хрониках ошибки, книги истлевали, сгорали и бесследно терялись. А поскольку Патрулю полагалось охранять поток времени, он должен знать, что именно находится под его опекой. И полевые специалисты играли здесь роль не менее важную, чем полицейские.

Эверарду вдруг вспомнилась Ванда.

— Быстрее, черт побери!

«Не думай о ней, забудь, хотя бы сейчас!»

Холл все еще возился с жеребцом.

— Будь по-вашему, сэр, но я уже сказал, вы слишком ценный парень, чтобы просто кинуть вас в такую заваруху, — упорствовал ковбой. — Все равно что генерала Ли выставить на передовую.

Эверард не ответил, уйдя в размышления.

«Я сам выбрал эту роль. Использовал служебное положение… Не спрашивай, почему, я не смогу тебе толком объяснить, но я должен нанести удар своей рукой».

— У нас с тобой свои задачи, — напомнил Холлу Бруссар. — Мы находимся в резерве, здесь, на земле, на случай осложнения операции.

Бруссар не стал упоминать о том, что в этом случае причинно-следственный вихрь может выйти из-под контроля.

Ночью Эверард спал в рубашке и в брюках. Поверх он надел стеганый жилет и такую же шапочку, переобулся в сапоги со шпорами. Кольчуга скользнула через голову на плечи и упала до колен, разделяясь на две половины на уровне бедер, чтобы можно было сидеть верхом. Доспехи оказались гораздо легче, чем он ожидал, их вес равномерно распределялся по всему телу. Голову венчал шлем со стрелкой. Пояс с мечом, кинжал на правом бедре дополняли костюм, изготовленный для Эверарда в мастерских Патруля. Ему не требовалось долгой тренировки, чтобы освоиться в новом обмундировании, поскольку за плечами у него был огромный опыт работы в боевых условиях различных времен.

Эверард вставил ногу в стремя и вскочил в седло. Боевой конь обычно воспитывался своим седоком с младенчества. Этот был из Патруля, более умный, чем его собратья. Бруссар подал Эверарду щит. Он продел левую руку в ремни, прежде чем взять поводья. Геральдика еще не была развита, но некоторые воины уже использовали свои символы, и Эверард в знак сложности предстоящей операции нарисовал на щите мифическую птицу — индюка. Холл протянул Эверарду его копье. Оно тоже было легче, чем казалось с виду. Агент одобрительно поднял большой палец вверх и ускакал прочь.

По мере формирования эскадронов суета стихала. Знамя Роджера-младшего, которое нес его оруженосец, пестрело в головной части войска. Роджеру предстояло пойти в первую атаку.

Эверард подъехал к нему и поднял копье вверх:

— Приветствую вас, мой господин! — воскликнул он. — Король приказал мне быть с вами в авангарде. По-моему, мне лучше находиться на левом фланге, с краю.

Герцог нетерпеливо кивнул. Жажда битвы разгоралась в нем, девятнадцатилетнем юноше, который уже стяжал себе славу блистательного и храброго воина. По версии, которой располагал Патруль, смерть Роджера, так и не признанного законным правителем, на другом поле брани одиннадцатью годами позже приведет к полосе злоключений для королевства, потому что он был самым одаренным сыном Роджера II. Но по этой истории сегодняшний день станет для этого подвижного и изящного юноши роковым.

— Как хочешь, Мэнсон, — ответил он и, засмеявшись, добавил: — Порядок слева будет обеспечен!

Военачальники будущего пришли бы в ужас от такой небрежности, но в те времена в Западной Европе не утруждали себя вопросами организации или планами сражений. Норманнская кавалерия и без того была лучше всех, если не сравнивать с армиями византийской империи и двух халифатов.

Эверард отправился на тот фланг, по которому ударит Лоренцо. Агент занял позицию и огляделся вокруг.

За дорогой строилась неприятельская армия. Сияло железо, разноцветными пятнами мелькали люди и кони. Рыцарей Райнальфа было меньше — около пятнадцати сотен, но след в след за ними шли горожане и крестьяне Апулии с пиками и алебардами — живая чащоба, выступившая защищать свои дома от захватчика, который уже разорил другие земли. По количеству войско Райнальфа было примерно равно неприятельскому.

«Да, современники Роджера считают, что он слишком сурово относится к повстанцам. Но он действовал подобно Вильгельму Завоевателю, который усмирил Северную Англию, обратив ее в пустыню, но, в отличие от Вильгельма, Роджер в мирное время правит справедливо, терпеливо, можно даже сказать, милосердно…

Но не надо искать оправданий. Воплощение великодушия или монстр, он, в моей версии истории, создал Реньо, королевство обеих Сицилий, которое пережило его династию и народ и в той или иной форме просуществовало до XIX века, когда превратилось в ядро нового итальянского государства со всем историческим наследием, значимым для мира. И сейчас я в поворотной точке истории… Хорошо, правда, что мне не пришлось повстречаться с ним до того, как он пересек горы. Я не смог бы заснуть, увидев его в деле в Кампанье».

Как всегда перед сражением, Эверард перестал ощущать страх. Совсем не потому, что ему было незнакомо это чувство, — у него просто не оставалось времени на подобные переживания. Глаз его приобретал остроту кинжала, слух улавливал малейшие звуки в окружающем гаме. Все чувства напряглись, но Эверард уже не ощущал ни учащенного биения сердца, ни запаха собственного пота — мозг работал почти с математической точностью.

— Приступаем через минуту, — тихо сказал он.

Нагрудный медальон под его доспехами, уловив сигнал на темпоральном языке, передал его по назначению. Эверард не выключил приемник, хотя элемент быстро истощался: сегодняшняя работа не займет много времени, как бы ни пошли дела.

— Видите Лоренцо на экранах?

— Двое из нас ведут за ним наблюдение. — Донеслось из модуля, использующего костную звукопроводимость и работающего в паре с кристаллическим приемником в его шлеме.

— Не выпускайте его из поля зрения. Мне нужно точно знать, где он находится, когда мы приблизимся друг к другу. Держите меня в курсе.

— Разумеется. Доброй охоты, сэр!

«Хоть бы все удалось. Надо спасти Роджера и его сына, вернуть к жизни всех наших любимых и наш мир. Семьи. Друзей. Страны. Работу… Да, но Ванда…»

Герцог Роджер обнажил меч. Высоко в воздухе блеснул клинок. Он издал боевой клич и пришпорил коня. Свита герцога вторила ему. Раздался стук копыт, который перерос в грохот, когда рысь сменилась легким галопом и конница пошла в карьер. Копья раскачивались в такт скачке. Дистанция между неприятелями сократилась, и копья опустились вниз, обратив войско Роджера в ощетинившегося дракона.

«Ванда там, в том будущем, которое мы собираемся убить. Она должна быть там, ведь она еще не вернулась. Но я не мог отправиться на поиски, никто не мог. Мы несем ответственность не перед отдельными человеческими существами, а перед всем человечеством. Может быть, она умерла, попала в западню — я никогда об этом не узнаю. Если то далекое будущее не существует, значит, нет и Ванды. Ее отвага и смех будут жить лишь в XX веке, когда она выросла, начала работать и… Я не должен возвращаться, чтобы повидаться с нею, никогда. С той последней минуты в ледниковом периоде линия ее жизни устремилась в будущее и закончилась. Она не погибла, не распалась на атомы, это не просто смерть, это полное исчезновение».

Эверард втиснул раздумья в дальний угол сознания. Он не мог дать им волю сейчас. Потом, позже, наедине с собой он позволит себе скорбь, а может, и слезы.

Пыль забила ноздри, запорошила глаза, подернула пеленой все вокруг. Отряды Райнальфа впереди казались ему размытым пятном. Мускулы напружинились, седло заскрипело.

— Лоренцо посылает двадцать человек направо, — произнес невыразительный голос в шлеме Эверарда. — Они хотят зайти с тыла.

Так. Рыцарь из Ананьи и кучка его надежных соратников ударят по левому флангу войска Роджера, прорвут его, прикончат герцога и подобно камню, брошенному в стекло, стремительно атакуют. Страх охватит тыловые отряды сицилийцев. Лоренцо возглавит войско Райнальфа, и король будет повержен. Не путешественники во времени, не человеческий просчет, не безумие, не амбиции — нет, не они причина этих событий. Неустойчивость заложена в самой энергетической структуре пространства-времени. Квантовый скачок, нелепая случайность… И даже некому мстить за Ванду.

«В любом случае ее уже нет. Я должен так думать, если мы хотим вернуть наш мир».

— Осторожно, агент Эверард! Вы обращаете на себя внимание… Один рыцарь из отряда Лоренцо скачет в вашу сторону. Похоже, они заметили вас.

«Черт! Пока я с ним буду разбираться… Надо по-быстрому…»

— Он впереди слева.

Эверард увидел человека, его коня и копье.

— Давай-ка, Блэки, поворачивай, сейчас мы его… — пробормотал он.

В ответ на движение седока конь рванулся вперед. Эверард оглянулся, махнул рукой всадникам Роджера и, взяв наперевес копье, внутренне собрался.

Поле брани это не поле для турниров, на которых рыцари, разделенные барьерами, скачут навстречу друг другу, чтобы ради награды выбить соперника из седла. Подобные турниры еще впереди, через несколько веков. Здесь или ты убьешь, или тебя.

«Не то чтобы я всю жизнь в этом совершенствовался, но кое-что тоже могу… И вес поможет, и конь подо мной прекрасный… Ну же!»

Его конь слегка изменил направление. Острие копья противника, метившее в горло, ударилось в щит и отскочило. Эверарду тоже не удалось нанести смертельный удар, но он зацепил кольчугу противника и ударил изо всех сил. Итальянец опрокинулся, правая нога его вылетела из стремени, и он, не удержавшись в седле, рухнул на землю. Но левая нога осталась в стремени, и его поволокло за конем.

Стычка произошла на глазах сицилийцев, скакавших рядом с Эверардом. Они заметили вражескую группу, отделившуюся от войска, и мгновенно последовали за агентом Патруля. Копыта с хрустом подмяли под себя упавшего воина.

Эверард отбросил копье и обнажил меч. В неразберихе ближнего боя он мог делать то, что непозволительно на открытом пространстве. В облаке пыли он двигался навстречу врагу.

— Справа, почти по курсу, — произнес голос.

Эверард дал направление Блэки и спустя мгновение увидел вымпел Лоренцо.

Узнал сразу же. Ведь он ел за столом этого человека, выпускал его соколов, гнал его оленей, болтал с ним и пел, смеялся и пил допьяна, ходил с ним в церковь и на празднества, выуживал из него мечты и сокровенные мысли, притворяясь, будто делится своими, и так день за днем, ночь за ночью — только через год после этой битвы. Лоренцо плакал, когда они расставались, и назвал Эверарда братом.

Отряды рыцарей сошлись.

Люди рубили друг друга наотмашь, кони сталкивались и становились на дыбы. Воины истошно кричали, кони пронзительно ржали. Железо лязгало и бряцало. Кровь лилась потоками. Тела падали на землю, несколько мгновений дергались и превращались в раздавленное красно-белое месиво из плоти и обломков костей.

Рукопашная схватка шла в непроглядных клубах пыли. Эверард упорно пробивался вперед. Наблюдатели сверху предупреждали его об опасности с той или иной стороны, так что он успевал заслониться щитом или отбить мечом неприятельский удар. В конце концов он пробился в самую гущу сражения.

Перед ним оказался Лоренцо. Молодой рыцарь тоже бросил копье и рубил мечом направо и налево, разбрызгивая капли крови с клинка.

— Вперед! Вперед! — кричал он сквозь грохот. — Святой Георгий за Райнальфа, за Его Святейшество!

Он различил силуэт Эверарда в хаосе и завесе пыли. Конечно, Лоренцо не знал этого гиганта, он никогда не встречался с ним прежде, но, весело улыбнувшись, пришпорил коня навстречу врагу.

К черту порядочность! Эверард навел на Лоренцо свое оружие и нажал кнопку. Невидимый луч парализатора ударил в цель. Челюсть Лоренцо отвисла, меч выпал из руки, и он повалился вперед.

Но почему-то не выпал из седла. Лоренцо рухнул на шею коня, тот заржал и рванулся в сторону. Видимо, верховая выучка Лоренцо была настолько хороша, что он и в бессознательном состоянии не упал на землю. Придя в себя, он скорее всего подумает, что кто-то нанес ему сильный удар из-за спины, который оглушил его даже сквозь кольчугу и стеганую прокладку на шее.

Во всяком случае, Эверард надеялся, что так и произойдет. Но времени на сантименты не было.

— Вперед, Блэки, уходим. Всем остальным — тоже уходить, — прохрипел Эверард.

Во рту так пересохло, что язык стал деревянным. Накал битвы начал затихать. Случившийся во время нее эпизод не заметил никто — ни со стороны герцога Роджера, ни воины Райнальфа. Сицилийцы, с криками устремившись вперед, ударили по врагу, разметали его и вклинились в самый центр войска противника.

Эверард скакал по полю, усеянному изуродованными и скрюченными трупами; раненые стонали, изувеченные кони метались и ржали. Никто не обращал внимания на Эверарда. Оглянувшись назад, он увидел, как герцог Роджер преследует врагов по дороге на Сипонто. Видел он и то, что Райнальф собирает свое войско для перегруппировки, в то время как армия короля Роджера стоит неподвижно.

Большую часть этой картины Эверард видел мысленным взором, вернее, помнил историю — в том виде, как она должна быть написана. В действительности глазам его представали смятение, груды тел, вопиющий абсурд, который и составляет суть войны.

Неподалеку возвышался холм, поросший деревьями. Там Эверард остановился.

— Все в порядке, — коротко бросил он в медальон. — Забирайте меня.

Напряжение все еще не отпускало его. Оно будет держать его, пока он не увидит конца битвы и не убедится, что теперь события разворачиваются в должном порядке.

Перед Эверардом возник вместительный темпомобиль, готовый принять на борт и его боевого коня. Команда поспешно погрузила четвероногого участника операции. Эверард хвалил его, ерошил мокрую, заляпанную грязью гриву, поглаживал бархатистый нос.

— Он предпочел бы сахар, — сказала блондинка невысокого роста, похожая на финку, и протянула Эверарду кусочек сахара.

Она не в силах была сдержать радости. Сегодня она могла твердо сказать, что помогла спасти этот мир, из которого происходила сама.

Аппарат взмыл ввысь. Его окружило небо. Далеко внизу стелились серовато-коричневая земля и серебристое переливчатое море. Эверард придвинулся к оптическому прибору, увеличил изображение и прильнул к окуляру. Отсюда смерть и боль, гнев и слава выглядели нереально — представление в кукольном театре, абзац в своде летописца.

Человек разносторонне одаренный, любивший одеваться с восточной изысканностью, король Роджер был далеко не гением в военной тактике. Победу он чаще всего добывал лобовым наступлением, жестокой решительностью и замешательством в стане врага. В Риньяно он слишком затянул с началом и потерял преимущество, которое обеспечил ему сын. Когда король наконец двинулся вперед, его войско, словно волна, разбилось об утес. Райнальф бросил все силы против сицилийцев. Возвращение принца оказалось бесполезным. Паника овладела воинами Роджера, и они бросились врассыпную. Люди Райнальфа охотились за ними и приканчивали без жалости. К концу дня три тысячи мертвых лежали на поле боя. Оба Роджера, собрав горстку уцелевших воинов, пробились с боем к горам и двинулись в сторону Салерно.

Так и должно было случиться, так было в мире Патруля. Триумф победителя окажется недолгим. Роджер с новыми силами отвоюет потерянное. Райнальфу суждено умереть от лихорадки в апреле 1139 года. Скорбь по нему будет долгой и тщетной. В июле 1139 года оба Роджера в Галуччо из засады нападут на папскую армию, славные командиры которой спасутся бегством, но тысячи их подчиненных утонут, пытаясь переплыть реку Гарильяно. Папа Иннокентий попадет в плен.

Однако король Роджер отличался необычайной учтивостью. Он преклонил колени перед Его Святейшеством и заверил его в своей преданности. Взамен Роджер получил отпущение грехов и признание всех его требований. Осталось совсем немного — разделаться с противниками. В конце концов, даже аббат Бернар признал короля законным правителем, и между ними установились вполне теплые отношения. Но впереди ждали новые бури. Завоевания Роджера в Африке, Второй крестовый поход, от которого он в какой-то степени уклонился, его посягательство на Константинополь, череда конфликтов с папством и Священной Римской империей. Но пока Роджер упорно сколачивает Королевство обеих Сицилий, подготавливая почву для той гибридной цивилизации, которая предвосхитит Ренессанс.

Эверард сидел, тяжело опустив плечи. Усталость сковала его. У победы был вкус пыли, такой же, как у него во рту. Хотелось спать, хотелось хоть на мгновение забыть о том, что он потерял.

— Похоже, все идет нормально, — сказал он. — Курс на базу.

1989-АЛЬФА ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

За Миссисипи появились первые признаки колонизации белых. Редкие поселения, раскиданные на почти нетронутых землях, представляли собой деревянные укрепления, соединенные дорогами, точнее, тропинками. Видимо, фактории, догадалась Тамберли. Или базы миссионеров? В каждом форте непременно возвышалась постройка с башней или шпилем, обычно увенчанным крестом, порой внушительных размеров. Она не сбавляла скорость, чтобы внимательнее рассмотреть пейзаж. Безмолвие на радиочастотах гнало ее вперед.

На востоке от реки Аллегейни она обнаружила настоящие колонии. Эти были обнесены стенами и окружены длинными полосами пахотных земель и пастбищ. У стен ютились посады — ряды почти одинаковых домишек. Посередине подобие площади, вероятно, базар, в центре которого высилось то ли распятие, то ли крест на постаменте. В каждом селении была часовня, над каждым городом господствовал храм. Нигде Тамберли не увидела одиночных ферм. Картина напоминала ей то, что она читала и слышала о средних веках. Давясь слезами и борясь со страхом, она перепрыгивала через пространство все дальше на восток.

У морского побережья поселения стали попадаться чаще. Небольшой город расположился в нижнем Манхэттене. Его кафедральный собор был гораздо больше собора Святого Патрика, каким она его помнила, но стиль архитектуры Ванда не узнала: многоярусное здание выглядело массивно и угрожающе.

— Даже Билли Грэм напугался бы, — невольно пробормотала она в онемевший коммуникатор.

В гавани дрейфовало несколько судов, и с помощью оптики ей хорошо было видно одно из них, стоявшее за проливом Нарроус. Широкопалубный трехмачтовый парусный корабль походил на галеон года этак 1600-го — Ванда видела их на снимках, и даже ее «сухопутный» глаз уловил множество отличий в деталях. На флагштоке реял флаг — лилии на голубом поле, а на вершине грот-мачты другой — желто-белый с перекрещенными ключами.

В сознании вдруг разлилась чернота, и Ванда пролетела довольно далеко над морем, пока наконец не справилась с собой.

«Что теперь — плакать, кричать?»

Это ее отрезвило. Нельзя поддаваться панике и впадать в истерику, необходимо отбросить все эмоции до тех пор, пока вновь не обретешь способность думать. Ванда разжала пальцы, державшие мертвой хваткой ручки темпороллера, заработала лопатками, чтобы размять мышцы, и начала понемногу размышлять над ситуацией, потом заметила с коротким нервным смешком, что забыла разжать челюсти.

Аппарат летел вперед. Внизу вздымал волны необъятный пустынный океан, переливающийся тысячью оттенков зеленого, серого, синего. Воздух с ревом обтекал силовое поле роллера, но холод проникал внутрь.

«Никаких сомнений. Произошла катастрофа. Что-то изменило прошлое и мир, который я знала. Мой мир, Мэнса, дяди Стива, нас всех — исчез. Исчез Патруль Времени. Нет, я не права… Они никогда не существовали. Я теперь без родителей, дедушки и бабушки, без страны, истории, без причины — чистая случайность, возникшая по причуде вселенского хаоса».

Она не могла постичь случившееся разумом. Ванда продолжала думать на темпоральном языке, грамматика которого была приспособлена для парадоксов путешествий во времени, но все равно ситуация не обретала реальность и представлялась ей некоей абстракцией — даже при том, что перед ее взором лежала эта нереальная действительность и ее можно было потрогать руками. Происходящее буквально сводило логику к нулю и делало реальность туманно-расплывчатой.

«Конечно, в Академии нам преподавали теорию, но поверхностно, как новичкам-гуманитариям читают обзорный курс по естественным наукам. Мою группу вообще не готовили для полицейской службы Патруля. Нас готовили к полевым исследованиям, доисторических эпох, когда людей было еще мало и практически отсутствовала возможность вызвать какие-нибудь изменения, которые в скором времени не компенсировались бы другими явлениями, возвращая порядок вещей в привычное состояние. Мы отправлялись изучать свои эпохи так же просто, как Генри Мортон Стэнли — в Африку.

Что делать? Что?

Может, перенестись в плейстоцен? В далеком прошлом безопаснее. Мэнс пока еще должен быть там. Нет, слова „пока еще“ бессмысленны… Он возьмет дело в свои руки. Он ведь намекал, что уже сталкивался с подобной ситуацией. Теперь, вероятно, я смогу расспросить его о том событии. Может, стоит сказать, что я знаю о его любви ко мне. Милый добрый медведь… Я была слишком застенчива, боялась или не ощущала уверенности в собственных чувствах… Черт побери эти дамские штучки! Хватит витать в облаках!»

Внизу проплыло небольшое стадо китов. Один из них прыгнул над волнами, вода вспенилась бурунами вокруг его мощных боков, белых под лучами солнца.

Кровь ее побежала быстрее.

— Ну да, — усмехнулась Ванда вслух, — сбежать под защиту мужчины… Пусть, мол, разберется с этой вселенной и сделает так, чтобы его милочка снова могла там жить.

Она — здесь, в этом странном мире. По крайней мере, она может составить представление о нем и вернуться с докладом, а не со слезливыми россказнями. Несколько часов на разведку, никаких опрометчивых поступков. Мэнс не раз повторял: «В нашей работе не бывает лишней информации». Ее наблюдения могут дать ему ключ к разгадке причины бедствия.

— Короче говоря, — произнесла Тамберли, — даем отпор.

Ею овладела решимость, и Ванда на миг вообразила, будто бьет в Колокол Свободы. Поразмышляв еще минуту, она установила курс прыжка на Лондон и коснулась пульта управления.

Час был поздний по местному времени, но в высоких широтах сумерки еще не наступили. Город широко расползся вдоль берегов Темзы, укрывшись мглой угольных дымов. По оценке Ванды, население Лондона приближалось к миллиону. Тауэр выглядел, как прежде. Вестминстерское аббатство, похоже, тоже, но Ванда не была уверена в деталях. Шпили других древних соборов поднимались над крышами домов, но на холме Святого Павла расположился какой-то храм-исполин. Унылые кварталы индустриальных районов и предместий отсутствовали. Пасторальный пейзаж обступал город тесным золотисто-зеленым кольцом, сияющим в заходящем солнце. Ванда даже пожалела, что нет времени насладиться этой красотой.

«Что дальше? Куда? Пожалуй, Париж», — подумала она и определила курс.

Париж был раза в два больше Лондона. Образуя паутину, радиально разбегались от центра мощеные улицы. Оживленное движение на мостовых и по реке — пешеходы, всадники, кареты, телеги с впряженными в них быками или мулами; баржи, парусные шлюпки, весельные галеры, на палубах которых поблескивали пушки. Несколько каменных крепостей с башнями и зубчатыми стенами — если это действительно были фортификационные сооружения — господствовали над городом. Наиболее привлекательно выглядели дворцы, имевшие немало сходства с теми, которые Ванда прежде видела в Венеции. Один расположился на острове Ситэ, там же находился собор — двойник английского. Сердце Ванды упало.

«Видимо, серьезные события происходят именно здесь. Надо полетать над городом».

Она медленно кружила по спирали, вглядываясь в течение жизни внизу. Если кто-то и смотрел ввысь из этого запутанного клубка, то видел лишь яркое пятнышко на фоне синеющего закатного неба. Ванда не находила на Триумфальной арки, ни Тюильри, ни Булонского леса, ни уютных крохотных кафе на тротуарах…

Версаль. Или где-то поблизости. Деревенька, прилепившаяся к большой дороге, выглядела немного пестрее, чем обычное крестьянское селение. Вероятно, снабжает город и, может быть, вот тот громадный дворец в двух милях, посреди лесного парка, лужаек и садов. Тамберли двинулась в направлении дворца.

Она сразу определила, что центральная часть постройки когда-то была неприступным замком. На заднем дворе стояли легкие артиллерийские орудия. На протяжении веков замок перестраивался, к нему добавили флигели с большими окнами, просторные, изящные, приспособленные для современного образа жизни. С обеих сторон здания, однако, стоял караул. Все солдаты — в форме алого цвета в золотистую полоску, в разукрашенных касках, только ружья на их плечах выглядели совсем не игрушечными. На высоком флагштоке фасада при вечернем ветерке развевался флаг. Ванда узнала те же скрещенные ключи, виденные ею на корабле.

«Похоже, здесь живет какая-то важная персона… Понаблюдаем».

От западного горизонта струились лучи, освещавшие траву, по которой разгуливали олени и павлины, и парк, украшенный симметрично расположенными беседками, увитыми розами.

«Что это там блеснуло в одной из них?..»

Ванда опустилась пониже. Если даже кто-то и заметит ее, то что они смогут сделать?

«Осторожнее, у них в руках все-таки не игрушки».

С высоты около пятидесяти футов она могла заглянуть в узкие бойницы замка. Оптический усилитель, ага… Там, за каждой бойницей, тоже солдат.

«Почему они держат парк под наблюдением, да еще так скрытно?»

Она скачком набрала высоту и, зависнув над дворцом, направила оптический усилитель вниз. Изображение словно прыгнуло на нее. Ванда отпрянула.

— Не может быть!

Нет, оптика не обманывала, все так и было.

— Прекрати трястись! — выговорила она себе, но это не подействовало. Ощущения, однако, обострились до предела. Мысли заметались чередой догадок, надежд, ужасных предположений.

Окрестности дворца были примерно такими же, какими она знала их по Версалю, аккуратно распланированными, с гравиевыми дорожками между живыми изгородями, цветочными клумбами, подстриженными деревьями, фонтанами, статуями. Под ней был совсем небольшой участок земли, размером с футбольное поле. Раньше, вероятно, он выглядел, как остальные, даже каменные бордюры остались прежние. Но сейчас планировка клумб, обложенных по краям цветной плиткой, являла собой один большой символ — стилизованные песочные часы на геральдическом поле. Изображение обрамлялось кругом и пересекалось красной линией по диагонали.

Эмблема Патруля Времени!

«Нет. Не совсем. Этот круг и линия. Случайное совпадение? Невозможно. Вот он, сигнал, который я так упорно искала».

Девушка заметила, что рука ее лежит на кнопке снижения высоты. Она отдернула руку, словно пульт раскалился добела.

«Нет! Не горячись… Снизишься и… Зачем, по-твоему, там стража?»

Ванда вздрогнула.

«Что означает красная линия в круге? В двадцатом веке, по крайней мере, этот знак гласит: „Нельзя“. Запрещено. Опасно. Стоянка запрещена. Не курить. Вход воспрещен. Убирайся. Держись подальше. Но могу ли я? Ведь это эмблема Патруля».

Тень заслонила мир. Позолоченный флюгер на крыше дворца, блеснув в последний раз, растаял в темноте. Даже на высоте солнце скрылось из виду. В сумерках замерцали ранние звезды. В поднебесье сгустился холод. Ветер утих и повсюду наступила тишина.

«О боже мой! Как я одинока. Лучше бы мне улизнуть в мой чудесный каменный век и доложить об увиденном. Мэнс может организовать спасательную экспедицию».

Ванда сжалась.

— Нет! — сказала она звездам.

Нет, пока она не использовала все свои возможности. Если мир Патруля разрушен, то у тех, кто остался, наверняка есть заботы поважнее, чем спасать попавшего в западню товарища Или двух.

«Наверно, не стоит отвлекать их от дел. Я смогу что-то и сама».

Ванда с трудом перевела дыхание.

«В конце концов, если мне не удается…».

Но если она принесет победу Мэнсу…

Жар в крови прогнал ночной озноб. Девушка вжалась в сиденье и задумалась.

Путешественник во времени, который мог быть агентом Патруля, переделал этот уголок сада своими руками или с чьей-то помощью. Это может быть только сигнал коллеге, который вдруг здесь окажется. Тот путешественник не стал бы себя утруждать, будь у него или у нее темпороллер: коммуникатор гораздо эффективнее.

«Таким образом, человек этот — пусть будет „Икс“, хоть это совсем не оригинально, — оказался в ловушке…

Господи, чепуха какая-то детская… Хватит! Перестань! Если бы Икс был на свободе, то он, используя эту эмблему, мог бы кое-что добавить к ней, например, стрелу, указывающую на место хранения отчета, записки или чего-то подобного. Следовательно, дополнительный элемент скорее всего означает: „Опасность! Не приземляться!“ Наличие стражи говорит о том же, как и само расположение поместья, удаленного и удобного для обороны. Икс находится здесь в заточении. Видимо, узнику дозволена некоторая свобода, и он имеет влияние на стражников, поскольку уговорил их разбить этот садик и высадить цветочные клумбы. Тем не менее он находится под неусыпным надзором, и любой новоявленный гость будет взят под арест и отдан на милость владельца поместья.

Так ли это? Ну что ж, проверим».

Снова и снова, пока звезды все ярче разгорались на небосводе, Тамберли пересчитывала свои возможности. Их было огорчительно мало. Она могла летать, беспрепятственно перескакивать с одной позиции на другую и проникать в любую темницу, пока пуля не собьет ее с сиденья. Но Ванда не знала ни окрестностей, ни места заточения Икса. На небольшом расстоянии она могла вывести из строя с помощью парализатора, но тем временем ее могут взять в кольцо остальные стражники. Ее появление, быть может, ввергнет их в суеверный страх, но Ванда сомневалась в этом: приготовления, а также то, что здешняя «шишка» могла вызнать у Икса — от всего этого надежд оставалось не больше чем на выигрыш в государственной лотерее. Можно, конечно, вернуться назад во времени, раздобыть местную одежду и начать шпионить. Но тогда придется расстаться с темпороллером, а это слишком рискованно. К тому же она не имела представления о местных обычаях, манере поведения, жизни. По-испански она говорило свободно, но французский за ненадобностью подзабыла. Кроме того, Ванда сомневалась, что в этом мире испанский, французский и английский звучали привычно ее уху.

Нет сомнений. Икс оставил предупреждение. Оно, быть может, говорило каждому служащему Патруля: «Беги. Забудь меня. Спасайся сам».

Девушка плотно сжала губы.

«Это мы еще посмотрим».

И словно внезапно взошло солнце.

«Да! Мы еще посмотрим!»

Когда она перескочила на год раньше, солнце действительно стояло в зените. Садовники работали над посланием, подчищая траву граблями, обрезая ветви, подметая.

Десятью годами раньше мужчина в яркой одежде и женщина в темном прогуливались среди клумб простого геометрического рисунка.

Тамберли усмехнулась.

— Недолет, перелет. Вилка.

От бесконечных скачков во времени туда-сюда — то солнце, то дождь; мельтешение людей — у Ванды закружилась голова. Следовало бы передвигаться медленно, но она была слишком возбуждена. Конечно, нет нужды проверять месяц за месяцем, год за годом. Эмблема. Нет эмблемы. Снова эмблема. Видимо, они перекопали старую клумбу в марте 1984 года, и уже в июне появилась эмблема…

Проследив события по дням, Ванда стала изучать каждый час, каждую минуту. Тело от усталости налилось тяжестью, глаза воспалились. Она опустилась на луг на склоне лесистого холма Дордон, где вокруг не было ни души, перекусила, достав припасы из багажника, растянулась на солнышке и заснула.

И вновь за работу. Теперь Ванда была спокойна и предельно внимательна.

25 марта 1984 года, 13 часов 37 минут. Серенькая погода, низкая облачность, шум ветра над полями и в кронах деревьев, еще голых, капли редкого дождя.

«Была ли в тот день такая же погода в уничтоженном мире? Вероятно, нет. Там люди вырубили обширные американские леса, распахали равнины, наполнили небеса и реки химикатами. Люди изобрели свободу, искоренили оспу, отправили корабли в космическое пространство».

Два человека шагали по размеченному клумбами и окруженному рвом парку. Один — в золотисто-алом облачении, на голове что-то среднее между короной и митрой. Второй, шедший рядом, в пальто и в мешковатых брюках знакомого Ванде покроя. Второй мужчина был выше своего спутника, худой, с пепельными волосами. За ними следовали шесть солдат в форме с ружьями на плечах.

Тамберли несколько минут разглядывала их, прежде чем ее осенила догадка: они обсуждают детальный план новой клумбы.

«Вперед!»

Ванда и прежде попадала в опасные переделки, порой по собственной воле. Вот и сейчас она мгновенно приняла решение. Все словно замедлилось, и мир превратился в пляшущую мозаику из отдельных элементов, но она безошибочно выбрала нужные и, отбросив страх, ринулась к цели.

Темпороллер возник метрах в двух от гуляющей пары.

— Патруль Времени! — выкрикнула Ванда, вероятно, без надобности. — Ко мне, быстро!

Она выстрелила из парализатора. Человек в пышном одеянии упал. Теперь солдаты оказались перед ней как на ладони. Худой мужчина застыл в изумлении.

— Скорее! — закричала Ванда.

Шаткой походкой он двинулся вперед. Один из стражников, вскинув ружье, выстрелил. Человек пошатнулся.

Тамберли соскочила с сиденья, подхватила его на руки и потащила к темпороллеру. Над головой просвистела пуля. Она опустила человека на переднее сиденье, прыгнула сама на заднее и, перегнувшись через него, припала к пульту управления.

«Теперь — к своим…»

Третья пуля чиркнула по борту и с визгом ушла в небо.

18224 ГОД ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Оставив темпороллер в гараже, Эверард направился в свою комнату. Вместе с ним вернулись из Риньяно несколько человек, остальные отправились на другие базы, поскольку ни одна из них не могла вместить сразу всех. Теперь участникам операции оставалось только ждать подтверждения успеха. Прибывшие в пансионат Патруля в плейстоцене собрались в гостиной и бурно праздновали победу. Но у Эверарда не было настроения. Больше всего ему хотелось постоять подольше под горячим душем, выпить бокал чего-нибудь крепкого и заснуть. Забыться. Следующий день наступит слишком скоро, и вместе с ним вернутся воспоминания.

Крики и хохот вынудили его спуститься в гостиную Он свернул за угол, и вдруг увидел Ванду.

Оба изумленно застыли на месте.

— Я думала, что… — первой заговорила Ванда и поспешила к нему. — Мэнс! Мэнс!

Он едва удержался на ногах. Они обнялись. Губы их встретились. Поцелуй прервался лишь потому, что нужен был глоток воздуха.

— Я думал, что ты исчезла, — простонал он у щеки Ванды Волосы ее пахли солнечным светом. — Считал, что ты оказалась в западне измененного мира и… исчезнешь… когда пропадет тот мир.

— Прости, — произнесла она срывающимся голосом. — Я не подумала, как ты будешь беспокоиться. Но я понимала, что тебе потребуется время, чтобы разобраться во всем, организовать операцию, — у тебя и без нас, верно, забот хватало. Поэтому я вернулась через месяц после своего отбытия. Ждала два дня, не находила себе места и ужасно за тебя беспокоилась.

— Я тоже беспокоился.

Внезапно до него дошел смысл сказанного Вандой. Все еще обнимая ее за талию, он сделал шаг назад, заглянул в синие глаза и медленно спросил:

— Кого ты имеешь в виду, говоря «нас»?

— Как кого? Кита Денисона и себя. Он сказал, что вы с ним друзья. Я вытащила его оттуда и доставила сюда. Мэнс, что-нибудь не так?

Руки его упали.

— Ты хочешь сказать, что оказалась в явно измененном будущем и осталась там?

— А что мне следовало делать?

— То, чему тебя учили в Академии, — голос его зазвучал резче. — Ты что, ничего не помнишь? Каждый агент и гражданский путешественник, которые прибывают в изменившийся мир, поступают так, как подсказывает элементарный здравый смысл, если позволяет ситуация. То есть совершают прыжок строго туда, откуда они прибыли, и не раскрывают рта до тех пор, пока не доложат о происшествии в ближайшее отделение Патруля, а затем подчиняются полученным там приказам. Ты… ты хоть понимаешь, что тебе грозило? — гневно продолжал Эверард. — Если бы тебя там схватили, никто никогда не пришел бы тебе на помощь. Тот мир больше не существует. И тебя бы тоже не стало! Я считал, что тебе не повезло, но никак не мог подумать, что ты способна на такую глупость.

Побелев, Ванда стиснула кулаки.

— Я… я хотела вернуться к тебе с докладом. С информацией. Она ведь могла тебе пригодиться. И я… я спасла Кита. А теперь иди к черту!

Вспышка негодования тут же угасла. Вся дрожа, она, стараясь не расплакаться, начала извиняющимся голосом:

— Ладно. Извини, я не права, я знаю, что это… нарушение дисциплины, но мой опыт и подготовка… я не была готова к этому… — И твердым голосом: — Нет. О чем тут говорить! Сэр, я совершила ошибку.

Его гнев тоже улегся.

— О боже, Ванда! Успокойся. Мне не следовало кричать на тебя. Просто я считал, что ты пропала, и… — Он выдавил из себя улыбку: — Плох тот патрульный, который делает в штаны от страха, боясь нарушить правила ради успеха операции. Ты действительно спасла моего закадычного друга? Специалист Тамберли, думаю, вы заслуживаете благодарности с занесением в личное дело, и я буду рекомендовать повысить вас в звании.

— Я, я… Давай сделаем кое-что, пока я совсем не потеряла голову. Хочешь повидать Кита? Он в постели. Получил ранение, но уже поправляется.

— Мне бы сначала отмыться, — ответил он, так же как и Ванда, стремясь уйти от зыбкой темы и обрести твердую почву под ногами. — А потом ты обо всем мне расскажешь.

— А ты — мне, договорились? — Она вскинула голову. — Ты знаешь, нам нет нужды терять время. Мы можем разговаривать, пока ты… Мэнс, ты что, покраснел?

Изнеможение как рукой сняло. Искушение тронуло душу, но тут же исчезло.

«Нет, — решил он. — Лучше не торопить удачу. И Кит обидится, если я сразу же не навещу его».

— Если хочешь, пожалуйста, — произнес он вслух.

Ванда кое-что слышала об операции от обитателей пансионата. Наслаждаясь потоками воды, он крикнул сквозь шум душа в открытую дверь, что операция в Риньяно прошла весьма успешно.

— Подробности потом.

— Ловлю тебя на слове, — бросила она в ответ. — Нам еще много о чем нужно поговорить!

— Начнем с ваших выходок, юная леди.

Растираясь полотенцем, Эверард слушал ее рассказ. Кожа его покрылась мурашками, когда он понял, что могло произойти с Вандой.

— Кита подстрелили прежде, чем я успела вырваться оттуда, — завершила повествование девушка. — Я сначала летела наугад, а потом направилась сюда и уже два дня нахожусь здесь. Врач немедленно занялся раненым. Пуля прошла сквозь левое легкое. Хирургия и лечение в Патруле на высоте, ничего не скажешь. Киту с неделю придется поваляться в постели, но ему уже не терпится. Может, ты успокоишь его?

— Хотелось бы сравнить наши данные. Ты говоришь, он провел в том мире четыре года?

— На самом деле, похоже, все девять. Он появился в измененном Париже в 1980-м, я в 1989 году. Но я вытащила его оттуда в 84-м, получается, что остальные годы в этом промежутке он не прожил, и у него нет никаких воспоминаний.

Эверард надел чистую одежду, которую захватил с собой в ванную.

— Так-так. Деформация времени. Нарушение Главной Директивы.

— Фу-ты! Какая разница для той вселенной?

— Стоящий вопрос. Откровенно говоря — только это не для широкой публики, — Патруль иногда производит как бы регулировку. Кит и я однажды побывали в одной такой переделке. Когда-нибудь на досуге я расскажу тебе эту историю.

«Боль отпустила. Ушла и унесла с собой сожаления о том мире».

Он нашел девушку сидящей с ногами в кресле и с бокалом неразбавленного виски из его бутылки.

— Мог бы и не щадить моей скромности, — заметила она.

Эверард усмехнулся.

— Нахалка! Плесни-ка мне немного того же самого, да пойдем поздороваемся с Китом.

Кит лежал в своей комнате, прислонившись к спинке кровати и перелистывая книгу. Выглядел он бледным и измученным. Но когда пара вошла в комнату, лицо его просветлело.

— Мэнс! — воскликнул он хрипло. — Боже мой, как я счастлив тебя видеть! Как пришлось поволноваться!

— О Синтии, конечно, — сказал Эверард.

— Да, но еще…

— Знаю. Разделяю твои чувства. Но теперь можно все наши страхи выбросить на свалку. Операция прошла как по маслу, — успокоил его Эверард.

«Не совсем там. Боль и опасность, гибель и увечья для стольких храбрых людей. Но, видимо, я все теперь вижу в розовом свете».

— Я услышал шум и подумал… Спасибо, Мэнс, спасибо.

Эверард и Ванда сели на стулья по бокам кровати.

— Благодари Ванду, — сказал Эверард.

Денисон кивнул.

— Кого же еще? Она даже сократила на пять лет мой приговор, ты знаешь? Эти пять лет я могу теперь прожить в свое удовольствие. Мне и тех четырех лет хватило…

— С тобой плохо обращались?

— В общем-то нет.

Денисон описал, как его захватили в плен.

— У тебя вошло в привычку попадать в ловушки, а? — поддел Эверард приятеля.

И сразу же пожалел о шутке, когда лицо Денисона помертвело, а губы прошептали:

— Да. Но было ли это случайным стечением обстоятельств? Я не физик, но читал и слушал что-то о квантовых полях вероятности и временных узлах.

— Не ломай себе голову, — поспешно произнес Эверард.

«Не стоит волноваться, даже если случай сделал тебя потенциальным источником неприятностей, готовых разразиться в любую секунду. Я и сам ничего не понимаю в этих теориях», — подумал он.

— Ты вышел из обеих ситуаций, благоухая, как роза. Видел бы ты меня. Спроси Ванду, мы встретились до того, как я принял душ. Рассказывай дальше.

Ободренный словами Эверарда, Денисон улыбнулся и послушно продолжил историю.

— Архикардинал был по-своему неплохой человек, хотя его положение ограничивало проявление добрых сторон характера. Являясь главой церкви, он, помимо этого, принадлежал к высшей знати Франции, которая включала в себя Британские острова. Ему приходилось посылать на костер еретиков и отдавать приказы о расправе над своевольными крестьянами. Архикардинал не возражал против таких деяний, поскольку почитал их своим долгом, не испытывая, однако, никакого удовольствия от этих обязанностей, подобно многим, кого я повстречал в том мире. В любом случае, духовное звание было важнее светского. Короли в той Европе играли скорее роль марионеток.

Архикардинал Албин был интеллигентным и образованным человеком. Пришлось попотеть, дабы убедить его в том, что я на самом деле прилетел с Марса. Он терзал меня чертовски коварными вопросами. Я ведь явился из ниоткуда. Пришлось объяснить ему, что моя колесница мчится с невероятной скоростью, подобно пуле. Этот номер прошел, поскольку они не знают, что такое звуковой барьер. У них есть телескопы, и они понимают, что планеты — это отдельные небесные тела. Геоцентрическая система мира для них по-прежнему догма, хотя уже стало позволительно использовать гелиоцентрическую систему как математическую модель, облегчающую вычисления… Но дело не в этом. Там было столько странностей, даже в том изолированном мирке, в который меня поместили.

Видите ли, Албин не только поверил мне, но и захотел уберечь от ревнителей веры из Инквизиции, которые допрашивали бы меня и пытали до полусмерти, а потом сожгли бы заживо на костре то, что от меня останется. Албин понял, что по-хорошему может выпытать из меня куда больше, он не разделял всеобщего ужаса перед колдовством. Да, он согласился, что здесь какое-то колдовство, но расценил его как более высокую ступень технологии со своими собственными ограничениями. Архикардинал поселил меня в своем поместье в пригороде Парижа. Все было не так плохо, за исключением, конечно, самого положения пленника, как вы сами догадываетесь. У меня были прекрасные комнаты, хорошая еда, мне позволили гулять вокруг дворца и в его окрестностях, но непременно под присмотром стражи. Еще пускали в библиотеку Албина. Он держал множество книг. Книгопечатание в то время уже существовало. Монополия на него принадлежала церкви и государству, незаконное обладание печатным оборудованием каралось смертной казнью, но верхушке общества книги были доступны. Они-то и спасли мой рассудок.

Архикардинал навещал меня, как только представлялась возможность. Мы беседовали с заката до рассвета. Он был очаровательным собеседником. Я изо всех сил поддерживал его интерес к моей персоне. В конце концов удалось уговорить его установить знак в форме садового украшения. Я сказал, будто неземной ветер уничтожил мою колесницу и разметал ее обломки. Мои друзья с Марса, тем не менее, будут меня искать. Если кто-то из них, оказавшись здесь, увидит знак, то непременно приземлится. Албин замыслил захватить марсианина и его транспорт. Я не могу его осуждать. Он не намеревался причинять вред инопланетянину, если тот будет сотрудничать с ним. Марсианские знания, а возможно, и альянс с марсианами сулили многое. Западная Европа находилась в затруднительном положении.

Денисон замолк. Голос его задрожал.

— Не переутомляйся, — сказал Эверард. — Мы можем завтра поговорить.

Денисон улыбнулся.

— Это было бы просто жестоко с моей стороны. Ты чересчур любопытен. Ванда тоже. Я до сегодняшнего дня особенно не рассказывал о своих приключениях. Твои новости оживили меня. Налей мне воды, а?

Ванда пошла за стаканом.

— Как я понял, она правильно прочитала твое послание, — сказал Эверард. — Замысел состоял в том, чтобы заявить о присутствии сотрудника Патруля, но предупредить других путешественников во времени о том, что действовать надо чрезвычайно осторожно и не рисковать ради тебя.

Денисон кивнул.

— Что же, мы оба можем радоваться, что она все-таки рискнула. Ванда не только вырвала тебя из неволи, но и отменила дополнительные пять лет плена. Не сомневаюсь, эти пять лет тебе дорого бы обошлись.

Ванда вернулась с водой и протянула стакан Денисону. Тот принял стакан, задержав ее руку в своих.

— Быстро поправляетесь! — рассмеялась она.

Он усмехнулся и выпил воду.

— Ванда упоминала, что ты серьезно изучал историю того мира, — произнес Эверард. — На твоем месте ничего другого и не оставалось. Хотя бы ради того, чтобы отыскать, где и когда произошел сбой. Нашел?

Денисон, откинувшись на подушки, покачал головой.

— Не совсем. Средневековая эра — не моя специализация. Знаю что-то, как следует знать обыкновенному образованному человеку, но не более того. Я только смог установить, что когда-то в позднем средневековье католическая церковь решительно одержала верх в соперничестве с королями и государством. Вчера мне кое-что объяснили про Роджера Сицилийского, и я припомнил, что в нескольких книгах он упомянут как исключительный злодей. Может, ты восполнишь пробелы в моих знаниях, рассказав о начальной стадии развития того мира.

— Попробую. А ты пока отдохни, — сказал Эверард, поймав взгляд Ванды.

— В том мире, который мы аннулировали, Роджер и его старший сын, самый умный среди детей короля, пали в битве при Риньяно в 1137 году. Принц, унаследовавший власть, не смог управлять страной. Враг Роджера и союзник папы Иннокентия — Райнальф — отобрал у Сицилии все ее владения на материке. Вскоре сицилийцы лишились и своих африканских завоеваний. Тем временем умер Анаклет, и Иннокентий утвердился на престоле. Со смертью Райнальфа папа приобрел реальную власть в Южной Италии, равно как и в центральных районах страны. Могущество церкви обусловило выбор череды агрессивных цап. Они безраздельно завладели всей Италией и, между делом, Сицилией. Какое-то время история развивалась бурно. Фридрих Барбаросса восстановил порядок в Священной Римской империи, но не сумел уладить ссоры с Курией. Тем не менее отсутствие раскола церкви и укрепление папских государств, неуклонно наращивающих силу, держало под контролем императорские амбиции в южном направлении. Они обратились на запад.

А той порой, как и в нашем мире. Четвертый крестовый поход утратил изначальную цель. Крестоносцы взяли и разграбили Константинополь, затем усадили на трон главу Латинской империи. Православная церковь насильно была объединена с католической.

Дальний Восток испытывал незначительное влияние Европы, а обе Америки и тихоокеанские просторы вообще не знали его. Не представляю, что произошло потом. Мы провели расследование примерно до 1250 года и то весьма поверхностно. Слишком много предстояло сделать, а людей было мало.

— И оба вы жаждете узнать конец моей истории, — сказал Денисон значительно бодрее, чем прежде. — Хорошо. Сделаю специально для вас краткий обзор. Не более. Может быть, я когда-нибудь напишу об этом книгу. Или две.

— Это просто необходимо, — рассудительно ответила Ванда. — Это наверняка поможет нам познать себя в нашем мире.

«Она очень серьезна и к тому же чертовски умна, — подумал Эверард. — И ведь так молода. Но разве я сам уже старик?»

Денисон прочистил горло.

— Что ж, поехали дальше. Барбаросса не завоевал Францию, но доставил ей достаточно неприятностей, чтобы процесс объединения христиан приостановился, а в связи с войнами между Плантагенетами и Капетингами, которые примерно соответствуют нашей Столетней войне, англичане взяли верх, и в результате образовалось англо-французское государство. В его тени Испания и Португалия никогда не обрели весомой роли. Несколько раньше из-за гражданских войн распалась Священная Римская империя.

Эверард кивнул.

— Этого я и ждал, — сказал он. — Фридрих II никогда не появился на свет.

— Гм?

— Внук Барбароссы. Значительная личность. Объединил пришедшую в упадок империю и задал хорошую трепку папам. Но его мать, родившаяся после смерти своего отца, была дочерью Роджера II, который в нашей истории скончался в 1154 году.

— Ага… Это уже что-то проясняет. В том мире пропапская группировка Уэлфа заняла ведущее положение, поэтому Германия фактически превратилась в набор папских княжеств. Тем временем монголы вторглись в глубь Европы, полагаю, значительно дальше, чем в нашем мире, поскольку междоусобные войны в Германии довели страну до такого состояния, что она не смогла послать помощь против завоевателей. Когда они отступили. Восточная Европа лежала в руинах, и новыми землями в конце концов завладели германские колонисты. Итальянцы контролировали Балканы. Французский хвост вилял английской собакой до, тех пор, пока у Англии ничего своего не осталось — кроме забавного произношения.

Денисон вздохнул.

— Опустим подробности. При всемогуществе, которое приобрела католическая церковь, она могла подавлять любое инакомыслие. Ренессанс не наступил, не было ни Реформации, ни научной революции. Светские государства по мере распада все больше подпадали под власть церкви. Началось это с той поры, когда итальянские города-государства стали выбирать священников своими правителями. То был период религиозных войн, скорее раскольнических, а вовсе не по поводу догматов веры. Рим удерживал верховенство. В конце концов папа возвысился над всеми королями в Европе. Своего рода Христианский Халифат.

По нашим стандартам, они были отсталыми в технологии, но при этом в XVIII веке достигли Америки. Хотя внедрялись там крайне медленно. Страны старого света в силу своего общественного устройства просто не поддерживали исследователей и авантюристов, а колонистов держали в узде. В XIX веке система начала разваливаться, что привело к мятежам, войнам, депрессии и всеобщему обнищанию. Ко времени моего прибытия мексиканцы и перуанцы отчаянно сопротивлялись завоеванию, хотя их лидеры были наполовину белыми и наполовину христианами. Продолжалось внедрение мусульманских захватчиков. Как видите, ислам переживал возрождение энергии и предприимчивости. То же с Россией. После избавления от монголов цари смотрели чаще на запад, чем на восток, поскольку ослабленная. Европа казалась им лакомым куском.

Когда Ванда спасла меня, русские вплотную подступили к Рейну, а Восточные Альпы были под угрозой тюрко-арабского союза. Лидеры вроде архикардинала Албина пытались стравливать противников в своих интересах. И, вероятно, они добивались временных успехов, потому что Ванда обнаружила мою клумбу в нетронутом виде в 1989 году. Но я сомневаюсь, что впоследствии положение осталось неизменным. Думаю, мусульмане и русские, опустошив Европу, вцепились друг другу в глотку.

Денисон бессильно опустился на подушки.

— Похоже, мы восстановили гораздо лучший мир, — скромно произнес Эверард.

Ванда уставилась в угол. Слушая рассказ Денисона, — она помрачнела.

— Но мы уничтожили миллиарды человеческих жизней, так ведь? — пробормотала она. — Вместе с их песнями и шутками, любовью и мечтами.

В Эверарде вспыхнул гнев.

— Вместе с их рабством, болезнями, невежеством и суевериями, — отрезал он. — Тот мир не имел представлений о науке, логике, проверяющей факты. Никогда. Он влачил жалкое существование, топчась на месте, пока… Мы предотвратили катастрофу. Я отказываюсь чувствовать вину. Мы вернули наших людей в реальность.

— О да, да, — вздохнула Ванда. — Я не хотела…

Дверь из холла внезапно открылась, и они повернули головы. На пороге Стояла женщина огромного роста, худощавая, с длинными конечностями, золотистой кожей и орлиным носом.

— Комозино! — закричал Эверард, вскочив со стула. — Агент-оперативник, — представил он ее друзьям, сорвавшись с родного английского на педантичный темпоральный язык.

— Как и вы, — ответила она, но тут же отбросила подчеркнутую учтивость. — Агент Эверард, я повсюду разыскиваю вас. Получено сообщение от наших разведчиков из будущего. Операция потерпела крах.

Он оцепенел.

— Действительно, король Роджер здравствует, — безжалостно продолжала Комозино. — Он завладел Реньо, расширил владения в Африке, приблизил ко двору некоторых известнейших ученых своего времени и скончался в постели в 1154 году. Престол унаследовал его сын Уильям — да, все как и должно быть. Но у нас по-прежнему нет связи с более далеким будущим. Дальше середины XII века постов Патруля так и нет. Краткая разведка в будущем обнаружила, что мир все еще отличается от известного нам. Вселенский хаос опять уготовил нам что-то новое.

1989-БЕТА ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Три темпороллера зависли на высоте орлиного полета над мостом Золотые Ворота. Утренний туман выбелил побережье, громадный залив сиял, земная твердь убегала прочь от воды летним коричневато-желтым ковром. За проливом по грудам камней можно было определить, где прежде стояли крепостные стены, башни, боевые укрепления. Развалины поросли низким кустарником. Он почти полностью захватил рассыпавшиеся глинобитные постройки. Деревушка расположилась на другой стороне залива, и несколько одномачтовых рыболовных суденышек дрейфовали в море.

Радиоголос Ванды едва слышался за ревущим ветром.

— Наверно, город так и не был восстановлен после землетрясения 1906 года. Не исключено, что враги, воспользовавшись этим, разграбили последнее. И с тех пор ни у кого не нашлось ни средств, ни желания возродить его. Заглянем в прошлые времена?

Эверард покачал головой.

— Нет смысла. Кроме того, мы не имеем права рисковать сверх меры. Куда теперь?

— Центральная равнина должна дать нам ключ к отгадке. В нашем XX веке она была одним из богатейших сельскохозяйственных районов мира.

Он слышал легкое дрожание голоса, словно Ванду трясло от холода.

— Хорошо. Определи координаты, — сказал Эверард.

Она установила курс. Эверард и Карел Новак громко повторили координаты, прежде чем совершить прыжок. Эверард заметил солнечный блик, отразившийся от ствола автоматической винтовки в руках чеха.

«Да, жизнь Новака, жизнь его предков сделали осторожность рефлексом. Нам, американцам, больше повезло — в том мире, где существовали Соединенные Штаты Америки», — подумал Эверард.

Он не сомневался, что при соблюдении мер предосторожности его разведывательная группа не столкнется с серьезной опасностью. Даже до отбытия он не ожидал больших трудностей. Иначе Эверард просто отклонил бы предложение Ванды быть провожатым группы, приказал бы ей остаться и перескочил к моменту полного выздоровления Денисона, хотя это и вызвало бы определенные трудности.

Или не отклонил бы? Разумнее всего было бы подавить в себе подсознательное желание уберечь Ванду от беды и взять ее с собой. Цель экспедиции заключалась в том, чтобы сравнить это будущее с тем, которое они предотвратили. Денисон неплохо знал то будущее, но, в общем-то, из вторых рук.

Ванда, правда, тоже имела о том будущем лишь общее представление, но Эверарду большего и не нужно было.

«Видит Бог, девочка доказала, что может работать», — подумал он.

Маленькие фермы жалясь вдоль рек и остатков довольно примитивной системы каналов. В основном центральная часть Калифорнии вернулась в первозданное безводное состояние. Между селениями располагались укрепления за земляными валами. Сквозь оптику Эверард заметил вдали группу всадников, похожих на диких кочевников.

Громадные земельные владения простирались по Среднему Западу, но многие являли собой унылую картину запустения. Уцелевшие хозяева или захватчики влачили жалкое существование в хижинах, крытых дерном, на плохо обработанных полях. Кто-то жил чуть лучше, занимаясь скотоводством или выращиванием различных сельскохозяйственных культур. В центре каждого селения возвышалось несколько больших зданий, обычно обнесенных частоколом. Города, и прежде не очень большие, уменьшились до городишек или вовсе обратились в деревушки среди заброшенных развалин.

— Натуральное хозяйство, — пробормотал Эверард. — Производят почти все необходимое для дома, потому что торговля практически отсутствует.

Остатки высшей цивилизации уцелели только на востоке, хотя и здесь города пришли в упадок и часто прозябали в нищете. Эверард видел сетку улиц и внушительные каменные строения внутри каждого квадрата. Собственность, которой еще кто-то владел, несомненно, зиждилась на подневольном труде рабов. Он заметил вереницы скованных друг с другом людей, бредущих по дорогам или занятых изнурительной работой на полях под присмотром вооруженных надзирателей. Эверарду казалось, что среди невольников не только черные, но и белые, хотя из-за загара и расстояния определить цвет кожи было трудно. Ему не хотелось рассматривать рабов с помощью приборов.

В долине Гудзона палили пушки, атаковала кавалерия, люди рубились и умирали.

— Думаю, что империя умерла, а это призраки, воюющие друг с другом, — произнес Новак.

Удивленный, так как сам он привык думать о людях более прозаически, Эверард ответил:

— Да. Темный век. Ладно, давайте отправимся на побережье и, пожалуй, пролетим над океаном, а потом уже двинемся в Европу.

Целесообразно было пройти в какой-то степени по следам Ванды. Источник искажения истории должен находиться в Европе, как это случилось в последний раз. Приблизиться к первопричине незаметно, с периферии, и быть готовым в любой миг исчезнуть при малейшем признаке опасности — вот их задача. Взгляд Эверарда постоянно держал под контролем набор детекторов, сигналы которых то и дело вспыхивали на приборной панели.

Существует ли трансатлантическая торговля? Судов было мало, но он заметил два-три корабля, очевидно, способных пересечь океан. Они выглядели более совершенными, чем те, которые описывала Ванда. Те напоминали корабли XVIII века из мира Патруля. Однако эти были меньших размеров и плавали только вдоль побережья, ощетинившись жерлами пушек. Ни одного судна в открытом море не оказалось.

Лондон являл собой увеличенные в размере трущобы Нового Света. Париж до удивления повторял то же убожество. Нивелировка сработала повсюду, создав одинаковые перекрестки с прямыми углами и унылые комплексы в центре каждого района. Уцелело несколько средневековых церквей, но пребывали они в жалком состоянии. Нотр-Дам наполовину разрушился. Храмы новой постройки были маленькие и незатейливые.

Дым и гром другого сражения несся с того места, на котором должен бы был стоять Версаль.

— Лондону Париж были гораздо обширнее в том варианте истории, — подавленно произнесла Ванда.

— Думаю, что могущественные силы этой истории, которая здесь повержена, находятся где-то дальше, на юге или на востоке, — вздохнул Эверард.

— Посмотрим!

— Нет. Не имеет смысла, у нас и без того полно дел. Мы получили подтверждение нашей версии, значит, главная цель разведки достигнута.

Любопытство оживило голос Ванды.

— Какая же?

— А ты не понимаешь? Извини, я забыл объяснить. Мне она кажется очевидной. Но твоя профессия — естественная история. — Эверард набрал в легкие воздуха. — Прежде чем мы попытаемся поправить дела, необходимо убедиться в том, что данное положение не вызвано действиями каких-либо путешественников во времени, случайными или умышленными. Наши оперативники в прошлом, конечно, исследуют эту проблему, но я решил, что мы можем быстро собрать важные данные для проведения разведки в более отдаленном будущем. Если кто-то в XII веке плел интриги, то сегодняшний мир непременно выглядел бы очень странным. Увиденное нами, напротив, указывает на упадок западной цивилизации. Перед нами империя, в которой никогда не было ни Ренессанса, ни научной революции, империя, история которой закончилась. По-моему, можно сделать вывод, что здесь нет сознательных действий. Не похоже и на то, что это результат просчета. Мы вновь столкнулись с квантовым хаосом, неразберихой, самопроизвольным, диким развитием событий.

Новак заговорил с тревогой в голосе:

— Сэр, разве в таком случае наша задача не становится более сложной и опасной?

Эверард твердо сжал губы.

— Конечно.

— Что мы можем предпринять? — тихо спросила Ванда.

— Не надо отчаиваться, — отозвался Эверард, — хаос еще не означает, что история изменилась таким образом без причины. Люди, как правило, совершают поступки, руководствуясь собственными побуждениями. Просто случилось так, что некое деяние повлияло на ход событий и переиначило историю. Мы должны отыскать этот поворотный момент — точку опоры — и проверить, нет ли возможности повернуть рычаг в нужную нам сторону. Ладно, возвращаемся на базу.

Ванда вмешалась прежде, чем он смог вычислить курс.

— А что потом?

— Проверю, что выяснили исследователи, и на основании их данных попытаюсь провести дальнейший поиск. А тебе, вероятно, — лучше отправиться на свой прежний пост.

— Что?!

— Конечно, ты проявила себя отлично, но…

Ванду обожгло негодование.

— По-твоему, теперь мне следует бить баклуши, пока я не одурею от безделья? Мэнсон Эверард, оставь этот тон и слушай, что я тебе скажу.

Он не стал возражать. Новак, правда, совершенно опешил. Ванда действительно сделала несколько ценных предложений. Необходимые знания можно без труда внедрить в ее сознание. Способность общения с людьми, нужное поведение в опасных ситуациях — дело опыта, но она уже приобрела кое-какой опыт в прежних экспедициях. И самое главное, Патрулю нужны были способные Сотрудники, чем бы они ни занимались.

1137 ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

В своем кабинете торговец шелками Жоффре Джовиньи принимал двух посетителей. Высокого мужчину в добротном платье и высокую молодую белокурую женщину, которая держалась хоть и застенчиво, но со скрытым достоинством и уверенностью в собственных силах, без намека на самодовольство. Подмастерья изумились, узнав, что она будет спать в одной комнате с хозяйскими детьми.

В остальном посетители вызвали гораздо меньше интереса, чем обычно новые люди в Палермо: город кипел слухами, и каждый гость привозил какую-то свежую историю.

В конце октября король Роджер потерпел неудачу в Риньяно и чудом, с помощью святых заступников, вырвался невредимым с поля битвы. Отступив, он со свежими силами вновь осадил Неаполь, отвоевал Беневенто и Монте-Кассино, выдворил из Италии своего врага аббата Вибальда и добился избрания своего друга главой большого аббатства. Теперь только Апулия выступала против Роджера, и он вполне мог играть роль третейского судьи в диспутах соперничающих пап. Сицилия торжествовала.

В обшитой деревянными панелями комнате второго этажа сидели Эверард, Ванда и Вольстрап — с унылым, как декабрьский день за окном, видом.

— Мы приехали к вам, — сказал агент-оперативник, — потому что по информации банка данных вы — самый подходящий человек для предстоящей миссии.

Вольстрап, уставясь в кубок с вином, часто заморгал.

— Я?! Сэр, при всем моем уважении к вам, сейчас, когда мы стремительно попадаем из одного кризиса в другой, причем такой же безнадежный, шутки неуместны.

Вольстрап был единственным в этом городе, кто виделся с Эверардом в его предыдущий визит, а во время последней спасательной операции его дважды вызывали в прошлое для консультаций.

Эверард криво усмехнулся.

— Отчаянной храбрости, надеюсь, не потребуется. В наши замыслы входит путешествие в условиях средневековья, и нам потребуется человек — находчивый, тактичный и досконально знающий эту эпоху. Поскольку мой план может оказаться неосуществимым, я не буду вдаваться в подробные объяснения. Я хотел бы воспользоваться вашими знаниями, задать вам кое-какие вопросы и выслушать ваши идеи. Вы очень хороню потрудились в эти годы для Патруля, день за днем устанавливая необходимые отношения и закладывая основы для создания базы в этом городе… — «А это произойдет, когда Сицилия вступит в свой золотой век и привлечет многих путешественников во времени из будущего, которое снова предстоит возродить». — Кроме того, вы отлично проявили себя в последней операции.

— Спасибо. Мадемуазель… Тамберли?

— Я пока посижу и послушаю вас, — сказала женщина. — Попытаюсь мысленно разложить по полочкам энциклопедию, которую недавно в меня впихнули.

— У нас действительно лишь горстка людей, хорошо знакомых с этим периодом, — продолжил Эверард. — Я имею в виду данный регион Средиземноморья этой эпохи. От агентов в Китае, Персии, Англии проку мало, а кроме того, у них сейчас и так забот хватает на своих базах. Из нашего персонала, владеющего знаниями по данному периоду, некоторые не подготовлены для участия в экспедиции, где может произойти все что угодно. Например, человек, способный стать надежным контролером транспортного движения, может быть начисто лишен качеств, необходимых Шерлоку Холмсу.

Вольстрап наконец-то слабо улыбнулся, показывая, что уловил намек.

— Нам нужен человек, который, по нашему мнению, подходит для задания, и совсем неважно, каков сейчас его официальный статус в Патруле. Но прежде, повторяю, я хотел бы подробно расспросить вас.

— Я к вашим услугам, — ответил Вольстрап едва слышно.

Даже в сумраке было заметно, как побледнело его лицо. За окнами завывал ветер, и серое, как волчья шкура, небо изливало на землю струи дождя.

— Когда поступила информация, что мы потерпели неудачу, вы самостоятельно наладили связь с другими агентами и занялись мнемонической подготовкой, — заявил Эверард. — Это дает повод возлагать на вас большие надежды. Как я понял, ваша цель заключалась в том, чтобы составить детальную картину событий в надежде определить с ее помощью новую поворотную точку.

Вольстрап кивнул.

— Да, сэр. Правда, я не обольщался, что смогу решить эту проблему. И делал я это, признаться, не совсем бескорыстно. Я хотел… сориентироваться.

Ванда и Эверард заметили, как он содрогнулся.

— Это искажение реальности обрекало нас на холод и одиночество.

— Да, так оно и есть, — прошептала Ванда.

— Хорошо, вы были специалистом по истории средних веков до того, как Патруль завербовал вас, — сказал Эверард. Он говорил размеренно, с показной педантичностью. — В вашей памяти, должно быть, крепко засела подлинная версия истории.

— Достаточно крепко, — подтвердил Вольстрап. — Но, хотя я знал когда-то бессчетное множество отдельных фактов, значительная часть их давно забылась. Какой смысл помнить, например, что битва при Риньяно состоялась 30 октября 1137 года, или что папе Иннокентию III при крещении было дано имя Лотарио де Конти ди Сеньи? И все же любой незначительный исходный факт может оказаться бесценным, когда в нашем распоряжении остались неполные базы данных. Я попросил прислать сюда психотехника, чтобы он помог мне полностью восстановить память.

Вольстрап скривился. Ни сам процесс, ни его результаты приятными не были. Ему потребовалось значительное время, чтобы вернуться в свое обычное состояние.

— И я, — продолжал Вольстрап, — сравнил восстановленные данные с исследованиями коллег, обменялся с ними информацией и идеями. Вот и все. Когда вы прибыли, я как раз работал над подробным отчетом.

— Мы выслушаем его из ваших уст, — сказал Эверард. — Даже у нас жизнь не бесконечна. Сведения, переданные вами в центр, свидетельствуют о том, что вы нащупали верный ключ к загадке, но остаются кое-какие неясности. Расскажите.

Рука Вольстрапа слегка вздрогнула, когда он поднес кубок к губам.

— Это очевидно любому, — ответил Вольстрап. — Преемником папы Гонория III сразу стал Целестин IV.

Эверард кивнул.

— Да, это весьма странно. Но, по-моему, у вас есть соображения о том, что послужило причиной этих событий.

Ванда поерзала на стуле.

— Простите меня, — произнесла она. — Я пока еще путаюсь в именах и датах. Когда у меня есть время подумать, я успеваю расположить события в хронологическом порядке, но мне непросто понять их суть. Не могли бы вы просветить меня?

Эверард взял Ванду за руку — быть может, это рукопожатие ободрило его самого больше, чем Ванду, и пригубил вина, наполнившего его приятной теплотой.

— Это по вашей части, — сказал он Вольстрапу.

Вольстрап заговорил, и сдержанный невысокий человек вдруг обрел уверенность и энергичность. История средних веков была его истинной любовью.

— Позвольте начать с настоящего момента. Внешне события протекают так, как им и следует. Генрих VI, император Священной Римской империи, заполучил Сицилию путем женитьбы в 1194 году, а армия, так сказать, подтвердила его права на остров. В том же году появился на свет Фридрих II, его сын и наследник. Иннокентий III стал папой в 1198 году. Он был во многих отношениях одним из сильнейших людей, когда-либо сидевших на престоле в соборе Святого Петра, и являл собою одну из наиболее зловещих фигур среди пап, хотя и не всегда по своей вине. Об Иннокентии III со временем напишут, что он особенно отличился, разрушив целых три цивилизации, три культуры. В годы его правления, в Четвертом крестовом походе был захвачен Константинополь, и хотя Восточная империя в конечном счете получила верховную власть в лице православного грека, это была лишь ширма. Иннокентий III призвал к Крестовому походу против альбигойцев, который положил конец блистательной культуре, возникшей в Провансе. Его долгое соперничество с Фридрихом II, противостояние церкви и государства фатально подорвали устои разностороннего и толерантного общества норманнской Сицилии, где мы с вами сегодня и находимся.

Иннокентий III умер в 1216 году. Его сменил Гонорий III, тоже энергичный и решительный по натуре человек. Он вел войну с альбигойцами и всюду играл заметную роль в политике, но, похоже, достиг согласия с Фридрихом. Однако после смерти Гонория в 1227 году равновесие пошатнулось.

Григорию IX предстояло занять место покойного папы и пробыть у власти до 1241 года. Следующим избранником должен был стать Целестин IV, но он скончался в тот же год, не дожив до посвящения. Затем шла очередь Иннокентия IV, который и продолжил борьбу против Фридриха.

Но у нас нет Григория. Целестин следует непосредственно за Гонорием. Это слабодушный и нерешительный лидер в стане противников империи, и в конце концов Фридрих восторжествует победу. Очередной папа станет его марионеткой.

Вольстрап отпил глоток вина. За окном выл ветер.

— Понятно, — прошептала Ванда. — Да, теперь я понимаю связь всех этих событий, о которых узнала. Итак, папа Григорий — выпавшее звено?

— Очевидно, — отозвался Эверард. — Он не завершил войну с Фридрихом в нашей истории, но враждовал с ним целых четырнадцать лет, а это существенно меняет дело. Упрямый сукин сын. Это ведь он создал инквизицию.

— По крайней мере упорядочил ее, — добавил Вольстрап профессорским тоном.

Привычка взяла верх, и он тоже заговорил в прошедшем времени.

— Тринадцатое столетие было веком, в котором средневековое общество утратило первоначальную свободу, терпимость и социальную подвижность. Еретиков сжигали, евреев сгоняли в гетто, если их не истребляли или не изгоняли из страны, крестьян, посмевших заявить о некоторых правах, ждала та же участь. И все же… это наша история.

— Ведущая к Ренессансу, — резко вставил Эверард. — Сомнительно, чтобы мы предпочли мир, который ожидает нас сейчас. Но вы… Вам удалось проследить, что произошло, что случится с папой Григорием?

— Лишь некоторые наметки и размышления, — неуверенно ответил Вольстрап.

— Ну давайте же!

Вольстрап посмотрел на Ванду.

«Она притягивает, к себе людей сильнее, чем я», — отметил Эверард.

Вольстрап ответил, обращаясь скорее к ней, чем к Эверарду:

— Хроники дают скудные сведения о его происхождении. Они преподносят Григория уже в почтенном возрасте, когда он принял тиару и прожил до глубокой старости, оставаясь деятельным до последних дней жизни. Источники не сообщают даты его рождения. Позже церковные летописцы давали оценки, разнящиеся лет на двадцать пять. До настоящего времени Патруль, как ни странно, не счел нужным установить факты, связанные с этой личностью. Вероятно, никому и в голову не приходила подобная мысль, включая, конечно, и меня.

Нам лишь известно, что он был крещен под именем Уголино Конти ди Сеньи и принадлежал к знати города Ананьи. Не исключено его кровное родство с Иннокентием III.

«Конти! — пронеслось в голове у Эверарда. — Ананьи!»

— В чем дело, Мэнс? — спросила Ванда.

— Так, одно предположение, — пробормотал он. — Пожалуйста, продолжайте.

Вольстрап пожал плечами.

— Хорошо, — произнес он. — Мой замысел заключался в следующем: надо было раскопать его корни, и с этой целью я приступил к исследованиям. Никто не смог установить дату его рождения. Следовательно, в этом мире его, скорее всего, и не было вообще. Но я обнаружил дату, погребенную в памяти. Мне помог один из агентов, который сам знал эту историю только понаслышке. Агент должен был работать в период правления Григория. Он решил провести отпуск в более раннем периоде и… Короче, с помощью мнемотехники он определил год рождения Григория и кто его родители. Как впоследствии и писали некоторые историки, он появился на свет в 1147 году в Ананьи. Следовательно, папа дожил до девяноста лет. Его отец — Бартоломео, а мать — Илария из рода Гаэтано, — Вольстрап немного помолчал.

— Вот все, что я могу предложить вашему вниманию. Боюсь, что вы потратили слишком много сил, чтобы собрать столь незначительный урожай.

Эверард уставился в пространство, объятое тенями. Дождь струился по стенам дома. — Промозглый холод забирался под одежду.

— Нет, — выдохнул он, — вы, пожалуй, напали именно на тот след, что нам необходим. — Эверард вздрогнул. — Надо побольше узнать о том, что из всего этого получилось. Нам потребуется один-два оперативника, способных внедриться в обстановку. Я ожидал такого поворота событий и рассчитывал на вас, хотя до последней минуты точно не знал, куда именно и в какое время нам придется послать разведчиков. Они должны выполнить задание и ни в коем случае не попасть в неприятности. Думаю, что вы двое — идеальный выбор. Я в вас уверен.

«Боюсь, Ванда, что вы двое…» — успел подумать он.

— Простите? — с трудом выговорил Вольстрап.

Ванда вскочила со стула.

— Мэнс, ты правда так решил?! — ликующе воскликнула она.

Эверард тяжело поднялся с места.

— Считаю, что вдвоем вы больше сможете разузнать о событиях, чем в одиночку, особенно если поиски будут вестись с двух сторон, мужчиной и женщиной.

— А ты?

— Если повезет, вы обнаружите необходимые нам доказательства, но их будет недостаточно. Отрицательные результаты исключены. Григорий либо никогда не рождался, либо умер молодым, либо что-нибудь в этом роде. Это предстоит выяснить вам. Я намерен действовать в будущем по отношению к вашему времени, в эпоху, когда Фридрих подчинил церковь своей власти.

1146 ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Когда в Ананьи прибыл посыльный из Рима, было начало сентября. Он доставил письмо для Ченсио де Конти или тому, кто в случае кончины либо отсутствия означенного господина возглавляет этот знатный дом в Ананьи. Хотя возраст оставил глубокий след на Ченсио, он оказался дома и в добром здравии. Находившийся у него церковник прочитал послание вслух. Ченсио без особого труда понимал латынь. Она не слишком отличалась от его родного диалекта, и, кроме религиозных служб, члены семьи Конти часто слушали декламацию воинственной или лирической классики на латыни.

Фламандский джентльмен и его супруга, возвращающиеся на родину после паломничества в Святую Землю, выражают свое уважение к семейству де Конти. Они в родстве с достопочтенным семейством. Правда, родство это далекое. Лет пятьдесят назад некий рыцарь посетил Рим и, познакомившись с семьей де Конти, попросил руки их дочери. После свадьбы он увез жену на родину, во Фландрию. (Выгода была невелика, но обоюдна. Невеста, младшая дочь в семье, должна была бы идти в монастырь, поэтому ее приданое оказалось невелико. Однако обеим сторонам показалось престижно иметь связи в столь удаленных друг от друга странах, к тому же они сулили определенную пользу в то время, когда политика и торговля в Европе начнут развиваться. В истории, помимо всего прочего, не обошлось и без любви.) После отъезда молодоженов лишь несколько кратких посланий дошли через Альпы. Пользуясь случаем, путешественники чувствуют необходимость поделиться с домом Конти новостями, хотя и скудными. Они заранее просят прощения за свой внешний вид, если их пригласят в дом. Вся прислуга потерялась в пути из-за болезней, дорожных происшествий, а также обыкновенной непорядочности — похоже, миф о свободолюбивой Сицилии соблазнил беглецов. Может быть, семейство Конти будет великодушно и поможет нанять новых надежных слуг до конца путешествия?..

Ченсио немедленно продиктовал ответ на местном диалекте, который священник переложил на латынь. Путников с радостью ждут. Они, со своей стороны, должны простить хозяев за некоторую суматоху в доме. Его сын, синьор Лоренцо, вскоре женится на Иларии ди Гаэтано, и приготовления к торжествам в теперешние трудные времена особенно суетны. Тем не менее хозяин дома настаивает на безотлагательном прибытии гостей и их участии в свадебной церемонии. Де Конти отправил письмо в сопровождении нескольких лакеев и двух стражей для того, чтобы ни его гости, ни он сам не чувствовали неловкости из-за отсутствия должной свиты.

Поступок его был совершенно естественным. Фламандские кузен и кузина — или кем они там ему приходились — не слишком интересовали де Конти. Гости, однако, только что посетили Святую Землю. Им есть что рассказать о трудностях, переживаемых Королевством Иерусалимским. Лоренцо больше остальных домашних жаждал узнать новости. Он собирался в крестовый поход.

Несколькими днями позже путешественники появились в громадном доме де Конти.

Ванда Тамберли, оказавшись в расписанном яркими фресками зале, забыла об окружающем ее мире, неизведанность которого удивила и смутила ее. Неожиданно весь этот мир сфокусировался для нее в единственном лице. Оно принадлежало не пожилому человеку, а тому, кто стоял рядом с ним.

«Я разглядываю его так, как это делали женщины во все времена человечества, — мелькнуло у нее в сознании. — Черты Аполлона, темно-янтарные глаза — это и есть Лоренцо. Тот самый Лоренцо, который изменил бы историю девять лет назад в Риньяно, если бы не Мэнс… И фигура тоже что надо…»

С изумлением она услышала певучий голос мажордома:

— Сеньор Ченсио, позвольте представить сеньора Эмиля… — он запнулся на германском произношении, — ван Ватерлоо.

Вольстрап поклонился. Хозяин учтиво ответил тем же.

«А он совсем не такой древний, — решила Ванда. — Шестьдесят, вероятно. Почти беззубый рот старит его гораздо сильнее, чем седые волосы и борода».

У младшего Конти пока еще сохранился полный набор для пережевывания пищи, а его локоны и аккуратно подстриженные усы отливали блеском Воронова крыла. Ему было лет тридцать пять.

— Рад видеть вас, синьор, — сказал Ченсио. — Позвольте представить моего сына Лоренцо, о котором я упоминал в письме. Он сгорал от нетерпения повидаться с вами.

— Увидев приближающуюся к дому процессию, я поспешил к отцу, — сказал молодой человек. — Умоляю, простите нашу невнимательность. На латыни…

— Нет необходимости, благодарю вас, синьор, — ответил ему Вольстрап.

— Мы с женой знаем ваш язык. Надеемся, вы будете снисходительны к нашему акценту.

Ломбардский диалект, на котором изъяснялся Вольстрап, несущественно отличался от здешнего наречия. Оба Конти почувствовали явное облегчение. Они, несомненно, разговаривали на латыни не так бегло, как понимали со слуха. Лоренцо еще раз поклонился, теперь Ванде.

— Вдвойне приятно видеть в гостях столь прекрасную даму, — промурлыкал Лоренцо.

Его взгляд однозначно выражал смысл сказанного. Очевидно, итальянцы и в эту эпоху питали слабость к блондинкам — так же, как и в период Ренессанса, и во все последующие времена.

— Моя жена, Валбурга, — представил ее Вольстрап.

Имена им придумал Эверард. Ванда заметила, что в сложных ситуациях его чувство юмора становится необычайно причудливым.

Лоренцо взял ее руку. Ванде показалось, что ее поразило электрическим током.

«Прекрати! Да, история вновь зависит от этого же самого человека. Но он обычный смертный… Надеюсь, что так…» — подумала Ванда.

Она пыталась уверить себя, что ее чувства — не более чем отголосок бури, разыгравшейся в сознании при первом прочтении письма Ченсио. Мэнс проинструктировал ее и Вольстрапа довольно подробно, но даже он не предполагал, что они вновь столкнутся с Лоренцо. Мэнс считал, что воитель навсегда остался на поле брани. Информация в распоряжении Патруля была явно неполной. Иларии ди Гаэтано предстояло выйти замуж за Бартоломео Конти де Сеньи, который принадлежал к знати этого папского государства и приходился родственником Иннокентию III. В 1147 году она должна была произвести на свет того самого Уголино, что впоследствии стал папой Григорием IX. Вольстрапу и Тамберли поручалось установить, где случился сбой в истории.

Эверард разработал для них план, предполагавший в качестве первого шага сближение с семейством Конти. Им необходимо было каким-то образом проникнуть в аристократическое общество, а Эверард много знал о Конти с 1138 года, когда он гостил в доме у Лоренцо. Тот визит, по теперешнему варианту истории, никогда не состоялся, но тем не менее отпечатался в памяти агента Патруля. Тогда хозяин и гость коротко сошлись и много говорили на разнообразные темы. Таким образом, Эверард разузнал о тонкой ниточке, ведущей во Флоренцию. Связь эта и показалась Эверарду надежным средством для внедрения в дом Конти. К тому же в свое время его собственная легенда о паломничестве в Иерусалим сработала безотказно, почему бы и не повторить ее?

«Могла ли существовать другая Илария ди Гаэтано в этом городе? Мы с Эмилем обсуждали такую версию. Нет, вряд ли. Конечно, мы это выясним, но я уверена, что второй Иларии нет. Так же я не могу поверить и в то, что по чистой случайности Лоренцо вновь оказался человеком, от которого зависит будущее нашей истории. Ты держишь в руках нити судьбы, детка», — думала Ванда.

Лоренцо отпустил руки Ванды — медленно и явно с неохотой, что она могла истолковать как угодно, хотя в манерах итальянца не было ничего вызывающего. Напротив.

— Я очень рад вашему визиту, — сказал он. — И предвкушаю удовольствие от общения с вами.

«Неужели я покраснела? Какая глупость!»

Она изобразила подобающий случаю поклон, который заучила перед поездкой. Запас знакомых ей светских ухищрений был весьма ограничен, но некоторая неуклюжесть фламандской гостьи не могла вызвать чьего-либо удивления.

— Ну что вы, синьор, — ответила она. Улыбка с неожиданной легкостью подтвердила ее слова. — У вас более приятные ожидания, которые несет с собой близкий день свадьбы.

— Конечно, я с нетерпением жду дня свадьбы, — сказал Лоренцо. — Слова его прозвучали официально. — Тем не менее… — он пожал плечами, развел руками и закатил глаза к небесам.

— Бедные женихи всегда всем мешаются перед свадьбой, — засмеялся Ченсио, — а я, вдовец, один должен, не покладая рук, устраивать приготовления к торжеству, которое не посрамило бы наш город. — Он помолчал немного. — Вы знаете, что в сегодняшних обстоятельствах это Гераклов труд. В самом деле, сейчас мне необходимо вернуться к хлопотам по дому. Возникли затруднения с доставкой хорошего мяса в нужном количестве. Поручаю вас сыну и надеюсь, что вечером за бокалом вина смогу побеседовать с вами.

Учтиво попрощавшись с гостями, он покинул комнату.

Лоренцо поднял бровь.

— Кстати, о вине, — сказал он. — Рановато для вас или вы слишком утомились? Слуги принесут вещи в вашу спальню и приготовят все необходимое за несколько минут. Можете отдохнуть, если вам хочется.

«Этот шанс упускать никак нельзя», — подумала Ванда.

— О нет, благодарю вас, синьор, — ответила она. — Мы переночевали на постоялом дворе и хорошо выспались. Что-нибудь освежающее и беседа обрадовали бы нас куда больше.

Не отпугнула ли она его своей настойчивостью? Лоренцо тактично перенес внимание на Вольстрапа, который подтвердил:

— Действительно, если только мы не злоупотребляем вашим терпением.

— Напротив, — ответил Лоренцо. — Пойдемте, я покажу вам дом. Только вы не увидите никаких чудес. Это всего лишь сельское поместье. В Риме… — его подвижное лицо нахмурилось. — Вы ведь посетили Рим?

Вольстрап продолжил атаку.

— Да. Там ужасно. Паломников обложили большими налогами.

В прошлом году под предводительством монаха Арнольда Брешианского Рим объявил себя республикой, независимой от всех властей, церкви и империи. Новоизбранный папа Евгений III бежал, однако вскоре вернулся, чтобы провозгласить новый крестовый поход, но его выдворили из Рима. Большинство аристократов тоже были вынуждены покинуть город. Республика не падет, пока Арнольд не закончит жизнь на костре в 1155 году.

«Если только в этой истории жизнь его не сложится по-другому».

— Так значит, вы сошли на берег в Остии?

— Да, и добрались до Рима, где видели священные места и храмы, — ответил Вольстрап.

И многое другое. Обилие нищих, лачуг, огородов, скотных дворов посреди руин былого величия вызвали содрогание. Они вполне могли изображать путешественников: Патруль разработал для них легенду, и служебный транспорт доставил их в портовый город.

Ванда ощущала на груди медальон с вмонтированным в него радио. Это давало уверенность, сознание того, что их подстраховывает агент, укрытый в надежном месте в полной боевой готовности. Конечно, он не прослушивал радио постоянно, непрерывная связь быстро истощила бы блок питания. И если бы они запросили помощь, то агент не возник бы в тот же миг перед ними. Он ни в коем случае не мог рисковать, влияя на события, которые, быть может, еще не потекли по ложному руслу. Агент скорее предложил бы им какую-то уловку, чтобы выбраться из затруднений.

«Все закончится хорошо. Люди здесь милые, обаятельные. Да, мы выполняем жизненно важное задание, но почему бы слегка не расслабиться и не получить удовольствие?»

Лоренцо показывал им фрески — наивные, но живые изображения богов Олимпа. Сам он явно наслаждался картинами, хотя постоянно заверял, что подобное искусство приемлемо для христиан.

«Как жаль, что Лоренцо не родился в эпоху Ренессанса. Он по-настоящему человек того времени», — подумала Ванда.

Фресковая живопись сравнительно недавно вошла в моду.

— Мы, северяне, украшаем стены гобеленами, — заметил Вольстрап. — Они спасают нас от зимних холодов.

— Я слышал. Смогу ли я в один прекрасный день увидеть своими глазами весь удивительный мир, все сотворенное Господом? — вздохнул Лоренцо. — Как вы и ваша супруга выучили итальянский язык?

«Дело было так. У Патруля Времени есть одна штуковина…»

— Что касается меня, то я вел торговлю с ломбардцами на протяжении нескольких лет, — ответил Вольстрап. — Мой дом принадлежит к рыцарскому роду, и я совсем не торговец, но, будучи младшим сыном в семье, я должен был, по крайней мере, зарабатывать на жизнь. Как видите, я мало пригоден для военной карьеры, но в то же время слишком неугомонен для церковного поприща. Поэтому я надзираю за финансами и имуществом нашей семьи, которое включает поместье в предгорьях Рает.

Здесь об этих местах никто и не слышал.

— А жена моя, — продолжал Вольстрап, — обучилась языку за время паломничества: до Бари путь не близкий.

Какими бы скверными и опасными ни были дороги, путешествовать по морю в те времена было гораздо хуже.

— Она хотела научиться общаться с простым людом, с которым нам чаще всего приходилось иметь дело. Поэтому я нанял учителя-ломбардца, сопровождавшего нас в пути. На корабле, зная о возвращении домой через Италию, мы с женой на пару практиковались в языке.

— Какая редкость и наслаждение обнаружить недюжинный ум у женщины. Удивительна женщина, совершившая столь долгое и утомительное путешествие, тем более что дома, без сомнения, многие молодые люди тоскуют от любви к ней, а поэты слагают в ее честь стихи.

— Увы, у нас нет детей, которые привязали бы меня к родному очагу. К тому же я ужасная Грешница, — не удержалась от попытки спровоцировать его Ванда.

«Что это, проблеск надежды в его глазах?»

— Не могу поверить, моя госпожа, — сказал Лоренцо. — Скромность — ваша добродетель, одна из множества других, более ценных.

Он, должно быть, быстро понял свою опрометчивость, поскольку повернулся к Вольстрапу с улыбкой на устах.

— Младший сын. Как я вас понимаю! Я тоже. Именно поэтому я взялся за меч и завоевал себе скромную славу.

— По дороге сюда слуги вашего отца много рассказывали о том, как доблестно вы сражались, — ответил патрульный. Он не кривил душой. — Мы были бы счастливы услышать от вас подробности.

— В конце концов все оказалось понапрасну. Два года назад Роджер Сицилийский наконец завоевал то, к чему так стремился, предложив семь лет перемирия, которое, по-моему, затянется настолько, сколько будет осквернять землю этот дьявол. Теперь он пребывает в покое и благополучии.

— Лоренцо буквально источал горечь. — Однако нас ждут другие походы, во имя Господа. Какая вам радость выслушивать набившие оскомину повествования о войнах с Роджером? Лучше расскажите, как обстоят дела в Иерусалиме.

Беседуя и осматривая дом, они вошли в залу, где на полках покоились маленькие бочонки, а на столе стояло несколько кубков. Лоренцо просиял.

— Наконец-то! Покорнейше прошу садиться, друзья!

Усадив Ванду на скамью, он выглянул в заднюю дверь и крикнул слугу. На зов явился мальчик, и Лоренцо приказал принести хлеб, сыр, оливки, фрукты. Вино разливал сам хозяин.

— Вы слишком добры к нам, синьор, — сказала Ванда, а про себя подумала: «Чересчур. Я знаю, что у него на уме, а ведь всего несколько дней до свадьбы осталось».

— Нет, это вы меня облагодетельствовали, — настаивал Лоренцо. — Два года я промаялся в праздности. Вы и ваши новости подобны свежему ветру.

— Воображаю, какая скука после ваших былых приключений, — поддакнул Вольстрап. — Мы слышали легенды о вашей отваге в Риньяно, когда герцог Райнальф обратил сицилийцев в бегство. Не чудо ли спасло вашу жизнь в тот день битвы?

Лоренцо вновь помрачнел.

— Победа потеряла смысл, поскольку нам не удалось схватить Роджера. Зачем тревожить память?

— О! Я так жаждала услышать эту историю из первых уст, от самого героя битвы, — проникновенно молвила Ванда.

Лоренцо засиял.

— На самом деле? По правде говоря, моя роль была не такой уж славной. Когда враг атаковал в первый раз, я возглавил фланговый удар по его авангарду. Кто-то, верно, оглушил меня ударом сзади, потому что я, как помню, свалился на коня, и наше наступление захлебнулось. Удивительно, что я не выпал из седла. Впрочем, жизнь, проведенная в седле, дает отменную выучку. Удар не мог быть очень сильным, потому что я очнулся в полной ясности ума, без головной боли, и сумел сразу же вернуться в гущу боя. А теперь вы вознаградите меня некоторыми своими путевыми наблюдениями?

— Смею предположить, что вас более всего интересует военная обстановка, — сказал Вольстрап, — но я, как уже отмечал, не принадлежу к воинскому сословию. Увы, слышанное и виденное мною неутешительно.

Лоренцо ловил каждое слово. Бесчисленные вопросы свидетельствовали о его осведомленности. Тем временем Ванда восстанавливала в памяти знания, полученные перед поездкой в Италию.

К 1099 году Первый крестовый поход добился поставленных целей — в основном истреблением мирного населения, которым мог бы гордиться Чингисхан, — и крестоносцы утвердились на Святой Земле. Они создали цепочку государств от Палестины до района, известного Ванде как Южная Турция, — Иерусалимское королевство, графства Триполи и Эдесса, княжество Антиохия. Завоеватели постоянно испытывали на себе все большее влияние местных культур. Процесс не копировал случившееся с норманнами в Сицилии, которые учились у арабов, стоявших по развитию уровнем выше. Случилось так, что крестоносцы и их дети усвоили далеко не лучшие свойства мусульманского уклада жизни. Последовало ослабление их позиций, и в 1144 году эмир Мосулл захватил Эдессу, а его сын Нур-эд-дин дошел до Иерусалима. Тогда христианский король воззвал к помощи. Бернар Клервоский, в будущем — Святой Бернар, призвал к новому крестовому походу, и папа Евгений провозгласил его. На Пасху 1146 года король Франции Людовик VII «принял крест», поклявшись возглавить поход.

— Я рвался туда с самого начала, — объяснил Лоренцо, — но мы, итальянцы, ленивы в подобных предприятиях и таковыми остаемся к вечному нашему позору. Какой толк от единственного моего меча в окружении французов, не доверяющих нам? Кроме того, отец устроил мою помолвку с синьоритой Иларией. Это блестящая партия для такого бедного солдата, как я. Я не могу бросить отца без поддержки и еще одного законного внука, который утешил бы его старость.

«Но я вижу его пронзительный взгляд, горящий желанием, — думала Ванда. — Он по-своему добрый человек, преданный долгу. Мужественный и, похоже, хороший тактик. Наверно, именно боевые заслуги Лоренцо заставили папочку Иларии согласиться на брак. Воинская слава вселила в него надежду, что зять способен завоевать богатство за пределами родины, в Палестине. Брак этот, видимо, по расчету. К тому же, подозреваю, Илария не блещет красотой, — вот Лоренцо и вздумал немного развлечься в оставшиеся холостяцкие деньки. По сведениям Патруля, даже глубоко верующие люди в эту эпоху ведут себя весьма вольно. И женщины не исключение, если только они не выставляют свои отношения напоказ. Есть даже гомосексуалисты, хотя закон карает их виселицей или костром. Знакомо звучит для девчонки из Калифорнии, а?»

— Но теперь аббат проповедует среди германцев, — продолжал Лоренцо. Голос его окреп. — Я слышал, будто король Конрад благосклонен к Бернару. Конрад был храбрым воином, когда десять лет назад вместе с императором Лотарем пришел на юг, чтобы помочь в борьбе против Роджера. Уверен, Конрад тоже примет крест.

Так и случится в конце этого года. Империя не только владела землями по обе стороны Альп, но и поддерживала тесные связи со всей Италией. (Из-за неприятностей, которые доставляла ему неугомонная знать, Конрад так и не получит титул Императора Священной Римской империи, но это уже детали.) Лоренцо мог бы найти много единомышленников под знаменем Конрада и, вполне вероятно, возглавил бы одно из подразделений. Конрад двинется на юг через Венгрию осенью 1147 года. Лоренцо хватит времени, чтобы Илария произвела на свет дитя, которое не станет папой Григорием IX…

— Поэтому я терпеливо жду, — закончил Лоренцо. — Никто не отвратит меня от похода. Я стойко сражался за правое дело и Святую Церковь, поэтому не могу позволить отдых своему мечу. Лучший соратник для меня — Конрад.

«Нет, не лучший. Худший», — подумала Ванда.

Второй крестовый поход обернется скверным фарсом. Погребальный звон по европейцам, унесенным болезнями и сражениями, будет раздаваться до тех пор, пока разбитые, отчаявшиеся остатки воинства не приползут домой в 1187 году. Салах-ад-дин войдет в Иерусалим.

Но все эти крестовые походы — Первый, Второй — вплоть до Седьмого, а также гонения на еретиков и язычников в самой Европе — до некоторой степени были раздуты историками поздних времен. Порой папа или кто-то другой взывал к особым действиям. Зов, случалось, находил серьезный отклик. Чаще всего, однако, вопрос сводился к тому, мог ли человек — идеалист, вояка или грабитель, хотя обычно все смешивалось в одной личности, — добиться, чтобы его называли крестоносцем. Крестоносцам даровались особые права и привилегии в этом мире и отпущение грехов в загробном. Но это, так сказать, юридическая сторона дела. Действительность же заключалась в том, что на протяжении столетий европейцы отправлялись в пешие и конные походы, плыли морем, голодали, страдали от жажды, бесчинствовали, сражались, насиловали, жгли, грабили, зверски убивали, пытали, болели, получали ранения, умирали жалкой смертью и становились богачами либо пленными рабами, влачившими жалкое существование на чужбине и лишь изредка возвращавшимися домой. Тем временем лукавые жители Сицилии, Венеции, Генуи, Пизы извлекали немалые доходы из этого непрерывного перемещения народов, а азиатские крысы плыли на кораблях в Европу, неся вместе с блохами Черную Чуму…

Вольстрап и Тамберли знали достаточно, чтобы справиться с расспросами Лоренцо об Иерусалимском королевстве. Они даже совершили короткое турне по тем краям.

«Да, причастность к Патрулю вознаграждается. Хотя, боже, как скоро тебе приходится ожесточить свое сердце», — подумала Ванда.

— Но я злоупотребил вашим вниманием, — внезапно воскликнул Лоренцо. — Простите меня! Я совершенно забыл о времени. Вы сегодня проделали долгий утомительный путь. Моя госпожа, должно быть, устала. Пойдемте, я покажу ваши покои, где вы сможете отдохнуть, привести себя в порядок и переодеться в свежее платье перед ужином. Вы познакомитесь с нашими друзьями и родственниками, которые съедутся сюда, похоже, из доброй половины Италии.

Выходя из комнаты, Лоренцо встретился взглядом с Вандой. Она не отводила глаз на протяжении нескольких секунд.

«Мэнс был прав, женщина, знающая эту эпоху, может оказаться очень полезна. Она может многое разузнать и подсказать план действий. Только… гожусь ли я на роль… роковой соблазнительницы?»

Почтительный слуга, указав, где сложены вещи, поинтересовался, все ли в порядке, и сказал, что горячую воду для ванны принесут по первому приказанию синьора и синьоры. В те времена люди отличались чистоплотностью, общественные бани совместного пользования были в порядке вещей. Опрятность сохранится еще несколько веков, пока вырубка лесов в Европе не превратит топливо в дорогое удовольствие.

В глубине комнаты стояла двуспальная кровать. Римские постоялые дворы и придорожные ночлежки разделялись на мужскую и женскую половины, где люди спали обнаженными вповалку.

Вольстрап, облизнув губы, уставился в сторону. Со второй или третьей попытки он вымолвил:

— Мадемуазель Тамберли, я забыл предупредить вас. Я, конечно, устроюсь на полу, а когда кто-то из нас будет принимать ванну…

Ванда рассмеялась.

— Извините, Эмиль, дружище, — ответила она. — И не беспокойтесь за меня. Я отвернусь, если хотите. Матрас довольно широкий. Мы спокойно уместимся на нем вдвоем.

«Спокойно?.. Могу ли я не беспокоиться, когда Мэнс работает в будущем этого неизведанного мира? — кольнула тревогой холодная мысль, затем чуть теплее:

— Надо еще и о Лоренцо думать».

1245-БЕТА ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

На западе лежали предгорья Апеннинских гор, а у их подножия простиралась Апулийская равнина. Значительную ее часть занимали сельскохозяйственные угодья с белыми крапинками селений, сочной зеленью садов, наливающихся спелым золотом полей. Всюду виднелись широкие клинья лугов, участки, напоминающие прерию, с высокой, по-летнему темной травой и частые перелески. Рощи были общинными, дети пасли там скотину и гусей, но дикие леса предназначались для императорской соколиной охоты.

Кавалькада императора следовала через один из таких заповедников, направляясь в Фоджу, его самый любимый город. Солнце бросало длинные желтые лучи на спины ездоков, а деревья — голубые тени, хотя воздух был еще теплый и напоенный запахами земли. Взору путников открылся вид на крепостные стены, бойницы, башни, шпили города; стекло и позолота слепили глаза. Далеко по окрестностям разносился громкий звон церковных колоколов, возвещающих вечерю.

Умиротворенный настрой Эверарда исчез при воспоминании о битве, случившейся неподалеку отсюда. Но мертвые солдаты Роджера лежат в прошлом, с того дня уж минул век и еще восемьдесят лет. Только Эверард и Карел Новак остались с тех пор в живых и помнили боль сражения.

Эверард мысленно вернулся к неотложным делам. Ни Фридрих (Фредерик, Фридерикус, Федериго — в зависимости от того, в какой части его обширных владений вы находились), ни его свита не обращали внимания на призыв к молитве. Знатные персоны оживленно болтали; и люди, и кони чувствовали усталость от долгих часов, проведенных на воздухе. Крохотные колокольчики озорно перекликались на путах соколов, которые сидели под колпаками на запястьях охотников. В охоте участвовали и дамы в масках, берегущих нежность лица; кроме того, маски придавали флирту особую пикантность. Следом тянулась прислуга. Добыча покачивалась у седельной луки — куропатки, вальдшнепы, цапли, зайцы. Лошади были навьючены корзинами со снедью и бутылками из дорогого стекла, наполненными напитками.

— Ну что, Мунан, — произнес император, — как тебе охота в Сицилии?

Говорил он в учтиво-непринужденной манере на немецком, точнее, нижнефранконском языке, который был знаком его гостям. Из всех других языков они могли говорить только на латыни с отдельными итальянскими фразами, которые исландец выучил по пути.

Эверард припомнил, что «Сицилия» означала не просто остров, но и Реньо, южную часть материковой Италии, границы которой очертил мечом Роджер II в прошлом веке.

— Бесподобно, Ваша Светлость, — ответил он осторожно. Такое обращение к сильным мира сего было наиболее распространенным по эту сторону от Китая. — Хотя, конечно, все поняли, что у нас на родине мы не занимаемся соколиной охотой. Однако ваши люди слишком хорошо воспитаны, чтобы смеяться над неудачами. Да и на материке мне доводилось охотиться только на оленя.

— Ах, пусть этим занимаются развратные любители псовой охоты, — усмехнулся Фридрих. Он использовал латинское слово, поэтому сумел добавить каламбур. — Я имею в виду тех, кто гоняется за животными с рогами. Другая дичь слишком хороша для них, а потому рога можно было увидеть у кого угодно. — Затем серьезным тоном добавил: — Но соколиная охота это не просто развлечение, а высокое искусство и наука.

— Я слышал о книге Вашей Светлости, посвященной этому предмету, и надеюсь прочитать ее.

— Велю, чтобы тебе преподнесли экземпляр, — Фридрих взглянул на гренландского сокола, сидевшего на его руке. — Если ты сумел доставить мне такую птицу через море в столь прекрасном состоянии, значит, у тебя врожденный дар, который непозволительно загубить. Ты должен тренироваться.

— Ваша Светлость хвалит меня не по моим заслугам. Я опасался, что птица окажется хуже здешних.

— Да, сокола надо еще подучить. Это доставит мне удовольствие, если время позволит.

Эверард обратил внимание на то, что Фридрих не сослался на бога, как обычно делали средневековые люди.

На самом деле сокола доставили с ранчо Патруля в Северной Америке до индейского переселения. Соколы были отменным подарком, способным расположить к себе, во многие времена и во многих странах, при условии что его преподносили персоне соответствующего ранга. Эверарду пришлось заботиться о птице только по пути с того места на холме, где они с Новаком приземлились на темпороллере.

Эверард невольно оглянулся назад, на запад. Джек Холл ждал его в лощине, куда редко захаживали люди. Радиосигнал достигнет его мгновенно. И неважно, что он появился на людях. Эту историю Патруль не должен охранять, она подлежала уничтожению.

Если только удастся… Да, они могли это сделать без особых трудов — слово здесь, действие там, — но каковы будут последствия? Следовало сохранять максимальную бдительность. Лучше с дьяволом, которого хоть немного знаешь, — пока не выяснишь, откуда он взялся.

Поэтому Эверард и выбрал для разведки 1245 год. Выбор на этот год пал не случайно. Оставалось пять лет до смерти Фридриха — в том, потерянном мире. А в этом мире император, не так задавленный судьбой, не скончается от желудочно-кишечного расстройства и воплотит в жизнь все надежды Гогенштауфенов. Быстрая предварительная разведка обнаружила, что он пробыл в Фодже почти все нынешнее лето, дела его складывались благополучно и грандиозные замыслы осуществлялись почти беспрепятственно.

Можно было предположить, что Фридрих окажет гостеприимство Мунану Эйвиндссону. Любознательность Фридриха касалась всего: она привела его к опытам над животными и, как гласила молва, он даже подвергал вивисекции людей. Исландцы, какой бы далекой, неизведанной и нищей ни была их страна, обладали уникальным наследием. (Эверард ознакомился с ним во время экспедиции в эпоху викингов. Сегодняшние скандинавы давно обращены в христианство, но Исландия сохранила исконные традиции, всюду уже позабытые.) Да, пусть Мунан преступник и изгнанник. Однако это означало только то, что его враги добились в альтинге вынесения ему приговора, и теперь в течение пяти лет любой может беззаконно убить его — если сможет. Республика рушилась в вихре клановых междоусобиц и вскоре падет перед норвежской короной.

Подобно другим несчастным, Мунан на срок своего пребывания вне закона отправился в изгнание. Высадившись в Дании, он купил лошадей и нанял слугу, одновременно и телохранителя, — Карела, наемника из Богемии. Они оба мечтали о благодатном и безопасном юге. Мир, установленный Фридрихом, воцарился в империи. Первой целью Мунана был Рим, но паломничество не входило в его интересы. Впоследствии Мунан осознал предмет своих мечтаний — он жаждал встретить человека, которого называли «stupor mundi», то есть «изумление мира».

Но не только подношение привлекло внимание императора к исландцу. Более всего Фридриха увлекли саги, эдические сказания и поэтические творения скальдов, которые декламировал Мунан.

— Ты открываешь мне другой мир! — ликовал император.

Эти слова не были льстивым комплиментом правителя. При его дворе состояли ученые мужи из Испании и Дамаска, и круг их был разнообразен — от астролога Мишеля Скота до математика Леонардо Фибоначчи из Пизы, который познакомил Европу с арабскими цифрами.

— Ты должен погостить у нас некоторое время. — Император произнес эти слова десять дней назад.

Поток воспоминаний оборвался.

— Неужели отважный синьор Мунан боится преследования в такой дали от дома? Вы, верно, сильно кого-то обидели.

Замечание принадлежало Пьеро делла Винья, ехавшему справа от Фридриха, мужчине средних лет с вызывающе старомодной бородой, сильно убеленной сединой, в скромном платье. Глаза его сияли умом, не уступающим интеллекту Фридриха. Гуманитарий, стилист латинского языка, законник, советник, до недавнего времени канцлер, он играл роль не просто Пятницы при императорской особе, но был самым близким другом, Фридриха при дворе, изобилующем льстецами.

Вздрогнув, Эверард солгал.

— Мне почудился шум.

И про себя: «Ну и взгляд у этого типа. Что ему надо? Боится, что я сменю его в череде императорских любимчиков?»

Пьеро внезапно атаковал:

— Ха, вы отлично меня поняли.

Эверард обругал себя.

«Этот негодяй говорил по-итальянски. А я совсем забыл, что изображаю иностранца, недавно ступившего на эту землю».

Эверард улыбнулся через силу.

— Естественно, я кое-что усвоил из наречий, которые приходилось слышать раньше. Это совсем не означает, что я оскорбил бы слух Его Светлости попытками говорить на них в его присутствии. — Далее с раздражением: — Прошу синьора извинить меня. Позвольте перевести сказанное на латынь?

Пьеро сделал жест, словно бы отделываясь от Эверарда.

— Я понимаю.

Конечно, такой цепкий ум освоит немецкий, хотя Пьеро наверняка считал его грубым и неблагозвучным. Местные диалекты приобретали все большую важность как в политике, так и в культуре.

— Вы прежде производили иное впечатление.

— Прошу прощения, если меня не так поняли.

Пьеро отвел глаза в сторону и погрузился в молчаливые размышления.

«Не принимает ли он меня за лазутчика? Чьего? Насколько нам удалось установить, у Фридриха не осталось врагов, заслуживающих его внимания. Хотя король Франции, верно, доставляет хлопот», — думал Эверард.

Император рассмеялся.

— Ты предполагаешь, что наш гость намерен обезоружить нас. Пьеро? — поддел он приближенного. Фридрих бывал порой немного жесток — а то и не немного — даже по отношению к своим ближайшим друзьям. — Успокой сердце. Не могу вообразить, что наш друг Мунан у кого-то на содержании, разве только у Джакомо де Мора!

Эверарда осенило.

«Вот оно что! Пьеро терзается тем, что синьор Джакомо сверх ожиданий проявил ко мне повышенный интерес. Если Джакомо и не внедрил меня сюда. Пьеро беспокоится, не замышляет ли тот воспользоваться мною в борьбе против соперника. В положении Пьеро любой начнет видеть тени в каждом углу».

Возникло чувство жалости. «Какова судьба Пьеро в этой истории? Случится ли так, что он „снова“ падет через несколько лет, когда его обвинят в заговоре против повелителя, что его ослепят и он разобьет себе голову о каменную стену? Забудет ли его будущее, а вместо него в анналы войдет Джакомо де Мора, имени которого нет ни в одной хронике, известной Патрулю?

М-да, интриги здесь напоминают танец на бочке с нитроглицерином. Может, мне следует отдалиться от Джакомо? Хотя… Кто же лучше блистательного военачальника и дипломата при дворе Фридриха способен подвести меня к разгадке того, где именно в историю вкралась ошибка? Кто лучше него знает этот мир? Если он решил уделять мне внимание, когда император занят, а он нет, то мне следует принять оказанную честь с благодарностью. Странно, что Джакомо придумал какое-то оправдание и не поехал сегодня на охоту».

Копыта застучали. Процессия выбралась на главную дорогу. Фридрих пришпорил коня и некоторое время скакал, оставив свиту на изрядном расстоянии позади. Золотисто-каштановые волосы императора выбивались из-под шляпы, украшенной перьями. Низкое солнце высвечивало их подобно нимбу. Да, Фридрих начал лысеть, его фигура слегка отяжелела, черты гладко выбритого лица обозначились резче. (Германский тип лица, унаследовавший больше от деда Фридриха Барбароссы, чем от другого деда, Роджера II.) Но в этот момент император походил на бога.

Крестьяне, еще работавшие на соседнем поле, монах, устало тащившийся в город, неуклюже кланялись ему. Люди выражали нечто большее, чем просто трепет перед властью. Этот правитель всегда, даже в истории из мира Эверарда, был окружен какой-то сверхъестественной аурой. Несмотря на борьбу Фридриха с церковью, многие — и особенно францисканцы — воспринимали его как мистическое создание, спасителя и реформатора земного мира, посланника небес. Другие — их тоже было немало — считали его антихристом. Но все это кануло в прошлое. В этом мире война между Фридрихом и папами закончилась, император одержал победу.

Легким галопом под перезвон колокольцев охотники приблизились к городу. Главные ворота были еще распахнуты, их запирали через час после захода солнца. Особой нужды или угрозы затворять ворота не было, однако так предписывало распоряжение императора по всем его владениям. Передвижение по дорогам должно происходить в установленные часы, а торговля совершается по твердым правилам. На стиле ворот почти не сказывались изящество и вычурность Палермо, где Фридрих провел детство. Ворота, как и крепости, и административные здания, возведенные повсюду в империи по приказу Фридриха, были массивными и строго прямоугольными. Над ними под вечерним ветерком вились флаги — орел на золотом поле — герб династии Гогенштауфенов.

Не в первый раз со дня приезда сюда Эверард задумывался над тем, многое ли знает его история об этой жизни. До двадцатого века, его двадцатого века, дошли крупицы прошлого, и перед сотрудниками Патруля стояло множество других задач, не оставлявших времени для изучения развития архитектуры. Быть может, окружающий Эверарда мир не слишком отличался от истинной средневековой Фоджи. Не исключено и обратное. Многое зависит от того, как давно события выбились из колеи.

«Строго говоря, сбой произошел около сотни лет назад, когда не появился на свет папа Григорий IX, или чуть позже, когда папа умер в молодом возрасте, или не избрал церковную стезю, или случилось еще что-то. Перемены во времени, однако, не распространяются в виде простой волны. Это бесконечно сложное взаимодействие квантовых функций, которого мне никогда не суждено понять».

Едва приметные изменения вполне способны уничтожить будущее, если событие носило критический характер. Теоретически набор перемен безграничен, но они почти всегда неощутимы. Внешне все выглядит так, словно поток времени защищает сам себя, обходит роковые точки, не сбиваясь с правильного курса и не теряя изначальной формы. Порой сталкиваешься с маленькими странными завихрениями в причинно-следственных цепочках, и вот одно из них разрослось до чудовищных размеров. Перемены, однако, также создают свои причинно-следственные связи. И кто, кроме непосредственных участников событий, может знать, что произошло или не произошло в двух семействах городка Ананьи? Понадобится много времени, чтобы последствия изменений стали заметны. А тем временем остальной мир движется вперед в неприкосновенном виде.

Итак, Констанция, дочь короля Роджера II, родилась после смерти отца. Ей было за тридцать, когда она вышла замуж за младшего сына Барбароссы, и минуло еще девять лет прежде чем она родила ему Фридриха в 1194 году. Ее супруг стал императором Генрихом VI, получившим корону Сицилии благодаря женитьбе. Он скончался вскоре после рождения сына. Фридрих унаследовал причудливое королевство-гибрид. Он рос среди интриг и волнений под опекой папы Иннокентия III, который устроил его первый брак и способствовал созданию коалиции германских государств, чтобы провозгласить в 1211 году своего любимца верховным правителем, поскольку Отто VI доставлял церкви большое беспокойство. К 1220 году Фридрих победил повсюду, и новый папа Гонорий III провозгласил его императором Священной Римской империи. Тем не менее отношения папы и императора ухудшались день ото дня. Фридрих отказывался от данных им обещаний или нарушал их, и лишь в гонениях на еретиков он, казалось, выказывал некоторое уважение к Церкви. Наиболее вопиющим фактом было то, что Фридрих неоднократно откладывал исполнение обета начать крестовый поход, занимаясь подавлением мятежей и укреплением собственной власти. Гонорий умер в 1227 году.

«Да, насколько мы поняли из той скудной информации, что осталась в нашем распоряжении, до момента смерти папы события развивались примерно по той же схеме. Овдовевший Фридрих в 1225 году женился на Иоланде, дочери короля Иерусалимского, как и должно было случиться. Хитроумный ход, чтобы отобрать государство у язычников. Хотя Фридрих по-прежнему откладывал поход и вместо этого попытался силой установить свою власть над Ломбардией. И тогда, в 1227 году, Гонорий скончался.

Следующим папой стал не Григорий IX, а Целестин IV, и с той поры мир все меньше и меньше походит на тот, каким он должен был стать».

Стражники криками приветствовали императора и потрясали копьями. На мгновение яркая одежда соколятников потускнела в арке ворот, похожей на туннель. Эхо отскакивало от камня. Кавалькада выехала на листель — просторную, аккуратно вымощенную площадку у подножия стены, за которой начинались городские постройки. Над крышами Эверард заметил башни храмов. На фоне закатного неба они выглядели мрачно, словно их уже окутала ночь.

Богато одетый мужчина с сопровождающим ждали процессию за воротами. Судя по нервозности коней, эти двое провели здесь немало времени. Эверард узнал придворного, который приветствовал императора.

— Ваша Светлость, простите мою бестактность, — произнес он. — Но полагаю, что вы предпочли бы узнать новости сразу. Сообщение пришло только сегодня. Посол Багдада высадился вчера в Бари. Он со свитой намеревается отправиться сюда на рассвете.

— Проклятье! — воскликнул Фридрих. — Стало быть, они прибудут завтра. Мне известно, как скачут арабы. — Он огляделся по сторонам. — Сожалею, но вечернее празднество придется отменить, — сказал император охотникам. — Я буду слишком занят приготовлениями к завтрашнему приему.

Пьеро делла Винья приподнял брови.

— В самом деле, сир? — поинтересовался он. — Есть ли нужда выказывать им великие почести? Их Халифат всего лишь шелуха от величия древности.

— Тем больше нужды возродить былую мощь союзника на этом фланге, — ответил император. — Вперед!

Фридрих, его советник и придворный ускакали прочь.

Обескураженные спутники императора разъезжались в разные стороны по одному или группками в два-три человека, обсуждая, чего можно ждать от неожиданных гостей. Жившие во дворце неторопливо последовали за своим властелином. Эверард тоже остановился во дворце. Он, однако, тянул время и двинулся окольным путем, чтобы остаться в одиночестве и поразмыслить.

«Серьезное дело… Гм, может, Фред или его преемник и в самом деле превратят Ближний Восток в свой оплот и остановят монголов, когда они вторгнутся в те земли. А это уже не мелочь!»

Прошлое промелькнуло в голове патрульного, но прошлое не его мира, другого, который вообще не должен существовать, хотя Эверард и его немногочисленные помощники сумели разметить его историю лишь приблизительно.

Тихому, слабому здоровьем папе Целестину не хватало решимости Григория, чтобы отлучить от церкви императора, когда крестовый поход в очередной раз был отложен. В мире Эверарда Фридрих все равно отплыл в Святую Землю и действительно сумел вернуть Иерусалим, но не в сражениях, а путем умной сделки. В теперешней истории Фридриху не было необходимости делать себя правителем Иерусалимского королевства, церковь помазала его на царство, что дало мощные рычаги влияния, которыми он умело пользовался. Фридрих подавил и хитростью вытеснил таких врагов, как Иоанн Ибелин Кипрский, и заключил прочные соглашения с правителями Египта, Дамаска, а также Иконии. После этого Византия потеряла надежды на свержение ненавистных ей латинян, которым все усерднее приходилось подстраиваться под волю императора Священной Римской империи.

Тем временем в Германии наследник Фридриха Генрих поднял мятеж; в этом мире тоже, но его отец, подавив восстание, заточил сына до конца его короткой жизни в темницу. В этом мире бедняжка юная королева Иоланда умерла от тоски и горя. Но в результате того, что в этом мире не было папы Григория, Фридрих сочетался третьим браком не с Изабеллой Английской, а с дочерью короля Арагонского.

Разрыв Фридриха с Целестином произошел в тот момент, когда император, освободившись от других забот, повел войска в Ломбардию и подчинил ее своей власти. Затем, нарушив все обещания, он захватил Сардинию и женил своего сына Энцио на ее королеве. Видя, как папские владения сжимаются в тисках Фридриха, даже Целестин был вынужден отлучить императора от церкви. Фридрих и его жизнелюбивые приближенные не обратили внимания на приговор. На протяжении ближайших лет они доберутся до центральной Италии.

Фридрих, благодаря своим завоеваниям, сумел противопоставить монголам внушительные силы, когда те вторглись в Европу, и нанести им в 1241 году сокрушительное поражение. Целестин умер в том же году, и «спаситель христианского мира» легко поставил на папский престол марионетку Луку IV.

Фридрих аннексировал те части Польши, где его армия столкнулась с монголами. Тевтонские рыцари, которых император поддержал, стали орудием в его руках и вели завоевание Литвы. Переговоры о династическом браке шли в Венгрии.

«Что дальше? Кто будет следующим?»

— Простите меня великодушно! — Эверард остановил коня.

Погруженный в размышления, он, проезжая по узкой улочке, утонувшей во мраке, едва не сбил пешего человека.

— Я не заметил вас. Все в порядке? — В этой ситуации Эверард осмелился бегло поговорить на местном итальянском. Он вынужден был так поступить ради приличия.

— Не беспокойтесь, синьор. Все хорошо.

Человек поплотнее завернулся в заляпанный грязью плащ и смиренно побрел прочь. Эверард рассмотрел бороду, широкополую шляпу, желтую эмблему. Да, еврей. Фридрих издал указ, предписывающий евреям носить особую одежду, а мужчинам не бриться, и еще целый список ограничений.

Не причинив серьезного ущерба прохожему, Эверард с чистой совестью двинулся дальше с невозмутимым видом. Аллея вывела его на базарную площадь. Она почти опустела с наступлением сумерек. Люди в средневековых городах сидели в темное время по домам — то из-за запрета властей, то по собственной воле. Опасаться преступлений не было нужды — императорские дозорные и палачи навели порядок, — но горожанам не доставляло никакой радости бродить, спотыкаясь, по неосвещенным улицам, усыпанным навозом и кучами гниющих отбросов. Обуглившийся столб высился в центре площади, его еще не убрали, только кое-как подмели пепел и головешки. Эверард слышал о женщине, обвиненной в манихейской ереси. Видимо, сегодня ее сожгли на костре.

Сжав зубы, он продолжил путь.

«Фридрих вовсе не злодей вроде Гитлера. Он и не идеалист, и не политикан, старающийся заискивать перед церковью. Он предает еретиков огню точно так же, как и непокорившиеся города, так же, как безжалостно убивает жителей этих городов, как регламентирует жизнь не только евреев и мусульман, но и бродячих актеров, проституток, людей всех вольных профессий, поскольку они не служат ему. А Фридрих заботится лишь о благополучии тех, кто служит.

Готовясь к этой экспедиции, я не раз читал, что Фридрих основал первое государство современного типа (по крайней мере, в Западной Европе со времени падения Рима), создал бюрократические институты, систему регулирования порядка, политическую полицию и все структуры верховной власти. Черт меня побери, если я когда-нибудь пожалею о том, что в моем мире все созданное Фридрихом пошло прахом после его смерти!»

В новом потоке времени ничего подобного не произошло. Эверард просмотрел события на семь веков вперед.

«Эй, Ванда! Как ты там, девочка, в прошлом столетии?»

Империя будет расширяться из поколения в поколение, пока не охватит всю Европу, перекроив ее, и непременно окажет глубокое влияние на Восток. Не важно, каким образом, считал Эверард, но, судя по союзу империи с Англией, завершившемуся разделом Франции, со временем империя поглотит Британские острова. Иберийский полуостров, не исключено, и сопредельные территории России, а может, даже часть самой России. Морской флот империи достигнет берегов Америки, но, по всей видимости, гораздо позже 1492 года; эта история также не знала Ренессанса и научной революции. Колониальные владения империи будут простираться далеко на запад. Но во все времена существования империи в недрах ее будет идти всепожирающий процесс загнивания — неизбежный удел любой сверхдержавы.

Что касается церкви, то она не умрет и даже устоит в период Реформации, но превратится в ставленницу государства и разделит с ним предсмертную агонию.

Если только Патруль не сумеет вырвать с корнем эту роковую неизбежность, не посеяв своими действиями семена более страшных бурь!

У дворцовых конюшен Эверард спешился и перепоручил коня заботам конюха. Территория конного двора, обнесенная тяжелыми стенами, представляла собой город в городе. Клетки для ловчих птиц находились внутри, но Эверард, представившись профаном в охоте, не имел своего сокола. На внешнем дворе царила суматоха. Он отправился к задним воротам, дабы избежать суеты. В тусклом свете фонарей приглушенно мерцало железо. Привратная стража, узнав Эверарда, пропустила его с радушными приветствиями. Солдаты оставались славными парнями независимо от того, что они совершили в прошлом. Война есть война в любые эпохи. Эверард тоже был солдатом.

Гравий мягко шуршал под ногами. Классический парк растекался благоухающими аллеями направо и налево. Слышался плеск фонтана, отчетливо звенели струны лютни. Невидимый Эверарду за живыми изгородями и беседками мужчина запел. Скорее всего, ему внимала молодая дама, потому что песня рассказывала о любви. Кавалер пел на южногерманском диалекте. Трубадуры исчезли вместе с историей Прованса, разрушенной крестовым походом против альбигойцев, но немало миннезингеров пересекло Альпы, чтобы попытать счастья при дворе Фридриха.

Перед взором Эверарда раскинулся дворец. Средневековая тяжеловесность слегка сглаживалась боковыми флигелями, пристроенными недавно. Множество окон светилось отнюдь не блеском электроламп за листовым стеклом — этот мир вряд ли узнает такое изобретение, — а рассеянным, но теплым свечением пламени, которое просачивалось сквозь маленькие витражи. Войдя во дворец, Эверард оказался в длинной, хорошо освещенной зале.

Вокруг не было ни души. Слуги ужинали в своих комнатах или уже готовились ко сну. (Обильная трапеза происходила в ранний час пополудни. Сам Фридрих, а следовательно, и его свита ели один раз в день). Эверард поднялся по лестнице. Хотя император оказал ему честь, поселив во дворце, комната, естественно, располагалась на отшибе, и агент делил ее со своим спутником.

Он открыл дверь и ступил за порог. Тесная комната едва вмещала двуспальную кровать, пару стульев, комод и умывальный столик. Новак поднялся ему навстречу, напряженно вглядываясь.

— Вольно! — произнес Эверард на английском. — Сколько раз повторять, что мне не нужна европейская страсть к порядку.

Дородная фигура чеха вздрогнула.

— Сэр…

— Минутку!

Они вызывали Джека Холла хотя бы раз каждые сутки, давая знать коллеге, что у них все в порядке. Этот сеанс связи сегодня был первым для Эверарда, когда он мог открыто поговорить с Джеком. Новак несколько раз попадался на том, что связывался с Джеком, не заметив присутствия посторонних. Они хоть и бросали на него странные взгляды, но не вмешивались. Им, верно, казалось, что иностранец выполняет религиозный ритуал, которых существовало несчетное множество. Эверард вытащил медальон, висевший на цепочке под одеждой, поднес его к губам и нажал кнопку.

— Докладываю, — произнес он. — Вернулся во дворец. Пока никаких новостей, не везет. Держись, старина!

Какая тоска вот так ждать, но жизнь ковбоя приучила Холла к терпению.

Эверард не знал, каким образом столь маленькое устройство могло работать на таком большом расстоянии. Некий квантовый эффект, полагал он. Эверард выключил прибор, сберегая энергоблок, и спрятал его на груди.

— Порядок, — сказал он. — Если хочешь быть полезным, сделай мне бутерброд и налей стаканчик. Я знаю, у тебя припрятано.

— Есть, сэр!

Новак явно нервничал. Из-за пазухи он вытащил каравай хлеба, сыр, колбасу и глиняную бутылку. Эверард жадно схватил ее и, откупорив, сделал большой глоток.

— Да это же розовое вино! — проворчал он. — А пива у тебя не найдется?

— Я думал, сэр, вы уже знаете, — ответил Новак, — что в этой эре итальянцы не в состоянии сварить приличное пиво. К тому же нет холодильника.

Новак достал нож и начал резать закуску прямо на крышке комода.

— Как прошел день?

— Забавно, в напряжении, с пользой для кругозора. — Эверард нахмурился. — За исключением того, черт побери, что я не обнаружил ни одной стоящей детали. Воспоминания, но не настолько давние, чтобы предположить, где и когда произошел поворот. Еще неделя, а потом пошлем все к черту и двинем на базу. — Он сел на стул. — Надеюсь, ты не очень скучал?

— Совсем наоборот, сэр. — Новак поднял взгляд. Широкое лицо его насторожилось, голос сделался хрипловатым. — Мне кажется, я раздобыл важную информацию.

— Что?! Говори!

— Я больше часа беседовал с синьором Джакомо де Мора.

Эверард присвистнул.

— Ты? Слуга, почти никчемный человек, черт тебя побери!

Новак, казалось, был рад, что руки у него заняты.

— Я сам изумился, сэр. Один из главных советников императора, его главнокомандующий в сражениях с монголами, личный посол Фридриха к королю Англии и… В общем, он прислал за мной, принял наедине и был непритворно дружелюбен, учитывая разницу в нашем происхождении. Сказал, что хочет узнать по возможности все о других странах, что рассказанное вами, сэр, очень интересно, но простые люди тоже видят и слышат часто такие вещи, которые не замечают их хозяева, и поскольку у него выпало сегодня свободное время…

Эверард кусал губу. Он чувствовал, как ускорился его пульс.

— Не уверен, что мне все это нравится.

— Я тоже, сэр. — Новак, закончив наконец кромсать хлеб и колбасу, сделал бутерброды. — Но что я мог поделать? Я играл под дурачка, как мог. Боюсь вот только, что лицедейство — не мое призвание. — Он выпрямился и медленно произнес: — Мне удалось вставить несколько вопросов. Я задал их так, чтобы они выглядели обычным любопытством. Де Мора удовлетворил его. Он кое-что рассказал о себе и о… своей родословной.

Новак протянул бутерброд Эверарду. Тот машинально взял его.

— Продолжай, — пробормотал он, ощущая ледяной холод, сковывающий мозг.

Новак вновь стоял навытяжку.

— У меня было, как вы говорите, подозрение, сэр. Я навел де Мора на разговор о его семье. Вы знаете, как кичатся своими корнями эти аристократы. Отец его происходил из… это, впрочем, неважно, но мать — из семейства Конти из Ананьи. Я как услышал, так чуть не выдал себя. Но сказал, что слышал историю о прославленном рыцаре Лоренцо де Конти, жившем около ста лет назад. Не родственником ли он ему доводится? И оказалось, что родственником, сэр. — Новак расхохотался. — Джакомо — праправнук этого человека. У Лоренцо был один законный ребенок. Вскоре после его рождения Лоренцо отправился во Второй крестовый поход, заболел и умер.

Эверард уставился в пространство.

— Снова Лоренцо, — прошептал он.

— Не понимаю. Похоже на колдовство какое-то, правда? — Новак вздрогнул. — Не хотелось бы иметь дело с магией.

— Нет, — отозвался Эверард бесцветным голосом. — Никаких чар. Но и не совпадение. Слепой случай, всегда скрывающийся под оболочкой того, что называется реальностью… — Он проглотил конец фразы. — Патрулю уже приходилось работать с узловыми точками пространства-времени, которые легко могут изменить картину мира. Но может ли быть причиной не событие, которое произошло или не произошло, а отдельная личность? Лоренцо своего рода громоотвод, молния ударила в него и после смерти. Джакомо очень важен в карьере Фридриха…

Эверард поднялся со стула.

— Вот и ключ к отгадке. Карел. Ты нашел его. Лоренцо не мог умереть в Риньяно. Он еще должен быть активным участником событий тех кризисных лет, в которые мы отправили Ванду.

— Тогда мы обязаны отправиться к ней, — обеспокоенно сказал Новак, только сейчас до конца осознав значительность факта, раскрытого им.

— Конечно…

Дверь распахнулась. Сердце Эверарда заколотилось. Воздух со свистом вырвался сквозь зубы Новака.

Мужчина, стоявший перед ними, был лет сорока, худощавый, с темными волосами, серебрящимися на висках. Атлетического сложения тело облачено в кожаный дублет поверх рубашки и узкие штаны. В руке он держал обнаженный меч. За его спиной застыли еще четверо вооруженных клинками и алебардами людей.

«Ого-го! Целое сборище!»

— Что случилось, синьор Джакомо? — Эверард вовремя опомнился и заговорил на германском диалекте. — Чем обязаны такой чести?

— Ни с места! — скомандовал рыцарь.

Он прекрасно владел и этим языком. Его клинок качнулся вперед, готовый пронзить или разрубить врага.

— Не двигаться! Иначе смерть!

«А мы, естественно, оставили свое оружие в дворцовой оружейной! При нас только столовый нож. Ну и, может быть, еще острота ума…»

— В чем дело, сэр? — задиристо спросил Эверард. — Мы — гости Его Светлости. Вы забыли?

— Молчать! Руки перед собой! Выходите в коридор!

В ход пошли алебарды. Острие одной из них почти коснулось горла Эверарда. Одно движение, и это такая же верная смерть, как от выстрела из пистолета, только шума будет меньше. Джакомо отступил на несколько шагов назад.

— Синибальдо, Германн! — Голос его звучал мягко, но тем не менее заполнил собой все пространство каменного коридора. — Следуйте за ними, каждый пусть стережет одного. И снимите с них медальоны, которые висят у них на шее, под одеждой. — Затем арестованным: — Будете сопротивляться — вы мертвы!

— Наши передатчики, — прошептал Новак на темпоральном языке. — Холл ничего про нас не сможет узнать.

— Никаких тайных языков! — отрезал Джакомо. И с усмешкой, леденящий холод которой обнаруживал едва сдерживаемое злорадство, добавил: — Скоро мы вызнаем все ваши тайны!

— Это реликвии, — произнес Эверард в отчаянии. — Неужели вы отберете у нас святыни? Берегитесь божьего гнева, сир!

— Святыни ереси или магии? — отпарировал Джакомо. — За вами вели более пристальное наблюдение, чем вы предполагали. Мы видели, что вы бормотали в них что-то, совсем не похожее на молитву. К кому вы взывали?

— Это исландский обычай.

Эверард почувствовал руку на шее, потом на груди, и цепочка с медальоном скользнула над его головой. Стражник, отобрав и нож, сразу же отошел.

— Разберемся. А теперь вперед! И тихо.

— По какому праву вы нарушаете гостеприимство, оказываемое нам императором? — требовательно спросил Эверард.

— Вы — лазутчики и, похоже, колдуны. Вы солгали, сказав, откуда приехали. — Джакомо поднял свободную руку. — Нет! Я сказал, молчать! — Он, должно быть, хотел на корню пресечь любые попытки сопротивления, сразу заставив их подчиняться. — У меня с самого начала появились подозрения. Ваши рассказы звучали не совсем правдоподобно. Я кое-что знаю о тех землях, из которых якобы происходишь ты, называющий себя Мунаном. Ты достаточно хитер и умен, чтобы провести Пьеро делла Винья, — если, конечно, не он сам тебе платит. Я пригласил твоего напарника и вытянул из него все, что ему известно. — Низкий, торжествующий смех. — То, что он якобы знает. Ты сошел на берег в Дании, Мунан, и нашел его на пристани, где он провел какое-то время. Так ведь? А он плел о раздорах между королем и его братом, между королем и епископом.

— О боже, сэр! — простонал Новак на темпоральном. — Я не знал, как лучше поступить, поэтому пытался выставиться невеждой, но…

Прежде чем Джакомо открыл рот и велел Новаку замолчать, тот, овладев собой, произнес на германском:

— Синьор, я — простой солдат. Откуда мне много знать о таких вещах?

— Ты должен знать, будет война или нет.

«Нас в Патруле остались единицы, — сверлила мысль сознание Эверарда.

— Мы не могли предусмотреть все. Карелу преподали общие сведения по истории Дании того периода, но это был наш вариант истории, в которой сыновья Вальдемара II начали вражду, а король восстановил против себя епископов, решив обложить храмы налогом, чтобы пустить средства на войну. В этом же мире Фридрих, верно, превратил Германию в государство более сильное, чем та неустойчивая коалиция в нашем мире, и запугал датчан так, что те сплотились, забыв о распрях».

В глазах Новака стояли слезы.

— Простите меня, сэр! — пробормотал он.

— Это не твоя вина, — ответил Эверард.

«Ты не смог избежать западни, поставленной проницательным и эрудированным противником. Тебя никогда не привлекали и не готовили к разведывательной работе», — думал Эверард.

— Я немедленно беру вас под стражу, чтобы вы не прибегли к помощи дьявола, — сказал Джакомо. — Его Светлость занят, как я слышал, но его поставят в известность при первой же возможности, и он наверняка тоже пожелает узнать, кому вы служите и зачем… особенно если это окажется иностранный подданный.

«Пьеро делла Винья, — понял Эверард. — Самый непримиримый соперник этого парня. Нет сомнений, Джакомо жаждет отыскать что-нибудь, бросающее тень на Пьеро. И, может быть, его идея совсем не так абсурдна. В конце концов, в моем мире Фридрих придет к заключению о предательстве Пьеро».

Сознание пронзила леденящая мысль: «Джакомо — потомок Лоренцо. Извращенная действительность словно защищает свое существование с помощью Лоренцо, который изуродовал нашу историю, а теперь настиг нас даже из могилы».

Он посмотрел в глаза Джакомо и увидел в них свою смерть.

— Вы слишком задержали нас, — произнес аристократ. — Вперед!

Эверард ссутулился.

— Мы ни в чем не виноваты, сир. Позвольте мне поговорить с императором.

«Никакого проку от встречи с ним не будет, только выведет на дополнительный круг пыток. Куда нас отправят — на виселицу, на плаху или на костер?»

Джакомо повернулся к ним спиной и двинулся к лестнице. Эверард поволочился следом, рядом с Новаком, который шел более уверенной поступью. Два стражника с саблями пристроились по бокам, люди с алебардами замыкали шествие.

Эверард резко выбросил руку вверх. Приемом карате он ударил ребром ладони по шее стражника справа, затем стремительно развернулся. Солдат, шедший следом за ним, закричал и попытался рубануть его алебардой с плеча. Эверард поставил блок, перехватив рукой древко. Это стоило ему сильного ушиба, но позволило вплотную приблизиться к неприятелю. Ребром ладони Эверард ударил солдата под нос, почувствовав, как крушатся под рукой кости.

Боевые искусства еще не скоро появятся даже в Азии, и хотя неожиданность сыграла патрульным на руку, одних лишь приемов самозащиты было мало. Двое стражников распластались на полу — то ли уже мертвые, то ли без сознания. Зато двое оставшихся и Джакомо отскочили на безопасное расстояние и готовы были броситься на них. Новак схватил оброненную саблю. Эверард потянулся за алебардой. Вторая алебарда со свистом рассекла воздух. Эверард чуть не остался без руки, но успел отпрыгнуть. Стальное лезвие чиркнуло по камню, выбив сноп искр.

— На помощь! — закричал Джакомо. — Убийцы! Измена! На помощь!

Нет смысла держать в секрете ставшее явным. Эти чужеземцы, простолюдины, уложили наповал двоих подданных императора. Уцелевшие солдаты Джакомо подняли крик. Эверард и Новак бросились к лестнице. Джакомо помчался следом. Отовсюду из комнат вдоль коридора выбегали люди.

— Нам никогда не вырваться! — выдохнул Эверард на лету.

— Бегите! — прохрипел Новак. — Я задержу их.

Они были на верхней площадке лестницы. Эверард, остановившись, повернулся к Новаку, отведя алебарду в сторону.

— Тебя убьют! — возразил агент.

— Нас обоих убьют, если вы не скроетесь, пока есть время! Вы знаете, как положить конец этому дьявольскому миру. А я — нет!

Пот тек по щекам Новака, мокрые волосы повисли сосульками, но он улыбался.

— Тогда этот мир исчезнет, словно его никогда и не было. Ты тоже уйдешь в небытие, — сказал Эверард.

— А чем это отличается от обычной смерти? Бегите, вам говорят!

Новак занял боевую позицию. Его сабля замелькала в воздухе. Джакомо размахивал руками перед стекающимися к нему людьми. На первом этаже его тоже слышали. Но замешательство там продлится минуту-другую, не более.

Благослови тебя Господь! — выдохнул Эверард и понесся по ступеням.

«Я ведь не бросаю его, — прошептал он про себя, как бы оправдываясь перед совестью. — Новак прав, у каждого из нас собственная задача, мой долг — донести полученную информацию до Патруля и использовать ее для пользы дела».

Но тут же в сознании неожиданно вспыхнула новая мысль.

«Нет! Мы должны были подумать об этом сразу, но спешка… Как только я доберусь до Джека, мы сможем спасти Карела. Если он продержится хотя бы пять минут. Я не обернусь быстрее, мне нельзя сорвать собственный побег, и, черт побери, я должен передать информацию. Только продержись. Карел!»

Он выскочил через заднюю дверь в парк. Шум позади нарастал. Эверард пронесся мимо молодого человека и женщины — видимо, миннезингер с возлюбленной гуляли в сумерках.

— Позовите стражу! — крикнул он им по-итальянски, тяжело дыша. — Мятеж! Я бегу за подмогой.

Смятение возрастало.

У ворот Эверард замедлил шаг. Весть до караульных еще не долетела. Он надеялся, что они не заметят его возбужденного состояния.

— Добрый вечер! — произнес он обычным тоном И неторопливо пошагал дальше, словно бы направляясь на вечеринку или любовное свидание.

Удалившись из поля зрения стражников, он свернул с дороги в сторону. Мрак сгущался. Эверард мог добраться до главных ворот города, пока они еще не заперты, а если стража будет задавать вопросы, соврать что-нибудь убедительное. Он не был от природы речист, но за годы службы овладел разнообразными хитростями, в чем совсем не преуспел Карел. К утру облава на Эверарда распространится по окрестностям. Ему потребуется умение ориентироваться в лесу и, вероятно, два-три дня на свободе, чтобы добраться до лощины, где их с Новаком ждет Джек Холл — к тому времени он уже начнет сходить с ума от беспокойства.

А потом такое начнется…

1146 ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

— Тамберли на сеансе контрольной связи. Вольстрапа нет, он в обществе гостей-мужчин. Я одна в нашей комнате, поэтому пользуюсь возможностью связаться с вами. У нас все в порядке.

— Привет, Ванда!

— Мэнс?! Это ты? Как ты? Как дела? О, как приятно услышать твой голос!

— И твой, милая. Я здесь с Акопом Микеляном, твоим связным. Есть несколько свободных минут?

— Есть, конечно. Подожди, я на всякий случай запру дверь. Слушай, Мэнс, мы обнаружили, что Лоренцо де Конти жив и готовится к женитьбе.

— Знаю. Я уже подтвердил в грядущем, что он та самая фигура, из-за которой все перемешалось. Процесс изменений продолжается и не прекратится, пока мы не остановим его. Информация, черт побери, едва не стоила жизни Карелу Новаку.

— О, нет!

— Он прикрывал мой отход. Как только я добрался до аппарата, мы с Джеком вернулись в прошлое и вырвали Карела из заварухи. Но мы в конце концов не эту историю должны охранять.

— Твой тон… дело было опасным для тебя, да, Мэнс?

— Забудь о нем. Я цел и невредим, если тебя это тревожит. Расскажу обо всем потом. Есть новости?

— Ну что сообщить?.. Вчера Бартоломео Конти де Сеньи прибыл в соответствии с приглашением.

— И что?

— Забыл? Ты ведь сам рассказывал мне о нем. Двоюродный брат или еще что-то в этом роде. Молод, холост. Похоже, он здорово разозлен. Я думаю, он надеялся на брак с Иларией. Такая партия была бы выгодна его семье.

— Похоже на правду. Ему было предопределено стать ее мужем в нашем варианте истории и затем отцом папы Григория. Наша задача как раз и состоит в том, чтобы убрать Лоренцо с пути. Немедленно. Я слышал, свадьба назначена на следующую неделю. Ванда? Ванда?!

— Да. Я… Мэнс, ты же не хочешь… нельзя же просто… ликвидировать его…

— Мне это тоже претит. Но есть ли у нас выбор? Однако все можно сделать быстро и безболезненно, не оставив на теле никаких следов. Нейропроектор… остановка сердца… это как свет выключить… Окружающие воспримут его кончину как естественную смерть. Они поскорбят, но жизнь тем не менее будет продолжаться. Жизнь нашего мира, Ванда.

— Нет! Надо лишь расстроить женитьбу Лоренцо. И мы должны придумать какую-то уловку. Но убить его… Я не могу поверить, что ты говоришь об этом.

— Молю бога, чтобы было иначе.

— Тогда давай думать, черт побери!

— Ванда, послушай меня. Он слишком опасен. Его вины в этом нет, но я установил при дворе Фридриха, что он буквально… фокусирует хаос. Столько мировых линий в нем пересекается, что даже праправнук Лоренцо чуть не разбил наши планы и расправился бы с нами, если бы не Карел. Лоренцо должен уйти.

— Теперь слушай ты, Мэнсон Эверард. Выкради его или еще что-нибудь, но не…

— А что будет после его внезапного исчезновения? Я сказал, что будущее целиком определяется событиями этого месяца в Ананьи. Все зависит от Лоренцо. Я не знал этого раньше, поэтому в Риньяно не разобрался с ним, как следовало, и теперь вижу, чем это обернулось. Мы не имеем права еще на одну ошибку. Не забывай, что и мне он симпатичен. Это действительно больно.

— Помолчи. Дай мне договорить. Я помогу тебе завершить операцию без ненужных жертв. Не думаю, что ты справишься без меня. И можешь быть уверен, я не стану участвовать в убийстве. Он… мы не можем…

— Эй, Ванда! Не лей слезы!

— А я и не плачу! Я, я… Ладно. Или ты соглашаешься, или… Можешь привлечь меня потом за нарушение субординации, если тебе угодно. Что бы со мной ни сделали, я, проживу еще много лет, презирая тебя… Мэнс! Ты… слышишь меня?

— Ну да. Размышляю. Видишь ли, я не настолько слаб и эгоистичен, чтобы не взять на себя вину, если необходимо. Но поверишь ли ты, если я скажу, что мне было бы легче умереть там вместе с Карелом? Если мы сможем найти другое решение задачи, которое также гарантирует нам, что история не породит новое чудовище, то я, Ванда, буду перед тобой в неоплатном долгу до скончания вселенной.

— Мэнс, Мэнс! Я знала, что ты согласишься!

— Полегче, девочка! Никаких обещаний, кроме обещания постараться. Посмотрим, что можно придумать.

— Нужно подумать. Весь вопрос в том, на что он клюнет. Его психология, инстинкты… Но я достаточно хорошо узнала его.

— В самом деле?

— Да, он разыгрывает передо мной целый спектакль. Никогда прежде моей добродетели не угрожали столь изысканно.

— Неужели?

— Разве ты не понимаешь, что именно по этой причине я не могу согласиться… Будь он просто очаровательным плутом, я могла бы, но Лоренцо — настоящий человек. Честный, отважный, преданный, независимо от того, насколько ошибочны побудительные мотивы его поступков; он не слишком образован по нашим меркам, но жизненного опыта у него не меньше.

— Хорошо, давай вместе подумаем, как нам использовать его многочисленные достоинства, и выйдем на связь завтра.

— Мэнс! Ты что, ревнуешь?

Господин Эмиль ван Ватерлоо, посетовав на недомогание, удалился в свои покои. Он хотел отлежаться, чтобы непременно присутствовать на венчании и свадебных торжествах, предстоящих через три дня. Синьор Лоренцо отыскал добродетельную супругу Валбургу в солярии, где она пребывала в состоянии уныния.

— Зачем так печалиться, моя госпожа? — спросил он. — Уверен, ваш муж слегка приболел и только.

— На все воля божья, — вздохнула она. — Однако… простите мне мою смелость, но я ждала этой прогулки, которую вы обещали, гораздо больше, чем вы подозреваете.

— Понимаю.

Взгляд его цепко держал Ванду. Платье свободного покроя не скрывало гибкости и изящества ее фигуры. Из-под головного убора выбивался локон золотых волос.

— Особа, подобная вам, молодая, много путешествовавшая, должна томиться в заточении среди этих стен и кудахтанья заурядных женщин. Я тоже, Валбурга, слишком часто чувствую себя словно в темнице.

Она отозвалась задумчивой улыбкой.

— Вы смотрите на мир проницательнее и с большей добротой, чем я могла ожидать от великого воина.

Лоренцо улыбнулся.

— У нас еще будет время для прогулок, клянусь.

— Не стоит давать обещаний, которые вы не сможете исполнить. Вы должны вступить в брак, у вас будут более приятные обязанности, а мы тем временем… нам лучше не злоупотреблять любезностью вашего отца. Сразу же после празднества мы отправимся в путь, на родину. — Ванда опустила глаза.

— Я всегда буду помнить…

Он прочистил горло.

— Моя госпожа, если вы сочтете мое предложение неприличным, скажите прямо, но… не пожаловали бы вы меня честью сопровождать вас на прогулке хотя бы завтра?

— О, вы… Вы привели меня в смятение, синьор.

«Не хватила ли я через край? Он, похоже, теряет голову».

— Ваше время, несомненно, дороже, чем… Но я достаточно хорошо узнала вас. Вы говорите то, что думаете. Хорошо, я попрошу позволения у муха и надеюсь, он будет рад оказанной вами чести. Хотя и не в такой мере, как я.

Лоренцо склонился в поклоне.

— Трижды удовольствие и честь для меня.

В оживленной беседе они провели время до самого вечера. Говорить с ним было легко, несмотря на его любопытство к странам, в которых она якобы побывала. Как и любого мужчину, Лоренцо легко можно было вовлечь в монолог. Однако в отличие от большинства мужчин он говорил интересно.

Когда Ванда вернулась наконец к себе, Вольстрап лежал, уставившись в потолок, при свете единственной свечи.

— Как дела? — спросила она на темпоральном языке.

— Жуткая тоска, — ответил он. — Никогда прежде я не понимал, сколь благословенны печатное слово и изобилие книг. — И с кислой миной добавил:

— Ничего не поделаешь. Провел день в обществе собственных мыслей. — Он сел в кровати. — А что вы имеете сообщить?

Ванда рассмеялась.

— Именно то, на что мы надеялись. Утром он повезет меня на прогулку в лес. С вашего разрешения, разумеется.

— Сомневаюсь, чтобы он ожидал возражений с моей стороны. Совершенно очевидно, что я снискал репутацию м-м… обходительного господина. — Вольстрап нахмурил брови. — Но вы, неужели вы совсем не боитесь? Прошу, будьте осмотрительны. Ситуация может выйти из-под контроля в любое мгновение.

— Нет. Я абсолютно спокойна и боюсь только того, что ничего не произойдет.

Ей показалось, что Вольстрап покраснел, но свет был слишком тусклым, чтобы рассмотреть.

«Должно быть, считает меня совсем бесстыжей девкой. Бедняга! Не исключено, что ему на самом деле совсем не так легко, как он старается делать вид, когда я рядом в постели, но он не смеет ко мне прикоснуться. Ну ничего, завтра так или иначе мы должны завершить дело», — думала Ванда.

По коже у нее пробежал холодок. Она вызвала Эверарда. Говорили быстро и конкретно.

Странно, но она мгновенно заснула. Сон был неглубоким, оживленным видениями, но на рассвете Ванда проснулась бодрой.

— Я готова к большой охоте! — воскликнула она.

— Простите? — переспросил Вольстрап.

— Так, ерунда. Пожелайте мне удачи.

Когда Ванда была уже на пороге, душевный порыв вернул ее назад. Она склонилась над Вольстрапом и легким поцелуем коснулась его губ.

— Будьте осторожны, дружище!

Лоренцо ждал на первом этаже за столом, на котором был накрыт обычный скромный завтрак.

— Как следует подкрепимся в полдень, — пообещал он.

В его голосе звучала радость. Каждое движение было исполнено итальянской живости и грации.

— Какая жалость, что только мои глаза наслаждаются дарованным вами праздником красоты, но я в упоении от него.

— Прошу вас, синьор, вы становитесь дерзким.

«Говорила бы средневековая фламандка в стиле викторианских романов? Ничего, ему, похоже, нет дела до моих слов».

— Дерзок, но прав, моя госпожа.

Ванда старательно подготовилась к прогулке: затянула корсаж — даже туже, чем следовало, отчего ей было не совсем удобно, — и тщательно подобрала одежду по цвету. Голубой цвет шел ей больше всего. Впрочем, Лоренцо выглядел еще живописнее — красная короткая накидка поверх прихотливо расшитого золотисто-зеленого длинного камзола, меч на поясе из тисненой кожи с бронзовой пряжкой, желтовато-коричневые (под цвет глаз) узкие штаны, покрой которых подчеркивал линии бедер и икр, красные башмаки с загнутыми вверх носами. Короче, они друг друга стоили.

Внезапно ее кольнула жалость.

«Бедная Илария! Тихая, застенчивая домоседка, предназначенная судьбой для обета верности, материнства, дома, — и вдруг появляюсь я и околдовываю ее суженого…

Но здесь нет ничего удивительного для нравов этих времен, и, может быть, я обманываюсь, но мне показалось, что Бартоломео относится к ней как к личности — до определенной степени, конечно. И что бы ни случилось, это по крайней мере не убийство».

Лошади стояли наготове на улице. Лоренцо не совсем точно выразил свою мысль, когда сказал, что обед будет на двоих. Даже здесь это могло вызвать скандал. Двое слуг, муж и жена, сопровождали их в прогулке с корзинами снеди. В течение дня Ванде необходимо будет остаться наедине с рыцарем. Если он не сделает первого шага, придется самой проявить инициативу. Она пока не знала, каким образом. Ванда, предпочитая откровенность в отношениях с людьми, никогда не прибегала к уловкам женской соблазнительности. Она полагала, что и сейчас, с Лоренцо, это искусство ей не потребуется.

Однако, взобравшись на лошадь и устраиваясь в дамском седле, лишенном всяких излишеств, она все же решила показать Лоренцо стройную ножку, обтянутую чулком.

Копыта застучали по мостовой. Городские ворота остались позади вместе с запахами города, и Ванда перевела дух. С востока струился солнечный свет. Земля у подножия холмов то убегала вверх, то проваливалась в овраги, играя пятнами тени и света, то раскидывалась долинами, покрытыми лоскутным одеялом из полей, садов и виноградников, сшитых серебряными нитями ручейков. Селения лепились к земле белыми гнездами. Вдалеке Ванда увидела два замка. Вокруг ферм простирались дикие пастбища коричневого цвета с вкраплениями лесов, зеленой листвы которых коснулось первое дыхание осени. Высоко в небе на все голоса кричали птицы. В воздухе ощущалась прохлада, но он быстро прогревался и был восхитительно свеж.

— Какая красота! — воскликнула Ванда. — У нас нет ничего подобного на плоских равнинах Фландрии.

«Зато есть в родной Калифорнии».

— Я покажу вам горную долину, где поет водопад и маленькие рыбки играют в его струях, как падающие звездочки, — отозвался Лоренцо. — Деревья там напоминают столбы и арки — так и кажется, что из-под их сени покажутся лесные нимфы. Как знать? Вдруг они и правда прячутся там?

Ванда вспомнила замечание Эверарда о том, что люди в мрачные времена не чувствовали привязанности к природе. Только в позднее средневековье природа была приручена человеком в той степени, чтобы доставлять ему радость. Может, Лоренцо немного опережал свое время?..

Эверард… Ванда подавила в себе чувство вины. И заодно постаралась избавиться от сковывавшего ее напряжения.

«Действуй в стиле дзен. Наслаждайся окружающим, пока возможно. А задание, которое предстоит выполнить, пусть лишь обострит ощущения. В конце концов, такое приключение!»

Лоренцо пришпорил коня и помчался галопом. Ванда последовала за ним. Она была хорошей наездницей. Но вскоре им пришлось сбавить скорость и дождаться трясущихся на своих кобылах слуг. Переглянувшись, Ванда и Лоренцо рассмеялись.

Время текло вдоль извилистых тропинок, в ритме мышц и глубокого дыхания, заполненное скрипом и позвякиванием сбруи, острыми запахами кожи, пота и леса, потрясающими видами то укромных зеленых уголков, то необъятных просторов, короткими репликами и обрывками песен Лоренцо… «Наше ложе — радость и трава. О, трели соловья!»

Прошло два часа, прежде чем Лоренцо остановил коня. Лесная тропинка, по которой они ехали, вела к лугу, где журчал ручей.

— Здесь мы и устроим трапезу, — сказал он.

У Ванды учащенно забилось сердце.

— Не рано ли?

— Я не собирался утомлять вас тряской в седле. Напротив, я рад подарить вам теплые воспоминания о моей стране, чтобы вы увезли их домой.

Ванда заставила себя изобразить трепет ресниц.

— Как пожелает любезный хозяин. Вы никогда не ошибались в выборе, синьор.

— Лишь потому, что общество вдохновляет меня.

Соскочив на землю, Лоренцо протянул ей руку и помог спешиться, затем долго не выпускал ее пальцы из своих рук.

— Марио, Бьянка! — приказал он. — Приготовьте все, но можете не торопиться. Прежде я хочу показать гостье грот Аполлона. Возможно, ей захочется побыть там некоторое время.

— Как прикажете, — отозвался ровным тоном слуга.

Бьянка, покачав головой, не удержалась от хихиканья. Да, они знали, что затевает синьор Лоренцо и что им следует помалкивать после возвращения с прогулки.

Лоренцо предложил Ванде руку, и они пошли прочь от слуг. Она с деланной нерешительностью спросила:

— Грот Аполлона, синьор? А это не… языческая святыня?

— О, нет. Он, несомненно, был посвящен какому-то божеству в давние времена, и если не Аполлону, то напрасно, — ответил ее спутник. — Так его называют в наше время молодые люди — ведь Аполлон это солнце и жизнь, красота и счастье. Но думаю, сегодня мы будем там одни. Уверен, что каждый входящий в грот найдет в нем свое очарование и волшебство.

Он продолжал в том же духе. Ванде доводилось слышать вступления и похуже. Лоренцо, однако, хватило ума время от времени замолкать, давая ей возможность насладиться неизъяснимой прелестью природы. Тропинка была узкая настолько, что им приходилось идти бок о бок, и уводила вдоль берега ручья, все выше на холм. Деревья закрывали ее желто-золотистым навесом листвы, где играли солнечные лучи. На исходе лета птицы уже не пели, но Ванда слышала их голоса, видела непоседливых белок и даже заметила промчавшегося стрелой оленя. Утро разливалось ровным теплом, травы поднялись к солнцу. Лоренцо помог Ванде снять накидку и перекинул ее через левую руку.

Шум падающей воды слышался все ближе. Они снова вышли на поляну. Девушка, хлопнув в ладоши, воскликнула от искреннего восторга. С утеса, искрясь, падала вода. Деревья окружали крохотную поляну кольцом и смыкались над ней живым потолком. Дерн по берегам ручья, зеленый и мягкий, окаймляла широкая полоса мха.

— Ну как? Исполнил ли я свое обещание? — спросил Лоренцо.

— Тысячекратно.

— Ваши слова радуют меня больше победного клича на поле боя. Идите сюда, напейтесь, если хотите, и садитесь, — Лоренцо расстелил ее накидку на земле, — и мы возблагодарим бога за его щедрость, найдя в ней удовольствие.

«Похоже, он уже решился, — мелькнуло у нее в мыслях. — Серьезный малый… и есть в нем этакая основательность, глубина… было бы интересно… — Ванда усмехнулась про себя. — Однако, сегодня он, похоже, собирается заняться мной, и накидка брошена на траву вовсе не для того, чтобы я сидела».

Напряжение сковало Ванду.

«Пора!»

Лоренцо склонился над ней.

— Вам плохо, моя госпожа? Вы так побледнели! — Он взял Ванду за руку.

— Отдохните, пожалуйста. Мы можем оставаться здесь сколько угодно.

Девушка покачала головой.

— Нет, благодарю вас, я совершенно здорова. — Поняв, что она полувнятно бормочет, Ванда произнесла обычным голосом: — Будьте ко мне снисходительны. Я дала обет ежедневно во время этого путешествия приносить молитву моему небесному покровителю. — И бросив томный взгляд на Лоренцо:

— Если я не исполню его сейчас, боюсь, что позже и вовсе забуду о нем.

— Да-да, конечно, — Лоренцо отошел в сторону и снял темно-фиолетовую шляпу.

Ванда достала коммуникатор, поднесла диск к губам и включила устройство.

— Говорит Ванда, — произнесла она на английском, поскольку темпоральный звучал слишком чужеродно. Она слышала биение сердца отчетливее своих слов. — Думаю, все складывается так, как мы и надеялись. Он и я находимся вдвоем в горной долине, и если он не дает воли рукам, то только потому, что его тактика гораздо тоньше. Зафиксируй мои координаты и дай мне… скажем, пятнадцать минут, чтобы создать непринужденную обстановку. Хорошо?

Она, конечно, понимала, что сейчас Эверард не может ответить, чтобы не вызвать подозрений Лоренцо.

— Связь закончена, — она выключила рацию, опустила медальон, склонила голову и перекрестилась. — Аминь!

Лоренцо тоже осенил себя крестом.

— Вы молились на вашем родном языке?

Ванда кивнула.

— Диалект моего детства. Мне так гораздо спокойнее. Мой покровитель заботливо хранит меня. — Она засмеялась. — Теперь я чиста перед небом и даже готова на опрометчивые поступки.

Лоренцо нахмурил брови.

— Остерегайтесь! Это похоже на ересь катаров.

— Я пошутила, мой господин.

Он тут же отбросил религиозность в сторону и засветился улыбкой, как водная гладь под лучами солнца.

— У вас необычный медальон. Внутри какая-нибудь реликвия? Можно посмотреть?

Получив согласие, он взялся за цепочку, скользнув пальцами по груди девушки, и снял медальон через голову. С одной стороны был выгравирован крест, на другой — епископский посох и пороховница.

— Тонкая работа, — пробормотал он. — Достойная владелицы.

Лоренцо повесил цепь с медальоном на ветку дерева.

Вандой овладело беспокойство.

— С вашего позволения, синьор, — она направилась к дереву.

Он преградил ей дорогу.

— Он ведь не нужен вам прямо сейчас? — промурлыкал Лоренцо. — И вы не по погоде тепло оделись, я вижу капельки пота на вашей белоснежной коже. Позвольте помочь вам…

Он заключил щеки Ванды в ладони, потом пальцы его опустились к ее подбородку и развязали ленты головного убора.

— Вы ослепляете меня золотым сиянием, — выдохнул он и привлек Ванду к себе.

— Мой господин, — задохнувшись, прошептала она, как подобает добропорядочной женщине, — что вы делаете? Не забывайтесь! — Ванда оказывала лишь легкое сопротивление его силе. Тело Лоренцо было мощным и гибким. Его горячее дыхание, колкие усы и борода привели Ванду в смятение. Он знал, как целовать женщину.

— Нет, — слабо запротестовала она, когда его губы коснулись шеи. — Это нехорошо, это смертный грех. Отпустите меня, умоляю!

— Это правильно, это естественно, это судьба — моя и ваша. Валбурга, о Валбурга! Ваша красота вознесла меня к вратам рая. Не свергайте меня в ад с небесных высей!

— Но я, я скоро должна уехать…

— А я буду лелеять воспоминания во время долгого крестового похода и до тех пор, пока я живу на этой земле. Не отвергайте Купидона здесь, в его обители!

«Как часто он произносил эти слова? Он весьма искушен. Но всерьез ли это? В какой-то степени, наверно. А мне, мне придется держать его на крючке до прибытия Эверарда. Любой ценой продержаться. Я думала, что пятнадцать минут — срок вполне безопасный, а тут, ну просто лесной пожар, ей-богу».

Спустя какое-то время — хотя времени она уже не замечала, — Ванда перестала умолять, чтобы Лоренцо отпустил ее, и лишь пыталась удержать его руки от излишней проворности. Это тоже продолжалось недолго. Неожиданно для себя Ванда обнаружила, что лежит на собственной накидке, а Лоренцо поднимает ее юбки выше колен.

«Ну что ж, если так, то ради дела я готова и на большие жертвы», — успела подумать она.

Воздух с треском разорвался.

— Берегись, грешник! — прогремел Эверард. — Ад давно поджидает тебя!

Лоренцо скатился с Ванды и вскочил на ноги. Первой безотчетной мыслью Ванды было: «О черт!» Она села, потому что от волнения и частых ударов сердца не могла сразу подняться с земли.

Эверард, приземлив темпороллер, спустился с аппарата и встал, возвышаясь над ними. Белые одежды скрывали его крепкую фигуру. Огромные крылья переливались радугой за его плечами. Вокруг головы сиял нимб. Лицо его, правда, выглядело для ангела слишком уж по-человечески, подумала Ванда, но может быть, именно это и придавало убедительности иллюзии, созданной с помощью фотонного генератора Патруля.

В правой руке Эверард держал распятие внушительных размеров. Внутри него, знала Ванда, был вмонтирован парализатор. Он говорил, что оружие может и не понадобиться. Должен сработать розыгрыш. Эверард и Кит Денисон проделали подобный трюк в древнем Иране и благодаря ему исправили нарушение в истории локального характера.

— Лоренцо де Конти, велики твои грехи на земле! — произнес Эверард. — Как ты посмел посягнуть на честь твоей гостьи накануне женитьбы на непорочной и праведной девице? Знай, своим поступком ты осквернил не только собственное ничтожное существо!

Рыцарь в ужасе отшатнулся.

— Я не хотел ничего дурного! — закричал он. — Женщина ввела меня в искушение!

Ванда решила, что разочарование — это не самая подходящая сейчас реакция.

Лоренцо заставил себя посмотреть в лицо Эверарда. Он никогда прежде не видел его, хотя агент Патруля прекрасно знал итальянца с той поры, когда прервалась линия времени. Лоренцо сжал кулаки, расправил плечи и судорожно втянул в себя воздух.

— Нет! — сказал он. — Я солгал. Она ни в чем не виновата. Я увлек ее сюда с греховной целью. Пусть наказание падет на меня одного.

Слезы затуманили глаза Ванды.

«Я вдвойне рада, что мы оставляем его в живых», — подумала она.

— Достойные слова, — с бесстрастным видом провозгласил Эверард. — Их припомнят в судный день.

Лоренцо облизнул губы.

— Но почему наказание настигло нас, вернее, меня? — проворчал он. — Подобное происходит тысячи раз каждый день по всему миру. Почему Небеса столь озабочены мною? Она… уж не святая ли она?

— Это определит Бог, — ответил Эверард. — Ты, Лоренцо, совершил серьезный грех, потому что Всевышний предназначал тебя для великих деяний. Святой Землей овладевают язычники, над ней нависла угроза утраты ее для христиан, потому что те, кто по воле Божьей владел ею, забыли о праведности до такой степени, что своим присутствием оскорбляют святыни. Как может грешник искупить их вину!

Рыцарь пошатнулся.

— Я должен…

— Тебя призывают в крестовый поход. Ты мог повременить, готовя душу в мире семейной жизни, пока германский король не выступит в поход. Теперь на тебя налагается епитимья — ты отрекаешься от женитьбы и немедленно отправляешься в войско короля.

— О, нет…

«Ужасный скандал, особенно если он осмелится раскрыть причину только своему духовнику. Бедная отверженная Илария. Несчастный старик-отец. Как бы мне хотелось сделать все иначе», — думала Ванда.

Она предлагала Эверарду перенести Лоренцо в прошлое, чтобы он с самого начала отказался от предложенной партии. Эверард тогда возразил:

— Неужели ты до сих пор не осознала, сколь неустойчиво равновесие событий? Ты уговорила меня на авантюру, которая едва укладывается у меня в сознании.

Сейчас, обращаясь к Лоренцо, он произнес:

— Ты получил приказ, солдат! Подчинись и благодари Бога за его милость!

Лоренцо продолжал неподвижно стоять на месте. Холодок пробежал по телу Ванды. Да, он порождение своей эпохи, но он умен, крепок и отнюдь не наивен, когда дело касается отношений между людьми.

— На колени! — твердо произнесла она и сама приняла молитвенную позу, сложив перед собой руки.

— Да, да! — Лоренцо шатко двинулся к силуэту ангела. — Господь указал мне верный путь. Спаситель укрепил мою волю и вложил силу в руку, держащую меч.

Он опустился на колени перед Эверардом, обнял ноги патрульного и склонил голову на его сияющие одежды.

— Достаточно! — смущенно произнес Эверард. — Ступай и больше не греши!

Лоренцо отпустил Эверарда, воздел руки вверх, словно в молитве, затем вдруг неуловимым движением опустил левую руку и резко ударил по правой руке Эверарда. Распятие выпало из разжавшихся пальцев. Лоренцо проворно выпрямился и отскочил назад. Его меч со свистом вылетел из ножен. Солнце вспыхнуло на стальном клинке.

— Ты ангел?! — выкрикнул он. — Или демон?

— Какого черта?! — Эверард сделал шаг, чтобы поднять парализатор.

Лоренцо прыжком преградил ему путь.

— Стой там, где стоишь, иначе зарублю! — громко распорядился рыцарь.

— Назови, кто ты истинно есть, и отправляйся восвояси!

Эверард овладел собой.

— Ты отказываешься повиноваться посланнику Небес?

— Нет. Но если ты и в самом деле посланник Небес. Помоги мне Господь, я должен это узнать!

У Ванды голова пошла кругом.

«Он не поверил. Почему? Да, Мэнс рассказывал, что здесь в ходу истории о дьяволах, набросивших личину, чтобы завлечь людей в свои лапы, а некоторые даже принимают облик Иисуса. Если у Лоренцо возникли подозрения…»

— Смотри на меня! — сказал Эверард.

— Я даже ощупал тебя! — отрезал Лоренцо.

«Охо-хо, — догадалась Ванда. — Ангелам не положено иметь гениталии. Да, мы столкнулись с необычайно проницательным и бесстрашным человеком. Не удивительно, что будущее целиком зависит от него».

Ванда двинулась вперед на четвереньках. Распятие лежало метрах в трех от нее. Если Эверарду удастся удержать внимание Лоренцо, пока она не подползет к оружию, быть может, им удастся закончить операцию.

— Чего ради Сатана станет отправлять тебя в крестовый поход? — возразил агент Патруля.

— Чтобы убрать меня отсюда. На случай, если Роджер, этот волк, решит украсть у нас не только Сицилию. — Лоренцо воздел очи к небу. — Господи, — взмолился он, — не заблуждаюсь ли я? Даруй мне знамение!

«Вряд ли Мэнс сумеет взмахнуть крыльями», — успела подумать Ванда.

Эверард метнулся к темпороллеру. На нем он сможет держать ситуацию под контролем. Лоренцо с криком бросился на него и взмахнул мечом. Эверард едва увернулся. Кровь проступила сквозь порванную одежду, толчками выливаясь из глубокой раны на правом плече и стекая на грудь.

— Вот оно, мое знамение! — завопил Лоренцо. — Ты не демон и не ангел! Умри, колдун!

Он сбросил Эверарда с темпороллера, не дав ему и секунды, чтобы воспользоваться коммуникатором. Ванда подползла к распятию. Схватив его, она вскочила на ноги и тут поняла, что не знает, как пользоваться замаскированным оружием.

— Ты тоже?! — простонал Лоренцо. — Ведьма!

Он двинулся на Ванду. Меч сверкнул над его головой. Неистовая ярость до неузнаваемости исказила лицо Лоренцо.

Эверард бросился в атаку. Правая рука висела плетью, и, чтобы остановить меч, он что было сил ударил Лоренцо сжатой в кулак левой. Удар пришелся сбоку, под челюсть. Треснула кость.

Меч описал дугу и выпал из руки Лоренцо, блеснув, как струя водопада. Рыцарь пошатнулся, обмяк и рухнул на землю.

— Ванда, как ты там? — прохрипел Эверард.

— Нормально. Я не ранена. Что с ним?

Они подошли к Лоренцо. Рыцарь, скрючившись, лежал на земле, недвижимый, с широко открытыми глазами, обращенными к небу. Рот зиял ужасающей впадиной, язык вывалился на выбитую скулу. Голова была неестественно вывернута.

Эверард присел на корточки, осмотрел Лоренцо, выпрямился.

— Мертв, — медленно сказал он. — Перелом шеи. Я не хотел. Но он убил бы тебя.

— И тебя! О, Мэнс! — Ванда прижалась головой к его окровавленной груди. Он обнял ее левой рукой.

— Мне нужно вернуться на базу, чтобы меня подлатали, пока я не потерял сознание, — сказал он, немного помолчав.

— Ты можешь… взять его с собой?

— Оживить и вылечить? Нет. Слишком опасно во всех отношениях. Пережитое нами не должно было случиться. Согласись, это настолько невероятно… Но поток времени… словно нес его, стремясь сохранить извращенное будущее. Будем надеяться, что мы наконец-то сокрушили источник всех наших зол.

Эверард нетвердой походкой направился к темпороллеру. Слова его падали отрывисто. Губы стали бледными.

— Если тебе это поможет, Ванда… Я не предупредил тебя, но… в мире Фридриха… отправившись в крестовый поход, Лоренцо умер от инфекционной болезни. Полагаю, это случилось бы и здесь… Жар, рвота, понос, беспомощность. Достойная ли это смерть для рыцаря? По-моему, нет.

Эверард с помощью Ванды забрался на аппарат. Голос его немного окреп.

— Тебе придется доиграть до конца. Беги к слугам, кричи. Скажи, что на вас напали грабители. Кровь… Он ранил одного-двух воров. Поскольку ты сбежала, разбойники решили, что им тоже лучше скрыться. Люди в Ананьи воздадут должное его памяти. Лоренцо умер как рыцарь, защищая даму.

— М-да.

«А Бартоломео добьется своего и вскоре женится на опечаленной невесте героя».

— Подожди минутку! — Она подобрала с земли меч, подошла к Эверарду и приложила клинок плашмя к его забрызганной кровью одежде. — Кровь бандитов.

Эверард слабо улыбнулся.

— Умница, — прошептал он. — Торопись!

— Давай, трогай!

Она поспешно поцеловала его и пошла прочь. Роллер и человек исчезли.

Ванда осталась одна с мечом в руке над трупом Лоренцо.

«Я тоже запятнана кровью», — подумала она отстраненно.

Стиснув зубы, Ванда сделала два надреза на ребрах с левой стороны. Никто не станет пристально обследовать ее раны и задавать вопросы. Криминалистика принадлежит далекому будущему, ее завтрашнему дню, если он существует. В доме де Конти печаль вытеснит мысли, пока гордость не облечет ее в стойкое смирение.

Ванда, склонившись над телом, вложила эфес меча в пальцы Лоренцо и хотела закрыть ему глаза, но передумала.

— Прощай! — прошептала она. — Если Бог есть, надеюсь, он воздаст тебе.

Поднявшись на ноги, она пошла к поляне, навстречу делам, которые еще ждали завершения.

1990 ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Он позвонил ей в родительский дом, где Ванда проводила очередной отпуск. Она не хотела, чтобы Эверард заезжал к ней. У нее уже не осталось сил лгать родным. Они встретились на следующее утро в деловой части города в роскошно-старомодном вестибюле отеля «Святой Франциск». Некоторое время они стояли молча, не разнимая рук и глядя друг на друга.

— Тебе, наверно, хочется уйти отсюда, — наконец вымолвил Эверард.

— Да, — согласилась Ванда. — Не могли бы мы побыть где-нибудь на воздухе?

— Хорошая идея. — Он улыбнулся. — Вижу, ты тепло оделась и захватила жакет. Я тоже.

Его машина стояла в гараже на Юнион-сквер. Они почти не разговаривали, пока двигались в плотном потоке автомобилей и пересекали мост Золотые Ворота.

— Ты совсем поправился? — решилась спросить Ванда.

— Да-да, — заверил он. — Давно уже. Несколько недель ушло на всякие организационные дела, прежде чем меня отпустили отдохнуть.

— История вернулась на круги своя? Везде и во всех временах?

— Так мне сказали, и пока все виденное мною подтверждает нормальное течение событий. — Эверард взглянул на нее, на мгновение отвлекшись от руля. — Ты заметила что-то необычное?

— Нет, ничего. Хотя я и приехала сюда… с неспокойным сердцем, в страхе.

— Полагая, что вдруг, например, твой отец — алкоголик, а сестра вообще не появилась на свет? Тебе не стоило волноваться. Континууму не требуется много времени для восстановления структуры вплоть до мельчайших деталей.

Слова эти, произнесенные по-английски, теряли смысл, но по молчаливому согласию они избегали темпорального языка.

— И первооснова случившегося, всех тех событий, которые мы предотвратили, лежит в прошлом, восемь веков назад.

— Да.

— Не слышу радости в твоем голосе.

— Я… я рада и признательна за то, что ты появился на моей временной линии так скоро.

— Ты ведь сообщила дату приезда. Я решил, что дня два тебе нужно побыть с семьей, отвлечься от служебных забот. Похоже, у тебя это плохо получилось.

— Могли бы мы поговорить позже? — Ванда включила радио. Салон заполнила мелодия Моцарта.

Была середина недели в начале января, промозглого и облачного. Когда они добрались до скоростного шоссе номер 1, их машина оказалась почти единственной, мчавшейся на север. В Олеме они купили на ленч бутерброды и пиво. У станции Пойнт-Рейес Эверард свернул к океану. За Инвернессом начинался огромный пляж, в этот сезон безлюдный. Он оставил машину у воды, и они побрели вдоль берега. Ванда взяла Эверарда за руку.

— Что не дает тебе покоя? — спросил он, нарушив молчание.

— Ты сам знаешь, Мэнс, — отозвалась она. — Ведь ты видишь гораздо больше и глубже, чем показываешь.

Ветер унес ее слова, произнесенные тихим голосом. Он пронзительно выл и гудел над недовольным ропотом прибоя, студил лица холодными брызгами, присыпал губы солью, развевал волосы. Чайки кружили высоко в небе, роняя перышки. Прилив только начал накатывать на берег, и они шли по твердому и темному от воды песку. Изредка под ногами хрустели ракушки или лопались пузырчатые бурые водоросли. Справа, впереди и позади них, насколько хватало глаз, тянулись дюны. Слева из бескрайней дали накатывали гривы волн Вдали от берега виднелся одинокий корабль. Весь мир окрасился в белый и серебристо-серый цвет.

— Нет, я просто старый бесчувственный чурбан, — сказал Эверард. — А чувства — это твой удел. — Немного помолчав, он спросил: — Тебя беспокоит Лоренцо? Первая насильственная смерть, может, вообще первая смерть человека, которую ты видела своими глазами?

Она кивнула. Тяжесть в душе не уходила.

— Я так и думал, — сказал он. — Это всегда страшно. И особенно отвратительно, когда дело касается насилия, заполняющего экраны в наши дни. Люди упиваются этими зрелищами подобно римлянам на боях гладиаторов. Но зрители забывают реальный смысл. Быть может, продюсеры слишком глупы, или у них совсем нет воображения. Похоже, они просто не осознают, что такое смерть. Ведь каждый раз это жизнь, интеллект, целый мир ощущений, уничтоженные навсегда и безвозвратно.

Ванда содрогнулась.

— Тем не менее, — продолжал Эверард, — мне приходилось убивать раньше и, видимо, придется и впредь. Боже, как бы я хотел, чтобы все происходило иначе, но события развиваются по-своему, и порой я просто не могу позволить себе отвлеченные размышления. Как и ты. Уверен, ты привязалась к Лоренцо. Я тоже. Мы хотели пощадить его, верили, что сумеем. Но события вышли из-под контроля. И нашей первой задачей было выполнить долг перед теми, кого мы по-настоящему любим. Так ведь? Да, тебе пришлось пережить ужасные события, но ты вела себя с честью и ты достаточно сильна духом, чтобы оставить теперь тот день позади.

Она уставилась в бесконечное пустынное пространство, уходящее к горизонту.

— Я знаю, — ответила она. — Я стараюсь забыть.

— Но?

— Но мы не просто убили человека — или стали причиной его гибели, или оказались причастны к его смерти. Сколько сотен миллиардов жизней мы уничтожили?

— А сколько вернули к жизни? Ванда, те миры, которые мы видели, никогда не существовали. Мы и кое-кто еще из Патруля храним воспоминания о них, у кого-то остались шрамы на память, кто-то потерял там жизнь. Но как бы там ни было, того, что мы помним, никогда не существовало. Мы не уничтожили те варианты будущего. Это неверная фраза. Мы всего лишь предотвратили их появление.

Ванда крепче сжала руку Эверарда.

— Вот это-то меня и страшит, — тихо произнесла она. — Поначалу это была теория, которую преподают в Академии среди прочих предметов — как правило, более понятных. Но теперь я почувствовала все это на себе. Если все случайной беспричинно, если не существует твердой реальности и есть только математический театр теней, где все меняется, меняется, меняется до бесконечности, сметая нас самих словно сны…

Ветер бил в лицо. Ванда умолкла, глотнула воздуха и, наклонив голову, двинулась дальше.

Эверард прикусил губу.

— Это нелегко, — согласился он. — Тебе придется смириться с тем, как мало мы знаем и как мало в чем можно быть уверенным.

Они вдруг остановились. Откуда взялся этот незнакомец? Они должны были сразу заметить его, он тоже брел вдоль берега медленным шагом со скрещенными на груди руками, глядя то на море, то на крохотные следы жизни, выброшенные на песок.

— Добрый день, — произнес незнакомец.

Приветствие прозвучало мягко и мелодично, в английском сквозил акцент, происхождение которого они не могли определить. Приглядевшись к незнакомцу, они даже усомнились, мужчина ли перед ними. Одежда, напоминающая облачение христианского монаха, но блекло-желтого цвета, как у буддистов, скрывала фигуру средних размеров. Лицо не то чтобы невыразительное, нет — четкие линии, полные губы, легкая печать времени, — но оно могло принадлежать и мужчине, и женщине, так же, как и голос. Определить расу тоже было невозможно. Он — если это существо мужского пола, — казалось, гармонично соединил в себе черты сразу всех рас.

Эверард глубоко вздохнул и отпустил руку Ванды. Пальцы его на мгновение сжались в кулаки. Он словно подтянулся и ответил ровным голосом:

— Добрый день.

Но может быть, неизвестный обращался к Ванде, а не к нему?

— Простите великодушно. — Какой мягкой была улыбка! — Я невольно услышал ваш разговор. Позвольте поделиться некоторыми мыслями.

— Вы из Патруля… — прошептала Ванда. — Иначе вы бы не услышали и не поняли смысла наших слов.

Незнакомец едва заметно пожал плечами и спокойно произнес:

— В эти времена, как и во многие другие, нравственный релятивизм — это грех, терзающий людей доброй воли. Они должны осознать, что… пользуясь примерами сегодняшнего дня, что смерти, увечья и разрушения, вызванные Второй мировой войной, — это зло. Как и новые тирании, посеянные ею. Однако разгром Гитлера и его союзников был необходим. Поскольку люди таковы, каковы они есть, в мире всегда больше зла, нежели добра, больше печали, нежели радости, а потому тем более важно защищать и лелеять все, что придает ценность нашей жизни.

Некоторые эволюции в сопоставлении лучше других. Это непреложный факт, как и тот, что одни звезды светят ярче других. Вы видели западную цивилизацию, в которой церковь поглотила государство, и другую, где государство подменило собой церковь. Спасенное вами — это тот плодотворный баланс сил церкви и государства, из которого, вопреки раздорам, просчетам, коррупции, цинизму и трагедиям, впервые произросло настоящее понимание вселенной и родились первые прочные идеалы свободы. За содеянное вами не чувствуйте ни гордости, ни вины. Будьте просто счастливы.

Ветер завывал, океан с грохотом подступал ближе.

Ванда никогда не видела Эверарда настолько потрясенным. И ей показалось, что он выбрал очень верное слово.

— Учитель… То, что мы пережили… Это действительно случайность, дефект в потоке времени, который мы, именно мы должны были устранить?

— Да. Комозино точно объяснила вам положение вещей — в той степени, в какой вы и она могли его постичь. — И обращаясь, в основном, к Ванде: — Подумайте, если угодно, о дифракции, волнах, усиливающихся здесь и гасящих друг друга там, чтобы образовать круги. Это непрерывный процесс, но для человека он обычно незаметен. Когда случилось так, что усиление сошлось на Лоренцо де Конти, его жизнь приобрела характер рока. Однако пусть вас не гнетет и не будоражит то, что ваша воля одолела саму судьбу, рок.

Ванда, дитя конца XX века, взмолилась, не понимая еще, кто стоит перед нею:

— Но скажите же, учитель… Это и есть самое главное?

В ответ — мягкая улыбка, за которой… то ли блеск стали, то ли отсвет молнии.

— Да. Реальность всегда предрасположена к хаосу, а Патруль — тот стабилизирующий элемент, который удерживает время в определенном русле. Может быть, это не самое лучшее русло, но мы не боги, чтобы навязывать нечто иное, зная, что в конце концов оно все-таки приведет нас в будущее, недоступное нашему воображению сейчас. Однако события, если их пустить на самотек, неизбежно станут развиваться в худшем направлении. Вселенная с только лишь спонтанными изменениями сама по себе не имеет ни смысла, ни цели, и в конечном счете ее ждет саморазрушение. В такой вселенной нет места свободе.

И не для того ли вселенная создала разум, чтобы защитить себя и придать смысл своему существованию?.. Впрочем, ответа на этот вопрос нет.

Но пусть вас это не беспокоит. Реальность существует. И вы среди тех, кто ее охраняет.

Рука поднялась вверх.

— Благословляю вас!

Эверард и Ванда остались на берегу одни. Не осознавая, кто у кого ищет защиты, они обнялись и долго стояли на соленом ветру, согревая друг друга своим теплом. Наконец она спросила:

— Это он?

— Да, конечно, — ответил Эверард. — Данеллианин. Я только раз видел одного из них, да и то всего минуту. Тебя удостоили большой чести. Помни об этом.

— Запомню. У меня снова есть моя жизнь и то, ради чего стоит жить.

Они разомкнули руки и снова застыли в молчании на берегу океана. Затем Ванда, встряхнув головой, громко рассмеялась и задорно крикнула:

— Эй, ну-ка хватит размышлять о судьбах вселенной! Мы ведь просто люди, а? Так что давай наслаждаться жизнью!

Его радость, чуть настороженная, слилась с ее восторгом.

— Да, ты права. Я проголодался, как медведь. — И сразу же застенчиво:

— А что ты собираешься делать после обеда?

Совершенно спокойно она ответила:

— Позвонить домой и сказать, что уезжаю на несколько дней. Купить зубные щетки и все необходимое. Этот берег чудесен в любую пору, Мэнс. Вот увидишь!