Самый маленький офицер

Глава 2(8). Приветы

Грязь с противным чавканьем норовит навечно захватить ноги и больше никуда не выпускать. Плывёшь в густом, тягучем воздухе, словно под водой, и надо двигаться быстрее, но это просто физически невозможно – как и вскинуть бесполезно повисший в руках автомат. Остаётся только срывать голос, гоня бойцов от укрытия к укрытию. Давайте, бегом, бегом, в темпе вальса, почему вы так тормозите, придурки? Где-то неподалёку визжит миномёт, и если замереть на открытом пространстве хоть на секунду, то…

В сон Заболотина-Забольского вкрался чей-то настырный голос, тревожащий дрёму и уговаривающий проснуться:

– Ваше высокородие, уже утро. Просыпайтесь! Просыпайтесь, к нав… Ох, Господи, кому я это говорю. Просыпайтесь, в общем!

– Куда-куда меня? Это ты, что ли, Сиф? – сонно спросил Заболотин, стараясь продрать глаза. Сон держал цепко и норовил утянуть в своё царство обратно.

– Кто ещё будет родного полковника к навке посылать… – пробормотал смущённый голос Сифа.

– Кто ещё в этом прямо признается, – Заболотин окончательно победил сон и сел на кровати. – Сколько времени?

– Без двадцати восемь, – Сиф, не менее остервенело протирая глаза, был сонный, мокрый после отчаянных попыток смыть с себя дрёму, но, в отличие от полковника, уже полностью одетый в форму.

– Без двадцати? Я лишних десять минут кошмары смотрел по твоей милости?!

– Вы проснулись, выключили будильник и заснули обратно, – объяснил Сиф виновато. – Насилу разбудил.

Заболотин, вздохнув-зевнув, встал, набросил рубашку и вышел в ванную, стараясь выбросить обрывки сна из головы. Но, как и любой военный кошмар, сон привязался крепко, его не прогнал даже ледяной душ в лицо.

Господи, как тяжело вырваться из липкой паутины, проснуться, забыть…

С трудом задвинув воспоминания на окраину сознания, Заболотин принялся сонно шататься по своей комнате, нехотя одеваясь в надоевшую «парадку». Когда-то он вообще плевал на всё и носил солдатскую кепку, не взирая на своё звание и события, но то была война. Здесь, в мирное время, такие капризы не рассматриваются, к сожалению…

– Надеюсь, его императорское высочество выспался не лучше меня, – мстительно изрёк полковник, когда они с Сифом сели пить чай. Правда, «пить чай» – это сильно сказано. Проглотить по чашке и быстрее к Великому князю.

Сиф, как назло, зевал и демонстративно тормозил, безмолвно укоряя Заболотина за лишние десять минут его сна. Чтобы отвлечься от желания шикнуть на не в меру обнаглевшего ординарца, полковник принялся вслух рассуждать, в чем плюсы и минусы СПС, одной рукой держа недопитую чашку, а второй застёгивая кобуру.

Сиф слушал молча и не встревал в монолог: по его мнению, там, где не мог помочь автомат, и СПС плохо спасал положение. Во всех же остальных случаях симпатии фельдфебеля были однозначно на стороне его любимого «внучка». На крайний случай он признавал СВД, но лишь на самый крайний. А во всём остальном – вплоть до украшения комнаты – однозначно «внучок». Философская композиция из пацифика и автомата – вот единственное, что позволил себе Сиф в своей комнате из «декоративных элементов»…

– Ну что, пошли. Без пяти восемь, – Заболотин обулся и решительно щёлкнул в коридоре выключателем, заметив ехидно: – Если бы не тормозил, обувался бы не в темноте.

– Да какая тут темнота, – лишь отмахнулся Сиф. – Так, лёгкая тень с замашками полумрака и манией величия.

– Манией величия? – переспросил Заболотин, которого изредка подобные ответы Сифа озадачивали.

– Эта тень, по вашему мнению, считает себя темнотой. А значит, у неё мания величия, – растолковал Сиф, зашнуровывая ботинки, но Заболотин всё равно не до конца понял, кто кого считает темнотой и что тут у кого с маниями.

– Тебя долго ждать? – спросил он, решив отложить психиатрический вопрос с тенью на потом.

– Я уже, идёмте, – Сиф подхватил свою фуражку, и Заболотин не успел открыть до конца дверь, как мальчик первым просочился мимо него.

– Вперёд батьки… – чуть слышно проворчал полковник, выходя следом. Сиф, кажется, не услышал – или просто как всегда промолчал.

В номере Великого князя уже собрались Краюхины и Алёна. Сам Иосиф Кириллович о чём-то оживлённо говорил в соседней комнате со своим секретарём. Попеременно доносился то его бодрый голос, то ровные укоризненный слова секретаря, то, изредка, тихий, сонный голос советника.

– Спорят о чем-то, вашбродь, – пожаловался Филипп Краюхин, потирая шрам на лице. – А мы сидим и ждём.

– Значит, сидим и ждём, – ничего лучше предложить Заболотин не мог, поэтому сел на диван, подвинув Краюхиных. Алёна устроилась с ногами в кресле, обняв колени, а Сиф, который почему-то избегал её взгляда, присел на стул у двери на балкон.

– Может, им напомнить, что уже восемь? – подняла голову Алёна через некоторое время. – У нас сегодня какая программа, кто знает?

– Культурно-развлекательная. Мы занимаемся непонятно чем, а Великий князь ведёт неофициальные разговоры с президентом. Ходили слухи про какую-то картинную галерею, – поделился знаниями Заболотин-Забольский.

Его внимательно выслушали, потом Алёна решительно встала и стукнула в открытую дверь в спальню.

– А? – запоздало откликнулся Иосиф Кириллович. – Уже ехать? Мы уже идём…

Алёна даже ничего не стала отвечать, просто вернулась в комнату и продолжила ждать в кресле.

Через минут пять Великий князь действительно спохватился и вышел, всплеснув руками, когда увидел, что все уже вовсю его ждут.

– Ну вот, заговорился, – изрёк он недовольно.

Лица присутствующих выразили почтение, тщательно скрывающее улыбки. Князь это, кажется, понял: поглядел, поглядел и виновато вздохнул. Но оправдываться не стал.

– Я к машине, – оповестила Алёна, спрыгивая с кресла. – И второго шофёра предупрежу.

Хлопнула дверь, и оставшиеся мужчины переглянулись: кто разберёт этих девушек? Вроде бы мгновенье назад сидела спокойно, а уже исчезла.

– Кхм… Пожалуй, нам тоже не стоит мешкать, – заявил Великий князь куда-то в воздух. – Идёмте.

Небольшая процессия из семи человек почти незаметно покинула гостиницу, не отвлекаясь на прорвавшихся репортёров – сколько же их всего? Ведь до сих пор лица не повторялись…

На улице было не слишком жарко, даже приятно. Ветер, не холодный, а так, слегка прохладный, дурачился с кронами стройно подстриженных деревьев, но сил их раскачать не хватало. Чирикали без умолку птицы, которым ветер был не помехой ежедневной музыкальной программе. Заболотин, уже почти забывший, что не выспался, поглядел на небо и с удовольствием отметил, что оно ясное, лишь где-то на севере застыли три мазка белил, оставленных кистью Художника – лёгкие облака, брошенные на горизонт. Здесь, в исторически-центральной части города, было довольно просторно, и обычные районы простирались далеко внизу. В общем, панорама, достойная городского поэта, пишущего о фонарях, проводах и крышах с голубями. К слову, ни на каких крышах голубей видно не было, они предпочитали бродить по траве, изредка лениво делая два-три взмаха крыльями, если люди подходили слишком близко.

У крыльца уже стояли обе машины. Привычно разделившись, все расселись, и Алёна первая тронулась с места, на ходу включая навигатор. Уточнив маршрут у Иосифа Кирилловича, она быстро набрала скорость, пользуясь тем, что остальное движение было предусмотрительно приостановлено.

Неожиданно Алёна заметила, что машин, ожидающих на поворотах, стало сильно меньше. Повертев головой, она увидела, что на развороте что-то ремонтируют – поэтому перекрыли и в той стороне тоже.

– Вовремя дорогу ремонтируют, – заметила девушка, притормаживая на повороте. – Молодцы.

– А мне не нравится, – нахмурился Краюхин, судя по отсутствию шрама – Алексей.

– Что не нравится? – удивился князь с заднего сиденья.

– Странно как-то ремонтируют дорогу. И воо… К навкиной ма… Поворачивай, Алён! – бывший снайпер резко наклонился вбок и крутанул руль влево, заваливаясь на девушку. Застучали осколки по дверцам бронированной, к счастью, машины, которую развернуло на месте – Алёна дала по тормозам. Отнюдь не мелодично зазвенело стекло. Чуть поодаль затормозила вторая машина. И всё.

Тишина. Удар сердца, ещё один, третий…

– Вашсчество, ни ногой из машины! Вот всех их к нав… – окончания фразы ни князь, ни полковник не услышали: Лёша вылетел из машины, как на крыльях. Только малопонятные раздосадованные реплики «в эфире» – Филипп появился рядом с братом.

… Через несколько минут оба вернулись к машинам ни с чем.

– Кто бы ни кидал – удрал успешнее козы с огорода, – вздохнул кто-то из них. – Пусть «серенькие» ловят дальше сами, раз уж влезли в эфир и предложили свои услуги. Вы целы, ваше высочество?

– Цел, – отозвался Иосиф Кириллович, постепенно приходя в себя. Отчего-то больше всего его сейчас успокоил Заболотин, с невозмутимым видом выметающий осколки стекла из машины. По руке у него стекала кровь, сначала набухая каплей где-то у запястья, а затем скатываясь к пальцам, прокладывая красную дорожку. Полковник периодически слизывал кровь с руки, но перевязывать не торопился.

Появился Сиф, о чем-то напряженно думающий. Заболотин совершенно не к месту вспомнил его рассказ, как когда-то в апреле случайно разбила зеркало и порезала руку его подружка, Надя-Раста. Вернее, он называл её другом, не перенося женского эквивалента.

– Ваше высокородие, вы, это… – начал Сиф, копаясь в карманах. Он что, аптечку с собой носит?

– То, – ворчливо отозвался полковник, не желая поднимать вокруг себя суету. – Точно никто никого не увидел?

– Мелькнул кто-то в переулке, но там дальше такие хитрые дворы, что бесполезно. Останься он даже в той красной футболке… – с досадой признался один Краюхин. Второй молча скривился. Сиф тоже промолчал – за компанию.

Заболотин потряс головой, прогоняя звон после взрыва, в очередной раз слизнул с руки кровь. Показалась милицейская машина, неподалёку слышалась заунывная сирена. Ох, начнётся сейчас бесполезная кутерьма… Всё равно не найти, если не успели заметить в самом начале.

– И кому это надо? – спросила Алёна и потёрла уши. Взрывной волны как таковой не было, но всё равно ощущение было не из приятных от разорвавшейся буквально в шаге гранаты.

– Кому-то, – сердито пробурчал Сиф и нехотя взглянул на девушку: – Аптечка есть?

Они отчего-то избегали взглядов друг друга. Поссорились, что ли? И когда успели только, вроде, друзьями были?.. Стоп, аптечка. Это что, ему руку перевязывать?..

– Царапины не перевязывают, – отмахнулся Заболотин от бинта.

Аптечка у Алёны, разумеется, была.

Не слушая никакого ворчания, Сиф ловко поймал руку командира и принялся её бинтовать. Опыт у мальчика был большой, в том числе и по перевязке тех, кто считает свои царапины пустячными. Поэтому ничего удивительного, что отмахнуться не удалось.

– Знаю, что вопрос, э-э-э… идиотский, но все целы? – раздался по рации голос второго шофёра.

– Целы, – подтвердил Сиф, затягивая узелок бинта.

Заболотин поглядел на повязку и признал, что она сделана хорошо и, главное, почти не будет мешаться. Правда, зачем вообще надо было перевязывать?.. Но этот вопрос так и не прозвучал, поскольку ответ был слишком очевиден.

Вскоре у машины появилась «свита» князя – советник и секретарь. Первый, старик со степными корнями, словно только-только вынырнув из своей непонятной медитации, в которой проводил всё время, огляделся кругом и произнёс тихим голосом просветленного буддийского монаха:

– Как я вижу, найти никого не удалось.

– Президенту следовало предупредить, что в городе существуют настроенные… хм, радикально люди, – поджал губы его спутник, снимая очки и протирая их носовым платком. Взгляд его без очков отчего-то переставал быть пронзительным. Обычный такой взгляд замученного чиновника, который с размаху и на полной скорости влетел на колесе фортуны прямо в чужие неприятности.

– Не знал или не подумал, – ворчливо заключил Заболотин, которому во всех людях, имеющих привычку так поджимать губы, чудилось что-то от Аркилова. Уже сколько лет.

– Полагаю, теперь никого предупреждать уже ненужно, так что разговор бессмыслен, – всё так же тихо проговорил старик. – Но подождём «стражей порядка», что они скажут.

Милицейский автомобиль вскоре подъехал, «стражи порядка» попытались было расспросить о произошедшем непосредственно князя, но наткнулись на недружелюбные взгляды Краюхиных и как-то расхотели. Раздосадованные тем, что не успели поймать «бомбиста», близнецы хмуро стояли рядом с Иосифом Кирилловичем, не желая, чтобы к нему кто-то приближался. Просто «потому что». Отвечать же на все вопросы пришлось Заболотину, как самому крайнему и хорошо представляющему, о чём конкретно милиции требуются показания.

– Мы уже получали ранее жалобы на некую, хм… группировку, – неуверенно сказал, выслушав, старший лейтенант Гасюх, – но не подумали, что эта… хм, группировка попытается устроить покушение… Они, хм… просто ратуют за мир с Выринеей и…

«Да они боятся, – понял, глядя на милиционеров, Заболотин. – Все, во главе с этим старшим лейтенантом Гасюхом. Старший лейтенант – это поручик у нас? Да уж… Это не Оперативное отделение Лейб-гвардии… Впрочем, вон, Краюх теперь тоже можно счесть «операми», но и они ничего не сделали, только вовремя Лёшка машину повернул в сторону…»

– Благодарю вас, господин по… старший лейтенант. Полагаю, или группировка эта строится на чистом энтузиазме «Шли бы русские к навке на болото», без особого боевого, скажем так, опыта, или же они не убить ставили целью. В обоих случаях, думаю, дополнительная охрана его императорскому высочеству не требуется. – Да, может, это и глупо, но лишней шумихи князю точно не надо, и Заболотин это понимал, как никто другой. – Пока мы справимся своими силами. Что касается расследования… Боюсь, здесь вас ждёт тупик. Метнувший гранату сбежал очень качественно, не оставив нам ни автографа, ни адреса для писем.

Он тут же попытался мысленно отругать себя за излишнее ехидство, но внутренний голосок заметил, что ехидство тут не причём, ведь и вправду найти уже никого нельзя…

– А… В таком случае, просто… хм, зовите, если что-то случится. Мы сделаем всё, что сможем, насчет этой… хм, группировки, – несчастный старший лейтенант почти воодушевился. Конечно, на обещания все мастера.

«Посмотрим, что же будет дальше…» – усмехнулся Заболотин про себя.

– Хорошо. Заранее благодарим за любое содействие, – он с трудом удержал себя, чтобы не передразнить этого Гасюха, сказав «… хм, содействие». Кажется, это так взрыв подействовал – неожиданная ситуация, стресс или как там оно зовётся. – Надеюсь, нам не придётся здесь торчать в ожидании новой машины?

Судя по выражению лица старшего лейтенанта, именно это им и предстояло… Но забольский офицер решил хоть как-то помочь «гостям Забола» – на свой манер:

– Новая машина будет вас ждать у картинной галереи. До свидания, – Гасюх поспешил раскланяться и тихо исчезнуть с «поля брани». Конечно, неясные покушения и отсутствие улик – неприятные условия для работы. Заболотин его не винил. В конце концов, в Империи он тоже уважал в этом плане только «оперу». Остальным, как ему казалось, не хватало опыта. А вот в Лейб-гвардию брали только тех, кто не просто служил, но и по-настоящему воевал. С постоянными кавказскими конфликтами, впрочем, регулярное появление новых лиц Лейб-гвардии было гарантировано.

Конечно, изредка встречались тыловики – чиновники с погонами. В конце концов, кто-то же должен заправлять всей бумагомарательной кашей в Управлении. Но уж никак не в «опере»…

Итак… не слишком искусное покушение, неизвестная группировка псевдопацифистов, которые, скорее всего, не хотят новой войны с Выринеей, но свято верят, что именно этого Российская Империя и добивается – это самое вероятное; бесполезность в случившемся милиции и порез на руке. Кажется, всё. Или примерно всё. Ну, это если не вспоминать таинственную ссору Сифа и Алёны – когда успели-то, вчера ведь лучшими друзьями были – и… Да нет, всё. Иных событий не случилось – пока что. В принципе, ничто не смертельно, и это обнадёживает. Надо просто быть теперь внимательнее и не пропустить следующий «привет» любящей сюрпризы судьбы.

Примерно так размышлял Заболотин, когда садился в машину вместе с князем и Лёшей Краюхиным. Неподалёку упорно маячила милицейская машина. Краюха вполголоса поминал навку и, о чём легко было догадаться по внешнему виду, отчаянно хотел закурить после такой «встряски». Заболотину подумалось, что Филипп был бы на месте брата спокойнее, впрочем, он по жизни был сдержанней. С каждым днём полковник всё яснее вспоминал их обоих, какими они были на войне, и если в самолёте он их с трудом и только после подсказки узнал, то теперь помнил почти так же ясно, как знал тогда.

Лёша похлопал по карманам в поисках сигарет, хотя в машине курить не собирался. Этот нервный жест отчего-то чётко напомнил Заболотину, как шарил по брюкам во сне Сиф, будучи ещё пока безымянным Сивым-Индейцем. Подавив привычное отвращение к этому воспоминанию, Заболотин заставил себя ещё раз проверить повязку, оправить внешний слой бинта и уставиться в окно.

Лёша, наконец, нашёл пачку, вытряхнул одну сигарету, заправил за ухо и со вздохом затолкал остальные обратно в карман куртки. Не покуришь же прямо на месте, хотя вентиляция в машине, благодаря разбитому окну, была просто-таки идеальной. Ветер гулял, одним словом. Краюха чихнул и пробормотал что-то про сквозняк. Все почему-то рассмеялись, подсознательно ища повод для разрядки.

– В следующий раз попрошу машину большую и с пуленепробиваемыми стёклами, – пообещала куда-то в воздух Алёна. – У этой, как мы выяснили, стёкла были только кокетливо затонированы. Дураки они все там, что ли?

– Алёна, – укоризненно сказал Великий князь, – не кипятись.

– Кипят, ваше высочество, чайники, – пробурчала Алёна.

– … А не бритоголовые цыганские девушки, – согласился Иосиф Кириллович с ехидной усмешкой. Кажется, на ехидство не одного только Заболотина так повлияло неудачное покушение. – Такие цыганки просто горячо возмущаются несправедливостью мира.

– Именно, – сердито припечатала девушка-шофёр, проводя рукой по своей ультракороткой «шевелюре». – Как тут не возмущаться, когда тебя отрывают от дороги.

– Ну, не в прямом смысле, по счастью, – вздохнул князь, которому как-то подобная перспектива, внезапно вставшая перед внутренним взором, по вкусу совершенно не пришлась. Да и не хотелось верить, что всё это серьёзно, по-настоящему.

– Не придирайтесь к словам.

– Я не придираюсь, я с ними играю, – тоном капризного ребенка ответил Великий князь. Видный политик и дипломат, он в совершенстве владел своим голосом. Заболотин порой ему завидовал. Вроде бы только что разговор был напряжённый, а после этой реплики невольно расползается по губам улыбка…

– Мы подъезжаем, – осторожно встрял в разговор полковник. – Государственная Картинная Галерея. Ведь мы ехали сюда?

– Сюда, – подтвердила вместо князя Алёна. – О, Элик от нас не отстал.

Второго шофёра она воспринимала двояко. С одной стороны – брат по разуму, с другой – конкурент по услугам.

Оба – вернее, три, если считать милицейский эскорт – автомобиля припарковались, и пассажиры вышли, как-то нервно озираясь по сторонам. Подкрадывающегося маньяка с гранатой было не видать, но напряжение осталось.

Вместо маньяка у крыльца галереи – невысокого, длинного здания, располагающегося замкнутым прямоугольником с внутренним двориком посередине – гостей ждали представители сил безопасности, явно похлеще обычных «стражей порядка». Заболотин понял, что сейчас предстоит ещё один разговор, и заранее заготовил нужный проникновенный тон на всякий случай.

Краюхи, с далёкими от дружелюбия лицами, застыли по бокам Великого князя. Близнецы были похожи на сторожевых собак, напряжённых, недоверчивых и преданных. Разве что не рычали – да такие собаки чаще бросаются на обидчика беззвучно, а рычать будут уже после того, как враг не сможет никуда деться. С перегрызенным горлом всё-таки обычно никто не бегает.

Сиф без слов занял место рядом с командиром, возясь с тонким проводком гарнитуры, и от этого Заболотину стало спокойнее на душе. Словно эта белобрысая лохматая макушка – ох, постригся бы, а то совсем не по уставу – могла чем-то помочь. По сути всё, что было в силах ординарца – это быть рядом, но разве простое понимание факта важно? Да и быть рядом – это порой тоже очень, очень много…

К князю подошёл секретарь, зажавший под мышкой портфель с бумагами, последним к ним присоединился задумчивый советник. Алёна с откровенно скучающим видом прислонилась к помятому боку машины и не сдвинулась с места, покосившись на Элика. Видимо, уже прикидывала темы для разговора со вторым шофёром, когда все остальные уйдут. Заболотин вздохнул и еле сдержал желание подтолкнуть князя вперёд: хотелось поскорее закончить со всем этим и поэтому – поскорее начать.

– Доброе утро, ваше императорское высочество, – первым начал разговор один из встречающих, похожих друг на друга почти как Краюхины. Лёгкий забольский акцент не мешал общению, а говорил «безопасник» по-русски вполне свободно. Ну и хорошо, вести разговор на забольском Заболотину, откровенно говоря, не хотелось.

– Доброе утро, – мягко ответил на приветствие Иосиф Кириллович. Голос у него был негромкий и удивительно спокойный – прямая противоположность нервному ехидству в машине. – Полагаю, у вас вопросы… или ответы, – слова прозвучали почти ласково и весьма вежливо, но мягкий укор в них чувствовался, мол, как же вы упустили из виду возможность такого события, теперь, вон, машину помяло, – скорее к ответственному за охрану…

– … То есть ко мне, – подал голос Заболотин. Он не умел говорить с мягким укором, но сейчас этого от него и не требовалось.

– О, господин Заболотин-Забольский, – на лице «безопасника» промелькнуло уважение. «Показное, или забольцы действительно так меня, хм, чтут? – слегка польщённо подумал Заболотин. – Впрочем, тут скорее оба варианта разом. Политика ведь».

– Да, это я. Вы с деталями уже знакомы?

– От милиции, – подтвердил другой деятель Забольской Республиканской Службы Безопасности, и все трое встречающих выжидающе поглядели на Заболотина, но тот не был намерен работать попугаем, без конца повторяя одно и то же.

– Тогда вы всё знаете, что известные и мне, – Заболотин слегка прищурился. ЗРСБ – почти Лейб-гвардия, а уж со своими «соратниками» в Управлении полковник имел дело неоднократно, и знал, что и каким тоном говорить. Теперь уже он глядел выжидающе, напрашиваясь на рассказ.

Поняв, что никаких предположения они сегодня не услышат, один из «безопасников» выступил вперёд:

– Если вы хотите знать про ту группировку… – начал он и, поскольку Заболотин даже жестом не выказал желания перебить, вынужден был продолжить: – Нам раньше не приходило жалоб на неё, поэтому мы мало ей интересовались. Вроде бы, – собственные неуверенные нотки человека раздражали, но информации у него было очень мало, – эта группировка хочет мирного сосуществования с Выринеей и рассматривает любые действия во внешней политике Забола, как попытки конфликт развязать. Особенно в том, что касается отношений с Россией.

– Какой интересный клуб безымянных пацифистов, – умилился Заболотин, осознавая, что произошедшее его не пугает, не шокирует, а… раздражает. Кто-то посмел посягнуть, пусть и так неумело, на жизнь Великого князя в тот момент, когда она была поручена ему, Заболотину! Разве нельзя было обойтись без этого? Разве князю нужны тревоги на эту тему?!

И всегда, когда полковник раздражался, он начинал говорить язвительно, даже если себя одёргивал.

– Ну… Как только мы узнаем более подробно, мы немедленно сообщим вам, – пообещал вдруг третий встречающий, отличающийся от двух других тем, что не отрывал взгляда от компьютера-наладонника весь разговор. – А пока… Новая машина, – он кивнул в сторону новенького, официозно-чёрного фургона-минивэна. «Кажется, мы труда все поместимся, даже без второй машины, – удовлетворённо подумал Заболотин, разглядывая тёмные стёкла. – И я очень надеюсь, что на сей раз никто не забыл, что машину Великого князя должно хоть что-то роднить с БТР. А именно – броня».

– Благодарю, – кивнул вместо Заболотина Великий князь. – Тогда, как я вижу, нам больше не понадобиться второй шофёр.

– Вы по-прежнему хотите пользоваться услугами своего шофёра? Мы бы могли…

– Да, хочу, – довольно резко перебил Иосиф Кириллович. – Мне так комфортнее, – он особо подчеркнул слово «мне». СБ-шник понял, что спорить со сказанным таким тоном – бесполезно, и нехотя кивнул:

– Как уж вам будет удобнее, ваше императорское высочество.

«Ещё бы поклонился», – хмыкнул про себя Заболотин, разглядывая минивэн. Да, такая машинка нравилась ему уже больше.

Подошла Алёна, уловив каким-то чутьём, что речь идёт о новой машине, тоже оглядела «новинку» и удовлетворённо улыбнулась.

– Благодарю за всё, – решил закончить разговор Великий князь. – Надеюсь, следующей подобной встречи не выдастся, и поездка дальше пройдёт благополучно и спокойно.

– Мы тоже надеемся, – согласились «безопасники». – До свидания.

– До свидания, – истинно по-царски кивнул князь, ставя этим решительную жирную точку в разговоре. Когда они вновь остались одни, он повернулся к Алёне с доброй усмешкой: – Ну как тебе?

– Хороша машинка, – прицокнула языком девушка. – Мне нравится. Единственное, как я понимаю, придётся попрощаться с Эликом.

– Полагаю, да, – согласился Иосиф Кириллович. Прощание выдалось недолгим, и вскоре Элик уехал, помахав на прощание Алёне.

– Он..? – с будто ревнивой подозрительностью поинтересовался Великий князь. Алёна покраснела, хотя на смуглой коже этого было почти не видно.

– Мы с ним хорошо общались. О машинах, – убеждённо ответила она.

– Ну, а теперь ты будешь общаться с нами. Мы тебя не оставим тут болтаться в одиночестве, – твёрдо решил князь, всем своим видом показывая, что не намерен выслушивать никакие возражения. Хоть от Алёны, хоть от самого президента Забола, который, судя по тому, как «рядовые люди безопасности» во дворе зашевелились, как раз подъезжал, хоть от какого-нибудь индийского раджи до кучи.

– Как скажете, ваше высочество, – смиренно опустила глаза Алёна. Только, кажется, она была не так уж и против.

Как бы то ни было, Великий князь со всем своим сопровождением так и остался на крыльце Галереи, поджидая президента. Во двор въехали две машины, и негромкая, но, с точки зрения Заболотина, мерзкая сирена, издав прощальный вой, стихла. Полковник вздохнул и потёр уши.

Из машин высыпали «лица сопровождения», затем из центральной выбрался и сам глава государства в бежевом костюме и с белым портфелем под мышкой. Не то чтобы президент боялся за жизнь – ему по статусу было положено. Особенно сегодня.

За спиной Заболотина Сиф не удержался от комментария:

– Сирена есть. Белый халат и белый портфель есть. Не хватает только красного креста и градусника, – но узрев перед своим носом кулак полковника, юный офицер поспешно заткнулся.

– Доброе утро, – обменялись рукопожатиями президент и князь, и глава Забола, улыбаясь, предложил, обращаясь ко всей делегации:

– Давайте пройдём внутрь и полюбуемся живописью! – затем он чуть повернулся к Великому князю и дополнил с короткой улыбкой в пышные усы: – И поговорим негромко… о некоторых вещах.

– С удовольствием, – согласился Иосиф Кириллович. – А что за живопись будет сегодня радовать наш взор?

– О, два дня назад здесь была открыта выставка, посвящённая, – тут президент слегка запнулся, но прежним спокойным и самую капельку восторженным – гость всё-таки немалого ранга, тут надо еле заметно восторгаться – голосом продолжил: – близящемуся Дню Победы, а также всем военным конфликтам конца двадцатого века, и, разумеется, нашей, я имею в виду, Забол-Выринейской войне, потому как зимой посвящённая её годовщине выставка пройти не смогла по техническим причинам.

Заболотин обернулся к воспитаннику, но тот старательно удерживал на лице невозмутимое и доброжелательное выражение. Только губы чуть шевелились, словно он про себя посылал президента по очень далёкому болотному адресу.

Заметив взгляд командира, Сиф поднял на него глаза, прислушался к чему-то и уведомил:

– А «серенькие» в упор никого не нашли. Ждут расшифровки с дорожных видеокамер, но пока безрезультатно всё.

Заболотин развёл руками: если уж не везёт – так во всём.

… За милым пустячным разговором гость и президент с изрядно пополнившимся охраной и секретарями сопровождением вошли в холл галереи. Тут же будто из воздуха соткались первые, пока робкие репортёры. Заболотин с усмешкой позволил Сифу ловко просочиться вглубь «эскорта», подальше от фотоаппаратов и видеокамер, укрывшись от их назойливого внимания за Алексеем Краюхиным.

– Не любишь их? – подмигнул Краюха, на секунду отвлекаясь от своей крайне важной обязанности: сверлить суровым взглядом толпу.

– Не люблю, – подтвердил Сиф, чувствуя себя между бывшим снайпером и Заболотиным в полной безопасности, почти как под прикрытием «вертушек». – Не прощу… тех.

– Но ведь эти – не те, – Алексей знал, о чём говорит Сиф. – И общего не имеют с… ними.

– Мне всё равно.

Заболотин вполуха прислушивался к этому тихому разговору, всё равно он был интереснее сугубо дипломатических словоизлияний президента. Полковник не хуже Краюхи знал, в чём дело, и откуда взялась такая жгучая нелюбовь Сифа к служителям журнальных культов, и мог лишь посочувствовать юному фельдфебелю. Но Сиф сочувствие переваривал обычно плохо, так что оно осталось при Заболотине невостребованным.

А история та была обыденна для войны. Подобные ей случались всегда. Стоило оказаться слишком близко к столице, где жизнь, вопреки всему, ещё сохранилась, как слетались суетливые репортёры самых разных стран…

Оставляет тело горячка боя, становится зябко и хочется рухнуть на землю – прямо так, в грязь… А теперь ещё придётся про репортёров думать. Да-да, формально они не имеют к Заболотину ни малейшего отношения. Вон, таскается неподалёку от всей этой толпы офицерик лет двадцати двух со знаками различия подпоручика – кислый, как недозрелая слива, и озирающийся с видом пастушьей собаки. Раз, два, три, четыре… Все на месте? Никто не забрёл куда-то не туда с чем-то не тем? Четыре, три, два, один… а где вон тот-то? А, вот он…

Подпоручика жалко – голос у него такой замученный, а во взгляде такая немая тоска, что всё ясно без слов. Тяжело быть пастушьей собакой в толпе далеко не… военных людей. Где-то там ещё один офицер пресс-службы, постарше в обоих смыслах – тоже бдит, но кто сказал, что от этого легче?..

И волей-неволей всех вокруг, прямо с этого подпоручика начиная, относишь к своим «подопечным». Неистребима привычка отвечать за всё, что видишь, не споря с доводами рассудка – просто их игнорируя. Даже если это грозит тебе дополнительной головной болью, как в данном случае.

… Да, это приятно – встретить товарища по далёкой, давней учёбе, но что-то с балансом хороших и плохих «приветов» от судьбы не то. Весы фортуны явно нуждаются в калибровке.

Увы, фортуне не до твоих рассуждений.

– Жорик, спокойнее, – Вадим Кром тоже проводил корреспондентов взглядом. – Вот те крест, не я это затеял. Они сами за нами увязались с этим подпоручиком… Козицыным.

– Козинцевым, – поправил Заболотин, который уже успел побеседовать – вернее, обменяться двумя фразами – с офицериком.

– Во-во. Я даже фамилию его запомнить не могу. Старший-то Аркашка Михеев, я с ним уже пересекался, он – ничего такой, а этот новенький… В общем, я тут не причём. Уж если бы я принимал такие решения… Ну, ты меня знаешь, я б взял с собой Военкора да На-документы, остальных отправил бы в тыл однозначно.

– Военкора – ладно, его, по-моему, контрразведка лучше родной мамы знает, да и не репортёр он, а почтальон Печкин и сарафанное радио в одном стакане… Но остальных – лесом. Однозначно лесом! И чтобы подальше от моих ребят! – Заболотин спохватился, сбавил тон и невесело улыбнулся: – Это я не тебе, Вадь. Это я к небу взываю, так сказать.

Вадим кивнул: он понял. Другу просто давно некому было выговориться…

– Слушай… А Малуев где? – Кром бесцеремонно сменил тему, ухватившись за мысль о том, кому друг мог бы вывалить все свои тяжёлые и не очень мысли.

Заболотин кивнул куда-то в пространство:

– Со своей ротой. Не отрывай его, он последнее время совсем замотался и к конструктивному диалогу не расположен.

– Это Боря-то? – Кром качнул головой: дожили. – Больше на тебя похоже.

– Мы с ним вообще два сапога пара… Просто у него сейчас ситуация в роте такая. Хреновая ситуация.

Вадим Кром открыл было рот, чтобы задать очередной вопрос на тему «С чего это?» – но спохватился и вместо вопроса буркнул:

– Ну да, великие тайны УБОНа…

Пальцем в небо, что называется, но Заболотин не торопился его разубеждать. Пусть лучше так.

Молчание какое-то время недружелюбно клубилось между ними, но вскоре Вадим не выдержал и неловко улыбнулся, признавая за друзьями право на тайны. Единственный разумный выход в данной ситуации – ну а что ещё он может поделать.

Заболотин мрачным взглядом провёл табор телевизионщиков и полумрачно-полумечтательно вздохнул:

– Расстрелял бы их всех… ну, кроме «старичков». На всякий случай.

– Во-от, – хмыкнул оптимист-Кром, подхватывая игру. – Потому они и валят. Чуят сдержанное недовольство, ваше высо-окоблагородие, – ну, Кром не был бы Кромом, если б удержался от лёгкой подколки на тему воинской иерархии однокурсников.

– Неужто и На-документы свалит? – вместо того, чтобы как-то развивать тему своей «карьеры», Заболотин взглядом отыскал прыткого, габаритов дяди Стёпы из детских стишков мужчину с громоздким фотоаппаратом, блокнотом и карандашом в зубах – и это притом, что и диктофон торчал из кармана, куда без него в современном мире. Репортёр уже беседовал с кем-то из солдат – Кромовых – добродушно посмеивающихся в ответ на его фразы. Потом «дядя Стёпа» широко закивал, и до командиров донеслось его извечное:

– Ну давайте сфотографирую! Ну, это же всего минутка! Как на документы – щёлк, и всё!.. Да нет, никаких лиц, я что, мальчишечка из подземного перехода, который вам за пять минут рожу на всю жизнь испортит для документов?

– Не, этот застрял надолго, – усмехнулся Кром. – Ну да Бог с ним, не мешается. Он знает, когда надо исчезнуть с глаз твоих долой. Меня телевизионщики беспокоят. Рожи у них больно сытые, да и сами они непуганые. Таких война не любит. Впрочем, пока все целы – и ладно. В случае чего, можно положиться на Военкора, он присмотрит…

Военкора, пожилого уже, бывшего военного, оставившего в своё время на Кавказе семь лет и одну ногу – уважали все. За доброту голоса, за здравый смысл и рассудительность, за правду о войне. И ещё за то, что он был солдатам свой – не лез, куда не просили, не приставал, но всегда выслушивал. А ещё знал очень-очень многих в самых разных частях армии и охотно передавал приветы. Да, Морженов присмотрит за «собратьями» в случае чего, на него можно положиться, даже поболе, чем на офицеров пресс-службы. Репортёр он опытный, знает, что к чему – не только официальные рекомендации, но и множество неписанных, никем не сформулированных правил. Репортёры – гости, бойцы – хозяева. Гости должны заткнуться и слушать каждое слово хозяев, если хотят уцелеть в этих не предназначенной для жизни условиях.

Заболотин рад был видеть Морженова. Тем более давно вестей не получал, как там остальные сокурсники – те же Кунев, Костин… Да хоть сам Нестор Сергеевич Щавель, старый учитель. Но вот присутствие других работников пера и фотоаппарата его раздражало. Войска категории «ОН» категорически не любили «светиться» в СМИ. И дело было не в особой секретности, иначе бы пресс-служба никого никуда не притащила… Просто неприятно, когда все эти репортёры болтаются под ногами. По-человечески неприятно.

… Поговорив ещё недолго, Кром и Заболотин разошлись по своим людям. Посыпались доклады, сообщения, уточнения и рапорты, и всё-всё надо было увидеть своими глазами, проблемам найти решения, вопросам – ответы.

Боясь, на самом деле, ответственности до дрожи, Заболотин ещё поручиком привык самолично следить за всем происходящим. За каждым человеком. Даже когда стал командовать целой ротой, не сумел себя заставить полагаться на доклады, всегда проверял всё сам. И теперь, когда с батальоном такое чисто практически проделать было невозможно, капитана охватывала неуверенность. Правильны ли все его действия? Так ли поступил бы Женич? Ах, если бы он только вернулся!

Впрочем, выбора не было – приходилось делать всё, что в его силах, и ещё чуть сверх того – забыв о себе, о страхах, неуверенности и даже Индейце. Один раз нехорошее предчувствие дёрнуло поискать мальчишку торопливым взглядом, но увидев, как Индеец, закусив губу, бодро топает прочь от одного из журналистов, Заболотин облегчённо махнул рукой. Пусть лицо у пацана злое – главное, все, вроде, живы. А значит, пора возвращаться к делам.

… Сил держаться «на плаву» на марше уже не осталось, где-то глубоко внутри упрямо крутилась противная усталая мыслишка: «Это несправедливо! Ну вот почему именно я должен отвечать за всё на свете? Заболотин… Потомственные офицеры, опора Империи… Да я и за Индейцем-то, вон, проследить не всегда могу!»

Сам пацан сидел рядом, закрыв глаза и уйдя куда-то внутрь себя – так он прятался от внешнего мира и ломки. Множество новых лиц ввергли его в оторопь, особенно репортёры. Он нахватался от солдат глухого недоверия к этим странным, невоенным чужакам, ещё плохо понимая, что они тут делают со своими фотоаппаратами и видеокамерами. Но если взрослые солдаты чуяли, кто из «гостей» на самом деле «свой» человек, то Индеец ненавидел всех скопом. Так проще.

– Сивка, – окликнул его Заболотин

– А? – с запозданием откликнулся мальчишка и только после этого открыл глаза.

– Ты как, живой?

– Не, блин… Умро уже! – ухмыльнулся мальчик, причудливо сочетая русские слова с забольскими, и вдруг спросил: – А те, репортёры, куда уехали?

– Я полагаю, в город, откуда они сюда прибыли. А оттуда на самолёте ещё куда-нибудь, может, в Россию, – ответил Заболотин, скосив глаза на заснувшего Военкора, который ехал вместе с ними. Морженов чуть похрапывал, крепко и бережно, как ребёнка, прижимая к себе фотоаппарат. – Они по телевизору, в сети и в газетах будут рассказывать мирным жителям о войне.

– И они чё, прям правду будут рассказывать? – неожиданно усомнился мальчишка, угадывая главную проблему всех СМИ.

– Смотря какие они люди, – жёстко ответил капитан. – Есть те, которые за этой правдой сюда и приехали. А есть – которые пожаловали за второсортной сенсацией.

– Сенсацией? – переспросил, услышав не очень знакомое слово, Сивка, наморщив лоб, отчего сразу показался старше своих восьми-девяти лет.

– Ярким, запоминающимся событием. Которым заинтересуются. Например, мирным людям всегда интересна далёкая от них война, – Заболотин помолчал, осознав вдруг, что рассказывает о мирных людях, как о каком-то сказочном народе, сам почти не веря, что где-то нет войны. Это его даже не напугало, просто появилось ощущение глухой неизбежности. Два года войны растянулись на всю его жизнь, вытеснив из памяти мирное прошлое. – Так уж устроены люди.

– А эти… репортёры… они не расскажут лишнего? Где там что, куда топаем… Об этом, о расположении войск, во? – как-то очень по-взрослому спросил мальчик. Как-то очень по-офицерски. – Мы же… ну, УБОН.

Заболотин ответил не сразу, поймав себя на уже, кажется, давно сформировавшейся мысли, которая только сейчас всплыла на поверхность. Мысль эта не имела отношения к репортёрам: «Доложу командованию, пусть Сивка останется с нами. Он думает, как офицер, как солдат, не всегда, но… часто. Прирождённый… военный?»

Ему стало тревожно от этой такой неожиданной и самостоятельной мысли: ведь получалось, что своим решением он лишает мальчика всего, что ему может дать тыл, куда его можно отправить с тем же Военкором. Лишает мирной жизни, будущего, далёкого от войны, возможности забыть о случившемся на много лет. Если поступить так, как диктовала ему эта мысль, мальчик навсегда должен будет распрощаться с мирной жизнью…

Но почему навсегда? На время войны! Потом он сможет делать, что захочет, а до конца войны он всё равно вряд ли сумеет жить мирной жизнью, столько он уже повидал…

«Навсегда, потому что ты его не хочешь отпустить от себя. А ты – военный на всю жизнь», – сказал ехидный голос внутри, столь похожий на голос отца. Захотелось виновато ссутулиться перед самим собой.

Сивка насупился, не дождавшись ответа, и добавил:

– Ко мне тут лез один, всё что-то спрашивал о том, куда дальше поедем. Ну, их там двое было, но один лез, а второй чё-то всё щёлкал…

– А ты? – поспешно отвлёкся от своих размышлений Заболотин и улыбнулся насупленному пацану. Тот глубоко пожал плечами:

– Послал. Там этот… – он взъерошил себе волосы, мучительно вспоминая имя.

Жест показался Заболотину смутно-знакомым – не Сивкин, чужой…

– Короче, разведчик. Лысый который, – сдался Индеец. – Ка-ак глянул, они сразу того, стухли.

Заболотин поймал себя на мысли, что и сам бы, окажись на месте журналистов, «стух» под взглядом командира разведроты.

– У того, второго, часы клёвые были. Такие, офицерские… только не наши. – И, увидев, что Заболотин больше не гуляет мыслями далеко отсюда, Сивка с напором повторил беспокоящий вопрос: – Так не расскажут?

– Вот поэтому мы и не можем им доверять, – вместо ответа сказал Заболотин, разглядывая мальчишку. Тоненький, чумазый, белобрысый, с бровями вразлёт, словно неведомый художник лёгким скользящим движением дважды мазанул светло-жёлтой краской над глазами. Иногда этими самыми глазами глядел на мир злой волчонок, иногда – будто взрослый человек, и лишь изредка Индеец становился совершенно обычным ребёнком. Жаль, что так редко. Или же слава Богу? Видеть на войне рядом с собой ребёнка слишком страшно, пусть уж лучше волчонок. За такого хотя бы меньше боишься.

Воцарилось тягостное молчание. Мелко накрапывал дождь, постепенно размывая глинистое шоссе, и, становясь всё сильнее, в какой-то момент словно завесой закрыл от глаз дорогу через десяток метров впереди – но это было там, снаружи. В чреве машины никому не было дело до дождя…

Военкор шевельнулся во сне и крепче ухватился за фотоаппарат. Заболотин беспокойно огляделся. За два года в каждом военном развивается какое-то чутьё на опасность, которое толкает в спину за мгновение до того, как над твоей вжатой в землю головой – падать при малейшей опасности солдат быстро привыкает – пронесётся автоматная очередь. Не даёт сделать смертельный шаг на минном поле, удерживает в укрытии, если впереди тебя поджидает не видимый тобою снайпер. Конечно, в особых случаях к этому чутью не прислушиваются – долг важнее страха, но сейчас Заболотин всей шкурой ощутил, что близится что-то жаркое. Дорога медленно, но верно шла вверх.

Несколько мгновений в воздухе ещё плавало молчание, а затем на слух разом обрушилось всё: доклад в «эфире» и следом сразу отдалённые взрывы, треск автоматов… Грохнуло совсем рядом. Проснулся Военкор, немедленно, кажется, ещё до того как открыл глаза, включил фотоаппарат и спросил:

– Что такое?

– Засада, навкину мать! – ёмко ответил Заболотин.

Больше у Военкора вопросов не было. Он просто сгрёб онемевшего от такого поведения Индейца, с любопытством полезшего было к водителю, и отпихнул в сторону, чтобы никому не мешался.

– Эй! – мальчишка собрался возмутиться, обернулся к капитану, но осёкся, тут же поняв, что его не слышат и не вмешаются. Заболотина захватил бой – целиком и без остатка. От офицера остался только напряжённый голос да позывной – чужой, кстати, потому что «Дядькой» изначально все звали подполковника Женича.

Противник накрыл колонну на подъёме – грамотно, как по учебнику. Фугасы, гранатомётный залп со спины, шквальный огонь… Да, грамотно – но ещё торопливо и попросту глупо. Кто в здравом уме и твёрдой памяти рискнёт далеко не превосходящими силами атаковать половину ударного батальона, вторая половина которого идёт параллельным курсом не так уж и далеко?.. На стороне противника были внезапность и достаточно удобное положение. Вопрос, почему головной дозор ничего не засёк, – отдельный и не самый насущный. Откуда вообще засада на их голову сорганизовалась – тоже. А пока – координировать действия с Кромом, со «второй половиной», с собственным водителем, с… Смешалось, перемешалось, нахлынуло – натянутая струна, голос в эфире, не-человек. Командир без права на ошибку, эмоции и слабости.

В эфире стоял «здоровый русский армейский» говор, фоном шли звуки крепкого боя, а Сивка лез под руку, отчаянно желая внести свою лепту в бой хоть гениальными советами.

Противника, какой бы выгодной ни была его позиция, раскатать тонким слоем по кустам – для УБОНа, в принципе, не проблема, важнее и нужнее отделаться при этом минимальными потерями в максимально короткий срок. Прорываться на скорости и влететь не глядя во что-нибудь похуже – лучше не стоит. Да и…

– Сивка! Уймись!

Пацан обиделся. Страх, азарт, волнение и невозможность вылезти и поучаствовать в бою – тяжёлое, наверное, испытание для бывшего Шакалёнка, но Заболотину было не до детских переживаний.

… Всё было кончено через сорок минут. Выйдя из опасного участка, батальон встал приводиться в порядок.

Военкор с фотоаппаратом на плече отправился помогать санинструкторам, молча, деятельно, без колебаний и лишних сомнений. Когда-то он сам был таким же – спасал и терял друзей, как сам невесело шутил: «Я был так ленив, что взял сумку, потому что она полегче дополнительного боекомплекта… ну, я так думал». У него до сих пор в голосе осталась та особенная располагающая к себе мягкость – и пронзительный взгляд-рентген, чуткий к деталям и мелочам.

Отловив крутящегося рядом Сивку за плечо, Заболотин кивнул в сторону Военкора:

– Видишь его?

– Репортёра твоего? Ну, – отозвался мальчишка, крутя головой по сторонам. Его фантазия пыталась дорисовать детали произошедшего боя по состоянию, в котором были все вокруг.

– Идёшь к нему или к Баху и спрашиваешь, чем помочь. Понял?

– Ладно, – неохотно отозвался Сивка – и тут же умчался, стремясь поскорее выполнить поручение.

Убедившись, что мальчик пристроен, Заболотин тут же задвинул мысли о нём куда-то вглубь и сосредоточился на делах батальона. Благо, таковых было хоть отбавляй, а давать повод Аркилову снова попрекать «пренебрежением прямых обязанностей» совершенно не хотелось.

… Но не прошло и десяти минут, как Заболотин снова обнаружил рядом с собой Индейца. Мальчик на ходу наново завязывал свёрнутую в жгут бандану на голове и всем своим видом тщательно показывал, что обращать на него внимания «можно не нужно», он так, мимо идёт.

Заболотин не был бы собой, если б не окликнул немедленно:

– Ты куда?

– Меня Бах послал, – сумрачно пояснил Сивка. – В смысле – к навке. Сказал, что мне там не место сейчас.

Заболотин вздохнул и кивком показал, что объяснение понял и принял. В некоторых ситуациях, Бах прав, мальчику лучше не крутиться под ногами санинструктора – жаль, что сейчас именно тот случай.

Капитан на мгновенье зажмурился, моля Бога, чтобы обошлось и у Баха всё получилось… и буквально кожей ощутил, как рядом появился Акрилов.

– Да, Самсон Олегович?

– Про подпоручика Козинцева в курсе? – как всегда, ровный, до зубовного скрежета идеально-ровный тон.

– Что он без сознания. Да, мне сообщили. Неприятно, конечно, но…

– Но журналист, с которым он остался, исчез.

Заболотин не удивился, только потому что был сейчас в состоянии, когда не способен удивляться. Только анализировать ситуацию и принимать решения.

– Сивка, позови Крома. Вся эта братия изначально притащилась с ним.

Мальчишка, как бы ему были ни любопытны подробности происшествия, кивнул и сорвался с места.

– И Морженова, – добавил вслед Аркилов. Сивка притормозил на полдороге, ровно на мгновенье – этого ему хватило, чтобы обернуться, окинуть Аркилова пренебрежительным взглядом и хмыкнуть по-взрослому – и умчался.

Кром и Военкор пришли одновременно. Аркилов даже не успел окончить речь на тему «Это дело пресс-службы, контрразведки и прочих компетентных людей, а наше дело маленькое» – впрочем, Заболотина не покидало ощущение, что второй капитан прекрасно осведомлён о бессмысленности своих воззваний.

… Как выяснилось в ходе недолгих расспросов всех присутствующих, корреспондент одного независимого информационного агентства расстался со своим компаньоном и единственный из всей «журналистской братии» отправился а УБОНом дальше – если, конечно, не брать в расчёт Военкора. Но если Военкора Заболотин просто взял под свою ответственность, то с «новеньким» остался младший из офицеров пресс-службы, сопровождающих всю эту компанию, подпоручик Козинцев. Во время боестолкновения подпоручик был оглушён – а журналист исчез. И трупа его тоже никто не видел. Как будто его приняли с распростёртыми объятьями и своевременно прикрыли от шальных пуль.

И это чертовски Заболотину не нравилось, хотя Аркилов был прав, это – уж точно не их дело. Да ещё и тяжёлый Сивкин взгляд – мальчишка мало что понял в произошедшем, но был сердит и растерян…

Впрочем, капитан вскоре ощутил на себе не только его тяжёлый взгляд.

– Кондрат? – Заболотин даже не обернулся. По выражению лиц окружающих он это понял столь же ясно.

Военкор возвёл очи к небу и распрощался.

– Ребёнок, брысь, – коротко бросил разведчик, останавливаясь за спиной Заболотина.

Сивка хотел было возмутиться, но Заболотин мягко поддержал:

– Забирайся в машину, мы скоро двинем.

Сивка деланно-взрослым движением сплюнул себе под ноги, но послушался и отправился к машине. В присутствии разведчика он как-то робел.

Впрочем, Заболотину самому иногда становилось не по себе под тяжёлым взглядом командира разведроты. Поэтому и сейчас старался не смотреть в сторону прапора.

– Что случилось, господин прапорщик?

– Я нашёл вам вашего журналиста.

– Он не наш, – педантично возразил Аркилов. – За него отвечает представитель пресс-службы, но…

– Где он и что с ним? – коротко спросил Заболотин.

– Жмурик, – ещё лаконичнее ответил разведчик. В ровном голосе слышалась досада. – Неподалёку был… с сопровождением. Те, которые от нас ускользнули. Мне не с руки было разбираться, – и, сочтя свой доклад оконченным, ушёл, не спрашивая разрешения.

Проводив удаляющуюся фигуру, каждым движением выражающую недовольство происходящим, Заболотин внешне равнодушно – хотя на душе кошки скребли и в узел эту самую душу скручивали – пожал плечами:

– Проблема решена. Пора двигаться.

Аркилов ушёл, а Кром хлопнул друга по плечу, мол, не горюй, выкарабкаемся.

Заболотин поморщился, как от зубной боли:

– Не тащи в следующий раз никого знакомого с собой, Вадь.

Кром ухмыльнулся, и эта ухмылка резанула Заболотина.

– Да я тут причём, Жор? Моё дело маленькое – дотопать до тебя, а уж кто там со мной увязался – их проблемы! Я же не виноват, что от тебя журналисты аж к вырям дёру дают. Все вопросы к этому… Козинцыну.

– Козинцеву. – Кивни Вадим молча, Заболотину стало бы легче. Но увы, Крому вздумалось «разрядить обстановку», что привело ровно к противоположному эффекту. – Господин штабс-капитан, прекратите клоунаду! Она совершенно неуместна в данной ситуации.

­Вадим закатил глаза:

­­­­– Ну простите, ваше высокоблагородие…

Заболотин хотел ответить, но ругаться на глазах у всех было попросту нельзя. Заехать в челюсть – тоже, хотя хотелось даже сильнее. Вместо этого пришлось развернуться и направиться к машине. На броне, у люка в десантный отсек, сидел Сивка и, задрав голову, бездумно изучал затянутое тучами небо. Словно в ответ на его взгляд с неба сыпался дождь – мелкий, редкий и наверняка затяжной. Заболотин забрался внутрь и хотел было всласть выругаться в гордом одиночестве, но и этого ему не суждено было. Вадим забрался следом, как всегда неуступчивый и приставучий:

– Жор, не кипи, в этом нет твоей вины…

Ох, лучше бы ему промолчать. Больше всего на свете Заболотин ненавидел, когда другие начинали рассуждать о сфере его ответственности. Ответ сорвался резкий, хлёсткий – помимо воли:

– А вот ты мог бы и присмотреть за теми, кого ко мне притащил. Только выринейской «пчелы» нам не хватало!

– Да, Господи, я, что ли, крайний! – тут же среагировал на повышенный тон Кром. – Повторяю, это проблемы твоего подпоручика Козинцына!

– Козинцева.

– Один хрен!

– И это произошло в твоей роте! В следующий раз…

– Как будто бы ты на моём месте не сделал такой промашки!

– А с чего ты взял, что сделал бы? Промашка, тоже мне! – окончательно завёлся Заболотин. Всё это походило на выяснение отношений в каком-нибудь пятом классе, никак не старше, но тот умный здравомыслящий капитан Заболотин, который это успел отметить, потерял власть над произносимыми словами. – А что этой «пчёлке» успели бойцы ляпнуть? А что он мог вырям уже передать? Ты хоть понимаешь, что сегодняшняя засада – это ма-аленькая неприятность по пути, а дальше будет полная… полное, блин, счастье!

– А ты-то умный какой! Да, понимаю, лучше, чем ты думаешь! У меня опыта не меньше будет, чем у господина капитана, получившего это своё звание только из-за того, что он единственный вышел из окружения относительно целым и вместе с остатками роты!

– Ты ещё припомни, что на учёбе я у тебя однажды списал на экзамене!

– Может, тогда всё и началось. Получил «Отлично» и решил, что круче всех!

– Ага, ну отлично, окончательно перешли на личности. Что дальше? Вспомним, что на первом курсе ты в табеле успеваемости был ровно на строку выше меня? И, кажется, благодарить за это стоило Лёню Кунева?..

– Как будто это я первый начал!

– А что такое «пчела»? – вдруг раздался голос Сивки сверху.

Мальчик свесился в люк чуть ли не по пояс и хмуро и требовательно глядел на взрослых. И очень нехороший был у него взгляд – старый, шакалий. Ссора взбесила Индейца.

– Ну?! – чуть не выкрикнул он, зло, отчаянно. И было что-то в нём такое, что Заболотину совсем расхотелось ругаться, и ссора показалась такой, какой она, верно, и была на самом деле – донельзя глупой. Может, оттого, что висящий вниз головой Сивка – непривычное зрелище.

Вадим, наверное, почувствовал что-то схожее и тоже примолк.

– Шпион это, если совсем коротко. Журналист… или даже мирный, который узнаёт для вырей важную информацию. Но, конечно, не стоит из-за него ругаться. К тому же если он уже труп… Индеец, ну чего ты такой хмурый?

– Ничего, – буркнул мальчишка, пытаясь вылезти обратно на броню, но не рассчитал, саданулся затылком о край люка, зашипел, потянулся рукой к многострадальной голове… Поймав «акробата» в последний момент, Заболотин невольно улыбнулся, но Сивка на улыбку не ответил.

И хотя через пару минут все, вроде бы, забыли о ссоре, Сивка ещё долго сидел злой и мрачный. И, видно, не забыл – ни через минуту, ни через год, ни через шесть лет – как укрывшись в машине от лишних глаз два офицера кричали друг на друга, глупо, совсем как дети, в глубине души напуганные случившемся – тем, что это вообще произошло. Не забыл эту дурацкую ссору, взбесившую даже его своей неуместностью после только что закончившегося боя, и не забыл, как к нему подошёл вечно недовольный чем-то офицер по фамилии Аркилов и попросил – хотя просьбы от него можно было ожидать только в самую последнюю очередь: «Помоги. Останови их. Тебя Заболотин должен услышать».

И, конечно, не забыл виновника всего произошедшего. Журналиста. Репортёра какого-то там независимого информационного агентства.

Очнуться от воспоминаний, когда перед глазами – образы, словно бы взятые прямо из твоей головы, на порядок сложнее, чем вынырнуть из ночного кошмара. Казалось бы, что тут общего: вместо орлов – красные звёзды, вместо автоматов Калашникова – ППШ да мосинки, непривычная форма, непривычная техника… Сказка, которая, как и положено сказке, заканчивается хорошо. Знамя со звездой – росчерк алого пера – над серым Берлином, гордые солдаты с орденами. Незнакомые, но кажущиеся такими… родными лица.

Тоже солдаты.

Тоже война.

В картинной галерее, вопреки ожиданиям, совсем немного народу. Только те, кому дозволено и положено находиться при встрече забольского президента и русского Великого князя. Если раньше ещё были варианты и допущения, то после случившегося на дороге…

Впрочем, это более чем устраивало что Заболотина, что Сифа, неспешно шагающих мимо стендов. Президент, князь, Краюхи и три человека президентской охраны как-то незаметно отделились от сопровождения, и всем остальным пришлось растечься по залам, с преувеличенным вниманием рассматривая картины.

Из невидимых динамиков негромко звучали песни времён Великой Отечественной войны. В рамках культурной программы «Создатели – зрителям» многие художники присутствовали на выставке лично. Сегодня их было особенно много – как-никак, делегация из России не каждый день приезжает!

«… Весна сорок пятого года,

Так долго Дунай тебя ждал!

Вальс русский на площади Вены свободной

Солдат на гармони играл.

Помнит Вена, помнят Альпы и Дунай…» – выводил где-то над головой мужской голос негромко, но звуки вальса разливались по всему залу. Было неожиданно приятно услышать русские слова, русский голос – словно привет из Империи.

«Венский вальс… Вальс… Алёна», – звякнула в голове у Сифа цепочка ассоциаций. Алёна шла рядом с ним, так что изредка их руки соприкасались, но между молодыми людьми висело странное напряжение, похожее на ссору. Единственным отличием было то, что у этой псевдоссоры не было причин, из-за которых кто-нибудь – так ли важно, Сиф или Алёна? – мог сказать второму: «Извини, я был дурак. Виноват, исправлюсь».

Ссоры бывают разные: и такие, чтобы просто спустить пар, и такие, чтобы можно было почувствовать себя несчастным, всеми покинутым, и даже такие, чтобы второй человек понял, что был не прав… Но со ссорой, не имеющей причин, за которые можно было извиниться, Сиф сталкивался впервые. И было ему от этого неуютно. Казалось, будто он одним своим присутствием обижает Алёну, её тяготит это соседство.

Положение, сам того не зная, спас командир. Он остановился у поворота в боковую анфиладу залов – той части выставки, которая была посвящена военным конфликтам конца двадцатого и начала двадцать первого века. Оглянулся на виднеющегося вдалеке Великого князя, вздохнул, колеблясь – и шагнул вперёд.

Сиф заозирался – и бросился его догонять, не особо глядя по сторонам.

Алёна же замерла на пороге… и отвернулась. Она прекрасно понимала, что где-то впереди обоих офицеров ждут картины, посвящённые Забол-Выринейскому конфликту, а значит, ей сейчас там, подле Сифа, не место.

Рядом остановился советник князя и понимающе кивнул:

– Составите мне компанию, Елена?

Девушка неловко улыбнулась и не посмела отказать.

… – Ваше-скородие?

– А, Сиф! Ты меня потерял, что ли? – рассеянно отозвался Заболотин на укоризненный оклик ординарца.

Сиф вздохнул. Ему здесь было неуютно. Очень-очень неуютно, и даже обижаться на глупое и немножко детское «потерял» не хотелось.

Заболотину, впрочем, тоже было не по себе среди реальных осколков уже не абстрактного – своего, родного прошлого. Больно, неприятно и в то же время… не оторвать взгляд.

– Глянь, Сиф… а это ж я, – он заставил себя улыбнуться, останавливаясь у одного из стендов.

С портрета глядел двадцативосьмилетний капитан, напряжённый, усталый, под глазом – нитка шрама, у рта рация, словно на мгновение застыл перед тем, как кого-то вызвать. Было в его позе, в повороте головы что-то беспокойное, нервное, что удалось передать художнику. Портрет не принадлежал кисти известного мастера, но живость с лихвой искупала неточности и возможные технические ошибки.

– Какой я был дёрганный.

Сиф стоял рядом, тоже разглядывая портрет, но о том, похоже ли вышло, не распространялся. Может, оттого что не хотел огорчать полковника: «дёрганный» капитан на портрете – это ещё воплощение тогдашнего редкого спокойствия.

Заболотин скользнул взглядом дальше и вдруг улыбнулся почти искренне:

– Сиф… А я ведь знаю, с чьих это фотографий творилось!

– Да? – отстранённо переспросил Сиф.

– Ну конечно. Это же Военкор фотографировал. Часть фотографий у нас даже дома есть…

Сиф отвёл взгляд от стенда и уставился в пол. Память внутри просыпалась и ворочалась неохотно, как огромный змей. Казалось, ещё мгновенье здесь и…

И – что? Что будет?

– Пойдёмте, – не выдержал мальчик.

– Куда?

Сиф глубоко пожал плечами:

– Не знаю. Дальше.

… Последний зал располагался чуть ниже, надо было сойти по трём ступенькам и войти в неширокую, по сравнению с остальными, дверь. Был пустынно, больше не витали в воздухе обрывки чужих разговоров – почти все «именитые посетители» остались в предыдущих залах. Только где-то над головой гремел военный марш, но почему-то совсем негромко.

«Марш сюда не подходит», – мельком подумал Заболотин-Забольский, шагнув в зал. Последние работы были не торжественными, не парадными. Графика и миниатюры, бытовые сцены солдатской жизни. Жизнь вопреки войне.

Словно откликаясь на мысли полковника, знаменитый мужской голос, отнюдь не сильный в вокальном плане, зато Сильный в том, где Правда и Сила – одно, под простой гитарный перебор запел-заговорил:

«Тёмная ночь, только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают.

В тёмную ночь ты, любимая, знаю, не спишь…»

И показалось на миг Заболотину, что он не раз слышал этот голос там, где эти самые пули свистели и по его душу. Вспомнилась мимолётно Эличка Горечана, санинструктор из забольской армии, перешедшая к ним в батальон после того, как от её родной роты – да и от всей забольской армии тоже – осталось совсем немного. Эличка пришла временно и всё твердила, что, когда возродится забольская армия, она вернётся к своим, но в этом мире часто случается так, что именно временное остаётся навсегда. Осталась и Эличка дальше среди обожавших её русских солдат, которые боролись за каждый её самый мимолётный знак внимания.

Её лёгкий акцент, забольская форма – истосковавшимся по девушкам бойцам всё это казалось необыкновенным. Заболотин их мнение не особенно разделял, их с Эличкой связывали совсем иные отношения, особенно когда…

Удивлённый полувздох-полувскрик Сифа отвлёк полковника от мыслей о санинструкторе. Заболотин-Забольский повернул голову, недоумевая, что бы могло так изумить его ординарца, и с любопытством скользнул взглядом по миниатюре, отметив про себя редкий сюжет: жизнь партизанского отряда. С другой стороны, ну и что? Чем эта картина выбивается из общего ряда?

А, это всё ещё забольская война. Ну, значит, не партизаны, а «вольница». Разница невелика.

Художник использовал традиционное масло, хотя Заболотин уже нагляделся и на литографии, работы пастелью, углём, акварелью, тушью и даже цветными карандашами. Вечер, красно-рыжие лучи пробиваются сквозь кроны лиственного – типично-забольского – леса, «вольные» занимаются кто чем: несколько человек готовят на костерке еду, кто-то чистит оружие, один, видимо, командир разглядывает карту, по бокам от него склонились два помощника. Трое с блаженными улыбками на лицах спят в тенёчке, двое возвращаются с дозора, им навстречу поднялась ещё двое, в шутку салютуя автоматами. Одежда, оружие, снаряжение – совершенно разномастные, набранные «с миру по нитке». Обыденная, в общем-то, сцена, что в ней такого особенного? Разве что степень детализации, неожиданная для масляной миниатюры…

Полковник удивляется недолго. Подойдя ближе, он разглядел несколько довольно странных деталей, объясняющих странную реакцию Сифа.

«Вольным» на картине было лет по двенадцать-четырнадцать. И какие-то очень неестественные позы у спящих – просто ли спящих?

Заболотин ещё внимательнее вгляделся, помимо воли отыскивая белобрысую макушку. Догадка ещё только брезжила где-то впереди, но глаза уже нашли ей подтверждение. По крайней мере, нечто, очень смахивающее на него.

Левый помощник командира молод даже по сравнению с остальными ребятами – если не сказать «маленький». Молод, белобрыс, и голова его перевязана свёрнутой в жгут банданой. Картина мелкая, поэтому сложно сказать, что за лицо, но уже глухо стукнуло узнаванием в груди Заболотина-Забольского – по позе, по чему-то неуловимому. Это не мог быть никто другой, кроме мальчишки по прозвищу Сивый.

Полковник с трудом оторвал взгляд от миниатюры – чем больше вглядывался, тем больше деталей находил. Например, что за россыпь белых точек на плоском валуне рядом со «спящими»? Обман зрения или знаменитый ПС, распространённый в выринейской армии психостимулятор?..

Оторвавшись, Заболотин поглядел на Сифа – но тот застыл, погрузившись куда-то глубоко в себя, жадно вглядываясь в миниатюру. Видел что-то большее за деталями, за словно бы небрежно и не до конца прописанными лицами…

Взгляд Заболотина, порыскав по стенду – но там было больше работ углём, чем маслом, – упёрся в стоящего здесь же художника. Вернее, в его затылок.

Молодой человек, казалось, сам был нарисован, даже скорее торопливо набросан углём. Небрежными движениями заштрихованы волосы, кое-как собранные в куцый хвостик, из которого всё равно всё торчало – будто торопился художник и, набрасывая причёску, удовольствовался несколькими беспорядочными штрихами. Чёрный – углём не получить иного цвета – джинсовый пиджак закрашен жирно, но так же беспорядочно, оставляя пробелы-складки. Набросок был выполнен на бежевой бумаге – именно такого цвета оказалась загорелая шея над воротником.

Человек-набросок, почувствовав пытливый взгляд Сифа, уже оторвавшегося от разглядывания миниатюры, и не до конца понимающий – Заболотина, обернулся.

Открылись новые черты этого живого рисунка. Так же небрежно, двумя касаниями сделаны угольные брови на лице, под ними – лишь две жирные точки в обрамлении совсем вскользь намеченных ресниц. Ещё одна летящая линия – сжатые губы. Тени под усталыми глазами – словно творивший этот живой портрет художник пальцем случайно смазал ресницы. Нос с заметной горбинкой, почти крючком, очерчен резко, но тонко, повёрнутому вполоборота лицу он придаёт несколько хищный вид. Кожа лица, в отличие от шеи, белая, хотя лето в этом году, вроде бы, наступило раньше срока; да и весь молодой человек целиком – беспорядочные чёрные штрихи, складывающиеся при движении в сутулую фигуру – не имел вида большого любителя свежего воздуха.

При виде русских офицеров человек-набросок повернулся к ним целиком, линия рта сломалась где-то ближе к краю в подобии на удивление довольно вежливой усмешки.

– Чем могу быть полезен? – поинтересовался человек по-забольски. Заболотин отвечать не торопился, а Сиф молча пожирал молодого художника глазами. Он словно вдруг обнаружил, что страдает от жажды, и увидел перед собой ведро с холодной, щемящей зубы колодезной водой.

Художник оглядел мальчика – довольно равнодушно, а потом вдруг нахмурился, беспокойные пальцы пробежались по отвороту пиджака. Линии-брови сошлись почти галочкой. Взгляд стал пытливым… и неверящим. Человек-рисунок словно в уме набросал портрет юного фельдфебеля, что-то прибавил, что-то убавил, сравнил с оригиналом и получил подтверждение шальной, бредовой мысли.

– Тиль? – сипло спросил Сиф, сам удивляясь своему голосу, так некстати пропавшему.

Художник вместо ответа и вместо своего вопроса просто ткнул пальцем в двух помощников командира на масляной миниатюре и ошалело перевёл взгляд на Сифа.

Мальчик так же молча, медленно кивнул, и художник наконец выпалил:

– Сивый! – и дёрнулся вперёд, но остановился, наткнувшись взглядом на полковника. Отступил, потом снова шагнул – движения беспорядочные и неуверенные.

– Тиль…

– Живой! – художник глупо улыбнулся. – Ты живой!

– Да, – тихо согласился Сиф, но почему-то не шагнул к Тилю. Словно боялся границу нарушить, отделяющую настоящее от прошлого. Сейчас, пока ещё существует эта граница, стоящий перед ним художник – всего лишь «привет» из прошлого. Стоит шагнуть – граница исчезнет, и художник станет реальным человеком из плоти и крови. Названым братом…

– Живой, – повторил в третий раз Тиль, потом поморщился: – И с погонами.

Сиф не возразил – на очевидное. Криво улыбнулся:

– Ага, служу.

Тиль опустил голову. По его лицу словно пробежала тень, на секунду стали чётче очерчены линии над бровями, у переносицы, на кончиках губ. И вновь лицо разгладилось, а художник жарко прошептал:

– А я даже не ждал… Сивый… Как?! Просто скажи – как?! Даже Кап не надеялся! – и шагнул вперёд, резко, не контролируя себя. Заболотин невольно отшагнул, Сиф же улыбнулся, когда художник коснулся его волос и неуверенно отдёрнул руку.

– Меня спас… – мальчик обернулся к командиру, но Тиль перебил:

– Да и так вижу, что знаменитый капитан Заболотин…

– Полковник, – зачем-то негромко поправил Заболотин.

– Одна навка! – Тиль ничуть не смутился своих слов, хотя заявление уж точно было далёким от вежливости. И снова дёрнулся вперёд – хотя куда уж ближе – и снова остановился. Пальцы беспокойно перебирали складки пиджака. Заболотину этот жест показался неприятным – как и любое… странное поведение. Пальцы дёргались слишком нервно, неестественно. Беспричинно.

– Не наезжай на него, – Сиф тоже подался вперёд, но вместо угрозы попросил жалобно: – Давай не будем приплетать политику или эту… социологию. Мы же… я думал, вы все умерли.

Молодой человек какое-то время молчал, растерянно ероша волосы, и линия рта вдруг снова сломалась в улыбке, а брови разошлись:

– Путём, Сивый, – художник рванул пальцами кнопки пиджака, под которым оказалась ярко-красная футболка. Заболотин, привыкший уже как-то к двухцветию человека-наброска, от неожиданности сморгнул – ему показалось, что красный цвет брызнул в глаза.

Сиф вдруг нахмурился, но причины не назвал, лишь рассмеялся немного скованно:

– Контраст – твоя тема!

– Контраст – основа композиции, – с улыбкой показного превосходства объяснил Тиль и снова потянулся к волосам Сивки, но тут же отнял руку и неуверенно улыбнулся: – Ты не любишь ведь?

– Ладно тебе, – Сиф задумался, что-то вспоминая, и заключил: – Да когда это тебя вообще останавливало!

Заболотин-Забольский ощутил странный укол ревности, когда осмелевший Тиль собственническим жестом потрепал своего младшего товарища по белобрысым вихрам. Полковник захотел одёрнуть, сказать: «Что вы себе позволяете!», но строго себе напомнил, что Сиф всё равно его ординарец, а друга, быть может, никогда не увидит больше, ну а жесты… Мало ли, разные манеры бывают у творческих людей.

– Ладно, хватит, – Сиф слегка отступил назад, когда палец Тиля оказался на его лице, пробежал по бровям, по переносицы, и движение осталось незаконченным, так и повисло где-то в районе середины носа.

– У меня привычка смотреть не только глазами, но и пальцами, чтобы понимать форму того, что рисуешь, – оправдался Тиль. – Ну… или даже просто разглядываешь… ну… Сива!

– Дурак ты, Тиль, – глубокомысленно заявил Сиф. – А косишь под умного.

– Дурак, – легко согласился художник. – Кошу. Но привычка существует, правда! Ну вот честно-честно! – с неожиданным, беспричинным жаром добавил он.

– Верю. Но если есть такая привычка, засунь руки в карманы и не вынимай оттуда, – предупредил Сиф. – Мне, может быть, неприятно, когда кто-то лицо трогает.

– А раньше…

– Тиль!

– Только давай не ссориться, – предупредил Тиль, послушно засовывая руки в карманы джинсов – разумеется, столь же угольно-чёрных, как и пиджак.

– Хорошо, ссориться не будем. Ссоры только портят встречи, – рассудительно заметил он, но продолжить не успел. Заболотин глянул на часы и строго заметил по-русски:

– Пора закругляться. Нас ждёт Великий князь.

– Загляни вечером, – умоляюще сказал Тиль и сунул в руки Сифу белый прямоугольник самой обыкновенной визитки, какие заказывают небольшими партиями за смешные деньги: прямоугольник с текстом, безо всяких изысков. – Поговорим в спокойной обстановке. И без тво…

– Не говори, – перебил Сиф. – А то опять попробуем поссориться. Я буду стараться заглянуть.

– Только обязательно-обязательно!

– Постараюсь…

– Ну обязательно, Сив… Приходи… – Тиль обнял Сифа, прижал и долго не хотел отпускать. Наконец мальчик выпутался и сердито отошёл на шаг:

– Ну что ты как ребёнок, Тиль! Вон, он уже ушёл, – Сиф мотнул голой в сторону уходящего Заболотина, развернулся и бросился его догонять.

Полковник торопился к князю – пусть тот и остался на попечении Краюх, но… но ещё со времён войны Заболотину осложняла жизнь его врождённая недоверчивость. Он даже на собственных бойцов иногда не мог положиться, хотя понимал умом, что всё это – просто его фантазии.

С Великим князем всё было, разумеется, в порядке: он вместе с президентом прогуливался вдоль стендов, а следом шагали неразлучные Краюхи, на которых уже лица не было от политических разговоров. Завидев в зале Заболотина, близнецы чуть слышно вздохнули от облегчения, разумеется, хором – словно приласкала слух команда «Вольно».

Заболотин безмолвно приблизился к Иосифу Кирилловичу, и Краюхины отступили на два шага, так что Сиф, подошедший следом, оказался ровно между братьями, очень довольный таким положением дел.

Мимо них быстрым шагом прошёл Тиль, человек-набросок, которому создавший его художник случайно посадил на грудь красную кляксу – выглядывающую из-под пиджака футболку. Молодой человек вышел, перекинувшись парой слов с контролёром и показав ему свой бэйдж участника выставки.

Все его движения был порывистые, словно со щелчком сменялись кадры в гигантском проекторе. Сиф нащупал в нагрудном кармане рубашки визитку и улыбнулся. Пусть они через слово начинают ссориться, но разве устоишь перед соблазном ещё раз увидеть Тиля, этот живой рисунок углём по бежевой бумаге?

И тут у мальчика зазвонил телефон, не требовательной трелью звонка от «начальства» – да и к чему командиру звонить, если их отделяет шаг, – а тихой песенкой. На душе стало светло и тепло, будто солнцем залило лесную лужайку. Совсем не как с Тилем – безумный, жаркий огонь…

– Да? – чуть помедлив, поднёс телефон к уху Сиф.

– Ты как? – выпалила в трубку Раста. На заднем плане чирикали птицы – видать, сидит где-нибудь в парке, плетёт венки из подвернувшихся под руки цветов, чаще всего одуванчиков. Раздался чих и обиженный голос Каши:

– Зачем цветком мне по носу возюкаешь? Апчхи, – он ещё раз чихнул, – щекотно!

– Чтобы нос был жёлтый, – хихикнула девочка. Так и есть, балуется с одуванчиками. И тут Раста переключилась обратно на разговор: – Почему не пишешь, Спец?

– Некогда, – виновато вздохнул Сиф. – Я нашёл… – он замялся. Врать ему было противно, бунтовало всё офицерское воспитание, – брата… двоюродного. Случайно совершенно! – Сифу не понравилось, как гладко прозвучала ложь, как ловко сорвалась с языка. С другой стороны, вся их дружба была пронизана этим полуобманом, полутайной…

Но иногда на душе становится по-настоящему гадко.

– Да-а?! – восторженно вскрикнула Раста, не подозревая ни о чём. – Это же здорово! А где ты сейчас? И где он?

– В картинной галерее мы. Он – художник…

– А не в той ли, куда сегодня сам наш Великий князь собирался пожаловать? – подал голос Каша. – Комарики вчера телек смотрели, там говорили.

Сиф стрельнул взглядом по сторонам и убедился, что даже самым стойким репортёрам, которые до сих пор стайкой их сопровождали, его не увидеть между двумя рослыми Краюхами.

– А я-то думал, отчего столько народу в первый зал набилось, – как можно равнодушнее произнёс он. И тут Раста и ощутила неладное:

– Подожди… Тебе разве не интересно поглядеть на самого Великого князя? Ты же такой, монархист… Помаши в камеру какому-нибудь телевизионщику, а мы вечером на тебя посмотрим…

– Не слишком интересно, – смутился Сиф. – Да и махать зачем? Вернусь и вернусь, правда, скоро ли – не знаю. Ваше дело – ждать!

– Странный ты, – проницательно заметил Каша. – Обычно не такой.

– Да какая разница, какой я! – Сиф почувствовал, как внутри зашевелилось что-то странное и незнакомое. Раздражение? – Ну всё, я пойду. Как-нибудь напишу, а звонить необязательно. Звонки дорогие.

– Ты… – начала было Раста, но вдруг голос у неё стал недовольным и очень грустным одновременно – диковинная смесь полыни с колокольчиком: – Не хочешь говорить сейчас? Ладно, удачи тебе. Будем ждать.

И повесила трубку. Неужели они впервые поссорились? Нет, нельзя же так… И звонить тоже нельзя – что он им может рассказать?

Всё-таки, даже самая капелька лжи отравляет дружбу, заметно это или нет. А воспалённая от этой лжи дружба раздражается на малейшее неосторожное, чересчур грубое прикосновение.

Внезапно Сиф понял, что они остановились в своей прогулке по залу. Иосиф Кириллович уже прощался с президентом, вся пёстрая толпа сопровождающих стекалась к ним, как весенние ручьи к пруду, и Краюхи напряглись, недружелюбно сверля взглядами подошедших слишком близко к Великому князю. Если бы взглядом можно было работать вместо дрели, в половине сопровождающих президента людей красовались бы очень круглые дырочки. И не по одной. Как в дуршлаге. Всё-таки, в охране Императорской Семьи работали всегда очень аккуратные люди.

Уже на пороге Сиф ощутил, как кто-то мимолётно коснулся его плеча. Он резко повернул голову и заметил Тиля, застрявшего перед дверями. Тиль как-то грустно улыбнулся и отступил в сторону, пропуская идущих, а когда, выйдя, Сиф обернулся, человека-наброска уже не было видно.

Внутри стало грустно и пустынно, как на усадебном чердаке в дождь, когда серая, гремящая по крыше стена отгораживает весь мир от тебя, забравшегося куда-нибудь у окна с ногами и глядящего на залитую водой улицу. Сыро, промозгло стало на душе. Ни солнца, ни безумной пляски языков огня…

Может, и не было никаких ссор, кто знает… Может, никто никогда ни с кем не ссорился. А главное – все всё равно друг друга простили. И простят ещё, как очень хотелось верить…

Но что бы Сиф ни твердил себе, дождь всё тянется и тянется, и хочется раскрасить жизнь – какими угодно красками. Хоть – Сиф снова мимолётно коснулся визитки в кармане – «приветами» из прошлого.