Самое необходимое

Глава 19

1

Уже без четверти шесть мрачные сумерки начали наползать на Касл-Рок; отблески молний засверкали на горизонте с южной стороны. Стали доноситься отдаленные глухие раскаты грома. Тучи надвигались на город, разрастаясь по мере приближения. Уличные фонари, управляемые фотоэлементами, включились на полную мощность на полчаса раньше обычного для этого времени года.

В нижней части Мейн-стрит царило столпотворение. Улица была заполнена машинами полиции штата и телевизионными автобусами. Звонки радиотелефонов разрывали треском горячий неподвижный воздух. Телевизионщики растягивали кабель и орали на людей — в основном ребятишек, — которые задевали его части, еще не прикрепленные к мостовой. Фотографы четырех ежедневных газет стояли возле оцепления, сомкнувшего кольцо вокруг здания муниципалитета, и делали снимки, которые должны были появиться на первых полосах на следующий день. Несколько местных жителей — на удивление мало, если кто-то удосужился это отметить, — чесали в затылке. Корреспондент телевидения стоял, освещенный мощным прожектором, и записывал на пленку свой репортаж на фоне здания муниципалитета.

— Безжалостная волна насилия прокатилась сегодня днем по Касл-Року, — начал он и замолк. — Прокатилась? — с отвращением переспросил он сам себя. — Черт, давайте начнем все заново.

Слева от него пижон-телевизионщик с другого канала наблюдал, как его команда готовилась к тому, что минут через двадцать станет живой сенсацией. Большинство зевак привлекли знакомые лица телекорреспондентов, а не оцепление, где ничего не происходило после того, как двое санитаров «скорой помощи» вынесли тело невезучего Лестера Пратта в черном пластиковом мешке, погрузили его в машину и укатили.

Верхняя часть Мейн-стрит, за исключением голубых мигалок патрульных полицейских машин и ярких кругов света от телевизионных прожекторов, была почти пуста.

Почти.

То и дело какая-нибудь машина или фургон останавливались возле «Самого необходимого». То и дело какой-нибудь пешеход заглядывал в новый магазин, огни в витрине которого не горели, а шторка на окне под зеленым тентом была опущена. То и дело кто-то из зевак, чешущих в затылке посреди Мейн-стрит, отделялся от кучки зрителей и шел наверх, мимо пустыря, где когда-то стоял «Чего изволите», мимо закрытого и темного ателье «Шейте сами» — к новому магазину.

Никто не замечал вереницы посетителей — ни полицейские, ни осветители с операторами, ни корреспонденты, ни большинство зевак. Все смотрели на МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ, повернувшись спинами к тому месту, где в каких-нибудь трехстах ярдах от них преступление продолжалось.

Если бы какой-нибудь равнодушный наблюдатель все же пригляделся к «Самому необходимому», он (или она) быстро бы уловил однообразие происходящего. Посетители приближались. Посетители видели табличку в витрине, гласившую:

ЗАКРЫТО ДО ПОСЛЕДУЮЩИХ ОБЪЯВЛЕНИЙ

Посетители отступали на шаг с одинаковым выражением раздражения и огорчения на своих физиономиях — они были похожи на страдающих наркоманов, обнаруживших, что поставщик товара не пришел туда, где обещал их встретить. Что же мне теперь делать? — говорили их лица. Большинство опять делали шаг вперед, чтобы перечитать табличку, словно повторное, более тщательное изучение каким-то образом изменит ее смысл.

Лишь некоторые из них садились в свои машины и уезжали или брели к зданию муниципалитета поглазеть на бесплатное представление — выглядели они какими-то сонными и смутно разочарованными. Однако лица остальных озаряла неожиданная догадка. Они были похожи на людей, вдруг ухвативших какую-то главную концепцию вроде того, как начертить схему простого предложения или как привести пару дробей к наименьшему общему знаменателю.

Эти заходили за угол, на узенькую аллейку, идущую вдоль деловых зданий на Мейн-стрит, — ту самую аллейку, где Эйс позавчера вечером припарковал «такер-талисман».

Футах в сорока продолговатая полоска желтого света вырывалась из открытой двери и падала на асфальт. Свет становился все ярче по мере того, как день превращался в вечер. В самой середине полоски лежала тень, словно силуэт плакальщика на похоронах, вырезанный из черного крепа. Тень, конечно, принадлежала мистеру Гонту.

Он поставил стол прямо в дверях, на столе стояла пустая коробка из-под сигар «Рои-'Ган». В эту коробку он клал деньги, полученные от покупателей, и из нее же давал сдачу. Клиенты приближались робко, в некоторых случаях даже испуганно, но всех их объединяло одно: все они были обозлены, у каждого имелся на кого-то большой зуб. Некоторые — таких было немного — поворачивали назад, так и не дойдя до самодельного прилавка мистера Гонта. Кто-то пускался бежать, вытаращив глаза, словно увидел какого-то страшного злого духа, лижущего в темноте свои когти. Однако большинство оставалось совершать сделку. И как только Гонт добродушно заговаривал с ними, занимаясь этой странной коммерцией с-заднего-хода в качестве чудесного отвлечения в конце длинного рабочего дня, они тут же успокаивались.

Мистер Гонт наслаждался своим магазином, но никогда не чувствовал себя так удобно за стеклами витрин и под крышей над головой, как здесь, на свежем воздухе, когда первые дуновения приближающейся грозы ерошили ему волосы. В магазине с его удобными лампочками под потолком над стендами все было неплохо, но... здесь — гораздо лучше. И всегда было лучше.

Он начал свое дело много лет назад — бродячим разносчиком на пустынной поверхности далекой земли, коробейником, таскавшим свои товары на спине, торговцем, обычно приходившим с наступлением тьмы и всегда исчезавшим на следующее утро, оставляя за собой кровь, ужас и горе. Шли годы, и в Европе, когда разразилась чума и разъезжали повозки с мертвецами, он ездил из города в город и из страны в страну в повозке, запряженной тощей белой лощадью со страшными горящими глазами и языком, черным, как сердце убийцы. Он торговал своими товарами прямо с повозки... и исчезал, прежде чем его покупатели, платившие мелкими, стертыми монетами, а то и продуктами, могли понять, что же они купили на самом деле.

Времена изменились, изменились и методы; лица — тоже. Но когда на лицах написана нужда, они всегда одинаковы: это лица баранов, потерявших своего пастуха, и в такой коммерции он более всего чувствовал себя как рыба в воде, как тот разносчик из давних времен — не за изящным прилавком, возле кассового аппарата «Сведа», а за простым деревянным столом, давая сдачу из сигарной коробки и продавая одно и то же все снова, и снова, и снова.

Товары, так привлекавшие жителей Касл-Рока — черные жемчужины, святые реликвии, кварцевое стекло, трубки, старые комиксы, бейсбольные вкладыши, старинные калейдоскопы, — все исчезли. Мистер Гонт принялся за свое настоящее дело, а в конечном счете настоящее дело всегда кончается одним и тем же. Его главный товар тоже изменился с годами, как и все остальное, но перемены эти касались лишь поверхности, как разнообразные кремовые узоры на все том же темном и горьком пироге.

В конечном счете мистер Гонт всегда продавал им оружие... а они всегда покупали.

— О, благодарю вас, мистер Уорбуртон! — говорил мистер Гонт, принимая пятидолларовую бумажку от чернокожего охранника. Он вручил ему доллар сдачи и один из автоматических пистолетов, которые Эйс привез из Бостона.

— Спасибо, мисс Милликен! — Брал десять и давал восемь сдачи.

Он брал с них то, что они могли себе позволить, — ни центом меньше и ни центом больше. «Каждому — по его средствам» — было девизом мистера Гонта, и плевать на «каждому — по его нужде», потому что все они нуждались, и он пришел сюда заполнить их пустоту и покончить с их болью.

— Рад вас видеть, мистер Эмерсон!

О, это всегда было прекрасно, так прекрасно — снова заниматься делом по старинке. И никогда еще дела не шли так хорошо.

2

Алана Пэнгборна не было в Касл-Роке. Пока репортеры и полицейские толпились в одном конце Мейн-стрит, а Лиланд Гонт вел свою неприбыльную торговлю в другом, Алан сидел в приемном покое левого крыла госпиталя Северного Камберленда в Бриджтоне.

Отделение в этом крыле было небольшим — всего четырнадцать палат, — но недостаток пространства восполнялся обилием цвета. Стены палат были выкрашены яркими радужными красками. С потолка в приемном покое свисал вентилятор, украшенный птичками, грациозно вертевшимися и порхавшими вокруг центрального стержня.

Алан сидел перед громадной фреской с изображениями сценок из детских стишков. На одной части фрески перегнувшийся через стол человек протягивал что-то маленькому мальчику явно провинциального вида, выглядевшему одновременно испуганным и очарованным. Что-то в этом образе поразило Алана, и отрывок из детского стишка прозвучал свистящим шепотком у него в мозгу:

Пирожника Саймон Простак повстречал

По дороге на местный базар.

— Саймон Простак, — пирожник сказал, —

Отведай-ка мой товар!

Полоски гусиной кожи выступили на руках Алана — крошечные пупырышки, похожие на капельки холодного пота. Он не мог объяснить причину, и это казалось вполне естественным. Никогда за всю свою жизнь он не чувствовал себя таким потрясенным, напуганным и выбитым из колеи. В Касл-Роке происходило что-то, полностью лежавшее за пределами его понимания. Это стало ясно лишь сегодня, во второй половине дня, но началось много дней, быть может, неделю назад. Он не знал, что именно, но понимал, что Нетти Кобб и Уилма Джерзик послужили лишь первыми предупредительными сигналами.

И он страшно опасался, что это продолжает разрастаться, пока он сидит тут со своими стишками про Саймона Простака и пирожника.

Медсестра — мисс Гендри, судя по небольшой табличке на ее груди — прошла по коридору на негромко поскрипывающих подошвах, грациозно огибая украшавшие холл игрушки. Когда Алан вошел сюда, полдюжины ребятишек — кто с повязками или гипсовыми лубками на руке или ноге, а кто с частично выбритыми головами, вероятно, после какой-то химиотерапии — играли в холле с кубиками и машинками, громко перекликаясь друг с дружкой. Теперь настал час ужина, и они все разошлись — или в столовую, или по своим палатам.

— Как он? — спросил Алан у мисс Гендри.

— Без перемен. — Она окинула Алана спокойным взглядом, в котором проскользнула некоторая враждебность. — Спит. Он должен спать. Он испытал сильнейший шок.

— Что слышно от его родителей?

— Мы звонили на раооту его отцу, в Саут-Пэрис. Сегодня днем он работал в Ныо-Хэмпшире. Потом, насколько я знаю, поехал домой и будет поставлен в известность, как только приедет. Скорее всего он появится здесь около девяти, но невозможно сказать наверняка.

— А как насчет матери?

— Я не знаю, — ответила мисс Гендри. Враждебность прозвучала более явственно, но на этот раз она была направлена не на Алана. — Это не я звонила. Я знаю лишь, что ее здесь пет. А теперь вы должны меня извинить — мне нужно подготовить каталку.

— Конечно, — пробормотал Алан. Он посмотрел, как она поворачивается, собираясь уйти, и встал. — Мисс Гендри?

Она повернулась к нему — взгляд был по-прежнему спокойным, но приподнятые брови выражали раздражение.

— Мисс Гендри, мне действительно необходимо поговорить с Шоном Раском. Я думаю, крайне необходимо.

— Вот как? — холодно отреагировала она.

— Что-то... — Алан неожиданно подумал о Полли, и голос его сорвался. Он прочистил горло и продолжал: — Что-то происходит в моем городе. Я полагаю, самоубийство Брайана Раска лишь часть этого. Также я полагаю, у Шона Раска может быть ключ ко всему остальному.

— Шериф Пэнгборн, Шону Раску всего семь лет. И если он действительно что-то знает, почему здесь нет других полицейских?

Других полицейских, подумал он. Она имеет в виду квалифицированных полицейских. Полицейских, которые не допрашивают одиннадцатилетних мальчишек на улице, чтобы потом отослать их домой — кончать жизнь самоубийством в гараже.

— Потому что они заняты по горло, — сказал Алан, — и потому что они не знают город так, как знаю его я.

— Понимаю. — Она снова повернулась, чтобы уйти.

— Мисс Гендри...

— Шериф, я очень занята сегодня и...

— Брайан Раск — не единственный несчастный случай сегодня. Было по меньшей мере еще три. И владелец местного бара был доставлен в больницу в Норвее с огнестрельным ранением. Быть может, он выживет, но это должно выясниться в течение следующих тридцати шести часов. И у меня есть основания полагать, что волна убийств не закончилась.

Наконец ему удалось привлечь все ее внимание.

— Вы полагаете, Шон Раск что-то знает об этом?

— Он может знать, почему его брат покончил с собой. Если он знает, это может прояснить остальное. Так вы сообщите мне, когда он проснется?

Она поколебалась, а потом сказала:

— Это зависит от его душевного состояния, шериф. Независимо от того, что происходит у вас в городе, я не позволю доводить мальчика до истерики.

— Я понимаю.

— Понимаете? Хорошо. — Она окинула его взглядом, говорившим: тогда-сидите-здесь-смирно-и-не-доставляйте-мне-неприятностей, — и зашла за высокую стойку. Ему было слышно, как она устанавливает бутылочки и коробки на больничную каталку.

Алан встал, подошел к платному телефону-автомату в холле и снова набрал номер Полли. И опять раздались бесконечные гудки. Он набрал номер «Шейте сами», услыхал автоответчик и повесил трубку. Он вернулся к своему стулу, сел и снова уставился на фреску.

«Вы забыли задать мне один вопрос, мисс Гендри, — подумал он. — Вы забыли спросить меня, почему я нахожусь здесь, если творится такое в той части округа, где я был избран, чтобы охранять и защищать ее. Вы забыли спросить меня, почему я не веду следствие, оставив какого-нибудь подчиненного — например, старого Ситона Томаса — сидеть здесь и ждать, когда проснется Шон Раск. Вы забыли меня спросить обо всем этом, мисс Гендри, и я знаю один секрет. Я рад, что вы забыли, — вот мой секрет».

Причина была столь же проста, сколь и унизительна. Кроме Портленда и Бангора, убийствами занималось не ведомство шерифа, а полиция штата. Генри Пейтон ухмылялся в случае с дуэлью Нетти и Уилмы, но сейчас он уже не ухмыляется. Просто не может себе позволить такой роскоши. Представители всех газет южной части Мэна и телевизионных станций или уже находились в Касл-Роке, или были на подходе. Пройдет не много времени, и к ним присоединятся их коллеги со всего штата... и если, как подозревал Алан, дело и впрямь не закончено, скоро сюда понаедут остальные.

Такова была простая реальность создавшейся ситуации, но это никак не отражалось на ощущениях Алана, а он чувствовал себя в роли игрока, который не справился со своей задачей, за что был отправлен тренером в душевую. Паскудное ощущение. Он сидел перед Саймоном Простаком и в который раз начал снова подводить итоги.

Лестер Пратт — мертв. Он явился в контору шерифа и в припадке ревности набросился на Джона Лапойнта. Это все из-за девушки, хотя Джон перед приездом «скорой» сказал Алану, что не встречался с Салли Ратклифф больше года.

— Я лиф иногда фтрефал ее на улифе и фафговаривал ф ней, да и то она фегда фрафу обрывала меня. Она фитала, вто я обрефен фариться в аду. — Джон дотронулся до своего перебитого носа и моргнул. — Фейфас я и фуфтвую фебя прямо в аду.

Джон сейчас лежал в больнице в Норвее с перебитым носом, сломанной челюстью и подозрением на внутренние повреждения. Шейла Бригем тоже находилась в больнице. Шок.

Хью Прист и Билли Тагтпер оба были мертвы. Известие

об этом пришло, как раз когда Шейла начала разваливаться на глазах. Позвонил шофер, развозивший пиво, у которого хватило ума сначала вызвать «скорую», а уж потом звонить шерифу. Парень был почти в такой же истерике, как Шейла Бригем, и Алан его не винил. К этому времени он и сам чуть не впал в истерику.

Генри Бюфорт — в критическом состоянии в результате многочисленных огнестрельных ранений.

Норрис Риджвик — исчез... И это почему-то было хуже всего. После звонка шофера Алан огляделся в поисках Норриса, но тот просто исчез. Алан решил, что он, должно быть, вышел на улицу, чтобы арестовать Дэнфорта, и сейчас вернется с первым выборным на цепочке, но, как показали дальнейшие события, Китона никто не арестовывал. Алан полагал, что его арестуют полицейские штата, если наткнутся на него в ходе расследования, но скорее всего вряд ли. У них были дела поважней. Пока же Норрис просто исчез. Где бы он ни был, отправился он туда пешком; когда Алан уезжал из города, «фольксваген» Норриса все еще лежал на боку посреди Мейн-стрит.

Свидетели показали, что Зануда залез в свой «кадиллак» через окошко и просто-напросто укатил. Единственный, кто попытался остановить его, дорого заплатил за это. Скотт Гарсон лежал в этом самом госпитале, в Северном Камберленде, со сломанной челюстью, сломанной скулой, сломанным запястьем и тремя сломанными пальцами. Могло быть и хуже; зеваки клялись, что Зануда явно пытался раздавить Скотта, когда тот лежал на мостовой.

Ленни Партридж, со сломанной ключицей и с Бог знает сколькими сломанными ребрами, тоже был где-то здесь. Энди Клаттербак ввалился с этой свежей новостью, когда Алан все еще пытался переварить тот факт, что первый выборный города теперь скрывается от закона, прикованный наручниками к большому красному «кадиллаку». Ленни остановил Хью Прист, выбросил старика на дорогу и укатил на его развалюхе. Алан полагал, что машину Ленни обнаружат на стоянке возле «Пьяного тигра», поскольку Хью именно там наворочал дел.

И конечно, был Брайан Раск, пустивший себе пулю в череп в одиннадцати летнем возрасте. Клатт едва приступил к рассказу, как снова раздался телефонный звонок. Шейлы к тому времени уже не было, Алан сам взял трубку и услышал истерические крики маленького мальчика, Шона Раска, который набрал номер шерифа, написанный на ярко-оранжевом листке возле телефона на кухне.

В общей сложности машины «скорой помощи» и аварийной службы из четырех разных городов съехались днем в Касл-Рок.

Теперь, повернувшись спиной к Саймону Простаку и пирожнику и уставившись на пластиковых птичек, порхающих вокруг вентилятора, Алан снова мысленно вернулся к Хью и Ленни Партриджу. Их стычку вряд ли можно было назвать самой суровой за сегодняшний день в Касл-Роке, но она, пожалуй, была одной из самых странных, и... Алан чувствовал, что ключ к этому делу может таиться в самой этой странности.

— Почему, ради всего святого, Хью не поехал на своей собственной машине, если у него так уж чесались руки на Генри Бюфорта? — спрашивал Алан у Клатта, запуская обе руки в свои и так уже дико взъерошенные волосы. — Зачем ему мог понадобиться старый кусок дерьма Ленни?

— Потому что «бьюик» Хью стоял на четырех ободах. Похоже, кто-то здорово поуродовал шины ножом, — пожимая плечами, ответил Клатт, с тоской оглядывая весь бардак, в который превратилась контора шерифа. — Может, он решил, что это сделал Генри Бюфорт.

Да, подумал сейчас Алан. Может быть, так. Это было безумием, но ведь не большим безумием, чем случай с Уилмой Джерзик, решившей, что Нетти Кобб сперва измазала грязью ее простыни, а потом швыряла камни в окна ее дома? И разве большим безумием, чем случай с Нетти, считавшей, что Уилма убила ее собаку?

Прежде чем ему удалось расспросить Клатта, явился Генри Пейтон и мягко, насколько мог, сообщил Алану, что берет дело себе. Алан кивнул:

— Тебе нужно выяснить одну вещь, Генри, и как можно скорее, — сказал он.

— Что именно, Алан? — спросил Генри, но Алан с упавшим сердцем понял, что Генри слушал его лишь вполуха. Его старый друг — первый настоящий друг, которого заимел Алан в широком кругу правоохранительных органов после своей победы на выборах шерифа и который оказался очень ценным другом, — уже сосредоточился на других вещах. Пожалуй, главная среди них — как он распределит свои силы, учитывая разросшийся масштаб происшествий.

— Тебе нужно выяснить, был ли Генри Бюфорт так же разозлен на Хью Приста, как Хью — на него. Я понимаю, ты не можешь спросить его сейчас, потому что он без сознания, но когда он очнется...

— Сделаю, — сказал Генри и похлопал Алана по плечу. — Сделаю, а потом, повысив голос: — Брукс! Моррисон! Сюда!

Алан смотрел, как он уходит, и подумал, не броситься ли за ним — схватить его и заставить выслушать. Но он не стал этого делать, потому что и Генри, и Хью, и Лестер, и Джон... даже Уилма и Нетти перестали иметь для него реальное значение. Мертвые так и останутся мертвецами; за ранеными обеспечен уход; преступления уже свершились.

Только Аланом овладело жуткое тайное подозрение, что настоящее преступление все еще продолжается.

Когда Генри отправился инструктировать своих людей, Алан снова позвал Клатта. Помощник вошел, засунув руки в карманы, с похоронным выражением на лице.

— Нас заменили, Алан, — сказал он. — Попросту убрали со сцены. Черт!

— Не совсем, — возразил Алан, надеясь, что произнес это так, словно и впрямь верит в сказанное. — Ты остаешься здесь моим связным, Клатт.

— Куда ты собрался?

— Домой к Раскам.

Но когда он приехал туда, ни Брайана, ни Шона уже не было. Машина «скорой помощи», забравшая бедолагу Скотта Гарсона, заехала за Шоном; они направлялись в клинику в Северном Камберленде. Вторая похоронная машина Гарри Самьюэлса, старый «линкольн», забрала Брайана Раска и повезла в Оксфорд, на вскрытие. Первая и лучшая машина Гарри — та, которую он называл «фирменной», — уже отправилась туда же с телами Хью и Билли Таппера.

Трупы, подумал Алан, будут складывать в этом маленьком морге штабелями.

Только добравшись до дома Расков, Алан как следует понял — скорее нутром, чем умом, — как начисто его убрали со сцены. Двое людей Генри из отдела по расследованию убийств прибыли туда раньше и ясно дали понять, что Алан может ошиваться здесь лишь до тех пор, пока не пытается хвататься за весла и помогать грести. Он постоял секунду у двери в кухню, наблюдая за ними и ощущая себя столь же нужным и полезным, как третье колесо у мотоцикла. Кора Раск отвечала медленно и как-то заторможенно. Алан подумал, что это может быть следствием шока или, возможно, врачи «скорой», забравшие ее оставшегося в живых сына в больницу, прежде чем уехать, дали ей сильного успокоительного. Она жутко напомнила ему Норриса, когда тот вылезал из окошка своего перевернутого «фольксвагена». То ли из-за транквилизатора, то ли из-за шока детективы мало что выжали из нее. Не то чтобы она плакала, но явно не могла сосредоточиться на их вопросах и дать вразумительные ответы. Она ничего не знала, рассказывала она им; была наверху и дремала. «Бедный Брайан, — твердила она. — Бедный, бедный Брайан». Но она твердила это так монотонно, что Алану ее горе показалось фальшивым, и все время не переставала играть с парой темных очков, лежавших подле нее на кухонном столике. Одна из дужек очков была замотана изоляционной лентой, а одно стекло треснуто.

Алан преисполнился отвращением и приехал сюда, в больницу.

Он поднялся и пошел к телефону-автомату в главном холле. И снова позвонил Полли — опять безуспешно, — а потом набрал номер своей конторы. В ответ чей-то голос прорычал: «Полиция штата», — и Алан испытал прилив детской ревности. Он назвался и попросил Клатта. После почти пятиминутного ожидания Клатт взял трубку.

— Прости, Алан. Они ничего мне не сказали, а просто оставили трубку на столе. Хорошо, что я заглянул проверить, а то бы ты все еще ждал. Эти чертовы легаши плевать на нас хотели.

— Не бери в голову, Клатт. Кто-нибудь уже сцапал Китона?

— Я... Не знаю даже, как тебе это сказать, Алан, но...

Алан ощутил странную пустоту в животе и закрыл глаза.

Он оказался прав — ничего еще не закончилось.

— Скажи, как есть, — сказал он. — Плюнь на протокол.

— Зануда... Я хочу сказать, Дэнфорт приехал домой и отверткой сковырнул ручку с «кадиллака»... Ну, ты знаешь, к которой он был прикован наручниками.

— Знаю, — произнес Алан, не открывая глаз.

— Ну вот... Алан, он убил свою жену. Молотком. Нашел ее не полицейский, потому что легаши еще двадцать минут назад не особо интересовались Занудой. Эго был Ситон Томас. Он заехал домой к Зануде просто на всякий случай. Проверить. Он доложил о том, что обнаружил, и вернулся сюда минут пять назад. Он говорит, что у него колет в груди, и меня это ничуть не удивляет. Он рассказал мне, что Зануда просто расплющил и сорвал с нее все... все лицо. Сказал, что там повсюду — внутренности и волосы. Теперь там, на Вью, около взвода пейтоновских голубых жилетов. Я отвел Ситона в твой кабинет. Подумал, пускай он лучше сядет посидит, прежде чем свалится совсем.

— Боже милостивый... Клатт, быстро отвези его к Рею Ван Аллену, ему шестьдесят два, и он всю жизнь курит этот чертов «Кэмел».

— Алан, Рей уехал в Оксфорд. Он старается помочь врачам вытащить Генри Бюфорта.

— Тогда к его помощнику... Как его там? Франкель. Эверетт Франкель.

— Его нет на месте. Я звонил и домой, и на работу.

— А что говорит его жена?

— Он холост, Алан.

— О Господи. — Кто-то грифелем нацарапал на телефоне надпись: «Не волнуйся, спи спокойно». Алан раздраженно учел это.

— Я сам могу отвезти его в больницу, — предложил Клатт.

— Ты мне нужен там, где сидишь, — сказал Алан. — Репортеры и телевизионщики объявились?

— Ага. Все вокруг так и кишит ими.

— Ладно. Как только мы закончим разговор, проверь, как там Ситон. Если ему не лучше, тогда сделай вот что: выйди на улицу, схвати репортера, который покажется тебе не полным кретином, захомутай его и заставь отвезти Ситона сюда, в Северный Камберленд.

— Ладно. — Клатт поколебался, а потом выпалил: — Я хотел съездить к дому Китона, но полицейские... Они не пустили меня к месту происшествия! Алан, как тебе это нравится? Эти ублюдки не пускают помощника шерифа округа на место преступления!

— Я понимаю, что ты чувствуешь. Мне самому это не очень нравится. Но они выполняют свою работу. Ты видишь Ситона оттуда, где стоишь, а, Клатт?

— Угу!

— Ну? Он жив?

— Он сидит за твоим столом, курит сигарету и просматривает «Сельский закон и порядок» за этот месяц.

— Отлично, — сказал Алан. Ему казалось, он плачет, или смеется, или и то и другое вместе. — Это ему подходит. Клатт, Полли Чалмерз не звонила?

— Не... Подожди минуту, тут лежит журнал. Я думал, он пропал... Она звонила, Алан. Около половины четвертого.

— Про этот звонок мне известно, — поморщился Алан. — А позже?

— Тут не записано, но это ничего не значит. Шейлы нет, тут бродят эти медвежатники, так что кто может сказать наверняка?

— Спасибо, Клатт. Есть еще что-нибудь, что мне нужно знать?

— Ага, кое-что есть.

— Стреляй.

— Они заполучили ствол, из которого Хью застрелил Генри, но Дейвид Фридман из отдела баллистической экспертизы полиции штата говорит, что не знает, что это за штука. Какой-то автоматический пистолет, но парень говорит, что никогда такого не видел.

— Ты уверен, что это был Дейвид Фридман? — спросил Алан.

— Ага, Фридман — так его зовут.

— Он должен знать. Дейв Фридман — это ходячая стрелковая энциклопедия.

— И все равно он не знает. Я стоял рядом, когда он говорил с твоим дружком, Пейтоном. Он говорил, что ствол немного смахивает на немецкий «маузер», но у него нет обычной маркировки и другой затвор. По-моему, они отправили его в Августу с целой тонной других улик.

— Что еще?

— Они нашли анонимную записку во дворе Генри Бюфорта, — сообщил Клатт. — Она была смята в комок и валялась рядом с его машиной... Знаешь его классический «тандерберд»? Он тоже был раскурочен. Так же, как и «тачка» Хью.

Алан ощутил, как здоровенная мягкая ладонь шлепнула его прямо по лицу.

— Клатт, что было в записке?

— Одну минуту. — Он услыхал легкий шорох, когда Клатт стал рыться в своем блокноте. — Вот оно: «Никогда не смей выставлять меня и отбирать ключи от моей машины, ты, чертов лягушатник».

— Лягушатник?

— Так там написано. — Клатт нервно хихикнул. — Слово «никогда» и слово «лягушатник» подчеркнуты.

— И ты говоришь, машина была раскурочена?

— Это точно. Колеса изрезаны, как у Хью. И большая длинная царапина со стороны пассажирского сиденья. Жуть!

— Ладно, — сказал Алан, — тебе придется сделать еще кое-что. Сходи в парикмахерскую, а потом, если понадобится, и в бильярдную. Выясни, кого выставлял Генри из бара на этой неделе или на прошлой.

— Но полиция штата...

— В рот всю полицию штата! — с чувством сказал Алан. — Это наш город. Мы знаем, кого расспрашивать и где их искать. Ты хочешь сказать, что за пять минут не сможешь отловить кого-то, кто в курсе этой истории?

— Конечно, смогу, — буркнул Клатт. — Когда я вернулся с Касл-Хилл, я видел Чарли Фортина — он крутился с кучкой ребят возле «Западного авто». Если Генри с кем-то бодался, Чарли наверняка знает с кем. Черт, да Чарли обретается в «Тигре» больше, чем дома.

— Да. А полицейские уже допрашивали его?

— Ну... Нет.

— Значит, нет. Так вот ты его допроси. Но, похоже, мы оба уже знаем ответ, не так ли?

— Хью Прист, — сказал Клатт.

— У меня тоже при этом имени колокольчик звякает, — подтвердил Алан. Может быть, в конечном счете это и не так далеко от первой догадки Генри Пейтона, подумал он.

— Хорошо, Алан. Я займусь этим.

— И позвони мне в ту же минуту, как только точно выяснишь. В ту же секунду. — Он продиктовал Клатту номер телефона и заставил его повторить, чтобы убедиться, что тот правильно записал.

— Сделаю, — сказал Клатт, а потом яростно выпалил: — Что происходит, Алан? Черт возьми, что здесь происходит?

— Я не знаю, — ответил Алан. Он чувствовал себя очень старым, очень усталым и... очень злым. Он больше не злился на Пейтона за то, что тот отрешил его от дела, но злился на того, кто был повинен во всех этих кровавых фейерверках. И он все больше и больше проникался уверенностью в том, что, когда они доберутся до самого донышка всего этого, они обнаружат, что тут работала целая контора. Уилма и Нетти, Генри и Хью, Лестер и Джон. Кто-то закоротил их напрямую, как мощные взрывпакеты. — Не знаю, Клатт, но мы выясним это.

Он повесил трубку и снова набрал номер Полли. Его желание разобраться с ней и понять, что заставило ее так разозлиться на него, постепенно тускнело. Вместо этого его начало охватывать чувство похуже: глубокий, неясный страх; растущее ощущение, что она в опасности.

Гудки, гудки, гудки и... никакого ответа.

Полли, я люблю тебя, нам надо поговорить. Пожалуйста, возьми трубку... Полли, я тебя люблю. Нам надо поговорить. Пожалуйста, возьми трубку. Полли, я люблю тебя...

Фраза вертелась у него в голове, как заводная игрушка. Он хотел перезвонить Клатту и попросить его проверить, что там у нее, прямо сейчас, но не смог. Так поступать не следовало, ведь не исключено, что еще какие-то взрывпакеты ждут своего часа, чтобы взорваться в Касл-Роке.

Да, но, Алан... А что, если Полли — один из них?

Эта мысль вызвала какую-то смутную ассоциацию с чем-то, но она растаяла, прежде чем он сумел ухватить ее.

Алан медленно повесил трубку, оборвав гудок на половине, когда клал ее на рычаг.

3

Полли не могла больше этого вынести. Она перекатилась на бок, дотянулась до телефона, и... звонок оборвался на середине.

Ну и хорошо, подумала она. Но хорошо ли?

Она лежала на своей кровати, вслушиваясь в звук приближающегося грома. Наверху было жарко — как в середине июля, — но открыть окна она не могла, потому что Дейв Филлипс, один из местных плотников, поставил ей зимние рамы всего неделю назад. Поэтому она сняла с себя старые джинсы и рубаху, в которых ездила за город, и сложила их аккуратно на стуле возле двери. И теперь она лежала на кровати в нижнем белье, желая немного вздремнуть, перед тем как встать и принять душ, и не могла заснуть.

Отчасти спать ей не давали полицейские сирены, но в большей степени — Алан; то, что он сделал. Она не могла себе представить это нелепое предательство, исходя из всего, что знала и во что верила, но не могла и отмахнуться от него. Мысли ее отвлекались на что-то другое (например, на эти сирены, воющие так, словно оповещали о конце света), а потом вдруг снова перескакивали на то, как он рыскал у нее за спиной, как вынюхивал. Она словно каждый раз натыкалась на занозу в доске, спрятанную в каком-то укромном, потайном местечке.

«Ох, Алан, как ты мог?» — спрашивала она его — и себя — снова и снова.

Голос, прозвучавший в ответ, удивил ее. Это был голос тетушки Эвви, и под сухим налетом сентиментальности — ее всегдашней манерой — Полли ощутила явственную и сильную злость.

Если бы ты сразу сказала ему правду, девочка, ему никогда и не пришлось бы.

Полли резко села. Голос раздражал, и еще как, но самое противное заключалось в том, что это был ее собственный голос. Тетушка Эвви умерла много лет назад. Это ее собственное подсознание пользовалось голосом тетушки Эвви, как застенчивый чревовещатель порой пользуется своим «чревом», назначая свидание хорошенькой девушке, и...

Прекрати, девочка, — разве не говорила я тебе, что этот город весь полон призраков? Может быть, это в самом деле — я. Вполне может быть.

Полли издала жалобный, испуганный вскрик и тут же зажала рот ладонью.

А может быть, и нет. В конце концов совершенно не важно, кто это, не так ли? Весь вопрос в другом, Триша. Кто первый согрешил? Кто первый солгал? Кто первый скрыл? Кто бросил первый камень?

— Это нечестно! — закричала Полли на всю душную комнату, а потом взглянула на свое собственное испуганное отражение с вытаращенными глазами в зеркале спальни. Она ждала, что голос тетушки Эвви вернется, а когда он не ответил, снова медленно откинулась на спину.

Возможно, она первая согоешила, если сокрытие части правды и несколько шитых белыми нитками сказок были грехом. Возможно, она первая обманула. Но разве это давало право Алану устраивать следствие, как может открыть дело офицер полиции на какого-то известного уголовника? Разве давало право трепать ее имя по каким-то внутренним полицейским каналам?., или отрабатывать версию, как у них это называется... или... или...

«Не обращай внимания, Полли, — шепнул голос, тоже знакомый ей. — Перестань рвать себя на части из-за того, что с твоей стороны было очень правильным поступком. Я имею в виду после всего! Ты ведь слышала вину в его голосе, правда?»

— Да! — яростно пробормотала она в подушку. — Это правда, я слышала! Как насчет этого, тетя Эвви? — Ответа не последовало, лишь... какое-то странное, легкое подергивание (весь вопрос в том, Триша) в ее подсознании. Словно она забыла что-то, упустила что-то (хочешь конфетку, Триша) из уравнения.

Полли беспокойно повернулась на бок, и азка подпрыгнул на одной из ее грудей. Она услышала, как что-то тихонько царапает серебряную сетку своей тюрьмы.

Нет, подумала Полли, это просто что-то скрипит. Что-то неподвижное. Сама мысль о том, что там, внутри, может быть и впрямь что-то живое... это только твое воображение.

Хрусть-хрусть-хрусть.

Серебряный шарик чуть качнулся между чашечкой ее бюстгальтера и покрывалом на постели.

Хрусть-хрусть-хрусть.

сЭта штука живая, Триша, — проговорила тетя Эвви. — Эта штука живая, и ты это знаешь».

Не будь дурочкой, мысленно ответила ей Полли, перекатываясь на другой бок. Как в самом деле там может жить живое существо? Ну, дышать оно, наверно, могло бы через все эти крошечные дырочки, но что, скажи на милость, оно бы там ело?

«Быть может, — с мягкой непреклонностью ответила тетушка Эвви, — оно ест ТЕБЯ, Триша».

— Полли, — пробормотала она. — Меня зовут Полли.

На этот раз толчок в ее подсознании был сильнее и словно пробудил, на какое-то мгновение вырвал из полузабытья. Но тут снова зазвонил телефон. Она судорожно перевела дыхание и села; лицо ее выражало усталое уныние. Гордость и желание вели между собой отчаянную битву.

«Поговори с ним, Триша — чему это может навредить? А еще лучше, просто выслушай его. Ты ведь нечасто делала это раньше, а, Триша?»

— Я не хочу с ним разговаривать. Не хочу — после того, что он сделал.

«Но ты все еще любишь его».

Да. Это была правда. Только при этом она еще и ненавидела его.

Голос тети Эвви снова гневно зазвучал в ее мозг/.

«Ты хочешь всю свою жизнь оставаться призраком, Триша? Что с тобой случилось, Триша?»

Полли потянулась к телефону жестом, представлявшим собой пародию на решительность. Ее ладонь — гибкая, свободная от боли ладонь — зависла над трубкой. Потому что, быть может, это был не Алан. Может, это был мистер Гонт. Может, мистер Гонт звонит, чтобы сказать, что он еще не закончил с ней, что она еще не расплатилась с ним до конца.

Она сделала еще одно движение — на этот раз кончики ее пальцев коснулись пластикового покрытия, — но отдернула руку. Кисти сплелись в нервный комок на ее животе. Она боялась мертвого голоса тетушки Эвви, боялась того, что она сделала днем, и того, что мистер Гонт (или Алан!) может рассказать всему городу об ее умершем сыне, боялась того, что может означать смятение, вызванное сиренами и снующими по городу полицейскими машинами.

Но она поймала себя на том, что больше всего этого боится самого Лиланда Гонта. Она чувствовала себя так, словно кто-то привязал ее к языку огромного железного колокола — колокола, который мгновенно оглушит ее, сведет с ума и раздавит в кровавое месиво, если начнет звонить.

Телефон смолк.

Снаружи завопила еще одна сирена, и, когда она стала удаляться в направлении Тин-бриджа, снова раздался громовой раскат. Уже ближе, чем раньше.

«Сними это, — шепнул голос тетушки Эвви. — Сними его, родная. Ты можешь это сделать — он властвует над нуждой, а не над волей. Сними его. Разорви на себе его хватку».

Но Полли смотрела на телефон и вспоминала ту ночь — неужели с тех пор прошло меньше недели? — когда она потянулась к нему и, ударившись о него пальцами, сбросила на пол. Она вспомнила боль, вгрызавшуюся в руку от кисти и вверх, к плечу, как голодная крыса с обломанными зубами. Она не могла вернуться к этому. Просто не могла.

Или могла?

«Что-то гадкое происходит в Роке сегодня вечером, — сказала тетушка Эвви. — Ты хочешь проснуться завтра и подсчитать, сколько в этом ТВОЕЙ гадости? Ты и впрямь хочешь внести свою лепту, а, Триша?»

— Ты не понимаешь, — простонала она. — Это было не против Алана, это было против Эйса Меррилла! А он заслуживает всего, что бы ни получил!

Непреклонный голос тетушки Эвви ответил:

«Тогда и ты тоже, родная. И ты тоже».

4

В двадцать минут седьмого вечера в этот вторник, когда громовые раскаты приблизились и настоящая тьма начала сменять сумерки, офицер полиции штата, заменявший Шейлу Бригем в диспетчерской, вышел из конторы шерифа. Он оглядел большое пространство, огороженное лентой с надписью «ЗОНА ПРОИСШЕСТВИЯ», и поспешил туда, где стоял Генри Пейтон.

Пейтон выглядел потрепанным и несчастным. Предыдущие пять минут он провел в обществе прессы и чувствовал себя так же, как обычно после подобных стычек: словно его обмазали медом и заставили кататься по большой куче засиженного мухами шакальего дерьма. Его заявление не было так хорошо подготовлено — и так неуязвимо-туманно, — как ему бы хотелось. Телевизионщики насели на него как следует. Они хотели выдать репортажи в прямом эфире с шести до шести тридцати, когда передавались местные новости, — они считали, что обязаны выдать прямой эфир, — и если бы он не кинул им что-то вроде кости, в одиннадцать они бы просто распяли его. Впрочем, они и так его почти распяли. Ближе, чем когда-либо еще за всю свою служебную карьеру, он подошел к признанию, что ему просто не за что, мать его, зацепиться. Он не покинул эту импровизированную пресс-конференцию — он сбежал с нее.

Пейтон поймал себя на том, что сожалеет — надо было прислушаться к Алану. Когда он прибыл сюда, казалось, вся работа состоит в подсчете нанесенного урона. Теперь он сомневался в этом, поскольку с тех пор, как он принял дела, произошло еще одно убийство — женщины по имени Миртл Китон. Ее муж по-прежнему болтался неизвестно где; возможно, перебрался через горы и сейчас уже далеко-далеко, но вполне вероятно, что все еще весело скачет по этому маленькому безумному городку. Человек, укокошивший свою жену молотком. Другими словами, совершеннейший псих.

Его беда в том, что он не знает этих людей. А Алан и его заместители знают, но и Алан, и Риджвик уехали. Лапойнт в больнице и, вероятно, уповает на то, что врачи сумеют исправить ему нос. Пейтон огляделся в поисках Клаттербака и как-то не очень удивился, обнаружив, что тот тоже куда-то испарился.

«Ты этого хочешь, Генри? — услышал он голос Алана у себя в мозгу. — Отлично. Действуй. А насчет подозреваемых — почему бы не попробовать телефонную книгу?»

— Лейтенант Пейтон? Лейтенант Пейтон! — позвал офицер, дежуривший в диспетчерской.

— Что такое? — рявкнул Генри.

— У меня на связи доктор Ван Аллен. Он хочет поговорить с вами.

— О чем?

— Он не говорит. Сказал лишь, что должен поговорить с вами.

Генри Пейтон зашел в диспетчерскую, чувствуя себя все больше и больше маленьким мальчишкой, катящим на велосипеде без тормозов вниз с высокой горы: слева — пропасть, справа — отвесная скала, а сзади — гонится стая голодных волков с репортерским оскалом.

Он взял микрофон.

— Пейтон слушает. Говорите.

— Лейтенант Пейтон, это доктор Ван Аллен. Медицинский эксперт округа. — Голос был глухой и далекий, часто прерываемый треском статических разрядов. Генри понял, что надвигается гроза. Час от часу не легче.

— Да, я знаю, кто вы, — сказал Генри. — Вы отвозили мистера Бюфорта в Оксфорд. Как он там?

— Он...

Тр-рах, хр-русть, з-звяк.

— Вас плохо слышно, доктор Ван Аллен, — со всем терпением, на которое только был способен, сказал Генри. — У нас тут жуткая гроза. Пожалуйста, повторите.

— Мертв! — проорал Ван Аллен сквозь треск разрядов. — Он умер в машине, но мы полагаем, смерть вызвана не огнестрельными ранениями. Вы меня поняли? Мы считаем, что пациент умер не от огнестрельных ран. У него произошел нетипичный отек мозга, вызвавший полный распад. Наиболее вероятный диагноз — какая-то ядовитая субстанция, очень ядовитая, попала ему в кровь при выстрелах. Это вещество буквально разорвало ему сердце. Подтвердите.

О Господи, подумал Генри Пейтон. Он ослабил галстук, расстегнул воротничок и нажал на кнопку передачи.

— Подтверждаю, доктор Ван Аллен, но, будь я проклят, если что-нибудь понял.

— Яд скорее всего содержался в пулях револьвера, из которого в него стреляли. Инфекция сначала распространялась медленно, а потом резко набрала скорость. Мы имеем два открытых веерообразных пулевых отверстия — в щеке и в грудной клетке. Очень важно, чтобы...

Тр-рах, хр-устпъ, з-звяк.

— ...находится.

— Повторите, доктор Ван Аллен. — Как же Генри хотел, чтобы тот просто взял телефонную трубку. — Пожалуйста, повторите.

— У кого находится пистолет?! — заорал Ван Аллен.

— У Дейвида Фридмана. Баллистика. Он забрал его в Августу.

— Ему придется сначала разрядить его?

— Да. Это обычная процедура.

— Лейтенант Пейтон, пистолет автоматический? Сейчас это чрезвычайно важно.

— Автоматический.

— Ему придется разряжать обойму?

— Он сделает это в Августе. — Пейтон тяжело бухнулся в диспетчерское кресло. Неожиданно на него накатила жуткая усталость.

— Нет! Он ни в коем случае не должен этого делать! Ему нельзя это делать — вы меня поняли?

— Понял, — сказал Генри. — Я оставлю информацию для пего в баллистической лаборатории, чтобы он сохранил эти проклятые пули в чертовой обойме, пока мы не разберемся до конца в этом чертовом бардаке. — Он испытал прилив детской радости, сообразив, что говорит по открытой линии, а потом... подумал, сколько репортеров перед зданием подслушивают его сейчас по своим рациям. — Послушайте, доктор Ван Аллен, мы не должны обсуждать это по радио.

— Плюньте на прессу, — резко отреагировал Ван Аллен. — Речь идет о человеческой жизни, лейтенант Пейтон, я пытался связаться с вами по телефону, но не смог дозвониться. Скажите вашему Фридману, чтобы он тщательно проверил свои руки — нет ли у него царапин, ранок, даже заусенцев. Если у него обнаружатся хотя бы малейшие трещинки на коже, пусть отправляется в ближайшую больницу немедленно. У меня нет возможности проверить, была ли та штуковина, с которой мы имеем дело, на поверхности обоймы или только на самих пулях. И малейший риск тут недопустим. Эта штука смертельна.

— Я понял, — услышал Пейтон собственный голос. Он поймал себя на желании очутиться где угодно, только не здесь, но... раз уж он был здесь, он страстно хотел, чтобы Алан Пэнгоорн оказался сейчас рядом. С приездом в Касл-Рок он все больше и больше чувствовал себя кроликом, угодившим в медвежий капкан. — Что это такое?

— Пока мы не знаем. Не кураре, поскольку до самого конца паралича не было. И потом, кураре — относительно безболезненная штука, а мистер Бюфорт сильно мучился. Сейчас нам известно лишь, что поначалу она действует медленно, а потом разгоняется, как экспресс на воздушной подушке.

— Это все?

— Господи Иисусе... — поперхнулся Рей Ван Аллен. — Этого что, мало?

— Да нет, пожалуй, достаточно.

— Радуйтесь...

Хр-русть, тр-рах, бр-ряк.

— Повторите, доктор Ван Аллен. Повторите.

Сквозь бушующий океан электрических разрядов он услыхал голос Ван Аллена, прокричавший:

— Радуйтесь, что пистолет у вас... Что можете не волноваться, как бы он не наделал еще дел.

— Это уж точно, приятель. Закончил.

5

Кора Раск свернула на Мейн-стрит и медленно пошла к «Самому необходимому». Она миновала ярко-желтый фургон с надписью «НОВОСТИ 5-ГО КАНАЛА», стоявший на обочине, но не заметила Дэнфорта Китона Зануду, уставившегося на нее из окошка водителя немигающим взглядом. Впрочем, она бы в любом случае его не узнала; Зануда стал, если можно так выразиться, совершенно другим человеком. А даже если бы она увидела и узнала его, для Коры это ничего бы не значило. У нее были свои проблемы и горести; главным образом душившая ее злоба. И все это не имело никакого отношения к ее умершему сыну.

В одной руке Кора сжимала пару разбитых темных очков.

Ей казалось, полиция будет допрашивать ее целую вечность или... по крайней мере пока она окончательно не свихнется. «Пошли вон! — хотелось ей крикнуть им. — Перестаньте задавать мне эти идиотские вопросы про Брайана! Арестуйте его, если он попал в беду, его отец уладит это; улаживать все — единственное, на что он годен. Но оставьте меня в покое! У меня свидание с Королем, и я не могу заставлять его ждать!»

В какой-то момент она увидела шерифа Пэнгборна в дверях кухни, скрестившего руки на груди, и едва не выпалила все это, подумав, что он поймет. Он непохож на остальных, он сам — из города, он должен знать про «Самое необходимое», он сам купил бы там что-нибудь особенное для себя, словом, он поймет.

Только в этот самый момент в мозгу у нее заговорил мистер Гонт — как всегда, спокойно и рассудительно: «Нет, Кора, не говори с ним. Он не поймет. Он не такой, как ты. Он не настоящий покупатель. Скажи им, что ты хочешь съездить в больницу, навестить твоего второго мальчика. Они уберутся, по крайней мере на время. А потом это уже будет не важно».

Так она им и сказала, и это сработало великолепно. Она даже ухитрилась выдавить пару слезинок, думая не о Брайане, а о том, как грустно, должно быть, Королю бродить без нее по Стране Чудес. Бедный одинокий Король!

Они убрались — все, кроме двух или трех, оставшихся в гараже. Кора не знала, что они там делают и что им там нужно, да ее это и не заботило. Она схватила свои волшебные очки со стола и устремилась наверх. Оказавшись у себя в спальне, она мигом скинула халат, легла на кровать и надела их.

Тут же она снова очутилась в Стране Чудес. Она испытала мгновенное облегчение, а потом ею овладели нетерпение и жуткая похоть.

Она поднялась по резной лестнице, голая, вся дрожа, в верхний холл, увешанный лианами из джунглей и почти такой же просторный, как скоростное шоссе. Подошла к двойным дверям в дальнем конце холла, ступая босыми ногами по мягкому ковру. Увидела, как ее пальцы тянутся к ручкам двери и хватаются за них. Она распахнула двери, ведущие в спальню Короля — черно-белую комнату с черными стенами, белым ковром, черными шторами на окнах и черным покрывалом с белой каймой на постели, — где лишь потолок был выкрашен в темно-голубой цвет ночного неба с тысячами сверкающих электрических звездочек. Потом взглянула на кровать, и тут ее охватил дикий ужас. Король лежал на кровати, но Король был не один. На нем сидела верхом и понукала его, как упрямого пони, Майра Эванс. Когда двери распахнулись, она повернула голову и уставилась на Кору. Король же смотрел только на Майру, моргая своими сонными, прекрасными голубыми глазами.

— Майра! — воскликнула Кора. — Что ты здесь делаешь?

— Ну, — самодовольно ухмыльнулась Майра, — уж во всяком случае, не натираю пол.

Кора задохнулась от изумления.

— Ну... Ну... Да разрази меня гром! — выкрикнула она звонко, когда к ней вернулось дыхание.

— Ну, так пусть и разразит, — сказала Майра и быстрее задвигала бедрами, — только сними эти идиотские очки. Они выглядят по-дурацки. Убирайся отсюда. Катись обратно в Касл-Рок. Мы заняты... Правда, Эл?

— Эт-точно, моя куколка, — сказал Король, — заняты, как две пташки на ковре.

Ужас сменился яростью. Кора стряхнула с себя столбняк и ринулась к своей так называемой подруге, чтобы выцарапать ей глаза. Но когда она приблизилась и подняла руку со скрюченными пальцами, Майра потянулась — не прерывая ни на секунду движение своих бедер — и сдернула очки с лица Коры.

Кора в изумлении прищурила глаза... А когда снова открыла их, она опять лежала на своей собственной кровати. Очки валялись на полу, оба стекла у них были разбиты.

— Нет, — простонала Кора, соскочила с кровати, хотела было завопить, но какой-то внутренний голос — принадлежавший не ей — предупредил ее, что полицейские в гараже услышат ее вопли и прибегут сюда. — Нет, пожалуйста... пожааалуйстааа...

Она попыталась вставить осколки разбитых стекол в золоченую оправу, но это было уже невозможно. Они разбились. Их разбила эта порочная грязная шлюха. Их разбила ее подруга, Майра Эванс. Ее подруга, которая каким-то образом нашла свою дорогу в Страну Чудес, — ее подруга, которая прямо сейчас, пока Кора пытается поправить бесценную и безнадежно сломанную игрушку, занимается любовью с Королем.

Кора подняла глаза, превратившиеся в сверкающие темные искры.

— Я разорву ее, — хрипло прошептала она. — Будь я проклята, если не разорву.

6

Она прочитала табличку в витрине «Самого необходимого», постояла минуту, что-то обдумывая, а потом обошла здание кругом и вышла на аллейку. Там она столкнулась с Франси Пелетье, выходящей из аллеи и засовывающей что-то в свою сумочку. Кора едва взглянула на нее.

На середине аллеи она увидела мистера Гонта за деревянным столом, баррикадой загораживавшим распахнутую заднюю дверь его магазина.

— О Кора! — воскликнул он. — Л я как раз думал, когда же вы заглянете ко мне.

— Эта сука! — выпалила Кора. — Эта предательница... Эта маленькая грязная сучонка!

— Прошу прощения, Кора, — вежливо заметил мистер Гонт, — но вы, кажется, забыли застегнуть пару пуговичек. — И он ткнул одним из своих необычайно длинных пальцев в ее наряд.

Кора, выбегая из дома, напялила первое, что попалось ей в шкафу, прямо на голое тело и ухитрилась застегнуть лишь самую верхнюю пуговицу. Под ней платье распахнулось до самого треугольника волос в низу живота. И живот, перекормленный сникерсами, «ринг-дингами» и шоколадными конфетами с вишневой начинкой во время бесконечных сериалов «Санта-Барбары» (и многих прочих), выпирал наружу.

— Кого это колышет? — рявкнула Кора.

— Не меня, — безмятежно согласился мистер Гонт. — Чем могу вам помочь?

— Эта сука трахается с Королем. Она разбила мои темные очки. Я хочу убить ее.

— Вот как? — осведомился мистер Гонт, поднимая брови. — Что ж, не могу сказать, что не сочувствую вам, Кора, поскольку испытываю именно это. Возможно, женщина, укравшая чужого мужчину, и не заслуживает смерти. Я не стал бы категорично высказываться на этот счет — всю свою жизнь я был бизнесменом и очень мало смыслю в сердечных делах. Но женщина, намеренно сломавшая самую сокровенную собственность другой женщины... Это гораздо более серьезный проступок. Вы согласны со мной?

Она начала улыбаться. Это была крутая улыбка. Безжалостная. И совершенно безумная.

— Лучше хрен скажешь, — хрипло вымолвила Кора Раск.

Мистер Гонт на мгновение отвернулся. Когда он снова

обратился лицом к Коре, в руке у него был автоматический пистолет.

— Может быть, вы ищете что-то вроде этого? — спросил он.

Глава 20

1

Покончив с Миртл, Зануда впал в состояние глубокой прострации. Вся его целеустремленность растаяла. Он думал про Них — весь город кишел Ими, — но вместо ясной и целенаправленной злобы, которую вызывала эта мысль всего несколько минут назад, теперь он испытывал лишь усталость и депрессию. Голова у него раскалывалась от пульсирующей боли. Рука и спина болели от размахивания молотком.

Он опустил взгляд и увидел, что по-прежнему сжимает его в руке. Он разжал кисть, и молоток упал на кухонный линолеум, оставив на нем кровавое пятно. Почти целую минуту он тупо разглядывал это пятно — оно казалось ему наброском лица его отца, сделанным кровью.

Потом он побрел через комнату в кабинет, потирая на ходу руку и плечо. Звяканье цепочки наручников сводило его с ума. Он открыл дверь кладовки, рухнул на колени, заполз под висящую спереди одежду и вытащил коробку с изображенными на крышке иноходцами. На карачках выполз задом из кладовки (цепь наручников зацепилась за туфлю Миртл, и он зашвырнул ее обратно с мрачным проклятием), водрузил коробку на свой письменный стол и уселся перед ней. Вместо возбуждения он ощущал лишь печаль. «Выигрышный билетик» был чудесен, это верно, но что толку от него сейчас? Какая разница, вернет он деньги или нет? Он убил свою жену. Она этого, несомненно, заслуживала, но Они посмотрят на это иначе. Они с радостью запрут его в самый глубокий и темный колодец Шоушэнкской тюрьмы, какой только отыщут, и выбросят ключ на помойку.

Он увидел, что оставил большие кровавые следы на коробке, и оглядел себя снизу доверху. В первый раз за все это время он заметил, что весь вымазан кровью. Его руки выглядели так, словно принадлежали мяснику с чикагской бойни. Депрессия снова захлестнула его мягкой и темной волной. Они одолели его... Что ж, ладно. И все-таки он убежит от Них. Все равно он оставит Их с носом.

Он встал, чувствуя смертельную усталость во всем теле, и медленно побрел наверх, раздеваясь по дороге — туфли скинул в комнате, брюки — у подножия лестницы, а на середине лестницы присел, чтобы стянуть носки. Даже носки были в крови. Труднее всего пришлось с рубашкой; стаскивать рубашку в наручнике дьявольски тяжело.

Двадцать минут спустя после убийства жены Зануда забрался в душ. Его вполне можно было схватить и привезти в участок в течение этого времени, но... На Мейн-стрит продолжалась смена власти, в конторе шерифа царил полный бардак, и местонахождение Дэнфорта Китона, Зануды, мало кого интересовало.

Насухо вытершись, он натянул чистую пару брюк и майку — возиться с длинными рукавами у него просто не было сил — и вернулся в свой кабинет.

Зануда сел в кресло и снова взглянул на «Выигрышный билетик» в надежде, что его депрессия окажется лишь временным, призрачным явлением и вернется хоть часть прежней радости. Но картинка на коробке, казалось, выцвела и потускнела. Лишь ярко сверкали пятна крови Миртл на крупах лошадок.

Он снял крышку, заглянул внутрь и... застыл в шоке, когда увидел, что крошечные жестяные лошадки грустно понурили головки. Краска на них тоже поблекла. Обломанный кусок пружины торчал из отверстия, куда вставлялся заводной ключик.

«Кто-то побывал здесь! — закричал голос в его мозгу. — Кто-то сломал ее! Кто-то из Них! Мало было уничтожить меня! Им захотелось уничтожить и мою игру!»

Но более глубокий голос — быть может, голос угасающего разума — прошептал, что это неправда. «Она была такой с самого начала, — шепнул этот голосок, — ты просто этого не видел».

Он вернулся в кладовку, чтобы в конце концов извлечь оттуда револьвер. Настало время воспользоваться им. Он шарил вслепую, пытаясь нащупать его, когда раздался телефонный звонок. Зануда очень медленно подошел к телефону и поднял трубку, прекрасно зная, кто звонит. Он не ошибся.

2

— Привет, Дэн, — сказал мистер Гонт. — Как у вас дела в этот чудесный вечерок?

— Кошмарно, — угрюмо буркнул Зануда. — Все полетело к чертям собачьим. Я собираюсь покончить с собой.

— Вот как? — В голосе мистера Гонта прозвучало откровенное разочарование.

— Все кончено. Даже игра, которую вы мне продали, поломалась.

— О, я сильно сомневаюсь в этом, — довольно резко произнес мистер Гонт. — Я очень тщательно проверяю все свои товары, мистер Китон. Очень тщательно. Почему бы вам не взглянуть на нее еще раз?

Зануда взглянул, и то, что он увидел, поразило его до глубины души. Лошадки выпрямились на своих стерженьках, сверкая свежей краской. Даже в их глазах, казалось, зажглись огоньки. Крошечные беговые дорожки блестели зеленью. Ипподром шикарно выглядит, подумал он мечтательно и перевел взгляд на крышку.

То ли его раньше подвели глаза, то ли краски на крышке коробки каким-то чудесным образом восстановились за несколько секунд после телефонного звонка. Теперь кровь Миртл была едва заметна — она высыхала прямо на глазах и становилась бледно-розовой.

— О Боже, — прошептал он.

— Ну, — спросил мистер Гонт. — Ну как, Дэн? Я ошибался? Если так, то вам придется отложить ваше самоубийство по меньшей мере на столько, чтобы успеть вернуть мне вашу покупку для полной ее замены. Я отвечаю за свой товар. Видите ли, это мой долг. Я обязан блюсти свою репутацию, и этого правила я придерживаюсь очень строго — в мире, где миллиарды Их и всего лишь один я.

— Нет... Нет! — воскликнул Зануда. — Она... она прекрасна!

— Значит, это вы были ие в себе?

— Я... Да, наверно.

— Вы признаете, что были не в себе?

— Я... Да.

— Хорошо, — сказал мистер Гонт. Его голос утратил резкость. — Тогда, разумеется, можете спокойно кончать с собой. Хотя должен признаться, что разочарован. Я полагал, что наконец-то повстречал человека, у которого достаточно храбрости, чтобы помочь мне как следует вздрючить Их. Но, похоже, вы такое же трепло, как и все остальные. — Мистер Гонт вздохнул. Это был вздох человека, сознающего, что в конечном счете он так и не смог увидеть свет в конце тоннеля.

С Занудой Китоном творилось что-то странное. Он чувствовал, как к нему возвращается вся его целеустремленность и желание жить. Казалось, он весь заиграл внутри яркими красками, как лошадки на «Выигрышном билетике».

— Вы хотите сказать, что еще не поздно?

— Вы, наверно, не читали сто первый псалом. Никогда не поздно открывать для себя новый мир. Особенно если вы — человек со стержнем внутри. Послушайте, мистер Китон, я уже все подготовил для вас. Я на вас рассчитывал, понимаете?

— Мне больше нравится просто Дэн, — сказал Зануда почти смущенно.

— Хорошо, Дэн. Вы что, и впрямь решили струсить и сбежать от жизни?

— Нет! — заорал Зануда. — Это просто... Я подумал, а что толку? Слишком много здесь Их.

— Трое смелых мужчин могут нанести Им большой урон, Дэн.

— Трое? Вы сказали, трое?

— Да... У нас есть еще один. Кое-кто еще видит опасность и понимает, на что Они способны.

— Кто? — с воодушевлением спросил Зануда. — Кто?

— Со временем вы узнаете, — ответил мистер Гонт, — а сейчас времени очень мало. Они придут за вами.

Зануда выглянул из окна кабинета на улицу маленькими глазками хорька, учуявшего опасность. Улица была пуста, но это только пока. Он чувствовал Их присутствие, ощущал, как Они надвигаются на него.

— Что я должен делать?

— Значит, вы в моей команде? — спросил мистер Гонт. — И я все-таки могу на вас положиться?

— Да!

— До конца?

— Пока в аду мороз не ударит! Или пока вы сами не передумаете!

— Очень хорошо, — сказал мистер Гонт. — Слушайте внимательно, Дэн.

И пока мистер Гонт говорил, а Зануда слушал, постепенно впадая в то гипнотическое состояние, которое мистер Гонт, казалось, создавал у собеседника когда ему вздумается, воздух снаружи стали сотрясать первые раскаты приближающейся грозы.

3

Через пять минут Зануда вышел из дома. Поверх майки он надел легкий пиджак, а руку с по-прежнему болтающимся на ней наручником засунул глубоко в карман. Не пройдя и полквартала, он увидел микроавтобус, припаркованный возле тумбы у тротуара — именно там, где говорил мистер Гонт. Автобус был ярко-желтый — любой прохожий обратит внимание не на водителя, а на цвет. Окон почти не было, а на боках красовалась реклама телевизионного канала Портленда.

Зануда бросил быстрые, осторожные взгляды по сторонам и влез в автобус. Мистер Гонт сказал, что ключи будут лежать под сиденьем. Там они и оказались. На пассажирском сиденье лежал бумажный пакет. В нем Зануда обнаружил светлый парик, пару очков в тонкой проволочной оправе и маленькую стеклянную бутылочку.

Он надел парик с некоторым отвращением — длинный и косматый, тот был похож на скальп дохлой рок-звезды, но, взглянув на себя в зеркальце заднего обзора, поразился тому, как шел ему этот парик. Он выглядел в нем моложе — сильно моложе. Стекла очков были простые, и они изменили внешность Зануды (во всяком случае, на его взгляд) еще больше, чем парик. В них он стал выглядеть умнее — как Гаррисон Форд в «Побережье москитов». С восторгом он оглядел себя в зеркальце. В мгновение ока он стал выглядеть на тридцать с небольшим вместо своих пятидесяти двух — точь-в-точь как человек, работающий на телевидении. Конечно, не журналист-комментатор, но, вполне возможно, оператор или даже продюсер.

Он отвинтил крышку бутылочки и сморщился — жидкость внутри пахла, как гниющий тракторный аккумулятор. Дымок поднялся из горлышка. Надо быть поосторожнее с этой штукой, подумал Зануда. Надо быть с ней очень осторожным.

Он засунул свободное кольцо наручников под правую ляжку и туго натянул цепь. Потом вылил немножко содержимого бутылки на цепочку, рядом с кольцом на запястье, стараясь, чтобы ни капли этой темной густой жидкости не попало на кожу руки. Сталь тут же начала дымиться и пузыриться. Несколько капель попало на резиновый коврик на полу, и тот тоже начал пузыриться. От него поднялся дымок, и отвратительно запахло горелым. Через несколько секунд Зануда вытащил свободное кольцо из-под своей ляжки, просунул в него пальцы и сильно дернул. Цепочка разорвалась, словно бумага, и он швырнул ее на пол. Второе кольцо осталось у него на запястье, но с этим он вполне мог смириться; по-настоящему мешала цепочка. Он сунул ключ в зажигание, включил двигатель и покатил прочь.

Три минуты спустя машина шерифа округа Касл с Ситоном Томасом за рулем подъехала к дому Китона, и старый Ситон обнаружил Миртл Китон, растянувшуюся на пороге двери, ведущей из кухни в гараж. Вскоре после этого к его машине присоединились еще четыре патрульных автомобиля полиции штата. Полицейские перевернули весь дом сверху донизу в поисках Зануды или хотя бы малейшего следа, по которому можно было определить, куда тот направился. Никто даже взглядом не удостоил игрушку, стоявшую на его письменном столе. Она была старой, грязной, явно поломанной. И выглядела так, будто ее достали из подвала какого-то бедного родственника.

4

Эдди Уорбуртон, охранник здания муниципалитета, точил зуб на Сонни Джакетта больше двух лет. Последние несколько дней его злость переросла в слепую ярость.

Когда летом 1989-го у аккуратной маленькой «хонды» Эдди полетела коробка передач, он не пожелал везти ее в ближайшую мастерскую фирмы — за буксировку пришлось бы немало заплатить. Жаль, конечно, что коробка не полетела тремя неделями раньше — пока не истек срок гарантии. Вот Эдди и отправился сначала к Сонни Джакетту и спросил Сонни, есть ли у того опыт в ремонте иностранных «тачек».

Сонни сказал, что есть. Он говорил с ним тем вызывающим, снисходительным тоном, каким все провинциальные янки разговаривали с Эдди. «Мы все тут без предрассудков, парень, — говорил этот тон. — Здесь, знаешь ли, север. Мы не потакаем всей этой южной ерунде. Ты, КОНЕЧНО, ниггер, это видно каждому, но для нас это ничего не значит. Черные, желтые, белые, зеленые — для нас все едино. Тащи свою «тачку» сюда».

Сонни починил коробку передач у «хонды», но счет оказался на сотню больше, чем он обещал, и однажды они чуть было не подрались из-за этого у «Тигра». Потом адвокат Сонни (янки там или южане, но опыт Эдди Уорбуртона свидетельствовал, что у всех белых обязательно есть адвокаты) позвонил Эдди и сказал, что Сонни подает на него иск в гражданский суд. В результате всего Эдди выложил из своего кармана пятьдесят долларов, а спустя пять месяцев в электрической сети его «хонды» случилось замыкание. Машина стояла на парковочной стоянке у здания муниципалитета. Кто-то позвал Эдди, но когда он выскочил с баллоном огнетушителя, машина полыхала огнем. Автомобиль выгорел полностью.

С тех пор он не переставал подозревать, что пожар подстроил Сонни Джакетт. Страховой агент сказал, что это — чистая случайность, что произошло короткое замыкание... такие случаи бывают — один на миллион. Но что этот тип мог понимать? Скорее всего ничего, а кроме того, речь шла ведь не о его бабках. Страховка и близко не покрыла расходов Эдди.

А теперь он знал. Теперь он знал наверняка.

Сегодня он получил по почте маленькую посылку. Предметы в посылке проливали свет на тот эпизод: несколько почерневших контактов с зажимами, старая черно-белая фотография и записка. Такими контактами очень легко вызвать пожар — нужно просто содрать изоляцию с нужной пары проводов, соединить проводки зажимами, и... вуаля!

На снимке Сонни стоял с кучкой своих белых дружков — тех ребят, что вечно сидят, развалясь на кухонных стульях в конторе мастерской, когда бы вы ни заехали туда. Стояли они не у Сонни в «Саноко», а на свалке машин, на городском шоссе № 5. Эти козлы стояли перед обгорелой «хондой» Эдди, пили пиво, хохотали и... жрали арбузные дольки.

Записка была короткой и ясной: «Дорогой ниггер, бодаться со мной — твоя большая ошибка».

Поначалу Эдди удивился: зачем Сонни понадобилось посылать ему такую записку (он и не подумал сравнить ее с тем письмом, которое бросил в прорезь для почты в доме Полли Чалмерз по приказу мистера Гонта). Он решил, что Сонни был еще более тупым и злобным, чем большинство янки. И все же... Если это дело по-прежнему зудело у Сонни в кишках, почему он так долго выжидал? Но чем больше он думал о тех старых временах, тем меньше значили все эти вопросы. Записка, черные зажимы и старая фотография вертелись у него в голове и жужжали там, как туча голодных москитов.

Вечером он купил у мистера Гонта пистолет.

Флюоресцентные лампы в конторе «Саноко» высвечивали яркий треугольник на щебне рабочей площадки, когда подъехал Эдди — на подержанном «олдсмобиле», заменившем ему «хонду». Он вылез, держа одну руку, сжимающую пистолет, в кармане пиджака.

У двери он на минуту замешкался, заглядывая внутрь. Сонни сидел за своим кассовым аппаратом, откинувшись на пластиковом стуле так, что тот стоял лишь на задних ножках. Эдди была видна только верхушка кепки Сонни, выглядывающая из-за развернутой газеты. Ну конечно. У белых всегда есть адвокаты, и после того, как целый день обсчитывают черных парней вроде Эдди, они всегда торчат в своих кабинетах, раскачиваются на стульях и читают газеты.

Ух, эти хреновые белые с их хреновыми адвокатами и хреновыми газетами!

Эдди вытащил автоматический пистолет и вошел в помещение. Какая-то часть его, до этого момента дремавшая, вдруг пробудилась и в ужасе закричала, что он не должен этого делать, что все это — ошибка. Но этот голос уже не имел никакого значения. Он не имел значения, потому что Эдди вдруг оказался вовсе не внутри самого себя. Он словно превратился в дух за своим собственным плечом, наблюдающий за всем происходящим. Какой-то злобный бес руководил его поступками.

— У меня кое-что есть для тебя, ты, лживый сукин сын, — услышал Эдди слова, вылетевшие из собственного рта, глядя, как его палец дважды нажимает на спусковой крючок. Два маленьких черных отверстия появились в заголовке газеты, гласившем: «РЕЙТИНГ МАКЕРНАНА ПОВЫШАЕТСЯ». Сонни Джакетт заорал и дернулся. Задние ножки откинутого стула поехали вперед, и Сонни рухнул на пол в залитой кровью спецовке, только... вышитое золотыми нитками имя на спецовке было «РИККИ». Это был вовсе не Сонни, а Рикки Биссонетт.

— А, черт! — заорал Эдди. — Я пристрелил другого хренового белого!

— Привет, Эдди, — раздался позади него голос Сонни Джакетта. — Удачно вышло, что я как раз сидел в сортире, верно?

Эдди начал поворачиваться. Три пули, выпущенные из автоматического пистолета, который Сонни купил сегодня днем у мистера Гонта, прошили ему спину и раздробили позвоночник, прежде чем он успел сделать пол-оборота.

Широко раскрытыми беспомощными глазами он смотрел, как Сонни нагибается над ним. Дуло пистолета Сонни было огромным, как пасть железнодорожного тоннеля, и черным, как бездна. Капля машинного масла стекала по его щеке.

— Твоя ошибка не в том, что ты хотел украсть мой новый набор ключей, — сказал Сонни, приставив дуло пистолета к середине лба Эдди Уорбуртона. — А вот писать мне записку и предупреждать о том, что ты собираешься это сделать... Это была ошибка.

Яркая белая вспышка — вспышка догадки — неожиданно взорвалась у Эдди в мозгу. Теперь он вспомнил письмо, которое кинул в прорезь для почты той женщине, Чалмерз, и сумел сопоставить тот эпизод с обеими записками — которую получил он и о которой говорил Сонни.

— Слушай! — прошептал он. — Ты должен выслушать меня, Джакетт... Нас обдурили, нас обоих. Мы...

— Прощай, черномазый, — сказал Сонни и нажал на спусковой крючок.

Почти целую минуту Сонни смотрел на то, что осталось от Эдди Уорбуртона, размышляя, не следовало ли ему выслушать, что хотел сказать Эдди. В конце концов, решил он, нет. Ну разве мог такой тупица, сподобившийся написать такую записку, сказать хоть что-то дельное.

Сонни поднялся, прошел в контору и переступил через раскинутые ноги Рикки Биссонетта. Он открыл сейф и вынул оттуда набор универсальных ключей, который продал ему мистер Гонт. Он все еще разглядывал их, вынимая по одному, поглаживая и укладывая обратно в футляр, когда прибыла полиция штата, чтобы отвезти его в участок.

5

— Остановись на углу Берч- и Мейн-стрит, — сказал Зануде мистер Гонт по телефону, — и жди. Я подошлю к тебе кое-кого.

Зануда точно выполнил инструкцию. Со своего наблюдательного пункта он видел, как очень многие заворачивали на аллейку за конторами на Мейн-стрит и выходили оттуда — казалось, почти все его друзья и соседи совершали какие-то сделки этим вечером с мистером Гонтом. Десять минут назад туда зашла дамочка Раск в расстегнутом платье, похожая на чудище, выскочившее из какого-то дурного сна.

Не прошло и пяти минут, как она уже спешила обратно, засовывая что-то в карман своего платья (платье было по-прежнему расстегнуто и почти все под ним — видно, но кому в здравом уме, подумал Зануда, захочется смотреть). Несколько выстрелов прозвучало в верхней части Мейн-стрит. Зануда не был уверен, но ему показалось, они раздались из здания ремонтной станции «Саноко».

Патрульные машины полиции штата с полыхающими синим огнем мигалками ринулись вверх по Мейн от здания муниципалитета, распугивая репортеров, как голубей. С маскировкой или без, но Зануда решил, что разумнее будет на какое-то время схоррниться в салоне автобуса.

Полицейские машины пронеслись мимо, и их голубые фонари высветили что-то, лежавшее у задней дверцы автобуса — зеленый брезентовый рюкзак. С любопытством Зануда развязал узел веревки, стягивающей горловину рюкзака, раскрыл его и заглянул внутрь.

Сверху в рюкзаке лежала коробка. Зануда вытащил ее и увидел, что весь рюкзак набит таймерами. Их было не меньше двух дюжин. Их гладкие белые циферблаты смотрели на него, как глазки сироток из приюта. Он открыл коробку и увидел, что она заполнена контактными зажимами — такими иногда пользуются электрики, чтобы закоротить провода.

Зануда нахмурился, а потом... Неожиданно перед его внутренним взором возник бланк, точнее — форма общественного фонда Касл-Рока. В графе «Требуемые товары и/или услуги» было аккуратно впечатано: «16 ЯЩИКОВ ДИНАМИТА».

Сидя в салоне автобуса, Зануда начал ухмыляться. А потом расхохотался. Снаружи послышался громовой раскат. Язычок молнии вырвался из пузатой тучи и ударил в Касл-Стрим.

Зануда продолжал смеяться. Он так смеялся, что автобус начал подрагивать.

— Они! — хохоча воскликнул он. — Теперь-то у нас кое-что есть для Них! Теперь-то мы Им покажем!

6

Генри Пейтон, прибывший в Касл-Рок, чтобы таскать каштаны из огня для Алана Пэнгборна, стоял в дверях конторы ремонтной станции «Саноко» с отвисшей челюстью. Перед ними лежали двое мужчин. Один был белым, другой — черным, и оба — мертвые.

Третий — хозяин станции, если судить по вышитой фамилии на спецовке, — сидел на полу перед открытым сейфом, держа в руках грязную стальную коробку и баюкая ее, словно младенца. На полу рядом с ним валялся автоматический пистолет. Взглянув на пистолет, Генри почувствовал, как в желудке у него начал кататься лифт — вверх-вниз, вверх-вниз. Это был близнец того пистолета, из которого Хью Прист застрелил Генри Бюфорта.

— Посмотрите, — тихо и с ужасом произнес один из полицейских, стоявших у Генри за спиной, — вот еще один.

Генри повернул голову, чтобы взглянуть, и услышал, как хрустнули его шейные позвонки. Еще один ствол — третий автоматическим пистолет — лежал возле вытянутой руки черного парня.

— Не трогайте их, — сказал он остальным полицейским. — Даже близко не подходите. — Он переступил через лужу крови, схватил Сонни Джакетта за отвороты спецовки и рывком поставил на ноги. Сонни не сопротивлялся, лишь крепче прижал к гоуди стальную коробку.

— Что здесь было? — рявкнул Генри прямо в лицо Сонни. — Ради всего святого, что здесь произошло?

Сонни махнул в сторону Эдди Уорбуртона локтем, чтобы ни на секунду не отнять рук от коробки.

— Он вошел сюда. У него был пистолет. Он спятил. Сами видите, что спятил, — гляньте, что он сделал с Рикки. Он принял Рикки за меня. Он хотел украсть мои универсальные ключи. Смотрите.

Сонни улыбнулся и приоткрыл стальную коробку, чтобы Генри мог взглянуть на связку ржавых железок внутри.

— Не мог же я позволить ему сделать это, верно? Я хочу сказать... Они же мои. Я за них заплатил, и они мои.

Генри открыл рот и хотел что-то сказать. Он понятия не имел, что он скажет, и ему так и не пришлось это узнать. Прежде чем он успел вымолвить хоть слово, раздались выстрелы — на этот раз с Касл-Вью.

7

Ленор Поттер стояла над телом Стефани Бонзайт с дымящимся пистолетом в руке. Тело валялось на клумбе за домом — единственной клумбе, которую эта грязная развратная сука не повредила в два своих предыдущих визита.

— Тебе не стоило возвращаться, — сказала Ленор. Никогда в жизни она не стреляла из пистолета, а теперь застрелила женщину, но... единственное, что она испытывала, — мрачное удовлетворение. Женщина находилась в ее частном владении. Она ломала ее сад (Ленор выждала, пока та действительно не стала это делать — ее мамаша дурочек не рожала), и Ленор была в своем праве. Абсолютно в своем праве.

— Ленор? — позвал ее муж. Он высунулся из окошка ванной комнаты наверху с остатками крема для бритья на физиономии. В голосе его звучал ужас. — Ленор, что происходит?

— Я застрелила нарушителя, — спокойно, не оборачиваясь, ответила Ленор. Она просунула ногу под тяжелое тело и приподняла его. Почувствовав под пальцами ног вялый бок этой суки Бонзайт, она неожиданно ощутила явное удовольствие. — Это Стефани Бон...

Тело перевернулось. Это была не Стефани Бонзайт. Это была симпатичная жена помощника шерифа.

Она застрелила Мелиссу Клаттербак.

Совершенно неожиданно калава Ленор Поттер миновала голубой цвет, миновала пурпурный, миновала лиловый и окрасилась в абсолютно черный.

8

Алан Пэнгборн сидел, опустив голову и уставившись на свои ладони, уставившись во тьму за ними — столь черную, что ее можно было лишь чувствовать, а не видеть. Ему пришло в голову, что он, наверно, потерял Полли сегодня днем, и не на время — пока не выяснится это нелепое недоразумение, — а навсегда. И ему придется как-то убивать оставшиеся лет тридцать пять в полном одиночестве.

Он услыхал слабый шорох и быстро поднял голову. Это была мисс Гендри. Она явно нервничала, но выглядела как человек, принявший какое-то решение.

— Мальчик Раск шевелится, — сказала она. — Он не проснулся — ему дали транквилизатор, и еще какое-то время он не проснется как следует, — но он шевелится.

— Вот как? — тихо спросил Алан и стал ждать продолжения. Мисс Гендри закусила губу.

— Да, — с трудом выговорила она. — Я бы позволила вам поговорить с ним, шериф Пэнгборн, если бы могла, но я не могу. Вы ведь понимаете, да? Я хочу сказать... Я знаю, что у вас проблемы в вашем городе, но этому маленькому мальчику всего семь лет.

— Да.

— Я иду в кафетерий выпить чашку кофе. Миссис Эванс опаздывает — она всегда опаздывает, — но она будет здесь через пару минут. Если вы зайдете в палату Шона Раска — палату номер девять, — сразу после того, как я уйду, она скорее всего вообще не будет знать, что вы здесь. Вы понимаете?

— Да, — благодарно произнес Алан.

— Обхода не будет до восьми, поэтому, если вы окажетесь в его палате, она, вероятно, вас не заметит. Разумеется, если она все же заметит вас, вы скажете ей, что я, выполняя больничные правила, запретила вам посещение. Вы скажете, что проскочили, когда за столом никого не было. Скажете?

— Да, — пообещал Алан. — Можете на меня положиться.

— Вы сможете воспользоваться лестницей в другом конце коридора, когда будете уходить из палаты Шона Раска. Что я вам, конечно, делать не разрешила.

Алан встал и, повинуясь неожиданному импульсу, поцеловал ее в щеку.

Мисс Гендри вспыхнула.

— Спасибо, — сказал Алан.

— За что? Я ничего не делала. А теперь я, пожалуй, схожу выпью кофе. Пожалуйста, сидите на месте и никуда не выходите, шериф.

Алан послушно сел. Он сидел там, уставясь на Саймона Простака и пирожника, пока двойные двери не захлопнулись за мисс Гендри. Тогда он встал и тихо прошел по ярко раскрашенному коридору, минуя разбросанные игрушки и головоломки, к палате № 9.

9

Алану показалось, что Шон Раск совсем проснулся. Это было детское отделение, и кроватка, в которой он лежал, была детской, но все равно он выглядел в ней очень маленьким. Его тельце выпирало под покрывалом одним маленьким холмиком, и оттого казалось, что от него осталась лишь одна голова, покоящаяся на взбитой белой подушке. Лицо — очень бледное. Под глазами — тени лилового цвета, почти как раны, а глаза смотрели на Алана без всякого удивления. Темный завиток волос лежал посередине его лба как запятая.

Алан взял стул у окна и подвинул его к тому краю кровати, где возвышался поручень, предохранявший Шона от падения. Шон не повернул головы, но его взгляд следовал за Аланом.

— Привет, Шон, — тихо сказал Алан. — Как ты себя чувствуешь?

— В горле пересохло, — хриплым шепотом ответил Шон.

На столике возле кровати стоял графин с водой и два

стакана. Алан налил воды в стакан и наклонился над поручнем кровати.

Шон попытался сесть и не смог. Он откинулся на подушку со слабым вздохом, отозвавшимся болыо в сердце Алана. Его мысли обратились к его собственному сыну — бедняге Тодду. Когда он просунул руку под шейку Шона Раска, на него мгновенно накатили воспоминания. Он увидел Тодда, стоявшего у «скаута» в тот день и машущего ему рукой в ответ на его прощальный жест; безжалостная память осветила каким-то перламутровым светом, заигравшим вокруг лица Тодда, каждую любимую черточку.

Рука Алана дрогнула. Немного воды пролилось на больничную пижаму Шона.

— Прости.

— Ничего, — хриплым шепотком ответил Шон и жадно отпил воды. Он выпил почти полный стакан и икнул.

Алан осторожно опустил его на подушку. Шон вроде бы немного оживился, но в глазах его по-прежнему не было и тени какого-то желания или интереса. Алан подумал, что никогда еще не видел, чтобы маленький мальчик выглядел таким жутко одиноким. И снова его мозг попытался вызвать последний образ Тодда.

Он отогнал видение прочь. Сейчас надо было делать дело — выполнять свою работу. Эго была грязная работа, чертовски щекотливая, но он все сильнее и сильнее чувствовал, что это еще и страшно важная работа. Безотносительно к тому, что может происходить сейчас в Касл-Роке, в нем росла уверенность, что по крайней мере часть ответов лежит вот здесь, за этим бледненьким лбом и грустными, безучастными глазами.

Он обвел взглядом комнату и выдавил улыбку.

— Унылая палата, — сказал он.

— Ага, — тихо произнес Шон. — Совсем тусклая.

— Может, немного цветов ее хоть как-то оживят, — сказал Алан и провел правой рукой по левому запястью, незаметно вытащив сложенный букетик бумажных цветов из потайного местечка под часовым браслетом. Он знал, что испытывает свое везение, но все-таки решил попытаться. И почти пожалел об этом. Два бумажных цветка порвались, когда он вытаскивал игрушку и раскрывал букет. Он услышал усталый треск старой пружинки. Это наверняка было последнее представление данного экземпляра «Цветка с сюрпризом», но Алану все жеудалось его выполнить. И Шон в отличие от своего братишки был явно поражен и доволен, несмотря на свое душевное состояние и транквилизаторы, которыми напичкали его нервную систему.

— Вот это да! Как вы это сделали?

— Да просто немножко волшебства... Хочешь, оставим их здесь? — И он потянулся, чтобы поставить букетик бумажных цветов в графин с водой.

— He-а. Это же просто бумага. И они порваны в нескольких местах. — Шон задумался, видимо, решив, что это прозвучало как-то неблагодарно, и добавил: — Хотя фокус классный. А можете сделать так, чтобы они исчезли?

«Вряд ли, сынок», — подумал Алан. Но вслух сказал:

— Попробую.

Он поднял букет так, чтобы Шону было хорошо его видно, потом слегка сжал правую ладонь и стал опускать ее вниз. Он делал это движение гораздо медленнее, чем обычно, учитывая плачевное состояние пружинки, и сам был удивлен результатом. Вместо того, чтобы неожиданно исчезнуть из виду, как это обычно происходило со «складывающимся цветком», он втянулся в его слабо сжатый кулак, словно дымок. Он почувствовал, как усталая пружинка попыталась вырваться и треснуть, но в конце концов решила в последний раз свернуться правильно.

— Вот это здорово, — уважительно сказал Шон, и Алан про себя целиком с ним согласился. Получилась замечательная вариация фокуса, которым он годами потчевал ребятишек, но вряд ли так выйдет с новым экземпляром «Цветка с сюрпризом». С новой пружинкой такое медленное таинственное исчезновение уже не получится.

— Благодарю, — сказал он и в последний раз засунул сложенный букетик под браслет часов. — Если не хочешь букет, как насчет четвертака?

Алан наклонился и небрежно вытащил монетку в двадцать пять центов у Шона из носа. Мальчик ухмыльнулся.

— Ох, я совсем забыл — ведь сейчас кока-кола стоит семьдесят пять центов, верно? Инфляция. Ладно, нет проблем. — Он вытащил вторую монетку у Шона изо рта, а третью — из собственного уха. К этому времени улыбка Шона начала потихоньку таять, и Алан понял, что ему лучше побыстрее перейти к делу. Он сложил три монетки столбиком на столике возле кровати.

— Попьешь, когда тебе станет получше, — сказал он.

— Спасибо, мистер.

— Не стоит, Шон.

— Где мой папа? — спросил Шон слегка окрепшим голоском.

Вопрос показался Алану странным. Он ожидал, что Шон прежде всего спросит про мать. Ведь мальчику всего семь лет.

— Он скоро придет сюда, Шон.

— Хорошо бы. Я хочу, чтобы он пришел.

— Я знаю, — сказал Алан, помолчал и добавил: — И мама скоро будет здесь.

Шон обдумал это, а потом медленно и четко покачал головой. Подушка легонько зашуршала.

— Нет, не придет. Она слишком занята.

— Слишком занята, чтобы прийти навестить тебя? — спросил Алан.

— Да, она очень занята. Мама на свидании с Королем. Вот почему я больше не могу приходить к ней в комнату. Она запирает дверь, надевает свои темные очки и навещает Короля.

Алан увидел перед собой миссис Раск, отвечавшую допрашивающим ее полицейским. Голос вялый и отрешенный. На столике рядом с ней — пара темных очков. Кажется, она не в силах оставить их в покое; одной рукой все время играет с ними. Она отдергивает руку, словно боясь, что кто-то заметит это, но проходит всего несколько секунд, и ее рука сама тянется к ним. Тогда он подумал, что она, наверно, в шоке или под действием транквилизаторов. Теперь он не знал. Не знал он и спрашивать ли ему Шона про Брайана или же пойти по этой новой дорожке. Или это — та же самая дорожка?

— Вы не настоящий фокусник, — сказал Шон, — вы полицейский, да?

— Угу.

— Вы из полиции штата? С такими синими машинами, которые быстро ездят?

— Нет... Я шериф округа. Обычно я езжу на коричневой машине со звездой на боку, и она ездит довольно быстро. Но сегодня я езжу на своем стареньком фургоне, который все время забываю продать. — Алан ухмыльнулся. — Он ездит очень медленно.

Это вызвало некоторый интерес.

— А почему вы не ездите на вашей коричневой полицейской машине?

«Чтобы не спугнуть Джилл Мислабурски и твоего брата, — подумал Алан. — Не знаю, как насчет Джилл, но с Брайаном это, кажется, не сработало».

— Честно говоря, я не помню, — сказал он. — Сегодня такой трудный и длинный день.

— Вы такой шериф, как в «Стволах у молодых»?

— Угу, наверно. Что-то вроде того.

— Мы с Брайаном брали этот фильм напрокат и смотрели. Классное кино. Мы хотели пойти посмотреть «Стволы у молодых-два», когда он шел в «Волшебном фонаре» в Бриджтоне прошлым летом, но мама нас не пустила, потому что это картина для взрослых. Нам не позволяют смотреть фильмы для взрослых — только иногда папа разрешает... По видику. Нам с Брайаном здорово понравились «Стволы у молодых». — Шон замолк, и глаза у него потемнели. — Только это было до того, как Брайан купил вкладыш.

— Какой вкладыш?

В первый раз во взгляде Шона промелькнуло подлинное чувство. Это был ужас.

— Бейсбольный вкладыш. Совсем особый.

— О, вот как? — Алан вспомнил о сумке-холодильнике и бейсбольных вкладышах — обменный фонд, назвал их Брайан, — в ней.

— Брайану нравились бейсбольные вкладыши, да, Шон?

— Да. Этим он его и взял. Я думаю, он использует разные вещи, чтобы забирать разных людей.

Алан подался вперед.

— Кто, Шон? Кто его забрал?

— Брайан убил себя. Я видел, как он это сделал. В гараже.

— Я знаю. Мне очень жаль.

— Сзади из головы у него вылетела какая-то жижа. Не просто кровь. Жижа. Она была желтая.

Алан не знал, что сказать. Сердце у него в груди стучало медленно и тяжело, во рту пересохло, как в пустыне, и он чувствовал резь в желудке. Имя его сына звенело у него в мозгу как похоронный колокол под чьей-то идиотской рукой посреди ночи.

— Мне так жалко, что он сделал это, — сказал Шон странноватым, рассудительным тоном, но в каждом его глазу заблестело по слезинке. Слезы набухли и покатились по его бледным щекам. — Мы теперь не посмотрим вместе «Стволы у молодых-два», когда он появится на кассетах. Мне придется смотреть одному, а это будет совсем не то без глупых шуток Брайана. Я знаю. Совсем не то.

— Ты любил своего брата, да? — хрипло спросил Алан. Он потянулся через поручни кровати. Ладошка Шона Раска скользнула в его ладонь и крепко сжала ее. Она была горячая. И маленькая. Очень маленькая.

— Ага. Брайан хотел играть за «Ред сокс», когда вырастет. Он говорил, что научится броску «сухой лист» не хуже Майкла Боддикера. Теперь уже никогда не научится. Он сказал, чтобы я не подходил ближе, а то я весь выпачкаюсь. Я плакал, мне было страшно. Это было совсем не как в кино. Это был наш гараж.

— Я знаю, — сказал Алан. Он помнил машину Анни. Разбитые стекла. Огромные черные пятна крови. Это тоже было не как в кино. Алан заплакал и сквозь слезы выдавил: — Я знаю, сынок.

— Он сказал, чтобы я пообещал, и я обещал, и я сдержу слово. Я буду держать его всю жизнь.

— Что ты обещал, сынок?

Алан вытер лицо свободной рукой, но слезы все текли. Мальчик лежал перед ним с личиком почти такого же цвета, как наволочка на подушке, где покоилась его головка; мальчик видел, как брат покончил с собой, видел, как его мозги ударились о стенку гаража, будто сгусток свежих соплей, а где была его мать? Он сказал, на свидании с Королем. Она запирает дверь, надевает свои темные очки и идет на свидание с Королем.

— Что ты обещал, сынок?

— Я хотел поклясться маминым именем, но Брайан не разрешил мне. Он сказал, что я должен поклясться собой. Потому что он забрал ее тоже. Брайан сказал, он забирает всех, кто клянется чужим именем. Вот я и поклялся собой, как он хотел, но Брайан все равно сделал так, что ружье хлопнуло.

Шон уже плакал громче, но сквозь слезы честными глазенками смотрел на Алана.

— Это была не просто кровь, мистер шериф. Это была другая жижа. Желтая жижа.

Алан сжал его ладошку.

— Я знаю, Шон. Что твой брат хотел, чтобы ты обещал?

— Может быть, Брайан не попадет в рай, если я скажу.

— Попадет. Я обещаю тебе. А я — шериф.

— А шерифы нарушают свое слово?

— Они никогда не нарушают слова, если дают его маленьким ребятишкам в больнице, — сказал Алан. — Шерифы не могут нарушить такое слово.

— Они попадут в ад, если нарушат?

— Да, — сказал Алан. — Это точно. Они попадут в ад, если нарушат.

— Вы клянетесь, что, даже если я скажу, Брайан попадет на небо? Клянетесь своим именем?

— Клянусь. Своим именем, — сказал Алан.

— Ладно, — тихонько вздохнул Шон. — Он заставил меня пообещать, что я никогда не пойду в этот новый магазин, где он купил тот особый вкладыш. Он думал, что на нем Сэнди Кауфакс, но там был совсем другой. Другой игрок. Вкладыш был старый и весь грязный, но, по-моему, Брайан этого не знал. — Шон помолчал немного, о чем-то задумавшись, а потом продолжал своим спокойным, рассудительным голоском: — Он однажды пришел с грязыо на руках. Он смыл грязь, а потом я слышал, как он плакал у себя в комнате.

Простыни, подумал Алан. Простыни Уилмы. Значит, это был Брайан.

— Брайан сказал, что «Самое необходимое» — отравленное место, и что он сам отравленный, и что я никогда не должен туда ходить.

— Брайан сказал так? Он сказал: «Самое необходимое»?

— Да.

— Шон... — Он смолк на полуслове и задумался. Электрические искорки взрывались голубыми молниями у него в мозгу.

— Что?

— Твоя... Твоя мать купила темные очки тоже в «Самом необходимом»?

— Да.

— Она говорила тебе, что купила их там?

— Нет. Но я знаю. Она надевает темные очки и вот так идет на свидание с Королем.

— Каким Королем, Шон? Ты знаешь?

Шон посмотрел на Алана так, словно тот свихнулся:

— Элвисом. Он же — Король.

— Элвис, — пробормотал Алан. — Ну конечно... Кто же еще?

— Я хочу, чтобы пришел папа.

— Я знаю, родной. Еще несколько вопросов, и я оставлю тебя в покое. И ты заснешь, а когда проснешься, твой отец будет здесь. — Он очень надеялся на это. — Шон, а Брайан сказал, кто этот отравленный человек?

— Да. Мистер Гонт. Тот, кто держит магазин. Он — отрава.

Теперь мысли Алана перескочили на Полли — Полли,

сказавшую после похорон: «Я думаю, все дело в том, чтобы обратиться к правильному врачу... Доктор Гонт. Доктор Лиланд Гонт».

Он увидел, как она держит серебряный шарик, который купила в «Самом необходимом», чтобы ему было видно, но... как заслоняет его рукой, словно защищает, когда он пытается дотронуться до него. На ее лице в это мгновение появляется выражение, совершенно непохожее на Полли. Выражение злобной подозрительности собственницы. И потом, позже, она говорит резким, дрожащим, полным слез голосом, тоже так непохожим на нее: «Как тяжело понимать, что лицо, которое ты думала, что любишь, всего лишь маска... Как ты мог это делать у меня за спиной?.. Как ты мог?»

— Что же ты ей сказал? — пробормотал он, не отдавая себе отчета в том, что схватил одной рукой больничное покрывало и медленно сжимает его в кулаке. — Что ты ей сказал? И как же ты заставил ее в это поверить?

— Мистер шериф? С вами все в порядке?

Алан заставил себя разжать кулак.

— Да... все нормально. Ты уверен, что Брайан сказал — мистер Гонт, а, Шон?

— Да.

— Спасибо. — Алан наклонился через поручень, взял ладошку Шона и поцеловал его в прохладную бледную щеку. — Спасибо, что поговорил со мной. — Он отпустил руку мальчика и встал.

За последнюю неделю в списке его повседневных рутинных дел было лишь одно невыполненное — визит вежливости к новому бизнесмену Касл-Рока. Дело небольшое: просто обычное, дружелюбное «привет-как-дела-добро-пожаловать-в-город» и быстрое ознакомление с инструкцией — что предпринимать при каких-то чрезвычайных происшествиях. Он хотел это сделать, даже заезжал однажды, но... так и не сделал. И сегодня, когда поведение Полли заставило его задуматься, а не пройдоха ли мистер Гонт, разразилась настоящая гроза, а он шляется здесь, в двадцати милях оттуда.

«А не он ли держит меня вдалеке? И все это время держал?» — пронеслось в голове. Мысль должна была показаться по меньшей мере странной, но в этой тихой, затемненной комнате она таковой вовсе не казалась.

Вдруг он понял, что должен вернуться. И как можно быстрее.

— Мистер шериф?

Он взглянул вниз, на Шона.

— Брайан еще кое-что сказал, — прошептал мальчик.

— Да? — нахмурился Алан. — Что же?

— Брайан сказал, что мистер Гонт на самом деле — вовсе не человек.

10

Так тихо, как только мог, Алан прошел через коридор к двери с надписью «ВЫХОД», ожидая в любую секунду услышать повелительный окрик заместительницы мисс Гендри. Но единственным человеком, который заговорил с ним, оказалась маленькая девчушка. Она стояла у двери своей палаты, ее светленькие волосенки были заплетены в косички и лежали спереди на розовой фланелевой ночной рубашонке. В руках она держала одеяло — свое любимое, судя по его потертому виду. Ножки ее были босы, ленточки в косичках заплетены криво, и огромные глазки печально светились на изможденном личике. Личике, знавшем про боль гораздо больше, чем должно знать любое детское лицо.

— У тебя есть ружье, — объявила она.

— Да.

— У моего папы есть ружье.

— Правда?

— Да. И больше, чем у тебя. Оно больше всего на свете. А ты умеешь плясать буги? Ты буги-мен?

— Нет, родная, — сказал он и подумал, что, может статься, ему и придется поплясать буги сегодня ночью в своем родном городе.

Он толкнул дверь в конце коридора, спустился вниз, толкнул еще одну дверь и вышел в поздние сумерки, душные, как в середине лета. Не бегом, но быстро он двинулся к парковочной стоянке. Рыкнул и прогрохотал гром — со стороны Касл-Рока.

Он открыл дверцу своего фургона, забрался внутрь и снял со штырька радиомикрофон:

— Номер Один вызывает базу. Ответьте.

В ответ раздался треск электрических разрядов.

Проклятая гроза.

«Может, это буги-мен специально заказал ее», — шепнул голосок где-то в самой глубине его сознания. Алан улыбнулся, не разжимая крепко стиснутых губ.

Он попытался связаться еще раз, получил тот же ответ и попробовал вызвать полицию штата в Оксфорде. Они отозвались ясно и четко. Диспетчер сообщил ему, что идет сильная гроза в направлении Касл-Рока и связь очень плохая. Даже телефоны работают когда им вздумается.

— Ладно, свяжитесь с Генри Пейтоном и скажите ему, чтобы он задержал человека по имени Лиланд Гонт. Для начала как свидетеля. Гонт — первая буква Г, Гильберт. Вы меня поняли?

— Понял, шериф. Как в аптеке. Гонт, Г, Гильберт.

— Скажите ему, что я полагаю, что Гонт участвовал в убийстве Нетти Кобб и Уилмы Джерзик.

— Понял.

— Связь закончил.

Он положил микрофон на место, включил двигатель и двинулся обратно в Рок. На выезде из Бриджтона он свернул на стоянку возле магазина «Красное яблоко» и позвонил оттуда к себе в контору. Послышалось два щелчка, и механический голос сообщил, что телефон временно не работает.

Он повесил трубку и вернулся к своей машине. Перед тем как выехать со стоянки на шоссе № 117, он включил портативную мигалку и укрепил ее на крыше. Всего через полмили он уже выжимал из трясущегося и протестующего «форда» семьдесят пять миль в час.

11

Эйс Меррилл и кромешная мгла вернулись в Касл-Рок одновременно.

Он ехал на «шевроле» через Касл-Стрим-бридж, а наверху, в небе, грохотал гром и молнии сверкали почти у самой земли. Он ехал с открытыми окнами; дождь еще не начался, и воздух был густой, как сироп.

Эйс был грязным, усталым и страшно злым. Несмотря на записку, он исследовал еще три места, указанные на карте, не в силах поверить в случившееся, не в силах поверить, что такое могло случиться. Он никак не мог поверить в то, что его выставили МЕРИНОМ. В каждом из трех мест он отыскал плоский камень, а под ним закопанную консервную банку. В двух были все те же пачки грязных купонов, а в третьей — той, что оказалась в болотистой земле за фермой Сграутов, — ничего, кроме старой шариковой ручки. На ручке была изображена баба с прической сороковых годов в купальнике тех же времен. Стоило перевернуть ручку кончиком вверх — и купальник исчезал.

Вот так сокровище!

Эйс как сумасшедший летел в Касл-Рок с дикими, безумными глазами и джинсами, заляпанными дерьмом по самые колени, с одной-единственной целью: убить Алана Пэнгборна. Потом он просто-напросто слиняет на Западное побережье — ему давным-давно уже надо было так сделать. Может, он выколотит какие-то бабки из Пэнгборна, может — нет, может, вообще ничего не получит. В любом случае ясно было одно: этот сукин сын подохнет, и подохнет медленно.

Однако за три мили до моста он сообразил, что у него нет оружия. Он хотел тогда взять один ствол из ящика в бостонском гараже, но включился этот чертов магнитофон и напугал его до смерти. Но он знал, где эти стволы.

О да!

Он пересек мост и... остановился на перекрестке Мейн-стрит и Уотермилл-лейн, хотя преимущество проезда было у него.

— Что тут еще, твою мать? — пробормотал он.

Мейн была битком набита полицейскими «тачками», голубыми мигалками, телевизионными автобусами, повсюду толпились люди. Главная суета царила вокруг здания муниципалитета. Все это выглядело так, словно отцы города решили именно сегодня устроить уличный карнавал.

Эйсу было наплевать, что там случилось: что до него, так весь этот город мог катиться к чертовой матери. Но ему был нужен Пэнгборн, он хотел сорвать скальп с этого паршивого ворюги и повесить его у себя на поясе, но... Как ему, интересно, это сделать, если, похоже, вся полиция Мэна торчит перед конторой шерифа.

Ответ пришел мгновенно. Мистер Гонт знает. У мистера Гонта оружие, и он знает, что делать. Ступай к мистеру Гонту.

Он глянул в зеркало и увидел новые полицейские «тачки», выезжающие из-за ближайшего поворота по эту сторону моста. Еще больше легавых движется сюда. Что за хреновина стряслась здесь сегодня, снова подумал он, но ответ на этот вопрос можно было поискать в другой раз... или вообще выкинуть из головы. Сейчас у него свое дело, и нужно начать с того, чтобы убраться отсюда, прежде чем легаши сядут ему на хвост.

Эйс свернул на Уотермилл-лейн, потом сразу на Сидэр-стрит, объезжая центр города, прежде чем снова выехать на Мейн-стрит. Он на секунду задержался у светофора, взглянув на скопище синих огней возле подножия холма, а потом остановился перед «Самым необходимым».

Он вылез из машины, перешел через улицу и прочел табличку в витрине. На мгновение его охватило жуткое разочарование — ему требовался не только пистолет, но и доза зелья мистера Гонта, — а потом вспомнил о служебном входе с аллейки. Он свернул за угол, не заметив ни ярко-желтый автобус, припаркованный ярдах в двадцати—тридцати выше по Мейн-стрит, ни человека, сидящего в нем (Зануда перебрался на пассажирское сиденье) и следившего за ним.

Как только он свернул на аллею, так сразу наткнулся на мужчину в низко надвинутой на лоб твидовой кепке.

— Эй, смотри, куда прешь, папаша, — сказал Эйс.

Мужчина в твидовой кепке поднял голову, уставился на Эйса и оскалил зубы. Одновременно он вытащил из кармана автоматический пистолет и направил в его сторону.

— Не бодайся со мной, дружок, если не хочешь отведать вот этого.

Эйс поднял руки и отступил на шаг. Он не испугался: его охватило жуткое изумление.

— Только не я, мистер Нелсон, — сказал он. — Меня в это не впутывайте.

— Ладно, — сказал мужчина в твидовой кепке. — Ты не видел этого хренососа Джуэтта?

— Э-э... Это тот, из старших классов?

— Ну да, из средней школы — что, у нас в городе есть еще один Джуэтт? Да проснись же ты Бога ради!

— Я только что приехал, — осторожно произнес Эйс, — и, честное слово, еще никого не видел, мистер Нелсон.

— Ладно, я все равно его отыщу, а когда отыщу, он у меня станет обыкновенным жалким мешком с дерьмом. Он убил моего попугайчика и обосрал портрет моей матери. — Джордж Т. Нелсон сузил глаза и добавил: — Сегодня ночью лучше не вставать у меня на дороге.

Эйс не стал спорить.

Мистер Нелсон засунул пистолет обратно в карман и исчез за углом, двигаясь с целеустремленностью человека, которого действительно здорово оскорбили. Эйс еще секунду не двигался с места и не опускал руки. Мистер Нелсон вел уроки труда в старших классах. Эйс всегда считал его одним из тех парней, у которых не хватит смелости прихлопнуть муху, попавшую в глаз, но теперь подумал, что, может, ошибался. И еще: Эйс узнал пистолет. Да и как он мог не узнать его, если он вчера вечером привез целый ящик таких из Бостона.

12

— Эйс! — сказал мистер Гонт. — Ты как раз вовремя.

— Мне нужна пушка, — сказал Эйс. — И еще немного вашей классной пудры, если осталось.

— Да-да... в свое время. Все — в свое время. Помоги мне с этим столом, Эйс.

— Я убью Пэнгборна, — сказал Эйс. — Он украл мой клад, и я его пришью.

Мистер Гонт взглянул на Эйса своим спокойным взглядом желтых глаз кошки, играющей с мышью, и... в этот момент Эйс ощутил себя мышкой.

— Не отнимай у меня время рассказами о том, что мне уже известно, — сказал мистер Гонт. — Если тебе нужна моя помощь, Эйс, помоги мне.

Эйс ухватил стол за один бок, и они вдвоем оттащили его в кладовую. Мистер Гонт нагнулся и поднял прислоненную к полу табличку с надписью:

НА ЭТОТ РАЗ ЗАКРЫТО НАСОВСЕМ

Он повесил ее на дверь с внешней стороны, а потом закрыл дверь. Он успел запереть замок, прежде чем Эйс сообразил, что на табличке не было ничего такого, что могло держать ее на двери, — ни петельки, ни клейкой ленты, вообще ничего. Но тем не менее она держалась.

Потом его взгляд упал на ящики, в которых раньше лежали пистолеты и прочая амуниция. Там осталось всего три пистолета и три контактных зажима.

— Господи Иисусе! Куда они все девались?

— Дела сегодня вечером шли хорошо, Эйс, — сказал мистер Гонт, потирая свои длиннопалые руки. — Просто чудесно. А пойдут они еще лучше. У меня есть для тебя работенка.

— Я же сказал вам, — начал Эйс, — шериф украл мои...

Лиланд Гонт навис над ним, прежде чем Эйс вообще заметил, что он сдвинулся с места. Его длинные мерзкие руки схватили Эйса за воротник рубахи и вздернули в воздух, словно он весил не больше пера. Испуганный вскрик вылетел у Эйса изо рта. Руки, державшие его, были словно железные. Мистер Гонт поднял его высоко, и Эйс неожиданно обнаружил, что смотрит сверху вниз на это дьявольское, сверкающее лицо, почти ничего не соображая от ужаса. Но он все же заметил, как дым — а может, это был пар — выходит из ноздрей и ушей мистера Гонта. Гонт был похож на какого-то человекообразного дракона.

— Не смей мне НИЧЕГО говорить! — заорал на него мистер Гонт. Его язык высунулся между похожих на могильные камни зубов, и Эйс увидел, что кончик языка раздвоен, как жало у змеи. — Я говорю тебе: ВСЕ! Заткнись, когда находишься рядом с теми, кто старше и лучше тебя, Эйс! Заткнись и слушай! ЗАТКНИСЬ И СЛУШАЙ!

Он дважды повернул Эйса вокруг своей головы, как ярмарочный борец, и отшвырнул его к дальней стене. Эйс врезался головой в штукатурку. Яркий фейерверк взорвался у него в мозгу. Когда туман в глазах рассеялся, он увидел склонившегося над ним мистера Гонта. Его лицо было страшно — одни глаза, зубы и клубы дыма.

— Нет! — завопил Эйс. — Нет, мистер Гонт! Пожалуйста, неееет!

Руки превратились в лапы, ногти мгновенно отросли и заострились — или они все время были такими, пронеслось у Эйса в мозгу, может, они такие и были, а он просто не видел этого.

Когти распороли ткань его майки, как бритвы, и Эйса снова подтащило ближе к этому дымящемуся лицу.

— Ты готов слушать, Эйс? — спросил мистер Гонт. Горячие клубы дыма обжигали щеки и рот Эйса при каждом слове. — Ты готов или мне надо распороть твое поганое брюхо и покончить с тобой?

— Да! — всхлипнул он. — То есть нет\ Я буду слушать!

— Ты будешь хорошим послушным мальчиком и выполнишь мои приказы?

— Да!

— Ты знаешь, что случится с тобой?

— Да! Да! Да!

— Ты отвратителен, Эйс, — сказал мистер Гонт, — мне нравится это в человеке. — Он слегка тряхнул Эйса и отпустил. Эйс сполз по стене и, всхлипывая, очутился на коленях. Он смотрел в пол. Он страшно боялся взглянуть в лицо чудовищу.

— Если ты хотя бы подумаешь о том, чтобы перечить мне, Эйс, я позабочусь, чтобы ты испытал весь набор адских мук. Не волнуйся, ты получишь шерифа. Однако в данный момент его нет в городе. А теперь вставай.

Эйс медленно поднялся на ноги. Голова у него трещала, майка свисала лохмотьями.

— Позволь тебя кое о чем спросить. — Мистер Гонт снова был вежлив и цивилизован, каждый волосок на его голове лежал на своем месте. — Ты любишь этот маленький городок? Нравится он гебе? Ты обклеиваешь его фотографиями стенки в своей говенной маленькой каморке, чтобы напоминать себе о его провинциальной прелести в минуты грусти и печали?

— Черт... Нет, — нетвердым голосом произнес Эйс. Голос у него вздрагивал с каждым ударом сердца. Подняться на ноги стоило ему немалого труда; ноги были словно макаронины. Он стоял, прижавшись спиной к стене, и со страхом смотрел на мистера Гонта.

— Впал бы ты в меланхолию, если бы я сказал, что желаю, чтобы ты стер это маленькое говенное селение с лица земли, пока не вернется шериф?

— Я... Я не знаю, что значит это слово, — нервно сказал Эйс.

— Меня это не удивляет. Но, думаю, ты понимаешь, что я имею в виду, ведь так, Эйс?

Эйс вспомнил прошлое. Он вспомнил, как много лет назад четверо сопливых мальчишек здорово накололи его и его друзей (в то время у Эйса были друзья или по крайней мере те, кого можно было хоть как-то назвать таковыми). Потом, позже, они отловили одного из тех сопляков — Горди Ла-Чанса — и отдрючили его как следует, но это уже не имело значения. Теперь Ла-Чанс — преуспевающий писатель, живет в совсем другой части штата и скорее всего подтирает задницу десятидолларовыми бумажками. Каким-то образом сопляки одержали победу, и с тех пор все у Эйса шло наперекосяк. Удача отвернулась от него. Двери, раньше открытые для него, стали захлопываться перед его носом одна за другой. Мало-помалу он стал сознавать, что он не король, а Касл-Рок — не его королевство. Если когда-то и было так, эти дни уходили в прошлое с того самого уик-энда в День труда, когда ему было шестнадцать и когда сопляки обманным путем присвоили себе то, что по праву принадлежало Эйсу и его дружкам. К тому времени как Эйс повзрослел настолько, чтобы законным образом заказать спиртное в «Пьяном тигре», он из короля превратился в солдата без обмундирования, пробирающегося по вражеской территории.

— Я ненавижу этот сраный сортир, — сказал он Лиланду Гонту.

— Хорошо, — кивнул мистер Гонт. — Очень хорошо. У меня есть друг — он ждет в машине неподалеку, — который поможет тебе разобраться с этим, Эйс. Ты получишь шерифа... А заодно и весь город в придачу. Как по-твоему, это хорошо звучит? — Он поймал взгляд Эйса.

Стоя перед ним в разодранной майке, Эйс начал ухмыляться. Голова у него больше не болела.

— Ага, — сказал он. — Зв-вучит просто в-великолепно.

Мистер Гонт сунул руку в карман пиджака и вытащил

оттуда пластиковый пакет из-под сандвича, набитый белым порошком. Он протянул его Эйсу и сказал:

— За работу, Эйс.

Эйс взял протянутый пакет, не отрывая взгляда от глаз мистера Гонта.

— Отлично, — произнес он. — Я готов.

13

Зануда увидел, как последний человек, свернувший на аллею за «Самым необходимым», вышел оттуда. Майка у парня теперь свисала клочьями, и он тащил какой-то ящик. Из-за пояса его голубых джинсов торчали рукоятки двух автоматических пистолетов.

Зануда в ужасе отпрянул, когда этот человек, в котором он теперь признал сына Джона Меррилла, Эйса, подошел прямо к автобусу и опустил ящик на землю.

Эйс постучал в стекло.

— Открой заднюю дверь, папаша, — сказал он. — Нам пора приниматься за дело.

Зануда опустил стекло.

— Убирайся отсюда, — выдавил он. — Убирайся, слышишь, негодяй! А не то я позову полицию!

— Доброй охоты, козел, — буркнул Эйс и вытащил из-за пояса один пистолет.

Зануда окаменел, а Эйс протянул пистолет ему в окошко, рукояткой вперед. Зануда, моргая, уставился на ствол.

— На, держи, — нетерпеливо произнес Эйс, — и открой заднюю дверь. Если ты еще не понял, кто меня послал, то ты даже тупее, чем кажешься с виду. — Он просунул в окошко вторую руку, пощупал парик и скривился в подобии улыбки. — Мне нравятся твои волосики. Просто прелесть.

— Прекрати, — сказал Зануда, но уже без злобы в голосе. «Трое смелых мужчин могут нанести Им сильный урон, — говорил мистер Гонт. — Я пришлю тебе кое-кого».

Но Эйс! Эйс Меррилл! Он же уголовник!

— Слушай, — сказал Эйс, — если хочешь обсудить детали с мистером Гонтом, то он, по-моему, еще у себя. Но, как сам видишь, — Эйс провел ладонями сверху вниз по свисающим лохмотьям, в которые превратилась его майка, — он слегка не в духе.

— Ты должен помочь мне избавиться от Них? — спросил Зануда.

— Это точно, — подтвердил Эйс. — Мы поджарим весь этот городишко, как шашлык на ребрышках. — Он поднял ящик. — Хотя я лично не представляю, как это сделать с одной коробкой капсюлей. Но он сказал, что ты знаешь ответ на этот вопрос.

Зануда начал ухмыляться. Он встал, прошел в салон автобуса и открыл заднюю дверь.

— Думаю, что знаю, — сказал он. — Залезайте, мистер Меррилл. Нам пора двигаться.

— Куда?

— Для начала — в городской автопарк, — сказал Зануда.

Он продолжал ухмыляться.

Глава 21

1

Его преподобие Уильям Роуз, впервые вступивший на амвон объединенной баптистской церкви Касл-Рока в мае 1983-го, был чистой воды фанатиком — тут ни у кого не возникало никаких сомнений. К несчастью, он еще был энергичен, порой как-то странно и жестоко остроумен и чрезвычайно популярен среди своей паствы. Его первая проповедь в качестве вожака баптистского стада явилась знамением грядущих перемен. Она начиналась со слов: «Почему католикам гореть в аду». В этом ключе он и продолжал свою проповедь, чем снискал себе с тех пор громадную популярность среди своих единоверцев. Католики, сообщил он им, богохульники, заблудшие создания, которые поклоняются не Иисусу, а женщине, избранной, чтобы носить Его в своем чреве. Так стоит ли удивляться тому, что они так рьяно заблуждаются и в прочих вопросах?

Он разъяснял своей пастве, что католики разработали целую науку пыток во времена инквизиции; что инквизиторы жарили из истинно верующих, как он выражался, «копченые бифштексы» вплоть до конца девятнадцатого столетия, пока героические протестанты (в основном баптисты) не заставили их прекратить это; что за всю историю католичества сорок пап познали своих собственных сестер и матерей и даже незаконнорожденных дочерей на греховных, гхм, сексуальных сборищах, гхм; что Ватикан выстроен на деньги протестантских мучеников и ограбленных народов.

Подобная невежественная болтовня вряд ли была внове католической церкви, которой приходилось сталкиваться с похожими байками на протяжении сотен лет. Многие священники спокойно переступали через это, порой даже мягко подшучивая над такого рода нападками. Однако не таков был отец Джон Бригем, чтобы смириться с этим. Как раз наоборот. Вспыльчивый кривоногий ирландец, отец Бригем был одним из тех лишенных юмора людей, которые просто не выносят дураков, в особенности гордых и напыщенных вроде преподобного Роуза.

Он молча сносил постоянные укусы Роуза почти целый год, прежде чем наконец не огрызнулся со своего собственного амвона. Его проповедь, лишенная каких бы то ни было туманных намеков и иносказаний, называлась просто: «Грехи священника Уилли». В ней он охарактеризовал баптистского проповедника как «гнусавящего свои псалмы недоумка, который думает, что по понедельникам Уилли ходит по воде аки по суху, а по воскресеньям Билли восседает по правую руку Господа, Отца Всемогущего».

Позже, тем же воскресным днем, преподобный Роуз в сопровождении четырех самых здоровых дьяконов нанес визит отцу Бригему. Они заявили, что их глубоко поразили и шокировали клеветнические измышления, высказанные отцом Бригемом.

— И у вас хватает духу говорить мне, чтобы я сбавил тон, — сказал отец Бригем, — после того, как вы все утро драли горло и рассказывали верующим, что я служу вавилонской блуднице?

Краска тут же залила обычно бледные щеки преподобного Роуза и даже почти совсем облысевший череп. Он никогда не говорил ничего о вавилонской блуднице, заявил он отцу Бригему, хотя упоминал несколько раз римскую блудницу, и коль скоро этот сапог пришелся впору отцу Бригему, то что ж, пускай он носит его на здоровье.

Сжав кулаки, отец Бригем шагнул за двери своего храма.

— Если хотите обсудить это на свежем воздухе, мой друг, — сказал он, — попросите ваш скромный гестаповский конвой постоять в сторонке, и мы побеседуем так, как вы только пожелаете.

Его преподобие Роуз, который был на три дюйма выше отца Бригема — но фунтов на двадцать легче, — криво усмехнувшись, сделал шаг назад.

— Я не стану, гхм, пачкать руки, — сказал он. Одним из сопровождавших его дьяконов оказался Дон Хемпхилл. Он был не только выше, но и потяжелее католического священника.

— Я готов обсудить это с вами, если пожелаете, — заявил он. — И я с удовольствием подмету дорожку вашей папистской отвислой задницей.

Двое других дьяконов, знавших, что Дон вполне способен на это, быстро увели его, но... После этого поднялась большая шумиха.

До нынешнего октября война в основном ограничивалось словесными ристалищами — анекдотами про различные национальности и непристойными шутками на мужских и дамских сборищах обеих церквей, потасовками ребятишек, чьи родители принадлежали к разным конфессиям, на школьном дворе — и главным образом риторическими ракетами, летящими от амвона к амвону по воскресеньям — этим дням примирения, в которые, как учит нас история, начиналось большинство войн. Время от времени случались и неприятные инциденты — бросались яйца в Пэриш-холле во время танцев баптистской молодежи, а однажды в окно комнаты пасторского домика влетел булыжник, — но в основном это была словесная баталия.

Как и у всех войн, у этой были свои жаркие денечки и временные затишья, но настоящая, постоянно растущая злоба в обоих станах началась с того дня, когда Дочери Изабеллы объявили о своих планах устроить Ночь Казино. А к тому моменту, когда преподобный Роуз получил небезызвестную открытку «Баптистской крысе», пожалуй, было уже поздно пытаться избежать конфронтации; исключительная грубость послания лишний раз свидетельствовала о том, что, когда стычка произойдет, будет жарко. Костер был разложен; кому-то оставалось лишь поднести спичку и раздуть пожар.

Если кто-то роковым образом и недооценивал взрывоопасность ситуации, это был отец Бригем. Он знал, что его баптистскому сопернику вряд ли придется по душе идея Ночи Казино, но не понимал, как глубоко оскорбляла и ранила баптистского проповедника мысль об азартной игре с благословения церкви. Он не знал, что отец Уилли Парохода был заядлым игроком, много раз бросавшим свою семью, когда его охватывала лихорадка азарта, и что в конце концов, проигравшись в пух и прах, застрелился в задней комнате дансинг-холла. И наконец, нелицеприятная правда об отце Бригеме заключалась в следующем: даже если бы он и знал

об этом, ему, по всей вероятности, было бы все равно.

Преподобный Роуз мобилизовал все свои силы. Начали баптисты с кампании писем — «Нет — Ночи Казино» — в ежедневную газету Касл-Рока «Звонок» (ббльшую часть писем написала сама Ванда Хемпхилл, жена Дона), а потом последовали листовки «РУЛЕТКА ДЬЯВОЛА». Бетси Байге, председательша Ночи Казино и главный регент местного отделения Дочерей Изабеллы, организовала контрнаступление. За последние три недели «Звонок» разросся до шестнадцати страниц, чтобы уместить дебаты противоборствующих сторон (правда, это больше походило на чемпионат «Кто-громче-крикнет», чем на разумную аргументацию различных взглядов). Расклеивалось все больше листовок; с не меньшей быстротой они срывались. Умеренность в выражениях обеими сторонами игнорировалась полностью. Некоторые из идеологических бойцов просто забавлялись; было и весело, и безопасно участвовать в буре в стакане воды, но... когда дело приблизилось к финишу, для Уилли Парохода, равно как и для отца Бригема, это уже не было забавой.

— Я раздавлю этот маленький самодовольный кусок говна! — рявкнул Бригем на удивленного Элберта Джендрона в тот день, когда Элберт принес ему небезызвестное письмо: «Послушай, ты, ПОЖИРАТЕЛЬ МАКРЕЛИ», которое нашел приклеенным к двери в свой зубоврачебный кабинет.

— Вы только представьте себе, этот сынок грязной шлюхи обвиняет правоверных баптистов в такой мерзости! — завизжал преподобный Роуз на столь же удивленных Нормана Харпера и Дона Хемпхилла. Это произошло в День Колумба, сразу после звонка отца Бригема. Бригем пытался прочесть письмо про макрель его преподобию Роузу; Роуз отказался (нарочито — в присутствии своих дьяконов) слушать.

Норману Харперу, который был примерно одного роста с Элбертом Джендроном, но весил фунтов на двадцать больше, стало как-то не по себе от истерического крика Роуза, но высказывать он это вслух не стал.

— Я вам скажу, в чем тут дело, — буркнул он. — Отец вислозадый слегка перетрухнул из-за той открытки, которую ты получил, Уилл, вот и все. Он понял, что дело зашло слишком далеко. И рассчитал — если он объявит, что кто-то из его дружков получил письмо, полное таких же ругательств, это разойдется по округе и снимет с него вину.

— Ну, так это у него не пройдет! — еще истеричнее выкрикнул Роуз. — Никто из моей паствы не станет принимать участие в такой мерзости! Никто! — На последнем слове голос у него сорвался. Ладошки стали судорожно сжиматься и разжиматься. Норман и Дон хмуро переглянулись. За последние несколько недель они уже несколько раз обсуждали такое поведение нреподобного Роуза, становившееся для него обычным делом. Вся эта затея с Ночью Казино буквально раздирала Уилли на части. Они оба опасались, что еще до того, как все утрясется, у него может случиться нервный срыв.

— Ты не волнуйся, — успокаивающе пробормотал Дон, — мы ведь знаем, как оно все на самом деле, Уилл.

— Да! — вскричал преподобный Роуз, уставившись на обоих мужчин мутными влажными глазами. — Да, вы знаете — вы двое. И я... Я — знаю! А как насчет остальных в этом, гхм, городе? Они знают?

Ни Норман, ни Дон ничего не сумели возразить.

— Я надеюсь, этот лживый идолопоклонник попадет под поезд! — закричал Уильям Роуз, беспомощно тряся сжатым кулачком. — Под поезд! Я бы заплатил, чтобы только посмотреть на это! Я бы здорово заплатил!

Позже, в понедельник, отец Бригем обзвонил свою паству и попросил тех, кого беспокоит «нынешняя атмосфера религиозного упадка в Касл-Роке», заглянуть в пасторский домик вечером на короткое собрание. Собралось столько народу, что собрание пришлось перенести в Колумбус-Холл, по соседству.

Бригем начал с сообщения о письме, которое нашел у себя на двери Элберт Джендрон — письме, подписанном «истинными баптистами Касл-Рока», — а потом пересказал свой неудавшийся телефонный разговор с преподобным Роузом. Когда он сообщил собравшимся, что Роуз утверждает, будто тоже получил оскорбительное послание — записку, подписанную «истинными католиками Касл-Рока», — в толпе раздался гул... Сначала — изумления, а потом — ярости.

— Этот человек отъявленный лгун! — выкрикнул кто-то с задних рядов.

Отец Бригем, казалось, одновременно и утвердительно кивнул, и отрицательно покачал головой.

— Возможно, Сэм, но это не главное. Он просто сумасшедший — вот что главное.

Заявление было встречено задумчивым и взволнованным молчанием, но тем не менее отец Бригем испытал почти физическое облегчение. Просто сумасшедший — в первый раз он произнес эти слова вслух, хотя они вертелись у него на уме года три, не меньше.

— Я не хочу, чтобы мне мешал религиозный маньяк, — продолжал он. — Наша Ночь Казино совершенно безвредна и даже полезна, что бы там ни болтал его преподобие Уилли Пароход. Но я считаю, поскольку он становится все более активным, а точнее сказать — просто буйным, мы должны провести голосование. Если вы считаете нужным отменить Ночь Казино — уступить этому нажиму ради всеобщей безопасности, — вы так и должны сказать.

За то, чтобы устроить Ночь Казино, как и было задумано, проголосовали единогласно.

Довольный, отец Бригем кивнул и взглянул на Бетси Вайге.

— Вы собираетесь провести завтра вечером собрание, да, Бетси?

— Да, отец.

— Тогда я предлагаю, — сказал отец Бригем, — чтобы мы, мужчины, в это же самое время собрались здесь, в Колумбус-Холле.

Элберт Джендрон, грузный мужчина, который медленно заводился и так же медленно остывал, неторопливо выпрямился во весь рост. Головы его соседей, следивших за этим вставанием, задрались вверх.

— Вы полагаете, отец, эти баптистские выродки могут попытаться тронуть женщин?

— Нет-нет, совсем даже нет, — успокоил его отец Бригем. — Я просто думаю, что нам не помешает выработать некоторые планы, чтобы быть уверенными в том, что сама Ночь Казино пройдет гладко, и...

— Охрану?! — с энтузиазмом воскликнул кто-то. — Назначить охранников, да, отец?

— Ну... Глаза и уши, — уклончиво произнес отец Бригем, не оставляя ни у кого сомнений, что он имел в виду именно охранников. — И если мы соберемся во вторник, когда будет собрание у дам, мы окажемся рядом, если что-то все-таки случится.

Итак, пока Дочери Изабеллы заседали в здании по одну сторону парковочной стоянки, католики собрались в доме напротив. А на другом конце города в то же самое время преподобный Уильям Роуз созвал свое собрание, чтобы обсудить последнюю выходку католиков и разработать план изготовления плакатов и организации пикетов в Ночь Казино.

Все происшествия и вся шумиха в этот вечер в Роке не особо отразились на посещаемости данных сборищ — большинство зевак, сгрудившихся возле здания муниципалитета, когда надвигалась гроза, были настроены вполне нейтрально в этом «великом противостоянии» по поводу Ночи Казино. Что же касается католиков и баптистов, по уши увязших в этой сваре, то несколько убийств никоим образом не могли отвлечь их от перспективы святой потасовки. Потому что в конце концов, когда дело доходит до религиозных устоев, все остальное должно отойти на задний план.

2

Более семидесяти человек пришло на четвертое собрание тех, кого его преподобие Роуз окрестил «баптистскими христианскими бойцами Касл-Рока». Это было большое достижение; на последнем сборище посещаемость резко упала, но слухи об оскорбительных открытках, брошенных в почтовые ящики, сильно повлияли на паству. Это обрадовало его преподобие, но он был озадачен и разочарован, не обнаружив среди присутствующих Дона Хемпхилла. Дон обещал быть здесь, недаром он был его могучей правой рукой.

Роуз взглянул на часы и увидел, что уже пять минут восьмого — поздно звонить на рынок, узнавать, не забыл ли Дон. Все, кто должен был прийти, уже сидели здесь, и он не хотел упускать момент, пока их любопытство и оскорбленное достоинство на подъеме. Он дал Хемпхиллу еще одну минуту, а потом взобрался на амвон и воздел свои тощие ручки в приветственном жесте. Его прихожане — большинство присутствующих были одеты в свои рабочие костюмы — уселись на простые деревянные лавки.

— Давайте начнем это собрание с того, что служит началом всех, гхм, великих сборищ, — тихо произнес преподобный Роуз. — Давайте склоним наши головы, гхм, в молитве.

Они склонили головы, и как раз в этот момент наружная дверь с треском распахнулась. Раздалась парочка женских вскриков, а несколько мужчин вскочили на ноги.

Это был Дон. Он сам работал у себя в лавке мясником и так и не снял окровавленный белый фартук. Лицо его раскраснелось, как помидор, глаза были мокрыми, сопли текли из носа по нижней губе и морщинкам вокруг рта.

От него дико воняло.

Дон вонял, как стая скунсов, которую сначала окунули в чан с серой, потом обмазали свежими коровьими лепешками и заперли в закрытом помещении. Вонь была впереди, вонь была позади, но самая густая вонь окутывала плотной завесой его самого. Женщины шарахались от прохода и лезли за своими носовыми платочками, когда он проходил мимо них с болтающимся впереди фартуком и выбившейся сзади из брюк рубахой. Несколько ребятишек, пришедших вместе со взрослыми, стали плакать. Мужчины издавали смешанные возгласы отвращения и изумления.

— Дон! — резким изумленным голосом воскликнул преподобный Роуз. Руки он по-прежнему держал воздетыми, но, когда Дон Хемпхилл приблизился к амвону, Роуз опустил их и непроизвольно зажал одной рукой нос и рот. Его чуть не вырвало. Никогда в жизни ничего подобного он не нюхал. — Что... Что случилось?

— Случилось?! — проревел Дон Хемпхилл. — Случилось? Я вам скажу, что случилось! Я всем расскажу, что случилось!

Он развернулся лицом к прихожанам, и, несмотря на исходящую от него вонь, они все застыли, встретив его яростный, сумасшедший взгляд.

— Эти сукины дети разбомбили мой магазин, вот что случилось! Там было не больше полудюжины покупателей, потому что я вывесил табличку, что закрываю рано, и слава Богу, что вывесил, но товар испорчен! Товар на сорок тысяч! Пропал! Я не знаю, что подкинули эти ублюдки, но оно будет вонять неделями!

— Кто? — боязливо спросил преподобный Роуз. — Кто это сделал, Дон?

Дон Хемпхилл полез в карман своего фартука и вытащил оттуда пачку листовок, перевязанных черной лентой с белой каймой. Лента оказалась «римским воротничком». Он поднял ее вверх, чтобы всем было видно.

— КТО, ПО-ВАШЕМУ?! — заорал он. — Мой магазин! Мой товар! Все пошло к чертям и из-за кого? Как вы думаете?

Он швырнул листовки в толпу баптистских христианских бойцов. Бумажки разлетелись в разные стороны и посыпались на людей, как конфетти. Некоторые из присутствующих стали протягивать руки и ловить их. На всех листовках было изображено одно и то же: кучка смеющихся мужчин и женщин, стоявших вокруг стола с рулеткой. Над картинкой надпись:

ПРОСТО ДЛЯ ЗАБАВЫ!

А под ней:

ПОСЕТИТЕ НАШУ НОЧЬ КАЗИНО

В КОЛУМБУС-ХОЛЛЕ

31 ОКТЯБРЯ 1991 ГОДА

В ПОЛЬЗУ КАТОЛИЧЕСКОГО

СТРОИТЕЛЬНОГО ФОНДА

— Где ты нашел эти листовки, Дон? — зловеще, грохочущим голосом спросил Лен Милликен. — И этот воротник?

— Кто-то подбросил их через главный вход, — сказал Дон, — как раз перед тем, как разрази...

Входная дверь снова громыхнула, заставив всех подпрыгнуть, только на сей раз она не распахнулась, а захлопнулась.

— Надеюсь, вам понравится запашок, вы, баптистские придурки! — выкрикнул кто-то, а потом раздался взрыв мерзкого пронзительного хохота.

Прихожане испуганными глазами уставились на его преподобие Уильяма Роуза. Он смотрел на них с точно таким же испугом в глазах. И вот тут коробка, спрятанная в клиросе, неожиданно зашипела. Как и в той коробке, которую спрятала в Зале Дочерей Изабеллы покойная Миртл Китон, в этой (подложенной Сонни Джакеттом, тоже ныне покойным) находился таймер, тикавший весь день напролет.

Тучи невероятно сильной вони стали просачиваться скозь дырочки.

В объединенной баптистской церкви Касл-Рока забава только началась.

3

Бабс Миллер кралась вдоль Зала Дочерей Изабеллы, замирая на месте всякий раз, как бело-голубая вспышка прорезала небеса. В одной руке она сжимала ломик, а в другой — автоматический пистолет от мистера Гонта. Музыкальная шкатулка, которую она купила в «Самом необходимом», болталась в кармане накинутого на Бабс мужского плаща, и если кому-нибудь вздумается украсть ее, он тут же заглотит добрую унцию свинца.

Кому вздумается совершить столь низкий и грязный поступок? Кто захочет украсть музыкальную шкатулку, когда Бабс еще даже не выяснила, что за мелодию та играет?

«Ну, — подумала она, — во всяком случае, скажем так — надеюсь, Синтия Роз Мартин не станет вертеть сегодня вечером своим личиком. А если станет, она больше нигде не будет вертеть своим личиком — по крайней мере на этом свете. Она что, думает, я... полная дура?»

Но пока что ей нужно сыграть одну маленькую шутку. Розыгрыш. Разумеется, по просьбе мистера Гонта.

— Вы знаете Бетси Вайге? — спросил ее мистер Гонт. — Ну конечно, знаете, не так ли?

Разумеется, она ее знала. Она знала Бетси еще со школьной скамьи, когда они вместе бегали на танцульки и были неразлучными подружками.

— Отлично. Наолюдайте за ней через окошко. Она усядется на свое место. Поднимет листок бумаги и увидит что-то под ним.

— Что? — с любопытством спросила Бабс.

— Не важно что. Если вы рассчитываете хоть когда-нибудь отыскать ключ к музыкальной шкатулке, то лучше захлопните ваш рот и раскройте уши — поняли, моя дорогая?

Она поняла. И она поняла еще кое-что. Мистер Гонт иногда бывал страшным человеком. Очень страшным.

— Она возьмет то, что будет лежать под листком бумаги. Она станет рассматривать это. Начнет раскрывать. К тому времени вы должны уже стоять у двери. И ждать, пока все обернутся к левому дальнему углу зала.

Бабс хотела спросить, почему они будут все это делать, но решила, что лучше не спрашивать.

— Когда они цбернутся, вы просунете раздвоенный конец ломика под дверную ручку. Другой конец опустите к земле. И сильно надавите.

— Когда мне кричать? — спросила Бабс.

— Вы сами поймете. Они все будут выглядеть так, словно им пальнули в задницу красным перцем с солью. Вы помните, что вы должны крикнуть, Бабс?

Она помнила. Похоже, это была шутка не из приятных — над Бетси Вайге, с которой они, держась за руки, бегали в школу, но, с другой стороны, она также казалась вполне безобидной (ну... почти безобидной), а кроме того, они ведь уже не дети — ни она, ни та маленькая девчушка, которую она почему-то звала всегда — Бетти Ля-Ля. Все это было давным-давно. И, как заметил мистер Гонт, никто никогда на нее не подумает. Да и с чего бы кто-то стал подозревать ее? В конце концов Бабс с мужем были адвентистами Седьмого Дня, и что до нее, так и католики, и баптисты вполне заслуживали того, что получали, — включая и Бетти Ля-Ля.

Сверкнула молния. Бабс замерла, а потом подкралась поближе к окну возле двери и заглянула внутрь — удостовериться, что Бетти еще не уселась за свой председательский стол.

И первые робкие капли начинавшейся грозы зашелестели вокруг.

4

Зловоние, начавшее заполнять баптистскую церковь, было похоже на вонь в магазине Дона Хемпхилла, только... В тысячу раз хуже.

— О черт! — проревел Дон. Он совершенно забыл, где находится, но даже если бы и вспомнил, это вряд ли улучшило его выражения. — Они и сюда подложили это! Бежим! На улицу! Все — на улицу!

— Вперед! — рявкнула Нэн Робертс своим могучим «для-наплыва-в-перерыв-на-ленч» баритоном. — Рвем когти, ребята!

Они все прекрасно видели, откуда исходит вонь — толстые клубы беловато-желтого дыма поднимались над клиросом и вырывались из отверстий в нижних досках. Боковая дверь была как раз под балкончиком, но никто даже и не подумал двинуться в этом направлении. Такое зловоние просто убьет... Но сначала глаза выскочат из орбит, волосы выпадут, а задница закупорится намертво от дикого ужаса.

Баптистские христианские бойцы Касл-Рока были разгромлены меньше чем за пять секунд. Они устремились к вестибюлю в задней части церкви, вопя и затыкая себе рты и носы чем попало. Одна лавка перевернулась и с грохотом упала на пол. Нога Деборы Джонстоун очутилась как раз под ней, а Норман Харпер врезался на бегу в Дебору, когда она пыталась вытащить ногу. Дебора упала, и раздался громкий хруст ломающейся лодыжки. Она истошно закричала от боли, но ее крики затерялись среди воплей всех остальных.

Его преподобие Роуз стоял ближе всех к клиросу, и зловоние обволакивало его голову как огромная вонючая маска. Так пахнут католики, горящие в аду, сбивчиво пронеслось у него в мозгу, и он соскочил с амвона. Приземлился он обеими ногами точно на диафрагму Деборы Джонстоун, ее вопли перешли в один длинный сдавленный вой, а потом вообще смолкли — она потеряла сознание. Его преподобие Роуз, не подозревая о том, что он только что лишил сознания одну из своих самых ревностных прихожанок, стал продираться к задней части церкви.

Добравшиеся до вестибюля первыми обнаружили, что здесь выхода нет; двери были каким-то образом заблокированы. И прежде чем вожаки неудавшегося исхода смогли повернуть назад, их смяла и вдавила в запертые двери волна тех, кто бежал позади.

Крики, вопли ужаса и ярости разрывали воздух. А когда снаружи хлынул дождь, людей внутри охватили приступы рвоты.

5

Бетси Вайге заняла свое место за председательским столом, между американским флагом и плакатом с изображением Пражского наследника. Она постучала костяшками пальцев по столу, призывая присутствующих к порядку, и дамы — всего около сорока — начали рассаживаться. Снаружи прогремел раскат грома. Внутри раздались слабые вскрики и нервные смешки.

— Я призываю собрание Дочерей Изабеллы к порядку, — сказала Бетси и взяла в руки свой блокнот. — Мы начнем, как всегда, с...

Она запнулась. На столе лежал белый конверт. Он оказался прямо под ее блокнотом. Отпечатанные на нем слова бросились ей в глаза: ПРОЧТИ ЭТО СРАЗУ, ТЫ, ПАПИСТСКАЯ ШЛЮХА.

Это они, подумала она. Эти баптисты. Эти мерзкие, противные, тупоголовые людишки.

— Бетси? — окликнула ее Наоми Джессап. — Что-нибудь случилось?

— Я не знаю, — сказала она. — Кажется, да.

Она надорвала конверт. Из него выскользнул листок бумаги. На нем было отпечатано: ТАК ПАХНУТ «ПРЕЛЕСТИ» У КАТОЛИЧЕК!

Вдруг из дальнего левого угла зала послышался шипящий звук, какой бывает у готового вот-вот лопнуть парового котла. Несколько женщин вскрикнули и обернулись туда. Снаружи раздался еще один громовой раскат, и крики умножились.

Беловато-желтый дымок струился из квадратного отверстия в стене. И неожиданно все небольшое помещение заполнило страшное, кошмарное зловоние.

Бетси вскочила, опрокинув стул. И только она раскрыла рот — понятия не имея, что она сейчас скажет, — как женский голос снаружи выкрикнул:

— Это вам за Ночь Казино, слышите, суки! Покайтесь! Покайтесь!

Она уловила чью-то тень, мелькнувшую снаружи у входной двери, прежде чем из квадратного отверстия вырвалось целое облако дыма и заслонило дверное окошко, а потом... ей стало уже не до того. Зловоние было невыносимым.

Собрание закончилось, так и не начавшись. Дочери Изабеллы носились по заполненной дымом и зловонием комнате, как стадо взбесившихся овец. Когда Антони Биссет, отброшенная кем-то на председательский стол, сломала себе шею о его стальную окантовку, никто ничего не услышал и не увидел.

Снаружи прогремел третий раскат грома, и сверкнула молния.

6

Католики сгрудились вокруг Элберта Джендрона в Колумбус-Холле. Воспользовавшись запиской, которую он нашел приклеенной к двери своего кабинета, как отправным пунктом («Да это еще что — знали бы вы, что было, когда...»), он пичкал их страшными, но изумительными историями о зверствах и мести католиков в Люистоне еще в тридцатые годы.

— ...И вот, когда он увидел, как горстка невежественных богохульников вымазала ноги Святой Девы коровьим дерьмом, он вскочил в машину и поехал...

Неожиданно Элберт замолк и прислушался.

— Что это? — спросил он.

— Гром, — пояснил Джейк Пуласки. — Вроде гроза собирается.

— Нет — вот это, — сказал Элберт и встал. — Вроде кто-то орет.

Громовые раскаты стихли до глухого рокота, и на его фоне они все услыхали: кричали женщины.

Они повернулись к отцу Бригему, и тот поднялся со своего стула.

— Давайте, мужчины, — сказал он, — пойдем и посмотрим...

И тогда раздалось шипение, и вонь стала распространяться от задней части зала к тому месту, где люди сбились в кучу. Оконное стекло разбилось вдребезги, в комнату влетел булыжник, брякнулся на отполированный сотнями пар танцующих ног пол и покатился к толпе. Мужчины с воплями отпрянули. Булыжник откатился к дальней стене, последний раз подпрыгнул и замер.

— Привет от баптистов, гореть вам в аду! — проорал кто-то снаружи. — Не будет никаких азартных игр в Касл-Роке! Передайте всем, любители монашек!

Дверь в вестибюле Колумбус-Холла тоже оказалась подпертой снаружи ломом. Люди колотились в нее, а потом стали карабкаться вверх.

— Нет! — заорал отец Бригем. Он продрался сквозь невыносимое зловоние к маленькой боковой двери. — Сюда! ВСЕ СЮДА!

Поначалу его никто не послушал; в панике они продолжали колотиться в главную дверь зала, незыблемую как скала. Потом туда добрался Элберт Джендрон, схватил чьи-то две головы и с силой стукнул друг о друга.

— Делайте, что вам говорит отец, — проревел он. — Они убивают женщин!

Элберт ринулся назад, пробуравив дымовую завесу, и остальные потянулись следом, задыхаясь и кашляя. Миди Россиньоль не сумел удержать содержимое своего желудка внутри. Он раскрыл рот и оставил недавно съеденный ужин на рубахе Элберта Джендрона, топорщившейся на его широкой спине. Элберт даже не заметил этого.

Отец Бригем уже подбирался к ступенькам, ведущим к парковочной стоянке и Залу Дочерей Изабеллы напротив. То и дело он останавливался — глотку его раздирал сухой кашель. Облако зловония прилипло к нему, как клейкая лента от мух. Прихожане следовали за ним шумной, кашляющей и отхаркивающейся толпой, почти не замечая усиливающегося дождя.

Когда отец Бригем был уже на середине невысокого крыльца, вспышка молнии осветила лом, подпиравший двери Зала Дочерей Изабеллы. А секундой позже одно из окон этого здания разлетелось вдребезги от удара изнутри, и из рваной дыры стали выбрасываться женщины и кататься по лужайке, как огромные тряпичные куклы, каким-то образом научившиеся блевать.

7

Его преподобие Роуз так и не добрался до вестибюля; слишком много народу сгрудилось перед ним. Он повернулся и, зажав нос, ринулся назад. Он попытался крикнуть остальным, но стоило ему раскрыть рот, как он проглотил клуб дыма. Ноги у него переплелись, и он рухнул, сильно ударившись головой об лавку. Он попытался подняться и не смог. Тогда две большие ладони ухватили его под мышки и поставили на ноги.

— В окно, преподобие! — заорала Нэнси Робертс. — Мотаем отсюда!

— Но стекло...

— Плевать на стекло! Мы тут все задохнемся!

Она пихнула его вперед, и преподобный Роуз едва успел прикрыть ладонью глаза, прежде чем прошиб головой окно с изображенным на стекле Христом, ведущим своих овечек к подножию горы. Он пролетел по воздуху, рухнул на лужайку и растянулся плашмя. Его верхняя вставная челюсть выскочила изо рта, и он хрюкнул.

Он подобрал под себя ноги, сел и вдруг ощутил темноту вокруг, дождь и... благословенный свежий воздух. Насладиться этим открытием ему не пришлось: Нэнси Робертс схватила его за волосы и вздернула на ноги.

— Пошли, преподобный! — заорала она. Ее физиономия, освещенная бело-голубой вспышкой молнии, напоминала искаженную морду гарпии. На ней все еще был белый форменный халат — она всегда одевалась точь-в-точь как ее официантки, — но весь подол его был запачкан блевотиной.

Преподобный Роуз стоял рядом, с опущенной головой. Он хотел, чтобы она наконец отпустила его волосы, но каждый раз, когда он раскрывал рот, чтобы попросить ее об этом, его прерывал раскат грома.

Несколько человек последовали за ними через разбитое окно, но остальные по-прежнему колотились изнутри в дверь вестибюля, не подававшуюся ни на дюйм. Нэнси тут же сообразила, почему — два лома были подсунуты под дверные ручки. Она вышибла их одним махом в тот момент, когда молния ударила прямо в возвышение для оркестрика в городском парке, где когда-то изможденный молодой человек по имени Джонни Смит узнал по обгорелой спичке имя убийцы. Ветер подул сильнее и стал раскачивать деревья на фоне темного неба.

Как только ломы отлетели в сторону, двери распахнулись — одна из створок сорвалась с петель и приземлилась на клумбу, слева от крыльца. Поток баптистов с дикими, вытаращенными глазами выплеснулся наружу — они натыкались друг на друга, барахтались на ступеньках и скатывались с крыльца. Они воняли. Они рыдали. Задыхались от кашля. Блевали.

И все они были совершенно обезумевшие.

8

Рыцари Колумба под предводительством отца Бригема и Дочери Изабеллы во главе с Бетси Вайге сошлись в центре парковочной стоянки, когда дождь хлынул как из ведра. Бетси бросилась к отцу Бригему и вцепилась в него — слезы ручьем катились из ее красных глаз, а волосы облепили череп, как мокрая блестящая шапочка.

— Там еще остались... Внутри! — закричала она. — Наоми Джессап. Тони Биссет... Я не знаю, сколько!

— Кто это был? — проревел Элберт Джендрон. — Кто, черт возьми, это сделал?

— Это были баптисты! Конечно, это они! — завопила Бетси, а потом, когда молнии прорезали небо, как раскаленные вольфрамовые нити, начала плакать. — Они обозвали меня папистской шлюхой! Это были баптисты! Баптисты! Богом проклятые баптисты!

Тем временем отец Бригем отцепил от себя Бетси и доковылял до двери в Зал Дочерей Изабеллы. Ногой он отшвырнул лом — створки выгнулись дугой наружу, — и распахнул двери. Оттуда вывалились три совершенно одурманенные и задыхающиеся женщины, а вместе с ними — зловонное облако.

Сквозь это облако он разглядел Антони Биссет — хорошенькую Тони, которая так ловко орудовала иголкой с нитками и всегда с душой участвовала в каждом церковном мероприятии. Она лежала на полу, возле председательского стола, отчасти скрытая перевернутым плакатом с изображением Пражского наследника. Наоми Джессап стояла подле нее на коленях и подвывала. Голова Тони была повернута под диким, неестественным углом к туловищу. Остекленевшие глаза уставились в потолок. Зловоние совершенно не тревожило Антони Биссет, которая не покупала ни единой безделушки у мистера Гонта и не принимала участия ни в одной из его маленьких шуток.

Наоми увидела отца Бригема, стоявшего в дверях, вскочила на ноги и бросилась к нему. Она была в таком шоке, что зловоние, казалось, ее совсем не беспокоило.

— Отец! — закричала она. — Отец, почему? Почему они это сделали? Это ведь должна была быть просто маленькая забава... и больше ничего... Зачем же? Почему?

— Потому что этот человек ненормальный, — сказал отец Бригем и заключил Наоми в свои объятия.

Глухим и зловещим голосом стоявший рядом с ним Элберт Джендрон сказал:

— Пошли разберемся с ними.

9

Баптистские христианские бойцы двинулись от баптистской церкви вверх по Харрингтон-стрит под предводительством Дона Хемпхилла, Нэнси Робертс, Нормана Харпера и Уильяма Роуза. Глаза их красными злобными пуговицами торчали из распухших и расцарапанных глазниц. Большинство христианских бойцов заблевали свои штаны, рубахи или ботинки, а некоторые были в блевотине с ног до головы. Запах тухлых яиц прикипел к ним намертво и не смывался даже проливным дождем.

Патрульная полицейская машина затормозила на пересечении Харрингтон-стрит и Касл-авеню, на полмили выше переходившей в Касл-Вью. Патрульный вылез из машины и помахал им рукой.

— Эй! — крикнул он. — Вы куда это собрались, ребята?

— Мы собрались надрать задницы папистским хренососам, и если хочешь остаться цел, не стой у нас на дороге! — проорала в ответ Нэнси Робертс.

Неожиданно Дон Хемпхилл раскрыл рот и мощным баритоном запел:

— Вперед, о Воины Христа, вперед на смертный бой...

К нему присоединились остальные. Вскоре голоса всех

прихожан слились в могучий хор, и они прибавили ходу — уже не шли, а совершали марш-бросок. Лица их были мертвенно-бледными, на них отражалась лишь злоба без единого проблеска мысли, когда они стали уже не петь, а реветь слова гимна. Его преподобие Роуз ревел вместе со всеми, хотя и здорово шепелявил без верхней вставной челюсти.

Христос Спаситель, нас вперед, на бой святой веди,

Послушны воины Твои, и знамя впереди!

Они уже почти бежали.

10

Патрульный Моррисон стоял у дверцы своей машины и смотрел им вслед, сжимая в ладони радиомикрофон. Вода ручьями стекала с капюшона, накинутого на его форменную фуражку.

— Отвечайте, Номер Шестнадцать, — прохрипел из рации голос Пейтона.

— Вам лучше послать сюда сколько-нибудь ребят, прямо сейчас! — прокричал Моррисон. Голос его был одновременно испуганным и возбужденным. Он служил патрульным штата меньше года. — Тут что-то происходит! Что-то нехорошее! Мимо меня только что пронеслась толпа, человек семьдесят!

— Ну а что они делали? — спросил Пейтон.

— Они распевали «Вперед, о Воины Христа»!

— Это ты, Моррисон?

— Да, сэр!

— Так вот, патрульный Моррисон, насколько мне известно, нет закона, запрещающего распевать гимны даже под проливным дождем. На мой взгляд, это глупое занятие, но отнюдь не противозаконное. А теперь я тебе кое-что скажу, причем дважды повторять не стану: на мне сейчас висят четыре кровавых разборки, я понятия не имею, где шляется шериф и его чертовы помощники, и я не желаю, чтобы меня беспокоили по пустякам! Ты меня понял?

Патрульный Моррисон с трудом проглотил слюну.

— Э-э... Да, сэр, я понял, я... все, конечно, понял, но кто-то в толпе — по-моему, это была женщина, — сказал, что они, гхм, собираются «надрать задницы папистским хренососам», так она выразилась, сэр. Я понимаю, что это звучит как-то невразумительно, но мне не очень понравилось, как она это выкрикнула. — И Моррисон робко добавил: — Сэр.

Пауза так затянулась, что Моррисон уже хотел было снова позвать Пейтона — из-за трескотни электрических разрядов дальние радиопереговоры стали просто невозможны, но и в черте города связаться по рациям становилось все труднее, — а потом усталым и испуганным голосом Пейтон произнес:

— О-о... О Боже... О Боже милостивый. Что там происходит?

— Ну, дама сказала, что они хотят...

— Это я уже слышал! — проорал Пейтон так, что в конце фразы пустил петуха. — Поезжай к католической церкви! Если там что-то творится, попытайся это прекратить, но смотри, чтобы тебя не ранили. Повторяю, чтобы тебя не ранили! Я вышлю прикрытие, как только смогу, — если у меня хоть кто-то остался. Поезжай немедленно!

— М-мм, лейтенант Пейтон? А где находится католическая церковь в этом городишке?

— Откуда, твою мать, мне знать? — заревел Пейтон. — Что я, молюсь там, что ли? Следуй за толпой!

Моррисон положил микрофон на место. Он уже не видел толпы, но все еще слышал ее между громовыми раскатами. Он тронулся с места и поехал вслед за ревущими голосами.

11

Тропинка, ведущая к кухонной двери дома Майры Эванс, была вымощена разноцветным камнем.

Кора Раск подняла голубой булыжник и взвесила его на свободной от пистолета ладони. Она потянула дверную ручку. Дверь была заперта, как она и ожидала. Она разбила булыжником окошко на двери и рукояткой пистолета очистила раму от острых осколков. Потом просунула руку в окошко, открыла дверь и вошла внутрь. Волосы налипли на ее щеках мокрыми завитушками. Платье по-прежнему было распахнуто, и капли дождя стекали по усеянным прыщиками холмам ее грудей.

Чака Эванса не было дома, но Гарфилд, ангорский кот Майры и Чака, был. Мяукнув, он рысцой вбежал в кухню, надеясь, что его покормят. И Кора его накормила. Кот шмякнулся об стену кровавым меховым комочком.

— Скушай-ка вот это, Гарфилд. — Кора отмахнулась от дыма, вьющегося из дула пистолета, двинулась по коридору и стала подниматься по лестнице. Она знала, где искать эту шлюху. Она найдет ее в койке. Кора знала это не хуже, чем как ее зовут.

— Пора спатки, это точно, — сказала она. — Сейчас ты сама в этом убедишься, Майра, дорогуша моя.

Кора улыбалась.

12

Отец Бригем и Элберт Джендрон вели отряд растерзанных католиков вниз по Касл-авеню к Харрингтон-стрит. На полпути они услыхали пение. Мужчины переглянулись.

— Думаешь, мы сумеем обучить их другой песенке, Элберт?— вкрадчиво спросил отец Бригем.

— Думаю, да, отец, — ответил тот.

— Может, научим их петь «Я стремглав бежал до дому»?

— Отличная песенка, отец. Думаю, даже такие остолопы, как они, вполне могут разучить ее.

Молния сверкнула в небе, осветила на мгновение Касл-авеню. И два предводителя увидели небольшую толпу людей, взбирающихся на холм и приближающихся к ним. Глаза у них у всех были белесыми и пустыми, словно глаза статуй при свете молнии.

— Вон они! — крикнул кто-то из толпы, а потом раздался истошный женский вопль. — А ну-ка врежем этим грязным подонкам!

— Давайте прибавим ходу, — задыхаясь, проговорил отец Бригем и скороговоркой проклял баптистов.

— Аминь, отец, — произнес Элберт, бегущий рядом с ним.

Теперь уже бежали все.

Стоило патрульному Моррисону завернуть за угол, как еще одна молния сверкнула в небе и ударила в старый вяз возле Касл-Стрим. В ее вспышке он увидел, как две толпы людей несутся друг на друга. Одна толпа взбиралась на холм, а другая — устремилась вниз. И те и другие вопили. Неожиданно патрульный Моррисон поймал себя на том, что жалеет, что не сказался больным сегодня днем.

13

Кора распахнула дверь в спальню Чака и Майры и застала там именно ту картину, какую ожидала увидеть: эта сука валялась на смятой двуспальной кровати, выглядевшей так, словно по ней недавно проехался полк солдат. Одну руку она засунула под подушки, а другой рукой придерживала портрет в раме. Портрет стоял между мясистыми ляжками Майры, словно она ехала на нем верхом.

— О-ооо, Эл! — стонала она. — О-ооооо, Эл! О-ОООО-ОООО-ОООО, ЭЭЭЭЛ!

Жуткая ревность вскипела в самом сердце Коры и стала подниматься к горлу, пока она не ощутила ее терпкий привкус во рту.

— Ах ты, поганая крыса, — выдохнула она и подняла пистолет.

В этот момент Майра взглянула на нее, и взглянула... с улыбкой. Она вытащила свободную руку из-под подушки — в ней был зажат точно такой же пистолет, как и у ее подруги.

— Мистер Гонт говорил, что ты придешь, Кора, — сказала она и выстрелила.

Кора почувствовала, как пуля просвистела мимо ее щеки, и услышала, как она с треском вонзилась в левую створку двери. Тогда она выстрелила сама. Пуля ударила в портрет, зажатый у Майры между ног, разбила вдребезги стекло и зарылась в ляжке Майры.

А еще она оставила дырку в самой середине лба Элвиса Пресли.

— Посмотри, что ты наделала! Ты застрелила Короля, поскуда тупая!

Она трижды выстрелила в Кору. Два раза она промахнулась, но на третий угодила Коре в горло — выстрел отбросил Кору к стене, оставив на ней розовый кровавый потек. Рухнув на колени, Кора выстрелила еще раз. Пуля раздробила коленную чашечку Майры и сшибла ее с кровати. Кора упала лицом вниз на пол, пистолет выскользнул у нее из ладони.

— Я иду к тебе, Элвис, — попыталась выговорить она, но что-то было в этом жуткое, кошмарное... не то. Ее окружала сплошная тьма, и в этой тьме не было никого, кроме нее самой.

14

Баптисты Касл-Рока под предводительством его преподобия Уильяма Роуза и католики Касл-Рока, ведомые отцом Джоном Бригемом, сошлись возле подножия Касл-Хилл с почти слышным скрежетом. Не было никаких кулачных боев, никаких правил маркиза Куинсберри; они пришли выцарапывать глаза и рвать ноздри друг другу. И вполне вероятно — убивать.

Элберт Джендрон, громадный дантист, медленно раскачивавшийся, но ужасный в ярости, схватил Нормана Харпера за уши и дернул его голову на себя. Одновременно он нагнул свою собственную голову, и черепа их соприкоснулись с треском ломающихся при землетрясении скал. Норман весь дернулся и обмяк. Элберт отшвырнул его в сторону, как мешок с грязным бельем, и схватил Билла Саерса, торговавшего инструментом в «Западном авто». Билл увернулся и нанес удар, который пришелся Элберту точно по губам; тот выплюнул зуб, сдавил Билла медвежьей хваткой и стал сжимать, пока не услышал треск ребер. Билл начал дико орать. Элберт швырнул его почти на другую сторону улицы, где патрульный Моррисон успел вовремя затормозить, едва не переехав его.

Все пространство превратилось в клубок дерущихся фигур, которые пинались, царапались и вопили. Они колотили друг друга, скользили, падали под дождем, снова поднимались, нанося удары и получая их в ответ. В свете частых вспышек молний это казалось какой-то дикой пляской, где партнершу шарахали о ближайшее дерево, вместо того чтобы повернуть ее в элегантном па, или коленом врезали партнеру по яйцам вместо изящного книксена.

Нэнси Робертс схватила Бетси Вайге сзади за платье, когда та наносила своими ноготками татуировку на щеках Лусил Данхем. Нэн развернула Бетси лицом к себе и всунула ей в ноздри два своих пальца, аж до самых вторых суставов. Бетси издала гундосый вопль, когда Нэн принялась яростно трясти ее за нос.

Фрида Пуласки ударила Нэн своей сумочкой. Нэн рухнула на колени. Ее пальцы выскочили из ноздрей Бетси Вайге с хлопком пробки от шампанского. Когда она попыталась подняться, Бетси ударила ее ногой в лицо, отшвырнув на середину улицы.

— Ды дука, ды радорвала бой дос! — заверещала Бетси. — Ды радорвала бой ДООС! — И она попыталась наступить Нэн на живот.

Нэнси схватила ее за ногу, повернула, повалила Бетси — в девичестве Бетти Ля-Ля — лицом на мостовую, а потом поползла к ней на четвереньках. Бетси ждала этого; в следующее мгновение они обе уже катались по мостовой, кусаясь и царапаясь.

— ПРЕКРАТИТЕ!!! — завопил патрульный Моррисон, но голос его утонул в раскате грома, от которого, казалось, задрожала вся улица.

Он вытащил свой револьвер, задрал дуло к небу... Но прежде чем он успел выстрелить, кто-то, одному Богу известно, кто это мог быть, всадил ему пулю в мошонку из спецтовара Лиланда Гонта. Патрульный Моррисон отлетел назад, к капоту своей машины, и покатился по мостовой, ухватившись за свои развороченные причиндалы и пытаясь кричать.

Трудно сказать, сколько сражавшихся притащили с собой стволы, приобретенные вечером у мистера Гонта. Пожалуй, не много, а те, кто был вооружен, потеряли оружие в суматохе, когда бежали от зловония. Но по меньшей мере еще четыре выстрела прогремели один за другим, правда, выстрелы эти утонули в общих криках и раскатах грома.

Лен Милликен увидел, как Джейк Пуласки целится из пистолета в Нэн, уже выпустившую Бетси и теперь пытавшуюся задушить Миди Россиньоля. Лен ухватил Джейка за запястье и дернул вверх, в полыхающее молниями небо, за секунду до того, как прогремел выстрел. Потом дернул вниз и переломил о свое колено, как сухую ветку. Пистолет упал на мокрую мостовую, а Джейк взвыл. Лен отступил на шаг и сказал:

— Это научит тебя не... — Но договорить он не успел, потому что в этот самый момент кто-то воткнул лезвие карманного ножа в основание его шеи, перебив позвонки и задев спинной мозг.

Уже подъезжали полицейские машины с бешено крутящимися и сверкающими в темноте синими огнями. Сражавшиеся не обращали никакого внимания на усиленные динамиками крики полицейских и приказы прекратить побоище. Когда патрульные стали растаскивать дерущихся, они сами оказались втянутыми в потасовку.

Нэн Робертс приметила отца Бригема в его проклятой черной рубахе, порванной на спине. Одной рукой он держал преподобного Роуза за шею, а другой, сжатой в крепкий кулак, методично наносил удары ему в нос. Кулак отводился, рука, сжимавшая шею Роуза, чуть поворачивалась, а потом ставила физиономию его преподобия в исходную позицию для следующего удара.

Взвыв во всю силу своих легких, не обращая внимания на сбитых с толку патрульных, просивших — почти умолявших, — прекратить побоище, прекратить немедленно, Нэн отпихнула прочь Миди Россиньоля и ринулась к отцу Бригему.

Глава 22

1

Разразившаяся гроза заставляла Алана еле ползти, несмотря на растущую уверенность, что время сейчас играет колоссальную роль и что, если он очень скоро не доберется до Касл-Рока, то может с тем же успехом вообще не возвращаться туда. Сейчас ему казалось, что большая часть нужной ему информации все время находилась в его собственной голове, за прочно запертой дверью. На двери висела аккуратная табличка, но не с надписью: «КАБИНЕТ ПРЕЗИДЕНТА», или «КОМНАТА СОВЕЩАНИЙ», или даже «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ — НЕ ВХОДИТЬ». Надпись на этой табличке гласила: «ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ». И для того, чтобы открыть дверь, нужно было лишь завладеть верным ключом... Ключом, который дал ему Шон Раск. И что же было за дверью?

«Самое необходимое», что же еще? И его владелец, мистер Лиланд Гонт.

Брайан Раск купил в «Самом необходимом» бейсбольный вкладыш, и Брайан Раск — мертв. Нетти Кобб купила в «Самом необходимом» абажур, и она тоже мертва. Сколько же жителей Касл-Рока ходили к этому колодцу и покупали отравленную воду у этого отравленного человека? Ходил Норрис — удочка. Ходила Полли — волшебная безделушка. Ходила мать Брайана — пара дешевых темных очков, как-то связанных с Элвисом Пресли. Даже Эйс Меррилл ходил — старая книга. Алан готов был спорить на что угодно, что Хью Прист тоже сделал там покупку... И Дэнфорт Китон...

Сколько еще? Сколько?

Он въехал на Тин-бридж, как раз когда в небе полыхнула молния и расщепила старый вяз на другой стороне Касл-Стрим. Молния на мгновение ослепила Алана, и он прикрыл глаза ладонью, но в них еще целую секунду полыхало голубое зарево, пока рация разрывалась треском электрических разрядов, а вяз медленно падал в речку.

Он опустил ладонь, а потом издал приглушенный вопль, когда прямо над его головой прогремел такой раскат грома, что, казалось, весь мир дрогнул и раскололся на куски. В ту секунду, когда его ослепленные глаза ничего не могли различить вокруг, Алана охватил ужас — он испугался, что дерево могло упасть на мост и преградить ему путь в город. Потом он увидел ствол у стремнины реки, рядом с какой-то ржавой конструкцией. Алан врубил передачу и въехал на мост. Ветер гудел в опорах, и звук этот был каким-то тоскливым и одиноким.

Дождь заливал переднее стекло старенького фургона, превращая все впереди в какую-то мокрую галлюцинацию. Когда Алан миновал мост и, проехав Мейн-стрит, очутился на перекрестке Мейн и Уотермилл-лейн, дождь хлынул так, что от стеклоочистителей, работающих на пределе, не стало никакого проку. Он опустил стекло, высунул голову наружу и продолжал ехать. Моментально он вымок до нитки.

Все пространство вокруг здания муниципалитета было забито полицейскими автомобилями и телевизионными автобусами, по выглядело оно каким-то одиноким и безлюдным, словно все водители и пассажиры этих машин были внезапно заброшены враждебными пришельцами на Нептун. Алан увидел несколько репортеров, высунувшихся из автобусов, и одного полицейского, бегущего через лужи по аллее, что вела к парковочной стоянке возле здания муниципалитета, — и все.

Тремя кварталами выше, возле Касл-Хилл, полицейская машина на большой скорости пересекла Мейн-стрит и рванула на запад — к Лаурел-стрит. В следующее мгновение еще один полицейский автомобиль пересек Мейн — на этот раз со стороны Берч-стрит — и устремился в обратном направлении. Это произошло так быстро — вжик-вжик-вжик, — как бывает в комедийных фильмах про бестолковых полицейских вроде «Смоки и грабитель». Однако Алан не нашел здесь ничего забавного. Это создавало у него впечатление бесцельных действий, каких-то панических, беспорядочных передвижений. Он вдруг ясно осознал, что Генри Пейтон утратил контроль надо всем, что происходило этой ночью в Касл-Роке... если только у него и раньше не было лишь иллюзии такого контроля, — вот оно что.

Ему показалось, что до него доносятся отдаленные крики с Касл-Хилл. Трудно было сказать наверняка при таком дожде, громе и ветре, но он не думал, что крики лишь почудились. И словно доказательством тому полицейская машина с ревом вылетела из аллеи возле здания муниципалитета, мигая фарами и сверкая крутящейся мигалкой сквозь пелену дождя, и устремилась в том направлении, едва не задев большой телевизионный автобус.

Алан вспомнил свое предчувствие в самом начале этой недели — что-то неладное творилось в маленьком городке, где-то за пределами видимости что-то сходило с рельсов и Касл-Рок дрожал на краю какого-то немыслимого беспорядка. И вот теперь этот беспорядок наступил, и весь он был устроен человеком (Брайан сказал, что мистер Гонт вовсе не... не человек), с которым Алан так и не сумел повидаться. Времени не хватило...

Раздался дикий вопль в ночи — высокий и резкий. За ним последовал звон разбитого стекла, а потом... откуда-то еще раздался выстрел и взрыв надтреснутого идиотского хохота. Грянул раскат грома — словно тяжелые доски рухнули с неба прямо на землю.

«Но сейчас у меня есть время, — подумал Алан. — Да. Времени у меня полно. Я полагаю, мистер Гонт, нам уже пора сказать друг другу «привет», и, я думаю, настало время вам узнать, что бывает с людьми, решившими потягаться с моим городом».

Не обращая внимания на отдаленные звуки, доносившиеся в раскрытое окошко машины, даже не взглянув в сторону здания муниципалитета, где Генри Пейтон, вероятно, руководил силами закона и правопорядка — или пытался это делать, — Алан двинулся вверх по Мейн-стрит, к «Самому необходимому».

И тут громадный пурпурно-белый росчерк молнии распорол небо словно электрическим скальпелем, и пока отгремела аккомпанирующая этой вспышке канонада громовых раскатов, все огни в Касл-Роке потухли.

2

Заместитель шерифа, Норрис Риджвик, одетый в форму, которую он берег для смотров, парадов и прочих подобных торжеств, находился в сарае, пристроенном к маленькому домику, где проживал с матерью, пока она не умерла от инфаркта осенью 1968-го; с тех пор он жил в этом доме один. Он стоял на табуретке. Толстая веревка с петлей на конце свисала с несущей балки. Норрис просунул голову в петлю и стал затягивать ее возле своего правого уха, когда сверкнула молния и две электрические лампочки, освещавшие сарай, потухли.

Даже в темноте ему все равно была видна удочка «Базуп», стоявшая у стены, возле двери, ведущей в кухню. Он так страшно хотел заполучить эту удочку, был так уверен, что она досталась ему по дешевке, но... цена в конце концов оказалась высока. Слишком высока для Норриса.

Его дом стоял в верхней части Уотермилл-лейн, там, где она сворачивала к Касл-Хилл и к Вью. Ветер дул оттуда, и до него доносились вопли продолжающейся там стычки — визг, крики и редкие выстрелы.

«Я виноват в этом, — подумал он. — Не во всем, Господи, нет, — но я — часть этого. Я участвовал. Я — причина того, что Генри Бюфорт ранен и умирает, а может быть, уже мертв, в Оксфорде. Я — причина того, что Хью Прист лежит на каталке в морге. Я — тот самый парень, который всегда хотел стать полицейским и помогать другим ребятам — хотел, еще когда был мальчишкой. Неуклюжий, смешной тупица, Норрис Риджвик, которому нужна была удочка «Базун» и который думал, что купил ее по дешевке».

— Мне жаль, что я это сделал, — проговорил Норрис. — Это уже ничего не исправит, но если это хоть чего-то стоит, мне действительно жаль.

Он приготовился спрыгнуть с табуретки, но вдруг в мозгу у него зазвучал новый голос. «Тогда почему жы ты не пытаешься это исправить, трус ты вонючий?»

— Я не могу, — вслух снова проговорил Норрис. Сверкнула молния; его тень бешено подпрыгнула на стене сарая, словно он уже болтался на веревке и тело его плясало в воздухе. — Слишком поздно.

«Тогда хотя бы взгляни, ради ЧЕГО ты это сделал, — со злостью настаивал голос. — Это ты по крайней мере в состоянии сделать? Посмотри! КАК СЛЕДУЕТ посмотри!»

Снова сверкнула молния. Норрис уставился на удочку «Базун» и... издал изумленный и недоверчивый крик. Он дернулся и едва не слетел с табуретки и не повесился случайно.

Гладкого «Базуна», такого гибкого и прочного, там больше не было. На месте «Базуна» стояла треснутая бамбуковая палка — обыкновенная палка с катушкой от детской «Зебко», прикрепленной к ней одним-единственным ржавым шурупом.

— Кто-то украл ее! — закричал Норрис. Моментально его охватила былая ревность и бешеная злоба, он чувствовал, что должен бежать на улицу и отыскать вора. Он должен убить их всех, перебить весь город, если понадобится, чтобы добраться до виновного. — Кто-то украл мой «Базун»! — снова провыл он, раскачиваясь на табуретке.

«Нет, — возразил все тот же злобный голос, — она всегда была такой. Что украли, так это шоры у тебя с глаз — те, что ты сам себе навесил, по собственному желанию».

— Нет! — Какие-то чудовищные ладони, сжимавшие череп Норриса, теперь стали сдавливать его все сильнее и сильнее. — Нет-нет-НЕТ!

Но снова сверкнула молния и осветила грязную бамбуковую палку, стоявшую там, где всего секунду назад он видел «Базун». Он сам поставил удочку туда, чтобы она была последним предметом, который он увидит, шагнув с табуретки. Никого больше здесь не было, никто ее не трогал, следовательно, голос был прав.

«Она всегда была такой, — продолжал сердито настаивать голос. — И весь вопрос лишь в том: собираешься ты что-нибудь предпринять или хочешь просто сбежать во тьму?»

Он поднял руки и попытался ослабить петлю, как вдруг почувствовал, что в сарае он не один. На какое-то мгновение до него донесся запах табака, кофе и какого-то слабого одеколона, быть может, «Джентльмена с Юга», — запахи мистера Гонта.

То ли он просто потерял равновесие, то ли злобная невидимая рука столкнула его с табуретки. Одна нога соскользнула и опрокинула ее.

Крик Норриса был сдавленным, словно его стянули морским узлом. Одна взметнувшаяся рука нащупала несущую балку и ухватилась за нее. Он подтянулся кверху и тем самым немного ослабил петлю. Другая его рука вцепилась в петлю; он чувствовал, как веревка впивается ему в глотку.

«Нет — это точно! — услыхал он злобный крик мистера Гонта. Нет — это совершенно точно, валлиец ты поганый!»

Его тут не было — не было на самом деле; Норрис понимал, что его никто не толкал. И тем не менее он испытывал четкое ощущение, что какая-то часть мистера Гонта все же находилась здесь, рядом... И мистер Гонт был недоволен, потому что все шло не так, как должно было идти. Придурки не должны ничего понимать. Во всяком случае, пока уже не будет слишком поздно, чтобы это имело значение.

Он дернулся и потянул за петлю, но узел словно залило бетоном. Рука, на которой он повис, страшно дрожала. Его ноги болтались в трех футах от пола. Он уже больше не мог удерживать подбородок в таком задранном положении. Чудом было вообще, что он сумел хоть немного ослабить веревку.

В конце концов ему удалось просунуть два пальца под петлю и потихоньку раздвинуть ее. Он вытащил голову из петли как раз в тот момент, когда жуткая судорога свела ту руку, на которой он висел. Бесформенной, всхлипывающей массой он рухнул на пол, прижимая вывернутую руку к груди. Сверкнула молния, и капельки слюны на его оскаленных зубах заиграли крошечными пурпурными искорками. И тогда он отключился... он сам не знал, надолго ли, но когда сознание вернулось к нему, дождь по-прежнему лил как из ведра, а молнии все так же сверкали в небе.

Он поднялся на ноги и проковылял к удочке, все еще придерживая больную руку. Судорога отпустила, но Норрис еще постанывал. Он схватил удочку и как следует рассмотрел ее, злобно хмурясь.

Бамбук. Грязный мерзкий бамбук. Она стоила не то что дешево — она вообще ничего не стоила.

Тощая грудь Норриса выпятилась, и он издал пронзительный крик, полный стыда и ярости. Одновременно он поднял полено и хрястнул о него бамбуковую удочку; сложил обломки и снова переломил их об колено. Обломки были противными на ощупь — физически неприятными. Они были подделкой. Он отшвырнул их прочь, и они отлетели к перевернутому табурету, как обыкновенные грязные щепки.

— Вот так! — крикнул он. — Вот так! Вот так! ВОТ ТАК!

Мысли Норриса перескочили на мистера Гонта. На мистера Гонта с его серебряной проседыо, с его твидовым пиджаком и голодной, мерзкой улыбкой.

— Я достану тебя, — прошептал Норрис Риджвик. — Не знаю, что случится потом, но я тебя достану.

Он подошел к двери сарая, распахнул ее и вышел под проливной дождь. Патрульная машина № 2 стояла на дорожке возле дома. Он согнулся на ветру и пошел к ней.

— Я не знаю, что ты такое, — сказал Норрис, — но я иду за тобой, жулик сраный.

Он забрался в машину и тронулся задним ходом по дорожке; стыд, злоба и отчаяние боролись за место на его физиономии. В конце дорожки он свернул налево и двинулся по направлению к «Самому необходимому» так быстро, как только смел в такую грозу.

3

Полли Чалмерз снился сон.

Во сне она заходила в «Самое необходимое», но за прилавком стоял не Лиланд Гонт, а тетушка Эвви Чалмерз. На тете Эвви было ее лучшее голубое платье и голубая шаль — та самая, с красной каймой. В больших и явно искусственных зубах она сжимала сигарету «герберт тарейтон».

— Тетя Эвви! — вскричала Полли во сне. Огромная радость и еще большее облегчение — какое бывает лишь в сладких снах и в моменты пробуждения от страшных кошмаров — заполнило все ее существо мягким светом. — Тетя Эвви, ты жива!

Но тетушка Эвви не подала никаких признаков, что узнала племянницу.

— Купите что желаете, мисс, — сказала тетя Эвви. — И кстати, вас зовут Полли или Патриция? Я что-то не припомню.

— Тетя Эвви, ты же знаешь, как меня зовут: я — Триша. Я всегда была Тришей для тебя.

Тетушка Эвви и бровью не повела.

— Как бы вас там ни звали, у нас сегодня есть кое-что особенное. Все должно идти своим чередом.

— Тетя Эвви, что ты здесь делаешь?

— Я — ЧАСТЬ этого, — сказала тетушка Эвви. — Все в городе — часть этого, мисс Два Имени. По сути дела, все на белом свете — часть этого, потому что каждый любит торговлю. Каждый любит получать что-то за просто так... даже если это стоит всего.

Неожиданно светлое чувство исчезло. Его сменил страх. Полли взглянула на застекленные шкафы и увидела бутылки c темной жидкостью, снабженные этикетками: «ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ТОНИК МИСТЕРА ГОНТА». Стояли там и погано сделанные заводные игрушки, рассыпающиеся на части и плюющиеся пружинами, когда их заведут во второй раз. Грубые секс-игрушки. Были и маленькие бутылочки, похоже, наполненные кокаином, с этикетками: «ПУДРА-КИКАПУ МИСТЕРА ГОНТА». Дешевые фокусы — в большом количестве: пластиковые пукающие собачки, клейкая пудра, портсигары с сюрпризами, свистки. Была пара «рентгеновских» очков, в которых якобы видно все, что творится за закрытыми дверями и под дамскими платьями, но которые на самом деле ничего не делают, а лишь оставляют вокруг глаз круги, как у енотов. Пластиковые букеты цветов, крапленые колоды карт и бутылочки дешевых духов с этикетками «ЛЮБОВНОЕ ЗЕЛЬЕ МИСТЕРА ГОНТА № 9». Все в шкафах было безвкусно, бесполезно и без... как-то безвременно.

— Все, что пожелаете, мисс Два Имени, — сказала тетушка Эвви.

— Почему ты так меня называешь, тетя Эвви? Пожалуйста... Разве ты не узнаешь меня?

— Все работает с гарантией. Если на что-то и нет гарантии после продажи, так это на ВАС. Так заходите же и... покупайте-покупайте-покупайте...

Теперь она смотрела прямо на Полли, и ужас острым ножом ударил Полли. В глазах тетушки Эвви она увидела сострадание, но... то было жуткое, безжалостное сострадание.

— Как тебя зовут, детка? Кажется, я знала это когда-то.

Во сне (и в собственной кровати) Полли начала плакать.

— Что, кто-то еще забыл, как тебя зовут? — спросила тетушка Эвви. — Интересно. Похоже, что забыл.

— Тетя Эвви, ты меня пугаешь!

— Ты сама себя пугаешь, детка, — отвечала тетушка Эвви и в первый раз взглянула прямо в глаза Полли. — Ты только помни, что, когда ты покупаешь что-то здесь, мисс Два Имени, ты что-то и продаешь.

— Но мне это необходимо! — крикнула Полли и заплакала еще сильней. — Мои руки...

— Да, это действует, мисс Полли Фриско, — сказала тетушка Эвви и достала одну из бутылочек с этикеткой «ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ТОНИК МИСТЕРА ГОНТА». Она поставила ее на прилавок — маленькую пузатую бутылочку, наполненную чем-то похожим на жидкую грязь. — Эго не может заставить твою боль исчезнуть — такое невозможно, но это может вызвать эффект перехода.

— Что ты хочешь сказать? Зачем ты пугаешь меня?

— Это меняет местонахождение твоего артрита, мисс Два Имени, — вместо рук болезнь переходит на сердце.

— Нет!

— Да.

— Нет! Нет! Нет!

— Да. О да. Равно как и на твою душу. Но у тебя есть твоя гордость. Это по крайней мере с тобой и останется. А разве не стоит женщине быть гордой? Когда все остальное исчезнет — сердце, душа, даже тот человек, которого ты любишь. Это ведь останется с тобой, а, маленькая мисс Полли Фриско? У тебя останется эта монетка, без которой твой кошелек будет совсем пуст. Да пребудет с тобой твоя тьма и твой покой на всю оставшуюся жизнь. Пускай это сработает. Это должно сработать, поскольку, если ты пойдешь по пути, на который встала, другого уже точно не будет.

— Прекрати, пожалуйста, неужели ты не...

4

— Прекрати, — пробормотала она во сне. — Пожалуйста, прекрати. Пожалуйста.

Она перевернулась на бок. Азка тихонько звякнул на цепочке. Молния распорола небо, ударила в старый вяз у Касл-Стрим и сбросила его в стремнину, ослепив своей вспышкой на мгновение Алана Пэнгборна, сидящего за рулем своего старенького фургона. Последовавший за ней раскат грома разбудил Полли. Ее глаза раскрылись. Рука тут же нашарила азку и прикрыла медальон защитным жестом. Рука была ги(экой, суставы двигались легко, как хорошо смазанные подшипники.

Мисс Два Имени... маленькая мисс Полли Фриско.

— Что?.. — Голос ее был глухим, но мозг — ясным и четким, словно она вовсе не спала, а пребывала в каком-то глубоком раздумье, почти трансе. Что-то ворочалось у нее в мозгу — что-то огромное, величиной с кашалота. Снаружи вспыхнула молния и сверкнула в небе, как яркая россыпь пурпурных искр.

Что, кто-то еще забыл, как тебя зовут?.. Похоже, что забыл.

Она потянулась к ночному столику и зажгла лампу. Рядом с телефонным аппаратом «Принцесса» — аппаратом с увеличенными наборными кнопками, в которых она больше не нуждалась, лежал конверт — тот самый конверт, который она нашла среди кипы другой почты, когда вернулась домой сегодня днем. Прочитав тогда письмо, она снова сложила его и засунула обратно в конверт.

Ей казалось, что откуда-то из темноты, в паузах между раскатами грома до нее доносятся крики людей. Полли не обратила на них внимания; она думала про кукушек, кладущих яйца в чужие гнезда, пока их хозяева отсутствуют. Разве приемная мать, возвратившись в гнездо, замечает, что туда подложили что-то? Конечно же, нет; она принимает яйцо за свое. Точно так же как Полли приняла это проклятое письмо, потому что оно валялось среди двух каталогов и программы кабельного ТВ Западного Мэна.

Она просто приняла его за свое, но... ведь кто угодно мог бросить письмо в прорезь для почты, разве не так?

— Мисс Два Имени, — пробормотала она смущенно. — Маленькая мисс Полли Фриско, в этом-то все и дело, верно? — Именно это вспомнило ее подсознание и воссоздало тетушку Эвви, чтобы она произнесла это. Ведь она и была мисс Полли Фриско.

Когда-то давным-давно она была ею.

Она потянулась за конвертом.

«Нет! — сказал ей голос, и это был голос, который она прекрасно знала. — Не трогай его, Полли, — не трогай, если понимаешь, что тебе нужно, а что — нет!»

Боль, темная и крепкая, как настоявшийся за целый день кофе, глубоко вонзилась в ее руки.

«Это не может заставить твою боль исчезнуть, но... это может вызвать эффект перехода».

Та самая мысль, размером с кашалота, выплывала на поверхность. Голос мистера Гонта не мог остановить ее; ее вообще ничто не могло остановить.

«ТЫ можешь остановить это, Полли, — сказал мистер Гонт. — Поверь мне, ты ДОЛЖНА».

Ее рука отдернулась, так и не коснувшись письма. Ладонь потянулась к азке и сомкнулась вокруг медальона в защитный кулачок. Она почувствовала, как что-то шевелится внутри — что-то согретое ее теплом неистово царапалось внутри серебряного амулета, и это наполнило ее отвращением, заставило испытать резь в желудке, словно кишки стали разлагаться и гнить.

Она выпустила амулет и снова потянулась к письму.

«Последнее предупреждение, Полли!» — сказал ей голос мистера Гонта.

«Да, — ответил голос тетушки Эвви. — Я думаю, он говорит правду, Триша. Он всегда так ублажал дам, тешащих свою гордыню, но знаешь что? Я не думаю, что от него может быть какой-то прок тем, кто решает плюнуть на нее в конце концов. И, я полагаю, пришло время для тебя решить раз и навсегда, как тебя зовут НА САМОМ ДЕЛЕ».

Она взяла конверт, не обращая внимания на предупреждающий толчок боли в руках, и взглянула на аккуратно напечатанный адрес. Письмо — письмо-улика, ксерокопия ее стыда — было адресовано «миссис Патриции Чалмерз».

— Нет, — прошептала она. — Неправильно. Неправильное имя. — Ее рука медленно, с силой сжалась, комкая письмо. Тупая боль отозвалась в кулаке, но Полли даже не заметила ее. — Я всегда была Полли в Сан-Франциско — для всех я там была Полли, даже для отдела детских пособий!

Это был один из способов порвать с каждой частичкой прежней жизни, которая, по ее разумению, так больно ранила ее, и никогда, даже в самые темные ночи, она не позволяла себе задуматься о том, что эти раны она нанесла себе сама. В Сан-Франциско не было ни Триши, ни Патриции — только Полли. Она заполнила все три заявления на ПДН и подписалась — Полли Чалмерз, даже без второго инициала.

Если бы Алан и впрямь написал чиновникам в отдел детских пособий Сан-Франциско, он, вероятно, мог указать ее имя как Патриция, но разве все поиски в старых делах не закончились бы тогда впустую? Ну, конечно же. Даже адреса бы не совпали, потому что тот адрес, который она напечатала в графе «МЕСТО ПОСЛЕДНЕГО ПРОЖИВАНИЯ» много лет назад, был адресом ее родителей — в другом конце города.

Но что, если Алан дал им оба имени? И Полли, и Патриция? Ну и что с того? Она хорошо знала, как работают бюрократы в правительственных учреждениях — для них было совершенно не важно, какое имя или имена назвал Алан; ответное письмо пришло бы по тому адресу и на то имя, которые были указаны у них в анкетах. У Полли была одна подруга в Оксфорде, и вся корреспонденция из Мэнского университета приходила ей на ее девичью фамилию, хотя она уже лет двадцать как была замужем.

Этот же конверт пришел, адресованный Патриции Чалмерз, а не Полли Чалмерз, а кто в Касл-Роке назвал ее — только сегодня — Патрицией?

Тот же, кто знал, что Нетти Кобб на самом деле звали Нетицией. Ее добрый друг, Лиланд Гонт.

«Все это насчет имен — довольно интересно, — неожиданно произнесла тетушка Эвви. — Но на самом деле это все не главное. Главное — мужчина, твой мужчина. Он ведь твой, не так ли? Даже сейчас. И ты знаешь, что он никогда бы не стал вынюхивать за твоей спиной, как утверждалось в этом письме. Не важно, какое имя там стоит и как убедительно все это может выглядеть... ты-то ЗНАЕШЬ это, верно?»

— Да, — прошептала она. — Я знаю его.

Она что, и вправду поверила в это? Или просто отбросила все свои сомнения насчет этого абсурдного, невероятного письма, потому что боялась — была просто в ужасе, — что Алан увидит мерзкую сущность азки и заставит ее сделать выбор между ним и амулетом?

— О нет, так было бы слишком просто, — прошептала она. — Я все-таки поверила. Пусть только на полдня, но поверила. О Господи... Господи Иисусе, что же я наделала?

Она с гадливостью, какая бывает у женщины, внезапно поймавшей себя на том, что держит в руке дохлую крысу, швырнула смятый конверт на пол.

«Я так и не сказала ему, на что обозлилась; не дала ни единого шанса объяснить что-то; я просто... просто поверила в это. Почему? Ради всего святого — почему?»

Конечно, она знала ответ. Это был внезапный приступ стыда и страха — страха перед тем, что ее ложь относительно причины смерти Келтона была раскрыта, что страдания прежних лет, проведенных в Сан-Франциско, стали известны, что будет пережевываться доля ее вины в смерти маленького ребенка и... как раз тем единственным человеком на свете, чьим уважением она дорожила и чье хорошее мнение о себе было ей так необходимо.

Но это было еще не все. И это было даже не главное. Главным была ее гордость — израненная, яростная, болезненная, гадкая и злобная гордость. Гордость — та монетка, без которой ее кошелек стал бы совсем пустым. Она поверила, потому что ее обуревал стыд — стыд, порожденный гордостью.

«Я всегда так восхищался дамами, в которых есть гордость». Волна жуткой боли накатила на ее руки; Полли застонала и прижала их к груди.

«Еще не все потеряно, Полли, — мягко произнес мистер Гонт. — Даже сейчас еще не все потеряно».

— Да пошла она, эта гордость! — вдруг заорала Полли в темноте своей маленькой спальни и сорвала азку с шеи. Она подняла ее высоко над головой в своем стиснутом кулачке — серебряная цепочка раскачивалась из стороны в сторону — и почувствовала, как поверхность безделушки треснула у нее в кулаке, словно яичная скорлупа. — ПЛЕВАЛА Я НА ЭТУ ГОРДОСТЬ!

В ту же секунду боль вгрызлась в ее руки, как маленький голодный зверь, но... даже сейчас она знала, что боль была не такой сильной, как она боялась, — даже близко не такой. Она знала это так же точно, как и то, что Алан никогда не писал в Сан-Франциско и не выспрашивал о ней.

— Плевала я на ЭТУ ГОРДОСТЬ! Плевала! Плевала! — проорала Полли и швырнула азку через всю комнату.

Медальон ударился о стену, покатился по полу и раскрылся. За окном сверкнула молния, и Полли увидела, как две волосатые лапки показались из щелки. Щель расширилась, и из нее выполз маленький паук. Он засеменил к ванной комнате. Снова вспыхнула молния и отбросила от него на пол продолговатую тень, искрящуюся, как электрическая татуировка.

Полли соскочила с кровати и ринулась за ним. Его нужно было убить, и убить быстро... потому что прямо на ее глазах паук раздувался. Он был вскормлен отравой, которую высасывал из ее тела, и теперь, когда он освободился от своей скорлупы, трудно было сказать, до каких размеров он может вырасти.

Она ударила ладонью по выключателю, и флюоресцентная лампа над раковиной ожила. Она увидела, как паук ползет к ванной. Когда он вползал в дверь, он был не больше жука, а теперь — размером с мышь.

Как только она вошла в ванную комнату, он повернулся и засеменил к ней — с отвратительным скрежетом ножек по кафельным плиткам, — и она успела подумать: он был у меня между грудей, он лежал НА мне, он ВСЕ ВРЕМЯ лежал на мне...

Его тело было покрыто черно-коричневой щетиной. Крошечные волосики торчали дыбом на его ножках. Глаза, тусклые, как фальшивые рубины, уставились на нее, и... она увидела два клыка, торчащих у него изо рта, как кривые зубы вампиров. С них капала какая-то прозрачная жидкость. Там, где капли касались кафельных плиток, они оставляли маленькие дымящиеся отверстия.

Полли, заорав, схватила вантуз, стоявший возле унитаза. Руки тут же отозвались болью, но несмотря на это, она схватилась за деревянную ручку и набалдашником ударила паука. Он попятился, одна из его ножек сломалась и криво повисла в воздухе. Он ринулся к ванне, и Полли бросилась за ним.

Раненый или нет, он продолжал расти. Теперь он уже был размером с крысу. Его выпятившееся брюхо тащилось по кафельным плиткам, но тем не менее он с диким проворством взобрался по пластиковой занавеске у душа. Лапки щелкали по занавеске, как капельки воды. Колечки на металлическом карнизе занавески звякнули.

Полли размахнулась вантузом, как бейсбольной битой, и тяжелый резиновый набалдашник, просвистев в воздухе, ударил отвратительное существо. Набалдашник попал в цель, но, к сожалению, удар не возымел нужного эффекта. Занавеска вмялась внутрь, и паук шмякнулся в ванну, как плюхнувшийся кусок гнилого мяса.

В этот момент погас свет.

Полли стояла в темноте, сжимая в руке свое оружие и прислушиваясь к шороху паука. Тут снова сверкнула молния, и она увидела его выгнутую щетинистую спину над сливом ванны. Существо, выбравшееся из маленького медальона, было теперь размером с кошку — это создание хоть и высасывало боль из ее рук, но питалось все время кровью ее сердца.

«Тот конверт, что я спрятала на участке старого Кембера... Что в нем было?» — подумала Полли.

Без азки на шее и с проснувшейся и вновь терзающей ее руки болью она уже больше не могла твердить себе, что это не имеет отношения к Алану.

Клыки паука щелкнули об эмалевый бортик ванны. Это прозвучало так, как если бы кто-то постучал монеткой по твердой поверхности, чтобы привлечь внимание. Его безжизненно-тусклые глаза уставились на нее.

«Слишком поздно, — казалось, говорили эти глаза. — Слишком поздно для Алана и для тебя. Слишком поздно для всех».

Полли двинулась на него.

— Что ты заставил меня сделать?! — закричала она. — Что ты заставил меня сделать?! Ты, чудовище, ЧТО ТЫ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ СДЕЛАТЬ?!

Паук привстал на задних лапах, передними крепко ухватившись за пластиковую занавеску, чтобы сохранить равновесие. Он ждал ее атаки и был готов дать отпор.

5

Эйс Меррилл слегка зауважал старого пижона, когда Китон вытащил ключ и открыл дверь склада с красной ромбовидной табличкой: «ВЗРЫВООПАСНО». Он зауважал его еще больше, когда вдохнул влажный воздух, услышал мерный гул кондиционеров и увидел ящики. Технический динамит. Целая гора динамита. Это, конечно, не арсенал «стингеров», но для приличного «рок-н-ролла» — вполне достаточно. Более чем.

В «бардачке» между передними сиденьями автобуса среди прочих полезных инструментов нашелся мощный фонарь на восьми батареях, и теперь — как раз когда Алан приближался к Касл-Року в своем стареньком фургоне, когда Норрис Риджвик сидел у себя на кухне и завязывал петлю на прочной веревке, когда близился к финалу сон Полли Чалмерз про тетушку Эвви, — Эйс переводил кружок яркого света от фонаря с одного ящика на другой. Над его головой проливной дождь стучал по крыше сарая. Он лил так, что Эйсу едва не почудилось, будто он вновь оказался в тюремной душевой.

— Давай, беремся за дело, — тихим, хриплым голосом сказал Зануда.

— Погоди минуту, папаша, — ответил Эйс. — Сейчас перекур. — Он сунул Зануде фонарь и вытащил пластиковый пакет, который вручил ему мистер Гонт. Он вытряхнул маленькую горстку кокаина себе на левую ладонь и быстро втянул ее носом.

— Что это? — подозрительно осведомился Зануда.

— Южноамериканская пудра-бинго, вкусная, как пряник.

— Угу, — хмыкнул Зануда. — Кокаин. Это Они продают кокаин.

Эйсу не надо было спрашивать, кто такие Они. Старый пижон только об этом и болтал всю дорогу, пока они ехали сюда, и Эйс подозревал, что он будет болтать только об этом всю ночь напролет.

— Неправда, папаша, — сказал Эйс. — Они это не продают. Они как раз хотят оставить его весь у себя. — Он высыпал еще чуть-чуть себе на ладонь возле большого пальца и протянул руку вперед. — Попробуй и скажи, если я не прав.

Китон взглянул на него со смесью сомнения, любопытства и подозрительности.

— Почему ты все время зовешь меня папашей? Я еще не так стар, чтобы быть твоим папочкой.

— Ну, ты вряд ли, конечно, читал когда-нибудь комиксы в метро, но есть один парень по имени Р. Крамб, — сказал Эйс. Кокаин уже начал действовать, высвечивая искорками все его нервные окончания. — Он рисует эти комиксы про парнишку, которого зовут Зиппи. А по мне, ты как раз похож на папашу этого Зиппи.

— А он — хороший? — подозрительно спросил Зануда.

— Отличный, — заверил его Эйс. — Но если хочешь, я буду звать тебя мистер Китон. — Он помолчал и осторожно добавил: — Как Они тебя зовут.

— Нет, — немедленно отреагировал Зануда. — Пусть будет так. Раз это не оскорбительно.

— Ни в коем случае, — сказал Эйс. — Давай попробуй немного этого дерьма, и ты будешь распевать: «Эге-гей, в субботу мы не ходим на работу!» — до самого рассвета.

Зануда еще раз окинул его подозрительным взглядом, а потом втянул носом кокаин с ладони Эйса. Он закашлялся, засопел и схватился за нос, вытаращив влажные глазки на Эйса.

— Оно жжется!

— Только по первому разу, — радостно заверил его Эйс.

— Как бы там ни было, я ни черта не чувствую. Хватит валять дурака, давай затащим динамит в автобус.

— Как прикажешь, папаша.

Меньше чем за десять минут они загрузили ящики с динамитом в автобус. Когда они. покончили с последним, Зануда сказал:

— Может, эта твоя хреновина и дает что-то. Можно мне еще?

— Конечно, папаша, — ухмыльнулся Эйс. — И я с тобой за компанию.

Они вынюхали по дозе и поехали обратно в город. За руль сел Зануда, и теперь он уже начал походить не на папашу Зиппи, а на мистера Тода[19] из мультика Уолта Диснея «Ветер в ивах». Новый яркий огонь зажегся в глазах первого выборного. Поразительно, как быстро растерянность и смятение покинули его разум; теперь он чувствовал, что прекрасно может понять каждый Их замысел — каждый заговор, каждый план, каждую мелкую махинацию. Он рассказал все это Эйсу, пока тот сидел, скрестив ноги, в салоне автобуса и подсоединял таймеры к капсюльным взрывателям. Зануда, казалось, начисто забыл про Алана Пэнгборна — главного Их предводителя, — по крайней мере на время. Он был всецело поглощен идеей взорвать весь Касл-Рок — или хотя бы столько, сколько удастся, — и стереть его с лица земли до основания.

Уважение Эйса сменилось полным восхищением. Старый козел был полным психом, а Эйсу нравились психи — всегда нравились. С ними он чувствовал себя как дома. И как и у всех, кто впервые отведал кокаина, разум папаши блуждал среди других планет. Он не закрывал рта. И все, что требовалось от Эйса, это поддакивать: «Угу», «Точно, папаша», «Ты прав, папаша».

Пару раз он едва не назвал Китона мистером Тодом вместо папаши, но вовремя спохватился. Называть этого парня мистером Тодом — это могло обернуться большими неприятностями.

Они миновали Тин-бридж, когда Алан был еще в трех милях от него, остановились и вылезли под проливной дождь. Эйс отыскал под одним из сидений автобуса одеяло и набросил его сверху на ящик с динамитом и прикрепленным к нему таймером.

— Тебе помочь? — нервно спросил Зануда.

— Предоставь это мне, папаша, а не то ты свалишься в реку и мне придется тебя выуживать оттуда, как рыбку. Следи за дорогой, идет?

— Ладно... Слушай, Эйс, а почему бы нам не нюхнуть еще?

— Не сейчас, — ответил Эйс и покровительственно похлопал Зануду по мясистой руке. — Это дерьмо почти неразбавленное. Ты хочешь, чтобы тебя разорвало?

— Меня — нет, — сказал Зануда. — Все остальное — да, но не меня.

Он разразился диким хохотом. Эйс присоединился к нему.

— Повеселимся чуток сегодня, а, папаша?

Зануда поразился тому, как это было верно. Депрессия, охватившая его после истории с Миртл... истории с Миртл... казалось, была сто лет назад. Он чувствовал, что они с его замечательным другом Эйсом наконец-то загнали Их туда, куда хотели, — в общий кулак.

— Еще бы, — сказал он и стал следить, как Эйс скользит вниз по мокрому, поросшему травой берегу, прижав к животу закутанный в одеяло сверток с динамитом.

Под мостом было относительно сухо; правда, это не имело значения — и динамит, и взрыватели были водонепроницаемыми. Эйс засунул сверток в У-образную выемку между двумя опорами, а потом присоединил взрыватель к динамиту, воткнув провода — кончики были уже зачищены, вот это сервис — в одну из динамитных шашек. Он повернул большой белый циферблат таймера на отметку «40». Таймер начал тикать.

Он выполз из-под моста и вскарабкался наверх по скользкому берегу.

— Ну? — тревожно спросил Зануда. — Ты думаешь, он взорвется?

— Взорвется, — заверил его Эйс и залез в автобус. Он промок до нитки, но ему было наплевать.

— А что, если Они найдут его? Что, если Они отсоединят...

— Папаша, — сказал Эйс, — прислушайся-ка на минутку. Высунь голову из-за дверцы и послушай.

Зануда послушал. Ему показалось, что в паузах между громовыми раскатами до него доносятся отдаленные людские крики. Потом он явственно услышал резкий сухой щелчок пистолетного выстрела.

— Мистер Гонт нашел, чем Их занять, — сказал Эйс. — Ушлый он парень... Умный с-сукин-сын... — Он высыпал щепотку кокаина себе на ладонь и сунул руку под нос Зануде. — Давай, папаша, — время подзаправиться.

Зануда наклонил голову и втянул носом порошок.

Они отъехали от моста минут за семь до того, как на нем появился Алан. Под мостом, в выемке между опорами, черная стрелка таймера стояла на отметке «30».

6

Эйс Меррилл и Дэнфорт Китон — он же Зануда, он же папаша, он же Тод, — медленно ехали вверх по Мейн-стрит, разбрасывая тут и там маленькие свертки, как Санта-Клаус со своим помощником. Дважды мимо них с ревом проносились полицейские машины, но никому в них не было дела до еще одного автобуса с ТВ. Как сказал Эйс, мистер Гонт знал, чем Их занять.

Они оставили пять динамитных шашек с таймерами у дверей «Ритуальных услуг Самьюэлса». Рядом была парикмахерская. Эйс обернул руку куском одеяла и локтем разбил окошко в двери. Он сильно сомневался, что в парикмахерской есть охранная сигнализация... А если и есть, вряд ли полицейские сейчас помчатся сюда. Зануда протянул ему свежеприготовленную бомбу — они накрепко прикрутили таймеры и взрыватели к динамиту проволокой, найденной под одним из сидений автобуса, и Эйс просунул ее в образовавшуюся в двери дыру. Они проследили, как сверток покатился к подножию кресла № 1 — таймер гикал на отметке «25».

— Вряд ли кто-то побреется здесь в ближайшее время, а, папаша? — выдохнул Эйс, и Зануда нервно хихикнул.

Потом они разделились — Эйс закладывал связку шашек в «Галаксию», а Зануда запихивал свою в пасть банкомата перед банком. Когда они оба под проливным дождем вернулись к автобусу, огромная молния распорола небо. Старый вяз с грохотом рухнул в Касл-Стрим. На мгновение они застыли на тротуаре, таращась в том направлении и прикидывая, уж не динамит ли под мостом рванул минут на двадцать раньше срока. Но никакого огня не было видно.

— Похоже, молния, — сказал Эйс. — Молния шарахнула в дерево. Пошли.

Когда они тронулись с места — за руль теперь уселся Эйс, — мимо них проехал фургон Алана. За пеленой дождя ни один из водителей не узнал другого.

Они подъехали к закусочной Нэнси. Эйс локтем разбил окошко в двери, и они оставили динамит с таймером, тикающим на отметке «20», прямо рядом с кассой. Когда они уже уходили, в небе полыхнула фантастически яркая молния, и все уличные фонари потухли.

— Вот это силища! — радостно закричал Зануда. — Электричество вырубилось! Потрясающе! Давай покончим с муниципалитетом! Давай взорвем его к чертям собачьим!

— Папаша, там вся площадка кишит легавыми! Ты что, сам не видел?

— Они сами себя ловят за хвост, — нетерпеливо отмахнулся Зануда. — А когда происходит такое, они делают то же самое, только в два раза быстрее. Кроме того, теперь везде темно, и мы можем пройти через здание суда, с другой стороны. Мой ключ открывает и ту дверь тоже.

— Знаешь, папаша... Хватка у тебя — тигриная.

Не разжимая губ, Зануда усмехнулся:

— Как и у тебя, Эйс. Как и у тебя.

7

Алан заехал на одно из парковочных мест перед «Самым необходимым», выключил двигатель фургона и минуту просто сидел и смотрел на магазин мистера Гонта. Табличка на витрине теперь гласила:

ВЫ ГОВОРИТЕ: «ПРИВЕТ»

Я ГОВОРЮ: «ДО СВИДАНИЯ, ДО СВИДАНИЯ!»

Я НЕ ЗНАЮ, ЗАЧЕМ ВЫ ТВЕРДИТЕ «ПРИВЕТ», «ПРИВЕТ».

Я ГОВОРЮ: «ДО СВИДАНИЯ!»

Молния, полыхающая как неоновая лампа, придавала витрине сходство с мертвой пустой глазницей.

И все же какой-то глубокий инстинкт подсказывал ему, что закрытое и покинутое «Самое необходимое» может оказаться не пустым. Мистер Гонт, конечно, мог покинуть город среди всей этой суматохи — о да, при том, что разразилась гроза и полицейские носятся по всей округе, как цыплята с отрубленными головами, это не составило бы труда. Но портрет мистера Гонта, вырисовавшийся у него в мозгу за время долгой и жуткой езды из больницы в Бриджтоне, походил на противника Бэтмена — Клоуна. Алан полагал, что имеет дело с человеком того сорта, который примет установку клапана с реактивной струей в унитазе лучшего друга как великолепный образчик чувства юмора. А станет ли такой парень — из тех, что вымажут клеем ваш стул или сунут вам для смеха горящую спичку в ботинок, — удирать до того, как вы заметите, что у вас приклеились брюки или что загорелись ваши носки? Конечно же, нет. Что это тогда будет за забава?

«Я полагаю, ты еще где-то здесь, — подумал Алан. — Я думаю, ты хочешь поглазеть на веселье. Ведь хочешь, а, сукин ты сын?»

Он сидел не двигаясь и смотрел на магазин с зеленым тентом, стараясь вычислить, как работают мозги у человека, который способен рассчитать и запустить в действие столь сложную и многозначную череду событий. Он слишком сильно сосредоточился на этом, чтобы обратить внимание на старую, но очень обтекаемую по форме, почти аэродинамичную машину, стоящую слева от него. А между тем это был «такер-талисман» мистера Гонта.

«Как ты это сделал? Я много чего хотел бы узнать, но на сегодня хватит и одного: как ты смог это сделать? Как ты сумел так много вызнать про нас и так быстро?»

Брайан сказал, что мистер Гонт на самом деле вовсе не человек.

При свете дня Алан бы лишь усмехнулся от этой мысли, как усмехнулся он при мысли, что медальон Полли может обладать какой-то сверхъестественной целебной силой. Но сегодня ночью, застигнутый этой безумной грозой, уставясь на витрину, превратившуюся в мертвую пустую глазницу, он чувствовал, что у этой мысли есть своя упрямая и темная сила. Он вспомнил тот день, когда заехал в «Самое необходимое», думая встретиться и поболтать с мистером Гонтом, и вспомнил то странное чувство, охватившее его, когда он заглянул в дверное стекло, приставив ладони к вискам, чтобы не мешал отраженный свет. Он почувствовал, что за ним наблюдают, хотя магазин был явно пуст. И не только это; он чувствовал, что наблюдатель враждебен, полон ненависти. Чувство было столь сильным, что он на мгновение принял свое собственное отражение за чье-то мерзкое (и полупрозрачное) чужое лицо.

Как сильно было то чувство... как сильно...

Алан поймал себя на том, что вспомнил еще кое-что — как бывало твердила ему его бабка, когда он был маленьким: голос дьявола что мед для ушей.

Брайан сказал...

Как же мистер Гонт прошел мимо его сознания? И зачем, ради всего святого, занесло его в такое глухое местечко, как Касл-Рок?

...что мистер Гонт на самом деле вовсе не человек.

Алан неожиданно нагнулся и пошарил на полу возле пассажирского сиденья. На мгновение он решил, что то, что он ищет, пропало — выпало из машины в какой-то момент, когда дверца была открыта, — а потом его пальцы наткнулись на железный предмет. Он закатился под сиденье, только и всего. Алан достал его, вытащил и... голосок его депрессии, молчавший с тех пор, как он вышел из больничной палаты Шона Раска (а может, Алан был просто слишком занят другими вещами, чтобы слышать его), заговорил громким и неестественно веселым тоном.

«Привет, Алан! Привет! Меня что-то долго не было, прости, но вот я снова вернулась, идет? Что это ты там достал? Банку с орешками? Нет — это лишь похоже на банку с орешками, но это не орешки, верно? Это самая последняя штучка, которую купил Тодд в том магазинчике, на Ауберне, точно? Фальшивая баночка орешков «Тейсти-мунч» с зеленой змейкой внутри — папье-маше, обернутое вокруг пружинки. И когда он притащил это тебе со сверкающими глазенками и улыбкой на пухлом личике, ты сказал ему, чтобы он отнес эту дурацкую штуку назад, так? А когда он весь сник, ты притворился, что не замечаешь — ты сказал ему... Дай-ка мне вспомнить. Что ты ему СКАЗАЛ?»

— Что дураки очень быстро расстаются с деньгами, — глухо произнес Алан, все вертя и вертя банку в руках и вспоминая лицо Тодда. — Вот что я ему сказал.

«Точччччно, — подтвердил голосок. — Как же это я могла запамятовать? Хочешь поболтать об испорченном настроении? Святая Луиза! Как хорошо, что ты напомнил мне! Как хорошо, что ты напомнил нам ОБОИМ, верно? Только Анни спасла тогда тот день — она сказала, пускай он купит ее. Она сказала... Дай-ка вспомнить. Что она СКАЗАЛА?»

— Она сказала, что это просто забавно, что Тодд просто похож на меня и что он уже никогда снова не будет ребенком. — Голос Алана был хриплым и чуть дрожал. Он снова начал плакать — а почему бы и нет? Почему, мать твою, нет? Вернулась старая боль, обернувшаяся вокруг его ноющего сердца, как старый коврик.

«Больно, да? — спросил голосок депрессии — этот виноватый, ненавидящий сам себя голосок — у Алана (у остальной его части) с сочувствием, которое, как подозревал Алан, было насквозь фальшивым. — Это так больно, как если бы деревенская песенка о том, как исчезает любовь и умирают плохие и хорошие детки, была сложена лично про тебя. То, что приносит такую боль, не может идти во благо. Сунь ее обратно в «бардачок», приятель. Забудь о ней. На следующей неделе, когда кончится вся эта безумная свистопляска, ты продашь свой фургон вместе с этой глупой поддельной банкой орешков. Почему бы и нет? Это обычный дешевый фокус, который годится лишь для детишек или для человека вроде мистера Гонта. Забудь о ней. Забудь...»

Алан оборвал голосок на полуслове. До этой секунды он и не подозревал, что способен так сделать, и открытие стало полезным уроком — уроком, который мог пригодиться в будущем... если у него, конечно, есть будущее, — вот ведь в чем дело. Он вгляделся пристальнее в банку, поворачивая ее то одним боком, то другим, впервые по-настоящему глядя на нее — не как на печальное напоминание о погибшем сыне, а как на предмет, который был точно таким же инструментом обмана, как и полая волшебная палочка, шелковый цилиндр с двойным дном или «Цветок с сюрпризом», все еще болтающийся под браслетом часов.

Магия — разве не вокруг этого все плясало? Это была вредоносная магия, фальшивый подарок; магия, заставляющая людей не задыхаться от смеха, а превращающая их в разъяренных быков, но все равно магия. А на чем основано все это волшебство, в чем его магическая сила? Обман. Это змея длиной в пять футов, спрятанная в коробке из-под орешков... Или, подумал он, вспомнив о Полли, это зараза, выглядящая как исцеление.

Он распахнул дверцу машины, и, когда вылез под проливной дождь, в левой руке у него все еще была зажата фальшивая банка из-под орешков. Теперь, немного отстранившись от опасных всплесков сентиментальности, он почти изумленно вспомнил, как противился этой покупке. Всю свою жизнь он восторгался магией, и, конечно же, будь он мальчишкой, его заворожил бы фокус со змейкой в банке орешков. Так почему же он так недружелюбно разговаривал с Тоддом, когда мальчик хотел купить ее, а потом притворился, что не замечает, как обиделся его сын? Была ли это ревность к молодости Тодда и непосредственности его восприятия? Или неспособность вспомнить свой интерес к простым вещичкам? Или...

Он не знал. Он знал лишь, что это был именно тот трюк, который понял бы мистер Гонт. И он хотел иметь этот трюк под рукой.

Алан нагнулся в машину, вытащил из маленькой коробки с инструментами, лежащей на заднем сиденье, фонарь, а потом прошел мимо «такера-талисмана» мистера Гонта (по-прежнему не замечая его) и нырнул под зеленый тент «Самого необходимого».

8

«Ну, вот я и здесь. Наконец-то я здесь».

Сердце у Алана билось гулко, но размеренно. В его воображении лица его сына, его жены и Шона Раска, казалось, слились воедино. Он снова взглянул на табличку и толкнул дверь. Она была заперта. Над головой у него трепыхался и хлопал на ветру брезентовый тент.

Коробку из-под орешков «Тейсти-мунч» он, выйдя из машины, сунул в карман рубахи. И теперь он дотронулся до нее правой рукой и, казалось, ощутил от этого прикосновения какое-то необъяснимое, но вполне реальное успокоение.

— Ладно, — пробормотал он. — Готов я или нет, но вот я здесь.

Он перевернул фонарь и рукояткой разбил стекло в двери. Он приготовился услышать вой сигнализации, но никаких звуков не последовало. То ли Гонт не включил ее, то ли ее вообще не было. Он просунул руку в дыру и нажал на ручку внутри. Она опустилась, и впервые Алан Пэнгборн переступил порог «Самого необходимого».

Первое, что его поразило, это запах; застоявшийся, густой и пыльный. Это был запах не нового магазина, а места, куда никто не заходил в течение многих месяцев или даже лет. Держа револьвер в правой руке, левой он посветил фонарем вокруг. Свет выхватил голые стены, голый пол и несколько застекленных шкафов. Шкафы были пусты, все товары исчезли. Все было покрыто толстым слоем пыли, и пыль нигде не была тронута ни единой отметиной.

Здесь долго, очень долго никого не было.

Но как это возможно, если на протяжении всей недели он видел входящих и выходящих людей?

Потому что он вовсе не человек. Потому что голос дьявола что мед для ушей.

Он сделал еще два шага, фонарем освещая все новые участки пустой комнаты, вдыхая тяжелую музейную пыль, висящую в воздухе. Он оглянулся назад и в кружках света от фонаря увидел следы своих ног, отпечатавшиеся в пыли. Он снова осветил фонарем пространство впереди, прошелся светом справа налево вдоль стенда, служившего мистеру Гонту одновременно и прилавком, и... замер.

На стенде стоял видеомагнитофон рядом с портативным телевизором «Сони» — одной из миниатюрных моделей с закругленным, а не квадратным экраном и красным, как огнетушитель, корпусом. Телевизор был обмотан проводом. И что-то лежало на крышке видеомагнитофона. При свете фонаря это было похоже на книжку, но Алан сразу догадался, что это.

Он подошел ближе и направил фонарь сначала на телевизор. Тот был покрыт таким же толстым слоем пыли, как пол и стекла стендов. Намотанный на него провод оказался коротким переходником с разъемами по концам. Алан перевел свет фонаря на штуковину, лежавшую на крышке видеомагнитофона — никакую не книгу, а видеокассету в черной пластиковой коробке без этикетки.

Рядом с ней лежал пыльный белый конверт. На верхней стороне его была надпись:

ВНИМАНИЕ, ШЕРИФ АЛАН ПЭНГБОРН!

Он положил револьвер и фонарь на стеклянный прилавок, взял конверт, раскрыл его и вытащил оттуда листок бумаги. Тогда он снова взял фонарь и осветил ярким кружком света короткое, отпечатанное на машинке послание.

Дорогой шериф Пэнгборн!

К данному моменту Вам уже придется уяснить себе, что я — бизнесмен довольно специфического толка, тот редкий продавец, который на самом деле пытается «дать каждому хоть что-то». Сожалею, что нам так и не удалось повидать друг друга, но, я надеюсь, Вы поймете, что подобная встреча была бы крайне неблагоразумна — по крайней мере с моей точки зрения. Ха-ха! Так или иначе, я кое-что оставил Вам тут, что, полагаю, вас очень заинтересует. Это не подарок — я вовсе не Санта-Клаус, с чем Вы, я думаю, согласитесь, — но все жители города уверяли меня в том, что Вы человек чести, и я верю, что Вы заплатите цену, которую я назначаю. Эта цена включает в себя маленькую услугу... Услугу, которая применительно к Вам является скорее добрым делом, нежели розыгрышем. Полагаю, сэр, Вы согласитесь со мной.

Я знаю, что Вы долго и упорно интересовались тем, что произошло в несколько последних мгновений жизни Вашей жены и Вашего младшего сына. Я думаю, Вы вскоре получите ответы на все эти вопросы.

Прошу Вас, поверьте, что я желаю Вам лишь всего самого наилучшего и остаюсь

Вашим верным и покорным слугой

Лиландом Гонтом.

Алан медленно положил листок обратно на стенд.

— Ублюдок! — процедил он сквозь зубы.

Он снова посветил фонарем вокруг и увидел, что шнур, тянущийся от видеомагнитофона, заканчивается вилкой, которая валялась на полу в нескольких футах от ближайшей электрической розетки, что не имело никакого значения, поскольку все электричество в городе было вырублено.

«Но знаешь что, — подумал Алан. — Я не думаю, что это хоть как-то может повлиять на что-нибудь. Я думаю, это вообще не имеет значения — ни капельки. Я думаю, стоит мне воткнуть шнуры в магнитофон и в телевизор и засунуть кассету в видик, и все сработает в наилучшем виде. Потому что он никак не мог вызвать то, что он вызвал, и узнать все, что он узнал, если... если он — человек». Голос дьявола что мед для ушей, Алан, и что бы ты ни сделал, ты не должен смотреть на то, что он оставил тебе.

Тем не менее он снова отложил фонарь и взял в руки соединительный шнур. Секунду он разглядывал его, а потом наклонился, чтобы воткнуть нужный конец в разъем на зад

ней стенке телевизора. Баночка из-под орешков попыталась выскользнуть из кармана его рубашки. Он поймал ее одним из своих молниеносных движений руки и поставил на стеклянный стенд рядом с видеомагнитофоном.

9

Норрис Риджвик был уже на полпути к «Самому необходимому», когда неожиданно решил, что надо быть просто безумным — гораздо безумнее, чем он уже был (а это значит, окончательно рехнувшимся), — чтобы схватиться с Лиландом Гонтом один на один.

Он выдернул микрофон из гнезда.

— Номер Два вызывает базу, — сказал он. — Это Норрис, отвечайте!

Он отпустил кнопку. Ничего, кроме жуткого треска. Эпицентр грозы был прямо над Касл-Роком.

— Твою мать, — сказал он и свернул к зданию муниципалитета. Алан мог быть там. А если нет, кто-нибудь скажет ему, где он. Алан знает, что делать, а даже если... Если и нет, Алану придется выслушать его признание: он изрезал шины Хью Приста и послал человека на смерть, просто потому что ему, Норрису Риджвику, захотелось иметь удочку «Базун», какая была когда-то у его старика. Он подъехал к зданию муниципалитета, когда таймер под мостом стоял на отметке «5», и поставил машину прямо за ярко-желтым автобусом. Автобусом телевизионщиков, судя по виду.

Норрис выскочил из машины и под проливным дождем побежал в офис шерифа, чтобы попытаться разыскать Алана.

10

Полли ткнула резиновым набалдашником вантуза в непристойно задравшего конечности паука, и на сей раз тот не ретировался. Его щетинистые передние лапы обхватили ручку вантуза, и руки Полли исторгли отчаянный вопль, когда паук всем своим весом навалился на набалдашник. Ее хватка ослабла, набалдашник слетел, и паук неожиданно вскарабкался по деревянной ручке, как толстячок по канату.

Она набрала в грудь воздух, чтобы закричать, и тут его передние конечности облапили ее плечи, как ручищи деревенского Лотарио на сельской танцульке. Его безжизненно рубиновые глаза уставились на нее, клыкастая пасть раскрылась, и она почуяла его дыхание — вонь горьких пряностей и гнилого мяса.

Она открыла рот для крика. Одна из его лап метнулась ей в рот. Грубая колючая щетина царапнула по ее зубам и языку. Паук страстно вякнул.

Полли подавила первый импульс — выплюнуть жуткую штуковину. Она выпустила вантуз и ухватила ногу паука. И в то же самое мгновение изо всех сил сжала челюсти. Что-то хрустнуло, как скорлупа арахиса, и рот ее наполнился чем-то, по вкусу напоминавшим перестоявшуюся заварку холодного чая. Паук издал отчаянный вопль и дернулся назад. Щетина выскользнула из сжатых ладоней Полли, но она снова изо всех сил сжала свои воющие от боли руки на лапе существа, прежде чем оно успело вырваться, и... вывернула ее, словно разделывая жареную индейку.

Раздался резкий треск рвущейся ткани. Паук издал еще один жалобный крик боли.

Он снова попытался дернуться. Выплюнув горькую темную жидкость изо рта и отдавая себе отчет в том, что она еще очень-очень-очень долго не сможет избавиться от этого привкуса, Полли рванула его на себя. Какая-то далекая, отрешенная часть ее сознания поразилась этому всплеску силы, но была в ней и другая часть, которая отлично все понимала. Она была испугана, ее раздирало от отвращения, но... сильнее всего в ней бушевала злость.

«Мной просто воспользовались, — бессвязно проносилось у нее в мозгу. — Я продала жизнь Алана ради этого! За это чудовище!»

Паук попытался достать ее своими клыками, но его задние лапы соскользнули с эмалированного края ванны, и он упал бы... если бы Полли дала ему упасть.

Она не дала. Она сжимала его горячее распухшее тело кистями и локтями и давила, давила, давила. Она подняла его кверху так, что он повис над ней, суча лапами над ее задранным кверху лицом. Что-то вроде сока и черной крови обжигающими струйками потекло из его тела по ее рукам.

— БОЛЬШЕ НЕ БУДЕШЬ! — выкрикнула Полли. — НЕ БУДЕШЬ! НЕ БУДЕШЬ! — и отшвырнула паука. Он врезался в облицованную кафелем стену и распластался на ней в лужице растекающейся сукровицы. На мгновение он повис на стене, прилипнув к собственным внутренностям, а потом плюхнулся в ванну с громким всплеском.

Полли снова схватила вантуз и набросилась с ним на паука. Она стала колотить его, как обычно женщины набрасываются с половой щеткой на мышку, но... без толку. Паук лишь дергался и пытался отползти, царапая лапами резиновый набалдашник. Тогда Полли перевернула вантуз и изо всех сил надавила, пользуясь ручкой как копьем.

Она попала в самую середину странного мерзкого создания и проткнула его насквозь. Раздался оглушительный хлопок, а потом кишки паука выплеснулись на душевой коврик зловонным месивом. Он вертелся, как бешеный, суча ножками вокруг палки, которую она воткнула ему в сердце, а потом... наконец затих.

Полли отступила на шаг, закрыла глаза и почувствовала, как весь мир вокруг нее качнулся в сторону. Она уже начала терять сознание, как вдруг имя Алана взорвалось у нее в мозгу словно фейерверк. Она сжала ладони в кулачки и резко свела их, ударив суставами одной руки по суставам другой. Вспышка боли была яростной, неожиданной и нестерпимой. Мир качнулся на место.

Она открыла глаза, подошла к ванне и заглянула в нее. Сначала ей показалось, что там вообще ничего нет. Потом возле резинового набалдашника вантуза она увидела паучка. Он был не больше ногтя на ее мизинце и совсем-совсем дохлый.

А всего остального никогда не было. Это лишь одно воображение. Фантом.

— Хрен тебе, а не фантом, — выдавила Полли тонким дрожащим голосом.

Но главное сейчас — не паук. Главное сейчас — Алан. Алан подвергался жуткой опасности, и причиной тому послужила она. Она должна была отыскать его, отыскать — пока не станет слишком поздно.

Если уже — не слишком поздно.

Она поедет сейчас в офис шерифа. Кто-нибудь там наверняка знает, где...

«Нет, — зазвучал у нее в мозгу голос тетушки Эвви. — Не туда. Если ты поедешь туда, будет действительно уже поздно. Ты знаешь, куда надо ехать. Ты знаешь, где он».

Да.

Да, конечно, она это знала.

Полли побежала к дверям, и лишь одна сбивчивая мысль мотыльком билась у нее в мозгу: Господи, пожалуйста, не дай ему купить что-нибудь. О Господи, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не давай ему ничего покупать.

Глава 23

1

Стрелка таймера под мостом через Касл-Стрим, который жители Рока с незапамятных времен называли Тин-бриджем, достигла отметки «О» в 7.38 вечера во вторник, 15 октября 1991 года от Рождества Христова. Слабенький электрический разряд, который должен был вызвать треньканье звоночка, проскочил по оголенным концам проводков, прикрепленных Эйсом к контактам девятивольтовой батареи. Звоночек и впрямь начал тренькать, но через крохотную долю секунды его поглотила — вместе с таймером — вспышка света, разверзшаяся, как только электрический разряд привел в действие капсюльный взрыватель, а тот взорвал динамит.

Очень мало кто в Касл-Роке принял взрыв динамита за очередной раскат грома. Гром походил на удары легкой артиллерии в небе; взрыв — на выстрел из сверхтяжелого орудия. Южный конец старого моста, сделанного отнюдь не из жести[20], а из старого ржавого железа, оторвался от берега раскаленным огненным шаром. Он задрался футов на десять вверх, словно мост слегка привстал на задние лапы, а потом рухнул вниз с громким треском ломающегося бетона и рвущегося металла. Северный конец моста повернулся на бок, и вся конструкция криво рухнула в разлившийся при грозе Касл-Стрим. Южный конец моста пришелся как раз на сбитый молнией старый вяз.

На Касл-авеню, где католики и баптисты вместе с дюжиной полицейских все еще вели оживленный религиозный диспут, драка замерла. Все бойцы повернули головы по направлению к Касл-Стрим. Элберт Джендрон и Фил Бергмейер, секунду назад добросовестно пытавшиеся вытряхнуть друг из друга душу, теперь стояли бок о бок, уставившись на ослепительную огненную вспышку. Кровь текла по левой щеке Элберта из раны на виске, а рубаха Фила была разодрана в клочья.

Рядом с ними находилась Нэнси Робертс, взгромоздившаяся на отца Бригема, как очень большой (и в своей белой униформе официантки очень белый) стервятник. Ухватив отца Бригема за волосы, она методично поднимала его голову и опускала ее на мостовую.

Преподобный Роуз валялся неподалеку без сознания, что являлось результатом усилий отца Бригема.

Генри Пейтон, потерявший с момента своего прибытия всего один зуб (если не считать утраченных иллюзий, которые когда-то имелись у него относительно гармоничности религиозного развития в Америке), застыл в процессе растаскивания Тони Мислабурски и баптистского дьякона Фреди Меллона.

Они все замерли, как в детской игре «Замри».

— Боже милостивый, это был мост, — пробормотал Дон Хемпхилл.

Генри Пейтон решил воспользоваться затишьем.

Он отпихнул Тони Мислабурски, сложил рупором ладони и пролаял:

— Всем слушать! Это полиция! Приказываю вам...

И тут Нэнси Робертс включила свой голос на полную мощь. Долгие годы она рявкала, отдавая приказания на кухне своего заведения, и ее всегда отлично слышали, какой бы ни стоял там шум, гам и грохот. Силы были неравны: ее рык легко перекрыл голос Генри Пейтона.

— ЧЕРТОВЫ КАТОЛИКИ ВЗОРВАЛИ ДИНАМИТ! — рявкнула она.

Ряды боеспособных бойцов с обеих сторон заметно поредели, но недостаток количества они восполнили рвением.

Через секунду после вопля Нэнси общая свара уже продолжалась, распавшись на дюжину индивидуальных дуэлей, растянувшихся ярдов на пятьдесят по залитой дождем улице.

2

Норрис Риджвик ворвался в контору шерифа всего за несколько мгновений до того, как взорвался мост, вопя что есть мочи:

— Где шериф Пэнгборн?! Мне нужен шериф Пэн...

Он замолк на полуслове. Кроме Ситона Томаса и полицейского, еще не достигшего того возраста, когда уже можно вполне легально выпить пива, в конторе никого не было.

Куда, черт возьми, все подевались? Снаружи, возле здания торчало, казалось, сотен шесть полицейских «тачек» и прочих транспортных средств. Одним из них был его старый «фольксваген», который легко завоевал бы голубую ленту на автородео, если бы такие ленты где-нибудь раздавались. Он по-прежнему лежал на боку там, где его протаранил Зануда.

— Господи! — закричал Норрис. — Где же все?!

Не достигший еще пивного возраста полицейский оглядел форму Норриса и сказал:

— Где-то там, на улице идет драка — христиане сцепились с людоедами или что-то в этом роде. Меня оставили сидеть на связи в диспетчерской, но в такую грозу я не могу ни принять, ни отправить даже детской считалки. — Он помолчал и угрюмо добавил: — А вы кто такой?

— Помощник шерифа, Риджвик.

— А я Джо Прайс. Что у вас тут за город, а, помощник? Тут все просто спятили.

Норрис не обратил на его слова никакого внимания и подошел к Ситону Томасу. Лицо у Ситона было пепельно-серым, дышал он с трудом. Одну из морщинистых рук он держал прижатой к груди.

— Ситон, где Алан?

— Не знаю, — сказал Ситон и взглянул на Норриса мрачными испуганными глазами. — Происходит что-то поганое, Норрис. Очень поганое. По всему городу. Все телефоны вырубились, а так быть не должно, потому что большинство кабелей теперь прокладывают под землей. Но знаешь что? Я рад, что они вырубились. Я рад, потому что ничего не хочу знать.

— Тебе нужно в больницу, — сказал Норрис, сочувственно глядя на старика.

— Мне нужно в Канзас, — уныло ответил Ситон. — А пока я буду просто сидеть тут и ждать, когда все кончится. Я не тронусь...

Тут, оборвав его на полуслове, взорвался мост — с грохотом тяжелого дальнобойного орудия.

— О Боже! — хором воскликнули Норрис и Джо Прайс.

— Ага, — без всякого удивления произнес Ситон Томас своим сиплым, испуганным голосом. — Я думаю, они взорвут весь город. Думаю, так оно и случится.

Неожиданно старик стал плакать.

— Где Генри Пейтон? — заорал Норрис на Прайса, но тот не обратил на него внимания. Прайс уже бежал к двери — посмотреть, что там взорвалось.

Норрис кинул взгляд на Ситона Томаса, но Ситон тупо уставился в пространство — слезы текли у него по щекам, а правая рука была по-прежнему прижата к середине груди.

Норрис выскочил вслед за Джо Прайсом и наткнулся на него у парковочной стоянки здания муниципалитета, где когда-то, тысячу лет назад, Норрис наляпал штрафной талон на «кадиллак» Зануды. Огненный столб был ясно виден в эту дождливую ночь, и в его отблесках оба они увидели, что Касл-Стрим-бридж исчез. В дальнем конце улицы вывернуло светофор и швырнуло его на мостовую.

— Матерь Божья, — молитвенным голосом произнес рядовой Прайс. — Хорошо, что это не мой город. — Отблески огня украсили его щечки розами, а глаза — тлеющими угольками.

Желание Норриса во что бы то ни стало отыскать Алана возросло. Он решил, что, пожалуй, вернется к своей патрульной машине и попытается сначала найти Генри Пейтона — если где-то идет большая потасовка, это будет нетрудно. Алан тоже может оказаться там.

Он уже почти пересек тротуар, когда вспыхнула молния и высветила две человеческие фигуры, рысью огибающие здание суда, которое примыкало крылом к зданию муниципалитета. Кажется, они направлялись к большому ярко-желтому автобусу. Один был незнаком ему, но фигуру второго — массивную и слегка кривоногую — невозможно было спутать ни с кем. Дэнфорд Китон.

Норрис Риджвик сделал два шага вправо и прижался спиной к кирпичной стене у самого выхода из аллеи. Он вытащил свой служебный револьвер, поднял его на уровень плеча, задрал дуло в дождливое небо и во всю силу легких заорал:

— СТОЙ!

3

Полли задним ходом выехала с дорожки у дома, включила стеклоочистители и свернула налево. К боли в ладонях прибавилось сильное жжение на руках, в тех местах, где слюна паука попала на кожу. Похоже, он источал какую-то отраву, и отрава эта постепенно расползалась. Но времени на волнения по этому поводу сейчас не было.

Она подъезжала к стоп-знаку на пересечении Лаурел- и Мейн-стрит, когда взорвался мост. Полли вздрогнула от тяжелого орудийного раската и на мгновение застыла, пораженная ярким столбом пламени, взметнувшимся над Касл-Стрим. На какую-то долю секунды ее взор ухватил силуэт вздыбленного моста — темная угловатая махина на фоне яркой вспышки света, — а потом его поглотило пламя.

Она снова свернула налево, на Мейн-стрит, и... к «Самому необходимому».

4

Когда-то Алан Пэнгборн очень увлекался любительскими съемками — он понятия не имел, скольких людей довел до слез прыгающими на простыне, пришпиленной к стене комнаты, кадрами своих маленьких сыновей, неуверенно ковыляющих по дому, Анни, купающей их в ванне, дней рождений и просто семейных междусобойчиков. На всех этих лентах люди обязательно размахивали руками и строили рожи в объектив, словно существовал какой-то неписаный закон: когда кто-то наводит на тебя кинокамеру, ты обязательно должен или помахать рукой, или скорчить рожу в объектив, или сделать и то, и другое. Если же ты этого не сделаешь, тебя обвинят в «злостной индифферентности», что повлечет за собой до десяти лет режима принудительного и непрерывного просмотра нескончаемых роликов любительских съемок.

Пять лет назад он переключился на видеокамеру, снимать которой было дешевле и проще, и... тут уж можно было доводить людей до слез не десять-пятнадцать минут, на которые уходило три-четыре полных ролика восьмимиллиметровой кинопленки, а часами — даже не меняя кассету.

Он вытащил кассету из черной коробки и осмотрел ее. Этикетки не было. «Ладно, — подумал он. — Меня это устраивает. Мне просто нужно самому посмотреть, что там на ней, верно?» Его рука потянулась к кнопке включения на видеомагнитофоне и... застыла на полдороге.

Перед мысленным взором Алана вновь возникло лицо — нечто среднее между лицами Тодда, Шона и его жены — и внезапно исчезло, уступив место бледному испуганному личику Брайана Раска. Он выглядел точно таким, каким Алан видел его сегодня днем.

— У тебя невеселый вид, Брайан.

— Да, сэр.

— Значит, ты И Гонт не оказывает?

— Да, сэр... И если вы включите эту штуку, вы тоже станете невеселы. Он хочет, чтобы вы посмотрели это, но не потому, что желает оказать вам любезность. Мистер Гонт не оказывает любезностей. Он хочет отравить вас, вот и все. Как он отравил всех остальных.

И все равно, он должен это посмотреть.

Его пальцы дотронулись до кнопки и погладили гладкую поверхность ее квадратика. Он постоял так, а потом оглянулся вокруг. Да, мистер Гонт все еще был здесь. Где-то. Алан чувствовал его тяжелое присутствие — оно одновременно угрожало и прельщало. Он вспомнил о записке, которую оставил мистер Гонт. Я знаю, что Вы долго и упорно интересовались тем, что произошло в несколько последних мгновений жизни Вашей жены и Вашего младшего сына...

«Не делайте этого, шериф, — прошептал Брайан Раск. Алан видел это бледное, страдающее предсмертное личико, глядящее на него из-за сумки-холодильника на багажнике велосипеда — сумки, набитой бейсбольными вкладышами. — Пускай прошлое спит. Так лучше. И потом, он лжет; вы же ЗНАЕТЕ, что он лжет».

Да. Он знал. Это он знал.

И все равно он должен взглянуть.

Палец Алана нажал на кнопку.

Тут же загорелся маленький зеленый индикатор. Видеомагнитофон прекрасно работал — включенный в сеть или не включенный, — как Алан и предвидел. Он включил сексуально-пузатенький телевизор «Сони», и через какую-то долю секунды яркий белый свет залил его экранчик. Алан нажал на кнопку «EJECT», и подъемник кассет вылез наверх.

«Не делайте этого», — вновь шепнул голосок Брайана, но Алан уже не слушал. Он вставил кассету, опустил подъемник и прислушался к негромкому щелчку, раздавшемуся, когда механизм откинул крышечку кассеты и захватил пленку. Потом глубоко вздохнул и нажал на кнопку «PLAY». Яркий белый «снег» на экране сменился чернотой, а мгновение спустя экран залил ровный серый свет и стали вспыхивать цифры: 8 7 6....5....4....3....2....Х.

Дальше возникла дрожащая ручная съемка: шоссе в сельской местности. На переднем плане, слегка не в фокусе, но вполне различимый, возник дорожный знак с цифрами — 117. Но Алану он был не нужен. Он много раз проезжал этот отрезок и знал его прекрасно. Он узнал сосновую рощицу как раз перед тем местом, где дорога делала изгиб, — рощу, где был найден «скаут», вмявшийся носом в самое большое дерево и застывший в этом смертельном объятии.

Но на деревьях в этих кадрах не было никаких следов аварии, хотя следы были видны до сих пор, если съездить туда и взглянуть (он делал это, и не один раз). Ужас медленно и бесшумно вполз в каждую косточку Алана, когда он понял — даже не по изгибу дороги и нетронутым стволам деревьев, а по каждой черточке пейзажа и интуитивному предчувствию в сердце, — что эту видеопленку снимали в тот день, когда погибли Анни и Тодд.

Он увидит сейчас, как это произойдет.

Эго было совершенно невозможно, но это было правдой. Он увидит, как его жена и сын разобьются прямо у него на глазах.

«Выключите! — закричал Брайан. — Выключите, он отравленный человек и он продает отравленные вещи! Выключите, пока еще не поздно!»

Но Алан мог это сделать не больше, чем одним усилием мысли заставить остановиться свое сердце. Он застыл как вкопанный, не в силах шевельнуться.

Камера резко дернулась влево — вверх по шоссе. Секунду там было пусто, а потом в глаза полыхнул солнечный зайчик. Это был «скаут». Он приближался. Он был на пути к сосне, где навсегда оборвется жизнь сидящих в нем людей. «Скаут» подъезжал к своей последней стоянке на этой земле. Он не набирал скорость; он не вилял из стороны в сторону. Не было никаких признаков того, что Анни потеряла управление или вот-вот может это сделать.

Рядом с урчащим видеомагнитофоном Алан весь подался вперед к экрану; пот струился у него по щекам, кровь тяжело пульсировала в висках. Он чувствовал, как растет давление.

Это — не настоящее. Это монтаж. Как-то он ухитрился это сделать. Это не они; быть может, там сидит актриса и молоденький актер, играющие их, но — не они. Этого не может быть.

Однако он знал, что это — правда. Что же еще можно увидеть на экране телевизора, соединенного с видеомагнитофоном, не подключенным к сети, но тем не менее работающим? Что еще, кроме правды?

«Ложь! — крикнул голос Брайана Раска, но он шел откуда-то издалека и его было едва слышно. — Ложь, шериф, ложь! ЛОЖЬI»

Теперь ему был виден номер приближающегося «скаута» — 24912 V. Номер машины Анни.

Вдруг позади «скаута» Алан заметил еще один солнечный зайчик. Еще одна машина быстро приближалась, сокращая расстояние между собой и «скаутом».

Снаружи с диким грохотом взорвался Тин-бридж. Алан даже не повернул головы, он просто не слышал. Все его внимание сосредоточилось на экране красного телевизора «Сони», где Анни и Тодд подъезжали к дереву, стоявшему между ними и всей остальной их жизнью.

Машина за ними выжимала семьдесят, а то и все восемьдесят миль в час. Когда «скаут» приблизился к месту, откуда велась съемка, эта вторая машина — о которой ни звуком не упоминалось ни в одном рапорте — догнала «скаут». Анни явно тоже увидела ее; «скаут» начал набирать скорость, но он был слишком мал. И было уже слишком поздно.

Вторая машина — светло-зеленый «додж-челленджер» — была с таким приподнятым задом, что ее передний бампер почти утыкался в асфальт. Сквозь затемненные стекла можно было с трудом разглядеть решетку на роликах, прикрепленную к внутренней стороне крыши. Задняя часть решетки была усеяна наклейками: «СКОРОСТНАЯ»,

«ЭКОНОМИЧНАЯ», «ПРОЧНАЯ»... Хотя пленка была без звука, Алан почти слышал треск выхлопных газов, вырывающихся из труб глушителя.

— Эйс! — страшно выкрикнул он. — Эйс! Эйс Меррилл! Месть! Ну, конечно! Почему это раньше никогда не приходило ему в голову?

«Скаут» проехал мимо камеры, повернувшейся следом за ним, вправо. На мгновение Алан увидел внутреннюю часть салона, и... Да, это была Анни, с волосами, убранными под клетчатую косынку, которую она надела в тот день, и ТоДд — в майке «Стар-трек». Тодд обернулся назад, глядя на машину сзади; Анни смотрела наверх, в зеркальце. Он не видел ее лица, но тело ее напряглось и подалось вперед на сиденье, натянув до предела ремень, перекинутый через плечо. Он лишь на мгновение увидел их — свою жену и своего сына, — и какая-то часть его осознала, что он не хочет видеть их так, если нет никакой надежды на другой исход: он не хотел видеть ужас последних мгновений их жизни.

Но пути назад уже не было.

«Челленджер» ударил «скаута». Удар был несильный, но Анни в этот момент газанула, и скорость резко увеличилась. «Скаут» не сумел вписаться в поворот, слетел с дороги и устремился туда, где ждала его огромная сосна.

— НЕТ! — заорал Алан.

«Скаут» нырнул в канаву, вынырнул из нее на двух колесах, встал на все четыре и вмялся в ствол сосны с беззвучным треском. Тряпичная кукла в клетчатой косынке на голове прошибла переднее стекло, ударилась о ствол дерева и откатилась к кустам.

Светло-зеленый «челленджер» остановился на обочине.

Дверца водителя распахнулась.

Эйс Меррилл вылез из машины.

Он смотрел на разбитый «скаут» — теперь почти весь скрытый за дымом, вырывавшимся из его развороченного, смятого радиатора, — и смеялся.

— НЕТ! — снова выкрикнул Алан и обеими руками столкнул видеомагнитофон с застекленного шкафа. Тот упал на пол, но не разбился, а соединительный кабель был достаточно длинным и не выскочил из разъемов. Черная полоска пробежала по экрану — только и всего. Алан увидел, как Эйс, все еще смеясь, залезает обратно в свою «тачку», и тогда он схватил красный телевизор, поднял его высоко над головой и, развернувшись, швырнул в стену. Сверкнула вспышка света, удар, треск и — ничего, кроме слабого жужжания видеомагнитофона с по-прежнему крутящейся кассетой внутри. Алан пнул его ногой, и магнитофон сжалился и умолк.

Найди его. Он живет в Меканик-Фоллс.

Это был незнакомый голос. Он был холоден и безумен, но у него был свой безжалостный расчет. Голос Брайана Раска исчез; теперь остался лишь этот, снова и снова повторяющий эти две фразы.

Найди его. Он живет в Меканик-Фоллс. Найди его. Он живет в Меканик-Фоллс. Найди его. Найди его. Найди его.

Через улицу раздались еще два жутких взрыва — парикмахерская и «Ритуальные услуги Самьюэлса» взорвались почти в одно и то же мгновение, выбросив на улицу фонтаны стекол и охваченных пламенем кусков интерьера. Алан и бровью не повел.

Найди его. Он живет в Меканик-Фоллс.

Ни о чем не думая, он взял со шкафа банку из-под орешков — взял лишь потому, что это был предмет, который он принес сюда, а значит, должен был и унести отсюда с собой. Он направился к двери, стирая свои прежние отпечатки ног в пыли, и вышел из «Самого необходимого». Взрывы ничего не значили для него. Развороченная, горящая дыра в ровной линии зданий на другой стороне Мейн-стрит ничего для него не значила... Равно как и груды битого стекла, щепок и кирпичей. И Касл-Рок, и все люди, которые в нем жили, включая и Полли Чалмерз. Он должен был сделать одно дело в тридцати милях отсюда, в Меканик-Фоллс. Вот это кое-что значило. По сути дела, это означало для него все.

Алан подошел к фургону со стороны пассажирского места. Он положил на сиденье свой револьвер, фонарь и банку из-под орешков с сюрпризом. Руки Алана перед его мысленным взором уже сошлись на глотке Эйса Меррилла и начали сжиматься.

5

— СТОЙ! — снова выкрикнул Норрис. — СТОЙТЕ НА МЕСТЕ!

Он подумал, что это просто невероятная удача. Он стоял меньше чем в шестидесяти ярдах от камеры предварительного заключения, где он собирался надежно запереть Дэна Китона. Что касается второго парня... Ну, это зависит от того, чем эти двое тут занимались, верно? Как-то мало они походили на людей, способных помочь в беде и утешить страждущих..

Рядовой Прайс перевел взгляд с Норриса на людей, стоявших под старомодной вывеской с надписью: «ОКРУЖНОЙ СУД КАСЛА». Потом снова взглянул на Норриса. Эйс и Зануда переглянулись. И оба стали опускать руки вниз, к рукояткам пистолетов, торчавших у них за поясами.

Норрис держал дуло револьвера задранным к небу — в точности, как его учили поступать в подобных ситуациях. Теперь, следуя тем же инструкциям, он обхватил левой ладонью правое запястье и опустил револьвер. Если книги не врут, они не осознают, что мушка направлена точно между ними; каждый будет думать, что Норрис целится именно в него.

— Уберите руки от стволов, ребята. Сейчас же!

Зануда еще раз переглянулся со своим партнером, и оба

опустили руки по швам.

Норрис кинул взгляд на полицейского.

— Ты, — сказал он, — Прайс. Ну-ка помоги мне немножко. Если ты, конечно, не очень устал.

— Что вы делаете? — спросил Прайс. Голос его прозвучал тревожно; он не испытывал особого желания вмешиваться. Ночная сумятица, завершившаяся феерическим взрывом моста, свела его моральный статус к статусу случайного прохожего. Он явно испытывал неловкость от необходимости перейти к более активной роли. Слишком много всего на него свалилось. И чересчур быстро.

— Арестовываю этих двух бродяг! — рявкнул Норрис. — Что же еще, по-твоему?

— Арестуй-ка вот это, парень, — сказал Эйс и издал подходящий звук задницей. Зануда испустил высокий резкий смешок.

Прайс нервно посмотрел на них, а потом перевел расстроенный взгляд на Норриса.

— А по... какому обвинению?

Дружок-Зануды расхохотался.

Норрис снова целиком сосредоточился на двух мужчинах и с ужасом заметил, что их местоположение относительно друг друга изменилось. Когда он брал их на мушку, они стояли почти плечом к плечу. Теперь между ними было футов пять, не меньше, и это расстояние продолжало увеличиваться.

— Стойте на месте! — пролаял он. Они остановились и снова переглянулись. — Сдвиньтесь, как стояли!

Они продолжали стоять неподвижно под проливным дождем и смотреть на него.

— Для начала я арестую их за незаконное ношение оружия! — яростно заорал Норрис рядовому Джо Прайсу. — Перестань ковырять у себя в жопе и помоги мне!

Это вывело Прайса из состояния бездействия. Он попытался вытащить свой револьвер из кобуры, обнаружил, что предохранительный ремешок все еще застегнут, и начал возиться с ним. Он продолжал возиться с кобурой, когда взорвалась парикмахерская и следом — похоронное бюро.

Зануда, Норрис и рядовой Прайс повернули головы в направлении взрыва. Эйс — не повернул. Этого счастливого момента он только и ждал. С быстротой актера в вестерне он выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил. Пуля угодила Норрису в левое плечо, задев легкое и раздробив ключицу. Когда Норрис только заметил, что те двое начали расходиться, он сделал шаг вперед от кирпичной стены; теперь его отбросило обратно к стене. Эйс снова выстрелил и сделал дырку в кирпиче, в дюйме от уха Норриса. Отлетев рикошетом в сторону, пуля прожужжала, как очень большое и очень злобное насекомое.

— О Боже! — заверещал рядовой Прайс и стал энергичнее возиться с ремешком кобуры.

— Мочи этого парня, папаша! — заорал Эйс. Он ухмылялся.

Он снова выстрелил в Норриса, и третья пуля рванула

тощий левый бок Норриса, когда тот рухнул на колени. Над его головой сверкнула молния. Невероятно, но Норрис все еще мог слышать, как осколки кирпича и дерева после прогремевших взрывов падают на мостовую.

Рядовой Прайс наконец-то после долгих усилий сумел расстегнуть ремешок своей кобуры. Он уже вытаскивал револьвер, когда пуля, выпущенная Занудой из автоматического пистолета, срезала ему череп точно по линии бровей. Прайса сдернуло с места и швырнуло на кирпичную стену.

Норрис еще раз поднял свой револьвер. Казалось, он весит фунтов сто, не меньше. Держа его обеими руками, он прицелился в Китона. Зануда был лучшей мишенью, чем его дружок, но, что более важно, Зануда только что убил полицейского, а подобное паскудство в Касл-Роке даром с рук не сойдет. Может, мы и деревенщина, но не варвары. Норрис нажал на курок в тот момент, когда Эйс снова попытался пристрелить его.

От отдачи после выстрела Норрис качнулся назад. Пуля Эйса прожужжала там, где полсекунды назад была его голова. Зануду Китона тоже отбросило назад — с ладонями, прижатыми к животу. Кровь текла у него между пальцев.

Норрис лежал у кирпичной стены, рядом с рядовым Прайсом, и тяжело дышал, прижав ладонь к своему плечу. Господи, что за поганый выдался денек, подумал он.

Эйс поднял свой автоматический пистолет и прицелился в него, но потом передумал — по крайней мере на время. Вместо этого он подошел к Зануде и привстал возле него на одно колено. К северу от них взорвался банк, выбросив столб огня и гранитные осколки облицовки. Эйс даже не обернулся. Он отвел руки старика в сторону, чтобы получше взглянуть на рану. Ему было жаль, что так случилось. Старик начинал ему здорово нравиться.

— Больно! О-оооо, как оо-ооольно! — кричал Зануда.

Эйс и сам видел, как больно. Папаша словил таблетку

45-го калибра в аккурат чуть выше пупка. Входное отверстие было размером с головку хорошего шурупа. Эйсу не нужно было переворачивать его, чтобы удостовериться, что вторая дырка — величиной с кофейную чашку, по всей вероятности, с ошметками позвоночника, торчащими оттуда, как кровавые свечки из праздничного пирога.

— Больнооо! БОООЛЬНОО! — кричал Зануда в дождливое небо.

— Да, — Эйс приставил дуло пистолета к виску Зануды. — Не повезло тебе, папаша. Сейчас я дам тебе лекарство.

Он трижды нажал на спуск. Тело Зануды дернулось и затихло.

Эйс поднялся на ноги, собираясь прикончить проклятого помощника шерифа — если от него что-нибудь еще осталось, — когда раздался выстрел из револьвера и пуля просвистела меньше чем в футе от его головы. Эйс оглянулся и увидел еще одного легаша, стоявшего в дверях конторы шерифа, выходившей к парковочной стоянке. Этот на вид был старше самого Господа Бога. Стреляя в Эйса, он одной рукой держал револьвер, а вторую прижимал к груди, чуть выше сердца.

Со второй попытки Ситон Томас угодил в землю, прямо рядом с Эйсом, забрызгав его шнурованные ботинки жидкой грязью. Старый пердун и в слона бы не попал, но неожиданно Эйс сообразил, что в любом случае ему пора сматываться отсюда. Они положили в здании суда столько динамита, что оно взлетит на самое небо; таймер они завели на пять минут, а он стоит возле этого самого дома и пялится на этого самого Мафусаила, палящего тут в белый свет как в копеечку.

Пускай с ними обоими разберется динамит.

Пришло время повидать мистера Гонта.

Эйс вскочил и побежал. Старый помощник шерифа снова выстрелил, но на сей раз и близко не попал. Эйс забежал за желтый автобус, не собираясь, впрочем, забираться в него. Возле «Самого необходимого» стоял «шевроле-селебрити» — идеальная «тачка», чтобы смыться. Но сначала он собирался отыскать мистера Гонта и получить расчет. Наверняка ему что-то причитается, и наверняка мистер Гонт расплатится сполна.

Еще ему нужно отыскать этого ворюгу-шерифа.

— Расплачусь с этим гадом, — пробормотал Эйс и побежал вверх по Мейн-стрит к «Самому необходимому».

6

Фрэнк Джуэтт стоял на ступеньках здания суда, когда наконец увидел человека, которого искал. Фрэнк стоял здесь уже довольно давно, но ничто из того, что происходило этим вечером в Касл-Роке, не имело для него большого значения. Ни шум и вопли, доносящиеся с Касл-Хилл, ни Дэнфорт Китон и какой-то престарелый ангел из преисподней, сбежавшие со ступенек здания суда минут пять назад, ни взрывы, ни совсем уже недавняя перестрелка прямо за углом, возле парковочной стоянки у конторы шерифа. Фрэнк ловил совсем другую рыбку. У Фрэнка был свой личный счет к его великолепному старому «другу», Джорджу Т. Нелсону.

И — мать честная! Наконец-то! Вот он, Джордж Т. Нелсон собственной персоной, шагает по тротуару у самого здания суда! Если бы не автоматический пистолет Джорджа Т. Нелсона, засунутый за пояс кримпленовых штанов «не надо-гладить», и тот факт, что идет проливной дождь, можно было подумать, что человек отправился на пикничок.

Монсеньор-Джордж-Т.-мать-его-Нелсон просто так вот вышагивает под дождичком, просто вот гак прогуливается при небольшом ветерке, а как там было написано в записке у Фрэнка в кабинете? Ах да: «Две штуки должны быть у меня сегодня до семи пятнадцати, иначе пожалеешь, что не родился кайратом». Фрэнк взглянул на часы, увидел, что уже ближе к восьми, чем к 7.45, и решил, что это не имеет большого значения.

Он поднял испанскую «ламу» Джорджа Т. Нелсона и прицелился в голову этого грязного сукина сына, послужившего причиной всех его бед.

— НЕЛСОН! — заорал он. — ДЖОРДЖ НЕЛСОН! ОБЕРНИСЬ И ПОСМОТРИ НА МЕНЯ, ТЫ, ПИДОР!

Джордж Т. Нелсон развернулся. Его рука дернулась к пистолету, а потом безвольно повисла, когда он увидел, что находится под прицелом. Вместо того чтобы хвататься за пистолет, он подбоченился, задрал голову и уставился на Фрэнка Джуэтта, стоящего на ступеньках с каплями дождя, стекающими с его носа по подбородку и стволу краденого револьвера.

— Ты меня застрелишь? — спросил Джордж Т. Нелсон.

— Еще как! — оскалился Фрэнк.

— Просто пристрелишь как собаку, да?

— А почему бы и нет? Ты этого и заслуживаешь!

К изумлению Фрэнка, Джордж Т. Нелсон улыбался и кивал головой.

— Точно, — сказал он, — именно этого я и ожидал от вшивого ублюдка, который вломился в дом своего друга и убил маленькую беззащитную птичку. Именно этого. Ну, давай же, говнюк четырехглазый, пристрели меня, и покончим с этим.

В небе грянул гром, но Фрэнк этого не слышал. Десятью секундами позже взорвался банк, но он едва расслышал и это Он был слишком занят борьбой с собственной яростью и... изумлением. Изумлением от наглости — откровенной, неприкрытой, как голая задница, наглости монсеньора-Джорджа-Т.-мать-его-Нелсона.

В конце концов Фрэнку удалось открыть рот.

— Убил твою птицу — верно! Насрал на этот дурацкий портрет твоей мамочки — опять верно! А что сделал ты? Что ты сделал, Джордж, кроме того, что лишил меня работы и устроил так, что мне уже никогда в жизни не работать в школе? Господи, да я стану просто везунчиком, если не угожу в тюрьму! — Он внезапно в какой-то темной вспышке воображения осознал всю несправедливость случившегося; ему словно вылили уксус на свежую ранку. — Почему ты просто не пришел ко мне и не попросил денег, если они тебе понадобились? Почему просто не пришел и не попросил? Мы бы придумали что-нибудь, ты, ублюдок поганый!

— Я не знаю, о чем ты там бормочешь! — заорал в ответ Джордж Т. Нелсон. — Я знаю только, что ты набрался храбрости, чтобы убить крошечного попугайчика, но у тебя никогда не хватит духу прикончить меня в честной драке!

— Ты не знаешь... Ты не знаешь, о чем я болтаю? — выпалил Фрэнк. Дуло «ламы» плясало как бешеное. Он не мог поверить в наглость человека, стоявшего внизу, на тротуаре; просто не мог поверить своим ушам. Стоять там — одной ногой на мостовой, а другой почти уже в вечности — и продолжать лгать...

— Нет! Не знаю! Понятия не имею!

В яростном запале Фрэнк Джуэтт в ответ на это лживое, ничем не прикрытое отрицание впал в детство и выкрикнул:

— Врушка-врушка, сам ты хрюшка!

— Трус! — достойно отреагировал Джордж Т. Нелсон. — Трус в пеленках! Убийца попугаев!

— Шантажист!

— Псих! Убери револьвер, псих! Драться надо честно!

— Честно? — Фрэнк ухмыльнулся, глядя на него сверху вниз. — С тобой — драться честно? Да что ты знаешь про честность?

Джордж Т. Нелсон выставил свои пустые ладони и растопырил пальцы, демонстрируя их Фрэнку.

— Похоже, больше, чем ты.

Фрэнк открыл было рот для ответа, но ничего не сказал. Пустые ладони Джорджа Т. Нелсона временно заставили его замолчать.

— Давай, — повторил Джордж Т. Нелсон. — Убери его. Давай как в вестернах, Фрэнк. Если у тебя кишка не тонка. Кто быстрее, тот и победит.

«А почему бы и нет? — подумал Фрэнк. — Почему бы и нет, черт побери?» Жить в любом случае дальше почти не для чего, и если ему ничего не остается делать в этой жизни, он хоть может показать своему старому «другу», что он не трус.

— Ладно, — сказал он, засунул «ламу» за пояс своих штанов и выставил ладони вперед, над самой рукояткой револьвера. — Как ты предлагаешь это сделать, Джорджи-Морджи?

Джордж Т. Нелсон ухмыльнулся.

— Ты начинай спускаться вниз по ступенькам, — сказал он. — Я начну подниматься. Как только раздастся следующий раскат грома...

— Ладно, — сказал Фрэнк. — Отлично. Давай. — И он стал спускаться вниз.

А Джордж Т. Нелсон начал подниматься по ступенькам.

7

Полли уже различала впереди зеленый тент «Самого необходимого», когда взорвались парикмахерская и похоронное бюро. Огненная вспышка и грохот были чудовищны. Она видела, осколки брызнули из самого центра взрыва, как астероиды в фантастическом фильме, и инстинктивно пригнулась и съежилась. Это вышло удачно для нее: несколько деревянных обломков и стальная ручка от кресла № 2 — кресла Генри Джендрона, — пробили переднее стекло ее «тойоты». Ручка кресла с диким и каким-то голодным свистом пролетела весь салон машины и вышибла заднее стекло. Осколки выбитых в домах стекол тучей заполнили все пространство перед автомобилем.

Неуправляемая «тойота» вылетела на тротуар, врезалась в пожарный кран и замерла.

Полли сидела, моргая и уставясь в разбитое переднее стекло. Она увидела, как кто-то вышел из «Самого необходимого» и направился к одной из трех машин, стоявших перед магазином. В ярких отблесках пожара на противоположной стороне улицы она сразу узнала Алана.

— Алан! — закричала она, но Алан не обернулся. Он двигался как автомат — с одной-единственной заданной целью.

Полли распахнула дверцу своей машины и побежала к нему, снова и снова выкрикивая его имя. В нижней части улицы раздалась частая револьверная трескотня. Алан даже не повернул головы, как не взглянул и на пылающие руины, несколькими мгновениями раньше бывшие парикмахерской и похоронным бюро. Он, казалось, был целиком и полностью сосредоточен на каком-то действии, происходившем у него внутри, и Полли вдруг поняла, что она пришла слишком поздно. Лиланд Гонт добрался и до него. В конце концов Алан купил что-то, и если она не успеет добежать до его машины, пока он не отправится на какое-то сумасшедшее дело, по которому послал его Гонт, он просто уедет, и тогда... одному Богу известно, что тогда может произойти.

Она побежала быстрее.

8

— Помоги мне, — сказал Норрис Ситону Томасу и, закинув руку ему за шею, поднялся на ноги.

— Я, кажется, задел его, — сказал Ситон. Он дышал тяжело, но был уже не так бледен.

— Хорошо, — сказал Норрис. Плечо горело как в огне, и... боль, казалось, все глубже вгрызается в его плоть, желая добраться до сердца. — А теперь помоги мне.

— Все будет нормально, — сказал Ситон. Переживая за Норриса, Ситон совсем забыл про свои страхи, будто он, выражаясь его собственными словами, подыхает от сердца. — Сейчас я помогу тебе подняться в контору и...

— Нет, — выдохнул Норрис. — В машину.

— Что?

Норрис повернул голову и вперился в Томаса бешеным взглядом своих полных боли глаз.

— Посади меня в мою патрульную машину! Я должен поехать в «Самое необходимое»!

Да. Как только слова слетели у него с языка, все, казалось, сразу встало на свои места. В «Самом необходимом» он купил себе удочку «Базун». В этом направлении побежал и тот человек, который стрелял в него. «Самое необходимое» — то место, где все началось, а значит... в «Самом необходимом» все должно и закончиться.

Тут взорвалась «Галаксия» — еще одна вспышка на Мейн-стрит. Игральный автомат «Двойной дракон» взлетел в воздух, дважды перевернулся и с грохотом рухнул на мостовую.

— Норрис, тебя ранили...

— Конечно, меня ранили! — проорал Норрис. Кровавая пена слетела с его губ. — А теперь доведи меня до машины!

— Это поганая мысль, Норрис, ты же...

— Нет, — мрачно сказал Норрис. Он отвернулся и сплюнул кровь изо рта. — Это единственная мысль. Давай. Помоги мне.

Ситон Томас повел его к патрульной машине № 2.

9

Если бы Алан не взглянул в зеркало, прежде чем задним ходом выехать на улицу, он сбил бы Полли, дополнив этот вечер еще и тем, что раздавил бы женщину, которую любил, задними колесами своего старого фургона. Он ее не узнал; она была для него лишь женской фигурой на фоне пламени, бушевавшего на другой стороне улицы. Он ударил по тормозам, и в следующее мгновение она уже колотила в стекло его машины.

Не обращая на нее внимания, Алан снова дал задний ход. Сегодня вечером у него нет времени заниматься городскими проблемами; у него есть свои личные. Пускай они перебьют друг друга, как дикие звери, если уж им так этого хочется. Он едет в Меканик-Фоллс. Он найдет того, кто убил его жену и сына в отместку за четыре года в Шoyшэнкской тюрьме.

Полли схватилась за ручку дверцы, и ее почти вынесло на развороченную, пылающую улицу. Она надавила на кнопку под ручкой — руку пронзил приступ дикой боли, — дверца распахнулась, и она отчаянно вцепилась в нее, поджав ноги, пока Алан разворачивался. Фургон встал передком к нижней части Мейн-стрит. В своем отчаянии и ярости Алан совершенно забыл, что уже не было моста, по которому можно было выехать из города в этом направлении.

— Алан! — закричала она. — Алан, стой!

Это он услышал. Каким-то образом он расслышал этот крик, несмотря на дождь, гром, ветер и треск жадных языков пламени. Даже несмотря на свою ярость.

Он взглянул на нее, и сердце у Полли облилось кровью, когда она увидела его глаза. Алан смотрел на нее как человек, плавающий в пучине жуткого кошмара.

— Полли? — спросил он, словно издалека.

— Алан, ты должен остановиться!

Она хотела выпустить ручку дверцы — ее руки раздирала страшная боль, — но боялась, что, если она отпустит ее, он просто возьмет и уедет, бросив ее посреди Мейн-стрит.

Нет, она не боялась, она... она знала, что он уедет.

— Полли, мне нужно ехать. Мне очень жаль, что ты злишься на меня... ты думаешь, что я сделал что-то... Мы потом во всем разберемся... Только сейчас мне нужно ехать.

— Я больше не злюсь на тебя, Алан. Я знаю, что это был не ты. Это был он, это он натравливал нас друг на друга, как стравйл, наверно, всех в Касл-Роке. Потому что этим он и занимается. Ты понимаешь, Алан? Ты слышишь меня? Этим он и занимается! А теперь стой! Выключи этот чертов мотор и выслушай меня!

— Мне нужно ехать, Полли, — сказал он. Ему самому показалось, что его голос идет откуда-то издалека. Может быть, из рации. — Но я вер...

— Нет, ты не вернешься! — закричала она. Вдруг ее охватила жуткая злоба на него, на них на всех — на всех этих жадных, испуганных, злых и черствых людишек, живущих в этом городке, включая и себя. — Ты не вернешься, потому что, если ты сейчас уедешь, тут не останется ничего такого, куда можно будет ВЕРНУТЬСЯ!

Взорвался салон видеоигр. Осколки градом обсыпали машину Алана, торчавшую посредине Мейн-стрит. Правая рука Алана, столь одаренная и искушенная в разных трюках и фокусах, потянулась к банке из-под орешков «Тейсти-мунч», он взял ее, словно для того, чтобы обрести хоть какой-то уют, и положил себе на колени.

Полли не обратила внимания на взрыв; она пристально смотрела на Алана своими темными, полными боли глазами.

— Полли...

— Смотри! — вдруг заорала она и рванула свою блузку спереди. Струйки дождя потекли по впадинке между ее грудями, капли блестели в ямочке на горле. — Смотри, я сняла его... амулет! Его больше нет! А теперь сними с себя свой, Алан! Если ты мужчина, сними с себя свой!

Он не понимал ее, не мог понять оттуда — из глубины того кошмара, который цепко держал его... Кошмара, который мистер Гонт накинул на него, как отравленный кокон... И неожиданно в мозгу у нее полыхнула вспышка — она поняла, что это был за кошмар. Поняла, чтб это должно быть.

— Он сказал тебе, что случилось с Анни и Тоддом? — мягко спросила она.

Его голова качнулась назад так, словно она ударила его, и Полли поняла, что она попала в точку.

— Ну, конечно, сказал. Есть только одна вещь на свете — одна бессмысленная и бесполезная вещь, которую ты так страстно хочешь, что путаешь ее с тем, что тебе нужно, правда? Это и есть твой амулет, Алан! Вот что он повесил тебе на шею!

Она отпустила ручку дверцы и сунула свои руки в салон. Отблески пожара упали на них. Вся кожа была темно-красного, кровавого цвета. От кистей и до плеч руки так сильно распухли, что локти превратились в пухлые ямочки.

— Внутри моего амулета был паук, — тихо сказала она. — Полз паучок по трубе на карниз — дождик пошел и смыл его вниз. Просто маленький паучок. Но он рос. Он жрал мою боль и рос. Смотри, что он сделал, прежде чем я убила его и взяла свою боль назад. Алан, я так хотела, чтобы эта боль прошла. Я ужасно хотела этого, но мне не нужно было, чтобы она прошла. Я могу любить тебя, могу любить жизнь и могу выносить эту боль. Я думаю, что боль даже может делать все остальное лучше, как хорошая оправа делает лучше бриллиант.

— Полли...

— Конечно, он отравил меня, — задумчиво продолжала она, — и, наверно, если что-то не сделать, этот яд может меня убить. Но почему бы и нет? Это честно. Круто, но честно. Когда я покупала безделушку, я купила отраву. Он продал много безделушек в своем поганом маленьком магазинчике за прошедшую неделю. Этот ублюдок работает быстро, надо отдать ему должное. Полз паучок по трубе на карниз — вот что было в моей. А в твоей что? Анни и Тодд, верно? Верно?

— Полли, Эйс Меррилл убил мою жену! Он убил Тодда! Он...

— Нет! — закричала она и обхватила его лицо дергающимися от жуткой боли руками. — Послушай меня! Пойми меня сейчас! Алан, это ведь не просто о жизни твоей идет речь, неужели ты не понимаешь? Он заставляет тебя выкупать обратно твои же недуги и заставляет платить дважды! Неужели ты еще не понял? Неужели до тебя так и не дошло?

Он уставился на нее, открыв рот, а потом... медленно закрыл его. Неожиданно на лице у него появилось недоумение.

— Постой, — сказал он, — что-то было не так. Что-то было не так на той пленке, которую он оставил мне. Я не могу точно...

— Можешь, Алан! Что бы этот ублюдок ни продал тебе, оно было неправильным! Как имя на письме, которое он оставил для меня.

В первый раз он по-настоящему услышал ее.

— Каком письме?

— Сейчас это не важно — если у нас будет потом, я расскажу тебе. Все дело в том, что он небрежничает. Я думаю, он всегда небрежничает. Его так распирает от гордости... Странно, как это его до сих пор не разорвало. Алан, пожалуйста, постарайся понять: Анни мерва, Тодд — мертв, и если ты поедешь сейчас ловить Эйса Меррилла, когда весь город сгорает дотла у тебя на глазах...

Из-за плеча Полли вынырнула рука, обвилась вокруг ее шеи и резко дернула ее голову назад. Неожиданно за ней возник Эйс Меррилл — в другой руке он держал пистолет, направленный ей в грудь, и ухмылялся из-за ее плеча Алану.

— Стоит вам помянуть о черте, мадам, — сказал Эйс, и над их головами...

10

...прогремел раскат грома.

Фрэнк Джуэтт и его добрый старый «друг» Джордж Т. Нелсон уже минуты четыре как стояли на ступеньках здания суда, уставясь друг на друга, как парочка очкастых разбойников с натянутыми подобно струнам виолончели нервами.

— Раз! — сказал Фрэнк. Его рука потянулась к автоматическому пистолету, засунутому за пояс его штанов.

— Два! — сказал Джордж Т. Нелсон и схватился за свой пистолет.

Они выдернули стволы с одинаковыми яростными ухмылками, больше похожими на страшные беззвучные вопли, и навели их друг на друга. Их пальцы нажали на спусковые крючки. Два выстрела прогремели как один. Когда пули вылетели из стволов, сверкнула молния, и... пули задели друг дружку в полете и отклонились ровно настолько, чтобы чуть миновать то, что должно было служить им великолепными мишенями.

Фрэнк Джуэтт почувствовал, как ветерок метнулся у его левого виска.

Джордж Т. Нелсон ощутил слабый укус на коже с правой стороны шеи.

Не веря собственным глазам, они уставились друг на друга поверх своих дымящихся стволов.

— А? — сказал Джордж Т. Нелсон.

— М-мм? — протянул Фрэнк Джуэтт.

Губы у обоих снова начали расползаться в недоверчивых ухмылках. Джордж Т. Нелсон неуверенно шагнул наверх, к Фрэнку. Фрэнк неуверенно шагнул вниз, к Джорджу Т. Нелсону. В следующее мгновение эти двое могли бы заключить друг друга в объятия, поскольку ссору их сдули два прошелестевших возле их лиц дуновения вечности, но... С грохотом, казалось, расколовшим весь мир надвое, взорвалось здание муниципалитета, и они оба буквально испарились, не сойдя с мест.

11

Последний взрыв переплюнул все предыдущие. Эйс и Зануда заложили сорок шашек динамита в двух из двадцати центральных узлов здания муниципалитета. Одну из бомб они установили прямо в кресле судьи в зале суда. Зануда настоял, чтобы вторая была положена на стол Аманды Уильямс в крыле выборных.

— Как бы там ни было, а женщины не должны впутываться в политику, — объяснил он Эйсу.

Грохот взрыва был чудовищен, и на мгновение каждое окно в самом большом здании города озарилось неестественным фиолетово-оранжевым светом. Потом языки пламени вырвались из окон, из дверей, вентиляционных окошек и решеток, как безжалостные мускулистые ручищи. Шиферная крыша поднялась в воздух, как странный неведомый космический корабль, взлетающий на огненной подушке, а потом разлетелась на сотни тысяч зазубренных осколков.

В следующее мгновение само здание разлетелось во все стороны, превратив Мейн-стрит в месиво кирпича и стекла, где не могло бы уцелеть ни одно живое существо, превосходящее по размерам таракана. Девятнадцать человек было убито взрывом, пятеро из них — репортеры, приехавшие освещать жуткие события в Касл-Роке и вместо этого ставшие частью происшедшего.

Полицейские патрульные машины и автомобили репортеров расшвыряло как детские вагончики. Желтый автобус, который мистер Гонт любезно предоставил Эйсу и Зануде, плавно двинулся вверх по Мейн-стрит в девяти футах над землей — колеса его бешено вращались, задние дверцы болтались на искореженных петлях, таймеры и инструменты вылетали сзади. Левое крыло бушующего урагана подхватило его и швырнуло в главный офис «Страхового агентства Дорси», где он застыл среди разодранных шкафов и посыпавшихся, как снежинки, пишущих машинок перед искалеченной решеткой радиатора.

Земля дрогнула, как при землетрясении. Во всем городе из окон повылетали стекла. Флюгеры, все указывавшие строго на север во время грозы (начавшей постепенно стихать, словно она смутилась от этого дикого вторжения), стали бешено вращаться. Некоторые из них сорвались со своих шпеньков, а один на следующий день нашли вонзившимся глубоко в дверь баптистской церкви — как стрелу индейских мародеров.

На Касл-авеню, где исход битвы оборачивался решительной победой католиков, драка прекратилась. Генри Пейтон, стоя возле своей патрульной машины с опущенным к колену револьвером, таращил глаза на взметнувшееся на юге зарево. Кровь стекала у него по щекам, как слезы. Его преподобие Уильям Роуз сел на мостовой, увидев жуткое зарево на горизонте, и в голову его начало закрадываться подозрение, что настал конец света и перед его взором — не что иное, как звезда Полынь. Отец Джон Бригем подошел к нему пьяненькой, дергающейся походкой — нос у него был совершенно свернут на левую сторону, а рот превратился в кровавое месиво. Он собирался пнуть голову его преподобия Роуза, как футбольный мяч, но вместо этого помог ему подняться на ноги.

На Касл-Вью Энди Клаттербак даже не поднял головы. Он сидел на ступеньке крыльца дома Поттеров, плача и прижимая к себе мертвое тело своей жены. Пройдут еще два года, пока он спьяну провалится под лед на Касл-Лейк и погибнет, но сейчас шел к концу последний горестный день в его жизни.

На Деллс-лейн Салли Ратклифф находилась в гардеробной своей спальни, и маленькая извивающаяся полоска насекомых спускалась по боковому шву ее платья. Салли услышала о том, что произошло с Лестером, поняла, что каким-то образом причастна к этому (или что так, во всяком случае, будут думать, что в конечном счете — одно и то же), и повесилась на поясе своего купального халатика. Одна из ее рук была глубоко засунута в карман платья, в ней была зажата деревянная щепка — почерневшая и гнилая. Лесные вши, сонмы которых гнездились в ней, покидали ее в поисках нового и более надежного пристанища, Они добрались до подола платья Салли и начали спускаться по свисающей ноге на пол.

Осколки кирпича со свистом прорезали воздух, превращая остатки стоявших когда-то поодаль домов в руины, как после артиллерийского обстрела. Те дома, что стояли ближе, выглядели как скелеты или вовсе развалились.

Ночь ревела, как львица с отравленным копьем, застрявшим у нее в глотке.

12

Ситон Томас, сидевший за рулем патрульной машины, в которой они ехали по требованию Норриса, чувствовал, как «тачка» то взлетает, то опускается, словно подбрасываемая на чьей-то гигантской ладони. Мгновение спустя на машину обрушился град кирпичей. Два или три осколка пробили багажник. Один ударил по крыше. Другой брякнулся на капот, обсыпав его кроваво-красной пудрой, и соскользнул на мостовую.

— Господи Иисусе, Норрис, весь город взлетел на воздух! — отчаянно завопил Ситон.

— Езжай дальше, — сказал Норрис. Он чувствовал, как его охватывает жар; пот крупными каплями выступил на его красном пылающем лице. Он думал, что Эйс ранил его не смертельно — оба раза лишь задел, — но все равно что-то тут было явно не то. Он чувствовал, как зараза вгрызается в плоть и старается затуманить и выключить взор. Изо всех сил он старался не потерять сознание. Чем больше становился жар, тем больше росла его уверенность, что он нужен сейчас Алану и что, если ему очень повезет и если он будет очень храбрым, он все же сумеет остановить тот жуткий шар, который запустил, когда изрезал шины Хью.

Впереди он увидел небольшую группу людей — прямо на улице, возле зеленого тента «Самого необходимого». Столп огня, вырвавшийся из руин здания муниципалитета, словно на табло, высветил человеческие фигурки. Он видел фургон Алана и самого Алана, вылезающего из него. Прямо перед ним, повернувшись спиной к патрульной машине, в которой приближались Норрис Риджвик и Ситон Томас, стоял человек с пистолетом. Он держал перед собой женщину, заслоняясь ею, как щитом. Норрис не мог отсюда разобрать, кто была эта женщина, но на державшем ее мужчине была разодранная почти в клочья майка «Харлей Дэвидсон». Это был тот, кто пытался убить Норриса у здания муниципалитета — тот, кто вышиб мозги у Зануды Китона. Хотя Норрис его никогда раньше не видел, он был почти уверен, что наткнулся на притчу во языцех всего города, Эйса Меррилла.

— Господь всемогущий, Норрис! Это же Алан! Что здесь происходит?

Кем бы ни был тот парень, подумал Норрис, он не может услышать, как мы подъезжаем. В таком шуме и грохоте — нет. И если Алан своим видом не выдаст...

Револьвер Норриса лежал у него на коленях. Он опустил стекло в машине со своей стороны и поднял его. Неужели он раньше весил меньше? Сейчас в нем как минимум сотни две фунтов.

— Езжай медленно, Ситон... как можно тише. И когда я толкну тебя ногой, останови машину. Прямо сразу. Ни о чем не думая.

— Толкнешь ногой! Что ты хочешь этим сказать — толкнешь но...

— Заткнись, Ситон, — устало и беззлобно сказал Норрис. — И главное, помни, что я тебе сказал.

Норрис отвернулся от него, высунул голову и плечи из окна и уцепился за стойку, которая поддерживала мигалку на крыше. Медленно, с трудом он стал подтягиваться вверх, пока не уселся в окне. Плечо его раздирала дикая боль, и кровь стала заливать рубаху. Теперь они находились меньше чем в тридцати ярдах от тех троих, что стояли посреди улицы, и он мог точно прицелиться с крыши машины в мужчину, который держал женщину. Стрелять он не мог — пока, во всяком случае, потому что мог с таким же успехом попасть в нее, как и в него. Но если кто-нибудь из них шевельнется...

Они подъехали уже так близко, как только осмеливался Норрис. Он пнул Ситона ногой. Ситон плавно затормозил на заваленной осколками кирпича и стекла улице.

«Сдвиньтесь, — мысленно взмолился Норрис. — Хотя бы один из вас, пожалуйста! Мне все равно кто, и мне нужно всего чуть-чуть, только пожалуйста, пожалуйста, сдвиньтесь с места».

Он не заметил, как отворилась дверь «Самого необходимого»; все его внимание целиком сосредоточилось на мужчине с пистолетом и его пленнице. Не заметил он и мистера Лиланда Гонта, вышедшего из своего магазина и вставшего под зеленым тентом.

13

— Это были мои деньги, ты, ублюдок! — заорал Эйс на Алана. — И если хочешь получить обратно свою суку со всеми ее потрохами, лучше скажи мне, куда ты их девал!

Алан вылез из фургона.

— Эйс, я не знаю, о чем ты говоришь.

— Плохой ответ! — рявкнул Эйс. — Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю! Деньги Папаши! В консервных банках! Если хочешь эту суку, говори, куда ты их девал! Я не буду предлагать тебе это дважды, хреносос поганый!

Уголком глаза Алан поймал какое-то движение — ниже на Мейн-стрит. Это был автомобиль, и, похоже, патрульный — из округа, но он не смел вглядеться получше. Если Эйс увидит, что его окружили, он отнимет жизнь у Полли. И он сделает это быстрее, чем успел бы моргнуть глазом.

Алан пристально посмотрел на лицо Полли. Ее темные глаза были полны боли и усталости, но... в них не было страха.

Алан почувствовал, как его снова начинает охватывать безумие. Забавная это штука — безумие. Когда его отнимают, ты не чувствуешь. Не чувствуешь, как расстаешься с ним. Ты узнаешь его, лишь когда оно возвращается, как какая-то редкая дикая птица, живущая с тобой не в плену, а по собственной воле.

— Он сделал это неправильно, — спокойно сказал Алан Полли, — Гонт неправильно сделал пленку.

— Какого хрена ты там бормочешь?! — Крик Эйса был резким и визгливым. Дулом револьвера он ткнул Полли в висок.

Из всех них один Алан увидел, как тихонько приоткрылась дверь «Самого необходимого», и он тоже не заметил бы этого, если бы так старательно не отводил взгляд от ползущей по улице патрульной машины. И только Алан из всех остальных увидел — призрачно, самым дальним уголком зрения — появившуюся оттуда высокую фигуру, одетую не в спортивную куртку или смокинг, а в черный широкий плащ.

В дорожный плащ.

В одной руке мистер Гонт держал старомодный саквояж вроде тех, с которыми в былые времена могли разъезжать коммивояжеры и торговцы, возя в них образцы своих товаров. Он был сделан из кожи гиены и шевелился — вздувался и опадал, вздувался и опадал под длинными белыми пальцами, сжимавшими ручку. И изнутри, как отдаленное дуновение ветра или призрачный крик в ночи, слышный порой в натянутых гудящих проводах, раздавались слабые крики. Алан слышал этот жуткий дрожащий звук не в ушах, а, казалось, в самом своем сердце и разуме.

Гонт стоял под тентом, откуда ему была видна и подъезжающая машина, и пространство перед фургоном, и в глазах отражалось растущее раздражение... Может быть, даже озабоченность.

14

Алан не ответил Эйсу. Вместо этого он заговорил с Полли, стиснув покрепче банку из-под орешков «Тейсти-мунч», которую держал в руках. Эйс вовсе не заметил этой банки, скорее всего потому, что Алан совершенно не пытался ее спрятать.

— Анни в тот день не пристегнула свой ремень, — сказал Алан Полли. — Я говорил тебе про это когда-нибудь?

— Я... я не помню, Алан.

За спиной Эйса Норрис Риджвик с трудом подтягивался вверх из окошка автомобиля.

— Поэтому-то она вылетела через переднее стекло. — «Через секунду, — подумал он, — я должен достать кого-то из них. Эйса или мистера Гонта? Как? И которого?» — Вот о чем я всегда думал, почему у нее не был пристегнут ремень. Она всегда делала это совершенно автоматически, не задумываясь, но... в тот день не пристегнула.

— У тебя последний шанс, легавый! — провизжал Эйс. — Я возьму или свои деньги, или эту суку! Тебе выбирать!

Алан, не обращая по-прежнему на него никакого внимания, продолжал:

— Но на пленке ее ремень был пристегнут, — медленно проговорил он и неожиданно понял. Понимание сверкнуло в его мозгу языком серебряного пламени. — Он был пристегнут, И ВЫ ОБДЕЛАЛИСЬ, МИСТЕР ГОНТ!

Алан развернулся к высокой фигуре, стоявшей под зеленым тентом в восьми футах от него, схватил банку из-под орешков за верх, одновременно делая один огромный шаг к новому предпринимателю Касл-Рока, и, прежде чем Гонт смог хоть что-то сообразить — прежде чем его глаза успели хотя бы расшириться, — сорвал крышку с последней игрушки Тодда — той, на покупке которой настояла Анни, сказав, что ребенком он уже никогда снова не станет.

Змея выскочила оттуда, и на этот раз оказалась не игрушечной.

На этот раз она была настоящей.

Она стала настоящей лишь на несколько секунд, и Алан так и не узнал, видел ли ее кто-нибудь еще, но Гонт видел; в этом Алан был точно уверен. Она была длинной — гораздо длиннее, чем та змейка из папье-маше, которая выскочила около недели назад, когда он снял крышку с банки на парковочной стоянке у здания муниципалитета после своей долгой и утомительной поездки из Портленда. Ее чешуя горела и переливалась красными и черными алмазными вспышками, как шкура какого-то сказочного ящера.

Когда она ударила в плечо широкого дорожного плаща Лиланда Гонта, ее пасть раскрылась, и Алан прищурился от нестерпимо яркого блеска клыков. Он увидел, как смертоносная треугольная голова откинулась назад, а потом ринулась к шее Гонта. Он видел, как Гонт потянулся к ней и схватил ее, но... прежде чем он успел это сделать, клыки змеи впились в его плоть. И не один, а несколько раз. Треугольная голова сновала вверх и вниз, как челнок швейной машины.

Гонт заорал — от боли, от ярости или от того и другого вместе, Алан не знал, — и выронил саквояж, чтобы ухватить змею обеими руками. Алан увидел свой единственный шанс и подался вперед, пока Гонт отрывал извивающуюся змею от себя, а потом швырнул ее на тротуар себе под ноги. Упав, она снова превратилась в то, чем была раньше, — в обыкновенный дешевый фокус, пятифутовую пружинку, обернутую линялой зеленой картонкой, — трюк, в который мог поистине влюбиться лишь такой парнишка, как Тодд, и который могло по-настоящему оценить лишь такое существо, как Гонт.

Кровь стекала по шее Гонта тонкими струйками из трех пар ранок. Нагибаясь за своим саквояжем, он рассеянно вытер ее одной из своих странных длиннопалых ладоней и... неожиданно застыл. В такой позе, расставив длинные ноги и вытянув вниз руку, он был похож на вырезанную из дерева фигурку Паганеля. Того, за чем он нагнулся, там уже больше не было. Саквояж из кожи гиены с его отвратительными раздувающимися боками теперь стоял на мостовой, между ног Алана. Он взял его, пока мистер Гонт был занят змеей, — сделал это с одному ему присущей быстротой и ловкостью.

Выражение лица Гонта теперь не оставляло никаких сомнений: жуткая смесь злобы, ненависти и дикого изумления исказила его черты. Его верхняя губа задралась в собачьем оскале, обнажив оба ряда острых зубов, выровнявшихся и заострившихся — словно в честь такого момента.

Он вытянул свои руки и прошипел:

— Отдай это мне... Это мое!

Алан не знал, что Лиланд Гонт уверял многих жителей Касл-Рока, начиная с Хью Приста и кончая Слоупи Доддом, что не испытывает ни малейшего интереса к человеческим душам — этим несчастным, сморщенным и бесполезным предметам. Если бы Алан знал, он сейчас рассмеялся бы и ткнул его носом в то, что эта ложь и была главным товаром, которым торговал мистер Гонт. Но что было там, в сумке, он знал — он точно знал, что вопило там, как туго натянутые провода, и вздыхало, как испуганный старик на смертном одре. Это он знал прекрасно.

Губы мистера Гонта раздвинулись в издевательской усмешке. Его страшные руки простерлись ближе к Алану.

— Я предупреждаю тебя, шериф, — не тягайся со мной. Я не тот, с кем тебе стоит тягаться. Я сказал, эта сумка моя!

— Не думаю, мистер Гонт. Я подозреваю, что там, внутри, — краденое. И я думаю, вам лучше...

Все это время Эйс стоял и, раскрыв рот, пялился на неуловимое, но явное превращение Гонта из бизнесмена в чудовище. Его рука на шее у Полли слегка расслабилась, и она увидела в этом свой шанс. Она повернула голову и изо всех сил впилась зубами в запястье Эйса. Эйс, не успев ни о чем подумать, инстинктивно отшвырнул ее в сторону, и Полли растянулась на мостовой. Эйс направил на нее пистолет.

— Сука! — заорал он.

15

— Вот так, — благодарно пробормотал Норрис Риджвик. Ствол его револьвера покоился на одной из стоек мигалки. Теперь он задержал дыхание, закусил нижнюю губу и нажал на спуск. Эйс Меррилл неожиданно рухнул прямо на распростертую на мостовой женщину — это была Полли Чалмерз, и Норрис успел подумать, что ему следовало бы сразу ее узнать. Затылок Эйса был разворочен, и из него полетели какие-то клочья и лоскутки.

Неожиданно Норрис ощутил жуткую слабость.

Но еще он почувствовал себя очень, очень умиротворенным.

16

Алан не обратил внимания на кончину Эйса Меррилла.

Равно как и Лиланд Гонт.

Они стояли лицом к лицу: Гонт — на тротуаре, Алан — возле своего фургона на мостовой, с ужасным раздувающимся саквояжем между ног.

Гонт глубоко вздохнул и закрыл глаза. Какая-то тень промелькнула по его лицу — что-то вроде слабого мерцания. Когда он вновь открыл их, вернулся образ Лиланда Гонта, который одурачил стольких людей в Роке, — элегантный, изысканный мистер Гонт с его очаровательными манерами. Он взглянул вниз, на бумажную змейку, валявшуюся на тротуаре, с отвращением поморщился и ногой отшвырнул ее в канаву. Потом снова взглянул на Алана и протянул вперед одну руку.

— Прошу вас, шериф, давайте не будем спорить. Уже поздно, и я устал. Вы хотите, чтобы я уехал из вашего города, и я тоже хочу уехать. Я уеду... как только вы вернете то, что принадлежит мне, а это действительно мое, уверяю вас.

— Уверяйте, сколько хотите, и будьте прокляты. Я вам не верю, мой милый.

Гонт уставился на Алана с раздражением и плохо скрытой злостью.

— Сумка и ее содержимое принадлежат мне\ Вы что, не признаете свободу торговли, шериф Пэнгборн? Вы что, коммунист? Я торговался за каждую из вещичек в этом саквояже! Я добыл их честно и благородно. Если вы хотите награды, возмещения, комиссионных, плату за находку — назовите это как хотите, — тогда я могу понять и с удовольствием готов заплатить. Но вы должны ясно сознавать, что это вопрос бизнеса, а не...

— Вы обманывали! — закричала Полли. — Вгя обманывали, лгали и теперь сами попались!

Гонт кинул на нее утомленно-болезненный взгляд и снова посмотрел на Алана.

— Ничего подобного, вы же знаете. Я поступал так, как делаю всегда. Я показываю людям то, что мне надо продать, и... предоставляю им решать самим. Поэтому... будьте любезны...

— Думаю, я оставлю это у себя, — небрежно сказал Алан. Легкая улыбка, тонкая и острая, как кусочек ноябрьского льда, тронула его губы. — Назовем это вещественным доказательством, идет?

— Боюсь, вам не удастся это сделать, шериф. — Гонт сошел с тротуара на мостовую. Маленькие красные точки зажглись в его глазах. — Вы можете умереть, но вы не можете присвоить себе мою собственность. Вам не удастся это сделать, если я того не желаю. А я не желаю. — И он стал приближаться к Алану, а красные точки в его глазах загорелись ярче. Подходя, он оставил след своего ботинка в кроваво-красном ошметке мозгов Эйса.

Алан почувствовал, как его живот попытался убраться сам в себя, но не двинулся с места. Вместо этого по подсказке какого-то инстинкта, который он даже не попытался понять, он сложил ладони вместе и поднес их к левой фаре фургона. Он скрестил ладони, изобразил птицу и начал быстро двигать запястьями вверх и вниз.

«Воробьи снова летают, мистер Гонт», — подумал он.

Огромная птица-тень, больше похожая на ястреба, чем на воробья, и неправдоподобно натуральная для нематериальной тени, неожиданно замахала крыльями на фасаде «Самого необходимого». Гонт уголком глаза увидел ее, ринулся к ней, перевел дыхание и отступил.

— Убирайся из города, дружище, — сказал Алан. Он переменил положение рук, и теперь огромная собака-тень — может быть, сенбернара — побежала по фасаду «Шейте сами» в кружке света, отбрасываемого фарами фургона. И где-то неподалеку — может, случайно, а может, нет — залаяла собака. Крупная, судя по голосу.

Гонт обернулся в направлении лая. Теперь он как-то слишком торопился и был явно выведен из равновесия.

— Тебе везет, что я отпускаю тебя просто так, — продолжал Алан. — Но если уж на то пошло, в чем прикажешь тебя обвинять? Кража душ, может, и есть в том кодексе, с которым имеют дело Бригем и Роуз, но я не думаю, что сумею отыскать ее в своем. И все же мой тебе совет — убирайся, пока можешь.

— Отдай мне мою сумку!

Алан округлил глаза и, несмотря на то, что сердце отчаянно колотилось у него в груди, постарался придать своему лицу выражение недоверчивого удивления.

— Ты что, еще не понял? Не врубился до конца? Ты проиграл. Или ты уже забыл, как это бывает?

Долгую секунду Гонт стоял, глядя на Алана, а потом кивнул.

— Я знал, что поступаю правильно, избегая встречи с тобой, — сказал он. Казалось, он говорит сам с собой. — Я хорошо это знал. Ладно, ты победил. — Он начал отворачиваться, и Алан слегка расслабился. — Я уйду...

Он повернулся обратно со скоростью змеи — со скоростью, по сравнению с которой Алан казался медлительным увальнем. Его лицо снова изменилось, человеческие черты полностью исчезли. Теперь это было лицо демона с длинными, глубокими шрамами на щеках и выкаченными глазами, полыхавшими оранжевым огнем.

— НО С ТЕМ, ЧТО ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ! — взревел он и ринулся к сумке.

Где-то — то ли рядом, то ли за тысячу миль отсюда — Полли крикнула: «Смотри в оба, Алан!» — но времени смотреть уже не было; пахнуло смесью серы и паленой кожи, и демон уже навис над ним. Время было либо действовать, либо умирать.

Алан протянул правую руку к внутренней стороне левого запястья, ухватившись за крошечный эластичный сверточек, торчащий из-под браслета его часов. Какая-то часть его разума вскричала, что это никогда не сработает, даже еще одно чудесное превращение игрушки в реальность не спасет его на этот раз, потому что «Цветок с сюрпризом» уже выдохся и не развернется...

Его ноготь скользнул в сверточек.

Оттуда выскочил крошечный бумажный пакетик.

Алан выбросил руку вперед, в последний раз высвобождая усталую пружинку.

— АБРАКАДАБРА, ТЫ, ЛЖИВЫЙ УБЛЮДОК! — воскликнул он, и то, что неожиданно развернулось у него в руке, оказалось не бумажным букетом, а ослепительно ярким цветком света, залившим Мейн-стрит волшебными сияющими разноцветными лучами. И все же он понимал, что все лучи, бьющие из его кулака невероятным фонтаном, светились одним цветом, точь-в-точь как и все цвета радуги. Он почувствовал, как струя силы устремилась вверх по его руке, и на мгновение его охватил буйный экстаз:

— Белое! Пришествие Белого!

Гонт взвыл от боли, ярости и страха... Но не отступил. Возможно, Алан был прав: столько лет прошло с тех пор, как он терпел поражение, что он просто забыл, как это делается. Он попытался нырнуть под букет струящегося света в руке Алана, и на одно мгновение его пальцы даже коснулись ручек саквояжа, стоявшего у Алана между ног.

Неожиданно возникла нога в шлепанце — нога Полли. Она наступила на руку Гонта и крикнула:

— Оставь это в покое!

Он задрал голову, оскалившись... И Алан врезал пригоршней лучей прямо ему по лицу. Мистер Гонт издал долгий, протяжный вой боли и страха и отполз назад; голубые огоньки полыхали в его волосах. Длинные белые пальцы сделали еще одну, последнюю попытку ухватиться за ручки саквояжа, и на этот раз Алан наступил на них.

— Я в последний раз говорю тебе, убирайся, — сказал он голосом, который сам не узнал. Это был не его голос — слишком сильный, слишком уверенный, слишком полный мощи. Он понял, что, наверно, не может прикончить ту мразь, которая ползала перед ним, одной съежившейся от страха рукой пытаясь заслониться от сверкающего пучка света, но может заставить ее убраться. Сегодня эта сила принадлежала ему, если... он осмелится воспользоваться ею. Если он осмелится устоять. — И я в последний раз говорю тебе, что ты уйдешь без этого.

— Они умрут без меня! — простонало существо-Гонт. Теперь его руки свисали между ног; длинные когти царапали осколки кирпича и стекла, валявшиеся на мостовой. — Они все умрут без меня, как растения без воды в пустыне. Ты этого хочешь? Этого?

Полли встала рядом с Аланом, бок о бок.

— Да, — холодно произнесла она. — Лучше пусть они умрут здесь и сейчас, чем пойдут с тобой и будут жить. Они... Мы натворили тут поганых дел, но такая плата слишком высока.

Существо-Гонт зашипело и погрозило им когтями.

Алан поднял сумку и медленно пошел по улице вместе с Полли. Фонтан сверкающего света отбросил яркий блик и на Гонта, и на «такер-талисман». Алан набрал в грудь воздуха — казалось, больше, чем когда-либо вмещалось в его тело. И когда он заговорил, слова вырвались из него чужим громоподобным голосом, прежде никогда не присущим ему:

— УБИРАЙСЯ ПРОЧЬ, ДЕМОН! ТЫ ИЗГНАН ПРОЧЬ ИЗ ЭТОГО МЕСТА!

Существо-Гонт издало пронзительный вопль, словно его ошпарило кипятком. Зеленый тент над «Самым необходимым» охватило пламенем, стекло лопнуло и рассыпалось на множество осколков. Из руки Алана яркие разноцветные лучи — голубые, красные, зеленые, оранжевые, фиолетовые — брызнули во все стороны. В это мгновение на его сжатом кулаке, казалось, взорвалась крошечная звезда.

Кожаный саквояж раскрылся с громким хлопком, и заточенные там воющие голоса исчезли в тумане, который все они — Алан, Полли, Норрис, Ситон — не видели, но ясно ощутили.

Полли почувствовала, как горячая и вонючая отрава исчезла из ее рук и груди.

Жар, медленно сгущающийся вокруг сердца Норриса, растворился.

Выстрелы, крики, грохот стихли по всему Касл-Року; люди взглянули друг на друга изумленно-испуганными глазами очнувшихся от жуткого кошмара.

17

Все еще с воплями, существо, бывшее когда-то Лиландом Гонтом, встрепенулось и поползло по тротуару к «такеру». Оно распахнуло дверцу и взгромоздилось за руль. Мотор взревел. Это не был звук двигателя, сделанного человеческими руками. Длинный язык оранжевого пламени вырвался из трубы глушителя. Задние огни вспыхнули, и это были не красные стекла, а маленькие мерзкие глазки — жестокие глаза беса.

Полли Чалмерз вскрикнула и отвернулась, уткнувшись Алану в плечо, но Алан не мог отвернуться. Алан был обречен на то, чтобы все видеть и помнить потом увиденное всю свою жизнь; запомнит он и более светлые моменты этой ночи: бумажную змейку, ставшую на мгновение настоящей змеей, бумажный букет цветов, ставший фонтаном света и источником силы.

Зажглись три фары спереди. «Такер» выехал задом на улицу, сминая под своими колесами асфальт и превращая его в кипящую жижу. Он с визгом развернулся вправо, и хотя не задел машину Алана, старый фургон все равно отлетел на несколько футов, словно отброшенный мощным магнитом. Переднюю часть «такера» стало заливать белыми лучами, и под этим мерцанием он начал менять свою форму и очертания.

Машина издала вопль, уставившись вниз, на кипящий котел, бывший когда-то зданием муниципалитета, на месиво разбитых машин и автобусов и на ревущий поток реки, лишенной моста. Мотор набрал бешеные обороты, души подвывали страшными голосами, и яркое туманное свечение начало распространяться сзади, окутывая машину.

На один-единственный миг существо-Гонт взглянуло из тающего, плавящегося окошка на Алана, казалось, отмечая его навечно своими красными ромбовидными глазками; рот приоткрылся в завывающем рыке.

Потом «такер» тронулся с места.

Он набрал скорость у подножия склона, и изменения, происходившие с ним, тоже ускорили ход. Машина таяла, переделывая себя на ходу. Крыша ее прогнулась внутрь, сверкающие колпаки превратились в спицы, сами колеса становились выше и одновременно уже. То, что было решеткой радиатора, стало обретать законченную форму — это был черный конь с красными, как у мистера Гонта, глазами. Конь, окутанный яркой молочной дымкой; конь, чьи копыта высекали огонь из мостовой и оставляли глубокие дымящиеся вмятины посреди улицы.

«Талисман» превратился в открытую коляску со сгорбленным карликом, сидящим на высоком сиденье. Ботинки карлика упирались в крыло коляски, а загнутые кверху, как у калифа, носки ботинок, казалось, полыхали огнем.

Но изменения этим не кончились. Когда мерцающая коляска устремилась в нижний конец Мейн-стрит, бока у нее начали разрастаться. Деревянная крыша вылезла из этого разрастающегося, черпающего силы в себе самом савана. Появились окна. Спицы колес окрасились в разные цвета, когда сами колеса — и копыта черного коня — поднялись над мостовой.

«Талисман» превратился в открытую коляску; открытая коляска превратилась в аптекарский фургончик, который мог бы колесить по всей стране сотню лет назад. На боку у него была надпись, и Алану удалось ее разглядеть: CAVEAT EMPTOR.

В пятнадцати футах над землей и все еще продолжая подниматься, фургон пролетел сквозь огонь, бушующий на руинах здания муниципалитета. Копыта черного коня гремели по какой-то невидимой небесной мостовой, по-прежнему высекая голубые и оранжевые искры. Фургон поднялся над Касл-Стрим — мерцающая коробка в небе — и пролетел над полуутопленным мостом, валявшимся в реке, как скелет динозавра.

Потом клубы дыма от пожара на месте здания муниципалитета заволокли Мейн-стрит, а когда дым рассеялся, Лиланд Гонт и его адская повозка исчезли.

18

Алан подвел Полли к патрульной машине, на которой приехали Норрис и Ситон. Норрис все еще сидел в окне, вцепившись в стойки мигалки. Он был слишком слаб, чтобы забраться обратно в машину и не вывалиться при этом из окна.

Алан просунул ладони Норрису под живот (не сказать, что тот был у Норриса, сложенного как каркас туристской палатки, особенно велик) и помог ему спуститься на землю.

— Норрис?

— Что, Алан? — плача, отозвался тот.

— Отныне можешь переодеваться в сортире когда тебе вздумается. Идет?

Норрис, казалось, не слышал.

Алан почувствовал, как кровь сочится в рубашку его помощника.

— Ты сильно ранен?

— Не очень. Не думаю. Но это... — Он обвел рукой весь город со всеми его пожарами и разрушениями. — Это все моя вина. Моя!

— Ты ошибаешься, — сказала Полли.

— Вы не понимаете! — Лицо Норриса перекосило от отчаяния и стыда. — Это я порезал шины Хью! Я его навел!

— Да, — сказала Полли, — наверно, ты. И тебе придется жить с этим. Так же, как я погубила Эйса Меррилла, и мне придется жить с этим! — Она ткнула туда, где католики и баптисты расползались в разные стороны, а несколько полицейских в полуобморочном состоянии стояли молча и даже не думали их преследовать. Некоторые из религиозных воителей брели поодиночке; кто-то — парами. Отец Бригем поддерживал его преподобие Роуза, а Нэн Робертс обнимала за пояс Генри Пейтона. — Но кто навел их, а, Норрис? И Уилму? И Нетти? И всех остальных? Если все это сделал ты, я могу лишь сказать, что тебе пришлось здорово поработать.

Норрис разразился громкими и горестными всхлипываниями.

— Мне так жалко!

— Мне тоже, — тихо сказала Полли. — И у меня сердце болит.

Алан торопливо обнял сначала Норриса, потом Полли, а потом просунул голову в машину Ситона.

— Ну а ты как, старина?

— Чуть живой, — сказал Ситон, который на самом деле выглядел как огурчик — растерянным, но свежим и невредимым. — Но вам, ребята, досталось куда больше моего.

— Пожалуй, нам лучше отвезти Норриса в больницу, Ситон. Если у тебя там хватит места, мы все можем съездить.

— Конечно, Алан! Залезайте! В какую больницу?

— Северный Камберленд, — сказал Алан. — Там лежит один мальчонка, которого я хочу повидать. Мне нужно убедиться, что к нему приехал его отец.

— Алан, я и вправду видел то, что мне померещилось? «Тачка» этого парня... Она что, превратилась в фургон и улетела в небо?

— Я не знаю, Ситон, — сказал Алан. — И скажу тебе со всей откровенностью — даю честное свое слово: и знать не хочу.

Только что подъехавший Генри Пейтон тронул Алана за плечо. Глаза у него были странные. Он был похож на человека, который скоро резко изменит образ жизни или образ мыслей, а возможно, и то, и другое.

— Что произошло, Алан? — спросил он. — Что на самом деле случилось в этом чертовом городе?

Ответила ему Полли:

— Тут была распродажа. Самая большая распродажа, какую вы когда-либо видели, но... в конце концов некоторые из нас решили не делать покупок.

Алан открыл дверцу машины и помог Норрису забраться на переднее сиденье. Потом он тронул Полли за плечо и сказал:

— Поехали. Норрису больно, и он потерял много крови.

— Эй! — вмешался было Генри. — У меня куча вопросов, и потом...

— Оставь их сейчас при себе. — Алан влез в патрульную машину рядом с Полли и захлопнул дверцу. — Завтра мы поговорим, но сейчас у меня отгул. Впрочем, я думаю, у меня теперь вечный отгул в этом городке. Можешь быть спокоен — все кончилось. Что бы ни происходило в Касл-Роке, этому пришел конец.

— Но...

Алан нагнулся вперед и похлопал Ситона по костлявому плечу.

— Поехали, — тихо сказал он. — Не теряй времени.

Ситон повел машину вверх по Мейн-стрит — к северу.

На развилке они свернули налево и покатили вверх по Касл-Хилл, к Касл-Вью. Когда они очутились на вершине холма, Алан и Полли одновременно повернулись, чтобы взглянуть на город в рубиновом зареве пожаров. Алан испытывал грусть, боль утраты и какую-то странную горечь.

«Мой город, — подумал он. — Это был мой город. Но теперь уже нет. И никогда не будет».

Они одновременно повернулись, чтобы посмотреть вперед, на дорогу, но вместо этого взглянули прямо в глаза друг другу.

— Ты никогда не узнаешь, — мягко проговорила она, — то, что на самом деле случилось с Анни и Тоддом в тот день, ты никогда не узнаешь.

— И не хочу больше знать, — сказал Алан Пэнгборн и тихонько поцеловал ее в щеку. — Это принадлежит тьме. Так пускай тьма унесет это с собой... прочь.

Они въехали на самую вершину Вью, по другую сторону холма свернули на шоссе № 119, и Касл-Рок исчез; тьма, унесшая это с собой прочь, тоже исчезла.