Самое необходимое (Стивен Кинг) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Часть вторая Распродажа века

Глава 12

На рассвете 14 октября, в понедельник, был День Колумба, и в Касл-Роке стояла ясная и жаркая погода. Жители ворчали на жару и, встречаясь в городском парке, в закусочной «У Нэнси», на скамейках перед зданием муниципалитета, говорили, что это неестественно. Возможно, это как-то связано с этими чертовыми горящими скважинами в Кувейте, полагали они, а может — с этой дурацкой дырой в озоновом слое, о которой вечно болтают по телеку. Старожилы заявляли, что в годы их молодости во второй неделе октября, в семь часов утра никогда не бывало семидесяти градусов[13].

Это, конечно, было неправдой, и большинство из них прекрасно это знали; каждые два-три года бабье лето отбивалось от рук и выдавались четыре-пять деньков, напоминавших середину июля. А потом в одно прекрасное утро можно было проснуться с ощущением вроде бы летнего холодка и увидеть покрытый инеем палисадник и мелькающие во влажном воздухе снежинки. Все они это прекрасно знали, но погода была слишком хорошей темой для разговора, чтобы разрушать ее признанием истины. Никому не хотелось спорить; когда становится не по сезону жарко, доводы и аргументы обычно не в ходу.

Люди легко могут впасть в раздражение, а для того, чтобы представить себе, что происходит, когда люди становятся раздражительными, жителям Касл-Рока стоило лишь взглянуть на перекресток Уиллоу- и Форд-стрит.

— Вот на этих двух баб и накатило, — заявил Ленни Партридж, самый старый житель городка и главный сплетник, стоя на ступеньках окружного суда, занимавшего западное крыло здания муниципалитета. — Обе сдурели, как крысы, заваленные в своей говенной норе. Эта дамочка Кобб ведь уже тыкала раньше вилкой в своего мужа. — Ленни подтянул сзади мешковатые штаны. — Заколола его, как свинью, так-то вот. А, чтоб им пусто было! Ну разве бабы временами не съезжают с катушек? — Он поглядел на небо и добавил: — При такой жаре впереди еще много свар. Я видел такое и раньше. Что надо сделать шерифу Пэнгборну, так это первым делом велеть Генри Бюфорту прикрыть «Тигра», пока погода снова не станет нормальной.

— Я не против, старина, — сказал Чарли Фортин. — Мне ничего не стоит на пару деньков запастись пивком в «Хемпхилле» и спокойно попивать его у себя дома.

Это вызвало взрыв смеха в тесном кружке мужчин, собравшихся вокруг мистера Партриджа, и мрачную усмешку самого старожила. Кружок распался. Большинству собеседников — праздник ли там или нет — нужно было приниматься за работу. Несколько грузовиков, стоявших возле закусочной «У Нэнси», уже отъезжали на погрузочные работы в Свиден, Ноддс-Ридж и на Касл-Лейк.

Дэнфорт Китон по прозвищу Зануда сидел у себя в кабинете в одних трусах. Трусы все намокли от пота. Он не выходил из комнаты с воскресного вечера, когда совершил короткую вылазку в здание муниципалитета. Там он забрал папку с налоговыми делами и привез ее домой. Главный выборный Касл-Рока в третий раз смазывал свой «кольт». Этим утром в какой-то момент он хотел зарядить его и убить свою жену. Потом его одолело желание съездить в муниципалитет, отыскать этого сукина сына Риджвика (он понятия не имел, что у Норриса был выходной) и убить его. И в последнюю очередь он намеревался, запершись в своем кабинете, застрелиться сам. Он решил, что, только предприняв все эти шаги именно в такой строгой последовательности, сумеет раз и навсегда избавиться от Преследователей. Он был просто дураком, когда полагал иначе. Даже настольная игра, волшебным образом определяющая победителей на ипподромах, не могла остановить Их. О нет. Вчера он получил наглядное тому подтверждение, когда вернулся домой и обнаружил эти страшные розовые листки, расклеенные по всему дому.

На письменном столе зазвонил телефон. От испуга Китон нажал на курок револьвера. Раздался сухой щелчок. Будь «кольт» заряжен, пуля прошила бы дверь кабинета.

Китон сорвал трубку и сердито заорал:

— Неужели нельзя оставить меня в покое?!

Ответивший ему тихий голос заставил его тут же умолкнуть. То был голос мистера Гонта, и он пролился на полыхающую огнем душу Китона как целебный бальзам.

— Повезло ли вам с той игрушкой, которую я продал вам, мистер Китон?

— Она сработала! — ликующе воскликнул Китон. На мгновение он забыл, что планировал в это утро кучу кровавых убийств, а потом и самоубийство. — Я выигрывал в каждом заезде, ей-богу!

— Что ж, это прекрасно, — тепло произнес мистер Гонт.

Лицо Китона снова помрачнело. Голос упал до еле слышного шепота.

— А потом... вчера... когда я вернулся домой... — У него не хватало сил продолжать, а секундой позже, к своему огромному удивлению и еще большей радости, он понял, что этого и не требуется.

— Вы обнаружили, что Они побывали у вас дома? — спросил мистер Гонт.

— Да. Да! Откуда вы зна...

— Они повсюду в этом городе, — сказал мистер Гонт. — Я ведь говорил вам, когда мы встречались, не правда ли?

— Да! И... — Китон неожиданно замолк, и лицо его исказилось от ужаса. — Они могли подключиться к этой линии, вы понимаете, мистер Гонт? Они могут слушать наш разговор прямо сейчас!

Мистер Гонт не утратил ни капли спокойствия.

— Да, могут, но Они этого не делают. Пожалуйста, не считайте меня наивным, мистер Китон. Я уже сталкивался с Ними раньше. И не один раз.

— Я так и думал, — сказал Китон. Он сознавал, что та дикая радость, которую он ощущал, наслаждаясь «Выигрышным билетиком», и близко не могла сравниться с нынешней — после целой вечности одинокой борьбы обрести родственную душу.

— У меня есть небольшое электронное устройство, подключенное к моей линии, — своим ровным, расслабленным голосом продолжал мистер Гонт. — Если линия прослушивается, загорается маленькая лампочка. Я смотрю на нее сейчас, мистер Китон, — и она не горит. Темна, как и некоторые сердца в этом городе.

— Ага, так вы знаете, да? — произнес Дэнфорт Китон дрожащим, срывающимся голосом. Он чувствовал, что вот-вот расплачется.

— Да. И я позвонил вам, мистер Китон, чтобы предупредить: вы не должны совершать никаких опрометчивых поступков. — Голос мистера Гонта был мягким, обволакивающим, и, вслушиваясь в него, Китон почувствовал, что его рассудок начинает уноситься куда-то вдаль, словно детский воздушный шарик. — Это было бы слишком роскошным подарком для Них. В самом деле, вы понимаете, что произошло бы, если бы вы погибли?

— Нет, — пробормотал Китон. Он глядел из окна на улицу. Глаза его были мечтательны и пусты.

— Они бы устроили вечеринку! — мягко воскликнул мистер Гонт. — Они бы все перепились в конторе шерифа! Они отправились бы на городское кладбище и стали бы мочиться на вашу могилу!

— Шериф Пэнгборн? — неуверенно промямлил Китон.

— Ну, не считаете же вы на самом деле, что такому болвану, как помощник шерифа Риджвик, позволено действовать в подобном случае без указаний сверху, а?

— Да... Да, конечно. — Он начинал видеть все более отчетливо. Они, это всегда были Они — бесформенная черная туча вокруг него, а когда бросаешься на тучу, всегда остаешься ни с чем. Теперь он наконец начал понимать, что у Них есть лица и имена. Они даже могут оказаться ранимы. Эта мысль явилась для него громадным облегчением.

— Пэнгборн, Фуллертон, Самыоэлс, дамочка Уильямс, ваша собственная жена — все они часть этого, мистер Китон, но у меня есть подозрение — очень большое подозрение, — что заправила — шериф Пэнгборн. Если я прав, то ему только на руку, если вы прикончите одного-двух из его подчиненных, а потом сами уйдете с дороги. Еще бы, я полагаю, он все это время только того и добивался. Но вы одурачите его, мистер Китон, не так ли?

— Да-аа-а! — яростно прошептал Китон. — Что я должен делать?

— Сегодня ничего. Занимайтесь своими делами, как обычно. Если хотите, поезжайте вечером на скачки и насладитесь вашим новым приобретением. Если Они увидят, что вы такой же, как всегда, это собьет Их с толку. Это приведет к смятению и растерянности в стане врага.

— Смятение и растерянность, — медленно проговорил Китон, пробуя слова на вкус.

— Да. Я вынашиваю свои собственные планы и, когда придет время, дам вам знать.

— Дадите?

— О да, конечно, мистер Китон. Вы чрезвычайно важны для меня. По сути дела, я бы даже отважился сказать, что не смогу без вас обойтись.

Мистер Гонт отключился. Китон отложил свой револьвер и щеточку в сторону. Потом он поднялся наверх, бросил потные трусы в пакет с грязным бельем, принял душ и оделся. Когда он спустился вниз, Миртл поначалу было отпрянула от него, но Китон заговорил с ней ласково и чмокнул в щеку. Миртл начала успокаиваться. Что бы ни случилось с Дэнфортом, кризис, кажется, прошел.

Эверетт Франкель, здоровенный рыжий мужик, походил на ирландца из графства Корк, что было вовсе не удивительно, поскольку именно из Корка вышли предки его матери. Он работал ассистентом Рея Ван Аллена уже четыре года, с тех самых пор, как уволился из флота.

В понедельник утром он приехал в каслскую семейную амбулаторию без четверти восемь, и Нэнси Рамидж, главная медсестра, попросила его сразу съездить на ферму Бергмейеров. По ее словам, Элен Бергмейер перенесла ночью что-то вроде эпилептического припадка. Если Эверетт подтвердит диагноз, ему следует привезти в город на своей машине, чтобы доктор — а он скоро приедет — осмотрел пациентку и решил, нужно ли отправлять ее в больницу на обследование.

В обычный день Эверетт огорчился бы, что его сразу посылают на вызов, да еще так далеко за город, но в такое не по сезону жаркое утро поездка за город казалась как нельзя кстати.

Кроме того, у него еще была трубка.

Усевшись в свой «плимут», он открыл отделение для перчаток и извлек ее оттуда. Это была пеньковая трубка с глубокой и широкой чашечкой. Вырезал ее настоящий мастер; цветы, птицы и виноградные лозы обвивали чашечку причудливым узором, казалось, меняющимся, когда смотришь на него под разными углами. Он оставил трубку в машине не только потому, что курить в кабинете врача запрещалось; еще он не хотел, чтобы ее увидели другие (особенно эта вечно сующая свой нос в чужие дела Нэнси Рамидж). Сначала они захотят узнать, где он ее достал. Потом им станет интересно, сколько он за нее заплатил.

Кроме того, кто-то может позавидовать и захочет украсть...

Он зажал мундштук между зубами и в очередной раз восхитился тем, как замечательно тот устроился там — точно на своем месте. Он опустил на секунду зеркало заднего вида, чтобы посмотреть на себя, и остался вполне доволен своим отражением. На взгляд Франкеля, трубка делала его старше, мудрее, импозантнее на вид. А когда он зажимал мундштук зубами и чашечка задиралась чуть-чуть вверх — ровно настолько, насколько нужно, — он и ощущал себя старше, мудрее и импозантнее.

Он поехал по Мейн-стрит, намереваясь сразу пересечь Тин-бридж, отделяющий городок от предместья, но, подъезжая к «Самому необходимому», замедлил ход. Зеленый тент мелькнул перед ним как рыболовный крючок. Неожиданно он почувствовал необходимость — по сути дела, приказ — остановиться.

Он затормозил, стал было вылезать из машины, но вспомнил, что все еще сжимает в зубах трубку. Он вынул ее изо рта (ощутив мимолетный приступ сожаления), снова запер в отделении для перчаток и вылез из машины. На сей раз он добрался до тротуара, но снова вернулся к «плимуту» и как следует запер все четыре дверцы. С такой прекрасной трубкой надо держать ухо востро. Такую замечательную трубку может попытаться украсть кто угодно... Кто угодно...

Он подошел к магазину и застыл в разочаровании. На дверях висела табличка:

ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА

Эверетт уже собрался было повернуть назад, когда дверь отворилась. На пороге стоял мистер Гонт; в своем светло-коричневом пиджаке с замшевыми нашивками на локтях и темно-серых брюках он выглядел не менее презентабельно и роскошно, чем трубка Эверетта.

— Заходите, мистер Франкель, — пригласил он, — рад вас видеть.

— Да я тут ехал за город... по одному делу... и вот подумал, что надо бы заглянуть и сказать вам еще раз, как мне нравится моя новая трубка. Я всегда хотел именно такую.

— Знаю, — кивнул мистер Гонг.

— Но я вижу, у вас закрыто, так что не стану вам ме...

— У меня всегда открыто для моих любимых клиентов, мистер Франкель, а вы входите в их число. И высоко значитесь в этом списке. Входите, — и он сделал приглашающий жест рукой.

Эверетт отпрянул от руки. Лиланд Гонт весело рассмеялся и сделал шаг в сторону, пропуская молодого ассистента врача.

— Я вообще-то не могу задерживаться, — начал было Эверетт, но почувствовал, как ноги сами несут его в сумрачную глубь магазина, словно они лучше знают, что ему делать.

— Ну конечно, — подхватил мистер Гонт, — целитель должен быть на своем месте, дабы размыкать оковы недуга, стягивающие бренное тело, и... — брови его приподнялись, а стиснутые зубы обнажились в ухмылке, — изгонять демонов, поразивших душу больного. Я прав?

— Наверно, — сказал Эверетт. Он ощутил укол беспокойства, когда мистер Гонт закрыл дверь. Не случилось бы чего с его трубкой. Иногда воры забираются в машины. Порой они делают это даже при свете дня.

— С вашей трубкой все будет в порядке, — успокоил его мистер Гонт. Он достал из кармана простой конверт, на белой бумаге значились всего два слова: «С любовью». — Доктор Франкель, вы помните, что обещали мне сыграть одну маленькую шутку?

— Я не док...

Брови мистера Гонта сомкнулись так, что Эверетт мигом осекся и сделал полшага назад.

— Вы помните или не помните? — резко спросил мистер Гонт. — Лучше отвечайте побыстрее, молодой человек, я уже не так уверен насчет трубки, как секунду назад.

— Я помню! — выпалил Эверетт. Голос его дрожал от ужаса. — Салли Ратклифф! Логопед!

Единая линия бровей мистера Гонта разгладилась, а вместе с ней расслабился и Эверетт Франкель.

— Верно, — произнес мистер Гонт. — И время для маленькой шутки пришло, доктор. Вот.

Он протянул конверт Эверетту, и тот взял его очень осторожно, следя за тем, чтобы его пальцы не коснулись руки мистера Гонта.

— Сегодня в школе каникулы, но юная мисс Ратклифф сидит у себя в кабинете и приводит в порядок бумаги, — сказал мистер Гонт. — Я знаю, это не по дороге к ферме Бергмейеров...

— Откуда вы все знаете? — слабым голосом спросил Эверетт.

Мистер Гонт нетерпеливо отмахнулся.

— Но вы можете заехать туда на обратном пути, верно?

— Думаю, да.

— А поскольку к посторонним в школе, даже когда там нет учащихся, относятся с некоторой подозрительностью, вы можете объяснить ваше присутствие тем, что заехали в школьный кабинет медсестры, не так ли?

— Если она там, пожалуй, я могу это сделать, — сказал Эверетт. — Вообще-то я должен это сделать, поскольку...

— ...вы до сих пор не забрали справки о прививках, — закончил за него мистер Гонт. — Ну и отлично. Кстати, ее там нет, но вы ведь этого не знаете, правильно? Просто просуньте голову в дверь кабинета, а потом уйдите. Но я хочу, чтобы по дороге туда или на обратном пути вы положили этот конверт в машину, которую мисс Ратклифф одолжила у своего молодого человека. Я хочу, чтобы вы положили его под водительское сиденье, но... не целиком, а так, чтобы уголок конверта оставался виден снаружи.

Эверетт прекрасно знал, кто такой «молодой человек мисс Ратклифф»: инструктор физкультуры в колледже. Будь у него выбор, Эверетт предпочел бы сыграть шутку с Лестером Праттом, чем с его невестой. Пратт был жирным молодым баптистом и обычно носил голубые майки и голубые тренировочные штаны (мокрые от пота) с белыми полосками по внешним швам. Он был из тех парней, которые источают пот и учение Иисуса из каждой поры примерно в равных (весьма солидных) долях. Эверетту он был вполне безразличен. Он вяло интересовался, переспал ли уже Лестер с Салли или нет, — она была лакомым кусочком. Он думал, что вряд ли, а потом ему пришло в голову, что когда Лестер разогревается от слишком долгой возни вокруг да около ее прелестей, Салли, наверно, заставляет его делать приседания на заднем дворике или дюжину-другую раз обежать вокруг дома.

— Салли снова ездит на «пратт-авто»?

— Разумеется, — с легким раздражением сказал мистер Гонт. — Вы закончили острить, доктор Франкель?

— Конечно, — сказал он, неожиданно испытав глубокое облегчение.

Он слегка беспокоился по поводу той шутки, которую обещал сыграть мистеру Гонту, а теперь понял, что волноваться было глупо. Мистер Гонт вовсе не собирался заставлять его подкладывать шутиху в девушкин башмачок, подсыпать слабительное в ее кофе с молоком или делать что-то в этом роде. Разве может обычный конверт наделать много вреда?

Светлая и любезная улыбка снова озтрила лицо мистера Гонта.

— Очень хорошо, — сказал он и подошел к Эверетту, который с ужасом следил, как мистер Гонт явно собирается положить ему руку на плечо.

Эверетт быстро отступил назад. Таким способом мистер Гонт оттеснил его к входной двери и распахнул ее.

— Наслаждайтесь своей трубкой, — сказал он. — Я говорил вам, что она когда-то принадлежала сэру Артуру Конан Дойлу, создателю великого Шерлока Холмса?

— Нет! — воскликнул Эверетт Франкель.

— Ну, разумеется, не говорил, — ухмыльнулся мистер Гонт. — Это было бы неправдой, а я никогда не лгу в вопросах бизнеса, доктор Франкель. Не забудьте о моем маленьком поручении.

— Не забуду.

— Тогда всего наилучшего. Желаю приятно провести день.

— И вам то...

Но Эверетт говорил в пустоту. Дверь с опущенной шторкой уже захлопнулась за ним.

Секунду он туповато смотрел на нее, а потом медленно пошел к своему «плимуту». Если бы его попросили подробно пересказать все, что он говорил мистеру Гонту и что мистер Гонт говорил ему, у него бы ничего не получилось, потому что он точно не помнил. Он чувствовал себя так, словно ему сделали укол легкой анестезии.

Усевшись снова за руль, Эверетт первым делом открыл отделение для перчаток, положил туда конверт с надписью «С любовью» и достал трубку. Уж одно-то он помнил — как мистер Гонт поддразнил его, сказав, что трубка когда-то принадлежала Конан Дойлу. И он чуть было не поверил. Какая глупость! Стоило лишь сунуть ее в рот и сжать зубами мундштук, чтобы сразу понять: настоящим владельцем трубки был Герман Геринг.

Эверетт Франкель включил двигатель и медленно выехал из города. И по пути на ферму Бергмейеров он лишь дважды случайно съезжал на обочину, когда любовался в зеркале, как идет ему эта трубка.

Зубоврачебные кабинеты Элберта Джендрона размещались в Касл-Билдинге — уродливом кйрпичном строении, стоявшем напротив здания муниципалитета и приземистой бетонной коробки, приютившей отдел водоснабжения округа Касл. Касл-Билдинг отбрасывал свою тень на Касл-Стрим и Тин-бридж с 1924-го и служил пристанищем трем из пяти городских адвокатов, одному оптометристу, аудиологу, нескольким независимым владельцам недвижимости, консультанту по кредитам, женской справочной службе и магазину рам. С полдюжины остальных помещений в здании в данное время пустовало.

Элберт, бывший одним из рьяных прихожан церкви Богоматери на Чистых Водах со времен старого отца О’Нила, уже слегка сдал: его некогда черные волосы постепенно обретали цвет перца с солью, широкие плечи ссутулились, чего никогда не случалось в молодые годы, но выглядел он все еще довольно внушительно — при своих шести футах и семи дюймах и двухстах восьмидесяти фунтах он был самым крупным мужчиной в городе, если не в целом округе.

Он взбирался по узкой лестнице на четвертый, и последний, этаж медленно, останавливаясь на площадках и переводя дыхание, прежде чем продолжать путь, памятуя о шуме, который отыскал у него в сердце доктор Ван Аллен. На середине последнего пролета он заметил листок, приклеенный к непрозрачной стеклянной панели на двери в его кабинет, и разобрал надпись: «Элберту Джендрону, ДДС».

Он сумел прочесть первую строчку этой записки еще за пять ступенек до верхней площадки, и с шумом там или без шума, но его сердце застучало гораздо быстрее. Однако раззадорила его не усталость, а ярость.

Слушай, ты, пожиратель макрели! — было написано на верху страницы ярко-красным фломастером.

Элберт сорвал записку с двери и быстро прочитал ее. Читая, он дышал через нос, и сопение делало его похожим на разъяренного быка.

Слушай, ты, пожиратель макрели!

Мы пытались вразумить тебя — «Имеющий уши да услышит», — но все напрасно. Козни дьявола встретятся на пути твоем, и по делам его ты поймешь, кто перед тобой. Мы смирились с твоим папистским идолопоклонством и даже с твоим распущенным поклонением вавилонской блуднице. Но теперь ты зашел слишком далеко. В Касл-Роке не будет игр в кости с сатаной!

Истинные христиане слышат запах адского огня и серы в Касл-Роке этой осенью. И если ты не слышишь его, так это оттого, что ноздри у тебя забиты твоим собственным грехом и ничтожеством. УСЛЫШЬ НАШЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ И ВНЕМЛИ ЕМУ: ОСТАВЬ СВОЙ ПОМЫСЕЛ ПРЕВРАТИТЬ ЭТОТ ГОРОД В ПРИТОН ВОРОВ И ИГРОКОВ, ИЛИ ТЫ ПОЧУЕШЬ ЗАПАХ АДСКОГО ПЛАМЕНИ! ТЫ ПОЧУЕШЬ ЗАПАХ СЕРЫ!

«...нечестивый уловлен делами рук своих. Да обратятся нечестивые в ад, все народы, забывающие Бога».

Псалом 9:17,18.

УСЛЫШЬ И ВНЕМЛИ, НЕ ТО ТВОИ ЖАЛОБНЫЕ ВОПЛИ БУДУТ И ВПРЯМЬ ГРОМКИМИ.

Истинные баптисты Касл-Рока

— Чтоб тебе пусто было, — наконец произнес Элберт и смял записку в своем окорокоподобном кулаке. — Этот обувной торговец... этот маленький идиотик-баптист окончательно спятил.

И первым делом, после того как открыл дверь своего кабинета, он позвонил отцу Джону и сказал ему, что их, быть может, ожидают крутые времена до Ночи Казино.

— Не волнуйся, Элберт, — спокойно ответил отец Бригем. — Если этот идиот тронет нас, он узнает, как мы, пожиратели макрели, можем давать сдачи... Я правильно говорю?

— Вы совершенно правы, отец, — сказал Элберт, все еще сжимая записку в кулаке. Он взглянул на нее, и под его моржовыми усами заиграла недобрая улыбка. — Совершенно правы.

К четверти одиннадцатого в это утро цифровое табло на фасаде банка показало температуру в Касл-Роке — семьдесят семь градусов. На дальнем конце Тин-бриджа не по сезону жаркое солнце пустило яркий лучик — дневную звездочку, — отразившийся от движущегося предмета в том месте, где шоссе № 117 выходило из-за горизонта и устремлялось к городу. Алан Пэнгборн сидел у себя в кабинете и просматривал доклады по делу об убийстве Джерзик — Кобб и не замечал отражения этой звездочки на металле и стекле. Впрочем, если бы он и заметил его, то вряд ли заинтересовался — в конце концов это был всего лишь движущийся к городу автомобиль. А между тем ослепительно яркий блеск хрома и стекла, мчащийся к мосту на скорости более семидесяти миль в час, нес с собой значительные перемены в судьбе Алана Пэнгборна, да и... всего города.

В дверном окошке «Самого необходимого» длиннопалая рука, вынырнувшая из рукава светло-коричневого спортивного пиджака, убрала табличку с надписью «ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА». Ее место заняла другая табличка. На ней было написано:

ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩНИК

Машина выжимала не меньше пятидесяти, когда пересекала мост, при въезде на который висел знак, ограничивающий скорость двадцатью пятью. На такой автомобиль старшеклассники обычно взирают с восхищением и завистью: светло-зеленый «додж-челленджер» со вздернутым задом, отчего нос его почти зарывался в асфальт. Сквозь дымчатые стекла можно было с трудом разглядеть дугообразную решетку на роликах, идущую через крышу от переднего сиденья к заднему. Задний ее конец был заклеен плакатиком: ЛАНЬ, ЭКОНОМИЧНАЯ, ПРОЧНАЯ, УСТОЙЧИВАЯ В ТРЯСКЕ, БЛЕСТЯЩИЕ ФОРМЫ, СНАБЖЕНА ГИДРАВЛИКОЙ. Цилиндры довольно урчали на девяносто шестом бензине, который можно купить лишь на скоростном шоссе Оксфорд—Плейн, в северной части Портленда.

Машина замедлила ход на перекрестке Мейн- и Лаурел-стрит и с глухим скрипом покрышек въехала на одно из свободных парковочных мест перед парикмахерской. В этот момент в парикмахерской было пусто: Билл Фуллертон и его второй мастер Генри Джендрон сидели в креслах для клиентов под старыми рекламными щитами «Брилкрема» и «Лосьона из диких корешков» и читали одну на двоих утреннюю газету. Когда водитель выключил двигатель и рокот цилиндров заглох, они оба подняли глаза.

— Убойная штука. Я таких не видел, — сказал Генри.

— Угу, — кивнул Билл и потрогал большим и указательным пальцами нижнюю губу.

Они оба выжидательно следили за тем, как открывалась дверца водителя. Из темного нутра «челленджера» вынырнул поношенный черный сапог на шнуровке, а за ним вся нога, туго обтянутая линялой штаниной. Мгновением позже на жаркий солнцепек вылез водитель, снял темные очки и, засовывая их в вырез своей майки, окинул окрестность ленивым презрительным взглядом.

— Ого, — произнес Генри, — похоже, нам выпала неудачная фишка.

Забыв про лежащую у него на коленях часть газеты со спортивной колонкой, Билл Фуллертон уставился на прибывшего со слегка отвисшей челюстью.

— Чтобы я так жил, — выдохнул он, — это же Эйс Меррилл.

— Какого черта он здесь забыл? — высокомерно буркнул Генри. — Я думал, он где-то там, в Меканик-Фоллс, и тамошним морочит мозги.

— Не знаю... — протянул Билл, снова дотрагиваясь пальцами до нижней губы. — Ты глянь на него! Весь уже серый, как крыса, а гадости в. нем на двоих! Сколько ему лет?

Генри пожал плечами.

— За сорок, даже к пятидесяти — это точно. Да и кого волнует, сколько ему лет? Сколько бы ни было, а по мне, от него только беды и ждать.

Словно услышав, Эйс повернулся к стеклянной витрине и пренебрежительно-издевательски помахал им рукой. Оба дернулись и фыркнули с достоинством, точь-в-точь как парочка пожилых горничных, до которых дошло, что развязный свист, послышавшийся из-за дверей в холл, адресован им.

Эйс сунул руки в карманы своих вытертых джинсов «Лоу Райдере» и зашагал прочь — образец человека, которому принадлежит все время во Вселенной и которого ничто не колышет.

— Думаешь, стоит позвонить шерифу Пэнгборну? — спросил Генри.

Билли Фуллертон помолчал, снова потрогал свою нижнюю губу и в конце концов изрек:

— Он сам скоро узнает, что Эйс вернулся в город. Чего я буду ему трезвонить? Да и тебе тоже не стоит.

Они сидели и молча следили, как Эйс вышагивает по Мейн-стрит, пока он не скрылся из виду.

Никому бы и в голову не пришло, глядя, как Эйс Меррилл вышагивал по Мейн-стрит, что у этого человека огромные, просто отчаянные неприятности. Его трудности могли в какой-то мере сравниться разве что с проблемами Зануды Китона; Эйс задолжал кое-кому приличный кусок. Если быть точным, больше восьмидесяти тысяч. Но самое худшее, что могли сделать с Занудой его кредиторы, — это посадить за решетку. А вот если Эйс не вернет свой долг в самое ближайшее время, то есть к первому ноября, кредиторы вполне могут закопать его в землю.

Мальчишки, которых Эйс Меррилл когда-то держал в страхе — парни вроде Тедди Дачемпа, Криса Чамберса и Верна Тессио, — узнали бы его моментально, несмотря на поседевшие волосы. В те годы, когда Эйс работал на местной текстильной фабрике (она закрылась пять лет назад), все выглядело несколько иначе. В те дни его пороки ограничивались пристрастием к пиву и мелкими кражами. В результате первого он здорово набрал вес, а по поводу второго привлекал к себе пристальное внимание тогдашнего шерифа Джорджа Баннермзна. Потом Эйс открыл для себя кокаин.

Он бросил работу на фабрике, сбросил пятьдесят фунтов, занимаясь беготней — очень быстрой беготней, — и с помощью чудесного порошка докатился до ограбления. Его финансовое положение начало раскачиваться, как это бывает лишь у очень крупных торговцев на рынке акций и кокаиновых дельцов. Он мог начать месяц на нуле, а закончить его с пятьюдесятью или шестьюдесятью тысячами долларов, засунутыми под корни высохшей яблони за домом на Кренберри-Бог-роуд. Сегодня он заказывал обед из семи блюд «У Мориса», а завтра мог есть макароны с сыром всухомятку в кухоньке своего трейлера. Все зависело от цен на рынке и объема поставок, поскольку Эйс, как и большинство кокаиновых дельцов, сам был лучшим из своих клиентов.

Через год с небольшим после того, как обновленный Эйс — длинный, тонкий, седеющий наркоман-любитель, — выскочил из костюма мелкого воришки, в котором пребывал с тех самых пор, как его пути со средним образованием разошлись, он повстречал кое-каких ребят из Коннектикута. Эти ребята торговали оружием, равно как и взрывными устройствами. Эйс моментально нашел с ними общий язык; как и он, братья Корсон сами были своими лучшими и выгоднейшими покупателями. Они предложили Эйсу что-то вроде льготного права на большой калибр по всей центральной части Мэна, и Эйс с радостью согласился. Деловым это согласие было не в большей степени, чем занятие кокаином — влечением души: если Эйс и любил что-то на свете, кроме автомобилей и белого порошка, так это было оружие.

Как-то раз, оказавшись на мели, он отправился повидаться со своим дядей, который давал взаймы половине города и, по слухам, купался в деньгах. Эйс не видел причин, почему бы он сам не мог подойти для подобной ссуды; он был молод (ну... сорок восемь... относительно молод), у него были перспективы и он состоял с Папашей в кровном родстве.

Однако его дядя смотрел на вещи совсем по-другому.

— Нет, — ответил ему Реджиналд Марион Меррилл — Папаша Меррилл. — Я знаю, откуда у тебя деньги, когда они у тебя водятся. От этого белого дерьма.

— Но, дядя Реджиналд...

— Можешь мне не дядькать, — перебил его Папаша. — У тебя и сейчас пятно от порошка под носом. Безалаберность. Парни, потребляющие это белое дерьмо и зарабатывающие на нем, всегда становятся безалаберными. А все безалаберные кончают тюрягой. Да и то, если повезет. А если нет, они удобряют собой землицу шести футов длиной и трех глубиной. А я не могу получить причитающийся мне долг с того, кто помер или отбывает срок. Иными словами, я не дал бы тебе и волоска со своей задницы.

Эта незадача случилась вскоре после того, как Алан Пэнгборн приступил к обязанностям шерифа округа Касл. И для начала прихватил Эйса с двумя его дружками, когда они пытались вскрыть сейф Генри Бюфорта в конторе «Пьяного тигра». Это было прекрасное дело, прямо как из учебника, и Эйс очутился в Шоушэнкской тюрьме меньше чем через четыре месяца после того, как его предупредил об этом дядюшка. Обвинения в умышленном грабеже Эйсу удалось избежать, но все равно он получил прилично за взлом и вторжение в чужие владения в ночное время.

Вышел он весной 1989-го и переехал в Меканик-Фоллс. Ему пришлось отправиться на работу; управление скоростной дороги Оксфорд-Плейн участвовало в программе досрочного освобождения, и Джон Эйс Меррилл занял должность ремонтника и еще полставки дорожного механика.

Многие его дружки ошивались поблизости — не говоря уж о бывших клиентах, — и вскоре Эйс снова занялся старым делом, набивая себе новые шишки.

Он работал на скоростной дороге, пока не истек срок приговора, и уволился на следующий же день после формального окончания трудовой повинности. Раздался телефонный звонок от братьев Корсон из Данбери, штат Коннектикут, и вскоре он снова взялся за стреляющие железяки и боливийскую пудру.

Похоже, ставки, пока он сидел за решеткой, возросли; вместо винтовок, револьверов и пистолетов теперь он вел оживленную торговлю автоматическим и полуавтоматическим оружием. Вершины его бизнес достиг в июне нынешнего года, когда он продал наземную ракету «Тандерболт» какому-то заморскому клиенту с южноамериканским акцентом. Заморский гость уложил ракету, а потом заплатил Эйсу семнадцать тысяч долларов новенькими сотнями с идущими вразнобой серийными номерами.

— Что можно разнести такой штуковиной? — с некоторым восхищением спросил Эйс.

— Все, что угодно, senor, — без улыбки ответил иностранец.

А в июле все пошло прахом. Эйс до сих пор толком не понимал, как это могло случиться, и лишь сожалел, что не работал по кокаину, как и по оружию, с братьями Корсон. Он взял на продажу два фунта колумбийского порошка у одного парня в Портленде, расплатившись с помощью ссуды от Майка и Дейва Корсонов. Они вложили в дело около восьмидесяти пяти штук. Порция такого зелья должна была стоить вдвое дороже — анализ показал высший класс. Эйс соображал, что восемьдесят пять штук — гораздо больший кусок, чем те, с которыми он раньше имел дело, но чувствовал себя уверенным и готовым к бою. В те дни главным лозунгом в жизни Эйса Меррилла было: «Нет проблем!» С тех пор многое изменилось. И здорово изменилось.

Начало положил звонок Дейва Корсона из Данбери, штат Коннектикут, спросившего, что, интересно, Эйс себе думает, пытаясь сбагрить под видом кокаина питьевую соду. Парню из Портленда, что бы там ни показал анализ, удалось провести Эйса, и когда это дошло до Дейва Корсона, из его голоса исчезли дружеские нотки. Строго говоря, его голос стал совсем не дружелюбным.

Эйс мог сделать ноги. Вместо этого он собрал все свое мужество — а оно у него присутствовало, несмотря на возраст, — и отправился навестить братьев Корсон. Он изложил им свое понимание случившегося. Свои объяснения он давал в салоне автобуса «додж» с полом, застеленным ковром, с кроватью с подогревом и зеркалом на потолке. Он старался, чтобы его аргументы звучали крайне убедительно. Ему пришлось быть убедительным, поскольку автобус стоял в конце грязного тупика, в нескольких милях от Данбери, за рулем сидел черный малый по имени Тимми Каланча, а братья Корсоны, Майк и Дейв, держали Эйса под прицелом автоматических винтовок.

Пока Эйс говорил, он все время ловил себя на том, что в голове у него вертится предупреждение дяди перед налетом на «Пьяного тигра». А все безалаберные кончают тюрягой, да и то, если повезет. А если нет, они удобряют собой землицу шести футов длиной и трех глубиной. Что ж, в первой части Папаша был прав; Эйс намеревался использовать все свое красноречие, чтобы постараться избежать второй части. В могиле не действовали программы по досрочному освобождению.

Он был очень красноречив. И в какой-то момент произнес два магических слова: Дакки Морин.

— Ты купил эту туфту у Дакки? — спросил Майк Корсон, широко вытаращив свои налитые кровью глаза. — Ты уверен, что это был он?

— Конечно, уверен, — ответил Эйс. — А что?

Братья Корсон переглянулись и начали смеяться. Эйс не знал, над чем они смеются, но все равно обрадовался. Это показалось ему хорошим знаком.

— Как он выглядел? — спросил Дейв Корсон.

— Он высокий... не такой, как этот, — Эйс ткнул пальцем в шофера, который раскачивался в такт музыке в наушниках, — но длинный. Он — канак. Но болтает не хуже нас. Носит маленькую золотую серьгу.

— Это пройдоха Даффи Дак, — кивнул Майк.

— По правде говоря, я и сам удивляюсь, как это никто до сих пор не примочил парня, — сказал Дейв Корсон, переглянувшись с братом, и они оба в недоумении покачали головами.

— Я думал, с ним все нормально, — сказал Эйс. — С Дакки всегда все было в порядке.

— Ты ведь был на отдыхе, верно? — спросил Майк Корсон.

— Маленький отпуск в отеле с зарешеченными окнами, — пояснил Дейв.

— Должно быть, ты еще не вернулся, когда Джим нарвался на пустышку, — сказал Майк. — С тех пор дела у него пошли из рук вон плохо.

— И теперь он любит крутить один и тот же маленький фокус, — добавил Дейв. — Знаешь, что такое «кусай-бери», а, Эйс?

Эйс поразмыслил немного и отрицательно помотал головой.

— Еще как знаешь, — сказал Дейв. — Ведь именно так тебе и прищемили задницу. Дакки показал тебе пакеты, набитые белым порошком. В одном был хороший кокаин, а в другом — дерьмо. Такое же, как ты сам, Эйс.

— Мы пробовали его! — воскликнул Эйс. — Я взял пакет наугад, и мы попробовали!

Майк и Дейв переглянулись с мрачными ухмылками.

— Они пробовали, — сказал Дейв Корсон.

— Он взял пакет наугад, — добавил Майк.

Оба подняли глаза кверху и переглянулись через зеркало на потолке.

— Ну? — спросил Эйс, переводя взгляд с одного брата на другого. Он был рад, что они знали, кто такой Дакки, обрадовался тому, что они поверили, что он не хотел их надувать, но в то же время он испытывал и огорчение. Они обращались с ним, как с шестеркой, а Эйс Меррилл ничьей шестеркой никогда не был.

— Что «ну»? — переспросил Майк Корсон. — Если бы ты не был уверен, что сам выбрал пакет, дело бы не выгорело, так? Дакки, как старый фокусник, крутит один и тот же заезженный трюк: «Выберите карту — любую карту». Слышал про такой, а, жопа?

Несмотря на их стволы, Эйс взъярился.

— Ты брось меня так называть, — буркнул он.

— Мы будем тебя называть как захотим, — сказал Дейв. — За тобой, Эйс, должок в восемьдесят пять кусков, а все, что мы имеем в залог бабок, это мешок говенной питьевой соды ценой в полтора доллара. Мы, если захотим, будем звать тебя Хуберт Ж. Полиз, понял?

Они снова переглянулись с братом и поняли друг друга без слов. Дейв встал, постучал Каланчу Тимми по плечу и дал ему свою винтовку. Потом Дейв и Майк вышли из автобуса, встали рядом возле зарослей сумаха на окраине какого-то фермерского угодья и долго о чем-то разговаривали. Эйс не знал, какие слова там произносятся, но прекрасно понимал, что происходит. Они решали, что с ним делать.

Он сидел на краешке кровати с подогревом, обливаясь потом, и ждал, когда они вернутся. Каланча Тимми развалился в командирском кресле Майка Корсона, наставив ствол на Эйса и покачивая головой в такт музыке в наушниках. Еле слышно до Эйса доносились голоса Марвина Гэя и Тамми Террела — новомодных рок-звезд, — исполняющих «Мою ошибку».

Наконец Майк и Дейв вернулись,

— Мы дадим тебе три месяца, чтобы расплатиться, — сказал Майк, и Эйс почувствовал дурноту от облегчения. — Сейчас мы больше хотим вернуть наши бабки, чем содрать с тебя шкуру. Но это еще не все.

— Мы хотим разобраться с Дакки Морином, — пояснил Дейв. — Он уже достаточно нагадил, и с него хватит.

— Парень бросает тень на всех нас, — добавил Майк.

— Мы думаем, ты сумеешь его отыскать, — сказал Дейв. — Не иначе он решит, что тот, кто окажется задницей один раз, так задницей навсегда и останется.

— У тебя есть какие-то возражения против этого, а, жопа? — Возражений у Эйса не было. Он был счастлив оттого, что доживет до следующего уик-энда.

— Последний срок — первое ноября, — сказал Дейв. — Ты возвращаешь нам наши деньги к первому ноября, и мы все отправляемся с визитом к Дакки. Если же нет, то мы поглядим, сколько можно настругать из тебя кусочков, пока ты наконец не сдохнешь.

Когда случился весь этот конфуз, у Эйса было в запасе около дюжины стволов — автоматов и полуавтоматов, — большого калибра. Львиную часть своей трехмесячной отсрочки он потратил на попытки обратить это оружие в наличные деньги. Если бы ему это удалось, он сумел бы превратить наличность в кокаин. Когда необходимо обернуть большие бабки, лучшего средства, чем кокаин, просто не сыскать.

Но оружейный рынок переживал времена застоя. Ему удалось продать лишь половину своего запаса — не очень большого калибра. Во вторую неделю сентября он нашел многообещающего клиента в Рабочем клубе, в Люистоне. Клиент всеми возможными способами давал понять, что согласен приобрести по меньшей мере шесть, а может, и все десять автоматических стволов при условии, что предложение исходит от дилера с надежным именем в оружейном бизнесе. Эйс мог выполнить это условие: имена братьев Корсон были одними из самых надежных среди торговцев оружием.

Эйс заскочил на минутку в грязный сортир, чтобы подзарядиться свежей дозой перед окончательным утверждением контракта. Он пребывал в радостной эйфории сродни той, что подвела нескольких американских президентов; ему казалось, что он видит свет в конце тоннеля.

Он выложил из кармана рубашки на раковину маленькое зеркальце и стал вытряхивать на него кокаин, когда из соседней кабинки вдруг послышался голос. Эйс так никогда и не узнал, чей это был голос; он знал лишь, что обладатель этого голоса избавил его от пятнадцати лет строгого режима в федеральной тюрьме.

— Парень, с которым ты разговариваешь, увешан проводами, — произнес голос из соседней кабинки, и, выйдя из сортира, Эйс покинул заведение через заднюю дверь.

После этого провала (ему ни разу не пришло в голову, что его невидимый информатор мог просто подшутить над ним) Эйса охватила странного рода апатия. Он стал бояться предпринять хоть какой-либо шаг, кроме случайных покупок порошка для личного пользования. Никогда прежде он не испытывал ощущения такой безысходности. Он ненавидел это чувство, но просто ничего не мог с ним поделать. Первое, с чего он начинал каждый Божий день, — смотрел на календарь. Ноябрь стремительно летел ему навстречу.

В конце концов утром сегодняшнего дня он проснулся до рассвета с мыслью, мерцавшей перед ним странным голубым светом: ему надо ехать домой. Надо вернуться в Касл-Рок. Там его ждет ответ. Возвращение домой казалось единственно правильным решением, но... даже если оно и было неверным, вдруг смена декораций сможет помочь ему как-то преодолеть странный барьер, заклинивший рассудок. В Меканик-Фоллс он был просто Джоном Мерриллом, бывшим зеком, живущим с пластиковыми шторами на окнах и картонкой на двери. В Касл-Роке он всегда был Эйсом Мерриллом, великаном-людоедом из ночных кошмаров целого поколения ребятишек. В Меканик-Фоллс он был бедным белым бродягой — парнем, у которого есть обычный «додж», но нет даже гаража для него. В Касл-Роке он был когда-то, пусть недолгое время, кем-то вроде некоронованного короля.

Итак, ему надо во что бы то ни стало вернуться туда, и вот он здесь, и... что же теперь?

Этого Эйс не знал. Городок казался меньше, грязнее и еще безлюднее, чем он помнил его. Он полагал, что Пэнгборн крутится где-то поблизости и довольно скоро старик Билл Фуллертон позвонит ему и сообщит, кто вернулся в родные края. Пэнгборн отыщет его и спросит, что это он, интересно, тут делает. Он спросит, есть ли у Эйса работа. Работы у него не было, и он даже не мог сослаться на то, что приехал навестить своего дядюшку, поскольку Папаша Меррилл как на грех сидел в своей лавке, когда та выгорела дотла. «Ладно, Эйс, — скажет Пэнгборн, — тогда почему бы тебе не сесть в свою колымагу и не убраться отсюда подобру-поздорову?»

И что прикажете возразить на это?

Эйс не знал. Он знал лишь одно: та вспышка голубого света, с которой он пробудился сегодня, все еше мерцала где-то внутри его сознания.

Он увидел, что место, где стояла «Чего изволите», все еще оставалось незанятым. Там не было ничего, кроме сорной травы, обгорелых досок и осколков от старой вывески. В разбитом стекле отражались яркие слепящие лучи горячего солнца. Смотреть тут было не на что, но Эйсу все-таки захотелось взглянуть. Он начал переходить улицу и почти дошел до заветного пустыря, как внимание его привлек зеленый тент через два фасада. Сбоку на нем было написано:

САМОЕ НЕОБХОДИМОЕ

Что за странное название для провинциального магазина? Эйс пошел к тенту — взглянуть на пустое место, где стояла раньше ловушка его дядюшки для туристов, он еще успеет; вряд ли кто-то на него позарится. Первое, что бросилось ему в глаза, это табличка с надписью:

ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩНИК

Он не обратил на нее внимания. Хотя он и сам не знал, зачем вернулся в Касл-Рок, но уж явно не для того, чтобы устроиться мальчишкой на побегушках.

На витрине лежало несколько классных штучек — из тех, что он с удовольствием прихватил бы с собой, случись ему наведаться ночью без приглашения в чей-нибудь богатый особняк. Шахматная доска с вырезанными фигурами-зверушками. Ожерелье из черного жемчуга — на вид оно показалось Эйсу дорогим, но он подумал, что жемчужины скорее всего искусственные. Ну, еще бы, кому в этом дерьмовом городишке будет по карману настоящий жемчуг? И тем не менее неплохая работа — выглядят как настоящие. И еще...

Сузившимися глазами Эйс взглянул на книгу за ожерельем. Она лежала так, что была хорошо видна ее обложка с силуэтами двух мужчин, стоящих в сумерках на какой-то грядке. Один держал в руках ломик, другой — лопату. Похоже, они рыли яму. Книга называлась «Затерянные и закопанные сокровища Новой Англии». Имя автора было напечатано под картинкой маленькими белыми буквами: Реджиналд Меррилл.

Эйс подошел к двери и подергал ручку. Она легко повернулась. Над головой у него звякнул колокольчик. Эйс Меррилл вошел в «Самое необходимое».

— Нет, — сказал Эйс, глядя на книгу, которую мистер Гонт достал с витрины и вложил ему в руки. — Это не та, что мне нужна. Вы, наверно, вытащили другую по ошибке.

— Уверяю вас, это единственная книга на витрине, — с легким удивлением произнес мистер Гонт. — Если вы мне не верите, взгляните сами.

Инстинктивно Эйс дернулся было к витрине, а потом, устало вздохнув, сказал:

— Да нет, все верно.

Книга, которую вручил ему владелец магазина, была «Остров сокровищ» Роберта Л. Стивенсона. Ясное дело — он все время думал о Папаше Меррилле и ошибся. Впрочем, главной ошибкой был его приезд в Касл-Рок. Какого хрена он, интересно, это сделал?

— Послушайте, у вас тут очень занятный магазинчик и все такое, но... мне уже пора двигать. Я загляну как-нибудь в другой раз, мистер...

— Гонт, — подсказал владелец магазина, протягивая свою руку, — Лиланд Гонт.

Эйс протянул ему свою — и их руки встретились. Ему показалось, что в момент прикосновения его пронзила мощная гальваническая сила. Мозг снова наполнился голубым светом, на этот раз ровным и ослепительно ярким.

Он убрал руку, чувствуя дурноту и дрожь в коленях.

— Что это было? — прошептал он.

— По-моему, это называется «привлечение внимания», — спокойно произнес мистер Гонт. — Вы захотите обратить на меня внимание, мистер Меррилл.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? Я не называл вам свое имя.

— О, я знаю, кто вы такой, — коротко рассмеявшись, сказал мистер Гонт. — Я ждал вас.

— Как вы могли меня ждать? Я и сам не знал, что приеду, пока не сел за руль.

— Прошу прощения, одну минуточку. — Гонт шагнул к витрине, наклонился и поднял табличку, стоявшую у стены. Потом убрал с витрины табличку:

ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩНИК, а на ее место повесил:

ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА.

— Зачем вы это сделали? — спросил Эйс. Он чувствовал себя так, словно влез в колючую проволоку, через которую пропущен слабый электрический ток.

— Это обычная практика всех владельцев магазинов — снимать объявления о найме, когда свободные места уже заняты, — мрачновато пояснил мистер Гонт. — Мой бизнес в Касл-Роке разросся, его масштаб теперь меня вполне удовлетворяет, но мне нужна еще одна крепкая спина и лишняя пара рук. Я теперь стал так быстро уставать.

— Эй, но я не...

— Еще мне нужен шофер, — продолжал мистер Гонт. — Вождение, я полагаю, ваше основное искусство. Итак, первая ваша работа, Эйс, это поездка в Бостон. Там у меня в гараже стоит автомобиль. Он вам понравится — это «такер».

— «Такер»? — На мгновение Эйс совсем забыл, что он приехал в городок вовсе не за тем, чтобы наниматься мальчишкой на побегушках... равно как и шофером. — Вы хотите сказать, как в том фильме, ну, про...

— Не совсем, — ответил мистер Гонт. Он зашел за прилавок, на котором стоял старомодный кассовый аппарат, достал из кармана ключ и открыл ящик под кассой. Оттуда он вынул два маленьких конверта — один положил на прилавок, а другой протянул Эйсу. — Кое-что в нем усовершенствовано. Вот ключи.

— Эй, постойте... Одну минуту! Я же сказал вам...

Глаза мистера Гонта были какого-то странного цвета — Эйс никак не мог разобрать какого, но, когда они потемнели, а потом, сверкнув, вперились в него, Эйс почувствовал, как у него снова подгибаются колени.

— Ты по уши в дерьме, Эйс, и если ты не перестанешь вести себя как страус, спрятавший голову в песок, я, пожалуй, утрачу интерес и не стану тебе помогать. Помощников для магазина везде навалом — по десять центов за дюжину. Можешь мне поверить. Уж я-то знаю. За годы я нанимал их сотни. Может быть, тысячи. Так что перестань выпендриваться и бери ключи.

Эйс взял маленький конверт. Когда кончики его пальцев коснулись руки мистера Гонта, Мерилла снова ослепила вспышка голубого света. Он застонал.

— Вы поедете на своей машине по тому адресу, который я вам дам, — сказал мистер Гонт, — и оставите ее там, где сейчас стоит мой автомобиль. Я буду ждать вас здесь самое позднее к полуночи. Думаю, в действительности вы приедете гораздо раньше. — Он обнажил в ухмылке все свои зубы. — Моя машина гораздо быстроходнее, чем можно судить по ее внешнему виду.

— Послушайте, мистер... — попробовал снова возразить Эйс.

— Гонт.

Эйс кивнул, как дергает головой кукла на веревочке, которой управляет не очень искусный артист.

— При других обстоятельствах я бы, наверно, согласился. Вы... интересный человек. — Это было не совсем то слово, которое он хотел произнести, но единственное пришедшее ему на ум в данный момент. — Но в одном вы правы: я действительно очутился в дерьме, и если за две недели мне не удастся раздобыть солидный куш наличными...

— Ну а как насчет книги? — спросил мистер Гонт удивленным и вместе с тем ободряющим тоном. — Разве вы не из-за нее вошли сюда?

— Но она оказалась не той, что я...

Он сообразил, что все еще держит книгу в руках, и опустил взгляд. Картинка оставалась прежней, но надпись на титульном листе снова поменялась на ту, которую он видел в витрине: «Реджиналд Меррилл. Затерянные и закопанные сокровища Новой Англии».

— Что это?.. — глухо пробормотал он и вдруг все понял. Он был совсем не в Касл-Роке: он валялся у себя дома, в Меканик-Фоллс, на грязной постели, и все это ему снится.

— По-моему, похоже на книгу, — сказал мистер Гонт. — А кстати, разве вашего покойного дядюшку звали не Реджиналдом Мерриллом? Любопытное совпадение.

— Мой дядя в жизни не писал ничего, кроме чеков и налоговых деклараций, — произнес Эйс все тем же глухим, сонным голосом. Он перевел взгляд на Гонта и почувствовал, что уже не в силах отвести от него глаз. Глаза Гонта меняли свой цвет: голубые... серые... темные... карие... черные.

— Ну, допустим, — признал мистер Гонт. — Допустим, имя на обложке — просто псевдоним. Возможно, данный том написал я сам.

— Вы?

Мистер Гонт подпер пальцами подбородок.

— Возможно, это вовсе даже и не книга. Может быть, все по-настоящему необычные вещи, которые я продаю, совсем не то, чем они кажутся. Что, если они все на самом деле невзрачные штуковины с одним-единственным замечательным свойством — способностью принимать формы предметов, о которых мечтают во сне мужчины и женщины? — Он помолчал и задумчиво добавил: — Может быть, они сами — лишь мечты...

— Ни черта не понимаю...

— Я знаю, — улыбнулся мистер Гонт. — Это не важно. Скажите, Эйс, если бы ваш дядюшка написал книгу, разве не могла бы она кое-что порассказать о закопанных сокровищах? Не думаете ли вы, что сокровища — схороненные ли в земле или в карманах его приятелей, — старика сильно занимали?

— Деньги он любил, это верно, — мрачно произнес Эйс.

— Ну и что же с ними случилось?! — воскликнул мистер Гонт. — Он оставил сколько-нибудь вам? Ну, разумеется, оставил: разве вы не единственный его родственник?

— Он не оставил мне ни одного сраного цента! — яростно рявкнул Эйс. — Все в городе твердят, что старый ублюдок не потратил самый свой первый заработанный грош, но, когда он сдох, на банковском счету у него было меньше четырех тысяч долларов. Все они ушли на его же похороны и расчистку той свалки, которую он после себя оставил. А знаете, что нашли в его банковском сейфе, когда тот вскрыли?

— Да, — сказал мистер Гонт, и хотя губы его сохраняли серьезное, даже сочувственное выражение, глаза смеялись. — Купоны. Шесть купонов «Плейд» и четырнадцать — с «Голд Бонд».

— Точно! — фыркнул Эйс и мрачно взглянул на «Затерянные и закопанные сокровища Новой Англии». Ощущение какой-то неловкости и сонной прострации на время отступило под натиском ярости. — И знаете что? «Голд Бонд» теперь даже не спихнешь. Компания больше не существует. Все в Касл-Роке его боялись — даже я немного побаивался его, — и все были уверены, что он богат, как Скрудж, мать его, но он умер нищим.

— А может быть, он просто не доверял банкам, — предположил мистер Гонт. — Может быть, он закопал свои сокровища. Как вы думаете, такое возможно, а, Эйс?

Эйс открыл рот. Снова закрыл его. Открыл. Снова закрыл.

— Прекратите, — сказал мистер Гонт. — Так вы похожи на рыбу в аквариуме.

Эйс взглянул на книгу, которую держал в руках. Он положил ее на прилавок и пролистал страницы с мелким шрифтом. Вдруг что-то выпало оттуда — большой, неровно сложенный кусок коричневой бумаги. Он тут же узнал его; кусок был когда-то оторван от пакета из «Хемпхилл-маркета». Еще мальчишкой он часто видел, как его дядя отрывал кусочек коричневой бумаги вроде этого от одного из пакетов, которые держал под своим древним кассовым аппаратом. Сколько раз он смотрел, как дядя пишет какие-то цифры на таком клочке...

Дрожащими руками он развернул лист.

Перед ним была карта — это ясно, но поначалу он ничего не мог разобрать там. Казалось, это просто бессмысленный набор линий, волнистых черточек и кружков.

— Какого хрена?..

— Вам сейчас нужно немного собраться — прочистить мозги, только и всего, — сказал мистер Гонт. — Вот это поможет.

Эйс поднял глаза. Мистер Гонт положил на стеклянную поверхность прилавка, рядом с кассовым аппаратом, маленькое зеркальце в узорчатой серебряной оправе. Потом открыл второй конверт из тех двух, что вытащил из ящика под кассой, и высыпал из него на зеркальце приличную порцию кокаина. На искушенный глаз Эйса порошок был отменного качества; свет от лампочки над прилавком засверкал тысячами искорок на ослепительно белых снежинках.

— Вот это да, мистер! — Ноздри у Эйса затрепетали от нетерпения. — Колумбийский?

— Нет, это специальная смесь, — ответил мистер Гонт. — Из Долины Лэнга. — Он достал из кармана своего коричневого пиджака золотой ножичек для разрезания бумаги и стал аккуратно сгребать порошок в длинную ровную полоску.

— Где это?

— Там, за горами. Далеко-далеко, — ответил мистер Гонт, не поднимая глаз. — Не задавай лишних вопросов, Эйс. Те, кто в долгах, должны просто радоваться хорошим вещам, встречающимся на их пути.

Он убрал ножичек обратно в карман, достал оттуда же коротенькую стеклянную соломинку и вручил ее Эйсу.

— Угощайся.

Соломинка оказалась на удивление тяжелой — явно не стекло, а какая-то порода горного хрусталя, подумал Эйс. Он склонился над зеркальцем, а потом заколебался. А что, если у старика СПИД или что-то в этом роде?

Не задавай лишних вопросов, Эйс. Те, кто в долгах, должны просто радоваться хорошим вещам, встречающимся на их пути.

— Аминь, — произнес он вслух и втянул носом порошок. Голова у него наполнилась тем слабым бананово-лимонным привкусом, которым обладает кокаин лишь очень высокого класса. Порошок был мягкий, но очень сильный. Эйс почувствовал, как учащенно забилось его сердце. И в то же время мысли обрели резкость и остроту и стали ясными, как хромированная поверхность. Он вспомнил, как один малый кое-что говорил ему вскоре после того, как он запал на это дело: «Когда принимаешь дозу, у вещей становится больше названий. Гораздо больше названий».

Тогда он не понял, но теперь, кажется, понимал.

Он протянул соломинку Гонту, но тот отрицательно покачал головой.

— Раньше пяти — никогда, — сказал он, — но ты угощайся, Эйс.

— Спасибо, — кивнул Эйс.

Он снова взглянул на карту и обнаружил, что теперь может легко прочитать ее. Две параллельные линии с крестиком между ними явно обозначали Тин-бридж, и стоило врубиться в это, все остальное тут же вставало на свои места. Волнистая линия, идущая через параллельные, через крестики и к самому верху бумаги, обозначала шоссе № 117. Маленький кружок с большим кругом позади — ферма Гэвинекс: большим кругом отмечен коровник. Все совпадало. Все засверкало простотой и ясностью, как горстка классного порошка, которую этот унылый пижон вытряхнул из маленького конверта.

Эйс снова склонился над зеркальцем.

— Заряжай — пли, — пробормотал он и втянул еще горстку. — Бах! Бах! Господи, ну и сильна же дрянь, — слабым голосом произнес он.

— Сильная дрянь, — мрачно согласился мистер Гонт.

Эйс вскинул голову — ему вдруг показалось, что пижон

смеется над ним, но лицо мистера Гонта было спокойным и безмятежным, и Эйс снова склонился над картой.

Теперь его внимание привлекли другие крестики. Их было семь... хотя нет, восемь. Один из них оказался на пустой заболоченной земле, принадлежащей старику Треблхорну, но... старик Треблхорн уже давно покоился в могиле, и не было ли как-то раз разговора о том, что дяде Реджиналду отошла большая часть его земли в уплату за какой-то должок?

А вот и еще один — на краю заповедника, по другую сторону Касл-Вью, если он правильно все понял. Еще два — на городской дороге № 3, возле кружка, вероятно, обозначающего землю старика Джо Кембера, ферму Семи Дубов. Два следующих — на земле, принадлежащей, по всей видимости, Даймонду Мэтчу, на западном берегу Касл-Лейка.

Эйс уставился на Гонта вытаращенными, налитыми кровью глазами.

— Он что, закопал свои деньги? И на это указывают крестики? Это и есть места, где он закопал свои бабки?

Мистер Гонт элегантно пожал плечами.

— Понятия не имею. Это кажется логичным, но зачастую логика не имеет ничего общего с людскими поступками.

— Но это может быть, — сказал Эйс. Он жутко завелся от возбуждения и большой дозы кокаина; мышцы его рук и живота взрывались так, словно их хлестали медной проволокой. Изможденное лицо, усеянное мальчишескими прыщиками, залила краска. — Это возможно! Все эти места, отмеченные крестиками... Вся эта земля могла принадлежать Папаше! Вы понимаете? Он мог заложить эту землю по слепой доверенности, или как там она, мать ее, называется... чтобы никто не мог ее купить... и никто не смог отыскать то, что он там спрятал.

Он втянул в себя остаток кокаина с зеркальца и перегнулся через прилавок. Его вытаращенные, налитые кровью глаза засверкали безумным блеском.

— Я мог бы не просто выбраться из дерьма, — произнес он еле слышным прерывающимся шепотом. — Я мог бы стать дико богатым.

— Да, — сказал мистер Гонт. — Я бы сказал, это вполне вероятно. Но не забывай про вот это, Эйс, — и он ткнул большим пальцем в стену позади себя, где висела табличка с надписью:

CAVEAT EMPTOR

Эйс взглянул на табличку.

— Что это значит? — спросил он.

— Это значит, что ты не первый, кто поверил, что отыскал в старой книге ключ к огромному богатству, — сказал мистер Гонт. — И еще это значит, что мне по-прежнему нужен помощник в магазине и шофер.

Эйс недоумевающе поглядел на него, а потом рассмеялся.

— Вы шутите? — Он ткнул пальцем в карту. — Мне придется черт те сколько копать.

Мистер Гонт с сожалением вздохнул, сложил пополам кусок коричневой бумаги, сунул его обратно в книгу и спрятал книгу в ящик под кассовым аппаратом. Все это он проделал с невероятной быстротой.

— Эй! — заорал Эйс. — Что вы делаете?

— Я как раз вспомнил, что книга уже обещана другому клиенту, мистер Меррилл. Прошу извинить меня. И, кстати, магазин ведь закрыт — День Колумба, знаете ли...

— Подождите минутку!

— Разумеется, если бы вы соизволили принять мое предложение, можно было бы что-нибудь придумать. Но я понимаю, вы очень заняты; вам, несомненно, нужно привести в порядок все ваши дела, прежде чем братья Корсон превратят вас в мясной фарш.

Рот у Эйса опять стал беззвучно открываться и закрываться. Он старался припомнить, где стояли маленькие крестики, и понял, что не в состоянии этого сделать. В его воспаленном, расстроенном рассудке все они, казалось, слились в един огромный крест... в крест наподобие кладбищенского.

— Ладно! — закричал он. — Ладно, я возьмусь за эту сраную работу!

— В таком случае, полагаю, эта книга все-таки продается, — сказал мистер Гонт, вытащил книгу из ящика и проверил, на месте ли коричневый листок. — Она стоит полтора доллара. — Его зубы обнажились в широкой акульей усмешке. — А со скидкой для служащего магазина — один доллар тридцать пять центов.

Эйс вытащил бумажник из заднего кармана брюк, уронил его и чуть не разбил себе голову о край стеклянного стенда, наклонясь, чтобы поднять бумажник с пола.

— Но у меня должно быть какое-то свободное время, — сказал он.

— Естественно.

— Ведь мне в самом деле придется как следует покопать.

— Конечно.

— Времени у меня мало.

— Весьма мудро с вашей стороны помнить об этом.

— Как насчет сегодняшней ночи? Когда я вернусь из Бостона?

— А вы не устанете?

— Мистер Гонт, я не могу сейчас позволить себе уставать.

— Тут я, возможно, сумею вам помочь, — сказал мистер Гонт. Улыбка его стала шире, и зубы обнажились как на черепе. — Я хочу сказать, быть может, у меня найдется для вас небольшой «взбодри меня».

— Что? — Глаза Эйса полезли на лоб. — Что вы сказали?

— Простите?

— Да нет, ничего, — смешался Эйс, — не обращайте внимания.

— Хорошо... Ключи, которые я вам дал, у вас?

Эйс с удивлением обнаружил, что еще раньше сунул конверт с ключами себе в карман.

— Хорошо. — Мистер Гонт выбил на своем старом кассовом аппарате чек на доллар тридцать пять центов, взял пятидолларовую бумажку, которую Эйс положил на прилавок, и отсчитал три доллара и шестьдесят пять центов сдачи. Эйс взял сдачу и словно во сне сунул ее в карман.

— А теперь, Эйс, — сказал мистер Гонт, — позвольте мне дать вам несколько указаний. И помните, что я вам говорил: мне нужно, чтобы вы вернулись к полуночи. Если вы к полуночи не возвратитесь, я буду огорчен. Когда я огорчаюсь, я иногда бываю сердит. А когда это случается, лучше держаться от меня подальше.

— Рвете и мечете? — усмехнулся Эйс.

— Да, — сказал мистер Гонт, подняв взгляд, и усмешка его осветилась такой свирепой жестокостью, что Эйс сделал шаг назад. — Именно это я и делаю, Эйс. Рву и мечу. В самом деле. А теперь слушайте внимательно.

И Эйс стал внимательно слушать.

Было без четверти одиннадцать, и Алан уже собирался заехать к Нэнси, чтобы наскоро выпить чашку кофе, когда его вызвала Шейла Бригем. На первой линии Сонни Джакетт, сказала она, и он настаивает, чтобы его соединили с шерифом.

Алан включил телефон.

— Привет, Сонни. Чем могу помочь?

— Тут такое дело... — начал Сонни со своим ужасным восточным акцентом. — Страшно не хочется добавлять вам неприятностей после вчерашней двойной порции, шериф, но, похоже, ваш старый знакомый снова замаячил в городе.

— Кто именно?

— Эйс Меррилл. Его машина стоит прямо на улице.

«О, черт, кто следующий», — подумал Алан и спросил:

— Ты его видел?

— He-а, но его «тачку» ни с чем не спутаешь. Темно-зеленый «додж-челленджер» — ребятишки называют его шомполом. Я видел такие в Долинах.

— Ладно, спасибо, Сонни.

— Не за что... Как по-вашему, Алан, зачем этот сопляк вернулся в Касл-Рок?

— Не знаю, — сказал Алан и, отключив телефон, подумал: но выяснить стоит, и побыстрей.

Рядом с зеленым «челленджером» оставалось свободное место. Алан втиснул туда патрульную машину №1, вылез и увидел Билла Фуллертона и Генри Джендрона, с интересом глядящих на него из витрины парикмахерской. Он приветственно махнул им рукой. Генри указал на другую сторону улицы. Алан кивнул и перешел дорогу. Вчера Уилма Джерзик и Нетти Кобб убивают одна другую на углу, а сегодня объявляется Эйс Меррилл, подумал он. Похоже, этот город превращается в «Цирк Барнума и Бейли»[14].

Ступив на тротуар на противоположной стороне улицы, он сразу увидел Эйса, фланирующей походкой выскользнувшего из-под зеленого тента «Самого необходимого». Тот что-то держал в одной руке. Поначалу Алан не мог разобрать, что именно, но когда Эйс подошел поближе, Алан решил, что зрение обманывает его; он просто не мог поверить собственным глазам. Эйс Меррилл был вовсе не тем парнем, которого можно было встретить с книжкой в руках.

Они встретились перед пустырем, где когда-то стояла «Чего изволите».

— Привет, Эйс, — сказал Алан.

Эйс при виде шерифа, казалось, ничуть не удивился. Он вытащил темные очки из выреза майки, встряхнул их, держа за одну дужку, и нацепил на нос.

— Так-так-так... Как жизнь, начальник?

— Что ты делаешь в Касл-Роке, Эйс? — небрежно спросил Алан.

С преувеличенным интересом Эйс поглядел на небо. Тусклые отблески света мелькнули в линзах его темных очков.

— Хороший денек для прогулки, — сказал он. — Совсем летний.

— Чудесный, — согласился Алан. — У тебя есть права, Эйс?

— Как же я ездил бы, не будь у меня прав? — недоуменно возразил Эйс. — Ведь это было бы незаконно, верно?

— Вряд ли это ответ на мой вопрос.

— Я заново сдал на права, как только мне вернули мою розовенькую ксиву, — сказал Эйс. — И мои права в полном порядке. Ну как, начальник, это можно считать ответом?

— Пожалуй, я проверю это сам. — С этими словами Алан протянул руку.

— Да вы мне что же, не доверяете?! — воскликнул Эйс все с теми же поддразнивающими нотками в голосе, но Алан услыхал за ними злобу.

— Ну, давай спишем это на то, что я родом с Миссури.

Эйс переложил книгу в левую руку, чтобы правой вытащить бумажник, и Алан как следует рассмотрел обложку. Это был «Остров сокровищ» Роберта Л. Стивенсона.

Права оказались в полном порядке.

— Документы на машину у меня в «бардачке» — можете взглянуть, если вам не лень перейти улицу, — сказал Эйс. Алан еще отчетливее уловил злобу в его голосе. И застарелую неприязнь.

— Пожалуй, я поверю тебе на слово, Эйс. Почему ты не хочешь сказать, зачем на самом деле вернулся в город?

— Я приехал поглядеть вот на это. — Эйс указал на пустырь. — Сам не знаю зачем, но вот я здесь. Вряд ли вы мне поверите, но тем не менее это правда.

Как ни странно, Алан поверил ему.

— Я вижу, ты еще купил книгу.

— Я умею читать, — сказал Эйс. — Хотя вы и в это вряд ли поверите.

— Ну-ну, — Алан засунул большие пальцы за пояс. — Значит, поглядел на пустышку и купил книжку.

— Надо же, парень — поэт, и сам того не знает.

— Ну почему же, знаю. Это хорошо, что ты мне напомнил, Эйс. А теперь, я надеюсь, ты выкатишься из города, правда?

— А если нет? Тогда вы наверняка найдете, что пришить мне? Скажите, шериф Пэнгборн, слово «реабилитация» есть в вашем словаре?

— Есть, — сказал Алан, — но к Эйсу Мэрриллу это слово не относится.

— Не стоит давить на меня, приятель.

— Я и не давлю. Когда начну, ты сразу поймешь.

Эйс снял свои темные очки.

— Вы, легавые, никогда не отстанете, верно? Вы никогда... мать вашу... не отстанете.

Алан промолчал.

В следующее мгновение к Эйсу, похоже, вернулась его выдержка. Он снова надел темные очки.

— Знаете, — сказал он, — думаю, я уеду. У меня есть, куда ехать, и полно дел.

— Это хорошо. Занятые руки — счастливые руки.

— Но если я захочу вернуться, я вернусь. Слышите меня?

— Я слышу, Эйс, и могу тебя заверить, что это будет не самый разумный твой поступок. Слышишь меня?

— Вы меня не пугайте.

— Если я тебя не пугаю, — сказал Алан, — то ты еще тупее, чем я думал.

Эйс секунду глядел на Алана сквозь темные очки, а потом рассмеялся. Алан не придал значения тому, как прозвучал этот смех — он был странным и вызывал мурашки. Алан стоял и смотрел, как Эйс своей расхлябанной походкой пересекает улицу, открывает дверцу своей машины и садится в нее. Через секунду мотор взревел, из глушителя вырвалось выхлопное облачко. Прохожие остановились поглазеть.

Такой глушитель запрещен, подумал Алан. Стеклянная трубка. Я могу штрафануть его за это.

Но какой в том прок? Есть рыбка покрупнее, чем Эйс Меррилл, который к тому же уезжает из города — на сей раз, будем надеяться, навсегда.

Он проводил глазами зеленый «челленджер», развернувшийся в неположенном месте на Мейн-стрит и ринувшийся в обратном направлении — к Касл-Стрим и городской окраине. Потом повернулся и окинул задумчивым взглядом зеленый тент. Эйс вернулся в родной город и купил книжку, а именно: «Остров сокровищ». Купил он ее в «Самом необходимом».

«А я полагал, магазин сегодня закрыт, — подумал Алан. — Разве так не было написано на табличке?»

Он прошелся по улице и остановился перед «Самым необходимым». Насчет таблички он не ошибся; она гласила:

ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА

«Если он впустил Эйса, может, впустит и меня?» — подумал Алан и поднял кулак, чтобы постучать в дверь. Но прежде чем он успел опустить его, включилась электронная пищалка радиотелефона, пристегнутая к его поясу. Алан нажал на кнопку, отключающую ненавистное устройство, и еще мгновение нерешительно потоптался перед дверью в магазин, но... на самом деле он уже знал, что ему придется делать. Если вы юрист или бизнесмен, то, наверно, можете позволить себе не обращать внимания на пищалку какое-то время, но если вы окружной шериф — причем не назначенный, а выбранный, — это отпадает.

Алан пересек тротуар, помедлил, а потом быстро обернулся. Он чувствовал себя в роли водящего в игре «Красный свет» — того, кто должен ловить других игроков, в движении, чтобы заставить начать все заново. К нему вернулось ощущение, будто за ним наблюдают, причем ощущение очень сильное. Он был уверен, что заметит испуганное колыхание занавески на дверном стекле с внутренней стороны.

Но ничего этого не произошло. Магазин по-прежнему дремал на необычно жарком октябрьском солнцепеке, и если бы Алан не видел своими глазами, как оттуда выходил Эйс, он мог бы поклясться независимо от своих ощущений, что магазин пуст.

Он подошел к своей патрульной машине, достал микрофон и включил его.

— Звонил Генри Пейтон, — сообщила ему Шейла. — Он уже получил предварительные доклады по Нетти Кобб и Уилме Джерзик от Генри Райана — прием?

— Понял. Прием.

— Генри сказал, если вы хотите, чтобы он сообщил вам основные моменты, он будет у себя примерно до полудня. Прием.

— Ладно. Я сейчас на Мейн-стрит. Скоро буду. Прием.

— Угу. Алан?

— Да?

— Генри еще спросил, поставим ли мы у себя факс в этом веке, чтобы он мог просто посылать копии таких отчетов, а не названивать каждый раз и читать их вам по телефону. Прием.

— Скажи ему, пускай напишет письмо главному выборному, — сердито буркнул Алан. — Не я составляю бюджет, и ему это прекрасно известно.

— Ну, зачем кипятиться? Я же просто передаю, что он сказал. Прием.

Однако Алану показалось, что Шейла сама слегка раскипятилась.

— Конец связи, — сказал он, сел в машину и повесил микрофон на место.

Он глянул на здание банка и засек на большом цифровом табло время — десять пятьдесят и температуру — восемьдесят два градуса. «Господи, — подумал он, — как же нам это некстати. Все в городе и без того накалены».

Погрузившись в задумчивость, Алан медленно ехал обратно к зданию муниципалитета. Он никак не мог стряхнуть с себя ощущение, будто что-то происходит в Касл-Роке — что-то на грани выхода из-под контроля. Это, конечно, было бредом — полным безумием, — но все равно он не мог выбросить этого из головы.

Глава 13

Занятий в городских школах в праздник не было, но даже если бы и были, Брайан Раск все равно остался бы дома. Брайан заболел. Болезнь была не физической: не корь, не краснуха и не скарлатина — самая тяжелая и изнурительная из всех детских недугов. Не была она и душевной — она задевала рассудок, это да, но это было похоже на что-то вроде побочного эффекта. Та его часть, которую поразила болезнь, находилась глубже, чем разум; какая-то неотъемлемая часть организма, не доступная ни докторским иголкам, ни микроскопам, ни рентгеновским лучам, стала серой и больной. Он всегда был веселым мальчиком — из тех, кого называют ясным солнышком, но теперь это солнышко закатилось, спряталось за тяжелой громадой серых туч, которая продолжала расти.

Тучи начали сгущаться в тот самый полдень, когда он бросил грязь на простыни Уилмы Джерзик; они сгустились еще больше, когда мистер Гонт явился к нему во сне в костюме гробовщика и сказал, что он, Брайан, еще не расплатился за Сэнди Кауфакса, но... Затмение не стало полным и абсолютным, пока он не спустился к завтраку нынешним утром.

Его отец сидел за кухонным столом в серой стеганой куртке, которую он носил в компании «Дик Перри — двери и отделочные работы» в Саут-Пэрисе, с лежащей перед ним раскрытой портлендской «Пресс геральд».

— Чертовы «Патриоты», — буркнул он, не отрываясь от газеты. — Когда они наконец возьмут себе защитника, чтоб умел обращаться с мячом?

— Не чертыхайся при мальчиках, — сказала Кора, стоя у плиты, но не своим обычным раздраженным и резким тоном; голос ее звучал как-то отрешенно и словно издалека.

Брайан плюхнулся на свой стул и налил молока в кукурузные хлопья.

— Эй, Брай, — весело произнес Шон, — сходим сегодня в центр? Поиграем в видеоигры, а?

— Может быть, — сказал Брайан. — Наверно... — Но тут ему бросился в глаза заголовок на первой странице газеты, и он замолк на полуслове.

«СМЕРТЕЛЬНАЯ СХВАТКА В КАСЛ-РОКЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ ГИБЕЛЬЮ ДВУХ ЖЕНЩИН

«Это была дуэль», — утверждает полиция штата».

Ниже были помещены фотографии обеих. Брайан узнал их. Одна была Нетти Кобб, жившая за углом, на Форд-стрит. Мать называла ее психованной, но Брайану она всегда казалась совершенно нормальной. Он несколько раз останавливался, чтобы приласкать ее песика, когда она выводила того на прогулку, и, на его взгляд, она ничем не отличалась от всех остальных соседей.

Вторая женщина была Уилма Джерзик.

Он уткнулся в свою тарелку, но так ничего и не съел. Когда отец ушел на работу, Брайан сгреб размокшие в молоке хлопья в мусорную корзину и поплелся наверх, в свою комнату. Он ждал, что мать пойдет следом за ним и примется ворчать — как это можно выбрасывать хорошую еду, когда в Африке голодает столько детей (она, похоже, считает, что мысль о голодающих детях может улучшить аппетит), но она осталась на кухне; этим утром она, казалось, витала где-то в своем собственном мире.

А вот Шон уже был тут как тут и, как обычно, стал приставать к нему:

— Ну так что, Брай? Хочешь сходить в центр? Хочешь? — Он почти приплясывал, переминаясь с ноги на ногу от распиравшего его возбуждения. — Мы можем сыграть в видеоигры или наведаться в тот новый магазин, где на витрине такие забавные...

— Убирайся отсюда! — заорал Брайан так, что его маленький братишка в испуге отшатнулся, а на лице его отразились страх и горькая обида.

— Эй, — позвал Брайан, — прости меня. Только запомни, Шон, ты не должен туда заходить. Это место... засасывает, как вонючее болото.

Нижняя губа у Шона подрагивала.

— А Кевин Пелки говорит...

— Кому ты больше веришь? Этой мокрице или своему старшему брату? Это нехорошее место, Шон. Оно... — Он облизнул пересохшие губы и выговорил то, что считал чистой правдой: — Оно плохое.

— Что с тобой случилось? — полным слез и ярости голосом спросил Шон. — Ты весь уик-энд как психованный! И мама тоже!

— Я неважно себя чувствую, вот и все.

— Ну, тогда... — Шон задумался, а потом просветлел: — Может, от видеоигр тебе станет получше. Мы можем поиграть в «леталки», Брай! Там есть «леталки»! Ты сидишь прямо внутри, а она качается взад-вперед! Классная штука!

Брайан быстро обдумал предложение брата, но... нет. Он не мог отправиться в видеотеку сегодня. Сегодня — нет. А может, и вообще никогда. Там будут все ребята — сегодня, наверно, придется стоять в очереди, чтобы поиграть в хорошие игры вроде «леталок», — но теперь он уже не такой, как все остальные, и, может быть, уже никогда не будет таким.

В конце концов, это у него был вкладыш 1956 года с Сэнди Кауфаксом.

И все-таки ему хотелось сделать что-нибудь приятное для Шона, для кого угодно, чтобы хоть как-то сгладить тот чудовищный поступок, который он совершил с Уилмой Джерзик. Поэтому он сказал Шону, что, если ему захочется сыграть в видеоигры днем, он может сейчас взять несколько четвертаков.

Брайан сам вытряс их из большой пластиковой бутылки из-под колы.

— Елки-палки! — проговорил Шон, и глаза его стали круглыми. — Здесь восемь... девять... десять монет! Ты, наверно, и в самом деле заболел!

— Да, похоже. Развлекайся на здоровье, Шон. И не говори маме, а то она заставит тебя положить их обратно.

— Она у себя в комнате, вертится в этих темных очках, — сказал Шон. — Она даже не знает, живы мы с тобой или нет. Противные они... От них мурашки бегают. — Он пристальнее вгляделся в Брайана. — Брай, а ты и в самом деле неважно выглядишь.

— Я и чувствую себя не ахти, — признался Брайан. — Пожалуй, прилягу.

— Ну... Я подожду тебя немного. Может, тебе станет получше. Посмотрю мультики по пятьдесят шестому каналу. Если полетает, спускайся. — Шон тряхнул зажатыми в кулаке монетками.

— Спущусь, — пообещал Брайан и тихо прикрыл дверь, когда его маленький братишка вышел из комнаты.

Но ему не полегчало. В течение дня он чувствовал себя все хуже и хуже (пасмурнее). Он думал о мистере Гонте. Он думал о Сэнди Кауфаксе. Он думал об этом кричащем заголовке — СМЕРТЕЛЬНАЯ СХВАТКА В КАСЛ-РОКЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ ГИБЕЛЬЮ ДВУХ ЖЕНЩИН. Он думал о тех фотографиях — знакомых лицах, выплывающих из облака черных точек.

В какой-то момент он чуть было не заснул, но в спальне отца и матери заиграл маленький проигрыватель. Мама опять запустила свои заезженные сорокапятки с Элвисом. Она делала это на протяжении почти всего уик-энда.

Мысли крутились и вертелись в голове у Брайана, как подхваченные ветром обрывки газет.

СМЕРТЕЛЬНАЯ СХВАТКА

— Знаешь, говорили, ты классным парнем был, но... оказалось просто ты это позабыл...

Это была дуэль.

УБИЙСТВО: Нетти Кобб, та дама с собачкой.

— Ты и зайца никогда не поймал... не поймал...

Когда имеешь дело со мной, тебе лучше запомнить две вещи.

СХВАТКА: Уилма Джерзик, дама с простынями.

Мистер Гонт лучше знает...

—... И я с тобою не дружу... не дружу...

... И дуэль не закончена, пока мистер Гонт не СКАЖЕТ, что она закончена.

Эти мысли возвращались снова и снова, всплески ужаса, вины и отчаяния наслаивались на золотые хиты Элвиса Пресли. К полудню желудок Брайана стал подступать к горлу. В одних носках он поспешно спустился в ванную комнату в конце холла, закрылся там и, стараясь не издавать громкие звуки, склонился над унитазом.

Его вырвало. Мать ничего не услышала. Она по-прежнему не выходила из своей комнаты, где Элвис теперь рассказывал ей, как он хочет стать ее плюшевым медвежонком.

Когда Брайан медленно плелся обратно в свою комнату, чувствуя себя еще более несчастным, его вдруг охватил жуткий ужас: его вкладыш с Сэнди Кауфаксом исчез. Кто-то украл его прошлой ночью, пока он спал. Из-за этого вкладыша он стал соучастником убийства, и вот теперь вкладыш пропал.

Он бегом бросился в комнату, едва не поскользнулся на середине коврика у себя в спальне и стащил альбом с вкладышами со шкафа. Он с такой быстротой принялся перелистывать страницы, что некоторые из них оторвались от колец. Но вкладыш — этот вкладыш — был на месте: с последней страницы из пластикового кармашка на него глянуло знакомое лицо. Пока на месте, и Брайан почувствовал, как его охватило громадное и в то же время жалкое облегчение.

Он вытащил вкладыш из кармашка и прилег на кровать, держа его в руках. Он не знал, сможет ли когда-нибудь от него избавиться. Это было все, что он вынес из этого кошмара. Единственная вещь. Она больше не нравилась ему, но она была его собственностью. Если бы он мог сжечь ее и тем вернуть к жизни Нетти Кобб и Уилму Джерзик, то он сейчас уже озирался бы в поисках спичек (так он, во всяком случае, полагал), но он не мог оживить их этим, а раз уж не мог, то сама мысль о возможности потерять вкладыш и лишиться всего была просто невыносима.

Итак, он держал вкладыш в руках, смотрел в потолок и слушал приглушенный голос Элвиса, который перешел на «Деревянное сердце». Не было ничего удивительного в том, что Шон говорил про его неважный вид; лицо у него побелело, глаза стали огромными, темными и совсем больными. И его собственное сердце словно одеревенело.

Вдруг новая мысль, по-настоящему кошмарная, со скоростью кометы прорезала ослепительной вспышкой тьму в его рассудке. Его видели!

Он сел на кровати и с ужасом уставился на собственное отражение в зеркале на дверце шкафа. Ярко-зеленый фартук! Ярко-красный платок на пучке бигуди! Миссис Мислабурски!

— Мальчик, что там происходит?

— Точно не знаю. Думаю, мистер и миссис. Джерзик немного ссорятся.

Брайан встал с кровати и подошел к окну, почти готовый увидеть, как к дому уже подъезжает шериф Пэнгборн в патрульной полицейской машине. Пока что — нет, но скоро подъедет. Потому что, когда две женщины убивают друг друга, всегда бывает расследование. Миссис Мислабурски будут задавать вопросы. И она расскажет, что видела мальчика возле дома Джерзиков. И этим мальчиком, скажет она шерифу, был Брайан Раск.

Внизу зазвонил телефон. Его мать не взяла трубку, хотя в спальне был параллельный аппарат. Она продолжала танцевать под музыку. Наконец он услышал голос Шона: «Пожалуйста, кто вам нужен?»

Брайан спокойно подумал: «Все. Он выжмет это из меня. Я не смогу врать, не смогу врать полицейскому. Я даже не смог соврать миссис Лерокс насчет того, кто разбил вазу на ее столе, пока она ходила в учительскую. Он вытащит из меня все, и я сяду в тюрьму за убийство».

И тогда Брайан Раск впервые подумал о самоубийстве. Эти мысли не были ни зловещими, ни отвлеченными — напротив, очень спокойными и деловыми. Его отец держал ружье в гараже, и это ружье показалось ему именно тем, что нужно. Ружье могло разом разрешить все его проблемы.

— Брайа-а-а-ан! К телефону!

— Я не хочу разговаривать со Стэном! — гаркнул он. — Скажи, чтобы он перезвонил завтра!

— Это не Стэн! — крикнул в ответ Шон. — Это какой-то другой парень. Взрослый.

Огромные ледяные ладони схватили сердце Брайана и крепко стиснули его. Вот оно — звонит шериф Пэнгборн.

— Брайан, мне надо задать тебе несколько вопросов. Это очень важные вопросы. Боюсь, если ты сейчас не спустишься и не ответишь на них, мне придется приехать и забрать тебя. Мне придется приехать в полицейской машине. И очень скоро, Брайан, твое имя появится в газете, тебя покажут по телевизору, и эту передачу увидят все твои друзья. Еще ее увидят твои мать и отец и твой маленький братишка. А когда твое изображение появится на экране, диктор новостей скажет: «Это Брайан Раск — мальчик, замешанный в убийстве Уилмы Джерзик и Нетти Кобб».

— Кх...Кхт... Кто это?! — крикнул он слабым хриплым голосом.

— Не знаю. — Звонок оторвал Шона от «Оборотней», и его голос звучал раздраженно. — Кажется, он сказал, что его зовут Крауфикс. Или что-то в этом роде.

Крауфикс?

Брайан застыл в дверях своей комнаты, сердце его отчаянно колотилось в груди. Два ярких клоунских пятна загорелись на его бледном лице.

Нет, не Крауфикс.

Кауфакс.

Ему позвонил Сэнди Кауфакс. Но Брайан уже хорошо понимал, кто это был на самом деле.

На налившихся свинцовой тяжестью ногах он спустился вниз. Телефонная трубка, казалось, весила по меньшей мере фунтов пятьсот.

— Привет, Брайан, — мягко произнес мистер Гонт.

— ГГ.. Пр... Привет, — ответил Брайан все тем же слабым, срывающимся голосом.

— Тебе ни о чем не стоит волноваться, — сказал мистер Гонт. — Если бы миссис Мислабурски видела, как ты бросал те камни, она бы не спрашивала тебя, что там случилось, верно?

— Откуда_вы знаете? — Брайан снова почувствовал, как к горлу подкатила тошнота.

— Не важно. Важно то, что ты сделал все правильно, Брайан. Совершенно правильно. Ты сказал, что миссис и мистер Джерзик, кажется, ссорятся. Если даже полиция отыщет тебя, они решат, что ты слышал того, кто бросал камни. Они решат, что ты не видел его, поскольку он находился за домом.

Брайан заглянул в комнату, где стоял телевизор, посмотреть, не подслушивает ли Шон. Тот не подслушивал; он устроился, скрестив ноги, перед теликом с пакетом кукурузных хлопьев на коленях.

— Я не умею врать! — прошептал он в трубку. — Я всегда попадаюсь, когда вру!

— Но на этот раз, Брайан, — сказал мистер Гонт, — на этот раз ты сделаешь все, как чемпион.

И самым страшным во всем была мысль Брайана о том, что мистер Гонт и здесь лучше знает.

Пока ее старший сын раздумывал о самоубийстве, а потом приглушенным отчаянным шепотом разговаривал с мистером Гонтом, Кора Раск тихо танцевала в своей спальне, облачившись в домашнюю кофту.

Только это была не ее спальня.

Стоило ей надеть темные очки, которые продал ей мистер Гонт, как она оказывалась в Стране Чудес.

Она танцевала в неправдоподобно великолепных комнатах, где пахло хвойным дезодорантом, к которому примешивался запах жаркбго, где единственными звуками были тихий рокот кондиционеров (лишь немногие окна в Стране Чудес открывались; большинство было забито наглухо, и абсолютно все зашторены), шелест ее ног, утопающих в мягких коврах, и чудесный призывный голос Элвиса, поющего «Мое желание сбылось». Она танцевала под тяжелой люстрой французского хрусталя в столовой и возле хрустальных павлинов. Она касалась руками дорогих штор из голубого бархата. Мебель была вся во французском провинциальном стиле. Стены — кроваво-красные.

Декорация менялась, как в медленно расплывающемся кадре фильма, и Кора очутилась в нижнем помещении. Одна стена там была увешена рядами рогов, а другая заставлена полками с пластинками в золоченых альбомах. Потухшие экраны телевизоров уставились на нее с третьей стены, а за длинным резным баром разместились полки с ликерами — апельсиновыми, лимонными, вишневыми.

Устройство автоматической смены дисков на ее старом портативном проигрывателе с фотографией Короля на крышке щелкнуло. Следующая сорокапятка встала на место. Элвис начал петь «Голубое шоссе», и Кора кружась вошла в Комнату Джунглей с фигурками нахмурившихся божков Тики, диваном с готическими подлокотниками и зеркалом в ажурной раме из перьев, торчащих словно из груди живых фазанов.

Она танцевала. В темных очках, которые купила в «Самом необходимом», скрывавших ее глаза, она танцевала. Танцевала в Стране Чудес, в то время как ее сын уполз обратно к себе, наверх, снова улегся в кровать, взглянул на длинное узкое лицо Сэнди Кауфакса и стал думать об алиби и ружье в гараже.

Средняя школа Касл-Рока — хмурая груда красного кирпича, стоявшая между почтой и библиотекой, — была заложена в то время, когда взрослое население испытывало дискомфорт, если школа не была похожа на исправительную тюрьму. Здание было построено в 1926 году и идеально соответствовало этому критерию. С каждым годом город подходил чуть ближе к решению выстроить новую школу — с нормальными окнами, а не амбразурами, с площадкой для игр, непохожей на тюремный дворик, и классными комнатами, сохраняющими тепло зимой.

Классная комната, где Салли Ратклифф проводила занятия, ютилась в подвале, зажатая между котельной и складом-подсобкой, набитой бумажными полотенцами, мелом, учебниками и залежами благоухающих опилок. При ее учительском столе и шести столиках поменьше для учеников в комнате негде было повернуться, но все равно Салли постаралась, насколько это было возможно, придать комнатушке хотя бы подобие уюта. Она знала, что большинству ребятишек, страдающих дефектами речи — шепелявым, заикам, гундосым, — их недостаток казался страшным и очень грустным. И совершенно незачем было вдобавок к этому создавать излишне мрачную окружающую обстановку.

Поэтому с пыльных труб под потолком свисало два плаката с автомобилями, на стенах были наклеены фотографии рок-звезд, а на двери — большой плакат с котом Гарфилдом. Из пасти Гарфилда вылетали обведенные в кружок слова: «Если даже глупый кот вроде меня может выговорить эту ерунду, значит, можете и вы!»

Папок у нее набралось много, хотя занятия в школе длились всего пять недель. Она намеревалась разбирать их целый день, но в четверть второго сложила все в одну кипу, сунула в ящик и заперла на ключ. Она сказал себе, что уходит так рано, потому что глупо в такой чудесный день сидеть в этой подвальной комнате, даже если котельная, к счастью, не шумит. Однако это была не вся правда. У нее были совершенно определенные планы на сегодня.

Она хотела прийти домой, сесть в свое кресло у окна так, чтобы солнце падало ей на колени, и хотела поразмышлять над удивительным кусочком дерева, который купила в «Самом необходимом».

Она все сильнее и сильнее верила в то, что щепка была истинным чудом — одним из маленьких божественных сокровищ, которые Господь разбросал по земле, чтобы уверовавшие в Него могли отыскать их. Прикосновение к ней освежало, как глоток холодной колодезной воды в жаркий день. Сжимать ее в руке было все равно как есть, когда ты голоден. Держать ее...

Держать ее было наслаждением.

Но кое-что еще и тревожило Салли. Она положила щепку в нижний ящик шкафчика в спальне, под стопку белья, и очень тщательно заперла дверь, когда уходила, но ее все-таки мучила ужасная тревога, что кто-то мог забраться в дом и утащить эту (святую реликвию) щепку. Она понимала, что это глупо — какому грабителю взбредет в голову красть старую серую деревяшку, даже если он найдет ее там? Но если грабитель случайно коснется ее... Если его голова наполнится теми звуками и образами, которые переполняют саму Салли всякий раз, когда она сжимает щепку в своем маленьком кулачке... Тогда...

Словом, она идет домой. Она переоденется в шорты и лифчик и проведет около часа в тихом (наслаждении) размышлении, ощущая, как пол под ее ногами превращается в медленно покачивающуюся палубу, вслушиваясь в рычание, мычание и блеяние животных, чувствуя тепло и свет другого солнца и ожидая волшебного мгновения — Салли не сомневалась, что оно наступит, если она подержит щепку в руках достаточно долго, будет сидеть очень-очень тихо и настроится на очень-очень молитвенный лад, — когда нос огромной деревянной лодки с тихим скрежетом уткнется в верхушку горы. Она не знала, почему Господь из всех истинно верующих на свете решил одарить этим ярким сверкающим чудом именно ее, но раз уж Он сделал это, Салли намеревалась прочувствовать наслаждение как можно глубже и полнее.

Она вышла из здания школы через боковую дверь и пошла через площадку для игр к учительской стоянке машин — высокая красивая женщина, длинноногая и светловолосая. Об этих ногах велось немало разговоров в парикмахерской, когда Салли проходила мимо на своих низких каблучках, обычно держа в одной руке сумочку, а в другой — Библию, полную закладок.

— Господи, у этой девки ноги растут прямо от подбородка, — однажды сказал Бобби Дугаз.

— Тебе не стоит о них переживать, — возразил Чарли Фортин. — Вокруг твоей задницы они никогда не обовьются. Она принадлежит Иисусу и Лестеру Пратту. Именно в таком порядке.

После этой остроты Чарли парикмахерская огласилась взрывом веселого мужского хохота. А снаружи Салли Ратклифф продолжала свой путь к его преподобию Роузу на вечерние библейские занятия, которые проводились для молодежи по четвергам, ни о чем не подозревая и не заботясь, надежно упакованная в счастливую невинность и добродетель.

Никто не отпускал никаких шуток о ногах или о каких-либо иных достопримечательностях Салли, если в парикмахерской случалось находиться Лестеру Пратту (а он заходил туда не реже чем каждые три недели — подровнять свою щетину). Все, кого это интересовало в городе, прекрасно знали, что он верит, будто Салли писает духами и испражняется петуниями, а с человеком, сложенным как Лестер, о таких вещах лучше не спорить. Он был довольно дружелюбным парнем, но не выносил шуток на тему Господа и Салли. А парень вроде Лестера мог кому угодно, не напрягаясь, выдернуть при желании руки и ноги, а потом приставить их обратно, поменяв местами.

Лестер и Салли бывало обнимались и целовались, но они никогда еще не проходили весь путь. После таких объятий Лестер обычно возвращался домой в полном раздрызге — рассудок его разрывался от радости, а яйца зудели от неутоленного желания, — и мечтал о той ночи, теперь уже близкой, когда ему не придется останавливаться. Иногда он боялся, как бы ему не утопить ее в первый раз, когда они по-настоящему сделают это.

Салли тоже ждала свадьбы, хотя... последние несколько дней объятия Лестера казались ей чуть менее важными. Она раздумывала, сказать ли ему про деревянную щепку из Святой Земли, которую она купила в «Самом необходимом» — щепку с чудом внутри, — и в конце концов не сказала. Она, конечно, скажет; чудесами надо делиться. Не поделиться чудом — явный грех. Но она была удивлена (и немного расстроена) тем чувством ревнивого обладания, которое поднималось в ней всякий раз, когда она раздумывала, не показать ли щепку Лестеру и не предложить ли ему подержать ее.

«Нет! — воскликнул сердитый детский голосок, когда она впервые подумала об этом. — Нет, она моя! Для него она не будет значить то же, что для меня! Этого просто не может быть!»

Придет день, и она поделится с ним волшебной щепкой точно так же, как наступит день, когда она поделится с ним своим телом, но... ни для того, ни для другого время пока не настало.

Этот жаркий октябрьский полдень принадлежит лишь ей одной.

На парковке стояло всего несколько машин, и самой новенькой и красивой из них был «мустанг» Лестера. Ее собственная машина доставляла ей много хлопот — что-то сломалось в коробке передач, — но с «мустангом» не было никаких проблем. Когда она с утра позвонила Лестеру и спросила, можно ли ей снова взять его машину (она вернула ее только вчера после того, как брала на шесть дней), он тут же сказал, что сам подгонит ее — обратно он может пробежаться рысцой, а потом они с ребятами будут играть в футбол. Она не сомневалась, что он отдал бы ей машину — сам настоял бы на этом, — даже если бы та была ему крайне необходима, и это казалось ей совершенно правильным. Она понимала — смутно, скорее интуитивно, чем от опытности, — что, если бы попросила, Лестер прыгнул бы через горящий обруч, и принимала это с наивным благодушием. Лес поклонялся ей; они оба поклонялись Господу; все шло своим чередом; земля вертелась вокруг своей оси — аминь.

Она забралась в «мустанг», и, когда клала сумочку на панель у ветрового стекла, ее взгляд упал на что-то белое, торчавшее из-под пассажирского сиденья. Что-то похожее на конверт.

Она нагнулась и вытащила его, подумав, как странно отыскать что-то подобное в «мустанге»; Лес обычно содержал машину в таком же порядке, как и свою собственную персону. На конверте стояли всего два слова, но они заставили Салли Ратклифф ощутить маленький противный толчок где-то внутри. «С любовью», — было написано там легким, плавным почерком.

Женским почерком.

Она перевернула конверт. Сзади ничего не написано, и он заклеен.

— С любовью? — задумчиво пробормотала Салли и вдруг поймала себя на том, что сидит в машине Лестера со все еще поднятыми стеклами и обливается потом как ненормальная. Она включила двигатель, опустила стекло со своей стороны и перегнулась через пассажирское сиденье, чтобы опустить второе.

Когда она наклонялась, ей почудилось, что она уловила слабый запах духов. Если так, то духи были не ее: она не пользовалась ни духами, ни косметикой. Согласно ее религии подобные вещи употребляли только проститутки (а кроме того, она в них не нуждалась).

Да никакие это не духи, сказала она себе. Просто легкий запах жимолости, растущей вдоль забора вокруг площадки для игр, — вот и все.

— С любовью? — снова пробормотала она, глядя на конверт. Конверт ей не ответил. Он просто лежал у нее на ладони.

Она погладила его пальцами, а потом легонько встряхнула. Ей показалось, что внутри лежит листок бумаги — по меньшей мере один листок — и что-то еще. Что-то еще, на ощупь похожее на фотографию.

Она приставила конверт к ветровому стеклу, но это ничего не дало; солнце уже скрылось за домами. После секундного колебания она вылезла из машины и посмотрела конверт на просвет. Ей удалось разглядеть лишь светлый прямоугольник — письмо, подумала она, — и квадратный листок потемнее — по всей видимости, вложенную фотографию от (с любовью) того, кто послал Лесу письмо.

Впрочем, оно, конечно, не было послано — во всяком случае, не по почте. На конверте не было ни марки, ни адреса, а лишь одна дурацкая надпись. И оно было запечатано, а это означало... Что? Что кто-то подкинул его в «мустанг» Лестера, пока Салли занималась своими папками.

Это могло случиться. А может, кто-то сунул письмо в машину ночью или даже вчера вечером, а Лестер его не заметил. В конце концов, виднелся лишь один его уголок; оно могло слегка высунуться из-под сиденья, когда она утром ехала в школу.

— Здрассте, мисс Ратклифф! — окликнул ее кто-то. Салли вздрогнула, опустила конверт и спрятала его в складках своей юбки. Сердце у нее виновато застучало.

Маленький Билли Мерчант шел по площадке, держа под мышкой роликовую доску. Салли махнула ему рукой и быстро уселась в машину. Лицо у нее горело. Она вся раскраснелась. Это было глупо — да нет, просто бред какой-то, — но она вела себя так, словно Билли застал ее за тем, чего она не должна была делать.

«Ну а разве не так? Разве ты не старалась подглядеть, что там, в чужом конверте?» — спросила она себя.

И тогда она ощутила первый приступ ревности. А может, это как раз ее конверт; в Касл-Роке полно людей, которые знали, что последние несколько недель она ездит в машине Лестера не меньше, чем на собственной. А если даже письмо было не ее, то уж Лестер принадлежал ей. Разве не она только что размышляла с такой приятной, мягкой безмятежностью, которую способны испытывать лишь молодые и красивые христианки, о том, что он прыгнул бы ради нее сквозь горящий обруч?

С любовью!

Никто не оставил бы это письмо здесь для нее — в этом она была совершенно уверена. У нее не было подруг, называющих ее «родная», «дорогая» или подписывающихся: «С любовью». Его оставили для Лестера. И...

Решение пришло неожиданно, и она с легким вздохом облегчения откинулась на светло-голубую спинку кресла. Лестер преподает физкультуру в колледже. Конечно, в его группе одни юноши, но в колледже полно девчонок, молодых и впечатлительных, которые видят его каждый день. А Лес — такой красивый молодой человек.

Какая-нибудь студентка сунула письмецо в его машину — вот и все. Она даже не посмела оставить его на приборном щитке, где он бы сразу заметил его.

— Он не будет против, если я открою, — вслух сказала Салли, оторвала от края конверта аккуратную полоску и положила в пепельницу, где никогда не бывало ни одного окурка. — А вечером мы вместе посмеемся над этим.

Она раскрыла конверт, и оттуда выпала кодаковская фотография. Она увидела снимок, и сердце ее на мгновение замерло. Потом она задохнулась, на щеках заалели ярко-красные пятна, а рука прикрыла рот, округлившийся от отчаяния в небольшое О. Салли никогда не бывала в «Пьяном тигре», поэтому она не могла знать, что фото сделано там, но она не была святой невинностью; она достаточно смотрела телевизор и бывала в кино, чтобы при виде бара понять, что это бар. На фотографии мужчина и женщина сидели за столиком в углу (уютном уголке, настойчиво подсказал ей внутренний голосок) большого зала. На столе стоял кувшин пива и два стакана. Вокруг за столиками сидело множество народу, а позади находилась танцплощадка. Мужчина и женщина целовались.

На ней был искристый топик, обнажавший талию, и юбка, похоже, из белого полотна. Очень короткая юбка. Одной рукой мужчина весьма фамильярно обнимал ее за голую талию, а другая явно шарила у нее под юбкой, задирая ту еще выше. Салли могла увидеть даже кусочек трусиков.

Маленькая шлюшка, со злым отчаянием подумала Салли. Мужчина сидел спиной к фотографу; Салли был виден лишь подбородок и одно ухо. Но она видела, что он очень мускулист и его черные волосы коротко подстрижены. На нем была голубая майка — ребятишки называют такие футболками, — и голубые спортивные штаны с белой полоской по бокам. Лестер.

Лестер исследует местность под юбкой у маленькой шлюшки.

«Нет! — в панике вскричал ее рассудок. — Этого не может быть! Лестер не шляется по барам. Он даже не пьет! И он в жизни не станет целовать другую женщину, потому что любит меня! Я знаю, что любит, потому что... потому что он так говорит», — прозвенел у нее в ушах ее собственный тусклый, бесцветный голос. Она хотела смять фотографию и выбросить из машины, но не могла — а если кто-то найдет ее и... Что он подумает?

Она снова склонилась над снимком и принялась изучать его внимательным ревнивым взглядом.

Затылок мужчины заслонял большую часть лица женщины, но Салли была видна линия бровей, уголок одного глаза, левая щека и линия подбородка. Что еще важнее, ей была видна прическа женщины — лохматая шевелюра с челкой «перьями» на лбу.

У Джуди Либби были темные волосы. И Джуди Либби носила лохматую челку «перьями» на лбу.

«Ты ошибаешься. Нет, хуже — ты сошла с ума. Лес порвал с Джуди, когда она ушла из церкви. А потом она уехала. В Портленд, в Бостон или куда-то еще. Это чья-то идиотская шутка. Ты же знаешь, Лес никогда бы не...»

Но знала ли она? Знала ли на самом деле?

Все ее прежнее благодушие превратилось в свою противоположность, а из какого-то потаенного уголка ее сердечка вдруг заговорил голос, которого она никогда не слышала до сегодняшнего дня.

«Доверчивость невинности — главное орудие лжеца», — произнес он.

Впрочем, это вовсе не обязательно должна быть Джуди; и вовсе не обязательно мужчина должен оказаться Лестером. В конце концов невозможно ведь наверняка сказать, кто эти люди, пока они целуются, верно? Даже в кино, если опаздываешь к началу сеанса, нельзя сказать наверняка, даже если это какие-нибудь известные звезды. Приходится ждать, пока они не закончат и снова не повернутся к камере.

Это было не кино, заверил ее тот новый голос. Это была реальная жизнь. И если это не они, то что тогда делает в этой машине конверт?

Теперь ее взгляд сосредоточился на правой руке женщины, обнимающей за шею (Лестера) ее дружка. У нее были длинные, ухоженные ногти, покрытые темным лаком. У Джуди Либби были похожие. Салли помнила, что ее ничуточки не удивило, когда Джуди перестала приходить в церковь. Она подумала тогда, что у девушки с таким ногтями уж никак не может быть на уме один Господь Вседержитель.

Ну хорошо, наверно, это Джуди Либби. Но это не означает, что рядом с ней Лестер. Возможно, это ее поганая выходка, направленная против нас обоих, потому что Лестер бросил Джуди, когда наконец понял, что из нее такая же христианка, как из Иуды Искариота. И потом, множество мужчин носят короткую стрижку и кто угодно может надеть голубую майку и пару тренировочных штанов с белыми полосками по бокам.

Тут ее взгляд упал на еще кое-что, и сердце у нее вдруг налилось свинцом. Мужчина носил часы на руке — электронные, цифровые. Салли узнала их, несмотря на то, что они были не в фокусе. Она не могла их не узнать — ведь она сама подарила их Лестеру на день рождения в прошлом месяце.

«Это может быть простым совпадением, — стал слабо возражать рассудок. — Ведь это всего-навсего «Сейко» — дороже я ничего не могла себе позволить. Такие часы может носить кто угодно». Но новый голос хрипло расхохотался. Новый голос пожелал узнать, кого, интересно, она дурачит. Было и еще кое-что. Она не видела кисть руки под юбкой у девчонки (хвала Господу за это маленькое одолжение), но ей была видна сама рука, и на этой руке были две родинки — чуть пониже локтя. Они почти соприкасались, образуя как бы восьмерку.

Как часто она любовно проводила пальчиком по этим самым родинкам, сидя с Лестером на крыльце! Как часто она целовала их, когда он гладил ее грудь (закованную в плотный бюстгальтер «Дж. С. Пенни», надеваемый как раз для таких любовных посиделок на заднем крыльце) и нашептывал ей на ушко обещания вести себя скромно и не преступать черту!

Точно, это был Лестер. Часы можно снять и надеть, а вот родинки — нет... Ей вспомнился отрывок старой песенки в стиле диско: «Плохие девчонки... ту-ду-ду... биип-биип...»

— Шлюха, шлюха, шлюха! — прошипела она, уставясь на фотографию, с какой-то странной порочной хрипотцой. — Как он мог к ней вернуться? Как?

«Может быть, потому, — сказал новый голос, — что она позволяет ему делать то, чего не позволяешь ты?»

Грудь Салли приподнялась; слегка лязгнув зубами, она сделала глубокий судорожный вдох.

Но они же в баре! Лестер не...

Потом она сообразила, что вопрос носит весьма вторичный характер. Если Лестер встречается с Джуди, если он обманывает ее насчет этого, то врет он, что не пьет пиво, или нет, это уже не столь важно, верно?

Дрожащей рукой Салли отложила фотографию и достала из конверта сложенный листок. Это был обычный лист почтовой бумаги персикового цвета с узорным краем. Когда она вытащила его, от него слабо запахло чем-то пыльным и сладким. Салли приложила его к носу и глубоко вдохнула.

— Шлюха! — крикнула она хриплым, стонущим голосом. Если бы Джуди Либби оказалась сейчас перед ней, Салли набросилась бы на нее и расцарапала всю ее физиономию, хоть и стригла ногги коротко. Ей очень хотелось, чтобы Джуди оказалась здесь. И Лестер тоже. Он нескоро сумел бы сыграть в регби после того, как она разобралась бы с ним. Очень нескоро.

Она расправила письмо. Оно было коротким, написано школьной скорописью.

Дорогой Лес!

Фелисия щелкнула нас, когда мы сидели у «Тигра» тем вечером. Она сказала, что ей надо было бы нас пошантажироватъ. Но это она только дразнилась. Она отдала снимок мне, а я дарю его тебе как сувенир — на память о нашей БОЛЬШОЙ НОЧИ. Было ЖУТКО ГАДКО с твоей стороны засунуть руку мне под юбку у всех на виду, но это меня ТАК ЗАВЕЛО. И потом, ты такой СИЛЬНЫЙ. Чем дольше я смотрю на фотографию, тем больше меня это заводит. Если поглядишь как следует, увидишь мои трусики! Хорошо, что Фелисии не было рядом позже, когда никаких трусиков на мне уже не было!!! Скоро увидимся. А пока храни фотографию «на паМЯТЬ» обо мне, чтобы больше хотелось меня поМЯТЬ. А я буду думать о тебе и о твоей БОЛЬШОЙ ШТУЧКЕ. Теперь я лучше закончу, а то заведусь еще больше и мне придется заняться кое-чем противным. И пожалуйста, не беспокойся насчет САМ ЗНАЕШЬ КОВО. Она слишком занята возней с Иисусом, чтобы подозревать нас.

Твоя Джуди.

Салли сидела за рулем «мустанга» Лестера почти целых полчаса, снова и снова перечитывая письмо. Ее разум и чувства захлестнули злоба, ревность и боль. Была там еще и нотка сексуального возбуждения, но она никому и никогда бы в этом не призналась, и прежде всего — себе самой.

Глупая шлюшка даже не знает, как правильно пишется «кого», подумала она.

Ее взгляд выискивал все новые фразы, чтобы как следует вчитаться в смысл. Бросались в глаза те, где были слова из заглавных букв.

Наша БОЛЬШАЯ НОЧЬ

ЖУТКО ГАДКО

ТАК ЗАВЕЛАСЬ

ТАКОЙ СИЛЬНЫЙ

Твоей БОЛЬШОЙ ШТУЧКЕ

Но фраза, которая сильнее других подогревала ее ярость, все время вертелась у нее в мозгу — эта кощунственная игра слов:

...На паМЯТЬ обо мне, чтоб больше хотелось меня поМЯТЬ. Непрошеные картинки, одна похабнее другой, возникали в воображении Салли. Губы Лестера сомкнулись на одном из сосков Джуди Либби, а она стонет: «Давай, возьми, ты должен поМЯТЬ это на паМЯТЬ обо мне». Лестер стоит на коленях между раздвинутыми ногами Джуди Либби, а она снова и снова просит взять, поМЯТЬ это «на паМЯТЬ обо мне».

Она скомкала листок, бросила его на пол машины и, тяжело дыша, выпрямилась за рулем — волосы ее торчали во все стороны взмокшими патлами (она рассеянно водила по ним свободной рукой, когда изучала письмо). Потом она нагнулась, подняла записку, разгладила ее и засунула вместе с фотографией обратно в конверт. Руки у нее так тряслись,

что это ей удалось лишь с третьей попытки, и когда наконец конверт принял прежний вид, она надорвала его сбоку.

— Шлюха! — снова крикнула она и разразилась слезами. Слезы были горячими и обжигали щеки, как пылающие угли. — Сука! А ты! Ты! Лживый ублюдок!

Она резко повернула ключ в зажигании. «Мустанг» проснулся со злобным рыком, вполне подходившим под ее настроение. Она врубила передачу и сорвалась со стоянки в облаке голубого дыма под жалобный визг трущихся об асфальт протекторов.

Билли Мерчант, выписывавший разнообразные фигуры на своей роликовой доске, проводил машину удивленным взглядом.

Через пятнадцать минут она уже была у себя в спальне — рылась в стопке нижнего белья в поисках щепки и никак не могла найти. Ее злость на Джуди и лживого ублюдка вытеснил панический ужас — что, если щепка пропала? Что, если ее все-таки украли?

Надорванный конверт Салли привезла с собой и сейчас поймала себя на том, что по-прежнему сжимает его в левой руке. Она отшвырнула конверт и обеими руками вытащила из ящика всю стопку своего скромного хлопчатобумажного белья, раскидав его по всей комнате. В ту секунду, когда из горла ее уже был готов вырваться исполненный ярости, страха и отчаяния крик, она увидела щепку. Она так резко выдвинула ящик, что деревяшка закатилась в самый дальний левый угол.

Она схватила ее и тут же ощутила волны спокойствия и умиротворения. Другой рукой она взяла конверт и вытянула обе руки прямо перед собой — добро и зло, спасение и проклятие, альфа и омега. Потом положила надорванный конверт в ящик и навалила на него беспорядочной грудой белье.

Салли уселась на пол, скрестив нош, и склонила голову над щепкой. Она закрыла глаза, ожидая, что пол начнет мягко покачиваться под ней и ее охватит умиротворение, когда она услышит голоса животных, бедных глупеньких зверюшек, вовремя спасенных от порока милостью Господней.

Вместо этого она услыхала голос человека, продавшего ей щепку.

«Знаешь, ты обязательно должна разобраться с этим, — сказал мистер Гонт. — Во что бы то ни стало ты должна разобраться с этим... поганым делом».

— Да, — сказала Салли Ратклифф. — Да, я знаю.

В такой позе она просидела весь день в своей душной девичьей спальне, размышляя и грезя в темном кругу, который очертила вокруг нее щепка, в темноте, похожей на капюшон кобры.

Глянь па короля с поклоном,

Он сегодня весь в зеленом...

Айко-айко...

Он не то чтобы мужчина,

Он сегодня секс-машина...

Айко-айко...

В то время как Салли Ратклифф грезила во тьме, Полли Чалмерз сидела в ярких солнечных лучах у окна, которое приоткрыла, чтобы впустить немножно не по сезону теплого октябрьского воздуха. Она включила свою швейную машину «Зингер-автоматик» и чистым приятным контральто напевала «Айко-айко».

— Я вижу, кое-кто чувствует себя сегодня лучше, — заметила вошедшая Розали Дрейк. — Судя по звукам, намного лучше.

Полли подняла глаза и странно улыбнулась.

— И да, и нет, — сказала она.

— Вы хотите сказать, что да и что ничего не можете с этим поделать.

Несколько секунд Полли обдумывала, а потом кивнула. Это не совсем верно, но, в общем, сойдет. Две женщины, умершие вместе вчера, сегодня снова оказались вместе — в похоронной конторе Самьюэлса. Завтра утром их отпоют в разных церквях, но днем они снова станут соседями... на сей раз на городском кладбище. Полли считала себя отчасти в ответе за их гибель — в конце концов, если бы не она, Нетти никогда бы не вернулась в Касл-Рок.

Она написала все необходимые письма и заявления, побывала на всех слушаниях и даже нашла для Нетти место, где жить. А зачем? Вся чертовщина была в том, что Полли уже не могла этого припомнить — разве что это казалось вполне христианским поступком и последней данью старой дружбе их семей.

Она не снимала с себя вины, даже не позволяла никому себя уговаривать (у Алана хватало ума не пытаться), но не была уверена, что поступила бы иначе, представься ей сейчас такая возможность. Не во власти Полли, разумеется, было контролировать или исцелить саму сущность безумия Нетти, но все же та провела три счастливых и плодотворных года в Касл-Роке. Быть может, три таких года стоили длинной череды унылых серых лет, проведенных в казенном заведении до самой старости или смерти от скуки. И даже если Полли своим поступком расписалась под смертным приговором Уилмы Джерзик, разве не сама Уилма составила сей документ? В конце концов не Полли, а Уилма штопором заколола веселого и безобидного песика Нетти Кобб.

А другая половина ее сознания страдала от потери подруги и удивлялась, что Нетти могла совершить такое, в то время как, на взгляд Полли, ей становилось все лучше и лучше.

Большую часть утра она занималась устройством похорон и звонками родственникам Нетти (все они подтвердили, что их не будет на похоронах, как Полли и ожидала), и эта деятельность — рутинные процедуры, связанные со смертью, — помогала ей справиться с собственной печалью... что, собственно, и требуется от похорон.

Однако были еще разные мелочи, которые не давали ей покоя. Например, салат — он по-прежнему стоял в холодильнике, накрытый фольгой, чтобы не пересох. Наверно, они с Аланом съедят его на ужин, если Алан, конечно, сумеет выбраться сегодня. Одна она не станет его есть, это выше ее сил.

Полли все время вспоминала, как быстро Нетти замечала, когда ее мучила боль, как точно она умела определять степень этой боли и как она в последний раз принесла ей термоперчатки, настаивая, что сейчас они могут и вправду помочь. И конечно, ее последние слова, обращенные к Полли: «Я люблю вас, Полли».

— Полли, наша Полли, что же с нею сталось, отчего же, Полли, ты вдруг размечталась? — пропела Розали. Они с Полли вместе вспоминали этим утром Нетти, перебирали разные эпизоды и вместе поплакали друг у дружки в объятиях среди манекенов в платьях. Сейчас Розали тоже казалась веселой — может, оттого, что слышала, как Полли напевала.

«А может, потому, что она не казалась реальной нам обеим, — мелькнула мысль у Полли. — Вокруг нее всегда была какая-то тень — не совсем черная, нет, но... достаточно темная, чтобы ее было плохо видно. Вот отчего наша печаль такая слабенькая».

— Я слышу, — сказала Полли. — Мне действительно лучше, я действительно ничего не могу с этим поделать, и я очень благодарна за это. Как по-твоему, талия на месте?

— На месте, — кивнула Розали. — Не знаю, что меня больше удивило, когда я вернулась, — слышать, как вы поете, или стрекот швейной машины. Поднимите руки.

Полли послушно подняла обе руки. Их нельзя оыло спутать с руками королевы красоты — слегка скрюченные пальцы с неестественно увеличенными суставами, — но Розали видела, что опухлости сильно уменьшились с прошлой пятницы, когда от мучительной боли Полли ушла домой раньше обычного.

— Ого! — сказала Розали. — А они вообще болят?

— Конечно... но все равно меньше, чем болели весь месяц. Смотри.

Она медленно сжала пальцы в кулак, а потом с такой же осторожностью снова раскрыла ладони.

— Как минимум месяц я не могла так сделать.

На самом деле правда была еще поразительней, и Полли это знала: она не могла без мучительной боли сжать руки в кулаки с мая, если не с апреля.

— Ух ты!

— Итак, мне лучше, — сказала Полли, — и если бы Нетти была здесь и могла порадоваться этому, все вообще было бы замечательно.

Дверь в магазин распахнулась.

— Ты посмотришь, кто там? — попросила Полли. — Я хочу закончить рукав.

— Конечно. — Розали двинулась было к двери, а потом остановилась и обернулась. — Знаете, Нетти порадовалась бы за вас.

Полли кивнула.

— Знаю, — мрачно сказала она.

Розали пошла ко входу, чтобы обслужить покупателя. Когда она ушла, левая рука Полли легла на грудь и дотронулась до маленького, не многим больше обычного желудя, шарика, который висел под розовым свитером.

Азка — какое чудесное слово, подумала она и снова принялась шить на машине, поворачивая заготовку платья — первого, сшитого ею с прошлого лета, — туда-сюда под мелькающими серебряными бликами иголки.

Она рассеянно подумала: «А сколько, интересно, мистер Гонт запросит за амулет? Сколько бы ни запросил, — сказала она себе, — все равно будет мало. Я не стану — мне просто нельзя — так думать, когда дело дойдет до торговли, но все равно это чистая правда. Сколько бы он ни запросил, это будет хорошая сделка».

Глава 14

У выборных мужчин Касл-Рока (и единственной выборной дамы) была одна на всех секретарша на полной ставке — женщина с экзотическим именем, Ариадна Сент-Клер, — молодая, веселая, не особенно обремененная интеллектом, но не знающая усталости и симпатичная на вид. Ее большие груди каждый день вздымали новый ангорский свитер. Еще у нее были очень близорукие глаза — карие и словно плавающие за толстыми стеклами очков в роговой оправе. Зануде она нравилась. Он считал ее слишком тупой, чтобы быть одной из Них.

Ариадна просунула голову в его кабинет без четверти четыре.

— Мистер Китон, зашел Дик Брадфорд. Ему нужна подпись на бланке фондовой ссуды. Вы подпишете?

— Ну, давайте посмотрим, что там, — сказал Зануда, проворно засунув сегодняшнюю «Дейли сан», раскрытую на таблице бегов, в нижний ящик стола.

Сегодня он чувствовал себя лучше. Те проклятые розовые листки он сжег в кухонной печи, Миртл перестала шарахаться в сторону, как зашуганная кошка, при его приближении (он перестал обращать на нее внимание, но все равно раздражает, когда живущая с тобой женщина пугается тебя, как Бостонского Висельника), и он собирался сорвать еще один крупный куш на ипподроме сегодня вечером. По случаю праздника ставки (не говоря уже о выплатах) должны подняться.

Он уже мысленно подсчитывал барыши, оперируя в уме пятисотдолларовыми и тысячными купюрами.

Что же касается вонючего шерифа, его выродка-заместителя и всей их гоп-компании... Что ж, они с мистером Гонтом знают про Них, и Зануда верил, что вдвоем-то уж они как-нибудь справятся.

По всем этим причинам он сумел пригласить Ариадну в свой кабинет с невозмутимым хладнокровием и в какой-то степени даже испытать обычное удовольствие, наблюдая, как плавно покачивается ее затянутая в тугую сбрую попка.

Она положила бланк фондовой ссуды ему на стол. Зануда взял его и откинулся на спинку своего вертящегося кресла. Требуемая сумма была проставлена в самой верхней графе — девятьсот сорок долларов. Перевести ее следовало «Взрывным устройствам и сопутствующим товарам» в Люистон. В графе «Требуемые товары и/или услуги» Дик напечатал: «16 ящиков динамита». А ниже, в графе «Комментарии/объяснения», он написал:

Мы в конце концов очутились перед гранитным уступом возле гравийного карьера на городском шоссе № 5 — тем самъш, о котором нас предупреждал геолог штата в 1987 г. (подробности в моем докладе). Так или иначе за уступом еще полно гравия, но чтобы добраться до него, нам нужно взорвать скалу. Это должно быть сделано до наступления холодов и зимних снегопадов. Если нам придется покупать гравий в Норвее по зимним ценам, налогоплательщики просто взвоют. Двух или трех взрывов вполне достаточно, а у «Взрывных устройств» сейчас имеется в наличии большой запас упаковок с динамитом — я проверял. При желании мы можем получить их уже завтра к полудню и начать работы в среду. Я отметил нужные места на случай, если кто-то из совета захочет приехать и взглянуть.

Внизу Дик нацарапал свою подпись.

Зануда дважды перечитал записку, задумчиво выбивая дробь пальцами на передних зубах, пока Ариадна стояла и ждала. Наконец он подался вперед, что-то исправил, вписал новую фразу, поставил свои инициалы возле исправлений и с росчерком расписался прямо под подписью Дика. Вручив розовый бланк Ариадне, он улыбнулся и сказал:

— Ну вот. А все считают меня скрягой!

Ариадна взглянула на бланк. Зануда поменял требуемую сумму в девятьсот сорок долларов на тысячу четыреста, а под объяснениями Дика по поводу того, зачем нужен динамит, добавил следующее: «Пока товар хорош, лучше взять сразу двадцать ящиков».

— Хотите поехать взглянуть на гравийный карьер, мистер Китон?

— Нет-нет, в этом нет необходимости. — Зануда откинулся в кресле и сцепил руки у себя за головой. — Но попроси Дика, чтобы он звякнул мне, когда поступит товар. Взрывчатки довольно много. И нам не нужно, чтобы она попала не в те руки, верно?

— Да, конечно, — сказала Ариадна и вышла из кабинета. Выйдя, она испытала облегчение. В улыбке мистера Китона было что-то такое... Ну, от чего мурашки бегают по коже.

Тем временем Зануда развернулся в кресле так, чтобы ему была видна Мейн-стрит — гораздо более оживленная, чем когда он с таким отчаянием смотрел на город в субботу утром. Многое успело произойти с тех пор, и он подозревал, что многому еще предстоит случиться в последующие несколько дней. Еще бы, с двадцатью ящиками динамита, покоящимися на складе общественных работ — складе, от которого у него, разумеется, был ключ, — может случиться почти все.

Все, что угодно.

Эйс Меррилл пересек Тобин-бридж и въехал в Бостон в четыре часа дня, но, когда он добрался до места назначения, было уже пять с лишним. Это был странный, большей частью грязный и пустынный район Кембриджа неподалеку от центра пересечения кривых, извилистых улочек, половина которых была с односторонним движением, а другая половина кончалась тупиками.

Полуразрушенные дома этого района развалюх отбрасывали длинные тени на улицы, когда Эйс остановился перед заброшенным одноэтажным шлакоблочным строением на Уиппл-стрит. Оно стояло посреди заросшего травой пустыря.

Здание окружал проволочный забор, но он не вызвал никаких проблем; ворота давно были украдены, от них остались лишь петли. Эйс заметил на них следы от кусачек. Он провел «челленджер» через проем, где раньше были ворота, и медленно подъехал к шлакоблочному строению.

Стены были голые, без окон. Ухабистая дорожка, по которой он ехал, вела к закрытой двери гаража со стороны здания, выходящей на Ривер-Чарлз. На воротах гаража тоже не было окон. «Челленджер» раскачивался на рессорах и нехотя полз через рытвины и ухабы по когда-то асфальтированной дороге. Он проехал мимо пустой детской коляски, валявшейся на груде разбитого стекла. Сгнившая кукла со вдавленной внутрь половиной лица уставилась на него своим единственным тускло-голубым глазом, когда он поравнялся с ней. Эйс остановился перед закрытой дверью гаража. Что же ему, черт возьми, теперь делать? Шлакоблочное здание, похоже, пустовало с 1945-го или около того.

Эйс вылез из машины и вытащил из нагрудного кармана листок бумаги. На нем был написан адрес, где должна стоять машина Гонта. Он с сомнением поглядел на листок. Номера нескольких последних домов, которые он проезжал, указывали на то, что это, по-видимому, был номер 85 по Уиппл-стрит, но кто же, мать его, мог сказать наверняка? В таких местах никогда не бывает номеров на домах, а спросить не у кого. От всего этого района веяло чем-то таким, что не очень нравилось Эйсу. Пустыри. Раздетые, разбитые «тачки», с которых содрано все, что можно, вплоть до последних сантиметров медной проволоки. Незаселенные дома, ждущие только, когда местные политики получат по мозгам, чтобы развалиться под ударами гирь и напором бульдозеров. Кривые улочки, заканчивающиеся грязными двориками и заброшенными тупиками. У него ушел час на то, чтобы найти Уиппл-стрит, и теперь, когда он отыскал ее, он почти жалел, что не заблудился. Это была та часть города, где полицейские порой находят в пэязных мусорных ящиках и поломанных холодильниках трупики новорожденных младенцев.

Эйс подошел к двери гаража и поискал звонок, но его не было. Он приставил ухо к ржавому железу и прислушался. Тут вполне мог быть склад и продажа краденых «тачек»; пижон вроде Гонта, у которого есть такой классный кокаин, каким он угощал Эйса, вполне может шиться с теми, кто торгует «поршами» и «ламборгини» за наличные после захода солнца.

Он не услышал ничего, кроме тишины.

Наверно, это вовсе не то место, подумал он, но ведь он проехал всю эту чертову улицу в оба конца, и это было единственное место, достаточно просторное — и достаточно сохранившееся, — где могла разместиться большая машина. Разве что он облажался капитально и заехал вообще не в ту часть города. Эта мысль заставила его поежиться. «Я хочу, чтобы вы вернулись к полуночи, — сказал мистер Гонт. — Если вы не вернетесь к полуночи, я огорчусь. Когда я огорчаюсь, я бываю сердит».

Да расслабься ты, с трудом сказал сам себе Эйс. Он просто старый пижон с неудачно вставленной челюстью. Наверно, педик.

Но он не мог расслабиться и на самом деле вовсе не считал мистера Лиланда Гонта старым пижоном с неудачно вставленной челюстью. И как бы там ни было, ему почему-то очень не хотелось проверять на своей шкуре, пижон этот Гонт или нет.

Однако сейчас расклад был такой: скоро стемнеет, а Эйс очень не хотел задерживаться в этой части города до темноты. Что-то здесь было не то — что-то происходившее за стенами полуразвалившихся зданий с их пустыми глазницами окон и в разбитых машинах, стоявших на одних ободах у водосточных канав. С того момента, как Эйс подъехал к Уиппл-стрит, он не видел ни одного прохожего на тротуарах, ни одного человека, сидящего на крыльце или выглядывающего из окна, но... все равно у него было такое чувство, что за ним наблюдают. И сейчас — тоже: беспокойный зуд в коротко остриженных волосах на затылке.

Словно он уже больше не в Бостоне. Место скорее похоже на, будь она неладна, Мертвую зону.

Если вы не вернетесь к полуночи, я огорчись.

Эйс сжал кулак и постучал в ржавую, безликую дверь гаража.

— Эй! Кто-нибудь там не желает взглянуть на товар? — крикнул он.

Никакого ответа.

Внизу на двери была ручка. Он подергал ее — никакого эффекта. Дверь не то что не поднялась в своих пазах, но даже не дрогнула.

Эйс выдохнул воздух и нервно огляделся. Его «челленджер» стоял неподалеку, и еще никогда в жизни он так не хотел забраться в него и отвалить. Но не смел.

Он обошел здание с другой стороны, но там ничего не было. Вообще ничего. Просто шлакоблочные плиты, выкрашенные в противный грязно-зеленый цвет. Странная надпись была выведена краской из баллончика на задней стене гаража, и Эйс несколько секунд пялился на нее, не понимая, почему у него по коже поползли мурашки.

ПРАВИТ ЙОГ СОФОТ, гласили полустершиеся красные буквы.

Он снова подошел к двери и подумал: ну и что теперь?

Так ничего и не придумав, он забрался в «челленджер» и просто сидел и смотрел на двери гаража. Наконец он положил обе руки на звуковой сигнал, и последовал длинный раздраженный гудок.

Дверь в гараж тут же бесшумно поползла на роликах вверх.

Эйс тупо смотрел на нее с открытым ртом, и первым его желанием было просто включить двигатель «челленджера» и уехать отсюда как можно быстрее и как можно дальше. Может, в Мехико — для начала. Потом он снова вспомнил про мистера Гонта и медленно вылез из машины. Он подошел к гаражу, как раз когда дверь полностью поднялась и застыла под потолком.

Внутреннее помещение было ярко освещено полудюжиной двухсотваттных лампочек, свисающих на электрических шнурах. Каждую лампочку обрамлял вырезанный конусом кусочек жести, поэтому все они отбрасывали на пол ровные кружки света. В дальнем конце на цементном полу стояла накрытая брезентом машина. Возле одной стены расположился стол с инструментами. У противоположной — один на другом стояли три упаковочных ящика, а сверху на них — старомодный катушечный магнитофон.

Больше в гараже ничего не было. И никого.

— Кто открыл дверь? — спросил Эйс слабым хриплым голосом. — Кто открыл эту хреновую дверь?

Но ответа не последовало.

Он завел «челленджер» в гараж и поставил у дальней стены — там было полно места. Потом снова подошел к двери. Рядом с ней на стене был пульт управления, и Эйс нажал кнопку «Вниз». Пустырь, на котором стоял этот странный гараж-сарай, был весь заполнен тенями, и от них у него шел зуд по коже. Ему все время казалось, что он видит, как там кто-то шевелится.

Дверь стала опускаться без единого скрипа или шороха. Ожидая, пока она встанет на место, Эйс поискал глазами звуковой сенсор, среагировавший на его гудок. Его нигде не было видно, хотя где-то он должен был быть — гаражные двери не открываются сами по себе.

Впрочем, подумал он, если где-то в этом городе и происходят такие говенные штучки, то, наверно, как раз на Уиппл-стрит.

Эйс подошел к упаковочным ящикам с магнитофоном наверху. Его ботинки издавали жалобные скрипящие звуки на цементном полу. Правит йог Софот, рассеянно подумал он и вздрогнул. Он понятия не имел, кто такой этот хреновый йог Софот — скорее всего какой-нибудь ублюдочный певец, у которого из грязного скальпа свисают девяносто фунтов металлических побрякушек, но все равно Эйсу очень не нравилось, как звучит его имя. Думать об имени в таком месте, как это, — похоже, не самая удачная мысль. Похоже, опасная мысль.

К одной из катушек на магнитофоне был приклеен листок бумаги с двумя словами, написанными крупными заглавными буквами:

ВКЛЮЧИ МЕНЯ

Эйс оторвал записку и нажал кнопку «Пуск», Катушка начала вращаться, и, услышав голос, он слегка подпрыгнул. Хотя чей еще голос он ожидал здесь услышать? Ричарда Никсона?

— Привет, Эйс, — произнес записанный на пленку голос мистера Гонта. — Добро пожаловать в Бостон. Пожалуйста, сними чехол с моей машины и загрузи туда ящики. В них находится довольно специфический товар, который, полагаю, мне теперь понадобится, причем довольно скоро. Боюсь, тебе придется положить по крайней мере один ящик на заднее сиденье; багажник у «такера» оставляет желать лучшего. Твоя собственная машина будет здесь в безопасности, а обратная дорога — без приключений. И пожалуйста, запомни: чем быстрее ты вернешься, тем скорее сможешь начать изучать местность на своей карте. Приятного путешествия.

Дальше последовало шипение пустой пленки и слабый гул движка. Ситуация была просто дикой, и... чем дальше, тем невероятней она становилась. Мистер Гонт был здесь днем — должен был быть, потому что он упомянул про карту, а Эйс до сегодняшнего утра в глаза не видел ни карты, ни мистера Гонта. Старый козел, должно быть, прилетел сюда на самолете, пока Эйс ехал на машине. Но зачем? И какого хрена все это должно означать?

«Его здесь не было, — подумал он. — Мне плевать, возможно это или нет, но его здесь не было. Взглянуть хотя бы на этот чертов магнитофон. Никто уже больше не пользуется такими магнитофонами. И потом, сколько пыли на катушках. Пыль была и на записке. Все это дожидалось меня очень долго. Быть может, все это собирает здесь пыль с тех самых пор, как Пэнгборн послал меня в Шоушэнк.

Да, но это просто бред.

Чушь какая-то.

Тем не менее какая-то глубокая, потаенная часть его сознания верила, что это правда. Мистер Гонт в этот день здесь не был. Мистер Гонт провел полдень в Касл-Роке — Эйс это знал, — стоя у окна, глядя на прохожих и, может, даже время от времени заменяя табличку: «ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА» на «ОТКРЫТО», когда видел, скажем, что приближается нужный клиент — тот, с кем парень вроде мистера Гонта может провернуть какое-нибудь дельце.

Но каким именно дельцем занимался мистер Гонт? Эйс не был уверен, что ему так уж хочется это знать. Но он хотел знать, что находилось в этих ящиках. Если уж он должен тащить их отсюда в Касл-Рок, он, черт возьми, имеет право знать.

Он нажал на кнопку «Стоп» на магнитофоне и снял его с ящиков. На рабочем столе отыскал среди инструментов молоток, взял стоявший у стены ломик, вернулся к ящикам и засунул острие лома под деревянную крышку самого верхнего из них. Когда он надавил на лом, крышка поднялась под скрип вылезающих гвоздей. Содержимое ящика было покрыто тяжелой промасленной тканыо. Он стянул ее и буквально разинул рот от того, что предстало его глазам.

Капсюльные взрыватели.

Дюжины капсюльных взрывателей.

Может быть, сотни капсюльных взрывателей, каждый в своем уютном гнездышке из стружки.

Господи Боже мой, что он собирается сделать? Начать третью мировую войну?

С гулко стучащим в груди сердцем Эйс забил гвозди обратно и отставил ящик со взрывателями в сторону. Потом открыл следующий, ожидая увидеть ровные ряды толстых красных палочек, похожих на автомобильные стоп-сигналы.

Но там был не динамит. Там были стволы.

Всего, быть может, около дюжины, и все — мощные автоматические пистолеты. Запах жирной смазки, в которой они лежали, ударил ему в нос. Он не знал, чьего они были производства — может, немецкие, — но хорошо знал, что они означают: от двадцати до пожизненного, если его возьмут с ними в Массачусетсе. У федеральных властей очень суровый взгляд на стволы, в особенности на автоматическое оружие.

Второй ящик он отставил в сторону, не забивая крышки, и открыл третий. Тот был полон патронов.

Эйс отступил на шаг, нервно потирая рот тыльной стороной правой руки.

Капсюльные взрыватели.

Автоматические пистолеты.

Патроны.

Это и есть товар?

— Без меня, — тихо произнес Эйс и покачал головой. — Я пас. Ни при какой погоде.

Мехико становился все желаннее и ближе. Может, даже Рио. Эйс не знал, строит ли Гонт ловушку или электрический стул, но он твердо знал, что не хочет иметь с этим дело ни за какие коврижки. Он отваливает, и отваливает прямо сейчас.

Взгляд его задержался на ящике с пистолетами.

«И я возьму с собой одного из этих малюток, — подумал он. — Хоть что-то за все мои хлопоты. Назовем это сувениром».

Он направился к ящику, и в ту же самую секунду катушки на магнитофоне снова завертелись, хотя никто не нажимал ни на какие кнопки.

— Даже не думай об этом, Эйс, — холодно посоветовал голос мистера Гонта, и Эйс вскрикнул. — Тебе лучше со мной не тягаться. Если ты только попробуешь — то, что собирались сделать с тобой братья Корсон, покажется тебе загородной прогулкой по сравнению с тем, что с тобой сделаю я. Теперь ты мой. Держись за меня, и мы хорошенько позабавимся. Держись за меня, и ты отплатишь каждому, кто делал тебе гадости в Касл-Роке... И ты уедешь богатым. Попробуй сделать мне наперекор, и ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Магнитофон выключился.

Вытаращенные глаза Эйса уставились на шнур, взгляд пробежал до самого штепселя. Тот валялся на полу, покрытый толстым слоем пыли.

Да и розетки нигде поблизости видно не было.

Неожиданно Эйс почувствовал себя намного спокойнее, и это было не так уж странно, как могло показаться на первый взгляд. Стрелка его эмоционального барометра перестала бешено дергаться по двум причинам.

Во-первых, по складу ума Эйс оыл своего рода дикарем. Он чувствовал бы себя как рыба в воде, доведись ему жить в пещере и таскать свою сожительницу за волосы в свободное от швыряния камней во врагов время. Он был из тех, чьи реакции вполне предсказуемы, лишь когда они сталкиваются с превосходящим их авторитетом или силой. Такие столкновения случаются нечасто, но, когда они происходят, люди этого сорта сгибаются перед сильнейшим почти сразу. Хотя он сам и не подозревал, именно эта его черта не позволила ему попросту улизнуть от братьев Корсон. Единственная потребность, превалирующая над жаждой властвовать у таких людей, как Эйс Меррилл, — это желание повалиться на брюхо и подставить беззащитную шею, как только появится настоящий вожак стаи.

Вторая причина была даже проще: он предпочел поверить в то, что все это ему снится. Какая-то часть его сознания понимала, что это неправда, но все же поверить в это было легче, чем в реальность происходящего; он даже не хотел допустить мысли о том, что может существовать мир, признающий присутствие мистера Гонта. Было гораздо легче — и безопаснее — просто выключить на некоторое время все мыслительные процессы и завершить дело. Поступив таким образом, он может в конечном итоге пробудиться в привычном, хорошо знакомом мире. Бог свидетель, в том мире есть свои опасности, но по крайней мере тот мир ему вполне понятен.

Он забил молотком крышки на ящиках с пистолетами и патронами. Потом подошел к зачехленному автомобилю и ухватился за брезентовый чехол, тоже покрытый толстым слоем пыли. Стащил чехол и... на мгновение совершенно забыл обо всем, повергнутый в изумление и восхищение.

Точно, это был «такер», и он был великолепен.

Цвет — канареечно-желтый. Вытянутый кузов сверкал хромом по бокам и под узорным передним бампером. Третья фара уставилась на Эйса с самого центра капота под серебряным орнаментом, похожим на нос поезда-экспресса из будущего.

Эйс медленно обошел машину, пожирая ее глазами.

Сзади на боках тускло сверкали хромированные решетки; он понятия не имел, для чего они предназначены. Возле правого заднего подфарника сияли хромированные косые буквы, складывающиеся в два слова: «такер-талисман». Эйс никогда в жизни не слыхал про такую модель. Он полагал, что единственной «тачкой», которую выпустил Престо Такер, была «Торпедо».

Сейчас у тебя другая проблема, старина, — на этой штуке нет номеров. Ты что, собираешься тащиться всю дорогу до Мэна в «тачке», которая бросается в глаза, как бородавка на носу, в «тачке» без номеров, нагруженной стволами и взрывателями?

Да. Именно это он и собирался сделать. Конечно, это была не самая удачная идея, да что там — просто поганая, но... любая другая означала попытку потягаться с мистером Лиландом Гонтом и казалась куда хуже. Кроме того, ведь это был сон.

Он вытряс ключи из конверта, подошел к багажнику и тщетно поискал замок. Потом вспомнил фильм с Джеффом Бриджесом и все понял. Как и в немецком «фольксвагене» и в «:чеви-корвире», двигатель «такера» находился сзади, а багажник спереди.

Довольно уверенно он отыскал замочек прямо под этой проклятой третьей фарой и открыл багажник. Тот и в самом деле был небольшим и совершенно пустым, если не считать одного предмета — маленькой бутылочки с белым порошком и с ложечкой, прикрепленной к крышке цепочкой. К цепочке был приклеен маленький клочок бумаги. Эйс оторвал клочок и прочел — мелкими заглавными буквами там было написано:

ПОНЮХАЙ МЕНЯ.

Эйс последовал этому указанию.

Почувствовав себя намного лучше после дозы несравненного зелья мистера Гонта, осветившего ему мозги, как фасад музыкального автомата «Рок-ола» Генри Бюфорта, Эйс загрузил пистолеты и патроны в багажник. Ящик с капсюльными взрывателями он запихал на заднее сиденье, прервавшись лишь на секунду, чтобы глубоко втянуть в себя новую дозу порошка. Внутри машины пахло новой «тачкой» — запах, не сравнимый ни с чем на свете (кроме разве женской прелести), и, сев за руль, он обнаружил, что машина новехонькая: счетчик спидометра у «такера-талисмана» мис тера Гонта стоял на «00000,0».

Эйс воткнул ключ в зажигание и повернул его.

«Талисман» завелся с негромким восхитительным урчанием. Интересно, сколько у него лошадок под капотом? Он не знал, но похоже было, что целый табун. В тюремной библиотеке было полно книжек по автомобилям, и Эйс прочел почти все. У «такера-торпедо» было шесть цилиндров, движок около трехсот пятидесяти кубических дюймов, совсем как у автомобилей, выпускавшихся мистером Фордом в 1948-1952 годах. Мощность — примерно сто пятьдесят лошадиных сил.

У этого, похоже, еще больше. Намного больше.

Эйс испытывал сильное желание вылезти из машины, обойти ее сзади и взглянуть под капот, но... это было все равно что думать про то странное имя — йог-как-его-там-дальше. Почему-то это казалось неудачной мыслью, а удачной — как можно быстрее пригнать эту штуковину в Касл-Рок.

Он начал было вылезать из машины, чтобы подойти к пульту управления дверью гаража, но потом передумал и вместо этого нажал на гудок — посмотреть, не выйдет ли чего-нибудь. Кое-что вышло. Дверь бесшумно скользнула на роликах вверх.

Где-то тут наверняка есть звуковой сенсор, сказал он себе, но сам уже в это не верил. Да его это больше и не заботило. Он врубил первую передачу, и «талисман» выполз из гаража. Катя по ухабистой дорожке к дыре в заборе, он снова надавил на гудок, и в зеркале заднего обзора увидел, как лампы в гараже потухли, а дверь поползла вниз. В последний момент он уловил силуэт своего «челленджера», уткнувшегося носом в стену, и смятый брезент возле него, на полу. У Эйса возникло странное чувство, что он никогда больше не увидит своей машины. Он поймал себя на том, что и это его не заботит.

«Талисман» не только летел стрелой: он, казалось, знал свою дорогу назад к Сторроу-драйв и повороту на север. То и дело сигналы поворота зажигались сами собой. Когда это происходило, Эйс просто-напросто делал очередной поворот. Маленькая бостонская трущоба, где он обнаружил «такер», моментально осталась позади, и перед ним замаячила тень Тобин-бриджа, больше известного под названием Мистик-Ривер-бридж[15] — черная громада на фоне темнеющего неба.

Эйс включил фары, и тут же перед ним возник резко очерченный веер света. Стоило ему повернуть рулевое колесо, как веер поворачивался вместе с ним. Эта чертова средняя фара была той еще штучкой. Неудивительно, что бедного дурачка, который изобрел эту машину, выкинули из дела, подумал Эйс.

Он уже проехал тридцать миль к северу от Бостона, когда заметил, что стрелка бензомера стоит на нуле. На первом же повороте он съехал с шоссе и затормозил у ближайшей автозаправки. Замасленными пальцами заправщик сдвинул свою кепку на затылок и, восхищенно причмокивая, обошел вокруг машины.

— Классная «тачка»! — воскликнул он. — Где вы ее взяли?

— В Долинах Лэнга, — не задумываясь ответил Эйс. — «Йог Софот винтэйдж моторе».

— Чего-чего?

— Давай, сынок, заправь ее — мы ведь не на викторине «Двадцать вопросов».

— О-о, гхм... — прокашлялся заправщик, снова окинув взглядом Эйса и моментально став покладистым и заискивающим. — Конечно! Еще бы!

И он попытался заправить бензобак, но автомат отключился, залив бензина на четырнадцать центов. Заправщик попробовал залить еще — вручную, но бензин лишь вытек на сверкающий желтый бок «талисмана» и полился на асфальт.

— По-моему, ему не нужен бензин, — робко предположил заправщик.

— По-моему, тоже.

— Может, у вас засорился бензопро...

— Вытри бензин с моей машины. Ты что, хочешь, чтобы краска покоробилась? У тебя не все дома?

Парень торопливо принялся обтирать бок машины, а Эйс отправился в туалет, чтобы слегка прочистить нос порошочком. Когда он вышел оттуда, заправщик стоял на почтительном расстоянии от «талисмана», нервно теребя тряпку в руках.

«Он испуган, — подумал Эйс. — Чего он боится? Меня?»

Нет, парнишка в рабочем фартуке даже не глядел в сторону Эйса; взор его был прикован к «такеру».

Он попробовал дотронуться до него, подумал Эйс.

Это открытие — а это было не что-нибудь, а именно открытие — раздвинуло уголки его губ в слабой мрачной улыбке.

Он попробовал дотронуться до машины, и что-то произошло. Что именно — не важно. Это дало ему понять, что смотреть можно, но лучше не трогать — вот что важно.

— Платить не надо, — сказал заправщик.

— Вот это ты верно усек, — сказал Эйс, уселся за руль и торопливо отъехал. У него появилась свежая мысль насчет «талисмана». С одной стороны, мысль была страшноватой, но с другой — потрясающей. Быть может, стрелка у него всегда на нуле, подумал он, а... бак — всегда полный.

Контрольный пункт для легковых автомобилей в Нью-Хэмпшире автоматический; бросаешь на доллар мелочи в прорезь турникета, красный свет сменяется зеленым — и можно ехать. Только когда Эйс подвел «талисман» к турникету, зеленый свет зажегся сам по себе и высветилась маленькая табличка:

ПРОЕЗД ОПЛАЧЕН, СПАСИБО

— Не стоит, — буркнул Эйс и двинулся к штату Мэн.

Оставив позади Портленд, он стал выжимать больше

восьмидесяти миль в час, а под капотом у «талисмана» оставался еще большой запас. Сразу после выезда из Фалмута он прибавил газу и увидел полицейскую патрульную машину, приткнувшуюся к обочине. Из окошка водителя торчала четкая тень пистолета для измерения скорости.

«Ох ты, — подумал Эйс, — засек меня. Конец. Господи Боже мой, зачем же я так гнал со всем этим дерьмом в багажнике?»

Но он прекрасно знал зачем, и виной тому был вовсе не кокаин. В любое другое время, может, и кокаин, но не на этот раз. Дело было в «талисмане» — тот хотел ехать быстро. Эйс смотрел на спидометр, немного отпускал ногу на педали газа и... через пять минут ловил себя на том, что опять вдавливает педаль в пол на три четверти.

Он ждал, что патрульная «тачка» взревет и с моргающими голубыми огнями ринется за ним, но этого не произошло. Эйс пронесся мимо, выжимая не меньше восьмидесяти, а патрульный штата даже не шевельнулся.

Черт, он, наверно, дрыхнет.

Но Эйс-то знал, в чем дело. Когда из окошка высовывается пистолет-радар, всякому ясно, что парень внутри начеку и сделал стойку. Нет, случилось другое: патрульный штата просто не видел «талисман». Звучало, конечно, дико, но дело было именно в этом. Огромная желтая машина с тремя слепящими фарами спереди была невидима как для классной электронной техники, так и для легавых, которые этой техникой пользовались.

Ухмыляясь, Эйс разогнал «такер-талисман» мистера Гонта до ста десяти в час. Он вернулся в Рок в четверть девятого — почти за четыре часа до назначенного Гонтом срока.

Мистер Гонт вышел из магазина и встал под навесом — посмотреть, как Эйс загоняет «талисман» на одно из трех свободных парковочных мест перед «Самым необходимым».

— Ты выдал неплохое время, Эйс.

— Ага. Ну и «тачка»!

— Будь спок, — сказал мистер Гонт и провел ладонью по гладкому закругленному капоту. — Единственная в своем роде. Насколько я понимаю, ты привез мой товар.

— Да, мистер Гонт. На обратном пути я кое-что понял насчет этой машины — какая она особенная, но, считаю, вам все же стоит подумать, как достать для нее номера, может, талон на тех...

— Они не нужны, — беззаботно ответил мистер Гонт. — Будь добр, Эйс, поставь ее на аллейке за магазином. Я позабочусь о ней позже.

— Как? Когда? — Эйс неожиданно поймал себя на том, что ему не хочется возвращать машину мистеру Гонту. Дело было не только в том, что он оставил свою собственную «тачку» в Бостоне, а для его ночной работы ему требовались колеса; по сравнению с «талисманом» любая другая машина, на которой он когда-либо ездил, включая «челленджер», казалась просто телегой.

— А это, — сказал мистер Гонт, — уже мое дело. — Он невозмутимо взглянул на Эйса. — Для тебя же будет лучше, Эйс, если ты станешь относиться к своей работе, как к службе в армии. У тебя теперь есть три пути — верный путь, неверный и путь мистера Гонта. Если будешь держаться третьего, беда минует стороной. Ты меня понял?

— Ага. Понял.

— Ну и отлично. А теперь рули к заднему входу.

Эйс завел желтую машину за угол и медленно поехал вдоль узкой аллеи, проходящей позади деловых зданий на западной стороне Мейн-стрит. Задняя дверь «Самого необходимого» была открыта. Мистер Гонт стоял, освещенный желтым фонарем, и ждал. Он даже и не подумал помочь Эйсу, когда тот, пыхтя от натуги, перетаскивал ящики в заднее помещение магазина. Хоть Эйс этого не знал, но многие покупатели здорово удивились бы, увидев эту комнату. Они слышали, как за бархатной шторой, отделяющей магазин от складского помещения, мистер Гонт перебирал товары, двигал коробки, но... в комнате ничего не было до тех пор, пока Эйс не сложил ящики в том углу, на который указал ему мистер Гонт.

Хотя... Одна вещь там была. В дальнем углу под защелкнутой пружиной большой мышеловки «Победа» лежала коричневая норвежская крыса. Хребет у нее был сломан, передние зубы обнажились в смертельном оскале.

— Отличная работа, — сказал мистер Гонт, потирая свои длиннопалые ладони и улыбаясь. — Что ни говори, а вечер прошел не зря. Ты превзошел мои ожидания, Эйс.

— Благодарю вас, сэр! — выпалил Эйс и застыл пораженный. Никогда в жизни он никого еще не называл «сэром».

— Вот тебе кое-что за твои хлопоты. — Мистер Гонт вручил Эйсу коричневый конверт. Эйс сжал его кончиками пальцев и почувствовал слабый шорох порошка внутри. — Полагаю, тебе захочется кое-что исследовать сегодня ночью, не так ли? Это поможет тебе ощутить небольшой прилив свежих сил, как гласили старые рекламы зубного порошка.

Эйс вздрогнул.

— Ах черт! Черт! Я оставил книгу — ту самую, с картой — в своей «тачке»! Она осталась там, в Бостоне! Черт бы меня побрал! — Он стукнул себя кулаком по бедру.

Мистер Гонт улыбался.

— Не думаю, — сказал он. — По-моему, она в «такере».

— Да нет, я...

— Почему бы тебе не взглянуть?

Эйс так и сделал, и, разумеется, книга была там — лежала на приборном щитке, упираясь корешком в патентованное выгнутое ветровое стекло «такера». «Затерянные и закопанные сокровища Новой Англии». Он схватил ее и пролистал страницы. Карта была по-прежнему внутри. Он взглянул на мистера Гонта с немой благодарностью.

— Твои услуги мне не понадобятся до завтрашнего вечера, приблизительно до того же времени, что и сегодня, — сказал мистер Гонт. — Советую тебе проводить дневные часы у себя дома, в Меканик-Фоллс. Тебя это вполне устроит; думаю, тебе захочется подольше поспать. Если я не ошибаюсь, впереди у тебя трудная ночь.

Эйс вспомнил маленькие крестики на карте и кивнул.

— Кроме того, в ближайшие день-другой тебе полезно будет избегать внимания шерифа Пэнгборна, — добавил мистер Гонт. — Не думаю, что это будет иметь значение после. — Губы его раздвинулись, а зубы выдвинулись вперед, раскрывая большую хищную пасть. — Полагаю, к концу недели многие вещи, очень важные до сих пор для большинства жителей этого города, вообще утратят какое бы то ни было значение. Как по-твоему, Эйс?

— Как скажете, — ответил Эйс. Он опять стал впадать в странное, потустороннее состояние, и ему было все равно. — Правда, я не знаю, на чем мне туда добираться.

— Все уже устроено, — сказал мистер Гонт. — Перед магазином ты увидишь припаркованную машину с ключами в зажигании. Машина, так сказать, от фирмы. Боюсь, это всего лишь «шевроле» — совершенно обычный «шевроле», но тем не менее он обеспечит тебе абсолютно надежную и бесперебойную езду. Конечно, автобус ТВ-новостей понравится тебе больше, но...

— Автобус? Какой автобус?

Мистер Гонт предпочел не отвечать на этот вопрос.

— Но с «шевроле» у тебя не будет никаких трудностей в смысле передвижения. Ручаюсь. Только не пытайся убегать на нем от полицейских ловушек. Боюсь, это не пройдет. Не тот экипаж. Совсем не тот.

— Я бы, конечно, хотел иметь «тачку» вроде вашей, сэр, мистер Гонт. Роскошная машина, — услыхал Эйс собственный голос.

— Что ж, возможно, мы сумеем заключить сделку. Видишь ли, Эйс, моя политика в бизнесе крайне проста. Хочешь знать, в чем она состоит?

— Конечно, — совершенно искренне ответил Эйс.

— Все продается. Такова моя философия. Все — на продажу.

— Все на продажу, — мечтательно повторил Эйс. — Ух ты! Круто!

— Совершенно верно! Круто! А теперь, Эйс, я, пожалуй, перекушу. А то я был слишком занят — праздник ли там или нет. Я бы пригласил тебя присоединиться к моей трапезе, но...

— Не-е-е, я правда не могу...

— Конечно, ты не можешь. Тебе надо успеть во много мест и вырыть много ям, верно? Я буду ждать тебя завтра вечером, от восьми до девяти.

— От восьми до девяти.

— Да. Когда стемнеет.

— Когда никто ничего не знает и не видит, — мечтательно произнес Эйс.

— Точно! Прямо в десятку! Спокойной ночи, Эйс.

Мистер Гонт протянул руку. Эйс начал протягивать

свою, и... вдруг увидел, что рука Гонта не пуста — в ней что-то болталось. Коричневая крыса из мышеловки в складской комнате. Эйс отшатнулся с негромким возгласом отвращения. Он понятия не имел, когда мистер Гонт успел взять крысу. Или, может, это другая?

Эйс решил, что это его не колышет. Он знал лишь, что не собирается пожимать руку с дохлой крысой, каким бы блестящим пижоном ни был мистер Гонт.

— Извини, — с улыбкой сказал мистер Гонт. — С каждым годом я становлюсь все забывчивей. Похоже, я только что пытался вручить тебе свой ужин, Эйс!

— Ужин?.. — слабым, глухим голосом пробормотал Эйс.

— Ну да. — Толстый желтый ноготь большого пальца распорол белый мех, скрывающий брюшко крысы; мгновением позже ее внутренности вывалились на лишенную линий ладонь мистера Гонта. Прежде чем Эйс смог увидеть что-то еще, мистер Гонт отвернулся, притворяя за собой заднюю дверь, выходящую на аллейку. — Так куда же я положил сыр?..

Раздался металлический щелчок, и дверь захлопнулась, оставив Эйса снаружи.

Он согнулся почти пополам, решив, что сейчас его вырвет прямо на землю, между ботинок. Желудок сжался, комок подкатил к горлу и... снова опустился вниз.

Потому что он вовсе не видел того, что ему показалось.

— Это была шутка, — пробормотал он. — Он прятал резиновую крысу в кармане пиджака или что-то в этом роде. Обыкновенная шутка.

Так ли? А как тогда насчет внутренностей? И холодной желеобразной массы вокруг них? Как прикажешь это понимать?

Ты просто устал, подумал он. Все это — твое воображение и ничего больше. Это была резиновая крыса. А что до всего остального — начхать...

Но на какое-то мгновение все это, вместе взятое, — пустынный гараж, самоуправляющийся «такер», даже та зловещая надпись на стене: «ПРАВИТ ЙОГ СОФОТ» — попыталось возобладать, и властный внутренний голос рявкнул: «Уноси отсюда ноги! Убирайся подальше, пока еще есть время!»

Но это была и впрямь безумная мысль. Там, в ночи, его ожидали деньги. Быть может, много денег. Может, целое состояние.

Несколько минут Эйс простоял в темноте, как робот, у которого сели батарейки. Мало-помалу к нему стало возвращаться некоторое чувство реальности — ощущение себя самого — и он решил, что крыса не имеет никакого значения. Равно как и «такер-талисман». Порошок — имел значение, карта — имела, и, как он подозревал, очень простая политика мистера Гонта в бизнесе тоже кое-что значила, но больше — ничего. Он просто не мог позволить чему-то еще иметь значение.

Он пошел по аллее, завернул за угол и очутился перед «Самым необходимым». Магазин был закрыт, свет не горел, как и во всех магазинах на нижней части Мейн-стрит. Прямо перед магазином мистера Гонта была припаркована машина — «чеви-селебрити», как и было обещано. Эйс попытался припомнить, была ли она там, когда он подъезжал на «талисмане», но не смог. Каждый раз, когда он напрягал свой рассудок и пытался прокрутить воспоминания о прошлом более давнем, чем последние несколько минут, тот словно попадал в дорожную пробку; он видел себя, протягивающего руку мистеру Гонту — самая естественная вещь на свете — и неожиданно замечающего, что тот держит в руке громадную дохлую крысу.

— А теперь я, пожалуй, перекушу. Я бы пригласил тебя присоединиться, но...

Ладно, это просто еще одна вещь, которая ничего не значит. «Чеви» на месте, а остальное — не важно. Эйс открыл дверцу, положил книжку с драгоценной картой на сиденье, а потом вытащил ключи из зажигания. Он обошел машину и открыл багажник. У него была одна неплохая мыслишка насчет того, что там будет, и он не ошибся: лом и лопата с короткой рукояткой лежали, аккуратно сложенные крест-накрест. Эйс всмотрелся пристальней и увидел, что мистер Гонт даже позаботился о паре прочных рабочих рукавиц.

— Мистер Гонт, вы ничего не упустили, — сказал он, захлопнул багажник и заметил на заднем бампере ярлык. Он наклонился поближе и увидел:

Я ДОПОТОПНЫЙ

Эйс засмеялся. Он все еще смеялся, когда пересекал Тин-бридж, беря курс на участок старого Треблхорна, с которого решил начать свои работы. Уже по ту сторону моста, взбираясь на холм Пэндерли, он разминулся с открытым фургоном, направлявшимся в обратную сторону — в город. Фургон был набит молодыми людьми. Они по-баптистски дружно и во весь голос распевали: «Какого друга обрели мы в Господе Иисусе!»

Одним из этих молодых парней был Лестер Айвенго Пратт. После футбольного матча они с ребятами съездили на озеро Ауберн — миль за двадцать пять от города. Там открылся недельный палаточный сбор, и Вик Тремейн сказал, что там будет в пять часов специальный молебен с пением гимна по случаю Дня Колумба. Поскольку машина Лестера была у Салли и они с ней ничего не планировали на вечер — ни похода в кино, ни ужина в «Макдоналдсе» в Саут-Пэрисе, — он отправился вместе с Виком и остальными ребятами — всеми, как на подбор, истинными христианами.

Он, конечно, понимал, почему ребята так жаждут туда прокатиться, и причина была отнюдь не религиозная — во всяком случае, не только религиозная. На таких палаточных сборах, проходящих по всему северу Новой Англии с мая и до самой последней ярмарки домашнего скота в конце октября, всегда полно красивых девчонок, а распевание гимна (не говоря уже о горячих молебнах и хорошей дозе старого доброго христианского воодушевления) обычно приводит их в веселое и отзывчивое настроение.

Лестер, у которого была своя девушка, смотрел на планы и устремления приятелей со снисходительностью пожилого отца семейства, взирающего на молодые попки школьниц. Он поехал с ними просто за компанию и еще потому, что всегда любил послушать хорошую молитву и попеть после изнурительной игры с ударами головой и силовыми приемами. Из всех известных ему способов охладиться и расслабиться это был самый лучший.

Сбор удался на славу, но в конце огромная туча народу пожелала оказаться в числе спасенных. В результате сбор продлился чуть дольше, чем желал бы Лестер. Он собирался звякнуть Салли и спросить, не хочет ли она сходить в «Уикси» съесть мороженого или еще чего. Как он давно заметил, порой девушки любят под влиянием момента совершать подобные поступки.

Они проехали Тин-бридж, и Вик высадил его на углу Мейн и Уотермилл-лейн.

— Отличная была игра, Лес! — окликнул его с заднего сиденья Билл Макфарланд.

— Еще бы! — весело отозвался Лестер. — Давайте повторим в субботу — может, мне удастся сломать тебе руку, а не просто вывернуть!

Четверо молодых парней в «тачке» Вика от души рассмеялись этой нехитрой шутке, и Вик уехал. Звуки гимна «Иисус — наш друг навечно» растворились в странно летнем воздухе. Обычно он становится влажным на заходе солнца даже в самые жаркие денечки бабьего лета. Но не сегодня вечером.

Лестер медленно взбирался на холм по пути к дому, чувствуя себя усталым, разбитым и совершенно удовлетворенным. Каждый день, когда ты отдал сердце Иисусу, — чудесный день, но некоторые дни бывают еще прекрасней. Этот был одним из самых замечательных, и все, что ему сейчас хотелось, это принять душ, звякнуть Салли и нырнуть в постель.

Поворачивая на дорожку к своему дому, он смотрел на звезды, стараясь отыскать созвездие Ориона, в результате чего на быстром ходу врезался животом прямо в задний борт своего «мустанга».

— Уу-у-у-х! — вырвалось у него. Лестер отшатнулся, согнулся почти пополам и схватился за свои ушибленные причиндалы. Через несколько секунд ему удалось поднять голову и посмотреть затуманенными от боли глазами на машину. Что она, прах ее побери, тут вообще делает? «Хонда» Салли никак не должна быть готова раньше среды... А может, четверга или пятницы — со всеми этими праздниками.

Потом в мозгу у него ярко вспыхнул оранжево-розовый свет — его осенило. Салли в доме! Она зашла, когда его не было, и теперь ждет его там! Может, она решила, что сегодняшняя ночь — их ночь! Секс до свадьбы — это, конечно, нехорошо, но иногда приходится разбить пару яиц, чтобы приготовить омлет. И если она там, он с радостью готов загладить и искупить этот грех после.

— Раз-два-три! — с воодушевлением крикнул Лестер Пратт. — Крошка Салли там внутри!

Он ринулся к крыльцу походкой краба, все еще держась за свои ноющие яйца. Впрочем, теперь они ныли не только от боли, но и от возбуждения. Он вытащил ключ из-под коврика и открыл дверь.

— Салли? — позвал Лестер. — Сал, ты здесь? Извини, я опоздал — ездили с ребятами на Ауберн, там было молитвенное собрание и...

Он осекся. Ответа не было, а это означало, что ее здесь нет. Если только она не...

Со всей скоростью, на какую он был способен, Лестер ринулся наверх в неожиданной уверенности, что найдет ее спящей в его постели. Она раскроет глаза и усядется на кровати, простыня соскользнет с ее чудных грудок (которые он осязал — ну, что-то в этом роде, — но никогда еще не видел); протянет к нему руки, ее прелестные сонные глаза широко раскроются, и... к тому времени, когда часы пробьют десять, они уже больше не будут непорочными. Раз-два-три!

Но спальня была так же пуста, как и кухня и комната внизу. Одеяла и простыни, как обычно, валялись на полу; Лестер был из тех парней, которые настолько переполнены энергией и святым духом, что просто не в состоянии спокойно проснуться и встать с постели утром; он вылетал из нее с жаждой не просто встретить грядущий день, а скрутить его, швырнуть на зеленое поле и погонять, как мячик.

Сейчас он, однако, спускался по лестнице медленно и нахмурившись, что портило его широкое простодушное лицо. Машина была здесь, а Салли — нет. Что это могло значить, он не знал, но ему это явно не нравилось.

Он зажег свет на крыльце и решил посмотреть, не оставила ли она ему записку в машине. Он дошел до верхней ступеньки и застыл словно замороженный. Точно — там была записка, причем написанная прямо на крыле «мустанга» ярко-розовой краской из баллончика, взятого, по всей видимости, в его собственном гараже. Большие буквы нагло ухмылялись ему в лицо: ПОШЕЛ ТЫ К ЧЕРТУ, ЛЖИВЫЙ УБЛЮДОК!

Лестер долго стоял на верхней ступеньке крыльца, снова и снова перечитывая послание своей невесты. Где тут собака зарыта? Молитвенное собрание? Она решила, что он поехал на Ауберн, чтобы закадрить какую-нибудь девчонку? При всем его огорчении это была единственная мысль, в которой, на его взгляд, содержался хоть какой-то смысл.

Он вошел в дом и набрал номер Салли. Он ждал долго, гудков двадцать, но там никто не снимал трубку.

Салли знала, что он будет звонить, и поэтому попросила у Айрин Лутдженс разрешения переночевать у нее. Айрин, едва не лопаясь от любопытства, сказала: «Да о чем речь, конечно». Салли была так чем-то расстроена, что вовсе не выглядела красивой. Айрин не верила своим глазам, но факт оставался фактом.

Со своей стороны, Салли никоим образом не собиралась рассказывать ни Айрин, ни вообще кому бы то ни было о том, что произошло. Это было слишком ужасно, слишком постыдно. Она унесет это с собой в могилу. Итак, не меньше получаса она упорно отказывалась отвечать на расспросы Айрин, а потом вся история выплеснулась из нее вместе с горячим потоком слез. Айрин слушала, обнимая подругу, и глаза ее становились все больше и круглее.

— Все будет хорошо, — мурлыкала Айрин, баюкая Салли в своих объятиях. — Все будет хорошо, Салли — если даже этот сукин сын тебя не любит, то тебя любит Иисус. И я тоже. И его преподобие Роуз. И ты ведь наверняка чем-то отплатила этому мускулистому червяку, чтобы он как следует тебя запомнил, правда?

Салли кивнула, всхлипнув, а подруга гладила ее волосы и бормотала что-то утешительное. Айрин едва могла дождаться утра, когда она сможет обзвонить всех своих приятельниц. Они ей просто не поверят! Айрин жалела Салли — жалела искренне, но в то же время еще испытывала и что-то похожее на удовольствие от случившегося. Салли была такой хорошенькой, такой безупречно святой. И в каком-то смысле это даже приятно — хоть разок увидеть, как она в чем-то терпит полный крах.

«И Лестер — самый красивый парень в приходе. Если у них с Салли и вправду все кончено, интересно, почему бы ему не закадрить меня? Порой он смотрит на меня так, словно ему интересно, какое у меня нижнее белье, так что тут нет ничего уж такого невероятного».

— Я так ужасно себя ч-ч-чувствую! — плакала Салли. — Т-т-т-акой г-г-грязной!

— Ну, еще бы, — соглашалась Айрин, продолжая успокаивать ее, гладить по волосам. — У тебя уже нет того письма и фотографии, а?

— Я с-с-сожгла их! — выкрикнула Салли, отрываясь от Айрин, а потом новый взрыв горя и отчаяния заставил ее вскочить и убежать в ванную.

— Ну конечно, сожгла, — пробормотала Айрин. — Именно так тебе и следовало поступить. — «И все же, — подумала она, — могла бы подождать, пока я не взгляну хоть разочек, ты, дурочка».

Салли провела ночь у Айрин, в комнате для гостей, но почти совсем не спала. Ее слезы в конце концов утихли, и большую часть ночи она провела, уставясь сухими глазами в темноту, охваченная такими жуткими и сладострастными фантазиями о мести, которые могла бы понять и разделить лишь прежде наивно-благодушная, а потом обманутая любовница.

Глава 15

Первый из клиентов мистера Гонта «только по предварительному заказу» прибыл ровно в восемь часов утра во вторник. Это была Лусил Данхем, официантка из закусочной «У Нэнси». Лусил страдала глубоко и безнадежно с тех пор, как увидела черный жемчуг на одном из стендов в «Самом необходимом». Она прекрасно понимала, что никогда не сможет купить столь дорогую вещь при том нищенском жалованье, которое платит ей эта живодерка Нэн Робертс, проработай она у нее хоть миллион лет. И тем не менее, когда мистер Гонт предложил ей обсудить это в приватной беседе, а не в присутствии половины города, заглядывающей им через плечо (образно выражаясь), Лусил клюнула на предложение, как голодная рыба на блестящую приманку.

Она вышла из «Самого необходимого» в двадцать минут девятого с отрешенной, мечтательной улыбкой счастья на лице. Она купила черный жемчуг за совершенно невообразимую сумму — тридцать восемь долларов и пятьдесят центов. Еще она обещала сыграть маленькую шутку — абсолютно безобидную — с этим надутым индюком, баптистским священником Уильямом Роузом. Для Лусил это была не работа, а одно удовольствие. Этот вечно цитирующий Библию вонючий козел ни разу не дал ей на чай даже десяти центов. Лусил (ревностная прихожанка методистской церкви, даже не помышлявшая о том, чтобы трясти хвостом на этом разнузданном шабаше в субботнюю ночь) много слышала о райском блаженстве на небесах; ей было интересно, известно ли его преподобию Роузу, что давать — куда почетнее, чем брать.

Что ж, вот она и отомстит ему... И потом, это ведь совершенно безобидно. Сам мистер Гонт так ей сказал.

Сей джентльмен проводил ее с приятной улыбкой. Впереди у него был напряженный день — чрезвычайно напряженный, с деловыми встречами примерно каждые полчаса и множеством телефонных звонков. Карнавал был подготовлен прекрасно: проверка одного из главных аттракционов прошла успешно; время дернуть за все веревочки разом было уже близко. Как и всегда, когда он достигал этой точки, будь то в Ливане, Анкаре, западных провинциях Канады или здесь, в Хайксвилле, США, он чувствовал, что в сутках не хватает часов. Однако нужно задействовать все средства для достижения цели, поскольку занятые руки — счастливые руки, и рвение благородно уже само по себе, и...

И если его старые глаза не обманывают, вторая посетительница этого дня, Иветт Джендрон, уже спешит к зеленому тенту над его витриной.

— Трудный, трудный, трудный денек, — пробормотал мистер Гонт и изобразил на своем лице широкую радушную улыбку.

Алан Пэнгборн вошел в свой офис в половине девятого, и его уже ждала записка, приклеенная сбоку на телефоне. Генри Пейтон из полиции штата звонил в семь сорок пять. Он просил Алана отзвонить ему как можно быстрее. Алан уселся в кресло, зажал трубку между ухом и плечом и ударил по кнопке автодозвона в Оксфордские казармы. Из верхнего ящика своего стола он достал четыре серебряных доллара.

— Привет, Алан, — сказал Генри. — Боюсь, у меня плохие новости по поводу твоего двойного убийства.

— Ага, значит, это уже стало моим двойным убийством, — кивнул Алан. Он зажал в кулаке четыре монетки, а потом снова разжал кулак: теперь там их было три. Он откинулся на спинку кресла и положил ноги на стол. — Тогда новости и в самом деле плохие.

— Судя по голосу, ты совсем не удивился.

— Совсем. — Он снова сжал кулак и мизинцем подвинул самую нижнюю монету из общей кучи. Это была очень деликатная операция, но... Алану — вполне по плечу. Серебряный доллар выскользнул из кулака и провалился в рукав. Раздалось негромкое «звяк!», когда монетка ударилась о первую, звук, который будет заглушен магическими заклинаниями во время настоящего исполнения. Алан снова раскрыл ладонь — теперь там лежали лишь две монетки.

— Тебя не затруднит рассказать почему? — спросил Генри не без некоторого нажима.

— Ну, последние два дня я почти только об этом и думаю, — сказал Алан. Даже это было преуменьшением. С того самого момента, когда он в воскресенье днем впервые увидел, что одной из женщин, валяющихся мертвыми у подножия стоп-знака, была Нетти Кобб, он вообще ни о чем другом не думал. Ему это даже снилось, и чувство, что все цифры тут явно не сходятся, превратилось в унылую уверенность. Таким образом, звонок Генри послужил не раздражителем, а облегчением и избавил Алана от неприятной необходимости самому звонить Пейтону.

Он зажал в кулаке два доллара.

Звяк!

Разжал руку. Теперь там лежал один.

— Что тебя беспокоит? — спросил Генри.

— Все, — решительно произнес Алан. — Начать с того, что это вообще произошло. А самое главное — как преступление укладывается во времени... Вернее, как оно не укладывается. Я все время пытаюсь представить себе, как Нетти Кобб находит свою собачку мертвой и садится писать все эти записки. И знаешь что? У меня это не выходит. И каждый раз, когда у меня это не выходит, я спрашиваю себя: какая часть этого проклятого идиотского дела для меня все еще закрыта?

Алан яростно сжал кулак, раскрыл ладонь, и... там не осталось ни одной монеты.

— Угу. Тогда, быть может, мои плохие новости оборачиваются для тебя хорошими. Алан, тут был замешан кто-то еще. Мы не знаем, кто убил собаку Нетти Кобб, но мы почти уверены, что это не Уилма Джерзик.

Алан торопливо убрал ноги со стола. Монетки высыпались из его рукава на письменный стол серебряным дождем. Одна из них встала на ребро и покатилась к краю стола. Ладонь Алана молнией метнулась к ней и схватила, прежде чем она успела упасть на пол.

— Думаю, тебе лучше выложить мне все по порядку, Генри.

— Угу. Начнем с собаки. Ее тело было отправлено Джону Палину, доктору-ветеринару в Южном Портленде. Он разбирается в животных, как Генри Райан в людях. Джон утверждает, что, поскольку штопор проткнул сердце пса и тот умер почти мгновенно, он может дать нам довольно точное время смерти.

— Вот уж поистине славные новости, — буркнул Алан. Он вспомнил романы Агаты Кристи, которые пачками читала Анни. В них, похоже, всегда присутствовал некий дряхлый деревенский врач, который легко устанавливал время смерти — между половиной пятого и четвертью шестого вечера. После без малого двадцати лет службы в рядах стражей порядка Алан прекрасно знал, что гораздо более реалистическим отношением к моменту смерти было: «Где-то на прошлой неделе. Скорее всего».

— Конечно, а разве нет? Словом, этот доктор Палин утверждает, что собака умерла между десятью часами утра и полуднем. Питер Джерзик говорит, что, когда он пришел в спальню, чтобы переодеться для посещения церкви, в десять с небольшим, — его жена была в душе.

— Да, мы знали, что тут времени в обрез, — несколько разочарованно протянул Алан. — Но этот самый Палин должен сделать хоть какой-то допуск, если только он не сам Господь Бог. Уилме нужно каких-нибудь пятнадцать минут, чтобы привести себя в нормальный вид.

— Да? Ну и как, Алан, она была, по-твоему, в нормальном виде?

Алан обдумал вопрос и мрачно выдавил:

— Сказать по правде, старина, вовсе нет. Да она вообще никогда не бывала в нормальном виде. — А потом принудил себя добавить: — Все равно мы будем выглядеть довольно глупо, если станем опираться на доклад собачьего доктора и пробел в... сколько там?., четверть часа.

— Ладно, перейдем теперь к записке на штопоре. Помнишь ее?

— «Никто не смеет мазать грязью мои чистые простыни. Я говорила, что достану тебя».

— Именно. Эксперт по почеркам в Августе все еще колдует над ней, но Питер Джерзик снабдил нас письмами,написанными рукой его жены, и у меня на столе лежат ксерокопии этих писем и записки на штопоре. Они не совпадают. Никак не совпадают.

— Да ты что!

— Да я ничего. Я просто думал, тебя уже вообще ничем не удивишь.

— Я знал, что что-то здесь не то, но все никак не мог выкинуть из головы именно эти камни с записками. По времени все действительно в обрез, это да, но в целом я уже готов был принять все как есть. В основном потому, что это кажется вполне в духе Уилмы Джерзик. Ты уверен, что она не пыталась изменить свой почерк? — Он сам не верил в это — сама мысль об инкогнито была уж точно не в стиле Уилмы Джерзик, однако такую возможность следовало предусмотреть.

— Я? Я уверен. Но я не эксперт, и что я думаю, суду неинтересно. Именно поэтому записки на графологической экспертизе.

— Когда этот спец по почеркам пришлет свой доклад?

— Кто знает? Но пока, Алан, поверь мне на слово — это небо и земля. Ничего похожего.

— Что ж, если Уилма этого не делала, то кто-то наверняка хотел, чтобы Нетти решила, что это сделала Уилма. Но кто? И зачем? Скажи на милость, зачем?

— Не знаю, ковбой, — это твой город. А пока у меня есть для тебя еще две вещи.

— Стреляй. — Алан сунул серебряные доллары обратно в ящик стола, а потом соорудил на стене тень высокого худого человека в цилиндре, марширующего от шкафа к окну. На обратном пути цилиндр превратился в тросточку.

— Кто бы там ни убил собаку, он оставил кровавые отпечатки пальцев на ручке с внутренней стороны входной двери Нетти — это хит номер один.

— Жаркое дело!

— Боюсь, в лучшем случае лишь тепленькое. Они смазанные. Видимо, подозреваемый оставил их, хватаясь за ручку уже на выходе.

— Что, совсем никуда не годятся?

— Мы соскребли несколько фрагментов, которые могут пригодиться, хотя вряд ли они сгодятся для суда. Я послал их в ФБР — кудесникам-по-пальчикам — в Виргинию. Они там научились делать чудеса в смысле восстановления по кусочкам. Однако процесс у них течет медленней, чем холодная патока, — наверно, пройдет неделя, а то и дней десять, пока придет ответ, — но пока что я сравнил эти кусочки с отпечатками дамочки Джерзик, которые мне прислали от нашего заботливого медицинского эксперта вчера вечером.

— Ничего похожего?

— Ну точно как с почерком. Алан, я сравнивал кусочки с целиковыми, и, вздумай я опираться в суде на что-то подобное, защита прогрызла бы мне вторую дырку в заднице. Но поскольку у нас с тобой, так сказать, приватная беседа, то — да, ничего похожего. Прежде всего размер. У Уилмы Джерзик маленькие ладони. Кусочки же явно принадлежат кому-то с большими руками. Даже со скидкой на смазанность — руки чертовски здоровые.

— Мужские отпечатки?

— Уверен. Но опять-таки это никогда не пройдет в суде.

— Да кого это колышет? — На стене неожиданно появилась тень маяка, которая тут же превратилась в пирамиду. Пирамида раскрылась как цветок и стала гусем, летящим в лучах солнца. Алан попытался представить себе лицо человека — не Уилмы Джерзик, а некоего мужчины, — зашедшего в дом Нетти, когда ее не было в воскресенье утром. Человека, который убил Рейдера штопором и навесил это убийство на Уилму. Он изо всех сил пытался представить себе его лицо, но видел одни лишь тени. — Генри, кто вообще захотел бы совершить подобное, кроме Уилмы?

— Я не знаю. Но думаю, мы могли бы заполучить свидетеля эпизода с камнями.

— Что?! Кто это?

— Мальчишка. Женщина, живущая по соседству с Джерзиками, слышала шум и вышла посмотреть, что там происходит. Она сказала, что, быть может, «эта сука» — ее собственное выражение — в конце концов окончательно рехнулась и выбросила своего мужа из окна. Она увидела испуганного мальчишку, катившего на велосипеде от их дома. Она спросила его, что случилось. Он сказал, что, наверно, мистер и миссис Джерзик ссорятся или дерутся. Ну и она тоже так решила, а поскольку шум к тому времени прекратился, она выкинула это из головы.

— Это, должно быть, Джиллиан Мислабурски, — сказал Алан. — Дом с другой стороны от Джерзиков пустует — он выставлен на продажу.

— Ага. Джиллиан Мисла-как-ее-там-ски. Так у меня и записано.

— Что за мальчишка?

— Не знаю. Она его узнала, но не помнит имени. Впрочем, она говорит, что он живет по соседству — может быть, с правой стороны того же квартала. Мы его отыщем.

— Сколько ему лет?

— Она говорит, между одиннадцатью и четырнадцатью.

— Генри? Будь другом, дай мне его найти. Сделаешь?

— Ага, — тут же сказал Генри, и Алан успокоился. — Я вообще не понимаю, почему мы должны вести это расследование, если преступление произошло прямо в центре округа. И в Портленде, и в Бангоре сами жарят свою рыбку, так чем хуже Касл-Рок? Господи, я даже не знал, как правильно произнести имя этой женщины, пока ты не сказал вслух.

— В Роке много поляков, — рассеянно пробормотал Алан. Он оторвал от блокнота с квитанциями о штрафе за нарушение дорожного движения розовый листок и нацарапал на обратной стороне: «Джилл Мислабурски и мальчик, 11—14».

— Если парнишку отыщут мои ребята, он увидит перед собой трех здоровенных патрульных штата и так испугается, что у него вообще все вылетит из головы, — сказал Генри. — А тебя он наверняка знает — ты ведь заходишь иногда в школы?

— Да, в рамках программы ПД[16] и в День закона о безопасности, — сказал Алан. Он попытался перебрать в памяти семьи с детьми, живущие в соседних кварталах с Джерзиками и Мислабурски. Если Джилл Мислабурски его узнала, но не помнит имени, это скорее всего означает, что мальчишка живет за углом или, быть может, на Понд-стрит. Алан быстро записал на листке клейкой бумаги: «Де-Луас, Раск, Беллингем». Вероятно, были и другие семьи с детишками этого возраста, которые он сразу не мог припомнить, но для начала сгодятся и эти три. Опрос соседей почти наверняка позволит найти парня.

— Джилл знает, в какое время она слышала грохот и видела мальчика? — спросил он.

— Она не уверена, но думает, что после одиннадцати.

— Значит, это не ссора Джерзиков, потому что Уилма была на мессе.

— В точку.

— Стало быть, это наш дискобол.

— И это в точку.

— Генри, это действительно в точку.

— Два из трех — да. Еще один, и — ты выиграл тостер.

— Интересно, мальчишка видел, кто это был?

— Вообще-то при обычных обстоятельствах я бы сказал: «Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой», — но дамочка Мислабурски говорит, что он был напуган, поэтому, может, и видел. Если он и вправду видел подозреваемого, ставлю пару пива, что это была не Нетти Кобб. Слушай, ковбой, по-моему, кто-то натравил их друг на дружку и, может, ради всего случившегося. Именно ради этого.

Однако Алан, знавший город куда лучше, чем Генри, счел это предположение фантастическим.

— Может, парнишка сделал это сам, — сказал он. — Может, потому-то он и выглядел напуганным. Что, если мы имеем дело с обыкновенным детским вандализмом?

— В мире, где правит бал Майкл Джексон и козел вроде Акселя Роуза, полагаю, все возможно, — буркнул Генри. — Но, знаешь, я бы куда охотнее принял версию вандализма, если бы парню было лет шестнадцать.

— Это верно, — согласился Алан.

— И к чему вообще сейчас гадать, если ты можешь отыскать мальчишку. А ты можешь это сделать, не так ли?

— Я почти уверен, что да. Но я бы хотел дождаться, когда в школе кончатся уроки, если ты не против. Ты же сам говорил — не стоит его пугать.

— Я — за. Обе дамы никуда уже не денутся, разве что в землю. Тут вокруг полно репортеров, но они доставляют лишь мелкие неприятности — я отмахиваюсь от них как от мух.

Алан выглянул из окна как раз вовремя, чтобы заметить автобус телевизионщиков, медленно проезжавший мимо, видно, он направлялся к главному входу в здание суда за углом.

— Ага, они уже здесь, — сказал он.

— Можешь позвонить мне около пяти?

— Около четырех, — ответил Алан. — Спасибо, Генри.

— Не за что, — сказал Генри Пейтон и повесил трубку.

Первым побуждением Алана было отыскать Норриса

Риджвика и рассказать ему обо всем — что-что, а слушатель из Норриса отменный. Потом он вспомнил, что Норрис скорее всего торчит посреди Касл-Лейка, сжимая в руках свою новую удочку.

Он соорудил еще несколько теней-зверюшек на стене и встал, ощущая усталось и какое-то странное дурное предчувствие. Пожалуй, стоит объехать квартал, где произошли убийства. Он может вспомнить еще несколько семей с ребятишками подходящего возраста, когда окинет взглядом дома, и — кто знает? — может быть, то, что Генри сказал насчет мальчишек, распространяется и на пожилых полек, покупающих одежду у Лайна Брайана? Память Джилл Мислабурски может проясниться, если вопросы ей будет задавать кто-то со знакомой физиономией.

Он снял было с вешалки у двери свою форменную фуражку, а потом повесил ее обратно. «Может быть, сегодня лучше выглядеть полуофициально, — подумал он. — И раз такое дело, от меня не убудет, если я съезжу не в патрульной машине».

Он вышел из кабинета и на мгновение застыл от изумления. Джон Лапойнт превратил свой стол и все пространство вокруг в нечто такое, что требовало, пожалуй, помощи Красного Креста, как при наводнениях. Повсюду были разбросаны бумаги. Ящики громоздились один на другой в виде Вавилонской башни прямо на столе Джона. Башня эта готова была рухнуть в любой момент, а Джон, обычно самый жизнерадостный и добродушный из всех полицейских, был красен и ругался на чем свет стоит.

— Джонни, мне придется вымыть тебе язык с мылом, — с ухмылкой заметил Алан.

Джон подпрыгнул и резко крутанулся в кресле. При виде Алана он тоже изобразил на лице ухмылку — одновременно раздраженную и стыдливую.

— Прости, Алан, я просто...

И тогда Алан пришел в движение. Он пересек комнату с той молчаливой, какой-то струящейся быстротой, что так поразила Полли Чалмерз вечером в пятницу. Джон Лапойнт застыл с отвисшей челюстью. Потом уголком глаза он увидел, к чему ринулся Алан — два ящика на самом верху сооруженной им пирамиды покачнулись.

Алан успел предотвратить полный обвал, но при всей своей прыти не успел поймать верхний ящик — тот рухнул ему на ноги и из него посыпались бумаги, скрепки и скоросшиватели. Остальные ящики он успел удержать.

— Господи Иисусе! Вот это бросок! — воскликнул Лапойнт.

— Спасибо, Джон, — с болезненной улыбкой отреагировал Алан. Между тем ящики начали скользить и прижимать их сильнее к столу было уже бессмысленно — стол стал отъезжать. К тому же упавший ящик здорово ушиб ему пальцы на ногах. — Говори любые комплименты, но при этом, может, ты уберешь этот чертов ящик с моих ног.

— Прости! Верно! Сейчас! — Джон заторопился и, желая побыстрее убрать ящик, толкнул Алана. Алан ослабил хватку на двух ящиках, которые он успел вовремя поймать, и они тоже грохнулись ему на ноги.

— У-у-уй! — взвыл Алан, схватился было за правую ногу, но потом решил, что левой больнее. — Чтоб тебя!

— Господи, Алан, прости, пожалуйста!

— Что ты там держишь? — спросил Алан и заскакал подальше от ящиков, сжимая рукой левую ступню. — Половину каслской каменоломни?

— Наверно, прошло порядочно времени с тех пор, как я разбирал их последний раз, — виновато улыбнулся Джон и начал рассовывать бумаги и конторские принадлежности обратно по ящикам. Его красивое, с правильными чертами лицо залила краска. Он стоял на коленях, и, когда повернулся, чтобы собрать кнопки и скрепки, закатившиеся под стул Клатта, перевернул высокую стопку докладов и бланков, которую раньше сложил прямо на полу. Теперь контора шерифа напоминала зону артиллерийского обстрела.

— Ух! — горестно вздохнул Джон.

— Ух! — согласно кивнул Алан, усевшись на стол Норриса Риджвика и пытаясь массировать пальцы на ногах через толстые черные полицейские башмаки. — Именно ух, Джон. Очень точное описание ситуации. Лучше просто не скажешь.

— Прости, пожалуйста, — повторил Джон и ужом заполз под свой стол, собирая рассыпавшиеся кнопки и скрепки. Ноги его мотались из стороны в сторону согласно движениям рук и веером разбрасывали бумаги по полу.

— Джон, вылезай оттуда! — воскликнул Алан, изо всех сил пытаясь сдержать смех, но уже понимая, что долго не выдержит.

Лапойнт дернулся и здорово ударился головой о нижнюю поверхность стола. Другая кипа бумаг — на столе, — сдвинутая на самый край, чтобы освободить место для ящиков, свалилась на него сверху. В большинстве своем они оказались на полу, но отдельные листки лениво разлетелись по всей комнате.

Он будет собирать их весь день, обреченно подумал Алан. А может, и целую неделю. И тут он уже, не имея сил сдерживаться, запрокинул голову и разразился хохотом. Энди Клаттербак, заглянувший в кабинку диспетчера, вышел посмотреть, что происходит.

— Шериф? — спросил он. — Все в порядке?

— Ага, — ответил Алан. Потом перевел взгляд на разбросанные доклады, справки и бланки, мысленно послал к черту завтрак и снова засмеялся. — Джон решил тут немного заняться бумагами, только и всего.

Джон вылез из-под стола и поднялся на ноги. Он был похож на парня, который только и ждет команды ползти по-пластунски или сделать сорок отжиманий. Вся его обычно аккуратная форма была в пыли, однако, несмотря на веселье, Алан машинально отметил про себя, что Эдди Уорбуртон давным-давно не протирал пол под служебными столами, и снова безудержно расхохотался. Клатт переводил удивленный взгляд с Джона на Алана и обратно.

— Ладно, — наконец сказал Алан, взяв себя в руки. — Что ты искал, Джон? Святой Грааль? Забытую мелодию?

— Бумажник, — ответил Джон, безуспешно пытаясь отряхнуть пыль с формы. — Не могу отыскать свой чертов бумажник.

— Ты смотрел в машине?

— В обеих, — уныло сказал Джон, с отвращением оглядев груду рассыпанных бумаг и скрепок вокруг своего стола. — И в патрульной, на которой я ездил вчера вечером, и в своем «понтиаке». Но иногда я засовываю бумажник в ящик, чтобы не натирал задницу, когда я сижу. Вот я и смотрел...

— Он не натирал бы тебе задницу, Джон, если б ты вечно не просиживал здесь штаны, — резонно заметил Энди Клаттербак.

— Клатт, — сказал Алан, — пойди займись уличным движением.

— А?

Алан посмотрел на него в упор.

— Пойди найди себе какое-нибудь дело. Я думаю, мы с Джоном управимся здесь сами; мы опытные следователи, а если у нас ничего не выйдет, мы дадим тебе знать.

— A-а, пожалуйста. Я ведь только хотел помочь. Я знаю его бумажник. Он выглядит так, словно там вся библиотека Конгресса. Вообще-то...

— Спасибо за участие, Клатт. До встречи.

— Ладно, — сказал Клатт. — Всегда рад помочь. Пока, ребята.

Алан снова готов был расхохотаться, но сдержался. По невеселому лицу Джона было видно, что ему не до шуток. Он выглядел смущенным, но это еще не все. Алану приходилось терять в жизни пару бумажников, и он знал, какое это говенное ощущение. Потеря денег и кредитных карточек — лишь часть утраты, причем не обязательно наихудшая. Все время вспоминаешь ерунду, которую там держал, — ерунду для других, а для тебя совершенно необходимые мелочи, которые уже ничем не заменить.

Джон опустился на четвереньки и стал с несчастным видом собирать и сортировать бумаги. Алан принялся помогать ему.

— Ты здорово ушиб пальцы, Алан?

— He-а. Ты же знаешь эти башмаки — все равно что доспехи. Джон, сколько было в бумажнике?

— Да, по-моему, не больше двадцати зеленых. Но я на прошлой неделе как раз получил охотничью лицензию, и она была там. Еще кредитка — «Мастер-кард». Если не найду этот чертов бумажник, придется звонить в банк и сказать, чтобы аннулировали номер. Но что мне жалко больше всего, так это фотографии. Мама, отец, сестры... Ну, сам понимаешь. Такие вот мелочи.

Но в действительности Джона волновали не снимки его отца и матери или кого-то из сестер; самым главным была фотография, где он был снят с Салли Ратклифф на Фрайбургской ярмарке, примерно за три месяца до того, как Салли порвала с ним ради этого тупоголового Лестера Пратта.

— Ну, — сказал Алан, — они вернутся. Деньги и кредитка — вряд ли, а бумажник с фотографиями скорее всего пришлют домой. Так обычно бывает, Джон, ты ведь сам знаешь.

— Да-а, — вздохнул Джон, — так-то оно так... черт, я все пытаюсь вспомнить, был ли он со мной этим утром, когда я пришел на работу. И никак не могу.

— Ладно, будем надеяться, ты найдешь его. Повесь объявление на доску, хорошо?

— Повешу. И уберу это безобразие.

— Не сомневаюсь, Джон, конечно уберешь. И не вешай носа.

Качая головой, Алан отправился к парковочной стоянке.

Маленький серебряный колокольчик над дверью «Самого необходимого» звякнул, и Бабс Миллер, постоянный и неизменный член бридж-клуба на Эш-стрит, с некоторой робостью переступила порог.

— Миссис Миллер! — приветствовал ее Лиланд Гонт, сверяясь с листком бумаги, лежавшим рядом с кассовым аппаратом, и ставя там галочку. — Как хорошо, что вы сумели зайти! И как раз вовремя! Вас, кажется, заинтересовала музыкальная шкатулка, не так ли? Чудесной работы вещица.

— Да, я хотела поговорить с вами насчет нее, — сказала Бабс. — Наверно, она уже продана. — Ей было трудно представить, что такая чудная вещь могла быть не продана. Но при мысли об этом у нее слегка кольнуло сердце. Та мелодия, которую играла шкатулка, — та, которую мистер Гонт, по его словам, никак не мог вспомнить... Ей казалось, она знает, что это за мелодия. Она однажды танцевала под эту мелодию в павильоне Старого сада с капитаном футбольной команды, а позже, в тот же вечер, по собственной воле утратила невинность под волшебной майской луной. Он подарил ей первый и последний оргазм в ее жизни, и все время, пока сладкая судорога сводила тело, мелодия звенела в ушах, вертелась в голове, как раскаленная проволока.

— Нет, она здесь, — сказал мистер Гонт. Он вынул шкатулку из застекленного стенда, где она стояла, скрытая «Поляроидом», и поставил на стол. При виде шкатулки лицо Бабс Миллер просветлело.

— Я уверена, она стбит больше, чем я могу себе позволить, во всяком случае, сразу, — сказала она, — но... Я действительно влюбилась в нее, мистер Гонт, и если только возможно расплатиться по частям... хоть как-то возможно, мистер Гонт, я... я...

Мистер Гонт улыбнулся. Это была особая, довольная улыбка.

— Я думаю, вы напрасно волнуетесь, — сказал он. — Вы будете удивлены тем, насколько умеренная цена у этой милой музыкальной шкатулки, миссис Миллер. Крайне удивлены. Присядьте. И давайте обсудим.

Она села.

Он подошел к ней.

Его глаза завладели ее взглядом.

Мелодия снова зазвучала у нее в ушах.

И Бабс пропала...

— Теперь я вспомнила, — сказала Алану Джиллиан Мислабурски. — Это был мальчишка Расков. По-моему, его зовут Вилли. Или, может, Брюс.

Они стояли в ее комнате, где центральное место занимал телевизор «Сони» и гигантское гипсовое распятие в углу за ним. По телику шла опера. Судя по тому, как Иисус закатил под терновым венцом глаза, он, вероятно, предпочел бы балет, подумал Алан. Или «Из зала суда». Миссис Мислабурски предложила Алану чашку кофе, но он отказался.

— Брайан, — сказал он.

— Точно! — воскликнула она.

На ней был все тот же ярко-зеленый фартук, но рыжую метелку волос она этим утром решила привести в порядок: папильотки размером с картонные цилиндрики внутри рулонов туалетной бумаги обрамляли ее голову причудливой короной.

— Вы уверены, миссис Мислабурски?

— Да. Я вспомнила, кто он, сегодня утром, когда встала. Его отец делал алюминиевую обшивку на нашем доме два года назад. Мальчик приходил и помогал ему. Он тогда показался мне очень милым.

— Как по-вашему, что он мог там делать?

— Он сказал, что хотел узнать, не нужно ли им расчищать зимой подъездную дорожку. По-моему, так. Он сказал, что зайдет попозже, когда они не будут ссориться. Бедный мальчишка испугался до смерти, и я его не виню. — Она покачала головой, и папильотки мягко зашуршали. — Мне жаль, что она так умерла... — Джилл Мислабурски понизила голос, — но я рада за Пита. Никто даже представить себе не может, что ему пришлось пережить в браке с этой женщиной. Никто. — Она со значением посмотрела на Христа на стене, а потом снова перевела взгляд на Алана.

— Угу, — произнес Алан. — А вы не заметили еще чего-нибудь, миссис Мислабурски? Чего-нибудь в доме, каких-то звуков или чего-то у мальчика, а?

Она приложила палец к носу и склонила голову набок.

— Да вроде нет. Этот мальчишка — Брайан Раск — вез сумку-холодильник на багажнике велосипеда. Я запомнила ее, но вряд ли это может...

— Стоп, — прервал ее Алан, предостерегающе поднимая руку. Его мозг вдруг осветила яркая вспышка. — Сумку-холодильник?

— Ну, знаете, вроде тех, которые берут с собой на пикники или вечеринки на свежем воздухе. Я запомнила ее, потому что она вообще-то была слишком велика для велосипедного багажника — лежала неровно и, казалось, вот-вот свалится.

— Спасибо, миссис Мислабурски, — медленно произнес Алан. — Большое вам спасибо.

— Это о чем-то вам говорит? Может послужить ключом к чему-то?

— Вряд ли.

Но он крепко задумался.

«Я бы куда охотнее принял версию вандализма, если бы парню было лет шестнадцать», — сказал Генри Пейтон. Алан был согласен с этим, но... ему приходилось сталкиваться и с двенадцатилетними вандалами, и он полагал, что в такую сумку могло поместиться довольно много булыжников.

Неожиданно он ощутил гораздо больший интерес к предстоящей в полдень беседе с юным Брайаном Раском.

Звякнул серебряный колокольчик. В «Самое необходимое» медленно и робко вошел Сонни Джакетт, он мял в руках свою заляпанную жирными пятнами бейсбольную кепку «Саноко». Сонни двигался и вел себя как человек, не сомневающийся в том, что он вот-вот разобьет или сломает множество дорогих вещей, как бы он ни старался этого избежать; на лице у него было написано, что ломать вещи не его желание, а карма.

— Мистер Джакетт! — с привычным воодушевлением воскликнул Лиланд Гонт и поставил еще одну галочку на листке, лежавшем рядом с кассовым аппаратом. — Как я рад, что вы смогли заглянуть ко мне!

Сонни сделал еще три шага по комнате, а потом застыл на месте, беспокойно поглядывая из-за стеклянных стендов на мистера Гонта.

— Ну... — протянул он, — я вообще-то ничего покупать не собираюсь. Сразу заявляю. Старик Гарри Самьюэлс сказал, будто вы спрашивали, не загляну ли я сюда, если выдастся свободная минутка. Сказал, у вас есть неплохой набор торцовых ключей. Я искал такой, но это не тот магазин, что мне по душе. Так что я к вам просто из вежливости, сэр.

— Что ж, я ценю вашу искренность, — сказал мистер Гонт, — но вы все-таки не торопитесь с выводами, мистер Джакетт. У меня есть отличный набор ключей — совместимых, двойного размера.

— Да? Ух ты! — Сонни поднял брови. Он знал, что такие штуки бывают — ключи подходят и к заграничным, и к американским «тачкам», — но никогда не видел их своими глазами. — Прямо вот такие?

— Да. Я отложил их в задней комнате, мистер Джакетт, как только узнал, что вы ищете их. В противном случае они исчезли бы почти сразу, а я хотел, чтобы вы по крайней мере взглянули на набор, прежде чем я продам его кому-то еще.

Сонни Джакетт моментально отреагировал с подозрительностью истинного янки:

— А почему это вы, интересно, так сделали?

— Потому что у меня самого классическая модель, а такие машины нуждаются в частом ремонте. Мне говорили, что вы лучший механик по эту сторону Дерри.

— А-а... — Сонни успокоился. — Может, и так. Какие у вас колеса?

— «Такер».

Брови у Сонни взметнулись вверх, и уважения во взгляде его на мистера Гонта явно поприбавилось.

— «Торпедо»? Вот это вещь!

— Нет. У меня «талисман».

— Как? Никогда не слышал про «такер-талисман».

— Было сделано всего две — оригинал и моя машина. Это было в пятьдесят третьем. Вскоре после этого мистер Такер уехал в Бразилию, где и умер. — Мистер Гонт изобразил на лице туманную улыбку. — Престо был неплохой парень и настоящий спец, когда дело касалось дизайна, но... он не был бизнесменом.

— Ну и?..

— Да, — туман в глазах мистера Гонта растаял. — То было вчера, а мы живем сегодня! Листай страницы, так, мистер Джакетт? Я всегда говорю, листай страницы — смотри вперед, смело шагай в будущее и никогда не оборачивайся!

Сонни как-то неуверенно скосил глаза на мистера Гонта и ничего не ответил.

— Позвольте, я покажу вам торцовые ключи.

Сонни согласился не сразу.

— Много заплатить не смогу. — Он снова с сомнением поглядел на застекленные стенды. — Гора счетов — в целую милю. Иногда я подумываю, а не продать ли к черту все дело и не устроиться ли на работу в округ.

— Я вас понимаю, — сказал мистер Гонт. — И все — эти чертовы республиканцы, вот что я вам скажу.

Недоверчивое, напряженное лицо Сонни тут же разгладилось.

— Вот тут вы чертовски правы, мистер! — воскликнул он. — Джордж Буш почти что раскурочил всю страну... со своей чертовой войной! Но думаете, у демократов есть кого выставить против него на следующих выборах?

— Вряд ли, — с сомнением покачал головой мистер Гонт.

— Взять того же Джесси Джексона, так он — нигер. — Сонни свирепо глянул на мистера Гонта, а тот слегка наклонил голову, словно говоря: да, мой друг, продолжай, не стесняйся. Мы оба — светские люди и не боимся называть лопату лопатой. Сонни Джакетт еще сильнее расслабился и стал меньше думать о своих замасленных руках, чувствуя себя почти как дома. — Я ничего не имею против нигеров, вы не думайте, но представить черномазого в Белом доме — Белом доме! — от этого дрожь пробирает.

— Конечно, — согласился мистер Гонт.

— А этот придурок из Ныо-Йорка — Ма-ри-о Ку-о-а-мо! Думаете, парень с таким именем может побить четырехглазого очкарика в Белом доме?

— Нет, — сказал мистер Гонт. Он поднял свою правую руку, и его длинный указательный палец оказался в четверти дюйма от противного, похожего на лопату большого. — Кроме того, я не доверяю людям с маленькими головками.

Сонни на секунду вытаращил глаза, потом шлепнул себя ладонью по колену и хрипло расхохотался.

— «Не доверяю людям с маленькими...» Вот это да! Вот это — в точку, мистер! Это чертовски метко!

Мистер Гонт ухмыльнулся.

И получил ухмылку в ответ.

Мистер Гонт принес набор торцовых слючей в кожаном чехле с подкладкой из черного бархата — самый красивый набор из хромированной стали, который Сонни Джакетт видел за всю свою жизнь.

Они ухмылялись, склонившись над ключами, и скалили зубы, как обезьяны, готовые вот-вот подраться.

И, разумеется, Сонни купил набор. Цена была поразительно низкой — сто семьдесят долларов плюс несколько забавных шуток, которые нужно было сыграть с Доном Хемпхиллом и преподобным Роузом. Сонни сказал мистеру Гонту, что это одно удовольствие, — он с наслаждением подпустит вони этим сукиным сынам, республиканским распевателям псалмов.

Они ухмылялись над шутками — еще бы, кто откажется подшутить над Уилли Пароходом и Доном Хемпхиллом.

Сонни Джакетт и Лиланд Гонт — просто парочка ухмыляющихся светских ребят. А над дверью снова звякнул маленький серебряный колокольчик.

Генри Бюфорт, владелец и содержатель «Пьяного тигра», жил примерно в четверти мили от своего заведения. Майра Эванс оставила машину на стоянке у «Тигра» — пустой на этом не по сезону жарком солнцепеке — и пошла пешком к дому. Учитывая цель ее похода, это казалось вполне разумной предосторожностью. Волноваться не стоило. «Тигр» никогда не закрывался раньше часу ночи, а Генри редко поднимался до часу дня. Все шторы — и наверху, и внизу — были опущены. Его машина, «тандерберд», в прекрасном состоянии — его краса и гордость, — стояла возле дома.

Майра была в джинсах и одном из голубых рабочих блузонов своего мужа. Подол блузона она не заправила в джинсы, так что он свисал почти до колен, скрывая ее пояс и висящие на нем ножны. Чак Эванс коллекционировал сувениры второй мировой войны (и уже успел сделать свою покупку в новом городском магазине, хотя она об этом не подозревала), а в ножнах торчал японский штык. Майра сняла его час назад со стены в подвальной мастерской Чака. При каждом шаге штык увесисто хлопал ее по правому бедру.

Ей очень хотелось побыстрее покончить с этим, чтобы вернуться к изображению Элвиса. Как она обнаружила, прикосновение к портрету порождало своего рода спектакль. Спектакль не был реальным, но почти во всех смыслах — вообще-то даже во всех — казался ей лучше любой реальности. Действие первое: концерт, где Король вытаскивал ее на сцену и танцевал с ней. Действие второе: зеленая гостиная после шоу. Действие третье: в лимузине. Один из дружков Элвиса по Мемфису вел лимузин, а Король даже не удосужился поднять темное стекло между салоном и водителем, прежде чем, пока они ехали в аэропорт, стал проделывать с ней на заднем сиденье жутко необычные и прекрасные штучки...

Действие пятое: в самолете. В этом акте они находились на борту «Лиз-Мари», реактивного «Конвея» Элвиса... А точнее, в большой двуспальной кровати, стоявшей за переборкой позади кабины. Этим действием Майра наслаждалась вчера и сегодня угром: улетая на высоту в тридцать две тысячи футов в «Лиз-Мари», улетая в постели с Королем; она была не прочь остаться там с ним навсегда, но знала, что не останется. Они готовились к действию шестому: Стране Чудес. Как только они окажутся там, все станет еще лучше.

Но сначала ей предстояло устроить это маленькое дельце.

Этим утром, когда ее муж ушел, она лежала на кровати голая, в одном поясе для чулок (Король очень ясно дал понять, что желает, чтобы Майра оставила пояс) и, крепко сжимая в руках портрет, медленно раскачивалась на кровати и сладко постанывала. А потом вдруг двуспальная кровать исчезла. Исчез шелестящий гул моторов «Лиз-Мари». Исчез сладкий запах одеколона Короля «Английская кожа».

Вместо всех этих чудесных вещей появилось лицо мистера Гонта... только он уже больше не выглядел так, как в магазине. Кожа на его лице блестела, подогреваемая каким-то страшным тайным жаром. Лицо пульсировало и дергалось, словно что-то внутри пыталось выбраться наружу. А когда он улыбнулся, его большие квадратные зубы превратились в двойной ряд клыков.

— Время пришло, Майра, — произнес мистер Гонт.

— Я хочу быть с Элвисом, — заскулила она. — Я сделаю это, но только не сейчас... пожалуйста, не сейчас.

— Нет, сейчас. Ты обещала, и ты выполнишь свое обещание. А если не выполнишь, Майра, то очень пожалеешь.

Она услыхала слабый треск, опустила взгляд и с ужасом увидела, что кривая трещинка пробежала по стеклу портрета как раз над лицом Короля.

— Нет! — закричала она. — Не делайте этого!

— А я этого и не делаю, — смеясь, отвечал мистер Гонт. — Это ты делаешь. Ты сама делаешь это — ведешь себя как маленькая, глупая и ленивая сучка. Здесь Америка, Майра, где только шлюхи занимаются делом в постели. Респектабельным гражданам в Америке приходится вылезать из постели и зарабатывать на вещи, которые им нужны, или они теряют их навсегда. По-моему, ты забыла об этом. Разумеется, я легко могу найти кого-нибудь еще, кто сыграет маленькую шутку с мистером Бюфортом, но тогда твой красивый партнер, Король...

Еще одна трещинка серебряной паутинкой пробежала по стеклу на портрете. И с диким ужасом она заметила, что с притоком воздуха под стекло лицо на портрете стало стареть, покрываться морщинами и словно разлагаться.

— Нет! Я все сделаю! Я сделаю это прямо сейчас! Вы видите, я уже встаю? Только остановите! ОСТАНОВИТЕ!

Майра спрыгнула на пол с такой прытью, словно обнаружила, что делит постель с гнездом скорпионов.

— Когда выполнишь свое обещание, Майра, — сказал мистер Гонт. Теперь его голос раздавался из какой-то глубокой впадины в ее мозгу. — Ты ведь знаешь, что делать, правда?

— Да, я знаю! — Майра в отчаянии поглядела на портрет — старый больной человек с лицом, опухшим от пороков и многолетних излишеств. Рука, сжимавшая микрофон, напоминала коготь стервятника.

— Когда ты выполнишь свое задание и вернешься, портрет будет в полном порядке. Только смотри, чтобы тебя никто не заметил, Майра. Если кто-то заметит тебя, его ты больше никогда не увидишь.

— Не заметит! — залопотала она. — Я клянусь, никто не заметит!

И теперь, приблизившись к дому Генри Бюфорта, она вспомнила о том предостережении. Она огляделась вокруг, желая убедиться, что на дороге никого нет. Шоссе было пустынно. Хрипло каркнула ворона на чьем-то по-октябрьски голом поле, и — больше ни звука. Казалось, день трепещет, как живое существо, а земля лежит, оглушенная под медленным биением его не по сезону жаркого сердца.

Майра пошла по дорожке к дому, на ходу задирая подол голубой блузы и проверяя, на месте ли ножны и штык в них. Пот, щекоча и вызывая зуд, стекал по ее спине и за бюстгальтер. В окружающем безмолвии и неподвижности она на краткий миг обрела какую-то красоту, хотя сама об этом не подозревала и, скажи ей кто это, никогда бы не поверила. Ее расплывшееся лицо с обычно бессмысленным выражением наполнилось — по крайней мере в эти секунды — какой-то глубокой устремленностью и заботой, чего никогда не случалось раньше. У нее довольно четко обрисовались скулы — впервые со времен старших классов школы, когда она решила, что ее цель в жизни — съесть все сладкие пудинги и шоколадные конфеты с ромовыми начинками на свете. Последние четыре дня, или около того, она была так занята все более порочным сексом с Королем, что почти не думала о еде. Ее волосы, обычно свисавшие вдоль лица сальными космами, были собраны на затылке в небольшой конский хвост, открывающий лоб и брови. Вероятно, испуганные неожиданно огромной дозой гормонов и такой резкой нехваткой сахара после многих лет переизбытка, прыщи, покрывавшие все ее лицо сетью маленьких вулканчиков с тех пор, как ей минуло двенадцать, стали исчезать. Еще большая перемена произошла с глазами — огромными, голубыми, почти дикими. Это уже были глаза не Майры Эванс, а какого-то зверя из джунглей, в любой момент готового броситься и разорвать.

Она подошла к машине Генри. Теперь кто-то ехал по шоссе № 117 — старый, дребезжащий фермерский фургон полз в город. Майра скользнула за передок «тандерберда» и пригнулась за радиатором, пока фургон не исчез из виду. Тогда она выпрямилась, из нагрудного кармана блузона достала сложенный листок бумаги, развернула его, аккуратно разгладила и засунула под один из стеклоочистителей так, чтобы коротенькая записка была хорошо видна.

НИКОГДА НЕ СМЕЙ ВЫСТАВЛЯТЬ МЕНЯ И ОТБИРАТЬ КЛЮЧИ ОТ МОЕЙ МАШИНЫ, ТЫ, ЧЕРТОВ ЛЯГУШАТНИК! — было написано на листке.

Теперь пришла очередь штыка.

Она бросила еще один быстрый взгляд по сторонам, но единственным движущимся объектом в мире, залитом горячим солнцем, была ворона — должно быть, та самая, которая каркнула раньше. Птица села на верхушку телеграфного столба прямо напротив подъездной дорожки и, казалось, следила оттуда за ней.

Майра вытащила штык, крепко ухватилась за него обеими руками и засадила по самую рукоятку в переднее колесо со стороны сиденья водителя. Лицо ее исказилось гримасой в предвкушении громкого хлопка, но раздалось лишь негромкое «у-у-х» — словно после доброго глотка крякнул здоровенный малый. «Тандерберд» заметно перекосился на левую сторону. Майра дернула за штык, делая дыру пошире и мысленно благодаря Чака за то, что тот держал свои игрушки острыми.

Оставив резиновую улыбку на быстро спустившем колесе, она подошла ко второму, со стороны пассажирского сиденья, и проделала то же самое. Она по-прежнему страстно желала вернуться к своему портрету, но тем не менее была довольна, что пришла. Это как-то возбуждало. Мысль о том, каким станет выражение лица Генри, когда он увидит, что случилось с его драгоценной «тачкой», будила в ней похоть. Бог его знает почему, но она подумала, что когда в конце концов вернется на борт «Лиз-Мари», то покажет парочку новых трюков Королю.

Она двинулась к задним колесам. Штык уже не резал шины с прежней легкостью, но она восполнила этот его недостаток собственным энтузиазмом, энергично работая руками.

Когда дело было сделано и все четыре колеса были не просто проколоты, а прорезаны, Майра отступила на шаг, чтобы полюбоваться своей работой. Тяжело дыша, она вытерла пот со лба чисто мужским жестом. «Тандерберд» Генри Бюфорта опустился на добрых шесть дюймов ниже, чем был, когда она только подошла к нему. Он стоял на ободах, а дорогие шины распластались под ними сморщенными резиновыми подстилками. А потом, хоть ее об этом и никто не просил, Майра решила добавить последнии штрих, который всегда имеет решающее значение. Она провела кончиком штыка по крылу машины, оставив на гладкой полированной поверхности длинную глубокую царапину.

Соприкоснувшись с металлом, штык издал негромкий скрежет, и Майра обернулась на дом в полной уверенности, что Генри Бюфорт услышал этот звук, что штора на окне спальни сейчас взметнется вверх и он выглянет из окна.

Этого не произошло, но она понимала, что пора уходить. Она перевыполнила план, а кроме того, дома, в ее собственной спальне, ее ждал Король. Засунув штык в ножны и снова прикрыв их подолом блузона, Майра торопливо пошла прочь по дорожке. Лишь одна «тачка» проехала мимо нее, пока она шла к «Пьяному тигру», но машина ехала в том же направлении, и если только водитель не стал разглядывать женщину в зеркальце заднего обзора, он видел ее только со спины.

Она забралась в собственную «тачку», выдернула резинку из волос — они, как обычно, повисли сальными космами — и поехала в город. Руль она держала одной рукой, у второй нашлось дело в другом месте — ниже талии. Она вбежала в дом и ринулась наверх по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Портрет был на кровати — там, где она оставила его. Майра скинула туфли, стянула джинсы, схватила портрет и запрыгнула с ним в постель. Трещины на стекле исчезли — к Королю вернулись его молодость и красота.

То же самое можно было сказать и о Майре Эванс... по крайней мере в данный момент.

Серебряный колокольчик над дверью пропел свою тихую трель.

— Приветствую вас, миссис Поттер! — радостно сказал мистер Гонт и поставил галочку на листке возле кассы. — А я уж было решил, что вы не зайдете.

— Так почти и случилось, — ответила Ленор Поттер. Она выглядела расстроенной и раздраженной. Ее всегда тщательно уложенные серебряные волосы были собраны в непрезентабельный пучок. Из-под дорогой серой саржевой юбки на целый дюйм вылезала комбинация, а под глазами были темные круги. Сами глаза беспокойно шныряли вокруг с мрачной и злобной подозрительностью.

— Вы хотели взглянуть на куклу Худи-Дуди, не так ли? По-моему, вы говорили мне, что у вас целая коллекция детских суве...

— Видите ли, по правде сказать, я не думаю, что смогу рассматривать столь нежные вещи сегодня, — прервала его Ленор. Она была женой самого богатого юриста в Касл-Роке и обычно говорила ровным адвокатским тоном: — Мой рассудок сейчас в крайне неважном состоянии. У меня сегодня день фуксина[17]. Не просто красный, а именно фуксина!

С лицом, тут же принявшим выражение участия и сочувствия, мистер Гонт вышел из-за главного стенда.

— Моя дорогая леди, что случилось? Вы ужасно выглядите!

— Конечно, я выгляжу ужасно! — воскликнула она. — Нормальный поток моей физической ауры был нарушен — ужасно нарушен. Вместо голубой, цвета успокоения и нежности, вся моя калава окрасилась в яркий фуксин! И все по вине этой суки, что живет напротив! Этой поганой стервы!

Мистер Гонт сделал несколько успокаивающих пассов, ни разу не коснувшись Ленор Поттер.

— Какой такой суки, миссис Поттер? — спросил он, прекрасно зная ответ.

— Ну конечно, Бонзайнт! Этой мерзкой, лживой Стеффи Бонзайнт! Мистер Гонт, моя аура никогда раньше не была фуксиновой! Ярко-розовой — да, пару раз, а однажды, когда меня чуть не переехал пьяный в Оксфорде, я думаю, она могла на несколько минут стать красной. Но фуксиновой — никогда! Я просто не могу так жить!

— Ну конечно, дорогая моя, — успокоил ее мистер Гонт. — Никто и не думает, что можете.

В конце концов его глаза поймали ее взгляд. Это было не так просто — взгляд миссис Поттер так раздраженно шарил повсюду, но все-таки ему это удалось. И Ленор моментально успокоилась. Она обнаружила, что смотреть в глаза мистера Гонта — все равно что уставиться в собственную ауру, после того как она выполнит все свои упражнения, правильно поест (в основном стручковую фасоль и ириски) и разгладит свою калаву по меньшей мере часовой медитацией с утра и перед сном. Его глаза отливали нежно-голубой дымкой чистого ясного неба.

— Пойдемте, — сказал он. — Вот сюда, — и провел ее к короткому ряду из трех плюшевых кресел с высокими спинками, в которых за последнюю неделю успело посидеть так много жителей Касл-Рока. И когда она уселась, мистер Гонт предложил: — А теперь расскажите мне обо всем.

— Она всегда меня ненавидела, — сказала Ленор. — Она всегда считала, что ее муж не делает карьеру в компании так быстро, как ей хотелось бы, потому что ему мешает мой муж. И что это я его так настраиваю. Это женщина с крошечными мозгами, обильными телесами и грязно-серой аурой. Вы должны таких знать.

— Разумеется, — кивнул мистер Гонт,

— Но я и не подозревала, как сильно она меня ненавидит, вплоть до сегодняшнего утра. — Ленор Поттер снова стала заводиться, несмотря на успокаивающее воздействие мистера Гонта. — Утром я встала и увидела, что все мои клумбы испорчены! Разорены! Все, что было так чудесно вчера, сегодня погибает! Все, что так полезно для ауры и прекрасно для калавы, умерщвлено. Этой сукой! Этой непотребной сукой Бонзайнт!

Ладошки Ленор сжались в кулачки, скрыв элегантный маникюр, а кулачки забарабанили по обтянутым плюшем подлокотникам кресла.

— Хризантемы, бархатцы, астры... Эта сука ночью пришла и вырвала их все с корнем! Разбросала повсюду! Мистер Гонт, знаете, где была сегодня утром моя декоративная капуста?

— Нет... Где же? — участливо спросил он, все еще делая руками мягкие плавные движения вокруг ее тела.

На самом деле он прекрасно знал, где была капуста, и у него не было и тени сомнения в том, кто повинен в порче калавы: Мелисса Клаттербак. Ленор Поттер не подозревала жену заместителя шерифа Клаттербака, потому что она просто не знала ее — равно как и Мелисса Клаттербак не была знакома с Ленор, — они лишь обменивались приветствиями при случайных встречах на улице. Со стороны Мелиссы не было никакой злобы (кроме, разумеется, того нормального злобного удовольствия, подумал мистер Гонт, присущего каждому, кто вытрясает душу из чьей-то самой любимой вещи). Она разворошила клумбы Ленор в качестве частичной платы за фарфоровый сервиз. Если посмотреть в корень, это был чистый бизнес. Доставляющий удовольствие — это да, подумал мистер Гонт, но кто сказал, что бизнес всегда должен быть в тягость?

— Мои цветы валяются на улице! — выкрикнула Ленор. — Посреди Касл-Вью! Она ничего не упустила! Даже мои африканские маргаритки пропали! Все пропало! Все!

— Вы ее видели?

— Мне не надо было ее видеть! Только она так ненавидит меня, что могла сделать такое. И на клумбе полно следов от ее высоких каблуков. Ручаюсь, эта маленькая проститутка даже в постель залезает в шпильках... О, мистер Гонт, — проскулила она. — Стоит мне закрыть глаза, как все вокруг становится лиловым! Что же мне теперь делать?

Какое-то время мистер Гонт молчал. Он лишь смотрел ей прямо в глаза до тех пор, пока она не успокоилась и не почувствовала себя где-то далеко.

— Так лучше? — в конце концов спросил он.

— Да! — ответила она слабым успокоившимся голосом. — По-моему, я снова могу видеть голубизну...

— Но вы слишком расстроены, чтобы даже думать о покупках.

— Да...

— Принимая во внимание то, что устроила вам эта сука...

— Да...

— Она должна заплатить за это.

— Да.

— Если она еще раз посмеет сделать что-то подобное, она заплатит.

— Да!

— Возможно, у меня есть как раз то, что требуется. Посидите здесь, миссис Поттер. Я очень скоро вернусь. А вы тем временем погрузитесь в голубые мысли.

— Голубые, — мечтательно кивнула она.

Вернувшись, мистер Гонт вложил в руки Ленор Поттер один из тех автоматических пистолетов, которые Эйс привез из Бостона. Он был заряжен и под лампочкой на стенде отливал черно-голубым.

Ленор подняла ствол на уровень глаз и взглянула на него с большим удовольствием и еще большим облегчением.

— Знаете, я бы никогда не стал никого уговаривать пристрелить кого-то, — сказал мистер Гонт. — По крайней мере без веской причины. Но вы, миссис Поттер, разговариваехе как женщина, у которой, возможно, есть очень веская причина. Дело не в цветах — мы ведь с вами знаем, что главное не в них. Цветы можно вырастить новые. Но ваша карма... ваша калава... Ну а разве есть у нас — у нас у всех — что-то еще в этой жизни, а? — И он рассмеялся.

— Ничего, — согласно кивнула она и направила пистолет на стену. — Пух, пух, пух, пух. Это тебе, ты, маленькая завистливая шлюшка на шпильках. Надеюсь, твой муж сдохнет городским мусорщиком — вот что ему по заслугам. Вы оба этого заслуживаете.

— Видите этот маленький рычажок здесь, миссис Поттер? — Он показал на предохранитель.

— Да, вижу.

— Это предохранитель. Если эта сука придет снова и попытается навредить еще больше, вам нужно сначала передвинуть его вот сюда. Вы понимаете?

— О да, — сонным голосом ответила Ленор. — Я прекрасно понимаю. Ба-бах.

— Никто не будет вас винить. В конце концов женщина должна защищать свою собственность. Женщина обязана хранить свою карму. Эта дрянь, Бонзайнт, скорее всего больше не появится, но если она придет...

— Если она придет, это будет в последний раз. — Ленор прижала короткий ствол пистолета к губам и нежно поцеловала его.

— Теперь положите его в сумочку, — сказал мистер Гонт, — и отнесите домой. Вы же не знаете, может, она у вас в саду прямо сейчас. Вообще-то она может быть и у вас в доме.

Ленор пришла в ужас от такой мысли. Тонкие лиловые полоски стали завиваться и кружиться в ее голубой ауре. Она встала и сунула пистолет в сумочку. Мистер Гонт отвел взгляд, и, как только он сделал это, она быстро заморгала.

— Прошу прощения, мистер Гонт, но мне придется зайти в другой раз — посмотреть Худи-Дуди. Думаю, мне лучше сейчас направиться прямо домой. Кто знает, эта Бонзайнт может быть в моем саду прямо сейчас. Она даже может быть в моем доме!

— Какая жуткая мысль, — сказал мистер Гонт.

— Да, но собственность — это ответственность, и ее нужно защищать. Мы должны смотреть правде в глаза, мистер Гонт. Сколько я должна вам за... за... — Но она никак не могла вспомнить, что он продал ей, хотя и не сомневалась, что очень скоро вспомнит. Вместо слов она ткнула пальцем в сумочку.

— Для вас — бесплатно. Сегодня особый случай. Считайте это... — Его улыбка стала шире. — Подарком в знак знакомства.

— Благодарю вас, — сказала Ленор. — Мне стало намного лучше.

— Как и всегда, — с легким поклоном произнес мистер Гонт, — я рад был оказаться вам полезным.

Норрис Риджвик не ловил рыбу.

Норрис Риджвик заглядывал в окно спальни Хью Приста.

Хью лежал на своей кровати посреди груды белья и храпел так, что, казалось, дрожал потолок. На нем были лишь непромокаемые боксерские трусы, а большие руки с распухшими суставами сжимали смятый кусочек меха. Норрису было плохо видно — руки у Хью были здоровенными, а окно очень грязным, — но ему показалось, что это старый, побитый молыо лисий хвост. Впрочем, совершенно не важно, что это было; важно, что Хью спал.

Норрис вернулся на лужайку, где сразу за «бьюиком», принадлежащим Хью, на подъездной дорожке стояла его машина. Он открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья и протиснулся внутрь. Ящик с рыболовными принадлежностями стоял на полу. Удочка «Базун» лежала на заднем сиденье — он обнаружил, что чувствует себя лучше, в большей безопасности, когда держит ее при себе.

Он так еще и не воспользовался ею. Истинная причина была проста: он боялся ею пользоваться. Вчера он взял ее с собой на Касл-Лейк, а потом... как-то заколебался и застыл с удочкой за плечом.

«А что, если по-настоящему большая рыба заглотит приманку? — подумал он. — Например, копченка, а?»

Копченкой звалась старая коричневая форель — легендарная достопримечательность здешнего озера. Рыбаки Касл-Рока говорили про нее, что длиной она больше двух футов, коварна, как ласка, сильна, как горностай, и жестка, как гвоздь. Судя по рассказам старожилов, пасть копченки сверкает сталью крючков тех любителей, которые подсекали ее, но... так и не в силах были удержать.

Что, если она сломает удочку?

Поверить в то, что озерная форель, пусть даже такая огромная, как копченка (если она вообще существует), может сломать «Базун», было чистым безумием, но Норрис решил, что это возможно, и... судя по тому, как ему везло в последнее время, — вполне вероятно. Он так и слышал в ушах сухой треск, живо переживал свои мучения при виде сломанной пополам удочки — одна половина валяется на дне лодки, а другая — качается на воде, рядом. А если удочка сломана, это уже дело пропащее — с ней ничего не придумаешь, кроме как выбросить на свалку.

И в конце концов он закончил тем, что стал рыбачить своей старой «Зебко». Рыбы на ужин он не наловил, но... ему приснился мистер Гонт. Во сне мистер Гонт был в охотничьих сапогах и старой шляпе, припорошенной перышками, которые плясали на ее полях. Он сидел в лодке, качавшейся на ровной глади Касл-Лейка футах в тридцати от берега, а Норрис стоял на берегу, рядом со старой отцовской будкой, сгоревшей десять лет назад. Он стоял и слушал, а мистер Гонт говорил. Мистер Гонт напомнил Норрису о его обещании, и Норрис проснулся в твердом убеждении: он поступил совершенно правильно, отложив «Базун» и взяв вместо нее свою старую «Зебко». «Базун» была не просто хороша, а слишком хороша. Ловить ею здесь — не просто рискованно, а чудовищно рискованно.

Сейчас Норрис открыл свой рыболовный ящик, вытащил оттуда длинный нож для чистки рыбы и подошел к «бьюику» Хью.

Никто так этого не заслужил, как этот пьяный забулдыга, говорил он самому себе, но что-то внутри у него никак не могло согласиться с этим. Что-то внутри твердило ему, что он совершает чудовищную прискорбную ошибку, от которой может так никогда и не оправиться. Он был полицейским; часть его работы состояла в том, чтобы брать под арест людей, совершающих поступки вроде того, который намеревался совершить сейчас он сам. Вандализм чистой воды — вот что это такое, а вандалы — поганые парни.

«Тебе решать, Норрис, — раздался неожиданно у него в мозгу голос мистера Гонта. — Это твоя удочка. И у тебя есть данное тебе Господом право свободного выбора. Это твой выбор. И выбор у тебя есть всегда. Но...»

Голос в мозгу Норриса Риджвика не закончил мысль. Ему это было не нужно. Норрис знал, что последует за отказом: когда он вернется к своей машине, то обнаружит, что «Базун» сломана пополам. Потому что у каждого выбора — свои последствия. Потому что в Америке ты можешь иметь все, что пожелаешь, но лишь до тех пор, пока можешь за это платить. Если же не можешь или отказываешься платить, то навсегда останешься лишь страждущим.

«Кроме того, он бы сделал это со мной, — раздраженно подумал Норрис. — И кстати, даже не за такую чудесную удочку, как моя «Базун». Хью Прист родной матери перерезал бы глотку за бутылку виски и пачку «Лаки».

Так он подавил в себе чувство вины. И когда что-то внутри снова попыталось сказать ему: ну пожалуйста, подумай, прежде чем делать, пожалуйста, подумай, — он сумел заглушить этот голос. Он нагнулся и начал резать шины у «бьюика» Хью. Чем дольше он делал это, тем больше, как и Майра Эванс, увлекался. На закуску он разбил передние и задние подфарники и, закончив, положил на стеклоочиститель со стороны водителя записку:

Пока предупреждаю. Ты знаешь, зачем я приду в следующий раз, Хьюберт. Ты ударил мою «Рок-олу» в последний раз. Держись подальше от моего бара!

Потом со стучащим как молот в его узкой груди сердцем он снова подобрался к окну. Хью Прист спал глубоким сном, сжимая в руках клок облезлого меха.

Интересно, кому еще на всем белом свете может понадобиться такая старая гряздая штуковина, подумал Норрис. Он держит его так, словно это его сраный плюшевый медвежонок.

Норрис вернулся к своей машине, забрался внутрь, включил нейтралку, и его старый «жучок» бесшумно покатился вниз по дорожке. Он не включил двигатель, пока машина не выехала на дорогу, а потом резко газанул и укатил так быстро, как только мог. Голова у него разламывалась от боли. Желудок противно пульсировал под ремнем брюк. Но он твердил и твердил себе, что все это не имеет никакого значения; он чувствует себя хорошо, ему хорошо, черт возьми, ему просто чудесно.

Это не очень-то помогало, пока он не потянулся к заднему сиденью и не зажал в левом кулаке узкую длинную удочку. Вот тогда он снова почувствовал себя спокойно.

Он так и держал ее в руке, пока не доехал до дома.

Серебряный колокольчик звякнул.

В «Самое необходимое» зашел Слоупи Додд.

— Привет, Слоупи, — сказал ему мистер Гонт.

— П-п-привет, м-м-мистер Го-Го...

— Можешь не мучиться, Слоупи. — Мистер Гонт поднял руку с выставленными вилкой двумя пальцами и поводил ею по воздуху перед невзрачным лицом Слоупи... Тот почувствовал, как что-то в его мозгу — какое-то странное, невнятное рычание — волшебным образом рассосалось. У него отвисла челюсть.

— Что вы со мной сделали? — выдохнул он. Слова свободно вылетели у него изо рта, как бусинки с нитки.

— Такой фокус, которому мисс Ратклифф, несомненно, пожелала бы научиться, — сказал мистер Гонт. Он улыбнулся и поставил галочку на своем листке рядом с именем Слоупи. Потом взглянул на старинные часы, мерно тикавшие в углу. Было без четверти час. — Скажи, как тебе удалось уйти из школы так рано? Кто-нибудь может что-то заподозрить.

— Нет. — На лице у Слоупи все еще было написано изумление, казалось, он старается поглядеть на собственный рот, словно надеясь увидеть, как в столь небывалом четком порядке оттуда вылетают слова. — Я сказал миссис Де-Уиз, что у меня болит живот, она послала меня к школьной медсестре. Медсестре я сказал, что мне уже получше, но все-таки болит. Она спросила, как я думаю, смогу я дойти до дому. Я сказал, что смогу, и она отпустила меня. — Слоупи помолчал, а потом добавил: — Я пришел, потому что задремал в классе. И мне приснилось, что вы меня звали.

— Звал. — Мистер Гонт подпер своими одинаковой длины пальцами подбородок и улыбнулся мальчику. — Скажи, твоей матери понравился заварочный чайничек, который ты купил для нее?

Щеки Слоупи вспыхнули и налились кирпичным цветом. Он хотел что-то сказать, но потом раздумал и уставился на собственные башмаки.

Самым своим мягким и добрым голосом мистер Гонт спросил:

— Ты оставил его себе, не так ли?

Слоупи кивнул, по-прежнему уставясь себе под ноги. Он испытывал стыд и смущение. Но хуже всего было чувство горя и утраты: каким-то образом мистер Гонт развязал этот унылый, вызывающий раздражение узел у него в голове, но... Какой в этом теперь прок? Он был слишком смущен, чтобы говорить.

— Ну а зачем, скажи на милость, двенадцатилетнему мальчику нужен заварочный чайник?

Челка Слоупи, пару секунд назад подскакивавшая вверх и вниз, теперь замоталась из стороны в сторону, когда он протестующе завертел головой. Он не знал, зачем двенадцатилетнему мальчишке нужен заварочный чайник. Он знал лишь, что хотел оставить его себе. Он влюбился в него, он... и вправду... в него влюбился.

— ...ший, — пробормотал он наконец.

— Прошу прощения? — приподнял свои сросшиеся брови мистер Гонт.

— Я говорю, он такой хороший!

— Слоупи, Слоупи, — выходя из-за прилавка, покачал головой мистер Гонт, — мне не нужно объяснять это. Мне известно все об этой странной штуке, которую люди называют «гордостью обладания». Я положил его в основу моей карьеры.

Слоупи Додд в ужасе отпрянул от мистера Гонта.

— Не трогайте меня! — воскликнул он. — Пожалуйста, не трогайте!

— Слоупи, я так же не собираюсь дотрагиваться до тебя, как не собираюсь говорить, чтобы ты отдал чайник матери. Он — твой. Ты можешь делать с ним все, что хочешь. По сути дела, я приветствую твое решение оставить его себе.

— Вы... правда?..

— Правда! Конечно, правда! Эгоисты — счастливые люди. Я верю в это всем сердцем. Но, Слоупи...

Слоупи слегка приподнял голову и в страхе взглянул из-под спадающей на лоб рыжей челки на Лиланда Гонта.

— ...Пришло время окончательно расплатиться за покупку.

— А-а! — с огромным облегчением выдохнул Слоупи. — И это все, зачем я был вам нужен? А я думал, может быть, вы хотели... — Но он или не сумел, или не посмел закончить. Он сам не очень-то знал, что именно, по его мнению, хотел мистер Гонт.

— Да. Ты помнишь, с кем ты обещал сыграть шутку?

— Конечно. С тренером Праттом.

— Верно. Шутка эта состоит из двух частей: ты должен подложить кое-что в определенное место и ты должен кое-что сказать тренеру Пратту. И если ты точно последуешь моим указаниям, чайник останется твоим навсегда.

— И я смогу так говорить? — с жаром спросил Слоупи. — Смогу всегда говорить и не заикаться?

Мистер Гонт испустил вздох сожаления.

— Боюсь, Слоупи, все станет по-прежнему, как только ты выйдешь из моего магазина. По-моему, у меня есть где-то среди товаров средство от заикания, но...

— Пожалуйста! Ну пожалуйста, мистер Гонт! Я сделаю все! Я сделаю все, что угодно, с кем только скажете! Я ненавижу заикаться!

— Знаю, что сделаешь, но тут есть одна проблема, понимаешь меня? Шутки, которые нужно сыграть, уже на исходе; вся моя танцкарта, если можно так выразиться, почти заполнена. Тебе просто нечем расплатиться.

Слоупи долго колебался, прежде чем снова сказать что-то, а когда заговорил, голос его звучал тихо и умоляюще:

— А не могли бы вы... Я хочу сказать, разве вы никогда не... даете вещи просто так, даром, а, мистер Гонт?

На лице мистера Гонта отразилось глубокое сожаление.

— О, Слоупи! Как часто я об этом думал, и как подолгу! В моем сердце не иссякает колодец сострадания и жажда благотворительности. Но...

— Но что?

— Это уже не будет бизнесом, — закончил мистер Гонт. Он одарил Слоупи сочувственной улыбкой, но... глаза его сверкали так по-волчьи, что Слоупи отступил на шаг. — Ты меня понял, правда?

— Я... Да! Конечно, мистер Гонт!

— Кроме того, — продолжал мистер Гонт, — следующие несколько часов для меня — решающие. Когда дела как следует закручены, их редко можно остановить... Но сейчас я не могу допустить ни одной промашки. Если ты вдруг перестанешь заикаться, это может вызвать ненужные вопросы. Шериф и так уже лезет в дела, которые его совершенно не касаются. — На мгновение его лицо потемнело, а потом снова озарилось гадко-очаровательной улыбкой. — Но я позабочусь о нем, Слоупи. О да, позабочусь!

— Вы имеете в виду шерифа Пэнгборна?

— Да, именно шерифа Пэнгборна. — Мистер Гонт поднял два пальца и снова провел ими перед лицом Слоупи Додда, от лба к подбородку. — Но мы с тобой никогда не говорили о нем, правда?

— Говорили о ком? — удивленно переспросил Слоупи.

— Вот именно.

На Лиланде Гонте сегодня был темно-серый твидовый пиджак, из кармана которого он вытащил черный кожаный бумажник. Он протянул его Слоупи, и тот осторожно взял бумажник, стараясь никоим образом не дотронуться до пальцев мистера Гонта.

— Ты ведь знаешь машину тренера Пратта, не так ли?

— «Мустанг»? Конечно.

— Положи это туда. Под пассажирское сиденье — так, чтобы высовывался только один уголок. Отправляйся прямо сейчас к школе — это должно лежать в машине до того, как прозвенит последний звонок. Ты понял меня?

— Да.

— Потом ты дождешься, пока он выйдет. А когда выйдет... — Мистер Гонт продолжал тихо бормотать, а Слоупи смотрел на него, приоткрыв рот, затуманенным взором и все время кивал головой.

Через несколько минут Слоупи Додд вышел из магазина с засунутым под рубаху бумажником Джона Лапойнта.

Глава 16

Нетти лежала в простом сером гробу, за который заплатила Полли Чалмерз. Алан просил у нее разрешения взять часть расходов на себя, но она отказалась в той простой и бесповоротной форме, которую он уже успел узнать и научился уважать и принимать как данность. Гроб стоял настальных подставках над свежевырытой могилой на городском кладбище, неподалеку от места, где были похоронены родные Полли. Могильный холмик по соседству был покрыт ковром ярко-зеленой искусственной травы, искрящейся на горячем солнце. Эта фальшивая трава всегда вызывала у Алана дрожь. Что-то в ней было непристойное, что-то жуткое. Это нравилось ему еще меньше, чем манера работников морга сначала потрошить умерших, а потом обряжать их наподобие кукол в лучшие одежды, словно они собираются присутствовать на важной деловой встрече в Бостоне, а недолгими годами гнить среди корней деревьев и червей.

Его преподобие Том Киллингворт, священник методистской церкви, дважды в неделю совершавший службы в Джанипер-Хилл и хорошо знавший Нетти, отпевал ее по просьбе Полли. Надгробное напутствие было коротким, но теплым, полным уважения к покойной, которую этот человек прекрасно знал, — женщине, храбро и неуклонно стремившейся выбраться из тени помешательства; женщине, которая приняла мужественное решение еще раз попытаться сладить с миром, причинившим ей столь сильные страдания.

— Когда я был подростком, — говорил Том Киллингворт, — моя мать хранила в комнате для шитья дощечку с прекрасным ирландским изречением. В нем было сказано: «Дай вам Господи попасть на небеса за полчаса до того, как дьявол узнает о вашей кончине». Нетти Кобб прожила трудную жизнь, во многих отношениях печальную, но я не верю, что она вступала в сделку с дьяволом. Несмотря на ее ужасную и безвременную кончину, мое сердце верит в то, что она отправилась в рай, а до дьявола еще не дошла весть о ее смерти. — Киллингворт воздел руки к небу в традиционном жесте бенедиктинцев. — Давайте же помолимся.

С другой стороны холма, оттуда, где в это же самое время хоронили Уилму Джерзик, доносилось множество голосов, которые усиливались и стихали в ответ на речь отца Джона Бригема. Машины там выстроились от места захоронения до самых восточных ворот кладбища; они приехали ради живого — Пита Джерзика, а не ради его умершей жены. Здесь же присутствовало всего пятеро: Полли, Алан, Розали Дрейк, старик Ленни Партридж (который посещал все похороны по одному главному принципу — если усопший был не из папского легиона) и Норрис Риджвик. Норрис был бледен и выглядел расстроенным. Рыба, наверно, плохо клевала, подумал Алан.

— Да благословит вас Господь и да сохранит Он светлые воспоминания о Нетти Кобб в ваших сердцах, — говорил Киллингворт, и Полли, стоявшая рядом с Аланом, снова принялась плакать. Он обнял ее за плечи, и она благодарно прижалась к нему, нашарив ладонью его руку и крепко сжав. — Да обратит Господь Свой лик на вас; да снизойдет к вам Его благословение; да просветлит Он души ваши, дарует вам покой. Аминь.

Сегодня было еще жарче, чем в День Колумба, и когда Алан поднял голову, лучи яркого солнца, отразившиеся в стальных подставках под гробом, брызнули ему прямо в глаза. Свободной рукой он вытер пот со лба, а Полли порылась в своей сумочке, достала чистую салфетку и вытерла мокрые глаза.

— Родная, с тобой все в порядке? — спросил Алан.

— Да... Но мне надо поплакать, Алан. Бедняжка Нетти. Бедная, бедная Нетти. Почему так случилось? Ну почему? — И она снова начала всхлипывать.

Алан, не перестававший задаваться тем же вопросом, обнял ее. Через плечо Полли он увидел, как Норрис побрел туда, где стояли машины, с видом человека, который или сам не знает, куда идет, или не до конца проснулся. Алан нахмурился. Потом к Норрису подошла Розали Дрейк, что-то сказала ему, и Норрис обнял ее.

«Он просто тоже ее знал, — подумал Алан, — и ему грустно — вот и все. Ты что-то много гоняешься за тенями в эти дни — может, главный вопрос: что случилось с тобой?»

Потом к ним подошел Киллингворт, и Полли, взяв себя в руки, повернулась к нему, чтобы поблагодарить. Киллингворт протянул ей обе руки. Со сдержанным изумлением Алан смотрел, как Полли без колебаний позволила огромным ладоням священника пожать ее руку. Он не мог припомнить, чтобы она когда-нибудь протягивала кому-то свою руку так свободно, не задумываясь.

Ей не просто чуть получше; ей здорово лучше. Что же, черт возьми, произошло?

По другую сторону холма гундосый и довольно противный голос отца Джона Бригема провозгласил: «Да пребудет с вами мир и покой».

— С вами мир и покой, — ответили хором его прихожане. Алан взглянул на простой серый гроб рядом с этим кошмарным холмиком с поддельной зеленой травкой и мысленно пожелал: «Спи спокойно, Нетти. Наконец-то ты обрела покой».

Когда начались двойные похороны на городском кладбище, Эдди Уорбуртон припарковал машину возле дома Полли. Он вылез из «тачки» — вовсе не такой новой и чудной, как та, что угробил этот вшивый ублюдок у «Саноко», — так, просто средство для перевозки тяжестей, — и осторожно огляделся по сторонам. Все казалось спокойным; улица мирно дремала в этот жаркий, похожий на августовский полдень.

Эдди торопливо зашагал по дорожке к дому, на ходу вытаскивая из-под рубашки весьма официально выглядевший конверт. Всего десять минут назад ему позвонил мистер Гонт и сказал, что пришло время окончательно расплатиться за медальон, вот он и приехал сюда... Что ни говори, а мистер Гонт был из тех парней, которые если уж говорят: «Лягушка», — то лучше прыгнуть и квакнуть.

Эдди взобрался по трем ступенькам на крыльцо Полли. Жаркий ветерок качнул колокольчики маленького флюгера над дверью, и они тихонько звякнули — самый безобидный звук, который только можно себе представить, но Эдди тихонько отпрыгнул в сторону. Он снова огляделся по сторонам, никого не увидел и взглянул на конверт. Он был адресован «Миссис Патриции Чалмерз» — фу-ты ну-ты! Эдди понятия не имел, что первое имя Полли было Патриция, да его это и не волновало. Его дело — сыграть эту маленькую шутку и убраться отсюда к чертям собачьим.

Он опустил конверт в прорезь для почты. Конверт скользнул вниз и приземлился на другие почтовые отправления: два каталога и брошюра с программой кабельного ТВ. Обыкновенный деловой конверт с именем и адресом Полли под смазанным почтовым штемпелем — в правом верхнем углу, и обратным адресом — в левом верхнем:

Отдел детских пособий Сан-Франциско.

666 Гири-стрит,

Сан-Франциско, Калифорния, 94112.

— Что это? — спросил Алан, когда они с Полли медленно спускались с холма к его машине. Он надеялся перемолвиться хотя бы словечком с Норрисом, но Норрис уже влез в свой «фольксваген» и укатил. Наверно, снова на озеро — еще немного порыбачить, прежде чем зайдет солнце.

Полли подняла на него все еще красные от слез глаза и по-прежнему бледное лицо и вымученно улыбнулась.

— Что — что?

— Твои руки. Что им помогло? Похоже на волшебство.

— Да, — сказала она и вытянула руки перед собой, растопырив пальцы, чтобы они были видны им обоим. — Чудо, правда?

Улыбка у нее стала чуть более искренней. Пальцы были по-прежнему искривлены и полусогнуты, суставы — припухшие, но жуткие опухлости, бывшие там еще в пятницу вечером, почти полностью исчезли.

— Давайте, мадам, выкладывайте.

— Я не уверена, что мне хочется рассказать тебе. Честно говоря, я немного смущаюсь.

Они остановились и помахали Розали, проезжавшей мимо них на своей старой голубой «тойоте».

— Давай, — сказал Алан, — колись.

— Ну, наверно, все дело было в том, чтобы встретить правильного врача, — сказала она, и щеки у нее слегка заалели.

— И кто же это?

— Доктор Гонт, — произнесла она с коротким нервным смешком. — Доктор Лиланд Гонт.

— Гонт! — Он с удивлением взглянул на нее. — Какое отношение он может иметь к твоим рукам?

— Довези меня до его магазина, и я по дороге все тебе расскажу.

Через пять минут (одна из главных прелестей жизни в Касл-Роке, приходило порой Алану в голову, состояла в том, что почти все тут находилось в пяти минутах ходьбы или езды) он уже заруливал на одно из свободных парковочных мест перед «Самым необходимым». В витрине висела табличка, которую Алан уже видел:

ВТОРНИК И ЧЕТВЕРГ – ТОЛЬКО

ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫМ ЗАКАЗАМ

Неожиданно до Алана, который до сих пор как-то не удосуживался подумать об этом распорядке нового магазина, дошло, что «закрыто... только по предварительным заказам» — дьявольски странный способ для ведения дел в маленьком городке.

— Алан? — поколебавшись, спросила Полли. — Что с тобой? У тебя взгляд сумасшедшего.

— Я не сумасшедший, — сказал он. — С чего это мне вдруг сходить с ума? По правде говоря, я сам не знаю, как я себя чувствую. Наверно... — он издал короткий смешок и покрутил головой, — наверно, я сейчас, как любил говорить Тодд, «вишу-на-крючке». Шарлатанские средства? Как-то это на тебя не похоже, Пол.

Она моментально поджала губы, и, когда повернулась к нему, в глазах у нее промелькнуло предостережение.

— Я бы не стала произносить слово «шарлатанство». Шарлатанство — для дураков и... шарлатанство — присказки из реклам на задней обложке «Вида изнутри». Нельзя называть шарлатанством то, что действует, Алан. По-твоему, я не права?

Он раскрыл было рот, сам не зная, что собирается сказать, но она не дала ему произнести ни слова.

— Взгляни сюда. — И она протянула руки к ветровому стеклу, подставив их под солнечные лучи, и без всяких усилий несколько раз сжала и раскрыла ладони.

— Ладно, неудачное слово. Я просто...

— Да уж. Очень неудачное.

— Прости.

Тогда она всем корпусом повернулась к нему, сидя на том месте, где так часто раньше сидела Анни, — в когда-то семейной машине Пэнгборнов. «Почему я не продал ее до сих пор? — подумал Алан, — я что — свихнулся?»

Полли осторожно положила ладони на руку Алана.

— Ох, Алан, это превращается и впрямь во что-то неприятное — мы же никогда не ссоримся, и я не хочу начинать теперь. Я сегодня похоронила хорошую подругу, и мне не хочется вдобавок еще и поругаться со своим дружком.

На его губах заиграла слабая ухмылка.

— Так вот, значит, кто я? Твой дружок.

— Ну... Ты мой друг. Так я по крайней мере могу сказать?

Он обнял ее, слегка пораженный тем, как близко они подошли к черте, за которой идут в ход резкие, обидные слова. И не потому, что ей стало хуже, а... потому, что ей стало лучше.

— Родная, ты можешь говорить все, что тебе хочется. Я ужасно люблю тебя.

— И мы никогда не будем ссориться. Что бы там ни случилось.

— Что бы там ни случилось, — торжественно повторил он.

— Потому что я тоже люблю тебя, Алан.

Он поцеловал ее в щеку и выпустил из объятий.

— Покажи мне эту штуковину — аскан, — которую он тебе дал.

— Это не аскан, это — азка. И он не дал мне его, он его одолжил на пробу. За тем я и приехала сюда — чтобы купить его. Я же говорила тебе. Я только надеюсь, что он не захочет за него луну с неба и все звезды в придачу.

Алану все это не нравилось. Он с трудом мог отвести глаза от рук Полли во время церемонии похорон — он видел, как она легко и свободно управлялась с замочком сумочки и рылась в ней в поисках салфетки, а потом защелкнула сумочку кончиками пальцев, не сжимая ее, как обычно, локтями, чтобы не причинить себе лишнюю боль. Он понимал, что с руками у нее получше, но вся эта история с волшебством — а начинка «пирога» оказалась именно таковой — причиняла ему сильное беспокойство. Это пахло какой-то нечестной игрой.

ВТОРНИК И ЧЕТВЕРГ — ТОЛЬКО

ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫМ ЗАКАЗАМ

Нигде, кроме нескольких модных ресторанов вроде «У Мориса», он не встречался с услугами «только-по-предварительным-заказам» с тех пор, как впервые приехал в штат Мэн. И в девяти случаях из десяти вы можете зайти к Морису прямо с улицы и сесть за столик, кроме... кроме летнего сезона, конечно, когда кругом полным-полно туристов.

ТОЛЬКО ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫМ ЗАКАЗАМ

Тем не менее он видел (краем глаза), как люди входили туда и выходили всю неделю. Может, и не толпами, но было ясно, что манера мистера Гонта вести дела — странная там или нет — никоим образом не мешала его бизнесу. Иногда его клиенты заходили небольшими группами, но гораздо чаще поодиночке... так, во всяком случае, сейчас казалось Алану, когда он прокручивал в памяти события прошедшей недели. А разве не так обычно работают жулики? Они отсекают вас от стада, настигают, устраивают поудобнее, а потом объясняют, как удачно вы можете приобрести «линкольн-тыонелл» по крайне низкой «только-сегодняшней» цене.

— Алан? — Ее кулачок легонько стукнул его по лбу. — Алан, ты далеко?

Он взглянул на нее с улыбкой.

— Я здесь, Полли.

На ней был темно-синий джемпер и в тон ему — синий галстук, надетый для похорон Нетти. Пока Алан был погружен в свои мысли, она успела снять галстук и ловко расстегнуть две верхние пуговки белой блузки под джемпером.

— Еще! — воскликнул он с ухмылкой. — Дальше! Мы желаем продолжения!

— Прекрати! — произнесла она строго, но улыбаясь. — Мы сидим посреди Мейн-стрит, и сейчас половина третьего дня. Кроме тсто, мы только что вернулись с похорон — на тот случай, если ты уже забыл.

— Что, уже правда так поздно? — изумился он.

— Если половина третьего это поздно, то да. — Она постучала по его запястью. — Ты когда-нибудь смотришь на эту штуку, или она болтается просто так, для красоты?

Он взглянул на часы и увидел, что уже скорее без двадцати три, чем половина. Занятия в средней школе заканчиваются в три. Если он хочет успеть к тому времени, как выйдет Брайан Раск, ему нужно двигать туда прямо сейчас.

— Покажи мне свою безделушку, — попросил он.

Она потянула за серебряную цепочку у себя на шее и вытащила маленький серебряный предмет. Она держала его на ладони, но... когда он потянулся, чтобы дотронуться до него, сжала его в кулаке.

— Ой... Я не знаю, можно ли тебе, — сказала она. На ее губах играла улыбка, но его движение явно причинило ей неудобство. — Это может прервать вибрацию или что там еще.

— Да прекрати ты, Пол, — досадливо поморщился он.

— Послушай, — сказала она, — давай-ка условимся кое о чем, ладно? Идет? — В ее голосе снова зазвучала злость; она старалась сдерживать ее, но злость была. — Тебе легко насмехаться. У тебя нет увеличенных кнопок на телефоне и рецептов на увеличенные дозы перкодана.

— Эй, Полли! Это все...

— Нет, не надо никаких «эй, Полли». — Ярко-красные пятна выступили на ее щеках. Часть ее злобы, как она поняла позже, объяснялась очень просто: в воскресенье она относилась к этому точь-в-точь как Алан сейчас. Что-то произошло с той поры, что заставило ее изменить свое отношение, и переварить эту перемену оказалось нелегко. — Эта штука действует. Я понимаю, что это бред, но она действует. В воскресенье утром, когда заходила Нетти, у меня была самая настоящая агония. Я начала подумывать об ампутации как о единственном выходе. Алан, боль была такая, что я играла с этой мыслью и сама поражалась своему отношению к ней... Что-то вроде: «Ах да — ампутация! Почему же я раньше никогда об этом не думала? Это же так просто!» Теперь, спустя два дня, все, что я чувствую, это то, что доктор Ван Аллен называет «мимолетные болезненные ощущения», и даже это, кажется, проходит. Я помню, где-то год назад я провела неделю на рисовой диете, потому что это вроде бы могло помочь. Разве есть большая разница?

Злость испарилась из ее голоса, пока она говорила, и теперь она смотрела на него почти умоляюще.

— Я не знаю, Полли. Правда, не знаю.

Она снова открыла ладонь и теперь держала азку большим и указательным пальцами. Алан нагнулся, чтобы получше разглядеть, но уже не пытался дотронуться. Это был маленький серебряный предмет — не совсем круглый. Крошечные дырочки — не больше черных точек на газетной фотографии — усеивали его нижнюю часть. Он тускло блестел в лучах солнца.

И когда Алан смотрел на него, его охватило мощное, необъяснимое чувство: он ему не нравился. Совсем не нравился. И Алан подавил сильное желание просто-напросто сорвать его с шеи Полли и вышвырнуть в раскрытое окно.

«Да! Блестящая мысль, красавец! Только попробуй, и будешь подбирать свои зубы с собственных колен!»

— Иногда у меня возникает такое чувство, что там внутри что-то шевелится, — с улыбкой сказала Полли. — Вроде мексиканской горошины или чего-то в этом роде. Глупо, да?

— Не знаю.

Он смотрел, как она засовывает его обратно под блузу, с плохим предчувствием, но... как только «шарик» пропал из виду, а ее пальцы — явно гораздо более гибкие, чем обычно, — стали застегивать верхние пуговки блузки, это ощущение стало исчезать. Не исчезало лишь растущее подозрение, что мистер Лиланд Гонт морочит голову его любимой женщине, и не ей одной.

— А тебе не кажется, что причина может быть в чем-то другом? — Теперь он двигался с осторожностью человека, перебирающегося по скользким камешкам через быстрый ручей. — Знаешь, у тебя ведь и раньше бывали улучшения.

— Конечно, знаю, — сказала Полли, с трудом сохраняя терпение. — Это же мои руки.

— Полли, я только пытаюсь...

— Я знала, что ты воспримешь это именно так, как воспринял сейчас, Алан. Все достаточно просто: я знаю, что такое ремиссия при артрите, и это — не то. За последние пять или шесть лет бывали времена, когда я чувствовала себя довольно сносно, но даже в лучшие из них я никогда не чувствовала себя так хорошо. Это совсем по-другому. Это как... — Она замолкла, подумала немного и сделала нетерпеливый жест, в основном руками и плечами. — Это как снова выздороветь. Вряд ли ты точно поймешь, что я имею в виду, но лучше выразить это я не могу.

Он нахмурился и кивнул. Он понимал, что она хочет сказать, и он также понимал, что она говорит серьезно. Может быть, эта штука освободила какую-то дремлющую целебную силу ее собственного мозга. Возможно ли это, если болезнь, о которой идет речь, вовсе не психосоматического происхождения? Розенкрейцеры полагают, что подобные вещи случаются сплошь и рядом. Равно как и миллионы людей, покупающих для таких случаев книгу Л. Рона Хаббарда по дианетике. Сам он — не знал; единственное, что он мог сказать с уверенностью: он никогда своими глазами не видел слепца, полагающего, что он прозрел, или раненого, остановившего кровотечение простым усилием воли.

Он знал одно — что-то в этом было не то. Что-то в этом пахло дохлой рыбой, денька три провалявшейся на горячем солнцепеке.

— Давай прекратим, — сказала Полли. — Я уже выдохлась, пытаясь сдерживаться и не рявкать на тебя. Зайдем туда вместе. Поговори сам с мистером Гонтом. Как бы там ни было, тебе пора с ним познакомиться. Может, он сумеет объяснить лучше, чем я, что делает эта вещица и... чего не делает.

Он снова глянул на часы. В какой-то момент он решил было поступить так, как она предложила, и оставить Брайана Раска на потом. Но застать паренька выходящим из школы — поймать вне дома — казалось верным ходом. Ему будет куда проще выудить из парнишки ответы на все вопросы, если поговорить с ним без его матери, вмешивающейся в разговор, снующей вокруг сыночка, как львица, охраняющая потомство, и, может быть, даже запрещающей ему отвечать. Да, тут-то и ляжет водораздел: если выяснится, что ее сыночку есть что скрывать, или если даже миссис Раск просто подумает, что есть, Алану будет крайне затруднительно, а может, и вовсе невозможно получить необходимую информацию.

Тут его ждет лишь потенциальный жулик; у Брайана Раска он может отыскать ключ к загадке двойного убийства.

— Не могу, родная, — сказал он. — Может быть, сегодня, но попозже. Я должен подъехать в среднюю школу — поговорить кое с кем, и мне надо сделать это прямо сейчас.

— Это по поводу Нетти?

— Это по поводу Уилмы Джерзик, но... если моя интуиция меня не обманывает, Нетти это тоже касается. Если я что-нибудь разузнаю, я расскажу тебе потом. А пока сделай мне одно одолжение, а?

— Алан, я куплю это! Руки мои, а не твои!

— Да нет, я знаю, что ты купишь. Я лишь хочу, чтобы ты расплатилась с ним чеком — вот и все. У него нет никаких причин не взять чек — если он порядочный бизнесмен. Ты живешь в этом городе, твой банк — прямо напротив его магазина. Но если что-то вдруг стрясется, у тебя будет несколько дней в запасе, чтобы приостановить платеж.

— Понимаю, — произнесла Полли ровным голосом, но у Алана побежали по коже легкие мурашки от ощущения, что он все-таки поскользнулся на одном из камешков и бухнулся головой вниз в ручей. — Ты думаешь, что он жулик, да, Алан? Ты думаешь, он возьмет деньги у доверчивой дамы, а потом соберет свои вещички и исчезнет в ночи.

— Я не знаю, — спокойно сказал Алан. — Я знаю лишь, что он торгует в городе всего неделю. Поэтому принять обычные меры предосторожности — вполне разумный подход.

Да, это был вполне разумный подход, и Полли это понимала. И именно эта разумность, эта упрямая рациональность на фоне того, что казалось ей истинно волшебным исцелением, будила в ней злобу. Она подавила в себе желание ткнуть пальцами ему прямо в лицо с криком: «Ты это видишь, Алан? Ты что, слепой?» И тот факт, что Алан был прав, что у мистера Гонта не должно возникнуть никаких проблем с ее чеком, если только он чист и ни в чем не грешен, лишь усиливал ее злость.

«Осторожнее, — прошептал ей голосок. — Будь осторожна, включи разум, прежде чем исторгнуть грязь изо рта. Помни, ты любишь этого человека».

Но другой голос — более холодный, который она с трудом признала за свой собственный, — ответил первому: «А люблю ли? Люблю ли на самом деле?»

— Ладно, — сказала она, сжав губы и отодвинувшись от него. — Спасибо тебе, Алан, за то, что ты так ревностно блюдешь мои интересы. Понимаешь, иногда я совсем забываю, как нуждаюсь в том, чтобы кто-то делал это. Разумеется, я выпишу ему чек.

— Полли...

— Нет, Алан, хватит разговоров. Сегодня я уже не могу не злиться на тебя. — Одним резким движением она о-крыла дверцу и вылезла из машины. Джемпер на секунду задрался, обнажив умопомрачительную линию ее бедер.

Он начал было вылезать из «тачки» со своей стороны, желая остановить ее, успокоить, объяснить, что высказал свои сомнения лишь потому, что заботится о ней, но... Снова взглянул на часы. Было без девяти минут три. Если он задержится даже ненадолго, то может упустить Брайана Раска.

— Поговорим вечером, — окликнул он ее из окна.

— Отлично, — сказала она. — Конечно, поговорим, Алан. — И не оборачиваясь пошла прямо к двери под зеленым тентом. Прежде чем Алан дал задний ход и вывел машину на мостовую, он услышал звяканье маленького серебряного колокольчика.

— Мисс Чалмерз! — радостно воскликнул мистер Гонт и поставил маленькую галочку почти в самом низу листка, лежащего возле кассового аппарата, — имя Полли стояло там предпоследним.

— Пожалуйста... Полли, — сказала она.

— Простите, — его улыбка стала шире, — Полли.

Она улыбнулась в ответ, но улыбка вышла принужденной. Теперь, когда она уже вошла сюда, она раскаивалась в том, с какой злостью рассталась с Аланом. Неожиданно она поймала себя на том, что едва удерживается от рыданий.

— Мисс Чалмерз? Полли? Вам нехорошо? — Мистер Гонт вышел из-за прилавка. — Вы страшно бледны. — Его лицо выражало живейшее участие. И этого человека Алан считает мошенником, подумала Полли. Если бы он только мог видеть его сейчас...

— Наверно, это от солнца, — произнесла она не совсем твердым голосом. — На улице так жарко.

— Но здесь, внутри, прохладно, — утешительно заметил он. — Входите, Полли. Входите и садитесь.

Он подвел ее, не касаясь рукой, к одному из красных плюшевых кресел. Она села, тесно сдвинув колени.

— Я случайно выглядывал из окна, — сказал он, усевшись на стул рядом с ней и сложив свои длинные ладони у себя на коленях, — и мне показалось, что вы о чем-то спорили с шерифом Пэнгборном.

— Пустяки, — ответила она, но одинокая слезинка заблестела в уголке ее левого глаза и скатилась вниз по щеке.

— Напротив, — возразил он, — это имеет огромное значение.

Она удивленно взглянула на него, и... темные глаза мистера Гонта поймали ее взгляд. Были ли они темными раньше? Она не могла точно припомнить, но... глядя в эти глаза, она ощущала, как все горести этого дня — похороны бедняжки Нетти, а потом глупая ссора с Аланом — начали растворяться.

— Это... правда?

— Полли, — мягко сказал он, — я полагаю, что все со временем будет прекрасно. Если вы мне доверяете. А это так? Вы доверяете мне?

— Да, — сказала Полли, хотя что-то у нее внутри, что-то далекое и расплывчатое, отчаянно пыталось предостеречь ее. — Да... Что бы там ни говорил Алан, я всем своим сердцем верю вам.

— Что ж, это чудесно, — сказал мистер Гонт. Он протянул руку и взял в нее руку Полли. Ее лицо на мгновение сморщилось от отвращения, а потом к нему снова вернулось отсутствующее и мечтательное выражение. — Это просто прекрасно. И знаете, вашему другу, шерифу, не стоило беспокоиться; ваш чек для меня — не хуже золота.

Алан понял, что опоздает, если не включит сирену-мигалку и не поставит ее на крыше машины. Ему не хотелось этого делать. Он не хотел, чтобы Брайан Раск увидел полицейский автомобиль; он хотел подъехать за Брайаном в обычном, слегка просевшем фургоне вроде того, на котором, вероятно, ездит отец мальчика.

Было уже слишком поздно ехать к самой школе. Вместо этого Алан остановился на перекрестке Мейн- и Скул-стрит. Здесь пролегал самый вероятный и логичный маршрут Брайана из школы домой; Алану оставалось лишь надеяться, что хоть в чем-то сегодня логика сработает.

Алан вышел из машины, прислонился к бамперу и нащупал в кармане палочку жевательной резинки. Он начал разворачивать ее и услыхал трехчасовой звонок в средней школе — какой-то далекий и сонный в жарком солнечном воздухе.

Он решил поговорить с мистером Л и ландом Гонтом из Акрона, штат Огайо, не важно, по заказам там или не по заказам тот сегодня работает, как только закончит с Брайаном Раском, и... так же резко передумал. Сначала он позвонит в Управление генерального прокурора в Августу, чтобы они проверили имя Гонта по списку мошенников. Если там ничего нет, они могут послать запрос на это имя в компьютер LAWS R&I в Вашингтон — LAWS, по мнению Алана, была одним из немногих полезных новшеств, которые ввела администрация Никсона.

Первые ребятишки шумной ватагой уже шли по улице, прыгая, крича и смеясь. Неожиданная мысль вдруг осенила Алана, и, распахнув дверцу машины со стороны водительского сиденья, он потянулся к «бардачку» и стал рыться в нем. Фальшивая банка с орешками Тодда вывалилась оттуда и упала на пол.

Алан уже почти было плюнул на поиски, когда наконец нащупал то, за чем полез, и, захлопнув «бардачок», выбрался из машины. В руке он сжимал маленький картонный конверт с наклейкой, на которой было написано:

Фокус «Цветок с сюрпризом» «Блэкстоун магик корпорэйтед»

19 Гриир-ст.

Патерсон Н. Дж.

Из этого конверта Алан вытащил квадратик помельче — толстый пакетик из разноцветной оберточной бумаги — и засунул его под браслет часов. У каждого фокусника обязательно бывает на теле и в одежде несколько «потайных колодцев», и у каждого есть свой любимый «колодец». У Алана он был под браслетом часов.

Разобравшись со знаменитым «Цветком с сюрпризом», Алан снова стал следить за улицей, чтобы не упустить Брайана Раска. Он увидел мальчишку на велосипеде, ныряющего зигзагами сквозь кучки маленьких пешеходов, и тут же насторожился. Но потом он узнал одного из близнецов Ханлон и снова позволил себе расслабиться.

— Сбавь скорость, а то выпишу штраф, — рыкнул Алан, когда парнишка поравнялся с ним. Джей Ханлон пораженно уставился на него и чуть не врезался в дерево, а потом гораздо медленнее покатил прочь.

Алан проводил его удовлетворенным взглядом, а потом снова повернулся лицом к школе, чтобы не упустить Брайана Раска.

Салли Ратклифф поднялась по лесенке из своего маленького полуподвального кабинета на первый этаж через пять минут после трехчасового звонка и прошла через главный холл к учительской. Холл быстро пустел, как это всегда бывает в ясную и теплую погоду. Снаружи ребятишки кучками направлялись к автобусам № 2 и № 3, сонно загоравшим у стоянок. Низенькие каблучки Салли дробно стучали по полу. В руке она держала конверт, легонько прижимая его той стороной, на которой было выведено имя — Фрэнк Джуэтт, — к мягкой округлости своей груди.

Она задержалась у комнаты № 6 — соседняя дверь с учительской, — и заглянула туда через стекло. Мистер Джуэтт беседовал там с полудюжиной учителей, имеющих отношение к тренерской работе в осенний и зимний сезоны. Маленький, пухлый Фрэнк Джуэтт всегда напоминал Салли мистера Уэзерби, главного персонажа комиксов «Арчи», — как и у мистера Уэзерби, очки у него вечно сползали на кончик носа.

Справа от него сидела Алиса Таннер, школьный секретарь. Кажется, она делала какие-то записи.

Мистер Джуэтт посмотрел налево, увидел Салли, заглядывающую в окно, и одарил ее одной из своих гаденьких улыбочек. Она махнула рукой и заставила себя улыбнуться в ответ. Она еще живо помнила то время, когда могла улыбаться совершенно непринужденно; после молитвы улыбка была самой естественной вещыо на свете.

Несколько других преподавателей тоже обернулись, яселая поглядеть, на кого уставился их бесстрашный лидер. Обернулась и Алиса Таннер. Она застенчиво пошевелила пальчиками Салли и слащаво улыбнулась.

«Они знают, — подумала Салли. — Все до единого знают, что у нас с Лестером все кончено. Айрин была такой добренькой прошлой ночью... такой участливой... и так старательно всем разболтала — маленькая сучка».

Салли пошевелила пальчиками в ответ, чувствуя, как губы ее раздвигаются в робкой — и явно фальшивой — улыбке. «Чтоб тебе по дороге домой попасть под каток, шлюха ты мерзкая», — подумала она и пошла дальше, дробно стуча по полу низенькими каблучками.

Когда мистер Гонт позвонил ей во время перемены и сказал, что пришла пора до конца расплатиться за чудесную деревяшку, Салли восприняла это с энтузиазмом и каким-то болезненным удовольствием. Она чувствовала, что «маленькая шутка», которую она обещала сыграть с мистером Джуэттом, возымеет действие, и ее это вполне устраивало. Сегодня ее обуревала жажда действий.

Она взялась за ручку двери в учительскую и... замерла.

«Что с тобой происходит?— неожиданно спросила она сама себя. — У тебя есть щепка... чудесная, божественная щепка со спрятанным внутри ее чудесным, божественным видением. Разве подобные вещи не должны приносить радость людям, заставлять их чувствовать себя лучше? Спокойнее? Более близкими к Господу — Отцу нашему Всемогущему? Но ты не чувствуешь себя ни лучше, ни ближе к кому бы то ни было. Ты чувствуешь себя так, словно кто-то воткнул тебе в голову оголенный конец электрического провода».

— Да, но в этом не виновата ни я, ни щепка, — пробормотала Салли. — В этом виноват Лестер. Мистер Лестер Большой-Член-Пратт.

Маленькая девчушка в больших очках и с тяжелым ранцем оторвалась от рекламного плаката «Пепси-клуб», который она внимательно рассматривала, и с любопытством взглянула на Салли.

— А ты на что уставилась, Ирвин? — спросила Салли.

Ирвин моргнула и пробормотала:

— Ни-на-што, миз Рат-клифф.

— Тогда пойди куда-нибудь еще и там уставься на эго, — рявкнула Салли. — Уроки закончились, ты что, не в курсе?

Ирвин торопливо пошла по коридору, время от времени бросая недоверчивые взгляды через плечо.

Салли открыла дверь учительской и вошла внутрь. Она нашла конверт точно на том месте, которое указал ей мистер Гонт — за корзинами для мусора, возле дверей кафетерия, снаружи. Она сама написала на нем имя и фамилию мистера Джуэтта.

Она еще раз быстро огляделась вокруг, желая убедиться, что поблизости нет этой маленькой шлюшки, Алисы Таннер, а потом открыла дверь во внутренний кабинет, пересекла его и положила конверт на стол Фрэнка Джуэтта. Теперь оставалось сделать еще кое-что.

Она выдвинула верхний ящик стола и достала оттуда большие тяжелые ножницы, потом наклонилась и подергала ящик с левой стороны. Он был заперт. Мистер Гонт предупредил, что так скорее всего и случится. Салли выглянула в учительскую, убедилась, что та все еще пуста, а дверь в коридор по-прежнему закрыта. Хорошо. Отлично. Она засунула кончики ножниц в трещинку на крышке запертого ящика и сильно потянула их кверху. Дерево расщепилось, и Салли почувствовала, как ее соски со странной приятностью затвердели. Это было забавно. Страшновато, но — забавно.

Она еще раз просунула ножницы в расширившуюся щель — кончики их на этот раз воткнулись глубже — и снова потянула их кверху. Замок хрустнул, ящик выкатился на роликах, и взору Салли открылось его содержимое. От удивления она сначала открыла рот, а потом начала хихикать, издавая прерывистые, захлебывающиеся звуки, больше похожие на приглушенные вопли, чем на смех.

— Ох, мистер Джуэтт! Какой же вы шаловливый парнишка!

В ящике лежала пачка журналов карманного формата, и тот, что лежал сверху, как раз так и назывался — «Шаловливый парнишка». На расплывчатой фотографии на обложке красовался мальчик лет девяти. На нем была мотоциклетная кепка в стиле 50-х и — больше ничего.

Салли залезла в ящик и вытащила журналы — их было не меньше дюжины, а может, и больше. «Веселые мальчишки», «Голенькие детки», «Цветущие на ветру», «На ферме Бобби». Она пролистала один и не поверила своим глазам. Откуда берутся такие штучки? Они явно не продаются в аптеке, даже на самой верхней полке, о которой порой разорялся с амвона его преподобие Роуз, — той, где висит табличка: «ПОЖАЛУЙСТА, СМОТРЕТЬ ТОЛЬКО С 18 ЛЕТ И СТАРШЕ».

Вдруг в ее мозгу раздался очень хорошо знакомый ей голос: «Поторапливайся, Салли, если не хочешь, чтобы тебя застали здесь. Собрание вот-вот закончится».

А потом послышался другой голосок, женский, который Салли тоже почти узнала. Он был слышен так, словно она разговаривала с кем-то по телефону, и на том конце, где был ее собеседник, говорил кто-то еще, как бы создавая фон.

— ...Не просто нормальная, — произнес этот другой голосок. — Она поразительная.

Салли «выключила» эти голоса и принялась делать то, что велел ей мистер Гонг: разбросала непристойные журналы по всему кабинету мистера Джуэтта. Потом она положила на место ножницы и быстро вышла из комнатки, захлопнув за собой дверь. Она открыла дверь общей учительской и выглянула наружу. Никого... Только голоса из комнаты № 6 звучали громче, и оттуда слышался смех. Они уже собирались расходиться — собрание было на редкость коротким.

Слава Богу и мистеру Гонту, подумала она и выскользнула в коридор. Она почти дошла до входной двери, когда услыхала, как все выходят из комнаты № 6. Салли не обернулась. Она поймала себя на том, что последние пять минут совсем не думала о мистере Лестере Большом-Члене-Пратте, и это было действительно здорово. Она решила пойти домой и устроить себе чудесную душистую ванну, чтобы забраться туда со своей волшебной щепкой и не думать о мистере Большом-Члене часа два — вот это будет потрясающе! Точно! Вот это точ...

«Что ты там сделала? Что было в том конверте? Кто оставил его там, у входа в кафетерий? И когда? И наконец, самое главное, Салли, — что ты затеваешь?»

Секунду она стояла не шевелясь, чувствуя, как на лбу и висках выступают маленькие капельки пота. Глаза ее стали круглыми и удивленными, как у испуганного кролика. Потом они сузились, и она зашагала дальше. Она носила подвязки, и они терлись о ее ноги, вызывая странно-приятные ощущения, заставившие ее вспомнить частые объятия с Лестером.

«Плевать мне на то, что я сделала, — подумала она. — На самом деле я надеюсь, что это подействует. Он заслуживает такой шутки — на вид прямо мистер Уэзерби, а держит все эти поганые журнальчики. Да чтоб он подавился, когда зайдет к себе в кабинет».

— Да за...сь ты со своими журналами, — прошептала она.

Впервые в жизни она выругалась вслух, и ее затвердевшие соски начало приятно покалывать. Салли зашагала быстрее, и в голове у нее появились неясные, расплывчатые мысли о том, что, быть может, она займется в ванной еще кое-чем. Неожиданно она почувствовала, что у нее есть и кое-какие собственные потребности. Она еще не была уверена, что знает, как их удовлетворить, но... ей пришло в голову, что можно попробовать поискать способ. В конце концов Господь поможет тем, кто помогает себе сам.

— Ну как, по-вашему, это нормальная цена? — спросил мистер Гонт у Полли.

Полли хотела ответить, но запнулась. Внимание мистера Гонта, казалось, отвлеклось куда-то: он смотрел в пространство, и губы его беззвучно шевелились, словно он читал молитву.

— Мистер Гонт?

Он чуть вздрогнул, потом перевел взгляд на нее и улыбнулся.

— Прошу прощения, Полли. Иногда я как-то забываюсь.

— Цена не просто нормальная, — сказала ему Полли, — она потрясающая. — Она достала чековую книжку из сумочки и стала выписывать чек. Время от времени она словно в тумане начинала спрашивать себя, зачем она здесь, но тут же ощущала зов глаз мистера Гонта. И стоило ей поднять взгляд и посмотреть ему в глаза, как все вопросы и сомнения тут же исчезали.

Чек, который она вручила ему, был выписан на сорок шесть долларов. Мистер Гонт аккуратно сложил его и сунул в боковой карман своего спортивного пиджака.

— Не забудьте заполнить корешок, — сказал он, — а то ваш любопытный друг наверняка захочет взглянуть на него.

— Он зайдет повидать вас, — сказала Полли, послушно заполняя корешок чека, — он думает, что вы человек с секретом.

— У него очень много мыслей и планов, — заметил мистер Гонт. — Но планы его изменятся, а мысли растают, как утренний туман при первом ветерке. Поверьте мне на слово.

— Вы... Вы ведь не причините ему вреда, правда?

— Я? Вы неверного обо мне мнения, Патриция Чалмерз. Я пацифист — один из великих пацифистов мира сего. Я никогда не подниму руку на шерифа. Я просто хочу сказать, что в этот полдень у него будет много дел по ту сторону моста. Пока он еще об этом не подозревает, но очень скоро — узнает.

— О-о...

— А теперь, Полли...

— Да?

— Вашим чеком плата за азку не исчерпывается.

— Нет?

— Нет. — В руке мистер Гонт держал простой белый конверт. Полли понятия не имела, откуда он взялся, но это казалось ей само собой разумеющимся и вполне нормальным явлением. — Чтобы окончательно расплатиться за ваш амулет, Полли, вам нужно помочь мне сыграть кое с кем маленькую шутку.

— С Аланом? — Она вдруг жутко испугалась, совсем как заяц, почуявший запах сухого дыма от лесного пожара жарким летним днем. — Вы имеете в виду Алана?

— Конечно же, нет, — сказал он. — Просить вас, чтобы вы сыграли шутку с кем-то, кого вы знаете, не говоря уже о том, что думаете, будто любите, было бы неэтично, моя дорогая.

— Да?

— Да... Хотя, я полагаю, вам следует хорошенько поразмыслить о ваших отношениях с шерифом, Полли. Вы можете прийти к выводу, что все сводится к довольно простому выбору: маленькая боль сейчас избавит от гораздо большей боли потом. Иначе говоря, тот, кто скоро женится, нередко потом долго сожалеет.

— Я не понимаю вас.

— Я знаю. Вы поймете меня лучше, Полли, когда разберете вашу почту. Видите ли, не я один привлек к себе внимание вашего настырного шерифа. А сейчас давайте обсудим ту маленькую шутку, которую я хочу, чтобы вы сыграли с одним парнем — я, кстати, его только что нанял на работу. Его зовут Меррилл.

— Эйс Меррилл?

Его улыбка погасла.

— Не перебивайте меня, Полли. Никогда не перебивайте меня, пока я говорю, если не хотите, чтобы ваши руки распухли так, словно в кровеносные сосуды вам закачали ядовитый газ.

Она отпрянула от него, и ее сонные, мечтательные глаза широко раскрылись.

— Я... Простите меня.

— Хорошо. Ваши извинения принимаются... на этот раз. А теперь слушайте меня, и слушайте очень внимательно.

Фрэнк Джуэтт и Брайон Макгинли, учитель географии и тренер по баскетболу, шли из комнаты № 6 в учительскую, чуть позади Алисы Таннер.

Фрэнк ухмылялся, рассказывая Брайону анекдот, который он сегодня услышал от продавца учебников. Речь там шла о враче, затруднявшемся поставить диагноз одной женщине. Он свел все к двум вариантам — СПИД или потеря ориентации, — но точнее сказать не мог.

— И вот ее муж отводит врача в сторонку, — бубнил Фрэнк, пока они заходили в учительскую. Алиса склонилась над своим письменным столом, просматривая стопку бумаг, и Фрэнк понизил голос. Алиса была жуткой ханжой, когда речь шла об анекдотах с малейшей сальностью.

— Ну и?.. — спросил Брайон, тоже начиная ухмыляться.

— Ну вот. Он здорово расстроился. И говорит: «Слушайте, док, неужели это все, что вы можете сказать? А есть способ определить точно, что у нее?»

Алиса выбрала два розовых бланка и пошла с ними во внутренний кабинет. Она дошла до двери и резко остановилась, словно наткнулась на какую-то невидимую стену. Ни один из ухмыляющихся белых провинциалов среднего возраста этого не заметил.

— «Конечно, проще простого, — говорит врач, — заведите ее в лес, миль на двадцать вглубь, и бросьте там. Если она найдет дорогу домой, лучше ее не трахайте».

Брайон Макгинли секунду глупо пялился на своего патрона, а потом залился раскатистым хохотом. Директор Джуэтт хохотал вместе с ним. Они так громко смеялись, что не расслышали, как Алиса первый раз окликнула Фрэнка. Но второй раз они уже не могли не услышать — второй раз она почти завопила.

Фрэнк торопливо подошел к ней и спросил:

— Алиса? В чем дело?.. — Потом он увидел, в чем дело, и его охватил жуткий страх — он словно окаменел. Слова замерли на языке. Он почувствовал, как кожа на гениталиях каким-то безумным образом сворачивается; казалось, его яйца стараются заползти туда, откуда они вылезли когда-то.

Это были журналы.

Те самые журналы из нижнего ящика.

Они были разбросаны по всему кабинету, как какое-то безумное конфетти: мальчики в школьных формах, мальчики в стогах сена, мальчики в соломенных шляпах, мальчики на детских лошадках.

— Боже правый, что это? — послышался хриплый от ужаса и изумления голос слева от Фрэнка. Он повернул голову в ту сторону (шейные позвонки у него при этом скрипнули, как ржавые дверные петли) и увидел, что Брайон Макгинли вытаращился на дикую груду разбросанных журналов и глаза его едва не выскакивают из орбит.

«Это шутка, — попытался произнести он. — Чья-то глупая шутка, вот и все. Журналы не мои. Стоит лишь взглянуть на меня, чтобы убедиться — подобные журналы не могут... не могут иметь ничего общего с человеком моего... моей... моих...» Его — чего?

Он не знал, и в любом случае это не имело значения, потому что он утратил способность говорить. Начисто.

Трое взрослых людей стояли молча, в шоке уставившись на разорение, царившее в кабинете директора средней школы Фрэнка Джуэтта. Журнал, качавшийся на самом краешке кресла для посетителей, пошелестел страницами от притока горячего воздуха из полураскрытого окна, а потом упал на пол. «Шаловливый парнишка» — многообещающе зазывала его обложка.

«Шутка? Да, шутка, я скажу, что это была шутка, — проносилось в мозгу Джуэтта, — но разве они мне поверят? Допустим, кто-то взломал ящик стола... Подложил их туда... Поверят они в это?»

— Миссис Таннер? — послышался девчачий голосок позади них.

Все трое — Джуэтт, Таннер и Макгинли — резко обернулись, словно пойманные за чем-то постыдным и неприличным. Там стояли две девчонки-восьмиклассницы в красно-белых костюмчиках, какие носят ведущие на параде. Алиса Таннер и Брайон Макгинли почти одновременно подались вперед, чтобы заслонить собой обзор кабинета Фрэнка (сам Фрэнк Джуэтт, казалось, прирос к полу и превратился в камень), но они чуть-чуть опоздали. Глазки у обеих «ведущих» округлились. Одна из них — Дарлена Виккери — закрыла ладошками свой маленький бутонообразный ротик и, словно не веря своим глазам, вытаращилась на Фрэнка Джуэтта.

Ага, подумал Фрэнк, завтра к полудню вся школа уже будет в курсе, а к вечеру — весь город.

— Идите, девочки, — сказала миссис Таннер. — Кто-то сыграл гадкую шутку с мистером Джуэттом — очень гадкую Шутку, — и вы не должны никому об этом рассказывать. Ни единого слова. Вы меня поняли?

— Да, миссис Таннер, — сказала Айрин Макавой. Три минуты спустся она уже будет рассказывать своей лучшей подруге, Донне Белью, что кабинет мистера Джуэтта был весь усеян фотографиями мальчишек, одетых в одни тяжелые металлические браслеты.

— Да, миссис Таннер, — сказала Дарлена Виккери. Через пять минут она будет рассказывать то же самое своей лучшей подруге, Натали Прист.

— Давайте, — поддержал Алису Брайон Макгинли. Он пытался говорить обычным тоном, но голос его так и не оправился после шока. — Уходите отсюда.

Обе девчушки убежали; их красные юбчонки весело хлопали по крепким коленкам.

Брайон медленно повернулся к Фрэнку.

— Я думаю... — начал он, но Фрэнк не обратил на него внимания.

Двигаясь медленно, как во сне, он вошел в свой кабинет, закрыл за собой дверь со словом «ДИРЕКТОР», выведенным аккуратными черными буквами на табличке, и стал медленно собирать журналы.

«Ты же сейчас все равно что даешь им письменное признание!» — завопила какая-то часть его мозга. Однако он не обратил никакого внимания на этот вопль. Более глубокий слой его рассудка — примитивный голос инстинкта самосохранения — тоже говорил сейчас, и этот голос сказал, что в данный момент он как раз наиболее уязвим. Если он станет говорить сейчас с Алисой или Брайоном, если попытается объясниться, он подпишет себе смертный приговор.

Алиса стучалась в двери. Фрэнк игнорировал ее стук и продолжал полусонный обход кабинета, подбирая журналы, собранные им за последние девять лет. Он выписывал их один за другим издалека и ездил получать на почту в Гейтс-Фоллс, каждый раз опасаясь, что полиция штата или почтовая инспекция обрушится ему на голову грудой кирпичей. Этого он избежал. А теперь...

«Они не поверят, что журналы твои, — произнес примитивный голос. — Они не позволят себе такой роскоши: поверить — ведь это расстроит такое множество уютненьких провинциальных представлений о жизни. Как только ты возьмешь себя в руки, ты с этим справишься, но... Кто же сотворил с тобой такое? Кто мог такое сделать?» (Фрэнку так и не пришло в голову спросить себя, какая бредовая идея заставила его для начала притащить журналы сюда — из всех возможных мест выбрать именно это.)

Фрэнк Джуэтт мог заподозрить только одного человека — одного жителя Касл-Рока, который разделял с ним его тайную жизнь. Джордж Т. Нелсон, преподаватель труда в средней школе. Джордж Т. Нелсон, который, несмотря на свою обманчивую внешность крутого парня, был голубее крепа на старой отцовской шляпе. Джордж Т. Нелсон, с которым Фрэнк Джуэтт однажды побывал на своего рода вечеринке в БостоНе — такого рода, где было полно мужчин средних лет и небольшая кучка голых мальчиков. Такой вечеринке, за которую можно провести в тюрьме весь остаток жизни. Такой вечеринке...

На его столе лежал большой почтовый конверт, и посреди конверта было написано его имя. Фрэнк Джуэтт ощутил странное еканье в самой верхушке живота, похожее на чувство человека, сидящего в сорвавшемся с троса лифте. Он поднял взгляд и увидел, что Алиса и Брайон стоят, вытаращившись на него, буквально щека к щеке, с раскрытыми ртами. «Теперь я знаю, — подумал Фрэнк Джуэтт, — как себя чувствуют рыбы на суше».

Он махнул им рукой — дескать, убирайтесь отсюда! Они не ушли, и это почему-то его никоим образом не удивило. Это был кошмар, а в кошмарах события никогда не развиваются так, как хочется. Потому-то они и есть кошмары. Он испытывал жуткое чувство расстерянности, но... где-то под этим, как тлеющая искорка под кучей сырых дров, разгорался маленький голубой огонек злости.

Положив пачку журналов на пол, он уселся за стол и обнаружил, что ящик, где они лежали, взломан, как он и опасался. Разорвав конверт, он извлек его содержимое. В основном это были глянцевые фотографии — его и Джорджа Т. Нелсона на вечеринке в Бостоне. Они развлекались с несколькими миловидными молоденькими пареньками (старшему из них было что-то около двенадцати), и на каждой фотографии лицо Джорджа Т. Нелсона было затемнено, а Фрэнка Джуэтта — идеально четким.

Впрочем, последнее обстоятельство не вызвало у Фрэнка удивления.

Еще в конверте была записка. Он вытащил ее и прочел.

Фрэнк, дружище.

Прости, что пришлось так поступить, но я должен уехать из города, и у меня нет времени рассусоливать. Мне нужны две тысячи баксов. Принеси их мне домой в семь вечера. Сейчас, конечно, тебе придется попрыгать, но ты мужик скользкий, и особых проблем у тебя не будет. А если не сделаешь, фотографии этого борделя будут висеть во всех телефонных будках города под листовками Ночи Казино. Тогда тебя, приятель, в два счета вышибут из города. Так что две штуки должны быть у меня сегодня до семи пятнадцати, иначе пожалеешь, что не родился кастратом.

Твой друг Джордж.

Твой друг.

Твой друг.

Его взгляд все время с изумлением и каким-то ужасом невольно возвращался к этой заключительной строчке.

Хорош, твою мать, друг, со своим поцелуйчиком Иуды и ударом ножа в спину!

Брайон Макгинли все еще постукивал рукой по двери, но когда Фрэнк Джуэтт наконец поднял голову, оторвавшись от того, что привлекало его внимание на столе, кулак Брайона застыл в воздухе. Лицо директора было мертвенно-бледным, кроме двух ярких клоунских пятен на щеках. Губы раздвинулись в узкой улыбке, обнажившей два ряда зубов.

Он ни капельки не был сейчас похож на мистера Уэзерби.

«Мой друг, — подумал Фрэнк. Одной рукой засовывая фотографии обратно в конверт, он смял записку в другой. Теперь голубая искорка злости стала оранжевой. Сырые дрова охватило пламя. — Ладно, я приду туда. Я приду, и мы обсудим это дело с моим другом, Джорджем Т. Нелсоном».

— Да, конечно, — сказал вслух Фрэнк Джуэтт. — Конечно... — И его улыбка стала шире.

Время подходило к четверти четвертого, и Алан решил, что Брайан Раск, должно быть, пошел другой дорогой; вереница расходившихся по домам учеников почти иссякла. Шериф уже полез было в карман за ключами от машины, когда заметил одинокую фигурку парнишки, катящего на велосипеде по Скул-стрит прямо к нему. Паренек ехал медленно, сгорбившись за рулем и так низко наклонив голову, что Алан не мог разглядеть его лица.

Но он видел, что лежало на багажнике велосипеда: сумка-холодильник.

— Вы поняли? — спросил мистер Гонт у Полли, державшей теперь в руках конверт.

— Да, я... Я поняла. Да, — ответила Полли, но на ее сонно-мечтательном лице отразилась тревога.

— Вы не кажетесь веселой.

— Ну... Я...

— Штуки вроде азки не всегда хорошо действуют на людей, которые невеселы, — сказал мистер Гонт. Он ткнул пальцем в маленький холмик на ее груди, где серебряный шарик прижимался к коже, и снова она почувствовала, как внутри шарика что-то странно шевельнулось. В то же самое мгновение жуткие судороги боли пронзили ее руки, словно на них с размаху накинули сетку из острых металлических крючков. Полли громко застонала.

Мистер Гонт согнул палец, которым ткнул в медальон, манящим жестом. Она снова почувствовала шевеление внутри серебряного шарика — на этот раз более явственно, — и боль прошла.

— Вы ведь не хотите вернуться к прежнему состоянию, а, Полли? — мягким, шелковым голосом спросил мистер Гонт.

— Нет! — закричала она. Грудь ее начала быстро вздыматься и опускаться. Руки стали торопливо тереться одна о другую, словно она что-то застирывала, а ее взгляд ни на секунду не отрывался от его глаз. — Пожалуйста, нет!

— Потому что все может стать еще хуже, верно?

— Да! Да, может!

— И никто этого не понимает, не так ли? Даже шериф. Он-то понятия не имеет, что значит проснуться в два часа ночи с адским огнем в ладонях, правда?

Она помотала головой и заплакала.

— Делайте все, как я говорю, Полли, и вам никогда больше не придется так просыпаться. И еще кое-что — делайте то, что я говорю, и если кто-то в Касл-Роке и узнает, что ваш ребенок сгорел в трущобе Сан-Франциско, они узнают об этом не от меня.

Полли издала хриплый отчаянный крик — так вскрикивает женщина, которой приснился жуткий, кошмарный сон.

Мистер Гонт улыбнулся.

— Существует не одна разновидность ада, верно, Полли?

— Как вы узнали о нем? — прошептала она. — Никто не знает. Даже Алан. Я сказала Алану...

— Я знаю, потому что знать — моя профессия. А подозревать — его профессия, Полли. Алан так и не поверил тому, что вы ему рассказали.

— Он говорил...

— Я не сомневаюсь, что он говорил все, что нужно, но он не поверил вам. Женщина, которую вы наняли сидеть с ребенком, была наркоманкой, так? Тут не было вашей вины, Полли, но, разумеется, все, что привело к этой ситуации, являлось вопросом личного выбора, не так ли? Вашего выбора. Молодая женщина, которую вы наняли присматривать за Келтоном, задремала и выронила сигарету — а может, это была «травка», — в мусорную корзину. Вы можете сказать, что это ее палец нажал на спусковой крючок, но ружье было заряжено вашей гордыней, вашей неспособностью согнуть шею перед родителями и прочими почтенными жителями Касл-Рока.

Полли стала всхлипывать громче.

— Но разве молодая женщина не должна иметь собственную гордость? — мягко спросил мистер Гонт. — Когда уже ничего больше не остается, разве не должна она держаться хотя бы за эту единственную монетку, без которой ее кошелек останется совсем пустым?

Полли вызывающе подняла мокрое от слез лицо.

— Я полагала, это мое личное дело, — сказала она. — Я и сейчас так считаю. Пускай это гордыня, что с того?

— Да, — ответил он успокаивающим тоном. — Сказано неплохо, но... Они бы приняли вас обратно, не правда ли? Ваши мать и отец? Это было бы не очень приятно — с ребенком, вечно напоминающим им обо всем, с болтливыми языками, распускающими сочувственные сплетни, — но вполне возможно.

— Да, и каждый Божий день я бы уповала на то, чтобы выбраться из-под каблука своей матери! — выкрикнула она яростным, противным голосом, не имеющим почти ничего общего с ее нормальным тоном.

— Да, — подтвердил все так же успокаивающе мистер Гонт. — И потому вы остались там, где были. У вас был Келтон, и у вас была ваша гордость. И когда Келтон умер, осталась еще гордость... верно?

Полли издала крик боли и отчаяния и закрыла мокрое лицо ладонями.

— Это болит сильнее, чем ваши руки, правда? — спросил мистер Гонт. Полли кивнула, не отнимая ладоней от лица. Мистер Гонт заложил свою отвратительную длиннопалую ладонь себе за голову и сказал тоном, каким произносят панегирик: — Гуманизм! Как благородно! Какая жажда принести себя кому-то в жертву!

— Хватит! — простонала она. — Неужели вы не можете перестать?

— Это секрет, так ведь, Патриция?

— Да.

Он дотронулся до ее лба. Полли издала сдавленный стон, но не отодвинулась.

— Это та дверь в ад, которую вы хотели бы держать на замке, верно?

Она кивнула, не поднимая головы.

— Тогда делайте, что я говорю, Полли, — прошептал он, отвел одну из рук женщины от ее лица и стал гладить. — Делайте, что говорю, и держите язык за зубами. — Он пристально взглянул на ее мокрые щеки и покрасневшие глаза. На какое-то мгновение его губы скривил слабый отблеск отвращения.

— Не знаю, от чего мне становится противней — от вида плачущей женщины или смеющегося мужчины. Утрите вы ваше проклятое личико, Полли.

Медленно, как во сне, она достала из сумочки вышитый носовой платочек и начала вытирать лицо.

— Так-то лучше, — сказал он и выпрямился. — Теперь я отпускаю вас домой, Полли, у вас есть дела. Но хочу, чтобы вы знали: мне было очень приятно иметь с вами дело. Я всегда так восхищаюсь дамами, которые черпают гордость в самих себе.

— Эй, Брайан... Хочешь, покажу тебе фокус? — Мальчик на велосипеде быстро поднял голову, челка его упала на глаза, и на лице его Алан увидел выражение, которое ни с чем не спутаешь: голый неприкрытый страх.

— Фокус? — дрожащим голосом переспросил паренек. — Какой фокус?

Алан не знал, чего боялся мальчишка, но одно он понял сразу: его волшебное искусство, на которое он часто полагался, как на ледокол, имея дело с детьми, на этот раз по каким-то причинам было совершенно неуместно. Лучшее, что он мог сделать, это отложить его подальше и как можно скорее начать все сначала.

Он выставил вперед свою левую руку — ту, на которой болтались часы, — и улыбнулся, глядя прямо на бледное, внимательное, испуганное личико Брайана.

— Как видишь, у меня ничего нет в рукаве и рука двигается свободно, от кисти до самого плеча. А теперь... presto!

Алан провел открытой правой ладонью по всей левой руке, легко вытащив при этом большим пальцем маленький пакетик из-под часов. Сжимая кулак, он отковырнул почти микроскопическую застежку, скрепляющую пакетик. Левой ладонью он ударил по правой, а когда развел руки в стороны, огромный букет бумажных цветов расцвел там, где мгновением раньше не было ничего, кроме пустоты.

Алан сотни раз показывал этот фокус прежде и никогда так хорошо, как этим жарким октябрьским полднем, но... ожидаемая реакция — мгновенное изумление, а потом ухмылка, состоящая на треть из удивления и на две трети из восхищения, — так и не показалась на лице Брайана. Он с легким любопытством посмотрел на букет (казалось, в этом взоре проскользнуло облегчение, словно он ожидал гораздо менее приятный фокус), а потом перевел взгляд на лицо Алана.

— Неплохо, да? — спросил Алан и растянул губы в широкой улыбке, столь же натуральной, как челюсти его деда.

— Ага, — сказал Брайан.

— Так-так. Вижу, что ты в недоумении. — И Алан свел ладони вместе, осторожно сворачивая букет. Это было легко — пожалуй, даже слишком легко. Пора покупать новый экземпляр фокуса с цветком; их хватает ненадолго. Пружина в этом уже стала растягиваться, а яркая разноцветная бумага скоро начнет рваться.

Он снова раскрыл ладони, улыбаясь теперь более естественно. Букет исчез — опять превратился в маленький пакетик под браслетом его часов. Брайан Раск не улыбнулся в ответ; его лицо вообще было лишено всякого выражения. Остатки летнего загара не могли скрыть ни бледности, ни того, что кожа на лице была в том необычном состоянии, какое бывает при половом созревании: гроздь маленьких прыщиков на лбу, один побольше — в уголке рта, тени по обеим сторонам носа. Лиловатые тени были у него и под глазами, словно последний рат он высыпался давным-давно.

Этот парнишка явно не в порядке, подумал Алан. Что-то в нем здорово треснуло, если вообще не сломалось. Вариантов было два: или Брайан Раск видел того, кто учинил разгром в доме Джерзиков, или он сделал это сам. Любая из двух вероятностей была достаточно поганой, но если речь идет о второй, то Алан с трудом мог представить себе размер и тяжесть вины, которая сейчас должна давить на этого мальчишку.

— Отличный фокус, шериф Пэнгборн, — совершенно бесцветным голосом произнес Брайан. — Правда.

— Спасибо... Рад, что тебе понравилось. Брайан, ты знаешь, о чем я хотел бы с тобой поговорить?

— Я... Кажется, знаю, — сказал Брайан, и Алана неожиданно охватила уверенность, что мальчишка сейчас сознается в битье стекол. Прямо здесь, на углу, сознается, и Алан сделает громадный шаг к раскрытию загадки того, что произошло между Нетти и Уилмой.

Но Брайан ничего больше не сказал. Он лишь поднял на Алана свои усталые, слегка покрасневшие глаза.

— Что произошло, сынок? — спросил шериф все тем же спокойным тоном. — Что произошло, когда ты был возле дома Джерзиков?

— Не знаю, — сказал Брайан. Голос его был все таким же бесцветным. — Но мне снилось это прошлой ночью. И в ночь на воскресенье — тоже. Мне снилось, как я иду к тому дому, только во сне я видел, от чего на самом деле был весь этот шум.

— И что это было, Брайан?

— Монстр, — сказал Брайан. Его голос не изменился, но в каждом глазу появилось по большой слезинке, повисшей на нижней реснице. — Во сне вместо того, чтобы уехать, как я сделал наяву, я стучался в дверь, дверь открывалась, и там был монстр, и он... он... съедал меня. — Слезинки задрожали и медленно скатились по раздраженной коже щек Брайана Раска.

Да, пожалуй, подумал Алан, может быть и такое — простой испуг, испуг того рода, какой может испытать маленький ребенок, не вовремя открывший дверь в спальню и увидевший, как трахаются его мать и отец. Он думает, что они дерутся, потому что он слишком мал и не знает, как выглядит трахающаяся парочка. А если они производят много шума, он даже может подумать, что они пытаются убить друг друга.

Но...

Но что-то тут было не так. Что-то не так, и все. Казалось, парнишка лжет напропалую, несмотря на его затравленный взгляд, так и говорящий: «Я хочу рассказать вам все». Что это могло значить? Алан точно не знал, но опыт подсказывал ему, что скорее всего Брайан знал того, кто бросал камни. Может, это был кто-то, кого Брайан считал нужным защищать. Или, может быть, метатель камней знал, что Брайан его видел, а Брайану было это известно. Возможно, парнишка просто боялся мести.

— Кто-то накидал камней в дом Джерзиков, — произнес Алан тихим и (как он надеялся) успокаивающим голосом.

— Да, сэр, — сказал Брайан еле слышно. — Наверно, так. Наверно, это могло быть такое. Я думал, они дерутся, но, может быть, это кто-то швырял камни. Бах, бух, тарарах.

Ритм похож па «Пурпурную банду», подумал Алан, но вслух говорить не стал.

— Ты решил, что они дерутся?

— Да, сэр.

— Ты действительно так подумал?

— Да, сэр.

— Ну что ж, — вздохнул Алан, — теперь ты знаешь, что это было. И ты знаешь, что это — поганая выходка. Швырять камни кому-то в окна — довольно серьезное дело, даже если из этого не следует ничего больше.

— Да, сэр.

— Но на сей раз кое-что еще последовало за этим. Ты ведь знаешь, что именно, Брайан?

— Да, сэр.

Эти глаза, смотрящие со спокойного, бледного лица... Алан начал понимать две вещи: этот парнишка хотел рассказать ему, что произошло, но почти наверняка он этого не сделает.

— Ты выглядишь очень невеселым, Брайан.

— Да, сэр.

— «Да, сэр»... Это означает, что ты действительно невесел?

Брайан кивнул, и еще две слезинки скатились по его

щекам. Алан испытывал два сильных и противоречивых чувства: глубокую жалость и дикое раздражение.

— Расскажи мне, почему ты невесел, Брайан.

— Мне всегда снились чудесные сны, — еле слышно заговорил Брайан. — Они были глупые, но все равно хорошие. Про мисс Ратклифф, мою учительницу по коррекции речи. Теперь я понимаю, это было глупо. Но раньше я этого не знал и было лучше. И знаете что? Я еще кое-что знаю теперь.

Его темные, ужасно грустные глаза встретились со взглядом Алана.

— Тот сон... про монстра, который бросает камни... он пугает меня, шериф Пэнгборн, но... грустно мне от тех вещей, которые я теперь знаю. Это все равно что знать, как фокусник делает свои трюки.

Он слегка наклонил голову, и Алан готов был поклясться, что Брайан смотрел на браслет от его часов.

— Иногда лучше быть глупым — вот что я теперь знаю.

Алан положил руку мальчику на плечо.

— Брайан, давай-ка поговорим начистоту, идет? Расскажи мне, что произошло. Расскажи, что ты видел и что ты делал.

— Я приехал узнать, не нужно ли им расчищать зимой дорожку, — сказал мальчик безжизненным, механическим голосом, здорово напугавшим Алана. Паренек выглядел, как почти все американские ребятишки одиннадцати-двенадцати лет, — кроссовки, джинсы, майка с портретом Берта Симпсона, — а говорил, как плохо запрограммированный робот, который вот-вот развалится от перегрузки. И в первый раз Алан задумался, а не видел ли Брайан Раск кого-нибудь из своих родителей, как они швыряли камни у дома Джерзиков.

— Я услышал шум, — продолжал паренек. Он рассказывал простыми утвердительными предложениями, как учат говорить полицейских детективов в суде. — Шум был страшный. Грохот, звон падающих и ломающихся предметов. И я укатил оттуда как можно быстрее. На крыльце соседнего дома стояла женщина. Она спросила меня, что там происходит. Я думаю, она тоже была испугана.

— Да, — подтвердил Алан. — Джиллиан Мислабурски. Я говорил с ней. — Он коснулся сумки-холодильника, косо лежавшей на багажнике велосипеда Брайана. От его внимания не ускользнуло то, как сжались губы мальчика, когда он сделал это. — Брайан, у тебя была эта сумка в то воскресное утро?

— Да, сэр, — сказал Брайан, вытер щеки тыльными сторонами рук и с беспокойством уставился на Алана.

— Что в ней было?

Брайан ничего не ответил, но Алану показалось, что губы у него дрогнули.

— Что в ней было, Брайан?

Брайан по-прежнему молчал.

— Она была набита камнями?

Медленно и четко Брайан покачал головой — нет.

— Что в ней было? — в третий раз спросил Алан.

— То же, что и сейчас, — прошептал Брайан.

— Могу я открыть ее и взглянуть?

— Да, сэр, — бесцветным голосом произнес Брайан. — Думаю, можете.

Алан откинул крышку и заглянул в сумку.

Она вся была набита бейсбольными вкладышами.

— Это мой обменный фонд. Я таскаю их с собой почти всюду, — сообщил Брайан.

— Ты... таскаешь их с собой?

— Да, сэр.

— Зачем, Брайан? Зачем ты возишь с собой повсюду сумку с бейсбольными вкладышами?

— Я же сказал вам — это обменный фонд. Кто знает, когда может подвернуться случай удачно обменяться с кем-то. Я все еще разыскиваю Джоя Фоя — он играл в «Невообразимой мечте» в шестьдесят седьмом — и вкладыш с Майком Гринвеллом. А мой любимый игрок — Гейтор. — И тут Алану показалось, что он различил едва заметный налет удовольствия в глазах паренька; он почти слышал мысленный голос, приговаривающий: «Обдурили мы тебя, обдурили мы тебя!» Но конечно же, это был его собственный голос — его собственное раздражение подлаживалось под ребяческий говорок.

Разве нет?

Хорошо, а что ты рассчитывал увидеть в этой сумке? Груду булыжников с привязанными к ним записками? Ты что, правда полагал, что он направляется к следующему дому, чтобы сделать опять то же самое?

Да, признался он себе. Какая-то часть его именно так и полагала. Брайан Раск — мужичок с ноготок, гроза Касл-Рока. Безумный Рокер. Но, что самое худшее, он был точно уверен: Брайан Раск знает, какие мысли вертятся сейчас у него в голове.

Обдурили тебя! Обдурили мы тебя, шериф!

— Брайан, пожалуйста, скажи мне, что вообще происходит здесь вокруг. Если ты знаешь, прошу тебя, скажи.

Брайан закрыл крышку на сумке-холодильнике и ничего не ответил. В сонном полуденном воздухе раздалось негромкое «щелк».

— Не можешь сказать?

Брайан медленно кивнул — подтверждая, как показалось Алану, его правоту: он не мог сказать.

— Скажи мне, чего ты боишься, сынок? Может быть, я могу помочь тебе. — Он легонько постучал пальцем по значку, который носил на груди своей форменной рубашки. — Думаю, мне за то и платят, чтобы я вертел этой звездочкой. Потому что иногда я могу заставить разные страшные штучки исчезнуть.

— Я... — начал было Брайан, но тут ожила и пискнула полицейская рация, которую Алан прикрепил под приборным щитком своего семейного фургона три или четыре года назад.

— Номер Один, Номер Один, вызывает база. Вы меня слышите? Прием?

Глаза Брайана оторвались от Алана и уставились в направлении фургона и звука голоса Шейлы Бригем — голоса власти, голоса полиции. Алан увидел, что если паренек и был на грани какого-то признания (а возможно, он лишь принимал желаемое за действительное), то теперь этот момент прошел. Лицо мальчика закрылось, как дверца погреба.

— Сейчас иди домой, Брайан. Мы еще поговорим с тобой об этом... этом твоем сне... позже. Идет?

— Да, сэр, — сказал Брайан. — Наверно.

— А ты тем временем подумай о том, что я тебе сказал: быть шерифом — в основном и значит заставлять страшные штуки убираться восвояси.

— Мне нужно идти домой, шериф. Если я скоро не появлюсь дома, мама будет здорово ругать меня.

— Ну что ж, нам это ни к чему, — кивнул Алан. — Ступай, Брайан.

Он проводил мальчика взглядом. Голова Брайана была низко опущена, он опять, казалось, не столько ехал на велосипеде, сколько волочил его у себя между ног. Что-то тут было не так, настолько не так, что все поиски причин случившегося с Уилмой и Нетти отступали для Алана на второй план по сравнению с необходимостью выяснить, что же придало такое усталое и затравленное выражение лицу этого паренька.

В конце концов женщины были мертвы и лежали в могилах. Брайан Раск пока еще был жив.

Алан подошел к старому, видавшему виды фургону, который должен был продать еще год назад, сунулся внутрь, взял радиомикрофон и нажал на кнопку передачи.

— Да, Шейла, это Номер Один. Я слышу — говори.

— Вам звонил Генри Пейтон, Алан, — сообщила Шейла. — Он велел передать, что это срочно. Он хочет, чтобы я соединила вас с ним.

— Давай, — сказал Алан, чувствуя, как учащается пульс.

— Это может занять несколько минут.

— Отлично. Я буду здесь. Номер Один закончил.

Он облокотился на крыло машины в пятнистой тени, зажав в руке микрофон, и стал ждать, раздумывая, что такое срочное случилось в жизни Генри Пейтона.

Когда Полли добралась до дома, было двадцать минут четвертого, и она чувствовала, что всю ее раздирает в двух совершенно противоположных направлениях. С одной стороны, она ощущала глубокий и сильный позыв заняться поручением, которое дал ей мистер Гонт (ей не хотелось пользоваться его терминологией и называть это даже мысленно шуткой — Полли Чалмерз не была большой шутницей), выполнить его, чтобы азка наконец принадлежал ей. Концепция мистера Гонта — дело не сделано, пока мистер Гонт не сказал, что оно сделано, — крепко засела у нее в мозгу.

С другой стороны, она испытывала глубокое и непреодолимое желание связаться с Аланом, рассказать ему, что в точности произошло, или... по крайней мере столько, сколько она помнила из происшедшего. Что она точно помнила — и это наполняло ее стыдом и каким-то тихим ужасом, но она помнила это отлично, — это то, что мистер Лиланд Гонт ненавидел человека, которого любила Полли, и мистер Гонт делал что-то — что-то — очень неправильное. Алан должен знать. Даже если азка перестанет действовать, Алан должен знать.

Ты этого не хочешь.

Но нет — часть ее хотела именно этого. Та часть, которая жутко боялась мистера Гонта, хотя она и не могла точно припомнить, что он такого сделал, чтобы пробудить в ней этот ужас.

«Вы ведь не хотите вернуться к прежнему состоянию, а, Полли? Потому что все может стать еще хуже, верно?»

Нет, но... она не хотела, чтобы Алану причинили вред. Также она не хотела, чтобы мистер Гонт сделал то, что он собирался сделать, если это причинит вред (а она подозревала, что причинит) городу. И наконец, она не хотела принимать участия в чем-то неведомом, отправляясь к старой пустынной земле Кембера, в конце городского шоссе № 3, и устраивая какой-то розыгрыш, смысла которого далее не понимала.

Итак, эти противоречивые желания, высказываемые повелительными и непреклонными внутренними голосами, раздирали ее буквально на части, пока она медленно брела к дому. Если мистер Гонт и гипнотизировал ее каким-то образом (она была уверена в этом, когда выходила из магазина, но с течением времени эта уверенность таяла), то теперь действие гипноза полностью прошло. (Полли на самом деле в это верила.) И никогда еще в жизни она не ощущала себя такой неспособной принять какое-то решение — что же ей делать дальше, словно весь жизненный запас химического вещества, способствующего принятию решений, был украден из ее мозга.

В конце концов она пошла домой — делать то, что посоветовал ей сделать мистер Гонт (хотя она уже не помнила этого совета). Она просмотрит свою почту, а потом позвонит Алану и расскажет ему, что велел ей сделать мистер Гонт.

«Если ты это сделаешь, — мрачно заметил внутренний голос, — азка действительно перестанет действовать. И ты это знаешь».

Да, но... Все равно оставался вопрос правильности и неправильности поступков. Это ничего не меняло. Она позвонит Алану, извинится за то, что была так груба с ним, а потом расскажет ему, что хочет от нее мистер Гонт. Может быть, она даже отдаст конверт, который передал ей мистер Гонт — тот самый, который она должна положить в консервную банку.

Может быть.

Чувствуя себя немного лучше, Полли вставила ключ в замок на входной двери — снова почти неосознанно порадовавшись той легкости, с которой она это сделала, — и повернула его. Почта лежала на своем обычном месте, на ковре — не слишком обильная сегодня. Как правило, после выходного дня в почте бывало гораздо больше ерунды. Она нагнулась и подняла ее. Брошюра с программой кабельного ТВ с фантастической улыбкой Тома Круза на обложке; один каталог с выставки «Хорчоу» и второй — от «Резкого образа». А еще...

Полли заметила письмо, и комок ужаса начал расти у нее где-то глубоко в желудке. «Патриции Чалмерз, Касл-Рок — от отдела детских пособий, Сан-Франциско, Гири-стрит, 666». Она гак хорошо помнила дом 666 по своим поездкам туда. Трем поездкам. И трем беседам с тремя чиновниками из отдела пособий детям неимущих, двое из них были мужчинами, которые смотрели на нее, как смотрят на конфетную обертку, прилипшую к парадному ботинку. Третьим чиновником оказалась громадная чернокожая женщина, знающая, как нужно слушать, и умеющая смеяться, и именно от этой женщины Полли в конце концов получила разрешение. Но она хорошо запомнила 666-й. Она помнила вытянутое, молочного цвета пятно на линолеуме, которое отбрасывало свет из большого окна в конце коридора; она помнила стук пишущих машинок, доносившийся из вечно раскрытых дверей; она помнила компанию мужчин, которые курили возле урны с песком в дальнем конце коридора, она помнила, как они смотрели на нее. Но особенно хорошо она помнила, каково ей было в ее лучшем наряде — темном нейлоновом брючном костюмчике и белой блузке, колготках «ножки-почти-голенькие» и туфлях на низком каблуке — и какой испуганной и одинокой она чувствовала себя там, потому что тускло освещенный коридор на втором этаже 666-го казался местом без души и сердца. Ее заявление на пособие детям неимущих было в конце концов утверждено, но запомнила она, конечно, отказы: мужские глаза — как они шарили по ее груди (их владельцы были одеты лучше, чем повар Норвил из закусочной, но во всем остальном, как ей казалось, разницы большой не было); мужские рты — как они кривились в показном осуждении, когда решалась проблема Келтона Чалмерза, ублюдочного выкормыша этой маленькой шлюшки, этой Дженни-заходи-попозже, которая только сейчас не выглядит как хиппи, но которая наверняка снимет свою шелковую блузку и пристойный брючный костюм, как только выйдет отсюда, не говоря уже о бюстгальтере, и напялит расклешенные джинсы и тесную вылинявшую майку, из которой так и будут выпирать ее соски. Их глаза говорили все это и даже больше, и хотя ответ из департамента пришел позже по почте, Полли сразу же поняла, что ей откажут. Она плакала, выходя оттуда после двух первых посещений, и теперь ей казалось, что она помнит каждый солоноватый след, оставленный слезинками на ее щеках, и то, как глазели на нее прохожие на улице — без всякого участия, лишь со скукой и любопытством.

Она никогда больше не хотела снова думать о тех временах и о том тусклом коридоре на втором этаже, но теперь воспоминания вернулись к ней так ясно и отчетливо, что она могла ощутить запах мастики на полу, могла вновь видеть молочное пятно света, падающего из большого окна, могла слышать сонный стрекот старых механических пишущих машинок, пережевывающих очередную груду бюрократической рутины.

Что им нужно? Господи Боже, что могло быть нужно людям из дома номер 666 по Гири-стрит от нее сейчас, после стольких лет?

«Порви его!» — почти заорал голос внутри, и приказ этот был таким повелительным, что она едва так и не сделала.

Но вместо этого она надорвала конверт. В нем лежал один листок — ксерокопия. И хотя на конверте был ее адрес, она с изумлением увидела, что письмо адресовано не ей, а... шерифу Алану Пэнгборну.

Ее взгляд скользнул в самый низ письма. Имя, напечатанное под нацарапанной подписью, читалось как Джон Л. Перлмуттер, и имя это задело в ней какой-то далекий-далекий колокольчик. Взгляд ее скользнул еще ниже и в самом конце письма она увидела примечание: «Копия: Патриции Чалмерз». Что ж, это была ксерокопия, а не оригинал, и это прояснило загадку: почему оно адресовано Алану, а конверт ей (а также устраняла ее первую смущенную мысль, что ей прислали письмо по ошибке). Но что, скажите на милость...

Полли уселась на скамейку-качалку в прихожей и стала читать письмо. Лицо ее отражало целую вереницу самых разных эмоций, которые набегали словно облака на небо в неспокойный, ветреный день: удивление, догадка, стыд, ужас, злость и, в конце концов, ярость. Один раз она громко вскрикнула: «Нет!» — но потом силой заставила себя вернуться к письму и медленно дочитать его до конца.

Отдел детских пособий 666, Гири-стрит,

Сан-Франциско, Калифорния, 94112 23 сентября, 1991 г.

Шерифу Алану Дж. Пэнгборну Контора шерифа округа Касл 2,

здание муниципалитета

Касл-Рок, Мейн-стрит, 04055

Дорогой шериф Пэнгборн!

Я получил Ваше письмо от 1 сентября и в ответ сообщаю, что не могу в данном случае ничем помочь. Основное правило нашего отдела заключается в том, что информация озаявителях на пособия детям неимущих (ПДН) выдается, лишь когда мы вынуждены так поступить по действующему судебному ордеру. Я показал Ваше письмо Мартину Д. Чангу, Нашему главному юридическому консультанту, который поручил мне сообщить Вам, что копия Вашего письма была Направлена в Генеральную прокуратуру штата Калифорния. Мистер Чанг сделал запрос, не является ли Ваша просьба сама по себе незаконной. Независимо от ответа на этот запрос должен заметить, что нахожу Ваше любопытство по поводу жизни этой женщины в Сан-Франциско как неуместным, так и оскорбительным.

Советую Вам, шериф Пэнгборн, прекратить заниматься этим вопросом во избежание серьезных служебных неприятностей.

С уважением, Джон Л. Перлмуттер, заместитель директора.

Копия: Патриции Чалмерз

Прочитав это кошмарное письмо в четвертый раз, Полли поднялась со скамейки и пошла на кухню. Шла она медленно и грациозно — словно плыла. Поначалу ее взгляд был туманным и неопределенным, но к тому времени, как она сняла трубку с висящего на стене телефона и на увеличенных кнопках набрала номер конторы шерифа, взгляд ее прояснился и в нем вспыхнул огонь, который спутать ни с чем нельзя: злоба такой силы, что она уже близка к ненависти.

Ее любовник, оказывается, разнюхивал ее прошлое — мысль эта казалась ей невероятной и в то же время каким-то странным образом правдоподобной. За последние четыре или пять месяцев она не раз сравнивала себя с Аланом Пэнгборном, и сравнения эти выходили отнюдь не в ее пользу. Его слезы — ее обманчивое спокойствие, за которым пряталось столько стыда, обиды и тайной гордыни. Его честность — ее мелкое вранье. Да он казался просто святым! Таким обескураживающе прямым и правильным! И как лицемерно выглядели все настойчивые уговоры оставить прошлое в покое!

А все это время он разнюхивал ее прошлое, пытаясь узнать реальную судьбу Келтона Чалмерза.

— Ах ты, ублюдок, — прошептала она, и когда в телефоне раздались гудки, суставы ее пальцев побелели от того, с какой силой она сдавила трубку.

Лестер Пратт обычно возвращался из школы в компании приятелей; они шли в «Хемпхилл-маркет» выпить содовой, а потом отправлялись к кому-нибудь домой — попеть гимны, сыграть во что-нибудь или просто поболтать. Однако сегодня Лестер вышел из школы один с рюкзаком за спиной (он не признавал традиционных учительских портфелей) и с опущенной головой. Если бы Алан мог видеть, как Лестер медленно бредет через школьный дворик к автостоянке, он был бы поражен тем, как он походит на Брайана Раска.

Трижды за этот день Лестер пытался связаться с Салли, чтобы выяснить, что же на всем белом свете ее так разозлило. Последний раз — во время перерыва на ленч. Он знал, что она в школе, но все, чего он сумел добиться, это разговора с Моной Лолесс, которая преподавала математику в шестых и седьмых классах и дружила с Салли.

— Она не может подойти к телефону, — сообщила ему Мона с теплотой морозильника, набитого мороженым.

— Почему? — почти проскулил он. — Давай, Мона, выкладывай.

— Я не знаю. — Тон Моны из мороженого в морозильнике превратился в жидкий кислород. — Мне известно только, что она ночевала у Айрин Лутдженс, а теперь выглядит так, словно всю ночь проплакала, и говорит, что не хочет с тобой разговаривать.

«И во всем этом виноват ты, — говорил замороженный тон Моны. — Я это прекрасно знаю, потому что ты мужчина, а все мужчины — свиньи, и это лишь еще один конкретный пример, подтверждающий общее правило».

— Но я же понятия не имею, из-за чего все это! — закричал Лестер. — Хоть это ты ей можешь сказать? Скажи ей, что я не знаю, почему она так окрысилась на меня! Скажи, что бы это ни было, это просто недоразумение, потому что я ничего не понимаю!

Последовала долгая пауза. Когда Мона снова заговорила, голос у нее чуть-чуть оттаял — не намного, но стал уже теплее, чем жидкий кислород.

— Ладно, Лестер, — сказала она. — Я скажу ей.

Теперь он поднял голову, втайне надеясь, что Салли

сидит в его «мустанге», готовая к поцелую и примирению, но... машина была пуста. Единственный, кто был поблизости, это туповатый парнишка Слоупи Додд, который катался рядом с «тачкой» на своей роликовой доске.

Сзади к Лестеру подошел Стив Эдвардс и хлопнул его по плечу.

— Лес, дружище! Не хочешь заехать ко мне выпить стаканчик колы? Несколько ребят обещали подгрести. Нам надо поговорить насчет этого гнусного католического безобразия. Не забудь, сегодня вечером большое собрание в Церкви, и было бы неплохо, если бы мы, «ВМ», могли выступить единым фронтом, когда придется решать, что же делать. Я поделился идеей с Доном Хемпхиллом, и он сказал, что да, дескать, отлично, валяйте.

— Сегодня днем не могу, Стив. Может, в другой раз.

— Эй, Лес, ты что, не врубился? Другого раза может и не быть! Папские прихвостни шутить не собираются!

— Я не могу, — сказал Лес. «И если у тебя есть хоть одна извилина, — ясно говорило выражение его лица, — ты сейчас прекратишь на меня давить».

— Но... Но почему?

«Потому что мне надо узнать, что за чушь я сделал, что так разозлил свою девушку, — подумал Лестер. — И я выясню это, даже если мне придется вытрясти из нее душу». Вслух он сказал:

— Мне нужно кое-что сделать, Стив. Кое-что очень важное. Честное слово.

— Лес, если это насчет Салли...

В глазах Лестера сверкнул опасный блеск.

— Ты заткнись про Салли.

Стив, безобидный молодой человек, загоревшийся из-за шумихи вокруг Ночи Казино, все же горел не так ярко, чтобы переступить черту, столь четко обозначенную Лестером Праттом. Но и так сразу сдаться он был не готов. Без Лестера Пратта собрание «Верующей молодежи» было просто пустым звуком, независимо от того, сколько членов «ВМ» придет. Стараясь, чтобы голос его звучал рассудительно, он спросил:

— Ты знаешь, какую анонимную открытку получил Билл?

— Да, — сказал Лестер.

Его преподобие Роуз нашел ее на полу у себя в прихожей — уже известную открытку «баптистской крысе». Его преподобие продемонстрировал ее на срочно созванном собрании только-парней-«ВМ», потому что, как он выразился, это невозможно представить, если не увидеть гнусность своими глазами. Трудно представить себе воочию, добавил его преподобие Роуз, всю мерзость, до которой могут докатиться католики, желая задушить правомочное осуждение их вдохновленной самим сатаной ночи азартных игр; возможно, вид этой мерзкой гнусности поможет «прекрасным молодым людям» осознать, против чего они восстают. «Ибо разве не говорим мы, что предупрежденный — уже не безоружный?» — торжественно закончил его преподобие Роуз. Потом достал открытку (она была в целлофане, словно тот, кто брал ее в руки, мог чем-то заразиться) и пустил по рукам.

Прочитав ее, Лестер пришел в полную готовность звонить во все церковные колокола, но теперь вся эта затея казалась ему далекой и какой-то детской. Кого в самом деле волнует, если католики поиграют чуть-чуть на деньги и раздадут в качестве призов несколько новых автомобильных шин и кухонных приборов? Когда дошло до выбора между католиками и Салли, Лестер понял, о ком он должен заботиться.

— ...собраться, чтобы выработать план наших дальнейших действий! — продолжал бубнить между тем Стив. Он снова начал заводиться. — Лес, нам надо перехватить инициативу... Мы просто обязаны! Его преподобие Уилли говорит, что очень беспокоится, как бы эти так называемые истинные католики не перешли от слов к делу. Их следующим шагом может быть...

— Слушай, Стив, делай ты что хочешь, только отстань от меня!

Стив умолк на полуслове, явно шокированный и столь же явно ожидающий, что Лестер, обычно самый покладистый из всех ребят, сейчас придет в себя и извинится. Когда до него дошло, что извинений не последует, он попятился к зданию, увеличивая расстояние между собой и Лестером.

— Слушай, да у тебя и впрямь поганое настроение, — сказал он.

— Наконец-то до тебя дошло! — свирепо рявкнул Лестер ему вслед. Он сжал свои большие ладони в кулаки и упер их в бедра.

Но Лестер был не просто зол; он был обижен, черт возьми, жутко обижен, ему было больно, болело все, но больше всего — душа, вот он и хотел сорвать злость на ком-нибудь. Не на бедняге Стиве Эдвардсе; просто, позволив себе рыкнуть на Стива, он, казалось, повернул какой-то выключатель у себя внутри. Этот рубильник подключил ток ко многим приборам в его душе, которые обычно пребывали в темноте и безмолвии. Впервые с тех пор, как он влюбился в Салли, Лестер — обычно самый мирный и благодушный из всех парней — сам разозлился на нее. Какое она имеет право посылать его к черту? Кто ей дал право называть его ублюдком?

Она на что-то разозлилась, так? Ладно, пускай разозлилась. Может, он и сделал что-то неправильно и дал ей повод. Он понятия не имел, что это могло быть, но допустим (просто предположим для пользы дела), он сделал нечто. И это Дает ей право спускать на него собак, даже не потрудившись сначала попросить объяснений? Эго дает ей право ночевать У Айрин Лутдженс, чтобы он никак не мог ее отыскать? Или игнорировать все его телефонные звонки? Или нанимать в качестве посредницы Мону Лолесс?

«Я отыщу ее, — подумал Лестер, — и выясню, что ее грызет. Потом, когда с этим будет покончено, мы помиримся. А когда помиримся, я преподам ей тот же урок, который даю новичкам перед началом баскетбольных тренировок: о том, что доверие — ключ к слаженной игре команды».

Он скинул свой рюкзак, зашвырнул его на заднее сиденье и забрался в машину. Усевшись, он вдруг заметил, что что-то высовывается из-под пассажирского сиденья. Что-то черное. Похожее на бумажник.

Лестер живо схватил его, подумав, что его, должно быть, оставила Салли. Если она оставила бумажник в его машине в один из дней долгого праздничного уик-энда, то сейчас уже наверняка спохватилась и ищет. Стало быть, она встревожена. А если он сумеет развеять ее тревогу по поводу потерянного бумажника, остальные объяснения будут уже не столь серьезными.

Но бумажник был не Салли; это он понял сразу, как только взглянул получше на предмет, лежавший под сиденьем. Он был из черной кожи. У Салли бумажник был из голубенькой замши и намного меньше.

Он с любопытством открыл бумажник. Первое же, что он увидел, ошеломило его, как сильный удар в солнечное сплетение. Это было удостоверение личности Джона Лапойнта, выданное ведомством шерифа.

Что, черт бы его побрал, Джон Лапойнт делал в его машине? «Салли пользовалась ею весь уик-энд, — шепнул голосок у него в мозгу. — Так какого черта он, по-твоему, делал в твоей машине?»

— Нет, — произнес он. — Не-ет, никогда она бы не стала... Она не стала бы встречаться с ним. Ни за что в жизни.

Но она встречалась с ним. Она и заместитель шерифа Джон Лапойнт встречались больше года, несмотря на растущую взаимную неприязнь католиков и баптистов Касл-Рока. Она порвала с ним перед тем, как начались телячьи восторги католиков насчет этой Ночи Казино, но...

Лестер снова вылез из машины и стал просматривать отделения бумажника с растущей подозрительностью. Вот водительские права Лапойнта — на фотографии там у него были усы, которые он отрастил, когда встречался с Салли. Лестер знал, как некоторые парни называли такие усики: «щекоталки прелестей». Вот рыболовная лицензия Джона Лапойнта. Вот фотографии отца и матери Джона Лапойнта. Вот его охотничий билет. А вот... вот...

Лестер уставился на снимок. Это было фото Джона и Салли. Фото парня и его лучшей подружки. Они стояли перед чем-то вроде ярмарочного тира. Они смотрели друг на друга и смеялись. Салли держала в руках большого плюшевого медвежонка. Наверно, Лапойнт только что выиграл его для нее.

Лестер стоял и пялился на фотографию. На самой середине лба у него вздулась вена — довольно внушительная — и начала мерно пульсировать.

Как она его назвала? Лживым ублюдком?

— Так чья бы корова мычала... — прошептал Лестер.

В нем стала закипать ярость. И закипела она очень быстро. И когда кто-то тронул его за плечо, он круто развернулся, выронив бумажник и подняв сжатые кулаки. Еще миг, и он зашвырнул бы безобидного заику Слоупи Додда аж в середину следующей недели.

— Т-т-тренер Пратт? — спросил Слоупи. Глаза у него были большие и круглые, но он не выглядел испуганным. Заинтересованным — да, но не испуганным. — С в-в-вами в-все в п-п-порядке?

— Все нормально, — глухо сказал Лестер. — Ступай домой, Слоупи. Нечего тебе здесь делать со своей доской на школьной автостоянке.

Он нагнулся, чтобы поднять выпавший из рук бумажник, но Слоупи благодаря разнице в росте был на два фута ближе к земле и опередил его. И прежде чем вернуть бумажник тренеру Пратту, он с любопытством взглянул на фотографию Джона Лапойнта на его водительских правах.

— Ага, — сказал Слоупи. — Т-т-тот самый п-п-парень. Т-точно.

Он вскочил на свою доску и приготовился отчалить, но прежде чем он успел откатиться, Лестер схватил его за ворот. Доска выскользнула из-под ног Слоупи, покатилась без него, наткнулась на рытвину и перевернулась. Майка Слоупи с надписью «ПРИВЕТСТВУЕМ ТЕХ, КТО ЛЮБИТ РОК» — порвалась у шеи, но Слоупи, казалось, это нисколько не заботило; его, похоже, даже не удивили действия Лестера и уж точно не испугали. Лестер этого не заметил. Лестеру было не до нюансов. Он был из тех здоровенных мужчин со вспыльчивым характером, скрывающимся под внешней покладистостью, — эдакой дремлющей убойной торпедой. Некоторым людям за всю их жизнь так и не удается обнаружить в себе эту грозовую начинку. Однако Лестер отыскал свою (а вернее, она отыскала его) и теперь оказался полностью во власти ее железной хватки.

Зажав ворот Слоупи в кулаке размером почти с банку консервированной ветчины, он склонил свое обливающееся потом лицо над мальчишкой. Вена у него на лбу пульсировала быстрее, чем прежде.

— Что значит — тот самый парень?

— Это т-т-тот самый п-п-парень, который в-в-встретил м-мисс Р-р-ратклифф после школы в п-прошлую п-пятницу.

— Встретил ее после школы? — хрипло переспросил Лестер. Он так встряхнул Слоупи, что зубы у того едва не провалились в глотку. — Ты уверен в этом?

— Да, — сказал Слоупи. — Они уехали в вашей м-м-ма-шине, т-тренер П-пратт. П-а-арень сел за р-руль.

— Сел за руль? Он вел мою машину? Джон Лапойнт вел мою машину, а в ней сидела Салли?

— Ну да, т-т-тот п-парень, — сказал Слоупи, ткнув пальцем в фотографию на водительском удостоверении. — Но п-перед тем, к-как они уселись в нее, он ее п-п-поцеловал.

— Вот как?! — Выражение лица Лестера стало очень спокойным,— В самом деле?

— Н-ну д-да, еще к-как, — сказал Слоупи, и широкая (и довольно сладострастная) улыбка осветила его мордашку.

Мягким, шелковым голоском, совершенно непохожим на его обычный, «а-ну-пошли-ребята», Лестер спросил:

— А она поцеловала его в ответ, а? Как ты думаешь, Слоупи?

Слоупи радостно вытаращил глаза.

— Еще к-к-как! Они ц-ц-целовались вз-з-засос, т-т-тре-нер П-пратт!

— Взасос? — промурлыкал Лестер своим новым шелковым голосом.

— Ага.

— Прямо взасос, — тем же тоном уже почти пропел Лестер.

— Еще б-бы!

Лестер отпустил Слоупедика (как называли его некоторые дружки) и выпрямился. Вена у него на лбу дергалась, как мощный насос. Он ухмыльнулся. Это была неприятная ухмылка, обнажившая, казалось, гораздо больше белых квадратных зубов, чем должно быть у нормального человека Его голубые глаза превратились в узенькие треугольные щелочки. Короткий ежик его волос, казалось, ощетинился иглами во все стороны.

— Т-т-тренер П-п-пратт? — спросил Слоупи. — Что-то не т-т-так?

— Нет, — ответил Лестер Пратт своим новоприобретенным голосом. Усмешка не сходила с его лица. — Ничего такого, что я не мог бы уладить.

В воображении его руки уже сжимались на глотке этого лживого папского прихвостня, этого ловца плюшевых медвежат и чужих девушек, этого говноеда-французика, лягушатника Джона Лапойнта. Этой задницы, выдающей себя за парня. Задницы, обучившей любимую девушку Пратта — девушку, которая лишь чуть-чуть раздвигала губки, когда он, Лестер, ее целовал, — целоваться взасос.

Сначала он позаботится о Джоне Лапойнте. Тут нет никаких проблем. А когда покончит с этим, ему придется поговорить с Салли.

Или еще что-нибудь.

— Нет ничего такого на свете, что я не мог бы уладить, — повторил он своим новым шелковым голосом и сел за руль «мустанга». Машина покорно накренилась, когда двести двадцать фунтов мышц Лестера бухнулись на сиденье водителя. Он включил двигатель, заставил его выдать серию рыков голодного тигра в клетке, а потом с визгом рванул с места. Слоупи, кашляя и театрально утирая пыль с лица, побрел туда, где лежала его роликовая доска.

Воротник майки был оторван начисто и лежал вроде черного ожерелья на выступающих ключицах Слоупи. Он ухмылялся. Он в точности выполнил все, что велел ему мистер Гонт, и это взорвалось, как связка гранат. Тренер Пратт выглядел злее мокрой курицы.

Теперь он мог идти домой и разглядывать свой заварочный чайник.

— Я б-бы т-только хотел п-перестать з-з-заикаться, — заметил он, не обращаясь ни к кому конкретно.

Потом Слоупи вскочил на свою доску и укатил.

Шейле пришлось попотеть, соединяя Алана с Генри Пейнтоном — она уже не сомневалась, что потеряла Генри, который, судя по его голосу, звонил крайне возбужденный, и теперь ей придется названивать ему снова, — и когда ей все-таки удалось совершить этот технический подвиг, вдруг загорелся индикатор личной линии Алана. Шейла отложила Незажженную сигарету и ответила на вызов:

— Контора шерифа округа Касл, линия шерифа Пэнгборна.

— Привет, Шейла. Я хочу поговорить с Аланом.

— Полли? — нахмурилась Шейла. Она не сомневалась, что узнала по голосу, кто это, но она никогда не слышала, чтобы Полли Чалмерз разговаривала таким тоном, как сейчас — холодно и сухо, как секретарша при большом начальстве в огромной фирме. — Это ты?

— Да, — сказала Полли. — Я хочу поговорить с Аланом.

— Слушай, Полли, сейчас нельзя. Он сейчас разговаривает с Генри Пейтоном и не...

— Не разъединяй, — оборвала ее Полли, — я подожду.

Шейла начала потихоньку раздражаться.

— Ну... Гхм... Ладно, сделаю, но это не так-то просто. Понимаешь, Алан сейчас... Понимаешь, он на выезде. И мне пришлось отлавливать его для Генри.

— Если ты сумела отловить его для Генри Пейтона, значит, ты можешь отловить его и для меня, — холодно парировала Полли. — Верно?

— Ну, в общем, да, но я не знаю, как долго они будут...

— Мне все равно. Пусть говорят хоть до того, как ад замерзнет, — сказала Полли. — Не разъединяй меня, а когда они закончат, вызови мне Алана. Я бы не стала просить тебя, если бы это не было важным — ты ведь понимаешь это, Шейла, не так ли?

Да... Шейла это понимала. И она поняла еще кое-что: Полли начала пугать ее.

— Полли, с тобой все в порядке?

Последовала долгая пауза. Потом Полли ответила вопросом на вопрос.

— Шейла, ты печатала какую-нибудь корреспонденцию для шерифа Пэнгборна, адресованную в отдел детских пособий Сан-Франциско? Или, может быть, видела, как отправляли конверт с этим адресом?

Красные огни — целая серия вспышек — вдруг зажглись в мозгу Шейлы. Она почти боготворила Алана Пэнгборна, а Полли Чалмерз в чем-то его обвиняет. Она не представляла, в чем именно, но прекрасно умела улавливать обвинительные нотки в голосах — она отлично их знала.

— Я никому не имею права выдавать информацию такого рода, — сказала она голосом, температура которого резко упала градусов на двадцать. — Думаю, тебе лучше спросить у шерифа, Полли.

— Да... Пожалуй, я так и сделаю. А ты не разъединяй линию и свяжи меня с ним, как только сумеешь.

— Полли, что стряслось? Ты злишься на Алана? Ты же знаешь, он никогда бы не сделал ничего такого, что...

— Я ничего такого и не говорю, — ответила Полли. — Если я спросила тебя о чем-то неположенном, прошу прощения. Так ты оставишь меня на связи и соединишь с ним, когда освободится линия, или мне нужно пойти и разыскать его самой?

— Да нет, я соединю, — сказала Шейла. У нее как-то странно заколотилось сердце, словно случилось что-то ужасное. Как и многие женщины в Касл-Роке, она считала, что Алан и Полли страшно любят друг друга, и, как многие другие, она представляла их себе персонажами какой-то сказки, где в конце все оборачивается хорошо. Любовь каким-то образом побеждает. Но сейчас в голосе Полли звучала не просто злость; он был наполнен болью и еще чем-то. Шейле казалось, что это «что-то» приближалось к ненависти. — Не вешай трубку, Полли — возможно, ждать придется порядочно.

— Отлично. Спасибо, Шейла.

— Пожалуйста. — Она нажала на кнопку «ждите» и отыскала свою сигарету. Закурив, она глубоко затянулась и, нахмурившись, уставилась на мигающий индикатор линии связи.

— Алан? — позвал Генри Пейтон. — Алан, ты меня слышишь? — Голос его звучал, как у диктора, ведущего передачу из большой пустой коробки из-под печенья.

— Я здесь, Генри.

— Полчаса назад мне звонили из ФБР, — сообщил Генри из своей пустой коробки. — Нам удалось ухватить очень удачный кусок на тех отпечатках.

Сердце Алана забилось в сумасшедшем ритме.

— Тех, что были на дверной ручке в доме Нетти? Те кусочки?

— Именно. Они совпадают с отпечатками одного парня в вашем городе. Служил рядовым, а потом — мелкое воровство. Мы также получили его отпечатки из армейского личного дела.

— Давай не томи, выкладывай — кто он?

— Его зовут Хью Элберт Прист.

— Хью Прист! — воскликнул Алан. Если бы Пейтон назвал Ричарда Никсона, Алан не удивился бы больше. Насколько ему было известно, и тот, и другой примерно одинаково знали Нетти Кобб. — Зачем Хью Присту убивать собаку Нетти? Или, если уж на то пошло, бить окна Уилме Джерзик?

— Я не знаком с этим джентльменом, поэтому мне трудно сказать, — ответил Генри. — Почему бы тебе не взять и не спросить его об этом? И почему бы тебе не сделать это прямо сейчас, пока он не стал нервничать и не решил навестить родственников в Драй-Хамп в Южной Дакоте?

— Хорошая мысль, — сказал Алан. — Я перезвоню тебе позже, Генри. Спасибо.

— Только держи меня в курсе, ковбой, — ты же знаешь, дело полагается вести мне.

— Ага. Я позвоню тебе.

Раздался резкий металлический щелчок — бинк! — когда оборвалась связь, а затем рация Алана подала сигнал открытого вызова по телефону. Алан мельком прикинул, что подумают в компаниях «Йинекс» и Эй-ти-ти про такие фокусы, и нагнулся, чтобы повесить на место микрофон. Пока он нагибался, сигнал телефонной линии был прерван голосом Шейлы Бригем — каким-то совершенно несвойственным ей, неуверенным тоном она сказала:

— Шериф, у меня на связи Полли Чалмерз. Она просила соединить ее с вами, как только освободится линия.

Алан от неожиданности заморгал.

— Полли? — Он вдруг испугался, как пугаются телефонного звонка в три часа ночи. Никогда Полли не обращалась с такими просьбами, и если бы его спросили, Алан с полной уверенностью сказал бы, что никогда она и не станет обращаться, — это противоречило ее представлениям о правилах приличия, а правилам приличия Полли придавала большое значение. — А в чем дело, Шейла, она не говорила?

— Нет, шериф.

Нет. Конечно же, она не сказала. И это он тоже знал. Полли не трезвонит о своих делах повсюду. Сам факт, что он задал такой вопрос, говорил о том, до какой степени он был удивлен.

— Шериф?

— Соедини ее, Шейла.

— Ладно, шериф.

Бинк!

Он стоял на солнцепеке, и сердце его стучало сильнее и быстрее, чем нужно. Ему это все не нравилось.

Снова послышался щелчок — бинк! — а потом раздался голос Шейлы — далекий, едва слышный:

— Говори, Полли, ты на связи.

— Алан? — Голос был такой громкий, что он откачнулся назад. Это был голос великана... Злого великана — это он понял сразу, достаточно было одного слова.

— Я здесь, Полли, — что такое?

На секунду в ответ воцарилась тишина. Где-то далекодалеко слышалось слабое бормотание других голосов по другим линиям. У него хватило времени, чтобы успеть подумать, не прервалась ли связь, и... почти понадеяться, что она прервалась.

— Алан, я знаю, что это открытая линия, — сказала она, — но ты поймешь, о чем я говорю. Как ты мог? Как ты только мог?

Что-то было знакомое в этом разговоре. Что-то вертелось на уме.

— Полли, я тебя не понимаю...

— О нет, думаю, что понимаешь, — ответила она. Голос ее становился все глуше, разбирать слова было все труднее, и Алан понял, что если она еще не плачет, то скоро начнет. — Как тяжело открывать, что совсем не знаешь человека, которого, думала, что знаешь. И как тяжело понимать, что лицо, которое, думала, ты любишь, — всего лишь маска.

Что-то знакомое... И теперь он уже знал, что именно. Это было как в тех ночных кошмарах, которые приходили к нему после гибели Анни и Тодда, — кошмарах, в которых он стоял на обочине и смотрел, как они проезжают мимо в «скауте». Они ехали к смерти. Он знал это, но ничего не мог изменить. Он пытался махать руками, но руки становились слишком тяжелыми. Он пытался крикнуть и не мог вспомнить, как открыть рот. Они ехали мимо него так, словно он был невидим, и сейчас было то же самое — как будто он каким-то жутким образом стал невидим для Полли.

— Анни... — Он с ужасом сообразил, чье имя произнес, и запнулся. — Полли. Я не знаю, о чем ты говоришь, Полли, но...

— Ты знаешь! — вдруг закричала она. — Не смей говорить, что не знаешь, когда ты знаешь! Почему ты не мог подождать, пока я сама не скажу тебе, Алан? А если уж ты не мог подождать, почему не спросил? Почему должен был делать все у меня за спиной? Как ты мог это делать у меня за спиной?

Он крепко зажмурился, пытаясь остановить бешеную скачку мыслей, но это не помогло. Вместо этого в мозгу возникла отвратительная картина: Майк Нортон из «Джорнэл регистр» в Норвее склонился над газетным сканнером и яростно стенографирует разговор.

— Я не знаю, что, ты думаешь, я сделал, но ты явно ошибаешься. Давай сядем вместе, поговорим и...

— Нет. Я не думаю, что смогу видеться с тобой, Алан.

— Сможешь. И увидишься, я буду...

И тут встрял голос Генри Пейтона: «Почему бы тебе не сделать это прямо сейчас, пока он не стал нервничать и не решил навестить родственников в Драй-Хампе в Южной Дакоте?»

— Что ты будешь? — между тем спрашивала она. — Что ты будешь?

— Я просто кое-что вспомнил, — медленно произнес Алан.

— Ах, вспомнил? Случайно не про письмо, которое ты написал в начале сентября, а, Алан? Не про письмо ли в Сан-Франциско?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Полли. Я не могу сейчас приехать, потому что произошло непредвиденное в... в другом месте. Но позже...

— Алан, ты что, не понял? — Она говорила сквозь всхлипывания, которые должны были делать ее речь невнятной, но почему-то не делали. — Нет никакого позже и больше не будет, ты...

— Полли, пожалуйста...

— Нет! Оставь меня в покое, слышишь? Оставь меня в покое, ты — вечно все разнюхивающий, сующий нос в чужие дела сукин сын!

Бинк!

И Алан вдруг услышал длинный гудок открытой телефонной линии. Он оглянулся на перекресток Мейн- и Скул-стрит как человек, не знающий, где он находится, и понятия не имеющий, как он здесь оказался. Взгляд его приобрел отрешенно-удивленное выражение, какое бывает у боксеров за несколько секунд до того, как у них подгибаются колени и они падают ничком на ринг — как в долгую спячку.

Как это все случилось? И как могло все случиться так быстро? Он даже представить себе не мог. Весь город, похоже, слегка рехнулся на прошлой неделе... И теперь Полли тоже заразилась.

Бинк!

— М-м... шериф? — Это был голос Шейлы, и Алан по ее приглушенному, сочувственному голосу понял, что она прослушала по крайней мере часть его разговора с Полли. — Алан, вы здесь? Ответьте?

Неожиданно он ощутил сильнейшее желание вырвать микрофон из гнезда и зашвырнуть его в кусты на обочине дороги. А потом уехать прочь. Куда угодно. Просто перестать думать о чем бы то ни было и ехать куда глаза глядят.

Вместо этого он собрал все свои силы и заставил себя думать о Хью Присте. Это была его обязанность, поскольку теперь выходило, что, быть может, именно Хью спровоцировал гибель двух женщин. Сейчас его дело — Хью, а не Полли, и... он испытал огромное облегчение, спрятавшись за него.

Он нажал на кнопку «передача».

— Я здесь, Шейла.

— Алан, я, кажется, потеряла связь с Полли. Я... м-мм... Я не хотела подслушивать, но...

— Все в порядке, Шейла; мы закончили (в этом было что-то жуткое, но он запретил себе сейчас думать про это). Кто там есть рядом с тобой прямо сейчас?

— Джон возится с бумагами, — сказала Шейла с явным облегчением от перемены темы. — Клатт дежурит на патрульной. Судя по его последнему сообщению, где-то в районе Касл-Вью.

— Ладно. — Лицо Полли, искаженное чужеродной злобой, попыталось всплыть перед его мысленным взором. Усилием воли он отогнал видение и снова сосредоточился на Хью Присте. Но на одно кошмарное мгновение все лица вдруг исчезли, и перед ним открылась жуткая пустота.

— Алан? Вы здесь?

— Да. Где же мне быть. Свяжись с Клаттом и скажи, чтобы он подъехал к дому Хью Приста, в конце дороги на Касл-Хилл. Он знает, где это. Думаю, Хью на работе, но если он вдруг взял отгул, я хочу, чтобы Клатт задержал его и привез на допрос.

— Поняла, Алан.

— Скажи, чтобы он действовал с предельной осторожностью. Скажи, что Хью нужно допросить в связи с гибелью Нетти Кобб и Уилмы Джерзик. Остальное он должен вписать в бланки сам.

— Ох! — В возгласе Шейлы прозвучали и ужас, и возбуждение.

— Я сейчас отправляюсь в автопарк. Надеюсь застать Хью там. Конец связи.

Засовывая микрофон в гнездо (ему казалось, он не выпускал его из рук целый год — не меньше), он подумал: если бы ты сказал Полли то, что секунду назад сообщил Шейле, ситуация, в которой ты очутился, могла бы стать чуть менее поганой.

А может, и нет — как он мог сказать наверняка, если даже не знал, что это была за ситуация? Полли обвинила его в разнюхивании чего-то и... в том, что он сует нос не в свои дела. Это обвинение скрывало под собой большую территорию, причем всю — окутанную мраком неизвестности. Было тут и еще кое-что. Передать диспетчеру приказ о поиске-и-задержании — часть того, что зовется его работой. Равно как и обеспечить, чтобы твои подчиненные знали, что тот, кого они должны задержать, может быть опасен. Выдавать же такую информацию своей подружке по открытой телефонной линии — совершенно другое дело. Он поступил правильно и прекрасно это знал.

Однако боль в его сердце не стихала, и он снова попытался сосредоточиться на предстоящем деле — разыскать Хью Приста, привезти его в контору, предоставить ему распроклятого адвоката, если он потребует такового, а потом расспросить, зачем он воткнул штопор в песика Нетти — Рейдера.

На какое-то мгновение это сработало, но, когда он включил двигатель фургона и тронулся с места, лицо Полли, а не Хью по-прежнему стояло у него перед глазами.

Глава 17

Приблизительно в то самое время, когда Алан ехал через весь город, чтобы арестовать Хью Приста, Генри Бюфорт стоял на подъездной дорожке у дома и смотрел на свой «тандерберд». В руке он сжимал записку, которую нашел под стеклоочистителем. Шины этот говенный ублюдок поуродовал здорово, но шины можно заменить. А вот царапина вдоль правого бока была для Генри как гвоздь в заднице. Он снова взглянул на записку и прочел ее вслух:

— «Никогда не смей выставлять меня и отбирать ключи от моей машины, ты, чертов лягушатник!»

Кого он недавно выставлял вон из бара? О, самую разношерстную публику. Вечера, когда ему не приходилось выставлять кого-то, выдавались крайне редко. Но выставить и оставить ключи висящими на доске за стойкой? За последнее время такое случилось лишь один раз.

Лишь один.

— Твою мать, — произнес владелец «Пьяного тигра» мягким, задумчивым голосом. — Так ты совсем спятил, ублюдок полоумный.

Он хотел было уже зайти обратно в дом и достать свой дробовик, но потом ему в голову пришло кое-что получше. «Тигр» находился совсем рядом, а там под стойкой бара он держал весьма необычную коробку. В ней лежал двуствольный «винчестер» со спиленными стволами — обрез. Он завел его с той самой поры, как этот придурок, Эйс Меррилл, попытался грабануть его несколько лет назад. Хранить такое оружие было незаконно, но Генри хранил его, хотя никогда им не пользовался.

Но сегодня, подумал Генри, пожалуй, он может пустить его в ход.

Он дотронулся до омерзительной царапины, которую Хью прочертил на боку его «тандерберда», а потом смял записку и отшвырнул ее прочь. Билли Таппер сейчас уже должен быть в «Тигре» — подметать пол и вытирать пыль. Генри возьмет обрез и одолжит у Билли «понтиак» — похоже, ему предстоит слегка поохотиться.

Генри пнул ногой скомканную в шарик записку, и та отлетела в траву.

— У тебя снова случился припадок слабоумия, Хью, но после сегодняшнего это больше не повторится — я тебе гарантирую. — Он в последний раз дотронулся до царапины. Никогда за всю свою жизнь он так не злился. — Это я тебе, мать твою, обеспечу.

Генри быстро зашагал по дороге к «Пьяному тигру».

Раздирая на куски спальню Джорджа Т. Нелсона, Фрэнк Джуэтт нашел под матрасом двуспальной кровати полунции кокаина. Он спустил порошок в унитаз и, глядя, как тот исчезает в отверстии, неожиданно ощутил спазм в желудке. Он начал было расстегивать штаны, но потом вместо того, чтобы спустить их здесь, вернулся в разгромленную спальню. Фрэнк отдавал себе отчет в том, что совершенно спятил, но его это больше не волновало. Сумасшедшим не нужно думать о будущем. Для сумасшедших будущее почти не имеет значения.

Одним из немногих нетронутых предметов в спальне была картина на стене. Портрет пожилой дамы. Она висела в дорогой золоченой раме, и это навело Фрэнка на мысль, что на картине изображена мать Джорджа Т. Нелсона. Живот его снова свела судорога Фрэнк снял картину со стены и положил на пол. Потом спустил штаны, уселся на корточки точно над картиной и справил естественную надобность.

Это явилось высшей точкой того, что пока было очень плохим днем.

Ленни Партридж, старейший житель Касл-Рока и обладатель Почетной бостонской трости, которой когда-то удостоилась тетушка Эвви Чалмерз, также ездил на старейшей в Касл-Роке машине — «шевроле-белл-эйр» 1966 года, бывшей когда-то белой. Теперь у «шевроле» вообще не было цвета — условно его можно было назвать грязно-дорожносерым. Автомобиль был не в очень хорошем состоянии. Пару лет назад заднее стекло заменили неровным куском пластика, пол проржавел настолько, что Ленни мог видеть сквозь него дорогу, а труба глушителя свисала, как высохшая рука путника, умершего от жажды в пустыне. Масло вечно текло. Когда Ленни следовал на своем «шевроле», позади него тянулся длинный шлейф голубого дыма, и поля, мимо которых он каждый день ездил в город, выглядели так, словно какой-то летчик-самоубийца опрыскал их ртутью. «Шевроле» потреблял три (а иногда и четыре) кварты масла в день. Такой жуткий перерасход ни в малейшей степени не трогал Ленни; он покупал отработанное машинное масло «Даймонд» у Сонни Джакетта пятигаллоновыми бутылями и всегда зорко следил, чтобы Сонни не забыл вычесть из цены десять процентов — полагающуюся ему скидку за «золотой возраст». А поскольку он никогда не выжимал из «белл-эйр» больше тридцати пяти миль за последние десять лет, «тачка» вполне могла продержаться на этом свете дольше, чем сам Ленни.

Пока Генри Бюфорт шагал к «Пьяному тигру», по другую сторону Тин-бриджа, почти в пяти милях отсюда, Ленни взбирался на своем ржавом «белл-эйре» на верхушку Касл-Хилл.

Посреди шоссе стоял какой-то человек с поднятыми в повелительном жесте руками — голый по пояс и босой. На нем были лишь штаны цвета хаки с расстегнутой «молнией», а на шее болтался побитый молью кусок меха.

Сердце в костлявой груди Ленни здорово екнуло, и обеими ногами в медленно разваливающихся высоких сапогах он надавил на педаль тормоза. С противным скрежетом она почти вдавилась в пол, и «белл-эйр» остановился меньше чем в трех футах от человека на дороге, в котором Ленни теперь признал Хью Приста. Хью даже не вздрогнул. Когда машина остановилась, он быстро ринулся к той дверце, за которой сидел Ленни, судорожно ловя ртом воздух, с рукой, прижатой к утепленной нижней рубахе, и прикидывая, не последний ли это сердечный приступ в его жизни.

— Хью! — выдохнул он. — Какого черта ты еще выдумал! Я чуть не раздавил тебя! Я...

Хью распахнул дверцу. Клок меха, болтающийся у него на шее, качнулся вперед, и Ленни отпрянул. Он был похож на полусгнивший лисий хвост с большими проплешинами, и от него скверно пахло.

Хью схватил Ленни за подтяжки и выволок из машины. Ленни издал слабый писк, полный ужаса и ярости.

— Прости, старичок, — произнес Хью рассеянным голосом человека, у которого мысли заняты куда более серьезными проблемами. — Мне нужна твоя «тачка». Моя слегка вышла из строя.

Ты не можешь...

Но Хью совершенно определенно мог. Он швырнул Ленни через дорогу так, словно старик был обыкновенным мешком с тряпьем. Когда Ленни приземлился, раздался явственный хруст, и писклявые протесты сменились страдальческими воплями. Он сломал ключицу и два ребра.

Не взглянув в его сторону, Хью сел за руль «шевроле», захлопнул дверцу и нажал на акселератор. Двигатель издал удивленный вопль, а из болтающейся трубы глушителя вырвалось голубое облако дыма. И прежде чем Ленни сумел перевернуться на спину, Хью уже летел под гору, выжимая больше пятидесяти миль в час.

Энди Клаттербак свернул на Касл-Хилл-роуд примерно в 3.55. Он разминулся со старой развалюхой Ленни Партриджа, двигавшейся в противоположную сторону, не обратив на нее ни малейшего внимания. Все его мысли полностью сосредоточились на Хью Присте, а старый ржавый «белл-эйр» был просто частью окружающего ландшафта.

Клатт понятия не имел, как и почему Хью мог быть причастным к смертям Уилмы и Нетти, но все шло как надо; он был рядовым, и этим все сказано. Все «как» и «почему» — дело других, и сегодня был один из тех дней, когда его чертовски радовало это положение вещей. Он знал, что Хью был забулдыгой-алкашом, которого годы ничуть не исправили. Такой человек способен сделать все, что угодно... особенно если под градусом.

Так или иначе, скорее всего Хью на работе, подумал Клатт, но когда приблизился к загону для овец, который Хью величал своим домом, он тем не менее расстегнул кобуру своего служебного револьвера. Мгновением позже он увидел, как солнце играет на хроме и стекле машины, которая стояла на дорожке, ведущей к дому Хью, и нервы его натянулись так, что загудели, как телеграфные провода на ветру. Машина Хью была здесь, а когда чья-то машина стоит на месте, хозяин обычно дома. Таковы закономерности жизни в провинции.

Хью, покидая пешком свою обитель, свернул направо от города к вершине Касл-Хилл. Взгляни Клатт в этом направлении, он увидел бы Ленни Партриджа, лежащего на повороте шоссе и барахтающегося, как цыпленок, купающийся в пыли, но он туда не смотрел. Все внимание Клатта было сфокусировано на доме Хью. Тонкие крики Ленни, похожие на птичье чириканье, входили в одно ухо Клатта, пролетали сквозь мозг, не вызывая ни малейшего волнения, и выходили через другое.

Прежде чем вылезти из патрульной машины, Клатт вытащил свой револьвер.

Уильяму Тапперу было всего девятнадцать и, хотя он никоим образом не тянул на школьные грамоты, у него хватило ума прийти в ужас от поведения Генри, когда тот вошел в «Тигр» без двадцати четыре в последний день реального существования Касл-Рока. У него также хватило сообразительности довольно быстро отдать Генри ключи от своего «понтиака». Попробуй он отказать, и Генри (в обычных обстоятельствах самый лучший босс из всех, на кого работал Таппер) в нынешнем состоянии просто сшиб бы его с ног и забрал их.

Поэтому в первый — и, быть может, единственный — раз в своей жизни Билли попытался схитрить.

— Генри, — сказал он робко, — по-моему, тебе не мешает выпить. И мне тоже. Что, если я сооружу нам по стаканчику, пока ты не ушел, а?

Генри исчез за стойкой бара. Билли слышал, как он возится там и матерится вполголоса. Наконец он выпрямился, держа в руках прямоугольную деревянную коробку с маленьким висячим замочком. Он поставил коробку на стойку и стал перебирать связку ключей, которую носил на поясе.

На предложение Билли он покачал было головой, но потом передумал. Выпивка, пожалуй, была не такой уж плохой мыслью; это придаст твердости как нервам, так и рукам.

Он отыскал нужный ключ, открыл замок на коробке, снял его и положил на стойку.

— Ладно, — сказал он. — Но если уж мы выпьем, то сделаем это по всем правилам. «Чивас». Простой — тебе, а мне — двойной. — Он предостерегающе погрозил Билли пальцем, и Билли вздрогнул — неожиданно ему показалось, что Генри собирается добавить: «Но ты пойдешь со мной». — И смотри не проболтайся своей матери, что я позволил тебе здесь выпить спиртное, понял?

— Так точно, сэр, — с облегчением сказал Билли и быстро полез доставать бутылку, пока Генри не передумал. — Прекрасно вас понял.

Дик Брадфорд, человек, заведующий самым большим и дорогостоящим предприятием в Касл-Роке — департаментом общественных работ — с отвращением поморщился.

— Нет, его здесь нет, — сообщил он Алану. — Сегодня вообще не объявлялся. Но если увидите его раньше, чем я, сделайте мне одолжение, скажите ему, что он уволен.

— Почему вы держали его так долго, Дик?

Они стояли на жарком дневном солнцепеке возле городского гаража № 1. Слева грузовик от «Перевозки и доставки больших конструкций» развернулся задом к складу. Еще из трех выгружали небольшие, но тяжелые деревянные ящики. На каждом из них был нарисован красный ромб, означавший, что содержимое взрывоопасно. Изнутри склада до Алана доносилось гудение кондиционеров — казалось очень странным слышать звук работающих кондиционеров в столь позднее время года, но вся последняя неделя в Касл-Роке была чрезвычайно странной.

— Я держал его дольше, чем надо было, — признал Дик и взъерошил ладонями свои короткие седеющие волосы. — Я делал это, потому что мне казалось, где-то у него внутри прячется неплохой парень. — Дик был из тех приземистых коротышек — огнетушитель на ножках, — которые на вид всегда готовы выдрать порядочный кусок из чьей-нибудь задницы. Тем не менее он был одним из самых добрых и мягких людей, которых Алан встречал в своей жизни. — Никто в этом городе так не вкалывал, как Хью, когда он не был пьян или с похмелья. И было у него что-то такое в лице, из-за чего мне казалось, что он не из тех, кто просто спивается и не просохнет, пока дьявол его не угробит. Я думал, может быть, на постоянной работе он выправится и заживет по-человечески. Но последнюю неделю...

— Что последнюю неделю?

— Парень совсем слетел с катушек. Похоже, он был все время в каком-то трансе, я не имею в виду пьянку... Казалось, взгляд его все время шарит где-то в собственной башке — когда разговариваешь с ним, он все время смотрит тебе за спину и никогда — прямо в глаза. И еще он стал болтать сам с собой.

— Сам с собой? О чем же?

— Не знаю. И, по-моему, остальные ребята тоже не знают. Я ненавижу выбрасывать людей на улицу, но насчет Хью решил еще до того, как вы подъехали сегодня. Я сыт им по горло.

— Извините, Дик. — Алан вернулся к своей машине, позвонил Шейле и сказал ей, что Хью сегодня весь день не был на работе.

— Шейла, попробуй связаться с Клагтом и скажи ему, чтобы он в самом деле был на стреме. И пошли туда Джона для прикрытия. — Он поколебался, прежде чем продолжить, зная, что подобное предупреждение уже не один раз заканчивалось напрасной стрельбой, но все же откинул сомнения; он был обязан, это его долг по отношению к подчиненным, находящимся на дежурстве. — Клатт и Джон должны учесть, что Хью вооружен и опасен. Поняла?

— Вооружен и опасен.

— Ладно. Номер Один закончил.

Он положил микрофон на место и пошел обратно к Дику.

— Дик, как по-твоему, он мог убраться из города?

— Он? — Дик склонил голову набок и выплюнул табачный сок. — Такие ребята никогда не покидают родные места, пока не получат последний чек из зарплаты. Большинство из них вообще так никогда и не уезжает. Когда дело доходит до того, чтобы вспомнить, какие дороги ведут прочь из города, парней вроде Хью одолевает склероз.

Что-то отвлекло внимание Дика, и он повернулся к рабочим, разгружавшим деревянные ящики.

— Эй, ребята, поосторожней с ними! Вам надо разгрузить их, а не жонглировать!

— У вас тут много взрывчатки, — заметил Ллан.

— А? Да... двадцать ящиков. Должны взрывать гранитную гряду над гравийным карьером на шоссе номер пять. По мне, так у нас тут хватит, чтобы запустить Хью на Марс, если пожелаем.

— Зачем вы набрали так много?

— Это не моя идея; Зануда сделал приписку на моем заказе — Бог его знает зачем. Хотите, скажу вам кое-что? Он обделается, когда увидит счет за электричество за этот месяц, если... не настанут холода. Эти кондиционеры высасывают все соки, но такие игрушки нужно держать в холоде, а то они вспотеют. Говорят, что этим новым игрушкам все равно, но, я думаю, лучше перестраховаться, чем потом жалеть.

— Зануда увеличил ваш заказ? — изумился Алан.

— Да... не помню точно — на четыре или шесть ящиков. Бывают же такие сюрпризы, а?

— Да уж. Дик, разрешите я позвоню из вашей конторы?

— Будьте как дома.

Алан прошел в кабинет Дика, уселся за его письменный стол и просидел так целую минуту — струйки пота оставляли на его форменной рубахе темные пятна под мышками, пока он вслушивался в бесконечные гудки домашнего телефона Полли. В конце концов он повесил трубку.

С опущенной головой он медленно вышел из кабинета. Дик, навешивавший замок на дверь склада с динамитом, повернул к Алану свое вытянутое и печальное лицо.

— Где-то внутри Хью Приста был хороший парень, Алан, Богом клянусь, был. И много раз этот парень появлялся снаружи. Я видел, как это случалось, чаще, чем думают другие. Просто Хью... — он пожал плечами, — ладно, чего теперь слюни распускать.

Алан кивнул.

— Алан, с вами все в порядке? Вы выглядите так, словно на вас что-то накатило.

— Все нормально, — слегка улыбнувшись, ответил Алан. Но это была неправда: на него таки накатило. И на Полли тоже. И на Хью. И на Брайана Раска. Кажется, на всех сегодня что-то накатило.

— Хотите стакан воды или холодного чая? У меня тут есть.

— Спасибо, я лучше поеду.

— Хорошо. Дайте мне знать, как все обернется.

Этого Алан не мог обещать, но у него было такое слабое

болезненное ощущение — в верхушке живота, — что Дик сам сможет прочитать об этом через день-другой. Или увидеть по телевизору.

Старый «шевроле-белл-эйр» Ленни Партриджа зарулил на одно из парковочных мест перед «Самым необходимым» незадолго до четырех, и из машины выбрался объект задержания. Ширинка Хью была по-прежнему расстегнута, а лисий хвост все еще болтался у него на шее. Он пересек тротуар, шлепая босыми ногами по асфальту, и открыл дверь. Звякнул маленький серебряный колокольчик.

Единственный, кто видел, как он вошел в магазин, был Чарли Фортин. Он стоял у входа в «Западное авто» и курил одну из своих вонючих самокруток.

— Старый Хью совсем допился, — заметил Чарли, ни к кому не обращаясь.

Мистер Гонт встретил Хью довольной и понимающей улыбкой... словно к нему в магазин каждый день наведывался босой и голый по пояс человек с болтающимся лисьим хвостом на шее. Он поставил маленькую галочку на листке, лежащем рядом с кассой. Последнюю галочку.

— Со мной стряслась беда, — сказал Хью, уставившись на мистера Гонта. Его глаза бешено вращались в глазницах, словно шарики в китайском бильярде. — На этот раз я здорово вляпался.

— Знаю, — самым своим успокаивающим тоном произнес мистер Гонт.

— Мне казалось, правильней всего будет прийти сюда. Я сам не знаю... Вы мне снились все время. Я... Я не знаю, к кому мне еще пойти... Где то место...

— Здесь, здесь то самое место, Хью.

— Он порезал мои шины, — прошептал Хью. — Бюфорт, тот ублюдок, что держит «Пьяного тигра». Он оставил записку. Там сказано: «Ты знаешь, зачем я приду в следующий раз, Хьюберт». Я знаю, что это значит. Уж будьте спокойны — знаю. — Одна из мозолистых здоровенных лапищ Хью погладила паршивый мех, и по лицу его разлилось выражение счастливого блаженства. Оно выглядело бы очень глупым, если бы не было таким подлинным. — Мой прекрасный лисий хвост.

— Возможно, тебе следует позаботиться о нем, — задумчиво предположил мистер Гонт, — прежде чем он позаботится о тебе. Я знаю, это звучит немного... ну... радикально... но если хорошенько подумать...

— Да! Да! Как раз это я и хочу сделать!

— Кажется, у меня есть как раз то, что нужно, — сказал мистер Гонт. Он нагнулся под прилавок, а когда снова выпрямился, в его левой руке был автоматический пистолет. Он положил его на стеклянную поверхность стенда. — С полным магазином.

Хью взял пистолет в руки. Вся его растерянность и злоба растаяли, словно дым, как только увесистая рукоятка заполнила ладонь. Он уловил слабый и приятный запах оружейной смазки.

— Я... Я оставил бумажник дома, — сказал он.

— О, тебе не стоит беспокоиться об этом, — утешил его мистер Гонт. — В «Самом необходимом», Хью, мы страхуем товары, которыми торгуем. — Неожиданно лицо его затвердело. Зубы оскалились, а глаза засверкали. — Иди и покончи с ним! — крикнул он резким голосом. — Прикончи ублюдка, желающего уничтожить то, что принадлежит тебе! Пойди и прикончи его, Хью! Защити себя! Защищай свою собственность!

Хью неожиданно ухмыльнулся.

— Спасибо, мистер Гонт. Спасибо вам большое.

— Не стоит, — отреагировал мистер Гонт, тут же вернувшись к своему обычному тону, но маленький серебряный колокольчик уже звякал — Хью выходил на улицу, на ходу засовывая пистолет за пояс висящих мешком штанов.

Мистер Гонт подошел к окну и стал наблюдать, как Хью садится за руль изношенного «шевроле» и выезжает на мостовую. Фургон «будвайзер», медленно ползущий по Мейн-стрит, засигналил и вильнул в сторону, чтобы избежать Столкновения.

— Иди и прикончи его, Хью, — тихим голосом сказал мистер Гонт. Тонкие струйки дыма начали подниматься у него из ушей и из волос на голове; струи потолще выбились из ноздрей и между квадратных, белых, похожих на могильные плиты, зубов. — Прикончи всех, кого сумеешь. Вечеринка в разгаре, красавец.

Мистер Гонт откинул голову назад и захохотал.

Джон Лапойнт торопливо направился к боковому выходу из конторы шерифа — тому, что вел к парковочной стоянке у здания муниципалитета. Он был крайне возбужден, вооружен и опасен — не так уж часто получаешь возможность участвовать в аресте вооруженного и опасного подозреваемого. Во всяком случае, в маленьком сонном городишке вроде Касл-Рока. Он совершенно забыл о пропаже бумажника (по крайней мере в данный момент) и тем более о Салли Ратклифф.

Он подошел к двери как раз в тот момент, когда кто-то открыл ее с другой стороны. И тут же Джон оказался лицом к лицу с двумястами двадцатью фунтами плоти разъяренного учителя физкультуры.

— Как раз тот, кого я хочу повидать, — своим новым шелковым голосом произнес Лестер Пратт. Он повертел в руке черным кожаным бумажником. — Что-то посеял, ты, поганый, безбожный, азартный и лживый сукин сын?

Джон понятия не имел, что тут делал Лестер Пратт и как ему удалось найти его пропавший бумажник. Он знал лишь, что ему приказано прикрывать Клатта и он должен отправиться туда немедленно.

— Что бы это ни значило, Лестер, я поговорю с вами об этом позже, — сказал Джон и потянулся за своим бумажником. И когда Лестер сначала отдернул руку с бумажником, а потом этим самым бумажником здорово саданул его прямо по лицу, Джон больше изумился, чем пришел в ярость.

— О, я вовсе не собираюсь разговаривать, — произнес, вернее, промурлыкал Лестер. — Я не стану зря терять времени. — Он уронил бумажник, схватил Джона за плечи, поднял в воздух и швырнул обратно в контору. Лапойнт пролетел шесть футов по воздуху и приземлился на крышку стола Норриса Риджвика. Он прокатился на заднице по всей длине стола, расчистив дорогу сквозь груды бумаг и сбив на пол письменный прибор. За прибором на пол последовал сам Джон — с болезненным вскриком брякнулся спиной.

Шейла Бригем уставилась на эту сцену из окошка диспетчерской с открытым от ужаса и изумления ртом.

Лестер приближался к Лапойнту бойцовой походкой. Его кулаки были подняты в старомодной стойке Джона Л. Салливана, которая должна была выглядеть комично, но не выглядела.

— Я намерен преподать тебе урок, — промурлыкал Лестер. — Я покажу тебе, что бывает с католиками, которые сманивают девушек у баптистов. Я объясню тебе все по порядку, а когда закончу, ты усвоишь это так, что уже никогда не забудешь.

И Лестер Пратт приблизился на подходящую для педагогических внушений дистанцию.

Может, Билли Таппер и не хватал звезд с небес в смысле интеллекта, но он обладал достоинством сочувственного слушателя, а в этот полдень лучшим лекарством для ярости Генри Бюфорта был как раз сочувственный слушатель. Генри выпил свою порцию, рассказал Билли, что произошло, и... пока говорил, он поймал себя на том, что слегка успокоился: до него дошло, что если бы он взял свой обрез и отправился в поход, то вполне мог закончить этот день не за стойкой своего бара, а за решеткой подвальной камеры в конторе шерифа. Он очень любил свой «тандерберд», но начал осознавать, что все-таки любил не настолько, чтобы отправляться из-за него в тюрьму. Шины он может заменить, а царапина на боку со временем сотрется. Что же касается Хью Приста, то пусть с ним разбирается закон.

Он допил стакан и встал.

— Вы все-таки поедете за ним, мистер Бюфорт? — с испугом спросил Билли.

— Не буду я тратить время попусту, — сказал Генри, и Билли облегченно вздохнул. — Пускай с ним разбирается Алан Пэнгборн. Разве я не за этим плачу налоги, а, Билли?

— Конечно. — Билли взглянул в окно, и лицо его еще больше прояснилось. Старая ржавая машина, которая когда-то была белой, а теперь потускнела настолько, что вовсе не имела цвета — назовем его грязно-дорожно-серым, — взбиралась на холм по направлению к «Пьяному тигру», оставляя за собой густой голубой туман выхлопных газов. — Глядите-ка! Это старик Ленни! Я не видел его тыщу лет!

— Ну, все равно мы не открываем раньше пяти, — сказал Генри. Он зашел за стойку, чтобы сделать телефонный звонок. Коробка с обрезом по-прежнему лежала на стойке.

«Кажется, я собирался пустить его в ход, — пораженно подумал он. — Похоже, я действительно хотел это сделать. Что за чертовщина вселяется порой в людей — отрава какая-то, что ли?»

Пока старая «тачка» Ленни заруливала на стоянку, Билли направился ко входной двери.

— Лестер... — начал было Джон Лапойнт, но тут кулак величиной с консервную банку от ветчины «Дэйзи», но немного тверже, пришел в соприкосновение с серединой его лица. Раздался отвратительный хруст, и его нос взорвался вспышкой страшной боли. Джон зажмурился, и темноту прорезал фонтан ярких искр. Лапойнт завертелся по комнате, бестолково размахивая руками, пытаясь сохранить равновесие и удержаться на ногах. Кровь ручьем хлынула у него из носа и изо рта. Он налетел на доску объявлений и сорвал ее со стены.

Лестер снова двинулся на него; брови его сосредоточенно нахмурились под короткой челкой.

В кабинке диспетчера Шейла включила рацию и стала громко выкрикивать имя Алана.

Фрэнк Джуэтт уже хотел было покинуть дом своего доброго старого «друга» Джорджа Т. Нелсона, как вдруг ему пришла в голову другая мысль. Она заключалась в том, что Джордж Т. Нелсон, вернувшись домой и застав свою спальню разгромленной, кокаин выброшенным, а портрет своей мамочки загаженным, может пойти поискать своего старого дружка-по-развлечениям. Фрэнк решил, что было бы просто безумием уйти, не закончив то, что он начал... А если закончить то, что он начал, — значит отстрелить ублюдку-шантажисту яйца. Так тому и быть. Внизу в доме размещалась оружейная комната, и идея осуществить задуманное с помощью одного из собственных ружей Джорджа Т. Нелсона показалась Фрэнку олицетворением высшей справедливости. Если он не сумеет отпереть оружейную комнату или взломать дверь, он воспользуется одним из кухонных ножей своего старого дружка-по-развлечениям и так доведет дело до конца. Он встанет за входной дверью и, когда Джордж Т. Нелсон войдет, или отстрелит ему его яйца, или схватит за волосы и перережет его глотку. Из двух вариантов ружье, пожалуй, будет надежнее, но чем дольше Фрэнк представлял себе, как горячая кровь Джорджа Т. Нелсона хлынет из перерезанной шеи по его рукам, тем больше ему это нравилось. Подожди, Джорджи. Подожди, шантажист сраный.

В этот момент приятные размышления Фрэнка были нарушены попугайчиком Джорджа Т. Нелсона по имени Тэмми Фей, который выбрал для звонкой песенки самый неудачный момент в своей маленькой птичьей жизни. Странная и жуткая улыбка появилась на лице Фрэнка, когда он начал вслушиваться в это пение. «Как же я мог упустить эту чертову птицу?» — спрашивал он себя, направляясь в кухню.

После недолгих поисков он отыскал ящик с острыми ножами и следующие пятнадцать минут тыкал ножом сквозь прутья клетки Тэмми Фея, вызывая у маленькой птички приступы жуткой паники, пока ему это не наскучило и он не заколол попугайчика. Потом он спустился вниз посмотреть, что сможет придумать с дверью в оружейную комнату. Замок оказался на редкость простым, и, взбираясь по лестнице обратно на первый этаж, Фрэнк запел веселую песенку:

Эй, не стоит нынче драться,

горевать и обижаться!

Почему? Все очень просто:

Санта-Клаус едет в гости

К лежебокам, к расторопным.

Горемыкам, недотепам.

Все он знает, хоть глаза

Снегом запорошены.

Так что вы уж, ради Бога,

Будьте все хорошими!

Фрэнк, вместе со своей любимой мамочкой никогда не пропускавший по субботним вечерам Лоренса Уэлка, пропел последнюю строчку басом Ларри Хупера. Черт, да он прекрасно себя чувствовал! Как он только мог всего лишь час назад думать, что его жизнь кончена? Это был не конец; это было начало! Покончить с прошлым — особенно с дорогими старыми «друзьями» вроде Джорджа Т. Нелсона, — и вперед, к новой жизни!

Фрэнк устроился за дверыо. Для охоты на медведя он неплохо вооружился; у стенки стоял «винчестер», за поясом торчал автоматический пистолет «лама», а в руке был зажат шеффингтонский нож для разделки мяса. С того места, где он стоял, ему была видна кучка желтых перьев — трупик Тэмми Фея. Легкая улыбка тронула губы мистера Уэзерби а его глаза — уже совершенно безумные — бессмысленно вращались за круглыми стеклами очков без оправы.

— Ради Бога, будьте все хорошими! — посоветовал он шепотом. Стоя там, он несколько раз пропел эту строчку, а потом еще несколько раз, когда устроился поудобнее — уселся возле двери, скрестив ноги, прислонясь спиной к стене и держа оружие у себя на коленях.

Очень скоро он с ужасом стал ловить себя на приступе жуткой сонливости. Казалось просто безумием засыпать, когда собрался перерезать кое-кому глотку, но... факт оставался фактом. Он вспомнил, как где-то читал (может быть, на одной из лекций в Мэнском университете в Фармингтоне — этом дурацком заведении, которое он закончил без всяких наград и отличий), что сильный нервный стресс порой дает именно такой эффект... А стресс у него был неслабый, это уж точно. Удивительно, как у него только сердце не лопнуло, как старая шина, когда он увидел все те журналы, разбросанные по кабинету.

Фрэнк решил, что рисковать глупо. Он слегка отодвинул длинный, соломенного цвета диван Джорджа Т. Нелсона от стены, заполз за него и лег там на спину, держа винтовку в левой руке. Его правая рука, по-прежнему сжимавшая рукоятку ножа, легла на грудь. Вот так. Гораздо лучше. Ковер Джорджа Т. Нелсона с длинным ворсом был вполне удобен.

— Ради Бога, будьте все хорошими, — шепотом пропел Фрэнк. Он продолжал напевать эту строчку и десять минут спустя, тихонько похрапывая, когда его уже сморил сон.

— Номер Один! — раздался крик Шейлы из рации, висевшей под приборным щитком в машине Алана, когда он ехал через Тин-бридж, возвращаясь в город. — Ответьте, Номер Один! Отвечайте немедленно!

Алан почувствовал, как что-то болезненно екнуло у него в животе. Он не сомневался — Клатт нарвался на засаду у дома Хью Приста на Касл-Хилл-роуд. Господи, ну почему же он не велел Клатту встретиться с Джоном, прежде чем ехать брать Хью?

Ты знаешь почему — потому что не все твое внимание приковано к работе, когда ты отдаешь приказы. Если что-то произошло с Клаттом по твоей вине, тебе придется взглянуть правде в глаза и взять на себя свою долю ответственности. Но это будет потом. А сейчас твоя работа состоит втом, чтобы делать свое дело. Так делай же его, Алан, — забудь о Полли и делай свое проклятое дело.

Он сдернул микрофон с подставки.

— Номер Один слушает!

— Кто-то избивает Джона! — заорала Шейла. — Скорей приезжайте, Алан, он жутко бьет его!

Эта информация настолько противоречила тому, чего ожидал Алан, что на секунду он совершенно растерялся.

— Что? Кто? У нас?

— Скорее, он его убивает!

Все мгновенно стало на свои места. Конечно же, это Хью Прист. По каким-то причинам Хью пришел в контору шерифа еще до того, как Джон успел отправиться на Касл-Хилл, и стал махать кулаками. Опасность угрожала Джону Лапойнту, а не Энди Клаттербаку.

Алан схватил мигалку-сирену, включил ее и выставил на крышу машины. Съехав с моста на городской стороне, он мысленно попросил прощения у своего старого фургона и вдавил педаль газа в пол.

Клатт начал подозревать, что Хью нет дома, когда он увидел колеса его машины — шины были не просто спущены, а искромсаны в клочья. Тем не менее он хотел подойти к дому поближе, когда наконец услыхал слабые крики о помощи.

Какое-то время он топтался в нерешительности, а потом повернулся и торопливо зашагал по дорожке прочь от дома. Тут он наконец увидел Ленни, лежавшего на обочине шоссе, и побежал к нему с болтающейся на боку кобурой.

— Помогите! — проскрипел Ленни, когда Клатт опустился возле него на колени. — Хью Прист спятил... Он меня чуть прямо в рай не отправил!

— Где вам больно, Ленни? — спросил Клатт. Он дотронулся до плеча старика. Ленни издал короткий вопль — красноречивый ответ. Югатт встал, не очень представляя себе, что ему делать дальше. Слишком много мыслей перемешалось у него в мозгу. В чем он был точно уверен, так это в том, что ему отчаянно не хочется во все это впутываться.

— Не двигайтесь, — в конце концов сказал он. — Я сейчас вызову «скорую помощь».

— Я не собираюсь отплясывать тут танго, болван ты эдакий. — Ленни плакал и стонал от боли и был похож на старого пса с перебитой лапой.

— Верно, — сказал Клатт. Он бросился бежать к своей патрульной машине, но потом снова вернулся к Ленни: — Он взял вашу машину, да?

— Нет! — взвизгнул Ленни, прижимая ладони к сломанным ребрам. — Он вытряхнул меня, а потом улетел на волшебном ковре-самолете. Конечно, он взял мою «тачку»! А почему, по-твоему, я здесь лежу? Загораю, твою мать, что ли?

— Верно, — повторил Клатт и ринулся к своей машине. Четвертаки и десятицентовики вылетели из его кармана и рассыпались по дороге ярко сверкающими кружочками.

Он так быстро всунул голову в боковое окно, что чуть не разбил голову о дверцу, и схватил микрофон. Ему нужно было связаться с Шейлой, чтобы та выслала помощь старику, но это было не самое главное. И Алан, и полиция штата должны быть поставлены в известность, что Хью Прист теперь ездит на старом «шевроле-белл-эйр» Ленни Партриджа. Клатт точно не знал, какого года выпуска была эта «тачка», но никто не мог спутать этот старый бесцветный драндулет.

Но Шейлы не оказалось в диспетчерской. Три раза он пытался связаться с ней, и — никакого ответа. Вообще никакого.

Клатт услыхал, как Ленни снова принялся кричать, и вошел в дом Хью, чтобы вызвать «скорую помощь» из Норвея по телефону.

Черт, Шейла выбрала удачный момент, чтобы засесть в сортире, подумал он.

Генри Бюфорт тоже пытался дозвониться в контору шерифа. Он стоял за стойкой бара, прижав трубку к уху. Гудок повторялся снова и снова.

— Давай же, — пробормотал он, — бери трубку, мать твою. Что вы там, ребята, уснули все, что ли?

Билли Таппер вышел наружу. Генри услышал, как он что-то крикнул, и нетерпеливо поднял взгляд. За криком последовал неожиданный громкий хлопок. Первой мыслью Генри было, что лопнула одна из старых шин Ленни, но... тут же раздались еще два хлопка.

Билли вошел обратно в помещение. Он шел очень медленно, прижимая одну руку к горлу, и между пальцами этой руки сочилась кровь.

— Хенри! — крикнул Билли каким-то диким голосом с акцентом кокни. — Хенри! Хен...

Он дошел до музыкального автомата, постоял там секунду, покачиваясь, а потом все в его теле словно разом выключилось и он рухнул на пол бесформенной тушей.

Его ноги, почти высовывающиеся за дверь, накрыла тень, а потом появился и хозяин тени. На шее у него болтался лисий хвост, а в одной руке был пистолет. Из ствола струился дымок. Крошечные капельки пота блестели в спутанных волосах на его груди между сосками. Кожа под глазами была коричневой и припухшей. Он перешагнул через Билли Таппера и ступил в полумрак «Пьяного тигра».

— Привет, Генри, — сказал Хью Прист.

Лапойнт не понимал, почему это происходит, но понимал, что Лестер убьет его, если не перестанет, — а Лестер не подавал ни малейших признаков того, что собирается умерить пыл. Лапойнт попытался сползти вниз по стене — туда, где Лестер не сможет достать его кулаками, но Лестер схватил его за рубаху и вздернул вверх. Лестер дышал по-прежнему легко и ровно. Его собственная рубашка даже не выбилась из-за пояса спортивных брюк.

— Вот так вот, Джонни, — проговорил Лестер и впечатал другой кулак в верхнюю гу6y Джона. Джон почувствовал, как она разрывается на зубах. — Отрасти свои поганые целованные усики на этом.

Джон вслепую отвел одну ногу и ударил изо всех сил. Лестер издал удивленный вопль и рухнул, но успел перед этим выставить обе руки вперед, ухватив Джона за залитую кровью рубашку и завалив помощника шерифа на себя. Они стали кататься по полу, пиная и колотя друг друга.

Оба были слишком заняты, чтобы увидеть, как Шейла Бригем вылетела из своей диспетчерской кабинки и забежала в кабинет Алана. Там она сорвала со стены винтовку и ринулась обратно в приемную, теперь уже больше походившую на бойню. Лестер сидел на Джоне и старательно бил его головой об пол.

Шейла умела обращаться с винтовкой, которую держала в руках; она занималась стрельбой по мишеням с восьмилетнего возраста. Она прижала приклад к плечу и заорала:

— Отодвинься от него, Джон! Дай мне прицелиться!

Лестер со сверкающими глазами повернулся на звук ее

голоса. Он оскалился на Шейлу, как разъяренная горилла, а потом снова принялся колотить Джона головой об пол.

Подъехав к зданию муниципалитета, Алан столкнулся с первым неожиданно удачным событием этого дня: с противоположной стороны к зданию подъезжал «фольксваген» Норриса Риджвика. Норрис был в гражданской одежде, но Алана это совершенно не смущало. Главное, он может его запрячь сегодня. Ох, ребята, как же он его запряжет!

Потом это тоже все лопнуло к чертям собачьим.

Большой красный «кадиллак», номер «Китон-1», неожиданно вылетел из узкой аллейки, примыкающей к парковочной стоянке у здания муниципалитета. Алан с отвисшей челюстью смотрел, как Зануда ударил «кадиллаком» в бок «жучка» Норриса. Скорость «кадиллака» была невелика, но он раза в четыре превосходил габаритами машину Норриса. Раздался треск рвущегося железа, и с жутким грохотом и звоном разбитого стекла «фольксваген» перевернулся на сторону пассажирского сиденья.

Алан ударил по тормозам и вышел из машины.

Зануда вылезал из своего «кадиллака».

Норрис с трудом выбирался через окошко «фольксвагена» с каким-то отрешенным выражением лица.

Сжимая кулаки, Зануда направился к Норрису. Ледяная усмешка наползала на его круглую толстую физиономию.

Алан кинул один-единственный взгляд на эту усмешку и бросился бежать.

Первый выстрел Хью разбил бутылку «Уайлд-терки» на полке за баром. Второй — стекло на документе, висящем в рамке над головой Генри, оставив круглую черную дырку в лицензии на продажу алкогольных напитков. Третий — превратил правую щеку Генри Бюфорта в розовое месиво из крови и разорванной плоти.

Генри вскрикнул, схватил коробку с обрезом и нырнул под стойку бара. Он понял, что Хью ранил его, но не знал, сильно или нет. Он сознавал лишь, что вся правая сторона его лица вдруг стала горячей, как печка, и что кровь — теплая, мокрая и липкая — стекает по его шее.

— Давай поговорим про «тачки», Генри, — сказал Хью, приближаясь к стойке. — Или нет, давай лучше поговорим про мой лисий хвост... Ну, что скажешь?

Генри открыл коробку. Внутри она была обита красным бархатом. Он сунул туда дрожащие мелкой дрожью руки и вытащил обрез. Он начал было перегибать его, но потом понял, что на это нет времени. Ему оставалось лишь уповать на то, что «винчестер» заряжен.

Он подобрал под себя ноги, готовясь выскочить и выдать Хью то, что, как он сильно надеялся, окажется для того большим сюрпризом.

Шейла поняла, что Джону не выбраться из-под этого сумасшедшего, в котором она теперь признала Лестера Патта, или Пратта... словом, учителя физкультуры в средней школе. Она поняла, что Джону никогда оттуда не выбраться. Лестер перестал колотить его головой об пол и сомкнул свои огромные ладони на горле Джона.

Шейла перевернула винтовку, взяла ее за ствол, завела за плечо, а потом с силой описала прикладом ровную дугу.

В последний момент Лестер повернул голову — как раз вовремя, чтобы принять удар орехового приклада в стальной окантовке точно между глаз. Раздался противный треск, когда торец приклада пробил дыру в черепе Лестера и превратил лобную долю его мозга в желе. Такой звук мог бы издать пакет кукурузных хлопьев, если бы кто-то с силой наступил на него. Лестер Пратт был мертв еще до того, как рухнул на пол.

Шейла Бригем посмотрела на него и начала орать.

— Ты думал, я не узнаю, кто это был? — рычал Зануда Китон, вытаскивая Норриса — тот был в шоке, но невредим — из окошка «фольксвагена» со стороны кресла водителя. — Думал, я не узнаю, а сам поставил свое имя внизу каждого распроклятого листка? Думал так, да? Думал?

Он отвел один кулак назад, чтобы врезать Норрису, и Алан Пэнгборн аккуратнейшим образом надел на него наручник.

— У-хх! — воскликнул Зануда и тяжеловесно развернулся.

Внутри здания муниципалитета послышались чьи-то

громкие крики.

Алан кинул беглый взгляд в направлении этого крика, а потом, потянув за второе кольцо на цепи наручников, подтащил Зануду к открытой дверце его собственного «кадиллака». Зануда тут же набросился на него. Алан удачно загородился от ударов плечом и застегнул второе кольцо на ручке дверцы машины.

Алан оглянулся на Норриса, стоявшего рядом. У него хватило времени отметить, что Норрис выглядит просто ужасно, и понять, что причина этого заключается не во взятии на абордаж его «жучка» главным выборным.

— Пошли, — сказал он Норрису. — У нас неприятности.

Но Норрис не обратил на него никакого внимания. Он

ринулся мимо Алана и врезал Зануде Китону точно в глаз. Зануда издал удивленный вскрик и откинулся на дверцу машины. Та была еще открыта, и он своим весом захлопнул ее; выбившийся подол его вымокшей от пота белой рубашки защемился дверцей.

— Это тебе за мышеловку, ты, жирный придурок! — крикнул Норрис.

— Я тебя достану! — заорал Зануда в ответ. — Не думай, что тебе это так сойдет! Вы у меня все получите!

— Получи-ка вот это! — прорычал Норрис. Он снова двинулся на Китона, выставив кулачки перед своей вздымающейся цыплячьей грудью, но Алан схватил его и развернул к себе лицом.

— Прекрати! — рявкнул он прямо в лицо Норрису. — У нас неприятности там, внутри! Случилась беда!

Снова раздались крики в здании муниципалитета. Люди уже толпились на тротуарах по Мейн-стрит. Норрис посмотрел на кучки людей, а потом взглянул на Алана. Алан с облегчением увидел, что взгляд его прояснился и он пришел в себя. Более или менее.

— Что это, Алан? Это как-то связано с ним? — Он дернул подбородком в сторону «кадиллака». Зануда угрюмо смотрел оттуда на них, свободной рукой дергая наручник на другом запястье. Казалось, он вообще не слышит никаких криков.

— Нет, — сказал Алан. — Пистолет у тебя с собой?

Норрис отрицательно мотнул головой.

Алан расстегнул предохранительную кнопку на своей кобуре, вытащил свой служебный револьвер 38-го калибра и протянул его Норрису.

— А как же ты, Алан? — спросил Норрис.

— Мне руки нужны свободными. Давай, пошли. В конторе Хью Прист, и он спятил.

Хью Прист действительно спятил — это не вызывало больших сомнений, — но находился он в добрых трех милях от здания муниципалитета Касл-Рока.

— Давай поговорим про... — начал было он, но в этот момент Генри Бюфорт выпрыгнул из-под стойки бара с наставленным обрезом, как чертик из табакерки; правая сторона его рубахи вся вымокла в крови.

Генри и Хью выстрелили одновременно. Выстрел автоматического пистолета был заглушен громоподобным рыком обреза. Огонь и дым вырвались из спиленного ствола. Хью подбросило вверх и швырнуло через всю комнату; в воздухе мелькнули его босые пятки и красное месиво развороченной груди. Пистолет выпал из его руки. Концы лисьего хвоста тлели.

Когда пули Хью пробили правое легкое Генри, его бросило на полку позади бара. Бутылки попадали вниз, осыпав его осколками. Вся грудь у него онемела. Он выронил обрез и потянулся к телефону. В воздухе разлился густой запах пролитого алкоголя и горящего лисьего меха. Генри попытался вздохнуть, но, хотя грудь его вздымалась, воздух, похоже, в нее не набирался. Послышался тонкий свистящий звук — дырка в груди засасывала в себя воздух.

Казалось, телефон весит тысячу фунтов, но в конце концов ему удалось поднести трубку к уху и нажать на кнопку автоматического набора номера конторы шерифа.

Ту-у... ту-у... ту-у...

— Что там, вашу мать, у вас происходит, а? — прерывисто выдохнул Генри. — Я тут подыхаю! Ответьте же, черт вас возьми!

Но в трубке по-прежнему раздавались долгие гудки.

Норрис нагнал Алана на середине аллеи, и они бок о бок зашли на маленькую парковочную стоянку у здания муниципалитета. Норрис сжимал в руке служебный револьвер Алана, держа палец на окантовке спускового крючка; короткий ствол глядел прямо в жаркое октябрьское небо. «Сааб» Шейлы Бригем стоял на своем месте рядом с патрульной №4 — машиной Джона Лапойнта, — больше машин там не было. Алан успел мельком подумать, где же «тачка» Хью, но гут боковая дверь из конторы шерифа широко распахнулась. Оттуда кто-то выскочил, держа за ствол винтовку. Норрис опустил короткое дуло револьвера и положил палец на спусковой крючок.

Алан мигом понял две вещи. Первая — Норрис сейчас выстрелит. Вторая — орущим человеком с винтовкой была Шейла Бригем, а не Хью Прист.

Почти сверхъестественная реакция Алана Пэнгборна спасла жизнь Шейле Бригем в этот полдень, но она была на волосок от смерти. Он даже не попытался крикнуть или ладонью попробовать отвести дуло револьвера в сторону — все это не увенчалось бы успехом. Вместо этого он выставил локоть, а потом дернул им вверх, как парень на сельской танцульке. Звук выстрела отдался громким эхом в закрытом дворике. Окно на втором этаже, в конторе городских служб, треснуло. Шейла выронила винтовку, которой она вышибла мозги из Лестера Пратта, и побежала к ним, крича и плача.

— Господи, — слабым, растерянным голосом произнес Норрис. Лицо его побелело как бумага, когда он протянул револьвер — рукояткой вперед — Алану. — Я чуть не застрелил Шейлу... Господи Боже мой.

— Алан! — плача крикнула Шейла. — Слава Богу!

Она бросилась к нему, не снижая скорости, и чуть не сбила с ног. Он засунул револьвер в кобуру и обнял ее. Она вся дрожала, как электрический провод под слишком большим напряжением. Алан подозревал, что и сам здорово дрожит, а секунду назад чуть не намочил штаны. Шейла билась в истерике, совершенно ослепленная паническим ужасом, и быть может, это было даже неплохо: он думал, что она и понятия не имеет, как близка она была к роковой черте.

— Что там происходит, Шейла? — спросил он. — Быстро говори! — В ушах у него так звенело от выстрела, что он почти готов был поклясться — это где-то вдалеке звонит телефон.

Генри Бюфорт чувствовал себя как снеговик, тающий на солнце. Ноги у него подгибались. Он медленно опустился на колени, по-прежнему прижимая гудящую трубку к уху. Голова его затуманилась от терпкого запаха спиртного и паленого меха. К ним примешивался еще один горячий запах. Он подозревал, что это был запах Хью Приста.

Смутно он понимал, что к шерифу ему не дозвониться и он должен набрать какой-нибудь другой номер, но, пожалуй, это ему вряд ли удастся. Еще раз набрать номер было просто за пределами его возможностей — вот так. Поэтому он опустился на колени за стойкой бара в растущую лужу собственной крови, вслушиваясь в свист воздуха, доносящийся из дырки в своей груди, и отчаянно пытаясь не потерять сознание. «Тигр» не открывается раньше часа. Билли мертв, и если никто не ответит на этот звонок, он тоже будет мертв к тому времени, как первые клиенты заглянут сюда освежиться парой стаканчиков.

— Пожалуйста, — прошептал Генри отчаянным, бездыханным голосом. — Пожалуйста, возьмите трубку, пожалуйста, кто-нибудь, вашу мать, возьмите трубку...

Шейла Бригем стала понемногу приходить в себя, и Алану удалось выудить из нее самое главное: она вырубила Хью прикладом винтовки. Значит, никто не попытается пристрелить их, когда они войдут в эту дверь.

Во всяком случае, он на это надеялся.

— Давай, — сказал он Норрису, — пошли.

— Алан... Когда она вышла... Я подумал...

— Я знаю, что ты подумал, но ничего плохого не случилось. Забудь об этом, Норрис. Там внутри — Джон. Пошли.

Они приблизились к двери и встали по обеим ее сторонам. Алан взглянул на Норриса.

— Входи потихоньку, — сказал он.

Норрис кивнул.

Алан ухватил дверную ручку, резко распахнул дверь и нырнул внутрь. Норрис, пригнувшись, последовал за ним.

Джон, ухитрившийся встать на ноги, одолел почти весь путь до двери. Алан и Норрис врезались в него, как арьергард старых питтсбургских меченосцев, и Джону пришлось испытать последнее болезненное унижение: сшибленный своими коллегами, он покатился по вымощенному плиткой полу, как кегля от меткого удара шаром в баре. Он с грохотом врезался в противоположную стену и издал какой-то усталый крик боли.

— Господи, это же Джон! — закричал Норрис. — Что за хрень!

— Помоги мне управиться с ним, — сказал Алан.

Они ринулись через всю комнату к Джону, который медленно сползал по стене. Вместо лица у него было кровавое месиво; нос резко вывернут влево, верхняя губа кровоточила, как порванная артерия. Когда Алан и Норрис подошли к нему, он подставил ладонь под подбородок и выплюнул на нее зуб.

— Он фумафедфый, — произнес Джон едва внятно — слова у него во рту превращались в кашу. — Фейла фрефала ему финтофкой. По-моему, она ефо убила.

— Джон, ты в порядке? — спросил Норрис.

— Я ф полной фопе, — сказал Джон и в доказательство тому наклонился вперед и изящно наблевал прямо между своих раздвинутых ног.

Алан огляделся вокруг. До него смутно дошло, что дело не в звоне у него в ушах; телефон действительно звонил. Но телефонный звонок сейчас был не главным. Он увидел Хью, лежащего лицом вниз у стены, подошел к нему и приставил ухо к его спине, пытаясь уловить биение сердца. Все, что ему удалось сначала услышать, это звон в ушах. Казалось, проклятый телефон разрывается на каждом столе.

— Ответь этой ....й штуке или разъедини ее! — рявкнул Алан Норрису.

Норрис подошел к ближайшему аппарату — им оказался тот, который стоял на его столе, — нажал на кнопку с мигающим индикатором и снял трубку.

— Не беспокойте нас сейчас, — сказал он. — У нас тут аварийная обстановка, звоните позже. — И повесил трубку, не дожидаясь ответа.

Генри Бюфорт отвел трубку — такую тяжелую-тяжелую трубку — от своего уха и посмотрел на нее слабеющим взглядом так, словно не верил своим глазам.

— Что ты сказал? — прошептал он.

Неожиданно пальцы его совсем ослабли, и он выпустил трубку — она была слишком тяжела. Он выронил ее на пол, медленно завалился на бок и остался лежать так, тяжело дыша.

Насколько мог судить Алан, с Хью все было кончено Он ухватил его за плечи, перевернул и... Это оказался вовсе не Хью. Лицо было слишком измазано в крови, мозгах и осколках кости, чтобы он мог определить, кто это, но совершенно очевидно, это был не Хью Прист.

— Твою мать... — тихим изумленным голосом произнес он. — Что здесь происходит?

Дэнфорт Китон Зануда стоял посреди улицы, прикованный к своему собственному «кадиллаку», и смотрел, как Они наблюдают за ним. Теперь, когда Главный Преследователь и его Помощник ушли. Им ничего не оставалось, кроме как наблюдать.

Он смотрел на Них и знал, кто Они такие — все и каждый из Них.

Билл Фуллертон и Генри Джендрон стояли перед парикмахерской. Бобби Дугаз стоял между ними, простыня все еще болталась у него на шее, как огромная обеденная салфетка. Чарли Фортин стоял перед «Западным авто». Скотт Гарсон и его говенные дружки, Элберт Мартин и Говард Поттер, стояли у банка, где, наверно, перемывали его косточки, когда разыгралась вся сцена.

Глаза.

Эти гребаные глаза.

Глаза были повсюду.

И все они смотрели на него.

— Я вас вижу! — вдруг заорал Зануда. — Я вижу вас всех! ВСЕХ! И я знаю, что мне делать! Да-да! Будьте покойны!

Он открыл дверцу «кадиллака» и попытался забраться внутрь. Но не сумел. Он был прикован к наружной ручке. Цепочка у наручников была длинной, но не настолько.

Кто-то засмеялся.

Зануда хорошо расслышал этот смех.

Он оглянулся.

Многие жители Касл-Рока стояли возле деловых зданий на Мейн-стрит, разглядывая его черными прищуренными глазками умных крыс.

Все были здесь, кроме мистера Гонта.

И все же мистер Гонт был тут; мистер Гонт был у Зануды в голове и рассказывал ему, что тот в точности должен был сделать.

Зануда прислушался и... начал улыбаться.

Фургон «будвайзер», который Хью чуть было не протаранил в городе, останавливался возле нескольких забегаловок по другую сторону моста и в конце концов зарулил на стоянку возле «Пьяного тигра» в 4.01. Шофер вылез из машины, взял свой путевой лист, подтянул зеленые штаны и Направился к заведению. Не дойдя футов пяти до двери, он замер и вытаращил глаза. Ему была видна пара торчащих Из двери в бар ног.

— Боже милостивый! — воскликнул шофер. — Что с тобой, приятель?

Тут до его ушей донесся слабый, свистящий голос:

— ...Помогите...

Шофер вбежал внутрь и обнаружил едва живого Генри Бюфорта, скорчившегося под стойкой бара.

— Эфо Лефтер Пратт, — прошепелявил Джон Лапойнт. Поддерживаемый с одной стороны Норрисом, а с другой Шейлой, он доковылял до Алана, стоявшего на коленях возле тела.

— Кто? — спросил Алан, чувствуя себя так, словно он случайно попал в какую-то сумасшедшую комедию. «Рики и Люси отправляются ко всем чертям». Эй, Лестер, пора тебе объяснить нам кое-что...

— Лефтер Пратт, — терпеливо превозмогая боль, повторил Джон. — Он уфитель фифкультуры в колледше.

— А что он здесь делал? — спросил Алан.

Джон Лапойнт устало покачал головой.

— Не знаю, Алан. Он профто вофел и софол ф ума.

— Кто-нибудь здесь объяснит мне наконец, где Хью Прист? — простонал Алан. — Где Клатт? Ради всего святого, что здесь происходит?

Джордж Т. Нелсон стоял в дверях своей спальни, не веря собственным глазам. Комната выглядела так, словно какая-то панк-группа — «Секс пистоле» или «Крэмпс» — устроила здесь вечеринку вместе со всеми своими фанатами.

— Что... — начал было он, но не смог оольше ничего из себя выдавить. Да ему и не надо было. Он знал что. Кокаин, что же еще. Он толкал его среди персонала школы Касл-Рока в течение последних шести лет (не все учителя почитали то, что Эйс Меррилл иногда называл боливийской пудрой, но многие были страстными почитателями), и он оставил пол-униции почти чистого порошка под матрасом. Это был грабеж. Точно. Кто-то болтанул, а еще кого-то одолела жадность. Джордж полагал, что понял это сразу, как только подъехал к дому и увидел разбитое окно в кухне.

Он пересек комнату и онемевшими, словно мертвыми руками залез под матрас — пусто. Кокаин исчез. Пакетик стоимостью почти в две штуки зеленых пропал. Будто во сне он проковылял в ванную комнату, посмотреть, осталась ли его маленькая порция для личных нужд в бутылочке из-под анацина на верхней полке в аптечке. Ему еще никогда так здорово не требовалась доза, как в эти минуты.

Он подошел к двери и застыл, выпучив глаза. Не полный разгром привлек его внимание, хотя это помещение тоже было здорово раскурочено, а унитаз... Стульчак был опущен и покрыт тонким слоем белой пудры.

Почему-то Джордж подозревал, что белая пыль — не детская присыпка «Джонсон».

Он подошел к унитазу, намочил палец, дотронулся им до порошка и сунул палец в рот. Кончик его языка тут же онемел. На полу между ванной и унитазом валялся пустой пластиковый пакетик. Картина ясная — сумасшедшая, но ясная. Кто-то зашел в дом, нашел кокаин, а потом... спустил его в толчок. Зачем? Зачем?! Этого он не знал, но решил, что, когда найдет того, кто это сделал, обязательно его спросит. Прямо перед тем, как оторвет ему башку. Спросить — никогда не повредит.

Его собственная трехграммовая порция была в целости и сохранности. Он взял бутылочку, вышел из ванной и снова застыл. Пересекая спальню от холла, он не заметил надругательства, но с того места, где он стоял теперь, пропустить это было просто невозможно.

Он простоял так довольно долго — глаза его вылезли из орбит от дикого ужаса, глотка судорожно дергалась. Клубочки вен на висках бешено трепыхались, как крылышки маленькой птички. Наконец он ухитрился выдавить одно короткое хриплое слово:

— ...Мамочка!..

Внизу, за соломенного цвета диваном Джорджа Т. Нелсона, спал Фрэнк Джуэтт.

Зевакам на нижней части Мейн-стрит, привлеченным на тротуары криками и выстрелом, теперь представилось новое зрелище: неторопливый побег главного выборного.

Зануда пролез в «кадиллак», насколько это было возможно, и поставил выключатель стартера в положение «включен», а потом нажал кнопку, опускающую стекло со стороны водителя. Он снова захлопнул дверцу и осторожно стал протискиваться внутрь через окошко.

Он все еще торчал из окна, левая рука, прикованная наручниками к ручке дверцы, вывернулась за ним под острым углом, а цепь наручников болталась где-то под мясистым левым бедром, когда к нему подошел Скотт Гарсон.

— Эй, Дэнфорт, — неуверенно произнес банкир, — я не думаю, что тебе стоит это делать. По-моему, ты арестован.

Зануда выглянул из-под своей правой подмышки, вдыхая собственный запах — довольно острый к этому времени, в самом деле довольно острый, — и увидел Гарсона вверх тормашками. Тот стоял прямо за Занудой и, судя по позе, мог попытаться вытащить Зануду из его собственного автомобиля.

Зануда подтянул ноги как можно выше, а потом, как лягающийся пони, с силой резко выбросил их вперед. Каблуки его башмаков врезались в физиономию Гарсона с хрустом, принесшим Зануде полное удовлетворение. Очки Гарсона в золотой оправе треснули. Он взвыл, качнулся назад, прижимая руки к окровавленному лицу, и рухнул на спину.

— Ага! — рыкнул Зануда. — Не ждал такого, а? Совсем не ожидал, сукин ты сын, Преследователь поганый, верно?

Он протиснул остальную часть своего тела в машину. Длины цепи как раз хватило. Его плечевой сустав жутко хрустнул, а потом повернулся в чашечке ровно настолько, чтобы он сумел протиснуться под собственной рукой и опустить задницу на сиденье. Теперь он сидел за рулем с торчащей из окна прикованной рукой. «Кадиллак» тронулся с места.

Скотт Гарсон сел вовремя, чтобы увидеть мчащуюся на него машину. Радиатор «кадиллака», казалось, навис над ним огромной хромированной глыбой, которая вот-вот готова была обрушиться и раздавить его.

Он бешено откатился влево, разминувшись со смертью на какую-то долю секунды. Одно из больших передних колес «кадиллака» проехало по его правой ладони, вдавив ее в асфальт, а потом заднее колесо довершило начатое. Лежа на спине, Гарсон скосил глаза на свои неестественно плоские пальцы размером теперь примерно с мастерок шпаклевщика, и завопил прямо в жаркое голубое небо.

— ТЭМ-М-МИ ФЕ-ЕЙ!

Этот вопль выдернул Фрэнка Джуэтта из глубокой дремы. В первые секунды он не имел ни малейшего представления, где находится, — лишь чувствовал, что это какое-то тесное, закрытое со всех сторон место. Неприятное место. И еще у него что-то было зажато в руке... Что же это такое?

Он поднял правую руку и чуть не выколол себе глаз ножом для разделки мяса.

— О-о! Не-е-ет! ТЭМ-М-МИ ФЕ-ЕЙ!

Он сразу все вспомнил. Он лежит за диваном своего доброго старого «друга» Джорджа Т. Нелсона, а сам Джордж Т. Нелсон собственной персоной шумно оплакивает своего мертвого попугая. Вместе с этим к Фрэнку вернулось и все остальное: журналы, разбросанные по всему его кабинету, шантажирующая записка, возможный (нет, скорее, очевидный, и чем больше он об этом думал, тем более очевидным ему это казалось) крах его карьеры, да и всей жизни.

А сейчас, как это ни казалось невероятным, до него доносились всхлипывания Джорджа Т. Нелсона. Он рыдал над каким-то проклятым пернатым куском дерьма. «Ну что ж, — подумал Фрэнк, — я избавлю тебя от твоей печали, Джордж. Кто знает, может быть, ты даже взлетишь в какой-нибудь птичий рай».

Всхлипывания приближались к дивану. Отлично, так еще лучше. Он выпрыгнет — с сюрпризом тебя, Джордж! — и ублюдок подохнет, не успев понять, что же случилось. Фрэнк уже готов был совершить свой прыжок, когда Джордж Т. Нелсон, все еще рыдая так, словно у него сейчас разорвется сердце от горя, со всего размаху уселся на диван. Он был тяжелым мужчиной, и всем своим весом придвинул диван вплотную к стене. Он не услышал удивленного сдавленного «у-уух!» позади себя — его собственные всхлипывания заглушали все остальные звуки. Он потянулся к телефону и сквозь слезы, застилавшие ему глаза, с первого раза (почти чудом) набрал телефон Фреда Рубина.

— Фред! — закричал он. — Фред, случилось что-то ужасное! Может быть, это продолжается! О Господи, Фред! О Боже мой!

Внизу и позади Фрэнк Джуэтт сражался за каждый вздох. В голове у него мелькали обрывки рассказов Эдгара Аллана По, которые он читал мальчишкой, про заживо похороненных. Его физиономию медленно заливало цветом старого кирпича. Тяжелая деревянная ножка, которую притиснуло к его груди, когда Джордж Т. Нелсон рухнул на диван, словно налилась свинцом. Спинка дивана уперлась ему в плечо и в щеку.

Над ним Джордж Т. Нелсон лихорадочно выплевывал в ухо Фреду Рубину краткое описание того, что он застал, когда вернулся к себе домой. Наконец он на секунду умолк, а потом выкрикнул:

— А мне плевать, можно об этом говорить по телефону или нет — КАК Я МОГУ ДУМАТЬ ОБ ЭТОМ, КОГДА ОН УБИЛ ТЭММИ ФЕЯ? УБЛЮДОК УБИЛ ТЭММИ ФЕЯ! Кто мог это сделать, а, Фред? Кто? Ты должен мне помочь!

Наступила еще одна пауза, пока Джордж Т. Нелсон слушал, и Фрэнк со все возрастающей паникой стал понимать, что очень скоро потеряет сознание. Неожиданно до него дошло, что он должен сделать — достать автоматический пистолет «лама» и выстрелить через диван. Может, он не убьет Джорджа Т. Нелсона, может, он даже не ранит Джорджа Т. Нелсона, но будь он проклят, если не привлечет внимание Джорджа Т. Нелсона. А как только он это сделает, есть неплохой шанс, что Джордж Т. Нелсон уберет свою жирную задницу с этого дивана, прежде чем Фрэнк подохнет тут с прижатым к радиатору отопления носом.

Фрэнк разнял пальцы, сжимавшие нож, и попытался дотянуться до пистолета, засунутого за пояс брюк. Ужас охватил его, когда он понял, что не может достать оружие — его пальцы сжимались и разжимались в целых двух дюймах от инкрустированной рукоятки пистолета из слоновой кости. Он собрал все оставшиеся у него силы и попробовал опустить руку чуть ниже, но зажатое плечо даже не шевельнулось; огромный диван — и солидный вес Джорджа Т. Нелсона — прочно держал его у стены. Его словно приколотили к стене гвоздями.

Черные розы — верные признаки приближающегося удушья — стали расцветать перед выпученными глазами Фрэнка.

Откуда-то из невообразимого далека он услышал, как его старый «друг» орет на Фреда Рубина, который, вне всяких сомнений, был партнером Джорджа 'Г. Нелсона по кокаиновым делам.

— О чем ты говоришь? Я звоню тебе сказать, что у меня тут все разгромили, а ты советуешь мне пойти навестить какого-то нового красавчика на вашей улице? Фред, мне сейчас не до шашней, мне нужно...

Он запнулся, встал и прошелся по комнате. Собрав весь свой остаток сил, Фрэнк умудрился оттолкнуть диван на пару дюймов от стены. Это было совсем немного, но теперь он мог делать маленькие глоточки фантастически чудесного воздуха.

— Он чем торгует? — вскрикнул Джордж Т. Нелсон. — О, Господи Иисусе! Боже всемогущий! Почему ты мне так сразу и не сказал?

Снова молчание. Фрэнк лежал за диваном, как выброшенный на сушу кит, глотая воздух и надеясь, что его жутко разламывающаяся голова не взорвется. Еще несколько мгновений, и он встанет и отстрелит яйца своему старому «другу» Джорджу Т. Нелсону. Когда к нему вернется нормальное дыхание. И когда большие черные цветы окончательно растают в его глазах. Одну секунду. Ну, максимум две.

— Ладно, — сказал Джордж Т. Нелсон, — я схожу к нему. Вряд ли он такой уж чудотворец, как ты говоришь, но на безрыбье все сгодится, верно? Я вот что тебе скажу — мне насрать, занимается он такими делами или нет. Я разыщу того сукина сына, который устроил мне это — эго первым делом, — и приколочу его гвоздями к ближайшей стенке. Ты понял меня?

«Я понял, — подумал Фрэнк, — но кто кого приколотит к этой неведомой стенке, это мы еще посмотрим, мой дорогой дружочек».

— Да, я усек, как его зовут! — заорал Джордж Т. Нелсон в трубку. — Гонт, Гонт, мать его, Гонт!

Он с треском повесил трубку, а потом, должно быть, швырнул телефон через всю комнату — Фрэнк услышал звон бьющегося стекла. Через пару секунд Джордж Т. Нелсон издал последний стон и пулей вылетел из дома. Снаружи послышался звук включившегося двигателя его «айрока Z». Медленно отодвигая диван от стены, Фрэнк слышал, как машина покатилась по дорожке, — покрышки взвизгнули на асфальте мостовой, и старый «друг» Фрэнка, Джордж Т. Нелсон, был таков.

Через две минуты из-за дивана показалась пара ладоней, ухватившихся за спинку, а потом между ладонями — лицо Фрэнка Джуэтта, бледное и безумное (очки без оправы, как у мистера Уэзерби, криво сидели на пуговице его носа, одно стекло треснуло). Спинка дивана оставила красную вмятину на правой щеке. Несколько клубочков пыли застряли в его редеющих волосах.

Очень медленно, как распухший труп поднимается со дна реки к поверхности, на физиономию Фрэнка выплыла усмешка. На сей раз он упустил своего старого «друга» Джорджа Т. Нелсона, но Джордж не собирается уезжать из города. Это стало совершенно очевидно из его разговора по телефону. Фрэнк отыщет его до конца дня. Как можно упустить его в городишке размером с Касл-Рок?

Шон Раск стоял у двери своего дома, ведущей в кухню, и с беспокойством поглядывгш на гараж. Пять минут назад его старший брат зашел туда — Шон выглядывал из окна своей спальни и случайно увидел его. Брайан сжимал что-то в руке. На таком расстоянии Шон не мог разглядеть, что именно, но ему не нужно было видеть. Он знал. Это был новый бейсбольный вкладыш — тот, с которым Брайан так часто уползал к себе наверх, чтобы там разглядывать его. Брайан и не подозревал, что Шон знает о вкладыше, но Шон знал. Он даже знал, кто на нем изображен, поскольку сегодня вернулся из школы намного раньше Брайана и пробрался к нему в комнату, чтобы взглянуть на вкладыш. Он понятия не имел, почему брат так трясется над ним: это был старый, грязный, порванный и выцветший вкладыш с игроком, о котором Шон никогда не слыхивал: вратарь «Доджеров» из Лос-Анджелеса по имени Сэмми Коберг — одна победа и три поражения за всю спортивную жизнь. Парень так и не удержался хотя бы год в высшей лиге. Почему же Брайан так трясся над этим дешевеньким вкладышем?

Шон не знал. Он знал наверняка лишь две вещи: то, как Брайан трясся над ним, и то, как брат вел себя всю последнюю неделю, внушало страх. Совсем как в тех объявлениях по телику насчет ребят, пристрастившихся к наркотикам. Но ведь Брайан не стал бы принимать наркотики... правда?

Что-то в лице Брайана, когда тот направился в гараж, так напугало Шона, что он пошел рассказать об этом матери. Он точно не знал, что ей сказать, но, как оказалось, это не имело никакого значения, поскольку ему не удалось вымолвить ни слова. Она кружилась по спальне в купальном халате и тех идиотских темных очках из нового магазина.

— Мам, Бра... — начал он, и это было все, что он успел произнести.

— Уходи отсюда, Шон. Мамочка сейчас занята.

— Но, мам...

— Уходи, я сказала.

И прежде чем он успел выйти сам, она бесцеремонно вытолкнула его из спальни. Когда она толкала его, ее халат распахнулся и, прежде чем он успел отвернуться, он заметил, что под ним у нее ничего нет, даже ночной сорочки.

Она захлопнула за ним дверь. И заперла ее на ключ.

И вот теперь он стоял в дверях кухни и с тревогой ждал, когда же Брайан выйдет из гаража, но... Брайан не выходил.

Его тревога быстро росла и наконец превратилась в страх, с которым у него не хватало сил справиться. Шон вышел из кухни, пробежал по дорожке и вошел в гараж.

Внутри было темно, страшно жарко и пахло машинным маслом. В первую секунду он не заметил брата в полумраке и подумал, что тот, наверно, вышел через заднюю дверь во дворик. Потом глаза его привыкли к темноте и он издал слабый жалобный вскрик.

Брайан сидел у задней стены, рядом с газонокосилкой. Он держал в руках отцовское ружье. Приклад был уперт в пол. Дуло смотрело прямо ему в лицо. Одной рукой Брайан поддерживал ствол, а другой сжимал старый грязный бейсбольный вкладыш, который каким-то образом так перевернул всю его жизнь за одну прошедшую неделю.

— Брайан! — закричал Шон. — Что ты делаешь?

— Не подходи ближе, Шон, тебя забрызгает.

— Брайан, не надо! — закричал Шон и начал плакать. — Не будь таким слабаком! Ты... ты меня пугаешь!

— Я хочу, чтобы ты обещал мне кое-что, — сказал Брайан. Он стянул носки и кроссовки и теперь просовывал большой палец ноги в окантовку спускового крючка «ремингтона».

Шон почувствовал, как в трусах у него становится мокро и горячо. Никогда в жизни он не был так напуган.

— Брайан, ну пожалуйста! Пожааалуйста!

— Ты должен обещать мне, что никогда не пойдешь в новый магазин, — сказал Брайан. — Слышишь меня?

Шон сделал шаг к брату. Палец ноги Брайана напрягся на спусковом крючке ружья.

— Нет! — закричал Шон, моментально отпрянув. — То есть я хочу сказать — да! Да!

Брайан чуть-чуть отвел ствол, когда увидел, что его братишка отступил. Его палец немного расслабился.

— Обещай мне.

— Да! Все, что захочешь! Только не делай этого! Не... Не надо меня больше дразнить, Брай! Давай пойдем домой и посмотрим «Оборотней»! Или нет... Сам выбери, что хочешь! Все, что пожелаешь! Айвена Вапнера! Если хочешь, можем посмотреть Вапнера! Можем смотреть его всю неделю! Целый месяц! Я буду смотреть с тобой! Только перестань меня пугать, Брайан, пожалуйста, перестань меня пугать!

Брайан Раск, похоже, не слышал. Его глаза, казалось, плавали на каком-то отрешенном и странно спокойном лице.

— Никогда не ходи туда, — сказал он. — «Самое необходимое» — отравленное место... Яд. И мистер Гонт — яд. Только он на самом деле не человек, Шон. Совсем не человек. Поклянись, что никогда не будешь покупать никакие отравленные штуки, которыми торгует мистер Гонт.

— Я клянусь! Клянусь! — закричал Шон. — Клянусь мамой...

— Нет, — сказал Брайан, — этого ты не можешь, потому что он и ее сцапал. Поклянись собой, Шон. Поклянись своим собственным именем.

— Клянусь! — выкрикнул Шон в душном темном гараже. Он с мольбой протянул руки к брату. — Правда клянусь! Клянусь своим собственным именем! А теперь, Брай, пожалуйста, убери руж...

— Я люблю тебя, братишка. — Брайан на мгновение перевел взгляд на бейсбольный вкладыш. — И в задницу — Сэнди Кауфакса, — добавил он и нажал большим пальцем ноги на спусковой крючок.

Пронзительный крик Шона заглушил выстрел, с грохотом прогремевший в душном и темном гараже.

Лиланд Гонт стоял у окна своего магазина и, мягко улыбаясь, глядел на Мейн-стрит. Звук выстрела, донесшийся с Форд-стрит, был очень слабым, но у него был острый слух, и он услыхал его.

Его улыбка стала чуть шире.

Он снял табличку в окошке, извещавшую, что магазин работает только по предварительным заказам, и заменил ее другой. Новая гласила:

ЗАКРЫТО ДО ДАЛЬНЕЙШИХ ИЗВЕЩЕНИЙ

— Теперь мы начинаем веселиться, — произнес мистер Гонт, ни к кому не обращаясь. — Да, с-с-сэр!

Глава 18

Полли Чалмерз ничего обо всем этом не знала. Пока Касл-Рок пожинал первые реальные плоды трудов мистера

Гонта, она находилась в конце городского шоссе № 3, возле участка старого Кембера. Она поехала туда сразу, как только закончила разговор с Аланом.

«Закончила? — подумала она. — Нет, дорогая, это звучит слишком цивилизованно. Как только ты швырнула трубку — ты это имела в виду?»

«Ладно, — согласилась она. — Как только я швырнула трубку. Но он вынюхивал за моей спиной. А когда я спросила его об этом, весь засуетился, а потом солгал. Он солгал мне. По-моему, такое поведение заслуживает нецивилизованного обращения».

Что-то неловко зашевелилось в ней в этот момент — что-то, может быть, и заговорившее, если бы она предоставила этому время и место, но она не дала ни того, ни другого. Она не желала никаких противоречивых голосов; вообще, по сути дела, не хотела думать о своем последнем разговоре с Аланом Пэнгборном. Она лишь хотела сделать свое дело здесь, в конце городского шоссе № 3, а потом вернуться домой. Дома, как только доберется туда, она собиралась принять холодную ванну, а потом часов на двенадцать или шестнадцать залечь в постель.

Тот голос в глубине сумел произнести лишь пять слов: «Но, Полли, ты не подумала...»

Нет. Она не подумала. Она полагала, что со временем ей придется подумать, но сейчас еще рано. Когда начнутся раздумья, начнется и боль. Сейчас же она хотела лишь сделать дело и... вообще ни о чем не думать.

Это место, как говорили некоторые, было полно призраков... Не так уж много лет назад двое людей — маленький мальчик и шериф Джордж Баннермэн — погибли во дворике этого дома. Двое других — Гарри Перивьер и сам Джо Кембер — умерли прямо у подножия холма. Полли припарковала свою машину возле того самого места, где женщина по имени Донна Трентон, однажды совершив роковую ошибку, остановила свой «форд-пинто» и вылезла из него. Азка качнулся между ее грудей, когда Полли затормозила.

С каким-то тяжелым чувством она окинула взглядом осевшее крыльцо, бесцветные стены, увитые плющом, и окна, почти все разбитые и уставившиеся на нее пустыми проемами. Кузнечики распевали свои идиотские песенки в траве, а горячее солнце жгло точно так же, как и в те кошмарные дни, когда Донна Трентон дралась здесь за свою жизнь и за жизнь своего сына.

«Что я здесь делаю? — подумала Полли. — Ради всего святого, что я здесь делаю?»

Но она прекрасно знала что, и это не имело никакого отношения ни к Алану Пэнгборну, ни к Келтону, ни к отделу детских пособий Сан-Франциско. Эта небольшая вылазка не имела ничего общего с любовью. Она родилась от боли — только и всего, но... этого было вполне достаточно.

Что-то было внутри маленького серебряного украшения. Что-то живое. Если она не выполнит свою часть сделки, которую заключила с Лиландом Гонтом, оно умрет. Она не знала, сумеет ли вынести, если ее снова будет раздирать та жуткая боль, которая разбудила ее в воскресенье утром. Если ей придется и дальше жить с такой болью, она покончит с собой.

— И это не против Алана, — прошептала она, направляясь к сараю с распахнутыми дверями и зловеще провисшей крышей. — Он сказал, что никогда не поднял бы на него руку.

«А почему это вообще тебя заботит?» — шепнул тот тревожный голосок внутри.

Ее заботило это, потому что она не хотела причинить вред Алану. Она злилась на него, да; была просто в ярости, но это не значило, что она должна опускаться до его уровня и поступать с ним так же низко, как он поступил с ней.

Но, Полли... ты не подумала...

Нет. Нет!

Она сыграет шутку с Эйсом Мерриллом, а на Эйса ей наплевать — она даже никогда его не видела, лишь знала по слухам. Шутка предназначалась Эйсу, но...

Но Алан, спровадивший когда-то Эйса Меррилла в Шоушэнк, каким-то образом был здесь замешан. Так говорило ей ее сердце.

А может она дать задний ход? Даже если захочет? Теперь был еще и Келтон. Мистер Гонт прямо не сказал ей, что известие о том, что случилось с ее сыном, обойдет весь город, если она не сделает все, как он велел, но... намекнул. А она не может допустить, чтобы это произошло.

Разве женщина не должна иметь собственную гордость? Когда все остальное пошло прахом, разве не должна она держаться хотя бы за это — последнюю свою монетку, без которой ее кошелек станет совсем пуст?

Да. И еще раз да. И еще раз.

Мистер Гонт сказал, что она найдет единственный инструмент, который ей понадобится, в сарае. И теперь Полли медленно шла в том направлении.

«Ступай туда, где твое место, но ступай туда живой, Триша, — говорила ей тетя Эвви. — Не будь призраком».

Но сейчас, входя в сарай Кембера мимо распахнутых и словно примерзших к своим ржавым петлям дверей, она ощутила себя привидением. Еще никогда в жизни она не чувствовала себя такой призрачной. Азка шевельнулся между ее грудей... сейчас — сам по себе. Что-то есть там внутри. Что-то живое. Ей это не нравилось, но мысль о том, что произойдет, если эта штука умрет, нравилась ей еще меньше.

Она сделает то, что велел мистер Гонт, по крайней мере выполнит эту часть сделки, порвет свою связь с Аланом (теперь-то она видела и видела яснее ясного, что ошибкой было вообще начинать ее) и оставит свое прошлое при себе. Почему бы и нет?

В конце концов это ведь такая малость.

Лопата оказалась именно там, где он сказал, — стояла у одной из стен в пыльном луче пробивающегося сквозь щель в стене солнца. Полли взялась за гладкую, отполированную многими руками ручку.

Вдруг ей показалось, что она услышала тихое низкое рычание, донесшееся из тени сарая, словно взбесившийся сенбернар, убивший Большого Джорджа Баннермэна и послуживший причиной гибели Тада Трентона, был все еще здесь — восстал из мертвых и ждал своих новых жертв. Руки Полли покрылись гусиной кожей, и она торопливо вышла из сарая. Дворик тоже являл собой не очень радостное зрелище — с этим пустынным домом, уставившимся на нее, — но все же был лучше, чем сарай.

«Что я здесь делаю?» — снова горестно спросил внутренний голосок, и ответил ему голос тети Эвви: «Становишься призраком, вот что ты делаешь. Ты становишься призраком».

Полли зажмурилась.

— Прекрати! — яростно прошептала она. — Сейчас же прекрати!

— Вот это верно, — сказал Лиланд Гонт. — И потом, экая важность ? Это всего лишь маленькая безобидная шутка. А если от нее и случится что-то серьезное — разумеется, этого не произойдет, по предположим, — кто тому будет виной?

— Алан, — прошептала она. Ее глаза беспокойно бегали, а руки нервно сжимались и разжимались. — Если бы он был здесь и поговорил со мной... Если бы он сам не отдалился от меня, не совал свой нос в то, что его не касается...

Слабый голосок снова попытался было заговорить, но Лиланд Гонт вырубил его, прежде чем он смог произнести хоть одно словечко.

— И это верно, — сказал Гонт. — А насчет того, что ты здесь делаешь, Полли, — ответ очень простой: ты платишь. Вот что ты делаешь, и вот все, что ты делаешь. Призраки тут совершенно ни при чем. И запомни одно, потому что это самая простая и самая чудесная сторона коммерции: как только за вещь заплачено, она принадлежит тебе. Ты ведь и не рассчитывала, что такая чудесная штуковина окажется дешевой, верно? Но когда ты расплатишься, она станет твоей. Ты вольна распоряжаться, как хочешь, с тем, за что ты заплатила. Ну а теперь ты так и будешь стоять здесь и слушать все эти старые испуганные голоса или сделаешь то, зачем пришла?

Полли снова открыла глаза. Азка неподвижно висел на конце цепочки. Если он и двигался раньше, в чем Полли уже не была уверена, то теперь замер. Дом был обыкновенным домом; слишком долго простоявший пустым, он теперь являл все неизбежные признаки запустения. Окна были не глазами, а обычными дырками с выбитыми стеклами — результат озорных мальчишеских игр. Если она и слышала что-то в сарае — а она уже не была уверена в этом, — то это был всего лишь треск рассыхающихся от необычной для октября жары досок.

Ее родители умерли. Ее прелестный маленький мальчик умер. И собака, которая так страшно терроризировала этот дворик в течение трех летних дней одиннадцать лет назад, тоже была мертва.

Никаких призраков не было и в помине.

— Включая и меня, — сказала она и пошла за сарай.

«Когда обойдете сарай сзади, — говорил мистер Гонт, — то увидите остатки старого трейлера». И она увидела его: «эйр-флоу» с серебряными бортиками, почти полностью скрытый золотистыми головками и высокими стеблями поздних подсолнухов.

«У левого края трейлера вы увидите большой плоский камень».

Она легко отыскала его. Камни такого размера обычно служили украшением сада.

«Отодвиньте камень и копайте. На глубине около двух футов вы найдете консервную банку «Криско».

Она отодвинула камень в сторону и начала копать. Меньше чем через пять минут лопата лязгнула о консервную банку. Она отшвырнула лопату и стала отбрасывать рыхлую землю пальцами, обрывая тонко сплетенную паутину корней. Через минуту она уже держала банку «К рис ко» в руках. Та была ржавой, но целехонькой. Сгнившая этикетка отстала от банки, и она увидела на ее обратной стороне рецепт: «Ананасовый торт с сюрпризом» (перечень ингредиентов был почти весь скрыт черными пятнами плесени) — и купон на срок годности, истекший в 1969-м. Она сунула пальцы под крышку банки и слегка поддела ее. Облачко воздуха, вырвавшегося изнутри, заставило Полли сморщить нос и на мгновение откинуть голову назад. Тот слабый внутренний голосок в последний раз попытался спросить ее, что она тут делает, но Полли заткнула его.

Она заглянула в банку и увидела то, о чем предупреждал ее мистер Гонт: пачку купонов «Голд Бонд» и несколько выцветших фотографий женщины, совершающей сексуальный акт с собакой породы колли.

Она вытащила все это, сунула в карман, а потом торопливо вытерла пальцы о свои джинсы, пообещав себе вымыть руки, как только представится такая возможность. От прикосновения к предметам, так долго пролежавшим под землей, у нее возникло гадливое ощущение чего-то нечистого.

Из другого своего кармана она вытащила запечатанный конверт. Заглавными буквами на нем было напечатано: ПОСЛАНИЕ БЕССТРАШНЫМ ОХОТНИКАМ ЗА КЛАДАМИ.

Полли положила конверт в консервную банку, закрыла ее крышкой и бросила обратно в яму. Лопатой она забросала яму землей — быстро и небрежно. Все, чего ей сейчас страстно хотелось, это убраться отсюда ко всем чертям...

Закончив, она торопливо направилась прочь. Лопату она забросила в высокие заросли сорняков. Она не собиралась тащить ее обратно в сарай, независимо от того, какими бы обыденными ни были объяснения тех звуков, которые она там слышала.

Добравшись до своей машины, она открыла сначала дверь со стороны пассажирского кресла, а потом «бардачок». Там она стала рыться в ворохе бумаг, пока не нашла старую коробку спичек. Лишь на четвертой спичке ей удалось разжечь маленький огонек. Боль в руках почти совсем исчезла, но руки так сильно тряслись, что первые три спички она исчиркала напрасно.

Когда четвертая спичка загорелась, она зажала ее двумя пальцами правой руки — огонек был почти невидим на жарком полуденном солнце, — а левой вытащила из кармана джинсов скомканную пачку купонов и похабных снимков. Она поднесла огонек к пачке и держала его, пока не удостоверилась в том, что бумаги занялись пламенем. Тогда она убрала спичку и опустила пачку бумаг вниз, чтобы та получше разгорелась. Женщина на фотографиях была тощая, с провалившимися глазами, а собака выглядела запаршивевшей и достаточно умной, чтобы смущаться. Глядя, как верхняя фотография начинает тлеть и покрываться коричневым налетом, Полли испытала чувство облегчения. Когда снимки стали съеживаться, она швырнула горящую пачку в грязь, где когда-то женщина до смерти забила другую собаку — та была сенбернаром — бейсбольной битой.

Огонь разгорелся сильнее. Пачка купонов и фотографий быстро превращалась в черную золу. Пламя полыхнуло в последний раз и исчезло, и... в ту же секунду, разрушив неподвижность воздуха, прошелестел неожиданный ветерок и выдул кучу искр из горстки золы. Искорки взметнулись вверх маленьким фонтанчиком, и Полли проводила его расширившимися от испуга глазами. Откуда взялся сейчас этот порыв ветра, а?

«Ну хватит, пожалуйста! Неужели ты не можешь прекратить эти дурац...»

В этот момент низкое рычание — словно плавно работающего мотора — снова раздалось из горячей темной утробы сарая. Это не было игрой ее воображения, и это не было потрескиванием досок.

Это была собака.

Полли посмотрела туда с испугом и увидела два тускло мерцающих кружка света, уставившихся на нее из темноты.

Она обежала вокруг машины, в спешке больно ударившись бедром о правый борт, забралась внутрь, подняла все стекла, заперла все двери и повернула ключ в зажигании. Мотор рыкнул, но... не завелся.

«Никто не знает, где я, — сообразила она. — Никто, кроме мистера Гонта... А он никому не скажет».

На мгновение она представила себя в ловушке, в которую попалась когда-то Донна Трентон с сынишкой, а потом... мотор проснулся, взревел, и она так торопливо подала назад, что едва не угодила в канаву по другую сторону шоссе. Она врубила передачу и помчалась обратно в город с такой скоростью, на которую только могла отважиться.

Она совершенно забыла про то, что собиралась вымыть руки.

Эйс Меррилл выбрался из постели примерно в то же время, когда Брайан Раск разнес себе голову в тридцати милях от него.

Он пошел в ванную, стаскивая по дороге грязные трусы, и мочился там, должно быть, целый час или два. Потом поднял одну руку, понюхал свою подмышку, кинул взгляд на душ и решил не принимать его. Впереди у него был большой день. Душ мог подождать.

Он вышел из ванной, не потрудившись спустить за собой воду — «после нас — хоть потоп» было немалой составной частью философии Эйса, — и направился прямо к шкафу, где на карманном зеркальце для бритья лежал остаток зелья мистера Гонта. Отличная штука — прохладно в носу, горячо в мозгу. Однако порошок уже был на исходе. Эйсу потребовалось здорово подзарядиться прошлой ночью, как и предупреждал мистер Гонт, но он почти не сомневался, что там, откуда это взялось, еще много осталось.

Эйс воспользовался краешком своих водительских прав, чтобы разделить остаток на несколько полосок. Он вытряхнул их себе в нос с помощью свернутой в трубочку пятидолларовой бумажки, и в голове у него взорвалось что-то вроде ядерной боеголовки.

— Буум! — крикнул Эйс Меррилл в лучших традициях Волка из мультиков «Уорнер Бразерс». — А не поглядеть ли нам видюшник?

Он натянул полинявшие джинсы прямо на голое тело и влез в майку «Харлей Дэвидсон». Это как раз то, что все уважающие себя охотники за сокровищами носят в этом году, подумал он и дико расхохотался. Черт, порошок — ну просто прелесть!

Он уже стоял у двери, когда взгляд его упал на добычу прошлой ночи, и он вспомнил, что собирался звякнуть Нэгу Копленду в Портсмут. Он вернулся в спальню, порылся в одежде, грязным комком валявшейся на шкафчике, и в конце концов отыскал мятую записную книжку. Он пошел на кухню, уселся за стол и набрал номер. Вряд ли он, конечно, застанет Нэта на месте, но все равно попробовать стоило. Кокаин разливался приятным звоном у него в голове, но он уже чувствовал, как первый подъем начинает улетучиваться. Доза кокаина делает из вас нового человека. Есть лишь один минус: первое, что требуется этому новому человеку, это еще одна доза, а запас Эйса был строго ограничен.

— Да-a? — раздался усталый голос возле его уха, и Эйс понял, что снова попал в десятку — ему везло.

— Нэт! — закричал он.

— Какой козел там орет?

— Это я, старина! Я!

— Эйс? Это ты?

— Кто же еще? Как делишки, Нэтти?

— Бывало и получше. — Нэт явно не испытывал большого прилива радости, услышав голос старого дружка по Шоушэнку. — Чего тебе надо, Эйс?

— Ну вот, разве так разговаривают с корешами? — обиженно отреагировал Эйс. Он прижал трубку к уху плечом и подвинул к себе пару ржавых консервных банок.

Одну из них он выкопал за домом старого Треблхорна, а другую нашел в яме погреба на ферме старого Мастерса, которая сгорела дотла, когда Эйсу не исполнилось и десяти лет. Содержимым первой банки оказались четыре пачки Зеленых Марок и несколько перевязанных пакетиков с сигаретными купонами. Во второй лежали несколько листков с разными купонами и шесть свертков с центами. Только они не были похожи на обычные центы.

Они были белыми.

— Может, я просто хотел поболтать о твоих делах, — поддразнил его Эйс. — Проверить, не отстает ли у тебя плитка в ванной, нет ли перебоев с газом. В таком разрезе...

— Чего тебе надо, Эйс? — устало повторил Нэт Копленд.

Эйс вытащил из старой банки один сверток. Бумага выцвела и из лиловой стала бледно-розовой. Он вытряхнул две монетки себе на ладонь и с любопытством уставился на них. Если кто-то и разбирается в таких штуковинах, то это, конечно, старина Нэт Копленд.

Когда-то он владел в Киттери магазином под названием «Монеты из коллекции Копленда». У него была и собственная коллекция монет, входившая в десятку лучших коллекций Новой Англии, по крайней мере если верить самому Нэту. Потом он тоже открыл для себя всю прелесть кокаина. За четыре или пять лет после этого открытия он спустил всю свою коллекцию, монету за монетой, чтобы ублажить нюх. В 1985-м полиция, прибывшая по сигналу бесшумной системы охраны в нумизматический магазин «Длинный Джон — монеты» в Портленде, обнаружила в задней комнате Нэта Копленда, набивавшего серебряными долларами

«Леди Свобода» свою кожаную сумку. Эйс познакомился с ним вскоре после этого.

— Ну что ж, мне в самом деле надо тебя кое о чем спросить.

— Спросить? И это все?

— И это все, мой верный дружочек.

— Ладно. — Голос Нэта потеплел, но — самую малость. — Тогда спрашивай. У меня мало времени.

— Точно, — согласился Эйс. — Дела, дела, дела. Всюду поспеть, всех сожрать, я прав, Нэтти? — и он засмеялся безумным смехом.

Дело было не только в принятой дозе; такой уж был денек. Он не сомкнул глаз до рассвета; кокаин заставил его бодрствовать почти до десяти утра, несмотря на задернутые шторы и физическую нагрузку, и он по-прежнему готов был жрать стальные решетки и плеваться толстыми гвоздями. А почему бы и нет? Почему же, мать вашу, нет? Он был на пороге огромного богатства. Он знал это — чувствовал это всеми фибрами своей душонки.

— Эйс, у тебя на самом деле что-то есть на том, что ты называешь своим умом, или ты звонишь просто поморочить мне голову?

— Нет, я не морочу тебе голову. Поделись со мной одним крутым секретом, Нэтти, и тогда я, может быть, тоже поделюсь крутым секретом с тобой. Очень крутым.

— Серьезно? — Голос Нэтта Копленда моментально смягчился, стал вкрадчивым, почти благоговейным. — Ты мне не вешаешь лапшу, Эйс?

— Это лучшая лапша, какая у меня была, Нэтти-Недотрога. Так-то, дружок.

— И ты берешь меня в долю?

— Можешь не сомневаться, — сказал Эйс, никоим образом не собираясь этого делать. Он вытряхнул еще три или четыре необычных монетки из старой выцветшей упаковки и пальцем подровнял их в один ряд. — Но ты должен оказать мне любезность.

— Говори.

— Что тебе известно про белые центы?

На другом конце возникла пауза. Потом Нэт осторожно спросил?

— Белые центы? Ты имеешь в виду стальные центы?

— Я не знаю, что я имею в виду, — ты коллекционируешь монеты, а не я.

— Взгляни на дату выпуска. Посмотри, они с сорок первого по сорок пятый?

Эйс перевернул лежащие перед ним центы. Один был 1941-го; четыре — 43-го; последний — 45-го года.

— Ага. Точно. Сколько они стоят, Нэт? — Он попытался не выдать голосом волнения, но это ему не совсем удалось.

— Не много, если сдавать но одному, — сказал Нзт, — но намного больше, чем обычные центы. Может, по два доллара за штуку. Если они не бэо.

— Что это значит?

— Не бывшие в обращении. В хорошем состоянии. У тебя их много, Эйс?

— Не очень, — сказал Эйс. — Не очень, Нэтти-дружочек. — Но он был разочарован. Всего у него шесть свертков, значит, три сотни монет, и те, что лежали перед ним, были, на его взгляд, не в самом прекрасном виде. Не так, чтобы уж совсем замусоленные, но далеко не сверкающие новизной. Шестьсот долларов, максимум — восемьсот. Вряд ли тянет на большой куш.

— Привози их сюда и дай мне взглянуть, — предложил Нэт. — Я могу заплатить тебе по потолку. — Он поколебался и добавил: — И привези с собой немножко этого твоего пороху.

— Я подумаю, — сказал Эйс.

— Эй, постой! Эйс, не вешай трубку!

— Отсоси-ка, Нэтти! — ответил Эйс и нажал на рычаг.

Некоторое время он не двигался, склонившись над свертками с монетками и двумя ржавыми банками. Во всем этом было что-то дикое. Бесполезные купоны и стальные центы на шестьсот долларов. Ну и с чем это едят?

Вот гадство, подумал Эйс. Это вообще ни с чем не едят. Где настоящие бабки? Где этот проклятый клад?

Он встал из-за стола, пошел в спальню и втянул в себя остаток дозы, которой ссудил его мистер Гонт. Когда он снова вернулся в кухню, в руках у него была книжка с картой внутри и чувствовал он себя намного веселей. Это все-таки едят. И едят прекрасно. Теперь, когда слегка прочистил себе мозги, он это понял.

В конце концов на карте было полно крестиков. Обе находки он сделал как раз в тех местах, на которые указывали крестики, — каждое было отмечено большим плоским камнем. Крестики + плоские камни = закопанные сокровища. Похоже, у Папаши мозги размякли к старости чуть больше, чем полагали горожане. Похоже, он под занавес уже с трудом отличал бриллианты от углей, но настоящий клад — золото, наличность, быть может, ценные бумаги — все равно должен быть где-то под одним или несколькими плоскими камнями.

Он это доказал. Его дядюшка закопал не только старые заплесневевшие купоны, но и кое-что ценное. На старой ферме Мастерса он нашел шесть свертков стальных центов, стоивших по меньшей мере шестьсот долларов. Не так уж много, но... Это верный знак.

— Сокровища там, — тихо произнес Эйс. Глаза его сверкали сумасшедшим блеском. — Они все — там, в одной из семи ям. Или в двух. Или в трех.

Он знал это.

Он вытащил из книги коричневый листок-карту и стал водить по нему пальцем от одного крестика к другому, прикидывая, где скорее всего может находиться клад. Палец Эйса застрял на участке старого Джо Кембера. Эго было единственное место, где два крестика стояли рядом друг с другом. Его палец стал медленно двигаться от одного к другому.

Джо Кембер погиб при трагических обстоятельствах, унесших еще три жизни. Его жена с сынишкой были в это время в отъезде. На отдыхе. У людей вроде Кемберов обычно отдыха не бывает, но везунчик Кембер выиграл какие-то бабки в государственной лотерее, припоминал Эйс. Он попытался вспомнить еще что-нибудь, но мозг застилал туман. У него своих забот хватает — полным-полно.

Что же сделала миссис Кембер, когда, вернувшись с сынишкой из небольшого путешествия, обнаружила, что Джо — выдающийся говнюк, судя по всему, что слышал о нем Эйс, — мертв? Они уехали из штата — так? А недвижимость? Возможно, она захотела побыстрее все продать. В Касл-Роке же, когда речь шла о спешной продаже, одно имя всплывало над всеми остальными; имя это было Реджиналд Марион — Папаша Меррилл. Приходила она к нему? Он предложил бы ей быструю и дешевую сделку — это было в его манере, — но если она торопилась уехать, быстрая и дешевая сделка могла ей как раз подойти. Проще говоря, к тому времени, когда Папаша отдал концы, собственность Кембера вполне могла принадлежать ему.

Вероятность такого поворота событий превратилась в мозгу Эйса в непоколебимую уверенность через несколько мгновений после того, как мысль вообще пришла ему в голову.

— Участок Кембера, — сказал он. — Ручаюсь, оно там! Я знаю — оно там!

Тысячи долларов! Быть может, десятки тысяч! Боже милостивый!

Он сложил карту, сунул ее обратно в книгу, а потом снова вприпрыжку ринулся к «шевроле», который одолжил ему мистер Гонт.

Правда, не давал покоя еще один вопрос: если Папаша все-таки был способен отличить алмазы от углей, зачем он вообще закапывал купоны?

Эйс нетерпеливо отогнал от себя эту мысль и выехал на шоссе, ведущее в Касл-Рок.

Дэнфорт Китон вернулся к себе домой на Касл-Выо, как раз когда Эйс направлялся в окраинные районы города. Зануда все еще был прикован к дверной ручке своего «кадиллака», но пребывал в состоянии дикой эйфории. Последние два года он неустанно сражался с тенями, и тени все время побеждали. Дело дошло до той точки, где он стал опасаться, что, быть может, сходит с ума... Во что, разумеется, они и стремились заставить его поверить.

По пути с Мейн-стрит домой он видел несколько спутниковых антенн на Выо. Ему доводилось замечать их и раньше, и он уже не раз задавал себе вопрос, не участвуют ли они в том, что происходит в городе. Теперь он был в этом уверен. Это были вовсе не спутниковые антенны, а разрушители мозгов. Быть может, и не все они направлены на его дом, но, уж будьте уверены, остальные были нацелены на нескольких горожан вроде него, которые понимали, что жуткий заговор уже набирает силу.

Зануда остановился на подъездной дорожке к своему дому и нажал на дистанционный пульт гаража, прикрепленный к солнцезащитному фильтру. Дверь гаража начала подниматься, но в то же мгновение он почувствовал дикий приступ головной боли. Он понял, что это — тоже часть заговора: ОНИ заменили настоящий пульт чем-то другим, чем-то, открывающим гараж и одновременно посылающим вредные лучи в его голову. Он оторвал пульт от фильтра и вышвырнул в окошко, прежде чем заехать в гараж.

Включив двигатель, он открыл дверцу и вылез из машины. Наручник приковывал его к дверце так же прочно, как цепь каторжника. На полках лежали аккуратно сложенные инструменты, но дотянуться до них он никак не мог. Зануда снова нырнул в машину и начал сигналить.

Когда раздался гудок, Миртл Китон, которая сегодня днем была вынуждена выполнить свое задание, лежала на кровати наверху в тревожном полузабытьи. Она резко села и вытаращила в ужасе глаза.

— Я же сделала это! — выдохнула она. — Я сделала то, что вы мне велели, а теперь, пожалуйста, оставьте меня в

покое! — Потом она сообразила, что уснула и что мистера Гонта здесь нет, и глубоко вздохнула, вся дрожа.

ТУУУ! ТУУУУУУ! ТУ-УУУ-УУУ-УУУУУУУУУУУУУ!

Звук был похож на гудок «кадиллака». Она схватила куклу, лежащую рядом с ней на кровати — дивную куклу, которую купила в магазине мистера Гонта, — и прижала ее к себе, чтобы успокоиться. Она что-то сделала сегодня днем — что-то такое, что сумрачная и испуганная часть ее рассудка считала плохим поступком, очень плохим, — и с того момента кукла стала невыразимо дорога ей. Цена, как сказал бы мистер Гонт, всегда увеличивает ценность... во всяком случае, в глазах покупателя.

ТУУУ! ТУУУУУУУ! ТУУ-УУУУУУУ-УУУУУУУУУУУУУУУ!

Это действительно был гудок «кадиллака». Зачем Дэнфорт сидит в гараже и сигналит? Она решила, что ей стоит сходить и посмотреть.

— Но лучше ему не обижать мою куклу, — тихим голосом произнесла она. Она осторожно уложила ее под кровать со своей стороны. — Лучше ему не трогать ее, потому что здесь я провела последнюю черту.

Миртл была одной их многих, посетивших в этот день «Самое необходимое», — просто еще одним именем, против которого стояла галочка в списке мистера Гонта. Пришла она, как и все остальные, потому что мистер Гонт велел ей прийти. Известие об этом она получила тем способом, который прекрасно понял бы ее муж: она услышала голос в собственной голове.

Мистер Гонт сказал, что настало время расплатиться до конца за куклу... если она хочет сохранить ее у себя — не иначе. Она должна была отнести металлическую коробку и запечатанное письмо в Зал Дочерей Изабеллы, рядом с церковью Богоматери на Чистых Водах. В коробке были круглые дырочки со всех сторон, кроме донышка. Изнутри она слышала слабое тиканье. Она попыталась заглянуть в одну из дырочек — все это походило на устаревший динамик настольного радио, — но сумела разглядеть лишь тусклый предмет кубической формы. И, по правде говоря, она не очень-то всматривалась. Казалось, лучше этого не делать — Как-то... безопаснее.

На парковочной стоянке возле маленьких церквушек стояла машина, когда Миртл пришла туда пешком. Однако Холл церкви был пуст. Она заглянула за табличку, приклеенную к окошку в верхней части двери, чтобы убедиться в этом, а потом прочитала надпись на табличке:

ДОЧЕРИ ИЗАБЕЛЛЫ!

СОБРАНИЕ ВО ВТОРНИК В 19.00

ПОМОГИТЕ ОРГАНИЗОВАТЬ НОЧЬ КАЗИНО!

Миртл проскользнула внутрь. Слева от нее размещались ярко раскрашенные полки с ящичками, стоявшие у стены, — здесь детишки с продленки держали свои завтраки, а ребятишки из воскресной школы хранили рисунки и домашние работы. Миртл было велено положить посылку в один из этих ящичков, что она и сделала. Коробка точно подошла по размеру. В передней части комнаты стоял стол председательши с американским флагом по левую сторону и плакатом с изображением Пражского инфанта — по правую. Стол был уже приготовлен для вечернего собрания — с разложенными ручками, карандашами, подписными листами на Ночь Казино и с памятной книжкой председательши — в самом центре. Миртл положила конверт, который дал ей мистер Гонт, под эту книжку, чтобы Бетси Вайге, председательша комитета Дочерей Изабеллы в этом году, увидела ее сразу, как только поднимет свой блокнот.

ПРОЧТИ ЭТО СРАЗУ — ТЫ, ПАПИСТСКАЯ ШЛЮХА, — гласила напечатанная заглавными буквами надпись на конверте.

С бешено колотящимся в груди сердцем и давлением, подскочившим до луны, Миртл выскользнула на цыпочках из Зала Дочерей Изабеллы. Она на мгновение задержалась снаружи, прижав руку к обширной груди и стараясь перевести дух, и...

Увидела, как кто-то торопливо выходит из Колумбус-холла, находившегося прямо за церковью.

Это была Джун Гауникс. Она выглядела такой же испуганной и виноватой, какой ощущала себя Миртл. Женщина так поспешно соскочила со ступенек, что едва не упала, и торопливо пошла к одинокой «тачке» на стоянке, выбивая низенькими каблучками быструю дробь по асфальту.

Она подняла взгляд, увидела Миртл и побледнела. Потом она вгляделась пристальнее в лицо Миртл и... все поняла.

— Ты тоже? — тихо спросила она. Странная ухмылка — веселая и в то же время гаденькая — озарила ее физиономию. Такое выражение бывает на лице обычно послушного ребенка, который, сам не понимая зачем, подложил дохлую мышь в ящик стола своей любимой учительницы.

Миртл ощутила, как точно такая же ухмылка растягивает ее собственные губы. Тем не менее она попыталась изобразить непонимание:

— Ради Бога! Я не знаю, о чем ты!

— Знаешь. — Джун быстро огляделась вокруг, но кроме двух женщин в этот странный полдень поблизости никого не было. — Мистер Гонт.

Миртл кивнула и почувствовала, как ее щеки ярко и непривычно вспыхивают.

— Что ты купила? — спросила Джун.

— Куклу. А ты что купила?

— Вазу. Самую потрясающую вазу клуазонне[18] на свете.

— А что ты там делала?

Смущенно улыбнувшись, Джун парировала:

— А ты что?

— Да так, ерунда. — Миртл оглянулась на Зал Дочерей Изабеллы и фыркнула. — В любом случае какая разница? Они всего лишь католики.

— Это верно, — ответила Джун (сама — бывшая католичка) и направилась к своей машине. Миртл не просила ее подвезти, а Джун Гауникс — не предложила. Миртл торопливо пошла прочь со стоянки и даже не подняла взгляд, когда Джун промчалась мимо нее в своем белом «сатурне». Все, чего хотелось сейчас Миртл, это пойти домой и вздремнуть, прижав к себе любимую куклу, а главное — поскорее забыть о том, что она сделала.

Последнее, поняла она теперь, оказалось не так просто, как она надеялась.

ТУУУУ-УУУУУУ-УУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ

УУУУУ!

Зануда положил ладонь на сигнал. В ушах у него зазвенело. Куда же, черт возьми, подевалась эта сука?

Но вот дверь, что вела из кухни в гараж, приоткрылась. В образовавшейся щели показалось лицо Миртл с большими испуганными глазами.

— Ну наконец-то, — сказал Зануда, отпуская гудок. — Я уж думал, ты умерла там в сортире.

— Дэнфорт? Что стряслось?

— Ничего. Все гораздо лучше, чем в последние два года. Просто мне нужна небольшая помощь, вот и все.

Миртл не шевельнулась.

— Эй, женщина, пошевели своей толстой задницей!

Она не хотела подходить — он пугал ее, — но старую, въевшуюся привычку преодолеть было трудно. Она приблизилась к тому месту, где он стоял — узкому пространству за открытой дверцей машины. Шла она медленно, шлепанцы шаркали по бетонному полу, издавая звуки, от которых Зануде пришлось крепко стиснуть зубы.

Она увидела наручники, и глаза ее полезли на лоб.

— Дэнфорт, что случилось?!

— Ничего такого, с чем я не справлюсь. Мирт, подай мне ножовку. Ту, что на стене. Или нет... Лучше не трогай сейчас ножовку. Дай-ка мне большую отвертку. И вон тот молоток.

Она попятилась, руки поднялись к груди и сплелись там в нервно трепещущий клубок. Прежде чем она смогла отступить за пределы его досягаемости, в быстром змеином броске рука Зануды метнулась через окошко и ухватила ее за волосы.

— О-оо! — взвыла она, слабо хватаясь за его кулак. — Дэнфорт, о-оо! О-ОО!

С лицом, исказившимся в жуткой гримасе, Зануда подтащил ее к себе. Две толстые вены пульсировали у него на лбу. Он ощущал удары ее ладони по своему кулаку не больше, чем если бы его руку задевало птичье крыло.

— Подай то, что я сказал! — заорал он, потянул ее голову на себя и ударил о верхнюю планку дверцы — один, два, три раза. — Ты родилась идиоткой или курсы кончала? Подай сюда отвертку, подай, подай, подай!

— Дэнфорт, ты делаешь мне больно!

— Верно! — проорал он в ответ и снова ударил ее головой о ребро дверцы, на этот раз намного сильнее. Кожа у нее на лбу лопнула, и кровь потекла по левой стороне лица. — Ты будешь меня слушаться, женщина?

— Да! Да! Да!!!

— Хорошо. — Он слегка ослабил хватку руки, сжимавшей ее волосы. — Теперь дай мне отвертку и молоток. И не пытайся выкинуть какую-нибудь шутку.

Она махнула правой рукой, пытаясь достать до стены.

— Не могу дотянуться.

Он подался вперед и вытянул руку, давая ей возможность сделать шаг к стене, где висели инструменты. Когда она двинулась, он сильнее сжал пальцы. Капли крови размером с десятицентовые монетки закапали на ее шлепанцы.

Рука Миртл ухватилась за один из инструментов, и Дэнфорт легонько встряхнул ее голову, как терьер трясет в зубах дохлую крысу.

— He это, тупица, — сказал он. — Это дрель. Я что, дрель просил? А?

— Но, Дэнфорт... О-оо! Я же ничего не вижу!

— Ты, наверно, хочешь, чтобы я тебя отпустил. Тогда ты сможешь побежать в дом и позвонить Им, верно?

— Я не понимаю, о чем ты?

— Ну, еще бы. Ты же просто маленький невинный ягненочек. И совершенно случайно убрала меня с дороги в воскресенье, чтобы этот недоделанный помощник шерифа мог спокойно понавешать те вшивые наклейки по всему дому, — ты ждешь, что я в это поверю?

Она обернулась и взглянула на него из-под распатланных волос. Кровь бусинками застыла на ее ресницах.

— Но... Но, Дэнфорт... Это ты пригласил меня в воскресенье. Ты сказал...

Он с силой дернул ее за волосы. Миртл закричала.

— А ну подай то, что я просил. Мы еще обсудим это позже.

С опущенной головой и волосами (кроме тех прядей, что

сжимал Зануда), закрывающими лицо, она снова стала шарить руками по стене. Ее пальцы наткнулись на большую отвертку.

— Это — раз, — сказал он. — Давай теперь попробуем — два, если не возражаешь. ,

Она пошарила еще, и наконец ее дрожащие пальцы наткнулись на резиновый чехол, покрывающий рукоятку слесарного молотка.

— Хорошо. Теперь давай их мне.

Она стащила молоток с крючка, и он потянул ее. Отпустил ее волосы, готовый в любую секунду схватить их снова, если только она дернется и попробует убежать. Миртл не шевелилась. Она была окончательно запугана и хотела лишь, чтобы ее отпустили наверх, где она обнимет свою чудесную куклу и уснет. Она хотела заснуть навсегда.

Он взял инструменты из ее безвольных рук, приставил кончик отвертки к дверной ручке и несколько раз ударил по ней молотком. На четвертом ударе ручка отскочила. Зануда снял с нее кольцо наручника, а потом бросил отвертку и ручку на бетонный пол. Первым делом он нажал на кнопку, закрывающую дверь гаража, а потом, когда она со скрипом поползла вниз, приблизился к Миртл с молотком в руке.

— Ты спала с ним, Миртл? — мягко спросил он.

— Что?! — Она посмотрела на него вялым, апатичным взглядом.

Зануда принялся постукивать молотком по своей ладони. Удары о плоть были мягкими — тук! тук! тук!

— Ты спала с ним, после того как вы вдвоем понавешали эти чертовы розовые листки по всему дому?

Она тупо смотрела на него, не понимая, а сам Зануда совершенно забыл, что она была с ним в «У Мориса», когда сюда вломился Риджвик и проделал все это.

— Зануда, о чем ты го...

Он застыл с вытаращенными глазами.

— Как ты меня назвала?

Апатию как ветром сдуло. Она стала пятиться, инстинктивно съежившись. Гаражная дверь опустилась до конца. Теперь единственными звуками, раздававшимися в гараже, было шарканье ног и легонькое позвякивание наручников.

— Прости, — прошептала она. — Прости меня, Дэнфорт. — И она повернулась и побежала к кухонной двери.

Он настиг ее в трех шагах от двери, снова ухватил за волосы и притянул к себе.

— Как ты меня назвала?!! — заорал он и поднял молоток.

Ее взгляд, прикованный к молотку, взметнулся вверх.

— Дэнфорт, нет! Пожалуйста!..

— Как ты меня назвала? Как ты меня назвала?..

Он выкрикивал это снова и снова и каждый раз, задавая вопрос, сопровождал его тем мягким звуком ударов о живую плоть: тук! тук! тук!

Эйс приехал во дворик Кембера в пять часов. Он сунул карту сокровищ в задний карман джинсов, а потом открыл багажник. Оттуда он достал ломик и лопату, о которых своевременно позаботился мистер Гонт, и подошел к заросшему, покосившемуся крыльцу. Достав из кармана карту, он уселся на ступеньку, чтобы как следует изучить ее. Кратковременный эффект кокаина улетучился, но сердце по-прежнему учащенно билось. Поиск сокровищ, как он обнаружил, тоже был своего рода допингом.

На мгновение он поднял взгляд и быстро огляделся вокруг — поросший сорняками двор, полусгнивший сарай, кучки слепо уставившихся в небо подсолнухов. «Не фонтан, но все равно, по-моему, это здесь, — подумал он. — Вот на этом самом месте я навсегда обставлю братьев Корсон и разбогатею. Это здесь — или все сокровища, или часть. Прямо вот тут. Я чувствую».

Но он больше чем чувствовал — он слышал, как клад тихонько напевает ему, напевает из-под земли. Не десятки тысяч, а сотни тысяч. Может быть, даже около миллиона.

— Миллион долларов, — сдавленно прошептал Эйс и склонился над картой.

Пять минут спустя он уже пробирался к западному крылу дома Кемберов. Почти весь путь зарос высокими сорняками, но в конце концов он нашел то, что искал, — большой плоский камень. Он поднял его, отшвырнул в сторону и принялся неистово копать. Fie прошло и двух минут, как острие лопаты звякнуло о металл. Эйс упал на колени, завозился в грязи, как собака, откапывающая спрятанную кость, и через минуту вырыл закопанную банку из-под краски «Шервин-Уильямс».

Большинство постоянных нюхачей кокаина с таким же постоянством грызут свои ногти, и Эйс не был исключением. У него не было ногтей, и он никак не мог открыть крышку. Краска вокруг ободка засохла и держала ее крепко. С яростным рычанием Эйс вытащил карманный нож, сунул лезвие под ободок, нажал, и крышка отлетела. Он жадно полез внутрь.

Чеки!

Пачки и пачки чеков!

С криком он схватил их, вытащил, и... увидел, что жадность его обманула. Это были всего лишь купоны. На этот раз — «Ред Болле», действительные лишь на юге линии Мейсон — Диксон... да и то только до 1964-го, пока компания не свернула дела.

— Спичек на это говно жалко! — заорал Эйс и отшвырнул купоны. Пачки развязались, их подхватил неведомо откуда взявшийся горячий ветерок и понес прочь. Несколько бумажек застряли в сорной траве и повисли там, как грязные флажки. — Сволочь! Ублюдок! Сукин сын!

Он полез в глубь банки, даже перевернул ее, посмотреть, не прилипло ли что-нибудь к донышку, но ничего больше не нашел. Отшвырнув банку прочь, он секунду тупо смотрел на нее, а потом подскочил и поддал ее ногой, как футбольный мяч.

Он снова полез в карман за картой. На мгновение его охватила жуткая паника, когда ему почудилось, что ее там нет, что он каким-то образом ухитрился потерять ее, но он лишь второпях засунул ее в самую глубь кармана. Он вытащил карту и развернул. Второй крестик находился сразу за сараем, и... неожиданно Эйсу пришла в голову восхитительная мысль, осветившая злобную тьму его рассудка.

Банка, которую он только что выкопал, служила отвлекающим маневром! Папаша мог подумать, что кто-то может обратить внимание, что он отметил разные места на своей земле плоскими камнями. Потому он и устроил старый фокус «заглоти червячка» здесь, на участке Кембера. Для пущей безопасности. Охотник, нашедший одну пустышку, в жизни не догадается, что есть другая отметина, на том же самом участке, только в более укромном местечке...

— Если только у него нет карты, — прошептал Эйс, — какая есть у меня.

Он подхватил лопату с ломиком и с вытаращенными глазами и развевающимися патлами седеющих волос устремился к сараю.

Он увидел старый трейлер «эйр-флоу» и побежал к нему, но когда был уже почти рядом, его нога зацепилась за что-то, и он растянулся прямо на земле. В мгновение ока он вскочил на ноги, огляделся и тут же увидел, обо что споткнулся.

Это была лопата. Со свежей землей на лезвии.

Плохое предчувствие начало закрадываться в голову Эйса; очень плохое. Оно зародилось в животе, потом подскочило вверх — к груди, а потом прыгнуло вниз — в самые яйца. Очень медленно губы его поползли кверху и в мерзком оскале обнажили зубы.

Он поднялся на ноги и увидел рядом камень-отметину, лежащий грязной стороной вверх. Его уже отбрасывали в сторону. Кто-то успел побывать здесь... причем, судя по всему, недавно. Кто-то опередил его в поисках клада.

— Нет, — прошептал он. Слово выпало из его оскаленного рта, как капля заразной крови или ядовитой слюны. — Нет!

Неподалеку от лопаты и перевернутого камня Эйс увидел кучку свежей земли, небрежно набросанной обратно в яму. Не трогая свои собственные инструменты и лопату, которую оставил вор, Эйс снова упал на колени и принялся руками выгребать землю из ямы. Через несколько секунд он наткнулся на консервную банку «Криско».

Он вытащил ее и сорвал крышку.

Внутри ничего не было, кроме белого конверта.

Эйс вытащил его и надорвал; из него вылетели два предмета: сложенный листок бумаги и еще один конверт — поменьше. Конверт Эйс оставил на потом и развернул лист бумаги. Это была записка с напечатанным на машинке текстом. У него отвисла челюсть, когда в самом верху листка он прочитал свое собственное имя:

Дорогой Эйс!

Я не уверен, что ты найдешь это, но закон не запрещает мне надеяться. Было очень забавно отправить тебя в Шоушэнк, но это было даже к лучшему. Жаль, что я не увижу твоей физиономии, когда ты закончишь это читать!

Вскоре после того, как я отправил тебя загорать, я навестил Папашу. Честно говоря, я навещал его довольно часто — примерно раз в месяц. Мы заключили соглашение: он платил мне сотню в месяц, а я закрывал глаза на его незаконные займы. Все очень культурно. Во время того визита,

о котором идет речь, он извинился и отлучился в сортир: «Чего-то съел», — сказал он. Ха-ха! Я воспользовался случаем и заглянул в его письменный стол, который он забыл запереть. Такая небрежность была не в его стиле, но, похоже, он боялся, что обделает портки, если срочно не сядет на толчок. Ха!

Я нашел только одну интересную вещицу, но какую! Она была похожа на карту. На ней было полно крестиков, но один крестик — отмечавший как раз это место — был красный. Я положил карту обратно в стол до того, как Папаша вернулся. Он так и не узнал, что я видел ее. Я приехал сюда сразу после того, как он погиб, и выкопал эту жестянку из-под «Криско». Эйс, в ней было больше двухсот тысяч долларов. Но ты не волнуйся — я решил поделиться, что называется, «по справедливости» и оставляю тебе ровно столько, сколько ты заслужил.

Добро пожаловать обратно в город, Эйс Жопа!

Искренне твой Алан Пэнгборн, шериф округа Касл.

P.S. Один мудрый совет, Эйс: теперь, когда ты все знаешь, бери свою долю и забудь обо всем. Знаешь ведь старую поговорку — что нашел, то твое. Если когда-нибудь попробуешь доставать меня насчет дядюшкиных бабок, я тебе просверлю вторую дырку в заднице и засуну туда твою башку.

Можешь мне поверить.

А.П.

Эйс выронил листок из онемевших пальцев и открыл второй конверт.

Оттуда выпала бумажка — купюра достоинством в один доллар.

...Я решил поделиться, что называется, «по справедливости» и оставляю тебе ровно столько, сколько ты заслужил.

— Ах ты, козел драный, — прошептал Эйс и трясущимися пальцами поднял долларовую бумажку.

Добро пожаловать обратно в город, Эйс Жопа!

— Ах ты СУКИН СЫН! — заорал Эйс так громко, что в глотке у него что-то задрожало и чуть не порвалось. Послышалось слабое эхо: «...сын... сын... сын...»

Он начал рвать доллар, а потом усилием воли заставил себя успокоиться.

Вот так. И не иначе.

Он сохранит эту бумажку. Сукин сын хотел прикарманить деньги Папаши, так? Он спер то, что по праву принадлежало единственному живому родственнику Папаши, так? Что ж, ладно. Хорошо. Отлично. Но он должен тогда получить все. И Эйс об этом позаботится. И когда он вырежет ублюдку яйца своим карманным ножом, он обязательно засунет в кровавую дырку на их месте эту долларовую бумажку.

— Хочешь денежки, Папочка? — спросил Эйс мягким, мурлыкающим голосом. — Ладно. Идет. Нет проблем. Никаких... твою мать... проблем.

Он поднялся на ноги и двинулся обратно к машине не обычной своей легкой походкой, а каким-то ее скрюченным, окостеневшим вариантом.

На полпути он уже почти бежал.