Сага о Тимофееве (Рассказы)

СВАДЬБА ПЕЛА И ПЛЯСАЛА

Дима Камикадзе задумал жениться на девушке Тосе. Эта новость поражала умы всех и сердца многих в течение месяца, а то и двух. Потом страсти улеглись: во-первых, рано или поздно все когда-нибудь вступают в брак, даже самые отпетые сердцееды, которым такое состояние вроде бы и противопоказано. А во-вторых, и после Димы, утраченного юными красавицами для воздыханий, на белом свете осталось немало перспективных объектов приложения сердечной пылкости. Например, Николай Фомин, который хотя и весь в науке, но иной раз позволяет себе расслабиться и скользнуть строгим взглядом по виолончельным очертаниям сокурсниц.

На Виктора Тимофеева никто не претендовал. Это был потерянный для девичьей половины курса человек. Он ничего не признавал, кроме истории, ничем не увлекался, кроме изобретательства, и никого не замечал, кроме девушки Светы. Страсти и слухи проносились мимо него, не осаждаясь в его занятом совсем иными проблемами мыслительном аппарате. Как раз в период упомянутых событий Тимофеев искал могилу царя Атея, основателя скифского государства, погибшего в войне с македонским царем Филлиппом. Его не смущало то обстоятельство, что до него этим занимались сотни историков. А поскольку семестр еще не закончился, Тимофеев проводил поиски по карте Приазовья, самой большой, какую только удалось выклянчить на географическом факультете. В качестве путеводителя по скифским местам он использовал четвертую книгу Геродотовой истории и словарь древнегреческого языка.

Поэтому он был до чрезвычайности поражен, когда к нему в комнату явился Дима Камикадзе, вытеснив оттуда лишний воздух и роняя неосторожными телодвижениями плохо закрепленные предметы.

— Чего-чего тебе нужно? — переспросил Тимофеев, отказываясь верить своим ушам.

— Подвенечное платье, — повторил Дима и зарделся.

— А где я тебе его возьму? — пробормотал Тимофеев и повел вокруг невидящим взглядом, перед которым еще мелькали короткие скифские мечи-акинаки.

— Где хочешь, — мрачно сказал Дима. — Я женюсь на Тосе.

— Ты? На Тосе?.. — Тимофеев потряс головой, избавляясь от наваждения, чтобы скорее вернуться в окружающую его реальность. — Почему же я ничего не знаю?

— Спроси у своего Атея, — с некоторой обидой ответил Дима.

— И ты хочешь, чтобы я сшил твоей невесте подвенечное платье? Да я вам такого нашью…

— Нет! — возопил Дима. — Не так! Умные люди сошьют! А я хочу, чтобы материал на платье был не такой, как у всех. Понимаешь? Чтобы ни у кого такого не было! Понимаешь?.. Вах! — не в силах внятно объяснить, он досадливо размахивал руками где-то возле самой люстры.

— Понятно, — остановил его излияния Тимофеев. — Успокойся. Сядь. Только диван мне не сломай.

Он боком протиснулся между Димой и стеной, вышел в коридор и вскоре вернулся с графином, полным пузырчатой хлорированной воды.

— Такой материал тебя устроит? — осведомился он.

— Вах! — сказал Дима потрясенно. — Совсем прозрачный?!

— Не совсем, — веско произнес Тимофеев.

Но Дима не уходил.

— Тимофеич, — вымолвил он стыдно. — Беда у меня. Тося у меня, ты знаешь, курит. Будущим детям это вредно…

— Возьми грамм розы, — начал Тимофеев, скатывая в рулон карту Приазовья, — грамм горчицы и ножку мыши, повесь все это на дереве…

— Не надо ножку мыши, — попросил Дима. — Тося мышей боится. И я тоже.

— Это слова Альберта Великого, — пояснил Тимофеев. — А я своего слова еще не сказал.

Но лишь когда Дима вышел и на его место из форточки хлынул поток свежего воздуха, народный умелец придал его просьбе подобающее значение. Однако сложность замысла лишь подлила масла в огонь творчества, сжигавший тимофеевскую натуру. Это будет лучшим подарком, думал Тимофеев, рыская по комнате в поисках решения. Подвенечное платье из небывалой ткани с антиникотинной присадкой! Досадно, что могила царя Атея осталась покуда не найденной, но царь мог и подождать, пока не женится Дима Камикадзе.

К вечеру Тимофеев придумал, как полимеризовать воду под сверхвысоким давлением, что создавалось посредством чуть модифицированной соковыжималки. К полуночи он заставил молекулы невиданного полимера приобрести строго двухмерную структуру, в виде лоскута. А под утро он уснул, озаряемый неземным сиянием, исходившим от штуки кристально-белой материи, что неприхотливо лежала в эмалированном ведре.

Пробудившись, он увидел склонившуюся над ним девушку Свету.

— Как хорошо, что ты пришла! — признался он, счастливо улыбаясь, словно они были в разлуке целую вечность.

На самом же деле они расстались вчера в обед.

— Витя, — зачарованно прошептала Света. — Что это?

— Так, мелочь, — сказал тот. — Подарок Диме и Тосе. Ткань из полимеризованной воды. Не рвется, не изнашивается, не выгорает. Я и название придумал — акватин!

— Витя, — чуть слышно сказала Света. — Я тоже хочу…

И она зарумянилась. Но Тимофеев не усмотрел в ее желании ничего зазорного: женщина есть женщина.

— Хорошо, — промолвил он, нежно привлекая ее к себе. — Я повторю процесс. Но для тебя будет не белый акватин. Пока — не белый…

— Пусть он будет, — Света мечтательно зажмурилась, — цвета морской волны под солнцем!

И они поцеловались.

Весть о новом материале невиданных свойств облетела весь курс едва ли не быстрее, чем новость о грядущем бракосочетании. Люди, которые могли считать себя близкими к Тимофееву, реагировали на нее каждый по-своему. Так, в тот час, когда Тимофеев заканчивал синтез акватина цвета морской волны, к нему нежданно-негаданно явилась счастливая невеста.

— Не подумай чего, — сказала она, — устраиваясь на диване и закуривая.

— Я ничего и не думаю, — честно признался Тимофеев, расправляя на протянутых руках сверкающее полотно акватина. Однако не удержался и спросил: — Как оно там, в невестах?

— Нормально, — заверила Тося. — Попробуй сам — узнаешь. Но ближе к делу. Все знают, что Димка меня любит. Он от меня буквально облезает.

— Пожалуй, — после размышления согласился Тимофеев.

— Но какой-то процент риска остается. Сам понимаешь — восточный темперамент, широта души… Короче! Я хочу, чтобы в день свадьбы товарищ Камикадзе не мог думать ни о ком, кроме меня. Ты это можешь, — она откинулась на спинку дивана и задымила в потолок, совершенно уверенная в своей правоте.

— Ох и деспот же ты, — в сердцах сказал Тимофеев.

— Пусть, — не возражала Тося. — Но хотя бы в этот день я могу иметь исключительное право на внимание собственного жениха?

И она ушла, едва не столкнувшись в дверях с Леликом Сегалом, младшим научным сотрудником университетского вычислительного центра, который даже не углядел ее, так он спешил к Тимофееву.

— Витя! — провозгласил он с порога. — Я тебя никогда ни о чем не просил.

— Просил, — справедливо заметил Тимофеев, погруженный в раздумья.

— Не в этом суть, — напирал Лелик. — Я слышал, ты тут материальчик придумал из воды… — с этими словами он извлек из полиэтиленового кулька с изображением взбесившегося ковбоя на печальном мустанге бутылку витиеватых форм. — Вот, фирменное виски «Белая лошадь». Нечего не пожалею, все тебе отдам, но сотвори мне ткань из фирменного продукта. Это же будут такие дела, что у всех вокруг облицовка потрескается!

— Вы что — подрядились нынче облезать да трескаться? — попробовал возмутиться Тимофеев.

Но Лелик уже исчез, а «Белая лошадь» осталась.

Последним пришел правильный мужик, староста курса Николай Фомин. Он молча продвинулся на середину комнаты, сел на табурет, разглядывая всполошенного Тимофеева умными, спокойными глазами.

— Так, — зловеще проговорил Тимофеев. — А тебе что из чего сотворить?

— Мне? — слегка поразился Фомин.

— Разве ты не хочешь, чтобы все вокруг поголовно облезли?

— Ни к чему это, — рассудительно произнес Фомин. — А ты что кипятишься? Брось, не стоит… — он равнодушно скользнул взглядом по шеренге эмалированных ведер, в которых с плеском доходил сияющий акватин.

— Неужели тебе не нужен костюм из невиданного материала? — недоверчиво спросил Тимофеев, понемногу успокаиваясь.

— Так у меня же есть, — пожал плечами Фомин. — Кримпленовый, почти как новый. Не до тряпок сейчас, — промолвил он, посуровев. — Империализм в Южной Африке вон что творит…

Тимофеев с тихой радостью смотрел на друга, оттаивая душой.

Незадолго до торжественного события в комнатке Тимофеева собрались все, кому предстояло на себе испытать его новое изобретение. Было очень тесно. Тимофеев, затиснутый в угол с ведрами, походил на древнего алхимика, раздающего родным и близким философские камни.

— Согласно пожеланиям жениха, — сказал он голосом нотариуса, оглашающего завещание, — невесте вручается отрез белого акватина с целью срочного пошива из него подвенечного платья. Материал содержит особые антиникотинные присадки, способные вызвать его разрушение в случае употребления невестой табачных изделий в период ношения упомянутого платья.

— Это что же? — возмутилась Тося. — Испарится он, что ли?

— Нет, — строго ответил Тимофеев и прибавил к этому непонятное и потому особенно странное разъяснение. — Вернется в исходное состояние.

Потрясенная Тося на время притихла.

— Согласно пожеланиям невесты, — вершил свой суд Тимофеев, — жениху вручается отрез черного акватина, содержащий присадки, которые стабилизируют материал лишь при наличии полной концентрации внимания упомянутого жениха на упомянутой невесте.

— Вах! — сказал Дима сокрушенно. — Что же мне — глаза завязать?!

— Гостю свадебного торжества товарищу Сегалу вручается отрез акватина кордовой фактуры…

— А в него что присажено? — уныло осведомился Лелик.

— Данный материал саморазрушится в случае превышения его носителем разумной для его организма дозы горячительных напитков.

— Убийца! — заорал Лелик. — Губитель фирменного продукта! Откуда ты знаешь, какая доза для меня разумна?!

— Это все знают, — неумолимо пресек его протесты Тимофеев. — Как только начнешь ржать по поводу и без повода, — значит, перебрал.

— Добро, — подал голос молчавший доселе Фомин. — А я здесь при чем?

— Ты проходишь по делу как свидетель со стороны жениха, — сообщил Тимофеев. — Тебе выделяется отрез темно-синего акватина в широкую полоску для пошива соответствующего костюма. По долгу свидетеля тебе надлежит веселиться и заражать своим весельем окружающих. Нам же известна твоя склонность к самоуглублению и серьезности. Поэтому твой акватин разрушится, если при звуках танцевальной музыки ты будешь находиться в неподвижном состоянии.

Наступила продолжительная пауза, внезапно сменившаяся всеобщим взрывом.

— Ну уж нет! — хором вскричали Тося, Дима и Лелик.

— Баловство, — сурово произнес Фомин.

И лишь девушка Света, которой с ее бирюзовым в переливах материалом ничего не угрожало, восхищенно спросила:

— Как тебе все это удалось, Витенька?

— Секрет производства, — порозовев от удовольствия, ответил Тимофеев.

На самом же деле вряд ли смог бы он внятно объяснить, какими лабиринтами блуждала его творческая интуиция в поисках этих невероятных присадок к обычной воде. Впрочем, чтобы реализовать весь диапазон действия легированного акватина, оказалось достаточным перебрать содержимое одной лишь полки с бытовой химией в магазине хозтовары.

— Возьмешь, — жестко сказала Тося, глядя в глаза вулканизирующему Диме.

— Возьму, — с натугой согласился тот. — Но и ты!..

— И я, — печально промолвила Тося, закуривая и отгоняя ладошкой дым от мирно лежащего у нее на коленях алмазно-белого отреза.

Что касается Лелика, то он сразу принял решение поломаться, но взять, потому что ни у кого в городе и области не было такой роскошной кордовой ткани, по фактуре напоминавшей кожу необъезженного мустанга. Тем более что ни сам Лелик, ни его знакомые в жизни еще не видели ни одного мустанга.

Тимофееву же было просто радостно. Во-первых, от того, что ему удалось достичь желаемого эффекта и удовлетворить всех. А во-вторых, теперь он мог с чувством исполненного долга возобновить поиски могилы Атея.

И пришел этот день, которого ждали все, независимо от тех помыслов и надежд, что они связывали с ним. Такие дни всегда становятся событием для окружающих. В данном же случае событие предвиделось особенно значительным: это была первая свадьба между сокурсниками в преддверии распределения, и многим хотелось увидеть, как это делается.

В комнату Тимофеева впорхнула девушка Света, и на блеклых стенах заиграли яркие блики от ее платья колдовской красоты.

— Опаздываем, Витенька! — прощебетала она, сияющая, похожая не то на диковинный цветок, не то на тропическую птичку колибри.

Ее радостному взору предстал народный умелец, облаченный в строгий, местами проутюженный костюм-тройку, при галстуке экзотической расцветки. В состоянии полной прострации он сидел в углу, заваленный пустыми ведрами и пластиковыми пузырьками из-под бытовой химии.

— Что с тобой, милый? — опешила Света.

— Присадки, — выдохнул Тимофеев голосом духа из подземелья старинного замка. — Перепутал…

Ноги у девушки подкосились.

— О ужас! — воскликнула она. — Что же будет?

— Снится мне царь Атей, — потерянно бормотал Тимофеев, бездумно хватая и тут же роняя тюбики с облезлыми надписями. — Рожа довольная… «Не видать, говорит, тебе могильника моего как своих ушей! Совсем уже было ты его нащупал, а не успеешь. Убьют тебя нынче. В ведре утопят!» Проснулся я, давай разбираться, — так и есть! Кто же знал?.. Нужен был «Блеск», а я взял «Лоск»…

— Ты хотя бы знаешь, кому что досталось? — допытывалась девушка.

— В том-то и беда, что нет!

— Надо их спасать, — твердо сказала Света. — Бежим туда!

— Да, конечно, — лепетал Тимофеев, выбираясь из угла. — Бить будут, разумеется… Но за все надо расплачиваться… Ты же останешься здесь, потому что… я не уверен, что какая-нибудь присадка не досталась тебе!

Света обессиленно опустилась на диван.

Когда Тимофеев ворвался в вестибюль молодежного кафе, он понял, что опоздал. Его уже ждали. В пространстве, ограниченном бетонными стенами и зеркалами, куда долетали звуки нечеловеческой музыки из зала, перемежающиеся топотом и криками гостей, загнанным тигром метался Николай Фомин. Он был одет в великолепный темно-синий в широкую полоску, как у артиста Кикабидзе, костюм, сидевший на его тренированном, нестандартного силуэта, теле подобно мешку для перевозки сыпучих грузов. Фомин дожевывал вторую пачку «Беломора» и время от времени опасливо косился в зал.

— Пойдем, — коротко сказал он, сцепив железные пальцы на запястье горе-изобретателя.

— Что?.. — жалко спрашивал влекомый в подсобные помещения Тимофеев. — Говори, не томи душу!

— Сам увидишь, — пообещал Фомин.

В кабинете заведующего производством была картинка. Нетрезвый Лелик Сегал, в супермодном костюмчике, возлежал в кресле и хохотал, указывая неверным пальцем на сидевшую рядом молодую супружескую пару. Дима и Тося, напротив, плакали, передавая друг дружке сигарету. На Диме были клетчатые трусики и галстук, а на Тосе — фата и беленькое бикини. Супруги были влажны, словно только что вернулись с пляжа.

— Изверг! — простонала Тося и погрозила Тимофееву наманикюренным кулачком. — Что ты с нами сделал?

— Держите меня! — раненым кабаном вскинулся Дима. — Я его зарежу! — И он стал искать, чем бы зарезать Тимофеева, но не нашел.

— Это самый простой выход, — задумчиво промолвил Фомин. — Да и успеется. Для начала пусть объяснит, что произошло.

— Ребята, — горестно сказал Тимофеев. — Я перепутал присадки. Делайте со мной что хотите, я негодяй… Только передайте Свете, что я любил ее, и пусть она будет счастлива.

Лицо Тоси, разлинованное потеками французской туши, прояснилось.

— Оставьте его, — властно распорядилась она. — Пусть живет!

— Но почему?! — убивался Дима. — Я сижу тихо, гляжу только на жену. Все пьют — я сижу и гляжу. Играет музыка, все плясать пошли — я сижу и гляжу. И вдруг…

— Тебе досталась моя присадка, — мрачно сообщил Фомин.

— А я-то, я! — вскричала Тося. — Все утро, весь день — ни единой сигареточки, в мыслях только одно: «Держись, Антонина, завтра и отыграешься!..» А рядом мой Димуля, мокрый, несчастный, до того мне его жалко, стало, облезть можно…

— И облезла! — захохотал Лелик. — В смысле потекла!..

— Присадка для Димы, — прокомментировал Фомин. — Однако почему ничего не делается мне и этому клоуну?

Тимофеев молча отнял у Фомина дымящуюся папироску, с отвращением затянулся и выдохнул на корчащегося Лелика облако едкого дыма. Раздалось бульканье, плеск, и пляжная компания количественно возросла. Лелик с трудом поднес к лицу мокрую руку, тщательно прицелился и лизнул ладонь.

— Виски! — сообщил он и залился жизнерадостным смехом. — Фирменное!

Фомин вдруг всхлипнул. Все в страхе обратились к нему. Но ничего дурного не происходило. Староста курса, человек с железными нервами и правильным мужским характером, наконец-то оценил прелесть положения, и теперь его распирало веселье. Пока он счастливо и неумело смеялся, сработала последняя присадка, предназначавшаяся Лелику. Полоски на великолепном костюме заколебались, поплыли, чудо-материал забурлил, пошел рябью, и капли обычной воды забарабанили по начавшему было подсыхать полу. Глядя на него, стыдливо хихикнула Тося, утешился и заулыбался Дима, всем стало легко и радостно, словно тяжкий груз свалился с плеч. И только Тимофеев стоял в своем углу туча тучей.

— А фиг с ними, с тряпками! — воскликнула Тося. — Что за свадьба без понта? Пошли веселиться! — она резво поднялась, сдвинула фату набекрень и подхватила Диму под руку.

— Все облезут!.. — в конвульсиях проговорил Лелик.

Пляжное сообщество двинулось к выходу.

— Стойте! — жалобно воззвал Тимофеев. — А я?

— Экспериментатор! — умирал Лелик. — Опыты на живых людях ставить!

— Так мы же друзья ему, — сказал Николай Фомин. — На ком же, как не на друзьях? А что так вышло — сами виноваты. Вздумали взрослым людям характеры ломать при помощи бытовой химии… Кончай киснуть, Тимофеич! Все в жизни бывает, да только шелуха это, не смертельно. Главное — что в целом ты правильный мужик. Идем с нами!

— Правда, костюмчик у тебя нынче подкачал, — критически заметила Тося.

— Излишества в нем много, — поддержал Дима.

— Сейчас, — решительно произнес Тимофеев. — Я все исправлю!

Он стремительно покинул кабинет, сориентировался в темном коридоре и попал в моечную. Там он снял пиджак, жилет, брюки, сорочку, галстук и аккуратно сложил все на стуле. Затем нашел большую оцинкованную кастрюлю и набрал туда холодной воды, которую слегка разбавил горячей. «Ничего, — подумал он. При Кулибине таких били батогами. Все-таки время нынче иное. Доброе время, хорошее.»

С этими мыслями он опрокинул кастрюлю на себя.

В полутемном зале метались цветные сполохи от прожекторов, и развеселая студенческая братия дружно топотала под незамысловатый оркестр.

— И эта свадьба, свадьба, свадьба… — надрывался певец.

— Пела и плясала! — подхватывала благодарная аудитория.

По закоулкам подсобных помещений навстречу Тимофееву пробиралась великолепная четверка его лучших друзей, бережно держась за руки, чтобы, упаси бог, не потеряться. А в вестибюле кафе его ждала девушка Света, тоже самая лучшая в мире, которая была готова пойти за ним не то что в воду — в огонь…