С.С.С.М.

Глава 30

Два дня спустя военный порт Уоллингтон, практически до основания разрушенный фашистскими бомбардировками, был сдан врагу, и брюннский десант высадился в Ангелике. Те из манитаунцев, кто не выехал из города, желая защитить его своей грудью или боясь соседей-мародеров больше, чем войск неприятеля, оказались в ловушке: обойдя столицу с севера, брюнны отрезали путь беглецам и подкреплению. К воздушным обстрелам добавились минометные. В перерывах между ними горожане, готовясь к уличным боям, сооружали баррикады, благо материала для них было предостаточно: куски бетона и железные балки от разрушенных небоскребов, остатки вагонов метро, обрушившихся с воздушных веток, поваленные телефонные будки, шкафы и кровати из взорванных квартир. Особенно полезны оказались снятые со стен гигантские вывески и рекламы: почти каждая баррикада в городе могла похвастаться надписью вроде «Крем шахини — это Ваша молодость!» или «Вкладывайтесь в акции Уэрксворта!».

«Господа ангеликанцы! — повторяли между танго и чарльстоном голоса из громкоговорителей. — Не громите продуктовых лавок, не требуйте дешевого хлеба! В суровых военных условиях противоборства с тоталитарным режимом для нас как никогда важно сохранить уважение к собственности, дух здоровой конкуренции и другие атрибуты демократии!». Премьер-министр Чортинг, до недавних пор выступавший по радио чуть ли не ежедневно и призывавший сограждан не поддаваться панике, куда-то пропал из эфира. Вместо него из репродукторов звучали дрожащие дикторские голоса, уверяющие, что глава кабинета в Манитауне, вместе со своими избирателями, и планирует стоять до последнего. Чем чаще слышались эти уверения, тем меньше в них верилось. Что творилось с правительством, где оно было и было ли вообще, никто не понимал, тем более, что карточек на очередную декаду — последнюю декаду лета — не выдали. То ли их негласно отменили, то ли оказалось не на чем печатать, то ли — вероятнее всего — распределять по карточкам все равно было нечего. Чем более редкостными и дорогими товарами становились крупа, хлеб, соль, спички и керосин, тем чаще и громче говорили в очередях о припасах капиталистов, коллекции вин Чортона и персональном снабжении премьер-министра.

Помимо питания, беспокоила жителей осажденного города еще одна проблема: дефицит противогазов. Невзирая на явную угрозу газовой атаки, власти ничуть не озаботились безопасностью гражданского населения. Противогазы можно было только купить, и купить за немалые деньги, причем только в магазинах Свинстона по установленной им бесчеловечной цене. Истерические слухи об иприте и фосгене, распыляемых фашистами, появлялись по несколько раз на дню. В подвалах, метро и убежищах почти все разговоры вращались вокруг противогазов. Говорили, что Свинстон в сговоре с властями, и тех, кто пытается штурмовать его магазины и брать противогазы силой, полиция расстреливает на месте как предателей и паникеров. Все чаще звучала версия о том, что правительство и капиталистическая верхушка решили пожертвовать Манитауном и его жителями с тем, чтобы отойти вглубь страны и накопить сил для нового удара по противнику.

Бывший дом хозяев Джессики, коммунистическое общежитие, все-таки разбомбили. К счастью, никто не погиб. Штаб, Сэмми и несколько самых больных, самых хрупких здоровьем партийцев переехали на квартиру к Паттерсону. Остальные теперь ночевали в метро, а светлое время суток проводили, разбирая завалы своего недавнего жилища, выковыривая из-под обломков и поедая остатки несостоявшегося огорода, отлавливая кошек в подворотнях, собирая разбрасываемые с самолетов фашистские листовки, помогая на постройке баррикад, стихийно вооружаясь и ожидая, когда С.С.С.М. и Ангелика ударят по рукам. Тем же самым занималось большинство рабочих масс: шоферы и уборщики бастовали, слуги почти все были уволены, у ремонтных и строительных фирм не было заказов, фабрики стояли из-за отсутствия электричества и воды. Только клерки из контор в тех небоскребах, что пока что не взорвали, упорно таскались на работу каждое утро.

На пятый день по воскрешении трех негров Краслен и Джессика отправились на развалины восточного пригорода в надежде отыскать что-либо, могущее служить оружием, и порыться там, где прежде были огороды. Авианалет, сменившийся минометным обстрелом, настиг их в километре от ближайшего укрытия, практически в чистом поле, техногенной пустыне. Два часа молодые люди пролежали в овраге, едва дыша и не веря, что выживут. Краслен подумал о том, что чертовски обидно умирать за пару дней до возвращения Вождя, и что нельзя покинуть мир, не сказав Джессике всей правды. Под свист снарядов он поведал девушке и об оставленной в Правдогорске подруге, и о невольной фашистской женитьбе, и даже — хотя это вроде бы было и ни к чему — о приставаниях к фрау Шлосс и попытке ухаживать за Жакеттой. Затем, чтобы облегчить «душу» окончательно, поведал о предательстве Бржеского, до сих пор скрываемом по общему молчаливому согласию путешественников.

— Труд мой! — прошептала негритянка. — Так у Шпицрутена тоже есть оживин!? А я-то считала все эти россказни о второй жизни брюннских солдат глупым блефом!

— Что еще за россказни?

— Ты не читал, что написано на фашистских листовках?

Краслен покачал головой. Как и было приказано руководами, они собирал и сжигал вражескую агитацию, не читая. Женское любопытство оказалось сильнее угрозы наказания.

— Там написано, что со дня на день фашисты готовят оживление пробной партии солдат, погибших на ангеликанском фронте. Какой ужас! Наше радио не говорит об этом, но если у Шпицрутена все выйдет, даже оно не сможет молчать! Это будет хуже всякой бомбы! Наши военные и так-то храбростью не отличаются, а если узнают, что противник неуязвим, разбегутся как тараканы! Неужели все погибло, дорогой?!

Краслен на минуту задумался.

— То есть, ты не злишься на меня из-за других женщин? — ответил он вопросом на вопрос. — Не злишься, верно?

…Когда обстрел, наконец, закончился, и коммунисты выползли из оврага мокрые, грязные, дрожащие и, к своему удивлению, живые, солнце уже садилось за небоскребы.

— Смотри, какой красивый закат! — промолвила Джессика.

Краслен взглянул на небо и вдруг заметил планер. Один, второй, третий… Несколько эскадрилий! Сперва ему показалось, что по небу летят «этажерки» времен Первой Империалистической, но через секунду Кирпичников понял, что непривычно широкие и массивные корпуса аэропланов — вовсе не корпуса. Это были танки! Родные красностранские танки, поставленные на крыло силой инженерной мысли, не знающей преград в рабочей стране, и переброшенные на подмогу ангеликанцам! Полк пошел на снижение. Одна за другой боевые машины отделялись от планеров, готовые свалиться фашистам как снег на голову. Сотня красных парашютов один за другим раскрылась в небе над Манитауном.

— Танки над городом!!! — вырвался крик у Краслена. — Летят!!! Это наши!!! Родные!!! Пришли наконец-то!!!

Взявшись за руки, Кирпичников и Джессика бросились бегом в сторону города.

Танковый корпус сменил в небе отряд боевых дирижаблей. Десять гордых колбас, украшенных красными звездами и черными крадратами, загородили собой едва ли не все небо над Манитауном, устроили солнечное затмение. «О, мой Труд, мой Труд…» — шептала Джессика.

Следом шли авиаматки, по пять самолетов на каждой: два на крыльях, два под крыльями, один под фюзеляжем. Сверху они казались колониями насекомых, гигантскими живыми существами. Краслен смотрел на небо, раскрыв рот. Несколько десятков горожан, вылезших из укрытий, последовали его примеру. Задрав головы, они с восторгом наблюдали за тем, как истребители и бомбардировщики отделяются от авианосца, и самолетов, явившихся спасти Манитаун, становится в два, три, четыре раза больше…

— Наши… Ребятки… — Краслен чуть не плакал от радости, сжимая в объятиях Джессику.

— Да здравствует С.С.С.М.!!! Ура коммунистам!!! — выкрикнула негритянка.

— Ура коммунистам!!! — отозвались ликующие ангеликанцы. — Да здравствует С.С.С.М.!!!

Через два часа Кирпичников с учеными стояли у ворот бывшей фабрики мороженого. Охрана сличила физиономию Заборского с присланной из С.С.С.М. фотокарточкой и дала ему подписать накладную. Тело вождя передавалось красностранским представителем вместе с содержащим его зданием. Здание фабрики — одна штука, ключи — одни, мертвое тело — одно. «Теперь у нас есть, где жить!» — пошутил Юбер.

Кирпичникову было не до шуток. Этого момента он ждал три долгих месяца путешествий и несколько бесконечных дней, проведенных под фашистскими бомбежками. Даже дольше. Всю жизнь. С тех пор, как сопливым деткомом прочел в букваре о царе, Революции, заводском выступлении Вождя и предательском выстреле женщины.

— Он на четвертом этаже, — равнодушно бросил ангеликанский охранник, складывая бумаги.

Шаги товарищей гулко разносились по обезлюдевшему зданию бывшей фабрики. Вставший конвейер, опустевшие котлы для молока, заснувшие машины для производства шоколада, оборванные шланги непонятного предназначения, пульты управления с отломанными тумблерами, вытертыми подписями, облезлыми боками — все это как будто говорило о несладкой, невкусной эпохе в истории Ангелики. Стопки неиспользованных фантиков, разорванные картонные коробки, рассыпанные палочки для эскимо намекали на шаткое положение капиталистического способа производства. Облицованные белой плиткой стены создавали больничную атмосферу.

На четвертом этаже слышалось урчание сохраняющего Вождя рефрижератора. Прозрачный холодильный шкаф, в котором лежало тело, было похож на мавзолейный саркофаг, но без специальных драпировок, украшений и подсветки Вождь смотрелся беззащитным и совсем не героическим. Белый и застывший, он напоминал кусок пломбира, приготовленный к нарезке.

— Мы будем оживлять его сейчас же, да, товарищи? — Краслену не терпелось.

— Сперва отогреем, — ответил Юбер. — Если оживить замороженным, он тотчас же умрет от переохлаждения.

Заборский открыл дверцу шкафа и отключил рефрижератор. Разрываемый на части любопытством и смущением, Кирпичников все же осмелился сунуть в шкаф руку и прикоснуться к величайшей пролетарской драгоценности. Вождь обжег холодом. Серый пиджачок стоял колом. Даже усы, даже знаменитая бородка клинышком были твердыми как камень.

— Сколько времени он будет размораживаться? — недовольно спросил Краслен.

— До утра, я думаю, как минимум, — ответил Гюнтер Вальд.

— Может, облить его кипятком? — предложил Кирпичников.

— Еще чего!

— Скажете тоже!

— Куда вы так торопитесь, Краслен? Несколько часов не играют никакой роли!

— Играют! — И Кирпичников рассказал то, что услышал от Джессики насчет оживления фашистских солдат. — Еще немного, и Шпицрутен войдет в историю как первый оживитель людей! Победа в войне будет ему гарантирована, а воскрешение Вождя уже не произведет никакого эффекта!

— В таком случае, нам действительно надо поторопиться, — резюмировал Заборский. — Коллеги, может быть, воспользуемся холодной водой?

— Водопровод не работает! — напомнил Вальд. — До реки полчаса ходу, а у нас даже и ведер-то нет.

— В таком случае, нам требуется подмога. Краслен, не откажите в любезности сбегать за товарищами по партии и заодно принести наш медицинский инструмент, — сказал Яков Яковлевич.

— Всегда готов! — отрапортовал пролетарий. — Сейчас сбегаю, одна нога здесь, другая там!

— Только постарайтесь не привлекать к себе внимания. Огласка нам пока что ни к чему. Если капиталисты что-нибудь заподозрят — не дай Труд, примут меры. Они ведь уже получили с коммунистов все, что хотели.

В прокуренной квартире Паттерсона, куда примчался Кирпичников, царили, несмотря на поздний час, оживление и атмосфера праздника. Народу было так много, что из одной комнаты в другую надо было пробираться, помогая себе руками, словно в автобусе. Какие-то незнакомые Краслену люди обнимались с другими незнакомыми Краслену людьми, рыдали друг у друга на плече, радостно галдели. Даже Джессику в такой толпе народа он смог заметить далеко не сразу.

— Ленни, Ленни! — закричала негритянка. — Наконец-то! Давай к нам! Вот, познакомься! Это мой старший брат Джулиан! Он провел в застенках целый год, бедный мой братишка…

Высокий негр лет тридцати с тонкими бровями и лицом киноактера протянул Кирпичникову руку.

— Кирпичников! Сколько лет, сколько зим! — закричал невесть откуда взявшийся Джордан. — Дай-ка обниму тебя, дружище! Это правда, что сказала Джессика?

— А что она сказала?

Джо не успел пояснить: Краслена ухватили за рукав и потащили в другой конец комнаты. Сэмми, Бакстер и Бейкер наперебой знакомили его со своими вышедшими из тюрьмы приятелями, рекомендуя как отважного борца за справедливость, гениального мыслителя, профессора, врача, реаниматора, а также красностранца. Наконец, Кирпичникова подвели к седому бородатому субъекту в коверкотовом костюме цвета пыльного асфальта.

— Джонсон! — представился тот.

Краслен несмело пожал вождю ангеликанских коммунистов руку и, встретившись взглядом с его умными, спокойными глазами, неожиданно смутился.

— Очень… рад… знакомству…

— Взаимно, уважаемый Кирпичников! Я тоже очень рад знакомству с вами. И тому, что оно случилось сейчас, а не раньше, не правда ли?

И Джонсон рассмеялся.

— Я виновен, я допустил преступную беспечность, я не развил в себе классовое чутье достаточно для того, чтобы разоблачить врага, однако обещаю вам, товарищ Джонсон…

— Полно, полно, друг мой! Буеров уже наказан, а вы вполне доказали свою приверженность прогрессивным идеям! В вас никто не сомневается! Ну же! — ангеликанец похлопал Кирпичникова по плечу. — Кстати, где ваши спутники и как обстоит дело с передачей тела?

— Я как раз в связи с этим… — Краслен обернулся. — Ах вот вы где, Паттерсон! Как у вас с ведрами?..

Глубокой ночью те из манитаунцев, кому не спалось или попросту негде было ночевать, могли наблюдать странную картину. Длинная, не в одну сотню метров, цепочка людей, черных и белых вперемешку, начиналась у реки и уходила куда-то вдаль. По рукам ходили чайники, кофейники, кувшины и кастрюли. Люди улыбались друг другу и хором, кто тише, кто громче, напевали какой-то марш. На вопросы зевак о том, чем таким они заняты, добровольцы отвечали, что вода идет на хлебное производство, открытое на бывшей фабрике Памперса после того, как оттуда вынесли тело главного коммунистического вождя. Многие прохожие не только одобряли предприятие, но и даже предлагали свою помощь.

— Отмякает, — констатировал Заборский, ощупывая Вождя. — Ноги ничего, а вот голова еще твердая. Да и вода тут уже ледяная! А-ну, переложим!

Тело вытащили из бадьи для молочной смеси и переложили в соседнюю, только что наполненную речной водой комнатной температуры — на этот раз вниз головой. Весь пол месильного цеха был залит, рукава коммунистов намокли. С ветхого костюмчика Вождя лилась вода. Перед размораживанием его не сняли: не из пошлой мещанской стыдливости, разумеется. Просто застывшее тело раздеть было невозможно. Даже старомодные очки примерзли к переносице руковода намертво.

К тому времени, как предводитель красностранской революции окончательно отогрелся, а ученые приступили к операции по удалению убившей его пули и починке внутренних органов, была уже глубокая ночь: часа три, а то и больше. Спать Краслену, тем не менее, не хотелось. Смотреть на операцию почему-то тоже: от зрелища вокрешаемого Вождя пролетарий почему-то волновался так, что голова начинала болеть. Пришлось уйти в другое место. Возбужденный, он ходил туда-сюда по цеху заморозки и напоминал собой отца, ожидающего чуда за воротами роддома. Джессика тоже не могла усидеть на месте: поглядев на работу ученых, спешила рассказать о ней Кирпичникову, а, оказавшись возле него, сгорала от нетерпения снова пойти в цех, где проходило оживление. Он стрался успокоить ее, она — его. Чем дальше, тем сильнее волновались они оба.

На рассвете, в шесть утра, загрохотало: красностранские танки и цеппелины пошли в атаку. При звуках боя Краслен испытал не страх, а подобие облегчения. Теперь, когда свои уже здесь, можно не бояться бомбардировок и сдачи города! Подойдя к окну, пролетарий невольно залюбовался: яркие, длинные, ветвистые молнии одна за другой озаряли небо над Манитауном, и конца им не было видно. Это новое оружие завода «Теслэнерго» наконец пустили в ход.

За грохотом разрывов Кирпичников не расслышал шагов Джессики. Отвернувшись от окна и увидев перед собой негритянку, он вздрогнул от неожиданности.

— Идем! — сказала та. — Они уже ввели оживин и делают искусственное дыхание. Этого нельзя пропустить!

Молодые люди бросились в месильный. Здесь, похоже, собрались все коммунисты и сочувствующие Манитуана: толпа, в который смешались белые и цветные, люди с ведрами и люди с кастрюлями, была еще плотнее, чем на встрече заключенных в доме Паттерсона. «Позвольте… Извините… Разрешите…» — бормотал Краслен, пытаясь пробраться если не вперед, то хотя бы в такое место, откуда что-нибудь можно увидеть. Узнав героя, массы расступились.

Юбер разогнулся, Вальд убрал руки. Не веря своим глазам, коммунисты наблюдали, как грудь Вождя несколько раз сама поднялась и опустилась. Кожа порозовела, рот раскрылся…

— Доложите результаты продразверстки! — слабым голосом сказал глава рабочих.

Спустя час-другой, когда Вождь смог сидеть и стоять, а также понял, где находится и пожал руки всем желающим, ангеликанцы стали потихоньку расходиться: кому-то надо было отправляться на поиски еды, другие понимали, что, хоть красностранские части и под боком, хоть коммунисты и пошли на временный союз с буржуазией, многолюдные сборища, тем более, без конспирации, могут быть опасными. Джессика отправилась за пищей для Вождя, Джордан — за новой пристойной одеждой, Джулиан — за спальным мешком для воскресшего, которого решили оставить на фабрике — пока не окрепнет. С руководом остались Краслен и ученые — надо было проследить, чтобы ему не стало хуже, ввести в курс мировых событий и исполнить свое давнее желание — пообщаться с величайшим человеком.

— Так, стало быть, я пролежал мертвым двадцать три года? — удивленно спрашивал Вождь. — А кулачество уже истреблено как класс? Крестьянские массы влились в сельхозкоммуны? Страна индустриализирована? Новый быт сделался повсеместным? Что, и электричество у каждого? И женщин уважают? Все — так быстро?! Неужели я увижу это собственными глазами?!

— Как только окрепнете, сообщим об этом своим, и все вместе выберемся в Красностранию, — отвечал Заборский. — Наверняка для Вас выделят один из находящихся здесь наших самолетов.

— Наших самолетов? Что они здесь делают!?

Вождю рассказали о разгоревшейся войне, о положении в Ангелике и красностранской помощи в борьбе с фашизмом. Черные глаза руковода яростно засверкали, густая шевелюра, и без того стоявшая дыбом, едва не зашевелилась.

— В таком случае, какого черта вы предлагаете мне ехать домой!? — вскричал воскресший. — Новая империалистическая война вот-вот сделает нужду угнетенных классов невыносимой! Верхи разбежались, у низов кончается терпение, массы активизировались, революционная ситуация на носу! А вы предлагаете мне сидеть дома!?

Ученые смутились. Один лишь Краслен отреагировал на мнение Вождя незамедлительно и востореженно:

— Правильно, правильно, Лев Давыдович! Я знал, что вы так и ответите! Если решите возглавить мировую революцию — можете на меня рассчитывать! Не зря меня в честь вас назвали!

— А как вас зовут? — спросил Вождь.

— Краслен. То есть, красный ленскист!

— Вот оно как! — улыбнулся поклонник романов в стихах. — Что же, это очень лестно. А скажите-ка мне теперь: повсеместно ли наша страна радиофицирована? Завершилась ли победой война с религиозным дурманом? А грамотность, чистка зубов и прививка от оспы — всеобщие?..

Рассказ о достижениях рабочей партии прервали Джессика и Джордан. Взволнованные лица негров говорили о том, что помимо еды и костюма, они принесли с собой важные новости.

— Брюнны отброшены! — объявила негритянка.

Краслен перевел. Все захлопали.

— К сожалению, это еще не все новости на сегодня, — добавил ее брат. — Ввиду того, что угроза уличных боев отпала, начальник полиции требует сдать все оружие, включая самодельное, и разобрать баррикады.

— Это его собственное мнение? — сурово спросил Ленский.

— Думаю, нет. Указание сверху. Впрочем, министры разбежались, мэр исчез, так что теперь не разберешь, кто правит городом.

— Те же, кто и всегда, — ответил Кирпичников. — Капиталисты. Только теперь, полагаю, они это делают сами, не прикрываясь демократическим фасадом.

— Значит, они боятся народных масс, — подал голос Заборский. — И видимо, не напрасно. Забастовки не прекратились?

— По радио объявили, что забастовщиков будут судить как военных преступников, — сообщил Джо. — Войска С.С.С.М. выполнили свою задачу и уже выводятся, так что мы беззащитны перед эксплуататорами! Вот-вот снова начнутся гонения на коммунистов! Красностранская армия сбросила лапу фашизма с шеи буржуазии и ушла, а та вздохнула свободно и решила взяться за «дело»!

— Между тем, хлеба нет как не было, — добавила Джессика. — Я принесла товарищу Ленскому похлебку из корешков, которые мы выкопали на развалинах. По радио требуют снова затянуть пояса!

— Говорят, под предлогом поисков подпольных складов оружия и разоблачения шпионов полиция начала повальные обыски! Уже арестовали несколько человек. Они врываются в чужие дома, словно хозяева! — продолжал Джордан. — Мы выдержали такую осаду, а что в результате!?

— Скажи о брюннах, Джо, — напомнила негритянка.

— Да… — Джордан вздохнул. — Ходят слухи, они оживили свою пробную роту убитых.

— Час от часу не легче! — буркнул Вальд.

— Долой опасения! — провозгласил Лев Давыдович. — Нам не впервой бросать вызов реакционным режимам! Я чувствую: победа мирового коммунизма совсем близко!

С этими словами он сделал шаг в сторону негров, молниеносно подхватил их на руки — брата левой, сестру правой — и закружился с пролетариями так, как будто это были маленькие дети.

В тот же день, ближе к вечеру, в городе начались баррикадные бои. Это произошло как-то само собой, без чьих-либо призывов и бунтарских планов. Полиция получила приказ демонтировать баррикады ввиду их ненужности. Гражданам это не понравилось: одни боялись, что фашисты еще вернутся, вторые считали, что укрепления пригодятся для обороны от кого-нибудь другого, третьим было просто жаль своей работы. Принудительное разоружение тоже мало кого устраивало. Мелкие стычки с полицией мало-помалу переросли в массовые сражения.

Боевого духу повстанцам придавали разговоры о якобы возникающем то там, то здесь человеке, невероятно похожем на Льва Давыдововича Ленского, вождя мирового пролетариата, погибшего двадцать три года назад и до недавнего времени хранившегося замороженным в здании фабрики Памперса. Рассказы о невероятной физической силе воскресшего (как вариант — двойника) делали слухи совершенно фантастическими. И все же в них верили многие. Особенно после того, как по радио объявили опровержение «нелепых сплетен о восставшем мертвеце»: тогда вера в вернувшегося Ленского стала чуть ли не всеобщей.

К тому времени, как стало смеркаться, большинство полицейских ретировалось или перешло на сторону восставших. Разогнав прислужников капитала и отстояв свои сооружения, ангеликанский народ, вопреки ожиданиям, не успокоился. Ораторы, вещавшие с афишных тумб и постаментов разрушенных статуй, говорили о бесчестном поведении правительства и требовали от измученного народа взять власть в свои руки. Первые советы появились при заводах и при фабриках. Когда стало окончательно ясно, что завершение фашистских обстрелов не означает ни хлеба, ни карточек, и необходимые продукты не появятся сегодня в продаже так же, как не было их ни вчера, ни позавчера, раздались призывы штурмовать закрома буржуазных особняков.

Под покровом ночи толпы хлынули к домам О`Нила, Ромберга, Кебба, Уилсона, Чортона, Чортинга и, разумеется, Свинстона. Тысячи рук бросали в особняки камни и бутылки с керосином, трясли решетки оград и вздымались вверх с требованием справедливо разделить питание. Ленский возникал то там, то здесь. Теперь его видели многие. Оживший вождь одной рукой вырывал из земли заборы, окружавшие «частную собственность», и срывал двери с петель. Слуги богачей с криком разбегались, увидев Вождя. Кроме них, в особняках никого не было. Хозяев не нашли ни в одном из домов. Позже, когда граждане распределяли между собой захваченные вина, сыры и колбасы, кто-нибудь непременно вспоминал, что совсем недавно, еще утром, видел поднявшийся над особняком геликоптер или автомобиль с тонированными стеклами.

Впрочем, хлеб и мясо оказались далеко не главными находками народа в логове эксплуататоров. В нескольких богатых домах обнаружились телеграммы, ясно говорившие о том, что буржуазия разуверилась в победе над Брюнецией и перешла на сторону противника. Причиной тому было известие о воскрешении роты фашистских солдат, поступившее от ангеликанской разведки. Буржуи и генералы решили, что Ангелике и всему нефашистскому миру пришел конец, бежали из страны и принесли присягу «новому господину мира».

Подтверждение сведений о воскрешенных солдатах и новость про бегство верхушки потрясли манитаунцев. Сообщения и о том, и о другом передали по радио ровно в полночь — сразу после того, как вещательная станция была захвачена группой коммунистов и сочувствующих. Следом выступил Ленский. На ломаном ангеликанском он объявил, что жив и снова готов возглавить народные массы. Новые хозяева радиостанции тем временем разбили все пластинки с записями глупых песенок и одурманивающих фокстротов. На их место должна была прийти новая, прогрессивная, идейная музыка. Звуки Интернационала, впервые транслируемые ангеликанским радио, возвестили, что наступающий день стал первым днем революции.

— Внимание, внимание! Говорит Манитаун! Передаем важное сообщение! — произнес Краслен, стараясь держать правильное расстояние от массивного, похожего на руль микрофона. — Ввиду измены и коллективного бегства бывшего правительства с сегодняшнего дня оно объявляется низложенным! Верховная власть переходит к заводским, фабричным и конторским советам народных депутатов! Функции кабинета министров поручаются Временной Исполнительной Комиссии под руководством Льва Давыдовича Ленского и Джона Джеймса Джонсона!.. А теперь прослушайте песню о тракторах!

Кирпичников выключил микрофон и потянулся.

— Ну как? — спросил он. — Хорошо получилось?

— Лучше не придумаешь! — ответила Джессика и забралась к нему на колени. — Говоришь совсем без акцента, а голос у тебя такой красивый, что любой из наших прежних дикторов обзавидуется!

— Еще вчера я не мог и представить, что стану вещать по радио!

— А позавчера мы не верили, что увидим революцию в Ангелике! Ленни, Ленни, неужели все это происходит в действительности!?

В студию вбежал взволнованный Бакстер и бросил на стол перед Красленом какой-то листок.

— Зачитай, — велел он. — И хватит думать обо всяких глупостях! Да, я тоже не спал двое суток…

Кирпичников жестом заставил Бакстера замолчать. Джессика слезла с его колен.

— Внимание, внимание! Говорит Манитаун! Передаем важное сообщение! Как только что стало известно, руководство Самой-Счастливой-Страны-в-Мире приняло решение о повторном оказании военной помощи Ангелике! В связи с капитуляцией ангеликанских вооруженных сил и новым наступлением фашистких захватчиков, Комитет Красных Инженеров С.С.С.М. постановил выделить на оборону Манитауна четыреста танков, восемьсот самолетов и двести тысяч человек личного состава! Ангеликанский народ сердечно благодарит своих заморских братьев и верит в победу над диктатурой!.. А теперь прослушайте песню о линии электропередач!

Микрофон вновь был выключен.

— Как там наши, Бакстер? — спросил новоявленный диктор.

— Инспектируют типографию на предмет изъятия буржуазной агитации и печатания новых карточек. Полицию упразднили, теперь у нас народные дружинники за порядком смотрят. Паттерсон не успевает в партию записывать — столько желающих! Всех новичков он тут же отсылает на мукомольный завод — проверять склады, собирать мучную пыль, трясти мешки. Джо теперь начальник! Продбригадами командует. Обыскивают разные склады, заброшенные фабрики, подвалы. Говорят, уже несколько центнеров всякого съедобного для города нашли! И воды добровольцы на хлебокомбинат натаскали. Поужинаем, значит! Эх, буржуи, ничего-то они сделать не могли… А всего-то было надо…

Монолог Бакстера прервал еще один добрый вестник: Бейкер влетел в комнату, размахивая телетайпной лентой, словно это было знамя победы.

— Смотрите сюда! Что творится! — сказал он взволнованным шепотом.

Товарищи разворачивали ленту, читали новость и не верили своим глазам.

— Чудеса! — сказала Джессика. — Но как? И почему?

— Похоже, что у них там тоже жизнь не сахар! — ухмыльнулся Бакстер.

— Но почему так неожиданно? — вопрошал его коллега. — Ведь еще вчера на подобное не было ни намека!

— Очень просто! — ответил Кирпичников. — После оживления кто-то видит будущее, кто-то может читать мысли, кто-то приобретает невероятную силу… а кто-то неожиданно начинает думать своей головой вместо того, чтобы слепо верить пропаганде! Не так уж и просто этому научиться! Особенно, если ни разу не пробовал, как эти бедняги!

С этими словами красностранец, широко улыбаясь, повернулся к микрофону.

— Внимание, внимание! Говорит Манитаун! Передаем важное сообщение! Срочные новости из Брюнеции! В госпитале города Шлоттау рота оживленных солдат объявила о своем неповиновении фашистскому режиму и призвала всех сознательных брюннов выступить на борьбу с диктатурой Шпицрутена. По последним данным, восстание поддержано многими жителями города. Ангеликанские пролетарии желают своим брюннским товарищам скорейшего освобождения! Да здравствует брюннская революция! Ура, товарищи! Ура, братья и сестры!.. А теперь прослушайте песню о свободной любви!

— Ого, у вас даже про это имеется! — присвистнул Бейкер, как только мелодия заиграла.

— У тебя все мысли на одну тему, — подколол его Бакстер.

— В отличие от твоих, они не заняты темой еды двадцать четыре часа в сутки! Даже сейчас, когда стало известно о переброске красностранских войск, ты думаешь в первую очередь о том, не захватят ли они с собой еды для нас!

— И что с того? Мысли как мысли. Вот Краслен, тот совсем как мальчишка — до сих пор с удовольствием вспоминает, как весело было колотить пластинки с буржуазной музыкой!

— Ну хватит вам уже! — сказал Кирпичников.

— И правда, ребята! Ну будьте серьезней! — добавила Джессика. — Тут война, а вам все шутки!

Словно в подтверждение ее слов, неожиданно загудели сирены. На столе у Краслена включилась условная лампочка.

— Граждане! Воздушная тревога! — произнес он, придвинувшись к микрофону.

Для нового диктора это было первое объявление такого рода. К счастью, скоро оказалось, что и последнее.