С.С.С.М.

Глава 25

Многоквартирный дом на окраине Виллендорфа, на восьмом этаже которого брюннские коммунисты предоставили убежище ученым и Краслену, был лишен водопровода и имел печное отопление. Из-за этого на лестницах беспрестанно вспыхивали ссоры между жильцами, тащившими наверх ведра с водой, и теми, кто колол дрова (не в квартире же этим заниматься!). На тесных площадках, и без того заваленных барахлом вроде медных тазов, старых ящиков, стиральных досок и поломанных детских кроваток, граждане, озабоченные мойкой и готовкой, мешали тем, кто решал проблемы отопления. Добавьте сюда коммивояжеров, заблудившихся пьяниц, зашедших погреться бродяг и проводящих «профилактические проверки» полицаев — лестница жила насыщенной жизнью, и это несмотря на отсутствие всякого освещения! Конечно, те, кто выходил колоть дрова, обычно приносили с собой керосиновую лампу, но все остальное время на лестнице царила абсолютная темнота. Желающие справить малую нужду этим активно пользовались.

По большей части дом был населен рабочими. Исключение составлял лишь врач, обитавший на первым этаже. Сейчас он деловито складывал свои инструменты в чемоданчик, искоса поглядывая на стол с телом лысой девочки, аккуратно зашитой в нескольких местах.

— И что вы намерены делать? — спросил он с усмешкой. — Ждать ее воскрешения?

— Как видите, мои друзья верят в восстание из мертвых! — Кирпичников картинно развел руками.

Хозяйка сняла с печи кастрюльку с кипящей водой, перелила немного в кувшин, добавила холодной.

— Ей-богу, первый раз сталкиваюсь с такими безумцами! — воскликнул врач. — Надеюсь, пока я тратил на вас время, моя помощь не понадобилась никому из живых больных!

— А вас и не просили приходить! — ответил взлохмаченный Вальд. — Мы просили только инструменты и несколько основных препаратов.

— Но не мог же я сидеть дома, зная, что на восьмом этаже кому-то нужна помощь! — воскликнул гость. — Вы ничего мне не объяснили! Впрочем, я и теперь ничего не понимаю…

— Мои друзья так любят Империю и канцлера, что готовы на самые рискованные эксперименты, лишь бы научиться воскрешать наших солдат! — примирительно сказал Краслен. — Честно сказать, я тоже в это не верю… Но брюннский гений не терпит никаких преград, как вы считаете?

— Ну… конечно… — сказал доктор, намыливая руки.

Хозяйка полила ему над тазиком.

— Поэтому я подумал, что нашим ученым нельзя мешать ставить эксперименты, какими бы безнадежными те ни казались. Кто знает, может, скоро их вознаградит сам канцлер… А может быть, они поймут, что оживление невозможно, и бросят эту затею.

— Никогда! — Заборский засверкал глазами. — Мы подарим фашистам бессмертие, чего бы это ни стоило!

— Шизоиды, настоящие шизоиды… — пробормотал владелец инструментов.

— Шизоиды — это элементы, бесполезные для общества, — поправил Краслен. — А мои друзья стараются ради Империи.

— И где вы только взяли эту покойницу… Да еще с такими страшными ранениями…

— Купили в концлагере, сколько вам повторять, доктор!? Разве вы не знаете, где современные исследователи запасаются человеческим материалом?

— Желаете кофе, герр Майнеке? — вставила женщина.

— Да, спасибо. Да-да… Я все понял… — врач вытирал руки. — И все-таки вы решительно сумасшедшие! Не знаю, что и думать! Так хорошо уметь оперировать и верить в то, что зашитый труп может просто так взять и воскреснуть! Бред какой-то… Зря я сюда пришел…

— Вот именно, зря! — вставил Вальд. — Могли бы просто прислать инструменты и не беспокоиться.

— Я не могу доверить инструменты неведомо кому! Вы разве не слышали, что творят рыжие в округе?

— А разве их вопрос еще не окончательно решен? — спросила хозяйка, вручая врачу чашку кофе.

— Что? Окончательно? Как бы не так! Вы, я вижу, совсем ничего не знаете! Вчера орава рыжих напала на фармацевтическую фабрику в Клоппенбергене! Они перебили безоружных охранников, надругались над работницами, вылили всю касторку и заложили в здание бомбу! Она не взорвалась только благодаря доблестной полиции! Удивительно, до чего доходит ненависть этих выродков к брюннскому народу! Теперь, когда мы ведем войну, они пытаются лишить лекарств наших раненых, отнять надежду у наших больных детей! И кто-то еще продолжает считать, что рыжие не опасны?!

— Откуда вы знаете, что это были именно рыжие, герр Майнеке?

— Что значит «откуда»?! По радио сказали! А кто это еще мог быть, по-вашему?! Думаете, мы имеем дело с единичным нападением? Как бы не так!!! Это заговор, уверяю вас, заговор!!! Я уже предупредил знакомого аптекаря, чтобы закрыл лавку!!! Рыжие против нас, они повсюду, повсюду!!! Они…

Доктор неожиданно обнаружил чашку кофе в своей руке. Выпил залпом, успокоился, замолчал. Потом добавил:

— Эта девка… она рыжая, не так ли? Я надеюсь, если она вдруг и в самом деле оживет… Вы же этого так не оставите?

— Нет, разумеется, нет! — хором заверили его все.

— Вот и хорошо. Что ж, фрау Шлосс, позвольте откланяться! Надеюсь, вы не пожалеете, что пригласили к себе этих… как вы сказали?.. да, родственников покойного мужа! Итак, всего доброго! Не забывайте, что я вам говорил о долге брюннской женщины! Как только надумаете — доктор Майнеке будет к Вашим услугам.

С этими словами беспокойный гость удалился.

— Что это еще за долг брюннской женщины? — спросил Кирпичников, когда стихли шаги на лестнице.

— А, глупости… Майнеке уже который год не дает мне покоя с этим долгом! Шпицрутен сказал, что каждая чистокровная брюннская женщина должна иметь по крайней мере четверых детей от чистокровного брюннского мужчины. Жена Майнеке ими уже обзавелась, а я, как видите, нет. Вот он и предлагает свои услуги… Однако вы, товарищи, разыграли перед ним неплохой спектакль!

— Хотелось бы надеяться, — буркнул Кирпичников. — Этот тип явился сюда абсолютно некстати!

— Я думала, удастся убедить его просто дать непрокат несколько инструментов… — виновато ответила хозяйка. — У нас не было другого способа раздобыть их так скоро. Вы же требовали немедленно…

— Товарищ Шлосс, вы поступили совершенно верно, обратившись к нему! — поспешил вставить Заборский. — Все мы крайне благодарны вам за то, что, рискуя жизнью, предоставили нам крышу над головой и не оставили без внимания просьбу скромных медиков!

— Я всего лишь выполняю приказ партии и счастлива, что могу послужить делу пролетарской революции! — отрапортовала фрау.

— Остается надеяться, что Майнеке поверил, что имел дело всего лишь с кучкой, безумцев, фанатично преданных Империи, — завершил Юбер. — Только бы он не направился отсюда прямо в тайную полицию!

Кирпичников выглянул за окно. Типичный дворик спального района в брюннском городе: серый асфальт, серые противопожарные стены окрестных домов, закрывающие горизонт, серое небо. Несколько ниток с серым, застиранным бельем. Ни кустика, ни деревца, ни малейших признаков песочницы и прочих детских развлечений. Несколько луж с переливами нефти. Шарманщик, окруженный оборванными малышами (наверняка крутит какой-нибудь фашисткий гимн). Нет, Майнеке не видно.

Когда Краслен обернулся, Заборский уже набирал в шприц оживина.

— И все-таки, товарищи, ума не приложу, что вы на самом деле намерены делать с этой покойницей? — спросила женщина. — Для чего она вам понадобилась?

— Вы сейчас узнаете, — ответил Гюнтер Вальд.

— Ну, с Трудом! — сказал Заборский и сделал укол в сердце.

Как только шприц был вынут, Вальд приступил к непрямому массажу сердца. Юбер делал искусственное дыхание. Остальные замерли, восхищенно наблюдая за происходящим. «Они что, на самом деле?..» — прошептала удивленная хозяйка. Отец девочки, до сих пор тихо сидевший в углу и не проронивший при Майнеке ни слова, подошел к «операционному» столу и, напряженно, с тихой надеждой, стал вглядываться в белое окоченевшее тельце. «А вдруг не получится? — думал Кирпичников. — Вдруг не сработает?! Ох, я ведь даже не спросил, проверяли ли они свое средство на ком-нибудь! Ну что же, где же, скоро ли? Третья минута прошла! Или уже четвертая? Неужели не выйдет?! Неужели нам же оживить Вождя?! Неужели мы все обманывались?».

— Тело отмякает, — сказал Вальд. — Устал, меняемся. Заборский — сердце, я — дыхание.

Краслен взволнованно сжал кулаки, приблизился к столу. Он был так возбужден, что больше не мог ни о чем думать. Только считал вдохи и нажатия, нажатия и вдохи, без конца сбиваясь. Голова кружилась. Время шло раз в десять медленней обычного. «Ну давай, давай, давай! — повторял Кирпичников то ли про себя, то ли вслух, сам не зная, к кому обращается. — Давай, давай! Ну же!».

— А-а-а-а-а-а-а-ах! — застонала тихо девочка.

— О-о-о-ох! — свалилась в обморок хозяйка.

Через четверть часа, когда фрау Шлосс была приведена в сознание, отец рожденной заново девочки перестал рыдать от счастья и выпустил дочь из объятий, а сама недавняя покойница как будто задремала, все действующие лица собрались на середине комнаты и счастливо обнялись.

— Друзья! Товарищи! Соратники по борьбе! — провозгласил Заборский. — Только что перед нами произошло чудо, доказывающее безграничность сил людского разума! Сегодня, сейчас, пролетарий, простой трудовой человек победил смерть! На тайной квартире, под небом фашистской Брюнеции, в разгар новой империалистической войны мы совершили грандиозный прорыв в науке, сделали огромный шаг вперед, к всемирному коммунизму! Ура, товарищи!

— Ура-а-а-а! — закричали все.

— Тс-с-с! — фрау Шлосс приложила палец к губам. — Не забывайте, что и у стен здесь есть уши!

— Ура-а-а-а… — продолжили шепотом.

— Как воскресла эта девочка, так и мировой пролетариат скоро очнется ото сна и разорвет свои цепи! — сказал Краслен. — А мы ему в этом поможем!

— И я, я тепер с вам! — сбивчиво забормотал счастливый отец на своем плохом брюннском. — Принимат моя в партия!

— Будешь, будешь в партии! — весело и почему-то по-шармантийски заверил его Юбер, хлопая по спине.

— Осталось оживить Вождя, и рабочий класс окончательно победит! — добавил на родном языке Кирпичников.

— Рабочий… класс… победит… — раздался тоненький голосок у него из-за спины.

Все кинулись к ожившей. Она лежала на столе с открытыми глазами и переводя взгляд с одного лица на другое, лепетала:

— Оживить вождя… Рабочий класс… Победа… Мировая революция…

— Ваша дочь говорит по-краснострански? — удивленно спросил Вальд у папаши.

Тот, ошарашенный, замотал головой. Похоже, он даже не понял, на каком языке неожиданно заговорила воскрешенная.

Через несколько часов стало ясно, что Марженка Бржеская — а именно так звали воскресшую полиглотку — говорит не только по-краснострански, но и еще как минимум на десяти языках, включая два древних и один искусственный. Отец не знал, радоваться ему или горевать, ученые никак не могли решить, радоваться им или ужасаться от того, что они сотворили нечто непонятное. К вечеру ожившая уже улыбалась, сидела на кровати, самостоятельно ела, совсем не жаловалась на боль и болтала без умолку. Несла она всякую ахинею: отрывки из классики вперемешку с революционными лозунгами, просьбами покушать, воспоминаниями о куклах, погибших во взорванном фашистами доме, и невнятными сообщениями о каком-то мальчике с какой-то книгой, который, если верить детским фантазиям, вот-вот должен прийти.

Перед ужином в квартиру позвонили. Никого не ожидавшая хозяйка поспешила спрятать гостей перед тем, как идти открывать. Из-под кровати Краслен услышал лязганье замка, скрип двери, а затем следующий диалог:

— Слава Шпицрутену! Добрый вечер, фрау! Я Макс Егер, общевойсковой отдел «юных шпицрутенцев», пятнадцатый отряд, фаланга «черные паучата»! Прошу прощения за беспокойство! Не желаете ли обменять какую-нибудь старую скучную книгу на произведение нашего канцлера?

— Слушай, парень, у меня уже пять экземпляров этого произведения! Ваш отряд что, каждый день ко мне будет ходить?

— Юные шпицрутенцы никогда не сдаются на пути к намеченной цели! — отрапортовал «паучонок». — У вас точно нет никаких лишних книг? Может быть, старые учебники по философии, безыдейная поэзия прошлого века, романы иностранных авторов? Мы предлагаем вам выгодную сделку, фрау: новенькая книга с картинками в нарядной обложке в обмен на старые потертые книжонки! Если вы уже читали произведение канцлера, то можете пожертвовать что-нибудь просто так! Вы поможете фронту, сударыня! Все книги пойдут на изготовление папирос для наших солдат!

— Сожалею. У меня нет для вас никаких книг.

— В таком случае, фрау, подпишитесь на заем! Всего полторы кроны! Наш район собирает деньги на новый лодколёт для брюннской армии! Проявите патриотизм, фрау!

Хозяйка громко вздохнула. Видимо, поняла, что отказаться от займа нельзя, и готовилась расстаться с трудовыми кронами.

— Спасибо, фрау! — объявил «паучонок» через минуту. — Юные шпицрутенцы благодарят вас и напоминают, что детская фашистская организация Брюнеции существует на деньги компании Хрюппа! Хрюпп — это лучшая сталь, лучшие танки и лучшие сковородки! На сковородках Хрюппа можно жарить без масла!..

— Ладно-ладно, приятель, всего хорошего! — поторопила незваного гостя фрау Шлосс.

— Берегите масло для фронта! — выкрикнул на прощание «паучонок». — Жарьте на гуталине!

— Вот такие «делегаты» у нас в стране каждый день стучатся в тысячи квартир! — прокомментировал Вальд, лежа под кроватью рядом с Красленом. — И хорошо еще, если приходят паучата или молодежь, а не фашистская гвардия! Сдайте то, получите се, подпишитесь на очередной займ, сдайте деньги на фашистское предприятие…

— Наплевать на предприятие! — шепнул Кирпичников. — Вальд, вы, что, не поняли?! Марженка еще и умеет предсказывать будущее! Вы же слышали, как она несколько раз обещала нам мальчика с книгой!

— Будущее… Признаться, я тоже это заметил, но считаю простым совпадением, — ответил ученый. — Все-таки это антинаучно и противоречит материалистической концепции мира…

— Ничего подобного! Материалистической концепции мира противоречат только религиозные предсказания, а мы имеем дело с источником информации, открывшимся благодаря пролетарским докторам… вам, то есть. И потом, она же все время говорит о мировой революции! Значит, и все остальные предсказания тоже правильные, научно обоснованные!

— Хм… Возможно, вы и правы.

В десять вечера, как обычно, отключили уличное освещение. Радиовещание прекратилось. Лучи прожекторов, установленных на патрульных самолетах полиции, начали обшаривать город: не бродит ли кто в неустановленное время по улицам, не собирается ли в группы больше, чем по двое, не совершает ли иных «преступных» действий. Общегосударственный режим дня действовал в Брюнеции уже пять лет: с двадцати двух часов воспрещалось всякое движение. Формально власти объясняли такой порядок заботой о здоровье имперских рабочих: хорошо выспавшиеся, они-де произведут больше имперского оружия на имперских заводах. Настоящие причины комендатского часа Кирпичников знал из красностранских газет: запрет ночной активности был одним из способов борьбы с рабочим подпольем. Был у фашистов и еще один, совсем уж оригинальный резон: помешанные на выведении породистого, чисто брюннского потомства и повышении народонаселения, они надеялись, что заскучавший в отсутствии радио и освещения народ примется реализовывать их планы.

«Как это не похоже на мою Родину! — думал Краслен. — Красностранцы ложатся, когда захотят. Хоть всю ночь гуляй! Зато в семь утра из всех репродукторов начинает греметь такая музыка, что хочешь — не хочешь — проснешься! Все-таки наши с брюннами режимы абсолютно противоположны друг другу! Одни стремятся разбудить рабочий класс, а другие — наоборот усыпить его».

Хозяйка готовила всем постели. Краслен и ученые сидели за кухонным столом и шепотом (за разговоры в полный голос в неустановленное время полагались сутки ареста), в темноте (поговаривали, что оборудование брюннской полиции способно засечь через окна даже мерцание самой слабой коптилки) обсуждали неожиданные способности воскрешенной:

— Если учесть, что оживин, по сути, является мощнейшим активатором природных свойств организма, то новые знания Марженки можно объяснить, — говорил Вальд. — Предположим, что когда-то она слышала слова на красностранском, эскеридском, других языках.

— Но откуда она знает воляпюк и дневнелужский? — парировал Юбер. — И потом, это предсказание… Думаете, способность предсказывать сокрыта в каждом человеке?

— «Предсказание» визита мальчика с книгой может быть простым совпадением, — вставил Заборский. — Для того, чтобы принимать всякие пророчества всерьез, мы должны поверить в судьбу, то есть признать тот факт, что будущее предписано заранее и объективно существует помимо нашей воли.

— А разве грядущая победа коммунизма во всем мире объективно не существует? — спросил Кирпичников. — Нам в школе говорили, что она неизбежна. Судьба, стало быть.

— Будущее может существовать как совокупность объективных причин, — заметил Юбер. — Законы диалектики этому не противоречат. Ведь если все разумное действительно…

— Тогда способность к предсказанию можно рассматривать как сверхразвитость или временную сверхактивацию аналитических навыков мозга, — продолжил Вальд. — То есть, имея перед собой набор фактов, так называемый «пророк» логически просчитывает наиболее вероятное следствие.

— Каким образом можно просчитать появление какого-то мальчишки с какой-то книгой!? — Заборский почти перешел на крик, и ему пришлось напомнить о конспирации.

— Почему бы нет, — ответил шармантиец. — Предположим, что девочка знала о существовании юных шпицрутенцев, о том, что время от времени они стучатся в двери обывателей… возможно, слышала что-то от фрау Шлосс…

— Бросьте! — отмахнулся красностранский ученый. — Если она знала о регулярных визитах этих бездельников, то тут вообще нет никакого предсказания. И, кажется, мы ушли не в ту степь! На мой взгляд, намного интереснее проблема неожиданного овладения языками.

— Полагаю, мы столкнулись с областью реальности, еще не изученной человеком, — сказал Юбер.

— А может быть, все проще? — Заборский многозначительно хмыкнул. — Может, папаша и дочка не так просты, как хотят себя представить? Может, они…

Профессор замолчал, услышав шаги в коридоре. Через секунду на кухню вошел Бржеский с девочкой на руках.

— Опат проснулас и хотет есть! — посетовал он. — В дом остаться какая-то еда?

— Регенерация требует много энергии, — сказал Вальд. — Иди ко мне, малышка! А насчет еды вам лучше спросить у хозяйки. Думаю, было бы невежливо без спросу копаться у нее в закромах.

— Я так и сделат, — ответил недавний заключенный, передавая Марженку ученому.

Проследив глазами за тем, как Бржеский уходит, Вальд спросил девочку о самочувствии.

— Я уже почти не болею! — гордо ответила та.

— Вот молодец! — сказал Юбер. — А скажи-ка нам, откуда ты знаешь столько языков? К примеру, тот язык, на котором мы сейчас говорим?

Девочка пожала плечами.

— А как ты угадала, что к нам придет мальчик с книгой? — поинтересовался Заборский.

Марженка испуганно взглянула на ученого, потупилась и тихо прошептала:

— Я увидела.

— Выходит, ты видишь, кто собирается прийти сюда?

Воскресшая кивнула.

— А можешь сказать, кто будет следующий? — полюбопытствовал Вальд.

— Дядя… много дядей… в форме… с пауками…

Кирпичников, Заборский и Юбер, не сговариваясь, вскочили с мест.

— Когда они тут будут?

— Через час, — сказал девочка.

Возможно, в способности воскресшей поверили еще не все и еще не окончательно. Но проверять не хотелось. Эксперимент решили отложить до следующего раза. Пока что надо было спешно собираться и искать новое убежище.

— Надеюсь, вы меня понимаете, — сказала фрау Шлосс, за пять минут собрав в узелок деньги, документы, шрифты для подпольной газеты и единственное золотое кольцо. — Мы могли бы пойти к Климту, руководителю местной партъячейки… Но если фашистские ищейки уже близко, они могут выследить нас и сесть нам на хвост.

— Разумеется, о том, чтобы подвергать риску товарищей и речи быть не может! — подтвердил Краслен.

— Нужно где-то укрыться на эту ночь. А потом, если мы будем уверены, что ушли от погони, отправимся к своим.

— Только нам следует разделиться, — добавил Вальд. — Ходить по Брюнеции такой толпой в ночное время — это верный арест. Я пойду один, поскольку знаю город. Господину Бржескому с дочерью придется отправиться без сопровождения. Остальные пускай разделятся на пары. Те, кто переживет эту ночь, встретятся завтра в полдень возле фонтана в скверике рядом с Опереттой.

— И каждый возьмет с собой немного оживина, — Заборский полез во внутренний карман пиджака, чтобы вытащить оттуда несколько пробирок. — Это на случай, если я погибну.

— Только не допустите, чтобы он попал к фашистам! — предостерег Кирпичников, обращаясь главным образом к Бржескому. — И помните: это предназначено для Вождя, а Вождь спрятан на фабрике мороженого Памперса в Манитауне!

— Я знат. Я вступат в ваша партия! Я коммунист! — сказал Брежский.

Все обнялись и наощупь пошли вниз по лестнице. Сначала Юбер и Заборский, потом шпляндец с дочерью, за ними Вальд, а последними — Краслен и фрау Шлосс.

Как непохожа была брюннская ночь на ангеликанскую (даром что там и сям заправляла крупная буржуазия)! Черные глыбы бетонных домов, черный асфальт, черное небо, черный воздух, сквозь который невозможно ничего разглядеть… Ни огней, ни реклам, ни светящихся электричеством вывесок — только ощупывающие землю прожектора на патрульных этажерках. Ни музыки, ни голосов зазывал — только механическое поскрипывание транспортных пауков фашистской гвардии.

— Правда, что пауки — это не только средства передвижения? — шепотом спросил Кирпичников. — У нас в «Звезде» писали, что они еще и стреляют микролучами.

— Не знаю, — ответила фрау. — И надеюсь никогда этого не узнать. Слушай, сними-ка ботинки на всякий случай. Говорят, пауки оборудованы особыми звуколокаторами… А теперь побежали вот в тот переулок!

Асфальт был холодным. Шаги даже босых ног гулко разносились по району, отражались эхом от тяжелых зданий, высоких кирпичных стен, окружавших тюрьмы и психбольницы, чугунных статуй канцлера, расставленных здесь и там как будто бы не ради пропагады, а для слышимости. «При республиканской власти здесь росли деревья, — прошептала фрау Шлосс. — Фашисты все вырубили. Это, якобы, инородческая мода, заявили они! Я думала, просто из ненависти ко всему живому. А теперь понимаю: деревья ведь поглощали лишние звуки, мешали следить за народом!.. Скорее туда!!!»

Над головой, совсем близко, затрещал мотор патрульного аэроплана. Шлосс и Кирпичников еле успели спрятаться в ближайшей подворотне. Прижавшись к стене, не дыша, они наблюдали, как огромный круг света ползет по асфальту в каких-то трех метрах от них ощупывает мостовую, скамейки, мусорные бачки, забетонированные газоны. Через минуту, не позволив коммунистам расслабиться, тем же маршрутом проследовал второй самолет с прожектором. Сразу за ним, медленно перебирая восемью лапами из листов клепаного железа, распространяя запах бензина и громко скрипя, прошел паук. То, что с него беглецов не заметили, было просто чудом.

— Спрячемся в каком-нибудь подъезде, пока они все не уберутся отсюда, — предложил Краслен.

— Вряд ли получится надолго там задержаться.

— И все же давай попробуем!

Скрип еще одного приближающегося паука не оставил времени на поиски наилучшего выхода. Товарищи забежали в первое попавшееся парадное, притаились на лестнице. «Боюсь, нас отсюда выгонят!» — прошептала фрау. Краслен считал иначе: «Все же спят, никто не слы…»

Он осекся, уловив лязганье замков за одной из дверей. Первый запор, второй, третий, засов, шпингалет, еще один, цепочка… Через три минуты на площадку вышла недовольная женщина с керосинкой:

— Какого черта вам здесь надо!? — заорала она. — Развратники! Немедленно убирайтесь! Как ни старается правительство, а от вас все равно никакого спасения по ночам! Хулиганье! Рыжие морды, проклятые велосипедисты! Прочь немедленно! Я вызову полицию!!!

Коммунисты помчались в соседний подъезд. «Это только кажется, что Брюнеция крепко спит по ночам, — объясняла фрау, когда они устроились на другой лестничной клетке. — Многие не могут сомкнуть глаз из-за гнетущей тишины! Другим мешают спать скрип пауков и тарахтение самолетов. К тому же власти постоянно запугивают народ свирепыми рыжими и велосипедистами-заговорщиками. Кое-кто боится, что ночью его убьют инородцы! А кроме того… Черт, опять услышали!».

На этот раз из-за двери появился худой, изможденный мужчина с горящими, как у безумца, глазами. В руке он сжимал револьвер.

— Чертовы фашисты! — закричал обыватель. — Вы пришли меня арестовать!? Живым я не дамся! Вы слышите!? Я застрелюсь!

— Мы вовсе не фашисты, — поспешил ответить Краслен. — Посмотрите, разве мы похожи на полицейских?

«Не стоит! — прошептала фрау Шлосс. — Он сумасшедший! Убираемся отсюда!»

— Зачем вы пришли тогда!? — крикнул мужчина. — Что, снова подслушивать!? Думаете, я рассказываю анекдоты про вашего Шпицрутена!? Передайте ему, что я его не боюсь!!!

Коммунисты выбежали из подъезда.

— Не боюсь! — орал им вдогонку безумец. — Слышите, так и передайте!!!

Оказавшись на улице, Краслен и фрау чуть было не угодили в лучи очередного аэропланного прожектора.

— Если так пойдет и дальше, ночь нам не продержаться, — мрачно констатировал Кирпичников.

— Кажется, я знаю, где спрятаться! Это не так далеко отсюда, пара кварталов. Ступай за мной.

По пути (на котором товарищам, разумеется, пришлось еще не раз прятаться от самолетов и бегать от пауков) фрау Шлосс поведала о месте, куда они направлялись: бывшей парикмахерской, до того принадлежавшей инородцу, но разгромленной штурмовиками пару дней назад. На «расово очищенное» помещение претендовали две крупные фирмы, и, поскольку вопрос собственности решен еще не был, ни та, ни другая не спешили наводить в лавке порядок. О том, чтобы выставлять ночного сторожа, речи тем более не шло: тратиться на охрану неизвестно чьей собственности брюннские капиталисты не собирались, да и караулить благодаря доблестной фашистской гвардии было уже нечего.

Мостовая перед мрачным помещением с пустыми дверным и оконными проемами была идеально чистой, зато внутри битое стекло хрустело при каждом шаге. На полу валялись неубранные волосы, флаконы из-под одеколона, сломанные щипцы, грязные полотенца… Фотографии модных дам с перманентом и начесами как ни в чем не бывало продолжали висеть по стенкам и отражаться в битых зеркалах. Кирпичников пытался разглядеть их в темноте и случайно наступил на погнутый тазик для бритья, напугав сам себя.

Устроиться решили в подсобке, прямо на голом полу, между какими-то ящиками.

— Расскажи о себе, — попросил Краслен, усевшись. — Я ведь даже не знаю твоего имени. Все «фрау», да «фрау»…

Женщина негромко рассмеялась.

— Что мне рассказать? Зовут Гертруда. Раньше Кляйнер, нынче — Шлосс. Родители бежали из деревни из-за голода. Папа шил сапоги, погиб на Империалистической. Мама была прачкой, умерла от инфлюэнцы вместе с братом и сестренкой. Вышла замуж, прожили два месяца. Муж работал на сталелитейном заводе Хрюппа. Слышали о таком? Самая дешевая сталь в Брюнеции. Несчастный случай на производстве, травмы, несовместимые с жизнью. Требовала пенсии. Приказали замолчать. Не замолчала. Арестовали. Вышла, устроилась ватерщицей. Потом сельфакторщицей. Потом формовщицей в чугуннолитейном. Зарплату ополовинили. Вступила в профсоюз, потом в партию. Стала бороться. Снова арестовали. Больше на фабрику не берут. Теперь подметаю улицы… В общем, ничего особенного. Все как у всех.

— Как у всех?! Но это же ужасно!

— Большинство брюннов думает, что это и есть нормальная жизнь. После войны у них не было даже хлеба, а при фашистах появилась черствая корка. Им страшно, как бы инородцы и велосипедисты не отобрали ее. Они верят, что коммунисты — это злодеи, которые сговорились с рыжими извести брюннский народ. Верят, что надо непременно завоевать Шпляндию и Фратрию — тогда на черствый кусок хлеба можно будет намазать ложку маргарина. Верят, что они особый народ, и эта «особость» заключается в праве грабить и убивать! Ох, Кирпичников… Иногда, глядя на все это, я начинаю разуверяться в грядущей победе мирового коммунизма!

— А вот это ты брось! — Краслен взял Шлосс за плечи, повернул к себе, взглянул ей в глаза. — Не допускай таких мыслей, слышишь, не допускай! Мировая революция уже близко! Новая война уже развязана, нужда масс вот-вот станет выше обычного! Низы только делают вид, что хотят, верхам только кажется, что они могут! Ну?

— Надеюсь…

— И потом, ты же помнишь, что говорила Марженка? Она предсказывала победу коммунизма несколько раз за день!

— Хотела бы я быть такой же молодой, сильной и оптимистичной, как ты, товарищ Кирпичников! Но я так устала, так устала от этой жизни… Сначала потеряла всех родных, потом работу, теперь еще и жилье. Вы уедете в Шармантию, потом еще куда-то, потом домой, в Красностранию. А мне куда деваться — ума не приложу. Как ты думаешь, Кирпичников, сколько мне лет? Сорок пять? Пятьдесят?

— Ну, думаю, сорока пяти тебе еще нет…

— Мне тридцать четыре года! Тридцать четыре года, а выгляжу как старуха! Империалистическая гидра выпила из меня все соки!

— Да нет же, все в порядке! Ты выглядишь вполне на свой возраст! — поспешил опровергнуть Краслен. — Ну… разве что… может, чуть-чуть постарше!

— Брось, ты сам сказал, что «нет еще сорока пяти»! Значит, думал, будто мне сорок три или сорок четыре! Жить осталось не так много, а изменить что-то было невозможно с самого начала! Я появилась на свет только для того, чтобы гнуть спину, голодать, бегать от полицейских…

— Но ты выглядишь вполне привлекательно!

— Не надо меня утешать. Впрочем, давай оставим этот разговор. Жаловаться на жизнь — не самое мое любимое занятие…

— Но ты правда выглядишь привлекательно! Хочешь, продемонстрирую, как ты меня привлекаешь? Вот прямо сейчас! Все равно никто не видит, да и делать ночью нечего…

— Какой ты шутник, товарищ Кирпичников! — ответила, засмеявшись, Гертруда.

Но Краслен не врал и не шутил. Изможденная пролетарка, плоть от плоти рабочего класса, воплощенная сознательность, живой символ эксплуатации человека человеком слилась вдруг для него с идеалом женщины — решительной, активной, знающей свои права и многое познавшей. С таким иделом, о котором рассказывали в школе, писали в красностранских газетах, говорили на лекциях, читали стихи в родном цеху. Олицетворением героической революционерки Р.Л., замученной буржуями за правду, показалась вдруг Краслену фрау Шлосс. Той самой Р.Л., чей портрет он в тринадцать лет выдернул из журнала и хранил под подушкой, чтобы доставать лишь для сладких минут мечтательного уединения. С тех пор, как соседи по ячейке с позором обнаружили бумажную «невесту» и порвали ее (разумеется, не из политических соображений, а только ввиду своей детской жестокости), Кирпичников смирился с тем, что никогда не будет обладать Р.Л. Теперь он неожиданно увидел ее перед собой — такую идейную, такую героическую, такую угнетенную капитализмом. От новой встречи с юношеским чувством все пришло в движение…

…И, потом, у него так давно не было женщины! Ну, в смысле, хорошей женщины. Красивой. Умной. Идеологически близкой. Короче, Кунигунда не в счет.

Кирпичников решил не ходить вокруг да около, а взять быка за рога.

— Слушай, — сказал он. — Вы же тут читали доклад персека женотдела центрокома Рабинтерна? Ну, тот, со всемирного съезда советов и профсоюзов?

— Это когда еще правый уклон разоблачили? — уточнила Гертруда. — А футуристы обосновали необходимость подвижной, солнцеулавливающей архитектуры?

Краслен в очередной раз восхитился политической подкованностью своей подруги по укрытию и еще острее ощутил необходимость в единении.

— Да, — ответил он. — В тот самый раз. Ты, конечно же, помнишь, что это был доклад, доказывающий очевидность и естественность полового сношения между мужчиной и женщиной. Делегаты устроили оратору аплодисменты, переходящие в овации, а потом приняли резолюцию об осуждении буржуазной стыдливости.

— Ну… в общем-то… помню… конечно… — ответила фрау.

— Короче, я думаю, что если два представителя рабочего класса решат сейчас совершить сексуальный акт, руководствуясь своей свободной волей, человеческой природой и резолюцией съезда советов, в этом не будет ничего плохого, — разъяснил Краслен свою позицию.

Фрау Шлосс вся как-то съежилась.

— … Я даже думаю, что это будет хорошо! — добавил он дополнительный аргумент и, сочтя агитацию успешно завершившейся, прилег на полу.

— Ты что, это серьезно? — удивилась Гертруда.

— «В частной жизни пролетарий открыт и серьезен. Игра с чужими чувствами, пустое, бессмысленное кокетство, нелепые ужимки, каковыми завлекали некогда скучающие барыньки распущенных царских офицеров — все это чуждо, не близко и не нужно рабочему классу», — бодро процитировал Кирпичников четырнадцатый том собрания сочинений первого Вождя. — Это из статьи для «Новой жизни».

— Помню, — ответила женщина. — Мы разбирали эту статью на подпольном заседании ячейки год назад. Кажется, она называлась «Насильно мил не будешь»… Ой, нет, та была про агитацию масс оппортуанистами-соглашателями. А про частную жизнь — это «Знают бабу и не для пирогов». Эта мысль потом развитие получила… Где же, где же… «Мягко стелят, да жестко спать»? Или «Бабьему хвосту нет посту?». Никак не вспомню. Очень люблю перечитывать сочинения вашего Вождя!

— Так что мы решили насчет сношения? — мягко спросил Кирпичников, приобнимая товарища.

— Боюсь, что не стоит… Мы еще так мало знакомы. И потом, произведя половой акт во время комендантского часа ввиду отсутствия возможности заняться чем-либо другим, мы, таким образом, осуществим желание фашистов. А это уже оппортунизм!

— Какой еще оппортунизм!? Принципиальную роль играют классовые мотивы наших действий, а не случайное совпадение с бредовыми планами какого-то там Шпицрутена! Сношение будет результатом сводного проявления природы трудящихся, а не слепого обывательского подчинения фашистским планам по разведению брюннов!

— Но если беременность все же наступит?! Это будет прямым исполнением фашистских планов, пособничеством режиму! К тому же появление ребенка помешает моей общественной работе. А если он унаследует от тебя не свойственные брюннской расе черты, это рассекретит меня как члена подпольной партии!

— И все же в условиях господствующей буржуазной морали и закрепощенности женщины, наше сношение будет ярким примером отрицания фашистской диктатуры! — продолжал упираться Кирпичников.

— Да?! Какое же влияние на массы будет иметь этот пример, если его никто не увидит?! — взвилась фрау. — По-моему, то, что ты предлагаешь, это не отрицание диктатуры, а просто-напросто очковтирательство, размагниченность и самоуспокоенность!

— «Самоуспокоенность»! — буркнул Краслен. А потом добавил по-краснострански: — Черт с тобой, не очень-то и надо! Видали и покрасивше! Тоже мне, выискалась недотрога!

Он повернулся к Гертруде спиной, полежал минут пять, потом, встал, вышел в соседнюю комнату, самоуспокоился там, вернулся обратно, лег и больше не разговаривал.

Фрау Шлосс тоже молчала. Она только тяжело вздохнула, когда на улице послышалось шуршание колес, дзинькнул велосипедный звонок, а прямо вслед за ним последовала автоматная очередь.

следующий полдень в скверике у фонтана собрались пятеро: Заборский, Вальд, Юбер, Краслен и фрау Шлосс. Бржеских дожидались лишний час — безрезультатно. К началу второго Гертруда заплакала:

— Бедная девочка… Боюсь, мы никогда больше ее не увидим! Мы стоим здесь, а она, должно быть, уже в газовой камере!.. Малышка, она и жизни-то не узнала!..

— Мы оживили ее. И снова почти сразу потеряли, — констатировал Заборский.

— Будем надеяться на чудо, — сказал Юбер.

Чуда не произошло. Коммунисты подыскали преследуемым новое жилье, два следующих дня прошли без приключений, а на третий — брюннские фальшивые паспорта и билеты до шармантийского города Берр-сюр-Ривьер были у беглецов на руках. Бржеские к этому времени так и не появились. Увы! Подпольщикам было не в новинку хоронить своих товарищей.