Рыжий: спасти СССР

Глава 20

— Бери шоколад, он из Бельгии. Такой даже у меня появляется случайно, бельгийский на продажу никогда не выставляю. Сам предпочитаю побаловать себя, — проявлял неведомую щедрость хозяин, точнее, ключевой арендатор квартиры.

Мне даже стало любопытно: что же там за шоколад, уж настолько ли он лучше советского? Взяв кусочек, я откусил и, старательно прислушиваясь к своим ощущениям, не нашёл никакой разницы, кроме как в упаковке. Нет, вкус бельгийского шоколада, конечно, отличается от вкуса того же самого шоколада «Аленка», но всё-таки чего-то выдающегося в бельгийском лакомстве я не распробовал. Просто они разные, вот и всё. А разговоров! Это говорит в пользу того, что уже сейчас у некоторых граждан начинается преклонение перед западными продуктами. Если шоколад бельгийский, то я просто обязан распробовать в нём какие-то особые нотки и непременно им восхититься. Ведь он — бельгийский!

— Очень вкусно, не сравнить с нашим, — сказал я то, что от меня и хотели услышать.

— Давай с тобой спокойно поговорим! — присев рядом на табуретку, начал Илья. — Что происходит? Почему я должен тебя искать, в то время как ты должен быть рядом? Ты же три месяца ничего не брал на реализацию!

Илья отпил кофе, отломал маленькую дольку от плитки шоколада, прикусил её, держа лакомство так, будто это — величайшая ценность всех времён и народов.

И после этого решил добавить то, что демонстрировал мне с самого порога: строгости в голосе.

— А деньги за шубу всё же придётся отдать. Но я тебя не тороплю — ты можешь это сделать частями. Возьми на реализацию джинсы — за неделю отобьёшь долг, — Илья улыбался и старался всеми способами показать мне, что я здесь встретился со своим лучшим другом.

Ну, я знал такое выражение: «Таких друзей — за одно место и в музей!». Так что нисколько не обольщался. Был уверен, что дружбы с этим плюгавым с зализанными волосами у меня никогда не будет. Более того, плюгавого и самого не будет, если он продолжит мне угрожать.

Вот и послушаем, что скажет дальше этот «добрый друг».

— Так что все проблемы решаются, Тольчик. Давай мне списки! — на выдохе, словно это я упрашиваю Илью их взять, сказал хозяин квартиры.

— Илья… А что ты сам знаешь про эти списки? Ты пойми правильно — тут такая информация, которую я могу передавать только… Впрочем, я не могу тебе сказать, кому я должен её передавать, — сказал я, ловя злобный взгляд Ильи.

И он явно надеялся одними такими взглядами прижать меня к ногтю. Может, раньше у него это получалось?

Но чтобы бояться кого-то, нужно признать силу человека. А я не боялся, не признавал. Отступать было нельзя. Сейчас возле парадной стоит Степан. Он должен ждать знака, когда ему подходить к двери. А для этого я должен встать у окна и просто посмотреть в сторону — показать себя.

— Меня попросили очень уважаемые люди, чтобы я взял у тебя списки. А уже потом я должен эти списки передать кому следует, — продолжая играть в гляделки, сказал Илья. — Ну, чтобы мама с папой ничего не узнали.

— Нет, так дело не пойдёт! — жёстко сказал я.

С показной ленцой, словно чтобы просто размять ноги, я поднялся и подошёл к окну. Выглянул, как будто что-то увидел на улице. На самом деле — просто давал знак Степану. С этого момента события должны были понестись вскачь.

Илья что-то начал говорить, но я перебил его.

— Знаешь, есть такие вещи, которые не продаются. Ни за джинсы, ни за бельгийский шоколад. Даже за жизнь. Так что нет, так не пойдет.

Я повернулся к нему лицом. Спокойно. Не угрожающе. Просто посмотрел. Это был момент выбора — для него и для меня. На долю секунды мы оба замолчали.

— А ты не в той роли, чтобы решать, что пойдёт, а что побежит или поедет. Отцом прикрыться не получится. По всем понятиям — ты мне должен, значит, ты мне и отдашь, — жёстко сказал Илья, являя мне свой истинный облик. — Или тебе Таню совсем не жалко?

— И ты меня убьешь, если я не повинюсь?

— Пойми, Толя. Если ты первый соскочишь, то все узнают, что с Ильей так можно. Об меня будут пробовать ноги вытирать, я не смогу вести свою торговлю, — Илья навис надо мной.— Я пойду так далеко, как это будет нужно, чтобы никто не сказал, что я слабый. Надо… Убью!

— Давай без угроз! С милым и улыбчивым Ильёй мне нравится разговаривать больше. По деньгам определимся, после поговорим, а пока ты мне только скажи, для кого нужны списки. Я должен знать хотя бы имя. Иначе получится, что я отдаю тебе важный документ, представляющий людей. А может, ты на гэбэшников работаешь? — сказал я, замечая, как меняется в лице Илья.

Ведь я говорил всё по делу. А он, как я догадываюсь, и не знал толком, о каких списках идёт речь. И он понимает, что я в своём праве — могу сомневаться и переживать за будущее своё и тех людей, которые в этих списках указаны. А ещё само упоминание КГБ должно навевать особые волны страха на Илью. Это ведь бравада у него — только для своих. Фасон же держать нужно. Ну а с правоохранителями наверняка иначе запоёт, лебезить начнет.

— Ладно. Пей пока кофе, налегай на шоколад. Сейчас мне нужно сделать звонок, — сказал Илья и с задумчивым видом побрёл в коридор, где, у всех порядочных людей находился телефон.

— Хорошо! — выкрикнул я. — Я дам тебе списки. Будем договариваться!

Илья победно ухмыльнулся, развёл руками, мол, чего это я раньше кобенился, и вернулся обратно на кухню.

Как мог, так и держал паузу, пробовал узнать, кто ещё стоит за Ильёй, и кому нужны списки больше, чем фарцовщику. Точнее, ему, видимо, нужна лояльность тех, кто заинтересован в информации о молодых людях, которые будут (или уже причастны) к образованию Ленинградского экономического кружка.

Да, если бы Илья стал разговаривать по телефону, то я бы услышал, скорее всего, с кем это он там щебечет. На поверку фарцовщик оказался не таким уж и конспиратором. Да и не его это всё. Ум Ильи заточен на приобретение денег. Может быть, ещё хватает на то, чтобы руководить уж вовсе остолопами, которые у него значатся в боевиках. Но на то, чтобы играть в большие игры с реформами и развалом целой страны — на это Илья бы никогда не подписался.

Он же единоличник, индивидуалист. Для таких Родина там, где заднице мягче.

— Дмитрию Николаевичу хотели звонить? — решил я спросить на удачу.

— А? Откуда?.. Нет, я никакого Дмитрия Николаевича не знаю, — сперва чуть растерявшись, Илья тут жк пошёл в несознанку.

Вот только мои догадки подкрепились его растерянностью. Ну не может действовать экономический кружок, чтобы о нём не знал председатель парткома! Мало того, что Дмитрий Николаевич Некрашевич должен знать о его существовании, он его и курирует, а может, и вовсе является одним из, так сказать, соучредителей.

— Всё, давай списки, бери на реализацию пять пар джинсов — и уходи! Наверняка в твоей бурсе найдёшь, кому продать джинсы. Тем более, что оттуда уходит один молодой человек, который также у меня отоваривается. Куда ни посмотри — везде знакомые, — разоткровенничался Илья, явно обрадованный вполне себе мирным решением вопроса.

Уверен, что если бы мы с ним вошли в клинч — допустим, я был бы не я, а тот самый урод, тело которого я занял, — то Илье было бы не так просто справиться с Чубайсовыми. Пусть отец мой и не начальник СТО или там директор какого-то завода, но связей у него более чем достаточно — причём на самом верху. Как бы не с заведующими магазинов он знаком, и не просто шапочно. А это в советской пищевой цепочке — чуть ли не самый верх. Небожителей рангом членов ЦК в расчёт я не беру.

Сделав пару вдохов и выдохов и отринув последние сомнения, я привстал со стула и вплотную подошёл к окну. Постояв секунд десять в безмолвии, я вернулся к столу, завёл руку за спину, достал оттуда тетрадку, всунутую за пояс штанов.

— Ну и что? Не отдал бы ты эту тетрадку сейчас, мои товарищи проверили бы тебя, обязательно списки нашли бы, — Илья рассмеялся. — Ну, как маленький, право слово… Ты сильно изменился. Раньше был таким целеустремлённым, умным, всегда хитрым, изворотливым. Мне даже казалось, что ты уже и меня в чём-то обдуриваешь. Такой чувак! А сейчас… Какой-то дурацкий протест устроил, в драку лезешь. Умный человек не боится драки, но дерётся всегда либо словом, либо деньгами — либо кулаками других. Дурачков в мире хватает.

— А твои товарищи это слышат? — усмехнулся я, намекая на то, что он сам только что назвал своих бойцов идиотами.

— Даже если они и услышали, то вряд ли поняли, о ком и о чем идёт речь. А поняли бы… Так, по всем понятиям, они мне должны. А ещё и получают немалые деньги, — Илья выразительно на меня посмотрел. — Но мы же с тобой хорошо работали. Ты хорошо имел.

— Туалет у тебя тут по коридору, возле входной двери? — спросил я, будто между делом.

— Что, уже жидкость лезет? — усмехнулся Илья.

— Ага, бельгийский шоколад, — усмехнулся я в сторону туалета.

— Мутный! — заорал во всё горло Илья. — Проследи за товарищем Чубайсовым!

А хитрец этот Илья — бдительность не потерял. Ладно. И хорошо, что рядом со мной будет один из бандитов. Вот только это я буду контролировать одного из трех приживал, а не он меня.

Ещё когда морда с набитым ртом и с куриной ножкой в замасленных руках высунулась из одной из комнат, я уже почти разобрался с замками входной двери. Ничего мудрёного. Это если бы квартира была собственностью Ильи, он наверняка бы устроил тут бункер, как это красочно показано в кинофильме «Бриллиантовая рука». А так… он вынужден пользоваться всем, что ему предлагают сами хозяева, прописанные в квартире.

— Ты куда? — быстро проглотив кусок курицы, спросил тот, которого Илья назвал Мутным.

Мы договорились со Степаном, что с того момента, как как только я покажусь в окне, у него будет ровно полторы минуты, чтобыпройти, и это я должен открыть ему дверь я открыл дверь. Нельзя Стёпе долго торчать стоять Стёпе в парадной, чтобы не быть замеченным жильцами, но нужно успеть увидеть меня, обойти полдома, и ждать.

И это время почти истекло.

— Хе! — я пробиваю солнечное сплетение бандиту.

И он тут же начинает задыхаться, хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег.

Вроде, и не убил, не вырубил, но вреда он мне сейчас не причинит, а вышло всё намного тише, вот стоит он с открытым ртом, тихонечко, точно не перекрикивая работающий громко телевизор. Оксюморон — бандиты смотрят телепередачу, в которой таких, как они, ловят и порицают. Может быть, в душе тот же Мутный даже сочувствует правоохранительным органам. Ведь по закону жанра именно милицию в телепередаче выставляют в героическом свете.

— Где? — быстро проникая в квартиру, тем временем уже шептал мне Степан.

Я показываю на дверь в зал, где начинается очередной сюжет программы «Человек и закон». Сам же направляюсь на кухню.

— Что, уже сходил? — усмехаясь, явно в отличном настроении, спросил меня оттуда Илья.

— Ага, — успеваю я ответить, заходя чуть за спину фарцовщику и тут же огрев его по шее.

Илья заваливается, я подхватываю его, прислоняюсь к стене, оставляю так сидеть.

Слышу звон побитой посуды в зале, быстро направляюсь на помощь к Степану. Однако воин уже решил проблему. Один подельник лежал навзничь у телевизора, рядом с ним — разбитая бутылка из-под водки.

— Ты? На, — я ещё раз ударил уже почти пришедшего в себя Мутного, отправляя его в нокаут.

— Самое лёгкое дело сделано, — негромко, специально изменённым голосом, добавляя хрипотцы, сказал Степан. — Ты точно дальше сможешь? Я могу здесь прибраться.

Я понял, что именно имел в виду Степан, когда говорил, что самый лёгкий этап нашей операции — позади. Теперь не оставалось никакого иного решения, кроме как зачищать гнездо вместе с теми стервятниками, которые в нём обитают.

Стёпа сейчас явно чувствовал себя охранителем и защитником и пытался меня огородить от каких-то психологических потрясений. Вообще-то это мне хотелось его поберечь, но вслух я ничего говорить уже не стал.

— Работаем! — жёстко и решительно сказал я.

Работы ещё на самом деле было много. Но отчего-то самым сложным казалось мне окончательно убедить Степана, что нам нужны деньги, которые мы можем и должны найти у фарцовщика. Мой товарищ всячески хотел быть и казаться борцом за справедливость. А это предполагало, что мы, как благородные Зорро, не возьмём от фарцовщика ровным счётом ничего.

У меня и вовсе складывалось впечатление, что всё, за чем пришел сюда Степан, это мстить за отобранное у него счастье. Вот такой, похожий на Илью, делец и отнял у Степана жену и дочь. Вероятно, Шаров пытался себя убедить, что он здесь не только по этой причине, но я догадывался, что решимости Степану придаёт лишь жажда мести. Ну что ж, это мне уже не переделать, какой есть бензин — на том и едем.

— Связываем тряпками, — сказал я, указывая на двух лежащих рядом бандитов.

Нельзя было оставлять милиции шанс докопаться до истинности случившегося. Если мы свяжем им руки верёвкой, и туго, то любой эксперт укажет, что они были связаны. И тогда произошедшее заиграет новыми красками — возникнет много вопросов, кто знает, может, выйдут даже на нас.

Потому — никаких следов от верёвок или проволоки на теле у бандитов быть не должно.

Похлестав по щекам Илью, я привёл его в чувство.

— Где деньги, Илья Батькович? — нарочито спокойным голосом спросил я.

— Ты на кого рыпнулся, рыжий? Развяжи меня — и я постараюсь всё это забыть, — предсказуемо решил угрожать он.

— Лёня, это же он изнасиловал твою жену. С чего начнёшь допрос? С паяльника в задний проход или с утюга на волосатую грудь? — спросил я у Стёпы.

Я был уверен, что никто не слышит нашего разговора. Отработали мы до этого тихо: криков нет, выстрелов тоже. Но на всякий случай решил называть Степана Леонидом. Мало ли…

— Я никого не насиловал, мужик, — определив Степана как главную угрозу, Илья обратился именно к нему. — Рыжий врёт. Я дам тебе денег. Хочешь тысячу рублей? Свяжи рыжего, мужик, — я тебе дам полторы!

— Утюг. Не хочу пока мараться с задним проходом этой твари, — с видом философствующего человека заявил Степан.

Чтобы в квартире фарцовщика да не было хорошего утюга? Их тут было сразу два, и оба на виду. Так что я приподнялся с кресла, в котором сидел, сделал это с ленцой, будто меня отвлекают от важнейших дел, взял утюг и воткнул вилку в розетку как раз примерно там, где мы уложили Илью.

— За мной стоят очень серьёзные люди. Давайте договариваться. КГБ всё равно вас вычислит и найдёт, — уже не так нагло и уверенно, просящим голосом говорил Илья.

— Ты думаешь, что мы здесь залётные беспредельщики? Меня послал Некрашевич, — решил я использовать имя председателя партийного комитета инженерно-экономического института.

Моё предположение о сотрудничестве Ильи и Дмитрия Николаевича Некрашевича оказалось верным.

— Сука… Я же ему исправно платил, — зло сказал Илья, потом посмотрел мне прямо в глаза и уже буквально умоляющим тоном произнёс: — Толя, отпусти меня! Я уеду. Скажешь — так и в Сибирь отправлюсь. Две тысячи рублей дам, возьмёшь себе всё, что хочешь, из шмоток. Отпусти!

— Говори, Илья! Что знаешь про экономический кружок? И кто те люди, за которыми ты прячешься? — потребовал я. — Если бы я хотел убить тебя, то уже бы это сделал. Ты должен знать, что с Некрашевичем у меня не лучшие отношения. Но это уже другая история.

Подумав, Илья стал рассказывать:

— Это Некрашевич вытянул меня из милиции. Он говорил, что я теперь под охраной КГБ, что меня никто не тронет. Я больше ничего не знаю. Мне нужно было только продумать снабжение молодёжи фарцой, работал чуть ли не в убыток себе. По мне, план странный, но что я решаю? Большего мне не говорили, — чуть ли не плача, рассказывал Илья.

— Где лежат деньги? — спросил я.

— Мы не будем брать деньги, — тут же строго сказал мне Степан.

Я подцепил своего товарища за руку, оттащил чуть в сторону и решительно сказал:

— Вот что, Стёпа. У тебя ни кола, ни двора. Если ты серьёзно относишься к Насте, тебе нужны будут деньги, чтобы произвести хоть какое-то впечатление на её отца. И лучше мы эти деньги потратим сами и отдадим сиротам, чем они здесь и сейчас достанутся неизвестно кому. Мы не наживаемся. Мы получаем только чуть-чуть больше возможностей, чтобы жить и чтобы творить справедливость.

— Бери деньги, если ты так решил. Но я к ним не прикоснусь, — размышляя, сказал Степан.

Пообещав Илье свободу, под мычание его подельников, связанных и с кляпами во рту, мы быстро договорились с фарцовщиком о нюансах его побега, и уже через десять минут у меня в руках были пачки денег. Навскидку — не меньше шести тысяч рублей. Были у Ильи и доллары, и немецкие марки. Но квалюте я даже не собирался прикасаться.

— Приступим, — сказал я.

На мгновение очистив свою голову от всяческих мыслей и эмоций, я нанёс три удара под рёбра Ильи его же столовым ножом. Находка в тайнике фарцовщика помогла составить новую картину, которую и должны будут увидеть следователи. А еще там был пистолет.

Бандиты стали извиваться, как ужи, пытаться что-то мычать, докричаться просящими слезливыми глазами до нашей со Степаном совести. Но нет. У меня были свои мотивы, а Стёпа считал себя чем-то вроде Котёночкина — главного героя кинофильма «Берегись автомобиля». Тот крал у богатых машины, был против всякой фарцы и спекулянтов. Степан мог вдохновляться этим персонажем.

— Если стрелять через подушку, звук будет громким, но глухим, не похожим на выстрел, — Степан принимал мою концепцию: что произошло или что происходит в квартире.

Уже скоро прозвучали два выстрела, следом — третий. Заканчивалась программа «Человек и закон», и телевизор работал на почти предельной громкости. Даже мне выстрелы показались не более громкими, чем если бы тарелка ударилась о пол и разбилась.

Степан стал собирать разлетевшиеся перья — последствия выстрелов через подушку. Потом мы всё это собрали и частями, чтобы не вызывать много дыма, спалили перья. Остатки слили в унитаз. Унитаз почистили с содой.

Одновременно мы — прежде всего я — вычищали любые возможные следы, всё, где могли оставить свои отпечатки пальцев. Лишь только через час общая картина произошедшего была нами составлена в достаточной мере.

Я даже вышел из зала, где, якобы, и произошла ссора фарцовщика и бандитов. Потом вновь зашёл и посмотрел глазами опытного следователя.

Итак, арендатор квартиры смотрел телевизор, когда началась ссора. Предметом ссоры, конечно же, являлись деньги. Около тысячи рублей были разбросаны по полу. Тут же — доллары и другая валюта. Частично была собрана большая сумка — якобы грабителей, где хаотично брошены джинсы и пара курток. Всё выглядело так, будто грабители не успели сделать своё дело, как опомнился хозяин квартиры.

Выходило, что Илья схватил пистолет и стал стрелять. Последний, третий выстрел был сделан в упор, тогда как один из бандитов, будучи уже раненым, наносил фарцовщику удары ножом. Занавес!

Теперь оставалось только дождаться глубокой ночи, чтобы потом нам со Степаном уйти из квартиры, чтобы нас никто не заметил. Прямо сейчас, на ночь глядя, собачники вышли выгуливать своих питомцев. Да и мужики, которые без устали смолят на балконах, явно могли бы увидеть нас.

Если Степан жил один, и ему алиби было сложно придумать, то я позаботился о том, чтобы быть прикрытым. Выходил я из общежития не через дверь, а через окно. Ещё раньше я поддел решётку на одном из двух окон своего блока, и теперь эта решётка стоит внутри моей комнаты. А вот небольшой конец верёвки, за который можно будет ухватиться, если подпрыгнуть, из открытого окна торчал.

Так что на вахте подтвердят, что я всю ночь провёл в общежитии.

И уже скоро, с первыми лучами солнца, моя голова нашла подушку, и я уснул, чтобы уже через два с половиной часа проснуться.

Нужно было еще понять, где временно спрятать деньги, — и жить спокойно.

Даже наутро, когда голова обычно проясняется и приходят различные мысли, бывшие недоступными вечером, я чётко понимал, что впоследствии не будет никаких причин искать какой-либо внешний след случившегося на улице Пролетарской, в трёхкомнатной квартире фарцовщика.

Ну а я получил деньги, которые пусть и не являются самоцелью, но без которых некоторые шаги на пути к моей цели просто невозможно осуществлять.

Конечно, гораздо важнее, что я получил общее понимание картины, которая происходит в Ленинграде, и кто именно покрывает создание обществ, которые пока, пусть и косвенно, но в будущем будут использоваться для развала Советского Союза.

Пока все ребята, которые в это экономическое общество уже входят, и сами не догадываются, к чему их деятельность приведёт.

А я знаю.

Поэтому иду только вперёд.

Продолжение читайте прямо сейчас по ссылке: https://author.today/reader/446507/4146751