Русалка Отборная в пряном посоле [СИ]

20.3

И тут Посейдон запел. Но дело было даже не в том, что его голос, словно проникал в самое мое сердце, заставляя его биться в истерике. Нет. Дело было в том, какую песню он выбрал!

— Моя маленькая пташка, милая моя…

Образ твой держу я в сердце, бережно храня…

Это была песня, написанная моим отцом! Я помню, как он пел мне ее, когда я болела. Он держал меня за руку, а я улыбалась, глядя на то, как от его глаз разбегаются морщинки. Так всегда было, когда он улыбался…

— Укачаю колыбельку, поцелую нежно…

Мы с тобою неразлучны, будем вместе вечность…

Голос у мужчины был не такой, как у папы. У моего родителя голос был с хрипотцой, совсем низкий. У Посейдона же он был бархатный, словно укутывающий теплым пледом. Заставляющий расслабиться и улыбаться…

— Останься… Останься со мной…

Ты видишь, что я живой…

Ты видишь, во мне душа…

Как отраженье тебя…

Это был припев… Папа обычно его пропускал, но Дон решил спеть.

— Дон… — я перебила мужчину, а тот остановился, с надеждой, с какой-то невыразимой тоской глядя на меня.

— Что, нереида? Не понравилась моя песня? — этот вопрос прозвучал насмешливо, как и всегда, но я видела, что ответ Посейдону важен.

— Я… Я не знаю. Песня отличная! Мне пел ее папа… И как ты узнал? — спросила удивленно я.

— Я был все время с тобой рядом, — тихо сказал Посейдон.

Эти его слова… Отчего-то мужчина сейчас был мне роднее всех на свете. И не потому, что даже спел эту песню, нет… Отчего-то он всегда знал, чего я хочу. Словно и правда был моим отражением.

— Спасибо! — сказала я.

А затем, вырвав руку, позорно сбежала из зала.

Да, этот поступок был глуп… Но чувства, что нахлынули на меня, прежде мне непонятные и незнакомые, буквально душили мой разум. Посейдон нравился мне. Сейчас, в это момент, я поняла это абсолютно четко. Однако признаваться в этом не хотела. Не могла даже самой себе. Эти мысли пугали меня, рушили все планы… Поэтому я сбежала. А Дон дал мне уйти, словно зная, что я хочу побыть одна.