Рубеж

- Значит, ты твердо решил, товарищ Уманский? - Решил, панове... товарищи. Решил. Остаюсь. Переглянулись. Пан Кныш на пана Харьковского поглядел. Тот лохматого в шляпе. - Ну, тогда будет тебе, товарищ Уманский, другое задание... Логин Загаржецкий, сотник валковский Тайно ушли - пока спал. И ведь не хотел спать, горелкой той мутной глаза протирал, а все равно - сморило. А как открыл глаза... Эх, лучше бы и не открывал! - Так что четверо нас, пане сотнику. Вы, да я, да Гром с Забрехой. - Вижу, Ондрий, вижу... Ушли! И хоть сам отпустил, сам путь указал, а все равно - тошно. Выходит, перевелись черкасы. Как ни крути, а бросили! И его, и хлопцев. И где? Посреди Бездны клятой! - Чортопхайку нам оставили. С кулеметом. Она у них тачанкой зовется. - То пусть зовется... Даже на кулемет глядеть не стал. Добре, конечно, что махинию эту подарили. Самая сладость из такой Мацапуре - да промеж глаз. И тачанка добрая: ход легкий, и ехать, ежели не врут, мягко. А все одно... - А что же вы, хлопцы? Или не захотели землю панскую делить? Сказал - и пожалел тут же. Ведь не бросили - остались! - Да чего уж там, пан Логин! Вместе жили, вместе и помирать будем. Невесело, видать, пану есаулу. И Забреха хмурится. Один Гром рад. Эге, да у него никак бонбы новые! Ишь, весь кушак обвесил! - Так что четверо нас, пане сотник, - вздохнул Шмалько-есаул. - Четверо да вот... Повернулся сотник - и рот раскрыл. - Или не ожидали, пан Загаржецкий? Юдка? Юдка! - Ах ты, жид проклятый!.. - Еврей. Аж поперхнулся сотник. И не от слова - от взгляда. Плохо смотрел Иегуда бен-Иосиф. - Еврей, пан Загаржецкий. Отныне и довеку. Хоть и недолго осталось. Ой, плохо же смотрел еврей Юдка! - Ну ты чего? Чего смотришь? Даже обернулся пан Логин. Не стоят ли за спиной дружки Юдкины? Нет, пусто... Фу, ты! - И чего ж с этими не ушел? - хмыкнул сотник, успокаиваясь. - Или вправду одумался и Окно решил показать? Качнул головой Юдка, ухмыльнулся в рыжую бороду. - Ой, вэй! Куда же я от вас уйду, пан сотник? Велик мир, необозримо Древо Сфирот, а все-таки для нас двоих тесен. Или уже нет? Зубами заскрипел пан Логин, руку к верной "ордынке" протянул... ...Сухо щелкнула пуля о камень. - Это, пан Загаржецкий, "маузер" называется, - хмыкнул Юдка, пистолю черную за кушак пряча. - Вас четверо, а пуль здесь - с две дюжины. На всех хватит! Так что мы теперь на равных. Первым не выстрелю - вас подожду. Дернулись черкасы, кто за рушницу, кто за шаблю хватаясь. Но поднял руку сотник, горячих хлопцев останавливая. Быстрая рука у душегуба! Пока застрелят, пока шаблей дотянутся, двоих положит, а то и всех троих. Рассмеялся Юдка, в седло вскочил. - Мне, пан сотник, те хлопцы велели за вами присматривать. Не верят они вам. И я не верю. Хотите - тут убивайте. А нет, то поехали. Чего ждать? - Пане сотнику, пане сотнику! Мы его ночью, как заснет... Даже не ответил пан Логин верному Забрехе. И ночью можно, и просто в спину... Ночью? В спину? Четверо Черкасов - и один жид! То есть не жид - еврей, да все одно! В спину? Да что они, трусы? Хотел послать разбойника к бесовой матери. Пусть коня забирает и обратно скачет, авось сломает шею дорогой! Хотел - и язык прикусил. Еще хуже получается. Как ни крути - струсили! - Тьфу, вражье семя! Делай чего хошь, тошно смотреть на тебя, мерзавца. А ну, хлопцы, по коням! Говорил, а сам понимал, что прав Юдка - недолго осталось. Слишком тесно им двоим в этом мире. Если бы не Яринка... Эх, Яринка, доченька! Оглянулся сотник, словно надеясь Окно заветное увидеть. Да где там! Стоят проклятущие горы, висит над головой сизый туман... - Вперед, хлопцы! Вперед! Все одно - не сдадимся! Кину пером, лину орлом, конем поверну, А до свого отамана таки прибуду. Чолом пане, наш гетьмане, чолом, батьку наш А вже нашего товариства багацько немаш! Невеселую песню затянули хлопцы. Недобрую. Помнил ее пан Логин - да сам петь не любил. Про давнюю войну та песня напоминала, про берестейскую баталию. Собрались тогда под золотой булавой гетьмана Зиновия их предки. Собрались, перегородили берестейское поле...Не вернулись. Ой, як же вы, панове-молодцы, ой, як вы вставали, Що вы свое товариство на веки втерялы? Становились, пане гетьмане, плечом об плече, Ой, як крикнуть вражи ляхи: у пень посечем! И предок сотников, Захар Нагнибаба, тоже не вернулся. Нашел свою смерть удалой черкас у переправы через Стыр, где легли три сотни справных хлопцев полковника Бартасенко. Только шаблю-"кора6елку" сыну передать успел - ту, что Яринка носить любила... Ой, що ж ви, панове-молодцы, що за здобыч малы? Малы коня у наряди, та ляхи однялы! Зима прийшла, хлиба нема, тож нам не хвала; Весна прийшла, лес розвила, всих нас покрыла! Недобрая песня! Говорят, ночами лунными до сих пор встают на том поле тени погибших. Не упокоились черкасы под высокой травой... - Да будет вам, хлопцы, будет! - не выдержал пан Логин. - Или Повеселей чего не помните? У Переглянулись: Забреха с Громом, тот - с есаулом. Эх, яблочко! Крутись, история! Что Совдепы нам, что Директория! Эх, яблочко, да на тарелочку! Выходи, кадет, на перестрелочку! Тьфу ты! И когда только наслушаться успели? Слева смешок - не иначе, весело стало поганцу Юдке! Губы усмешкой сривит, бороду оглаживает. Еле сдержался сотник. Не закричал, не выхватил "ордынку". Нет, иначе надо! - Ондрий! Ондрий Микитич! А ну-ка дай мне свою шаблю. С ножнами. - Но... Пан сотник! - Кому сказал! Пока верный есаул, ругаясь вполголоса, ножны с пояса снимал (понял все, умен черкас!), пан Логин много чего успел передумать. И все к одному сводилось. Верно он делает! - Держите, пан сотник! Поймал, не глядя, тяжелую шаблю - и так же, не глядя, кинул. Налево. - Словил, душегуб? Не стал отвечать Юдка. Засмеялся только. - Ну, поехали! - Пане сотнику!!! В три голоса закричали хлопцы, но пан Загаржецкий только бровью цернул. - Цыть! Мое то дело! Ты, Ондрий, - за старшого. Если чего - Богу молись да Окно клятое ищи! Понял ли? Ответа и слушать не стал. Ударил коня канчуком. Далеко отъехали. Уже и тачанку-чортопхайку не видать, и зверей тех цивных (узнать бы, что за твари?). Остановился сотник, оглянулся. Все то же! Дорога, горы, сосны по склонам лепятся. - Подходит ли место, пан Юдка? - То в самый раз, пан Логин. Соскочили с коней. Хотел пан Загаржецкий сразу же за "ордынку" схватиться, да передумал - на ворога взглянул. Взглянул - удивился. - Что не так, пан сотник надворный? Или труса спраздновал? Спросил, чтобы жида клятого перед боем разозлить. Да не разозлился Юдка. Молчал. Странно молчал. И в глаза не смотрел. Юдка Душегубец В какой миг я становлюсь рабом заклятия? Кто скажет? Как выхвачу шаблю? Как зазвенит сталь о сталь? С какого мига я НЕ МОГУ МИЛОВАТЬ? Сейчас он убьет меня. Или я убью его. И все? Вся жизнь - ради этого? Ради этого содрогнулись сфиры, встретились Смерть, Двойник и Пленник, чтобы выполнить неведомый мне Великий Замысел? Ради этого мы проехали вокруг всего Мира Б-жьего? Нет! Не хочу! Я, Заклятый, я, Иегуда бен-Иосиф, Юдка Душегубец, больше не хочу никого убивать. НЕ ХОЧУ! И пусть Святой, благословен Он, Б-г Авраама, Ицхака и Иакова, Г-дь несчастного народа моего, делает что хочет со Своим недостойным рабом. Шма Исраэль! Адонаи элегейну, Адонаи хап... Логин Загаржецкий, сотник валковский Рубить? Так ведь шабли даже не выхватил! Скрипнул зубами пан Логин. Скорее, триста чертей тебе в душу! Столько ждал, терпел столько, через себя переступал, гордость черкасскую топтал... Молчал Юдка. Томилась есаулова шабля в ножнах. Поразился даже сотник. Или вправду струсил, душегубец? Крепился, а как час настал - вывернулось наружу нутро жидовское, торгашеское? Неужто на пале дергаться слаще, чем с шаблей в руке помереть? Не выдержал, сплюнул. - В глаза смотри, людожер! В глаза! На смерть свою смотри! Поднял голову Юдка. И отшатнулся пан сотник от его безумного взгляда. Молотом застучала в висках кровь. Хватит! Долго терпел! - Сейчас, жиду... еврею, то есть, отче наш святой читать буду. Дочитаю - и надвое тебя развалю. Понял ли?.. Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое... Молчал Юдка. Безумные черные глаза смотрели прямо на сотника. Так смотрели, что чуть не сбился пан Загаржецкий. - Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, так и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь... Уже не говорил - шептал. И страшно стало отчего-то. Словно недоброе дело творил. - И оставь нам долги наши, яко же оставляем мы... - Батька! Батька! Дрогнула земля. Черной кипенью подернулось небо. ...Батька! Чуешь меня? Чуешь? Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Во дворце началась "паника". "Паника" - это когда бегают и кричат. "Паника" - это плохо. Я не виноват. Я никому не говорил про пленочки. Только братику. Братик сказал, что прилетел Аспид. Сказал, что Аспид скоро съест солнышко. Я хотел сказать, что солнышко нельзя съесть. Оно большое и горячее. Оно далеко. Но я не сказал. Мы с братиком пошли смотреть на Аспида. Мы смотрели на площади, где под ногами красивые картинки. Сегодня все их топчут и даже ноги не вытирают. Все смотрят на Аспида. Аспид еще маленький. Он черный, он летает возле солнышка. У него есть хвост. Братик сказал, что Аспид прилетел наказать всех за грехи. И его тоже, потому что он - "иуда". Братик плакал. Я сказал, чтобы он не боялся. Я его спасу - если успею вырасти. Я понял! Аспид - это дыра, в которую улетает весь мир. Это очень плохо! Со мной говорил батя! Я его слышал! Батя умный и добрый. Он любит меня. Он сказал мне, что нужно сделать. Я не успел спросить его о мамке. Я не успел спросить его, как нужно разговаривать с Богом. Сегодня я спрятался. Я научился хорошо прятаться. Это просто. Надо захотеть, чтобы тебя не увидели. Я спрятался в горнице, где стоят тяжелые игрушки с неправильными смыслами. Горницу нужно называть "вифлиофика". В горницу часто приходит тетка. Я ждал. Я дождался. Тетка пришла. Я появился. Она вначале испугалась, а потом сказала, что я молодец. Я - молодец! Я сказал тетке то, что мне сказал батя. Она думала. Она не верит бате. Дядьке Князю она тоже не верит. Я сказал ей, что Самаэль - обманщик и не спасет ее. Он всегда так обещает, чтоб можно было сделать, не делая. Она испугалась. Она спросила, знаю ли я, кто такой Самаэль. Я сказал, что знаю. Самаэль - это розовая бабочка. Она сказала, что я еще маленький. Она сказала, что она подумает. Она думала громко. Она думала, что дядька Князь не сможет провести "эвакуацию". Она думала, что Самаэль дал ей свое слово. Я сказал, что бабочки не могут давать слово людям. Бабочки не любят людей. Я это знаю, потому что сам скоро стану бабочкой. Тетка велела мне не говорить такое словами. Она боится, что бабочки услышат. Она знает, что внутри дядьки Князя тоже живет бабочка. Надо говорить не "смыслы", а "Имена". Мы едем к доброму дядьке! Мы едем втроем: братик, тетка и я. Братик боится. Тетка тоже боится, но совсем иначе. Я не боюсь. Я - смелый! Я - Денница! Я скоро встречусь с Ириной! Ярина Загаржецка, сотникова дочка - А может, из гарматы пригостить? - задумчиво молвил Мыкола Еноха. - Жалко! - вздохнул Хведир-Теодор. - Или мы посполитым враги? У них же и зброи-то нет. И оба поглядели вниз. А там, на луговине близ рощицы, где пан Мацапура хотел глаголи поставить, кипела толпа. С утра набежали - и мугыри, и бабы ихние, и даже соплячье босоногое. Набежали, под самый вал подобрались... Всякого ожидала Ярина. Да только не того, что поспольство здешнее кинется Мацапуру выручать. Даже не поверила вначале. И лишь когда на забороло вышла, на окрестность знакомую взглянула - убедилась. Убедилась - и удивилась еще пуще. - То их пахолки тутошние подняли, - заметил Хведир. - Эх, ворота запереть надобно было! Старшой Еноха только кивнул. И Ярина кивнула. Следовало, конечно. Так ведь всего трое их было, если саму панну сотникову не считать. Легко ли втроем целый замок приступом добыть? До слуг полохливых просто руки не дошли. Да и не до того было. Всю ночь переговорили. Слушала Ярина, дивилась, за батька сердцем болела. Ох и славный черкас батька Логин! Да вот где он сейчас? Эх, беда, не услышал, когда умница Хведир про дорогу верную спросил! Ну, то не смерть! Знала панна сотникова - не таков ее батька, чтобы самому пропасть и черкасов верных сгубить. Нет черкасскому роду переводу! Увидятся! Не сегодня-завтра застучат у замка копыта! А как сама рассказывать начала, страшно стало на хлопцев смотреть. Почернели. * * * Ворота заложили бревном и еще одним подперли - для верности. Гармату, что братья на чортопхайке привезли, против тех ворот и пристроили: вдруг вышибут-таки? А с гаковницей не расставался Петро-молчун. Так и ходил с ней по заборолу - улыбался, ладонью поглаживал. Ну ровно кошку! Думали вначале: обрадуется народ здешний, что Мацапуру-изверга повязали. Или хотя бы внимания не обратит. Так ведь нет! Пришли! Пришли - не уходят! К самому валу несколько мугырей подтащили какой-то сверток. Подтащили, развернули. Только и моргнула Ярина - полотно белое. Два аршина в ширину, в длину же все десять будут. А на том полотне белом - литеры киноварью красной... - "Сво-бо-ду до-бро-му гос-по-дину Ма-за-пуре", - по слогам прочитал Хведир. - Странно, хлопцы. Языка не знаю, а литеры разбирать могу. Дивные дела! Ярина хотела пояснить пану бурсаку про толмача невидимого (ишь, трудяга, литеры - и те подсказывает!), но тут же оборвала себя. В литерах ли дело? - Он же!.. Мацапура - злодей... Он же, хлопцы, их вешать хотел! Шибеницы ставить! И подати... подати втрое поднять! А они... - Дурни потому что! - авторитетно заявил Мыкола Еноха. С ним не спорили. Да и не поспоришь особо со старшим сыном покойного пана писаря. Сажень косая в плечах, кулаки пудовые, и норов такой, что - поберегись! На Дунае был старшой Еноха над запорожцами-чупрындырами десятником. И слушались, химерники, шапки ломали. Что и говорить - справный черкас. Коренной! - Читал я книгу одну, - задумчиво молвил Хведир. - Персидская, "Яваз Мусам" называется. Так сказано там, что крули персидские некий талан от Бога имеют, "хваром" зовется. И кому тот "хвар" Бог пошлет, того и слушаются во всем. И не только слушаются - любят. Чего бы крули те ни творили - хоть пытали, хоть смертью казнили. А все одно - любят. - От я и говорю - дурни, - подтвердил Мыкола. - А ну-ка, Петро, наруби-ка гвоздей да в гаковницу забей. Хотя стой! Лучше солью заряди. Петро-молчун только угукнул. С детских лет говорить не любил. Думали вначале - немым родился, ан нет, на месте язык оказался. Да только ворочался редко. Толпа между тем напирала. Иные уже и в ров спустились - по шею в зеленой ряске. Кое-кто и на вал карабкаться начал. А крику-то, крику! - Свободу Мазапуре! - Свободу нашему доброму наместнику! - Вы не имеете права! Не имеете права! Переглянулась Ярина с Хведиром, на Мыколу взглянула. Чего делать-то? В ответ кричать, все злодейства упыря клятого помянуть? Поверят ли? Ежели до сих пор Мацапуру-кровопийцу не раскусили, то кричи не кричи, не будет толку. Подошел Петро с гаковницей, присел у каменного зубца, к плечу зброю приладил. А толпа уже возле самых ворот. Откуда-то лестницы взялись, а вот и бревно тащат. Не иначе, путь прошибать решили. - Сво-бо-ду Ма-за-пу-ре! Сво-боду!.. Покачал головой Мыкола, рукой по усам черным провел. - А ну-ка, Яринка, закрывай уши! Давай, Петро! - Гы! И - бабахнуло! Когда Ярина руки от ушей оторвала, от толпы уже, почитай, не осталось ничего. Только во рву кто-то еще бултыхался, никак выбраться не мог. да какой-то мугырь кругами у ворот бегал, за бок держась. Крупная соль попалась. Видать, мололи плохо! Остальные были уже далеко. Стояли, кулаками воздух молотили. И кричали, само собой. - Аспидовы пасынки! Аспидовы пасынки замок захватили! Глиняный Шакал! Глиняный Шакал! Громко кричали, от души. Не иначе, хотели, чтобы их в замке услышали. Услышали. Пришлось Ярине пояснять, кто таков Шакал Глиняный и как с ним должно бороться. А вот с пасынками Аспидовыми промашка вышла. Вроде бы и понятно, а все же не очень. Даже Хведир-Теодор помочь не смог. Протер окуляры, руками развел. Не знает. - И ладно, - заявил Мыкола Еноха. - Аспидовы, не Аспидовы, пасынки, не пасынки, а больше не сунутся, мугыри! Ну, пошли, что ль, Яринка? Поморщилась панна сотникова, трость пальцами сжала. Знала, куда идти предстоит! Не хотела. Только понимала - придется. За толстыми прутьями, за пудовым замком спрятан был Мацапура. Словно зверь лютый. Ну, так он и есть - зверь! Клетку железную в самом глубоком подвале отыскали. Отыскали, подальше в темный угол задвинули... Капало с потолка. Сырость за ворот проникала. Чадил огарок свечной. И показалось Ярине, будто вырос Дикий Пан, раздулся, плотью панской клетку заполняя. Словно и не человек он уже. А может и вправду - не человек? Перекрестилась Ярина. Мыкола понял - улыбнулся, погладил по плечу. Держись, мол, Ярина Логиновна! Поначалу думала, что станет Дикий Пан прутья грызть, диким зверем реветь, клетку расшатывать. Не стал. Тихо сидел, очи потупив. Только шевелились толстые губы беззвучно. Или молитву читает? Так знаем мы эти молитвы! Переглянулись Мыкола с девушкой, ближе подошли. - Чуешь ли нас, пан Станислав? Не ответил - только губами зашевелил чаще. Дивно стало Ярине. Сколько раз представляла такое, сколько мечтала! Думала, кинется на Дикого Пана, зубами рвать будет, железом каленым жечь. А вот теперь стоит перед своим ворогом смертным, и вроде бы как сказать нечего. Да и о чем говорить с нелюдем? Только об одном. Ну, так о том сам Мыкола скажет. - Суд тебя ждет, пан Мацапура-Коложанский, а после суда - огонь пекельный. Дрогнул голос Мыколы. Понимала Ярина, что держит себя Еноха-старший из последних сил. И то - каково с убийцей родного батьки речи вести? - И чтоб огонь тот хоть на чуток меньше жег, сделай единое доброе дело в жизни своей упыриной: поведай, чего кнеж тутошний супротив нас, супротив Войска Запорожского удумал? Скажи - и умирать тебе легче станет. А живым тебя все одно не выпустим. Так и знай! Не ответил Дикий Пан - молчал. Даже губами шевелить перестал. Нахмурился Мыкола, хрустнул пальцами, кулаки сжимая. - Или, думаешь, подмоги дождешься? Так подмога за стенами, а мы - тут. Не скажешь - мучить начнем смертно. И огонь тебе будет, и железо. Сам пытать стану - не побрезгую. Потому как не человек ты - нелюдь и всему поспольству ворог. Ты не скажешь - боль твоя скажет! Даже Ярине не по себе стало от слов таких. Знала - не шутит Мыкола. Не побоится руки замарать. Поднял голову Дикий Пан. Приподнялся грузно - дрогнула клетка. Вперед подался, ручищами за прутья взялся. Посмотрел... Сжала Ярина Мыколину руку. Ой, и страшно смотрел Мацапура! И не на Еноху прямо ей в глаза. И почудилось девушке, будто слышит она панский голос: - Вызволи меня, Ярина Логиновна! Вызволи - не пожалеешь! В самую душу слова неслышные западали. Отшатнулась панна сотникова, глаза ладонями закрыла. Но невидимый голос только загустел, сильнее стал: - Ой, не пожалеешь! А не вызволишь - сама погинешь, и батька твой погинет, и хлопцы все твои. И весь мир погниет! И отозвалась душа. Страхом - и надеждой. И уже вспомнила панна сотникова, где Еноха-старший ключ от клетки железной прячет. - Вызволи-и-и!.. - Что с тобой, Яринка? Очнулась. В Мыколину руку вцепилась. - Уйдем, Мыкола, уйдем! А как уходили, снова услыхала тяжелое, грозное, неотвратимое: Вызволи-и-и-и!

- И кто победил, Денница? Не ответил Несущий Свет. Только дрогнули губы усмешкой невеселой. Знала - что-то случилось. Плохое. Очень плохое. И не дома, в Валках, не в земле неведомой, куда попасть довелось... Вокруг снова был зеленый лед и чужое небо. И в первый раз Ярине не по себе стало. Вдруг заметила: на руке, что ее руку держит, - четыре пальца. Четыре! Как она раньше не видела? Вздрогнула, губу закусила. Или в бою потерял? - Извини, Ирина. Таким уж уродился! Отнял руку, а девушке совестно сделалось. И в самом деле, в чем виноват хлопец? - Прости меня. Денница! Мне... Плохо мне сегодня. Он кивнул, встал, поглядел в небо - как тогда, перед витязем в голубой броне. - Я не знаю, кто победил, Несущая Мир! Я-нынешний - не знаю. Это еще будет. Так ли, по-другому - не ведаю. Замолчал. А Ярина вдруг поняла, отчего ей так плохо. Дивно, только во сне и вспомнила! Или во сне она совсем другая? - Несущим Свет Люципера кличут. Сатану! Сказала - и глаза закрыла. Будь что будет! - Я - не Сатана, Ирина! - Знаю! Вскочила, бросилась к нему. Остановилась. Знает? Четыре пальца на руке у Денницы. На другой... Шесть на другой! Так ведь видела она такое! Просто вспомнить не могла. А вот сейчас - вспомнила. - Я пока - маленький мальчик, который очень быстро становится взрослым. - Знаю. На этот раз действительно - знала. - Ты - брат Гриня-чумака. Чортово отродье... ...Морозная ночь, выстрелы у чумаковой хаты, кровь на снегу, конский топот... "Братика... Братика увозят!" Вот из-за кого все началось! Из-за кого все случилось! И вдруг поняла нет у нее злобы. И обиды нет. Просто - страшно. - Моя мать - простая селянка. Ее звали, как и тебя, - Ириной. Она умерла, чтобы дать мне жизнь. Отец - каф-Малах, ангел. Я не выбирал своих родителей, Несущая Мир. Но если б мог - выбрал бы их снова. Она кивнула. Какой же нелюдь от батька с матерью откажется? И тут только поняла - ангел! Ангел? Обрадоваться бы ей. Да только не обрадовалась. Снова вспомнила... -"...Сатана, которого должно Противоречащим звать. Богу отнюдь не ворог. Или Иова Многострадального книгу, не помнишь? И был день, когда пришли Сыны Божий предстать пред Господа; между ними пришел и Сатана. Поняла? Пришел он среди ангелов, потому как сам - ангел! К Господу приходит и от него наказы получает!" Будь ты проклят, Дикий Пан! Замутил душу! - Чем я провинился, Несущая Мир? Не знала, что ответить. В глаза ему посмотрела. Чистые были глаза. - Ты... Ты ни в чем не виноват, Денница! Это я... Я... Говорила - словами давилась. Но ведь не сможет она промолчать! - Ведь чего в книжках написано? Будто был такой ангел, Богу первый помощник. Люципером его звали. Выше всех стоял, у самого Божьего престола. А потом - загордился и ребелию против Господа устроил... - ...И за это его низвергли в ад, - кивнул Денница. - Читал! Мог бы я сказать, Ирина, что было все не так, что напутали сочинители те. Но не скажу. Не знаю. - Как? - поразилась она. - Не знаешь? Но ведь будущее... - Его еще нет. А я - только твой сон. Может, я стану таким, а может... кто ведает? Прости. Я не буду больше смущать твой покой. - Погоди! - заторопилась Ярина. - Погоди, Денница! Не уходи! Не уходи! Поздно! Подернулся туманом зеленый лед, сизый сумрак задернул несомые звезды. - Денница!.. Эна одна - наедине с чужим страшным миром. Тишина звенела, отдавалась болью в висках, но вот послышался голос - тоже знакомый, тоже памятный. - Вызволи меня, Ярина Логиновна! Вызволи-и-и! Л вдруг поняла панна сотникова, что держит она в руке ключ, а вот и замок пудовый... - Вызволи! - Яринка! Яринка! Открыла глаза - засмеялась от радости. Хведир! Слава Богу, минул сон!.. - Вставай, гости у нас! На этот раз не толпа собралась у замка - войско. Комонные в светлой броне с пиками да мечами, пехота в панцирях, а вот и катапульту с телеги сгружают. В центре луга уже разбивали шатер - огромный, многоцветный. Рядом с ним и штандарт вкопали: на зеленом поле - корона серебряная. - То быстро спохватились, Панове зацные, - хмыкнул Мыкола. - И трёх дней не минуло. Видать, порядок у них в войске знатный! В голосе лихого рубаки было немалое удивление - но и уважение тоже. Оценил! - Серебряная корона - это вроде как полковничий знак, - сообщила Ярина, вспомнив беседу с упырем-Мацапурой. - Только полковники у них наследству чин получают. - То хвеодализм, - Хведир важно поднял палец вверх. - Сиречь право ленное, за службу сугубо даваемое! Девушка с опаской покосилась на пана бурсака. Опять! Сейчас про материи тонкие вспомнит да про блаженного Варсаву... - Или пальнуть? - Мыкола выглянул из-за зубца, покачал головой. - жалко? Чего скажешь, Петро? - Гы! - сообщил молчун, поглаживая гаковницу. От и я о том. Между тем табор под стенами рос на глазах. Один за другим ставились шатры, воины, сняв панцири, бодро работали лопатами, копая ров и насыпая вал. Повозки расставляли, как и положено, - кругом. Порядок ведают! - вновь одобрил Мыкола. - Да только без боя огненного долго им возиться придется... Ну и добре! А не позавтракать ли, они готовиться будут, а, Яринка? Но позавтракать не пришлось. Из многоцветного шатра вышли трое - все в яркой броне. У одного - значок зеленый на пике, у другого - труба медная. - Никак разговор будет? - предположил Хведир, свешиваясь вниз. - Вроде как сюда идут! Пан бурсак не ошибся. И нескольких минут не прошло, как пропела труба один раз, другой, третий... Тут уже всем интересно стало. Чего скажут? На милость сдаваться предложат? Так не на тех напали! Трубач руку опустил, пан с зеленым значком вперед выступил. - Господин Гоар, наместник Серебряного Венца, передает свой привет и наилучшие пожелания гарнизону крепости... фортеции Оход и поздравляет их с началом осады! Все только рты раскрыли. Даже Ярина, больше иных в земле этой пожившая, и та вначале решила, что напутал невидимый толмач. Или не напутал? - Вроде как обычаи лыцарские, - предположил всезнайка-Хведир. - Читал я о таком в книжке одной. "Дон Кишот" называется. - Ответь им, Яринка, - вздохнул Мыкола. - А то я того "Дон Кишота" и не осилил. На третьей странице заснул. Ответить? Ярина даже растерялась. Но что? А, все равно, лишь бы пышно звучало! - Мыкола, пан зацный и моцный, роду шляхетного Енох-Валковских, фортеции Оход каштелян и всей округи хранитель и сберегатель, наместнику Гоару благодарность за поздравления передает и с тем же его гратулюет! Потрудись, толмач невидимый! Снизу молчали - видать, переваривали. Хведир не выдержал - фыркнул. Мыкола же явно доволен остался, панне сотниковой подмигнул. Мол, знатно сказала, Яринка! - Гоар, наместник Серебряного Венца, спрашивает господина Еношу Валковского, называющего себя каштеляном... каштеляном... Не вынес толмач - сбился. - ...комендантом крепости Оход, примет ли он парламентера - благородного героя Рио? - Кого-о?!! Хором прозвучало. Даже молчун Петро не удержался. Пока Хведир-Теодор веревочную лестницу искал (не открывать же ворота!), пока закреплял и вниз скидывал, Ярина только головой качала. Ну, тесен мир! Мыкола Еноха тоже головой мотал, да только не от удивления - от иного. - Ах он, герой, рассукин сын! - не выдержал наконец он. - Да что же это деется, панове? Ведь отпустили мы его, поганца, пожалели! А он чего, гад этакий, удумал? С нами воевать? А ну, Петро, давай сюда гаковницу! Втроем пришлось ту гаковницу из Мыколиных рук вырывать. Сильно осерчал горячий черкас. А как гаковницу отняли, плюнул, ушел, говорить не пожелал. Видать, крепко обидел его пан герой! Ярина же обрадовалась отчего-то. Прав Мыкола, конечно. Не герой сума переметная тот пан Рио. А все-таки вместе за столом сидели, имеете под пулями у Калайденского леса лежали... - Я... Я рад приветствовать... Здравствуйте, господа! Здравствуйте госпожа Ирина! Неуверенно звучала речь пана героя. И не толмач был тому виной. - Я понимаю, мое появление... поведение... образ действий... - Дивен зело! - сурово перебил Хведир-Теодор. - Ибо отпущены мы были, пан Рио, волею нашей доброй - милосердия христианского ради напомнить я должен, что надлежало вам на суд в Полтаву ехать за злодейства разные, равно как за службу Мацапуре-Коложанскому, первому на земле нашей злодею и извергу! Пан герой вздохнул, на Ярину поглядел. Хотела утешить его панка сотникова, но - не стала. Пусть подумает, переметчик! - Я... Госпожа Ирина, вы знаете... В силу некоторых важных причин, я не могу жить без службы. Сегодня утром я говорил с господином наместником Серебряного Венца. Он предложил. Я... Я согласился. Я подумал, что смогу вам оказать помощь... содействие. Поэтому я попросился в парламентеры... переговорщики. Переглянулись Ярина с Хведиром. Все ясно, пора и о деле говорить. Да вот кому? "Пан каштелян" не пожелал, на Петра надежды мало... Наконец кивнул Хведир. Мол, говори, Яринка, раз начала. - То мы слушаем вас, пан... пан переговорщик! Сказала и пожалела. Совсем скис пан герой! - Господин наместник Гоар... Наместник Серебряного Венца... Он... То есть не он. Князь Сагор велел передать. Он согласен оставить вам замок и власть над округой. Он даже предлагает... предлагает вам, госпожа Ирина, титул наместницы Медного Венца... Не удивилась панна сотникова - злостью зашлась. - Ой, добрый он, кнеж Сагорский! Слышишь, Хведир? Оторвала б я ему две руки, так он, поди, мне свой венец предложил бы! Так за что такая честь, пан Рио? Опустил глаза герой, замялся. - Князь... Его Светлость не желает продолжения смуты в тяжелое... трудное время. Вы же знаете, госпожа Ирина, у нас беда. Аспид... Замолчал - и на солнце поглядел. Тусклое было солнце. И пятнышко черное рядом. Прикинула Ярина - быстро растет, знак анчихристов! Как это Мацапура-упырь говорил? "Искрой, пятном, хоботом, а после - столпом"? Кажется, уже и хобот видать. Маленький пока. Хоботок. - Поэтому Его Светлость и предлагает мир. У него только одно условие... желание. Поглядела Ярина на братьев, потом - вниз, на воинство, у замковых стен кишащее. Мягко стелет, кнеж! - Хочу обратить ваше внимание, госпожа Ирина, что военное противостояние... столкновение будет не в вашу пользу. У нас нет огненного... огнестрельного оружия, но есть иные способы. - Колдовством возьмете? - усмехнулась девушка, вспомнив свои беседы с паном героем. - Был тут один колдун, так я ему язык его поганый вырвала. Сказала - и словно вновь все увидела. Плохо умер чаклун! Плохо! Да только не жалко! - Они... Князь Сагор это знает. Вас считают Аспидовыми пасынками, думают, что вы присланы Аспидом. А вас, госпожа Ирина, принимают, извините, за Глиняного Шакала. Но это ненадолго их сдержит. Есть способы... приемы... И вновь переглянулись Ярина с Хведиром. И это ясно. - Наместник Гоар вызвал какого-то сильного мага... волшебника. - Так чего ваш кнеж желает-то? - прервал его пан бурсак. - То прошу вас ближе до дела, пан... переговорщик. - Он... - Рио оглянулся, вздохнул. - Князь Сагор хочет получить голову... голову господина Мацапуры. Не елось. Не пилось даже. Отставила Ярина в сторону миску серебряную, омочила губы в кубке. - Ну чисто змеи они, в мире этом! Эх, жаль, батька с его хлопцами не поспел. Веселее б хоть было! Кивнул Мыкола. И Петро-молчун кивнул. Втроем за столом сидели. Хведир-Теодор на забороле сторожил. Хоть и ночь, хоть и дал им наместник срок до утра, а все одно - бережение требуется. - То-то Сагор этот тебя к Мацапуре-ироду прислал, - проговорил Мыкола. Видать, и он боится нелюдя! Хоть твоими руками, а прикончить все одно желает. Может, согласимся, а, Яринка? Не ответила девушка. Вновь почудилось, будто голос дальний: "Вызволи-и-и! Вызволи-и-и! А не вызволишь - сама погинешь, и батька твой погниет..." Вздрогнула, крест сотворила. И снова вспомнила, куда Мыкола ключ от замка спрятал. Фу ты, химерия! - А я так думаю, - вздохнула она. - Друг нам кнеж Сагорский или ворог? Ворог, ясное дело! Так можно ли условия его сполнять? Если ему Мацапура мертвым нужен, то, выходит, нам... Не договорила. Аж не по себе стало. "Вызволи-и-и-и!" - Нужен он нам, -- хмыкнул Мыкола. - На пале нужен! Вот только пусть расскажет, что надо! Может, сейчас железо накалить да поговорить по душам с извергом этим? Усмехнулся, на брата младшего взглянул. Кивнул Петро-молчун, соглашаясь, подмигнул Ярине. Но не ответила девушка. Думала. И странные мысли в голове кружились Ой странные! - Понимаете, хлопцы, кнеж Сагорский - не просто чаклун. Камень у него имеется - красный. И у Мацапуры такой же - на цепи. Не знаю чего это значит... - Ска-ажет! - протянул Еноха-старший. - Все скажет! - Погоди! Выходит, кнеж ведает, в чем тайна Мацапурина? Ведает -и жизни его лишить желает. Чтобы или он погиб, или... Или я! И чтобы вместе мы не... Вместе - что? Растерялась панна сотникова. Но ведь так и выходит. Для чего кнеж ее в клетке к Мацапуре послал? Чтоб она его - в клочья или он ее - со звонницы на плиты звонкие!.. И опять почудилось: "Вызволи-и-и!" Качнул головой Мыкола, встал, из кубка прихлебнул. - Пустое это, Яринка! Чего гадать-то? И Мацапура ворог, и кнеж ворог. Одно плохо - мало нас. И еще магия эта клятая... Ну, ничего, взял я с собой Спаса икону. Как из дому уходил, снял со стены да под рубаху спрятал. Завтра на забороле выставим, нехристям этим на страх! Не ответила панна сотникова. Доброе дело - икона, да поможет ли? Небо рушится, мир в пропасть неведомую вот-вот вытечет... Знать бы, чего кнеж задумал! Но только этого мало. Как помешать? Супротив одного колдуна-лиходея другой нужен. Если бы Денница... Нет! Вздохнула Ярина, закусила губы. И вспоминать не станет. Все плохо выходит. Те двое, кнеж с Мацапурою, колдуны. А Денница кто таков? И подумать страшно! Подошел к ней Мыкола, по плечу погладил. - Я вот чего тебе, Яринка, скажу... Да вот не сказал. Грянул выстрел, эхом от стен отразился. - Ворог! Ворог в замке! Хведир! Его голос! Взвился Мыкола, топнул ногой об пол, да так, что гул пошел. - Ах ты, чорт с дьяволом и всех бесов клятых кагал! Хватай пистолю, Яринка! Поймала на лету. Мыкола уже рушницу-фузею на плечо закинул, у Петра гаковница в руках. А в коридоре шаги. Ближе, ближе. Бежит кто-то. - Ворог! Так это же пан бурсак! - Ты чего здесь, дурень безголовый? - гаркнул Мыкода. - Чего стражу покинул? На забороло беги! - Так ведь... Внутри они! Наверху, где зала. Я шум услыхал, поднялся... - Беги!!! Сгинул Хведир. Чертыхнулся Мыкола от души, к панне сотниковой обернулся. - Зала? Где это? Задумалась Ярина. Не иначе, Зал Грамот, где они с Мацапурой на солнце смотрели. - По лестнице. Той, что налево. - Вперед, Петро! А ты, Яринка, не спеши - ногу береги. Кого чужого дорогой увидишь - лупи из пистоли! Ну, с Богом! Пока бежала, пока по ступенькам карабкалась, десять раз падала. Кривилась от боли, ругалась черно. Ах ты, калека безногая! Ведь хлопцев-то всего двое! Пока она доползет,.. Остановилась на миг - дух перевести. Прислушалась. Не палят ли? Нет пока. А вот голоса... - Не стреляйте! Не стреляйте! Свои мы! Свои? Скривилась панна сотникова, дернула носом. Знаем, какие свои по ночам в фортецию забираются! - Не стреляйте, панове! А ведь знакомый голос! - Это я... Я, Гринь-чумак из Гонтова Яра!.. Что-о-о-о?! Вначале не разобрала ничего. Не горели в зале свечи, а из окон стрельчатых только тьма сочилась. Енох-братьев, правда, разглядела. Вот они, у входа. - Ты, Яринка? Ну, добре! А ну-ка ходите сюда, панове! Да смирно, не то свинцом накормим! Панове? Всмотрелась панна сотникова в темноту. Точно - трое! У самых кресел собрались, которые для кнежа с кнежной выставлены. Да трое ли? Двоих - видно, а вот третий... - Это я! Я! Не стреляйте! Гринь! Подошел, наткнулся грудью на фузейное дуло, замер. - Эге, земляк, значит? - недобро проговорил Мыкола. - Слышь, Яринка, не тот ли это чумак, что хлопцев под пули Юдкины подвел? Поняла Ярина - всего миг жизни чумаку остался. Поняла - заспешила. - Погоди, Мыкола! Погоди! - Годить? Да чего годить-то? Юдку-душегубца упустил, так хоть этого... - Не надо! Не надо братика! Замерла Ярина. Застыла. Протопали по плитам каменным маленькие ножки. ...Топ! Топ! Топ! Топ! - Не убивайте братика! Хороший он! - Тьфу ты! - даже сплюнул Мыкола, рушницу опуская. - Уходи, хлопчик, от греха! - Это не он! Не он! Это я их в замок провел! Через стену! Там тонкая пленочка!.. И снова шаги - легкие, женские. - У нас нет оружия, господа. Пожалуйста, выслушайте нас! Я - Сале. Вам, наверно, про меня рассказывали?

Ярина только вздохнула, ушам своим не веря. Сале! Ведьма Сало! Ну и дела! Запалили свечи, осмотрелись. Чортов ублюдок! Ты? Даже не узнала его панна сотникова. Он? Помнила, каким был, когда его Мацапура-злыдень на закорках нес. На вид года три было тогда байстрюку. Меньше даже. А теперь... - Ну, то чем обязаны, панове? Переглянулись Гринь с ведьмой. - Мы... Мы хотим... - Я! Я скажу! Шагнул вперед бесов байстрюк. Ручку поднял - четырехпалую. Вздрогнула Ярина. - Я скажу! Это я попросил братика и тетку Сале сюда приехать. Я тут главный! Не выдержал Петро - ухмыльнулся. Даже Мыкола не удержался, головой покачал. - Справный отаман ты, хлопче! Силен фортеции брать! Ну, знакомы будем! Еноха я, Мыкола Лукьяныч. А ты кто будешь? - Я? Я - Денница. Холодно стало Ярине. Он! Совсем другой, непохожий, но он! Сколько же времени прошло? Месяц, чуть больше? Или меньше?! А на вид хлопцу все семь лет будет. И лицо изменилось. Уже не страшное... Нет, страшное! Его это лицо! Его! Уже и узнать можно! - А ты главный, дядька Мыкола Лукьяиыч? Самый главный? - Гм-м... Даже смутился бесстрашный черкас. Смутился, ус покрутил. - Ну... Пока что главный я здесь, хлопче. Значит, через стены проходить можешь? Лихо! Что предупредил - спасибо. Эх, надо было у панотца нашего крест напрестольный выпросить! - Это не нужно! - перебила Сало. - У меня есть возможности... способы защитить замок от агрессивной... враждебной магии. Но это не главное. - Кому не главное... - нахмурился Мыкола. - А кому и жизнь дорога! Слыхал про тебя, пани Сало. Всякое слыхал! И как ты Мацапуру-нелюдя на перинах тешила, и как чародейство мерзкое творила. Или в Господа истинного уверовала, пани пышная? Задумалась Сало, губы тонкие поджала. - Это... Это тоже не главное, господин Еноха. Не знаю, поймете ли вы... Мне надоело бояться. И просить надоело. Я больше не служанка - ни князю Сагору, ни Самаэлю. Если мое проклятие еще что-то значит, то будь они прокляты! Трижды! И ныне, и всегда... - Нет! Не надо! Не говори! Взметнулась вверх ручонка. Шестипалая. - Не говори так! Никого нельзя проклинать. Никого! Дядька Мыкола Лукьяныч, мне с тобой говорить надо! Очень надо! Я хотел у Бога совета спросить, да батька не позволил. Говорит, рано мне еще с Богом разговаривать. Но он мне сказал, что делать нужно. Он умный, он все знает... Слушала Ярина и чуяла, как ужас к сердцу подступает. С Богом говорить хочешь, Несущий Свет? И ведь поговорил бы, если б не батькин запрет! Байстрюк из Гонтова Яра, младень-недоросль... Страшно! Ой страшно! - Говорить со мной хочешь? - нахмурился Мыкола. - То поговорим, хлопче! Рискнули - позвали Хведира. Тихо было в таборе осадном, покойно. А об остальной химерии пани Сало, едва про наместника Серебряного Венца услыхала, как тот под стенами войной встал, побеспокоиться обещала. Да только все одно не сдюжить, ежели с четырех сторон полезут! Горели свечи, и факелы горели. Это уж Ярина озаботилась. Почему-то страшно стало от тьмы кромешной. Как в детстве, когда Черной Руки боялась. А сейчас... Ох, лучше и не думать! За стол сели. Случайно ли, не случайно, но оказался байстрюк чортов в самом почете - в конце парадном, где хозяину место. Мыкола - и тот ниже сел. Да в месте ли сила? Расселись молча. Братья люльки достали, закрутили дым тютюнный кольцами. Хведир - и тот носогрейкой пыхтел. Подивилась Ярина. Ай да бурсак! Да и то верно, что за беседа без люльки? Дымили, молчали. Ждали. Наконец ударил Мыкола люлькой о каблук, положил на тканую скатерть. - Так вот, пани да панове. Покурили, теперь и речи вести самое время. Ну, говори, пан Денница! Встал байстрюк, глазами желтыми блеснул. И вновь похолодела Ярина. Его глаза, его! ЕГО! Встал, дернул ручонкой четырехпалой - словно бы дым отогнать хотел. - Пленочки лопнули. Понимаете? Лопнули! Они не сами лопнули, их бабочки порвали. Бабочки плохие, они хотят, чтобы наша Капля высохла. Совсем! Это все придумала розовая бабочка, она хочет быть главной. Самой-самой главной! Странное дело - и не ухмыльнулся никто, детские слова слушая. Вроде бы и смешно - пленочки, бабочки какие-то, и еще капля ко всему. А ведь не смешно! - Братик сказал, что это Аспид прилетел. Аспид - неправильное слово. Это не Аспид. Это дырочка в пленочках, и через дырочку Капля вытекает. За пленочками очень пусто, капля не может удержаться, ее тянет. За пленочки тянет! Я... Я еще всех слов не знаю... - Понятно, хлопче, - вздохнул Хведир. - То именуется "тыск", иначе же "давление". Ибо написал великий Аристотель Стагирит, что естество пустоты не приемлет... - Так чего ж это будет? - не вытерпел Петро. - Или пропадем? Поразилась Ярина. Диво дивное! Молчун заговорил! Так ведь заговоришь! - Мой батька знает, - твердо проговорил байстрюк. - Он очень умный. Он сможет помочь. Он мне сказал, что я должен прийти сюда. Он сказал, чтобы вы не трогали доброго дядьку. Он сказал, чтобы Ирина Логиновна Загаржецка позвала своего батьку. Он сказал, что батька Ирины Логиновны Загаржецкой должен прийти и привести с собой Заклятого. - Кого? - не утерпел Мыкола. - Да поясни, хлопче! - Я... Я не могу! - Денница огорченно вздохнул. - Я еще маленький. Я знаю, что батька говорит правильно. Если он придет, я всех спасу! Я спасу! И вновь не усмехнулся никто. Ярина же вновь удивилась. Батька-то - ладно! А вот что за дядька такой у байстрюка чортова объявился? А как поняла... "Вызволи, Ярина Логиновна! Вызволи-и-и!" Сжал кулак Мыкола, по скатерти тканой ударил. - То... То ты ведаешь, пан Денница, где ныне пан Логин, сотник наш, , обретается? И ты позвать его можешь? - Знаю, дядька Мыкола Лукьянович. Но я его позвать не могу. Его может позвать Ирина Логиновна Загаржецка. Она его позовет и укажет Окошко. Тогда он сможет приехать и привести Заклятого. Только это все надо сделать сейчас. Прямо сейчас! Договорил, ручонкой шестипалой взмахнул. Сел. Никто не откликнулся. Молчали, не переглядывались даже. Петро вновь принялся люльку набивать. Кисет достал, повертел в крепких пальцах. Бросил. - И кто скажет чего? - наконец проговорил Мыкола. - Или ты, чумак? Твой брат, тебе и отвечать. - Я... Не знаю я... Вскочил Гринь, обернулся растерянно. - Он еще маленький. Маленький... - Мальчик знает, что говорит. Холодно прозвучали слова ведьмы Сало. И снова - не отозвался никто. Ярина на Хведира взглянула - молчал пан бурсак, окуляры в пальцах крутил. - Та-а-ак, - протянул Мыкола. - Ну, тогда я решать буду... - Погоди! Я... Поговорить надо! Вскочила Ярина, к Енохе-старшему подбежала. - Отойдем... А как отошли - недалеко, к окошкам темным, - и слов не нашлось. Про что поведать? Про сны свои? Про Птицу Черную? - Это... Колдовство это, - с трудом выговорила она. - Он... Денница... Он хороший, но ведь батька его... бес! - Бес? - хмыкнул лихой черкас. - Да хочь пес, абы яйца нес! Домой дернемся - в церкву пойдем, к панотцу Никодиму. Отмолим грех! Не о том думать ныне следует. Поняла панна сотникова - не убедит. Да и как убедить ей, если сама не знает. Прав Денница - нет еще будущего. Есть маленький хлопчик, что мир Божий спасти обещает. Ну, будь что будет! Подошел к столу Петро, кулаками о скатерку оперся. - Много ты чего наговорил, пан Денница. А потому вот чего сделаем. Ты сперва пана сотника нашего верни, а там и увидим. Понял ли? А панна Загаржецка тебе в том поможет. Верно ли решил, пани-панове? Оглянулась Ярина, словно помощи от кого ожидая. Оглянулась, взглядом за икону зацепилась. Спас! Тот, что Мыкола под рубахой через Рубежи пронес! Замерла Ярина, на темный Лик глядя. Наставь, Господи, рабу Твою! Подскажи! Хмурился Спас. Молчал. И снова горели звезды над головой, и небо было рядом, и его рука... За руку и привела - все норовил бесов байстрюк вырваться, вперед побежать, ступеней не считая. А ступеней много оказалось. Не сотня, не две даже. Высокой была башня-донжон. В самый небосвод упиралась. Зачем шли - не спрашивала. Шли - и шли. - Красиво как! Правда, Ирина Логиновна Загаржецка? - Зачем так? По имени зови - Ириной, - вздохнула панна сотникова. Красиво, Денница! А где твоя звездочка? - Вот! - маленький пальчик ткнулся в небо. - Только не звездочка это, Ирина. Она не горячая. Она не светит. Это свет от солнышка. Хочешь, мы потом туда слетаем? Поглядела она, куда байстрюк указал. Поглядела - увидела. Белым огнем горела звезда. Денница! Улыбнулась Ярина, хотела мальчугана по голове погладить. Не решилась. - А как ты думаешь батьку моего позвать? Ведь не услышит. - Услышит! - улыбнулся хлопчик. - Нам здесь звездочки помогут. Ты только глаза закрой. И не открывай, а то звездочки очень горячие! Послушалась. Закрыла. Шестипалая рука коснулась ее пальцев... И словно сгинуло все. Почудилось - снова сон видит. На ней платье серебряное, в волосах - обруч, тоже из серебра...

А Небо совсем рядом. Только звезды не холодные, как прежде, - горячие, огнем пышут. Подивиться успела - сама на себя со стороны смотрит! Ну точно, сон! Но как же это? - Открой глаза. Несущая Мир! Не стала спорить. Открыла. Не было башни-донжона. Не было ночи. И звезд - не было. Бездна была безвидная и пустая. А над Бездной - узкая лента дороги. Она - на перекрестке. А впереди, в двух шагах только... Чудится? Снится? Нет времени думать! - Батька... Батька! Батька! Кричала, себя не помня. Боялась - не услышит, не обернется. - Батька! Чуешь меня? Чуешь? Логин Загаржсцкий, сотник валковский - ...Батька! Чуешь меня? Чуешь? Еще не веря, не понимая, обернулся сотник. - Яринка!!! ...В серебряном платье стояла Ярина Загаржецка. И горел серебряный обруч в ее волосах.

Часть третья.

КОЛДУНЬЯ И ИСЧЕЗНИК

ПРОЛОГ НА ЗЕМЛЕ

Радуга. Всюду радуга - от земли до неба. Вернее, все небо и есть радуга! Звенит празднично, на пределе слышимости - будто зовет. Текут, струятся бесконечные переливы разводов, уносятся в зенит, туда, где купол небесный раскрывается опрокинутым зевом воронки, ненасытным ртом, хоботом, омутом, засасывающим водоворотом... Страшно. И красиво. Страшно красиво. Будто оказался внутри мыльного пузыря-гиганта, который исполинское дитя, капризничая, вдруг решило втянуть обратно в свою соломинку. Не надо этого делать! Пузыри надувают, а не втягивают! Они невкусные! Остановись, дитя! Не слышит. Радужная пленка безостановочно ползет вверх, к жадному отверстию в зените, колышется, подступает отовсюду. Рывок - и вот она разом сжалась, поглотив дальние кусты боярышника, суматошно взлетевших дроздов, одинокий домик у поворота дороги. Остановилась, словно размышляя. Или отдыхая. Или переваривая проглоченное. Двинулась дальше. Уже неторопливо, степенно; без суеты. Замерла, помедлила. И снова - рывок вперед... Карликовый крунг завороженно глядел на радужную завесу. Красиво и уже почти совсем не страшно. Разве такое диво дивное, разноцветье прекрасное может быть страшным?! Ветром свежим веет, звенит, зовет к себе. Обещает чего-то такое... светлое, ясное, какого здесь не бывает. И слов не придумано. Крунг улыбнулся. Моргнул, сверкнув пластинками слюды, наклеенными на внешней стороне век. Его глупые сородичи пятились от невиданного чуда, что-то кричали ему, маленькому, меньше прочих - но он уже не обращал на крики внимания. Пусть бегут, причитая, прочь, пусть бросают хижины и рухлядь - они трусы и дураки. Да, трусы и дураки! А он, самый маленький из карликовых крунгов, - умница и герой. И малыш решительно сделал первый шаг навстречу чуду. Второй шаг. И третий, наилегчайший. Упругий поток подхватил его, мягко увлекая вперед, и крунг с радостным удивлением понял: лечу! лечу, братцы! Рядом, смешно гримасничая, кувыркался в воздухе коротышка-хронг - словно и сейчас собирался плеваться своими колючками. Глупыш! Страшно ему, видите ли! Оно и понятно: рожденный ползать... Мимо со свистом проносились стайки железных ежиков, и крунг еще удивился: за что ежам такая честь - тоже лететь по воздуху, да в придачу куда быстрее, чем он сам, герой и умница?! А потом... потом радужная завеса облепила его теплой болотной жижей. Приникла, впиталась, растворяясь в нем и растворяя в себе. Лишь тогда накатил страх. Запредельный, на грани с блаженством. Боли не было совсем. Только липкое тепло, и изумление: это он? это он кричит, самый маленький из карликовых крунгов?! Да, он. Кричит. Не понимая, что делает, все еще улыбаясь, выплескивает последним истошным воплем животный ужас, предчувствие неминуемой, нелепой смерти! И когда вечная тьма, где спит, отдыхая от трудов, прекрасная радуга, сомкнулась вокруг карлика, - сквозь нее, сквозь эту бесстрастную черноту долетел голос. Голос, который на миг разорвал пелену ужаса, голос, от которого невольно попятилась сама Смерть. - Не бойся, - шепнул кто-то. - Я спасу. Логин Загаржецкий, сотник валковский Хлеб наш насущный даждь нам днесь... Язык тяжко ворочался в пересохшем колодце рта. Впервые в жизни, впервые в буйной и бурной, как высверк шабли над головой, жизни сотника Логина он не мог дочитать отче наш до конца. Впервые. И кому сказать! - из-за распроклятого жида-христопродавца! - ...остави нам долги наши, яко же оставляем мы должникам нашим... Ну глянь! глянь в лицо черкасу, иуда! Возьмись за крыж! Брезгуешь?! Ведь добрая шабля, с пышного бунчук-паши боем взята, есаул Ондрий не всякому доверит, мне - и то промедлил, старый рубака! Я ж тебя насквозь вижу, песий сын... сам стольких в куски пошматовал, что и на исповеди не рассказать, иной раз от дюжины не знаю как отмахивался, а от тебя, Душегубец, впору и не отмахнуться! Славно ты моих Черкасов пластал там, на панской лестнице, Мацапуру-упыря собой закрывая! Вовек не забыть, на Страшном Суде - и то вместо грехов иное припомню: днепровский рыбак щуку-матку скучней пластает, чем Юдка - черкасов-реестровцев... Дерись, тварюка!

- ...не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого... Хотел сказать "аминь" - ан с первого раза не сложилось. Бульканье горлом, и весь тебе "аминь". Словно горелка из опрокинутой бутыли. - Батька! Батька! Дрогнула земля. Черной кипенью подернулось небо. - Батька! Чуешь меня? Чуешь? Пронзительный вопль ворвался в уши. Аж мурашки по спине. Нелюдской, вражий голос; а вслушаешься - дитя блажит. Малое дитя, кому не батьку выкрикивать на крыльце пекла запредельного, а на лозе оструганной по двору гарцевать. Такое ночью в теплой хате приснится - в ледяном поту кинешься в сени, долго будешь воду из кринки хлебать, заливая грудь... Да только всякого навидался Логин, сотник валковский, по сей геенне Порубежной всласть наездился, чтоб от дурных воплей за спиной кочерыжкой ежиться. Хватит. И поползла, шипя по-гадючьи, верная "ордынка" из ножен. Авось в клинке больше гордости осталось, чем в хозяине неприкаянном, сменявшем душу на дочку, честь на кровь, славу черкасскую на скитания горемычные - и загубившем все сразу. Выручай, невестушка! - Батька! Да где ж ты?! чуешь ли?! - бешеной метелью взвился зов. Чорт тебе батька, горлопан! - в пекле ищи, не здесь!.. Накликал. Встал чорт меж жидом и черкасом. Сам длинный, черный, нос крючком; глазищи, прости Господи, лампадами горят - узкие, нелюдские, от висков к самому переносью. - Не надо, - сказал чорт. С такой тоской-кручиной сказал, что сердце аж захолонуло, а кулак с шаблей до краев свинцом налился: ни поднять, ни опустить. Ах ты, вражина! сладить с Логином! адово племя! Н-на! Крестным знамением положил лихой сотник "ордынку" на врага рода человеческого. Сам себе удивился: есть еще порох в пороховницах! славно! Что теперь скажешь, сучий выкормыш? - Не надо, - повторил чорт, равнодушно моргая длинными, девичьими ресницами. - Видишь, Логин: он не драки - смерти просит. Ты не руби его, сотник; ты пожалей его. И себя пожалей, ведь пора бы... - Его? себя?! жалеть?! Уйди с дороги, пекельная рожа! - Глянь на меня, сотник, - сволочной чорт даже с места не качнулся, только лапой шестипалой в грудь себе постучал. - Глянь, прошу: себя не видишь? не узнаешь? Бросилась Логину кровь в лицо, опалила дикой обидой. Думал, ко всему притерпелся... зря думал. - Себя? Мать-Богородица, Мыкола-Угодник! что мелешь, харя?! Кто ты, а кто я?! Усмехнулся чорт. - Ты за дочкой пошел, я-за сыном. Ты Малахов Рубежных в шабли со своими хлопцами взять хотел... и я взял - однажды. Что от нас осталось с тех пор, сотник? Порох один, и тот сырой... шипим, шипим, пыжимся грохнуть... Смотри лучше, сердцем смотри, коли не дал тебе Святой, благословен Он, разума! Тошно стало Логину, до того тошно, что хоть вовкулакой лесным на дуну вой - а глаза и рад бы отвести, да с радости этой проку мало! Зимой у детворы так бывает: лизнут сдуру железку, в самую стужу лютую, потом язык не отдерешь!.. вот и взгляд - прикипел к чортяке. Не хочешь, а видишь, оглохнешь, а слышишь; нож кривой в сердце сунешь, да сердце-то в ответ не кровью - памятью во все стороны брызнет. Встало перед Логином, сотником валковским: - ...давайте так договоримся: Юдка визу выправит, а зацный пан поклянется перед иконою, что Юдку, живого и невредимого, на ту сторону возьмет. Там и сочтемся... Помнишь? помнишь, ты тогда еще подумал! Морщины на твоем необъятном лбу понемногу разглаживались: - Ты, душегуб, так и так с нами пойдешь. А то чорты знают, куда заведешь нас. Вот если правильно заведешь да Яринку там отыщешь - тогда поговорим... мое слово - железо... И еще встало, горячими брызгами: ...а тех, по ком эти бабы плачут, не вернуть уже. Предложи им сейчас привести из пекла их сыновей, да мужиков, да братьев!.. Отказались бы? - Я... Помнишь? помнишь, твой голос тогда сорвался. Не понять: от ярости ли, или от смертельного оскорбления, или старуха в цель попала... ? - Я клянусь вам, бабоньки... что упыра этого, Юдку, своей рукой в у пекло приведу. А жид Юдка мне живой нужен, покуда в пекло меня не приведет, а когда приведет - то я его, злодея кровавого, шкурой новый барабан натяну! Или я брехал когда?! И напоследок, беспощадным итогом: ...молчал молодой турчонок. Как кремень, молчал под ножами. Страшное дело творилось в плавнях близ Хотина-Днестровского. Страшно пытали Логин, тогда еще хорунжий сотенный, со Шмальком-друзякой пленного нехристя, диким спросом спрашивали - молчал черномазый. Губы в клочья закусывал. - Слышь? помер, что ли? - спросил под конец Шмалько, вытирая ладонью потный лоб и оставляя поперек багровую колею. Помнишь? помнишь, ты тогда пригляделся. - Клянусь Пречистой Богородицей, - сказал, а в камышах ветер подхватил, унес тихим шорохом, - таки помер, басурман! Добили, не добились... Открыл тут глаза молодой турчонок. Белькотнул по-своему, - отчего чужие словеса намертво в память резались? отчего годы не вытравили?! - улыбнулся светло и уже взаправду помер. Не скоро узнал Логин, что сказал ему полонянник, а когда узнал, лишь плечами пожал. Из ихнего клятого Корана то было: -"Аллах не взыскивает с вас за легкомыслие в ваших клятвах, но взыщет за то, что вяжете клятвы! Искупление этого - накормить десять бедняков или освободить раба..." Сколько лет торчало вросшей в мясо, привычной занозой, и лишь сейчас выперло новой болью, чирьем гнойным под взглядом чортячьим: "...не взыскивает за легкомыслие в ваших клятвах... но взыщет за то, что вяжете клятвы..." Гори в аду, молодой турчонок! Гори в аду, чорт-катюга с безумным Юдкой! Гори в аду, сотник Логин, клятвопреступник и душепродавец! В одном котле сойдемся! Не земля под каблуком - камень да прель прошлогодней хвои. Не небо над головой - дерюга рваная, прохудившийся мешок с горохом, того и гляди посыплется на голову частым градом. Не правда вокруг - брехня на брехне сидит, брехней погоняет, и все трое истинной правдой прикидываются, изгаляются над встречным-поперечным! Что делать? где стоять? куда идти? кого рубить?! И в третий раз полоснул крик наискось, ударил в спину: - Батьку! чуешь?! Еще не веря, не понимая, обернулся сотник. - Яринка!!! ...В серебряном платье стояла Ярина Загаржецка. И горел серебряный обруч в ее волосах. - Донечка! ласточка моя! Не помня себя, с забытой "Ордынкой" наголо, с жидом и чортом за плечами, повернулся Логин к дочери. Стояла та в высоком небе ангелом Господним, светилась зорькой ясной - и понял сотник: все. Конец отчаянной душе. Завершились адские скитания, но и жизнь завершилась. Смилостивился Иисус-Спаситель, допустил грешника в рай; туда, где сейчас Яринка сладкий варенец золотыми ложками ест. Видишь, сотник?! не ты пришел - за тобой пришли. Шаг - и в небо. - Яринка!.. я... я иду... Примерзли слова к губам; дыханье в глотке комом шерстяным сбилось. В высоком небе стояла Ярина Логиновна, блистала святым серебром, что твоя икона в новой ризе... Да только приплясывал рядом с панной сотниковой чертенок-подмастерье, разнопалый нехристь. Дразнился. Язык высовывал; "Батьку! чуешь?" - горланил. Померк свет в глазах сотника Логина. - Рушницу мне! рушницу дайте! Ответно ли грянул выстрел? Помстилось ли? - кто знает? Вот и Логин не знал, не видел уже, как из-за кустов приподнимается верный есаул, как дымится разряженная булдымка в руках старого Шмалька, а сам есаул Ондрий потрясение смотрит в синь высокую, где пляшет неуязвимый чертенок, и молчит Ярина Логиновна. Хитер бывалый черкас. Знал, когда слушать, когда ослушаться надобно, когда по-своему телегу повернуть. Тайно ждал в засаде: выручит жида-падлюку шабля острая, так пуля меткая не минует! Минула. И Юдку Душегубца, и адского выкормыша. Впервые есаула рука подвела. Блудный каф-Малах, исчезник из Готова Яра Мой сын звал меня. А я медлил. Только сейчас, в эту минуту встречи, я ощутил всю горечь происходящего - и Хлеб Стыда забил мне рот липкой мякотью. Впервые я понял, что значит быть бессильным стариком на иждивении собственных детей! Я, каф-Малах, Свобода во плоти, проницавший Рубежи и смеявшийся над стражей! - ныне я жил лишь потому, что вот он, мой малыш, запертый в темницу несовершеннолетнего тела, рвал свет в клочья и швырял мне, блудному отцу своему, последние обрывки. Брось меня! Оставь! И тот, прежний стыд показался мне светлым праздником перед стыдом новым. Это я кричу ему: "Брось! оставь!.."?! Это я облегчаю ему непосильный труд?! Нет, это я сам норовлю оставить, бросить мальчишку один на один с его судьбой - чтобы потом и в гибели, в растворении останков бывшего каф-Малаха, слышать до конца вечности: - Батька! Да где ж ты?! чуешь ли?! На миг мне почудилось: я стал прежним. На краткий миг, но и за него - спасибо. - Батька! лови смыслу! белую, белую хватай! Ловлю, сынок! Белую смыслу ловлю, Внутренний Свет ор-Пеним, облаченный в мантию Света Внешнего ор-Макиф... ловлю, хватаю, держу обеим" руками, зубами вцепился!.. ты только потом напомни, я тебя обязательно научу, покажу... потом. Если выберемся. Нет! - когда выберемся. А мы с тобой обязательно выберемся, на карачках выползем... И снова нет. В полный рост выйдем. - Батька! вот еще! Клянусь Азой и Азелем! - он дотянулся! Свет Скрытых Замыслов хлест нул меня наотмашь, мгновенно впитываясь, и я выплюнул остатки Хлеб. Стыда. Да, он, дитя моей несчастной Ярины, воистину может - но он ещё не умеет! Умею я, бесполезный призрак, умею, но не могу - и значит, не такой уж бесполезный? Не очесок шерсти на гребне, а знание и память? - Батька! - Хватит! мне хватит!.. оставь себе... Мне действительно хватило. Даже с избытком. Рав Элиша, учитель мой ехидный еретик, - слышишь ли? У меня родился сын! Он уже почти вырос мы вместе! И ярче Света Скрытых Замыслов полыхнуло из немыслимой дали тихое: "Глупый, глупый каф-Малах... поздравляю, не сглазить бы..." - Эй, Заклятый! держись! Больше мне не нужен был никто из заблудившихся в Порубежье. Только он, Иегуда бен-Иосиф, носитель моего убежища-медальона, моя последняя надежда на нарушение Запрета. Откликнулся ли он? услыхал ли? Не услыхал, но откликнулся - сердцем, нутром знатока Имен. Зря, что ли, я сидел позади него в седле: убеждал, просил, уговаривал? Душу грозил наизнанку вывернуть, швырнуть в лицо не только смрад горящей семьи его, но и смрад таких печей, где пылал и будет пылать народ Иегуды, что клочья пепла забьют глотки насквозь за мириады Рубежей?! Зря, что ли, он спорил со мной?! Срослись мы, носитель медальона, сплавились; не так, конечно, как с глупым героем Рио, тогда, в метели, но все-таки... Я не открыл Окно. Я его взломал. Чувствуя, как клещом впился в меня мой Заклятый - силой имени Айн, чье число семь десятков, и силой имени Далет, чье число четыре, а вместе эти Имена тайно указывают на мужскую силу, сокрушающую пределы. Хорошо взялся, Иегуда, щенок уманский! Пошли насквозь прочь от Порубежья? прочь от клинка сотника Логина?! - Шма Исраэль! - лишь крикнул он в ответ. И калейдоскоп сфир разлетелся мелкими цветными брызгами, той радугой, которая появляется в небе, говоря обреченным: "Нет защитника, и некому отменить приговор!" Старый, очень старый человек сидит в огромной бадье, где поверх мыльной воды наросла шапка пены. Пена-усы, пена-борода, пена-слова. - Позор на мою дряхлую голову! Ты что, голых старцев не видел, плут и мошенник?! Морда твоя бесстыжая! Я смеюсь. Я видел много старцев, и часть из них была голыми. Никакого удовольствия. - Он смеется! Нет, люди добрые, он смеется, вместо того чтобы подойти и благочестиво потереть спинку старому рав Элише! Подхожу; беру мочалку. Тру худую спину с резко выступающими позвонками. - Ты ведь только что был здесь, у меня, - бурчит старик, покряхтывая от удовольствия. - Спрашивал: как плодятся и размножаются Ангелы... не наговорился? Пожимаю плечами. "Только что" не имеет для меня никакого значения. Равно как и "здесь". Старый, очень старый человек смотрит мне в лицо. Странно смотрит. раньше было иначе. И я, глупый каф-Малах, не сразу понимаю: он задал допрос и ждет ответа. Куда уж мне понять это сразу, когда раньше всегда задавал вопросы и ждал ответа - я. Впервые я сталкиваюсь со словом "раньше" лоб в лоб... может быть, я все-таки сумею понять, что это значит? - Вот бадья, а вон стена, - говорю я, тщательно подбирая слова. Будто ожерелье из лунного бисера на волос горной феи вяжу. - Между ними расстояние. Локтя четыре. Это если для тебя, рав Элиша. - А для тебя, путаник? - А для меня, если насквозь - по-разному. Когда четыре локтя, когда двадцать поприщ, а когда и вовсе тесно. Я не понимаю пространство, как люди: здесь или там. Я понимаю иначе: там, где я есть, и там, где меня нет. Там, где я есть, я уже быть не могу; там, где меня нет, я буду. Вот и все. Он кивает. Он что-то понял - и я отдал бы сияние Эйн-Соф, чтобы разобраться в его понимании. - Ты говоришь: я у тебя был только что - и вот я снова явился, - продолжаю рассуждать вслух, начиная мылить ему шею. Это смешно; рав Элиша хихикает. - Я так не понимаю время: только что, снова... вчера или сегодня. Я понимаю иначе: это уже было со мной - и этого со мной еще не было. Если было, значит, все, больше никогда. А если не было, значит, еще будет. Очень просто. Он по-прежнему хихикает. Хотя я убрал мочалку. - А ты не такой уж глупый, мой назойливый каф-Малах... Тогда скажи: ты мог бы явиться к дряхлому рав Элише в тот миг, когда ты сам еще стоял здесь, раздражая меня дурацкими разговорами? Я отрицательно мотаю головой. - Нет, рав Элиша. Не мог. Для меня открыто все, кроме одного: того места-времени, где я уже был. - Почему? - Потому что я помню об этом. Помню, и память захлопывает двери, некогда бывшие открытыми настежь. - Выходит, ты ограничен только своей памятью? только своей внутренней реальностью? - Выходит, что так. Если б я еще знал, о чем он спрашивает? если б я еще знал, что я ему отвечаю? - Выходит, что так, - повторяю я. - Спасибо, - отвечает старый, очень старый человек. Я не знаю, за что он благодарит меня. Я иду в угол и набираю из кадки чистой воды. Сейчас я помою ему голову. - А ты никогда не пробовал поменять их местами, эти реальности, внутреннюю и внешнюю? Ты никогда не пробовал освободиться полностью? - вдруг спрашивает он. Вода проливается мне на ноги. Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Батя сильный. Ишь как ломится! Я скоро вырасту. Я тоже буду сильным - как батя. Бабочки засуетились. Машут крылышками. Розовая бабочка - пуще всех. С ее крылышек осыпается пыльца, такие яркие красненькие смыслы От них пленочкам горячо. Там, за пленочками, - пожары. Везде. Пусть машут. Пусть суетятся. Все равно хрен достанут. Про "хрен достанут" - это дядька Мыкола Лукьяныч научил. Хорошая смысла. Правильная. А Ирина Логиновна Загаржецка бранила дядьку Мыколу Лукьяныча. Ругалась, что смысла невкусная, не для "дитев". А братик сказал, что теперь один хрен. Братик молодец. Тот носатый дядька, что у бати на плечах висьмя висит, - тоже молодец. Он знает, что смыслы - это Имена. Его не надо убивать. Раньше я думал, что надо, а теперь передумал. Только цацку заберу. Цацка батькина, чего ее носатому дядьке носить? У меня болит в животе. Тяжело. Батя, думай о своем старике! Думай! Тогда легче... Старик, я тебя тоже спасу. Сале Кеваль, прозванная Куколкой Спать, конечно же, никто не ложился. Ждали возвращения ушедших за подмогой. Впрочем, "ждали" - вряд ли удачное слово. Вот они, оба посланца: и жутковатый ребенок, заметно подросший за последнее время, и бешеная Ирина. Застыли пустоглазыми изваяниями на верхней площадке донжона; уставились, крепко взявшись за руки, в звездное небо... Пришлые из-за Рубежа (братья? да, братья...) первые полчаса все дивились. Переглядывались, хмыкали в усы. Один, самый здоровый, даже пальцем осторожно потрогал. И мигом руку отдернул. - Что, горячо? - криво усмехнулась Сале, наблюдая за этим действом. - Не... холодно! Ледышка! Эй, Сало, они что, померли стоя? - Живы они, живы! - безнадежно попыталась объяснить женщина, заранее зная: не выйдет. - Души в поиск отправили, между сфирами, а сами ждут, когда ваши товарищи отыщутся. Вернутся души обратно - и тела потеплеют. Здоровяк кивнул. Так кивнул, что показалось: судорога ему шею скрутила, не шея теперь - корень древесный. Сразу видно: понятливый малый. До всего своим умом доходит... доходяга. Вот и сейчас - поправил на плече "гаковницу", с которой, похоже, и в постели не расставался, сморкнулся в угол с левой ноздри - и гулко затопал вниз по лестнице. На стену, должно быть. - А дозволено ли будет спросить милостивую пани? - поинтересовался младший брат здоровяка (кажется, его звали Теодор). - Долго ли им в горних высях пребывать доведется? Этот оказался на удивление разумен и дурацких вопросов не задавал. Тут другая беда: на носу Теодора красовались зрительные стекла, в их Сосуде именуемые "окулярами", и они все время напоминали женщине о веселом Стасе, пане Мацапуре-Коложанском. Хоть и в подвалах сидит выродок, хоть и в клетке заговоренной, а все равно - сердце не на месте... Что, Куколка? - это ведь Денница, малыш неразумный, тебе про доброго дядьку в клетке рассказал! Еще когда кричала ты криком: нельзя в замок сей! нельзя! его веселому Стасю в надел отписали! пропадем ведь! Улыбнулся тебе малыш. "Можно", - сказал тоненько, как отрезал. Можно. - ...так долго ли, пани пышная? - Не знаю. Время в Сосудах и между сфирами идет по-разному. Час, два, пять... Смотря насколько далеко им придется забраться. - А тогда сомнения берут: как же им подмогу раздобыть? Разве можно сквозь тонкие энергии, как говаривал учитель мой, блаженный Григор Варсава, тела плотские сугубо провести? Хороший вопрос. Если бы Сале еще сама знала на него ответ! Она молча пожала плечами (вот Варсаву своего и спрашивай, мудрец!), после чего снова принялась разглядывать застывшего мальчишку. Это странное существо не уставало поражать ее. Поначалу Сале Кеваль относилась к нему с брезгливым равнодушием: уродец, балаганный шут, коего приказано доставить любой ценой. Любой - и это есть также цена ее собственного спасения. Поэтому, когда ребенок начинал упираться, женщина испытывала вполне естественное раздражение. Но дальше... Она так и не поняла, в какой момент ей стало страшно. Тогда ли, когда с треском разлетелась на куски крепкая дверь, что удерживала жуткое дитя? тогда ли, когда разом вспыхнул, занялся жарким пламенем дом, где они коротали ночь? Или еще раньше, когда в шестипалой ладони ребенка из ниоткуда явилось червивое яблоко? Или совсем недавно, когда рвались они сюда из Столицы, рвались напрямую, через все препоны, - и гнилой основой лопалось мастерство Сале Кеваль, не доставая, не успевая!.. Вот тогда-то и прозвучало рядом смешное: "Ты подвинься, тетя Сале... нам туда, где мышки шепчутся... слышишь, братик?" Когда ты испугалась? - тогда, раньше, позже? Не все ли равно?! Просто в какой-то миг Куколка вдруг осознала: все ее магические умения, все ее могущественные Имена и тайные амулеты - ничто, пыль на ветру, по сравнению с одним косым взглядом этого нечеловеческого создания. Нечеловеческого? Сейчас она уже не была уверена в последнем до конца. Да, мальчишка рос не по дням, а по часам, да, его облик стремительно менялся - но меняясь, черты лица Денницы становились все более человеческими! Еще недавно темная, едва ли не чешуйчатая кожа теперь смотрелась уже просто смуглой. Длиннющие узкие глаза выглядели теперь скорее раскосыми, обычными, хотя и не потеряли своего завораживающего мерцания. "А ведь вырастет - от девок отбою не будет! - вдруг подумалось Сале. - Уже и сейчас есть в нем что-то... что?!" Впрочем, рос чудной ребенок не только внешне. В речи его наивные детские вопросы все чаще мешались с такими фразами, что мороз по коже продирал. Взять хоть недавний совет, на котором едва ли трехмесячный младенец взял на себя роль старшего! Хотя - какой там трехмесячный?! На вид ему уже лет восемь, а то и поболе будет! Как он говорил: "Я спасу. Только я должен успеть вырасти..." Может, и правда?! может, потому и вырасти спешит, как на пожар? Успеет? Спасет? Не рассудком - душой, опаленным нутром Сале Кеваль чувствовала: этот ребенок - и в самом деле их единственная надежда. Кто же он? Демон? Спаситель? Чудовище?! И какие чувства она испытывает к нему сейчас? Холодом тянуло от зубцов стены. В трещинах ползали жирные слизни, оставляя за собой слюдяные потеки. Ночные птицы тоскливо кричали во тьме о несбывшемся. Но Сале сейчас было не до птиц, слизней и холода. Женщина истово пыталась разобраться в самой себе - и вдруг ощутила со сладостным трепетом, как раскрывается ее внутренняя оболочка, как темная суть ("смысла"?!), сокрытая до поры, медленно поднимается оттуда, из глубин, наполняя все существо гибельным восторгом свободы. Что-то менялось внутри и вокруг нее, плавилось, текло, мир становился ярким, несмотря на ночное время, до краев наполнялся звуками, красками, запахами - и Сале не сразу поняла: она сама здесь ни при чем! Звезды блекли, небосвод наливался радужным сиянием, пахнуло порывом свежего ветра - и площадка донжона слегка вздрогнула. Теперь уже Сале с любознательным Теодором застыли безгласными изваяниями. А бывшие статуи... статуи ожили! * * * Он появился сразу, прямо из воздуха, в огненном ореоле, который, впрочем, мгновенно погас. Отшатнулся к парапету чумак Гринь, торчавший все это время у самого проема, побелел меловым разломом и принялся мелко закрешивать себе грудь. Как успела заметить Сале, эту манипуляцию чумак проделывал при всяком удобном и неудобном случае - всегда с одним и тем же результатом. Зато Теодор, тоже слегка спав с лица, мигом схватился за пистоль. Но ни крестное знамение, ни оружие не произвели на пришельца особого впечатления. Пошатнувшись и едва не упав, он первым делом кинулся к ребенку - вовремя успев подхватить измученного сына на руки. Сына?! Да, сына! Потому что долговязый гость, демон с разнопалыми руками и светящимися прорезями вместо глаз, не мог быть никем другим, кроме как отцом странного дитяти! Но уже сейчас было ясно видно: сын не станет точной копией отца. Ребенок выглядел куда более похожим на человека. А со временем... Или со временем все повернет в обратную сторону?! - Батька! Прошли? Получилось?! - Получилось... ты жив? жив?! - демон баюкал мальчишку в объятиях, и по щекам демона текли раскаленные добела капли. - Во имя Пламени Эйн-Соф, как же ты похож на Ярину!.. на мою Ярину... Сале плохо соображала сейчас. И на ее взгляд хромая Ирина, до сих пор пребывавшая в забытьи, меньше всего походила на сего ребенка. Впрочем, демонам виднее. - Да... похож, - бессмысленным эхом откликнулся Денница. - Ярина... Ирина Логиновна!.. А где... где ее батька? Недоумение. Недоумение пылает в бойницах-глазах. - Где? И носатый дядька? Они там, за пленочками? Я ведь обещал... - Шолом, пани и панове! - у дальнего края парапета, вынудив Гриня закреститься втрое чаще, ухмылялся белозубым оскалом Консул Юдка. Носатый дядька таки здесь! А остальные, голубок ты мой, и впрямь... за пленочками. Видать, силенок у твоего батьки на весь кагал не хватило. Ты спроси у него, у батьки-то: и впрямь не хватило? Или просто не захотел их сюда тащить? Что молчишь, каф-Малах? - Это не мои силы, - в низком голосе демона, которого Консул назвал каф-Малахом, лопнула перетянутая струна. - Это его силы. Узкий подбородок судорожно дернулся, указывая на сына. А Сале Кеваль тем временем отчаянно пыталась вспомнить: кого называют каф-Малахами? кого?! Ведь она слышала это слово, слышала... - Я же обещал, батька! Надо ее батьку сюда, надо тоже... - вопль Денницы был полон растерянности. И еще - совсем человеческой, детской обиды. - Обещал? Ты? - Да!!! - Если так, ты прав, сынок. Просто ты не понимаешь, чего это будет стоить тебе... нам обоим. Но я сделаю. Раз ты обещал - я сделаю. Раскройся! Демон осторожно усадил ребенка на каменный пол, спиной к зубцам ограждения. Глянул вверх, дернув тяжелыми веками. "Так смотрят слепцы! - пронзила сердце иглой чудная мысль. - Или нет: так смотрят... насквозь!" Сале ощутила, как воздух над площадкой донжона содрогнулся от дикого напряжения эфирных полей. И Денница вместе с так и не пришедшей в чувство Ириной вновь застыли - чтобы каф-Малах попросту исчез. Совсем. Без всякого сияния и грома небесного - соль, и та явственней растворяется в воде. - Вы не знаете, кто таков есть каф-Малах, пани Сале? - с отменной вежливостью осведомился умник-Теодор. Не спеша, однако, убирать за пояс пистоль в присутствии Консула. - Каф-Малах? - насмешкой прозвучало от парапета. - Ой-вэй, хлоп-че, чему вас только по вашим бурсам православные меламеды учат?! Ну ежели попросту, для гоев необрезанных - так это такой себе маленький ангел-еретик! - Сатана? - заинтересованно обернулся Теодор, блестя окулярами. - Люципер? - Бес это! Чортяка! Тот, кто в скале сидит! Мамку спортил, братика спортил... мне жизнь спортил... Бормотание Гриня-чумака мало кого заинтересовало. Жизнь ему спортили... а кому легко? - Не кидался б ты, хлопче, такими Именами, - посоветовал Консул, обращаясь то ли к чумаку, то ли к бурсаку. Однако на вопрос так и не ответил. И тут Сале вспомнила! Ну конечно! Ангел Силы ведь говорил ей... - Это блудный Малах, Теодор. Блудный ангел. Тот, кто отказался от Служения во имя Свободы. Тот, кто однажды преступил Запрет... Договорить не удалось. Глубоко внизу, в замке, раздался оглушительный грохот, треск, и следом - частая, слитная дробь выстрелов. Когда-то, будучи по делу в ином Сосуде, Сале уже слышала, как стреляет подобное оружие. Но... откуда?! И почти сразу женщина увидела: юный Денница, ребенок, которого она искала-презирала-боготворила, тихо оседает боком на выглаженный камень плит. Бледный, как смерть. Логин Загаржецкий, сотник валковский - Шмалько! Харя твоя непроспатая! Куды целишь?! - Туды, пане сотник... - Куды - туды? В божий свет?! - Добро б в божий, пане сотник... Видали ж: один чортяка на земле, другой на небе! а рядом - и сказать боязно... Кинул Логин шаблю в ножны. Кого рубать? - не Ондрия ж, есаула верного. - А рядом с небесным пекельником дочка моя сияет, Ярина Логиновна! Это тебе сказать боязно, харцызяка? В тридцать три тебя рассвятых апостола?! - Да так-то оно так, пане сотник... а все думаю: не мара ли? Отвели нам ясны очи черти да жидовня! Подошел сотник к есаулу, глядит: а у Шмалька глаз его карий слезой плывет. Не он ли малую Яринку на коленке катал, за ус сивый драть позволял? не он ли за панну сотникову сперва отчизну кинул, в пекло полез, а после боевых товарищей - и тех оставил? Эх, пан Ондрий... пропадем мы тут, а все одно - вместе. - Пошли, что ли? - А то, пане сотнику... пошли. Только, не в обиду будь сказано: в какую сторону? Петляла тропка под сапогами. Орали в кронах сосен дурные пичуги, изгалялись по-своему. Щебень мелкой осыпью тек впереди, шуршал змеюкой в осоке. Била "ордынка" по бедру: что ж ты, хозяин? пить хочу! Нечего ответить. - Турчонка помнишь? - невпопад спросил Логин, глядя под ноги. Слышь, Ондрий: турчонок молоденький... под Хотином, в плавнях? Ты ему сперва ухо кромсал... помнишь? Помолчал есаул. Лоб наморщил. - Не-а, - отозвался. Ну и ладно. Хлопцы ждали близ дареной чортопхайки. Гром-бонбарь все кулемет по лоснящемуся боку гладил, ну точь-в-точь хлопец у плетня - ядреную девку; Забреха же на дорогу как уставился - прикипел. Не спросили: куда Юдка Душегубец делся? Чего им спрашивать? - и пан сотник на шаблях не из последних, и Шмалько уж чего-чего, а из рушницы шмалять горазд... и выстрел все слышали. Они не спросили, а Логин и рассказывать не решился. Байкой сочтут: примерзла рука у боевого черкаса, ан тут тебе и чортяки с ихними побрехеньками, и ангелы боженькины во облацех... и жид в небесах сгинул. Такие байки Рудому Паньку перед бабами складывать, а не сотнику валковскому. - Зря вы, хлопцы, со мной остались! - само вырвалось у Логина; и не хотел, не думал, а сказалось в сердцах. - Надо было с нашими да с этими... у которых - декрет-универсал. Бились бы сейчас за счастье уж не помню кого... а так бьетесь - ровно мухи в склянице. Жужжим, да лбом в стенку что крепче. Нет, правда: шли бы вы... может, догоните еще? Дмитро Гром кулемет в последний раз огладил. - А в рожу? - спросил. Отродясь не бывало, чтоб москаль беглый, из милости в реестр вписанный, у сотника Логина Загаржецкого такое спрашивал. Не бывало! - а вдруг заметил Логин: полегчало. Аж улыбка усы раздвинула. - Вон кому в рожу... - вдруг брякнул есаул Шмалько, и Забреха на чортопхайке моргать начал, будто соринка ему в глаз попала. - Пане сотник, вы погляньте: ишь, анчихрист, опять явился... Впереди, у поворота сволочной дороги, что тянется над бездной из ниоткуда в никуда, стоял давешний чорт-миротворец. Зенками бесстыжими лупал. - Пулей бы! - безнадежно кинул есаул и сам себе язык прикусил: бил ведь пулей! а толку? А чортяка подумал-подумал, скрутил левой рукой кукиш, да такой щедрый, что и за неделю не обгадишь; скрутил и в сторону славных Черкасов сунул. Пригляделся Логин: кукиш-то чудной! Лапа у чорта шестипалая, вот и торчит из фигуры оскорбительной не один - сразу два пальца, и оба не по-людски шевелятся. Взыграло сердце у сотника валковского. Прянул в седло, ожег коня ударом плети. - За мной! Только и услышал, как сзади копыта-колеса в сухой грунт ударили. А там уже слушать некогда было: вон он, исчезник проклятый, за поворот уходит. Вре-ошь! Тогда не достал, сейчас достану! Свистел ветер в ушах: с-с-стой, с-с-сучий с-с-сын! Бедра в конские бока корни пустили, вросли намертво: не зверь, не человек - диво дивное несется единым телом, карать насмешника. Щебень из-под копыт врассыпную. Пичуги из крон лохматых - врассыпную. Думы черные, боль сердечная - сгинь, пропади, рассыпься! Сотник Логин с хлопцами вражьей силе укорот дает. Грохнул выстрел. Это Забреха. Уверился, как и есаул: адских выкормышей лишь серебряная пуля возьмет. Еще, говорят, пуговица с полковничьего каптана способствует... Ой, куме, выпей чарку! - где они сейчас, те полковники, те каптаны?! Надо б Грому крикнуть, чтоб не смел новые бонбы вслед кидать: порвет ведь всех на маковый порох! - только крик в горле спекся. Одно получилось: - Вре-ошь! Несется чорт по дороге, петляет - впору зайцу! турецкому аргамаку! поземке вьюжной! Летят по дороге кони-птицы, пылит чортопхайка дареная, с боку на бок вертится - душу черкасы в погоне выплескивают! гнилую накипь с сердец отряхивают! - Пане сотник! пане... сотник... Ударило сзади в уши. - Пане... вниз... вниз погляньте!.. Или ополоумел есаул? Да кой же дурень в скачке под ноги коню смотрит? - Вни-и-и-и-з!.. пане... Не удержался Логин; глянул. Поверил боевому товарищу. Пресвятая Богородица, угодники боженькины, сковородки дьявольские! - не зря горланил удалой Шмалько. Нет дороги под копытами-колесами. Была да сплыла. Небо вместо дороги. Облака взамен щебня. Вон птичка летит; чирикает. - Вре-ошь! Небо так небо. Не пекло, и на том спасибо. И снова обидела плеть коня кровного. А за спиной гул, вой, бьются небеса в лихоманке - друзья верные не отстают от сотника Логина. Небо так небо. Достанем. А чорт весь кипенью серной брызжет, искры на нем дыбом, зарницы по спине плащом хлещут - умаялся. Видать, несладко синь высокую драть, убегаючи. Вон, аж спотыкаться стал. И сладко так стало сотнику Логину, что мед пред той сладостью - горечь полынная. Налево свернул беглец - и черкасы налево. Направо свернул - и черкасы направо. А внизу метушня, гвалт; внизу - замок сам собой вырос, от земли до неба, шпилями ясну солнышку стусаны дает. Рванул чорт по воздусям кругом замка. И черкасы - кругом. - Вре-ошь!.. - Пане сотнику... вни-из!.. Смотрит Логин по-новой через плечо: у подножия замка (замка? города? крепости?! Спас Нерукотворный, просвети!) - людишек тьма. Штурмом стены берут. Сперва показалось: и хлопцы-реестровцы, что под чудной Катеринослав убегли, за землю против Мацапур биться, там. Вон, на холме - Свербигуз маячит, дерет глотку, надрывается. Или не Свербигуз?.. кто разберет?! Зато хитрые махинии - кулеметы - справно трещат, заливисто. А вон и гармата бахнула. Снуют людишки. Шебуршат. Вверх не смотрят. Нет им дела до чорта беглого, нет дела до Черкасов в небесах. Заняты людишки делом. Ну и трясця ихней матери!.. нехай. На второй круг чорт завернул. И черкасы - на второй. - Мы возьмем замок! - прогремело от земли. - Мы разрушим это дьявольское капище! Аж зажмурился Логин - в глаза ударил свет. Невыносимо яркий, ярче солнца, ярче всего, что доводилось видеть. На миг замок исчез, окутавшись белым, жарким сиянием. Это продолжалось недолго, белый огонь начал тускнеть, превращаясь в малиновое пламя. Огненная стена выросла на склоне, ее языки потянулись ниже, свечками вспыхнули растущие у подножия стен кусты... - Не верьте дьявольскому обману! - встало над пожарищем. - Молитесь, дети мои! Это правильно, отметил сотник про себя. Это он верно, молитва завсегда душу согреет. Отче наш, иже еси на небеси... и насчет обмана диавольско-го - тоже правильно. Не поверим. Ни за кисет червонцев, ни за пампушки с чесноком не поверим. Уразумел, чортяка? Чортяка уразумел. Укрылся паром радужным да скрежетом зубовным; на третий круг пошел. Дался ему, поганцу, сей химерный замок! И черкасы - на третий. Только и успел заметить сотник Логин: вместо людского моря - иное море у подножия плещет. Ходит волнами, играет белыми барашками. Западная башня совсем рядом оказалась: протяни руку - до зубца дотянешься! Площадка на вершине хранит следы пожарища: черные угли, черная копоть на камне, белесый пепел. И девка у края стоит: носатая, косолапая страшней Судного дня. Хмурится девка: видать, замуж не берут. Ну и хмурься! - кому ты такая надобна, потвора?! Змий Огненный с шабаша на Лысой горе, и то побрезгует... Сам себя проклял сотник Логин за думы глупые. Ведь знал же: на сей Околице беду накликать - пустая забавка! Подумай сдуру, словцо камешком оброни - свершилось. Вон чорт взапуски тикает, а вон Змий летит. Крылья шипастые раскинул, пасть вполнеба распахнул, вот-вот проглотит. - Забреха! Гром! Чортопхайку! чортопхайку разворачивайте, сучьи дети! И ударил кулемет дареный по Змию. Распорол небеса треском. Присмотрелся Логин Загаржецкий, прислушался: летит, проклятый, хоть бы хны ему, ироду! - летит к башне с девкой, да еще и пламенем вовсю пыхает, будто черкас записной люльку смолит. Песню орет, змеина: Знал я и бога, и чорта, Был я и чортом, и богом! Спрячь за высоким забором девчонку Выкраду вместе с забором!.. Ну и хай тебе грець! - кради на здоровье. Мы хоть Господа-Бога покамест не встречали, а с чортом привелось... тоже, значит, не голота бесштанная! Тут замок вроде пониже стал. И море куда-то схлынуло. Луга, поля; рощица жиденькая поодаль. Небо черным сделалось, звезды злые, моргают от недосыпа. А на донжоне замковом народу поприбавилось: тут тебе и девка, тут тебе и баба, тут тебе и... - Хведир! Яринка! Не углядел сотник Логин, как беглый чортяка в окошко витражное завернул. Так и влетели следом: сотник с есаулом конные, Забреха с Громом - со всех четырех колес. Пал чорт об пол каменный - и сгинул, только смолой в стороны брызнуло. А Забреха, оказывается, все Змия достать норовил. Все шарашил вслед из кулемета. Так что стенам в зале крепко досталось. Сале Кеваль, прозванная Куколкой ...Они замешкались. Все. И первым опомнился не кто иной, как Консул Юдка. Дернулся, выгнулся мартовским котом, с губ его слетело Имя Дин - и Тени разом отступили. Сале, пожалуй, могла бы и сама это проделать, но опоздала. Вот он, Денница, лежит на каменных плитах и, кажется, не дышит. Неужели конец?! - Сейчас, сейчас... - рыжий пламень бороды глушит бормотанье Консула. Ой, Проводник, давай-ка вместе! уходит ведь! Он уже склонился над мальчишкой, который сейчас больше похож на призрак, чем на живого... человека? Водит над ним руками, сплетает Имена я хитрую вязь, не давая измученному Деннице уйти до конца, раствориться по Внешнем Свете. Сале торопливо падает рядом, больно ударившись коленями; хватает край эфирного кокона, пеленает обмякшее тельце. О себе думать некогда: вся сила, что есть, щедро льется в ребенка. Не так уж много той силы у Сале Кеваль, но остановить, задержать, не позволить уйти - хватит с лихвой. А не хватит - на консульские Имена плечом обопрется. - Братик! братик, не помирай!.. Вокруг бестолково мечется чумак. Знал бы как, помог бы, но не знает. Оттого и слюной брызжет, руками машет, того и гляди, зашибет. - Сюда иди! ко мне! - властно приказывает женщина. - Ладонь, ладонь на грудь клади! Да не мне, придурок! - брату! Вот так. Вытащим мы твоего братика, кончай орать! Лицо чумака наливается восковым глянцем; не лицо - снятые сливки. Но ладонь с младенческой груди, против сердца, убрать не спешит. Ничего, парень здоровый, от него не убудет. Потом вином отпоим... красным, трехлетним... - Хведир, ты б помог панне сотниковой вниз спуститься, - Консул наконец разгибает спину и поднимается на ноги. - Под пули? - мрачно огрызается бурсак, блестя окулярами. Раскомандовался, душегуб?! Гляди, из пистоля стрелю! - Не хочешь, как хочешь, - Юдка на удивление покладист. - То-то сотник Логин обрадуется: прибыл в гости, а писарчук Хведир от отца родную дочку прячет! Как мыслишь, чем наградит? Ответа он не ждет. Ответ написан на лице бурсака. В зале горели факелы и редкие свечи - освещая исковерканные пулями стены и окна, скалящиеся осколками выбитых стекол. Посреди зала, прямо на руинах, что были совсем недавно роскошью обеденного стола, красовалась здоровенная бричка. Похабно торчал, задранный вверх, ребристый ствол незнакомого оружия. В углу фыркали, били копытом насмерть перепуганные кони, которых распрячь-то успели, а вот вывести из зала во двор - нет. Не до того сейчас было сотнику Логину и его черкасам! Радостно гогоча, обнимались они с братьями Енохами, лупили друг дружку по плечам, аж пыль столбом! А сам сотник дочку свою на руки подхватил - да так и закружился волчком по зале, вокруг брички, еще больше пугая лошадей! Сале даже завидно стало: вот ведь радость у людей! И плевать им, что земле под ногами, небу над головой считанные дни, если не часы, жить осталось. Скажи им сейчас тот каторжник в терновом венце, который у веселого Стася на стене вверх ногами висел, что вот допляшут, дорадуются, и пожалуйте на последний суд, - в лицо ведь рассмеются... "А ведь я когда-то тоже умела так. Забыть обо всем, и - головой в омут, когда есть только "здесь" и "сейчас", только ты и ом, когда сбывается небывалое, когда - вольному воля... Неужели это и впрямь была я?! Неужели это возможно снова? Хоть на миг! на малую чуточку!.." "А ты как думала? - ответила та, что таилась внутри Куколки. - Или даже на краю бездны станешь лгать и притворяться?! Игры закончились, сестра. Время нарушать запреты. Время жить, жить и умирать. Но - самой собой! Поняла, глупая?!" И Сале молча кивнула. Кокон трещал по швам. Куколка стремительно превращалась в бабочку. Еще немного - и... - Ярина! Яринка моя! Живая! - орал во всю глотку между тем счастливый Логин. - А я, старый дурень, уж думал - ты с боженькиного рая за нами явилась! Так это тебя нам за спасение душ христианских благодарить да славить надо?! - Не ее, - голос Консула Юдки разом отрезвил всех. - В первую голову вот их двоих славьте. И не скупитесь, панове: им любая слава мала,.. Юдка бережно опустил Денницу на скамью, вытер пот с детского лба, и только тут до Сале Кеваль дошло, что черкасы попросту НЕ ВИДЯТ беспамятного мальчишку! Да и только ли его? На этот раз она опередила Консула. Тени вновь отшатнулись прочь - и всем явилось: распростерт на полу длинный, нескладный каф-Малах, Блудный Ангел, исчезник из Гонтова Яра. А рядом, на скамье - чудной мальчишка в ореоле из тумана сизого. Отец и сын. - Вот им, панове, в ножки кланяйтесь. Себя не пожалели, а вас, добродии, за шкирку выволокли!.. - Померли никак? - шепотом осведомился один из Черкасов, с головы до ног обвешанный взрывными зарядами. "Бонбами" - вспомнила женщина нужное слово. - Живы, Дмитро, живы... Но близко к краю прошлись, не сглазить бы! Пуп надорвали за ваше здоровьице. Гнить бы вам, панове, на Околице до скончания веков, аминь... Ну и мы с панной Яринкой подсобили самую малость. "Самую!.. малость..." - гулко ударило эхом в стены. Пошло метаться по углам. И услышали люди в душах своих тайное шептанье: "Видел я сынов восхожденья, и мало их. Если их тысяча - я и сын мой из них. Если их сто я и сын мой из них. Если двое их - это я и сын мой". Услышали и ответное: "Могу я избавить весь мир от суда с того дня, когда я был сотворен, до нынешнего. А если отец мой со мной - со дня, когда был сотворен мир, до нынешнего. А если будут товарищи наши с нами - от дня сотворения мира до конца времен..." Первым молча поклонился, сняв косматую папаху, тот самый черкас, что "Померли?.." спрашивал. Следом и остальные стали кланяться. А сотник Логин стоял-стоял, да и ударил шапкой об пол. Плюнул в сердцах: - Дожил! За дочку душу продал, хлопцев растерял, будто лузгу жеваную, слово черкасское ногами топтал! - а теперь еще чортова семейка да жид-капосник с того света вытащили! И захохотал Логин Загаржецкий, сотник валковский. Так захохотал, что частые слезы из глаз брызнули. Через минуту хохотали уже все - и черкасы, и Консул Юдка, и даже Сале не удержалась. Один только чумак Гринь испуганно примостился на краешке скамьи. Сидел рядом с беспамятным братцем, вовсю таращился на творящееся в зале беспутство. Не знал: радоваться? горевать ли? - Так что ж мне теперь: тебя, Юдка, к себе в сотню есаулом брать? К Шмальку в друзяки?! А чортячий кагал - не иначе как в хорунжие?! - выдавил сквозь смех Логин. - То-то славное войско выйдет! Все турки кто со страху, кто со смеху передохнут! - В есаулы! славно! - ухмыляясь в ответ, Консул то гордо подбоченивался, то закладывал большие пальцы за отвороты жупана. - У Мацапуры-Коложанского сотником надворным был; у тебя, пан Логин, есаулом стану! Сала наемся, горелки напьюся, с девкой налюблюся - и в народные комиссары! - В кого? в кого, иродово племя?! - Ну, в митрополиты! А что мне таки терять, кроме своих Пейсов? - Владыко Юдка! - Хо-хо-хо! - А-ха-ха! Наконец все отсмеялись. Только есаул Шмалько еще всхрюкивал, утирая слезу, - никак угомониться не мог. Видать, жид в митрополичьей ризе мерещился. На коне, с девкой. - Ладно, хлопцы, гоните табун на двор. Эй, донечка! - тут у вас другой стол найдется? - Всенепременно! - вылез вперед довольно улыбающийся Теодор-Хведир. - А горелка с доброй закусью? - А як же! - в тон ему откликнулся Мыкола Енох. - Ну то тащите, хлопцы, та давайте вечерять! - сотник взял себя в руки, разом став серьезным. - Расскажете, что тут у вас... Взгляд сотника, лучась неподдельной, червонной любовью, мазнул по собравшимся вокруг людям. Родным, верным; своим. Хоть и в чужой земле, хоть и на самом краешке обрыва, а все едино - свои. Задержался на теле бесчувственного каф-Малаха. Того насмешника, за кем гнались лихие черкасы в небесах круг за кругом - а выходит, что и не гнались, а верхом на этом, черном, скакали, будто хлопец голопузый на конячке. Дальше взгляд двинулся - вот разнопалый мальчишка, что плясал в небе рядом с Яринкой, "Батька!" с панной сотниковой на два голоса кричал... Уперся взгляд в Консула Юдку. Закаменел. А как был теплым, так теплым и остался. - Цацка, - вдруг сказал-спросил Логин, и брови его поползли на необъятный лоб. - Слышь, есаул пейсатый? - цацка-то твоя златая... - Не моя, - ответил Юдка. - Ну, Панькова... или этого, героя драного... - И не ихняя. Вот его цацка. Еще раз посмотрел сотник на каф-Малаха. Еще раз - на Консула. - Так вроде оса там раньше сидела?.. в цацке-то?! Сале вздрогнула: показалось, вьюга за шиворот ледяной крупы сыпанула. Не вьюга - память. Разом встало: Судорожный взмах - и драгоценная искорка, кувыркаясь, полетела в снежную пелену. - Батька! Лети... лети, батька! Визг проклятого ребенка слился с порывом ветра. Проморгавшись, Сале увидела рядом с собой героя Рио - тоже в седле. Князь не ошибся в выборе: сдерживая пляшущего жеребца, герой показывал женщине пойманный на лету медальон. Тот, что урод-дитя все время таскал на шее, заходясь истошным воем, едва кто-нибудь хотел посмотреть цацку или, упаси небеса, потрогать. Сокровище, понимаешь... ...Но ведь там, внутри, действительно была золотая оса?! Сале вгляделась, отметив мимоходом: Консул тоже пристально рассматривает медальон, закусив прядь бороды. Никакой осы внутри не было. Ни золотой, ни медной, ни живой полосатой злюки с жалом наперевес. Сгинула. - Ишь ты, - невпопад буркнул Логин и повторил еще раз: - Ишь ты... Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Батька думает, что он огрызок. А я ему говорю, что в огрызке - семечки. Надо только закопать их в грязь. Весной. И тогда вырастет новое дерево. Если не верит, пусть спросит у братика. Братик говорил, что всегда так. Останется от кого огрызок - его в грязь закапывают. Песнями разными поливают. Слезами. Чтобы дерево до самого неба выросло. Ты не смейся, батя. Просто братик сам себя не понимает. А я понимаю. И ты понимаешь, только боишься. Батька, я тебя... Спасу? - спрашивает он. Не-а. Я тебя люблю. Тогда он ерошит мне волосы, и мы летим. Потихонечку летим, никуда не торопимся. Вокруг света насыпано: кучи целые. И кислый свет, который изнутри, и перченый, который снаружи. Батя говорит, его есть нельзя. Можно только слюнки глотать. Я глотаю. Батька уморился. У батьки коленки дрожат. Я тоже уморился, но меньше. Кто-то успел подсунуть мне горстку сладеньких смысел. Смыслы называются Именами, но пока пусть еще немножко побудут как раньше - смыслы. Я скоро вырасту, вот тогда и буду называть их Именами. По-взрослому. Иногда я боюсь быть взрослым. В животе бурчит. Это тетка мне смыслу дала. И носатый дядька. Тетка раньше была плохая, а теперь лучшеет. Я знаю: она просто спала все время. Она была сонная и злая. Сонные, они всегда злые, если разбудить. Вот проснется, умоется и станет совсем доброй. Я не буду ее убивать. Слышишь, тетка?.. не слышит. Я хотел отдать бате одну смыслу, из тех, что подарил мне носатый дядька. В дядьке свернулся калачиком горелый хлопчик. Хлопчику страшно и плохо. Я спасу хлопчика в дядьке. Он мне хорошие смыслы дал, жаль, что маленькие. Пожадничал, наверное. Или нет у него больше. А батька едва не заругался. Сказал, что я глупый, глупый каф-Малах. И если я не буду хорошо кушать, он мне уши надерет. Даром, что ли, я их всех на своем горбу вытащил? Я сказал, что буду хорошо кушать. Вместе с батей. Он тоже сейчас слабенький; ему ругаться нельзя. Потому мы и летим медленно и за пленочки заглянуть не можем. Даже за самую ближнюю. Я испугался, что так теперь всегда будет. Как? - спросил батя. Много света и больше ничего, ответил я. Зачем тогда вырастать? Но батя сказал, чтобы я не боялся. Это скоро пройдет, сказал он. Тогда я обрадовался. Я ему смыслу дядькину за пазуху тайком сунул. Мне Ирина Логиновна Загаржецка однажды говорила, что большой добрый дядька завещал делиться. Вот я и поделился. Но батя не позволил. Вынул смыслу из-за пазухи и мне в рот запихал. Сказал, что мне надо расти, если хочу всех спасать. Батя умный. Я-то об этом и не подумал. Тогда я попросил драть меня за уши, чтобы быстрее расти. Чтобы успеть. Батя долго смеялся. Потом сказал, что я еще маленький. Что я ничегошеньки не понял. Поэтому он ничего объяснять и не станет. Он просто покажет. И стал показывать. Он был прав: я ничегошеньки не понял. Зато увидел: садик за забором, по забору крейдой написано "ПАРДЕС", и на Деревьях растут ба-а-алыпущие смыслы. Рыжие, лиловые, смарагдовые и такие... рябенькие. Я таких еще не ел. Вкусно. И расти хочется быстро-быстро! Батя сказал, что есть надо молча. А он когда-нибудь покажет мне дорогу в садик "ПАРДЕС". Нет, сказал я, когда я вырасту, я в том садике жить буду. Наверное. Потом подумал - оказывается, я тоже немножко думать умею! И сказал что лучше, если он мне все-таки покажет дорогу. Бате было приятно. И мне тоже стало приятно. И сразу же откуда-то явилась маленькая, но очень сладкая смысла. Я ее повертел в руках и сунул бате прямо в рот. Он сперва проглотил а потом стал ругаться. Опять уши драть грозился. Тогда я понял, что все сделал правильно. Сале Кеваль, прозванная Куколкой Она проснулась от звука трубы. Ну конечно! - Сале взглянула на золотистый прямоугольник солнца, что протянулся ковром от окна к ее кровати. Такие ковры стелят к брачному ложу, дабы бывшая невеста, а отныне и навеки молодая жена вышла к людям, ступая по свету. Говорят, хорошая примета. Где твоя свадьба, Куколка? Где твой жених?.. радуйся, что хоть еще один светлый день даден тебе в награду завистливой судьбой. И тот давненько начался - заспалась ты, красавица. Час Иволги на дворе, а то и Час Щегла, в столице хозяйки уж домой с базара торопятся, насудачились, набили корзины доверху! Надо успеть муженьку горячий обед сготовить - если, конечно, есть они еще на свете белом: столица, хозяйки, базар, муженек... Да и тебе спешить надо. Помнишь, вчера, за безумным ночным застольем, кто-то каркнул вороном-вещуном: времени замку отведено до утра? Утром, мол, явится парламентер за ответом. Вот и явился. Утро не утро, солнышко во-он где! - а труба зовет. Хорошо хоть выспаться всласть дали, после вчерашнего... "Дядька Князь злой. Он голову доброму дядьке отрезать хочет..." - без причины всплыли в памяти слова Денницы. И свадебный прямоугольник на полу налился багрянцем, а там и отечной синевой. Видать, снаружи наползла тучка на солнце ясное. Или радуга цветным боком под луч подвернулась. "Что, мастер мой? что, славный князь Сагор, вытекает жизнь твоя? - зло усмехнулась Сале Кеваль, садясь на кровати. - Слышишь ли сейчас свою Куколку?! Жаль, не я тебе руку оторвала!.. ну да ладно". Женщине было странно вот так сидеть, вот так думать. Ненависть к мастеру, к губителю ее любви, раньше была единственным ярким пятном в жизни Сале, разом потускневшей после казни Клика. Теперь же, среди множества ярких пятен, внезапно полыхнувших на ее шальном пути - от кровати к окну? от жизни к смерти? от рабства к воле?! - среди этих огней ненависть словно потускнела, стала одной из многих. И все равно: осталась. Они двое за Сале пришли, с двух сторон: мастер-убийца, князь Сагор - и Самаэль-Малах, Ангел Силы. Не Серебряный наместник под стенами, не латники-лучники ждут - они. Оба. "Теки, жизнь мастерская, из жил невидимых! Подыхай как собака, владыка! Одно скажи: зачем тебе голова веселого Стася понадобилась? Откупиться от судьбы? в мяч на жизнь сыграть? И запомни, если слышишь меня: это я, я, твоя Куколка, влила свою каплю яда! я уговорила пришельцев отказать тебе! Помнишь Клика-оруженосца?.. Нет? Ну так еще вспомнишь, когда смертным воем взвоешь!" Вчера, прежде чем малыш-Денница с бешеной Ириной "ушли" за подмогой, успели и об этом деле переговорить. Решили сообща: голову Мацапурину князю никак отдавать нельзя! Зачем одному чернокнижнику голова другого?! Для добрых дел?! сироткам на именины дарить?! Да и обещанный медный венец никого не ввел в заблуждение: мог и все княжество от широкой души посулить! Забирайте, мил-человеки, мой свет белый от края до края! Жить здешнему Сосуду всего ничего осталось - зачем Ирине Логиновне венец, зачем княжья милость?! Хоть в рай, хоть в ад: с собой не унесешь... Только что ж ты прячешь за пазухой, милый мастер? Зачем тебе эта голова? Явись! Расскажи! Никуда ведь не денешься, ежели не хочешь вместе со всеми - в радугу! А ты ведь не хочешь? Посмотрим, сумеют ли твои люди замок взять! Пусть понюхают огненной смерти из-за Рубежа! Да и Куколка в сторонке не отсидится - останешься доволен ученицей, князь Сагор! ...А Денница - этот по-своему решил: "Я их не пущу. А кто доброго дядьку тронет, того сам убью". И странное дело: никто, даже Енохи-тугодумы, не усомнился в словах чудного мальчишки. Мальчишки, что лежит сейчас без чувств рядом с отцом своим. "Хватит бока греть! - приказала себе Сале. - А то узнаю, чем закончились переговоры, только когда стены рушиться начнут!" Она спешила жить. Душа пела натянутой струной - ее время, ее! Пусть этого времени осталось на кончике ножа! Пусть! Все, что есть, - ее! Вперед, Сале-Бабочка! Как там говорил малыш? "Самаэль - это большая розовая бабочка?" Женщина улыбнулась. В зале было гулко и пусто. Прямо на скамье, кем-то застеленной клетчатым пледом (не Ирина ли расстаралась?) - на скамье спал, свернувшись калачиком, Денница. Женщина с удовлетворением отметила: ребенка уже видно и обычным зрением. Значит, понемногу оправляется. То же самое можно было сказать и о старшем каф-Малахе. Блудный Ангел по самые глаза был укрыт ковром; а под голову ему сунули другой плед, черный с Красным, сложенный вчетверо. Переносить спящих (спящих ли?!) из зала в покои не решились. Возле скамьи, на полу, сонно моргал еще не до конца очнувшийся Гринь Больше всего чумак в этот момент напоминал побитую собаку. И выслужиться нечем, и уйти некуда. - Останься в замке, - мимоходом бросила парню Сале Кеваль. - Приглядишь за братом. И поесть чего-нибудь в кухонных кладовых расстарайся пока мы с наместником договариваться будем. Думаю, потом времени трапезничать не останется. Она мало надеялась на успех переговоров. Значит, будет штурм. В ход пойдет все: и огнебойное оружие Черкасов, и катапульты-арбалеты осаждающих И для крючков на саламандриков место сыщется. Сале с некоторым удивлением заметила, что продолжает улыбаться. Что потягаемся с магом, кого б там ни призвал в свое войско Серебряный Венец? Прежняя Сале Кеваль еще десять раз прикинула бы, стоит ли ввязываться в эфирный поединок с противником неизвестной силы. Только где она прежняя? Женщина заботливо оправила ковер-одеяло на Блудном Ангеле. "Как на усталом муже", - мелькнула диковинная мысль. Едва касаясь, тронула ладонью лоб Денницы (холодный! мокрый...) - и легко сбежала по ступенькам в обширный холл замка, а там и во двор. Все были уже в сборе. Даже парламентер, гремя железом доспеха, как раз перебирался через стену. Сале с удивлением узнала в парламентере героя Рио. Все-таки тесен мир! Да что там мир - миры, сфиры, Сосуды! Шагу ступить нельзя, чтоб не наткнуться на знакомого!.. Воистину Большой Заказ большим получился. Спросить: обзавелся ли новым палачом с лекарем в придачу?.. ладно, зачем судьбу зря за усы дергать. И без того не лицо у господина героя - забрало из плоти бледной. Не разберешь за тем забралом, где пьяненький горемыка, что маршировал ночью? где странствующий герой? где Заклятый слуга всех господ?! - Наместник Серебряного Венца Гоар приветствует славный гарнизон осажденной крепости. О, и вы здесь, господин сотник! Я рад, что вы нашли свою дочь... - А я жалею, - проворчал Логин Загаржецкий в усы, глядя мимо парламентера. - Жалею, герой запечный, что мы тебя еще в Валках на палю не надели... Рио на миг запнулся, но быстро оправился. Продолжил: - Господин наместник уведомляет, что время, выделенное вам для раздумий, истекло. И желает знать, согласны ли вы на условия Его Светлости князя Сагора? - Условия? какие такие условия?! - забыв на миг об измене подлого героя, сотник Логин больно толкнул локтем в бок Теодора-Хведира. Едва окуляры с носа бурсачьего не свалились. - Да, право, пустяки, пан сотник! кнеж здешний голову МацапурЫ-чаклуна желать изволит! - шепнул в ответ Теодор. - А за сей подвиг осаду снять обещает да вашу Яринку в тутошние старшины произвести, милостью своей!.. Сале вздрогнула от запоздалого понимания: господин Загаржецкий еще ничего не знает! В суете встречи ему просто-напросто забыли рассказать, что... - И на том свете всем досадить успел, харя поганая, и на этом! - процедил сквозь зубы сотник, сплевывая парламентеру под ноги. - Слышь, Яринка, так может, и не ворог он нам, кнеж-то? Одна забота: где ж ему ту клятую голову раздобыть? Ищи-свищи теперь Дикого Пана, трясця его матери! А Теодор, естественно, сказал то, что и должен был сказать: - Есть ли надобность искать его, пан сотник?! В подвале он у нас имеет место пребывать, в клетке железной... - То есть как - имеет место?! - на миг сотник дара речи лишился.

- В клетке, в подвале. Полоненный, значит, - охотно пояснил Мыкола. Есаул Шмалько аж ногой притопнул: - Так за чем дело стало, Панове? Отсечь башку злыдню - и кнежу на златом блюде! Шо тут думать?! - Делать то никак не позволительно, пан есаул! - попытался вмешаться Теодор, но опоздал: сотник Логин наконец пришел в себя. - Не позволительно?! Не позволительно, чернильная твоя душонка?! Нехристю и душегубцу голову рубить не позволительно?! Да за тем ли я сюда через Рубеж ломился, за тем ли хлопцев с собой тащил-терял, чтоб Дикого Пана грудью защищать?! Ты что мелешь, бурсак?! А ну, давайте мне того харцызяку!.. - Батька, опомнись! Я б сама Мацапуру-выродка на куски порвала! - только кнежу голову отдавать никак не можно! Чернокнижник он, катюга, хуже Дикого Пана! - Цыть, дура! Разоралась! Ума наживи! - с батькой спорить! - А я говорю - не отдам! Сперва тогда меня рубите! - Дура! От ведь дура! - Господин сотник, ваша дочь полностью права. Голова господина Ма-апуры нужна князю для неких магических действий. Если мы ее отдадим доброй волей, то потеряем единственный козырь... Сале попыталась было спокойным, рассудительным тоном отрезвить сотника и его ополоумевшего есаула - но куда там! - Замовчь, подстилка Мацапурына! - Небось дрын его вспомнила - вот и выгораживает, мозги нам заплетает! - Послушайте своего умного батьку, панна Яринка! Нам бы столько удач в карман, сколько у них войска! Соглашаться-таки надо! Да что ж вы за пана Станислава горой?! - будто он вас гусиными вышкварками с ложки Кормил... - Ото жид! Ото всем жидам жид! Молодцом! - Верно тебя пан сотник в есаулы прочил! - Да чтоб я жиду поганому верил? Панна Яринка сказала: не можно - значит, не можно! - Язык прикуси, Еноха! Или ты с ведьмой заодно? - Я - с ведьмой?! А ну иди сюды, собачий сын! Я тебе... - Кто - собачий сын?! Я - собачий сын?! Иду, Мыкола, иду, крапивное семя!.. Скандал ширился, разрастался, расправлял саженные плечи. Ему, скандалу гвалтовичу, было вольготно здесь, на замковом дворе, дышать полной грудью, - наливая лица сизой краснотой, забивая глотки хриплым кляпом брани. Легли ладони на эфесы сабельные, сжались в кулаки, забелели литыми костяшками; катну лись желваки на скулах. "Армагеддон, - без причины вспомнилось Сале Кеваль удивительное Имя, взятое из самой страшной книги в библиотеке веселого Стася. - Последнее поле". Вот он наяву: скандал, переходящий в Армагеддон. Смешно?.. смейся, Куколка! до слез, до судорог - смейся! - Га?! - Ото ж! - Та хватит вам, хлопцы, кончайте свару! - Нет, пусть он мне в ясны очи скажет - кто собачий сын?! - Рубить! Вщерть! - Не можно! - Да вы что, сдурели, вражьи дети?! - Это мы сдурели?! Это мы - вражьи?! - Это мы - дети?! - ГОСПОДА!!! Голос героя Рио лязгнул боевым железом, и все как-то разом смолкли. - Отпущенное вам время истекло. К сожалению, нам не удалось прийти к соглашению. Вынужден объявить вам от имени господина Гоара, наместника Серебряного Венца, что в самом скором времени мы будем иметь честь начать военные действия. Переговоры окончены. Всем спасибо. И герой, бряцая доспехом, полез обратно через стену. Логин Загаржецкий, сотник валковский - Докричались, курьи головы?! - сотник весь кипел, как котел, забытый растяпой-кашеваром над жарким костром. - Теперь из-за того клятого Мацапуры всем гинуть доведется! Эх, канчуками бы вас кожаными! да горелкой вспрыснуть! да по новой канчуками упарить... Логин обреченно махнул рукой: что, мол, теперь глотку драть? - Шмалько! - Здесь я, пан сотник! - Зброю всю огнепальную перечти быстро. Мне доложишь. Разумеется, писарчук Хведир со всех ног кинулся помогать есаулу и едва не сбил того со счета своими мудреными словесами. Однако Логин Загаржецкий внимания на бурсацкие вытребеньки не обратил. Про себя бранясь по-черному, окинул цепким взглядом стену - поставь на плечи джуру верного, так еще и с гаком выйдет! - крытую галерею поверху, крепкие ворота, зубцы донжона... Знать бы: сколь далеко дареная махи-ния бьет? По-любому - куда дальше, чем булдымка или та же фузея. Значит, вон туды ее, матушку, в угловую башню: из башенного окна ворог как на ладони, весь его табор, и укрепления, что перед фортециеи возвели. Запляшут трепака, нюхнув черного пороху! Никогда реестровый черкас от боя взапуски не бегал, не бывало такого чуда на свете белом! Только это ж не черкасом-реестровцем, а дурнем наипоследним быть надобно - супротив цельного войска с голым гузном переть, когда всех делов-то... Ладно, после драки за чубы не таскают. Сам виноват, пан сотник: не сумел людей в кулаке удержать, приказать, заставить, на своем настоять - крутись теперь ершом на сковородке!.. - Так что докладываю, пане сотник: гармата - одна, гаковница - одна, кулемет "кропоткинский" - один, пистоля жидовской системы "Маузер" - тоже одна. Рушниц шесть имеется, пистолей разных - одиннадцать. И еще у Грома бонбы в запасе: фитильных - чортова дюжина ровно и новых, бутылочных семь штук. - А с зарядами как? Шмалько на миг замялся, почесал в затылке. А потом решительно вытолкнул вперед взлохмаченного Хведира Еноху: - Пусть пан войсковой писарь докладает! У него все записано. - Докладай, Хведир, - кивнул Логин новоявленному войсковому писарю. Ишь, зарделся малый: кумачом горит. - Только гляди у меня: без выкрутасов! не в бурсе! - Итого зарядов к дивовидной махинии, кулеметом именуемой, в наличии четыреста тридцать семь штук... - поспешно забубнил Хведир, тычась окулярами в мятый листок пергамента, сплошь исчирканный буквицами и цифирью. Во дает, чернильная душа! и когда сосчитать успел?! - еще подивился Логин. - ...у жидовина Иегуды Иосифыча (сотника чуть удар не хватил: Иосифыча! ну, пан писарь!..) к пистоли "Маузер" - сорок девять зарядов, ежели не врет. К рушницам пороху да пуль - на дюжину выстрелов с каждой; к пистолям - до полудюжины; с гаковницы Петровой три раза бахать выйдет, а в гармате - тот заряд, что в ней допреж имелся. Ежели порох весь до купы собрать, то выйдет и по второму разу в гармату забить, однако же тогда из рушниц и гаковницы палить нечем будет. А кроме того, имеется у меня соображение, пан сотник... - Хватит, пан писарь. Соображать после будем, коли живы останемся! оборвал бурсака Логин, почуяв сердцем: сейчас не остановишь хлопца, он до Страшного Суда свои "соображения" высказывать будет. - Кто с кулемета палить горазд? - Я! - гордо выступил вперед Забреха. - Обучили кропоткинцы! Только второй нумер потребен, пан сотник: ленту держать. Чтоб не перекосило заразу... - Подержишь, пан Ондрий? Приказывать старому другу не стал. Спросил, будто в камышах на рыбалке: подержишь, мол, удилище? пока я горелки в кружки разолью? - Да куды ж я денусь, ежели для дела... - отвел глаза Шмалько. Оно и ясно: хотел есаул на стене остаться, где вскоре самое пекло начнется. Эх, пан Ондрий, не тужи, завей горе веревочкой: дойдет очередь и до рубки пекельной! Не минует она тебя, и остальных не минует! - Для дела, есаул. Одно у нас дело, на всех. Берите с Забрехой кулемет - и в башню. Вон в крайнее окошко выставляйте. Гей, ведьма... то бишь пышна пани Сало! Ты местные порядки знаешь: как мыслишь, не обойдут нас с тыла? - Быть не может, господин сотник. По благородному уставу испокон веков положено атаковать крепость со стороны ворот, возвестив троекратно начало штурма. - Ну, то добрый устав, коли не наш. И без того полдень на дворе, самое пекло, а ведь могли бы и на зорьке ломануться, лыцари... Петро! С гаковницей - марш на галерею, леворуч от ворот. Без приказу не палить. Понял? - Угу. - Мыкола! Собери все рушницы, порох, пули до них - и со мной. Праворуч станем, до тех бойниц. А ты, Гром, над воротами засядь. Как набегут близко, в ров полезут - бонбы кидай. Да намотай себе на ус: зря не трать... - Обижаете, пан сотник! Что ж я, пальцем деланный?! - и впрямь обиделся лихой москаль: аж в грудях у него пискнуло. - Пусть только набегут, едрена Матрена! Сами увидите, как потроха ихние в небесах зачирикают! Вот в этом-то сотник валковский как раз и не сомневался! Было б еще огневых припасов в достатке... Не приходилось Логину Загаржецкому фортецию чужую с десятком человек от цельной армии оборонять! Да и подкрепление к врагу в любой миг подойти может. А им, вареникам в чужой сметане, помощи ждать неоткуда... - А в какое место пан сотник мне стать повелит? Или то место, не при пышных паннах будь сказано, шибко смачно пуляет?! Юдка Душегубец ухмылялся в рыжую бородищу, и Логин еле сдержался, чтоб не покрыть вредного жида тройным загибом. - А ты со своей христопродавской пистолей к Петру до пары становись. Прикрывать его будешь. Да смотри мне... - Вэй, смотрю, пан сотник! - Юдка в восторге хлопнул себя по ляжкам. - Аж боюсь: повылазит! Таки в одну халепу вляпались, значит, все у нас теперь пополам: и мой шаббат, и ваше воскресенье! Ответить не удалось: на два голоса помешали. - А я, пан сотник? - А я, батьку? Еще эти горе-вояки: дочка колченогая да их мосць, пан писарь! Вдвоем как раз за половинку черкаса сойдут. Ту, что от земли до пупа. - А вам я гармату доверю. Значит, так: ставим посреди двора, наводим на ворота. Ежели вышибут - тогда и палите, в упор. Все равно пороху на один выстрел! Заряжена гармата-то? - Заряжена, пан сотник! Картечью. По сему поводу имею я одно соображение... - Картечью - то добре. А ну-ка, подсобите! Втроем стащили гармату с телеги. Завалили телегу на бок. Хведир все пытался высказать свои "соображения", но язык прикусывал: когда кряхтишь от натуги, не очень-то поболтаешь! - Вот так! А теперь гармату - на колесо. Придержи-ка, пан писарь. А ты, Яринка, веревку давай, что покрепче. Вяжи гармату поверх... теперь на ворота наводи... от славно! Фитиль, кресало есть? Добре. И молитесь, от души молитесь, чтоб до вас черед не дошел! - Я тут... пани Сало велела... Ну конечно, чумак-иуда! Моргает псом побитым, котелок с кулешом тянет. А пахнет-то: аж в брюхе зашкворчало! - Найди мисок там или еще чего, ложки - и хлопцам разнеси. Пусть впрок поедят. Да, есаула с Забрехой на башне не забудь! Потом - ко мне. Как бой начнется - станешь сзади, будешь нам с Мыколой зброю заряжать. - Спаси вас боженька, пан сотник! - просиял чумак; видать, решил, простили его. Это он зря. Да только когда каждый человек на счету, и самому распоследнему иуде дело найдется. - Да я... - Выполняй! Бе-го-о-ом! Чумак рванул как ужаленный. Котел здесь покинул и умчался. Раньше б от греха так бегал, дурачина... эх, да что там! Всем бы нам раньше... Выглянул в бойницу. Во вражеском таборе наблюдалось движение, но время еще явно оставалось. Не возвестили троекратно, шляхетное панство! Спасибо чумаку - хоть и ведьмин сын, и чортов братец, а кулеш отменный сготовил! И сальца не пожалел. "Не в последний ли раз брюхо тешить доводится?" брызнула в очи дурная мысль, но Логин решительно погнал вещунью прочь. Перед боем не о смерти, о победе думают. Стал думать о победе. О-хо-хо, думы мои, думы, лихо мне с вами... Хлебнул горелки из походной филижанки. Крякнул, обтер усы и ладонью загнал пробку на место. Ну, теперь и воевать можно! Привалился к теплым шершавым камням стены, смежил веки. Солнце припекало совсем как летом возле хаты, под старой, еще дедом посаженной, вишней... Хата! вишня! Где та хата, где та вишня?! где то солнце?! Случится ли на родной порог ступить? Сотник решительно открыл глаза, трижды сплюнул через левое плечо; прищурился на небо... Что за наваждение бесовское?! Вся высь радужными сполохами переливается. Солнце желтой кляксой на треть небосвода размазалось - и словно бы звон в ушах стоит: тонкий, хрустальный. Раньше не до небес было, а сейчас само в глаза сунулось! Вверху-то, вверху, в самом зените - ишь, дырища! Это в горних высях-то?! И вся радуга в дырищу ту ползет-течет, не кончается. Неужто и впрямь Страшный Суд объявили, а они в суете не услышали?! Помилуй, Господи, нас, грешных! Сотнику-то валковскому, Логину Загаржецкому, по реестру божескому нет прощения, потому как продал сотник душу свою христианскую - но остальных-то за что?! Хоть их помилуй, Господи... Со стороны табора быками взревели трубы - и сотник, разом позабыв о заоблачном непотребстве, прильнул к бойнице. Началось! От насыпанного вала, от шатров стройными рядами бежали воины в латах, с пиками наперевес. Любо-дорого посмотреть: доспехи сверкают пышно, флажки по ветру развеваются... ага, вот и лучники с самострелыциками позиции занимают. - Забреха, стрелков видишь?! - заорал сотник, обернувшись к башне. - Ага! - донеслось сверху. - Пали! Ударило из дула кулемета пламя. Заплясало огненной бабочкой, задергалось; грохот наполнил гулкий замковый двор. А впереди, где бежали в атаку бравые латники, где стрелки по гребню вала натягивали свои луки и взводили тугие самострелы - там разом запылила-задымилась земля, поперхнувшись, смолкли трубы, раздались первые вопли раненых. "Так их, Забреха, так! - шептал сотник, закусив прокуренный ус и ударяя о шершавый камень тяжким кулаком. - Вали сучьих выблядков! Это вам не на парадах красоваться да лыцарским вежеством друг перед дружкой щеголять!" Еле опомнился. - Хватит, Забреха! Побереги заряды! Услыхали его? сам ли Забреха догадался? Во всяком случае, кулемет послушно утих. На земле перед замковым рвом скорчилось больше десятка неподвижных тел; раненых спешно оттаскивали в укрытия. И стрелки, кто жив остался, в траншеи попрятались. "Что, пан герой? Упредил своих про огнебойную зброю? А про дареную махинию ты знать никак не мог! Вот тебе и подарочек на крестины! погодь, еще сыщем..." Противник поспешил отступить в явной растерянности. Однако длилась сия конфузия малый час, и сотник вынужден был отдать должное здешним воякам. Хоть и лыцари важные, аж пробы на задницы ставить некуда, а дело свое туго разумеют. Вновь заливисто пропели трубы (раньше быки орали, теперь кочеты рассветные!) - и из-за кольца повозок, из ближней рощицы горохом сыпанулись атакующие. На этот раз они бежали не плотным строем, а врассыпную. Передние толкали перед собой тяжелые деревянные щиты на колесах. Быстро сообразили. Рушница такой щит, пожалуй что, и не возьмет. Ну-ка, а кулемет? Словно в ответ с башни вновь послышался дробный грохот - умен Забреха, открыл огонь, не дожидаясь опаздывающего приказа. Не побоялся сотничьего гнева. Из щитов полетели мелкие щепки. Вот один вояка упал, другой... Но Забреха не успевал! Атакующие лавиной подкатывались все ближе, не обращая внимания на тела боевых товарищей, что устилали путь. Вот-вот окажутся под стенами, укроются от Забрехи... Пора! - Давай, Мыкола! Давай, жиду! давай! - заорал Логин и сам прильнул к бойнице, повел стволом, выискивая цель. - Чумак, забивай пулю!.. Фузея привычно толкнула в плечо, окуталась дымом. Сотник знал: не промахнулся. Отбросил разряженную фузею назад, чумаку, схватил другую. Сбоку, полтавским соловьем, засвистал Юдкин хитрый пистоль. Молодец ясид, метко целит! Мыкола! где ж ты, Мыкола? чего не палишь?! - Пане сотнику, пане сотнику!.. Погляньте, ради Христа-Спасителя! Там... там наши! - Что?! - Наши, говорю! Бульбенко, Свербигуз... - С глузду съехал, балаболка?! Сотник до половины высунулся из бойницы, забыв осторожность. И невольно выругался. Чорт! Прав-таки Мыкола! Меж блестящих доспехов хорошо были видны жупаны, белые сорочки и лазоревые шаровары Черкасов. Точно, вон и Бульбенко бежит, медведь косолапый, и Свербигуз вприсядку, и, кажется, еще кто-то из реестровцев - отсель хрен разберешь... По стене рядом цвиркнула стрела. Затем - еще одна, но Логин не обратил на пальбу внимания. До того ли?! - Не стреляйте, пане сотнику! Это мы! На подмогу до вас! - весело донеслось снизу. - Открывай ворота! Неужто и взаправду опомнились хлопцы? на подмогу явились?! Кто там к воротам ближе всех? Яринка с бурсаком? Сотник набрал было воздуха: отдать приказ! отворить! - как вдруг охнул, увидев небывалое. Мыкола-угодник! спасители небесные! Лицо выбиравшегося из рва Свербигуза, сплошь измазанного тиной-ряской, все переменилось: нос вырос и наклонился на сторону, вместо карих запрыгали зеленые очи, губы засинели, рот в минуту раздался до ушей, изо рта выбежал клык, и стал черкас - колдун бесовский. - Ах ты адов выкормыш! - креститься уже не было времени, и сотник попросту выпалил из рушницы в гнусную харю. Редко давал промах Логин Загаржецкий. И сейчас - не пропал заряд даром. Харя щедро брызнула красным, разлетелась кровавыми сгустками, и мгновеньем позже на земле задергалось, засучило ногами тело наместничьего вояки - в латах, с диковинной шаблей в мертвой руке. Тьфу ты, пропасть, мара чаклунская! Отбросил назад рушницу, схватил другую. Получи, нечисть богопротивная! Ага, берут тебя пули, берут! Обычные, свинцовые. Ну, то и добре. Под черкасов-братьев рядиться вздумали, личину пялить? Н-на! Сбоку охнул, мигом выпалив из своей янычарки, Мыкола Еноха. Видать, узрел наконец! Не помогли ворогу чары басаврючьи! Сотник обернулся за очередной рушницей, мазнул взглядом по двору - все ли в порядке? - и на миг застыл. Встретился глазами с женщиной у перевернутой телеги. Ведьма Сало... Сале. А, не все ль едино?! - когда горят зенки хитрой бабы огнями болотными. И видится в них сотнику Логину: был латник, стал Свербигуз, был Свербигуз, стал лысый дидько! Что ж это выходит, панове-молодцы? Это, значит, она, пышна пани, чары ворожьи от него, сотника валковского, отвела? она обман колдовской распознала? не дала скомандовать открывать ворота?! Ведь еще бы чуть-чуть... Она. Больше некому. Сотник махнул рукой ведьме - спасибо, мол, баба! молодцом! - и в эту секунду неожиданно захлебнулся кулемет. Неужели заряды кончились? Плохо дело! Логин понимал, что он теряет драгоценные мгновения, что надо стрелять, стрелять, пока есть порох и пули - но взгляд мимо воли сам метну лея вверх по стене башни. На краю окна, ангелом Господним, стоял Забреха. Блаженно лыбился из-под густых бровей, воздевал к радужному небосводу руки. Сотник хотел крикнуть, выбранить, но слова застряли у него в глотке. Забреха сделал шаг вперед как показалось Логину, ступая прямо по воздуху, - и тут черкаса уцелил толстый арбалетный болт. В улыбку вошел, в уста молодецкие; из затылка вышел. Тело кувыркнулось вниз, шмякнулось о булыжник двора - и медленно, словно не желая расставаться с вольной жизнью, обмякло. Вокруг головы стала натекать бурая лужа. Валковский сотник молча перекрестился. Вот и нет верного товарища, которого не смогли взять турецкие пули да ятаганы! Прими, Господи, душу раба Твоего... - Ну, чаклуны подколодные, ходи на вареники! - разлетелся по двору крик есаула. Из ствола кулемета вновь ударило пламя. Дернулось, затрепетало - и поперхнулось само собой. - Чорт! - раздалось из окна. - Клята махиния!.. И сразу, растерянно, чужим сиплым взвизгом, меньше всего похожим на вопли бывалого есаула: - Чо-о-орт!.. Логин вгляделся - и обомлел. Блудный каф-Малах, исчезник из Готова Яра Золотая оса рвалась к свету. Билась с надсадным жужжанием в стенки Сосудов (пленочки?.. смешно...), грозила жалким жалом Древу Сфирот (жалкое жало?.. смешно...), пугала и без того испуганных бабочек, мечущихся в бессмысленной пустоте Служения (бабочки? одна - большая? розовая?.. смешно...). Розовая бабочка. Золотая оса. Бейт-Малах, Ангел Силы, князь Самаэль, подобный высокой горе, из уст которого вырываются тридцать языков пламени; муж превратностей, язык обмана из жерла великой бездны. И каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра, игравший Рубежами, будто ребенок кубиками, а ныне - ничтожный огрызок некогда великого существа, посмевшего возжелать на краю гибели, чтобы услыхать из вечности насмешливое: "Не в добрый час твое желание услышано, бродяга. Не в добрый час" Это я. Золотая оса - это тоже я. Последняя искорка, выброшенная за предел Жизнь золотой осы в медальоне - впрямь ли я могу назвать тебя своей'; Ведь прежде я знал лишь одно: "здесь"! ведь раньше я знал лишь одно "сейчас"! А у тебя, смешная оса, было много иных сокровищ: "вчера" и "завтра", "там" и "тут"... Я завидую тебе, оса, я завидую сам себе, корчась в болезненном забытьи. Помнишь: отчаянный бой с Самаэлевой сворой у последнего Рубежа?! Помнишь: "Лети..." - шепчут губы сына моего, и вскоре Заклятьд стоит на пороге нарушения Запрета, пороге, который он так никогда и не переступит?! Помнишь: юродствует ведьмач, глава Ковена? длится бой в метелю бьется медальон о грудь Двойника, едущего с врагами своими по Околице? Да, ты помнишь... я помню... Мы оба помним. Мы оба, за неимением лучшего, зовем это - жизнью. Мы оба: я, некогда свободный каф-Малах - и ты, запертая в темнице тварь, упрямством своим подобная несокрушимой косточке Луз, о которой сказано в Толкованиях: - Адрианос, пропади он пропадом, спросил у посвященного рава, го воря: "Из чего намерен Святой, благословен Он, произрастить человека в грядущем, после Суда?" Сказал ему: "Из косточки Луз, которая в позвоночнике". Спросил его: "С чего ты взял?" Ответил: "Размалывали её жерновами, и не изломалась. Сжигали в огне, и не сгорала. Мочили в воде и не размокала. Положили ее на наковальню и ударяли по ней молотом - Разлетелась наковальня, и треснул молот..." Оса моя золотая! тайная косточка Луз, что есть в человеке и отсутствует в Малахе! почему же мне кажется, что тебя больше нет, золотая оса?! И это тоже я - длинное тело на полу. Тело. Мое?! Натягиваю ковер до подбородка; ежусь. Мне холодно. Солнце заглядывает в проломы окон. Протискивается между витражным? осколками. Режет себя в кровь, и волна легко струится вдоль стен: белизна багрец, изумруд. Три великих Колесницы: Милость и Сила, уравновешенные Великолепием. Радуга, ясно говорящая: "Нет заступника, и некому отменить приговор". Отчего же мне смешно?.. смешно и холодно. Сесть удается не сразу. Вот он, на скамье: мой сын. Рядом. Спит Зародыш в материнской утробе. Спи, малыш, не думай о том, что утроба нашей с тобой Ярины похоронена, выкопана, пронзена осиновым колом вновь опущена в землю. Это ты прошептал во сне: "Я спасу"? Или мне показалось? Кого ты спасешь? - мать? отца? друзей? или тех, что переминались с ноги на ногу у разверзстой могилы? Всех? - Глупый, глупый каф-Малах... Резко оборачиваюсь. В спине хрустит, и хруст этот пополам с быстрой, короткой болью кажется мне удивительней блеска зари над геенной. Некоторое время перевожу дух, жду, пока сойдут слезы, разом застлавшие глаза. Никогда!.. никогда раньше... каф-Малахом, золотой осой, пламенем ли, искоркой - никогда!.. Смотрю. Старый, очень старый человек стоит напротив, до половины утонув в стене. - Рав Элиша?! Рав Элиша, тебя ли вижу?! Он молчит. Молчит и не отрывает взгляда - живого, насмешливого... родного. Если бы я мог выбирать отца, я бы выбрал - его. Нет, иначе - я его выбрал. - Рав Элиша! И внезапно я все понимаю. Как обычно, он ответил мне, ответил самим своим приходом - но потребовалось время, чтобы его ответ вошел в глупого, глупого каф-Малаха. Я сижу на полу, мучаясь холодом и болью в спине. Он стоит напротив, плечом уходя в стену. Прошлое отразилось в зеркале, поменяв нас местами и став - настоящим. Самым настоящим. - Осы больше нет, рав Элиша?! Там, в медальоне - ее нет?! Он смеется. Смеюсь в ответ. - Но и Блудного Ангела нет? да, старый рав?! Свербит в носу. Чихаю: гулко, эхом сотрясая зал. Да, Блудного Ангела больше нет. Что же я сделал вчера, на пределе вытаскивая с Околицы ненужных мне людей? Что я натворил, что сотворил, отчего стал таким - прежним и новым в один час?! Гляжу насквозь. Не вижу. Ничего не вижу. Зал, стены, цветные клыки в деснах окон; старый, очень старый человек напротив. Свет Внешнего нарушил влияние верха на основу? в ракурсе Сосудов это дало возможность рождения Малаха, а в ракурсе Многоцветья - надежду на всплеск Чуда? Пустые слова. Меньше, чем пустые. Тянусь - волей? остатками?! нет, просто четырехпалой рукой. Беру с пола зеленый осколок. Наискось, по мякоти ладони - больно! Хорошо хоть, не очень глубоко зацепил. И течет - по запястью, по предплечью, тяжко капает на плиты. Кровь. Янтарная, густая... сворачивается коростой, прекращает течь. Кровь. Моя. - Я сейчас смертен, рав Элиша? - Глупый, глупый каф-Малах... Старый, очень старый человек улыбается. Улыбаюсь в ответ. Прощаюсь. - ...Пали! Бахнуло, громыхнуло, затрещало. И почти сразу - три арбалетных болта прянули на излете в разбитые окна. Первый задребезжал хищно, до половины уйдя в алебастровую лепнину под потолком; два его товарища упали вниз, лязгом заплясав по камню. На пол. Многоголосый крик - снаружи. Далеко. Пока далеко, но с каждой секундой все ближе, ближе... - Пали! Грохот, треск. Где-то над головой надрывается в припадке детская трещотка. В башне? наверное. Сын мой, ты спишь? ты хочешь в безопасное место, где тебя не убьют до наступления совершеннолетия? Есть ли вокруг нас безопасное место? Я подошел к окну. Выглянул, с трудом привыкая: надо наклоняться. Надо прятаться за раму, надо быть осторожным: ударит шальная стрела, вопьется осиным жалом, и польется кровь - жидкий янтарь. Я еще нужен моему мальчику. Я еще нужен им, тем, что бьются сейчас снаружи, - не осой в золотые стенки, но силой в силу. Какие-то старые отголоски смутно бродили во мне, будя случайный отклик видимо, там, снаружи, хлестали друг друга наотмашь эфирные вибрации. Раньше я с легкостью... нет! не думать! не вспоминать! Раньше нет, есть лишь сейчас. Сын мой, я скоро вернусь! я не дам никому войти в твой зал, будь он латник здешнего князя, будь он Ангел Силы, язык обмана из жерла великой бездны! Мне холодно. Мне смешно. Может быть, это и есть - страх? - ...От чорт! У башенного окна отчаянно бранился один из Черкасов. Завидя меня в Дверях, он выпучил глаза. Рука дернулась: сотворить знамение. - Подвинься! Детская трещотка ожила в моих руках. Словно ждала. И почему-то казалось: не люди-муравьи падают наземь, опоздав добежать До рва со стоячей водой. Длится бой у Рубежа, со сворой Ангела Силы. Только не так, как тогда: один против всех. Иначе. Логин Загаржецкий, сотник валковский В окне, поверх щитка кулемета, на миг возникла черномазая харя: сложились в ухмылку собачьи губы, плеснули огнем прорези узких глаз - негасимые лампады от висков к переносью. Очухался, чорт-спаситель?! Чорт махнул сотнику, как старому знакомому, шестипалой ручищей - нырнул за щиток. Мгновение, и махиния вновь ожила, застрочила ровно, уверенно. Обернувшись к бойнице, сотник увидел, как свинцовый смерч безжалостно метет сперва по полю, а дальше - по насыпи, где вновь толпились вражьи стрелки. "Вот оно, значит, как, - подумалось невпопад: хоть лоб крести, прося прощенья за думу еретическую. - Знать, пришло время биться вместе - будь ты хоть черкас реестровый, хоть жид записной, хоть ведьма из земель неведомых, хоть сам лысый дидько! Ну что ж, Панове вороги - добро пожаловать в пекло!" И, криво усмехнувшись, сотник плотнее сунулся щекой к прикладу рушницы. Потом и вправду было пекло. Наместничьи полки навалились всей силой. Подступили к воротам, к стенам, забрасывая ров вязанками хвороста, щитами, досками, бревнами. Кахнула в ответ Петрова гаковница, выкосив с полдюжины лезущих на стены латников; одна за другой рванули четыре бонбы - не соврал Гром-москаль, вон и потроха к радуге летят. Горячее, липкое шмякнулось в лицо, Логин не сразу понял в дыму, грохоте и пороховом угаре: что это? Откуда?! Вроде как от Грома привет. Чумак уже не справлялся, пришлось через раз перезаряжать самому, на всякий случай встав сбоку от бойницы, чтоб не достали стрелой. Впрочем, со стороны табора стреляли редко: орел, чортяка! Как котлом накрыл самострельщиков! Сейчас кулемет лишь коротко огрызался с башни, не давая им высунуться. И где только воевать научился, тварь пекельная?! Впрочем, у них там, в геенне огненной, небось и не такая зброя водится! - сотник вспомнил оплавленную чудо-воронку, которую видел на Эколице. В стену неожиданно гахнуло так, что на миг Логин решил: конец света! Пал замок! Нет, устоял. И стена устояла, хоть и трещину дала изрядную - вон, змеится, пылит битым камнем. "Катапульта, хай ей грець! - дошло с опозданием. - Еще пару гостинцев - и таки проломят, вражьи дети!" Но тут уж оставалось просто биться, уповая на помощь Господню, потому сак больше уповать и не на что было. Сунулся сотник обратно к бойнице стрелять - и застыл соляным столбом. Фузея сама из пальцев выскользнула, а губы отченаш забормотали. К воротам фортеции приближался крестный ход. Да еще какой! воскресный! Не мугыри сиволапые с батюшкой да пьяненьким дьячком - такое и в самом Киеве разве что по большим праздникам увидеть сподобишься! Впереди не меньше чем митрополит выступает: риза белая на владыке серебром расшита, бородища до пояса, в руках посох архипастырский - золотом на солнце сверкает. Следом сплошь иерархи в праздничных одежах, с образами да малеваными хоругвями; после - чернецы иное распятие несут, огромное, сажени три длиной, а то и поболе. И Христос на сем распятии - как живой! а за чернецами простой люд валом валит, без гвалта-гомона, чинно да благородно. А в ушах уж псалом звучит музыкою райской, и стелится поверх него - голос грозный, с самого неба рушится: "Одумайтесь, грешники! покайтесь! Да воскреснет Бог, да расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его! Как рассеивается дым, рассеяться им; как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия. А праведники да возвеселятся, да возрадуются перед Богом и восторжествуют в радости! Аллилуйя! аллилуйя!.." Кладет знамение сотник щепотью окровавленной. Смотрит, как крестный ход к воротам подходит. Открыть! открыть владыке! православным отворить! Дернулся было - и словно кинжал турецкий под ребро ткнулся: было ведь уже! Спешил ворота отворять Свербигузу с Бульбенкой! А оказалось: мара, обман чаклунский; спасибо ведьме - глаза раскрыла, отвела колдовское наваждение. Как говорится, клин клином. Только... а вдруг правда?! где она, правда?! Где?! Всякого сотник Логин насмотреться успел - и змиев огнедышащих, и чорта с кулеметом, и иного непотребства в достатке. А тут ведь слуги господни, не пекельные чудеса! Не поднимется рука в митрополита стрелять! отсохнет! Да пусть и не во владыку, в старца Божьего, пусть в чернеца наипоследнего все едино ведь! Смертный грех - монасей из рушницы, грех и святотатство!.. Что делать?! Что?! Так и стоял сотник у бойницы. Раз за разом крест на себя клал, думы тяжкие вьюнами заплетал. Чуял: башка навроде бонбы Громовой, того и гляди осколками брызнет! А решиться ни на что не мог. Стоял и смотрел. И остальные смотрели. Не стреляли. Даже чортяка не палил: то ли кулемет заело, то ли заряды в ленте Кончились, то ли славы Господней испугался... а вернее всего - без толку ему теперь палить было. Крестный ход у самых ворот, скрыла их стена. А псалом все звучит хором ангельским, и глас гневный все с неба валится. Только слов не разобрать отчего-то, и веет от голоса жутью смертной, до самых костей сквозняком пробирает. Вот и хохот бесовский прорвался, визг, копытца топочут... А у ворот, у ворот-то! Да что ж вы творите-то, слуги Господни?!! Или креста нет на вас, ироды окаянные?! Чернецы, молодецки крякая, вовсю лупили в ворота трехсаженным распятием. Отходили на шаг, примеривались и, по команде владыки, с уханьем вновь ударяли в тяжелые створки. Головой распятого Спасителя били, еретики! Вон уж у Него и кровь на маковке выступила, окрасила спутанные волосы, венец терновый, дерево креста... "Да они никак живого человека распяли!" - дошло вдруг до сотника Логина! Фузея едва ли не сама прыгнула в руки. Только жид с другой стороны галереи первым поспел: хлестнул выстрел, за ним второй, третий - и вот уже валится на доски моста митрополит со лбом прошибленным. Глядит Логин и глазам своим не верит: сквозь ризу, серебром шитую, доспех лыцарский проступает, а в руке у владыки - уж не крыж пастыря, а меч длинный да узкий, с рукоятью в завитушках. Обман! Заморочили, богохульники! Бабахнула фузея - и в ответ у стены дареные бонбы рваться начали. Видать, и москаль опомнился! Тут уж ход не ход, личина не личина - со всех ног обманщики побежали к табору. Вот и трубы голос подали. Неужели отход трубят?! Отступают басурманы! ...отбились?! Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Сплю. Вижу сон. Бегут красивые люди. Батька играется детской трещоткой-поветрухой. Ирина Логиновна Загаржецка хочет палить из пузатой гарматы. Добрый дядька боится в подвале. Злая-добрая тетка переплевывается с кем-то ядовитыми закорлючками. Братик чинит цацки - чтоб пуще бахали. Всем весело. Хороший сон. Не бойся, добрый дядька. Не бойся, братик. Я вас спасу. Нет, молчат они. Нет, это мы тебя спасем. Дурной сон. Плохой. Уходи. Сам уходи, смеется дурной сон. Ухожу. Иду по дороге. Через пленочки, насквозь. По всей дороге - костры. В кострах горят маленькие хлопчики. Горят, кричат; просят дать им смыслу. Одну и ту же. Потом маленькие хлопчики выбегают из костров. Они теперь большие, сильные. Убивают, кого хотят. Молодцы. А в больших-сильных, на самом донышке, все кричат - не докричатся маленькие хлопчики. Они не хотят стать бабочками. Они плачут. А потом ложатся на бочок. Засыпают. Совсем. Мой костер ждет впереди. Он самый красивый. Радужный. "Ты только попроси, - машет крылышками розовая бабочка. - Ты только попроси правильно, хорошо?" Ладно, отвечаю я. Попрошу. Правильно. И тогда у меня будет шелковый сачок. Сачок и иголки. Чтобы собрать коллекцию бабочек. А розовой я оторву крылышки. Логин Загаржецкий, сотник валковский ...Устало привалился к горячим закопченным камням стены. Вытер лоб. С тупым изумлением уставился на багрово-черный след поперек ладони. Ранили, что ли? Да нет вроде. А остальные как? - встрепенулся. - Мыкола! - Га? - Живой? - Та живой, что мне сделается... Тут другая беда: в пороховнице дуля вприсядку скачет! Чем отбиваться, коли снова сунутся? - Кулаками! Впервой, что ли?! - сотник понимал, что без пороха и пуль кулаками сподручно только в пекло дорожку пробить. Но говорить об этом вслух было никак нельзя. - Чумак, ты где?! - Туточки я, пан сотник! - перед глазами возникла чумазая от пороховой гари рожа. - Заряжай зброю. Пороха-то хоть жменька осталась? - Пол-жменьки, пан сотник... - Все одно заряжай. Гей, Петро! - Ну? - хрипло каркнуло с другого конца галереи. - Ранили его, пан Загаржецкий! - немедленно пояснил голос Юдки, картавя больше обычного. - Как вы полагаете, сойдет кошерный лоскут от моего лапсердака православному черкасу на перевязку? А то я завязал, а теперь переживаю... Это жид правильно встрял. От Петра ведь слова не дождешься. - А ты там как? - помимо воли вырвалось у сотника. - А что честному жиду во вред, не сглазить бы? Я ж обрезанный, а по второму разу, сами знаете... хоть креститься, хоть это самое - грех великий!.. да и больно... - Шмалько! - Да здесь мы, здесь! - ответили почему-то не с башни, а от входа в замок. Логин глянул - и обнаружил есаула в компании чорта: оба как раз выкатывали из башенного входа кулемет. - Куда махинию тянете?! - рявкнул сотник. - Почему без приказу?! - Зарядов с гулькин хрен осталось, - скучно пояснил Шмалько, усаживаясь прямо на ступеньки рядом с кулеметом. Рыла обоих с дружным неодобрением уставились на закрытые ворота. - Все одно, ежели опять полезут, створки вышибут к бесовой матери. А отсюда, в упор - больше положим. - Ладно, - махнул рукой Логин, признавая правоту есаула. Шмалько отцепил от пояса филижанку, глотнул, крякнул. Подумал чуток - и протянул филижанку присевшему рядом на корточки чорту. Тот отказываться не стал, хлебнул в свою очередь, с благодарным кивком вернул есаулу угощенье и убрел себе в замок. Вернулся чорт быстро, держа в разнопалых руках длиннющий протазан. Явно старинной работы. Это он правильно. Видать, хотел вилы-тройчатки сыскать - да не нашлось у лыцарей вил. - Батько! У тебя кровь! Тебя ранили?! Яринка! И когда только на галерею взобраться успела, стрекоза хромая? - Нет, доню, не моя то кровь. Требухой ворожьей приласкало, когда бонба рванула. Она пала возле голубкой сизой, принялась обтирать лицо влажной тряпицей. На минуту Логин расслабился: блаженно закрыл глаза, привалился спиной к стене... люльку б еще разжечь, затянуться сладким дымом. .. - Идут! И почти сразу - требовательный сигнал трубы. Над самым ухом зло свистнул, влетев в бойницу, самострельный болт. В следующее мгновение стену, от верха до основания, сотряс тяжелый удар. Послышался грохот осыпающихся камней. Катапульта! Проломили-таки, в святителей их равноапостольных!.. - Яринка! К гармате, живо! На пролом, на пролом наводите! Обернулся к есаулу с чортом: повторить приказ! - но те уже и сами разворачивали махинию в сторону пролома: узкой щелястой пасти, целиком в клубах оседающей пыли. - Князь Сагор! - донеслось от табора. - Слава! - Впере-е-ед! Слитный топот сапог, скрежет и лязг железа. На миг сотник выглянул наружу, выпалил, не целясь: в такую толпу и захочешь - промаха не дашь! Отпрянул назад. Эх, сучье семя! Обрадовались, что кулемет с башни убрали, - вот и садят стрелами почем зря! Было б зарядов вдосталь, чортяка б вам показал, где раки зимуют!.. - Чумак, заряжай! - Нема чем, пан сотник! - Ну то бери шаблю в руки - и молись! В пекле нас уж заждались, небось?! Одна-единственная булдымка заряженной осталась. Логин сунулся к соседней бойнице - и заморгал в изумлении! На фортецию надвигался молочный кисель тумана, упрятав ряды атакующих, будто гречневые клецки. Это летом-то, средь бела дня - туман?! Нет, врешь, вражий чаклун, не станет Логин Загаржецкий наугад палить, зря последние заряды тратить! - Гей, пани Сало! Разгони морок! - Попробую, господин сотник, - ответ ведьмы, что по-прежнему стояла у перевернутой телеги, звучал усталой безнадегой. - Я попробую... попробую я... Иное славно: опоздал вражий чаклун додуматься! Раньше дурить надо было, а теперь уж все едино - чем палить? поплевать в дуло, авось стрельнет?! Незримая ложка зачерпнула киселю, на миг под стенами посветлело - этого мига сотнику хватило, чтобы спустить курок и отправить лишнюю душу в тутошнее пекло. - Все! Не могу больше! - выдохнула во дворе Сале, и сотник даже не удивился, разобрав сквозь шум боя ее тихий вскрик. Ведьма, она ведьма и есть! - Не могу... не... Бабахнула в последний раз гаковница, трижды бренькнул и смолк чудной "маузер". Пора на гулянку? * * * Не воспользовавшись лестницей, сотник молодым бесом спрыгнул во двор. Выдернул из ножен верную "ордынку", потянул из-за кушака запасенный пистоль... Оглянулся наскоро. Все в сборе, вся последняя в этой жизни сотня Логина Загаржецкого. Братья-Енохи: молчун Петро с наспех перевязанной грудью гаковницу за дуло держит, Мыкола любимый палаш аглицкой работы из ножен тянет. Скалится зимним волчарой жид с шаблей: небось свою пасху поперек календаря справлять задумал. Ярина с бурсаком - у гарматы, вон и фитиль дымится. Рядом ведьма Сало, в руках кривые железяки, вроде ножей, остальные из перевязи торчат. Нет, все-таки бой-баба, даром что ведьма! Шмалько с чортякой за кулеметом залегли, бок о бок. А вон и Гром с бонбой, на галерее, примеривается. От хитрый москаль! Сберег-таки подружку на закуску! Крест нательный пропьет-прогуляет, а это добро - никогда! - Ну, бабы-девки-хлопцы, кого чем обидел, простите! Не поминайте... Договорить не успел: из курящегося пролома, из киселя чаклунского с воплями полезли люди в латах. - Гармата! пали! - махнул рукой сотник Логин. Бахнуло так, что разом заложило уши. Кажется, из тех, кто успел первым сунуться черкасского тела отведать, не уцелел ни один, - но следом уже вовсю ломились другие, топча тела своих же товарищей. Деловито заворчал кулемет. Знал чортяка свое дело. Чортову дюжину и положил, пока смолкла Диковинная махиния. Сотник уж и рот было открыл: приказ отдать! - но чут в проломе рвануло напоследок, только кровавые ошметки порхнули воробьиной стайкой. Это Гром остатнюю бонбу бросил. Вот теперь - и правда все. Праздник. - Рубай их, хлопцы! В бога-душу-мать! Пистоль разрядил почти сразу, в чей-то лыцарский шлем с решеткой-забралом. Не спасло забрало лыцаря: ишь, славно рухнул, истукан железный! Еще два-три пистоля выпалили по сторонам - и зазвенела сталь о сталь. Поначалу в горячке показалось: удержат они пролом, отобьются! Да и то сказать - пролом-то грошовый, больше чем по двое за раз не протиснешься, а тут еще встали: справа сам Логин с есаулом, слева - Мыкола-рубака да жид заговоренный. А посередке чортяка своим протазаном что твой писарь гусиным пером чвиркает. Снаружи гвалт учинили: "Аспидовы пасынки! Глиняный Шакал, Глиняный Шакал!" - это они чортяку так матерно обзывают. Есаул им в ответ: "Грозилась кума нажить ума! Только суньтесь, ухи свинячьи!" И смех и грех, словно дети малые! И тогда взвился крик ведьмы: - Берегись! Они через стены лезут! Только крикнула - тут ворота и рухнули. Завертелся дикий смерч по двору замка. Раскидал Черкасов в стороны не пробиться друг к другу - только успевай жать лихую жатву! Руби, сотник! мелькай в самой гуще красным верхом шапки! тешь душеньку на посошок! Пусть икнется любому на свете этом, пусть запомнится, как умеют помирать славные витязи! Гей, черкасы! не выдавайте лучшего цвета вашего войска! время честить встречных-поперечных на все боки! А пот уж заливает глаза, соленый, боевой пот, крепче горелки, слаще вздоха последнего! бежит ручьем! Не поддавайся, Логин! руби! кто ж тебе спину прикрывает, сотник?! Чорт! Ей-богу, чорт! С протазаном своим. - Гей, чортяка, прорвемся?! Узкоглазая морда ухмыляется в ответ, кривит собачьи губы. Расцеловал бы, да некогда! Вокруг на миг становится просторно: латникам кнежским, и тем не по себе стало при виде адской ухмылки. - Шакал, Шакал!.. Ну и Шакал, ну и Глиняный - так что ж теперь? поп сказывал, Боженька первого Адама тоже из глины лепил... Ага, попятились?! Мгновения еще тянутся, краткие мгновения жизни, которой осталось всего ничего, только оглядеться по-быстрому: как там хлопцы? доча? жид с ведьмой? Живы еще? Исчезнув куда-то, звуки вдруг возвращаются, наваливаются отовсюду. - А-а-а-кха-кха! - захлебывается смертный хрип. - С-с-сучары!.. Лови! Оглушительный грохот. Мясной ливень сечет булыжник двора, лязгая обломками доспехов. Что ж ты такое укрыл под самый конец, Дмитро-пушкарь? Правду ведь пророчил: "А меня, пан сотник, хоронить не доведется!" И смеялся еще: нравилась шутка. Правей правого ты оказался, москаль: нечего теперь хоронить. - Держись, есаул! Жида голос. Не спутаешь. Оттуда, где телега перевернутая. Видать, плохи дела у Шмалька, выручать надо. - Чортяка... слышь, чортяка?.. - Падай, сотник! То ли вслух крикнул разнополый, то ли прямо в башку Логину слова впихнул о такой ли ерунде в смертном бою задумываться? Упал Логин разом, плашмя, только услыхал: взвизгнул над спиной чортов протазан. Слаще музыки в шинке показалось. Откатившись в сторонку от дикого ветряка, которым сделался адский добратим, Логин вскочил на ноги. Махнул не глядя шаблей по самому настырному, с пикой наперевес, отпугнул - и рванулся туда, где яростно звенели клинки, где слышались забористые жидовские проклятия. Успел! Верный есаул лежал у самой телеги: голова в крови, в руке сломанная щабля намертво зажата. А перед ним плясал свой фрэйлехс Юдка Душегубец, да так плясал, что сразу четверо кнежских латников переплясать веселого жида не могли. Упарились. Дружков кличут - пускай дружки тоже спляшут. Ох, пошел вокруг сотник Логин трепака выкаблучивать! ох, гори огнем, подошвы! Свадьба! И мысли не было: зачем спасаю, кого? Есаула? или жида проклятого, Мацапуриного прихвостня?! Небось сам-то жид недолго думал, когда Шмалька-друзяку от смерти собой загородил... - Живой? - Нивроку, живой пока! Я таки твой должник, пан сотник! Спас ты сегодня жиду его пейсатую голову! - А с Ондрием что? - С есаулом? Дышит! Пан герой здесь случился, вот и приголубил есаула рукоятью по башке. Кат ейный дорезать было сунулся, да я... - Пан Рио? Здесь?! - Нет, у меламеда в хедере!.. Берегись! Крепкая рука Юдки толкнула сотника в грудь. Логин оступился, едва не упал - и в телегу, хищно задрожав от бессилия, впилась длинная стрела с белым оперением. Досадовала, промахнувшись. - Ховайся! Лучники на стенах! - Ну то и все. Гаплык, - спокойно подытожил сотник, присев рядом с Юдкой позади телеги. - Дочку только жалко. Мы-то с тобой что? мы души пропащие... - Лэхаим! - непонятно согласился жид. Глянул Логин краем глаза: знакомая шабля у жида. Та, что сам сотник ему в руки на Околице бросил, а сперва у есаула отобрал. Так по сей час и осталась. Сам-то есаул постеснялся забрать, или решил: опоганили добрый клинок!.. рубился Шмалько "клычом" Забрехиным, его и сломал... Или чуял бывалый черкас: пригодится Душегубцу его невольный подарок?.. н впрямь: пригодился. Хотел сотник об том сказать Юдке напоследок, Да не успел. Только крякнуло в пересохшем горле по-утиному. - И жизнь прошла, и не жил вроде, - само вырвалось, вслед за кряканьем. Эх, встану перед Спасителем, спросит Он: как жил? зачем? - а мне и ответить-то нечего... Рыжая борода пошла ходуном: Юдка ухмылялся, вражий сын. - Знаете, пане сотник... был в Анатолии один головастый, не сглазить бы, цадик. Зуше по имени. Все как полагается: пейсы, лапсердак, Тора по субботам... Сами понимаете, пан зацный! - как увидишь, сразу хочется в рожу двинуть! Так вот, он сказал однажды: "Когда я предстану перед Небесным Судом, у меня не будут спрашивать, почему я не жил, как Авраам, Ицхак или Иаков? У меня спросят, почему я не жил, как должен был жить Зуше!" Аж в носу у сотника от такого засвербило; лютый чих напал. Сотряслась телега. И дальние трубы подхватили невпопад: слышите ли? отзоветесь ли? - То пан сотник видит то же, что и глупый жид? - охрип рядом от изумления Юдка. - Или у жида таки повылазило?! Логин, еще ничего не понимая, встал на колени, осторожно выглянул из-за колеса. Противник деловито оттягивался к воротам и к пролому в стене, унося с собой раненых и убитых. - Отходят... Отступают, пан сотник, не сглазить бы! Впору было согласиться. - Он, этот... пан герой - он Хведира рубить стал. Уж и шаблю выбил, и меч занес, и катюгу своего нового кликнул. Он же без катюги никак не может, гадина! А тут Гринь... чумак. Собой закрыл. Даже шаблю с земли подхватил, хотел в ноги ткнуть - так кат проклятый ловок... чумака вместе с шаблей... Ярина то и дело запиналась, стараясь не всхлипывать. Но получалось из рук вон плохо. Только что дралась вместе со всеми, даром что девка, сколь народу положила - а тут на тебе... - Что ж тогда не добил, кат-то? - буркнул Логин, склоняясь над окровавленным Гринем. - Не успел. Отход заиграли. - Да, плохи дела у хлопца, - Логин осмотрел рану. - До утра завтрашнего, может, и протянет, ежели бог даст. Эх, попа бы - исповедать, отходную прочесть! Хоть и зрадник, и иуда - а все ж душа христианская. И бился честно... Да только где его тут найдешь, попа-то? Чорт - это завсегда пожалуйста, а поп... В углу двора над изрубленным в куски Петром страшно плакал Мыкола Еноха. Без слез провожал брата, без всхлипов - одна мука пекельная во взгляде плескала. Третий брат, бурсак-Хведир, стоял рядом, понурив голову. Молчал. Неподалеку, порвав сорочку на полосы, Юдка перевязывал есаулу его разбитую башку. Пан Ондрий терпел, только время от времени шипел сквозь зубы от боли. Однако от разных уместных здесь высказываний на удивление воздерживался. Логин глянул на дочку, на ведьму: ни царапины. Как так?! - Я им глаза отводила, - пояснила ведьма. - А вот с героем мне бы не сладить - под заклятием он, в бою ему глаза не отведешь. И от клина моего увернулся. Если бы не он, - Сале кивнула на чумака, близ которого как раз хлопотала Ярина, - да не сигнал отхода... Хведир покосился в их сторону; смолчал. Видать, стыдился, что его выручать пришлось. Хотя труса вроде не праздновал, дрался как мог, пусть и толку с того было - чуть. Вот и стыдился бурсак - что бабы больше его навоевали... А от Грома так ничего и не нашли, кроме шапки драной. Добрая оказалась последняя заначка у москаля... Сигнал трубы застал всех врасплох. Сотник невольно схватился за шаблю, обернулся. В выбитых воротах, в сопровождении двух глашатаев, стоял пан Рио собственной персоной. В уже вычищенном, сверкающем на солнце доспехе, но без шлема и без меча. Парламентер, значит. Где ж он катюгу своего забыл, парламентер?.. - Его Светлость князь Сагор, недавно прибывший в ставку наместника Серебряного Венца, имеет честь пригласить господина Логина Загаржецкого, сотника Валковского, к себе на официальные переговоры. В знак своих мирных намерений и как гарантию взаимного доверия, Его Светлость оставляет вам в качестве заложника собственного сына и единственного наследника, княжича Тора. Один из глашатаев вывел вперед мальчугана лет трех, до того прячущегося у героя за спиной. Знатно наряжен был хлопчик: малиновый камзольчик из тканой парчи, розовые панталоны из атласа. На узконосых туфлях поблескивали золотые пряжки. По-кнежски. - Господин сотник! Это действительно княжич Тор! - в возгласе Сале дрожало изумление. Мальчик посмотрел на защитников фортеции круглыми глазенками, поморгал - и испуганно прижался к ноге глашатая. - Итак, господин сотник соблаговолит проследовать со мной в ставку князя? - как ни в чем не бывало осведомился герой Рио. Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра - Слышь, Панове? - вяло спросил Мыкола Еноха, глядя в ближайшее окно. Може, того?.. може, пролом завалим, а? Ворота с грехом пополам закрыть удалось. - Чем? свиными хрящиками? Это есаул. Смотрит на меня, будто ждет: сейчас я потянусь и достану ему из воздуха дюжину каменщиков с мастерками наперевес. - А хрен его маму знает, чем... чем есть, тем и завалим? В углу, на кипе покрывал, стонал раненый чумак. Утихал, ворочался и снова начинал всхлипывать горлом. Родственник, подумалось мне. Всерьез подумалось, без иронии. Сын моей Ярины, сводный брат Денницы... Мне в рожу однажды двинуть хотел - и вправду родственник! Ближе некуда. Жаль, так и не сошлись накоротке. - Пропадем мы здесь без панихиды... Это опять есаул. Не отводит взгляда, прикипел. Ну, чего уставился? Ждешь, когда опять вместе из трещотки палить станем? Отвел взгляд. На братьев-Енохов глянул, на женщину-Проводника, на Иегуду бен-Иосифа, в чьей рыжей бороде густо запеклась чужая кровь... на предателя-чумака в углу, на панну сотникову... на сына моего. Снова - на меня. - Эх, погинем всем куренем ни за чих мышиный... Гей, чортяка! - ты хоть сковородку старому Шмальку в пекле вычисти, с песочком! - Вычищу, - пообещал я, и есаул кивнул, будто благодаря. Сотника Логина ждали уже больше трех часов. Из окон хорошо был виден лагерь, княжеская ставка с поднятым над шатром знаменем: радуга на лазури. Издевательство, не знамя. И тем же издевательством, смертной радугой полыхал горизонт от края до края; и небо разноцветьем приговора валилось на головы. Насквозь. Убитых мы оставили во дворе, в тени галереи. Сперва хотели занести в замок, в погреба, где холодок, - раздумали. Да и Мыкола не позволил. Уперся: не рядом же с пленным Мацапурой брату родному лежать? Пусть напоследок вольным воздухом долюбуется всласть. "А разве есть плач перед Святым, благословен Он? - запел, раскачиваясь, Иегуда бен-Иосиф на Языке Исключения, и никто не посмел перебить Заклятого, оборвать непонятную речь. Лишь переглянулись с одобрением: свой своих отпевает, после честной баталии, в последний путь-дорожку. - Ведь сказано: нет печали перед лицом Его - блеск и слава перед лицом Его, сила и радость в месте Его..." - Славно, - вспушил усы есаул; подбоченился лихо и еще раз бросил: Славно... На стенах никого не оставили: зачем? Здешние вояки трижды в трубы загорланят, прежде чем в атаку пойдут. Вот вернется Логин, пропоет звонкая медь - и пойдем собирать последнюю жатву. Совсем ты черкасом реестровым заделался, глупый каф-Малах, и думы у тебя черкасские, и слова... - Идет! - выкрикнул бурсак Хведир от другого окна. - Дядьку Ондрий! идет пан сотник! смеется! Я погладил руку сына моего. Слабую, безвольную руку. Спи, малыш. Я здесь. Вот и сотник Логин, за кем; гонял ты меня путями кромешными, скоро здесь будет. Значит, жизнь продолжается, сколько там ее ни осталось. Спи. Гуляй в Саду Смыслов, набирайся силенок... совсем большой ты у меня стал... Под ногами заскулили. Тихонько, жалобно, молочным кутенком у забора. Я опустил взгляд. Укрывшись в тени скамьи, в малиновом своем камзоле и розовых панталонах, словно облитый с ног до головы молодой кровью или вином, прятался забытый всеми княжич Тор. Встретившись со мной глазами, мальчишка разом замолчал, втянул пушистый затылок в плечи - я все норовил достать, прижаться щекой к запястью моего Денницы. Наверное, видел в нем единственную защиту, единственное знакомое существо. Еще подумалось: мы с местным владыкой одного поля ягода. Оба сыновей в заложники не колеблясь отдали. Он - чужим людям; и я - чужим людям. Что дала мне моя хваленая свобода? Смерть Ярины? женщины, щедро подарившей Блудному Ангелу самое себя?.. и в смерти не нашлось тебе покоя, отчаянная ты, гибельная, мимолетная любовь! Муки сына моего, лишенного детства? Хлеб Стыда?! Не лучше ли было погибнуть, дать честно растоптать последнюю искру еще там, в бою у Рубежа?! А может быть, просто я раньше называл свободой что-то совсем другое?