Рождение Новгородской республики

Глава 13

В самобичевании дошел до мысли: — бросить все — службу, семью, город, — и уйти в самую глушь, где нет людей, есть только первозданная природа. Молить богов о прощении своих грехов — они от гордыни: возомнил о себе, что вправе распоряжаться чужими судьбами. Теперь же в покаянии готов был отрешиться от мирской суеты и принять любую волю Созидателя, какой бы суровой она не оказалась. В таком настрое Варяжко уже собрался идти к народу отрекаться от власти, но остановила совесть — он должен отвечать за людей, поверившим ему, связавшим с ним чаяния и саму жизнь. Бросить их в канун трудных испытаний, поддаться своей слабости, пусть и во спасение души, стало бы прямым предательством. Надо перебороть в себе сомнения и идти вперед — убеждение в том укрепило волю, вернуло покой и уверенность — делай то, что должен, без страха и упрека.

Никому не подавал вида о душевных терзаниях, да и никто не догадывался о них — люди видели перед собой сильного мужа, под чьей властью и заботой чувствовали себя защищенным от любых невзгод. Вел себя как обычно — проводил как прежде совещания, слушал доклады, давал какие-то указания, объезжал города и селения Новгородской земли. Там встречался с народом, вел разговоры с важными чинами и простым людом. В одной из таких поездок встретил в небольшом селении на Луге девушку, до боли похожую на Румяну, от вида которой все внутри захолонуло. Прошло уже много лет, но позабыть любимую не мог, она продолжала царить в его сердце. Сейчас же вновь видел ее — то же изумительной красоты лицо, хрупкое тело, даже сорочка на ней под свитой с тем же узором, как и у Румяны. На миг даже закрыл глаза — неужели померещилась, но она не пропала, смотрела на него голубыми глазами в окружении таких же селян.

Обратился к девушке с вопросом и вздрогнул, услышав ответ, притом знакомым певучим голосом: — Как зовут тебя, красная девица? — Румяна, господин…

Такого совпадения не могло быть, Варяжко даже поверил в то, что перед ним его любимая, переродившаяся в эту девушку. Проговорил внезапно охрипнувшим голосом: — Ты поедешь со мной, Румяна?

Девушка не смутилась от нескромного вопроса по сути незнакомого мужчины, не опустила глаза, ответила прямо: — Если батюшка позволит, господин.

В разговор вмешался стоявший рядом кряжистый мужик, судя по надетому на нем обожженному фартуку — кузнец или другой мастер огненных дел: — Я Збигнев, литейщик железа, а это моя дочь. Что вы хотите от нее, господин?

— Возьму ее в жены, Збигнев. Кто я — тебе ведомо. Коль сговоримся, то заберу Румяну в свои хоромы.

— Дело важное, не здесь о нем судить. Моя изба неподалеку, там все оговорим, господин.

Вот так — нежданно-негаданно, — Варяжко обзавелся новой женой, хотя уже давно утехи с женщинами не привлекали его. Не сказать, что ослаб мужской силой — в том могли подтвердить его жены, но искать в стороне приключений никакого желания не испытывал. С Румяной обращался больше не по телесной надобности, а велению души — изливал на нее всю ту любовь, что хранил прежде в сердце. Умом же понимал, что это другая Румяна — все же разница между ними имелась, да и ответного чувства та не проявляла, лишь покорность и какое-то подобие приязни, не более. Но даже того ему было достаточно, чтобы представлять в своих объятиях прежнюю любимую, вновь обрести желание и блаженство от близости. В нем пробудился вкус к жизни — мог засмеяться беззаботно, что уже давно не происходило, выходил гулять с семьей, позволял себе шалости, играясь с малыми детьми.

Весной пришла весть из Киева — Владимир с византийским войском подступил к городу и осадил его. Новый князь, Владислав, заперся в детинце, побоялся выступить навстречу и дать сражение, да и с воинами у него было не густо — меньше трех тысяч против пяти у соперника. Наместники земель не спешили отправлять своих воев, сомневаясь в его полководческом даре — войска прежде он не водил, и победе над Владимиром, прислали лишь с ближних — полян, древлян и северян. Больше месяца Владимир стоял у киевских стен, не раз со своими воинами шел на приступ, брал на измор. Но только с помощью тайных сообщников, открывших ему ворота, прорвался в крепость и захватил княжеский двор, сломав сопротивление германских копейщиков, занявших здесь оборону. Вырезал всех из них, кто остался в живых, не пожалел и своего двоюродного брата — Владислава, хотя тот сложил оружие и готов был сдаться.

Вернув себе княжеский престол, Владимир отправил гонцов по землям с грамотами, в которых объявил о принятии власти над Русью и отменил все указы недолго правившего Владислава. Тогда же расторг договор с германским королем и заключил подобный с византийским императором. В уплату за помощь обязался на следующий год отправить свое войско в Болгарию, воевавшей тогда против Византии за влияние на Балканах. Набрал воинов в дружину, частью из прежней, оставшейся от Владислава, но больше из воев, запросившихся к нему на ратную службу — таких оказалось немало в самом Киеве и окрестных землях. Прознав о победе Владимира, поместные посадники поспешили заверить нового или, вернее, старого правителя о своей преданности — кто-то отправил грамоту, другие сами приехали в стольный град. Князь принял их благосклонно, но вскоре припомнил части из них службу почившему предшественнику — заменил на доверенных мужей, пришедших с ним из Византии.

Варяжко с досадой воспринял весть о вокняжении Владимира — все его прошлые труды пошли насмарку, придется вновь уживаться с коварным недругом. О том, что Владимир оставит в покое Новгород, не стоило и предполагать — наверняка тот снова, как наберет силы, учинит козни, а то и пойдет войной. Варяжко, если прямо признаться, уже устал от противостояния с извечным соперником — от него уже не раз страдал народ Руси, но остановить его миром никак не удавалось. Случались годы перемирия и даже, если не дружбы, то союзничества, но после опять наступала вражда. Вольный город стоял костью поперек горла у тирана, возжелавшего безграничной власти над всеми русскими землями, а усиление Новгорода принимал как прямую угрозу его намерениям. Прошлогодняя попытка как-то решить проблему провалилась — упертый Владимир смог добиться своего, вызывая тем самым кроме понятного раздражения также и невольное уважение.

Тем временем новгородские полки продолжали освобождение Поволжья от булгарских захватчиков. По донесениям командующего Миронега, весной отбили наступление войска противника с левобережья Камы, после заняли блокированные ранее крепости. Сражения произошли жаркие, каждая победа давалась с большим трудом, сейчас силы новгородцев исчерпались до предела. Просил подкреплений, иначе не выдержит, если булгары предпримут новое наступление крупным войском, а об освобождении Казани и других крепостей на Волге пока речи не может быть. Варяжко и сам отчетливо понимал такой расклад, торопил с формированием новых полков и их обучением хотя бы по минимуму. Его люди вербовали рекрутов по своим и соседним землям, готовили снаряжение, назначенные командиры от рассвета до заката гоняли молодняк, пока не доложили о готовности их частей и подразделений к отправке в Поволжье. В середине лета караван судов с погрузившимися на них полками направился на подмогу, но не кружным путем, а напрямую, по Волжскому тракту.

Командовал походом сам Варяжко — не удержался на сей раз, решил потешить захвативший его воинский зуд. Уже на Волге, напротив выстроенных русских крепостей, прошли в полной готовности к сражению — с передним дозором и боковым охранением, но обошлось, никто не помешал проходу судов. По-видимому, Владимиру было недосуг до восточных рубежей, даже снял гарнизоны отсюда, оставив только часть для дозорной службы. Ниже Оки караван разделился — часть ушкуев пошла к Казани, другие направились к остальным крепостям на левобережье до устья Камы. Для пролома стен применили онагры, но уже без зажигательных зарядов — оставшийся запас использовали в прошлом году, новый еще не наготовили. Командиры старались беречь людей — о том особо указал командующий войском, — отправляли бойцов на штурм лишь после основательной обработки стен онаграми и их разрушения в местах атаки. Впереди шли самые опытные и умелые, а молодняк уже за ними, учась в бою воинской науке и не подставляясь без нужды.

Несмотря на принятые предосторожности, потери несли огромные — в тех трех полках, что брали Казань, в строю остались меньше половины бойцов. Другой командующий уже давно бы прекратил штурмовать казалось бы неприступную крепость, а Варяжко раз за разом поднимал людей и вел их вперед, нередко сам вступал в бой. Отчетливо осознавал — надо во чтобы ни стало захватить неприятельский оплот, если не возьмут сейчас, то вряд ли еще когда-то. В таком же духе настроил своих командиров и бойцов, они с новыми силами и яростью шли на вставших стеной булгар. Схватки шли ожесточенно, за каждый опорный пункт и здание проливалась немалая кровь с обеих сторон. Так продолжалось день за днем в течении двух с лишним недель, пока постепенно не сказались превосходство русских в живой силе и возросшее боевое мастерство прежних новичков. Победа далась слишком трудно, воины падали от усталости рядом с поверженным противником, сил не хватало даже для радости.

В начале осени освободили от булгар всю береговую полосу, полностью сняли блокаду Поволжья и восточных земель. Пошли на новгородскую землю первые караваны с хлебом и товарами, уральским металлом, мехами от таежных добытчиков. Прежняя жизнь возвращалась в освобожденные поселения, отстраивались города, воины восстанавливали и укрепляли взятые ими крепости и остроги, чтобы впредь не допустить захвата и пролития крови, как было недавно. Сам Варяжко объезжал славянские поселения, пострадавших больше других от бесчинства булгар, решал с местными властями о помощи переселенцам, приеме новых семей на их землях. Богатый край, а освоили его самую малость — о том шла речь на совете, которую в завершении поездки провел Варяжко. Дал задание администрации округа готовить участки для будущих поселений и городов — они понадобятся в самом скором времени.

Вернулся в Новгород к концу осени в самое ненастье, под шедшим уже неделю проливным дождем. Как ни рвался домой, в тепло и уют семьи, но ставил долг выше — до самого вечера занимался в управе служебными делами. Выслушал доклады и отчеты заместителей и начадьников служб, просмотрел документы, внимательно прочитал донесения агентов из Киева. Особо его заинтересовал конфликт и обострение отношений с Германской королевством, дело дошло до закрытия границы для русских купцов — такое происходило в крайних случаях, накануне войны. Еще большее напряжение внесло изгнание Владимиром католических священников с позором — их вытолкали из храма посохами как отверженных, на том настоял митрополит Леонтий, давно точивший зубы на конкурентов. Реакция Рима оказалась ожидаемой — папа Григорий V, германец по происхождению, предал хуле еретика, призвал верных святой церкви монархов покарать русского князя.

Варяжко поражался необдуманным поступкам Владимира — никак не ожидал такого от расчетливого, не раз битого жизнью мужа. Зачем же ему надо было убивать Владислава и германских рыцарей, когда они уже не могли сопротивляться? Мог бы с гораздо большим толком отдать их Оттону III за солидный выкуп и не доводить до нынешней ситуации, грозящей войной. С теми же священниками — следовало обойтись аккуратнее и не идти на поводу своекорыстных служителей Константинопольского патриарха Сисиния II, многие годы враждовавшего с папой римским. Складывалось впечатление, что князь попал под полное влияние византийцев, действовал на пользу им, а не народу Руси. Иначе невозможно было объяснить совершенные им деяния, которые даже менее умудренный правитель не допустил бы. Казалось, следовало радоваться — теперь Владимиру явно будет не до Новгорода, забот он себе набрал выше головы, но тоска одолевала душу из-за грядущих бед простых русичей.

Помочь же не имел возможностей — вести войско в Киев и вновь свергать Владимира не позволил бы народ Новгорода, ему нет дела до Руси, если не видит в том нужды. Другие варианты также не давали хоть какие-либо гарантии успеха — послать ли душегубов, чтобы покончили с князем, или разослать грамоты по русским землям с объяснением чинимого вреда и призывом восстать против него. Ничего путного так и не придумал, на закате дня ушел домой, оставив в сторону тягостные мысли. После, уже в своих хоромах, отдав должное внимание близким, вновь вернулся к не дававшей покоя проблеме. Даже попенял себя — уж его она никак не касалась, зачем же утруждаться лишними заботами! Но смирился с мятущейся душой, стал искать какой-либо приемлемый выход из непростой ситуации.

Но ни в тот вечер, ни в последующие дни решения не нашел, да и другие заботы и хлопоты постепенно отодвинули задачу на задворки памяти. Наступила уже зима, однажды вечером после ужина Варяжко отдыхал в своей комнате и прикорнул незаметно. В полудреме откуда-то пришла мысль, от которой тут же проснулся — сна как не бывало! — Надо ехать самому — по другому дело не решить, — все еще звучало в голове, заставляя осознать уже в яви не совсем понятные слова. — Куда, зачем? — невольно возникли вопросы, но ответа на них получил. Потом, перебирая в памяти прежние и нынешние дела, к какому же из них отнести наказ — именно так воспринял прозвучавший во сне призыв, дошел до так и не решенной проблемы. Она уже успела забыться — похоже, до поры до времени, а теперь напомнила о себе.

Долго еще размышлял над вещими словами, прикидывал и так и сяк — что может он сам, без войска, сделать против сильного врага, в чужом городе и без какой-либо поддержки. Ничего путного в том не видел, напротив, подставлялся под прихоть отнюдь не страдающего благородством князя — захоти он и от Варяжко мокрого места не останется. Как ни казалось глупым подобное решение, но все же доверился внутреннему голосу или наитию. Написал грамоту Владимиру с предложением обсудить важное дело в личной встрече, готов для того приехать в Киев. Отправил ее спешно гонцом, ответ получил уже в сечень (феврале) с согласием князя принять его. Выехал немедля, с малой охраной специальным обозом, торопился, рискуя попасть в полынью или на тонкий лед, но успел добраться в Киев до начала ледохода.

Оставил обоз и людей на берегу Почайны, велев им устраиваться в Подоле, сам в сопровождении двух воинов поднялся по посыпанной песком дорожке на гору к воротам детинца. Здесь путь им перекрыла стража, завидев вооруженных людей в броне. Старший — гридень зрелого возраста с мечом на поясе, — выступил им навстречу, двое остальных встали от него по бокам, выставив вперед копья. На вопрос дружинника: — Кто такие, по какой надобности? — ответил один из охранников Варяжко, показывая подписанную Владимиром грамоту: — Верховный правитель Новгорода, по делу к князю!

Гридень надолго не задержал — пропустил, прочитав грамоту, дал провожатого к княжескому двору. Тот довел до парадного крыльца, передал стоявшей здесь княжеской охране, ее старший вызвал кого-то из своего начальства. В конце концов выяснилось, что самого князя во дворе нет — отправился на охоту, будет завтра, но о них предупредил — велел устроить в гостевых палатах. Тиун провел Варяжко в палату для важных мужей, охранников — уже попроще. Во дворе не засиживались, в обычной одежде, оставив при себе лишь оружие, прошлись по верхнему городу, завернули в Бабий торжок, ненамного уступавшим в размерах и оживлении главному торгу. Приглядывались вокруг — что же поменялось за минувшие два года, слушали людей и казалось — все идет прежним чередом, нет ничего, что говорило бы о скорых невзгодах, если не считать тревожные слухи.

На следующий день, ближе к вечеру, за Варяжко пришел нарочный из приемной палаты, передал приглашение князя. Владимир принял гостя в горнице, где проводил особо важные встречи, по сторонам от него сидели на лавках два мужа среднего возраста. Одного из них Варяжко доводилось видеть прежде в ближнем окружении князя, второй же ему вовсе не был знаком, но не приглянулся с первого взгляда. Что-то хищное и злобное чувствовал в нем, хотя с виду тот казался тихим и мирным, кому-то мог даже внушать доверие. Владимир не медлил со своим интересом, сразу после приветствия гостя: — Будь здрав, княже, — даже не ответив на него, задал вопрос: — Какое же дело ко мне у тебя, Варяжко?

Собственно, никакого реального предложения у Варяжко не было, просто знал, что ему надо сойтись с давним недругом лицом к лицу, посмотреть тому в глаза. Подошел к столу, за которым сидел князь, почти вплотную, их взгляды встретились и сцепились накрепко — ни тот, ни другой не отводили взора. Говорил что-то, не сознавая даже о чем, а сам тем временем своей внутренней силой проникал по зрительному нерву в душу замершего на троне князя. Через считанные мгновения сломал выставленный соперником на инстинктах барьер, полностью подавил его волю. Действовал по наитию, прежде и не предполагал у себя чего-либо подобного — похоже, и его сознанием, как и у Владимира, управлял кто-то другой, разве что не насильно, а по своему желанию. Впрочем, не управлял, а помогал — все исполнялось так, как он сам хотел.

Как только почувствовал, что сознание Владимира в его власти, провел мысленно быстрый допрос — пока приближенные князя не заподозрили неладное:

— По чьему наущению убил Владислава и изгнал посланцев римской церкви — императора Василия?

— Нет, патриарха Сисиния. Василий сам послушен тому.

— Чем они тебя прельстили, кроме помощи занять княжеский трон?

— Посулили отдать мне Болгарию и Валахию, помочь оборониться от Священной империи, вздумай она напасть на нас.

Предположения Варяжко о подоплеке поступков князя подтвердились в полной мере, но теперь перед ним встала другая забота — как же нейтрализовать его в будущем? Держать долго под своим контролем не сможет, сомнений в том не испытывал — не сегодня-завтра тот придет в себя и ничего по сути не изменится. Следовало как-то увезти его с собой, а дальше решать по обстоятельствам — убивать Владимира не хотел, разве что если не останется иного выбора. Дал тому указание: — Вели своим людям готовить ладьи — как сойдет лед, пойдем вместе на Волгу. До того дня будем с тобой видеться по утрам, в трапезной. Теперь же ответь для всех, что дело мое важное и нужное, стоит съездить на место и там уже решить.

Владимир послушно выполнил то, что ему предписал Варяжко, казалось, все прошло без сучка без задоринки, но что-то насторожило ближников князя. Сидевший справа боярин смотрел на того с недоумением, второй же уставился на новгородского гостя тяжелым неотрывным взором. Варяжко ощутил идущее от него давление на свое сознание, с каждым мгновением оно нарастало — враг пытался сломить его волю. Дар у того оказался огромным — все труднее сдерживал напор чужой силы, уже тонул в бездонном омуте почерневших зрачков. В отчаянии воззвал прародителей богов: — Род, Рожаница, спасите мою душу, я погибаю!

Через мучительно долгие мгновения стало легче — давящая прессом сила резко спала, недруг же вначале закрыл глаза, после покачнулся вперед и упал кулем на пол. Никто, Варяжко тоже, не понял, что случилось с крепким на вид мужем, через какое-то время княжеский боярин соскочил с лавки и бросился к тому. Стал проверять биение сердца и дыхание, а после вызвал дежурившего в приемной палате гридня. Вскоре прибежала дворовая челядь и унесла куда-то впавшего в беспамятство ближника. Ни в тот день, ни в последующие Варяжко больше не видел этого опасного противника — как выяснил чуть позже у Владимира, доверенного человека самого патриарха, приставленного им к князю в качестве советника. По-видимому, он и диктовал своему подопечному нужные Византии решения, а тот исполнял, не подозревая об учиненным над его волей насилием.

Больше двух недель пробыл Варяжко со своими людьми в Киеве, каждое утро виделся с князем, иногда с его семьей — юной супругой из византийского рода, близкого к императору, — и детьми от прошлых жен. Их у него было трое, после принятия христианства расстался с ними, но детей, рожденных ими, оставил при себе. Не сказать, что сблизился с родными Владимира, также как и с ним самим — вел себя ровно, но в душу им не лез, о себе и своей семье рассказывал мало, лишь когда не отставали с расспросами. Невольно привязался к одной из младших дочерей князя — пятилетней Любаве, та сама едва ли не с первой встречи ластилась к нему пуще, чем к родному отцу. Тот, впрочем, не отличался особым чадолюбием, редко случалось, чтобы он кого-либо брал на руки или привечал лаской.

Вот девочка и отозвалась на проявленную Варяжкой жалость — утешил ее, когда она во дворе споткнулась и упала, поцарапав колено и ладони, а потом заплакала. Как привык со своими детьми — поднял на руки, приговаривая успокаивающие слова, протер ссадины чистым платком, подул еще на них. Любава прижалась к его широкой груди, обхватив ручками шею, так и застыла, продолжая еще всхлипывать. Детская душа, лишенная родительской ласки, потянулась к нему, а он не мог оттолкнуть, принял как родную. С того дня бросалась к Варяжко, встретив где-нибудь в сенях, после сама приходила к нему в гостевую палату, а он рассказывал ей сказки или играл во что нибудь. Иногда к ней присоединялись другие дети — княжеские и дворовые, с ними Варяжко водился с гораздо большей охотой, чем со взрослыми.

В конце марта, когда на Днепре сошел лед, отправились к Волге на трех ладьях якобы для совместной добычи земляного масла, как в это время называли нефть, ниже устья Оки и производства из него нужных материалов для греческого огня. Сама перспектива применения подобного средства в предстоящем военном походе на Балканы оказалась хорошим поводом, чтобы спешить с поездкой. Никто из сопровождавших князя бояр и части дружины не выразил сомнения в важности предпринятого выезда — коль князь так решил, значит так и должно быть. Тот же доверился компаньону, причем не столько под давлением на волю — его Варяжко постепенно снижал, а по своему разумению — мол, тому виднее, если уж сам ввязался в это дело. Организатор же экспедиции вел людей практически наобум, лишь по догадке, больше использовал ее как приманку, а не реальный проект.

По понятным обстоятельствам Варяжко разместился на том же судне, что и Владимир, сидел с ним в одном отсеке, только напротив. В таком близком соседстве вольно-невольно приходилось много общаться — вести разговоры, принимать пищу, даже спать рядом, если не высаживались на берег. Постепенно, день за днем, между ними приходило понимание общих интересов и взглядов, прежнее противостояние стало смягчаться. Конечно, Владимир все также желал полной власти, ради нее готов был пойти на что угодно — обман и насилие, строить козни и предавать. Но все же Варяжко увидел в нем то, что могло в какой-мере примирить их — он стоял за свой народ, пытался сплотить его и сделать сильнее. И именно суждения и размышления о том, какие-то совместные планы, выгодные обеим сторонам, помогли им сблизиться, пусть и с небольшой долей внушения.

Владимир сам признался в своей неправоте и совершенных ошибках — в той же войне против Новгорода и союзе с Византией, просчете с другими державами. Уже вместе они разбирали возможные последствия от них, меры по их исправлению — улаживанию возникших конфликтов, готовности к войне, если дойдет до нее. Варяжко пообещал помочь в меру своих возможностей — поделиться тем же секретом греческого огня и воинскими премудростями, с помощью которых не раз бил врага, не потерпев при том ни одного поражения. Хотя и осознавал, что когда-нибудь эта помощь может обратиться против него — слова верности от князя не стоили и гроша, при удобном случае тот непременно примется за свое. Пошел ради блага русичей, пусть и с таким ненадежным князем, с иным, видать, не судьба — была уже попытка, но ни к чему доброму она не привела.

На одной из прибрежных стоянок заключили договор о взаимной помощи и ненападении, но в нем Варяжко оговорил обязательное одобрение новгородским вече — больше для проформы, сам не сомневался в нем. Подобный союз действительно представлял выгоду им всем, так что не видел причину отказаться от него, пока каждая из подписавших сторон исполняет свои обязательства. Уже с полным доверием, насколько могли допустить между собой оба битых жизнью мужа, дошли до выбранного места на правобережье Волги, разбили здесь временный лагерь. Дальше Варяжко с небольшой группой лесовиков ушел на поиски нефтяного озера — он почуял его своим даром уже издали, когда еще приближались по реке, теперь шел к нему через дебри точно по курсу, как ищейка по следу. Чутье не подвело, через два дня, пройдя почти десяток нелегких верст, вышли к пропитанному нефтью болоту с исходящим от него серным смрадом.

Нашли чуть ниже от временного лагеря участок берега, более пригодный для обустройства будущего поселения, оставили здесь часть воинов расчищать его и строить острог. Остальные прорубали просеку к озеру, после набирали нефть в привезенные с собой бочки и загрузили ими все три ладьи. Оба вожака отправились на них в Казань — в нем, также как и в Елгаве, поставили мастерские для переработки земляного масла. Решили между собой, что на первых порах найденную нефть будут доставлять сюда, взамен киевская сторона получит готовую смесь и сама уже будет начинять ею зажигательные снаряды. Князь пожелал своими глазами увидеть весь процесс от перегонки сырья до конечной продукции, хотя Варяжко и пообещал ему дать мастеров и инструкторов — они помогут освоить производство и боевое применение грозного оружия.