Рейхов сын

Часть IV ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД ЯМАМОТО

Остров Оаху, база ВМС США «Перл-Харбор».

01 сентября 1941 года, 07 часов 55 минут.

Звездно-полосатое знамя США развернулось на флагштоке и заполоскало в потоке воздуха. Горнист оторвал свой инструмент от губ и… замер, в изумлении уставившись в небо над островом Форд. Вслед за ним начали оборачиваться в ту сторону и другие матросы и офицеры Тихоокеанского флота.

— Что это, черт возьми, такое? — высказал кто-то из младших офицеров мучающий всех вопрос.

Над островом, в самом центре Перл-Харбор можно было наблюдать множество самолетов. Несколько секунд спустя с различных направлений появилось еще больше аэропланов, украшенных японскими опознавательными знаками.

— Джентльмены… — отозвался другой офицер. — Да нас, похоже, атакуют!

И, словно в подтверждение этих слов, от самолетов отделились первые бомбы и торпеды, нацеленные на стоявшие у причалов тяжелые корабли.

А ведь еще несколько минут назад ничто не предвещало, что это солнечное воскресное утро станет последним днем мира для США. Флот занимался своими повседневными делами. Армейская авиация, чтобы облегчить охрану от диверсий, сосредоточила свои самолеты на определенных участках. Как обычно, личному составу было разрешено увольнение на берег, а корабли стояли на якоре в переполненной гавани Перл-Харбор. Были установлены обычные при пребывании на базе вахты, да у некоторых зенитных орудий занимали посты небрежно составленные малочисленные расчеты — считалось, что эти люди занимают посты у орудий скорее в целях тренировки, чем в порядке подготовки к действительному нападению. Большая часть боеприпасов оставалась в артиллерийских погребах. Боевой готовности объявлено не было, и на некоторых кораблях в ожидании воскресной утренней проверки были открыты все водонепроницаемые двери и люки. Офицеры и матросы думали о предстоящем дне отдыха. Светило ласковое солнышко, а за вершины гор цеплялись легкие «барашки».

Даже воздушную разведку на случай возможного подхода японских авианосцев никто не высылал. Командующий флотом считал, что доминирующим фактором в войне являются линейные корабли, и мало интересовался ударной силой самолетов.

Нет, нельзя сказать, что американцы совсем не ожидали атаки и не готовились к войне. Ожидали и готовились: еще девятого апреля генерал-майор Мартин и контр-адмирал Беллинджер, командующие армейскими и морскими воздушными силами на Оаху, представили доклад, в котором говорилось, что Япония может предпринять рейд быстроходных авианосцев на Гавайские острова. Однако неоднократно возникавшая на протяжении многих лет опасность войны с Японией заставила многих уподобиться людям, которых слишком часто пугали волком. Военно-морской флот США получал так много предупреждений об опасности, что у моряков, привыкших к этой постоянной «военной панике», притупилось чувство реальности. В результате, когда произошло нападение, отразить его в Перл-Харборе они оказались совершенно не готовы.

Люди были растеряны и не могли поверить своим глазам. Девять самолетов спикировали на базу гидроавиации на острове Форд, в то время как остальные атаковали корабли.

В это же время около двух десятков одноместных истребителей атаковали авиабазу корпуса морской пехоты в Эва, всего в двух милях к юго-западу от острова Форд. Они внезапно налетели с северо-запада и на бреющем полете обстреливали аэродром из пулеметов, хищными птицами носились во всех направлениях, пока все самолеты корпуса не были подожжены или разбиты, а затем предприняли атаку на вспомогательные и ремонтируемые самолеты. Личному составу корпуса от их огня также сильно досталось.

Синхронно с ними другая группа атаковала базу гидроавиации на Канэохэ, расположенную с другой стороны Оаху. Она приблизилась на малой высоте и шквалом огня обрушилась на стоявшие на якоре гидросамолеты. Скоро на поверхности воды были видны только горящие и тонущие гидросамолеты «Каталина».

Следом подошла эскадрилья легких бомбардировщиков и на бреющем полете начала бомбардировку и обстрел аэродрома и его инфраструктуры. По всему берегу горели самолеты и ангары. База Канэохэ была полностью выведена из строя: на ней осталось менее десяти гидросамолетов, из них лишь один — неповрежденный.

Подверглись атаке и другие армейские объекты на аэродроме Хикам, рядом с Перл-Харбором, и на аэродроме Уилер в центре острова. Армейские самолеты, установленные для лучшей их защиты от возможных диверсий близко один к другому на рулежно-подходных дорожках, оказались очень удобными целями. Японцы, бомбардируя с пикирования и с горизонтального полета и обстреливая на бреющем полете, подожгли ангары и самолеты. В течение первых минут была уничтожена почти вся армейская авиация в районе Гавайских островов.

Но основной целью авиации тюдзё[55] Нагумо, конечно же, были корабли — около ста тридцати бомбардировщиков, торпедоносцев и пикирующих бомбардировщиков атаковали стоявшие на якоре суда.

У острова Форд стояли в два ряда восемь заякоренных линкоров. Шесть из них расположились у стенки попарно. «Оклахома» была пришвартована к борту «Мэриленда», «Западная Вирджиния» — к борту «Тениси», а «Пенсильвания» — к борту «Аризоны». «Калифорния» расположилась в одиночестве у нефтяной пристани, и «Невада» — за кормой «Пенсильвании».

С другой стороны острова стоял переоборудованный в корабль-мишень экс-линкор «Юта», крейсер «Рэйли» и гидроавиатранспорт «Кёртис». За кормой «Юты», у причала, борт о борт расположились авианосцы «Лексингтон» и «Энтерпрайз». Остальные корабли: крейсера, эсминцы, субмарины, госпитальное судно, а также транспорты, плавучие мастерские, буксиры и канонерские лодки, — были рассредоточены по гавани и не являлись приоритетными целями. Перед японцами стояла задача вывести из строя, а лучше потопить, основные силы — линкоры и авианосцы. Наверное, можно сказать, что самолеты низринулись на них подобно хищным птицам, каковыми, по сути своей, и являлись — пускай и рукотворными.

Надо отдать должное выучке американских моряков — зенитные расчеты заняли свои места мгновенно и открыли шквальный огонь, но… было поздно. Первые бомбы и торпеды уже устремились к своим целям.

Японские торпедоносцы и пикирующие бомбардировщики сосредоточили свою атаку на тяжелых кораблях. Все стоявшие снаружи линкоры и «Лексингтон» в самом начале налета получили удары одной или нескольких торпед. Пикирующие бомбардировщики, атаковавшие одновременно с торпедоносцами, засыпали тяжелые корабли дождем бомб. На кораблях моментально заполыхали пожары, но восьмисоткилограммовая бомба (по сути, представлявшая собой крупнокалиберный бронебойный снаряд, снабженный стабилизаторами) в этом варианте истории благополучно миновала дымовую трубу «Аризоны» и угодила в корму линкора, повредив винты и перо руля на этом корабле.

На «Оклахоме» не было возможности быстро задраить все открытые двери и люки или герметизировать поврежденные отсеки. В самом начале атаки корабль получил три попадания торпед в левый борт и сразу же начал крениться в эту сторону. Дифферент на борт быстро достиг почти критической точки, когда опрокидывание корабля становится неизбежным… Лишь благодаря мужественным действиям экипажа корабль удалось спасти от катастрофы. Однако еще год линкор простоял в ремонте.

Получили значительные повреждения (достаточно значительные, чтобы японский императорский флот вспоминал о них минимум полгода) и остальные линкоры, хотя затонули в результате налета только «Юта», ошибочно принятый японцами за действующий линейный корабль флота, а также крейсера «Хелена» и «Гонолулу». А вот «Лексингтон» и «Энтерпрайз» подданные тэнно Хирохито превратили в пылающие филиалы преисподней. Пускай Нагумо Тюити и разделял мнение своего Генштаба (как, впрочем, и американского) о решающей роли в войне на море именно линкоров — по крайней мере, разделял до сего дня, — однако совсем не горел желанием отражать своими пятью авианосцами («Дзуйкаку» еще не вступил в строй и в атаке, естественно, участия не принимал), двумя линкорами, тремя крейсерами и девятью эсминцами, входившими в «Кидо бутай», ответный авиаудар американцев, в связи с чем первичными целями назначил все, что летает, и все, с чего можно взлететь.

«Невада», которая стояла на якоре одна, была единственным линейным кораблем, давшим ход во время атаки. Когда начался налет, старшим по званию офицером на корабле был лейтенант-коммандер Томас, который совершенно логично рассудил, что у него будет больше шансов спасти корабль, если он выведет его в открытое море, где линкор сможет маневрировать. Не проведя обычной подготовки, линейный корабль развил ход и начал двигаться к выходу из гавани. Пройдя мимо объятых пламенем «Аризоны» и «Пенсильвании» на расстоянии не более чем пятнадцать метров, он повернул на фарватер. Пикировщикам Нагумо представлялся необычайно удобный случай потопить корабль на фарватере, закупорив таким образом выход из гавани, однако, увлеченные избиением неподвижных «Лексингтона» и «Энтерпрайза», они упустили этот шанс, и корабль смог выйти в открытое море со сравнительно небольшими повреждениями, нанесенными слабо еще слетанными и не так хорошо подготовленными пилотами с «Сёкаку».

Но смелый прорыв «Невады» уже мало что менял. Разгром Тихоокеанского флота США был полнейшим: все линкоры получили значительные повреждения, а оба авианосца просто перестали существовать как боевые единицы. И уже не играло роли то, что все находившиеся вне базы корабли еще в самом начале атаки получили тревожное сообщение: «Воздушный налет на Перл-Харбор. Тревога не учебная. Повторяю — тревога не учебная». Предупреждать было особо и некого.

А днем позже немцы начали операцию «Зеелёве».

Окрестности Харькова, штаб 14-ой ттбр.

06 сентября 1941 года, 11 часов 00 минут.

Отношения со своим преемником на посту батальонного комиссара у Вилко не складывались. Молодой и резвый младший лейтенант госбезопасности, поставленный на эту должность, проявил то, что начальство называет «похвальное усердие», а отбывший к месту новой службы Бохайский характеризовал как: «Такую б мощь — да в мирных б целях». По-хорошему-то Арсений Тарасович резвого мамлея, конечно, понимал — сам был некогда юн и отлично себя в этом возрасте помнил. Хотелось комиссару громкой славы, блестяще раскрытых происков врага, разоблачения вражеской агентуры, карьерного роста, наконец, а не кропотливой, нудной и тяжелой работы по воспитанию личного состава. Выслужиться лейтенант хотел, проще говоря.

Все это Вилко понимал, о бдительности помнил, и где-то, возможно, рад был бы помочь младшему лейтенанту, но видеть в каждой тени врага, а в каждом движении — заговор… Нет, этого новоявленный комбат не понимал и вообще считал чистой воды паранойей. Впрочем, терпеть комиссара Ванницкого приходилось — сослуживец все же, куда от него деваться? Осадить же его, умерить пыл майор не спешил. Приглядывался. Прикидывал, свернет себе младший лейтенант шею, или же поумнеет.

— Ба, Андрей Владимирович! — воскликнул Вилко, увидав в коридоре штаба бригады Ванницкого с папкой подмышкой. — Ты что тут делаешь?

— Да вот… — нехотя ответил комиссар. — Жду. К начальнику особого отдела бригады на прием записался.

— О, как, — с неопределенным выражением хмыкнул комбат. — С докладом?

— Да нет, — Ванницкий поморщился. — Посоветоваться хотел. Сомнения у меня есть.

— Посоветоваться со старшим товарищем всегда полезно, — покивал майор. — А что ж ты ко мне не подошел? Может, и я чем помог бы?

— Да дело тут такое… По нашему ведомству. — Лицо младшего лейтенанта стало кислым окончательно, он оглянулся воровато и, понизив голос, произнес зловеще, как персонаж дешевой пьески: — Подозрения у меня есть по поводу некоторых товарищей в нашей части. Конкретно — в нашем батальоне. Ну, вы понимаете?

— Эва как, — Вилко снял фуражку и взъерошил волосы на затылке. — Ты погляди-ка, а? И долго тебе ждать, Андрей Владимирович?

— Час еще, — ответил комиссар, и насторожился: — А вы зачем спрашиваете, товарищ майор?

— Да у меня сейчас как раз свободное время образовалось, понимаешь ли, чего, думаю, его зря терять? У нас начальник геодезической службы нынче в отпуске, пойдем-ка у него в кабинете посидим, ты мне про подозрения свои расскажешь. А то мало ли? Вдруг ты прав насчет некоторых товарищей, а я при них военные тайны рассказывать буду? Это ж знаешь, Андрей Владимирович, до чего довести может? Если у нас какая контра засела… Ну, ты понимаешь?

Комиссар охнул.

— Это ж я не подумал, товарищ Вилко! — выпалил он. — Пойдемте, конечно, скорее.

«Дурак или притворяется?» — с сомнением подумал комбат.

В кабинете геодезиста вяло тек ремонт. Столы и стулья были накрыты старыми, испачканными мелом газетами, шкафы и стеллажи завешаны древними, как испражнения мамонта, занавесками, потолок нес на себе свежие следы не слишком умелой побелки, обои были ободраны, на сейфе гордо красовался одинокий полупустой стакан с холодным чаем. Окно, по теплому времени, было открыто настежь.

— Ну, рассказывай, товарищ батальонный комиссар, — произнес Арсений Тарасович, двумя пальцами снимая со стула грязную газету и усаживаясь. — Что у нас плохого?

— Всё, товарищ майор! — горячо произнес тот, широким шагом преодолел кабинет и закрыл окно, предварительно убедившись, что под ним никто не подслушивает. То, что кабинет располагался на втором этаже, его не смутило. — Подозрение у меня. На заговор.

— Епическая сила! — изумился Вилко. — Где? У нас в бригаде?!! Быть такого не могёт!

— А вот зря, зря вы так, товарищ майор, совершенно напрасно. История-то показывает, что может быть все, что угодно. Вот вы скажете, наверное, что у нас в бригаде все товарищи надежные и проверенные, что делом доказали верность делу Ленина-Сталина, что кровь в боях проливали — верно?

— Да ну хотя бы, — пожал плечами комбат. — Чем тебе не аргумент, Андрей Владимирович?

— А тем! — торжествующе выпалил комиссар и воздел указующий перст. — Вы дело Тухачевского-то вспомните, Арсений Тарасович! Сколько тогда предателей, вредителей и шпионов среди командиров выявили? И ведь многие, очень многие из них, медали и ордена за Испанию имели, да и за Хасан тоже, и за Гражданскую. А вышло-то вон как. Польстились на буржуазный образ жизни, переметнулись, переворот готовили.

— Ну, хорошо, — нахмурился Вилко. — Положим, былые заслуги учитывать не станем. Но заговор?.. Чушь, ерунда, ахинея какая-то. Кто у нас тут о чем может заговариваться?

— Вы, я слыхал, батальон как раз за день до моего назначения приняли, товарищ майор, перевелись, я так понимаю, многого, наверное, просто не знаете или не заметили. Да и, честное слово, не по вашей это части шпионов и врагов народа искать. А я партией ведь как раз для этого и поставлен, и, доложу вам, многое, очень многое в нашей части у меня сомнения и подозрения вызывает.

«Он что же, не удосужился поинтересоваться, кем и где я до командования батальоном служил? — внутренне изумился Вилко. — Может, он и документацию мою, комиссарскую, в глаза не видал, Йозеф Бонн хренов?»

— И подозреваю я, товарищ майор, что все не так распрекрасно в бригаде, как вам кажется. Боюсь, что ухватил я ниточку, которая куда-то наверх тянется.

— Погоди, Андрей Владимирович, не части, — помотал головой майор. — Какую ниточку, ты о чем?

— Много, говорю же, товарищ Вилко, у нас странного. Вот, хотя бы нашего помкома третьей роты взять.

— Лейтенанта Луца? — удивился комбат. — А что с ним не так?

— А все не так, товарищ майор. Вот я поглядел, по документам он украинец. Только что ж это для украинца за фамилия такая — Луц? А вот для англичанина какого она вполне подходящая.

— Ну, это ты хватанул, — усмехнулся Арсений Тарасович. — Откуда б у нас в части взяться англичанину, это во-первых?..

— Внедрили! — категорическим тоном заявил Ванницкий.

— Фамилия для украинца, это уж ты мне, старому хохлу, поверь, вполне нормальная — и не такое бывает. Это во-вторых. Ну и в-третьих, Луц он такой же, как я Рабинович.

— Вот как? — насторожился комиссар и незаметно, как ему казалось, потянулся к кобуре. — Так вы знали, что это не его настоящая фамилия?

— Ото ж, — благодушно усмехнулся Вилко. — Эту историю вся бригада знает. Луценко его фамилиё, только когда он паспорт получал, у паспортистки чернила кончились — едва-едва три первые буквы накарябала. Ну, он-то у нас парень простой, бесшабашный, пожал плечами, сказал: «Луц, так Луц, какая на фиг разница» и забрал паспорт с такой вот укороченной фамилией.

— И все же странно и необычно это как-то… — пробормотал Ванницкий.

— А ты проверь, не поленись, — хмыкнул майор.

— Непременно проверю, уж вы не сомневайтесь, Арсений Тарасович. Очень он мне подозрителен, если честно. Да и командир его непосредственный тоже.

— Хальсен-то тебе чем не угодил? — изумился в очередной раз Вилко. — Этот и по документам немец, и по фамилии. Поволжский. Из столицы Немецкой республики он, из Энгельса.

— А точно из Энгельса ли? Может, и не поволжский он немец, а вполне себе германский, из тех, что от Гитлера бежали? По политическим убеждениям. А таких-то ведь враги и вербуют, и внедряют, чтобы подрывать обороноспособность нашей Родины.

— Да ну брось, он, когда НСДАП в Германии к власти пришла, еще школьником был. Да и потом, как же не поволжский-то? Я сам з саратовщины, шо ж я, тамошний говор не определю, чи шо?

— Эх, доверчивы вы, товарищ комбат, — вздохнул мамлей. — В разведшколах не только говору учат.

— Ну, ты еще скажи, что он от большой нелюбви к СССР и Германии в стычке с французскими сверхтяжелыми Char 2C силами своей роты их четыре из десяти, какие во Франции были, уничтожил.

— Выслуживался, — убежденно заявил Мамлей. — Втирался в доверие. А покрывал его и Луца — вы не поверите!..

— Ну отчего же, — мрачно усмехнулся Вилко. — Я много во что могу поверить.

— Покрывал их, внедрял и прикрывал бывший командир батальона Бохайский.

— Да ты шо?!! — у Арсения Тарасовича аж челюсть отвалилась от такого поворота сюжета. — С чего ты взял?

— Так больше некому. И потом он же этот… Из бывших.

Майор наморщил лоб, пытаясь вспомнить, что ему про себя рассказывал Егор Михайлович за время совместной службы.

— Да ну нет, ты что, Андрей Владимирович, — помотал он головой. — Он в Империалистическую просто в кавалерии служил, да и то только в последний ее год. Не одни же дворяне в кавалерии-то были, окстись — не те времена, когда лошадь только у рыцарей имелась, для борьбы с красными партизанскими отрядами имени товарища Яна Гуса.

— А вот как вы можете уверены быть, товарищ майор? Да и на чьей стороне он был в Гражданскую, это вопрос. Не вычислили же его только по одной причине. Знаете, по какой?

— Очень интересно это узнать, — пробормотал Вилко.

— Предшественник мой, ваш однофамилец, кстати, был его сообщником! — торжествующе провозгласил Ванницкий.

Арсений Тарасович поперхнулся.

— Я ж не просто так говорю, поглядел я его документы, как он дела вел посмотрел — мама моя дорогая! На того же Хальсена сигналов столько, что хоть сарай ими набивай, а он не реагировал, потворствовал, прикрывал. Предатель он прямой, вот оно что значит, — продолжал вещать комиссар. — Теперь же я вот думаю — перевели их вместе с Бохайским… подполковнику, так и вовсе свой танковый полк дали под Астраханью. А, спрашивается — кто? В чьих его повышение интересах? Кому нужен свой танковый полк? Заговор на самом верху, товарищ майор, заговор!

— Я тебе вот что скажу, товарищ младший лейтенант! Бдительность, это хорошо, конечно, но… — с каждым словом тон майора становился все более и более грозным. Вдруг он осекся, в глазах его мелькнула смешинка, и уже тихим, доверительным голосом он добавил: — Но прежде чем делать столь далеко идущие выводы, ты и впрямь лучше с товарищем Мироновым посоветуйся.

Полтора часа спустя Арсения Тарасовича, только что проконтролировавшего отгрузку ГСМ для своего батальона, окликнул начальник особого отдела бригады.

— К турецкому походу готовишься? — спросил Миронов не здороваясь.

— Ото ж, — кивнул довольный, как наевшийся сметаны кот, майор. — На днях отправляемся, дел невпроворот. Не могу ж я допустить, чтоб союзники освободили Иерусалим без меня.

С территории собственно Турции Гот и Рокоссовский уже выбили Вейгана и О'Коннора и даже Сирией почти полностью овладели, но среди советских солдат и командиров отправка на фронт по-прежнему называлась походом в Турцию.

— А вот не езди ты мне по ушам, Вилко, — скривился Василий Михайлович. — Дела у него, вы гляньте. Если судить по твоей довольной морде лица, с младшим лейтенантом госбезопасности Ванницким о его подозрениях ты беседовал. Ибо если у тебя все хорошо, то кому-то от этого точно погано.

— А то можно подумать, что он тебе о нашем тет-а-тете не доложил, — ухмыльнулся майор.

— Доложил, — это слово особист практически выплюнул. — И еще выразил подозрение, сформировавшееся у него после вашей беседы, что ты бывшему батальонному комиссару не однофамилец, а прямой родственник и пособник. Как, кстати, и полковой комиссар Двадцать третьей танкобригады Вася Вилков.

Арсений Тарасович затрясся от беззвучного хохота, прислонился к стене склада и начал медленно по ней съезжать, ухая, всхлипывая и постанывая.

— Я… надеюсь… — выдавил он из себя, обеими руками утирая выступившие на глазах слезы, — ты ему… всей правды… не сказал?

— Правды? — полковой комиссар усмехнулся. — Не дождешься! Я, знаешь, тоже большой любитель поржать за чужой счет. Как я его сомнения по поводу Луца, Хальсена и Бохайского развеял, этого я тебе не расскажу, довольствуйся фактом, а вот насчет тебя ему заметил, что сам давно имею о тебе подозрение, и велел следить за тобой в оба глаза. Так что учти, Тарасыч.

— Учту, — простонал уже с земли Вилко.

Возращение майора в батальон ознаменовалось его командным, полным недовольства, рыком:

— Товарищ батальонный комиссар, вы почему свои прямые обязанности не исполняете? Отчего стенгазета с наглядной агитацией уже почти неделю одна и та же?!!

Тихий океан, борт линкора «Нагато».

07 сентября 1941 года, 16 часов 25 минут.

Катер с «Акаги» пришвартовался к борту флагмана Дай-Ниппон Тэйкоку Кайгун, и по трапу медленно, с видимым усилием, но с непроницаемым лицом и, всяко уж, без кряхтения, старческих охов и одышки поднялся Нагумо Тюити, в парадной форме и при орденах.

«Совсем старика артрит замучил», — сочувственно вздохнул про себя тайса Яно Хидэо и, сделав шаг вперед, вежливо поклонился ступившему на палубу его корабля тюдзё.

— Конищи-ва, сёкан. Тайсё[56] с нетерпением ожидает вас с докладом в своей каюте. Если вам будет угодно, я сопровожу вас к нему.

— Вы окажете мне этим великую честь, Хидэо-сан, — командующий «Кидо бутай» вежливо кивнул в ответ капитану флагманского линкора.

Оба японских офицера направились в адмиральский салон «Нагато», по пути обменявшись ничего не значащими фразами. Конечно, Яно просто умирал от желания узнать подробности налета на Перл-Харбор, однако выспрашивать их, да еще до официального доклада командующему, счел невозможным. Впрочем, он рассчитывал разузнать все чуть позже у Хасегава[57] — ну или у командира любого другого авианосца. Единственное, что несколько настораживало тайса, это отчего Ямамото решил принять победителя американского флота у себя в салоне, наедине, а не на мостике, чтобы поздравить от имени всех офицеров флота. Просто недоволен начавшейся войной? Что ж, его неприязнь к военному противостоянию с США общеизвестна, но это не повод вести себя столь недопустимо. Получил дурные известия и хочет обсудить их с Нагумо? Такое возможно, но Тюити-сан, сёкан хотя старый и опытный, но не единственный, чьё мнение должно волновать командующего. Или же Нагумо умудрился вызвать чем-то недовольство Ямамото? Тайса не мог даже предположить, что могло бы послужить этому причиной.

Меж тем именно последнее предположение Яно Хидэо было наиболее близко к истине. Ямамото принял командующего «Кидо бутай» довольно прохладно.

— Конищи-ва, уважаемый Нагумо-тюдзё-сан, — приветствовал он вошедшего, стоя у стола с картами. — Легким ли было ваше возвращение из похода?

— Конищи-ва, уважаемый Ямамото-тайсё-домо, — ответил Тюити-сан. — Благодарение Сагару и Будде Амиде,[58] оно прошло без неприятных неожиданностей.

— Присаживайтесь, — Ямамото указал на один из стульев и сам занял место за столом. — Я ознакомился с вашим докладом о результатах нападения на восточных варваров, теперь мне хотелось бы узнать некоторые подробности.

Тюдзё кратко и сдержанно доложил о результатах атаки Перл-Харбор. Слушавший его командующий при этом не проронил ни слова.

— … таким образом мы уничтожили не менее трех линкоров или тяжелых крейсеров, два авианосца и нанесли значительные повреждения всем прочим тяжелым силам. И я, и каждый сикан[59] моего соединения уверены в том, что США не смогут предпринять на море никаких активных действий в ближайшее время. Ничто не помешает солдатам дай-Ниппон тэйкоку рикугун овладеть Филиппинами и Индонезией.

— Увы, уважаемый тюдзё, — покачал головой Ямамото, — мы можем быть уверены лишь в погибших кораблях. Кораблях, чей уход на дно наблюдали ваши пилоты. Что же касается повреждений… Тюити-сан, вы же сам служили на «Сойя». А ведь его еще и со дна бухты Чемульпо пришлось поднимать. Отчего вы не послали свои самолеты в новую атаку?

— Господин Ямамото, это было невозможно. Экипаж и летчики «Сёкаку» еще слишком плохо обучены. Кроме того, восточные варвары дрались отчаянно и умело, я потерял тридцать два самолета с экипажами, и половина из вернувшихся машин была повреждена. Я счел слишком рискованным повторить атаку, особенно после того, как нами была утеряна внезапность.

— Я понимаю ваши опасения, — кивнул «80 сен».[60] — Но не могу их разделить. Вами не была в должной мере уничтожена инфраструктура вражеской базы, и мы не можем быть уверены в тяжести нанесенных линкорам противника повреждений. Если уж один из них умудрился выйти в открытое море прямо во время атаки…

Ямамото покачал головой.

— Дымы от пожара еще не значат тяжелых повреждений.

Нагумо смертельно побледнел и склонил голову.

— Я и только я несу ответственность за провал операции, Исоруку-сан. Если мне будет позволено, я…

— Не будет! — резко перебил Нагумо тайсё.[61] — Нихон коку[62] не настолько богата, чтобы позволить себе разбрасываться грамотными и опытными командирами! Я приказываю вам, Нагумо, — слышите? — категорически приказываю выбросить эту блажь из головы!

Ямамото перевел дух и продолжил уже более спокойным тоном.

— Вы заботились о жизнях и здоровье своих подчиненных, и это может быть основанием лишь для похвалы в ваш адрес. Кроме того, нам придется несколько откорректировать наши планы с учетом риска появления линейных кораблей неприятеля в море, но, боюсь, мы переоценили их значение. То, что вы совершили, ясно показывает нам, что обладание морями отныне зиждется вовсе не на артиллерийских кораблях, а на авианосцах, количество которых вы, Нагумо-тюдзё-сан, уменьшили у противника в два. Подумайте сами, если бы даже вы потопили только авианосцы и не задели ни одного другого корабля, каковы были бы шансы американцев при дальнейшем столкновении всего их Тихоокеанского флота с одним лишь «Кидо бутай»?

На подступах к городу Вэйбридж.

16 сентября 1941 г., 16 часов 25 минут.

Зенитный пулемет загрохотал практически над ухом бригадира Хорнблауэра, едва не заставив старика подпрыгнуть на месте и выронить бинокль. Несколько солдат в фельдграу, пытавшиеся рывком продвинуться в сторону британских окопов, залегли и попытались отстреливаться.

— Староват я для современной войны, — вздохнул командующий полком лондонского ополчения, противостоящего натиску «Великой Германии».

Бригадир начинал службу в те стародавние времена, когда в Африке еще не бесчинствовал Бешеный Мулла, а колониализм являлся единственной политикой европейских держав, отдал лучшие свои годы служа Британской Империи в колониальных войсках, где и угробил некогда богатырское здоровье, побывал не в одном бою, был серьезно ранен при разгроме Верблюжьего корпуса под командованием полковника Кронфилда,[63] потом служил в Индии…

До недавнего времени он доживал свой век в собственной усадьбе недалеко от Сити, ездил с визитами к таким же, как и он, старикам, принимал гостей сам, но, в целом, светской жизни чурался, предпочитая на приемах, куда он не мог не явиться по тем или иным причинам, посиживать за столиком где-нибудь в уголке, в обществе бокала, сигары и бутылочки кларета.

Хотя Хорнблауэра периодически и одолевали старческие хвори, хоть и донимала порой лихорадка, которой наградили его тропические джунгли Индии, сэр Горацио был еще крепок и помирать в ближайшее время ни в коем случае не собирался, а уж уступать благословенную Англию бошам — тем паче. Едва Георг VI (храни его Бог) распустил Парламент и выступил с обращением к жителям Великобритании, где призывал их, всех как один, встать на защиту Родины, бригадир облачился в парадный мундир со всеми орденами, повесил на бедро шпагу и отправился в штаб Бернарда Лоу Монтгомери, возглавившего оборону юго-восточной части страны и, собственно, Лондона — послужить Британской Короне в последний раз.

Генерал и его штаб были в смущении. Сам Монтгомери некогда, пусть и недолгое время, служил в одной части с покойным сыном сэра Горацио и хорошо знал старика, немало из его офицеров проходило службу, в то или иное время, под началом Хорнблауэра, все они отлично сознавали, что он старый и славный служака, храбрый солдат, но, увы, ни черта не смыслит в том, как вести войну в современных условиях. Отказать ему было немыслимо, дать под начало боеспособную часть — невозможно. Бригадир и сам понимал это ничуть не хуже более молодых офицеров: старость старостью, но из ума этот в высшей степени здравомыслящий джентльмен отнюдь не выжил, а привычки делить мнения на свои и дурацкие и вовсе никогда не имел. Он попросил скромную должность командира добровольческого полка. «Я давно не юн, — сказал он тогда, — но проследить за строительством укреплений и рытьем рвов пока еще вполне способен».

Кто же знал тогда, что корпус Манштейна все же сможет выйти в предместья Лондона, и на его пути окажутся лишь кто чем вооруженные ополченцы Хорнблауэра, сотня регулярных солдат из разбитых в бойне под Гастингсом полков и одна единица бронетехники — жители столицы даже «Малыша Вилли» вытащили из музея, отремонтировали, и теперь бронированный ветеран Великой Войны вновь готов был сражаться. Сражаться со всей танковой мощью Вермахта.

— Как вы думаете, МакОуэн, скоро они догадаются, что на холмах к югу от нас никого нет? — обратился Хорнблауэр к своему заместителю, такому же ветерану, как и он сам.

— Не более, чем через четверть часа, сэр, — флегматично отозвался полковник. — Хотя если к ним за это время подтянутся танки из-под Уокинга, нам так и так крышка.

— Вы не верите в наши двухфунтовки, сэр Джеймс?

— Я не верю в наших канониров, сэр Горацио.

— Что ж, сделать мы все равно ничего не можем. Людей у нас для тех позиций нет, а подкрепления задерживаются. — Бригадир, даже сейчас облаченный так же, как и при визите в штаб Монтгомери, пожал плечами. — Остается лишь сражаться и умереть. Империя велика, но отступать нам нынче некуда — Лондон за спиной. О! Гляньте, похоже, фон Штокгаузен отправил к холмам два отделения для разведки.

— Быть может, отрядить туда несколько человек, сэр? — спросил МакОуэн. — Постреляют, создадут видимость обороны, может, и обманут бошей.

— Они, увы, немцы, а не идиоты, полковник. К тому же противник заканчивает концентрацию сил. Держу пари, роту наш визави направит на охват фланга, а сам ударит на нас в штыки не позднее чем через десять минут.

— Думаете, решится? — усомнился сэр Джеймс.

— Звук выстрелов охотничьих штуцеров, а ими у нас вооружена едва ли не треть солдат, он от пальбы из современного оружия отличит, можете не сомневаться, — бригадир извлек из кобуры револьвер и взвел на нем курок. — Не дурак, понял кто ему дорогу перекрыл. Эх, мы с вами пожили, умирать нам не страшно, МакОуэн. Об одном молюсь: лишь бы наша гибель была не напрасна, только бы успел Монтгомери стянуть силы хотя бы под Уолтон-на-Темзе. Если б знать что так и будет, счастливым человеком я бы покинул этот свет, сэр Джеймс. Пойдемте, нам надо подбодрить наших солдат перед их последним боем.

Бригадир и полковник прошлись по полнопрофильным окопам, вырытым волонтерами. В большинстве своем это были либо уже пожилые, с сединой и залысинами почтенные отцы семейств, либо сущие юнцы, ученики колледжей, и молодые рабочие, напуганные близостью врагов.

— Ничего-ничего, молодцы. С такими солдатами, как вы, я бы и от целой армии Лондон отстоял. — Словам Хорнблауэра, разумеется, мало кто верил, но при виде бравого боевого генерала при полном параде на сердцах у англичан становилось как-то легче, хотелось надеяться, что с таким командиром не пропадешь. — Не раскисать, рядовой, а то выражение к лицу прилипнет, на порог приличного борделя не пустят!

— А, капрал Браун! — МакОуэн тоже не отставал от командира. — Смотрю, старая гвардия вновь в строю! Что, вдарим бошам, как тогда, на Сомме?

— Благослови вас Господь, сэр, столько они здесь не продержатся.

Посыльный с наблюдательного пункта нагнал Хорнблауэра и что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул и жестом отпустил его обратно.

— Приготовиться к отражению атаки! — громко приказал он, а потом, много тише, добавил: — Немцы начали выдвижение к холмам, сэр Джеймс. Сейчас начнется.

Старики подошли к брустверам с револьверами в руках. Все, что могли, они сделали. Оставалось только отстреливаться.

Сэр Горацио не ошибся — минуту спустя солдаты «Великой Германии» начали атаку. Где короткими, а где и довольно длинными перебежками преодолевали они открытые пространства, мастерски укрываясь в мельчайших складках местности, отвечая на частую, но беспорядочную пальбу ополченцев редкими, но убийственно точными выстрелами, сближаясь под прикрытием огня минометов и полевых пушек для последнего рывка.

Хорнблауэр выцелил очередного солдата в фельдграу и выпустил последний патрон из своего «веблея».

— Все, — с мрачной торжественностью произнес он. — Сейчас сойдемся.

Однако на сей раз бригадир ошибся. Отправленная на захват высот рота немцев, чего сэр Горацио не заметил, в панике улепетывала назад. Миг, и земля дрогнула от дробного грохота копыт, запели рожки, и через холмы, на рысях, перемахнул вал королевских конногвардейцев. Они шли умирать — за Англию и короля. В парадной форме.

Это было прекрасное, завораживающее и внушительное зрелище — казалось, время обратилось вспять и на землю вернулись славные времена герцога Веллингтона. В своих черных и красных мундирах, начищенных до блеска кирасах и шлемах с разноцветными плюмажами, с обнаженными палашами, кирасиры, не задерживаясь на перестроения, ринулись вперед, стремительно переходя в галоп, не обращая внимания на полетевшие в их сторону пули, на падающих товарищей и кричащих от боли раненых коней.

— Это… — ахнул Хорнблауэр. — Черт возьми, это великолепно, но так не воюют!

А передовые всадники, меж тем, уже врубились в правофланговую роту солдат «Великой Германии», смяли их, обагрив кровью врага клинки, и ринулись дальше, среди взрывов, свиста осколков и пенья пуль.

— Примкнуть штыки! — бригадир выхватил шпагу и вспрыгнул, словно молоденький, на бруствер окопа. — Поддержим гвардию! Боже, храни Англию! В атаку! За мной!

И первым ринулся вперед.

На подступах к Иерусалиму.

17 сентября 1941 года, 11 часов 45 минут.

— Вот отчаянная голова. Что творит, а? — восхищенно произнес высунувшийся из люка командирского танка майор Вилко, разглядывая в бинокль поле боя, где уже дымили два английских «Крестоносца» и французский R40. Бинокль был отменный, цейссовский, выигранный в карты у одного из интендантов немецкого 19-го танкокорпуса незадолго до наступления в Бельгии.

35-й отдельный танковый батальон Арсения Тарасовича первым вышел в предместья столицы Иудеи, прорвав слабое вражеское сопротивление под Рамаллахом, и теперь Вилко стремился закрепить успех. Первая и вторая роты батальона и вся имеющаяся мотопехота были посланы им охватить фланги, четвертая рота, состоявшая из самоходок, отстала на марше, а третьей роте капитана Хальсена, вместе с приданным ему батальоном тувинских кавалеристов, майор приказал изображать наступление по центру, сковать и вытянуть на себя как можно больше сил неприятеля, покуда подходят основные силы бригады. Макс Александр так и сделал… поначалу. А сейчас, решив что врагов для него собралось вполне достаточно, рванул в атаку уже не мнимую, а реальную. Противотанковые двухфунтовки и 25-миллиметровки англо-французов ничего не могли поделать с его КВ. Огонь же советских пушек для техники и живой силы неприятеля был смертелен, а скачущие немного позади бронированных махин кавалеристы готовились уже обогнать танки и сойтись с врагом в рукопашной. В том, что это у тувинцев получится и что врага они опрокинут, Вилко ничуть не сомневался — передовой полк вообще себя зарекомендовал в качестве первейшего пугала для солдат Новой Антанты. Там, где на своих мохнатых лошадках появлялись тувинцы, солдаты противника предпочитали побыстрее разбегаться с криками: «Ой, мамочки». При том, что ни в какой особой жестокости, в отличие от тех же, например, зуавов, тувинские кавалеристы замечены не были.

— Вот бисов сын. Эдак наш Хальсен Львиное Сердце в одиночку освободит Гроб Господень, — пробормотал Вилко и спустился внутрь танка. — Непорядок, надо поучаствовать.

— Товарищ майор, штаб бригады вызывает, — тут же доложился радист.

Выслушав приказ, короткий, емкий и нецензурный, Арсений Тарасович плюнул в сердцах и, оттеснив радиста, лично отдал распоряжение всему батальону отступать.

— Командир, ну я ж их почти дожал! — раздался из динамиков возмущенный вопль Хальсена. — Через полчаса — край, — за околицу зацепимся!

— Отступай, Максим Саныч, это приказ, — печально ответил майор. — Политиканы опять у нас победу украли. Англия мира запросила, прекращается огонь на всех фронтах.

Лондон, Букингемский дворец.

20 сентября 1941 года, 10 часов 12 минут.

Над столицей Великобритании уже третий день не выли сирены. Третий день городу не угрожали бомбардировщики и остановленные Монтгомери на подступах к Вэйбриджу и Уолтону-на-Темзе войска Манштейна. Третий день длилось перемирие, которое вскоре должно было закончиться подписанием мирного договора.

— Никогда бы не подумал, что буду вторым Гарольдом Годвинсоном, — произнес Его Величество Георг VI Виндзор и поправил орден Бани.

— Все не так печально, сир, — ответил Монтгомери, находившийся здесь же, в королевском кабинете. — Империя получила сильный удар, не стану возражать, но удар не смертельный.

Основные условия договора уже были согласованы между Галифаксом, Риббентропом, Чиано и Литвиновым, оставалось согласовать лишь частности, — и они представлялись свежеиспеченному маршалу (он получил звание за то, что не допустил силы немцев к Лондону) вполне приемлемыми в текущей ситуации. Да, Британия теряла все свои позиции в Средиземном море — но она и так, по факту, уже их потеряла, когда танки Роммеля и Гарибольди вышли к Суэцкому каналу, перекрыв последние пути поставкам Вейгану и О'Коннору. Да, Иран переходил в зону влияния СССР, а Ирак получал полную независимость и становился яблоком раздора между Советским Союзом и Третьим рейхом. Да, колонии в Океании большей частью тоже были безвозвратно утеряны, как и часть африканских территорий. Но все же еще очень и очень многое оставалось — нужна была лишь железная воля, чтобы все это удержать.

Тем более, что победители не собирались всерьез ограничивать размер армии и флота Соединенного Королевства, отлично понимая, что это приведет к отпадению колоний, грозившим непредсказуемыми последствиями для всего мира.

Конечно, оставались еще поползновения янки и японцев, желающих хапнуть кусок от владений одряхлевшей Британской Короны, но и тем, и другим в ближайшее время будет несколько не до этого — первого сентября японский императорский флот атаковал американцев в Перл-Харбор.

— Что ж, пойдемте, маршал, — произнес король Георг, направляясь к двери. — Нас ждут тяжелые переговоры с победителями.

Пять минут спустя Его Величество вошел в зал, где уже собрались все иностранные делегаты.

— Черт возьми, — пробормотал Монтгомери, окинув взглядом присутствующих, — мы и Турции войну проиграли?

Порт города Брест, кафе «Якорь».

27 сентября 1941 года, 18 часов 25 минут.[64]

Дым в кафе стоял коромыслом. Дымили трубками и сигаретами морячки, чадила плита на кухне, надрывалась так, что чуть пар из ушей не валил, на сцене певичка, на которую никто не обращал внимания, замученный оркестр выдавал одну фальшивую ноту за другой, однако посетителям, — громким, шумным, радостным, — на это было наплевать. Германский флот праздновал победу над Великобританией. Этой ночью, чуть заполночь, был заключен мирный договор с Великобританией, окончательно и бесповоротно утратившей статус владычицы морей. Основные оппоненты Королевского флота в этой войне, моряки и офицеры Кригсмарине, не могли не устроить празднества по этому поводу, и пожелай сегодня гросс-адмирал Рёдер отыскать в портах хоть одного трезвого флотского, он не смог бы этого сделать на всем протяжении береговой полосы от Бреста до Мемеля. Немцы, отплатившие наконец за поражение в Ютландском бою и годы унижения Версаля, пили на радостях. Пили все, от адмиралов до юнг, пили кадеты, фенрихи и оберфенрихи, пили матросы и офицеры корабельной и инженерной службы, торпедисты и сигнальщики, медики и военные чиновники, береговые артиллеристы на пару с корабельными, моряки минной и дальномерной служб, ВНОСовцы и радиосвязисты, автомобильная служба и музыканты флота, штабные службисты и рулевые, штурмана и морская пехота, плотники и морские священники. Пили и гуляли все, целыми экипажами и поодиночке, трезвенники и язвенники. Работники судостроительных и судоремонтных заводов, хоть и штатские, пили тоже. Один раз за всю свою историю германский флот мог себе позволить небоеготовность — заслужил это право в недавних жестоких боях.

— Слушать в отсеках! — блистательно пьяный командир U-99, корветтен-капитан Отто Кречмер встал и постучал вилкой по краю рюмки. Экипаж затих, внимательно слушая командира. — Заполнить балластные цистерны!

Сам командир субмарины продемонстрировал отсутствие в своей рюмке алкоголя. Штурман, лейтенант цур зее Карл-Вильгельм Геббельс немедленно подхватил со стола бутыль и налил командиру, себе, сидевшим рядом офицерам — далее, за столом, спешно разливали коньяк еще несколько человек.

— По местам стоять! — скомандовал Кречмер, когда «балластные цистерны» были полны у всех. Экипаж поднялся, иных при этом уже изрядно «штормило». — Геноссен, поздравляю всех с самой блистательной победой, какую только когда-либо одерживали немцы! Все мы, не щадя жизней, были участниками ее сотворения! Мы преодолели непобедимый доселе британский флот и принесли победу нашей Родине. Да здравствует Тысячелетний рейх! Поднять перископы!

Рюмки взметнулись вверх, вслед за рюмкой корветтен-капитана.

— Экипаж, слушай мою команду! — воскликнул Кречмер. — Продуть балласт!

И первым опрокинул в себя рюмку.

Москва, Антипьевский пер., Генштаб РККА.

30 сентября 1941 года, 17 часов 10 минут.

— Ну, чем порадуете, мужики? — маршал Тимошенко переводил усталый взгляд с Мерецкова на Ватутина и обратно.

— А нехреном радовать, Семен Константиныч, — ответил Мерецков, в кабинете которого и происходила беседа. — Японцы, конечно, молодцы, но…

— Кирил Афанасьевич! — перебил Нарком начальника Генштаба. — Говорю тебе, решение уже принято. Немцы, как только «Рихтгофен» войдет в строй, отправляют на Тихий океан оба свои авианосца, «Бисмарк» и «Шарнхорст» с «Гнейзенау». Италия… Ну, эти и рады бы хоть что-то послать, кроме субмарин, но после того, как палубники «Илластриеса» устроили налет на Таранто, у них в строю вообще ни одного боеспособного линкора не осталось: все, что Канингхем в открытом море не добил, все в ремонте. Но подводный флот они переводят в свои свежеприобретенные африканские владения почти полностью. СССР тоже должен поучаствовать в войне на Тихом океане. Это не обсуждается.

— Все это я понимаю, да только ничего хорошего у нас по результатам штабных игр не выходит. Последний раз Штеменко, он за «синих» был, Николая Федоровича, — Мерецков кивнул в сторону комкора Ватутина, — расчехвостил в пух и прах. Нельзя нам сейчас в войну с США вступать.

— Что, товарищи, — Тимошенко прищурился, — думаете не справимся? Берингов пролив не перепрыгнем?

— Откуда прыгать будем? — флегматично поинтересовался Ватутин. — Если из Петропавловск-Камчатского, Анадыря и Провидения, так можете сразу про них забыть. В смысле, вообще забыть, как про географические объекты. Американские бомбардировщики эти города вобьют ниже уровня моря. Да и то, это же не порты, а скорее стоянки, без должной инфраструктуры. Вот если американцы и канадцы большую часть своей бомбардировочной авиации в Австралию[65] переведут…

— Чего пока не предвидится, — произнес Мерецков. — Их разведка засекла переброску нашей дальнебомбардировочной авиации на Дальний Восток, и сейчас они накапливают средства ПВО и авиацию на Аляске. А какая у нас дальавиация, сам, Семен Константинович, знаешь. ДБ-3 — говно, Ил-4 — модифицированное говно, Ер-2 тоже не сахар, а Пе-8 в войсках всего двадцать три штуки. К тому же их и эскортировать чем-то надо. Но, положим, мы разбомбить сможем, а подальше их чем сопровождать? Поликарповский ТИС[66] подошел бы, да вот затык — их в природе всего два. И даже если бы авианосец «Щорс» уже был в строю, эскортировать бомбардировщики истребителями с него и «Комсомольца» для ударов по Аляске, это все равно что просто открыть на них кингстоны. Отыщут и утопят. А от налетов на Алеутские острова, которые они могут прикрывать с меньшей для себя опасностью, толку не особо-то и много будет.

— Да и даже не в этом дело, — негромко добавил его первый по оперативным и устройству тыла вопросам зам. — На Дальнем Востоке попросту недостаточное количество аэродромов. У американцев на Аляске их тоже не море разливанное, но они сейчас как раз их усиленно строят.

Тимошенко мрачно глядел на генштабистов, но молчал.

— В общем так, Семен Константинович, — Мерецков пододвинул папку, лежащую перед ним, к наркому. — Ты нам задание дал, мы выполнили. Можешь докладывать, что Генштаб, сволочи такие, считают вступление в войну с США до мая следующего года опасным для всего советского Дальневосточья, а высадку на территории США ранее апреля сорок третьего — совершеннейшей фантастикой: аэродромов на Дальнем Востоке нет, дорог нет, жилого фонда для солдат нет, баз снабжения нет, транспорта, в том числе и морского десантного, нет… Ни хера там, в общем, нет, потому и воевать нечем. Ну, а так… Вы командование, вы и решайте, когда и против кого в войну вступать. Или не вступать, что было бы гораздо лучше. Все расчеты, предложения и аргументы «против» вот в этой папке.

— Значит, полагаете крупномасштабную операцию невозможной? — Тимошенко нахмурился еще сильнее.

— Так точно, — твердо ответил Мерецков. — Если сунемся сейчас — хуже, чем в финскую кампанию, обосремся.

Окрестности Харькова, штаб 14-ой ттбр.

12 октября 1941 года, 12 часов 20 минут.

— Вызывал, Арсений Тарасович? — на пороге кабинета Вилко появился капитан Хальсен. Мокрый, поскольку за окном моросил промозглый осенний дождик, но, судя по всему, жизнью вполне довольный.

— Заходи, Максим Александрович, погрейся, — ответил майор, вставая из-за письменного стола. — Вот я еще жаловался, что на должности батальонного комиссара у меня писанины было много, а?..

Комбат бросил озабоченный взгляд на кипы бумаг, которыми был завален его стол, и потянулся, разминая затекшие плечи и поясницу.

— Чайку не желаешь? С лимоном.

— Очень даже желаю, особенно на халяву, — усмехнулся Хальсен и проследовал в кабинет. — Ты меня отругать вызвал, похвалить или предупредить?

— Перед фактом поставить, — вздохнул Вилко, раскочегаривая примус. — Ванницкий — дурак, ты об этом знаешь?

— Как же ты нехорошо, товарищ майор, о своем преемнике отзываешься, — хмыкнул капитан, снимая шинель и вешая ее на гвоздь, исполняющий в кабинете роль вешалки.

— А это я еще любя, — ответил Арсений Тарасович и водрузил на примус чайник. — Был бы умный, дал бы дочкам нормальные имена, а не Даздраперма и Шминальдина. И не «ха-ха-ха», а «Да здравствует Первое Мая» и «Шмидт на льдине». Погоди, вот родится у вас с Марлен Генриховной дочка, я аккурат его для нее имя и попрошу подобрать. Тоже, значит, такое, идеологически выдержанное. Или, вот, не хочешь сына в честь передовиков социалистических соревнований Персоцсором назвать? Ладно, молчи, вижу, что не хочешь. Ну, а помнишь, может, я тебе в бане про раскрытый им заговор рассказывал?

— Это когда он меня с Луцем в шпиёны записал? — Хальсен по-барски развалился на одном из стульев. — Ото ж. Я тогда до икоты смеялся, помнится.

— Икота у тебя от пива была, — отмахнулся майор. — Так ты представляешь, эта сволочь все никак не уймется. Опять копает. И опять под тебя.

— А чего ж не под тебя-то?

— Да под меня, это само собой, — Вилко сморщился так, словно целиком съел тот лимон, от которого в этот момент отрезал дольку. — Тут дело такое, что… В общем, ты в курсе, что твой тесть во время НЭПа был совсем небедным человеком?

— Ну, в общих чертах… Как-то не особо этим моментом интересовался.

— А Ванницкий поинтересовался. Да такого нарыл — мама не горюй. Вот ты знаешь, что тестюшка твой вместе с Троцким в гимназии учился? И что последний раз они достоверно встречались в двадцать пятом? Вижу, что не знаешь. А он, гнида, знает. Проявил бдительность, сучий кот, где не надобно.

— И… Что мне теперь с ним делать? — напрягся Хальсен.

— Ничего не делать, — нахмурился Вилко. — С ним — ничего. Я тут с Мироновым и Фекленко пообщался на эту тему приватно, и нашли мы с полковым комиссаром и комдивом для тебя выход. В прямом смысле этого слова, хе-хе.

— Ты, Арсений Тарасович, что — на увольнение из вооруженных сил мне намекаешь? — помрачнел как грозовая туча капитан. — Лады. Только я сначала этого гада придушу, потому как увольнение, если он на меня дело заведет, от лагерей, а то и расстрела не спасет, а так хоть не зря под суд отправлюсь!

— Тише ты! — рыкнул комбат. — Молодой, горячий. Никто тебя списывать не собирается. Просто наши товарищи из Республики Тува, с твоей, между прочим, подачи — кто великолепное взаимодействие наших танков и их кавалерии под Иерусалимом показал? — решили обзавестись бронетехникой. Не хватайся за сердце, Максим Александрович, все Т-35 давно отдали туркам. В общем, закупают тувинцы десять БТ-5 и столько же БА-6, хотят создавать мотомеханизированный батальон. Экипажи из тамошних добровольцев, во время войны обученные, у них имеются, а вот человека, который поможет это все организовать — нету. Ну, Николай наш Владимирович обещал через какие-то свои знакомства эту должность для тебя выбить. В Туве тебя Ванницкий не достанет, а там, если все удачно и, главное, длительно пойдет, дело и рассосется. Так что пакуй потихоньку чемоданы и покупай юрту, лошадь и стадо баранов.

— Спасибо, Арсений Тарасович, — задумчиво произнес Хальсен. — Не забуду твоего участия. Но если эта гнида под тебя все же подкопается…

— Не подкопается.

— … я его собственными руками придушу, отверну голову и скажу, шо так и було. Тем более что вместо головы у него задница.

— Как результат, фуражка на ней не держится и во время атаки он не «ура» кричит? — Вилко невесело усмехнулся. — Не волнуйся за меня, сам перевожусь скоро, да и Фекленко тоже. Гоминьдан с Японией мир заключил, Чан Кайши армию распускает, а товарищ Чэнь Дусю, соответственно, набирает. Похоже, вскорости в тех краях новая заваруха будет, вот и есть основания предполагать, что Николая Владимировича в Цзянси военным советником направят.

— А тебя? Тоже в Китай?

— Лучше Бохайского, — расхохотался Вилко. — Представляешь, какие названия на картах появятся?

Предыдущий комбат с восточными названиями городов и местностей и впрямь обращался довольно-таки неординарно: Пхеньян он называл Пьянспьяну, Улан-Батор обозвал Мужлан-Трактором, княжество Мэнцзян — Мудодзяном, но чаще названия оказывались уж совсем непечатными.

— В Японию меня через пару месяцев направляют, как военспеца. Я ж раньше на плавающих танках служил, вот и буду объяснять, как ими пользоваться, да как их починять. Своих-то у них нема, а для высадки на всякие там острова, если море не бурное, вполне подходят — вот наши их в Страну Восходящего Поца и продали все разом.

— О, как! — изумился Хальсен. — А ты разве по-японски розумиешь?

— Hai.[67] Понимаю лучше, чем говорю, но короткие фразы могу составлять. Как бы я иначе под Халхин-Голом языков допрашивал? Ай, ты чего не сказал, что чайник закипел?! — майор поспешил погасить полу залитый кипятком примус.

Это была одна из последних их встреч. Через неделю Хальсен отправился к новому месту службы, в Кызыл. Только пять лет спустя он узнал, что Арсений Вилко погиб под самый конец войны.

Коралловое море.

01 марта 1942 года, 21 час 15 минут.

Горящий авианосец являл собой величественное зрелище. Весь его экипаж уже был подобран из воды и находился на борту крейсеров и эскадренных миноносцев эскорта, а опустевшая, без единой живой души на борту, стальная махина самостоятельно, казалось, без участия человеческих рук, продолжала бороться за свою жизнь. Корабль, в который вложили душу и умение корабелы на верфи, обильно политый их потом от дня закладки до введения в строй, не желал сдаваться, хотя и был обречен — командиру одного из эскадренных миноносцев уже поступило распоряжение добить его торпедами. Горько было на душе у экипажа, которому было поручено нанести последний удар этому гордому кораблю, но стократ горше было бы, если бы он оказался захвачен врагом и появился в море под чужим флагом.

Эсминец вышел на позицию и выстрелил четыре торпеды, которые попали в объятый пламенем авианосец и взорвались с глухим грохотом. Разбитый корабль начал оседать, медленно погружаясь в океан, словно неохотно отказывался от борьбы. Он ушел под воду на ровном киле с гордо реявшим государственным флагом и еще развевавшимся на ноке рея последним флажным сигналом «Я покидаю корабль». Когда он скрылся полностью, до самого клотика накрытый волнами, раздался сильнейший подводный взрыв его артиллерийских погребов. Таков был конец авианосца «Дзуйкаку».

До сего дня война на Тихом океане шла неблагоприятно для США и их союзников. Японцы продолжали завоевание Новой Гвинеи, 9 февраля пал Батаан, Коррехидор был накануне капитуляции, и американский генерал Стилуэлл под натиском противника отходил из Бирмы, получив, по его выражению, «страшную трепку». Несмотря на успех рейдов «Саратоги» и «Йорктауна» на Маршалловы острова, Саламоа, Лаэ и даже Токио, эти авиаудары были для Японской империи подобны булавочным уколам: да, неприятны, да — болезненны, но совсем неопасны.

После рейда на Саламоа и Лаэ оперативное соединение авианосца «Йорктаун» приняло топливо от танкеров, находившихся далеко на востоке. Запасы продовольствия подходили к концу, но адмирал Кинг в Вашингтоне высказал мысль, что оперативное соединение может прожить на сухарях и фасоли, и оно осталось в южной части Тихого океана. Матросы всего соединения истово желали «этой штабной крысе» такой же диеты.

Группа авианосца «Саратога» проделала длинный путь обратно в Перл-Харбор, где предполагалось увеличить зенитное вооружение авианосца и снять с него восьмидюймовые башни, оказавшиеся малополезными и занимавшие место на палубе, которое предпочтительнее было бы предоставить самолетам.

10 февраля оперативное соединение контр-адмирала Брауна вновь вышло в море и, по приказу адмирала Нимица, отправилось на юг, в Коралловое море, для соединения с группой авианосца «Йорктаун» под командованием адмирала Флетчера, который и должен был принять командование объединенным оперативным соединением. Приказ Нимица гласил: «Уничтожать, когда представятся удобные случаи, корабли, суда и авиацию противника, чтобы помочь задержать наступление японцев в районе Новая Гвинея — Соломоновы острова».

Оба соединения встретились 21 февраля, но сразу их объединения не произошло, поскольку Флетчер приказал Брауну сначала идти на встречу с танкером «Типпекано», крейсером «Чикаго» и эскадренным миноносцем «Перкинс» для пополнения топлива. «Йорктаун» и его эскорт 22 февраля приняли топливо от танкера «Ниошо». «Саратога» и его корабли охранения начали приемку топлива на следующий день.

Между тем, 20 февраля с островов Трук вышли японские ударные силы, в состав которых входили большие авианосцы «Секаку» и «Дзуйкаку», 5-я дивизия крейсеров (тяжелые крейсера «Хагуро», «Миоки» и «Нати») при шести эсминцах и силы поддержки, включавшие в себя легкий авианосец «Сехо», 6-ю дивизию тяжелых крейсеров («Аоба», «Кунигаса», «Како» и «Фурутака»), 18-ю дивизию легких крейсеров («Тенрю», «Тацута») и 6-ю эскадру эсминцев (легкий крейсер «Юбари», эскадренные миноносцы «Асанаги», «Хаятэ», «Оитэ», «Юнаги», «Кисараги», «Мотицуки», «Муцуки» и «Яёй»). В их задачу входило прикрытие захвата и оккупации острова Тулаги, лежащего напротив островов Гуадалканала в группе Соломоновых островов, и Порт-Морсби в юго-восточной части Новой Гвинеи. О находящемся поблизости авианосном соединении США командующему японскими силами, тюдзё Такаги Такео было известно, но точные его местонахождение и численность оставались для него тайной.

Силы вторжения же японцев (девять войсковых транспортов) вышли из Рабаула. После оккупации Тулаги 23 февраля они направились к Порт-Морсби. Транспорты с силами вторжения, предназначенными для Порт-Морсби, должны были войти в Коралловое море через проход Жомар, между Луизиадами и Новой Гвинеей. Ударные силы оставались в восточной части Кораллового моря, защищая транспорты с техникой и солдатами от возможной атаки американских авианосцев.

Едва стало известно о падении Тулаги, Флетчер, оставив «Саратогу» принимать топливо, выдвинулся на «Йорктауне» для атаки вражеских судов прямо в гавани острова. 24 февраля в 7.00, находясь в 100 милях к юго-западу от Гуадалканала, «Йорктаун» выслал для атаки 12 торпедоносцев, 13 разведывательных самолетов и 15 пикирующих бомбардировщиков. Все его 18 истребителей были оставлены для охранения корабля.

Первыми пришли к Тулаги и расположенной рядом гавани Гавуту бомбардировщики-разведчики. Они обнаружили там два больших транспорта, два эскадренных миноносца, легкий крейсер, большую плавучую базу гидросамолетов и много малых судов. Встреченные мощным зенитным огнем, они, пикируя, добились четырех попаданий. Часть подошедших несколько позднее торпедоносцев избрала своей целью два эскадренных миноносца и легкий крейсер, но их результаты были еще скромнее — всего три попадания. Другие торпедоносцы целились в транспорт, но промахнулись. Третья группа самолетов, состоявшая из бомбардировщиков, через десять минут после торпедоносцев атаковала различные объекты, но сообщила только об одном попадании в плавучую базу гидросамолетов.

В районе полудня эскадрильи «Йорктауна» произвели новые атаки. Они делали заходы без всяких попыток координировать свои действия, без прикрытия истребителей и обстрела на бреющем полете зенитных батарей. При второй атаке японские гидросамолеты оказали сопротивление, и четыре истребителя были высланы с заданием уничтожить их. Истребители быстро сбили три гидросамолета и довольно продуктивно обстреляли на бреющем полете эскадренный миноносец — он был поврежден, а его командир и несколько человек экипажа погибли. После этого истребители вернулись на авианосец, а за эскадренным миноносцем появился след нефти. Вторая и третья атаки американских торпедоносцев и бомбардировщиков дали не лучшие результаты, чем первая — японцы потеряли только один старый эскадренный миноносец и четыре десантные баржи. Некоторые повреждения получила плавбаза гидросамолетов. Зенитным огнем были сбиты два истребителя и один торпедоносец, но всех летчиков американцам удалось спасти.

Поняв, что большего он уже не добьется, а вот авиагруппу может и угробить, Флетчер развернул оперативное соединение авианосца «Йорктаун» и 25 февраля вернулся к месту приемки топлива, где и соединился с группой «Саратоги», образовав, наконец единое 17-е оперативное соединение. Туда же прибыли и два австралийских крейсера — «Австралия» и «Хобарт».

Неудачная атака не привела американцев в уныние — наоборот, они еще сильнее начали жаждать реванша за Перл-Харбор. Объединенное оперативное соединение (линкор «Невада», крейсера «Минеаполис», «Новый Орлеан», «Астория», «Честер», «Портленд», «Австралия», «Чикаго» и «Хобарт», эсминцы «Филпс», «Дивей», «Фаррэгут», «Айлвин», «Монэген», «Перкинс», «Уэйк», «Моррис», «Андерсон», «Харнманн» и «Рассел», авианосцы «Йорктаун» и «Саратога») 25 и 26 февраля приняло топливо от танкера «Ниошо», после чего танкер и эскортирующий его эскадренный миноносец «Симс» были отправлены крейсировать в трехста милях к юго-востоку. Оперативное соединение взяло курс на запад, в Коралловое море.

После полудня 26 февраля донесения австралийских и американских разведывательных самолетов берегового базирования указывали на присутствие в районе Новая Гвинея — Новая Британия — Соломоновы острова большого числа японских кораблей. Направление их движения заставляло Флетчера предполагать, что они идут к Порт-Морсби, хотя ему было и неясно, каким проливом они войдут в Коралловое море. Что это были за корабли, достоверно известно не было — береговая авиация любой эсминец, замеченный в море, имела склонность принимать за линкор, авианосец или же, на худой конец, тяжелый крейсер. Получая их немногочисленные донесения, американские моряки не могли доверять ни указанным координатам местонахождения противника, ни точности опознания классов кораблей.

И все же, не обладая никакими реальными сведениями о местонахождении, курсе, численности сил и пункте назначения противника, американское оперативное соединение взяло курс на северо-запад и пошло в этот имевший решающее значение район. Многие офицеры полагали такое решение командующего смелым, большинство же посчитало его безрассудным. Истории предстояло рассудить их весьма скоро.

Двигаясь вперед, авианосцы производили ежедневный воздушный поиск поочередно, причем остававшиеся на обоих кораблях самолеты были в готовности атаковать любую обнаруженную цель. Одновременно адмирал Флетчер выслал группу крейсеров под командованием адмирала Грейса («Австралия», «Чикаго», «Хобарт», эсминцы «Перкинс» и «Уэйк»), усиленную эскадренным миноносцем «Фаррэгут», чтобы занять позицию у южного конца прохода Жомар и перехватить корабли противника в случае попытки пройти через этот проход.

1 марта 1942 года, почти сразу после получения донесений, присланных базирующимися на Таунсвилле самолетами, в которых говорилось об обнаружении в северной части Кораллового моря многочисленных кораблей, движущихся в общем направлении на Порт-Морсби, один из разведывательных самолетов донес о вражеском авианосце, обнаруженном чуть севернее острова Мисима, у северного входа в проход Жомар, и направляющемся на юго-восток. Упустить такой шанс американцы не имели права. Флетчер отдал приказ о немедленном нанесении удара.

Тем ударным группам, которые были направлены к позиции японского авианосца около острова Мисима, сопутствовала удача — разведчики не только верно определили класс корабля, они еще и дали точные координаты. Группа с «Саратоги», шедшая впереди и со всевозможным тщанием разыскивавшая неприятеля, внезапно обнаружила свою цель. Это оказался малый авианосец «Сехо», эскортируемый несколькими крейсерами и эскадренными миноносцами.

Американские истребители, прикрывавшие ударные группы, встретили самолеты «97» фирмы «Накадзима», связали их боем и сбили семерых из них. Бомбардировщики «Саратоги», как части швейцарского хронометра — столь же слаженно и точно, — вошли в пике. Непосредственно за ними следовали на малой высоте торпедоносцы. Самолеты «Йорктауна» прибыли к цели почти одновременно с ними.

В течение нескольких минут «Сехо» получил два десятка бомбовых и торпедных попадания. От носа до кормы охваченный огнем и окутанный дымом, он взорвался и через 15 минут затонул. Потери американцев составили всего три машины.

Еще не было и двух часов дня, когда авиагруппы вернулись на «Йорктаун» и «Саратогу». До наступления темноты оставалось еще много времени, адмирал Браун, командовавший авианосной группой соединения, решил немедленно отправить самолеты для нанесения еще одного удара по другим целям в том районе, где находился «Сехо», однако в этот момент флагманский «Невада» получил отчаянный призыв о помощи с «Симс». Увы, помочь своим погибающим товарищам моряки оперативного соединения были не в состоянии.

Пока американцы атаковали «Сехо», находившиеся восточнее японские авианосцы «Дзуйкаку» и «Секаку» тщетно искали их самих, но вместо этого обнаружили танкер «Ниошо», о котором один из их разведчиков сообщил как об авианосце. Японские авиагруппы атаковали это беспомощное вспомогательное судно и эскортировавший его эскадренный миноносец «Симс». Очень скоро танкер полыхал, а получивший в палубу несколько бомб эсминец затонул. Полузатопленный «Ниошо» продержался на плаву до 6 февраля, когда он был потоплен торпедами американского эскадренного миноносца «Хинлей», который пришел из Нумеа, чтобы спасти уцелевший личный состав невезучего танкера.

В то время, как японские асы избивали «Симс» и «Ниошо», а адмирал Флетчер скрежетал зубами от бессилия им помочь, фортуна вновь подарила улыбку военно-морским силам США: лейтенант Смит из 2-й разведывательной эскадрильи обнаружил японское соединение в 190 милях к востоку от оперативного соединения. Через две минуты после получения этого донесения американцы перехватили радиопередачу с японского самолета, из которой поняли, что он сообщает их координаты. Необходимо было нанести удар на упреждение — иначе цена победы, даже если бы это была победа, а не поражение, могла оказаться для ВМС США чрезмерно велика.

Дозаправленные и заново снаряженные смертоносным грузом самолеты американцев бросились мстить. Группа «Йорктауна» состояла из 24 пикирующих бомбардировщиков, 9 торпедоносцев и б истребителей; «Саратога» выслал 22 пикирующих бомбардировщика, 12 торпедоносцев и 9 истребителей. Всего в составе двух групп было 82 самолета. Погода стояла чудесная, так что до своей цели американцы, счастливо разминувшиеся с японскими самолетами, двигавшиеся в атаку на оперативное соединение, без труда нашли корабли тюдхё Такаги и навалились со всей яростью. «Зеро», оставленные прикрывать «Секаку» и «Дзуйкаку», атаковали американские бомбардировщики, когда те пикировали на цели, «Вайлдкэты» контратаковали. В небесах началась смертельная свистопляска, японские зенитчики палили во все, что летает, бомбардировщики с ревом входили в пике и, спустившись на высоту 2500 футов, бросали бомбы, а торпедоносцы в это время подходили к цели почти над самой водой.

Среди японских кораблей начали вырастать столбы воды, они отчаянно маневрировали, стараясь уйти от атаки, уклонялись от торпед…

В этот день благие ками были не на стороне сынов Ямато: сначала в палубу «Дзуйкаку» попало две тысячефунтовых бомбы, затем тайса Ёкогава Итибей не смог уклониться от торпеды… Когда американцы закончили авиаудар, даже слепому было ясно, что авианосец спасти не удастся. При этом «Секаку» не только не пострадал — он даже всерьез не был атакован. Ни один из кораблей эскорта также не получил серьезных повреждений, кроме эсминца «Оборо», умудрившегося поймать торпеду в левый борт.

Японская палубная авиация также без труда нашла корабли американцев и тоже уверенно ринулась в атаку. Тактика борьбы между авианосцами еще не была отработана ни одной из сторон, и истребители прикрытия кружили близ своих кораблей-носителей, а вот «Невада» оказался совершенно не прикрыт с воздуха. Не воспользоваться ситуацией японцам показалось просто грешно (немало пилотов и вовсе приняли его за авианосец — тоже здоровущий корабль ведь), и основная тяжесть удара подданых тэно Хирохито обрушилась именно на линкор. Получив ровно в полтора раза больше попаданий, чем «Сехо», линкор, почти без повреждений переживший сентябрьский удар по Перл-Харбор, перевернулся и ушел на дно вместе со всем экипажем. С корабля не спасся ни один человек.

Однако гибель линкора, как это ни удивительно, оказалась благом для оперативного соединения. Те бомбардировщики и торпедоносцы, что не израсходовали свой боезапас на атаку «Невады», к «Йорктауну» и «Саратоге» прорваться не сумели.

Потери в авиагруппах как у японцев, так и у американцев, составили около трети от личного состава. В наступившей темноте, не рискуя испытывать удачу далее, адмирал Браун, принявший командование после гибели Флетчера, развернул свои силы в сторону Мидуэя и поспешил ретироваться. Соединение адмирала Грейса, весь день подвергавшееся упорным, хоть и бесплодным атакам береговой авиации и, — исключительно в порядке самообороны, — лишившее Японию дюжины бомбардировщиков, развернулось к Австралии еще ранее, в самый разгар боя.

Бой в Коралловом море, несмотря на потерю «Невады» вместе с командиром соединения, был тактической и стратегической победой США. Это был первый в истории решающий морской бой, проведенный исключительно силами авиации (налет на Перл-Харбор не в счет — там был не бой, а избиение). В результате японцы не просто потеряли свой самый новый из больших авианосцев — они надолго отказались от попытки расширить свои южные завоевания путем амфибийных атак с моря и отступили в растрепанных чувствах. До этого сражения современный японский военно-морской флот никогда и ни от кого не терпел поражений.

Бой в Коралловом море был исторической вехой, поворотным пунктом в теории ВМС, доказавший значение авианосца. Этот бой, имевший такое же значение, как бой между «Монитором» и «Мерримаком» в 1862 году, положил начало новой эре в войне на море.

Побережье Мертвого моря.

10 марта 1942 года, 10 часов 10 минут.

В кишлаке — или правильно было называть восточное поселение аулом? невзирая на то, что этот вопрос фон Берне не раз обещал для себя выяснить, сдержать данное самому себе слово он так и не удосужился, — стояли шум, гвалт и вопли. Под непрекращающуюся какофонию криков на местном тарабарском наречии, несколько дюжих парней из СС и НКВД волокли к обрыву, через все поселение, семейство местного пастуха — жену, всклокоченную фуриеподобную старуху-мать и несколько грязных разновозрастных детишек. Сам глава семейства, с табличкой на груди, где на арабском и немецком языках было написано «Укрывал английского офицера», уже полчаса как покачивался в петле на корявом местном деревце, растущем у самой околицы. Порода «украшенного» покойником растения для оберлейтенанта оставалась такой же тайной, как и название местных деревень: вроде бы саксаул, но вполне может быть, что и баобаб какой. Одно фон Берне знал точно — в рейхе такие деревья не растут, да и слава богу, в общем-то.

Эсэсовцы и энкавэдэшники наконец дотащили местных до обрыва и заставили встать в рядок у самого его края. Командир айнзацгруппы, военное обеспечение деятельности которой были призваны выполнить рота Дитера и рота солдат лейтенанта Кривченко, также, как и фон Берне, попавшегося под руку гауляйтеру, что-то яростно прокричал местным на их языке, а затем разразился краткой речью.

— Тьфу, — зло сплюнул оберлейтенант. — В горячечном бреду не мог представить, что буду воевать с мирным населением.

— Их что же, всех расстреляют? — мрачно поинтересовался у своего командира оберфельдфебель Фишер.

— Всех, — подтвердил фон Берне. — Всю семью.

— А детей-то за что?

— Ты же знаешь приказ Гиммлера, — скривился Дитер. — Тех, кто укрывает у себя вражеских солдат и офицеров, казнят со всей семьей, суки. Ладно, не бери в голову, Рольф. Дети и так без родителей перемрут с голоду, тут приютов для сирот нет и будут не скоро.

— А местные…

— Глянь на этих местных, — фон Берне кивком указал на жалкие домишки из обожженной глины. — У самих семеро по лавкам, и все полумертвые от постоянного голода. Куда им чужих-то еще в нахлебники брать?

Оберлейтенант снова сплюнул.

— Англичанину-то, которого покойник прятал, страшнее лагеря военнопленных ничего не грозит. Именно это, похоже, наш бравый штурнбанфюрер аборигенам и объясняет. Чтоб, значит, выдавали французов и англичан, не давали устроить партизанскую войну, да и сами не рыпались. Но если он ко мне еще раз с приказом выделить солдат для расстрела гражданских подойдет, я ему тоже в морду дам.

Оберлейтенант раздраженно посмотрел на руководившего энкавэдэшниками советского лейтенанта госбезопасности, левая глазница которого отливала всеми оттенками синего и лилового. Кривченко оказался менее сдержан в выражении своих эмоций при получении приказа, нежели его германский коллега.

— Вот какого хрена мы, горные стрелки, тут торчим? — процедил он. — Если СС устраивает тут такое, то пускай их хваленые Ваффен-СС и обеспечивали бы создание этого чертова Израиля.

«Чертову Израилю», по соглашению между странами-победителями, границы были определены аж времен Ирода Великого, причем мнение по этому поводу тех, кто жил на землях Иудеи последние пару тысяч лет, спрашивать никто не собирался, а с учетом того, что сами евреи никого, кроме себя самих, видеть на Земле Обетованной не желали, массовые депортации в ближайшем будущем становились суровой неизбежностью. Собственно, оккупационные власти уже создавали все предпосылки для того, чтоб местные собирали манатки и уматывали на все четыре стороны.

— Дядька Афанасий, а дядька Афанасий! — покуда фон Берне выражал мнение о происходящем своему взводному, советские солдаты тоже не особо-то и безмолвствовали.

— Сколько раз тебе говорено, что не дядька Афанасий, а товарищ старшина. Хоть товарищу Сталину письмо пиши, чтоб родственникам под моим началом служить запретил, ей-же-ей, — ответил зрелый мужик со знаками различия старшины молоденькому красноармейцу. — Чего тебе, Ваня?

— Извини, товарищ старшина дядька Афанасий, — потупился паренек. — Я спросить хотел. Эти вот в черном, они кто?

— Эти? Немецкое НКВД, гестапо называется, и евреи из дивизий «Царь Давид» и «Царь Соломон». Тут кругом, в древности, еврейская страна была, а потом древние итальянцы их отсюда турнули. Ну, слыхал, поди, как у нас неблагонадежных на поселение ссылают в Сибирь или еще куда? Вот и те всех евреев гуртом по той же статье выслали. Потом эту землю англичане захватили, а Гитлер евреям оружие дал, свою страну отвоевывать. Они и отвоевали, а теперь обустраиваются, свои порядки взад наводят.

— Это что ж, дя… товарищ старшина, выходит, мы за евреев воевали? — простодушное лицо красноармейца отразило неподдельное изумление.

— Тьфу, пропасть, — сплюнул тот. — За евреев воевали немцы, а мы — против капиталистических агрессоров. Усек?

— Ага.

— Не «ага», а «так точно».

— Так точно. А я еще спросить хотел.

Наверное, именно с тем выражением лица, которое появилось у старшины после этой фразы племянника, театральным актерам и следовало бы произносить реплику «Боги, за что караете?»

— Слушаю тебя, товарищ красноармеец, — вздохнул он.

— А того мужика, его за что повесили? Там по-немецки написано и закорючками какими-то, а мы в школе только французский учили, да и то я его… очень не очень.

— За укрывательство, — нехотя буркнул старшина. — Английского офицера прятал. Ну, как если б у нас кто какую контру недобитую или басмача там какого. И семью его всю в расход пустят сейчас. Лагерей-то у евреев нету, вот так и приходится.

— Жестоко.

— Их страна, их и порядки, — пожал плечами старшина.

Сухо затрещали винтовки расстрельной команды, и семья пастуха, переломанными куклами полетела вниз с обрыва. Несколько бойцов в оцеплении, и русские, и немцы, непроизвольно вздрогнули, а иные и отвернулись. Толпа вновь подняла громкий вой.

— Сдается мне, — задумчиво произнес красноармеец Ваня, — что это у нас, в СССР, евреи живут, а тут сплошь жиды какие-то.

Бранденбург-на-Хафеле, штаб 1-го батальона 800-го полка особого назначения «Бранденбург».

10 марта 1942 года, 14 часов 25 минут.

— А, входите юноша, входите, — командир батальона Теодор фон Хиппель улыбнулся и махнул рукой.

— Герр гауптман, оберпионер Гудериан по вашему приказанию прибыл! — щелкнул у порога каблуками молодой человек в форме «бранденбуржца».

— Вольно, Гейнц. Проходите, присаживайтесь, — фон Хиппель с улыбкой доброго дядюшки наблюдал за тем, как подтянутый молодцеватый солдат проходит по его кабинету и занимает место за столом. — Надо же, я и оглянуться не успел, как вы из мальчика превратились в юношу… В тыл врагов под видом пастушка вас теперь не пошлешь. Как же летит время-то, а? Вроде бы только вчера вас первый раз всех на плацу увидал — маленьких, тощеньких, ну сущих гадких утят. А теперь вымахали, возмужали — не лебеди, орлы.

Гауптман вздохнул. Оберпионер бесстрастно слушал слова начальства и, если и дивился в глубине души таковым разглагольствованиям командира, виду не подавал.

— Но это все лирика, Гейнц, — продолжил беседу фон Хиппель. — А меж тем суровые будни диктуют нам иной настрой. В штабе не вовремя занялись арифметикой и подсчитали, что через два дня я должен буду вас демобилизовать.

— Как так «через два дня»? — встрепенулся парень. — Прошу простить, герр гауптман, это… неожиданная новость.

— Да вот так вот, юноша, — пожал плечами командир батальона. — Вы официально были зачислены как кандидат в егеря в день вашего спасения горнострелками Шранка. Война с Англией и Францией окончательно закончена, арабских партизан в Сирии, Египте и Израиле айнзацкомманды разгонят, а для противостояния с США такие крупные вооруженные силы не нужны. Вы выслужили два года, пора, как считает ОКХ, отправляться на гражданскую жизнь.

Гауптман помолчал и со слабо замаскированным ехидством поинтересовался:

— Еще не думали, чем будете заниматься после службы, Гудериан?

— Нет, герр офицер, не думал, — помотал головой молодой человек. — Да я себя вообще уже вне службы не представляю! И… Ну не в СССР же мне возвращаться — никто меня там, кроме людей товарища Берия, ждать не будет.

За прошедшие с момента гибели «Черноморца» два года Геннадий Кудрин напрочь лишился иллюзий насчет своей Родины, не обольщаясь, впрочем, и насчет Рейха. Здесь он тоже никому, кроме непосредственного командования (и озорной хохотушки Хельги, живущей в квартале от казарм батальона, каковую оберегал от внимания солдатиков — а особенно его, Гудериана, — злющий аки Цербер ее папаша) нужен не был.

— А вы на редкость здравомыслящий юноша, Гейнц, — вздохнул фон Хиппель. — Знаете, мне тоже это все отнюдь не по нраву — получается так, будто мы выкидываем вас на улицу, словно ненужный хлам.

Он помолчал и словно невпопад добавил:

— Недавно я ездил в Берлин, прогулялся… — гауптман улыбнулся. — Повстречал старого приятеля, он сейчас преподает в офицерской школе СС. Туда набор скоро начинается. Хотите дам рекомендации?

Окрестности атолла Мидуэй.

04 апреля 1942 года, 17 часов 25 минут.

Неожиданное появление на радарах множественных воздушных целей — явно превосходящих по количеству авиагруппу «Секаку» раза эдак в два, — стало для адмирала Холси крайне неприятной неожиданностью. Кто это и откуда взялся, предполагать он, безусловно, мог, однако до сего момента ничто не указывало на возможность участия в бою этих сил. Однако, когда, недолгое время спустя, над защищающей атолл, но почти лишенной воздушного прикрытия эскадрой появились самолеты с японскими, немецкими и советскими опознавательными знаками, никаких сомнений более быть не могло: соединение тюдзё Такаги Такео, якобы выдвинутое к Алеутским островам, подоспело к Мидуэю, дабы поставить в сегодняшнем деле большую и жирную точку. В атаку шли пилоты с «Секаку», «Цепеллина», «Рихтгофена», «Щорса» и «Комсомольца».

В первоначальные планы японского командования захват Мидуэя не входил — границей планируемой экспансии должна была стать линия, проходящая через Курильские острова, острова Маршалла, Бисмарка, Тимор, Яву, Суматру, Малайю и Бирму, а все последующие действия должны были вестись только с целью закрепления и усиления этого оборонительного рубежа. Невзирая на громкие лозунги об Азии для азиатов (под эгидой Японии, разумеется — вслух об этом не говорилось, но подразумевалось), правительство Хирохито прекрасно осознавало невозможность «переварить» чересчур большой кусок геополитического пирога.

Потери, понесенные в бою в Коралловом море, не заставили японцев отказаться от плана оккупировать Порт-Морсби. Они просто изменили его, решив направиться туда по суше, через хребет Оуэн-Стенли. Противостоять в этом регионе на морях им было уже практически некому: уничтожив основные силы союзников США и потеряв при этом всего три эсминца, японцы «нагуляли аппетит», возомнили себя непобедимыми и приняли решение окончательно разрешить вопрос с США, отложив разгром австралийцев на будущее. История не знала еще случаев, чтобы такие колоссальные приобретения доставались завоевателю по столь смешной цене.

Вдохновленные легкими успехами в юго-западной части Тихого океана, японцы решили вынести свой внешний оборонительный рубеж за пределы намеченные ими до войны. Активные действия американских авианосных соединений склонили японцев к мнению о том, что их метрополия не будет в безопасности, если у них не появится небольшой плацдарм на Алеутских островах и они не захватят остров Мидуэй. Их новые честолюбивые планы расширения сферы своего господства дальше на восток, север и юг предполагали захват Порт-Морсби с целью усиления южного фланга рубежа на Новой Гвинее и островах Бисмарка; захват Мидуэя с целью усиления своей обороны в центральной части Тихого океана и проведения решающего сражения с военно-морским флотом США, который будет вынужден принять его; вторжение на западные Алеутские острова с целью усиления обороны северного района и, как финал этого громадья планов, захват островов Новая Каледония, Фиджи и Самоа с целью перерезать коммуникации между США и Австралией. Успех последней группы мероприятий зависел от успеха предыдущих, но однозначно вел к выведению из войны Австралии — обороняться без помощи США этот доминион был бы не в состоянии. Не стоило сбрасывать со счетов и возможность того, что после разгрома своего Тихоокеанского флота (если он будет убедительным и полным) США могут запросить мира, а это автоматически снимало и вопрос войны с Австралией.

«Дзуйкаку» погиб во время битвы в Коралловом море, но остальная часть флота была в полной исправности, и операция по захвату острова Мидуэй и оккупации западных Алеутских островов были предприняты, и предприняты одновременно. Ко всему прочему японские авиаторы сильно преувеличили свои воздушные победы и доложили о не менее чем четырех попаданиях в «Йорктаун», так что Ямамото Исоруку пребывал в уверенности относительно тяжелых потерь в авиагруппах «Йорктауна» и «Саратоги» и в значительных повреждений у одного из этих авианосцев. На самом деле, хотя потери у американцев в летчиках и были, авианосцы удалось доукомплектовать теми пилотами с «Энтерпрайза» и «Лексингтона», что пережили налет на Перл-Харбор. Хватило ровно впритык.

А попадания бомб в авианосец японцам просто помстились.

Высадка десантов на Мидуэй и Алеутские острова была намечена на 10 апреля 1942 года. В состав основных сил, которые должны были принять в них участие, входили 7 авианосцев, 11 линейных кораблей, 24 крейсера, 66 эскадренных миноносцев и 17 транспортов и других вспомогательных судов. Кроме того, между Мидуэем и Алеутскими островами соединились в единую группу резерва остатки 5-й дивизии авианосцев, прибывшие наконец на Тихий океан «Граф Цепеллин» и «Барон Манфред фон Рихтгофен» в сопровождении «Бисмарка», «Шарнхорста» и «Гнейзенау», а также советские эскортные авианосцы «Щорс» и «Комсомолец» при шести эсминцах во главе с лидером «Баку». СССР не состоял в войне с США — это досадное упущение товарищ Сталин поручил исправить наркоминдел Литвинову сразу же, как поступит сообщение о начале боестолкновения между японцами и американцами у Мидуэя, что тот и сделал. 4 апреля, в 16.0 °Cоюз Советских Социалистических Республик объявил войну Соединенным Штатам Америки.

Американцы смогли противопоставить этой армаде всего 3 авианосца, 8 крейсеров и 14 эскадренных миноносцев. Их линейные корабли, оставшиеся в строю после Перл-Харбора, базировались в Сан-Франциско, где они были ограждены от воздушных бомбардировок. Приказ находиться в районе боев, пока будет вестись Мидуэйская операция, они получили, но с выдвижением на этот ТВД безнадежно опоздали.

Также для прикрытия острова в район будущего сражения были выдвинуты два с половиной десятка американских субмарин.

По представлениям о боевой мощи — устаревшим, но все еще бытующим, где решающим оружием считались орудия кораблей, что по новейшей, только начавшей укореняться авианосной доктрине, — превосходство японцев было подавляющим. Но существовал еще один фактор, вселявший в американское командование обоснованную надежду на победу в этом сражении. Американским специалистам по связи удалось расшифровать японские коды, и адмирал Нимиц в Перл-Харборе из перехваченных радиограмм противника имел вполне четкое представление о том, что собирались делать японцы. Он имел достаточно полные данные о составе сил противника и о том, где он должен был нанести удар. У него не вызывало ни малейших сомнений, что главный удар будет нанесен по острову Мидуэй и второстепенный — по Алеутским островам. Правда, о соединении Такаги информации у него не было, поскольку он применял германские коды и усовершенствованные с помощью разработок Цузе[68] «Энигмы», код которых взломать пока еще никому не удалось. Не было данных и о месте нахождения германских авианосцев — их боеспособность, впрочем, вызывала в США серьезные сомнения. «Рихтгофен» едва-едва успел войти в состав флота, а «Цепеллин» почти никак не проявил себя во время «Зеелёве». Советский же Тихоокеанский флот у американского командования и вовсе ничего, кроме усмешки, не вызывал, а возможное вступление в войну СССР воспринималось в штабе Нимица просто как глупый анекдот.

Но все же в штабе американского флота несколько беспокоились по поводу того, не были ли перехваченные и расшифрованные радиограммы переданы умышленно с целью введения их сил в заблуждение, тогда как действительный удар будет нанесен в другом месте. Тем не менее после оценки всей информации были немедленно приняты меры для усиления обороны Мидуэя. На острове был усовершенствован аэродром, туда была переброшена эскадрилья армейских тяжелых бомбардировщиков В-17, и численность авиагруппы корпуса морской пехоты была доведена до 28 истребителей и 34 пикирующих бомбардировщиков. К силам обороны атолла также прибавились две эскадрильи морских патрульных самолетов.

16-е оперативное соединение, состоящее из авианосца «Хорнет», крейсеров «Пенсакола» (флагманский корабль контр-адмирала Кинкейда), «Нортхэмптон», «Винченнес», «Минеаполис», «Нью-Орлеан», «Атланта», эсминцев кэптена Эрли «Филпс», «Бэлч», «Бэнхэм», «Уордэн», «Эйлвин», «Монагхэн», «Эллет», «Мэюри» и «Коньюнгхэм», получив задание занять позицию северо-восточнее острова Мидуэй, 28 марта 1942 года выдвинулось из Перл-Харбора к месту дислокации, а двумя днями позже в тот же район вышло 17-е оперативное соединение адмирала Брауна. Там оба соединения должны были действовать под командованием Холси.

Японские силы направлялись к своей цели тремя группами: главные силы — с запада, десантные силы — с юго-запада, а подвижные силы, в состав которых входили авианосцы, — с северо-запада. Гораздо севернее, где-то между Гавайскими и Алеутскими островами (где точно, из соображений секретности не знал никто, даже сам Ямомото), болталось японо-германо-советское соединение Такаги. К северо-востоку от острова Мидуэй противника ожидала эскадра адмирала Холси. Также ожидали противника и готовились к бою с ним самолеты и силы наземной обороны на острове. Именно авиаторы берегового базирования и сумели обнаружить японцев еще на дальних подступах к атоллу.

Около 9 часов утра 3 апреля 1942 года морской патрульный самолет, производивший дальний поиск в западном направлении, заметил в 500 милях к юго-западу от Мидуэя многочисленные транспорты и корабли их эскорта. Это были десантные силы японцев, с которыми шли две плавучие базы гидросамолетов.

Вскоре после этого в 700 милях к западу от острова были обнаружены главные силы, в состав которых входило много линейных кораблей и крейсеров. В числе этих сил не был обнаружен ни один авианосец. Хотя малый авианосец «Дзуйхо» первоначально находился с главными силами, к этому моменту он уже отделился от них для участия в операции на Алеутских островах. Обнаружить подвижные силы Нагумо американцам помешала испортившаяся погода.

Добраться до японских транспортов — а в случае их уничтожения США могли себе позволить не вступать в рискованный бой с превосходящими силами врага, — на таком большом расстоянии не могли никакие американские самолеты, кроме В-17. Вскоре после полудня эскадрилья этих тяжелых бомбардировщиков под командованием подполковника Суини, получившая задание нанести первый удар, поднялась в воздух. В 16.23, после продолжительного перелета над океаном, они обнаружили японские транспорты и атаковали их с горизонтального полета. Когда самолеты подходили тремя эшелонами на высоте 8000, 10 000 и 12 000 футов и сбрасывали бомбы, ни один японский самолет не оказал им сопротивления. Несмотря на это, а, быть может, благодаря мощному зенитному огню (хотя вряд ли) ни одна американская бомба в цель не попала. Экипажи бомбардировщиков, впрочем, были уверены в поражении нескольких целей, о чем бодро и отрапортовали.

В четверть десятого ночи все того же третьего апреля четыре морских гидросамолета «Каталина» вылетели на проведение ночной торпедной атаки против транспортов. Все четыре самолета благополучно достигли заданной точки, где, вскоре после полуночи, увидели на экранах своих радиолокационных установок метки кораблей.

Когда огромные неуклюжие гидросамолеты атаковали против луны, ночную тьму раскололи трассирующие пули и разрывы снарядов. Пустив торпеды по едва различимым, размытым силуэтам кораблей они на полной скорости прошли над кораблями конвоя, ведя по ним огонь, и скрылись, не понеся потерь. Экипажи зафиксировали взрывы двух торпед, но какой урон понес противник, им так и осталось не известным.

На самом деле они повредили один транспорт и один из эсминцев охранения. Еще две торпеды прошли мимо.

Японцы тоже не поняли, сколько именно самолетов их атаковало, и еще некоторое время после ретирады «Каталин» палили в темноту.

В ту ночь и на острове, и на флагманских кораблях оперативных соединений, и в Перл-Харборе ощущалось значительное беспокойство, потому что японские авианосцы все еще не были обнаружены. Они могли находиться в районе плохой видимости на северо-западе и готовиться к проведению на рассвете атаки против Мидуэя. Едва забрезжил рассвет, как гидросамолеты «Каталина» вылетели на поиск в этом направлении.

Собственно, опасения американцев были обоснованными. Уже без четверти шесть утра один из самолетов-разведчиков доложил: «Много самолетов направляется к острову Мидуэй, пеленг 320 градусов, дистанция 150 миль». Вскоре после этого радиолокационная установка на Мидуэе обнаружила их на расстоянии 93 миль. Командование немедленно подняло летчиков 221-й истребительной эскадрильи корпуса морской пехоты на перехват. Двадцать четыре «Буффало» и «Вайлдкэта» встретили воздушную армаду японцев из семидесяти одного Аичи D3A, сопровождаемых двадцатью четырьмя Накадзима A6M2-N.[69]

Американские летчики в этой схватке продемонстрировали высочайшие мужество и выучку — уже будучи сами атакованы имеющими численное преимущество японскими истребителями, они решительно набросились на вражеские бомбардировщики, навязали им ожесточенный бой и сбили двадцать три «Вэла» и восемь «Зеро». На свой аэродром после этой отчаянной сшибки возвратилось всего десять машин морпехов.

Несмотря на героическое сопротивление 221-й истребительной эскадрильи, оставшиеся сорок восемь японских бомбардировщика продолжали свой путь и сбросили бомбы на Мидуэй. Различным объектам были причинены серьезные повреждения, хотя японцы избегали сбрасывать бомбы на взлетно-посадочные дорожки, которые хотели сохранить для себя. В то время, как японские бомбы падали на атолл, «Каталина», ранее сообщившая о приближающемся налете, смогла обнаружить и вышедшие из района шторма авианосцы «Кидо бутай». Теперь Холси было известно местонахождение всех отрядов противника.

Ямамото и Нагумо еще не знали, что авианосцы ТОФ США тоже находятся в районе боевых действий, и считали, что им придется иметь дело только с авиацией, базирующейся на острове. Американцы, в свою очередь, приложили все силы для того, чтобы они считали так и дальше.

Сразу по обнаружении японских подвижных сил четыре армейских самолета В-26 «Мародер», вооруженных торпедами, и шесть морских торпедоносцев TBF «Авенджер» из состава 8-й торпедоносной эскадрильи вылетели, без истребителей прикрытия, с Мидуэя, чтобы сделать попытку прорваться через сильное воздушное охранение вокруг японских авианосцев. Холси, безусловно, мог бы выделить им эскорт из палубных истребителей, но предпочел до поры не выдавать своего присутствия. Как результат, на свои аэродромы вернулось только два армейца и один торпедоносец. Повреждений японскими кораблями получено не было.

Следующая попытка уничтожить вражеские авианосцы была сделана 24-й эскадрильей пикирующих бомбардировщиков морской пехоты, также не имевшей истребителей прикрытия. Снова японская ПВО оказалась совершенно непроницаемой: 12 бомбардировщиков были сбиты, а из 16 вернувшихся на базу только 11 годились для дальнейшего боевого использования. Летчики утверждали, что они добились трех попаданий в большой авианосец типа «Кага», но это, увы, действительности не соответствовало.

Затем в 08:35 произвели атаку 14 армейских тяжелых бомбардировщиков «Летающая Крепость», также положившие все свои бомбы «в молоко». Все эти самолеты благополучно вернулись на базу, невзирая на плотный зенитный огонь и отчаянные атаки японских истребителей.

Впрочем, для сохранения тайны нахождения у атолла авианосцев США этот налет был уже бесполезен — за час до того, как первая авиабомба устремилась вниз, японские разведывательные самолеты обнаружили американские авианосцы. И, в любом случае, «Саратога» и «Хорнет» уже выпустили свои авиагруппы для удара по «Кидо бутай». Командир «Йорктауна», кэптен Букмастер, задержал высылку своих самолетов до девяти утра.

Самолеты с «Саратоги» и «Хорнета», выйдя на вычисленную позицию противника, не обнаружили ни одного корабля. Они дошли почти до предела своего радиуса действия, однако атаковать было попросту некого. В этой ситуации каждая эскадрилья была вынуждена сама решать, где искать японцев. Израсходовав горючее на поиски противника в этом районе, самолеты с авианосца «Хорнет», кроме 8-й торпедоносной эскадрильи коммандера Уолдрена, не обнаружив противника, пошли обратно, причем 14 из них сели на Мидуэй, не добравшись до своего корабля-носителя. Первый блин не то что вышел комом — он не вышел вообще.

Только 8-й торпедоносной эскадрильи «Хорнета» удалось найти японские авианосцы — в 25 милях к северо-западу от предполагаемого места нахождения их. Это были, окруженные кораблями охранения, «Акаги», «Кага» и «Сорю», державшиеся вместе, и «Хирю», находившийся на некотором расстоянии к северу от них.

По каким-то причинам, так и оставшимся для последующих поколений загадкой, Уолдрен ничего не сообщил другим соединениям авиации об обнаружении противника, и торпедоносная эскадрилья безнадежно атаковала превосходящего противника, не имея истребителей прикрытия и не координируя свои действия в соответствии с атаками пикирующих бомбардировщиков.

Нагумо заблаговременно озаботился выпустить истребители прикрытия, которые массированно атаковали американскую эскадрилью и с помощью зенитной артиллерии сбили все торпедоносцы. Очень немногие из них успели сбросить торпеды, и ни один из них не добился попадания. Из состава всей атаковавшей японцев эскадрильи уцелел только один человек — младший лейтенант Гой. Когда пилотируемый им самолет упал в воду, он сумел выбраться из объятой пламенем машины и, уцепившись за подушку сиденья, сутки продержался на поверхности воды, после чего был подобран японским эсминцем.

Атака 8-й эскадрильи оказалась красивой, но бесполезной жертвой на алтаре бога войны.

Без четверти десять утра японские авианосцы вновь подверглись атаке торпедоносцев, на сей раз — с «Саратоги». Она также не имела ни истребителей прикрытия, ни пикирующих бомбардировщиков поддержки. В отчаянной попытке прорваться, теряя вспыхивающие одну за другой машины, эскадрилья атаковала японцев, и, хотя части торпедоносцев и удалось пустить свой груз во врага, попаданий добиться им также не удалось. Из всей эскадрильи вернулось только шесть самолетов.

Едва закончилась вторая атака американцев на японские авианосцы, как за ней последовала третья. В 10.00 «Акаги», «Кага», «Хирю» и «Сорю» были обнаружены 3-й торпедоносной эскадрильей с «Йорктауна». Имея шесть истребителей прикрытия, ее командир счел прорыв возможным и, не ожидая координирования своих действий с действиями пикирующих бомбардировщиков, направил самолеты в атаку.

Он чересчур переоценил свои возможности. Большинство американских самолетов еще на подступах было сбито ураганным зенитным огнем и истребителями противника, и лишь пяти из них удалось сбросить торпеды, причем, как и у предшественников, ни одна из них не попала в цель. Всего два самолета из числа атаковавших смогли вернуться на «Йорктаун».

Все базировавшиеся на Мидуэе самолеты — армейские, морские и корпуса морской пехоты — понесли огромнейшие потери, а теперь и три авианосные эскадрильи торпедоносцев были практически полностью уничтожены. Американцы не только платили непомерно дорогую цену за то, что их атаки не были координированы, но и, при этом, не добивались положительных результатов: японские авианосцы не получили никаких повреждений, хотя и потеряли немало самолетов в сегодняшних воздушных схватках.

Отбив атаки на свои корабли и полагая после этого, что находятся в полнейшей безопасности, японские авианосцы приняли на борт часть самолетов для заправки их горючим и перевооружения. Нагумо готовил их к атаке против «Йорктауна», «Хорнета» и «Саратоги», которые, как ему было известно, находились недалеко от «Кидо бутай» на востоке. Японцы предполагали нанести американскому флоту последний удар, который должен был окончательно вывести США из войны. Как раз на нечто подобное и рассчитывали японцы, когда предприняли захват острова Мидуэй.

Взлетные палубы авианосцев были забиты самолетами, вокруг которых суетился обслуживающий персонал, большая часть истребителей воздушного прикрытия, после избиения торпедоносцев все еще барражировала на небольшой высоте, и как раз в это время на большой высоте появились пикирующие бомбардировщики с «Саратоги» и «Йорктауна», причем эти эскадрильи даже не подозревали друг о друге.

Только большим американским везением можно объяснить то, что случайно эти две группы самолетов избрали различные цели. При превосходной видимости, не обращая внимания на ураганный зенитный огонь, они на огромной скорости, почти вертикально, камнем падали вниз на японские авианосцы, чтобы сбросить бомбы с 2500-футовой высоты. Пикировщики с «Саратоги» вогнали три 1000-фунтовые бомбы прямо в палубу «Сорю» и четыре бомбы в «Кага». Эскадрилья «Йорктауна» добилась двух попаданий в «Акаги». Очень скоро три поврежденных авианосца были охвачены пламенем и не могли выпустить перевооружавшиеся на их палубах самолеты, которым также суждено было стать добычей огня. «Хирю», находившийся севернее, повреждений не получил.

Во время этой атаки японцы сбили 14 самолетов с авианосца «Саратога», еще часть эскадрильи на обратном пути была вынуждена совершить посадку на воду, израсходовав все горючее. Самолеты «Йорктауна» благополучно вернулись на свой корабль в полном составе.

Покинув пылающий «Акаги», Нагумо Тюити отправился на «Хирю», который благополучно избежал атаки пикирующих бомбардировщиков, но еще до того, как он добрался до авианосца, командир «Хирю», тайса Каку Томео, выслал свои самолеты в атаку против вражеских оперативных соединений.

Выдвинувшись в место предполагаемого нахождения американской эскадры, они обнаружили «Йорктаун», но и сами были замечены радиолокационной установкой. В 11.59 двенадцать американских истребителей перехватили их, навязали бой и сбили почти половину из них. Однако половина — это еще не вся авиагруппа. Восемь пикирующих бомбардировщиков благополучно прорвались к авианосцу и сбросили бомбы, три из которых угодили точно в цель. Две из них прошли через полетную палубу и взорвались на ангарной палубе, вызвав пожар среди находившихся там самолетов. Третья взорвалась в дымовой трубе и погасила этим топки котлов. На некоторое время «Йорктаун» потерял скорость, однако весьма быстро пожар и повреждения были локализованы, и к 13.50 поврежденный авианосец спокойно давал 19 узлов и вновь начал прием и выпуск самолетов.

Еще девять минут спустя субмарина «Наутилус», которая все утро пыталась отыскать противника, обнаружила борющийся с последствиями налета американцев «Сорю». Несмотря на охранявший его эскадренный миноносец, подводная лодка атаковала японский авианосец, поразила его тремя торпедами и благополучно ретировалась.

Эта атака добила «Сорю». Хотя он и продержался на плаву до семи часов вечера, огонь и вода из пробоин сделали свое дело: в 19.10 корабль тайса Янагимото Рюсаку лег на борт и затонул. Находившийся рядом с ним «Кага» пережил своего собрата ненадолго: пятнадцать минут спустя после гибели «Сорю», на продолжавшем борьбу с пожарами корабле взорвались цистерны с бензином, и он тоже отправился на дно.

Это, однако, произошло позже, пока же оба авианосца еще продолжали бороться за жизнь, а «Хирю» — за победу. В 14.27 американцами была обнаружена вторая группа самолетов противника, надвигавшаяся на «Йорктаун». Бомбардировщиков в ней не было, она состояла из истребителей и торпедоносцев. Американцы вновь пошли на перехват, и в новой ожесточенной стычке их истребители сбили большую часть атакующих авианосец самолетов, но пять из них все же успели сбросить торпеды. С двумя из них «Йорктауну» разминуться не удалось — они угодили ему в борт. На авианосце разорвало обшивку корпуса, машины остановились, образовался крен, который продолжал увеличиваться. В 15.00 экипаж покинул потерявший ход корабль, из борта которого валил дым, и адмирал Браун двинул свое 17-е оперативное соединение на восток, оставив авианосец на волю ветра, волн и эсминца «Хамманн», капитану которого было поручено добить авианосец торпедами, если потребуется, но не дать японцам захватить его.

Пока торпедоносцы и бомбардировщики с «Хирю» атаковали «Йорктаун», самолет-разведчик с этого авианосца обнаружил сам «Хирю» (который теперь отходил на северо-запад) и прикрывавшие его два линкора, три крейсера и четыре эсминца. «Саратога» и «Хорнет» немедленно выслали к нему свои эскадрильи пикирующих бомбардировщиков, которые к этому времени уже вернулись на авианосец, где приняли горючее и перевооружились, а также почти все свои истребители для их защиты.

К 17.00 атакующие самолеты оказались в непосредственной близости от авианосца. Жалкие остатки армады истребителей, которая была у «Кидо бутай» в начале этого дня, попытались оказать сопротивление превосходящим силам противника, но были довольно быстро уничтожены, после чего бомбардировщики вошли в пике. Группа авианосца «Саратога» атаковала первой и добилась восьми попаданий в «Хирю» — последний из больших японских авианосцев, которые так успешно начали этот день.

Увидев, что «Хирю» сильно горит, бомбардировщики с «Хорнета» атаковали линейный корабль «Харуна» и крейсера «Тоне» и «Тикума» — эти, правда, безрезультатно.

Казалось, что на этом бой закончен, причем закончен победоносно, и адмирал Холси обеспечил США безусловное господство на море; хотя «Йорктаун» и был оставлен экипажем, «Саратога» и «Хорнет» не имели никаких повреждений. Господство американцев в воздухе означало и их господство в районе боевых действий, в связи с чем у Ямамото был только один путь — отступать. И именно тогда, когда авиагруппы американцев разворачивались к своим кораблям, Ямамото применил свой последний козырь: к месту сражения добрались наконец-то «Секаку», «Щорс», «Рихтгофен», «Комсомолец» и «Цепеллин».

Теперь ситуация с атакой «Хирю» повторилась с точностью до наоборот: слабое истребительное прикрытие «Хорнета» и «Саратоги» не смогло долго сопротивляться Bf-109, Як-1 и Накадзима A6M2-N. И уже японские Аичи D3A, немецкие Junkers-87С и советские Су-2 заходили на штурмовку сквозь яростный зенитный огонь.

Впрочем, в штабе Нимица не зря сомневались в возможностях немецких и советских летчиков воевать на море. Если пилоты «Графа Цепеллина» имели хотя бы минимальный опыт реальной атаки морских целей, а пилоты истребителей и у немцев, и у русских были асами, воевавшими друг с другом еще в небе Испании, то штурмовики «Рихтгофена», «Щорса» и «Комсомольца» оказались подготовлены явно недостаточно (а уж о боевой слаженности между эскадрильями разных стран и вовсе речи не шло) и дружно промазали мимо американских авианосцев. Четыре из пяти попавших в «Хорнет» и «Саратогу» бомбы сбросили японцы.

Подошедшие вторым эшелоном торпедоносцы Накадзима B5N с восходящим солнцем или крестами на крыльях[70] и Р10-Т со звездами тоже не смогли нанести серьезного ущерба: японцами были потоплены два эсминца эскорта — немцы и русские, упорно прорывались к основным целям, потеряв по две трети своих машин, все же смогли поразить «Саратогу» и «Хорнет». Каждому досталось по одной торпеде. На обоих авианосцах вспыхнули пожары, корабли потеряли часть хода, но, как и в случае с «Йорктауном» после первого налета, с повреждениями удалось справиться, и оба корабля даже смогли принять часть своих авиагрупп. Большинству самолетов, впрочем, пришлось совершить посадку на Мидуэй, поскольку Холси, опасаясь повторения атак, отдал приказ соединению отступать в Перл-Харбор.

«Акаги» и «Хирю» горели всю ночь, и к пяти утра экипажи покинули оба авианосца. Хотя они и остались на плаву, повреждения кораблей были чрезвычайно велики. Отбуксированные для ремонта, они так и простояли в доках до конца войны, а после заключения мира были сразу же сданы на слом. Впрочем, поскольку США не обладали точной информацией о степени их поврежденности, возможность их участия в последующих боевых действиях американцам, при составлении планов, приходилось учитывать, что довольно сильно сковывало их свободу действий.

«Йорктаун», оставленный 4 апреля в 15.00 оперативным соединением, после того как его покинул экипаж, на следующее утро был найден небольшим американским буксиром «Вирео», высланным на помощь авианосцу из Перл-Харбора. Авианосец все еще находился под охраной эскадренного миноносца «Хамманн», не покинувшего его до последнего, несмотря на серьезную опасность быть обнаруженным и уничтоженным. Огня на авианосце не было видно, крен не увеличился, непосредственная опасность гибели отсутствовала. Совершенно спокойно, будто бы поблизости и не находилось множество вражеских кораблей, «Вирео» высадил на борт «Йорктауна» аварийно-спасательную партию, закрепил буксирный трос и оттащил авианосец к Перл-Харбору. Во время награждения экипажа буксира в Белом Доме президент Рузвельт назвал этот эпизод «самой потрясающей наглостью в истории флота не только США, но и всего мира». Император Хирохито также высоко оценил доблесть этих моряков, наградив их после окончания войны высшими государственными наградами Японии.

Кто знает, удалась ли бы вообще эта спасательная операция или нет (скорее всего — нет), если бы ранним утром этого дня вновь не отличился экипаж субмарины «Наутилус». На самом рассвете подводная лодка, до этого успешно удравшая от эскорта подбитого «Сорю», буквально напоролась на соединение Такаги, торпедировала «Комсомолец», отчего тот затонул в течение получаса, и вновь была такова. Эта атака вынудила авианосцы, вместо поиска находящихся поблизости американских кораблей, поспешить убраться из опасного района.

Последовавшая затем десантная операция на Мидуэй закончилась победой Японии (гарнизон удерживал оборону две недели, взлетно-посадочные полосы на нем за время боев пришли в полную негодность, так что аккуратность японских бомбардировщиков во время первого налета на остров пропала втуне), однако в целом ситуация на Тихом океане сложилась патовая: японцам, несмотря на победу, нечем было, после потери четырех из пяти больших авианосцев, наступать, а американцам, у которых все три авианосца нуждались в ремонте, нечем было контратаковать. Кроме того, обе стороны потеряли львиную долю обученных пилотов-палубников, и взять новых в ближайшее время было негде. При этом в долгосрочной перспективе ситуация складывалась отнюдь не в пользу Японии: США сразу после Перл-Харбора заложили серию из двадцати четырех авианосцев типа «Эссекс», а соревноваться в скорости строительства кораблей и подготовки их экипажей японская промышленность с американской не могла. Германская программа развития флота, правда, предусматривала строительство больших авианосцев, но тоже отнюдь не в таком количестве и совсем не скоро, а модернизация недостроенного итальянского линкора «Империо» в авианосец также обещала быть долгой. О Советском Союзе и говорить не приходилось: владивостокский Дальзавод едва-едва справился с переоборудованием в авианосец и модернизацией двигателей старой калоши, к тому же потопленной «Наутилусом», а судостроительный завод № 402 в Молотовске и эскортный-то авианосец строил черт знает сколько времени. Даже средний авианосец, вроде «Цепеллина», был для советской промышленности тяглом неподъемным. Полученный же СССР наконец, — всего за неделю до битвы при Мидуэе, — от шведов, после долгой подковерной борьбы с «лучшим другом советского народа» (как сам себя называл Гитлер) за обладание, французский авианосец «Беарн», интернировавшийся в Стокгольме, на поверку оказался таким барахлом, что посылать его куда-то за пределы Балтики смысла не было ровным счетом никакого. О трофейном же британском «Фуриоус» вообще вспоминать не стоило: за время Зимней войны, помимо торпеды от U-61 и снарядов от «Кирова», ему досталось столько авиабомб, что ценность его ныне была равна ценности металлического лома.

В Токио даже самым упертым и твердолобым сторонникам продолжения войны стало понятно — пора заключать мир, и чем скорее, тем лучше. Но до тех пор пока война продолжается, Нихон коку требовалось продолжать наступать — чтобы было чем пожертвовать при заключении мирного договора.

Вашингтон, округ Колумбия, Белый дом.

25 декабря 1942 года, 12 часов 20 минут.

— Эти мне японцы… — пробурчал сенатор Джеймс Фрэнсис Бирнс и отхлебнул из чашки с чаем маленький глоточек. — Эти желтые макаки готовы из кожи вон вылезти, лишь бы доставить неприятности белому джентльмену. Поди, торговались до последнего, чертовы азиаты, а, Корди?

— После того, как мы вышибли их с Мидуэя, Новой Гвинеи и Тимора, они весьма… расстроились, — дипломатично ответил госсекретарь Корделл Халл. — Даже сильнее, чем после уничтожения их экспедиционных сил в Австралии.

— Они хотят сохранить лицо после тех поражений, что потерпели, — пожал плечами Франклин Делано Рузвельт. — И при этом намереваются удержать то, чем уже завладели. Видит Бог, мы бы раздавили их, если бы не русские и немцы.

— Знаю, — нахмурился сенатор от Южной Каролины. — Гитлер достроил свой новейший большой авианосец, как его…

— «Лилиенталь», — подсказал госсекретарь.

— Вот-вот. И не только достроил, но уже и через Суэцкий канал провел. Русские тоже закончили модернизацию «Беарна». Как он там теперь у них зовется?..

— «Ленин», — вновь блеснул всезнанием Халл.

— Про серию малых немецких авианосцев и их субмарины я и вовсе не хочу вспоминать. Японцы тоже продолжают строить авианосцы, перестройка французского «Клемансо» и итальянского «Империо» в этот тип судов, опять же, продолжается. Правда, у итальяшек в качестве палубников используются устаревшие Z.506 Airone, а авианосных истребителей пока и вовсе нет, но все же… — Бирнс поморщился. — Мы живем в великой стране, но даже мы не в состоянии воевать со всей Европой и большей частью Азии. Япошки выдохлись, это верно, но и мы выдохнемся тоже, причем весьма скоро. Соединенным Штатам нужен мир. Но Конгресс не утвердит мир на любых условиях.

— Да ты не волнуйся за это, господин сенатор, сэр, — усмехнулся Корделл Халл. — Я ведь тоже не даром ем свой кусок хлеба с маслом. Нам удалось согласовать предварительные условия, и если ты протащишь этот проект через Конгресс, то мир может быть заключен уже в конце февраля.

— А если не смогу?

— Тогда в марте или апреле русские начнут десантную операцию на Аляске, — спокойно, словно речь шла о погоде, заметил Президент. — И я вовсе не уверен, что с их десантом мы справимся столь же легко, как с японским в Австралии.

— Это будет катастрофа, Фрэнк, мы трое это знаем. — Сенатор отставил чашку с недопитым чаем и подвинул к себе заранее подготовленную Халлом папку. — Ладно, давайте поглядим, что вы там выторговали, джентльмены.

Несколько минут он внимательно изучал документы, то хмыкал, то кривился, словно от зубной боли.

— Значит, — наконец произнес сенатор и закрыл папку, — с Филиппинами мы можем распрощаться окончательно и бесповоротно? Жаль, мы их честно украли.

— Увы, Джеймс, — развел руками Халл. — В этом вопросе кабинет князя Коноэ Фумимара абсолютно непреклонен. Все, что севернее Новой Ирландии, восточнее Никобарских островов, западнее Баирики и южнее Карафуто,[71] они считают своим и только своим.

— Скверно, — вздохнул Бирнс. — Но хоть от претензий на Новую Гвинею они отказались, хотя нам-то с этого острова какая выгода, если там из полезных ископаемых одни папуасы? Заболоченные джунгли и в Латинской Америке есть, а пальм с пляжами и во Флориде хватает.

— Дальнебомбардировочная авиация и там, и там ни к чему, а вот с Новой Гвинеи можно развить славное наступление на те же Филиппины, да и на Калимантан, — заметил госсекретарь. — К тому же нам, в качестве приза, достаются Австралия и Канада.

— А они об этом знают? — фыркнул сенатор.

— А их мнение кого-то интересует? — вскинул брови в деланном изумлении Халл.

— К тому же, — добавил Рузвельт, — никто не собирается принимать их в состав США, по крайней мере в ближайшие лет двадцать. Ты же не предлагаешь сделать штатом находящуюся в том же положении Кубу?

— На кой черт она нам сдалась? — мрачно усмехнулся Джеймс Бирнс. — Своих нищебродов достаточно, не хватало еще о тамошних латиносах и ниггерах заботиться. Нда, но надо будет как-то аккуратнее с этой информацией, не нужна нам огласка нашего протекционизма. Ладно, подумаю, под каким соусом это блюдо подать. Размен, в целом, для нас не обидный выходит, а вот Великобритания будет потере этих своих доминионов отнюдь не рада.

— Они нам должны за военные поставки, можно будет часть долга списать, подсластить пилюлю, так сказать, — задумчиво произнес Халл.

— Корди, как ты умудряешься работать в нашей стране госсекретарем, если готов подарить кому-то беззащитному, кого мы грабим, денежки наших банков? — насмешливо спросил сенатор. — Ладно, не отвечай. Каков во всем этом деле интерес немцев и Советов?

— Японцы уступают Сталину Южный Сахалин и признают Северный Китай, неподконтрольный Чан Кайши, зоной его интересов, — ответил Рузвельт. — Также сдают княжество Мэнцзян монголам.

— Надо же, кто от дележа мирового пирога крохи прихватил, — хохотнул сенатор.

— Тибет, — продолжил президент, — остается в зоне влияния Англии, Южный и Центральный Китай немцы с японцами делят на зоны влияния между собой. Что-то, совсем немного, достанется Италии. Вроде бы Тайвань, если наша разведка не ошибается.

— Так-так-так, — Бирнс побарабанил пальцами по столешнице. — Это что же, выходит, все наши вложения в Китай не то ухнули, не то ахнули? Ты помнишь, на какую сумму мы им технику и вооружение поставили?

— Джейми, ну не пытайся казаться дураком, — вздохнул Рузвельт. — Естественно, по-хорошему у них раздел не выйдет, вот мы туда и влезем под шумок. Китай в ближайшие годы будет большим лоскутным одеялом, которое каждый попытается тянуть на себя.

— Я пытаюсь казаться Конгрессом, — съязвил сенатор. — Хотя, да, это все равно что пытаться казаться дураком. Но, старина, ты понимаешь, что этот договор… это не совсем уверенная и решительная победа над подлым и коварным врагом? Ты сознаешь, чем он грозит лично тебе?

— Да, Джеймс, — Франклин Делано поник, скорчился в своем инвалидном кресле. — Я все понимаю. Но, черт возьми, я сделал все что мог, и вряд ли кто-то мог сделать большее. К тому же я стар, болен и устал — не в моем состоянии бояться отрешения от власти. Пора уступить дорогу более молодым и доживать свой век в тишине и покое. Мое президентство началось в условиях небывалого кризиса, Джейми. Кризиса, какого еще не знали США. Сейчас, сразу после заключения мира, я могу оставить свой пост со спокойным сердцем — наша экономика снова на подъеме, а вооруженные силы и военно-морской флот сильны, как никогда в истории. Да, я заслужил тишину и покой…

— Браво, хорошая речь, — Бирнс похлопал в ладоши. — Примерно в этом ключе и подготовь ее для выступления перед конгрессменами. А мне, уж будь добр, по мозгам не езди. Ты уже определился с преемником?

— Ну разумеется, — улыбнулся Рузвельт.

— Хм, и кто он? Погоди, дай-ка угадаю сам. Этого человека не должны связывать напрямую с тобой, не так ли?

Рузвельт молча, с улыбкой, кивнул.

— Значит, политики отпадают, остаются только военные, — Бирнс наморщил лоб. — Начальник твоего штаба, адмирал Леги? Нет, не соответствует первому условию, к тому же штабист. Значит, кто-то из героев битв за Атлантику и Тихий океан. Скорее даже только за Тихий — на Атлантическом театре у нас особых успехов не было, если не вспоминать про действия «блинков».[72]

Рузвельт снова кивнул, с интересом наблюдая за сенатором.

— Хм, кто же у нас там есть из идио… Я хотел сказать, из героев войны. Макартур?

Рузвельт усмехнулся.

— Согласен, он не самым блестящим образом себя проявил, мясник чертов. Холси? Нет, хоть авианосцы он и сохранил, но Мидуэй не отстоял. Хотя, конечно, герой конченный.

Рузвельт вновь усмехнулся и налил себе в чашку новую порцию чая.

— Флетчер погиб, Брауну не простят то, что в Коралловом море он не добил японцев, и вместо этого унес свою задницу подальше… Наступлением в Новой Гвинее командовал Паттон, десантом на Мидуэй — Шмидт… Нет, мелко все как-то. Не то. К тому же Паттон законченный хам.

Корделл Халл кашлянул.

— Да помню я, что операциями по освобождению Мидуэя и очистке Алеутских островов руководил вице-адмирал Раймонд Спрюэнс, Корди, — отмахнулся от госсекретаря Бирнс. — Неплохая кандидатура, если с ним удалось договориться, конечно. Но не идеальная.

— Нет, не идеальная, старина, — мягко улыбнулся президент.

— Тогда лично мне твой выбор очевиден. Но я полагал, что он тебя недолюбливает.

— А я не молоденькая девушка, чтобы меня морячки любили, — усмехнулся Рузвельт.

Москва, Наркомат Иностранных Дел.

26 декабря 1942 года, 09 часов 40 минут.

Двери за товарищем Литвиновым и графом Чиано затворились, отрезав их и их переводчиков от толпы журналистов, их неуемных вопросов и раздражающих фотовспышек. Министр иностранных дел Италии и нарком тех же самых дел Советского Союза, заверив акул пера в самых радужных намерениях стран в отношении друг друга и непреходящей приверженности обоих государств идеям вечного мира, дружбы и благожелательности в иностранных делах, но ничего не сказав по сути, проследовали в зал для переговоров, где их уже дожидались представители обеих делегаций.

— Первым делом, господин министр, — обратился наркоминдел к своему визави, — позвольте мне от имени Советского правительства выразить признательность как вам, за ваше личное участие в этих переговорах, так и кабинету господина Муссолини и Его Величеству Виктору-Эммануилу за решение провести эту встречу без посредничества третьих стран.

— Благодарю вас, — склонил голову граф. — Его Величество и дуче полагают, что посредничество третьих стран в переговорах не соответствовало бы ни интересам СССР, ни интересам Италии. Кроме того, вопросы, которые я желал бы обсудить, не относятся к сфере интересов третьих стран, и я не вижу оснований обременять их соответствующие дипломатические ведомства процессом переговоров между нашими державами.

В переводе с итальянского дипломатического на русский разговорный этот диалог звучал далеко не столь куртуазно:

— Вы намерены обсуждать с нами что-то без участия Гитлера?

— То, что мы хотим обсуждать, это не его собачье дело.

После этого обмена мнениями последовало еще несколько ничего не значащих протокольных фраз, после чего стороны, наконец, перешли к сути дела.

— Прежде чем начинать обсуждение сотрудничества в сфере судо- и машиностроения, как это было запланировано на сегодня, — произнес Чиано, — нам было бы желательно выяснить позицию советской стороны касательно черноморских проливов и островов Эгейского моря.

Собственно, этот вопрос был единственно важным для него в этих переговорах, все остальные договоренности можно было достигнуть и через посольство.

— Как вам, Ваше Высокопревосходительство, наверняка известно, наше мнение о статусе проливов было однозначно выражено Советским Союзом германскому министру иностранных дел, Риббентропу, еще в январе тридцать девятого года, — ответил Литвинов. — Наша позиция была до вас донесена германской стороной и не вызвала неприятия. Черноморские проливы исторически являются воротами агрессии западных стран, таких, как Англия и Франция, против России, примером чему могут служить и Крымская война, и интервенция во время войны гражданской. Таким образом, из соображений безопасности, отношения Советского Союза с другими черноморскими странами имеют очень большое значение. Между нами, с одной стороны, и Германией, Турцией и Румынией — с другой, было достигнуто принципиальное соглашение о передаче в зону ответственности СССР черноморского побережья Турции, проливов Босфор и Дарданеллы, а также западного побережья Турции. Эти меры направлены только и исключительно для защиты независимости Турецкой Республики и не имеют своей целью получение военных баз для советских ВМС на турецкой территории. Я должен вас заверить, что интересы СССР, как черноморской державы, не простираются дальше, собственно, Черного моря. Что касается Эгейского моря, Советский Союз, не являясь средиземноморской державой, не имеет по поводу их государственной принадлежности никакой позиции. После раздела Греции между Италией, Югославией и Болгарией, а равно после подписания Лондонского мирного договора, по которому Великобритания лишается своих баз в Средиземном море, вопрос об их принадлежности должен решаться между средиземноморскими державами, имеющими владения или протектораты в Средиземном море. К таковым странам в настоящий момент относятся Италия, Болгария, Югославия, Франция, Испания, Германия и Израиль. Мы ни в коем случае не планируем советского военного присутствия за пределами Дарданелл и того побережья Турции, которое необходимо удерживать от десанта, для обороны проливов и Мраморного моря. Советское правительство поддерживает предыдущие международные соглашения о проливах, заключенные в Монтре, и выступает их гарантом. Также мы полагаем, что держава, которой следует включить указанные острова в зону своего влияния, при уважении прав и позиций иных заинтересованных сторон, должна иметь к ним непосредственный выход от своего побережья. Границей интересов такой державы мы полагаем острова Родос и Крит на, соответственно, востоке и юге.

— Относит ли Советский Союз также к зоне такового влияния острова Лемнос и Гёмчеода? — поинтересовался граф, выслушав перевод.

В принципе, для контроля над Дарданеллами ему достаточно было авиабазы в турецкой Гёмче, а уступить Галлиполи можно в обмен на что-то иное. Например, на то, что СССР не станет увеличивать свой Черноморский флот. И турецкого тоже, поскольку большая часть этой страны, явно, вскоре должна была вскоре стать советской, пусть и независимой формально.

«Даже флаг менять не придется, — с сарказмом подумал Чиано. — Красный, и звезда на нем есть».

Окрестности города Мерсин (Турция).

26 декабря 1942 года, 10 часов 10 минут.

Колонна видавших виды армейских автомобилей неторопливо катилась на запад, увозя в своих кузовах немецких солдат. Увозя от жара и песков Палестины, от засад и ловушек не смирившихся с поражением англо-французских партизан, от тошнотворной деятельности айнзацкоммандо и египетских концлагерей, от мест схваток и могил боевых товарищей. Увозя по разбитым колесами, траками и бомбежками дорогам, мимо полуразрушенных, но уже начавших оживать после войны деревень, к порту, где им предстояло погрузиться на транспорты и наконец-то отправиться домой.

Грузовик подпрыгнул на выбоине, и оберфельдфебель Фишер громко клацнул зубами.

— Мух ловишь, Ролле? — негромко рассмеялся сидевший рядом фон Берне. Настроение у него, да и у всех солдат его роты было превосходным. — Вкусные?

— Жирноваты на мой вкус, — пробурчал папаша Браунбёр. — Могу поделиться, герр оберлейтенант.

— Спасибо, я не голоден, — фыркнул тот. — Отдай местным крестьянам, вишь, как отощали?

Дитер кивнул в сторону нескольких хижин, мимо которых они как раз проезжали, и озадачено почесал в затылке, сдвинув форменную фуражку едва ли не на самый нос.

— Вот черт. А ведь так и не узнал по сю пору.

— Чего не узнал? — поинтересовался Фишер.

— Да как деревни турецкие правильно называть. Как прибыли в Турцию, так все хотел уточнить, да забывал. Теперь и спросить-то будет не у кого, наверное.

— У меня можно спросить, — ухмыльнулся оберфельдфебель. — Они называются «кьой».

Тихий океан, окрестности Сан-Франциско.

27 декабря 1942 года, 00 часов 12 минут.

Холодные зимние волны лениво перекатывались под ясным звездным небом, не отражая ночных светил — будто бы черный бархат пошел волнами. Было безветренно, ни плеска не раздавалось, тих и темен был берег, укрытый светомаскировкой: после той резни, которую устроили у Восточного Побережья немецкие подводники, американцы отнюдь не желали второго акта в той же пьесе, пускай и в исполнении театра Кабуки. Пускай, по их мнению, немецкие субмарины и превосходили своих японских собратьев, и серьезных действий подводного флота императора Хирохито у своих берегов они не ждали, особенно после начала контрнаступления своего флота на Тихом океане, но береженого, как говорится, бог бережет. Лучше подуть на молоко, причем заранее.

В общем-то, они были правы: удаленность Америки от основных морских баз японцев, постоянное патрулирование побережья и наиболее удобных путей подхода противолодочными кораблями — как флотскими, так и добровольческими, наподобие яхты Хемингуэя, ловившего субмарины в окрестностях Кубы, — делало западное побережье США малодоступной целью. Но не недостижимой.

Черные волны пошли серыми бурунами пены, расступились, и из глубины на поверхность медленно и неотвратимо поднялась большая темная тень. Остроносая, как и большинство субмарин Японии, больше напоминающая миноносцы времен Цусимского боя, с необычайно длинной рубкой в центре корпуса (отчего сходство с миноносцем адмирала Того только усиливалось), подлодка неторопливо поднялась над поверхностью. Откинулись люки, зазвучали приглушенные голоса на японском языке…

Подводный авианосец I400 готовился выпустить из своего чрева гидросамолет-бомбардировщик.

Довоенные предупреждения адмирала Ямамото о том, что «если разовьется военный конфликт между Японией и Соединенными Штатами, будет недостаточно захвата Гуама и Филиппин, и даже Гавайских островов и Сан-Франциско», что японцам для победы «потребуется маршировать до самого Вашингтона, чтобы подписать капитуляцию Америки в Белом доме» оказались пророческими: оправившиеся после первого периода поражений Соединенные Штаты запустили свою, намного превосходящую японскую, экономику на полную мощность, и наступление Дай-Ниппон Тэйкоку Кайгун сначала застопорилось, о чем Ямамото также предупреждал,[73] а потом и перешло в непрерывную череду поражений. Если бы не немецкая, советская и итальянская помощь, песенка Японии была бы спета, и все, что смог бы сделать командующий ее флотом, это только продлить агонию своей державы.

Теперь же, несмотря на то, что по-прежнему гремели пушки, ревели самолеты и рвались авиабомбы, невзирая на то, что накал на театре военных действий оставался тем же, что и в первые дни войны, дело явственно шло к подписанию мирного договора. И для того, чтобы мир был заключен на наиболее для Японии выгодных условиях, следовало показать американцам, что они, полагающие свои дома недостижимыми для атак японской авиации, ошибались.

Чихнул мотор покачивающегося на поплавках бомбардировщика, и самолет нито кайи Секи Юкио, на борту которого иероглифами было выведено слово «симпу»,[74] ускоряясь, начал разбег. I400 после этого немедленно погрузилась и пошла домой: никто не ожидал возвращения загруженного взрывчаткой самолета, который в одиночку, подобно смертоносному божественному ветру, должен был атаковать Сан-Франциско.