Ренессанс

5

От дома наслаждений сестры Анетты до оживленной улочки, где находилась мастерская Леонардо, было недалеко. Однако путь Эцио лежал через просторную, запруженную народом Пьяцца дель Дуомо (или Соборную площадь). Оказавшись там, он по достоинству оценил уроки Паолы: Эцио видели и в то же время не замечали. С момента казни отца и братьев прошло целых десять дней. Наверное, Альберти решил, что молодой Аудиторе давным-давно покинул Флоренцию, но Эцио не собирался испытывать судьбу. Предатель, видимо, тоже, о чем свидетельствовало скопление гвардейцев на площади и вокруг нее. Здесь же наверняка толкались и осведомители гонфалоньера, переодетые простолюдинами. Эцио шел опустив голову; особенно когда проходил между собором и баптистерием, в наиболее людном месте площади. Он миновал колокольню Джотто, возвышавшуюся над городом без малого полторы сотни лет, и красную громаду купола собора (творение великого Брунеллески), даже не подняв головы. Зато восхищенные путешественники (судя по речи – французы и испанцы) вовсю глазели на это чудо архитектуры. В сердце Эцио шевельнулась гордость за свой город. Вот только его ли это теперь город?..

Отогнав мрачные мысли, молодой человек быстро прошел остаток площади и свернул на нужную улицу, к мастерской Леонардо. Ему сказали, что художник дома и находится на заднем дворе. Войдя в мастерскую, Эцио заметил, что хаоса в ней заметно прибавилось с момента его последнего посещения, – так, например, с потолка теперь свисало еще более странное деревянное сооружение, похожее на скелет громадной летучей мыши. К одному из мольбертов был прикреплен большой лист пергамента со сложным узором из узелков; в уголке было что-то написано неразборчивым почерком Леонардо. Аньоло и второй помощник художника – Инноченто – пытались навести в мастерской некое подобие порядка, нумеруя предметы и записывая их в каталог.

– Вы проходите, – сказал Аньоло, указывая нужную дверь. – Маэстро не будет возражать.

Эцио застал Леонардо за любопытным занятием. Во Флоренции повсюду можно было купить певчих птиц в клетках. Горожане вешали эти клетки себе на окна, наслаждаясь трелями, а когда птички умирали, тут же покупали себе новых. Вокруг Леонардо стояло не менее дюжины таких клеток. Выбрав одну, художник открывал плетеную дверцу, поднимал клетку на вытянутых руках и смотрел, как сидевшая там коноплянка, робко потолкавшись возле открытой дверцы, выпархивала на свободу. Леонардо провожал ее взглядом и нагибался за следующей клеткой. Не успев открыть ее, он заметил Эцио.

Тепло улыбнувшись, Леонардо поспешил к нежданному гостю и крепко его обнял. Улыбка была недолгой. Художник, конечно же, знал о случившемся.

– Эцио, друг мой! Вот уж не ожидал увидеть вас здесь после всего, что выпало на вашу долю. Но я рад, очень рад вашему приходу. Поскучайте еще несколько минут. Это не займет у меня много времени.

Одну за другой Леонардо открывал дверцы клеток, выпуская на волю дроздов, снегирей, жаворонков и соловьев, которые стоили намного дороже остальных птиц. Каждого выпущенного пленника он провожал внимательным взглядом.

– Чем это вы занимаетесь? – спросил удивленный Эцио.

– Всякая жизнь драгоценна, – бесхитростно ответил Леонардо. – Мне невыносимо сознавать, что из-за сладкозвучных голосов люди отнимают свободу у наших пернатых собратьев.

– Это единственная причина, заставляющая вас выпускать птиц?

Леонардо улыбнулся, но прямого ответа на поставленный вопрос не дал.

– Я отказался и от мяса. Почему несчастные животные должны умирать лишь оттого, что нам нравится их вкус?

– Но тогда разорятся крестьяне, выращивающие скот.

– Они могли бы выращивать пшеницу.

– Многие сочли бы это скучным занятием. К тому же возникли бы излишки зерна и неизбежное затоваривание.

– Я все время забываю, что вы – finanziatore[45]. И вдобавок забываю об обязанностях гостеприимного хозяина. Начал болтать о своем и даже не спросил о цели вашего визита. Что привело вас ко мне?

– Леонардо, мне нужна ваша помощь.

– В чем?

– Мне от отца… кое-что досталось в наследство. Но, увы, в неисправном состоянии. Я бы хотел, чтобы вы починили эту вещь, если вам нетрудно.

Глаза Леонардо вспыхнули.

– Конечно. Пройдемте сюда, в мой кабинет. В мастерской работать решительно невозможно. У этих мальчишек не закрываются рты. Иногда я удивляюсь: и зачем только я их нанял!

Эцио улыбнулся. Он начинал догадываться об истинной причине и в то же время чувствовал, что первой любовью Леонардо была и всегда будет работа.

– Прошу сюда.

Комнатка, называемая Леонардо кабинетом, была еще захламленнее, чем мастерская. Книги, предметы и листы, испещренные неразборчивыми каракулями, громоздились повсюду. Эцио казалось, что хозяин кабинета должен был бы выглядеть под стать обстановке. Однако, как и в прошлый раз, костюм Леонардо был безупречен, как и аромат, исходивший от него. Художник принялся разгребать пространство чертежного стола, складывая книги в стопки и выстраивая горки из листов.

– Простите, что заставляю вас ждать. Но теперь у нас есть оазис посреди этой пустыни! Показывайте ваше наследство. Или, может, вы хотите выпить вина для начала?

– Нет, благодарю.

– Что ж, тогда показывайте! – с нескрываемым нетерпением попросил Леонардо.

Эцио осторожно выложил лезвие, наруч и механизм, завернутый им в лист тонкого пергамента, взятый в сундуке. Леонардо тут же попытался соединить все части механизма в единое целое, но у него ничего не вышло. На лице художника промелькнуло отчаяние.

– Увы, Эцио, – вздохнул он. – Этот механизм стар, очень стар. Но принцип его действия и сам замысел превосходят даже наше время. Удивительно! – Леонардо поднял голову. – Ничего подобного я еще не видел. Говорю это не столько с восхищением, сколько с сожалением. Боюсь, без чертежей изготовителей этого механизма я вряд ли смогу вам помочь.

Леонардо взял пергамент, намереваясь снова завернуть в него принесенные части, но, всмотревшись в знаки, начертанные на нем, радостно воскликнул:

– Постойте-ка!

Он разгладил пергамент, прищурился, затем потянулся к полке, где лежали старинные книги и манускрипты. Вытащив две книги, Леонардо перенес их на стол и принялся листать.

– Что вы делаете? – спросил Эцио, начинавший терять терпение.

– Интересно… Очень интересно… – бормотал Леонардо. – Похоже, что вместе с этим устройством вы принесли страницу из Кодекса.

– Из чего? – не понял Эцио.

– Страницу из старинной книги. Рукописной, поскольку печатать книги тогда еще не умели. Поверьте мне, этой странице не одна сотня лет. Может, у вас есть и другие страницы?

– Нет.

– Жаль. Нельзя вырывать страницы из книг. Особенно из таких. – Леонардо задумался. – Если только все вместе…

– Что?

– Так, мысли вслух… Но содержание этой страницы зашифровано. Впрочем, если мое предположение верно… судя по рисункам…

Эцио ждал дальнейших объяснений, однако Леонардо как будто погрузился в свой мир, забыв о госте. Молодому человеку не оставалось ничего другого, как ждать. А да Винчи снимал с полок и доставал из-под развалов еще какие-то книги и свитки, что-то сверял, перепроверял и делал пометки. Писал он левой рукой, зеркально переворачивая буквы. «Значит, я не единственный, кому приходится жить, постоянно оглядываясь», – подумал Эцио.

Наверное, если бы церковь пронюхала, чем синьор да Винчи занимается в мастерской, новый друг Аудиторе не избежал бы допроса у инквизиторов.

Наконец Леонардо поднял голову.

– Замечательно, – пробормотал художник и повторил уже громче, чтобы разбудить задремавшего было Эцио: – Замечательно! Если переместить буквы, а затем выбрать каждую третью…

Он принялся за работу, пододвинув к себе наруч, лезвие и механизм. Нагнувшись, Леонардо выдвинул из-под стола ящик с инструментами, разыскал тиски, приладил их и снова забыл о присутствии Эцио, с головой уйдя в работу. Прошел час, второй… Эцио безмятежно спал, убаюканный тихими поскрипываниями и постукиваниями инструментов мастера. И наконец…

– Эцио! Просыпайтесь!

– Что?

– Смотрите!

Леонардо указал на стол. Кинжальное лезвие теперь было соединено со странным механизмом, а тот, в свою очередь, прикреплен к наручу. Старинная вещь выглядела так, словно Леонардо только что сам ее изготовил, но поверхность не блестела.

– Я решил сделать ее матовой, – пояснил Леонардо. – Как римские доспехи. Блестящие предметы отражают солнце и потому способны выдать своего хозяина.

Эцио взял незнакомое оружие, повертел в руках, удивляясь его легкости. Лезвие из прочного металла было прекрасно сбалансировано. Ничего подобного молодому человеку еще не приходилось видеть. Перед ним был пружинный кинжал, который легко было спрятать в рукаве. Достаточно лишь согнуть руку, и лезвие бесшумно выскользнет из наруча, готовое полоснуть по чужому горлу или проткнуть чужое сердце.

– А я считал вас миролюбивым человеком, – сказал Эцио, вспомнив отпущенных птиц.

– Идеи захватывают, – без тени улыбки ответил ему Леонардо. – Какими бы они ни были. – Он нагнулся к ящику с инструментами, достал молоток и стамеску. – Так, если не ошибаюсь, вы правша? Тогда будьте любезны положить ваш безымянный палец правой руки на эту доску.

– Что вы задумали?

– Прошу прощения, но иначе вы не сможете пользоваться клинком. Это требует от своего владельца некоторых жертв.

– Каких еще жертв? – насторожился Эцио.

– Клинок устроен таким образом, что безымянный палец владельца оказывается помехой. Его требуется отсечь.

Эцио оторопел. Перед его мысленным взором встали следующие картинки: дружеское расположение Альберти к его отцу, умело разыгрываемое гонфалоньером; лживые заверения Альберти после ареста отца, накануне суда; суд, казнь; его собственное положение преступника, на которого объявлена охота…

– Я готов, – сказал Эцио и стиснул зубы.

– Пожалуй, я лучше воспользуюсь топориком. Рана будет аккуратнее. – Топорик лежал у Леонардо в ящике стола. – Укладывайте палец… così[46].

Эцио собрал все свое мужество в кулак. Леонардо поднял топорик. Аудиторе закрыл глаза. Лезвие просвистело в воздухе и с шумом вонзилось в дерево. Боли Эцио не почувствовал. Неужели, когда отсекают пальцы, совсем не больно?

Он открыл глаза. Топорик застыл в доске рядом с его пальцем.

– Грязный подонок! – Эцио был потрясен и взбешен жестокой, бессмысленной шуткой.

Леонардо поднял руки в примирительном жесте:

– Успокойтесь, друг мой! Это была всего лишь шутка. Жестокая, согласен. Но я не мог удержаться. Хотел проверить вашу решимость. Однако я вас не обманул. В прошлом скрытые клинки действительно требовали от своих владельцев подобной жертвы – что-то вроде обряда посвящения. Я сумел кое-что изменить в механизме, и потому вам незачем расставаться с безымянным пальцем. Взгляните! Лезвие выскальзывает на безопасном расстоянии от ваших пальцев. Еще я добавил откидной эфес. При выдвинутом лезвии он не будет лишним. Главное, помните: когда выталкиваете лезвие, держите пальцы веером – тогда ваш безымянный ему не помешает. Но я бы посоветовал вам надевать перчатки. Лезвие у этой старинной штучки очень острое.

Эцио был слишком изумлен, чтобы долго сердиться на Леонардо. И конечно же, он был очень благодарен этому удивительному человеку.

– Уму непостижимо, – повторял Аудиторе, то выдвигая, то убирая лезвие клинка.

Вскоре он мог делать это с закрытыми глазами.

– Невероятно!

– Согласен, – подхватил Леонардо. – Вы уверены, что у вас больше нет ни одной страницы?

– Там, где я брал эту, других не было.

– Если вдруг они вам где-то попадутся, пожалуйста, принесите их мне.

– Даю вам честное слово. А сколько я должен за?..

– Нисколько. Я имел удовольствие познакомиться с удивительным механизмом. Поэтому никаких…

Их разговор был прерван громким стуком в дверь мастерской. Леонардо поспешно покинул свой кабинет.

– Именем флорентийской гвардии приказываю: отворяйте! – послышалось снаружи.

– Сейчас открою! – крикнул Леонардо и шепнул Эцио: – Не выходите из кабинета.

Он открыл дверь и встал в проеме, загораживая вход в мастерскую.

– Это вы будете Леонардо да Винчи? – громко и грубо спросил стражник, явно привыкший вламываться в чужие дома.

– Что вам угодно? – поинтересовался Леонардо, выступая вперед и поневоле вынуждая незваного гостя отступить.

– Я уполномочен задать вам несколько вопросов, – объявил стражник.

Леонардо успел выйти из мастерской и обогнуть стражника. Тому не оставалось ничего другого, кроме как снова попятиться и встать спиной к проему.

– В чем дело?

– Согласно доносу, вы недавно якшались с заклятым врагом нашего города.

– Кто, я? Якшался? Какая нелепость!

– Когда вы в последний раз виделись или говорили с Эцио Аудиторе?

– С кем?

– Нечего тут кривляться передо мной, словно портовая шлюха! – отбросив вежливость, закричал рассерженный стражник. – Мы знаем: ты водил знакомство с той семьей. А мать этого щенка покупала твою мазню. Может, тебе освежить память?

Древком алебарды стражник ударил Леонардо в живот. Застонав от боли, художник скрючился и упал.

– Ну что, теперь разговорчивее станешь? – Стражник пнул его тяжелым сапогом. – Терпеть не могу художников. Все вы охочи до мальчишечьих задов.

Пока длилась эта отвратительная сцена, Эцио сумел неслышно подобраться к двери и встать у стражника за спиной. Улица была пуста – отличная возможность испытать новую игрушку. Молодой человек поднял руку. Лезвие клинка неслышно выскользнуло из паза. Вспомнив наставления Леонардо, Эцио растопырил пальцы и ударил стражника в шею. Заточенное лезвие было пугающе острым – яремную вену оно перерезало без малейших усилий. Стражник умер раньше, чем его тело упало в уличную пыль.

Эцио помог Леонардо встать.

Ошеломленный художник пробормотал слова благодарности.

– Я не хотел его убивать, но… сами понимаете…

– Иногда жизнь не оставляет нам выбора. Впрочем, мне пора бы привыкнуть, – вздохнул да Винчи.

– Вы о чем?

– Меня допрашивали по делу Сальтарелли.

Эцио вспомнил, как около месяца назад молодого натурщика Якопо Сальтарелли анонимно обвинили в мужеложстве, а Леонардо и еще троих – в сводничестве. Дело развалилось за отсутствием доказательств, однако репутация самого натурщика и четверых его «покровителей» оказалась запятнанной.

– Я сам не порицаю мужеложства. Кажется, немцы называют таких людей Florenzer[47]. – Художник грустно посмотрел на труп стражника. – И тем не менее эта страсть здесь считается противозаконной, – сухо продолжал он. – За это штрафуют. А когда городом правят такие, как Альберти…

– Что нам делать с трупом?

– Будем считать его… жертвой несчастного случая, – ответил Леонардо. – Помогите втащить его в дом, пока никто не видит. Пусть полежит вместе с другими.

– Несчастного случая? – растерянно переспросил Эцио. – С какими другими?

– У меня есть глубокий погреб. Там довольно холодно. Трупы выдерживают неделю. Мне время от времени привозят из больницы… бесхозные трупы. Разумеется, в неофициальном порядке. Я вскрываю их и изучаю внутренности. В научных целях. – (Эцио с нескрываемым любопытством посмотрел на друга.) – Я ведь вам говорил: мне хочется понять устройство всего.

Они втащили убитого стражника в мастерскую, где Аньоло и Инноченто взяли труп из их рук и поволокли по узкой каменной лесенке в погреб.

– А вдруг начальство его хватится и пошлет других стражников узнать, почему он не вернулся?

Леонардо пожал плечами:

– Я скажу, что ко мне никто не приходил. – Он подмигнул. – И потом, Эцио, у меня в городе есть весьма влиятельные друзья.

– Завидую вашей уверенности, – хмуро откликнулся молодой человек.

– Только я вас попрошу нигде не упоминать о случившемся.

– Конечно, я буду молчать. Спасибо вам, Леонардо. Вы мне очень помогли.

– Мне было очень интересно повозиться с этой штучкой. И не забудьте… – В глазах художника вспыхнул голодный огонек. – Если вы когда-нибудь найдете другие страницы Кодекса, пожалуйста, принесите их мне. Вдруг и там окажутся какие-нибудь удивительные чертежи!

– Обещаю!

Эцио возвращался к дому Паолы в приподнятом настроении, что не мешало ему сохранять бдительность.

Увидев его, женщина облегченно вздохнула:

– Я думала, вы вернетесь раньше.

– Леонардо любит поговорить.

– Надеюсь, он не ограничился одними разговорами?

– Нет, конечно. Смотрите!

Эцио продемонстрировал Паоле действие скрытого клинка, церемонно взмахнув рукой. На его лице играла мальчишеская улыбка.

– Впечатляет, – лаконично ответила женщина.

– Еще как! – восхищенно подхватил молодой Аудиторе. – Нужно лишь немного поупражняться, чтобы ненароком не оттяпать себе пальцы.

Лицо Паолы вновь сделалось серьезным.

– Что я могу сказать вам, Эцио? Вы основательно подготовились. Я передала вам полезные навыки. Леонардо починил ваше диковинное оружие. – Она вздохнула. – Теперь у вас есть все необходимое для осуществления задуманного.

– Да. – Улыбка сползла с лица молодого человека. – Вот только как мне подобраться к этому мессеру Альберти?

Паола задумалась.

– Кстати, герцог Лоренцо вернулся. Он раздосадован самоуправством Альберти, и прежде всего казнями. Но не в его власти открыто обвинить гонфалоньера. Так что на помощь Медичи надеяться бесполезно… Есть другая возможность. Завтра вечером маэстро Верроккьо будет показывать одну из своих последних работ. Местом выставки он избрал двор монастыря Санта-Кроче. Там соберется вся флорентийская знать, включая Альберти. Вам бы тоже не мешало… взглянуть на шедевр Верроккьо.

Эцио узнал, что скульптор покажет бронзовую статую Давида – библейского героя, с которым отождествляла себя Флоренция. Ей противостояли сразу два Голиафа: на юге – Рим, а на севере – жадные до чужих земель французские короли. Статую заказало семейство Медичи для палаццо Веккьо, куда ее собирались перенести сразу после выставки. Свою работу маэстро Верроккьо начал три или четыре года назад. Ходили слухи, что голову Давида он скопировал с головы своего тогдашнего ученика – некоего Леонардо да Винчи. Флорентийская знать с нетерпением ждала открытия выставки, обсуждая, во что нарядиться для торжества. Но у молодого Аудиторе были заботы поважнее нарядов.

– Позаботьтесь о моей матери и сестре, пока меня не будет, – попросил он Паолу.

– Позабочусь как о собственных родственниках.

– Если со мной что-то случится…

– Верьте в себя, и с вами ничего не случится.

На следующий день Эцио пришел к базилике Санта-Кроче заблаговременно. С утра он усиленно готовился, упражняясь со скрытым клинком, пока не достиг удовлетворяющих его результатов. Перед глазами мелькали сцены казни отца и братьев, а в ушах звенел жестокий, неумолимый голос Альберти, произносящий слова приговора.

Подойдя к месту выставки, Эцио заметил впереди двух человек, окруженных небольшим отрядом телохранителей. На мундирах этих двоих были нашиты эмблемы: пять красных шаров на желтом фоне – герб рода Медичи. Идущие о чем-то спорили. Эцио приблизился, чтобы расслышать их разговор. Оба остановились перед портиком церкви. Молодой человек растворился в темноте и замер. Разговор велся вполголоса и, похоже, был неприятен обоим. Одним из споривших был Уберто Альберти, другим – худощавый мужчина лет тридцати, на волевом лице которого выделялся крупный нос. Его плащ и шапочка были красного цвета. Поверх плаща он накинул серебристо-зеленую мантию. Герцог Лоренцо – Il Magnifico[48], как называли его сподвижники. Этот неофициальный титул заставлял морщиться семейство Пацци и их сторонников.

– Вы не можете упрекать меня в содеянном, – говорил Альберти. – Я действовал на основании полученных сведений и неопровержимых доказательств. Я руководствовался законом и не выходил за пределы собственных полномочий!

– Нет, гонфалоньер, вы именно что вышли за пределы собственных полномочий. Вы воспользовались тем, что меня не было во Флоренции. Вы допустили самоуправство, и я более чем недоволен вами.

– Да кто вы такой, чтобы говорить о пределах? Вы захватили власть над Флоренцией, сделались флорентийским герцогом, не получив на то официального согласия Синьории и вообще кого бы то ни было!

– Ничего подобного!

Альберти саркастически рассмеялся:

– Ну конечно! Я и не ожидал услышать от вас что-либо иное! Вы – сама невинность! Очень удобная позиция. В Карреджо вы окружили себя людьми, большинство из которых считаются опасными вольнодумцами: Фичино, Мирандола и этот пресмыкатель Полициано! Нам представилась возможность проверить, далеко ли простирается ваше влияние. Так вот, оказалось, что в действительности его… нет. Мне и моим союзникам это послужило ценным уроком.

– Да. Вашим союзникам. Семейству Пацци. Признайтесь, ради них все и затевалось?

– Советую выбирать выражения, ваша светлость, – сказал Альберти, отрываясь от разглядывания своих ногтей. – Это может привлечь нежелательное внимание.

Но в его тоне звучала неуверенность.

– По-моему, это вам надо выбирать выражения, гонфалоньер. Передайте этот совет и вашим сторонникам. Считайте мои слова дружеским предостережением.

Сказав это, Лоренцо вместе с телохранителями скрылся в дверях церкви. Альберти поплелся следом. Эцио показалось, что гонфалоньер осыпает себя проклятиями.

Часть дворовой колоннады была украшена золотой парчой, в которой ярко отражались сотни свечей. В центре, возле фонтана, был воздвигнут помост, где сидело несколько музыкантов. На другом помосте стояла удивительно красивая бронзовая статуя высотой в половину человеческого роста. Колоннада и отбрасываемые ею тени помогали Эцио оставаться незаметным. Когда он вошел, Лоренцо как раз высказывал свое восхищение автору работы. Здесь же находился и загадочный человек, которого Эцио видел рядом с Альберти в день казни своих отца и братьев. Сейчас он был в плаще с глубоким капюшоном.

Сам Альберти стоял поодаль, окруженный восторженными сторонниками из числа местной знати. Улавливая обрывки разговоров, Эцио понял: все они поздравляли гонфалоньера с избавлением города от такой опасной заразы, как семейство Аудиторе. Молодой человек привык считать, что у его отца было множество друзей. Но он никогда не думал, что у покойного Джованни в городе было столько врагов. Многие таились, выжидали и осмелились выступить против отца, только когда Лоренцо – его главный союзник – уехал из Флоренции. Эцио улыбнулся, услышав, как одна знатная дама выразила надежду, что герцог оценил рвение Альберти. Слова наверняка больно ранили гонфалоньера. Но потом Аудиторе услышал кое-что посерьезнее.

– У них же был и третий сын. Эцио, кажется? – спросил какой-то аристократ. – Ему удалось скрыться?

Альберти выдавил улыбку:

– Этот юнец не представляет для нас никакой угрозы. Слабые ручонки и еще более слабая голова. Еще до конца нынешней недели его схватят и казнят.

Его приспешники одобрительно засмеялись.

– А куда теперь вы направите свои стопы, Уберто? – спросил другой аристократ. – Наверное, станете председателем Синьории?

– Это как Богу будет угодно, – развел руками Альберти. – Мое единственное стремление – служить Флоренции преданно и верно.

– Что бы вы ни выбрали, знайте: мы вас поддержим.

– Рад, бесконечно рад это слышать. Поживем – увидим, как говорится, – сдержанно улыбнулся Альберти. – А сейчас, друзья мои, предлагаю забыть о политике и насладиться красотой этой изумительной статуи, щедро подаренной нашему городу благородным Медичи.

Эцио подождал, пока спутники Альберти не уйдут к помосту со статуей Давида. Гонфалоньер остался на месте. Взяв бокал вина, он стоял, разглядывая собравшихся. Удовлетворение в глазах Альберти то и дело сменялось настороженностью. Аудиторе понимал: вот она, долгожданная возможность отомстить. Внимание всех сейчас было приковано к статуе. Верроккьо, запинаясь, произносил речь.

– Представляю, как вы давились словами, вознося эту последнюю хвалу, – прошипел Эцио. – Но уж такова ваша природа – быть неискренним до конца.

Альберти в ужасе выпучил глаза, узнав говорившего по голосу.

– Ты!

– Да, гонфалоньер. Это я, Эцио. Я пришел отомстить за убийство моего отца, считавшего вас своим другом, и моих братьев, которые не сделали вам ничего плохого.

Альберти услышал негромкий металлический лязг, затем увидел лезвие клинка, нацеленное ему в горло.

– Прощайте, гонфалоньер, – холодно произнес Эцио.

– Погоди! – выдохнул Альберти. – В моем положении ты бы сделал то же самое. Ты бы защищал тех, кого любишь. Прости меня, Эцио. У меня не было выбора.

Мольбы Альберти были для Эцио пустым звуком. Он пододвинулся ближе. У гонфалоньера был выбор. Предатель мог с честью выйти из затеянной игры, но не захотел разочаровывать свору Пацци и остальных своих союзников.

– А вам не кажется, что я сейчас делаю то же самое – защищаю тех, кого люблю? Если бы вы дотянулись до моей матери и сестры, вы бы не пощадили и их. Вам хотелось извести под корень все семейство Аудиторе. Отвечайте, куда вы спрятали документы, которые я вам принес по просьбе отца? Или сожгли, боясь, что однажды тайное станет явным? Хотя бы перед смертью скажите правду.

– Тебе их не достать. Я постоянно ношу их при себе!

Альберти попытался оттолкнуть Эцио и поднять тревогу, но молодой человек быстро вонзил лезвие ему в горло, перерезав яремную вену. Даже не захрипев, гонфалоньер рухнул на колени. Его руки инстинктивно потянулись к ране в безуспешной попытке остановить кровь, которая потоком лилась на землю. Едва Альберти упал, молодой Аудиторе склонился и срезал с его пояса бумажник. В последние мгновения жизни гонфалоньер сказал правду: отцовские документы действительно находились при нем.

Во внутреннем дворе стало тихо. Верроккьо умолк на полуслове. Гости недоуменно вертели головой, пытаясь понять, что произошло. Эцио выпрямился и посмотрел на толпу.

– Да! Вам не почудилось! – крикнул им молодой человек. – Вы видите свершившееся возмездие! Семейство Аудиторе не уничтожено. Я, Эцио Аудиторе, перед вами!

Едва он замолчал, раздался пронзительный женский крик:

– Assassino![49]

Всех собравшихся охватила паника. Телохранители Лоренцо быстро окружили своего господина и обнажили мечи. Остальные гости заметались по двору. Кто-то убегал, иные, кто посмелее, делали вид, будто они пытаются задержать Эцио, однако приблизиться к нему не отваживался никто. Аудиторе заметил, как человек в плаще с капюшоном быстро скользнул в тень. Верроккьо заслонил грудью свой шедевр. Женщины визжали, мужчины кричали. Городские стражники, появившиеся во дворе, растерянно озирались, не зная, за кем гнаться. Вся эта неразбериха была Эцио только на руку. Он взобрался на крышу колоннады и по ней перебежал в другой внутренний двор, открытые ворота которого выходили на площадь перед церковью. Там уже собралась толпа зевак, привлеченная шумом и криками, которые все еще доносились изнутри.

– Что там происходит? – спросил кто-то.

– Торжество справедливости, – ответил Эцио и поспешил к дому Паолы.

По пути, найдя тихий уголок, он остановился и проверил содержимое бумажника Альберти. Там лежали все документы, которые Эцио принес ему той страшной ночью. Помимо них, молодой человек обнаружил письмо, написанное рукой гонфалоньера. Рассчитывая узнать что-то важное для себя, он сломал печать и развернул лист. Письмо было адресовано Альберти своей жене. В процессе чтения Эцио начал понимать, что именно толкнуло гонфалоньера на предательство.

Эцио аккуратно сложил письмо и спрятал вместе с остальными бумагами. Он решил, что снова запечатает послание покойного Альберти и проследит, чтобы оно было доставлено по месту назначения. Аудиторе твердо решил никогда не становиться на путь подлости и предательства.