Реквием патриотам

Эпилог

Кэнсин шагал по улицам Дзихимэ. Он уже давно не был в новой столице Такамо и сильно удивился, увидев её. Это был совершенно новый город, скорее материковый, нежели такамацкий. По улицам ходили гаидзины или такамо, одетые как гаидзины. Если раньше вид одного Тахары Кэндзи привлекал внимание и взгляды всех на улице, то теперь выделялся уже сам Кэнсин в своём традиционном кимоно. К тому же он носил за оби[77] катану в ножнах и каждый полицейский (теперь слово досин было уже не в ходу) считал своим долгом придраться к нему и поиздеваться всласть. Спасало от расправы Кэнсина спасало лишь то, что в ножнах он носил сакабато[78], которую все принимали за не заточенный меч, какие носили многие буси после запрета на ношение боевых катан. Они из-за этого стали объектом язвительных шуток и замечаний в их адрес со стороны хэйминов, которые ещё вчера и глаз поднять в их присутствии не смели.

На низкорослого Кэнсина то и дело налетали гаидзины, едва не сбивая с ног, большинство из них были людьми незлобивыми, однако были и те, кто сопровождал их столкновения ругательствами на разных языках. В конце концов, молодой самурай выбрался из толпы, но понял, что попал совсем не туда, куда хотел. Он оказался в порту.

«Видимо, где-то не там повернул, — подумал он. — Оно и не мудрено, в такой-то толпе». Хотя, следует заметить, на улицах бывшей военной, а ныне вообще, столице Такамацу всегда было довольно людно. Но на настолько! Раздумывая над тем, как бы поудобнее вернуться к додзё[79] Каору, Кэнсин шагал мимо доков, где моряки перетаскивали ящики и бочки с борта своего корабля в склады. Не все они работали, некоторые бродили по улице, то и дело прикладываясь к бутылкам и приставали к проходящим женщинам. Особенно им приглянулась красивая девушка, испугавшаяся одного вида пьяных матросов. Она попыталась проскочить мимо как можно скорее, но моряки и не подумали пропускать её. Они окружили её, начали выкрикивать какие-то фразы на своём языке, хватать за одежду. Девушка замерла, дрожа от ужаса, едва не роняя из рук узелок, который несла.

Мириться с этим Кэнсин не мог. Он решительно шагнул к матросам, кладя ладонь на рукоять сакабато. Но его опередили. Из толпы, предпочитавшей с приличного расстояния наблюдать за разыгрывавшимся действом, выступил парень в белом кимоно.

— Оставьте её в покое! — коротко крикнул он матросам, почти вплотную подошедшим к девушке. Его резкий тон и практически приказная манера говорить заставили их замереть. Правда всего на мгновение. Поняв, что их противник всего один, матросы мерзко заухмылялись, потянувшись к длинным ножам, что висели на поясе у каждого. — Сестра! — крикнул девушке самурай. — Отойди от них!

Девушка, быстро перебирая ногами, отбежала от матросов, спрятавшись за спиной самурая. Матросы расхохотались, продолжая отпускать реплики в их адрес, и бросились на самурая. Кэнсин вновь хотел вмешаться, и вновь понял, что в этом нет необходимости. Самурай в белом кимоно поймал руку первого матроса, перекинув его через плечо коротким движением, одновременно он выхватил из-за пояса ножны, ударив ими в лицо второго матроса. Окованный сталью кодзири врезался точно в длинный (и не раз до того ломанный) нос моряка, сломав его, тот рухнул на землю и больше не шевелился. Оставшиеся трое матросов слегка затормозили, потянувшись к ножам.

— Пошли прочь! — крикнул им самурай, крутнув ножны с мечом и сжав их в кулаке.

Этот окрик, казалось, лишь раззадорил моряков. Они кинулись на него, размахивая длинными ножами. Многим наблюдавшим за этой схваткой показалось, что самурай просто прошёл мимо них. В отличие от большинства, Кэнсин видел молниеносные удары рукоятью и ножнами, которыми награждал противников самурай в белом.

Матросы, перетаскивавшие ящики и бочки, побросали работу и бросились на выручку своим товарищам. Кэнсин не сомневался в исходе этой потасовки, его смущал лишь один матрос, посчитавший себя самым умным. Он спрыгнул с пирса в небольшую шлюпку, где лежал довольно большой ящик, запертый внушительным навесным замком. Схватив стальной лом, матрос сбил замок, открыл ящик — в нём лежали винтовки. Вытащив одну, матрос принялся заряжать её. Он уже затолкал пулю с пыжом в ствол и вынимал шомпол, когда сверху на него упала тень, закрывшая солнце. Он поднял голову и увидел какую-то странную ало-белую птицу с трепещущими на ветру крыльями и блестящим сталью длинным клювом. По крайней мере, именно таким показался ему спланировавший на него с пирса Кэнсин с занесённым над головой сакабато.

Кэнсин аккуратно разрядил винтовку и спрятал её обратно в ящик. Тут его внимание привлёк всеобщий выкрик — казалось все зеваки, собравшиеся на набережной одновременно выкрикнули нечто нечленораздельное, но очень удивлённое. Кэнсин поглядел вверх и увидел замершего с бутылкой в руке матроса. Перед ним стоял самурай в белом кимоно с обнажённой катаной в руке. Кэнсин уже понял, что сейчас произойдёт, поэтому был не слишком поражён произошедшим, в отличии от зевак. Бутылка в руке матроса развалилась на две неравных части. Дно и большая часть остального упали на землю, а горлышко остались в кулаке моряка — из него капала густая коричневая жидкость. «Кажется, она называется виски», — подумал Кэнсин, оглядывая улицу, в конце её уже мелькали мундиры полицейских (именно так, слово досин безвозвратно ушло в прошлое).

Кэнсин запрыгнул на пирс и быстро подошёл к самураю в белом кимоно и девушке — его сестре. Тот как раз прятал в ножны катану — запрещённое к ношению оружие.

— Тебе лучше уйти, — бросил Кэнсин самураю. — Мне досин ничего предъявить не смогут.

— Моё имя Такими Сигурэ, — коротко кивнул ему тот. — Я буду ждать тебя завтра в два часа пополудни на берегу залива у храма Муро.

— Химура Кэнсин, — представился в ответ Кэнсин, делая первый шаг навстречу полицейским. — Я приду. — Он обернулся и подмигнул сестре самурая в белом кимоно.

Сигурэ обнял её за плечи и увёл с набережной, а Кэнсина окружили полицейские. Ладони всех их лежали на эфесах сабель.

— Убери катану в ножны! — крикнул полицейский сержант.

— Это не катана, — возразил Кэнсин, протягивая сержанту своё оружие.

Тот оглядел её, не беря в руки, словно это была какая-то мерзость, о которую он не желает пачкать пальцы.

— Бесполезный сакабато, — сказал, как сплюнул сержант, убирая руку с сабли. — Идём отсюда, — бросил он своим людям.

Но тут к ним подбежали матросы. Один из них (видимо, старший) что-то быстро заговорил, полицейский явно понимал его. Он кивал и вставлял какие-то реплики в неразборчивую речь матроса. Сержант внимательно оглядел чисто разрезанную бутылку и обернулся к Кэнсину.

— Где тот, кто сделал это? — рявкнул он, суя ему под нос воняющее спиртным горлышко.

— Я не знаю, — пожал плечами Кэнсин, стараясь отодвинуться подальше, — ушёл куда-то.

— Ты покрываешь преступника! — заорал сержант. Его люди вновь схватились за сабли. — Я выбью из тебя всё, что ты знаешь!

Кэнсин лишь пожал плечами. Сержант не заметил, что он слегка сгорбился, незаметно переместив левую руку. Любой опытный воин понял бы — он готовится к схватке, но полицейские таковыми никак не являлись. Сержант попытался ударить его, но Кэнсин легко ушёл вниз, ударив сержанта в живот рукоятью сакабато. Полицейский согнулся пополам, захлебнувшись воздухом. Остальные ринулись на Кэнсина, выхватывая сабли. Это его ничуть не смутило. Он крутнулся, обнажая сакабато, парируя выпад самого шустрого полицейского. Сабля его отлетела довольно далеко и обезоруженный полицейский замер, уставившись на свои руки и отчаянно мешая своим товарищам.

За ним укрылся Кэнсин и из-за него он атаковал полицейских.

Мне уже давно надоело сидеть в кабинете и я завёл себе привычку объезжать город каждое утро. Это занимало уйму времени, зато я мог хоть немного развеяться, с делами я мог разобраться и в оставшееся время. Правда и это уже начало мне надоедать, однако отказываться от этой привычки я не собирался. И вот я трясся в карете по улицам Дзихимэ (ездить верхом мне категорически запретили, дабы не уронить честь министерства), страдая от обычной скуки. Обычно портовый район мой кучер старался объезжать седьмой дорогой, в этот же раз из-за просто невероятного скопления людей на улицах он решил проехать по набережной, откуда было всего ничего до здания министерства. Я уже начал дремать, размышляя о предстоящих делах, как вдруг из полусна меня вывел редкий в последнее время звук — звон стали.

— Останови, — бросил я кучеру. Тот удивлённо покосился на меня в окошко кареты, однако поводья натянул и я вышел.

Первым, кого я увидел был Кэнсин, опускающий свой сакабато, несколько полицейских, лежащих на набережной, и их сержанта, провожающего взглядом свою саблю, описывающую полукруг в воздухе. Её, по всей видимости, выбил из его рук Кэнсин и этот факт приводил сержанта в форменное бешенство.

— Прекратить! — резко окрикнул я всех, привлекая внимание к свой персоне.

Все удивились появлению на набережной министра внутренней безопасности, но больше всех удивлён был, конечно, Кэнсин. Наши дороги разошлись почти сразу после церемонии в Мурото. Кэнсин покинул ряды воинов императора, предпочтя нелёгкую во все времена судьбу ронина. Я же как-то сам собой начал заниматься заговорами против власти и также незаметно (даже для самого себя) сделал весьма неплохую карьеру.

— Сержант, — продолжил я отдавать приказы ещё не опомнившимся полицейским, — соберите оружие и своих людей. Думаю, у вас достаточно дел на улицах.

Опешившие полицейские и не подумали ослушаться, хотя формально моими подчинёнными они не являлись, и поспешили убраться подальше. Я же подошёл к невозмутимо стоящему на опустевшей набережной Кэнсину.

— Здравствуй, Кэнсин, — кивнул я ему. — Давно не пересекались наши дороги.

— Здравствуй, Кэндзи, — открыто улыбнулся в ответ юный самурай. — Вижу ты сделал неплохую карьеру.

С некоторых пор мы перешли на «ты», хотя сейчас это могло показаться стороннему наблюдателю весьма странным. Я очень сильно постарел за эти несколько прошедших лет — волосы стали совершенно седыми, морщины прорезали кожу на лице; к тому же, я отпустил усы, оказавшиеся на удивление длинными и густыми, что несвойственно такамо (может сказались годы, проведённые вне родных островов), что также отнюдь не молодило меня. А вот Кэнсин почти не изменился с тех пор — всё тот же рыжеволосый мальчишка с виду и лишь в самой глубине его больших глаз прячется нечто, о чём догадываются весьма немногие. Если во времена нашего знакомства в опустевшем Сата я казался старшим братом Кэнсина, то теперь вполне мог сойти за отца (или даже очень бодрого деда).

— Не возражаешь против небольшой прогулки? — спросил я. — А то надоело трястись в карете.

— Конечно, — кивнул Кэнсин.

Мы повернулись и зашагали по набережной в сторону улицы, поворачивавшей точно к моему министерству.

— И что могло понадобиться всесильному министру внутренней безопасности от скромного ронина? — поинтересовался Кэнсин. — У меня есть повод для страха?

— Ужаса, — поддержал его шутливый тон я. — Я ведь разогнал больше дюжины заговоров, большую часть — самом зародыше. Но и ты не дремал всё это время. Одна история с Десятью клинками Макото чего стоит. К слову, нам с Ёсио стоило больших усилий оправдать тебя перед властью. Я несколько часов держал у себя на столе твой смертный приговор.

— Я не мог поступить иначе, — отрезал Кэнсин. — Макото был сумасшедшим и…

— Мне всё равно, — отмахнулся я. — Однако на тебе висело убийство особого императорского чиновника и его боевой группы, а также сотрудничество с врагом императорской власти, с Аоси, не смотря ни на что, не снято это «звание», ну и такие мелочи как несколько сгоревших домов. Мне пришлось едва ли не за руки держать Сёдэна, так он порывался покончить с тобой. Ну да это тебе так, для общего развития. В прошлом у нас не по одному подобному греху, при сёгунате мне «светило» в самом лучшем случае сэппуку без каймаку[80], в худшем же — несколько часов в кипящем масле.

— Спасибо за напоминание, но для чего ты говоришь мне об этом? Не думаю, что я привлёк твоё внимание просто как старый знакомый.

— Не то чтобы совсем, — пожал плечами я. — Можешь верить, можешь не верить, но на набережную мой кучер свернул лишь для того, чтобы не завязнуть в толпе, так что наша встреча действительно счастливый случай. Однако дело у меня к тебе, можно сказать, есть. Дело в том, что через несколько дней в Дзихимэ прибывает страндарский военно-морской министр — это, кстати, наш старый знакомый Мэттью Перри; я подозреваю, что некие силы готовят покушение на него.

— Для чего? — удивился Кэнсин. — Это же безумие, оно ни к чему не приведёт.

— Ты скажи это тем мальчишкам, что вчера напали на страндарское посольство, или убийце, что раз за разом выходил в ночь и приканчивал материковых коммерсантов. Да, я благодарен тебе за то, что избавил всех от него.

— Не за что меня благодарить, — покачал головой Кэнсин. — Я никого не убиваю, ты знаешь, а убийца покончил с собой после того, как я сломал ему правую руку и несколько пальцев на левой.

— Я веду к тому, что этим новым патриотам, — так называли себя приверженцы сёгуната и его изоляционистской политики, — не нужны ни поводы для выступлений, ни хоть сколь-нибудь реальные шансы что-то из этого выручить. Многие считают, что гражданская война закончилась с вступлением на престол Мэйдзи, но это не так, думаю, ты понимаешь, Кэнсин. Мне, например, нынешняя обстановка очень напоминает то, что творилось в Химэндзи незадолго до начала открытых военных действий.

— Может и так, — развёл руками Кэнсин, — но какое это имеет отношение ко мне. Может, я и сражался с Десятью мечами Макото, но к заговорам против власти отношения не имею и уж тем более, на посольство не нападал.

— Знаю, но ты мне нужен сейчас. Ты помог нам тогда, помоги и сейчас. Ты даже представить себе не можешь насколько ты нужен мне.

— Прости меня, Кэндзи, — помотав склонённой головой, произнёс Кэнсин. — Я — ронин и хочу остаться им. Когда-то я отчаянно боролся за своим идеалы, старался спасти как можно больше людей, но получалось, что громоздил лишь горы трупов. Мой учитель, Хико Сейдзюро, был прав — я безнадёжный глупец, я понял, что убийством никого не спасти слишком поздно, и даже тогда продолжил убивать, почти ненавидя себя за это. Сейчас я хочу пожить так, как хочется мне, не ввязываясь ни в какие «тёмные» дела.

— Они сами находят тебя, — усмехнулся я. — Но я уважаю твой выбор, Кэнсин. И очень жалею, что не сделал подобный несколько лет назад.

Мы распрощались и я зашагал к внушительному зданию министерства, а Кэнсин — куда-то ещё, где его ждали друзья. Я наводил о нём справки и старался всё время держать его, что называется, в поле зрения, поэтому знал — вокруг него образовалась небольшая, но очень сплочённая группка достаточно интересных молодых людей.

— Беееее, — протянул Яхико, демонстрируя Каору свой длинный язык. — Хуже еды я никогда не ел!

— Не нравится, — буркнула девушка, — готовь сам. Саноскэ, не смей есть порцию Кэнсина! — тут же окликнула она мастера рукопашного боя, склонного к уничтожению всякой еды, оказавшейся в пределах досягаемости его достаточно длинных и тренированных рук.

— Эта еда просто отвратительна, — поддержал мальчика Сагара Саноскэ, — я не хочу, чтобы Кэнсин ею отравился.

— Кто тут хочет отравить меня. — В додзё вошёл сам Кэнсин, на чью еду только что покушался Саноскэ. — Я слишком хочу есть, чтобы ещё чувствовать вкус еды, — сказал он и сел за стол.

— И ты туда же! — вскричала Каору. — За это ты будешь мыть посуду!

Кэнсин пробурчал что-то с набитым ртом, но взбешённой Каору ответ и не требовался. Она вихрем вылетела из комнаты, оглушительно хлопнув фусума. Саноскэ и Яхико рассмеялись.

— Ты опять подрядился на женскую работу, — отсмеявшись, бросил Кэнсину Саноскэ. — Нельзя же быть постоянно под пятой у Каору, этак ты скоро превратишься в женщину.

— Каору не очень хорошо готовит, — заметил Кэнсин, — а посуду моет слишком небрежно. Я не хочу подхватить какую-нибудь заразу от тебя или Яхико.

— Я ВСЁ СЛЫШУ!!! — раздался с тренировочной площадки, где Каору выпускала пар после «общения» с Саноскэ и Яхико, голос молодой учительницы кэндзюцу.

Это заставило рассмеяться всех остальных.

Два десятка теней окружили небольшой домик, надёжно (как казалось его хозяевам) укрытый в лесах неподалёку от Химэндзи. Однако самураи из охраны даймё клана Цурихара были слишком несдержанны и слишком много болтали по питейным заведениям. А все слухи рано или поздно доходили до нужных ушей. И вот двадцать теней, замкнув кольцо, двинулись в атаку.

Внешний круг охраны они сумели перебить без звука, справившись не хуже отборных ниндзя, и тут же клинки катан пронзили тонкие стены домика, поражая сидевших слишком близко к ним людей. Самураи сёгуната ворвались в дом, раздавая удары направо и налево, разя всех, кто попадал под их мечи, однако патриоты быстро пришли в себя. И первым был невысокий самурай с крестообразным шрамом на щеке.

Этот самурай, известный во всём Химэндзи, как Самурай-с-крестом, не только с успехом отражал все атаки противников, он быстро перешёл в контрнаступление, поведя за собой остальных. Лишь один человек сумел хоть что-то противопоставить ему. Такими Нагаока.

Сигурэ проснулся в холодном поту, как всегда, когда ему снился этот сон. До сих пор он не мог простить себе, что брат оказался проницательнее его. Вот только эта проницательность стоила ему жизни. А теперь отнявший у него жизнь спас честь их сестры. «Как же ты жестока, злодейка-судьба!»

— Не стоит клясть судьбу, — произнесла Аканэ. — Нагаока не раз говорил, что каждый сам выбирает свой путь.

Сигурэ и сам не заметил, что последние слова он сказал вслух. У них была одна комната на двоих — дом и школа находились в одном здании, на большее денег, увы, не хватало. Этот факт служил поводом для обидных насмешек со стороны соседей, однако в глаза ни брату, ни сестре их не произносили, памятуя о привычке Сигурэ носить в ножнах катану вопреки закону.

— Не думаю, что Самурай-с-крестом сам выбрал ту дорогу, что привела его к нам с тобой. Нет, это судьба. Она посмеялась надо мной, показав, что он — не чудовище, купающееся в людской крови, а самый обычный человек, которому, к тому же, не чужды благородство и сострадание.

— Думаю, его путь был долог, труден и извилист, как и твой, и Нагаоки, — в голосе сестры прорезались слёзы, как всегда при упоминании брата, — и наши, и его решения на этом пути привели к нашей встрече.

— Ты очень хорошо восприняла учения наших и цинохайских философов, — улыбнулся Сигурэ, в последний раз потягиваясь на циновке, — увлечение, странное для девушки, не прошло даром. — Он поднялся. Начинался новый день.

Солнце играло на морской глади. Кэнсин приложил ладонь к прищуренным глазам, он наслаждался теплом раннего лета (да ещё и наступившего так поздно) и игрой солнечных бликов на маленьких волнах и мрачноватом храме Муро, громадой высившимся на мысе, глубоко врезавшемся в море. Все давным давно позабыли отчего храм получил такое название, немного даже созвучное фамилии Кэнсина, ведь он был очень древним, некоторые относили его чуть не к эпохе Хэйан. И если бы Кэнсин был знатоком архитектуры, то согласился бы с этим утверждением, ибо в облике храма Муро было нечто отчётливо цинохайское. Но Кэнсин, естественно, ни о чём подобном не задумывался.

Небольшая тень легла на морскую гладь и следом рядом с Кэнсином на траву опустился Сигурэ. Он был всё в то же белое кимоно, тщательно отстиранное, но было всё равно видно, что довольно старое.

— Я не думал, что придёшь, Кэнсин-доно, — вместо приветствия произнёс самурай, — поэтому позволил себе немного опоздать. Прощу прощения.

— Те времена, когда за полминуты опоздания вызывали на дуэль, прошли, — усмехнулся Кэнсин. — Я хотел с тобой поговорить не меньше, чем тебе со мной.

— Почему ты решил, что я хочу поговорить с тобой? — спросил Сигурэ.

— Иначе бы не пригласил меня сюда, — пожал плечами Кэнсин. — Но для чего?

— Просто хотел поговорить с тобой, — произнёс Сигурэ, улыбнувшись. — Я ведь узнал тебя, Самурай-с-крестом.

— И как я тебе? — серьёзно поглядел ему в глаза Кэнсин.

— Человек, — подумав минуту, ответил Сигурэ, — как и все мы.

— Ты один из немногих разглядел мою подлинную суть, это говорит о твоей проницательности.

— Ты льстишь мне, — усмехнулся Сигурэ, — будь я проницательным человеком сражался бы на стороне патриотов, а не за сёгунат.

— Когда я пошёл наёмником в клан Чоушу, его положение, как и положение всех патриотов, можно назвать не иначе как плачевным. Многим казалось, что власть сёгуна прочна и незыблема, как ей и должно быть.

— Теперь также уверено чувствуют себя бывшие патриоты.

Это был весьма прозрачный намёк, но Кэнсин никак не отреагировал на него, пропустив его мимо ушей.

— Я сражался за клан Чоушу, — вместо этого произнёс он, — но теперь предпочитаю жизнь ронина. Свобода, с некоторых пор, мне дороже.

— А ты никогда не задумывался, за то ли ты сражался. Гаидзины медленно, но верно выживают нас, всё чаще можно встретить такамо в гаидзинской одежде, но никто из них и не подумал одеть кимоно. Они вырывают из земли уголь и железо, качают нефть, строят по всей стране свои заводы, выпускающие в воздух струи дыма подобно огненным драконам. Чиновники продажны и думают лишь о собственном кармане, а нам, самураям, запрещают носить мечи.

— Последний факт тебя, думаю, особенно раздражает, — усмехнулся Кэнсин, — но ты не слишком обращаешь на него внимание. — Юный ронин кивнул на катану, с которой Сигурэ не расстался.

— Да, раздражает, — согласился тот, — и ещё как. При Токугаве буси разрешалось носить оружие и двести с лишним лет в стране был мир.

— Щедро оплаченный кровью тех же буси и хэйминов, попадавших под руку самураям.

— А теперь эти хэймины вовсю изгаляются, считают, что раз нацепили мундиры, то им можно всё.

Аргумент был почти безупречный, вот только Кэнсин, рождённый хэймином, был несколько иного мнения и мог бы много чего припомнить из собственного опыта. Но ничего говорить не стал. Правда, в конце концов, у каждого своя.

— Так за это ты сражался, Самурай-с-крестом? — прямо и уверенно глядя ему в глаза, спросил Сигурэ.

Кэнсин не отвёл взгляда.

— Сначала я сражался, чтобы защищать людей, — ответил он, — но пришёл один день и я понял всю глупость своих мыслей. Жизнь ткнула меня носом в кровь родного человека. Подчиняясь клятве, данной Чоушу Ёсио, я продолжил сражаться и убивать, хотя мне казалось, что в душе не осталось ничего кроме пустоты. Сейчас мне кажется я вновь обрёл свою душу и не хочу потерять её ещё раз.

— Ты думаешь, я приглашу тебя в наше движение?

— Я может иногда и дурачусь, но я не дурак. Какой же новый патриот потерпит в своих рядах патриота старого, хоть и бывшего, да ещё и настолько печально известного Самурая-с-крестом.

— Узнай я об этом ещё вчера, до происшествия на набережной, наверное, после этих слов я бы тут же накинулся на тебя с мечом.

— Останавливает моё дзюцу, — улыбнулся Кэнсин.

— Не люблю драться против буси, вооружённого тупой игрушкой.

— Это сакабато, — напомнил Кэнсин, — и его обратная сторона заточена, как положено. За мечом я ухаживать научился давным давно.

— Значит, ты не совсем отказался от убийства.

— Совсем, — твёрдо произнёс Кэнсин, — но и шутом с тупым мечом в ножнах быть не собираюсь.

— Но все думают именно так.

— Главное, что думаю о себе я, ну и мои друзья ещё.

— Ты очень интересный человек, Кэнсин-доно. Я бы хотел быть тебе другом, но это невозможно.

— Так постараемся же не стать хотя бы врагами.

Кэнсин поднялся и Сигурэ последовал его примеру. Они тепло попрощались и разошлись, как каждому тогда казалось, своими дорогами.

Передо мной стоял уже не прежний Кай — десятник моего отряда стрелков, удивлявшийся странным приказам, но исполнявший их беспрекословно. Теперь это был начальник полиции Дзихимэ и обращались к нему исключительно Кай-сан («самурайского» — доно он на дух не переносил), он даже фамилию себе взял Сагано, по названию родной деревни.

— Бравый ты стал, Кай, — усмехнулся я, приглашая его садится.

Я заметил как он едва заметно поморщился, не услышав обращения «-сан». Я улыбнулся.

— Ты понимаешь зачем я тебя вызвал к себе, — сказал я ему. — Прибытие военно-морского министра Страндара подняло всех нас на уши. Я думаю, и не без оснований, что новые патриоты готовят какую-то… назовём это акцией… против него.

— Вы, — это обращения давалось Каю довольно тяжело — привык командовать, — считаете мою работу неудовлетворительной. Считаете, что я не в достаточной мере поддерживаю порядок в столице.

— Отнюдь, — покачал головой я. — Однако приезд страндарского военно-морского министра в корне меняет обстановку. Сам понимаешь, новые патриоты ни перед чем не остановятся, лишь бы хоть в какой-то мере отомстить Мэттью Перри за свой позор. Одних слухов о его кораблях хватило в своё время сёгунату, чтобы рухнуть окончательно. Эти гордецы будут считать «делом чести» отомстить ему.

— Я полностью контролирую город, — с гордостью (или гордыней) произнёс Кай.

— Днём, — безапелляционно заявил я, — однако новые патриоты предпочитают собираться по ночам. Именно в это время суток они собираются и планируют свои акции. К тому же, — не удержался от маленькой шпильки в его адрес, — многие из них открыто игнорируют требования закона о запрете на ношение мечей.

— Эти шуты разгуливают по городу с деревяшками или тупыми железками в ножнах, — отмахнулся Кай.

— Все ли? — коротко поинтересовался я, заставив Кая отвести взгляд. — Не думаю, что они пойдут на приступ страндарского посольства с тупыми мечами. В прошлый раз, по крайней мере, было не так.

При этих словах Кай потупился ещё сильнее. Не любил вспоминать о том провале, едва не стоившему его места.

— Чтобы этот прискорбный инцидент не повторился, — как ни в чём не бывало продолжил я, — ты должен отменить все отпуска и выходные для своих людей в столице — раз; вызвать всех, кто находится в отпуску, — два; привлечь к работе всех полицейских из окрестностей столицы — три. Далее, в городе вводится комендантский час, после захода солнца никто не должен появляться на улицах без особого пропуска, подписанного лично мной, — (ох и взваливаю же я на себя работы!), — задерживать также всех самураев, носящих в ножнах что бы то ни было — не заточенный клинок, деревяшку и особенно — (тут я вспомнил Кэнсина) — сакабато. Всех доставлять в участки и держать до отбытия военно-морского министра. Все разбирательства — после. Упорствующих выкидывать из города и не пускать обратно ни под каким предлогом.

— Не проще ли убить? — пожал плечами Кай.

— Проще, — кивнул я и добавил, предупреждая его следующий вопрос: — Но, запомни, Кай, жизнью и смертью в Такамо распоряжаются только боги и микадо.

— И всё-таки я не понимаю, для чего столько мер предосторожности? — протянул Кай. — Мы сумеем отбить нападение на министра сами, а ведь при нём будут ещё и наши гвардейцы и страндарские, и ко всему взвод морских пехотинцев. Перри весьма сильно печётся о своей жизни.

— Ты же понимаешь, что заговорщики в столице есть, — ответил я, — и что они планируют нападение, думаю, тоже у тебя сомнений нет. Я хочу, как и прежде, покончить с этим в самом зародыше.

— Гордость ваша всё, — буркнул Кай. — Можно было бы дождаться их открытых действий, а затем покончить со всеми одним быстрым ударом.

— Да, — не стал спорить я, — можно было поступить и так. Вот только в этом случае пришлось бы отправить «под нож» множество мальчишек, чья вина заключается лишь в том, что они остались верны своим идеалам. Так же я отправляю их в изгнание, но оставляю жизнь, может быть, некоторые из них задумаются и решат изменить что-то в себе.

— С нами бы в своё время так не церемонились. За одно участие в заговоре против сёгуната варили в кипящем масле. По крайней мере, нас, хэйминов. Это вам, самураям, могли позволить покончить с собой.

— Положим, не всем, — усмехнулся я, отдаваясь воспоминаниям о былых деньках. — Смотри, я участвовал в военных действиях против сёгуната, как раз вместе с тобой, — я загнул один палец, — до этого нарушил закон «О границе», покинув страну и вернувшись через пять лет, — второй палец, — потом история с «золотом Асикаги», — третий палец. — И это не самый полный список моих прегрешений перед сёгунатом. Меня бы медленно варили в кипящем масле, по крайней мере, не один день.

Эта короткая отповедь заставила Кая окончательно смутиться и он поспешил покинуть мой кабинет, коротко попрощавшись.

Яхико издал весьма воинственный (по его мнению) вопль и обрушил на Каору град (опять же по его мнению) ударов. Девушка легко парировала все, не приложив для этого сколь-нибудь серьёзных усилий. В итоге, синай[81] Яхико вылетел из его рук, сухо стукнув по полу додзё.

— Надо крепче держать меч в руках, Яхико-кун, — рассмеялся Саноскэ, — или ты стал настолько слаб, что тебя может легко побить любая девчонка.

— Я не девчонка, а его сэнсэй[82]! — крикнула разъярённая постоянными шуточками Саноскэ Каору.

— Ему — может и сэнсэй, но мне-то — нет, — пожал плечами Саноскэ, — так что называю, как хочу!

— Кэнсин, может хоть ты угомонишь его? — не стала больше препираться с ним Каору.

Юный ронин лишь пожал плечами. Если честно, он откровенно потешался над ними обоими.

И тут внимание всех привлёк вошедший в открытые ворота додзё человек.

Я не хотел, чтобы Кэнсин стал жертвой полицейского произвола, поэтому выписал ему именно разрешение на ношение меча, и хотя дел было невпроворот решил сам занести его ему. Я отказался от кареты и даже не надел обычного мундира, так что мало чем отличался от тривиального человека, направляющегося по своим делам. Не то чтобы я стыдился чего-то или не хотел, чтобы мои люди узнали о визите, просто мне хотелось отдохнуть от работы.

В додзё Камии Каору я вошёл в самый разгар перебранки между его обитателями. Похоже, что не первой и не последней, ибо некоторые её участники явно получали удовольствие. А именно мальчишку лет двенадцати в коротком жёлтом кимоно, украшенном короткими коричневыми штрихами, и полосатых хакама и парня постарше (где-то ровесника Кэнсина), одетого в белый цинохайский костюм, куртка которого была расстёгнута. Последний рефлекторно сжал кулаки, что выдало в нём человека не чуждого рукопашного боя.

— Привет, минна-сан[83], — вежливо кивнул я им.

— Здравствуйте, Кэндзи-доно, — поздоровался Кэнсин, единственный из всех, здесь присутствующих, знавший меня в лицо.

— Невежливо было бы не представиться, тем более, что я знаю вас, — произнёс я. — Тахара Кэндзи.

— Министр внутренней безопасности, — медленно протянул парень в цинохайском — Сагара Саноскэ.

— Чем могло моё скромное додзё, — удивилась Каору — хозяйка школы, — привлечь внимание столь высокопоставленной особы?

— Оставьте, Каору-доно, — отмахнулся я. — Я, можно сказать, сбежал от всей этой вежливой трескотни из своего министерства и не хочу слушать её. А пришёл я сюда, чтобы вручить Кэнсину вот эту бумагу. — Я вынул из кармана разрешение на ношение меча, протянул её молодому ронину. — Ну и ещё, отдохнуть от дел в хорошей компании.

— Вы считаете нас подходящей компанией? — в голосе Саноскэ сквозила откровенная неприязнь.

— Отчего же, — пожал я плечами, делая вид, что не заметил ничего, — вы куда лучшие люди, нежели те, что окружают меня обычно.

— А вы еды с собой не прихватили? — разбил лёд, звеневший между нами с Саноскэ, мальчик по имени Яхико. — Мне уже надоело травиться тем, что готовит Каору!

Не поймай я брошенный разъярённой девушкой синай, он бы угодил точно в голову несносного мальчишки.

Окончательно растопить лёд удалось за совместным обедом. Еда оказалась не столь уж дурной, если конечно сравнивать с тем, что приходилось «откушивать» во время войны. В мирное же время хуже ещё пробовать не приходилось. Однако пришлось есть и не особенно морщиться при этом, но это прощё чем улыбаться в лицо мерзавцу из правительства, куда с превеликим удовольствием бы плюнул. После обеда и непродолжительного отдыха Яхико и Каору уговорили нас с Кэнсином устроить показательный поединок — сабля против катаны. Я по привычке надел перевязь с отличной саблей генарской работы — не люблю ходить по улице без оружия.

Я скинул закатал рукава рубашки где-то локтя, вынул саблю из ножен и отбросил перевязь с ними подальше. Кэнсин слегка сгорбился, положив ладонь на рукоять сакабато. Ну конечно, он начнёт поединок одним из приёмов батто-дзюцу, интересно, рассчитывает победить одним ударом…

Дальше думать было попросту некогда. Кэнсин выхватил меч — клинок описал широкую дугу, встретившись с вовремя подставленным моим. Я попытался связать его серией коротких финтов. Кэнсин на этот трюк не поддался, сделав несколько шагов назад и атаковав снизу. Я парировал, мгновенно перевёл клинки (и свой и Кэнсина), так что они с характерным стальным скрипом скрестились прямо перед нашими лицами. Теперь юный ронин давил на мою руку двумя, однако я легко держал его.

— Я всегда был сильнее тебя, — усмехнулся я, накрыв его ладони ладонью своей левой руки и передавливая его.

— Но это никогда не помогало тебе, — улыбнулся в ответ Кэнсин, легко поддаваясь, вновь переворачивая катану клинком вниз, перехватывая и используя рукоять как рычаг, и нанёс мне удар по рёбрам.

— Чистая победа, — признал я, поднимая руки и морщась от боли в рёбрах.

— Кэнсин, — всплеснула руками Каору, — ты же ему рёбра поломать мог.

— Не поломал и не мог поломать, — отмахнулся я, делая вид, что мне совсем не больно. — Он — мастер меча, мало чем уступающий самому кэнсею[84].

— Ты льстишь мне, Кэндзи-доно, — усмехнулся Кэнсин, пряча сакабато в ножны. Хотя я отчётливо видел — эта похвала ему приятна.

— Учись, Симодзука Яхико, — наставительным тоном произнесла Каору, наставив указательный палец на мальца словно копьё. — В каждом поединке, неважно участвовал ты в нём или же был лишь свидетелем, ты должен находить информацию и для себя.

Услышав фамилию Яхико, я едва не покачнулся. Симодзука. Пока она не была произнесена вслух, я как-то не задумывался над тем, кто же такой этот мальчик.

— Ты живёшь не со своей семьёй, Яхико-кун, — сказал я, когда мы вернулись в жилые помещения додзё.

— Отец погиб в войну, — ответил тот, — а мама умерла, узнав об этом. Я скитался по стране, пока не встретил Кэнсина и Каору. И теперь вынужден есть всё, что она готовит, да ещё и выслушивать наставления. — Он показал девушке язык, та в ответ погрозила ему пальцем.

— Твой отец командовал лучниками в войске Язаки Кобунго, не так ли? — продолжал спрашивать я, хотя уже примерно догадывался во что это выльется.

— Да, — кивнул мальчик. — Его застрелили из винтовки в сражении на какой-то реке.

— Я командовал теми стрелками, — произнёс я. — Мы зашли во фланг войска Кобунго и дали залп по лучникам твоего отца, чтобы они не смогли выстрелить по атакующим конникам Иидзимы Сёго.

— Как? — прошептал мальчик в наступившей после моих слов, которых я не мог не сказать, тишине. — Почему?

Он прокричал что-то нечленораздельное и бросился бежать.

— Для чего вы рассказали ему всё это? — очень тихо спросила Каору.

— Каждый человек имеет право знать, кто был убийцей его родных, — ответил я. — Пусть он лучше ненавидит одного меня, нежели всех, кто сражался против сёгуната.

— Его сердце исцелилось от этой ненависти, — треща суставами на пальцах, которые он нервно тискал, произнёс Саноскэ, — но ты поселил его вновь.

— Будем надеяться, что нет, — сказал Кэнсин, завершая разговор.

Я понял, что оставаться здесь дольше было бы, по крайней мере, невежливо.

Яхико не следил затем куда он бежит. Остановили его несколько пьяных мужчин, один из которых ухватил его за рукав кимоно.

— Куда спешишь, малец?! — рявкнул он, дыша в лицо Яхико многодневным перегаром. — Не составишь нам компанию?!

— Нет, — отрезал тот, пытаясь освободиться. Тщетно.

— А нам вот тут так одиноко, — прохрипел другой. — Ты можешь скрасить наше одиночество, красавчик.

— Оставьте его! — К ним подошёл высокий юноша с бокэном в руке.

— А что ты сможешь сделать нам, самурай-доно? — издевательским тоном спросил державший Яхико за рукав.

Вместо ответа он получил бокэном между глаз, покачнулся и осел на землю, выпустив-таки многострадальный рукав Яхико. Остальные пьяницы ринулись на юношу, размахивая кулаками. Этот факт его, похоже, ничуть не смутило, ловко орудуя деревянным мечом, он раздавал тумаки направо и налево, и уже через несколько минут все пьяницы валялись рядом с первым, тихо постанывая от боли в места соприкосновения их тел с бокэном.

— Идём, парень, — обратился юноша к Яхико. — Здесь не лучшее место для прогулок.

Они вышли за город, по иронии судьбы выйдя на берег залива, как раз около храма Муро. По дороге успели познакомиться и Яхико узнал, что его спасителя зовут Нагумо Хидэаки и он, как и Яхико, потерял отца во время войны и отец его тоже воевал за сёгунат. Это несказанно сблизило двоих молодых людей, они за эти несколько часов стали друзьями.

— Я живу здесь неподалёку, — сказал Хидэаки, — так что, можно сказать, ты проводил меня почти до дома, как девушку.

Яхико покраснел. Хидэаки рассмеялся.

— До вечера далеко, — продолжил отсмеявшись он. — Может быть, пофехтуем.

— Давай, только я свой синай дома оставил.

— Так до моего же недалеко.

Они подошли к небольшому домику и Хидэаки распахнул его дверь с криком:

— Я пришёл!

К нему повернулся самурай в белом кимоно. Он стоял в окружении нескольких таких же буси, о чём-то ожесточённо споривших. Яхико уловил только последние слова «министр Перри» — при их появлении все замолчали.

— Кого ты привёл к нам? — жёстко спросил самурай в белом.

— Да он такой как я, — беспечно отмахнулся Хидэаки. — У него отца на войне убили, он за сёгунат воевал.

— Ясно, — кивнул самурай в белом. — Так с чем вы пожаловали?

— Я за синаями, — объяснил Хидэаки. — Мы хотим пофехтовать.

— Бери, конечно, — согласно кивнул самурай в белом, поворачиваясь к остальным.

Однако разговора они не начинали, пока за Яхико и Хидэаки не закрылась дверь.

Мальчик и юноша до изнеможения лупцевали друг друга бамбуковыми палками, покуда не попадали на землю, покрытые синяками и ссадинами. Такой тренировки у Яхико не было очень давно.

— А кто был тот самурай в белом кимоно? — спросил Яхико.

— Это Такими Сигурэ, — ответил Хидэаки. — Он воевал за сёгунат и потерял старшего брата. С тех пор, он… — Хидэаки неожиданно замолчал, словно сболтнул только что лишнего. Казалось, он готов себе рот ладонью закрыть, как ребёнок.

— Да ладно, — махнул рукой Яхико, всё понявший уже давно. — У вас рядом с синаями настоящие мечи лежали. Я всё видел. Вы — новые патриоты и готовите новый выпад против власти, так?

Хидэаки удивлённо уставился на Яхико. «Чего же стоит вся наша конспирация, — подумал он, — если мальчик всё понял, поглядев не больше минуты?»

— Ты понимаешь, — тихо и очень серьёзно произнёс он, — что теперь я должен убить тебя?

Яхико долго глядел ему в глаза, а потом от души расхохотался. Хидэаки присоединился к нему. Он понимал, что при всём желании не сможет поднять руку на этого весьма проницательного мальчика. Вот только он был не один.

Когда край солнца скрылся за горизонтом, а на землю пали сумерки, Яхико поспешил домой, решительно отказавшись от помощи Хидэаки.

— Я быстро бегаю, Хидэаки-кун! — крикнул он приятелю на прощание, маша на бегу рукой.

— Ты думаешь ему можно доверять? — на плечо провожающего взглядом Яхико Хидэаки легла ладонь Сигурэ. — Он не продаст нас властям?

— Яхико-кун, не такой, — решительно замотал головой Хидэаки. — Ты же видел его глаза, Сигурэ-доно.

— Лишь мельком, — усмехнулся Сигурэ, — да и темновато было в доме. Но тебе я верю безоговорочно, как себе. Идём в дом. Есть пора.

— Ты узнал обо всех сопровождающих военно-морского министра? — спросил Сейсиро.

— Я отчитываюсь только перед Сигурэ, — отрезал неприятный тип с удивительно светлыми волосами и белёсым взглядом, одетый в белую цинохайскую куртку с красным кантом и чёрные хакама, — и не собираюсь держать ответ перед неудачником, в руках которого…

— Не забывай, Хайто, — тихо произнёс Сейсиро. — Я такой же буси, как и ты, и терпеть оскорбления не собираюсь. Тем более, от червяка, всё время войны скрывавшегося на материке.

В ответ Канакура Хайто (шпион новых патриотов, разведывавший для них все обстоятельства визита военно-морского министра) лишь усмехнулся и сделал жест Сейсиро отойти в сторону. Молодой самурай мрачно покосился на него, но ничего не сказал. Отошёл в сторону. Хайто прошёл в комнату, занимаемую Такими Сигурэ. К Сейсиро подошёл Ханафуза Дзин-Эмон — старый самурай по прозвищу Деревянная башка и Мешок с порохом. Они оба присоединились к движению новых патриотов, борющихся с нынешней властью, сразу после того, как Сейсиро пришёл себя от ран, полученных на Ритэн-Кё. И вскоре нашли своё место в отряде Такими Сигурэ.

— Это не тот человек, на которого стоит опираться в нашем деле, — произнёс Дзин-Эмон. — Он работал телохранителем в Химэндзи перед самой войной и пережил многих хозяев, а после — бежал на материк, в Цинохай. Такому человеку верить нельзя.

— Вспомни с кем мы сражались, — ответил Сейсиро, в голосе его отчётливо звучала безнадёжность. — Многие из них были откровенными подонками, негодяями, отребьем, отбросами общества, но теперь на их стороне власть и сила. Вчерашний акиндо Ямамото назвался премьер-министром и едва не диктует законы микадо. Хотел бы я спросить сейчас у Кэндзи, за это ли он боролся?

— Думаю, — очень тихо сказал Дзин-Эмон, — он и сам не раз задавал себе этот вопрос.

— Ты опять сцепился с Сейсиро, — устало бросил Сигурэ. — Не надоело?

— Это слишком интересно, — усмехнулся Хайто.

— Ты дразнишь гусей, которые не станут на тебя кидаться, — отмахнулся Сигурэ. — Не забывай, Хайто, мы сражаемся на одной стороне. Воздержись, пожалуйста, от своих шуточек в будущем. Так что там с министром?

— Он прибывает послезавтра, — начал отчитываться Хайто, — и сразу из порта отправиться в посольство. Личную охрану министра составляют взвод страндарской гвардии и взвод морской пехоты, также в порту его встретит Чоушу Ёсио в сопровождении десятка императорских гвардейцев. Также ожидаются Тахара Кэндзи и Сагано Кай, а значит, улицы будут полны полицейских, как в форме, так и переодетых.

— Плохо, — тихо произнёс Сигурэ. — Может быть много жертв среди не в чём неповинных людей.

— Без них никогда не обходится, — философски изрёк Хайто, пожимая плечами. — Так сказать, неизбежное зло.

— Неизбежное ли, — протянул Сигурэ. — А что с нашим человеком на складе?

— Всё будет в лучшем виде, — уверено усмехнулся Хайто. — Дай мне нескольких человек и пушки будут стоять там, где мы условились.

— Как можно ближе к посольству, — твёрдо произнёс Сигурэ, — как можно ближе. Жертв среди такамо должно быть как можно меньше.

Хайто с улыбкой кивнул. «Значит, обо всех остальных ты не заботишься», — подумал он.

— Не хочет лишних жертв, — усмехнулся Кай. — Похвально-похвально. Меня это не слишком интересует. Располагай пушки, где угодно твоему Сигурэ.

— Думаю, тебе также не слишком нужны лишние жертвы, — заметил Хайто. — Нового министра безопасности не слишком украсит такой инцидент в начале его карьеры. Чем меньше будет невинных жертв, тем скорее люди обо всём позабудут.

— Да, — протянул Кай, — я стану новым министром внутренней безопасности вместо этой самурайской сволочи Кэндзи, а заодно проучим страндарских нахалов, пусть знают, каков на Такамо приём приготовлен для них.

Он рассмеялся, уперев кулаки в бока. Хайто поддержал его, однако мысли его кардинально отличались от тех, что бродил в голове бывшего десятника стрелков. «Как был хэймином, — думал он, — так и остался. Не можешь просчитать своих действий хотя бы на ход вперёд. Ничуть не понимаешь, как сильно испортит гибель министра отношения со Страндаром, да ещё и подорвёт только начавшую складываться репутацию нашей страны. Жалкий, ничтожный глупец!»

Хайто презирал Кая, однако понимал, что с этим, хоть и глупым, но очень хитрым, честолюбивым и целеустремлённым, человеком он сумеет достичь вершин, на которые ему никогда не взобраться. «Надо было рискнуть жизнью во время войны, а не искать убежища в относительно безопасном Цинохае», — не раз и не два укорял себя Хайто, но время было безвозвратно упущено, теперь гораздо труднее ловить рыбку в мутной воде.

— Что с тобой, Яхико-кун? — спросила Каору, опуская синай. — Ты совершенно несобран сегодня?

— Не знаю, — буркнул Яхико. — Твоя еда сегодня была особенно плохой.

Эта шуточка получилась какой-то уж совсем натянутой и неестественной. Каору даже обижаться не захотела.

— Я пойду прогуляюсь по городу, — сказал Яхико, убирая синай на место. — Надоело сидеть тут.

— Ступай, — кивнула ему Каору. — Только к ужину вернись.

— И не подумаю! — крикнул напоследок Яхико, выбегая из додзё. — Я лучше помру с голодухи!

— А где меч его отца? — поинтересовался Кэнсин, выходя из жилых помещений.

Яхико, когда ещё только познакомился с Кэнсином и Каору, постоянно таскал с собой отцовскую катану, за которой ухаживал лучше иных самураев. Теперь она обрела своё место в токонома[85] додзё Каору. Однако с исчезновением Яхико, пропал и меч.

— Мне это не нравиться, Кэн-кун, — сказала Каору. — Уж не вздумал ли Яхико-кун сбежать от нас?

— Если он не вернётся к ужину, — ответил Кэнсин, — пойдём его искать. Они с Сано-куном могут сколько угодно ругать еду, приготовленную тобой, но от ужина ещё ни один из них не отказался.

Яхико не вернулся ни к ужину, ни позже. Вкупе с пропажей меча его отца, это давало весьма добротную пищу для размышлений, и не смотря на громкие протесты Саноскэ, все отправились на поиски.

— Все собрались? — спросил Сигурэ, оглядывая самураев, стоящих перед ним.

— Да, — кивнул ему Сейсиро. — Кроме Хайто и тех десятерых человек, что ушли на склад за пушками и порохом.

— Ясно, — сказал Сигурэ. — Выступаем.

Вдруг дверь дома, где собрались самураи, повязавшие на лбу белые ленты — знак мести новой власти, сотряслась от могучих ударов. Все повернулись к ней, кто-то выхватил меч.

— Сейсиро, — бросил Сигурэ, — погляди кто там.

Молодой самурай подошёл к двери, приоткрыл…

Открывшего дверь дома, где собрались патриоты, Нагаока пронзил катаной. Тут же остальные двери и окна были выбиты атакующими самураями. Несколько минут изнутри дома раздавались звон клинков и крики. Всё это Сигурэ видел не очень хорошо. Он со всех ног нёсся к дому и перед глазами всё прыгало. На полпути к дому Сигурэ замер, увидев как изнутри вываливаются двое — Нагаока и… Он не мог поверить своим глазам. Это был Самурай-с-крестом.

Не в силах пошевелиться Сигурэ наблюдал за скоротечной схваткой. Они вновь сошлись в небольшой бамбуковой рощице, неподалёку от дома. Клинки скрестились раз, другой, третий, противники разошлись на мгновение и Нагаока нанёс быстрый и широкий удар почти параллельно земле… Сигурэ затаил дыхание, думая, что брат сразил жуткого врага, слава о котором шла по всем островам Такамо. Однако ответом на взмах был лишь треск бамбука, срезанного клинком. И тут сверху на Нагаоку обрушился Самурай-с-крестом.

А Сигурэ не мог и пальцем шевельнуть.

Сигурэ несколько раз тряхнул головой, избавляясь от внезапно нахлынувшего наваждения. Нет, никто не стал бить Сейсиро катаной по лицу. В дверях стоял тот самый малец, что вчера фехтовал с Хидэаки и вид у него был удивительно решительный.

— Яхико-кун, — воскликнул молодой самурай, — что ты здесь делаешь?

— Я хочу присоединиться к вам! — крикнул мальчик, решительно входя в дом. — Я хочу отомстить за смерть моего отца!

— Похвальное желание, — кивнул Сигурэ. — Подойди сюда, Яхико-кун… Так ведь тебя зовут?

Яхико кивнул и почти подбежал к Сигурэ. Тот положил ему руку на плечо и через мгновение мальчик ткнулся лбом в грудь самурая в белом кимоно.

— Прости, Яхико-кун, — сказал Сигурэ, аккуратно опуская мальчика на пол, — но тебе ещё рано расставаться с жизнью.

— Он может выдать нас, — заметил Сейсиро.

— Какая разница, — тяжко усмехнулся Сигурэ. — Мы выступаем и теперь уже слишком поздно, нам никто просто не успеет помешать.

Они нашли Яхико в пустом доме на берегу залива. Лишь благодаря нескольким старикам, страдающим бессонницей, удалось разыскать мальчишку. Они видели его и указали дорогу.

— Что с ним? — встревожено спросила Каору, опускаясь перед Яхико на колени.

— Без сознания, — ответил ей Кэнсин, прикладывая ладонь к шее мальчика. — Думаю, скоро очнётся.

Словно в ответ на его слова Яхико застонал.

— Они… ушли… — были его первые слова, — ушли…

— Это он про кого? — удивлённо произнёс Саноскэ.

— Про новых патриотов, — ответил ему Кэнсин, поднимая Яхико на руки. — Следует ждать новых неприятностей.

— Их надо остановить, — твёрдо заявила Каору. — Кэн-кун, ты должен оставить их.

— Как? — вздохнул Саноскэ. — Мы даже не знаем, что они задумали.

— Это как раз проще всего, — бросил Кэнсин. — Этим утром в столицу приплыл военно-морской министр Страндара Мэттью Перри. Его все сторонники сёгуната ненавидят лютой ненавистью.

— Вы должны их остановить, — снова сказала Каору. — Должны! Их же всех убьют, как вы не понимаете. Их всех убьют!

— Позаботься о Яхико-куне. — Кэнсин передал Каору ещё толком не пришедшего в себя мальчика и махнул рукой рукопашному бойцу. — Идём, Саноскэ.

— Ну вот, как всегда, — пробурчал тот. — Какие-то патриоты кашу заварят, а мы — расхлёбывай! Это нечестно!

Однако последовал за Кэнсином. Каору проводила их обоих долгим взглядом.

С утра у меня просто отвратительное настроение. На следующий день после посещения додзё Камии Каору я проснулся с жутким насморком и явно повышенной температурой. Однако дела бросать было нельзя, тем более, за день до прибытия Мэттью Перри. И вот я сижу рядом с ним, сложив ладони на эфесе сабли, рядом с Перри в карете с открытым верхом. И всё-то мне не в радость — и погода, и бравурная музыка, гремящая в воздухе, и гвардейцы (наши и материковые), шагающие чётко чеканя шаг, и лихо гарцующие кавалеристы. Мне хотелось как можно скорее оказаться дома, под тёплым (не смотря на жару) одеялом, с чашкой материкового напитка под названием глинтвейн… Возьму отпуск сразу же по окончании визита.

— Ты что-то не весел, Кэндзи, — произнёс Перри. — Отчего бы? Всё идёт как по нотам, даже скучно как-то.

— Не бойся, — усмехнулся я. — Думаю, очень скоро начнётся весьма увлекательное действо.

— О чём ты? — удивился Перри.

— Новые патриоты не остановятся ни перед чем, лишь бы насолить нам и, особенно, укусить побольнее тебя, Мэттью. Твоих кораблей, насмерть перепугавших Токугаву Ёсинобу, они никогда не простят.

— Патриоты? — поинтересовался военно-морской министр. — Кажется так называли себя вы, те, кто боролся с сёгунатом?

— Именно так свойственно называться себя всем бунтарям, — усмехнулся я снова. — Ты ещё не забыл, как держать в руках саблю?

— Хочешь устроить спарринг? — попытался разрядить обстановку Перри.

— Думаю, тех, кто захочет схватиться с тобой скоро будет очень много.

— Да ну тебя, — отмахнулся Перри, откидываясь на сидение кареты. Но я заметил, что он переложил свою саблю таким образом, что выхватить её можно было бы в один миг. Весьма предусмотрительно с его стороны.

Я ожидал чего-то в этом роде, но никак не пушечных залпов. Мостовая под колёсами кареты и копытами лошадей буквально взорвалась. Конным гвардейцам (все из числа такамо) едва удалось сдержать взбесившихся от грохота и пороховой вони коней. И тут на улицу, по которой мы ехали к посольству, хлынули новые патриоты — все как один в белых кимоно и с повязками на лбах.

— Началось, — усмехнулся я, помогая Перри встать и одновременно выхватывая из-за пояса пистоль.

Ближайший к нам самурай взмахнул катаной, занося над нами с Перри. На курок я нажал рефлекторно, выстрел прозвучал как-то очень тихо на фоне только что гремевших громов. Однако самураю хватило и его, он рухнул навзничь, а его место тут же занял немолодой буси с кама-яри в руках. Я отпрыгнул в сторону от его трёх лезвий, отбросил за спину разряженный пистоль и потянул из ножен саблю. Немолодой самурай же продолжал атаковать меня, делая быстрые выпады кама-яри, я уворачивался, пытаясь не запутаться в ножнах, с которыми сабля всё никак не хотела расстаться.

— Наконец, — прошипел буси, делая очередной выпад — центральное лезвие кама-яри распороло мой мундир на плече. — Ты заплатишь за всё, Тахара Кэндзи!

— Откуда ты знаешь меня? — не смотря на неуместность я всё же не удержался и задал вопрос. Может быть, хоть время выиграю.

Не тут то было. Старый буси бросал короткие реплики не сбиваясь с заданного темпа поединка.

— Ты уже забыл меня! Я — Ханафуза Дзин-Эмон!

Точно! Остров Ритэн-Кё. Старый самурай, поведавший нам историю пяти замков Цунаёси.

Я кивнул ему, словно между нами происходил поединок по всем правилам бусидо. Дзин-Эмон также кивнул в ответ, однако продолжал атаковать, не давая мне обнажить саблю. Наконец, мне это всё же удалось, я сдёрнул перевязь с ножнами, отбросив её подальше, и отбил очередной выпад Дзин-Эмона. Буси перехватил кама-яри, лихо крутанул им, придавая следующему выпаду дополнительную силу. Три лезвия устремились к моей груди, готовясь сжать как пшеничный колос. Я подставил под них клинок сабли. Удар был настолько силён, что руку прошила боль. Я стиснул зубы, однако держать лезвия продолжал. Дзин-Эмон отпрыгнул назад, развернулся и ударил меня обратным концом кама-яри под дых. Я сумел только немного сбить эбу[86] вниз, приняв стальной исидзуки[87] брюшным прессом (увы, давно не таким крепким как раньше). Я, буквально, переломился пополам от этого удара, а Дзин-Эмон развернулся снова — лезвия его кама-яри вновь устремились к моей голове. Я всё же успел подставить саблю, но от боли рука дрогнула и лезвие кама-яри вонзилось мне в правый плечевой сустав. Я упал на колени, едва не выронив саблю, зажимая рану на плече, хотя кровь остановить мне таким образом не удалось бы.

Краем глаза я заметил как Перри отчаянно рубится с несколькими самураями одновременно и один из них был мне подозрительно знаком. Отвлекаться было, положительно, некогда. Секундная заминка едва не стоила мне жизни. Спастись от очередного выпада Дзин-Эмона мне удалось лишь рухнув на развороченную мостовую ничком. Дзин-Эмон тут же оказался рядом. Он поставил ногу мне на раненое плечо и надавил — всю правую сторону тела пронзила дикая боль, пальцы разжались, выпустив рукоять сабли. Правда почти в ту же секунду пальцы левой руки сомкнулись на ручке пистоля. Я никогда не расставался с той самой парой пистолей, что привёз когда-то с материка.

— Ты готов к смерти? — произнёс ставшую почти ритуальной среди сторонников сёгуната фразу Дзин-Эмон.

— Как любой самурай, — ответил я, молниеносно выхватив пистоль и нажав на курок.

К счастью, Дзин-Эмон не стал заносить надо мной кама-яри — старому буси была чужда подобного руда показуха. Если б не это, быть мне покойником через минуту после него. А так он приложил ладонь к разрастающемуся на белом кимоно алому пятну, поглядел удивлённо на ствол пистоля и струйку дыма, и рухнул навзничь, всем весом навалившись мне на ноги.

Чьи-то руки помогли мне подняться, вложили в пальцы саблю. Я обернулся и увидел человека в чёрной форме с коротким абордажным тесаком в свободной руке.

— Вы в порядке, сэр? — спросил он, продолжая придерживать мне.

— Не в полном, — усмехнулся я, — но драться ещё могу.

Морской пехотинец кивнул, отпустил меня и ринулся в бой. Я замер, оглядываясь по сторонам, чтобы понять складывающуюся ситуацию. И первым, что я увидел был Сейсиро, лежащий у перевёрнутой кареты. Всё его кимоно, некогда бывшее белым, как и у остальных, стало почти чёрным от запёкшейся крови. Похоже, он дрался, получив не одну и не две раны. Я подбежал к нему, но лишь для того, чтобы понять, жизнь покинула моего бывшего ученика и друга. Мне не было больше дела до императора и сёгуната, боя, идущего вокруг, и того, что меня могут прикончить. Я проклинал в душе всех богов и демонов, Господа, Баала и все Шесть лао, в голове бился лишь один вопрос: ПОЧЕМУ?!! Почему должны погибать в битвах такие мальчишки?! Где ты справедливость?

— Скорее, — поторапливал Хайто неумелых «канониров», удивительно долго возившихся с этими проклятыми пушками. — Нам нужен второй залп. И забудьте переместить левое орудие на пятнадцать градусов левее.

— Мы всё помним, — буркнул один из самураев, вынимая из жерла пушки шомпол. — Не надо повторять это столько раз.

Но Хайто готов был повторить последнюю инструкцию, о которой не подозревал Кай, тысячу раз. Ведь от неё зависит сейчас его будущее. Одна пушка выстрелит по страндарцам и конным гвардейцам, дав новым патриотам временное преимущество, вторая же сметёт с лица этого мира полицейских, во главе с Каем спешащих (правда не очень быстро) к месту сражения. После чего Хайто перережет «канониров» и окажется, что называется на коне, став спасителем многих и многих такамо и разоблачителем чудовищного заговора против власти.

Когда фитили были готовы опуститься на казённые части пушек, на самураев словно стальной вихрь обрушился. Хайто отступил на несколько шагов, пытаясь разглядеть кто же атаковал их столь стремительно. И вот он замер среди трупов, стряхивая с клинка кровь. Хайто сразу узнал его — Хадзимэ Сёдэн, бывший командир третьего отряда Синсэнгуми.

— Сдавайся, — бросил он Хайто, — и можешь рассчитывать на сэппуку.

— Меня ещё взять надо, — холодно, как обычно, усмехнулся Хайто в ответ, обнажая коси-гатана[88], который он носил без тати.

Сёдэн не стал тратить время на слова. Он молниеносно атаковал.

Первое время казалось, что судьба сражения решена. Новые патриоты ворвались на улицу перед посольством под грохот пушек. Они почти мгновенно окружили конных гвардейцев, которые мало что могли противопоставить им — кони отчаянно плясали под ними, а толчея и теснота улицы не давали им толком пользоваться преимуществами, даваемыми нахождением в седле. Гвардейцы рубились, пытаясь совладать с лошадьми, многие падали, что было равно для них смерти. Страндарские и такамацкие пешие гвардейцы также оказались не слишком боеспособны, они дали не очень слитный залп из своих винтовок, но после него оказались жертвами самураев, ворвавшихся в их походно-парадный строй.

— Мы побеждаем! — крикнул Хидэаки, сражая очередного гвардейца, попытавшегося неумело отразить его удар винтовкой. — Сигурэ, мы побеждаем!

Менее эмоциональный Сигурэ был всё же склонен согласиться с ним. Враг был зажат на тесной улице, его уничтожение было лишь делом времени. И из посольства помощи им ждать не стоит — там уже поработали его люди, покончив с не столь уж большой охраной его.

Но тут, перескакивая через трупы и живых, на самураев обрушились морские пехотинцы — чёрная смерть, как звали их враги Страндара. Белая волна схлестнулась с чёрной. Привыкшие к толчее на палубе корабля, который взяли на абордаж, вооружённые не короткими абордажными саблями и тесаками и не гнушающиеся самых подлых приёмов воины стали достойными противниками гордым буси. И они брали верх!

Вот упал на мостовую Хидэаки, правда успев унести с собой в Подземный мир морского пехотинца, они так и рухнули, пронзённые клинками друг друга. Новые патриоты подались назад под напором чёрной смерти.

— К посольству! — крикнул, наконец, Сигурэ своим людям, стараясь перекричать шум сражения. — Отходим к посольству! Скорее!!!

Кто-то тронул меня за плечо. Я поднял лицо и увидел Чоушу Ёсио, склонившегося надо мной, за его плечом стоял Мэттью Перри, залитый кровью с ног до головы, с перевязанным предплечьем и окровавленной саблей в руке.

— Тебе пора преступить к твоим обязанностям, — коротко бросил мне Ёсио. — Не забывай, ты всё ещё министр внутренней безопасности нашей империи.

Я кивнул ему и поднялся на ноги, опустив тело Сейсиро на мостовую. Бой уже закончился, по крайней мере, здесь не дрались, да и звона клинков слышно не было. Вокруг валялись трупы с белых кимоно, цветастых мундирах гвардейцев и чёрной форме морских пехотинцев, а также без всяких мундиров — это были лошади.

Видимо, примерно та же картина предстала перед глазами Кэнсина и Саноскэ, выбежавших из-за угла большого дома. Оба замерли, глядя на это побоище, а, отойдя, направились к нам. Гвардейцы преградили им путь, но я крикнул, чтобы они пропустили их.

— Где патриоты теперь? — поинтересовался я, ожидая когда подойдут мои знакомые (старый и новый).

— Патриоты, — усмехнулся Ёсио, — как они похожи на нас. Они заперлись в посольстве. Их второй отряд ворвался туда одновременно с залпом пушек и перебил всю охрану. К счастью, посла там не было, он сейчас на приёме у микадо.

— Я хотел бы поговорить с ними, — неожиданно заявил подошедший Кэнсин. — Они ни в чём не виноваты.

— Так-таки и не в чём, — покачал головой я. — А это всё, — я не глядя обвёл рукой улицу, — кто натворил? Демоны Подземного мира?

— Иначе они поступить не могли, — буркнул Саноскэ. — Им нет места в нынешнем мире.

— Может и так, — согласно кивнул Ёсио, — но это не оправдание для такого побоища.

— И всё же, — настойчиво повторил Кэнсин, — я хочу поговорить с ними. С теми, кто сейчас сидит в посольстве.

— Попробуй, — махнул я рукой на забаррикадированные чем попало ворота посольства. — Если они сейчас сдадутся без боя, я гарантирую всем высылку из Дзихимэ, но не более того.

— Что?! — удивлённо вскрикнул Ёсио. — Ты хоть понимаешь, что обещаешь им невозможное?

— Ничего невозможного нет, — мрачно покачал головой я. — Сегодня погибло слишком много настоящих буси.

— Опять пытаешься выгородить своих самурайских выродков! — к нам почти подбежал Кай с обнажённой саблей в руках. — Я не дам тебе сделать этого! Они все умрут сегодня! Гляди!

Мы все повернулись в указанном им направлении и увидели выстроившийся перед воротами посольства взвод полицейских с винтовками наготове и ещё нескольких, разворачивающих пушки новых патриотов, нацеливая их на те же ворота.

— Убери людей, Кай, — холодно бросил я ему. — Без моего приказа никто из твоих людей и пальцем не шевельнёт.

— Нет! — рявкнул вдруг Кай. — Я не намерен подчиняться твоим приказам, Кэндзи! Ты показал свою несостоятельность, как министр внутренней безопасности.

— С каких это пор, — ледяным тоном произнёс я, — ты обращаешься ко мне на «ты»? Покуда меня не отправил в отставку микадо, я — министр внутренней безопасности.

— А мне — плевать!

— Зря ты так горячишься, Кай, — неожиданно для всех усмехнулся я. — Думаю, недолго быть тебе начальником полиции.

Кай ощутимо вздрогнул и я окончательно уверился в своей правоте. Подтверждением моих умозаключений стал Сёдэн, волокущий за ворот цинохайской куртки светловолосого воина, на лице которого запеклась кровь. Сёдэн прошёл мимо гвардейцев, швырнул светловолосого к нашим ногам.

— И кто это? — поинтересовался я, глядя на «добычу» Сёдэна.

— Имени его не знаю, — пожал плечами тот, меланхолично закуривая сигарету, к которым пристрастился с недавнего времени. — А всё, стоящее вашего внимания, он расскажет и сам. — Он легко пнул светловолосого ногой по рёбрам. — Начинай говорить.

Но ничего сказать он не успел. С диким рёвом к нам бросился Кай, выхвативший саблю. Однако убить он пытался не самурая в цинохайской куртке, его целью был я. Все вскинули оружие, но я остановил их, подняв салю к бою и махнув левой рукой. Никто не стал вмешиваться в наш поединок.

Кай налетел на меня, широко размахнувшись саблей. Я легко парировал удар, хоть правая рука и болела отчаянно. Короткое движение кистью — и оружие моего противника летит в сторону, гремит сталью по камням мостовой.

— Это чтобы ты не думал, что я не способен постоять за себя, — бросил я ему.

Кая схватили за руки гвардейцы и потащили прочь. Полицейские, стоявшие перед воротами и наводившие на них пушки, недоумённо глядели на эту сцену, но ничего делать не решались.

— Отойдите от ворот! — крикнул я им, направляясь к воротам в сопровождении Кэнсина и Саноскэ. Ёсио и Перри остались там, где стояли, как и Сёдэн, они допрашивали самурая в цинохайской куртке.

— И что думаешь делать с этой баррикадой? — Я повернулся к Кэнсину с Саноскэ.

— Я, конечно, могу попробовать, — протянул последний, оценивающе глядя на сорванные с петель крепкие дубовые ворота и не слишком аккуратно сложенные за ними обломки столов и стульев (во дворе посольства планировался крупный приём по поводу визита Перри).

— Не говори ерунды, — отмахнулся я. — Можно пальнуть по воротам из пушки, как и собирался Кай.

— Погибнут люди, — мрачно сказал Кэнсин.

— Э-э-эй!!! — неожиданно заорал Саноскэ. — Те, кто внутри! Отойдите подальше от ворот! Мы сейчас по ним из пушки палить будем! Кто не верит — ваше дело! Мы всё равно пальнём!!!

Следом неугомонный мастер рукопашного боя обернулся ко мне и спросил:

— Можно? — Сам при этом уже направлялся к пушке, не дожидаясь моего ответа.

Меня так и подмывало сказать «нет», но я удержался и кивнул. Саноскэ уже стоял рядом с пушкой, держа в руках кусок горящей пакли. При помощи пары полицейских он навёл жерло пушки на баррикаду перед воротами и прежде чем подпалить фитиль снова заорал, да так, что у меня едва уши не заложило:

— ВАЛИТЕ ОТ ВОРОТ!!! СТРЕЛЯЮ!!!

Во второй раз за сегодня грянул гром, а когда рассеялся дым и осели щепки, на которые разлетелась баррикада, я увидел проход в стене посольства и удивлённые лица новых патриотов, пытающихся проморгаться после выстрела. То ли они вняли громогласным советам и попрятались, то ли залп оказался не столь сильным и весь ушёл в баррикаду.

— ВАУ!!! — возопил Саноскэ, потрясая куском пакли. — НИЧЕГО СЕБЕ! ЭТО БЫЛО ЧТО-ТО! Я — ОДИН, ВСЮ БАРРИКАДУ!!!

— Довольно, Саноскэ, — оборвал его восторги Кэнсин. — У нас дела внутри.

Юный ронин медленно направился к образовавшемуся на месте ворот пролому, Саноскэ бросил горящую паклю полицейскому и поспешил за ним.

— Кэн-кун, — обратился он к юному ронину, — не трать силы на этих мальчишек. — Саноскэ подбородком указал на парней с белыми повязками на лбу. — Я справлюсь с ними.

Он обошёл Кэнсина, опередив на несколько шагов и встретил новых патриотов. Первые из них ожидали, что Саноскэ выхватит оружие и были сильно удивлены, когда он обрушил на них мощь своих кулаков. Остальные движения рукопашника я видел весьма смутно, хоть и следовал за ними с Кэнсином всего в нескольких шагах позади. Саноскэ раздавал удары направо и налево, буквально расшвыривая израненных и усталых «защитников» посольства. Он легко отбивал направленные в него клинки голыми руками, а те что поплоше — и вовсе ломал, казалось, кожа его прочнее любой брони, потому что я могу поклясться, несколько раз его катаны попадали в него, но отскакивали в сторону. Я после специально подобрал пару из таких мечей — на клинках их были характерные кидзу[89] примерно там, где они соприкасались с телом Саноскэ. Лишь один из патриотов после близкого знакомства с кулаками или ногами Саноскэ рискнул попытаться встать на ноги, но я недвусмысленно похлопал его плоскостью клинка сабли по плечу и лукаво подмигнул — мол, не стоит этого делать. Парень оказался смышлёный и тут же прекратил бессмысленные потуги.

— Довольно, — оборвал, наконец, потасовку молодой, но властный голос и, раздвигая ряды самураев, вперёд выступил молодой буси в кимоно неопределимого (так сильно оно было залито кровью) цвета. — Ты пришёл ко мне, Кэнсин? И вижу, что так враг. Определился, наконец, со стороной.

— Я хочу покончить с кровопролитьем, — ответил ронин.

— Если моя смерть поможет, — мрачно бросил его визави, — то давай покончим поскорей. — Он потянул из ножен катану.

Кэнсин слегка сгорбился, как обычно, перед началом схватки, сложив пальцы на рукоятке. Мы с Саноскэ отошли подальше, давая им место для схватки, нашему примеру последовали и новые патриоты, многие из которых начали вполголоса спорить кто победит — их лидер (его звали Такими Сигурэ) или же Самурай-с-крестом. Я ухмыльнулся — Кэнсина помнили и под тем, внушавшим многим ужас прозвищем. Долгая же слава. Надеюсь, сам подобной не удостоюсь.

Первые несколько секунд противники медленно кружили по пространству, примериваясь друг к другу, короткими движениями (даже намёками на движения) провоцируя визави. Первым атаковал Сигурэ — молниеносный выпад катаной, но Кэнсин парировал его, и тут же в лицо ему устремились ножны, сагэо[90] которых патриот обмотал вокруг запястья. Кодзири[91], изготовленный в форме оскаленной головы дракона, устремился к лицу Кэнсина. Тот сумел уклониться от них лишь в последний миг, а с другой стороны уже летел клинок катаны Сигурэ. Это была весьма своеобразная форма нито-дзюцу[92], своеобразная, но весьма действенная, следует признать. Кэнсину приходилось сражаться с одним противником «на два фронта» и действия последнего были отлично скоординированы, что делало его более опасным (самураи, по большей части, законченные индивидуалисты и драться с двумя порой куда проще, чем с одним).

Кэнсин едва не упал на землю, уклоняясь от катаны, следом получил ножнами в правый бок, зато сумел парировать клинок, уже летящий ему в лицо. Скрестившись клинки заскрежетали друг о друга, взгляды пересеклись. Оба замерли на мгновение и вновь сорвались. Кэнсин буквально взмыл над землёй, занося над головой катану. Сигурэ вскинул ножны, так что кодзири[93] уставился точно в солнечное сплетение юного ронина, готового обрушиться на противника (но врага ли?). Это не остановило Кэнсина, продолжавшего стремительно лететь навстречу ему. Сигурэ не убрал ножны, Кэнсин нанёс удар. Юный ронин на минуту повис на ножнах, как тряпичная кукла, после рухнул на землю и подняться сумел лишь опираясь на клинок. Сигурэ отступил на несколько шагов, покачнулся и медленно осел. По лбу его ручьём струилась кровь.

— И закончим на этом! — громогласно заявил я, входя в круг, образованный новыми патриотами. — Как министр внутренней безопасности островов Такамо, я приказываю вам собрать погибших товарищей и в течении ближайших пяти часов покинуть Дзихимэ. В столицу всем вам вход закрыт!

Я уже хотел уйти, но тут меня поймал за рукав Кэнсин. Я стоял рядом с ним.

— У Сигурэ в городе осталась сестра, кажется.

— Думаю, пяти часов патриотам хватит, чтобы позаботится о своих семьях, — сказал я и добавил: — На них приказ о высылке не распространяется, впрочем.

Несколько дней спустя мы (Кэнсин, я, Саноскэ, Каору и даже Яхико) сидели в додзё и обсуждали случившееся.

— Семьи многих патриотов остались в Дзихимэ, — сказал Кэнсин, — и их не тронули. Это был твой приказ, Кэндзи-доно?

— Не приказ, — покачал я головой, — такие вопросы решать не мне, Кэнсин. Мне стоило больших усилий «отбить» их у злопыхателей из числа министров правительства микадо.

— Раньше семья несла ответ за действия любого из её членов, — заметила Каору.

— Это, — я состроил физиономию, подобную той, с которой выступал на заседании Совета министров, и процитировал свои же слова, — пережиток эпохи Мурото и неприемлемо в новых условиях.

Все рассмеялись и лишь Кэнсин тихо произнёс:

— Эта фраза, можно сказать, реквием патриотам.

— И старым, — добавил я, — и новым.

Конец.

Август — ноябрь 2005