Рекуперация

11. Соболев. Финита

Утро не задалось. Мучило нехорошие предчувствие, вдогонку к этому болела голова, что для двадцативосьмилетнего учёного было не характерно.

— Витя, завтракать садись, — Нина Георгиевна Соболева с тревогой поглядывала на хмурого сына, на генном уровне улавливая тревожное настроение сына.

— Спасибо, мама. Только кофе и покрепче, ладно. Не смотри так — всё у меня нормально.

Молодой учёный и по совместительству сотрудник КГБ, изучающий не только природу времени, но и необъяснимое до настоящего времени явления — возникновение в обществе развитого социализма странных личностей, "туристов". Так их окрестили в подразделении, занимающимся всякими временными аномалиями, отделе. С одним из "туристов" Соболев был знаком и подружился, после того, как попаданец вытащил чекиста из под колёс "взбесившегося" грузовика. Сегодня самый непростой день за всю карьеру учёного — кардинальная перемена в работе лаборатории, которой Соболев отдал последние шесть лет научной деятельности.

Соболев привык, пока трамвай медленно плёлся по Кондратьевскому проспекту обдумывать рабочие вопросы: задания сотрудникам, систематизацию и анализ испытаний, разборы у заведующего лаборатории Дооса, да доклады своему непосредственному начальнику полковнику Серебрякову. Но сегодня, Виктор Сергеевич вновь прогонял схему своего авантюрного и жестокого плана, который раз и навсегда изменит его жизнь и деятельность ОЛИБ. За скобками стоял моральный аспект от акции задуманной как авария. Соболев не задумывался с какого времени весь идейно-политический задел ревностного комсомольца, строителя самого совершенного в мире общества с его незыблемым кодексом строителя коммунизма, вдруг дал сбой. Отчего на первое место вышла жестокая карьеристская цель, умысел прибрать к рукам бразды правления секретной лаборатории, подчинить ход исследований своим планам.

Ему надоела опека, палки в колеса его инициативам, сомнения в компетенции, особенно после скандала с любовницей Дооса, когда тот во всеуслышание объявил его научной посредственностью, припечатав клеймом "любимчик Серебрякова". В тот раз Соболев положил конец истерике завлаба оборвав его жёстко в лучших традициях спецслужб: "Молчать! Хотите побеседовать в другом месте?!" Он помнил, как

Сдулся и потух полный ненависти яростный выброс Дооса. Сегодня любовника Колывановой, биолога, заведовавшей всей подопытной живностью лаборатории, ждёт куда как весомей сюрприз. Останутся в прошлом все эти дрязги, рабочий роман, корпоративные посиделки с возлияниями и прочее дерьмо, отвлекающее от настоящей работы, подлинными исследованиями, решительно приблизившими монтаж прототипа машины времени. ОЛИБ под его руководством, а не депортированного во время войны немца.

Злость вновь затмила сознание чёрной волной, потушив, редкие блёстки здравого смысла, сострадания и жалости. Доос оставался не просто коллегой-соперником, а на голову превосходившим Виктора Сергеевича новатором и учёным, но Соболев боялся в этом признаться. Уверенность в безупречности плана теракта, а главное последствий расследования, гасила искорки сомнений и страха. Соболев рассуждал следующим образом: два ключевых свидетеля просто не смогут убедить следователей и членов комиссии о виновности кадрового сотрудника КГБ. Сама абсурдность пояснений Чистякова и Петрушевского о причастности заместителя начальника ОЛИБ, отводила подозрения на других лиц, и в первую очередь, на Дооса, у которого должны найти спрятанный компромат, да ещё какой! Чистяков будет твердить о рядовом задании, которое исполнял много раз — доставке в лабораторию посылки от смежников с уникальными запчастями для экспериментальной установки.

Петрушевский, посвящённый в план Соболева, будет молчать до конца, отлично понимая, что чистосердечное признание приведёт его в психушку или в камеру блока смертников. У этого парня мозги из двадцать первого века, осмысление акции проходит в заданном Соболевым ключе — всё во благо науки. Встряхнуть ОЛИБ, якобы технической неисправностью газовода, убедить высокое начальство в ограниченном финансировании проекта и мер техники безопасности. А главное — вишенка на торте, Генрих Иванович, якобы сотрудник Bundesnachrichtendienst — службы внешней разведки Германии (анонимка о причастности Дооса лежит в сейфе Серебрякова). Пусть ищут, доказывают, Соболев тут ни при чём и тихо будет ждать своего часа.

Углублённый в свои мысли Соболев не заметил "особый" взгляд мужчины, читающего книгу Достоевского "Преступление и наказание. Конечно в школе КГБ, Виктор Сергеевич проходил дисциплины негласного наблюдения, отлично помнил ветерана 7-го управления КГБ СССР, читавшего лекции. Но молодой учёный был далёк от романтики "наружки" или "сбрасывании хвоста". Ему больше нравились оперативная психология, способы воздействия на подозреваемых и несколько десятков часов, отведённых на спецподготовку по рукопашному бою. Между тем мужчина сошёл на ближайшей остановке. Соболев не мог видеть, как поклонник Достоевского пересел в невзрачный "Москвич" и по рации передал: "Объект движется по маршруту. Принимайте на остановке "Кантемировская улица". На Кантемировской в трамвай заскочила молодая парочка, скользнув взглядом по ничего не подозревающему объекту, устроились рядом с кондуктором и весело щебетали до конца маршрута Соболева. Парочка выскочила вслед и проводила старшего лейтенанта до проходной института.

Соболев погрузился в рутину работы ОЛИБ: запланированные опыты, заполнение журнала, ничего не значащие фразы с сотрудниками, решение отдельных вопросов в кабинете Дооса, перерыв на обед и прочее. После обеда в лаборатории появился как всегда весёлый и легкомысленный Чистяков. Лаборанта любили за незлобивый и общительный характер, способность балагурить по поводу и без, за глубокое знание темы разработок. Как и Соболев, Чистяков окончил физмат университета с красным дипломом и появился в лаборатории почти одновременно с будущим чекистом. Виктор Сергеевич поглядывал на часы. Пора. Решительно направился к Феде Чистякову, ковырявшемуся в электронном блоке установки.

— Федя, не в службу, а в дружбу смотайся на Финляндский вокзал. Забери из камеры хранения коробку с автономным блоком питания. Мы заказывали в Архангельске в опытной мастерской при заводе "Красная кузница", помнишь? Встретить курьера было некому, а он вёз ещё один заказ в Москву и опаздывал на другой поезд. Договорились, что оставит коробку в камере хранения, вот номер и код ячейки. Полный бардак с доставкой, но сам знаешь, как нужен образец. Сделаешь?

Поймав на лице сотрудника недоумение, добавил:

— Сам не могу, жду междугородный звонок, а в боксе держать изделие не стоит. Сам понимаешь, кругом секреты.

Через два часа в лаборатории появился Чистяков.

— Всё как вы просили, ну и жарища на улице.

— Спасибо, Федя. Положи на стол.

— Может откроем и посмотрим, что там северные умельцы наваляли?

— Сейчас снова звонить будут, подожди, мне надо зарегистрировать прибор, потом можешь колдовать. Я тебя позову.

Чистяков появился в лаборатории через два часа, положил на стол обыкновенную коробку из под обуви перетянутую несколько раз бечёвкой. Судя по усилию, посылка тянула на несколько килограммов. Когда закрылась дверь в комнату зама, Соболев преобразился. Молниеносно вскрыл коробку, аккуратно достал адскую машинку, завёл будильник на три часа и соединил провода импровизированного таймера. В коробку вложил блок питания, забранный утром из другой камеры хранения и ранее завезённый курьером. Сунул сопроводительные документы и заново перевязал. Вспомнил, как неудобно было пронести притянутый поясным ремнём блок через охрану корпуса. Натёртый живот того стоит, осталось занести бомбу в изолированный испытательный блок, находящийся напротив его крошечного кабинета. Выглянул в коридор, никого. Быстро прошмыгнул в аппаратную, оттуда в к прототипу. Открыл дверцу распределительного щита и сунул взрывное устройство под кабели.

В тот же момент мир взорвался стальным окриком, неизвестно откуда появившегося Серебрякова:

— Стоять! Отпусти "машинку", подыми руки! Медленно повернись ко мне, гадёныш.

Внутри всё обмерло. Соболев сжался, в голове вспыхнуло — это конец! Он медленно повернулся с поднятыми руками. Помимо Серебрякова в помещение ворвались два сотрудника и ловко защёлкнули наручники на запястьях. С ними следователь в форме. Оттеснили к стенке. В дверь заглядывали испуганные сотрудники. Вперёд протиснулся начальник лаборатории:

— Разрешите?

— Да, да, проходите, Генрих Иванович. Нужен второй понятой.

— Где Чистяков, ему можно? Он последний общался с этим, — Доос презрительно бросил взгляд на потерянного и деморализованного подчинённого.

— Можно. Ну, что давайте начнём.

Соболев испуганно слушал и наблюдал, как следователь заполнял протокол места происшествия. Как отстранённым голосом зачитывал подробности изъятия "прибора, напоминающего взрывное устройство". Как сухо ставил вопросы и уточняющие реплики. Как в комнату прибыл специалист из управления и описывал составляющие адской машины. Как устройство упаковали в специальный кожух и вынесли. В мозгу стучалась мысль: как же так, этого не может быть, как узнали?

Под презрительными взглядами Колывановой, Дооса, секретаря и других сотрудников, его провели такой знакомой дорогой из лаборатории и далее по коридору, вниз по лестнице к проходной. Постепенно приходило осознание, что эта дорога в один конец и он никогда больше он не вернётся в сюда. Вспомнил сегодняшнее утро, маму, её тревожный взгляд. Ужас, как она это всё перенесёт? Захотелось завыть и упасть в истерике на землю.

В машине взял себя в руки. Ведь Серебряков свой, кругом свои. Не будет огласки, внутриведомственный чудовищный скандал замнут. Никто не заинтересован. Надо на следствии бить на побудительные причины. Пусть чудовищно глупо, пусть, но ведь науки ради, для того чтобы всколыхнуть научное сообщество там наверху. Чтобы осознали насколько велика конечная цель, как важно дополнительное финансирование и устранение дефицита кадров. В этот миг поймал ненавидящий взгляд Серебрякова, лучше бы прибил на месте при попытке к бегству. Боже, что я натворил?!

На улице Войнова провели во внутреннюю тюрьму. Ага, значит допрашивать пока не будут, будет время собраться с мыслями. Ну да, Серебряков должен доложить Арефьеву, а там уже будут решать сообща. Всё ясно как день — измена, подготовка взрыва. Будут искать иностранный след. Вспомнят анонимку на Дооса, попробуют связать. Голова пухла от мыслей. Вот бы рабочий образец машины времени, да откатиться на несколько дней назад и не выпускать на свободу страшную химеру своего падения. За такое расстреливают. Закрытый суд и выстрел. А на политзанятих зачитают этот случай в качестве примера неотвратимости наказания за предательство.

После шмона, оставили сигареты и спички. В камере он никогда не был. Несколько раз присутствовал на допросах, плюс достопамятная командировка в Москву, где в следственном изоляторе № 1, именуемым "Матросская тишина", допрашивали вместе с полковником лже-попаданца Панкратова. Сейчас с нездоровым интересом, в свете слабой лампочки, забранной решёткой, рассматривал неровные стены, взъерошенные штукатуркой — "шубой", древний, ещё довоенный узкий унитаз — "толчок". Завалился на дощатую кровать "шконку" и стал читать редкие надписи, абсолютно не вдаваясь в их смысл. В сознании постоянно билась одна и та же мысль — я ценный кадр, в расход не пустят, создадут типа сталинской "шарашки" и запустят параллельные работы по созданию машины времени.