Разум и чувства и гады морские

Глава 45

Элинор бросилась в дом, в каюту сестры, и обнаружила, что та пробуждается от долгого целительного сна. Сердце Элинор разрывалось в панике. Выглянув за черную штору, она увидела, что шлюпка уже почти у баржи. Жуткий хохот Страшной Бороды доносился до нее и сквозь окна каюты, с каждым мгновением он звучал все громче и все ближе. Это привело ее в такое волнение, что она, позабыв об усталости, боялась лишь перепугать сестру.

— Поспи еще немного, милая Марианна, — прошептала она ей. — Еще совсем немного.

С этими словами Элинор бросилась обратно на веранду, только чтобы увидеть, что свирепые пираты уже доплыли до баржи и вот-вот по вант-трапу поднимутся на борт «Кливленда».

— Сушите весла, морячки! — рычали они, поднимаясь. — Позвольте насладиться вашим обществом в такой чудесный вечер!

В левой руке Элинор все еще сжимала кортик Уиллоби, правой же она схватила охотничье ружье Палмера и прицелилась; как только над фальшбортом показалась повязанная платком голова первого из нападавших, она нажала на спусковой крючок. Мощная отдача отбросила Элинор на леер; что было еще хуже, она промахнулась. Ее мишень, долговязый немытый морской волк в потрепанном, перелатанном камзоле, лишь расхохотался, когда пуля просвистела у него над головой. Элинор, прижавшись к лееру, выстрелила второй раз, и с большим успехом: второму пирату, показавшемуся над фальшбортом, пуля попала прямо в лицо, голова его взорвалась, а тело упало в море.

Но не успела Элинор подняться, как на ее шее с сокрушительной силой сжались мозолистые руки первого пирата. Рана от скорпионьего укуса заболела хуже прежнего, и тотчас боль сменилась отвратительным чувством, что дышать стало невозможно. Посмотрев в немытое лицо пирата, она со спокойствием отчаяния подумала: это — последнее, что она видит в своей жизни. Ах, как она жалела, что не интересовалась теми постановочными дуэлями, которые ей довелось посмотреть, когда джентльмены удачи были на Станции последним писком моды! Ах, как жаль, что она не знала, чем отвратить от себя жестокое пиратское внимание!

Будто в ответ ее мыслям, раздался громогласный окрик миссис Дженнингс: — Режьте его! Представьте, что он плавун!

И в самом деле, искусством резьбы по плавуну она владела очень хорошо, к тому же у нее был и подходящий инструмент — кортик Уиллоби длиной в пять дюймов мог в некотором приближении сойти за нож для резьбы! Воздев руку, она принялась резать пирата по лицу — один порез, другой, третий… и покрыла обветренное лицо злодея множеством ран, воображая, будто его голова — лишь застарелый кусок плавуна, который она превращает в очередную скульптуру.

Черная кровь пирата хлынула прямо ей в лицо, и пришлось отплевываться. Вскоре его хватка ослабла — Элинор зарезала его до смерти. Миссис Дженнингс в ночной рубахе и чепчике подбежала к ней и помогла подняться.

— Мы должны спешить! — поспешно сказала Элинор. — Это корабль…

— Страшной Бороды, душенька, я знаю.

Она указала на «Веселую убийцу», которая все приближалась — до нее оставалось не более тридцати футов. Страшная Борода так и стоял на носу с саблей в руке, ничуть, казалось бы, и не взволнованный гибелью своего авангарда. Вдруг «Убийца» остановилась и на некоторое время замерла. Одно мимолетное благословенное мгновение Элинор тешила себя надеждой, что враги почему-то решили повернуть в море. Она снова подняла подзорную трубу как раз вовремя, чтобы разглядеть, как Страшная Борода поднял свою огромную саблю над головой и издал ужасный рев. По этому сигналу вся команда, выстроившаяся на носу, столпившаяся на полуюте — некоторые пираты даже свисали со снастей, — подняла луки и осыпала «Кливленд» стрелами.

Элинор и миссис Дженнингс прыгнули за штурвал, и стрелы пролетели мимо густым смертоносным роем.

— Три тысячи чертей, сдавайтесь! — раздался с носа «Убийцы» глубокий голос Страшной Бороды. — Сдавайтесь, и, может быть, я не вздерну вас на рее, а только перережу вам глотки и пущу на корм акулам. Раз уж вы дамы. Хотя… кто меня знает!

Услышав этот образчик пиратского юмора, команда «Убийцы» расхохоталась нестройным хором.

Элинор, набравшись мужества, высунулась из-за штурвала и закричала: «Мы никогда!..» — только чтобы умолкнуть от мучительной боли, так как враги как раз снова выстрелили и стрела вонзилась ей в руку. И тут миссис Дженнингс доказала, что ее неприязнь к пиратам не меньше, чем у Элинор, а умеет сражаться она, может быть, и лучше.

С неожиданно страшным воем она бросилась к пушкам и выстрелила из карронады с убийственной точностью: вскоре несколько пиратов попадали на палубу, скошенные картечью. Но, несмотря ни на что, пиратская шхуна вновь двинулась к барже, пока кто-то из команды скидывал останки своих бывших товарищей за борт.

— Идите сюда, милочки! — крикнул Страшная Борода. — Кого бы из вас первую пригласить на танец? Я до женского общества всегда был охоч!

Тут Элинор вспомнила про свисток. «Веселая убийца» уже подплыла достаточно близко, так что ухмыляющиеся лица врагов было видно и без подзорной трубы. Она достала из кармана длинную трубочку-свисток, которую Уиллоби бесстыдно отдал ей всего лишь час назад, хотя казалось, с тех пор прошло много лет.

Она подула в трубочку, затем подула еще раз, снова и снова, не зная, будет ли от нее хоть какой-нибудь толк, уверенная лишь, что это их единственный шанс на спасение. И вдруг, мгновение спустя, из непроницаемых океанских глубин показалось длинное щупальце, покрытое присосками, потянулось к пиратскому кораблю и проскользнуло на полубак. Следом тотчас появилось еще одно щупальце, затем третье, четвертое. Вскоре «Убийца» была окружена лесом извивающихся щупалец, целой стаей восьминогих чудовищ, пенивших темную воду, бодающих борта своими огромными головами, устремивших все свои щупальца к пиратам. Те пришли в замешательство и испуганно перекликались на своем причудливом жаргоне; одного за другим мощные щупальца хватали их и утаскивали под воду. Потрясенная Элинор замерла, не отнимая свисток от губ, а огромные головоногие продолжали свое черное дело.

Через несколько минут все пираты, похоже, были истреблены — все, кроме Страшной Бороды, который все еще стоял на носу шхуны, непобежденный, гневно сверкающий глазами. У его ног валялась куча отрубленных щупалец, павших под ударами его сабли, а также расплющенная голова осьминога, которую он размозжил мощным ударом своего тяжелого сапога. Подняв саблю над головой и не сводя с Элинор полного злобы взгляда, он направлял корабль вперед.

— Разрази меня гром, какие очаровательные у вас друзья, и это в таком-то возрасте, — хмыкнул Страшная Борода, отпихнув голову осьминога за борт. — Я буду весьма, весьма рад нашему знаком… а-а-а!

Страшная Борода издал протяжный крик боли и удивления, когда кто-то — или что-то! — ударило его доской прямо по лохматому затылку. Пиратский капитан пошатнулся, что дало возможность нападавшему выхватить у него из рук саблю и одним уверенным движением отрубить ему голову.

Героем был полковник Брендон. Элинор сердечно поприветствовала его с борта «Кливленда», и в ответ он победно поднял в воздух голову Страшной Бороды.

— Брендон? Но это значит…

Обернувшись к сходням, Элинор наконец увидела:

— Матушка!

Миссис Дэшвуд, натерпевшаяся страху на спине полковника Брендона, пока он вез ее к «Кливленду», почти убедила себя, что Марианна уже скончалась, и ей не хватало духу спросить о ней даже Элинор, но та, не дожидаясь ни приветствий, ни расспросов, мгновенно сообщила ей радостное известие:

— Марианна жива, матушка! Она жива! И мы истребили пиратов! Какой счастливый день!

Миссис Дэшвуд с обычной ее чувствительностью тут же переполнилась счастьем, как минуту до того — горем; она упала в объятия Элинор, и, обнявшись, они наблюдали, как полковник Брендон рубит тело Страшной Бороды и бросает куски в море осьминогам, которые так им услужили. Затем полковник спрыгнул в море, легко рассекая окрасившуюся кровью воду, и вскоре присоединился к ним на веранде.

«Веселая убийца», теперь уже ни для кого не опасная, медленно дрейфовала обратно в море, а в гостиной «Кливленда» миссис Дэшвуд приводили в чувство дочь и добрый друг. Проливая слезы радости, все еще не в силах говорить, она снова и снова обнимала Элинор, прерываясь лишь затем, чтобы пожать руку полковнику Брендону и одарить его взглядом, полным безмерной благодарности и уверенности, что он разделяет с ней радость момента. Радость он разделял, однако в еще более глубоком молчании, чем ее собственное.

Как только миссис Дэшвуд пришла в себя, первым делом она пожелала увидеть Марианну, и не прошло и двух минут, как она уже была у постели любимой дочери, ставшей ей еще дороже из-за разлуки, постигшего ее несчастья и опасности.

Восторг, охвативший Элинор при их встрече, умаляло только опасение, что Марианна не сможет уснуть, но когда речь шла о жизни любимой дочери, миссис Дэшвуд умела быть спокойной и даже сдержанной. Марианна же, счастливая присутствием матери, понимала, что слишком слаба для бесед, и покорно согласилась, что ей необходимы тишина и покой. Миссис Дэшвуд решила просидеть у ее постели всю ночь, и Элинор, повинуясь материнским настояниям, легла спать. Но сон, казалось, спугнули волнения прошлой бессонной ночи и битва с пиратами. Уиллоби, «бедный Уиллоби», как она теперь позволяла себе думать, не покидал ее мыслей. Она ничуть не жалела о своем согласии выслушать его и теперь то винила, то оправдывала себя за то, что прежде осуждала его так сурово. Но обещание рассказать все сестре не давало ей покоя. Элинор страшилась его исполнить, страшилась того, какое впечатление это произведет на Марианну, сомневалась, что после таких объяснений та когда-нибудь сможет быть счастлива с другим, и на мгновение даже пожелала, чтобы Уиллоби овдовел, а его жену поглотил огромный осьминог, как недавно — пиратов. Затем, вспомнив о полковнике Брендоне, решила, что его верность и его страдания заслуживают руки ее сестры гораздо больше, чем Уиллоби, укорила себя за дурные мысли и от всей души пожелала его жене чего угодно, кроме смерти.

Марианна поправлялась с каждым днем: нарывы вскрывались и затягивались, щеки уже не пылали нездоровым жаром, пульс стал прежним. Неизменная веселость и сияющие глаза миссис Дэшвуд подтверждали ее неустанные заявления, что она одна из самых счастливых женщин на свете. Слушая ее излияния и видя им наглядное доказательство, Элинор иногда гадала, помнит ли та про Эдварда. Каждый день они по очереди высматривали на горизонте пиратские корабли, но ни одного не видели. Миссис Дэшвуд же, доверившись той сдержанности, с какой Элинор написала ей о своем разочаровании, пребывала на вершине блаженства и думать могла лишь о том, как его приумножить. Опасность, которой, как ей теперь казалось, подвергла Марианну в том числе и она, ошибочно поощряя ее злополучную приязнь к Уиллоби, миновала. Лишь однажды ее неизменно счастливое лицо омрачилось, когда Элинор справилась о здоровье Маргарет.

— Маргарет… — повторила миссис Дэшвуд, бросив тревожный взгляд на Марианну, которую ей вовсе не хотелось беспокоить дурными новостями. — Маргарет осталась на острове.

Когда Элинор попыталась добиться от матери объяснений этому уклончивому ответу, та лишь хмуро покачала головой, и Элинор рассудила, что будет лучше прекратить расспросы.

У миссис Дэшвуд была и другая причина для радости, о которой не догадывалась Элинор. Но стоило им остаться наедине, как мать все ей рассказала:

— Наконец-то мы одни. Милая Элинор, ты и не знаешь, как я счастлива. Полковник Брендон влюблен в Марианну. Он сам мне все рассказал.

Ее дочь, одновременно и довольная, и огорченная, и удивленная, и нет, безмолвно внимала.

— Ты ничуть на меня не похожа, душенька, поэтому я не удивляюсь твоему спокойствию. Если бы мне вздумалось пожелать моей семье наивысшего блага, я пожелала бы, чтобы полковник Брендон женился на одной из вас. Думаю, из вас двоих Марианна будет больше с ним счастлива. Если, конечно, сумеет притерпеться к щупальцам, которыми заросло его лицо.

Элинор с улыбкой пропустила это мимо ушей.

— Вчера, когда мы остановились отдохнуть на скользком утесе на полпути от Погибели, он раскрыл мне свое сердце. Признание вырвалось у него невольно, без умысла. Я, конечно, могла говорить только о своей дочери, и он не сумел скрыть волнение, ничуть не уступавшее моему. Когда я это заметила, он поведал мне о своей нежной, чистой, верной привязанности к Марианне. Милая моя Элинор, он полюбил ее с первого взгляда!

Элинор заметила в речи матери интонации не полковника Брендона, но ее собственного живого воображения, которое привычно рисовало все в тех красках, в каких ей было угодно.

— Его любовь, несравненно более пылкая, искренняя и верная — уж в этом нет никаких сомнений! — чем все, что чувствовал или изображал Уиллоби, перетерпела даже злополучное увлечение Марианны этим проходимцем! И какая самоотверженность! Когда у него не было ни малейшей надежды! Вот что я скажу: его сердце столь же прекрасно, сколь уродливо его лицо! В нем нельзя обмануться!

— За полковником Брендоном давно закрепилась репутация замечательного человека.

— Я знаю, — серьезно ответила ей мать. — Как он приплыл за мной, показав себя таким внимательным другом, как он без колебаний надел себе на спину седло, чтобы мне было удобнее ехать, — нужны ли еще доказательства того, что он достойнейший из людей?

— Что вы ему ответили? Подали ли вы ему надежду?

— Ах! Душенька моя, о надежде я тогда не могла говорить ни с ним, ни даже с собой. Ведь Марианна, быть может, умирала в тот самый миг! Но он не просил ни надежды, ни поощрения. Он доверился мне невольно, ища у меня дружеского утешения, а не родительского согласия. К тому же поначалу я не нашла слов, так растерялась, но через некоторое время все-таки сказала, что если Марианна выживет, во что мне хотелось верить, поспособствовать их браку будет для меня величайшим счастьем. А после нашего прибытия, когда ты встретила нас такой радостной вестью, я повторила ему это еще раз и подробнее и поощрила его, насколько было в моих силах.

— Если судить по настрою полковника, вам не удалось сделать его равно счастливым.

— Да, не удалось. Он считает, что чувства Марианны слишком глубоки, чтобы перемениться, и даже если ее сердце вновь станет свободным, он чересчур суров к себе, не способен поверить, будто она когда-нибудь обратит на него внимание, с такой-то разницей в возрасте, во взглядах и… конечно, нельзя забывать и об извивающихся… ты понимаешь. Спору нет, он не так красив, как Уиллоби, но в то же время в его манерах есть что-то гораздо более приятное. Как ты помнишь, в глазах Уиллоби то и дело мелькало нечто такое, что очень мне не нравилось.

Элинор ничего подобного не помнила, но ее мать продолжала, не дожидаясь ответа:

— Я ничуть не сомневаюсь, что, окажись Уиллоби честным человеком, Марианна никогда не смогла бы стать с ним такой счастливой, какой она будет с полковником Брендоном.

Элинор удалилась обдумать все наедине с собой. Улыбнувшись украдкой, она провела пальцем по осьминожьему манку, который так до сих пор и лежал у нее в кармане. Желая полковнику удачи, она все же не могла удержаться от жалости к Уиллоби.