Разум и чувства и гады морские

Глава 37

К концу второй недели миссис Палмер настолько оправилась, что ее мать больше не считала необходимым уделять ей все свое время. Довольствуясь одним-двумя визитами в день, она вернулась в собственный отсек, где обнаружила, что сестры Дэшвуд вполне готовы возобновить прежний распорядок.

На третье или четвертое утро после того, как все вернулось на круги своя, миссис Дженнингс, завершив привычный поход к миссис Палмер, вошла в гостиную, где Элинор в одиночестве вскрывала коробку с пышками тройной усушки.

— Милая моя мисс Дэшвуд! Вы уже слышали новости?

— Нет, сударыня. Что случилось?

— Нечто невообразимое!

— Еще одного младенца засосало в водопровод?

— Нет, слава богу! Когда я добралась до мистера Палмера, Шарлотта с ума сходила из-за ребенка. Она решила, что он очень болен — кричал, вертелся, весь покрылся сыпью. Я посмотрела на него и сразу сказала: «Господи! Душенька, да это не что иное, как солитер, терзающий ему внутренности, принесите мне щипцы и спички!» И нянька то же самое сказала, но Шарлотта не успокоилась, поэтому послали за мистером Донаваном, который только посмотрел на малыша и сказал то же самое, что это всего лишь солитер, а потом разжал младенцу челюсти, опустил туда леску и выудил шельмеца, а я его сожгла, и Шарлотта наконец успокоилась. И вот, когда он уже собрался уходить, мне пришло в голову — я и не знаю, с чего бы! — но мне пришло в голову расспросить его, не знает ли он каких новостей. На что он улыбнулся, глуповато усмехнулся и напустил на себя мрачный вид, а я спрашиваю: «Неужели еще одного младенца засосало в водопровод?» — а он говорит: «Нет», — а потом шепотом: «Но из страха, что до ваших гостий дойдут тревожные слухи, я должен сказать, что причин для тревоги нет. Миссис Дэшвуд, без сомнения, скоро оправится».

— Как?! — вскричала Элинор. — Фанни больна?

— Именно это я и сказала, душенька. «Господи! — говорю я, — миссис Дэшвуд больна? Ее засосало в водопровод?» А доктор сказал, что нет, и взмолился, чтобы я прекратила об этом спрашивать, и, думаю, только от смущения — потому что я настаивала на своей версии — все мне и рассказал. Вот что выяснилось: мистер Эдвард Феррарс, тот самый молодой человек, о котором я все с вами шутила, уже не один год как помолвлен с Люси Стил!

Услышав это имя и узнав, что тайное наконец стало явным, Элинор ощутила горячечную слабость вкупе с мучительнейшей головной болью; в агонии она наклонилась и зажала голову меж колен. Она делала долгие, глубокие вдохи, а в темноте перед ее закрытыми глазами угрожающе танцевал пятиконечный символ.

Миссис Дженнингс то ли из вежливости, то ли из чувства собственного достоинства не обратила внимания на столь необычную реакцию.

— Вы только вообразите, душенька! — беззаботно продолжала она. — И кроме Анны об этом ни одна живая душа не знала! Как такое может быть? Между ними все было слажено, и никто ничего не заподозрил! Впрочем, я никогда их вместе не видела, уж я-то сразу бы все поняла. Так или иначе, из страха перед миссис Феррарс они держали все в секрете, и до сегодняшнего утра ни о чем не подозревали ни она, ни ваш брат с женой. Бедняжка Люси! Ее сестра, да вы и сами знаете, добрая душа, но, как говорится, без капитана на корабле, она все и выболтала. Подходит она к вашей невестке, которая сидит одна за пяльцами и не подозревает, что ее ждет, — можете себе представить, какой это был удар для ее гордости! С ней немедленно случился нервический припадок, и кричала она так, что услышал даже ваш брат, сидевший внизу в собственном кабинете и писавший письмо. Крики недовольства, в десять раз приумноженные удивлением и еще в десять раз обостренным слухом вашего брата, которому в прошлый вторник вживили крайне чувствительные барабанные перепонки рыбы-солдата.

И вот он бежит наверх, зажав уши руками, чтобы приглушить крики, и тут разыгрывается чудовищная сцена: в комнату только что вошла и Люси, не зная, что происходит. Бедняжка! Как мне ее жаль. Должна сказать, с ней обошлись очень сурово — ваша невестка бранилась как фурия и довела ее до обморока. Анна упала на колени и горько расплакалась, а ваш братец бродил по комнате в полной растерянности со звенящими ушами, натыкался на стены и повторял, что не знает, что делать. Миссис Дэшвуд объявила, что мисс Стил у нее и минуты не останутся, и вашему братцу пришлось на коленях умолять ее позволить им хотя бы собрать вещи.

— Силы небесные! — вставила Элинор.

— Когда приплыл мистер Донаван, их гондола была уже готова, и бедняжки как раз выходили. Несчастная Люси, по его словам, едва держалась на ногах, Анна выглядела ненамного лучше. Боже! В какой гнев, должно быть, придет мистер Эдвард, когда узнает! Как обошлись с его возлюбленной! Все это просто… — Тут миссис Дженнингс перешла на свой родной язык, совершенно непонятный Элинор.

Она попыталась собраться с мыслями, но негромкий стук в стекло купола отвлек ее от размышлений. Подняв глаза, она увидела, что в стекло настойчиво стучит небольшая рыба-меч. Пусть ее и терзали сердечные муки, но от этого зрелища ее пробрал озноб, который лишь усилился, когда она разглядела переливчатый радужный участок чешуи у рыбы на морде: значит, это была не та рыба, которая билась в стекло прежде. Это была совсем другая рыба.

Поскольку миссис Дженнингс говорила лишь о помолвке Эдварда, Элинор быстро поняла, что скоро обо всем узнает Марианна и ее надо как-то предупредить. Нужно было как можно мягче рассеять ее заблуждения, сообщить правду и тем самым подготовить к тому, что ей придется обсуждать эту тему с остальными, не выдавая ни своего разочарования за сестру, ни неприязни к Эдварду.

Элинор выпала тяжелая задача. Ей предстояло лишить сестру главного утешения, рассказать об Эдварде такое, что, как она боялась, навсегда лишит его ее доброго отношения, и заставить Марианну заново пережить свое горе через сходство их положений, которое, несомненно, покажется ей чрезвычайным. Но как бы ни была ей неприятна эта обязанность, она представлялась столь же необходимой, как чистка корпуса корабля, заросшего ракушками.

Меньше всего Элинор хотела рассуждать о своих переживаниях. О помолвке Эдварда и Люси она рассказала спокойно и без запинок, пренебрегая и собственными чувствами, и настойчивым стуком в стекло. Ее словам не мешали ни бурное волнение, ни безутешное горе, ставшие скорее уделом ее слушательницы. Марианна внимала ей с ужасом и рыдала за двоих.

— Как давно ты об этом знаешь, Элинор? Он написал тебе?

— Вот уже четыре месяца. Люси рассказала мне о помолвке еще на Погибели, в тот день, когда мы чуть не погибли в пастях Морского Клыка.

Взгляд Марианны выказал то удивление, которое она не смогла выразить словами. После изумленной паузы она наконец воскликнула:

— Четыре месяца! Неужели ты знаешь уже четыре месяца? С нападения Морского Клыка?

Элинор еще раз это подтвердила.

— Как же так! Ты выхаживала меня в моем горе, все это время скрывая свое! И я попрекала тебя твоим счастьем!

— Тогда тебе не стоило знать, как далека ты была от истины.

— Четыре месяца! — снова вскричала Марианна. — Такая спокойная, неунывающая! Откуда у тебя брались силы?

— Из чувства, что я выполняю свой долг. Я обещала Люси сохранить ее помолвку в тайне. Поэтому я никак не должна была выдать истинное положение дел.

Марианна была потрясена до глубины души. У нее за спиной к рыбе-мечу присоединилась вторая, и они начали трудиться вместе, глядя своими стеклянными глазами прямо перед собой. Не будь Элинор столь взволнована, возможно, ей пришло бы в голову, что две рыбы, работающие бок о бок, — доказательство зловредности и нечестивости их намерений.

— Мне часто хотелось открыть правду тебе и матушке, — сказала она, — и раз или два я даже попыталась это сделать, но убедить вас, не нарушив обещания, мне не удалось.

— Четыре месяца! И ведь ты его любила!

— Да. Но я любила не только его. Мне был дорог и покой других людей, и я была рада, пока мне удавалось скрыть от них мои чувства. Я не хотела, чтобы вы страдали из-за меня.

— Ах, Элинор! — вскричала ее сестра. — Мне будет стыдно перед тобой во веки веков! С тобой, собственной сестрой, я обошлась более жестоко, чем поступил бы самый беспощадный пират, даже Страшная Борода! С тобой, которая была мне единственным утешением, которая поддерживала меня в самых тяжких моих страданиях, которая, казалось, страдала только со мной и ради меня!

За этим разговором последовали нежнейшие объятия. Марианна была в таком состоянии, что Элинор не составило труда заставить ее пообещать то, что требовалось: Марианна поклялась говорить о случившемся без видимой горечи и при встрече с Люси не выдать свою к ней неприязнь, и даже с Эдвардом держаться по-прежнему сердечно. Пока сестры утешали друг друга, на стекле проступила паутинка крошечных трещинок. Рыбы-мечи уплыли во тьму океана, игриво выписывая в толще воды причудливые фигуры.

Марианна сдержала слово безупречным образом. Рассказ миссис Дженнингс она выслушала, ни разу не переменившись в лице. Лишь когда та заговорила о любви Эдварда к Люси, Марианна закашлялась, но объяснила это тем, что поперхнулась обезвоженной сдобой. Подобный героизм сестры заставил Элинор почувствовать, что и сама она способна на любой подвиг. Следующее утро принесло с собой другое испытание — с визитом явился их брат, чтобы с чрезвычайно серьезным видом обсудить чудовищное событие, а также сообщить последние новости о состоянии жены.

— Полагаю, вы слышали, — начал он печальным тоном, — о скандале, произошедшем вчера под нашей крышей. — Он сидел в кресле-каталке, поскольку совсем недавно его ноги подверглись операции, в ходе которой ему вживили перепонки между пальцами, что (как надеялись ученые) приумножит его скорость и маневренность под водой.

Ему ответили лишь утвердительным взглядом — слова казались кощунством в такой момент.

— Моя супруга, — продолжал он, — безумно страдала, миссис Феррарс тоже. Говоря кратко, это была сцена такого неизбывного горя… но я надеюсь, что буря утихнет и никто из нас в ней не пострадает.

Замолчав, он издал нечеловеческий визг — кроме перепонок, Джон Дэшвуд согласился (за четыре фунта стерлингов) вживить себе в горло сложный орган эхолокации, наподобие того, каким пользуются зубатые киты, чтобы определять направление в океанских глубинах. Пока что мистер Дэшвуд не научился как следует контролировать этот орган и время от времени издавал леденящий кровь визг, на который его сестры вежливо не обращали внимания.

— Бедняжка Фанни! Весь вчерашний день она пробилась в истерике. Но не тревожьтесь. Доктор сказал, что никакой опасности нет. Физически она здорова, а силой духа превзойдет всех нас. — Он снова прервался и издал жуткий визг. — Все-таки у нее ангельское терпение! Говорит, что никогда и ни о ком больше не составит доброго мнения, и неудивительно, после того, как ее так обманули! Ведь она пригласила этих мисс Стил лишь по доброте сердечной, лишь потому, что ей показалось, будто они заслуживают некоторого внимания. Иначе мы бы с такой радостью пригласили вас с Марианной! И как это нам аукнулось! «Ах, как бы я хотела, чтобы вместо этих девиц мы пригласили твоих сестер», — говорила она с обычной своей добросердечностью!

Тут он на мгновение умолк и порывисто огляделся, как будто его тонкий рыбий слух сообщил ему что-то, чего не заметили его глаза.

— Какой шок испытала миссис Феррарс, когда Фанни сообщила ей новость, просто не передать! Пока она с материнской любовью планировала для Эдварда самую достойную партию, все это время он был втайне помолвлен с другой! Ей бы и в голову такое не пришло! Тем более когда подобного препятствия она ожидала совсем от другой особы! «Казалось, что хоть здесь, — говорила она, — я могла ничего не опасаться». Ее гнев был просто ужасен. Один лакей посмел кашлянуть, пока она громогласно порицала мисс Стил, так она приказала выстрелить им из водяной пушки, а когда он упал в канал, даже закричала: «Ура!» Наконец она послала за Эдвардом. Он пришел. У меня сердце разрывается, как вспомню, что было дальше. Сколько ни твердила миссис Феррарс, что он должен разорвать помолвку, все тщетно. Наполнив аквариум морской водой, она заставила его встать в него, а потом начала одну за одной кидать в воду злобных голодных пираний. «Отрекись от помолвки!» — кричала она, бросая вторую пиранью, когда первая уже радостно вцепилась ему в ногу, но он не уступал. «Отрекись!» — кидая третью пиранью. Но нет! Я никогда прежде не видел, чтобы Эдвард был таким упрямым и бесчувственным. Право, его стопы, должно быть, сделаны из свинца.

Мать объяснила ему свое намерение в случае его женитьбы на мисс Мортон передать ему норфолкское поместье, которое даже после уплаты налогов приносит не меньше тысячи в год, бросила в аквариум еще дюжину лютых пираний, которые вцепились в его ноги самым немилосердным образом, а когда он опять отказался, даже пообещала ему тысячу двести фунтов. Наконец она вскричала, что не желает больше его видеть, и поклялась сделать все, что в ее силах, чтобы помешать ему занять любую мало-мальски доходную должность. Когда ему позволили выйти из аквариума, ноги у него были все в крови от укусов.

Тут Марианна, вне себя от негодования, всплеснула руками и воскликнула: — Боже милостивый! Разве может такое быть!

— Конечно, Марианна, — ответил ее брат, — можно только дивиться упрямству, способному устоять перед такими аргументами, да еще и под пытками. Твое удивление вполне естественно.

Марианна хотела возмутиться, но вспомнила обещания сестре и удержалась.

— Однако все ее усилия, — продолжал Джон, — пропали втуне. Эдвард говорил недолго, но тон его был самый непреклонный. Ничто не заставит его разорвать помолвку.

— Значит, он повел себя как честный человек! — вскричала миссис Дженнингс, не в силах более молчать. — Вы уж простите, мистер Дэшвуд, но если бы он отступился, я сочла бы его подлецом. Полагаю, на свете нет барышни, столь же достойной такого хорошего мужа, как Люси!

Это заявление, особенно ранившее Элинор, почему-то вновь вызвало пятиконечное видение; сжав голову руками, она усилием воли отогнала его.

— Должен признать, — без малейшей обиды ответил Джон Дэшвуд, — что мисс Люси Стил — очень достойная молодая особа, но вы и сами понимаете, что этот брак невозможен. — Тут он снова замолчал, а затем, пронзительно взвизгнув, покатил свое кресло в противоположный угол комнаты, где ему почудилось какое-то невидимое глазу шевеление. Придя в себя, он продолжал: — Мы все безусловно желаем ей счастья, и миссис Феррарс вела себя исключительно любезно и с большим достоинством. Эдвард сам выбрал свою судьбу, и, боюсь, она будет не из легких.

Марианна вздохнула, разделяя его опасения, а у Элинор сжалось сердце, переполненное сочувствием к Эдварду, который был вынужден бросить вызов матери и вытерпеть пытку пираньями ради женщины, неспособной принести ему счастье.

— Ну и как же все это закончилось? — спросила миссис Дженнингс.

— Боюсь, что самым печальным образом. Эдварду велено никогда больше не являться на глаза матери. Его ноги так пострадали, что ему долго придется ходить в обуви из мягкой кожи. Вчера он покинул ее дом, и я не знаю, куда он отправился и даже на Станции ли он, но, конечно, нам и не пристало этим интересоваться.

— Несчастный юноша! Что с ним теперь будет?

— Ив самом деле, сударыня! Думать об этом очень печально. А ведь у него были такие возможности! Не могу представить более злополучной участи. Как можно прожить на проценты с двух тысяч фунтов? А если подумать и о том, что через каких-то три месяца он мог получить две тысячи пятьсот в год (ведь у мисс Мортон тридцать тысяч фунтов, наследство отца, погибшего вместе с его великолепным творением), то более прискорбной ситуации нельзя и придумать! Мы все должны ему посочувствовать, тем более что помочь ему — совершенно не в нашей власти.

— Ах, бедняжка! — вскричала миссис Дженнингс. — У меня он всегда найдет и стол, и кров, так и скажу ему, если увижу.

— Если бы только он позаботился о себе так же, — сказал Джон Дэшвуд, — как заботятся о нем все его друзья, то сейчас он бы ни в чем не нуждался. Но теперь помочь ему уже никто не в силах. К тому же миссис Феррарс готовит ему еще один удар, самый тяжкий. В своем, без сомнения, праведном гневе миссис Феррарс решила тотчас отписать Роберту Норфолкскую усадьбу, которая должна была принадлежать Эдварду, если бы не эта его выходка.

— Ну что ж, — ответила миссис Дженнингс, — такова ее месть. Она вправе поступать по-своему. Но я бы не стала дарить независимость одному сыну, потому что мне досадил другой. Конечно, все мои сыновья убиты, а их трупы изувечены искателями приключений, так что мои чувства на сей счет чисто умозрительны.

Вскоре мистер Дэшвуд раскланялся, оставив своих собеседниц при едином мнении, во всяком случае, касательно поступков миссис Феррарс и Эдварда, а также роли, которую сыграла в этом чета Дэшвудов. Марианна разразилась негодованием, едва он вышел из комнаты, и, поскольку ее горячность лишила Элинор сил, а миссис Дженнингс — желания сдерживаться, все они с жаром принялись возмущаться и осуждать.