Ратанга [СИ]

Гамаюн. Казнь

Дорога, ведущая вверх. Сколько раз поднимались по ней в Небесный ярус люди — воины, возвращавшиеся с битвы, юноши, идущие на Галерею Зрелости, чтобы получить напутствие в жизнь, вожди, собирающиеся на совет, скорбные процессии, несущие убитых вождей, чтобы захоронить их в Надзвездной башне.

Сегодня ничего этого не было. С двух сторон дороги под зелеными огромными ратанами стояли люди. Молча смотрели они на дорогу, смотрели спокойно и жестко. Даже женщины, даже дети.

По дороге, по самой ее середине, шла женщина в платье сиделки. Утренний ветер трепал ее взлохмаченные волосы. Руки, освобожденные от пут, были опущены вдоль тела. Она шла, ступая босыми ногами по щебню, иногда спотыкаясь. Глаза ее были устремлены вперед, пустое, будто окаменевшее лицо подставлено мягкому свету восходящего солнца. Молчание провожало ее. Женщина поднималась все выше, и все выше, ослепляя ее, вставало солнце из-за Надзвездной башни. Она будто не видела людей, но шла одна — под охраной их молчаливой ненависти. Женщина не слышала ничего, кроме шороха щебня под ногами и чужого дыхания.

Лучше бы они проклинали тебя, Алин. Лучше бы они издевались, кричали, осыпали камнями и насмешками — о, тогда бы ты знала, что ответить! Все, что угодно — лишь бы не это молчание. Или ты не боишься его? Что ж ты не решаешься тогда поднять голову и взглянуть в их глаза? Глаза людей, которых ты предавала, и которые этого тебе никогда не простят.

Дорога кончилась у площади Совета. Площадь окружали кольцом глухие, без окон, башни Святынь. На башнях реяли стяги. Утреннее солнце высвечивало на избитых временем стенах неведомые картины и знаки — наследие племени, возведшего некогда Ратангу.

На площади, под стенами, полукругом стояли вожди. Ждали осужденную. Толпа, двигавшаяся вместе с ней, двумя живыми реками втекла на площадь и замкнулась вторым полукругом за спиной. Она стояла одна посреди площади, залитой солнцем — лицом к вождям. Надзвездная башня возносилась над ее головой. Откуда-то подошли и молча стали сзади два стражника. И тогда в тишине прогремел, отбиваясь эхом от камня, голос вождя — Стража Справедливости:

— Алин из Ратанги, лишенная имени и родины, готова ли ты говорить с Советом вождей?

Она облизнула пересохшие губы, проглотила слюну и сказала:

— Готова.

— Ты была рождена в Ратанге и вернулась сюда с Севера три года назад. Ты сказала, что хочешь жить и сражаться вместе с нами. Искренним ли было твое желание?

Она глубоко вздохнула:

— И да, и нет. Я хотела вернуться в Ратангу, и я вернулась, чтобы служить Северу.

Она почувствовала, как толпа сзади шевельнулась, и неясный гул прошел по ней.

— Ты выросла на Севере, значит, ты ему предана?

— Нет. Просто мне обещали хорошо заплатить.

Кто-то крикнул:

— Мы тебе заплатим!

— Молчать! — велел Страж. — Пусть все молчат, пока я не дозволю. Помните закон!

Алин чуть усмехнулась. Ей даже стало легче от такого взрыва злобы. И тут она увидела Странницу.

Та была в своем черном одеянье, лицо, как всегда, скрыто маской. Она стояла одна, шагах в пятнадцати от вождей, под стеной Третьей башни, и ветер развевал ее одежды. Алин с трудом оторвала от Странницы взгляд. А Страж тем временем продолжал:

— По твоей вине погибла почти вся дружина Самнора, наткнувшись на засаду у Сухого Лога. Ты признаешь это?

— Да, я указала Самнору этот путь.

Кто-то громко вздохнул в толпе. Может быть, родич убитого?

— Защитники Нижних Валов были застигнуты врасплох кочевниками, и мы потеряли много жизней, прежде чем вернули эти укрепления. И в этом твоя вина?

— Они были чересчур беспечны, — пренебрежительно бросила она. — Таких надо учить.

И с радостью увидела, как двое из вождей схватились за мечи. «Вам придется убить меня на месте, — подумала она. — Уж я постараюсь…»

Страж, обернувшись, сурово взглянул на вождей, и те замерли. Понемногу затих и ропот толпы.

— Гонцы, которых мы посылали в Синтар и Вельгу, исчезали, и лишь двоих мертвыми принесли назад кони. И здесь ты приложила руку?

— Я сообщала об их выезде с помощью ручных соколов, и их всегда перехватывали вовремя.

— Довольно! — не выдержал вдруг кто-то. — Этого довольно, чтобы казнить ее!

Алин повернула голову и увидела Харена. Рядом с ним стояли Вентнор, Боско и Эгле. А Боларда не было.

Страж Справедливости что-то тихо сказал стоявшему рядом вождю. Потом поднял взгляд на нее:

— Надо ли перечислять прочие твои преступления?

— Зачем утруждать себя и других? — усмехнулась она. — Я и так все хорошо помню.

— Пусть так, — глаза Стража блеснули. — Ты была уличена в предательстве, схвачена и бежала, бросив на смерть человека.

— Да.

— По случайному сходству вместо тебя едва не казнили другую.

— Да.

— А потом тебя разыскали и доставили в Ратангу.

— Да.

Она могла бы еще кое-что добавить к этим кратким ответам, но к чему? Лучше побыстрее.

— Лишенная имени и родины, за твои предательства Ратанга приговаривает тебя к смерти.

— Спасибо! — крикнула Алин.

Толпа страшно ревела, одобряя приговор, заглушив голос Стража Справедливости. Тогда он сорвал с перевязи рог, и резкий хриплый вой огласил площадь, перекрывая рев. Крики постепенно затухали. И тогда Страж с силой прокричал:

— Тихо! Во имя закона, тихо!

Настала тишина. И в этой тишине Страж спросил:

— Кто еще хочет сказать? Кто будет говорить в ее защиту?

Молчание было ему ответом. Люди смотрели на Алин разгоревшимися глазами, стискивали кулаки, тяжело дышали — но молчали. И тогда Странница шагнула вперед, к вождям и толпе. Шаги ее в тишине отозвались громом.

— Знает ли меня Ратанга? — прозвучал сильный ясный голос, и толпа ошеломленно дрогнула.

— Знает, — сказал за всех Страж. — Ты — Хранительница Ратанги, Незримая рука, берегущая ее воинов. Многие обязаны тебе жизнью.

— А они помнят это?

— Помним, — как эхо прошло по толпе. — Помним!

— Я прошу у Ратанги жизнь этой женщины.

И вновь на площади Совета упала тишина — страшнее, чем прежде. Люди смотрели на Странницу. Все, кроме Алин. Она стояла, впервые опустив голову, оглушенная услышанным.

— Имею я право на ее жизнь, Страж Справедливости? — прервала молчание Странница.

— Да, имеешь, — с трудом проговорил Страж. И добавил тверже: — Твои добрые дела перевешивают ее предательство.

Он оглянулся на вождей. Вожди, один за другим, медленно кивнули. Люди в толпе молчали, опустив глаза.

— Нет! — закричала вдруг Алин, и все вздрогнули — так внезапен был этот крик. — Не хочу я твоего милосердия! Пусть казнят!

— Тебя не казнят, — глухо сказал Страж. — По праву неприкосновенности твоя жизнь принадлежит Хранительнице. Вся Ратанга свидетельствует это.

— Нет!!

И вдруг Алин бросилась назад, к той дороге, по которой пришла. Она готова была сотворить с собой все, что угодно — только бы не эта милость! Толпа преграждала ей путь. Ни тени сочувствия, ни ненависти не было на лицах, ни один не сделал движения, чтобы пропустить или ударить ее. Стояли, как стена, и Алин поняла, что ей не уйти. Тогда она упала на камни и зарыдала.

Стражники подошли к ней, подняли, повели на прежнее место. А там, рядом со Стражем, стояла Странница — безликая черная тень.

— Ненавижу тебя! — бросила ей Алин, глотая злые слезы. Стражники крепко держали ее за плечи.

Странница молчала. Потом из-под складок покрывала выскользнула тонкая светлая рука и небрежно, будто волосы со лба, откинула с лица черную ткань.

Те, кто был поближе — ахнули. Стражники в ошеломлении выпустили Алин, и она, оцепенев, смотрела. Потом медленно прижала руки к груди, будто впервые узнав, что у нее есть сердце.

Люди расходились, и площадь постепенно пустела, но мы не спешили за ними. Ушли вожди, ушел Страж Справедливости, за ним стражники. На площади перед нами были теперь только Алин и Странница.

Алин стояла, опустив голову, тонкие пальцы сжимались и разжимались, будто ловя невидимую сеть. Мне было до ужаса жаль ее. Если б ее у меня на глазах казнили, я и то, наверно, жалела бы ее меньше. Это хуже смерти. Если Странница с самого начала хотела сделать так, почему она не освободила ее сразу, почему дала ей пройти через эти мучения? Ах да, Алин должна была искупить вину. Умом я понимала это, а сердцем — принять не могла. Да будь она хоть трижды виновна — разве можно так ломать человека?! Ведь все время, пока она шла по своему пути, мне чудилось, что это я.

И я взглянула на Странницу почти с ненавистью. Как она могла так?! Или это и есть настоящее милосердие? Упаси меня всеведущий дух от такого милосердия! Лицо Хранительницы — бледное, усталое, тонкое — словно вырезанное из кости, проступало из складок покрывала. Она молча смотрела на Алин, и та под ее взглядом все ниже и ниже опускала голову, будто незримая тяжесть пригибала ее к земле.

Мы подошли ближе. Алин не оглянулась на звук наших шагов. Странница вскинула темные глаза и пошла к нам, обойдя ее. Не дойдя шага, она остановилась, шевельнула губами, будто хотела что-то сказать — и вдруг осела на землю.

Вентнор бросился к ней. Голова Странницы, скользнув по его плечу, запрокинулась, как у мертвой. Мы обступили их.

— Что с ней? — с тревогой спросил Боско.

— Не знаю, — сквозь зубы ответил Вентнор. — Рана…

— Две, — шепнула я. Вентнор услышал, вскинул глаза на Алин. Если б руки у него были свободны, я не поручилась бы за ее жизнь.

— Я так и знал, — глухо проговорил он.

И оборвав себя, со Странницей на руках пошел по дороге вниз. Харен взглянул ему вслед с недоумением и обернулся ко мне:

— Что такое?

— Эта кошка ее все же задела, — ответил за меня Боско и успел схватить Харена за руку:

— Закон. Иди лучше за Вентнором.

Харен с неостывшей ненавистью в глазах зыркнул на Алин, шумно выдохнул:

— Ла-адно…

И пошел. Боско взял Алин за руку, как ребенка, повел за собой. Она шла молча, едва переставляя ноги, и глаза у нее были пустые. Как у мертвого зверя.

Мы нагнали Вентнора и Харена. Харен что-то шепотом сердито говорил Вентнору, тот, не слушая, шел вперед.

— Скажи хоть ты ему, — воззвал Харен к Боско. — Тяжело же все время одному. Понесем ее по очереди.

— Нет, — бросил Вентнор, не оборачиваясь.

— Оставь его, — сказал Боско. — Он выдержит.

Так мы и шли до самого Дома Исцеления. На пороге встретила нас Танис. Будто ждала. Кинула брезгливый и недоуменный взгляд на Алин, которую Боско по-прежнему держал за руку, тихо сказала Вентнору:

— Дай помогу.

Вентнор мотнул головой и так же тихо ответил:

— Веди.

Мы остались у порога.

— Ну и что мне с ней теперь делать? — Боско кивнул на Алин. Я пожала плечами:

— А закон какой?

— По закону она принадлежит тому, кто за нее поручился. Хорошее приобретение для Хранительницы, нечего сказать.

Алин стояла с безучастным видом, будто этот разговор ее не касался.

— В левом крыле есть свободные покои, — вспомнила я. — Только надо у Танис спросить.

— Ну пойдем, спросим.

Я думала, он оставит Алин снаружи, но Боско повел ее с нами. Встречные сиделки и раненые, завидев ее, вздрагивали и старались обойти нас. Боско, не обращая внимания, шагал вперед.

В покой, где поместили Странницу, он, однако, войти не решился. Послал меня. Странница полулежала на постели с закрытыми глазами, Вентнор поддерживал ее, а Танис заканчивала перевязку. На мой вопрос она с досадой дернула плечом:

— А хоть на крышу, мне-то что. Убирайся.

Я вернулась к Боско и сказала, что можно занять любой покой. Он повел Алин в западную боковушку, а я пошла на кухню и попросила завтрак на троих — на всякий случай.

…Мне пришлось ночевать с Алин. Спала я плохо. То чудилось, что принесли недобрую весть, то — что Алин хочет убить меня, то — что она сама мертва. Я вскакивала на постели, смотрела на лежащую. Ее спокойное лицо в неверном свете ночника было до ужаса похоже на лицо Странницы. Она лежала на спине, вытянув руки, но иногда начинала метаться, стонать и говорить что-то низким странным голосом — будто жаловалась. Тогда я гладила Алин по голове, по встрепанным жестким волосам, и она затихала. Странное чувство было у меня к ней: гнев, примешанный к щемящей жалости. Я не могла и не умела ненавидеть так, как ратангцы. Проснувшись в очередной раз, я вспомнила о Страннице и хотела пройти к ней, но два угрюмых стража, стоявших у двери покоя, не пустили меня и не сказали ни слова о том, что с ней. Встревоженная и недоумевающая, я вернулась к Алин. Откуда стража? В Доме Исцеления никогда не было таких строгостей. В покои, где лежали тяжелораненые, можно было, правда, заходить только с разрешения лекарки, но все равно — зайти мог любой. Внутри укреплений Ратанги доверяли всем.

Мое недоумение рассеял утром Боско. Он разбудил нас, поставил еду на пустой лекарственный столик, и, пока я приводила себя в порядок, завел беседу. Алин так и лежала, закинув руки за голову и прикрыв глаза, но я знала, что она не спит. Я потихоньку кивнула Боско на нее, но он громко ответил:

— Захочет есть — встанет. Я ей не хозяин.

Он вел себя так, будто Алин вообще не существует на свете, и это неприятно царапнуло меня, но я смолчала. Спросила, как Странница, отчего ее охраняют.

— Ну знаешь… — развел руками Боско. — Ратанга отвечает за ее жизнь. И беспокоить ее сейчас нельзя. Вожди распорядились охрану поставить, а то бы уже все войско сбежалось на нее посмотреть. Не говоря о женщинах.

— Но… что с ней?

— Лучше, чем вчера, но все равно плохо. Две раны — не шутка.

Я вздохнула:

— Пустили бы меня к ней…

Боско рассмеялся:

— Пустят, как же! Сама Танис при ней сиделкой. И Вентнор, — он понизил голос, — ни на шаг не отходит.

Что-то больно кольнуло в сердце при этих словах, но я придушила боль, не дав ей разрастись, и спросила, как Харен.

— Харен — пропащий человек, — махнул рукой Боско. — Невеста к нему явилась.

— Тлели?! — невольно я вспомнила, как успокаивала бредившего Харена, как твердил он в жару это имя.

— Она самая. Прорвалась с воинами в Ратангу через Залесный Кордон. Там все еще бои. Отыскала его, сидят в Общем зале, смотрят друг на друга… — он вновь рассмеялся. — Всех соседей разогнали.

— А Болард? — произнеся это имя, я невольно глянула на Алин, но она не шевельнулась.

— Болард в Ратанге, — твердо и, как показалось мне, с затаенной печалью ответил Боско. — У всех Трех Врат его не видели. Разыскать бы его… Кроме нас, кажется, некому за это взяться.

— Может, я одна пойду? — спросила я робко.

Боско покачал головой:

— Во-первых, ты всех закоулков в Ратанге не знаешь. Заблудишься. А во-вторых… незачем тебе одной по городу ходить. Спутать могут. Так что вместе.

— А она? — я указала на Алин.

— Куда она теперь денется? — равнодушно бросил Боско. — Доедай, и пошли.

Оказалось, что отряд Крылатых с окончанием боев на внешних валах пришел в Ратангу на отдых, и Боско сманил человек десять искать Боларда. Я позвала Рена и Сана — эти уж наверняка знали все укромные местечки в городе! И все-таки мы промаялись до полудня, прежде чем наткнулись на потерю. Болард сидел в заброшенном доме на хромоногой скамье, по-мальчишески уткнувшись головой в колени. Когда его окликнули, он не отозвался. Тогда Боско подошел, с силой взял брата Харена за плечо, заставил поднять голову. Болард взглянул на него равнодушно, как на камень. Потом увидел меня, вздрогнул и отвернулся, а я с запоздалым раскаянием подумала, что не следовало мне идти на поиски.

Все разошлись, и мы остались втроем. Я думала, что Болард спросит что-нибудь, но он упрямо молчал.

— Она жива, — сказал Боско и повторил это еще раз громче. Болард вдруг пошатнулся. Боско поддержал его, а я только сейчас сообразила, что Болард не был на суде, ничего не знал и, наверно, думал, что Алин казнили.

Мы шли вверх по улице, и Боско, обнимая за плечи Боларда, рассказывал подробности вчерашнего дня, добавив под конец:

— Нашел ты в кого влюбляться, братец.

Болард равнодушно кивал, но при последних словах остановился и резко сбросил руку Боско с плеча. Какое-то время они молча смотрели в глаза друг другу.

— Дурак ты, — прервал молчание Боско. — Да и я тоже. Ладно, пошли.

— Болард, ты? — прозвучал вдруг юный голос. — Наконец-то!

К нам подбежала тонкая синеглазая девушка. Доспехи, бывшие на ней, казались неуместными. Светлые волосы рассыпались по плечам.

— Тлели? — ахнул Боско. — Как это ты покинула Харена?

Тлели! Еще одна девушка-воин, встреченная мною в Ратанге. Не такой я представляла себе невесту Харена. Думала, она будет под стать ему: рослая, крепкая, резкая на слово. И что она постарше. А эта — она же моложе меня!

— Харена взялись долечивать, а меня выгнали, — засмеялась Тлели. — Иду домой порядок навести. Пойдем, Болард, поможешь мне.

— Боишься, что одна не управишься? — весело спросил Боско.

— Знаю я вас, воинов! После вас убирать запаришься.

Она увела Боларда, и мы смотрели им вслед. Боско отчего-то вздохнул. Повернулся ко мне:

— Ну, одной заботой меньше. Тлели его не упустит. А мы пойдем назад, проголодался я за этими поисками.

Незнакомая повариха встретила меня враждебно:

— Шатаются, безделят, и еще им обед подавай, — ворчала она, грохая почему-то крышкой от котла. — А уж той и вовсе кусочка не дам, пусть с голоду дохнет, змеюка!

Я уж думала, что придется сражаться или уйти ни с чем, но тут появился Боско, и повариха засияла.

— Ничего-то тебе поручить нельзя, — с ехидством сказал он мне, унося из кухни обед. Я не стала спорить, хотела поскорее узнать новости. Боско, однако, не торопился.

Когда мы вошли, Алин сидела на постели. Миска ее стояла пустая, и я потихоньку вздохнула с облегчением: если ест, значит, жить будет. Я подала ей поднос с обедом, и она взяла молча, только глаза опустила, не знаю уж отчего. И ела тихо, медленно, как во сне.

— Что Странница? — поторопила я Боско. Он отставил миску и спокойно, веско, будто приговор выносил, изрек:

— Все хорошо. Пришла в себя, улыбается…

— Ты сам видел?

— Стражи сказали. С вождями она говорила.

— О чем?

Боско засмеялся:

— Стражи не подслушивают. А если б и подслушали — все равно не сказали б. Словом, все хорошо.

Он бросил мимолетный взгляд на Алин, и я поняла, что последние слова предназначались ей. Пусть знает, что ничего у нее не вышло. И только сейчас мне пришла в голову мысль, которая, по справедливости, давно уже должна была появиться.

— Боско, отчего в Ратанге так любят Странницу? Одного ее слова было довольно, чтобы… — я не договорила.

— Чтобы загладить предательство? — спокойно закончил Боско. — Ради нее и десять таких предательств можно было бы простить.

— Расскажи о ней.

Боско улыбнулся — неловко и смущенно, совсем непохоже на обычные его улыбки.

— Ты что же, совсем ничего о ней не слышала?

— Вентнор рассказывал.

— Вентнор… — Боско все еще улыбался. — Вентнору повезло. Но он тебе не много рассказал, я думаю. Он очень бережет все, что связано с ней.

Лицо его стало мечтательным, совсем как у Вентнора, когда в возке он рассказывал мне о Хранительнице.

— Она появилась три года назад, — говорил Боско задумчиво и тихо. — То один, то другой раненый, подобранный на поле боя, рассказывал, как над ним склонялась женщина, закутанная в черное покрывало, как отводила от него смерть, как целительно было прикосновение ее рук. Мы думали, это сон, бред. Но не могли же многие бредить одинаково! А после одного боя ее увидели все. Она ходила по полю, склоняясь над ранеными, молча перевязывала их, поила водой из кувшина… Я сам видел ее тогда. Она прошла мимо — так близко, что задела меня краем покрывала…

Боско запнулся, перевел дыхание. Странно было видеть его таким. Как их всех зачаровала Странница! Алин сидела спиной к нам, но я знала, что она слушает внимательно. Я чувствовала это.

— Гонцы рассказывали, — продолжал Боско. — На тайных тропах, что не каждому ведомы, она выходила навстречу. Молча брала коня за повод и уводила с тропы. Никогда ни с кем не произнесла ни слова. Харен, — он смущенно усмехнулся, — однажды встретил ее и не поверил. У него тяжелый характер, ты знаешь. Он оттолкнул ее, даже прицелился, но не выстрелил. Поскакал дальше. И наткнулся на засаду. Он тогда уцелел. И первый назвал ее Хранительницей. И мы потом тоже. Или Странницей — загадочной и светлой, как сказочное племя Серебряных Странников Побережья.

Алин вдруг издала странный звук — то ли засмеялась протяжно, то ли застонала. Я вздрогнула, а Боско смолк и внимательно взглянул на нее. И снова заговорил:

— Однажды она появилась у Красных Врат и передала стражам зазубренную стрелу. Такие стрелы у кочевников, и мы поняли, что надо готовиться к бою. Но нападение все равно было внезапным. На рассвете кочевники смяли защитников внешнего вала и оттеснили их к городу. Кое-кто уже бежал, поддавшись натиску. И тут на валу увидели Хранительницу. Она стояла недвижно — черная тень в рассветном небе. Стрелы свистели, не задевая ее. Потом она подняла руку, и наши воины бросились вперед. Многие потом признавались, что слышали призывный звук трубы…

Он вздохнул. И тут Алин бросила — кажется, впервые за два дня я услышала ее высокий ясный голос:

— Лучше расскажи, как она два года сражалась бок о бок с вами, а вы и не подозревали.

— Помолчи, — резко сказал Боско, на мгновение становясь самим собой. И обернулся ко мне:

— А, в общем, она права, Года два назад во время сражения появился в нашем отряде новый воин. В черной маске и черных доспехах. Говорил редко, но сражался умело. А во время затишья исчезал.

Расспрашивали мы, кто такой — не ответил, маски не снял. Сказал, обет у него такой. Ну, обеты разные бывают, в Ратанге они в чести. Мы не настаивали. Воин стоящий… в самые опасные дела шел, не спрашивая, надо ли. Выручал нас не раз своей отчаянной храбростью. Сейчас это взяться рассказывать — до утра хватит…

— Слепые вы были, как котята, — снова вмешалась Алин. — Я-то почти сразу поняла, что женщина. И кто такая, поняла. Проследила немного…

— И хозяевам своим доложила, — с презрительной усмешкой докончил Боско.

— Должна была доложить! — она хрипловато рассмеялась. — Сколько раз она мне мешала! И от слежки уходила, и от засад — ничего с ней поделать не могли.

— И ты не могла?

— И я. Ох, как я злилась… убить хотела, да все не выходило.

Боско сжал кулаки. Алин сказала спокойно, будто не замечая этого:

— Так что она меня напрасно спасла. Напрасно… — она оборвала себя, схватилась рукой за горло. Боско не сводил с нее мрачных глаз.

— Дальше что было? — спросила я поспешно, чтобы отвлечь его от Алин.

— Дальше? — повторил он, будто просыпаясь. — Дальше были нынешние бои. И в последнем бою этого воина ранили. Зазубренной стрелой. Она легко входит в тело, но чтобы вытащить… Мне пришлось ножом… Даже не застонала ни разу. Мы тогда узнали, что женщина. Но маски так и не сняли. Танис сняла, когда она задыхаться стала…

Я почувствовала, как кровь приливает к щекам.

— Это я виновата.

Боско пристально взглянул на меня, кивнул:

— Хорошо, хоть сейчас понимаешь… И откуда вы только взялись — такие похожие и такие разные? Может, сестры?

— Уж я-то, верно, не сестра, — сказала Алин. — Рабыня. Так ведь по вашему закону, Боско?

— Те, кого ты предавала, в земле лежат, — тяжело проговорил он. — А ты, предательница, жива.

— Я этой жизни не просила, ясно?! — она вскочила, сжав кулаки. — Не просила!

Боско отвернулся, сказал мне как ни в чем не бывало:

— Пойду. Надоело. Ты присмотри за этой… А то еще отправится смерти искать. В случае чего — стражу зови.

Он ушел, хлопнув дверью. Алин вновь села, закрыла лицо руками и глухо сказала:

— Уйди-ка и ты, сестричка. А то у Странницы на одну сестру меньше будет.

Я ничего не ответила. Мне хотелось увидеть Вентнора — только увидеть, ничего больше. И пробраться к Страннице. У меня не было такого священного трепета передней, как у ратангцев, может, потому, что я больше видела ее иной — раненой, простой, слабой. Но было в ней что-то, еще тогда заставлявшее исполнять ее приказы. И странное наше сходство занимало меня все больше.

Алин сгорбилась, не отрывая рук от лица. Вдруг и впрямь сделает что-то с собой. Но было невыносимо тяжело сидеть с ней в этом молчании. Пойду, решила я, ненадолго.

Меня опять не впустили. Тогда я потребовала вызвать Вентнора. Рослый стражник глянул на меня с недоумением, но вошел в покой.

Вначале я Вентнора и не узнала. Он выглядел еще хуже, чем после тех трех голодных дней в возке, когда мы ждали появления признаков морны. Глаза у него запали, кожа обтянулась на скулах, побледневшие губы были плотно сжаты. Вентнор взял меня за плечо и отвел дальше по коридору.

— Что случилось? — спросил он усталым, будто мертвым голосом, и мне вдруг стало отчаянно стыдно: он же, наверно, с того утра глаз не сомкнул, а я… И я сказала не то, что собиралась сказать:

— Иди, отдохни, Вентнор, я сменю тебя.

Его губы дернулись, будто он пытался улыбнуться:

— Куда я пойду… от нее? Не надо, Эгле.

— Но я!..

— Нет, Эгле, — он качнул головой.

Напрасно я пришла сюда. И напрасно потревожила смертельно уставшего человека. Может, они не доверяют мне? Но этого я спрашивать не стала.

— Как она сейчас? Боско говорил — лучше…

— Да, лучше, — тихо отозвался он. — Но слаба еще. Ты не обижайся, Эгле… пойду я.

Я кивнула, и он скрылся за дверьми покоя. Стражник покачал головой:

— Нет покоя человеку, надо же…

Не меня ли он имел в виду? Я пошла прочь, ощущая себя затерянной, бесконечно чужой и слабой. Видно, не суждено мне счастья в Ратанге…

Дверь нашего покоя была приоткрыта. Неужели я забыла примкнуть, уходя? Или приходил кто-то? Я шагнула на порог и замерла. Алин не было.

Алин пришлось долго ждать, прежде чем двери открылись и из покоя вышла Танис. Одна преграда с пути убрана, остается Вентнор. Но тут она услышала:

— Вентнор пусть спит. Сиделку пришлю.

Алин ощутила некое подобие радости. Переждав немного, вышла из-за поворота коридора к стражникам и, опустив голову, так что волосы скрыли лицо, глухо проговорила:

— Меня Танис прислала.

К ее счастью, походня была за спиной, да и стражники не очень приглядывались. Они молча уступили дорогу.

Странница спала, до подбородка укрытая одеялом. На столике у постели теплился ночник. В углу на скамье, уткнув лицо в локоть и неловко подогнув ноги, лежал Вентнор. На всякий случай Алин вгляделась — нет, не шевелится, спит.

Она присела на край постели и долго, чуть усмехаясь, смотрела в лицо спящей. Сестра?.. Хозяйка?.. На поясе у Вентнора кинжал, его легко вынуть. Покончить одним ударом. И другим — себя. Или лучше подождать, пока сбегутся? Не дождется, Вентнор убьет… Ладно.

Мигнул ночник, метнулась тень по лицу Странницы, и Алин стремительно склонилась к ней: почудилось? Нет, глаза открыты, блеснули в свете ночника. Темные, глубокие, нездешние…

— Эгле?.. — слабым голосом спросила Странница, и Алин почувствовала странное облегчение от того, что та ошиблась.

— Нет, — сказала она с усмешкой. Странница молчала.

— Пришла поблагодарить, — проговорила Алин сквозь зубы, не отрывая от нее глаз. — За непрошеное твое милосердие. Слышишь?

Странница не отвечала. Блестящие темные глаза ее скользнули взглядом по Алин и остановились на чем-то за ее спиной.

— Пожалела меня? — шептала Алин. — Я тоже жалею. Жалею, что не добила тебя тогда, ночью. Достали бы вы меня сейчас…

— Глупенькая, — утомленно проговорила Странница и вдруг протянула руку к ее лицу. Алин перехватила эту руку, отвела, чувствуя, как подступают к глазам непонятные слезы.

— Конечно, глупенькая! — бросила она зло. — Промедлила тогда. А впрочем, и сейчас не поздно… Плохо ты хранишь Ратангу, Хранительница! Такого врага пожалела.

— А что ты можешь сейчас сделать Ратанге?

— Тебя убить могу!

Странница прикрыла глаза. Алин вдруг почувствовала себя бессильной. Ну что надо сделать с этой женщиной, чтобы довести ее до ярости?!

— Зачем ты меня спасала? — наклонилась она ниже. — Зачем?

Губы Странницы дрогнули:

— Жалела.

— А тех, преданных мной, не жалела? Мертвым милосердие ни к чему, да? А родичей их, у которых на глазах ты меня о смерти спасла — не жалела?!..

Странница рывком приподнялась, и в глазах ее вспыхнул такой гнев, что Алин умолкла.

— Твоей кровью их не воскресишь! Тебе умереть было бы легче, чем раскаяться, знаю. Так вот — не умрешь! Родичам еще в глаза глянешь…

Она тяжело упала на подушки.

— Раскаяться! — Алин через силу рассмеялась. — Вот выйду сейчас из Дома, скажу первому встречному, кто я — думаешь, закон его удержит?

— Делай как хочешь, — тихо сказала Странница. — От чужого кинжала я тебя защитить не могу. Жаль, так я хотела узнать, отчего мы похожи. Может быть, сестры…

— Ты бы хотела иметь такую сестру? — Алин облизала пересохшие губы. — Смешно это все…

— Так смешно, что у тебя слезы на глазах, девочка?

Странница погладила ее по руке.

— Глупости! — вздохнула Алин, но руки не отняла.

— Ты ведь тоже не можешь одна…

— Могу!

— Нет. Тебе тяжело сейчас, среди молчания…

Алин захотелось вновь, как тогда, на площади, закричать: «Не хочу твоего милосердия!», — но тут Странница, замолчав на полуслове, обхватила ее, будто пытаясь заслонить. Алин обернулась. Над ними стоял Вентнор. Лицо у него было страшное.

— Ты… — процедил он сквозь зубы, глядя на Алин, — что тебе нужно здесь?

— Все в порядке, Вентнор, — ласково сказала Странница, не выпуская Алин. — Я хочу пить.

— Сейчас, — он снял с полки питье. Алин молча высвободилась, отошла в угол. Странница долго пила, а Вентнор поддерживал ее. Потом он поставил чашку на столик и хотел отойти, но Странница взяла его за руку, и он покорно сел рядом.

— Откуда эта взялась? — спросил он шепотом.

Странница слабо улыбнулась:

— Она ничего плохого не сделала.

— Она тебя разбудила.

— Что ты, я сама проснулась…

— Помолчи, — умоляюще сказал Вентнор. — Танис велела тебе молчать.

— Хорошо, — Странница сильнее сжала его руку.

— Тебе больно?

— Нет.

— Больно, я же вижу…

— Нет, — повторяла Странница, не выпуская его руки. Они мгновенно забыли об Алин. Она постояла немного и вышла, побрела по коридору. И вскоре наткнулась на Боско.

— Вот чертовка! — высказался он почти восхищенно, хватая беглянку за плечо. — Мы с ног сбились, а она гуляет себе.

Алин ничего не ответила.

На рассвете пятого дня после суда я проснулась от странного звука. Будто над Ратангой кто-то дунул в гигантскую раковину. Звук был протяжный, чистый, тающий вдалеке.

Алин спала. Она стала спокойнее за эти дни, после таинственного своего исчезновения. Но это было уже не то каменно-спокойное безразличие опустошенной души перед неизбежностью — это было спокойствие тяжелораненого, уверовавшего в то, что он выживет. И потому я с легким сердцем оставляла ее одну надолго.

Я набросила плащ прямо на рубашку и выбежала в коридор. Было тихо и пусто, как и положено на рассвете. Кажется, никто, кроме меня, не услышал этого звука. Я пробежала мимо дремавших стражей и выскочила за дверь, на холодную мокрую траву. Над Ратангой вставало солнце — огромное, красное, по-осеннему холодное. Дрожа и переминаясь с ноги на ногу, я огляделась. Все спокойно. Померещилось, что ли? Дунул ледяной ветер, и я бросилась назад. Забралась в постель и долго, стуча зубами, пробовала согреться. Потом заснула.

А в полдень примчался всадник.

Я стояла у ворот и вела разговор с Боско. Почему-то он взял на себя роль моего опекуна и воспитателя и при каждом удобном и неудобном случае объяснял мне, насколько я еще несовершенна. Я отбивалась, как умела. И тут…

Вновь я услышала рассветный звук, только был он сильней и ярче. И вслед за этим донесся грохот копыт по замощенной улице. Мы разом обернулись и увидели, как из-за поворота на площадь перед Домом вылетел всадник.

Он был весь серебристо-серый, и плащ, как крылья, развевался за спиной, а конь сиял ослепительной белизной, и длинная грива струилась по ветру. Конь промчался в полуоткрытые ворота и, как вкопанный, стал перед дверьми. Всадник спешился и прошел внутрь.

Мы стремительно переглянулись.

— Странник, — почему-то шепотом сказал Боско. Схватил меня за руку и потащил за собой. Мы пробежали по коридорам, мимо остолбеневших сиделок и раненых через Общий зал и только у дверей покоя Странницы догнали его. Гость шел быстрым широким шагом, не глядя ни на кого. Его светлые волосы были подхвачены серебряным обручем.

Вслед за всадником, будто прячась в полах его широкого плаща, мы проскользнули мимо стражей в покой. Странница сидела на постели — тонкая, побледневшая после ранений; светлые, будто прозрачные волосы струились по плечам. На ней была только рубашка из тонкого полотна, но гонец в серебристых доспехах склонился перед женщиной, как перед высокой владычицей.

— Здравствуй, брат, — сказала она.

— Здравствуй, сестра, — ответил он неожиданно юным и чистым голосом. — Я привез тебе вести от братьев с Побережья. Те вести, которые ты так ждала и которых так боялась.

— Последний Поход?.. — ее голос дрогнул.

— Он близок, сестра. Не позднее, чем через месяц, — гость стоял, склонившись, и держал ее руки в своих — я только сейчас это заметила.

— Присядь, — сказала Странница. — Ты устал, торопясь, брат. Надолго ли ты сюда?

— Сразу же назад, — вынув из-под плаща небольшой сверток, гость положил его на постель. Потом снял с себя пояс с мечом и, припав на одно колено, передал его Страннице. — Братья прирекают свою помощь тебе и Ратанге.

Странница приняла меч, чуть выдвинула его из ножен и прикоснулась губами к сверкающему клинку.

— Передай им… — она подняла голову. — Нет, ничего не передавай. Свидимся в бою.

— Свидимся, сестра, — кивнул он и, поднявшись, вышел из покоя. Через мгновение за окном дробно застучали копыта.

Тогда Странница обернулась к Вентнору, который все это время недвижно стоял за ее спиной:

— Разверни.

Вентнор взял сверток в руки, и на лице его отразилось недоумение.

— Легкое… — пробормотал он, разворачивая ткань. С нежным шорохом, переливаясь радугой, скользнула из его ладони тонкая серебристая кольчуга. В руках Вентнора остались небольшой остроконечный шлем, перчатки и сапожки — все того же серебристого цвета.

Странница с улыбкой потянулась к кольчуге. Вентнор поспешно поднял броню, помог Страннице надеть — и лицо ее словно засияло мягким серебром…

Боско дернул меня за руку, и мы попятились к двери.

— Что это? — спросила я шепотом — громко говорить сил не было. — Кто?

— Странник, — пробормотал Боско, будто не слыша. — Странник в Ратанге! Сбылась легенда.

— Да кто это?!

— Не шуми, — велел он сердито и, как всегда, ничего не объясняя, потащил меня за собой. Сиделки пытались о чем-то расспрашивать, но Боско отмахнулся и не остановился, пока мы не оказались в укромном уголке двора, под кривой снежницей.

— Ну, — сказал он, выпуская мою руку и валясь в траву, — вот это событие!

Я забралась в развилку снежницы. Боско продолжал бормотать что-то восхищенное, но я уже знала, как привлечь его внимание.

— Ну и что? — сказала я как можно громче.

Боско оборвал бормотание и уставился на меня.

— Да ты что?! Ты не слышала, что Странник назвал Хранительницу сестрой? Что он прирек помощь Ратанге?

— А разве вы без Странников не справитесь?

Боско нахмурился:

— Легко ты словами бросаешься, тебе бы в бой хоть раз… Ратанга — одна. Как остров в темном море. С запада кочевники, с севера — баронские орды… и это с тех пор, как стоит Ратанга. Думаешь, у нас — силы бессчетные? Мы любой помощи рады, а тут — Странники…

Он сел, поднял из травы кусок коры и начал царапать ножом, как делал часто в минуты волнения.

— Странники… — повторил он тихо. — Вообрази, что чудо, о котором ты слышала в детстве, вдруг ожило. Вообрази, что деревянные Птицы с перекрестка Трех Корон вдруг взмахнули крыльями…

Странники живут у моря, в сказочной красоты городах, но никто еще не нашел туда дороги. Они появляются, где хотят, но никто не может похвастать, что говорил с ними. Они — серебряные тени легенды. А ведь это они когда-то возвели Ратангу…

— Отчего же они сразу не помогли вам?

— Не знаю, — Боско растерянно развел руками, отрываясь от своего пустячного занятия. — Таковы уж они. Никому не вредят, но и не помогают. У них море, ветер, свет — что им наша темная жизнь?

— А Странница?

— Вот, — сказал он, — я совсем запутался. Гонец назвал ее сестрой, да и мы еще раньше — Странницей, и, должно быть, и впрямь близка она этому племени, но — не их крови. Милосердие у нее земное…

Я едва не высказала ему, что думаю об ее милосердии, но Боско вдруг рассмеялся:

— Нет, но откуда вы взялись — такие похожие? Помру, но дознаюсь. Странница, ты — глупая девчонка, и эта… Будь моя воля, я бы с нее это лицо содрал.

— Ты ее ненавидишь?

— Да, — отвечал он жестко, и рука его крепче стиснула рукоять ножа. — Ненавижу. Она ведь не только предала — она осквернила все. Если б не Хранительница, если бы не закон… Боларда я ей не прощу.

Много позже Вентнор узнал, что задолго до того, как жизнь свела его со Странницей, их судьбы связало странным образом Поветрие Скал. Морна тогда накрыла серым крылом и тихий лесной поселок, в котором жила Странница. Впрочем, тогда она еще не была Странницей, носила иное имя, простое и легкое, имя, которым сейчас никто не мог ее назвать. Еще смутно помнились ей далекие дни — горьковатый дымок очага, высокие сосны, шумящие над ручьем, перекрикивающиеся в лесу веселые голоса… все это перечеркнула морна.

Странница помнила, как поветрие пришло в поселок. Мать ее с утра пошла к соседке за жерновками и почти сразу выбежала из соседского дома с нечеловеческим криком. Сбежались люди, но, услышав первые слова, шарахнулись от матери, как от песчаного волка. Соседскую хату подперли снаружи брусьями и подожгли. Плачущей матери велели идти в дом отступников. Больше Странница ее не видела. Предосторожности не помогли. На следующий день пылали уже три хаты, а один охотник свалился без сил прямо посреди поселка, и его копьями отволокли в огонь.

А назавтра она, проснувшись, заметила на лице и руках младшего братишки страшный пепельный узор. Первым ее движением было — убежать. Но братик был еще жив, и она с безумной надеждой решила остаться с ним: вдруг выживет? Она никому не сказала про морну, но, видно, кто-то заподозрил, догадался, потому что вскоре девочка услышала тяжелый скрип брусьев, подпиравших двери. С криком бросилась она к окну, но острие копья отогнало ее назад. Она кричала, плакала, стучала кулаками по двери, страшно стонал за спиной брат, прося воды, а огонь снаружи уже лизал стены, и в щели заползал удушливый синий дым… Девочка схватила кувшин с водой, бросилась к брату, споткнулась, и вся вода выплеснулась ей на платье. Огонь трещал сильнее, за дымом она уже ничего не различала, только слышала крик брата, до постели которого добрался огонь. Она рванулась на крик, но зашаталась и упала, зарывшись лицом в мокрый подол. И потеряла сознание.

Когда девочка пришла в себя, рядом уже падали с крыши горящие щепки, платье тлело. Подтягиваясь на локтях, задыхаясь, почти без сил она доползла до стены, слепо нашарила рукой горячие, обуглившиеся бревна, и вдруг рука наткнулась на пустоту.

Не помня себя, ведомая уже не разумом, а звериным чутьем, девочка перевалилась через остатки стены и поползла дальше. Удивительно, как ее не заметили. Уже холодный ветер унес запах гари, уже под локтями шуршала упругая лесная трава, а она все ползла. И вдруг рухнула в пустоту.

Лицо и руки уткнулись во что-то влажное, ледяное, шуршащее. Боль от ожогов смягчилась. Задыхаясь, она зарывалась все глубже в эту прохладу и, наконец, замерла.

Так она лежала долго, не помнила, сколько, — то теряла сознание, то опять приходила в себя. Боль ушла, ее высосали влажные прошлогодние листья, которыми была заполнена яма. Девочка почти не сознавала себя, в ушах все стоял треск огня и крик брата. Полусгоревшее платье расползлось на ней в лоскутья. Один присох к спине, и стоило пошевелиться, как резкая боль пронизывала тело. Поэтому девочка старалась не двигаться.

День это был, утро ли, вечер — она не знала. И вдруг сквозь бред услышала треск сучьев над головой и неясные голоса. Она шевельнулась, чтобы зарыться поглубже, спрятаться — и тут же против воли застонала. Над ней шуршали расшвыриваемые листья, голоса стали громче, наконец, чьи-то руки подхватили ее бережно, но боль от их прикосновения ожила, и девочка застонала вновь. Она чувствовала, как ее положили — не на траву, на что-то мягкое и теплое, чувствовала осторожные прикосновения пальцев, слова неведомого языка звучали в вышине. Она глубоко вздохнула и открыла глаза.

Два лица склонялись над ней — тонкие, светлые, нездешние, будто подернутые серебристой дымкой. Потом дымка рассеялась, но лица по-прежнему казались нездешними. И слова звучали — странные. Сильная рука обняла девочку за плечи, приподняла, поддержала голову. Она огляделась.

Их было пятеро: высокие, стройные, в серебристых одеждах. Пять белых коней бродили рядом. От полупогасшего костра тянулся тонкий дымок.

Один из них поддерживал найдену, припав на колено, другой, наклонившись, внимательно смотрел в лицо. Трое других стояли вокруг и изредка перебрасывались тихими словами.

Вдруг девочка поняла, кто они. Вспомнила рассказы матери, шепотки соседок, долгие повести путешественников, изредка забредавших в поселок. Светлые лица, серебристые плащи, нездешний говор — Странники, вот кто! Иногда видели люди, как мелькали в надвигающейся тьме белые силуэты, и ветер развевал плащи всадников. Никто не видел их вблизи, ни с кем никогда не обмолвились они словом. Говорили, что Странники живут далеко на Побережье, что их города возносятся к небу, что им подвластны ветра и Море. И что печаль им неведома — ни своя, ни чужая…

Странник, глядевший на девочку, озабоченно покачал головой, и это простое движение очень удивило ее. Потом он склонился ниже и вдруг осторожно приподнял лоскут платья, отбросил, взялся за другой… Обугленная ткань еще больше расползалась от его прикосновений. И — странно — совсем не было больно. Пальцы у него были прохладные и сухие. Он снимал лоскут за лоскутом, девочка смотрела на свое обожженное тело и вдруг вздрогнула. Не от боли, не от стыда — от ужаса. Морна! Как она могла забыть? Она попыталась поднять руки, чтобы оттолкнуть Странника, но боль мгновенно скрутила. Руки не послушались. Тогда она прошептала: «Морна»… Должны же они знать, что это такое, — они, что, как светлые духи, бродят по зараженной земле!

И Странники, кажется, поняли. Один из них выпрямился, сказал что-то тем троим, и все обменялись быстрыми взглядами. Потом тот, что был выше других, бросил несколько слов, и остальные закивали.

Странник вернулся к девочке, снял с пояса блестящую коробочку и, зачерпнув из нее, начал равномерно водить ладонью по обожженному телу. Это была мазь, пряно пахнущая и до того ледяная, что девочка дрогнула от первого прикосновения. И тогда тот, что держал за плечи, прошептал ей на ухо:

— Не бойся.

Она хотела объяснить, что не их боится, а за них, что к ней нельзя прикасаться — морна, но Странник только улыбался, качал головой и продолжал втирать мазь, а у нее не было сил помешать ему. Потом они повернули ее на живот, сняли остатки платья и осторожно натерли ее мазью с ног до головы. Потом завернули в то мягкое, на чем она лежала — присмотревшись, девочка поняла, что это плащ. Тогда подошел высокий Странник, протянул им долбленку с узким горлышком. Эту долбленку поднесли к ее губам, и найдена глотнула темную жидкость — ледяную и обжигающую одновременно. Девочку заставили выпить несколько глотков, потом немного посовещались на своем языке, и Странник-лекарь сел в седло и принял ее, закутанную, на руки. Остальные тоже вскочили на коней. Девочка только успела подумать, что от тряски боль непременно проснется, как мелькнули, сливаясь, сосновые стволы, и она провалилась в мягкую темноту…

Пять разведчиков-Странников случайно наткнулись на ребенка. Остановившись ненадолго отдохнуть на лесной поляне, заметили клочок ткани, торчащий из палой листвы. И нашли ее. Обычно, если кто-то из местных, оказавшийся на их пути, нуждался в помощи, его не бросали равнодушно. Помогали — и исчезали, чтобы он не знал, кто помог. Но эту девочку нельзя было оставить здесь, ее раны требовали долгого ухода. И она еще говорила о морне… Странники не боялись морны. Но, заражена девочка или нет, оставить ее на чье-либо попечение в ближайшем поселке, как они хотели вначале, нельзя было. И к тому же, хоть они и не признались друг другу в этом, их тронуло, как ребенок пытался отказаться от помощи, чтобы не заразить их. Она ведь не знала, что морна для них неопасна…

Странники решили разделиться. Трое, во главе со старшим, отправились в дальнейший путь по диким землям, а двое, братья Сигрен и Сиверн, повезли девочку к Побережью.

Скалы? Или города?.. Солнце встает над морем, юное, как в первый день творения. И от прикосновения его скалы — или города? — вспыхивают по краям жарким юным блеском. Отступает, тает туман, обнажая то, что ночь скрыла, — стремительное падение в высоту стрельчатых башен, оплетенных в подножии ажурными изгибами арок и галерей, и белоснежный камень, из которого они сложены, тоже вспыхивает алым жаром изнутри, точно огромное сердце ожило, потеплело, забилось… Скалы? Нет, города.

Сюда на рассвете братья Сигрен и Сиверн привезли Сиэль. Такое имя, легко и серебряно звучавшее, дали они ей по обычаю Странников, ибо прежнее свое имя она забыла, и ничьи усилия не могли возродить его. Это была последняя потеря из тех, что остались за ее спиной на пути к Морю.

Сиэль окрепла за эти дни, привыкла к Странникам, и ни звучные их голоса, ни нездешние лица не пугали и не удивляли ее больше. Братья вначале везли ее в «колыбели» — плаще, растянутом меж коней, потом по очереди сажали к себе на седло. Сиэль, не видевшая в своей жизни ничего, кроме поселка и окружавшего его леса, была потрясена тем, сколь огромен мир, и эта огромность мягко стирала из ее памяти страшные воспоминания. И лишь когда вспыхнули под рассветным солнцем серебряные стрелы башен и Сигрен, не в силах сдержать волнения, приподнявшись в стременах, радостно воскликнул: «Сеалл!», память о прошлом болью вошла в сердце девочки, чтобы навсегда остаться там. Но имени своего она так и не вспомнила.