Ратанга [СИ]

Алконост. Встреча

— За Харена можно больше не тревожиться, — сказала мне Танис. Еще раз посмотрела на спящего Харена, склонилась над ним — статная, полногрудая, из-под голубого покрывала выбилась рыжая прядь. — Ожил человек. Нынче же отправлю его в общий зал. А ты… ступай-ка лучше к Красным Вратам с подводами, должно быть, опять раненых понавезли.

И, подумав, добавила:

— Незачем тебе ему на глаза показываться.

Она была права, Танис, старшая лекарка Дома Исцеления, строгая мать озорных мальчишек Рена и Сана, и все же мне стало горько. Неделю я сидела возле Харена, пока он был в жару, отпаивала, меняла повязки, поднимала лекарок при малейшей тревоге, а теперь — на глаза не показываться. Но приказ есть приказ, и я пошла на широкий, заросший травою двор, где у подвод ожидали молчаливые возчики.

С тех пор, как Вентнор, Боско и Харен, привезя меня в Ратангу, ушли сразу же отбивать нападение кочевников, я осталась совсем одна. Разведчики, должно быть, успели что-то наскоро объяснить, потому что меня не запирали и не судили, но никто также и не интересовался мною. Город был поглощен боями на внешних валах, городу было не до меня, и я бродила одна, дивясь и тоскуя, пока не встретила Рена и Сана. Им я рассказала все, и они поверили сразу. И отвели к своей матери Танис, а уж она согласилась принять меня в Дом Исцеления сиделкой. И, как нарочно, именно в те дни привезли тяжелораненого Харена…

Дорога к Красным Вратам шла круто под гору. Подводы гремели и грохотали, смирные мохноногие лошадки испуганно прядали ушами, взрывая копытами щебень. По обе стороны Тракта тянулись зеленые, похожие на барашков ратаны. Их было много повсюду, может быть, в их честь и назвали город? Этого я еще не успела узнать.

У Красных Врат и впрямь уже было много народу. Раненые лежали в тени под кустами остожника. Сюда, в Ратангу, привозили только тяжелых, легкораненые оставались в войске. Я уже третий раз была здесь, и всякий раз меня поражало будничное, ровное обращение с ранеными — может быть, уже привыкли к виду страданий? Ни слез, ни причитаний, даже когда находили родных. «Странный народ», — в который раз подумала я, и тут кто-то тронул меня за плечо. Обернувшись, я увидела Вентнора и Боско.

— Вот кто нынче лечит, — ухмыльнулся Боско вместо приветствия, — жалко, что меня не ранили.

— Помолчи, — оборвал его Вентнор. — Мы товарища привезли. Присмотришь за ним сама, ладно?

Он просил, конечно, но эта просьба звучала, как приказ. И уж конечно я не собиралась ослушаться.

— Присмотрю, если доверяете. Где ваш товарищ?

— Сейчас принесем. А ты пока перевяжи другого. Болард!

Я вздрогнула. От зарослей к нам быстро шел высокий русоволосый юноша. Его серые беспокойные глаза остановились на мне.

— Не смотри так, — бросил Боско, — это не она.

Болард укоризненно взглянул на него. На правой щеке у него был странный шрам — будто три стежка рядом. Парень бережно поддерживал левую руку правой.

Вентнор и Боско ушли. Болард смотрел на меня. Почему-то мне стало жарко от этого взгляда.

— Идем, — велела я, и он послушно пошел следом. И терпеливо ждал, пока я сдирала старую повязку, обмывала края раны, накладывала травы и заматывала полотном. А потом тихо сказал:

— Спасибо.

Возчик, сидевший на краю подводы, громко хмыкнул. Глаза Боларда вспыхнули гневом, и на мгновение из робкого юноши он стал суровым воином. А потом — сделался прежним.

Подошли Вентнор и Боско, неся на руках неподвижного воина — то ли он спал, то ли был без сознания. Лицо воина закрывала плотная черная маска.

— Он же задохнется!

— Не смей! — Вентнор перехватил мою руку. — Это обет. Лекарка снимет, если понадобится.

— И не он, а она, — добавил Боско.

— Что? — я даже не сразу сообразила, о чем речь.

— Это женщина, — устало пояснил Вентнор.

Ошеломленная, я сняла с женщины-воина прорванную на груди куртку. Вентнор помогал мне. Под курткой, поверх рубашки, блеснуло свежее полотно. Повязка была наложена умело и тщательно.

— Это я перевязывал, — похвастался Боско, услышав мое одобрение. — Что, гожусь в лекарки?

— Как я в воины. Вы возвращаетесь назад?

— Не сразу, — сказал Вентнор задумчиво. — Харена бы навестить. Как он там?

— Сегодня перевели в общий зал.

— Тогда мы с тобой.

«Проследим, как ты ее устроишь», — мысленно добавила я за него. Женщина-воин не выходила у меня из головы. Кто она? Отчего в маске? И какое отношение имеют к ней эти трое?

Не может быть, чтоб просто товарищи…

Раненых погрузили, и на подводах не осталось места. Мы пошли за подводами, увязая в щебне. Солнце поднималось все выше, припекало. Тракт становился круче. Мне в легком платье было тяжело, а что уж говорить об оружных воинах! Даже Боско примолк. Или просто обиделся на мои слова? У Вентнора лицо было искажено усталостью и тревогой. Болард тяжело дышал, придерживая раненую руку.

Танис встретила нас на пороге Дома Исцеления и сразу начала отдавать распоряжения лекаркам и сиделкам. Вентнор вполголоса сказал ей что-то, она взглянула на меня, повела круглым плечом и громко проговорила:

— А мне жалко, что ли? Пускай!

Вентнор подошел ко мне:

— Будешь при ней все время. Танис поможет. И больше никому ни слова, ясно?

Я молча кивнула. Подошедший Боско взглянул на нас и вдруг заметил с легкой досадой:

— Вот расскажу Харену, кто за ним ухаживал…

— Надоел ты мне! — сказала я с сердцем. Боско непритворно попятился, а Вентнор заметил без улыбки:

— Наконец-то получил по заслугам.

Женщину-воина положили в том же покое, где прежде лежал Харен. Вентнор, Боско и Болард постояли возле нее и молча ушли. Ушла и Танис, дав мне напоследок несколько наставлений, и я осталась одна — с ней.

Она лежала в беспамятстве, но не металась, не билась, как иные. Спокойно были вытянуты вдоль тела тонкие руки, мерно дышала под повязкой грудь, и наверно, таким же спокойным было лицо. Так мне хотелось отодвинуть маску хоть на мизинец, хоть одним глазком заглянуть под нее! Ведь никто же не увидит, в конце концов. И обычаи этого племени меня не касаются. Я же чужая. И ведь если она захочет пить, снять маску все равно придется…

Мне очень хотелось увидеть лицо женщины, с которой были связаны эти трое. Но видно, недаром Вентнор растолковывал мне законы ратангской чести. Пять раз я протягивала руку, чтобы снять маску, и каждый раз отдергивала, будто обжегшись. А когда, наконец, решилась — женщина шевельнулась, и глухой повелительный голос произнес из-под маски:

— Кто здесь? Где я?

От волнения у меня перехватило дыхание. С трудом справившись с собой, я ответила:

— Ты в Ратанге, в Доме Исцеления. А меня приставили ухаживать за тобой.

— Ратанга, — так же повторила она. — Дай руку.

Невозможно было не повиноваться. Тонкие, неожиданно сильные пальцы сомкнулись на моем запястье.

— Ты что-нибудь хочешь? — робко спросила я. — Пить?

— Да, дай воды. И отвернись.

Зря пропала моя маленькая хитрость. Кажется, с этой женщиной невозможно лукавить Я невольно робела пере дней. Покорно подала воду, покорно отвернулась. Слышала, как она пьет маленькими глотками, тяжело дышит — видно, не так уж хорошо ей было, как казалось. Потом стукнула оставленная чашка, и она сказала:

— Повернись. Как тебя зовут, девочка?

— Эгле, — ответила я. — А тебя?

Женщина полулежала, опершись на изголовье. Мне показалось, что она улыбается под маской — холодно и снисходительно, будто глядит на играющего ребенка.

— Ты давно в Ратанге? — спокойно спросила она, и я поняла, что ответа мне не дождаться. Обидно. Лучше всего было бы тоже промолчать, но я все-таки была сиделкой, а это обязывает к вежливости. И я коротко сказала:

— Две недели.

— Ах, нездешняя, — проговорила она разочарованно. — А кто меня привез сюда, не знаешь?

— Разведчики из отряда Крылатых.

— Кто? — она приподнялась на локте. Я неохотно перечислила имена.

— Вот как, — проговорила она, вновь откидываясь на подушки. — Тогда хорошо. Они еще здесь?

— Не знаю.

Опять меня допрашивали! То Вентнор, то вся троица, то эта женщина. Как она держится со мной! И, кажется, она совсем не ранена. Вон как уверенно ведет себя. Провела ладонью по лбу и спокойно велела:

— Позови Вентнора.

— Никуда я не пойду! — вспыхнула я. — Мое дело — за ранеными смотреть, а не на посылках бегать!

— Хорошо, — ровным голосом отозвалась она. — Тогда позови Танис.

Я выбежала, дрожа от гнева, и сразу налетела на эту самую Танис.

— Смотри, куда идешь, — проворчала она, — о ком замечталась-то?

— Не могу я с ней больше! — выпалила я. — И не ранена она вовсе, честное слово!

— Что-о?! — Танис глянула на меня круглыми глазами, но и это меня не остановило.

— Допрашивает меня! Требует Вентнора позвать.

— И позови.

— Сама зови!

Я повернулась и побежала по коридору. Боялась, что Танис при ее характере бросится вдогонку. Но она этого не сделала. Я пробежала мимо общего зала, увильнула от столкновения с двумя сиделками, несшими корзину с полотном, и наконец остановилась в боковом коридорчике. Здесь никого не было, и я могла, уткнувшись пылающим лицом в холодную стену, сколько угодно размышлять о своей вспышке и ее последствиях.

Там меня и нашел Боско. Постоял немного рядом, потом сказал, будто черту подвел:

— Обидели девочку.

— Отстань! — бросила я и, не выдержав, обернулась. Нет, лицо у него было серьезным, без тени насмешки. И глаза серьезные.

— Тебя Танис ищет. Пойдем.

— Не пойду!

— Пойдешь… сиделка. Посмотришь, что натворила.

Таким я не видела его давно. С первой встречи. И когда он протянул руку, я невольно отшатнулась.

— Знаешь, кто ты?

— Знаю! — перебила я. — Сами навязались… с этой…

Боско схватил меня за руку, стиснул так больно, что я вскрикнула:

— Пошли! Сама увидишь.

Он тащил меня за собой так, что я едва поспевала. Хотелось разреветься. Хорошо, что злость помешала. Он втолкнул меня в покой:

— Вот!

Все, кто был здесь, разом обернулись. Вентнор, Болард, Харен, Танис — все смотрели на меня.

— Ну вот что… — начала Танис, но Вентнор оборвал ее:

— После. Подойди сюда.

Он смотрел на меня холодно и жестко. Вздрогнув от этого взгляда, я неверным шагом подошла к постели, и первое, что увидела — снятую повязку, свернувшуюся ужом на груди женщины. А под ней была глубокая, крестовидная, черная от запекшейся крови рана. Я немало насмотрелась за дни боев, но сейчас мне стало страшно.

— Вот свежее полотно, — сказала за спиной Танис. — Перевяжи.

Женщина лежала неподвижно, вытянувшись, и только сейчас я поняла, что с нее сняли маску. Я заметила только, что глаза у нее закрыты, было не до лица — притягивала рана. Дрожащими пальцами я наложила бинты.

— Приведи ее в чувство, — подсказала Танис.

Чашка с соком ароры стояла у изголовья. Как учили, я двумя пальцами приоткрывала по очереди глаза раненой и в каждый по три раза капнула сока. Женщина задышала быстрее, шевельнула губами, потом глаза ее медленно открылись.

Почти одновременно все шагнули к постели. Я хотела уйти, но Боско придержал меня.

Она медленно обвела всех еще затуманенным взглядом. Потом подняла руку. Рукав соскользнул, и я увидела на запястье тонкий белый шрам, как браслет. Я не успела вспомнить, где уже слышала о таком шраме. Вентнор, отодвинув меня, склонился к раненой. Она чуть запрокинула лицо, чтобы встретиться с ним взглядом. Вентнор взял ее руку и неловко прижался губами к шраму.

Я оглянулась на остальных. Они, кажется, тоже были ошеломлены. И все, не отрываясь, смотрели на нее. И какое-то одинаковое выражение было на их лицах. Благоговения и почему-то вины.

— Ну что ж, — сказала она, и все мы вздрогнули от звука ее голоса. — Выходит, судьба. Помогите мне сесть.

Вентнор обхватил ее за плечи, приподнял, и она села, опираясь спиной на его руку. И взглянула на меня.

— Подойди, девочка. Ты на меня обиделась?

Боско подтолкнул меня, и я оказалась с ней лицом к лицу.

Черты ее лица показались мне очень знакомыми, даже близкими. Но откуда?.. И вдруг я поняла и вздрогнула.

— Зеркала не надо! — ахнула Танис.

Она была похожа на меня! Нет, она была такая же, только казалась печальней и старше. Неужели… неужели это та самая?!..

— Кто ты?!

— Не та, о ком ты подумала, — она улыбнулась, и от этой улыбки ее лицо будто посветлело.

— Как же так… — пробормотала я, чувствуя, как подкашиваются ноги. Мне пришлось сесть на край постели.

— Именно так, девочка. Нас, оказывается, три. И одна из нас успела немало навредить Ратанге, так, Вентнор?

Говоря это, женщина вновь подняла на него глаза. Лицо Вентнора дрогнуло.

— У каждого племени, — глухо произнес он, — есть свой светлый и свой темный дух. Что из того, что у них одно лицо?

Она провела пальцами по его руке и продолжала:

— Я знаю, где ее найти. Только надо спешить — завтра утром она уйдет.

— Где она? — резко спросил Харен. Болард укоризненно взглянул на него.

— Я вас проведу. Вечером.

— Никуда ты не пойдешь! — в Танис наконец проснулась лекарка. — Еще чего выдумали!

Она подскочила к изголовью, оттолкнула Вентнора, заставила раненую лечь и захлопотала над ней, как наседка:

— Поверни голову. Не двигайся. А ты чего расселась? — это относилось уже ко мне. — Марш отсюда! Я сама справлюсь. Харен, ты забыл, что ты раненый? Болард, не ухмыляйся, а то и тебя прихвачу!

Раненая рассмеялась низким глубоким смехом:

— Так и быть, потерплю до вечера!

Танис бросила на нее строгий взгляд, открыла рот, но Боско опередил ее:

— По-моему, тут без нас обойдутся! Как ты думаешь, Танис?

С этими словами он взял лекарку за пояс, легко поднял и вынес из покоя. Все мы, кроме Вентнора, вышли за ним.

В коридоре Танис опомнилась и влепила Боско громкую оплеуху. Боско поставил ее на пол:

— Уймись, Танис! Здесь не лекарское дело.

— Знаю, — огрызнулась она.

— Значит, отпустишь?

Танис покосилась на него и, не ответив, быстро ушла. Боско, Харен и Болард переглянулись и ушли за ней. Я осталась одна.

Трудно описать, что делалось со мной. Мне было и обидно, и горько, и стыдно, и в горле уже ощущался вкус близких слез. На мгновение мне захотелось сесть здесь, в коридоре, прямо на пол, уткнуться в стену и зареветь. Я бы так и сделала, но услышала чьи-то шаги и опрометью бросилась прочь. Никого я не хотела видеть, никого!

Я выбежала из Дома и бросилась в глухой угол двора, под старые, разросшиеся ратаны. И там, в высокой траве, скрывавшей меня до плеч, упала ничком и разрыдалась. Ох, как плохо мне было! Я чувствовала себя маленькой, никчемной, глупой. И все мне было здесь чужое — и люди, и обычаи, и эта непобедимая Ратанга! Лучше бы эту предательницу не нашли, и меня казнили вместо нее. Ведь я не нужна здесь, никому. И Вентнору… При этой мысли я зарыдала еще горше. У меня горло заболело — так я рыдала.

«Девочка»… Хорошо ей — она воин, легенда, Хранительница Ратанги. А я? Все равно, незачем было называть меня девочкой. Вышло, будто она меня жалела. А я уже взрослая. И сама во всем виновата — нагрубила, накричала, убежала… И впрямь девчонка!

Ну и пусть. И пусть уходят сегодня искать ту… предательницу. У нее мое лицо, а я и имени ее не спросила. Ее найдут и казнят — а мне почудится, что казнили меня. Ох, в какую же страшную сказку я попала!

Потом у меня уже не было сил плакать. Я лежала навзничь, и заходившее солнце золотило край верхней башни Дома, нависавшей надо мной. Лицо еще горело от слез. Стебли травы качались, перечеркивая небо. Вечер был уже близко, и я мимолетно подумала, что в Доме Исцеления меня ждут дела. Но при одной мысли, что надо куда-то идти, с кем-то говорить, кого-то видеть, мне становилось тошно. Обойдутся там и без меня. Я плохая сиделка. Буду здесь до ночи, пока они не уедут. Танис заругает… ну и пусть.

Какой-то жук полз по руке. Было щекотно, но сбрасывать его я не стала. Не хотелось. Закрыла глаза, и красные пятна поплыли под веками. Сладко спится после слез… И тут я услышала шорох. Кто-то шел по траве в мою сторону.

Мне захотелось вскочить, но я осталась на месте, сжалась в надежде, что пройдут мимо. Не прошли. Трава раздвинулась, и я увидела ноги в высоких сапогах и кожаных штанах, а, подняв взгляд выше, — черную кожаную куртку, короткий меч на перевязи и еще выше — лицо. Мое лицо. Нет, ее.

Вот теперь я вскочила! Именно ей нужно было прийти сейчас, чтобы увидеть меня в слезах! Она стояла молча, смотрела — спокойно и бесчувственно до обидного. Все они тут холодные, как камни!

— Я за тобой, — сказала она.

— Что? — я не поверила своим ушам.

— За тобой, — повторила она. — Нас ждут.

— Ты… хочешь, чтобы я поехала с вами… на охоту?

— Это было бы только справедливо, — ответила она тихо. — Ты ведь тоже пострадала из-за нее.

— А я не жалею! — я почувствовала, как губы кривятся от презрения. — Мне ее жаль, понятно?!

Хранительница взглянула темными, все понимающими глазами. Как будто знала меня всю наизусть! Как будто я была щенком, рычащим у ее ног! Я ненавидела ее сейчас.

Наверно, она это почувствовала. Повернулась и пошла прочь. Я смотрела ей вслед и вдруг поняла, что идет она чересчур твердо. Так ходят, сберегая силы. И потому я бросилась за ней и успела удержать прежде, чем она упала. Она навалилась на меня всей тяжестью, я едва удержалась на ногах.

— Не говори им, — прошептала она, — не говори ничего… Поедем… Ей не сделают ничего плохого, клянусь тебе…

Я промолчала. Я уже знала, что поеду. И знала, что эта женщина гораздо выше моих обид. Что она ни в чем не виновата передо мной.

Она вздохнула, отстранилась, потом положила руку мне на плечо — будто по-дружески. И повторила:

— Никому…

Могла бы и не напоминать, подумала я с тенью былой обиды. И мы пошли к воротам.

У ворот стояли семь оседланных коней. Вентнор, Боско, Харен и Болард ждали нас. Харен нервно оглядывался на Дом.

— Быстрее, — бросил он, — могут хватиться.

— Она что — так и поедет? — мрачно спросил Боско, уставясь на мое платье.

— Так и поедет.

Боско пожал плечами. Не продолжая разговора, Хранительница легко вскочила в седло, и я последовала ее примеру, хотя у меня вышло не так ловко. Вентнор протянул ей обруч с маской, и она приладила маску на лицо. Потом пустила коня вскачь, и все мы двинулись за ней.

Хижина так надежно была спрятана в разросшемся лестовнике, что мы не нашли бы ее без Хранительницы даже днем. Она уверенно повернула коня под лесные кроны, остальные поскакали следом, и я вместе с ними, сквозь влажный запах листьев и перечеркнутый длинными тенями серебристый сумрак, еще более неверный, чем темнота. Наконец заросли стали так густы, что не проехать. Разведчики спешивались и стремительно и бесшумно исчезали в них, только Вентнор задержался, чтобы помочь Хранительнице. Ох, если бы он подумал про меня…

Я неловко сползла по конскому боку. Под рукой оказалась шершавая стена. Я пошла, держась за нее. Запах лестовника и папоротника глушили.

Темнота делала происходящее еще страшнее. Почти звериный вой, глухое чмоканье ударов; мне под ноги, блеснув рыбкой, упал нож.

— Помоги! — я узнала Харена.

Потом кто-то запалил походню[1].

Эта женщина сидела, упираясь спиной в стену хижины, взлохмаченная, с яростными глазами. Боско стоял над ней, потирая глубокие царапины на щеке:

— Вот змея!

— Скорее кошка, — Харен, тяжело дыша, зажимал ладонями раненый бок.

Вентнор, поддерживая Хранительницу, что-то шепотом спрашивал у нее. Она качала головой, с трудом улыбаясь, громко отвечала:

— Да нет, что ты… все хорошо.

Все случилось слишком быстро. И я, ошеломленная, стояла и смотрела — на Вентнора и Хранительницу, на Боско, на Харена, на связанную женщину с моим лицом, сидящую у стены. Потом оглянулась на Боларда, стоявшего рядом. Он словно застыл, и я вспомнила, что он любит ее, до сих пор любит… И вспомнила еще, как тогда схватили меня, как ныли ободранные запястья, как было больно и унизительно. Ей, наверно, тоже сейчас так. Как они ее… Как звери!

Боско что-то втолковывал вполголоса Вентнору и Хранительнице.

— Нет, — ответил резко Вентнор, — не поедем. Темно. А Ратанга не рядом. Посмотри на Харена, он еле держится. И Странница…

— Я выдержу.

— Не выдержишь, — бросила вдруг пленница на удивление чистым и ясным голосом. — Я не промахиваюсь.

— Что такое? — Боско недоуменно взглянул на Хранительницу. И вдруг догадался:

— Ранена?!

Он метнулся к пленнице, рывком поднял ее за ворот рубашки. Ткань затрещала.

Пленница расхохоталась. Вентнор молча потянул из ножен меч.

— Нет! — сказала громко Странница. — Не сметь.

Они замерли. Странница, мягко отстранив руку Вентнора, подошла к пленной.

— Отпусти ее, — Боско повиновался. И добавила, обращаясь к той:

— Ты все-таки промахнулась.

Пленница продолжала смеяться, кусая губы. Потом проговорила сквозь смех:

— Очень уж вы милосердные! Никак не отучишь…

— Будь моя воля, я бы тебя от многого отучил, — процедил Харен.

— Люблю прямых людей!

— Хватит! — отрезал Вентнор. — Заносите ее в дом.

Боско покачал головой:

— Сбежит.

— Конечно, сбегу! — откликнулась пленница радостно. Вентнор сгреб ее в охапку и унес в хижину. Остальные пошли за ним, кроме меня и Боларда. Болард стоял не шевелясь, глядя куда-то в заросли.

Я коснулась его руки:

— Болард, пойдем.

Он не дрогнул, только сказал тихо, через силу:

— Ты… слишком похожа… Уйди. Прошу тебя, уйди…

Я медлила. Мне было страшно жаль его. И ту — тоже. Никогда бы не подумала, что можно одновременно жалеть преступника и жертву.

Из хижины вышел Боско:

— Иди.

— А ты?

— Я сторожить буду.

Болард равнодушно кивнул и ушел. Боско уставился на меня:

— Ты чего смотришь? Спать пора…

И тогда я не выдержала:

— Ой, мерзко все это!

— Что именно? — вкрадчиво поинтересовался он.

— Гнаться за человеком. Хватать его. Связывать. Вы… как охотничьи псы за добычей… Мерзко.

Боско засмеялся. В темноте ровной полоской заблестели его зубы.

— Ка-акой благородный гнев! — пренебрежительно протянул он. — Какая чистота и святость! А тебя не смущает то, что ты могла оказаться на ее месте?

— Конечно, могла, — сказала я. — Вы ведь и за мной охотились. Играли… разведчики.

— Разведчиков ты не трожь, — процедил он с яростью. — Ты ведь не хоронила убитых по ее милости. Тебе Ратанга чужая.

Конечно, чужая. И Ратанга, и ее Хранительница. Навела на след, отдала на смерть человека — хоть какого, но человека. Пропадите вы все пропадом!

Это я только подумала, а говорить ему не стала. Не потому что побоялась, просто поняла, что бесполезно. Обошла его, как дерево, и вошла в хижину.

Пламя в очаге догорало. Возле очага на охапке лапника дремала Странница, укрытая плащом Вентнора. Маску она сняла. Вентнор устроился ближе к двери, возле него — Харен и Болард. Харен даже во сне крепко держал брата за руку. Пленницу положили в дальнем углу. Она не спала. Широко раскрытыми глазами смотрела на мерцающий огонь. И даже не пошевелилась, когда я вошла. На лапнике было еще место, лежал чей-то брошенный плащ, но я не пошла туда, а легла на пороге, обхватив себя руками, чтобы теплее было. Ну, вот и день прошел. Так хорошо начинался, и такое в конце… Из-под двери тянуло холодом. Слышны были тяжелые шаги Боско: никак не угомонится, проклятый. Кто-то застонал сквозь сон. Кажется, Харен. Или Болард? А, все равно… Спать…

Я проснулась от холода и какого-то шороха. Очаг давно угас. Шорох доносился оттуда. Потом я различила громкий и внятный шепот:

— Нашла время милосердие проявлять! Спать мешаешь.

— Ты же все равно не спишь. А я не могу разговаривать со связанной.

— Подумаешь! А, леший с тобой…

Шорох стал тише, потом что-то шевельнулось в темноте.

— Руки болят, уй! Хороши ратангцы, нечего сказать, на женщину нападают.

— А если женщина этого заслуживает?

— Тогда зачем спасала? Убили бы, тебе что за печаль?

Вот это кто!.. Меня будто обожгло. Не шевелясь, не смея выпрямить затекшую руку, я прислушивалась к шепоту. А он то затихал, то становился громче:

— …жалеешь, да? Смешно!

— А тебе никого не жаль?

— Нет!

— И Боларда?

— Мальчишку-то? Сам виноват — не влюбляйся в кого попало.

«Как ты смеешь?!» — хотелось мне крикнуть, но я лежала, стискивая кулаки, и слушала дальше.

— Напрасно развязала, напрасно! Я ведь и убить могу.

Я застыла. Вскочить? Закричать? Но что-то удерживало меня. А шепот все звучал:

— Что ж не убиваешь?

— А, неинтересно! И не люблю я убивать.

— А те, кто из-за тебя погиб?

— Так ведь я не сама. В бою убивала, да, но там же другое.

— Хорошо тебе платили за них?

— Еще заплатят! Когда на Север выберусь.

— Что же до сих пор не выбралась?

— Тревогу пережидала. Приди вы на час позже — не застали бы. Ах, промахнулась я…

— Жалеешь?

— Еще как!

Я почувствовала, как во мне растет отвращение. Так легко, снисходительно, с презрением к другим говорила она о собственной подлости…

— Ты не промахнулась.

— Как?!

— Вот. По кости скользнуло.

«Что она говорит?..» — я похолодела от ужаса. И никто ничего не заметил?..

— Ну, утешила. Но все равно — промах. Жива осталась, Хранительница… Откуда только взялась на мою голову?

— С Побережья.

— А-а, слыхала. Не была там. Вот вырвусь — побываю непременно.

— Не побываешь. Там не терпят таких. Пустых и злых.

— Ого! Все равно проберусь.

Хоть что-то ее задело. Какая странная. И страшная. Зачем только Странница говорит с ней? Вначале привела воинов, чтобы схватили, теперь… А если кто-нибудь проснется, услышит? Что он подумает?

— Что, красиво там, на Побережье?

— Очень.

— Обязательно посмотрю! Люблю красоту.

Я услышала тихий смех Странницы.

— А еще что любишь?

— Играть люблю. Всю жизнь играла. В Ратанге — вот где игра была! Три года без передышки — в честного воина и доброго друга. Вышло, а?

— Вышло…

Голос Странницы будто надломился.

— Эй, ты что? — вполголоса вскрикнула пленница, и я услышала тяжелый шорох оседающего тела.

— Эй, что с тобой? Этого мне только и не хватало! Очнись, Хранительница!

Я подскочила, готовая броситься на помощь, но тут Странница слабо проговорила:

— Зачем ты… какие у тебя руки ласковые… не надо, лучше разбуди кого-нибудь.

— Вот еще!

— Пожалела?

— Нет, в сиделку играю. Играть я люблю, забыла? Что ты лицо прикрываешь?

— Рассвет уже скоро, — глухо прошептала Странница. — Увидишь.

— Ну так надень маску, если стесняешься.

В самом деле, уже светало. Мне стало видно, что голова Странницы лежит у пленницы на коленях.

— А что, — сказала насмешница вполголоса, — может, и вышла бы из меня сиделка получше этой девчонки. Не пойму, зачем вы ее с собой прихватили.

— А ты присмотрись к ней утром, — улыбнулась Странница. Я боялась шевельнуться — мне ужасно хотелось услышать, что они скажут обо мне. Мне уже столько всякого наговорили в глаза…

— Я к ней вчера еще пригляделась. Болард за ее плечом прятался. Что, похожа она на меня?

— Так похожа, что ее едва вместо тебя не убили.

— Надо же! — она коротко рассмеялась. — Еще одной навредила нехотя. Ну что ж, будет утешать Боларда, когда меня казнят.

Меня передернуло. А Странница молча поднялась, надела маску и наклонилась к очагу, чтобы разворошить угли. Пленница смотрела на нее. Потом спокойно сказала:

— Свяжи меня снова. А то благородных воинов утром хватит удар.

— Не буду я тебя связывать, — отозвалась Странница, подкладывая веточки в разгорающийся огонь. — Не умею.

Пленница засмеялась:

— Как хочешь. Тогда я спать буду. Надоели мне ночные разговоры.

Она легла и умолкла. Легла и я. Вспыхнул огонь в очаге, озарив розовым светом склоненную Странницу, и это было последнее, что я видела, засыпая.

Мне показалось, что спала я долго, но на деле, видно, прошел всего час с небольшим. Все уже были на ногах, Харен, ворча что-то, разглядывал ремни и недоумевал, как они могли развязаться. Пленница усмехалась, но не объясняла. Молчала и Странница, сидя у очага. Вентнор, застегивая пояс с мечом, смотрел на нее с тревогой. Боско потягивался, потирая исцарапанную щеку. Боларда не было, должно быть, его послали седлать коней.

Харен выпрямился, окликнул Боско:

— Помоги-ка мне. Надо связать ее так, чтобы до Ратанги не развязалась.

— С охотой, — отозвался Боско, подходя к ним. — Ну-ка, благородная дама, протяни свои ручки…

— Постойте, — сказала Странница. — Ее надо переодеть.

— Зачем? — удивился Боско, а пленница вдруг вскочила, но Харен схватил ее за плечи:

— Стой!

— Чтобы припрятанное оружие не пустила в ход. Пусть Эгле обменяется с ней одеждой.

Пленница смотрела на нее с ненавистью.

— Ни за что! — проговорила она сквозь зубы.

— Придется, милая моя, — спокойно сказал Боско. — Или прикажешь раздевать тебя силой?

— Попробуй только!

Боско рассмеялся:

— Ничего, новые царапины меня только украсят.

Пленница смерила его взглядом, потом посмотрела на Странницу и вдруг равнодушно пожала плечами:

— А, к лешему. Делайте, что хотите.

И будто погасла. Спокойно, никого не стесняясь, сняла с себя одежду, спокойно натянула мое платье, спокойно дала снова связать себя. И только изредка оглядывалась на Странницу. А та молчала непроницаемо, опираясь на плечо Вентнора, и я вспомнила о второй ране, о которой никто не знал. Как она только держится?! Ведь не спала ночь, беседовала с этой… И не расскажешь никому, ведь тогда пленницу не довезут до Ратанги. Они так ненавидят ее…

Ее взрастил Север. В душе она считала себя его истинной дочерью. Но кому было дело до ее души? Владыкам Севера? Для них она была глиной, из которой можно вылепить горшок или идола, куском руды, из которого выйдет плуг либо меч. И уж конечно, они приложили все усилия, чтобы выковать меч.

Ни на минуту девочке не давали забыть о том, где она родилась. Плетьми выбивали жесткий северный выговор, который она волей-неволей обрела. Заставляли заучивать все легенды, все песни и сказания, которые дети Ратанги слышали с рождения. Сказания эти не тронули ее сердце — разве может тронуть отчеканенный бесчувственным голосом урок? Но она их запомнила. Она запомнила также нравы и обычаи ратангцев — все до единого. И чем лучше она запоминала все это, тем сильнее разгоралась в ее душе ненависть. Она ненавидела Ратангу за все — за то, что ее башни первыми видят солнце, за то, что воины ее горды и честны, за то, что ни разу враг не вступал на улицы ее и площади… А еще за то, что и в ней течет эта странная и проклятая кровь, и это мешает ей стать вровень с сынами Севера. Она не понимала, что именно ратангская кровь и придавала ей такую высокую цену в глазах северных властителей. Не будь этой крови — и быть бы девчонке рабыней, как всем тем, кто перешел горы в надежде спастись от Поветрия Скал. Однако девчонка была нужна. Бешеная сила мернейских кочевников, подталкиваемая злобной хитростью северян, разбивалась в пыль, как волна о скалу, о крепкие валы и стены Ратанги, о мужество ее воинов. Ратангу можно было сокрушить лишь изнутри, но самые искусные соглядатаи, как их ни учили, оказавшись среди ратангцев, неминуемо выдавали себя. Нужен был человек, впитавший суть Ратанги с кровью и вместе с тем до конца преданный Северу. И такой человек был найден и выращен.

Девушку бросали в лесу одну и без оружия — выбирайся, как умеешь. За ней, правда, шли по пятам, чтобы в случае чего выручить, но она-то этого не знала. И выбиралась сама. Жестокими шутками ее постепенно отучили верить тем, кто встречался на ее пути. Всем, кроме властителей, повелевавших ею. Ее научили скрывать все, что нужно, оставаясь на вид открытой и честной, научили убивать без колебаний, если того потребует дело. Ну а ненависти ее не надо было учить.

Вся эта наука была вбита в нее жестко и прочно, и она привыкла к бесконечной игре так, что и в одиночестве не была собой, да и какой она должна была быть — неведомо.

И когда ее научили всему и испытали во всем — она была послана в Ратангу.

С того дня, как она пришла в Ратангу, ей казалось постоянно, что она разделена надвое. Одна — веселый, смелый до дерзости и надежный воин, жила вместе с ратангцами, чаще — сражалась, реже — праздновала. Другая — соглядатай Севера — холодно следила за ней: «Улыбнись ему… так… Помоги этой старухе поднять ведро… Не очень-то расспрашивай, этот может заподозрить…» И когда ее тайная деятельность начала приносить плоды, и удары, один тяжелей другого, обрушились на Ратангу, она гневалась и скорбела вместе со всеми и одновременно спокойно рассчитывала: «Там меня могли видеть, пока появляться опасно… Проверить, что сболтнули вчера об отряде Самнора… Не стоит так ясно намекать о предательстве, но намеки сосредоточить на одном…» Если и вздрагивало ее сердце от тихой боли, эту боль тут же сменяло восхищение собственной неуязвимостью и упоение вечной игрой…

Так осенило Ратангу синее крыло — Гамаюн.

[1] факел