Рассказы. Том 2. Колдовство.

Проклятие дома

— Вы когда-нибудь слышали о домах с привидениями?

Я медленно кивнул.

— Ну, это другое. Я не боюсь домов с привидениями. Моя проблема в том, что дом сам преследует меня, словно призрак.

Я долго сидел в молчании, тупо глядя на Уилла Бэнкса. Он спокойно повернулся ко мне, его удлиненное худое лицо оставалось бесстрастным, а серые глаза блестели вполне рассудительным огоньком, когда он наугад фокусировал взгляд на разных предметах в моем кабинете. Однако незначительные, почти незаметные подергивания губ явно указывали на неврастенические изменения, скрывавшиеся за его спокойным внешним видом.

Тем не менее, думал я, у этого человека есть мужество. Жертвы галлюцинаций и навязчивых идей обычно совершенно расслаблены, и их шизоидные наклонности как правило проявляются бесконтрольно. Но у Уилла Бэнкса хватало смелости. Эта мысль пришла мне в голову прежде всего, но затем ее сменило любопытство, ведь он сказал: «Меня преследует дом».

Бэнкс произнес эти слова буднично и спокойно. Даже слишком спокойно. Если бы он впал в истерику или слезливый припадок, это означало бы, что он осознал свое положение жертвы навязчивой идеи и пытается бороться с ней. Но такое признание подразумевало безоговорочную веру в свое заблуждение. Дурной знак.

— Возможно, вам лучше рассказать мне все с самого начала, — предложил я, сам немного волнуясь. — Полагаю, за всем этим скрывается какая-то история?

На лице Бэнкса отразилось неподдельное волнение. Одна рука бессознательно поднялась, чтобы откинуть светлые прямые волосы со вспотевшего лба. Его губы дрогнули еще сильнее, когда он сказал:

— Да, доктор, такая история есть. Мне будет нелегко рассказывать ее, и вам будет трудно поверить во все. Но это правда. Боже мой! — воскликнул он. — неужели вы не понимаете? Вот почему это так ужасно. Это произошло в самом деле.

Я профессионально принял учтивый вид, проигнорировав его эмоции и предложив пациенту сигарету. Он принялся вертеть ее в нервных пальцах, не зажигая, и умоляюще посмотрел мне в глаза.

— Вы ведь не посмеетесь надо мной, доктор? В вашей работе… (он не мог заставить себя сказать «психиатрия») приходится выслушивать множество вещей, которые звучат своеобразно. Понимаете, о чем я, не так ли?

Я кивнул, предлагая ему прикурить.

Первая затяжка придала пациенту сил.

— И еще, доктор. У вашей братии есть какая-то медицинская клятва, верно? О нарушении конфиденциальности и тому подобном? Потому что есть определенные…

— Рассказывайте, мистер Бэнкс, — сказал я отрывисто. — Обещаю, что сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, но, чтобы достичь успеха, мне нужна ваша абсолютная искренность.

Бэнкс начал рассказ.

— Я уже сказал, что меня преследует дом. Что ж, это правда, как бы странно ни звучало. Но обстоятельства дела еще более странные. Для начала я попрошу вас поверить в колдовство. Поняли, доктор? Я хочу попросить вас поверить. Я не собираюсь спорить с вами, чтобы убедить в этом, хотя думаю, что можно. Просто прошу. Это само по себе должно убедить вас в моей искренности и здравомыслии. Если не ошибаюсь, верный признак психотической личности — это когда заблуждающийся выдвигает длинный, фантастический аргумент, чтобы убедить своего слушателя. Я прав?

Я кивнул. Это была правда.

— Что ж, я просто прошу вас поверить в колдовство на время моего рассказа. Так же, как верил я много лет назад, когда ездил в Эдинбург. Я изучал забытые науки, которые называют тёмными искусствами. Меня интересовало, как древние маги использовали математические символы в своих церемониях, я подозревал, что, возможно, они бессознательно использовали геометрические узоры, содержащие ключи к миру извне, даже к четвертому измерению, существование которого признается современными учеными.

Я провел годы в увлекательной погоне за древним культом поклонения дьяволу, путешествуя в Неаполь, Прагу, Будапешт, Кельн. Не буду говорить, во что я поверил, и не сделаю ничего, кроме намека на то, что в современном мире верования в демонов сохранились. Достаточно того, что через некоторое время я связался с обширным подпольем, контролирующим скрытые культы. Я изучал коды, сигналы, тайны. Меня приняли. Накапливался материал для будущей монографии.

Потом я отправился в Эдинбург — город, где когда-то все верили в колдовство. Кстати, о новоанглийских охотниках на ведьм! Это ребячество по сравнению с шотландским городом, где когда-то жили и скрывались не двадцать или тридцать старых ведьм, а тридцать тысяч ведьм и колдунов. Только вдумайтесь: триста лет назад их было тридцать тысяч, они собирались в старых домах, крались по подземным туннелям, в которых были сокрыты черные тайны их кровавых культов. Макбет и Тэм О'Шантер намекают на это, но смутно.

Здесь, в старом Эдинбурге, я надеялся найти окончательное подтверждение своим теориям. Здесь, в истинном средоточии колдовства, я приступил к исследованиям. Мои связи с подпольем сослужили хорошую службу, и через некоторое время меня стали принимать в некоторых домах. Там я встречал людей, до сих пор живущих своей тайной жизнью под самой поверхностью тихого современного шотландского города. Некоторым из этих жилищ много сотен лет — они все еще используются — некоторые используются оттуда. Нет, не буду объяснять.

Потом я встретил Брайана Друма. Его называли Черным Брайаном Друмом, и на шабашах он носил другое имя. Это был гигант, бородатый и смуглый. Когда мы встретились, мне вспомнились описания, касающиеся Жиля де Рэ, — он во многих отношениях напоминал его. В нем действительно текла французская кровь, хотя предки поселились в Эдинбурге сотни лет назад. Они построили Дом Брайана, и именно этот Дом я особенно хотел увидеть.

Потому что предки Брайана Друма были колдунами. Я знал это. В печально известной тайной истории европейских культов клан Друма занимал особенно отвратительное положение. Во время великой охоты на ведьм триста лет назад, когда солдаты короля искали убежища, где прятались колдуны, Дом Друмов был одним из первых, кто подвергся гонениям.

Друмы возглавляли поистине ужасный культ, и в их огромных подвалах тридцать членов семьи погибли от мушкетов разъяренного ополчения. И все же сам дом уцелел. В то время как тысячи разграбленных жилищ сгорели в те ужасные ночи, Дом Друмов остался мрачным и заброшенным, но нетронутым. Некоторые из Друмов сбежали. И, выжившие, вернулись. Поклонение продолжалось, но теперь втайне; Друмы были родом фанатиков, и их нелегко было заставить отказаться от своих религиозных догматов. Дом стоял, и стояла их вера. До сего дня.

Теперь из всей семьи остался только Брайан Друм. Он жил один в старом доме, известный знаток магии, который редко посещал собрания на холмах, где выжившие верующие все еще призывали Черного отца. Мои связи обеспечили мне знакомство с ним, так как мне очень хотелось увидеть древнее жилище и посмотреть на некоторые надписи и рисунки, которые, согласно легенде, были выгравированы на каменных стенах подвалов.

Брайан Друм. Смуглый, бородатый, с горящими глазами! Его личность была столь же притягательна, как взгляд змеи — и столь же зловеща. Поколения превратили его в воплощенного колдуна, волшебника, искателя запретного. Наследие четырехсот лет сделало Друма настоящим магом.

В детстве он читал черные книги в своем старом доме; в зрелом возрасте бродил по теням его залов в осязаемой атмосфере колдовства. И все же он не был молчаливым человеком, он умел говорить без умолку и был на удивление хорошо эрудирован и образован — словом, приобщен к культуре. Но он не был цивилизованным. Брайан Друм был язычником, и когда он говорил о своих убеждениях, то вел себя как бесстрашное дитя.

Я встречался с ним несколько раз на собраниях. Затем попросил разрешения навестить его у себя дома. Признаюсь, мне пришлось уговаривать его, потому что он чертовски сопротивлялся. Под предлогом того, что покажу ему кое-какие свои записи, я, наконец, получил его неохотное согласие. Другие выразили искреннее изумление, когда я рассказал им об этом; похоже, Друм никогда не позволял чужакам находиться в большом доме в одиночестве, в том смысле, что он не принимал человеческого общества.

Поэтому я позвонил Брайану Друму. Когда я отправлялся на встречу, я, как уже говорил, верил в колдовство, верил, что это искусство практиковалось и имело научную основу, хотя и не признавал, что его достижения каким-либо образом связаны со сверхъестественным.

Но когда я увидел Дом Друмов, мое мнение изменилось. Только позже я осознал всю глубину перемены, но даже в тот момент первый взгляд на жилище Брайана Друма наполнил меня ужасом!

Последние слова, казалось, вырвались из Уилла Бэнкса. Он продолжал еще тише, чем прежде.

— Теперь вы должны запомнить следующее. Дом стоял на склоне холма на фоне кровоточащего закатного неба. Это был двухэтажный особняк с двумя фронтонами по обе стороны остроконечной крыши. Дом поднимался из холма, как гигантская голова из могилы. Фронтоны казались рогами на фоне неба. Два выступающих карниза смахивали на уши. Дверь была широка, как ухмыляющийся рот. По обе стороны двери виднелось по окну. Не скажу, что окна были похожи на глаза. Это и были глаза. Сквозь узкие щели они смотрели на меня, наблюдали за тем, как я приближаюсь. Я чувствовал это так, как никогда прежде ничего не ощущал, — что этот дом, это вековое жилище живет своей собственной жизнью, что оно знает обо мне, видит меня, слышит мои шаги. И все же я шел по тропинке, потому что не знал, что меня ждет. Я подошел, открылся рот — я имею в виду, открылась дверь — и Брайан впустил меня. Говорю вам, дверь открылась сама. Брайан ее не открывал. Это было ужасно.

Я словно вошел в голову чудовища, причем разумного. Я почти чувствовал, как вокруг меня гудит его мозг, пульсируя мыслями, такими же черными, как тени в длинном, узком, похожем на горло коридоре, по которому мы шли. Потерпите, я расскажу кое-какие подробности. Длинный коридор с лестницей в дальнем конце разветвлялся на боковые комнаты. Первая из них, левая боковая, была кабинетом, куда меня отвел Брайан. Как хорошо я знаю теперь структуру этого дома! Почему бы и не знать? Ведь это снится мне каждую ночь.

Мы разговаривали с Брайаном. Конечно, важно помнить, о чем шла беседа, но я и правда не могу вспомнить. Брайан, при всей его необычайной силе, побледнел под тяжестью этого ужасного дома. Если Брайан Друм был продуктом двенадцати поколений, то этот дом был воплощением этих поколений.

Это было нечто, что простояло триста восемьдесят лет, все эти годы наполненное жизнью. Зловещей жизнью, сопровождаемой странными экспериментами, безумными криками, хриплыми молитвами и еще более хриплыми ответами. Сотни футов прошагали по его полу, сотни посетителей приходили и уходили. Некоторые, а их было много, не ушли. И легенда гласит, что некоторые из них не были людьми. Кровь текла в недрах этого дома медленным пульсирующим потоком.

И дом — не Брайан Друм, а именно Дом — был старым существом, которое видело рождение, жизнь, смерть и то, что простиралось за их пределами. Вот кто был настоящим колдуном, истинным хранителем всех тайн. Этот Дом видел все. Он жил и наблюдал с холма за миром.

Пока Брайан говорил, я автоматически отвечал, но продолжал думать о доме. Этот огромный кабинет, чудовищная комната, заставленная массивными книжными шкафами и длинными столами, отягощенными множеством томов, этот громадный кабинет со старинной дубовой мебелью вдруг показался мне лишенным всех посторонних предметов. Он снова превратился в пустую комнату — просто огромное обшитое деревом пространство с массивными балками, которые образовывали стропила над головой. Я представлял себе его таким — пыльным и пустым, лишенным всяких признаков жизни. И все же эта проклятая печать жизни осталась. Пустая комната никогда не бывает полностью пустой.

Эта мысль взволновала меня, да так, что мне пришлось поделиться ею с Брайаном Друмом. Он медленно улыбнулся, когда я описал свои ощущения.

— Это дом гораздо старше, чем вы можете себе представить, — сказал он низким, хриплым голосом. — Я, проживший здесь всю свою жизнь, до сих пор не знаю, какими еще тайнами он может обладать. Первоначально он был возведен Корнаком Друмом в 1561 году. Возможно, вам будет интересно узнать, что в это время холм, на котором он стоял, поддерживали несколько камней друидов, первоначально составлявших часть круга.

Некоторые из них легли в основу фундамента. Другие все еще стоят в верхнем подвале. И еще одно, мой дорогой Бэнкс — этот дом не строился, он рос. Да, он был выстроен с двумя этажами. Фронтоны, карнизы и крыша выглядели так же, как сейчас, да и второй этаж остался прежним. Но когда-то в доме имелся только один подвал. И только после того, как стал процветать ведьмовской культ, мы возобновили стройку. Мы строили внизу.

Подобно тому, как церковный шпиль возносится к небу, мы, верующие, должным образом углубляли свое собственное царство. Сначала второй подвал, потом третий; наконец, проходы под холмом для тайных вылазок, когда бывают облавы.

Когда власти ворвались в Дом Друмов, они так и не обнаружили нижних подвалов, и это было хорошо, потому что им не понравилось бы то, что они увидели, поскольку все были неверующими и святотатцами. С тех пор мы с опаской относимся к посетителям, и шабаши больше не устраиваем; нижние подвалы заброшены. Тем не менее, мы провели много частных церемоний, потому что у Друмов были свои тайные соглашения, требующие определенных регулярных ритуалов. Но за последние триста лет мы с Домом Друмов жили в полном одиночестве.

Уилл Бэнкс замолчал и перевел дыхание. Его губы дрогнули, и он продолжил:

— Я с нетерпением выслушал его признания относительно подвалов, которые мне так хотелось осмотреть. Но что-то в его речи озадачило меня — он попеременно употреблял слово «мы», так что иногда оно означало семью, иногда его самого, а иногда, казалось, подразумевало сам дом!

Друм встал и подошел к стене, и я заметил, как его пальцы нежно поглаживают древнее дерево. Это была не ласка знатока, держащего в руках редкий гобелен, и не ласка хозяина, поглаживающего собаку. Это была нежность любовника — мягкое поглаживающее движение понимания и скрытого желания.

— Этот старый дом и я понимаем друг друга, — буркнул Друм, и в его улыбке не было веселья. — Мы заботимся друг о друге, хотя сегодня мы одни. Дом защищает меня, пока я храню его секреты.

Он нежно погладил деревянную панель.

Бэнкс снова помолчал, тяжело сглотнул и продолжил:

— К этому времени во мне проснулось отвращение. Либо я сошел с ума, либо Брайан Друм. Мне была необходима информация, а потом нужно было выбраться оттуда. Я понял это, потому что не хочу больше видеть этот дом. Я не хотел даже думать об этом снова. И это не являлось хорошо известной боязнью замкнутых мест — это не была клаустрофобия, доктор. Я просто не мог выносить это место, вернее, неестественные мысли, которые оно вызывало. Но упрямство еще жило внутри меня. Я не хотел уходить без информации, за которой явился.

Я все испортил из-за беспричинной паники, охватившей меня, поднявшейся в сердце, когда Друм зажег свечи в сумеречной комнате и наполнил дом живыми тенями. Я спросил его почти напрямую, могу ли я посетить подвалы. Объяснил ему почему, рассказал о том, как изучал некоторые символы на стенах. Он стоял у канделябра на стене и зажигал восковую свечу. Когда та вспыхнула, в его глазах отразилась такая же вспышка.

— Нет, Уилл Бэнкс, — сказал он. — Вы не можете видеть подвалы Дома Друмов.

— Только это мне нужно и ничего больше.

Все, что я получил — быстрый взгляд и категорический отказ. Он не давал никаких объяснений, не намекал на тайны, которые я не имел права знать, не угрожал мне, если я буду настаивать. Нет, Брайан Друм ничего этого не делал. Но дом … дом! Дом намекал. Дом угрожал. Тени, казалось, сгустились на стенах, и на меня навалилась давящая тяжесть, охватила неосязаемыми щупальцами, давящими душу. Я не могу выразить это иначе, как в столь мелодраматической манере — дом ненавидел меня.

Я молчал и больше ни о чем не спрашивал. Брайан Друм подергал себя за черную бороду. Его улыбка означала, что инцидент исчерпан.

— Вам пора уходить, — сказал он. — А перед этим выпейте со мной.

Он вышел из комнаты, чтобы приготовить напитки. В этот момент меня охватил безумный порыв. И все же у этого импульса были причины. В конце концов, я приехал в Эдинбург только ради этого. Много лет я учился, и вот ключ, в котором я отчаянно нуждался. Это был единственный шанс получить нужную мне информацию, и, если надписи были именно такими, как мне хотелось, я мог записать их в блокнот в одно мгновение. Такова была первая причина.

Со второй оказалось сложнее. Дом угрожал мне. Как мышь в лапах у кошки, я знал, что меня ждет, но не мог усидеть на месте. Мне пришлось выворачиваться, извиваться. Лишившись общества Друма, даже на мгновение, я ощутил панику, как беспомощная мышь, на которую набросилась кошка. Я чувствовал, будто чьи-то глаза смотрели на меня, словно пронзали невидимыми когтями, торчащими со всех сторон. Я не мог оставаться в этой комнате, я должен был двигаться. Конечно, я мог бы последовать за Брайаном Друмом, но меня влекло совсем другое.

Я решил спуститься в подвал. Тихо поднялся на цыпочки и пошел по коридору. Было темно. Не поймите меня неправильно. Там не было привидений. Это был не такой особняк, какие описывают в бульварном чтиве с паутиной, летучими мышами и зловещим скрипом. Было просто темно, и эта темнота была древней. Уже триста лет это место не видело света, и его тишину не нарушал смех. Это была тьма, которая должна была быть мертвой, но она жила. И это угнетало и пугало в тысячу раз больше, чем вид призрака.

Я обнаружил, что дрожу, когда нашел дверь подвала с лестницей внизу. Свеча, которую я сунул в карман перед уходом из кабинета, оказалась у меня в руках, мокрая от пота. Я зажег ее и спустился по лестнице. Итак, я покинул голову дома и вошел в его сердце.

Буду краток. Подвал был огромен, там имелось много комнат, но без следов пыли. Не буду дальше описывать подробности. Просто там находилось святилище с длинными стенами, покрытыми символами, которые я искал, и алтарь, который, несомненно, был одним из камней друидов, о которых говорил Брайан.

Но я этого не заметил. Я никогда не увидел того, ради чего пришел. Потому что все время смотрел на стропила во второй комнате. Длинные коричневые балки над головой на фоне крыши подвала, увешанные большими крюками. Огромные стальные крюки, на которых висели какие-то штуки! Белые болтающиеся штуки! Человеческие скелеты!

Скелеты, слегка колеблемые сквозняком, тянувшим из открытой двери. Человеческие скелеты, настолько свежие, что висели целиком на сухожилиях. Свежие скелеты, подвешенные на крюках к длинным коричневым стропилам. На полу виднелась кровь и лоскуты плоти, а на алтаре все еще лежало что-то эдакое. Крюк был свободен, но существо лежало на алтаре перед черной статуей дьявола.

Я вспомнил, как Брайан Друм упомянул о тайных обрядах, все еще проводимых его семьей. Я подумал о его не гостеприимности по отношению к посетителям и о том, что он не позволил мне войти в подвал. Подумал о дальних подвалах, расположенных внизу; если это сердце дома, то что может скрываться в его душе?

Потом я оглянулся на танцующие скелеты, которые топтались по воздуху костлявыми ногами и размахивали блестящими руками, насмешливо улыбаясь мне. Они висели на стропилах Дома Друмов, и он охранял их, как хранят тайну.

Дом Друмов пребывал со мной в подвале, наблюдал за мной, ожидая моей реакции. Я не осмеливался показать этого. Просто стоял, чувствуя, как вокруг меня колеблется сила, исходящая от окровавленных стен, сила, вырывающаяся из диковинных узоров, вырезанных на камнях. Сила, поднимающаяся из-под пола, из потаенных глубин. Потом я ощутил на себе чей-то взгляд. В дверях стоял Брайан Друм.

Бэнкс вскочил на ноги. Его глаза были широко раскрыты. Он заново переживал эту сцену.

— Я бросил свечу и попал её горящим концом прямо ему в лицо. Затем схватил с алтаря таз и швырнул в голову Друма. Он упал. Я бросился на него, отчаянно вцепившись в горло. Я должен был атаковать первым, потому что, когда он стоял в дверях, я заметил в его руке нож для резки и разделывания мяса. И я вспомнил, о той окровавленной штуке, все еще лежавшей на алтаре. Вот почему я первым бросился на хозяина дома и теперь боролся с ним на каменном полу, пытаясь вырвать нож.

Но мне трудно было тягаться с Друмом. Он был великаном, легко поднял меня и потащил к центру комнаты, к свободному крюку, который блестел в ряду скелетов. Стальной наконечник торчал наружу, и я знал, что он собирается повесить меня на нем. Я цеплялся руками за руку с ножом, когда Друм заставил меня пройти вдоль ухмыляющейся шеренги безглазых наблюдателей. Он поднял меня так высоко, что моя голова оказалась на одном уровне с его безумно искаженным лицом.

Потом мои руки нашли его запястье. Отчаяние придало мне сил. Я отвел его вывернутую руку назад и вверх. Нож вошел Друму в живот одним мощным ударом. Инерция развернула его, и он упал. Его собственная шея зацепилась за стальной крюк, свисавший со стропил. Когда огромные руки отпустили меня, я снова и снова вонзал нож — кровь хлынула из его жилистого горла.

Умирая там, на крюке, он пробормотал: «Проклятие моего дома легло на тебя». Я слышал проклятие сквозь красный туман безумия. Тогда это не произвело на меня особого впечатления. Вместо этого меня терзал ужас нашей борьбы и его смерти; страх, который заставил меня взбежать по ступеням, не оборачиваясь, пробраться сквозь темноту в кабинет и поджечь дом.

Да, я сжег Дом Друмов, как в старину сжигали ведьм или колдунов. Я сжег Дом Друмов, чтобы огонь мог очистить и поглотить зло, набросившееся на меня, когда я выбежал из пылающего дома. Клянусь, пламя чуть не поглотило меня на бегу, хотя оно едва только разгорелось. Клянусь, дверь чуть не расплющила меня, словно превратившись в живое существо, пытающееся схватить жертву.

Только когда я стоял у подножия холма и смотрел на красное зарево, мне вспомнились слова Брайана. «Проклятие моего дома на тебе». Я думал о них, когда дверь исчезла в алом пламени, а когда зеваки отошли на более безопасное расстояние, я все еще оставался на том же месте, не обращая внимания на опасность, пока не увидел, как стены этого проклятого особняка рассыпались в пылающий пепел, и зловещее место было разрушено навсегда. Потом я на какое-то время обрел покой.

Но теперь… доктор… меня преследует нечто.

Уилл Бэнкс перешел на шепот:

— Я сразу же уехал из Эдинбурга, бросив исследования. Конечно, мне пришлось это сделать. К счастью, меня не привлекли к ответственности, но нервы были сильно расшатаны. Я был на грани настоящего психоза. Мне посоветовали путешествовать, чтобы восстановить здоровье, силы и укрепить свой разум. Поэтому я стал путешествовать.

Впервые я увидел его в Англии. Неделю проводил с друзьями в Манчестере; у них был загородный дом недалеко от промышленного города. Как-то днем мы катались по поместью верхом, и я отстал, чтобы дать отдых лошади. Солнце уже клонилось к закату, когда я завернул за угол и увидел холм. Небо над ним было красным.

Сначала я увидел холм. А потом на нем что-то выросло. Вы читали о привидениях, доктор? О том, как они проявляют себя с эктоплазмой? Говорят, что это похоже на то, как картинка проступает при проявке фотографии. Оно проявляется, постепенно обретая форму и наполняясь цветом.

Именно это и проделал дом! Дом Друмов! По мере того как я узнавал отвратительную крышу, выглядывавшую из-за склона холма, от его очертаний медленно расплывались волнистые линии. Глаза-окна покраснели от косых солнечных лучей и смотрели прямо на меня. «Входи, Уилл Бэнкс», словно приглашали они. Я смотрел целую минуту, моргая и всем сердцем надеясь, что видение исчезнет. Но этого не произошло.

Тогда я пришпорил коня и, не оглядываясь, поскакал по дороге до конца.

— Кто жил на холме? — спросил я.

Бэнкс остановился, посмотрел на меня. Еще до того, как он заговорил, я понял.

— Никто, — ответил он.

— Пытаетесь меня разыграть?

— Я не стал дергаться. Но на следующий день уехал. Отправился в Альпы. Нет, я не видел Дом Друмов на Маттерхорне. Мне выпало шесть спокойных месяцев. Но в поезде, возвращавшемся в Марсель, я выглянул в окно на закатное небо и … «Входи, Уилл Бэнкс», приглашали глаза-окна. Я отвернулся. В тот же вечер я отправился в Неаполь. После этого началось преследование. Полгода, восемь месяцев я чувствовал себя в безопасности. Но если закат застигал меня на склоне холма, будь то в Норвегии или в Бирме, проклятое видение возвращалось. Я все зафиксировал. Это произошло двадцать один раз за последние десять лет.

Я достаточно разобрался во всем этом. После третьего или четвертого проявления понял, что это сочетание заката и склона холма было необходимо для создания образа — я не смог бы сказать «для призрака». С наступлением сумерек я старался не выходить на улицу. Но в последний год или около того, я потерял надежду. Путешествия не приносили плодов. Я не могу избежать этого. Естественно, все оставалось только во мне. Я не осмеливался никому говорить об этом и несколько раз убеждался, что никто, кроме меня, не видел призрака. Что меня напугало, так это дальнейшее развитие событий.

Разве вы не понимаете, что это значит? Рано или поздно я окажусь перед домом, у самой двери! И однажды на закате я могу оказаться внутри! Внутри, под длинными коричневыми стропилами с крюками, и снова возникнет Брайан весь в крови, и этот Дом все ждет меня. Он все ближе и ближе. И все же, видит Бог, я всегда стараюсь скрыться, когда вижу его там, на холме. Но каждый раз я оказываюсь чуточку ближе, и если я войду в это проклятое место, то что-то ожидает меня там; дух того Дома…

Уилл Бэнкс остановился не по своей воле — я остановил его.

— Хватит! — резко оборвал я.

— Что?

— Замолчите! — повторил я. — Послушайте меня, Уилл Бэнкс. Я выслушал вас и ни разу не прервал; теперь ожидаю такой же взаимности в ответ.

Он сразу успокоился, так как я знал, что так и произойдет — не зря же был психиатром, мы всегда знаем, когда дать пациентам высказаться, а когда заставить их замолчать.

— Я выслушал вас, — сказал я, — без всяких насмешек над колдовством или фантазиями. Теперь предположим, что вы выслушаете мои теории с тем же уважением. Начнем с того, что вы страдаете от общей одержимости. Ничего серьезного, просто обычная, будничная навязчивая идея — двоюродная сестра той, что заставляет пьяницу видеть розовых слонов, даже когда на самом деле он не страдает белой горячкой.

Я уставился на него.

— Это, несомненно, симптом комплекса вины, — сказал я небрежно. — Вы убили человека по имени Брайан Друм. Не трудитесь отрицать! Это факт. Мы не будем вдаваться в мотивы, и даже не будем задумываться над оправданиями. Вы убили Брайана Друма при очень странных обстоятельствах. Что-то в доме, где произошло убийство, произвело сильное впечатление на ваше восприимчивое подсознание. В состоянии стресса после убийства вы подожгли дом. В вашем подсознании разрушение дома представлялось большим преступлением, чем уничтожение человека. Правильно?

— Оно сделало это, доктор, оно! — взвыл Бэнкс. — Дом жил своей собственной жизнью, особой жизнью, которая была больше, чем жизнь одного человека. Этим домом был Брайан Друм и все его предки-колдуны. Это было зло, и я уничтожил его. Теперь он жаждет мести.

— Минутку, — протянул я. — Подождите-ка минутку. Не вы сейчас говорите, я говорю. В результате вашего чувства вины возник этот комплекс. Эта галлюцинация — ментальная проекция вашей собственной вины; симптом давления, которое вы чувствовали, сохраняя историю в секрете. Понятно? В психоанализе мы привыкли говорить о исповеди как о методе катарсиса, с помощью которого пациент часто избавляется от душевных затруднений, просто откровенно рассказывая о своих проблемах. Исповедь полезна для души.

Может быть, все ваши проблемы можно решить тем, что вы просто откроете передо мной душу. Если нет, я попытаюсь проникнуть глубже. Я хочу кое-что узнать о вашей связи с культами колдовства; мне нужно будет выяснить некоторые детали вашего отношения к суевериям и тому подобному.

— Разве вы не понимаете? — пробормотал Бэнкс. — Нет, не понимаете. Это реально. Вы должны поверить в сверхъестественное, как и я…

— Нет ничего сверхъестественного, — заявил я. — Существует только естественное. Если говорить о сверхъестественном, то с таким же успехом можно говорить и о естественном как о явной нелепости. Я допускаю расширение физических законов, но подобные вашему случаю вещи берут свое начало в неупорядоченном разуме.

— Мне все равно, во что вы верите, — сказал Бэнкс. — Помогите мне, доктор, только помогите. Я больше не могу этого выносить. Верить этому. Иначе я бы никогда не пришел к вам. Даже наркотики не спасут меня от сна. Куда бы я ни пошел, я вижу этот проклятый дом, вырастающий из холмов, улыбающийся мне и манящий. Он становится все ближе и ближе. На прошлой неделе я видел его здесь — в Америке. Четыреста лет назад он вырос в Эдинбурге, я сжег его десять лет назад. На прошлой неделе я его видел. Очень близко. Я был всего в пятнадцати футах от двери, и дверь была открыта. Помогите мне. Доктор, вы должны!

— Обязательно. Собирайте вещи, Бэнкс. Мы идем на рыбалку.

— Что?

— Вы меня слышали. Будьте готовы завтра в полдень. Я подгоню машину. У меня есть небольшой домик в Беркшире, и мы можем провести там неделю или около того. А я тем временем попробую вам помочь. Вам, конечно, придется сотрудничать, но эти детали мы обсудим позже. А теперь делайте, что я говорю. И думаю, что, если вы примете ложку этого средства с бренди сегодня вечером перед сном, у вас больше не будет никаких домов-призраков во сне. Итак, завтра в полдень. До свидания.

И вот наступил полдень следующего дня. Бэнкс заявился в сером костюме и нервно хмурился. Ему явно не хотелось разговаривать. Я весело болтал, много смеялся над собственными историями и весь день вел машину через холмы.

Разумеется, я все спланировал заранее. У меня уже были первые намётки по этому случаю. Первые несколько дней я легко справлюсь с ним, понаблюдаю, не выдаст ли он себя, а потом займусь анализом. Сегодня я мог позволить себе успокоить его. Мы поехали дальше, Бэнкс сидел молча, пока не появились тени.

— Остановите машину.

— Что?

— Остановите ее — оно появляется на закате.

Я ехал, не обращая внимания. Он крикнул и стал угрожать. Я напевал под нос. На западе небо покраснело еще сильнее. Затем он начал умолять меня.

— Пожалуйста, прекратите. Я не хочу этого видеть. Вернитесь.

Возвращайтесь — мы только что проехали город. Давайте останемся там. Пожалуйста. Я не могу видеть это снова. Он близко!

Доктор, ради Бога…

— Мы приедем через полчаса, — сказал я. — Не будьте ребенком. Я же с вами.

Я вел машину между зелеными подножиями окружающих холмов. Мы направились на запад, навстречу заходящему солнцу.

Оно ярко освещало наши лица, но Бэнкс, съежившийся на сиденье рядом со мной, был белым, как простыня. Он бормотал себе под нос. Внезапно его тело напряглось, а пальцы с маниакальной силой впились в мое плечо.

— Остановите машину! — закричал он.

Я нажал на тормоза, те заскрежетали.

— Вот оно! — закричал он, и в его голосе прозвучало что-то похожее на торжество. Что-то мазохистское, как будто он радовался предстоящему испытанию. — Вон там, на холме, дом. Вы видите это? Вот!

Конечно, это был просто голый склон холма, примерно в пятидесяти футах от дороги.

— Оно ухмыляется! — плакал он. — Друм наблюдает за мной. Посмотрите на окна. Они ждут меня.

Я внимательно наблюдал, как он выходит из машины. Должен ли я остановить его? Нет, конечно, нет. Возможно, если на этот раз он сделает это, то избавится от своей навязчивой идеи. Во всяком случае, если бы я мог понаблюдать за этим инцидентом, то, возможно, получил бы ключ к разгадке его извращенной личности. И отпустить его.

Признаюсь, смотреть на это было тяжело. Поднимаясь по склону холма, он кричал о «Доме Друмов» и «проклятии». Потом я заметил, что он бродит как сомнамбула, словно загипнотизирован.

Другими словами, Бэнкс не знал, что он двигается. Он думал, что все еще находится в машине. Это объясняло его историю о том, что каждый раз воображаемый дом казался ближе. Он бессознательно приблизился к фокусу своей галлюцинации, вот и все. Как автомат, он напряженно смотрел на зеленый склон.

— Я у двери! — крикнул он. — Оно близко… Боже, доктор — близко. Проклятая тварь ползет ко мне, и дверь открыта. Что мне делать?

— Идите в дом, — крикнул я. Я не был уверен, что он слышит меня в таком состоянии, но он услышал. Я рассчитывал, что это разорвет порочный круг его навязчивой идеи, и внимательно следил за его реакцией.

Когда он шел, его высокая фигура вырисовывалась на фоне заката. Протянув руку, он поднял ноги, словно переступая порог. Смотреть на это было, признаюсь, ужасно. Это была гротескная пантомима под алым небом, поведение сумасшедшего.

— Я уже внутри. Внутри! — в голосе Бэнкса послышался страх. — Я чувствую дом вокруг себя. Он живой. Я могу… видеть это!

Сам того не сознавая, я тоже вышел из машины, охваченный страхом, названия которому не знал. Я направился к холму.

— Не отвлекайтесь, Бэнкс, — крикнул я. — Я иду к вам.

— В холле пыльно, — пробормотал Бэнкс. — Пыльно — прошло десять лет запустения. Десять лет назад он сгорел. В холле пыльно. Я должен увидеть кабинет.

Я с отвращением наблюдал, как Бэнкс прошел точно по вершине холма, повернулся, словно в дверном проеме, и вошел — да, я сказал, вошел — во что-то, чего там не было.

— Я здесь, — пробормотал он. — То же самое. Но сейчас темно. Слишком темно. И я чувствую дом. Я хочу выбраться отсюда.

Он снова повернулся и направился к выходу.

— Он меня не отпустит!

Этот крик заставил меня вскарабкаться на холм.

— Я не могу найти дверь. Я не могу ее найти, говорю вам! Он запер меня! Я не могу выйти — Дом не позволяет. Он говорит, я должен сначала увидеть подвал. Говорит, я должен его увидеть.

Он повернулся и пошел до боли размеренным шагом. Повернул. Рука открыла воображаемую дверь. А потом … вы когда-нибудь видели человека, спускающегося по несуществующей лестнице? Я видел. Он остановил меня на склоне холма. Уилл Бэнкс стоял на холме на закате, спускаясь по лестнице в подвал, которой там не было. А потом он начал кричать.

— Я здесь, в подвале, и длинные коричневые балки все еще над головой. Скелеты тоже здесь. Они висят, ухмыляются. Но почему это ты, Брайан? На крючке. На крючке, где ты умер! Ты все еще истекаешь кровью, Брайан Друм, после всех этих лет! Кровь все еще на полу. Нельзя наступать на кровь. Кровь. Почему ты улыбаешься мне, Брайан? Ты улыбаешься, не так ли? Но тогда ты должен быть жив. Не может быть. Я убил тебя. Я сжег этот дом. Ты не можешь быть живым, и дом не может быть живым. Что ты собираешься делать?

Мне нужно было подняться на холм, я больше не мог слышать, как он выкрикивает подобные вещи в пустоту. Я должен был остановить его, немедленно!

— Брайан! — кричал он. — Ты слезаешь с крюка! Нет, это падает сама балка. Дом… я должен бежать… где лестница в подвал? Где она? Не трогай меня, Брайан, балка упала, и ты свободен, но держись от меня подальше. Я должен найти ступеньки. Где они? Дом движется. Нет, он рассыпается!

Задыхаясь, я добрался до вершины холма. Бэнкс продолжал кричать, а потом его руки опустились.

— Боже мой! Дом падает — он падает на меня. Помогите! Выпустите меня! Твари на коричневых балках держат меня — выпустите! Балки падают… помогите… выпустите меня!

Внезапно, как раз перед тем, как я мог дотянуться до него, Бэнкс вскинул руки, словно защищаясь от удара, и рухнул на траву.

Я опустился на колени рядом с ним. Конечно, я не вошел в дом для этого. Под заходящим солнцем я заглянул в его искаженное болью лицо и увидел, что он мертв. Под умирающим солнцем я поднял тело Уилла Бэнкса и увидел, что его грудь раздавлена, словно от тяжести упавшей балки.

(The Curse of the House, 1939)

Перевод К. Луковкина