Рассказы. Часть 1

Вечное веселье

— Вы ведь не против, дядя Лайонел? Я отвела для вас бывшую комнату матери.

— Почему бы мне быть против того, что связано с Дороти?

— Наверное, у вас сохранились светлые воспоминания, как и у нас. Ничего, если наверх вас проводит Элен? Мы с минуты на минуту ждем постояльцев.

— Ты просто обязана взять с меня за проживание хоть сколько-нибудь.

— Даже думать не смейте. Мама никогда не брала с вас плату, и я тоже не собираюсь. Просто, как обычно, сходите куда-нибудь с Элен, и этого будет более чем достаточно. Элен, не позволяй дяде тащить чемодан.

— Ты теперь помогаешь носить багаж, Элен? Этот чемодан не слишком тяжел для тебя?

— Я носила и потяжелее.

— Несколько смахивает на бахвальство, правда, Кэрол? Подобные фразы произносили комики в «Империале». Эта старая развалина еще цела? Тогда мы могли бы сходить туда, Элен.

— Скажи спасибо, Элен, и возьми же чемодан. Уже идут пансионеры.

Когда тринадцатилетняя барышня взялась за ручку чемодана, Лайонел выпустил его.

— Ты сокровище, — пробормотал он, но девочка была слишком сосредоточена на восхождении по лестнице, чтобы привычно улыбнуться ему.

Мысль, что «она ценит тебя», утешила Лайонела не больше, чем сухой кивок Кэрол. Его несколько покоробил новый облик Элен — золотисто-каштановые кудри коротко острижены, мешковатый джинсовый комбинезон смотрится так, словно достался ей от старшего брата или сестры, которых у Элен не было.

— Ну, как дела в школе? — спросил он, нагоняя ее, и, чтобы не показаться совсем занудным, прибавил: — Можешь называть меня Лайонелом, если хочешь.

— Мама мне не позволит.

— Тогда дядей, пусть это и не совсем верно. Но «двоюродный дедушка» ведь слишком длинно? Правда, когда-то тебе нравилось называть меня так, помнишь? Ты говорила, что я твой самый лучший дедушка, хотя состязаться мне было не с кем.

Так, под медленно произносимые фразы, с долгими паузами для ожидаемых, но не прозвучавших ответов, они поднялись на третий этаж, где он, схватившись за перила, успокаивал дыхание, пока Элен отпирала комнату.

На кровати Дороти появилось белоснежное пуховое одеяло, но в остальном место вроде бы мало переменилось с ее девчоночьих годов, когда детям не полагалось проявлять собственный вкус. Неуклюжий дубовый гардероб и комод достались Дороти от бабушки вместе с комнатой, когда она была в возрасте Элен. Зеркало на подоконнике тоже было еще бабушкино. Когда Лайонел шагнул в солнечное сияние июля, заполнившее комнату неким призрачно неуловимым, пахнущим лавандой присутствием, ему показалось, что он видит в зеркале лицо Дороти.

Разумеется, это была Элен. Она походила на Дороти больше, чем когда-либо на Кэрол: маленькие ушки, пухлая нижняя губка, нос, выразительный, как восклицательный знак, глаза, полные тайны. Когда она грохнула чемодан Лайонела рядом с кроватью, зеркало задрожало. Овальное стекло, удерживаемое двумя парами мраморных рук, у одной был отколот мизинец. Лайонел шагнул к зеркалу, отступил, и его рука скользнула по нагруднику комбинезона Элен. Он ожидал встретить там только ткань одежды, и присутствие двух вздымающихся бугорков плоти произвело на него более чем ошеломляющее впечатление.

Она отшатнулась от него, ее перекошенное лицо отразилось в зеркале. На миг оно заполнило весь овал. От этого зрелища его сердце забилось, сжатое тисками воспоминаний.

— Прости, — пробормотал он. — Увидимся за обедом. Девочка, сутулясь, вышла из комнаты.

Разложив носки и белье по ящикам комода Дороти и развесив на ее плечиках свои рубашки и пиджаки, он подумал, что это, пожалуй, слишком интимно, она не одобрила бы. Покончив с распаковкой, Лайонел обнаружил, что изрядно взмок. Он надел купальный халат и поспешил в ванную наверху, где его встретила выставка колготок Кэрол и Элен, развешанных на веревке, словно демонстрирующих две ступени развития. Не желая их трогать, он ретировался в свою комнату и переставил зеркало на комод, чтобы оно оказалось как можно выше. После нескольких часов на солнце мраморные руки стали теплыми, словно плоть.

Ему почудилось, будто он слышит крики утопающих, но эти звуки сопровождались грохотом «американских горок». Скоро стал различим навевающий дремоту шум прибоя. Долгие медленные вздохи моря успокаивали, но тут Лайонел увидел женщину, снимающую с себя голову. На самом деле она снимала с плеч маленькую дочку, но он понял это слишком поздно и невольно вспомнил женскую, фигуру, рассыпавшуюся на прыгающие фрагменты. Лайонел поспешно лег и заставил себя дышать в одном ритме с морем, пока по дому не разнесся призыв обеденного гонга.

Еще подростками они с кузиной ссорились за право ударить в гонг, пока мать Дороти не взяла эту обязанность на себя. Поскольку гонг созывал только постояльцев, Лайонел понял, что не знает, когда ждут к обеду его. Он переодевался, заново орошая подмышки дезодорантом, когда стук в дверь заставил его застыть с наполовину натянутыми на старческие ляжки штанами.

— Не хотите ли пообедать со всеми остальными? — крикнула из-за двери Кэрол. — У нас пока еще не так хорошо все организовано, как при маме.

— Я бы лучше дождался вас.

— А мы перекусываем прямо на ходу. Спускайтесь!

В столовой в дальнем от окна углу был накрыт столик на одну персону. Все его соседи оказались семейными парами примерно одного с ним возраста. Несколько человек поздоровались с ним, но все же никто не пригласил поучаствовать в одной из негромких бесед. Он оказался в положении учителя, вынужденного игнорировать болтовню класса, чего он на самом деле никогда себе не позволял. Покончив с обедом (жидкий суп, холодная ветчина, салат, черный хлеб с маслом, единственный пакетик чая в круглом заварочном чайнике, пара булочек на блюде — все, что обычно подавала Дороти), он зашел на кухню к Элен.

— Ты очень огорчишься, если этим вечером мы никуда не пойдем? — спросил он.

— Не очень.

— Просто переезд из Лондона был утомительным.

— Этим вечером она все равно занята. Простыни грязные, — сказала Кэрол, морща нос.

Он перемыл всю посуду, которая оставалась, и помог бы Элен унести в подвал к стиральной машине охапки постельного белья, если бы Кэрол не заставила его пересказывать новости. Кроме того, что он вышел на пенсию и иногда случайно встречает бывших учеников, рассказывать было нечего, и Лайонел начал расспрашивать Кэрол. Когда из ее обстоятельных ответов выяснилось, что она ждет от него совета касательно кучи мелких проблем, унаследованных вместе с пансионом, он сослался на усталость и поднялся в свою комнату.

Лайонел долго не мог заснуть. Хотя он оставил окно открытым, жара, упорно желала разделить с ним его ложе. Ложе Дороти, на котором она спала с тринадцати лет. Его охватило сожаление, что в декабре прошлого года он приехал слишком поздно и уже не застал ее.

— Мы ведь не попрощались, — прошептал он в подушку и обхватил себя за плечи, скрестив руки на дряблой волосатой груди.

Он проснулся посреди ночи не только от жары, но и от осознания, что у Дороти выросло невероятное количество ног. Он приподнялся на локтях, сонно озираясь, и понял, что она смотрит на него. Конечно же, это ее фотография в овальной раме… Только в комнате нет ее фотографий. Лайонел дернулся и увидел ее лицо, втиснутое в зеркало, подрагивающее на мраморных руках. Дороти была вне себя от ярости, не в силах поверить в случившееся с ней.

Лайонел схватился за висящий у изголовья шнурок, чтобы зажечь свет. В зеркале отражался фрагмент обоев, и их плохо различимый узор создавал впечатление, будто на стене просто висит пустая овальная рама. Наваждение отказывалось рассеиваться, и он выключил свет, стараясь не думать, что оставляет Дороти в темноте. Она ушла туда, куда в итоге уходят все. Все кончено, как сон мог вызвать ее обратно? Но все равно Лайонел ощущал свою вину, как и в тот первый раз, когда увидел ее в зеркале.

В тот год она все время опаздывала к обеду. Как-то вечером ее мать велела ему сходить за ней. Он ввалился в комнату Дороти без стука — они никогда не стучались друг к другу. Хотя еще не стемнело, занавески были задернуты, и сначала он не понял, что именно видит. Дороти склонилась над зеркалом, разглядывая в овале свое лицо и сжимая набухшие грудки. Она была в неглиже, и приглушенный свет, проходя сквозь подол белой комбинации, обрисовывал контуры ее ног. Горделивая и немного изумленная улыбка, которой она улыбалась самой себе, превратилась в свирепую гримасу, когда она заметила в зеркале его отражение.

— Убирайся! — крикнула она. — Это моя комната! Лайонел выскочил за дверь, все его тело трепетало, словно вырванное из груди сердце. Он не осмеливался спуститься, пока не услышал, что она уже внизу.

Наконец гонг к завтраку прервал поток его воспоминаний. В ванной Лайонел с облегчением отметил исчезновение колготок. Он смыл с себя под душем всю испарину и решил, что готов встретить новый день, но затем открыл дверь кухни и услышал, как Кэрол выговаривает Элен:

— Тебе запрещается ходить с ним куда бы то ни было, это ясно?

Разумеется, речь шла не о Лайонеле, но он воспринял бы все на свой счет, если бы Кэрол не подмигнула ему из-за красноречиво вздернутых плеч Элен.

— Ей еще рано гулять с мальчиками, — пояснила Кэрол. — Сядете снова за тот же столик?

Лайонел надеялся, они позавтракают вместе, но постарался сделать радостное лицо, направляясь в столовую.

— Доброе утро всем, — объявил он и, когда в ответ получил лишь невнятное бормотание, прибавил: — Я ее дядя, если кому-то интересно.

Теперь его присутствие породит еще больше сплетен или же они успокоятся? Лайонел удержался от упоминания, что Кэрол развелась с мужем, когда решила переехать к престарелой матери. Он расправился с завтраком быстрее, чем хотелось бы его желудку, и вернулся в кухню.

— Пойдем куда-нибудь? — спросил он, вместе с Элен принимаясь за мытье посуды.

— В комнатах нужно менять белье, — туг же встряла Кэрол. — Может быть, я отпущу ее вечером, если вы придумаете, куда пойдете.

Лайонел прошел через узкий викторианский садик с аллеей для прогулок и неуклюже спустился по высоким, горячим от солнца каменным ступеням к морю. Песок уже обрастал замками вокруг семейств, которые вышли на пляж, вооруженные ведерками и лопатками. Лайонел брел вдоль линии мерно откатывающихся волн, пока не стали слышны крики, доносящиеся из парка с аттракционами, тогда он поднялся по другой лестнице к «Империалу».

Театр был обклеен афишами, обещавшими обычную летнюю программу: комики, певцы, танцоры, факир. Блондинистой девице в кассе потребовалось несколько секунд, чтобы прекратить жевать жвачку и отложить книжку в мягкой обложке, почти такую же толстую, как и ее читательница.

Ее «Чем могу помочь?» было произнесено таким тоном, будто кассирша заранее была готова отказать.

— Не скажете ли мне, есть ли в программе кто-нибудь из, прошу прощения, карликов?

Девица в ответ скроила гримасу, подперев щеку языком.

— Кто-нибудь из?..

— Маленькие актеры. Ну, знаете, труппа коротышек. Они обычно выступали здесь, когда я был ребенком. Не знаю, приглашаете ли вы их сейчас. — Она лишь сильнее подперла щеку языком, и Лайонел начал приходить в отчаяние. — «Крошечные акробаты», так называлась одна из программ. Коренастые гномы.

— У нас только «Крошки мисс Меррит».

— Что ж, отлично, — сказал Лайонел с живостью, которая показалась кассирше подозрительной. — Не осталось ли у вас пары хороших мест на завтрашний вечер?

— Хороших для чего?

«Для того чтобы убедить Кэрол отпустить Элен, — подумал он, — она держит ребенка в еще большей строгости, чем Дороти держала ее».

— Для того чтобы смотреть, я полагаю, — произнес он вслух.

Из театра Лайонел побрел в противоположную от моря сторону. За рядом больших, выходящих к морю отелей шел параллельный ряд дешевых гостиниц. Викторианские торговые пассажи тянулись в сторону главной улицы, кичащейся своей изысканностью. Среди кафе-кондитерских и немыслимо дорогих универмагов не было видно ни одного паба, ни единого увеселительного заведения. Толпы престарелых отдыхающих проводили все свободное время, фланируя от одного конца улицы к другому, а те, кто ехал, и те, кого везли, еле-еле тащились по широким мостовым. Когда Лайонел обнаружил, что, двигаясь в таком темпе, чувствует себя преждевременно состарившимся, ну или просто состарившимся, он свернул в парк, расположенный за магазинами.

Плату за складные стулья взимал долговязый, худосочный молодой человек траурного вида, чьи усы походили на пересаженные брови. Лайонел тяжело плюхнулся с бурчащим в животе завтраком на стульчик возле эстрады. Послеполуденному концерту предшествовало представление на открытом воздухе, в котором принимали участие ковыляющие по лужайкам младенцы и клерки с коробками для завтрака. Спектакль показался Лайонелу скучноватым. К тому моменту, когда пожилые музыканты в смокингах начали собираться на эстраде, он уже задремал.

Попурри из венских вальсов не смогло разбудить его, равно как и отрывки из Моцарта и Мендельсона. Он не смог поднять головы, даже когда оркестр исполнил пьесу, которую он счел бы тошнотворной, не заслуживающей даже заглушённых перчатками аплодисментов пенсионной аудитории. Хотя он не мог припомнить, из какой это оперы, музыку он узнал. Это был «Танец акробатов». Танец не разбудил Лайонела до конца, но всколыхнул воспоминания.

Через несколько дней после того, как он увидел в зеркале Дороти, ее мать повела их в «Империал». Она заставила их сесть рядом, словно это могло сгладить любое недоразумение, но Дороти отодвинулась от него, выставив коленки в проход. Она чуть ли не полвечера ела мороженое из стаканчика, и шорох деревянной палочки начал действовать Лайонелу на нервы. Когда она в очередной раз несла ко рту малюсенький кусочек, конферансье объявил «Крошечных акробатов» и — ее палочка застыла на полпути. Две гигантские женщины вперевалку вывалились из-за кулис на сцену. Лайонел так и не понял, отчего Дороти вжалась в кресло: испугавшись их размеров или же ощутив надвигающуюся угрозу. Длинноволосые, с пухлыми физиономиями великанши, пошатываясь, приблизились к рампе, после чего цветастые платья, доходящие женщинам до икр, распахнулись. Внутри каждой оказалась пирамида, составленная из трех карликов в детских костюмчиках с оборочками. Карлы попрыгали с плеч друг друга (платья рухнули под тяжестью париков) и скатились со сцены по боковым ступенькам.

— Кто хочет покувыркаться? — хрипло выкрикивали они. Лайонел ощутил, как Дороти отодвинулась от прохода и прижалась к нему. Если бы она попросила, он поменялся бы с ней местами, но ему казалось, она с таким отвращением прикасается к нему после инцидента в ее комнате… Когда два карлика поскакали в их сторону, вертя квадратными головами и тараща глаза, он пихнул Дороти локтем. Она дернулась и вскрикнула, что привлекло внимание ближайшего карлы, который быстро заковылял к ней. Дороти вскочила на ноги, уронив на себя стаканчик с мороженым, и метнулась под спасительные своды дамской комнаты. Тетке пришлось несколько раз просить Лайонела пропустить ее, припомнил он с тоской. Часть его хотела знать, что произойдет, если карлики поймают кузину.

Он очнулся, не успев еще глубже уйти в воспоминания. Весь концерт он проспал, и теперь звучали только аплодисменты. Его разбудил не столько их шелест, сколько ощущение, что тело готово освободиться от некой составляющей, которую больше не в силах держать в себе. Лайонел выпрямился на стуле от нежданного звука — протяжной резонирующей отрыжки, которая особенно отчетливо прозвучала в наступившей вслед за аплодисментами тишине.

Лайонел попытался исчезнуть как можно быстрее и незаметнее, его охватила полузабытая детская уверенность, что если он не станет смотреть, то не увидят и его. Перед ним промелькнули несколько пар, глядящих во все глаза, словно он был актером из ненавистного им «Империала». Некоторые старички на главной улице хмурились, видя, как он шагает со все возрастающей скоростью, но Лайонел думал лишь о том, чтобы добраться до своей комнаты.

Кэрол с Элен были на кухне, и он задержался на лестнице только из-за одышки. Повернул ручку двери, надавил на нее, но сделал в сторону кровати один-единственный шаг.

Тот, кто прибирался в комнате, вернул зеркало на подоконник. Лайонел, кажется, увидел в овальном стекле свое отражение, но мелькнувшее там лицо исчезло быстрее, чем он шагнул к кровати. Вероятно, из-за слишком быстрой ходьбы ему померещилось лицо, беспомощно канувшее в темноту, которой не было в комнате. Он потер глаза, и когда взглянул снова, в зеркале не было ничего, кроме его собственной сконфуженной физиономии.

Мраморные ручки хранили тепло. Они вернули ему ощущение соприкосновения с плотью, которого он избегал после смерти родителей, хотя нельзя сказать, что при жизни они часто его ласкали. Он водрузил зеркало на комод и отвернул его к стене, затем улегся поверх одеяла, пытаясь расслабиться более упорно и безуспешно, чем после рабочего дня в школе, пока звук гонга не ударил его по нервам.

Ел он мало. Не только опасаясь новой отрыжки — еще ему казалось, будто за ним наблюдает некто, знающий о нем больше, чем он может предположить. Когда Лайонел принес свои тарелки на кухню, Кэрол обеспокоенно и негодующе заморгала.

— Обед был отличный, — заверил он ее, хотя обед был точной копией вчерашнего, только с холодной говядиной вместо ветчины. — Просто я не голоден. Видимо, меня слишком волнует предстоящее свидание с юной леди.

— Ты по-прежнему хочешь пойти куда-нибудь с дядей? Элен стояла, повернувшись спиной, пока он говорил, но теперь обернулась, живо и радостно улыбаясь:

— Да, с удовольствием, дядя Лайонел.

Так она больше походила на девочку, которую он помнил. Они прошли целую улицу, когда он спросил:

— Просто пройдемся?

— Пойдем на аттракционы.

— Лучше отложить до тех пор, пока я не наведаюсь в банк.

— У меня есть деньги. Если мы не пойдем в парк, я вообще не хочу гулять.

Ему показалось, она поняла, что он просто нашел отговорку.

— Ладно, платишь ты, — сказал он.

Всю дорогу Лайонел убеждал себя, что далеко разносящиеся в вечернем воздухе крики выражают восторг. Увидев за воротами парка расписных лошадок, покачивающихся, словно на приливной волне, он испытал некоторое облегчение. Он остановился у старой карусели, чтобы отдышаться.

— Может, — выговорил он, — пойдем сюда? Элен закусила нижнюю губу:

— Это для малышей.

Он мог бы съязвить, что еще год назад она так не считала, но вместо этого спросил:

— Тогда на что мы пойдем?

— На «Пушечное ядро».

— Я думал, «американские горки» привлекают тебя еще меньше, чем меня.

— Тогда я была маленькой. Теперь они мне нравятся, и «Рискованный спуск», и «Уничтожение».

— Ты очень рассердишься, если я просто посмотрю?

— Нет. — Это короткое слово вроде бы выражало сочувствие, потому что она добавила: — Вы можете выиграть что-нибудь для меня, дядя Лайонел.

Из чувства долга он убедился, что на «горках» все благополучно. Когда ее усадили в тележку в середине поезда, рядом с мальчишкой с густо краснеющей физиономией и полным отсутствием волос на голове, Лайонел отошел в сторонку. Почти все призы оказались какими-то надувными игрушками (он вспомнил розовую лошадку, которая лопнула, зажатая детскими ногами, и сбросила его в море), но все равно его умений не хватило бы, чтобы их добыть. Он предавался воспоминаниям, размышляя, не попробовать ли ему себя в накидывании кольца на крюк, когда Элен сообщила, что отправляется на «Рискованный спуск».

Он был полон решимости добыть для нее приз. Истратив несколько фунтов на шарики, которые надо было закатывать по желобу в специальные отверстия, он обрел сову из лохматой оранжевой материи. Лайонел чувствовал бы себя полным триумфатором, если бы не сознавал, что таким образом выдал себя, — необходимости идти в банк не было. Он освободился как раз тогда, когда Элен вышла с «Рискованного спуска».

Она огляделась по сторонам, но не заметила его за рядами плюшевых мишек, подвешенных к крючкам за кудрявые ушки. Он видел через толпу, как она поспешно поцеловала своего спутника, краснолицего паренька с лысым черепом, и потащила его в сторону почти вертикальных «американских горок». Лайонел не стал ничего предпринимать, даже когда они, пошатываясь, сошли с аттракциона. Он раздумывал, остаться ли ему на месте или же проследить за ними, и не знал, как поступить. Он шел немного поодаль в толпе, пока они не остановились возле двух фигур с черными дырами вместо лиц.

Фанерные фигуры мужчины и женщины, выполненные в полный рост и даже для нищих одетые нарочито плохо. Лица у них были вырезаны, чтобы желающие могли сунуть в отверстия свои физиономии. Лайонел увидел, как Элен проворно просунула свое личико над телом женщины. Ее гримаса должна была изображать веселье, она показывала мальчишке язык, который совсем недавно побывал у него во рту, и тут Лайонел понял, что больше не в силах сдерживаться.

— Нет! — выкрикнул он.

Лицо Элен на миг застряло в овале. Видимо, она глазами указала мальчишке налево, потому что он ретировался именно в том направлении. И подошла с таким невинным видом, что Лайонел разозлился.

— Думаю, нам пора возвращаться домой, — заявил он и сунул сову Элен, потащившейся следом за ним. — Это тебе.

— Спасибо. — На прогулочной аллее она перевела скорбный взгляд на оранжевый комок с гномьими глазами-пуговицами, тряпичным клювом и мягкими лапами и отважилась спросить: — Вы расскажете маме?

— А ты можешь назвать причину, по которой мне не следует этого делать?

— Она больше не позволит мне видеться с Брэндоном.

— Мне казалось, это уже и так запрещено.

— Но я люблю его, — возразила Элен и заплакала.

— Ради бога, только не это! В твоем возрасте не влюбляются. — Беда была в том, что он понятия не имел, в каком возрасте это происходит, с ним такого никогда не случалось. — Прекрати, будь хорошей девочкой, — взмолился он, когда пары, направлявшиеся в парк, стали неодобрительно поглядывать. Не на Элен, а на него. Лайонел попытался хоть как-то овладеть ситуацией: — Мне совершенно не нравится, когда мной прикрываются, даже не поставив меня в известность.

— Я больше не буду, обещаю.

— Ловлю тебя на слове. А теперь, может быть, перестанешь плакать? Ты же не хочешь, чтобы мама начала расспрашивать, в чем причина трагедии?

— Я перестану, если вы пообещаете не говорить ей.

— Посмотрим.

Ему стало стыдно, когда он понял, что не пошел бы на уступку, если бы она не утерла глаза совой, оставив на ней мокрое пятно — словно птичка оконфузилась. Но, узнай Кэрол о проделке Элен, она узнала бы и то, что он плохо присматривал за девочкой. Кэрол была так занята своими расчетами, что лишь перевела удивленный взгляд с часов на него.

— Раз ты уже вернулась, для тебя найдется работа, — сказала она Элен, и Лайонел, на которого внезапно навалилась усталость, пошел в свою комнату.

Нащупывая выключатель, он услышал крик, приглушенный, наверное, стеклом, оконным стеклом. Лайонел не смог понять, выражает он радость или страх или же и то и другое, но предпочел бы, что б к нему этот крик не имел никакого отношения. Воспоминания уже поджидали его, когда он в темноте залезал под одеяло.

Но чего такого ужасного он натворил? Спустя несколько дней после представления в «Империале» мать Дороти повела их в парк с аттракционами. В «Поезде-призраке» кузина отодвинулась от него, насколько позволяла длина скамейки, хотя, когда тележка с черепом на капоте вынырнула на свет божий, они придвинулись друг к другу, позируя перед теткиным фотоаппаратом. Чтобы порадовать ее, они даже просунули лица в фанерную парочку, предшественницу той, за которой побывала Элен. Лайонелу надоело притворяться, надоела скрытая враждебность Дороти, и тогда он увидел всех шестерых карликов, в костюмах и непропорционально огромных галстуках, — они направлялись в их сторону.

Лайонел, конечно, был слишком мал, чтобы проникнуться чувствами Дороти, иначе наверняка сдержался бы. Но он взял кузину за плечи и прижал ее голову к вырезанному овалу.

— Смотри, Дороти, — жарко зашептал он ей в ухо, — они идут за тобой.

Он ослабил хватку через какую-то секунду, но Дороти уже вырывалась, платье взметнулось, обнажая ляжки выше, чем он видел у нее в комнате. Когда она помчалась в темноту за фанерными фигурами, он услышал голос ее матери:

— Где Лайонел? Куда ты, Дороти? Что случилось на этот раз?

Время сгладило все, уверял он себя, иначе Дороти не стала бы приглашать его на лето в пансион, который позже унаследовала. Но была ли она искренна? Лайонел все время думал об этом, позабыв то вздорное лето, когда она начала сочувствовать его одиночеству и жаждать его общества. Кэрол к тому времени вышла замуж, а муж Дороти скончался от сердечного приступа.

Сейчас Лайонел понял, что она все время старалась держать его подальше от своей дочери. Он закутался в одеяло, словно оно могло укрыть его от неясной ему самому вины, и его сморил неумолимый сон.

Лайонел решил, что прогулка у моря поможет ему избавиться от беспокойных мыслей. На пляже была только одна семья. Ему показалось, что они довольно далеко, пока он не понял, что родители — карлики, а дети — их уменьшенные копии. Должно быть, они работали в цирке, потому что на их лицах были нарисованы улыбки, даже на лице младенца, который, ползая рядом, рушил песочный замок. Лайонел подошел ближе, волоча за собой надувную игрушку, и только тогда понял, что семейка потешается над ним. Когда он проследил за их взглядами, то обнаружил, что держит за руку голую резиновую женщину, которую принес с собой на пляж.

Он проснулся, сгорая от стыда, чувствуя, что его разум едва начал раскрывать перед ним свои глубины. Когда Лайонел попытался припомнить подробности сна, он услышал скрежет по оконному стеклу. Должно быть, птица, решил он, хотя звук был такой, словно по стеклу скребли ногтем, и доносился он не со стороны окна. Звук не повторился, и Лайонел умудрился заснуть снова.

Он пожалел, что вышел к завтраку. Взгляды людей, далеко не все из которых ответили на его приветствие, породили в нем чувство вины за сон. На кухне его приняли так же прохладно, судя по всему, там недавно произошла ссора. Когда Кэрол поглядела на него, чего не стала делать Элен, Лайонел произнес:

— Этим вечером она ведь свободна, не так ли?

— Боюсь, у нас не все в порядке. Рваные салфетки, например, и скатерти не такие чистые, как должны быть. — Кэрол повысила голос, словно для того, чтобы он больнее ударил Элен сверху: — У нас существуют стандарты, которых мы обязаны придерживаться.

— Уверен, они так же высоки, как и при твоей матери, так что не перенапрягайся. Тебе не повредит освободить вечер-другой для себя. Представление в «Империале» соответствует твоим понятиям об отдыхе?

— Скорее моим понятиям об аде.

— Тогда ты не обидишься, если этим вечером я возьму с собой Элен? Я купил билеты.

— Надо было сказать раньше.

— Вы были заняты.

— Именно.

— Мне кажется, вам обеим следует относиться ко всему проще. Вы же с мамой так и делали, правда?

Кэрол с жутким грохотом сгрузила в раковину содержимое подноса и обернулась к нему:

— Вы понятия не имеете, какой она была, когда вас здесь не было. Гоняла меня почем зря, как и отца, бедного маленького человечка. Не удивительно, что с ним случился приступ.

Лайонел забыл, насколько маленьким был муж Дороти, и сейчас не было времени вспоминать.

— Давайте я останусь оборонять крепость, а вы обе сходите развлечься, — сказал он.

— Спасибо за предложение, но пансион на нашей совести. Предоставьте его мне. — Кэрол вздохнула, то ли от этой мысли, то ли просто вдыхая воздух, прежде чем произнести: — Возьмите с собой ее, если уж купила билеты. Как вы сказали, я просто обязана быть на высоте.

Лайонелу показалось, наилучшим ответом на эти слова будет просто сочувственная гримаса, с которой он и покинул дам. Он задержался в своей комнате ровно настолько, чтобы понять — у него нет одежды, которая соответствовала бы воскресному настроению. Он купил просто роскошную рубашку в магазинчике на узкой окраинной улице, которую город, кажется, отказывался признавать своей, и пошел со свертком в парк, где нашел скамейку подальше от эстрады, чтобы никто из музыкантов не признал в нем вчерашнего извергающего звуки слушателя. Нынешний концерт в точности повторял предыдущий, Лайонел вполне мог бы заснуть снова, если бы не опасался снов, не опасался того, что может узнать его разум, требующий от подсознания явить свое содержимое.

Он вернулся в комнату к обеду. Вместо того чтобы рассмотреть свое отражение, он так и оставил зеркало повернутым к стене. В столовой при виде его новой рубашки брови поползли вверх, а разговоры затихли. Только Кэрол сказала: «Вы выглядите потрясающе», эти слова согрели бы его больше, если бы она тут же не набросилась на Элен: «Надеюсь, ты тоже оденешься сообразно случаю».

Возможно, Элен переменила футболку, джинсовый комбинезон и разношенные туфли — он так и не понял, когда встретился с нею снаружи. Тем не менее он сказал ей, что она просто великолепна, и подумал, что девочка захочет вернуть комплимент, когда Элен пробормотала:

— Дядя Лайонел?

— К твоим услугам. Она смотрела в сторону:

— Вы расстроитесь, если я не пойду с вами?

— Наверняка.

— Вчера вечером я обещала Брэндону увидеться с ним. Я не стала бы обещать, если б вы сказали, что купили билеты.

— Но ты же знала об этом с самого утра.

— Я не могла ему позвонить. Мама услышала бы.

— Не надейся, будто я и дальше стану покрывать тебя. — Лайонел подумал, что свалял дурака, когда вчера возмущался своей неосведомленности. — Хорошо, последний раз, — произнес он, чтобы не дать собравшейся в ее глазах влаге пролиться. — Вы пойдете с ним вдвоем, а я вас встречу после представления.

— Нет, идите вы. Вам там нравится. Совершенно ясно, ей там уже не нравится.

— Где вы будете? — спросил он и тут же исправился: — Не важно. Я не хочу знать. Просто я должен быть уверен, что после представления ты будешь на месте.

— Буду.

Она могла бы и поцеловать его, но вместо этого помчалась по аллее к своему приятелю. Лайонел видел, как они пожали друг другу руки и побежали по ступенькам на пляж. Он не стал переходить дорогу, чтобы случайно не наткнуться на них по пути в «Империал».

Толстая девица в кассе отнеслась к возврату билета с еще большим подозрением, чем к покупке. Наконец она позволила ему сдать билет — оставалась вероятность, что его еще купят. В зале он оказался соседом семейства, в котором было три дочки, производящих шум, обратно пропорциональный их размерам. Лайонел зажал рукой одно ухо, чтобы заглушить крики своей ближайшей соседки, младшенькой, и тут кто-то тронул его за плечо. У него за. спиной сидели постояльцы Кэрол: женщина с маленьким личиком, бледным и стянутым к острому носу, и ее муж, обрюзгший и краснолицый, с обвисшей под подбородком кожей.

— Вы намерены принять участие и в этом представлении? — спросила жена.

Неужели она видела, как за Дороти гнались карлики?

— Нет, — сказал Лайонел осторожно, — а…

— Мы видели вас вчера на концерте.

— То есть слышали меня. — Не получив в ответ даже подобия улыбки, Лайонел продолжил: — Надеюсь, сумею удержаться.

Супруг указал толстым пальцем на свободное место:

— Без компании?

— Как и вы.

— Наша внучка одна из «Крошек мисс Меррит». Лайонел не пожелал замечать прозвучавших в голосе мужчины обвинительных ноток.

— Удачи ей, — ответил он, нисколько не беспокоясь, что его слова прозвучат саркастически, и отвернулся.

Когда подняли занавес, дитя по соседству с ним увеличило громкость. Лайонел пересел, оставив между ним и собой пустое кресло, и тут же услышал, как остроносая дама недовольно зашипела и поменялась местами со своим супругом. Лайонел пытался не думать о том, чем занимается Элен со своим приятелем, и никак не мог сосредоточиться на представлении. Он заерзал на стуле, когда крошки в белых пачках прыснули на сцену. «Хотя бы не карлики», — подумал он, снова заерзал и покраснел, потому что на него опять зашипели.

Он не имел ни малейшего желания встречаться с супругами после представления и сидел до тех пор, пока не понял, что они могут увидеть на улице Элен и доложить об этом Кэрол. Он пробился через заполненный народом проход и сумел выбраться из театра раньше их. Элен ждала на обшарпанных мраморных ступенях. Она чуть повернулась, и Лайонел увидел, что девочка плачет.

— О боже, — пробормотал он, — что случилось?

— Мы подрались.

— Ты хочешь сказать, поспорили? — Когда она кивнула или же просто уронила голову, он продолжил: — Уверен, это простое недоразумение. — Элен лишь отвернулась, а он негромко сказал: — Не поспешить ли нам домой? Мы же не хотим, чтобы нас разоблачили.

Они дошли до лестницы, по которой она сбегала вместе с другом на пляж, и тут она зарыдала в голос. Лайонел поспешно увел ее вниз, дожидаясь, пока по набережной пройдут постояльцы Кэрол. Когда они, по его расчетам, уже добрались до своей комнаты и рыдания Элен затихли, он спросил:

— Ну как, теперь ты сможешь идти?

— У меня же нет выбора, разве не так?

Зрелость этого суждения и поразила, и расстроила его. Они одновременно достали ключи, он пошутил бы по этому поводу, если бы был уверен, что она отреагирует. Лайонел предоставил Элен отпирать входную дверь, шагнул вслед за девочкой и тут же встал как вкопанный. Кэрол разговаривала в холле с парочкой из театра.

Они умолкли и уставились на вновь пришедших. Пока Лайонел пытался решить, пойти ли ему наверх сразу или же сказать что-нибудь подходящее случаю, остроносая женщина произнесла:

— Вижу, вы все-таки нашли свою юную даму.

Ее муж кашлянул. И не нашел ничего лучше, как пояснить Кэрол:

— Моя жена хочет сказать, что на представлении он был один. Кэрол уставилась на Элен, затем перевела негодующий взгляд на Лайонела. Ее лицо окаменело, и она произнесла:

— Думаю, вам обоим пора в постель. Поговорим завтра утром.

— Мама…

— Молчите, — отрезала Кэрол еще более решительно, когда попытался заговорить Лайонел.

— Наверное, лучше сделать так, как нам велят, — обратился он к Элен и первым пошел вверх по лестнице.

Сейчас его комната казалась ему самым безопасным местом в доме. В темноте его ждала кровать. Чувство вины поджидало его здесь же: чем вспоминать, что он мог бы сделать для Дороти, лучше бы подумал о Кэрол и Элен. Лайонел услышал, как с глухим стуком захлопнулась дверь комнаты Элен, и настороженно прислушался, не поднимается ли по лестнице ее мать. Он не услышал ничего, и скоро к нему пришел сон.

Лайонела разбудил приглушенный крик. Из-за жары и темноты ощущение было такое, будто он спит в наполненной ванне. Лайонел напрягся, ожидая нового крика, который, как он опасался, издала Элен. Это из-за него Кэрол наказывает ее так, что страшно представить. Когда крик повторился, он поднял трясущуюся голову прежде, чем сумел определить, откуда идет звук. Что-то ритмично билось о стекло.

Он отбросил одеяло, вскочил и раздвинул занавески. В окне ничего не было, за окном тоже ничего, кроме спящих домов и ряда фонарей. Он поднял раму до упора и перегнулся через подоконник, но на улице было пусто. Он вглядывался до тех пор, пока глухой звук не повторился у него за спиной.

Лайонел двинулся на звук, отказываясь верить, что его источник находится в комнате. Он крепко взялся за сплетенные мраморные ручки, которые не только оказались неестественно теплыми, но даже слегка вибрировали от звука. И повернул зеркало к себе.

В зеркале было разгневанное лицо Дороти, она глядела прямо на него. Ее присутствие было настолько явственным, что казалось, никакого зеркала нет, просто ее молодое лицо дрожит между парами застывших ладоней. Дрожит сильнее, чем дрожат от испуга его руки, но он не в силах выпустить зеркало. Через секунду Дороти ударилась лбом в стекло и отпрянула вглубь, словно ее оттащили. Белое, доходящее до лодыжек платье (кажется, в чем-то подобном ее похоронили) было грубо разорвано в нескольких местах. Он догадался, в чем дело, прежде чем из-за ворота высунулась рука карлика с куском оторванной ткани, чтобы заткнуть Дороти рот. По шевелению под платьем было ясно, что карлик забрался, хватаясь за ее груди. Левый рукав был оторван, из него торчала толстая нога еще одного карлика, который прятался где-то под платьем. И тут Дороти утащили в такую темноту, что ее совершенно не стало видно, к счастью для Лайонела. Он заметил торчащие из-под подола многочисленные ноги. Одна пара ног исчезла под платьем, и ее тело забилось в ритме движений карлика, который карабкался теперь по спине.

Хуже всего было то, что Лайонел узнал все. Это жило у него голове очень много лет, закопанное слишком глубоко для осознания, и оттого даже более сильное. Теперь Дороти сделалась заложницей его воображения. Он подумал, что карлики стали мертвыми тоже по его милости. Лайонел отшвырнул от себя зеркало, то ли в отчаянной попытке прервать спектакль, то ли желая освободить его участников. Зеркало уже переваливалось через подоконник, когда Лайонел попытался поймать его. Перед ним промелькнуло лицо Дороти, недосягаемое для него, казалось, ее беспомощность удвоилась. Когда он высунулся из окна, пуговица на пижамных штанах оторвалась. Зеркало ударилось о крышу его «мини», которая отозвалась гулким грохотом. Один мраморный пальчик откололся и задребезжал по образовавшейся от удара вмятине. Зеркало закачалось на металлической крыше, и Лайонел выбежал из комнаты.

Он дергал задвижку на входной двери, придерживая штаны, когда услышал, как зеркало соскользнуло с машины и разбилось. Холод бетонного пола пронзил босые ступни — словно предчувствие того, какими холодными они станут когда-нибудь. Мраморные ручки рассыпались на изящные осколки, окруженные кусками стекла, но овальная рама, в которой держалось зеркало, уцелела. Лайонел с трудом понимал, зачем бросился укладывать в нее осколки зеркала. Когда штаны сползли к лодыжкам, он не потрудился их подтянуть, пока в окнах у него над головой не загорелся свет и он не понял, что на него глазеют постояльцы Кэрол.

Утром Кэрол почти ничего не сказала, кроме:

— Мне жаль, что вы уезжаете, но я не потерплю в доме никого, кто действует за моей спиной.

Слова напомнили Лайонелу о последней встрече с Дороти, и он с трудом сдержал истерический смешок. Он с грохотом стащил чемодан по лестнице, в надежде, что Элен выйдет из своей комнаты, но без толку.

— Могу я хотя бы подняться и сказать «до свидания»? — едва ли не взмолился он.

— Мадам сейчас не принимает.

Лайонел не понял, решила ли так сама Элен или же ее мать.

Он подтащил чемодан к «мини» и засунул его в багажник.

— Ты действительно не возражаешь, чтобы я забрал зеркало? — спросил он.

— Если вы хотите попробовать починить его, ради бога. Я им никогда не пользовалась, — сказала Кэрол и, прежде чем уйти в дом, многозначительно кивнула ему, чтобы он поторопился.

Выруливая задним ходом на улицу, он пробормотал: «Ну ты и влип, старик», — и сгорбился за рулем, чтобы не задевать головой за выпуклость в крыше. На сиденье рядом с ним шуршали в овальной раме зеркальные осколки, но в них не отражалось ничего, кроме обивки салона. Даже в самом крупном осколке. Лайонел не очень понимал, зачем забрал зеркало с собой. Сможет ли оно как-то помочь ему взять власть над глубинами подсознания и освободить Дороти? Пансионат уже маячил далеко позади, и он задумался, кем считают его оставшиеся там люди и в какие неизведанные глубины своего мозга поместят они его? В первый раз за всю жизнь он испугался жизни после смерти.