Рассказы

Жизнь за один день

Опоздал! Опоздал! Опоздал! Опоздал! Опоздал!

Двенадцать минут десятого на холодном циферблате его золотых часов «Бу́лова». Сердце бешено колотится… Быстрее, быстрее… Пульс — словно отбойный молоток под кожей… Быстрее, быстрее… Шея зудит от пота во влажной августовской жаре… Быстрее, быстрее… Какие-то болваны топчутся на пути — оттолкнуть их в сторону… Быстрее, быстрее, быстрее!

Едва не срываясь на бег, Джонни Стриклэнд размашисто шагал по тротуару Пятой авеню, петляя меж размытых силуэтов. Иногда он врезался в какого-нибудь нерасторопного прохожего и отпихивал его прочь.

— Смотри, куда прешь, мужик! — раздался возмущенный крик, когда Джонни, проходя мимо, припечатал плечом какого-то парня.

Однако шаг у него был широкий, и через несколько секунд Джонни уже находился вне досягаемости кулаков разгневанного человека. Он почти слышал, как время ускользает от него. Выставив перед собой черный дипломат, Джонни прорезал им себе дорогу, словно клином. Он бы не опаздывал сейчас на двенадцать минут, если бы не просидел до трех часов утра, пыхтя над черновым макетом рекламы для «Морепродуктов Хаммерстоуна». Джонни ненавидел опаздывать, однако был уверен, что мистер Рандизи простит его. Внутри дипломата лежали по-настоящему взрывные идеи, которые, несомненно, убедят старого зануду Хаммерстоуна продлить контракт. А если эти задумки вдруг не сработают, Джонни станет трудиться всю ночь напролет до тех пор, пока не придумает что-нибудь получше. «Я не намерен оставаться в задних рядах! — сказал он самому себе, крепко стиснув зубы и упрямо выставив вперед подбородок, точно нос катера. — Ну уж нет! В это же время, в следующем году, младшие администраторы будут плестись у меня в хвосте, глотая пыль и поражаясь тому, как я их уделал!»

Этим утром он почти не разговаривал с Энн; запихнул в рот круассан с черникой и запил его черным кофе, чтобы 'подзарядить батарейки'. Джонни так спешил сгрести работу в кучу и доделать отчет, что у него едва нашлось время подумать. Конечно же, он опоздал в метро на свой поезд (всего на несколько минут!) и теперь проклинал себя за то, что задержался у выхода из квартиры, позволив Энн поцеловать себя перед тем, как ринуться на войны «белых воротничков».

«Ей следовало бы уразуметь, что, будучи восходящей звездой в одном из самых престижных рекламных агентств Манхэттена, я просто обязан стать номером один», — думал Джонни, пробираясь сквозь толпу на тротуаре. Естественно, она этого не понимала. До нее не доходило, почему он не может, хотя бы на чуть-чуть, сбавить обороты; почему не может выкроить время для неторопливого ужина с ней, для похода в кино или в театр или просто для того, чтобы посидеть и поговорить, как раньше. Но, Господи Иисусе, у всех и каждого имелось вдоволь времени для занятий этой чепухой, когда они были совсем еще детьми и только что поженились! Сейчас Джонни было двадцать пять, и он стремительно шел к успеху в «Кирби, Вейнгольд и Рандизи». А если бы удалось снова заарканить Хаммерстоуна, это принесло бы долгожданную надбавку, которая взвинтила бы его доход до тридцати тысяч баксов в год. Энн не понимала, что Флетчер, Хект и Андерсон — так же как и дюжина других выпускников Лиги плюща — дышали ему в затылок, и единственным способом сохранить разрыв было втопить педаль газа в пол, пахать как проклятому, подкинуть угля в топ…

— Карандашей? — спросил высокий, тонкий голосок, и перед Джонни Стриклэндом откуда-то снизу выскочила потускневшая металлическая кружка, наполненная карандашами.

Едва не врезавшись в торчавшую на пути личность, Джонни чертыхнулся и резко остановился. Его ладонь стискивала ручку дипломата, а сам он буквально клокотал от ярости из-за необходимости — пусть даже всего на мгновение — остановиться.

— Карандашей, мистер? — снова спросил маленький, скрюченный и уродливый, как заголовки вчерашних газет, тип, одетый в драный зеленый плащ (и это в такую-то удушливую жару) и замызганную бейсболку «Метс». У него отсутствовали обе ноги, и он был прикован к небольшой красной тележке, выглядевшей так, словно ее откапали на свалке. Угловатое, чумазое лицо бродяга было обращено в сторону Джонни, и молодой человек видел, что глаза калеки затянуты серовато-белой пленкой катаракты. На резиновых лентах, перекинутых через грязную шею, висела картонная табличка, на которой кривыми буквами было написано: «Я СЛЕП. ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИТЕ МНЕ ЕСЛИ МОЖЕТЕ. СПАСИБО».

Бродяга потряс банкой с карандашами перед лицом Джонни.

— Не хотите купить карандаш, мистер?

Джонни чуть не завопил от разочарования. Вращающиеся двери, ведущие в здание Бреннан-билдинг, находились чуть далее, чем в квартале от него.

— Нет! — рявкнул он. — Убирайся с дороги. — И начал было обходить бродягу, когда внезапно тот протянул руку и сцапал его за брючину.

— Стой. Как насчет славных часиков, а? — спросил старик и поддернул правый рукав пальто. На тощей руке красовались, наверное, восемь или девять наручных часов; все они показывали разное время. — Для тебя — оптом.

— Сказал же: «нет»! — Джонни рывком высвободил ногу и зашагал дальше.

И почувствовал, как вокруг лодыжки сжалась клешня нищего — сжалась с гораздо большей силой, чем та, которую можно было представить, глядя на тщедушного старика. Джонни оступился, едва не упал, однако смог восстановить равновесие. Лицо его вспыхнуло гневом.

— Торопишься, да? — спросил бродяга и ухмыльнулся, продемонстрировав зубы цвета грязи. — Деловой человек, верно? Молодой бугай, которому кажется, будто мир вокруг него слишком уж медлителен. Не так ли?

— Слушайте. Мне придется позвать полицейского, если вы не…

— Тише, — произнес нищий, и тон его голоса заставил Джонни умолкнуть. — Я скажу тебе кое-что. Скажу правду… Время летит.

— А?

— Время летит, — повторил старик. Улыбка его стала еще шире. — У тебя классные часы. Сколько ты за них отдал?

— Это… подарок… от жены… — И тут Джонни спохватился, внезапно осознав, что разговаривает со старым, вонючим козлиной так, словно этот ублюдок — не «пустое место!»

«Боже! — подумал он и отважился снова посмотреть на часы. — На семнадцать минут опаздываю!»

— Время летит, — сказал бродяга, кивая. — Помни об этом. — И с довольным хрюканьем выпустил лодыжку Джонни.

Сделав три широких шага, молодой человек обернулся и прокричал:

— Ты угроза для общества, придурок!

Однако старик уже катил дальше, отталкиваясь одной рукой и потрясая жестянкой с карандашами перед чьим-то еще раздраженным лицом. Покраснев до самых корней вьющихся, темно-каштановых волос, Джонни поспешил продолжить путь и ровно в девятнадцать минут десятого, протолкнувшись через вращающиеся двери, ворвался, наконец, в Бреннан-билдинг.

Выйдя из лифта на шестом этаже, он промчался мимо Норы, привлекательной рыжеволосой секретарши, испытав при этом на себе ехидный, насмешливый взгляд Питера Флетчера, который болтал с девушкой, склонившись над ее столом. Джонни, однако, понимал, что на самом деле Флетчер пытается заглянуть секретарше в декольте, а он, вообще-то, так же как и Джонни, был женат. Оставив этот участок мучительного позора позади, он двинулся по коридору, минуя сидевших за столами секретарш. Войдя в маленький, тесный кабинет, он закрыл дверь и, замерев на мгновение, сделал пару глубоких вдохов. Джонни ощущал растерянность и головокружение и решил, что столкновение со слепым продавцом карандашей задело его гораздо сильнее, чем показалось вначале. «Господи Иисусе, копам следовало бы убирать подобный мусор с улиц! Это пугало могло мне ногу сломать!»

Джонни знал: мистер Рандизи должен вызвать его через несколько минут. А потому следовало привести в порядок заметки и наброски. Он водрузил дипломат на стол, словно какой-то драгоценный камень. На столе лежали файлы и папки из других заказов, а на полу громоздились стопки газет, рекламных журналов и прочих самых разнообразных изданий. Джонни был просто ненасытным читателем — в особенности, если прочитанное могло помочь ему взмыть в рекламную стратосферу (и к своему тридцатилетию он надеялся попасть в это царство небесное).

Он уже начал открывать дипломат, когда сообразил: что-то не так. Краем глаза он заметил число, изображенное на календаре, висевшем на внутренней стороне двери. «Вторник, 11 августа 1987 года». Дата была неправильной. Ах, ну да, он забыл оторвать страницу, когда вчера покидал офис. Наверное, слишком торопился. Это, однако, раздражало его, и поэтому, пройдя через кабинет, он протянул руку и снял страницу. Вот так, теперь все верно: «Среда, 12 августа, 1987 года». Джонни был человеком дат и точного времени, и теперь почувствовал себя значительно лучше. Офис был для него, что второй дом. «Ничего удивительного, — подумал он, возвращаясь к столу и опускаясь на стул. — Скорее всего, я провожу здесь гораздо больше времени, чем в собственной кварти….»

Его интерком зажужжал, и молодой человек тут же включил его, резко ткнув пальцем в кнопку.

— Да?

— Джонни, это Рандизи. Ты закончил работу?

— Да, сэр. Буду у вас через минуту.

— Даю тридцать секунд. — Интерком щелкнул и вырубился.

Проверять работу было уже некогда. Сердце бухало в груди, когда он схватил дипломат, быстро поправил галстук и вышел из кабинета. Пройдя по коридору, Джонни свернул налево и очутился перед изящной, светловолосой секретаршей мистера Рандизи. «Эх, у больших парней со вкусом действительно полный порядок!» — подумал он. Впрочем, секретарше было далеко до Энн — самой красивой женщины из когда-либо виденных им. И, как только вся эта суматоха сойдет на нет, Джонни собирался купить жене цветы и пригласить ее на ужин в настоящий четырехзвездочный ресто…

— Он ждет вас, — сказала секретарша, и Джонни вошел внутрь.

Мистер Рандизи — толстый, седовласый человек, взгляд голубых глаз которого был способен раскалывать камни, — восседал за темной плитой стола.

— У тебя есть что-нибудь для меня, Джонни? — спросил он добродушным голосом.

— Да, сэр, прямо здесь. — Джонни похлопал по дипломату, положив его на покрытую промокательной накладкой поверхность стола мистера Рандизи. — Этой ночью я почти не спал, заканчивая работу, и поэтому слегка опоздал сегодня утром. Простите. Этого больше не повторится. — Он щелкнул замками чемоданчика и поднял крышку.

— Опоздал? Сегодня утром? — Седые брови Рандизи сошлись над переносицей. — Мне казалось, ты был за своим столом в половину девятого.

— Э-э… Нет, сэр. Я пришел всего пару минут назад. Простите. — Джонни извлек аккуратно напечатанный доклад и подтолкнул его начальнику. — Вот, сэр. И осмелюсь сказать, у меня есть предчувствие, что мистер Хаммерстоун непременно клюнет на эту программу.

— Мистер Хаммерстоун? — Брови начальника почти слились одна с другой. — Джонни, о чем, во имя всего святого, ты толкуешь?

В течение всего разговора Джонни не прекращал улыбаться, однако теперь почувствовал, как улыбка медленно сползает с лица.

— Ну… э-э… Я имею в виду… Мистер Хаммерстоун оценит ту работу, которую каждый из нас вложил в этот…

— Джордж Хаммерстоун умер от инфаркта в сентябре, Джонни, — сказал Рандизи, и голос его из добродушного сделался слегка настороженным. Голубые глаза впились в лицо молодого человека. — Мы вместе ходили на его похороны. Ты что, забыл?

— Э… э… ну, я… — Джонни обнаружил, что смотрит на печатный заголовок своего отчета. Джонни видел его вверх тормашками, а потому протянул руку и перевернул.

Заголовок гласил: «Планируемая программа для кампании „Уэстон электроникс мультимедиа“». А ниже мелким шрифтом было напечатано: «Джон Стриклэнд».

— Неважно выглядишь, Джонни, — сказал Рандизи и посмотрел на свои наручные часы. — Что ж, сейчас уже почти шесть. Если хочешь, можешь идти домой. А если у меня возникнут вопросы по этому отчету, я наберу тебя поз…

— О… боже, — прошептал Джонни, вытаращившись в огромное окно, из которого открывался вид на Пятую авеню.

На улице шел снег. Большие, танцующие снежинки — как в самый разгар зимы.

Словно лунатик, он приблизился к окну. Снег скапливался на крышах и кружил на ветру. Внизу, на Пятой авеню, люди расхаживали в пальто, шапках и перчатках.

И тут Джонни обнаружил, что вместо легкого темно-синего летнего костюма, торопливо надетого этим утром, на нем был твидовый пиджак, которого он никогда прежде не видел, темно-коричневые брюки и рыжие «оксфорды». Единственным предметом одежды, который удалось узнать, был его галстук в коричневую полоску, подаренный тестем на рождество два года назад.

— Джонни? — осторожно спросил Рандизи. — С тобой все в порядке?

— Да… Я имею в виду… Даже не знаю, что именно я имею в виду. — Он потряс головой, зачарованный и напуганный снегопадом за окном.

— Сейчас ведь август, — пробормотал он едва слышно. — Август. Я просто уверен. В августе не может идти снег.

Повисло долгое, жуткое молчание.

— Скажите, что сейчас август, мистер Рандизи, — прошептал Джонни. — Пожалуйста, скажите, что сейчас август.

— Э… Почему бы тебе не взять на завтра отгул. — Это было утверждение, а не вопрос. — Даже парочку отгулов, если хочешь. Я знаю, что работа одновременно над тремя главными заказами — это чертовски тяжкий труд. В твоем возрасте я, однозначно, не рискнул бы взвалить подобное на свои плечи. В общем, если нагрузка слишком велика для тебя, я могу передать какую-то ее часть Флетчеру или Мэннингу…

— Нет! — Джонни повернулся к начальнику и увидел, как тот моргнул, на мгновение прикрыв глаза тяжелыми веками. — Я в норме. Не волнуйтесь за меня, сэр! Я справлюсь со всем, что бы вы ни поручили, и сделаю это в два раза быстрее, чем кто-либо другой! — Он чувствовал, как у него дрожат ноги и потеет лицо. — Я в норме, — повторил он, и на сей раз это прозвучало так, словно Джонни говорил правду.

Примерно с минуту Рандизи сидел совершенно неподвижно. Взгляд его вновь обрел прежнюю мощь.

— У вас с Энн все в порядке, Джонни?

— Да. Все замечательно. — Он уловил дрожь у себя в голосе.

— Надеюсь на это. Энн — прекрасная, добрая девушка. Видит Бог, хотелось бы мне в твоем возрасте заполучить жену, похожую на Энн. Тогда бы, возможно, я сейчас не увяз по уши в алиментах. Бывшие жены проклинают меня на чем свет стоит, однако мои денежки, наверняка, позволяют им жить на широкую ногу! Ох, мои язвы! — Он скривился и прижал руку к животу. Как раз в этот момент Джонни и заметил маленький перекидной календарь, стоявший на краю стола Рандизи.

На нем виднелась дата: «Пятница, 8 января 1988 года».

— Нет… нет, — выдохнул Джонни. — Ведь… был август… всего несколько минут назад…

— Возьми-ка недельку отпуска, — сказал ему Рандизи. — Съезди куда-нибудь. Расслабься. Забудь о клиентах. Я переложу работу на кого-нибудь другого.

— Я справлюсь! — возразил Джонни. — Говорю же: я в норме!

— А я говорю: возьми неделю отпуска, — произнес Рандизи не терпящим возражений голосом, а затем развернулся в своем кресле и углубился — или, во всяком случае, сделал вид, что углубился — в отчет, который Джонни только что принес.

Джонни вышел из кабинета и закрыл за собой дверь. Желудок бурлил, в голове стучало, и он не понимал, что за чертовщина с ним творится. Казалось, его внутренности сжались в комок, а кожа, наоборот, растянулась. Тем не менее, он не мог оставить все, как есть; не мог позволить мистеру Рандизи отстранить его и дать больше работы — больше возможностей — Питеру Флетчеру и Марку Мэннингу. Ну уж нет! Он резко повернулся и положил ладонь на дверную ручку.

— Могу я вам чем-то помочь, мистер Стриклэнд?

Привлекательная, восточной внешности женщина сидела за секретарским столом — там, где несколько минут назад была стройная блондинка. Приподняв брови, незнакомка ожидала ответа.

Джонни видел ее впервые в жизни.

— Откуда… вы знаете мое имя?

Она поколебалась — на лице ее при этом отразилась растерянность, — а затем улыбнулась.

— Вы такой шутник, мистер Стриклэнд. Ну честное слово!

— Слушайте, я не знаю, что это за игра такая, но вы — не секретарь мистера Рандизи!

Он повернул ручку… и обнаружил, что дверь заперта.

— Мистер Рандизи ушел на обед, — сказала женщина, и голос ее теперь стал холодным и настороженным. — Вы же знаете: он каждый день обедает с двенадцати до двух.

— Ушел на обед? Дамочка, я только что с ним говорил! Я только что вышел из этой двери!

Она бросила взгляд на свои наручные часы; лицо ее хранило безучастное выражение.

— Эта дверь, — сообщила она, — заперта уже один час двадцать семь минут. Мистер Рандизи вернется в два.

Джонни глянул на свои часы «Бу́лова». Кем бы ни была эта женщина, она говорила правду: сейчас было тринадцать двадцать семь. Но какого дня? Он едва не завопил и не засмеялся одновременно. Какого дня?

Потому что до него вдруг дошло: на женщине было надето летнее бледно-голубое платье в тонкую полоску, а на столе стоял стаканчик с букетиком фиолетовых цветов.

Джонни ошарашенно покачал головой, прошел мимо незнакомки и зашагал по коридору. Стрекот печатных машинок и телетайпов, прилетавший из секретарской рабочей зоны, напоминал жужжание летних шершней. Он чуть было не врезался в Марка Мэннинга — высокого, щеголеватого, темноволосого и, как всегда, уверенного в себе.

— Торопишься, Джон, да? — спросил Мэннинг, однако Джонни проскочил мимо, не удостоив коллегу ответом.

Свернув в очередной коридор, он оказался перед окном, выходившим на Центральный парк. Джонни услышал чей-то тихий, придушенный возглас и понял, что издал его он сам.

Деревья в Центральном парке были зелеными. Стоял чудесный денек («Похоже на конец мая или начало июля», — подумалось ему), и теплый, золотистый свет солнца сверкал в окнах соседних домов. Над парком он заметил воздушного змея, взмывавшего все выше и выше на крыльях легкого ветерка.

Пошатываясь, Джонни побрел назад по коридору в направлении своего кабинета. Ему требовалась выпивка, сигарета… что-угодно, чтобы прочистить мозги. Закрыв дверь, он уселся перед захламленным столом, и подлый, безумный календарь вновь притянул к себе его взгляд. Дата снова изменилась: «Понедельник, 23 октября 1989 года». Сквозь стены донеслись отзвуки грома.

Он прижал ладонь ко рту. «Это шутка! Дикая, злая шутка! Иначе быть не может! О боже, о боже, что со мной происходит?..»

Затем он увидел даты на некоторых из газет и журналов, сложенных в стопки вокруг него: 1989… 1989… '89… '89…

А на столе обнаружилось еще кое-что. Кое-что более ужасающее.

Это была открытка «Холлмарк», на лицевой стороне которой виднелись слова: «С искренним сочувствием».

Джонни нашел там и другие открытки и, набравшись храбрости, открыл одну из них трясущимися руками.

Подпись гласила: «Макс и Кэрол Дэвидсоны». Это были соседи его родителей в маленьком городке Харрингтон, что в штате Делавэр. Чуть выше подписи либо Макс, либо Кэрол написали: «Твоя мама была чудесной женщиной, Джонни. Нам будет сильно ее не хватать».

На глазах у Джонни выступили слезы. Он отшвырнул открытки с соболезнованиями и в груде бумаг на столе стал нашаривать телефон. Рука вынырнула с фотографией Энн, вставленной в рамку, которая, один бог ведает, как долго, была погребена под покосившейся башней из документов. Раньше ему не доводилось видеть этой фотографии, и разглядывая ее, Джонни заметил, что волосы Энн стали короче, и что она отчего-то выглядит постаревшей, усталой и, пожалуй, разочарованной. Он смахнул с глаз слезы, отыскал телефон и набрал номер их квартиры.

— Да? — спросила она.

— Энн! Слава Богу! — Он едва не разрыдался от облегчения. — Господи, я должен рассказать тебе, что со мной было…

— Кто это, ответьте?

— Это я! Джонни!

— Простите. Вы наверное ошиблись номером. Никто по имени Энн здесь не живет.

Это был не голос Энн. Голос этой женщины звучал глубже, резче.

— Подождите! — сказал Джонни, прежде чем она, кем бы она ни была, успела повесить трубку. — Пожалуйста, подождите! Разве это не 554-0989? Нет?

Женщина помолчала. Затем произнесла:

— Да, номер верный. Но я уверяю вас, здесь нет никакой Энн, мистер.

— Это мой номер, черт побери! — он почти орал в трубку. — Это моя квартира! Что значит, там нет никого по имени Энн?! Слушайте, я знаю это место! Входная дверь застревает во время дождя, а на стене в ванной есть трещина, похожая на позвоночник динозавра! Унитаз звенит, словно колокол, когда спускаешь воду, а внизу, в вестибюле, есть почтовый ящик с моим именем — Джон Стриклэнд!

Женщина хранила молчание. Затем сказала:

— Стриклэнд? Мне знакомо это имя. Да, я раньше получала почту Стриклэндов. Журналы и прочее. Я не знала, куда их пересылать, но однажды пришел адвокат и забрал кое-что для женщины. Кажется, ее звали Энн.

— Адвокат? Какой еще адвокат?

— Ее адвокат, полагаю. Они развелись несколько лет назад. Не знаю… Меня не особо интересуют биографии предыдущих жильцов. Слушайте, это моя квартира. Если хотите найти кого-то по имени Энн, звоните в «Клуб одиноких сердец». — И она отсоединилась.

Он сидел, сжимая трубку в кулаке, и слепо таращился в никуда. «Они развелись несколько лет назад. Несколько лет назад… Лет…»

Он чувствовал, как его глаза притягивает к календарю. Чувствовал, что календарь ждет не дождется, когда на него взглянут. Джонни слышал равномерное тиканье наручных часов, и, чтобы не иметь возможности увидеть их пусть даже мельком, он изо всех сил напрягал мышцы шеи. Время сошло с ума. Оно прыгало по своим рельсам, точно неуправляемый поезд, и на всех парах волокло его к забвению.

На столе лежал экземпляр «Нью-Йорк Таймс». Заголовок гласил: «Президент Редфорд дает добро на Вторую пилотируемую космическую станцию». А выходные данные — ненавистные и зловещие выходные данные — сообщали, что сейчас 16 сентября 1992 года, среда.

Солнечный свет умирающего лета окрасил стены его кабинета в золото. Вот только в его кабинете не было никаких окон — то есть, раньше не было.

Джонни повернулся в кресле, и перед ним предстала Пятая авеню.

Там возводилось новое здание, и его стены переливались синим стеклом. Высоко в железном скелете небоскреба можно было различить строителей. А еще выше, в небесах, проплывал дирижабль, чей бок украшала надпись: «Федерал экспресс».

На столе из полированного орехового дерева зажужжал интерком. Джонни медленно, будто в кошмарном сне, повернулся к переговорному устройству. Кнопок было несколько, и ему потребовалось секунд десять, чтобы отыскать нужную.

— Да, — произнес он бесцветным голосом.

— Мистер Кирби хочет увидеться с вами, мистер Стриклэнд, — послышался живой, приветливый женский голос.

— Скажите ему… Скажите, я буду у него через пару минут.

— О, нет, сэр. Он прямо за дверью. Мне его впустить?

Кажется, он сказал «да». Утверждать наверняка Джонни не мог. Так или иначе, но дверь распахнулась, и внутрь вошел Фредерик Кирби, управляющий «Кирби, Вейнгольд и Рандизи». Его сопровождала хрупкая и весьма привлекательная блондинка, одетая в желтый пуловер с логотипом колледжа Вассара и в клетчатую юбку.

Джонни помнил, что еще вчера мистер Кирби щеголял с прядями седых волос в шевелюре. Теперь, однако, он полностью поседел и обзавелся залысинами.

— А вот и наш чудо-мальчик! — сказал мистер Кирби, подталкивая вперед девушку, которую до этого придерживал за локоток. — Джон, хочу познакомить тебя с Ким. Она только что вернулась из Европы. Я сказал ей, что у вас много общего, поскольку вы оба просто без ума от Лондона. Как думаешь, она похожа на своего отца? — Он улыбнулся, продемонстрировав идеальные зубы. Девушка тоже растянула губы в улыбке, однако ее зубы выглядели более острыми.

— Да, сэр. Я… полагаю, похожа.

— Да, «сэр»? — усмехнулся Кирби. — Какое еще «сэр»? Что за чепуха? Ким, человек, которого ты видишь перед собой, за один год принес «Кирби, Вейнгольд и Стриклэнд» шесть новых заказов. Это я должен говорить ему «сэр», а не он — мне. Итак, разве он не такой лихой, как я тебе описывал?

Ким улыбнулась одними только губами. В ее пронзительно голубых глазах не было ни капли тепла.

— Мне всегда нравились мужчины постарше, — сказала она.

— Мы хотим, чтобы в субботу вечером ты пришел к нам домой на ужин. На семь часов запланированы коктейли. Ким пробудет в городе еще несколько недель, прежде чем отправится с визитом в Голливуд, и я мечтаю, чтобы вы двое познакомились поближе. Тебя это устраивает, Джон?

Джонни кивнул. Или вообразил, что кивнул. Ничто больше не было реальным, и, казалось, ничто больше не имеет никакого значения.

— Продолжай в том же духе, Джон, — произнес мистер Кирби, покидая офис вместе с дочерью. — Мы рассчитываем на тебя, и на то, что к первому сентября ты заполучишь заказ от Картье. Лады?

— Лады, — сказал Джонни, и его лицо едва не треснуло, когда он улыбнулся.

«К первому сентября», — так сказал мистер Кирби. И тогда взгляд Джонни упал на оправленный в золото календарь, стоявший на краю стола, — на том же самом месте, где он стоял в ту пору, когда этот стол принадлежал мистеру Рандизи.

Там была дата: «Вторник, 15 июля 1997 года».

По окну стекали капли дождя. Стены кабинета искрились от наград и знаков почета. Зазвонил телефон, и когда он поднял трубку, из нее донесся пронзительный женский голос:

— Не смей больше отключаться! Клянусь богом, я не знаю, почему терплю все это! У нас намечалась вечеринка в саду, но только посмотри на эту погоду! Ты заказал шампанское?

— Кто… это?

— Слушай, ты можешь играть в свои игры с другими цыпочками в офисе, но не со мной! Папа сейчас находится прямо по коридору, и папе не понравится, как ты в последнее время обращаешься с его золотой дочуркой!

И тогда он понял.

— Ким, — промолвил он.

— Ну надо же! Догадался с первой попытки! — горько сказала она. — Клянусь богом, мне пора возвращаться в Голливуд! А ведь я могла бы чего-то добиться там! Так ты собираешься заказывать шампанское или я должна все делать сама?

— Ох… — выдавил он из себя. По его щекам катились слезы. — О боже… Я хочу назад…

— Хватит пороть чушь! А-а, ты ждешь, что я буду чувствовать себя виноватой, не так ли? Это не моя вина! Возможно, мне стоит пойти в чулан, взять пистолет, приставить его к своей голове и, послав тебя ко всем чертям, нажать на спусковой крючок. Как тебе это понравится, а?

— Пожалуйста… пожалуйста, — умолял он, а затем зажмурился и положил трубку.

Когда он открыл глаза, оказалось, что они смотрят прямо на календарь. Теперь была пятница, 19 марта 2004 года.

Руки дрожали. В зеленой ониксовой пепельнице на столе возвышался целый курган окурков. Внезапно он сообразил, что чувствует себя каким-то тяжелым и что его трясущиеся руки выглядят растолстевшими. Глубоко внутри него что-то пульсировало и болело. Прижав руку к животу, он произнес:

— Ох, мои язвы! — Ладонь погрузилась в подушку из жира.

«Время летит», — подумал Джонни. И увидел лицо продавца карандашей, от которого, казалось, его отделяют одновременно и долгие годы, и всего лишь один миг. Он чувствовал себя вялым и уставшим, как если бы шестеренки его разума увязли в темной трясине. «Мне нужно выпить», — решил он, и посмотрел в направлении небольшого бара, заставленного бутылками.

Когда он поднялся, холодный солнечный свет заискрился на циферблате его наручных часов, привлекая внимание. Это уже были не «Бу́лова», а «Ролекс» с бриллиантами вместо цифр. Согласно часам, до девяти вечера оставалось девятнадцать минут. За тот короткий отрезок времени, который понадобился Джонни, чтобы подойти к бару, свет изменился. Солнце зашло, и в окно, словно заряд мелкой дроби, ударил мокрый снег. Бутылки опорожнялись и размножались под его рукой, и ему никак не удавалось ухватить хотя бы одну из них. Он снова повернулся к окну и увидел косые лучи солнца, пробивавшиеся сквозь тяжелые зимние облака. Подойдя ближе, Джонни увидел, как под ударами шарового тарана рушится здание, оседая точно пожухлая листва. Все новые и новые дома возносились к небесам, а другие — падали. Внизу, на Пятой авеню, ездили причудливого вида авто. Вдалеке, на фоне неба, блестящим синим светом пульсировал мост.

«Время летит», — подумал он и заметил отражение своего лица в оконном стекле.

То было лицо незнакомца. Тяжелые челюсти, запавшие глаза, а в кудрявых волосах проступала седина. И хуже всего… Хуже всего было то, что Джонни мог различить в этих широко распахнутых глазах все те неисчислимые возможности, которые он утратил давным-давно, — вероятно, еще задолго до того, как ему исполнилось двадцать пять и он стал носиться по Пятой авеню с черным дипломатом, набитым взрывными идеями. Он глянул через плечо. Календарь уверял, что сейчас 9 ноября 2011 года. Он мигнул. 28 мая 2017. Мигнул еще раз. 7 февраля 2022. «Время летит», — подумал он. — «Время летит».

— Я хочу назад, — прошептал Джонни. Его голос, привыкший отдавать приказы, звучал грубо. — Я хочу назад.

И тут, внизу, в знойном свете середины лета он увидел фигурку, катившую вдоль Пятой авеню на детской красной тележке.

Сердце Джонни подскочило и замерло. Что-то неладное творилось с его легкими, а руки не переставали дрожать. Однако потом он понял, что нужно делать. И понимал это, когда ковылял на больных ногах к двери и… Быстрее, быстрее… мимо рыжеволосой секретарши, которой никогда раньше не видел… Быстрее, быстрее… и вдоль бесконечного коридора с металлическими буквами на стене, что складывались в слова: «СТРИКЛЭНД, МЭННИНГ И ХАЙНС»… Быстрее, быстрее… и спускался на лифте… Быстрее, быстрее… и шел через фойе со стеклянными стенами, и выходил на улицу, где… Быстрее быстрее быстрее!.. моросил холодный дождь.

Зыбкие фантомы обтекали его со всех сторон, переходя в призрачные пульсации. Агрегаты, утратившие всякое сходство с автомобилями, урчали и скулили на проспекте. Дождь прекратился, выглянуло солнце, подул холодный ветер, опустился и растаял туман, солнце опалило жаром, мокрый снег обрушился на бетон… Однако там, впереди, сквозь толпу суетливых призраков двигалась фигурка на красном возке, предлагая людям карандаши в жестяной кружке.

Джонни чувствовал, как с каждым шагом становится все старше; чувствовал, как одежда на нем растворяется и меняется, подстраиваясь под его то полнеющее, то худеющее тело. Часы, дни, годы уносились прочь после каждого сделанного шага. Казалось, сердце вот-вот лопнет, и поэтому, жадно глотая воздух, он молил Бога, чтобы тот не дал ему умереть от старости, прежде чем получится догнать фигурку на красном возке.

Холодный ветер сбивал Джонни с ног. Кто-то задел его плечом, и он упал на тротуар. Джонни лежал, а его вытянутые вперед руки — худые и покрытые старческими пятнами — скребли твердый снежный наст. Сердце пыхтело и брыкалось, а легкие хрипели, как старый паровой котел, готовый взорваться в любую секунду.

И сквозь звуки стремительно подступающей смерти доносился скрип катившихся по снегу маленьких колесиков.

Затем стало тихо — только ледяной ветер продолжал заунывно рыдать.

Джонни медленно приподнял голову и взглянул на человека, восседавшего на красной тележке.

На старике было надето драное зеленое пальто и бейсболка с надписью «Н.Й. Зэпс». Но чумазое, угловатое лицо и затянутые катарактой глаза оставались все теми же. Когда старик улыбнулся, показались зубы цвета грязи.

— Карандаши нужны, старина? — спросил он мягко и потряс жестянкой перед лицом Джонни.

— Пожалуйста… пожалуйста… позвольте мне вернуться назад… пожалуйста…

— Позволить тебе вернуться назад? — Старик нахмурился. — Но ты ведь так торопился попасть сюда. Разве нет? Видит бог, у тебя есть право только на одну поездку! В общем, вот ты и здесь! Неужто тебя не устраивает конечный пункт маршрута?

— Я умираю, — прошептал Джонни. Снег облепил ему лицо. — Пожалуйста… Я умираю.

— Как я и говорил, время летит. О-о, что-то в тебе было мертво еще тогда, мистер бизнесмен! Вот я и подумал, что ты будешь счастливее, если и остальная часть тебя станет такой же! Время летит! Разве ты еще не понял этого?

— Да… Я понял. Пожалуйста… Я должен вернуться… к своей жене. Хочу, чтобы все было… как раньше. Должен вернуться…

— А зачем? — Глаза старика сузились. — Зачем тебе возвращаться.

Веки Джонни начали примерзать друг к другу, и ему с трудом удавалось ворочать языком.

— Я должен вернуться, — прошептал он онемевшими губами, — для того, чтобы… получить возможность проделать этот путь как следует. Без спешки. Не причиняя боль. Просто… сознавая, что… время летит.

— Ты прав. — Бродяга кивнул и снова потряс жестянкой. Джонни чувствовал, как ритм его сердца запинается, становясь все медленнее… медленнее… медленнее…

— Что ж, — сказал старик, — в таком случае, возьми карандашик.

Он предложил жестянку Джонни, а затем, когда тот потянулся к ней скрюченными пальцами, резко отдернул ее назад.

— Эй, эй, — сказал он. — Не так быстро. Сначала гони эти клевые часики.

Джонни снял усыпанный бриллиантами «Ролекс», и старик напялил его себе на запястье, присовокупив к остальным часам.

— Круто, реально круто. Впрочем, не стоит терять время попусту. Теперь возьми карандаш. И лучше поторопись.

Джонни потянулся вверх. Ищущие пальцы нашарили один из карандашей и вытащили его из металлической банки.

И в следующий миг заснеженный проспект потонул в стремительном вихре времени. Снова был знойный август, и двадцатипятилетний Джонни Стриклэнд стоял на забитом толпой тротуаре с карандашом в одной руке и дипломатом в другой. Старик в красном возке никуда не делся, разве что теперь на нем снова красовалась бейсболка «Метс».

Они замерли, глядя друг на друга. Людская толчея бурлила вокруг них, словно эти двое были островком посреди стремительного потока.

— Ну? — спросил старик. — Что теперь скажешь, юный бизнесмен?

Джонни взглянул поверх головы бродяги на Бреннан-билдинг. Молодому человеку пришло в голову, что сегодня у него не нашлось времени по-настоящему взглянуть на Энн, вдохнуть аромат ее волос, поцеловать и обнять ее, как он делал многие годы (нет, считанные минуты!) назад, когда они только-только поженились. Вдруг, издав радостное гиканье, Джонни запустил дипломат в воздух. Взлетая все выше и выше, чемодан раскрылся, и все бумаги, заметки, отчеты и наброски — все это вывалилось наружу и поплыло к небесам, словно воздушные змеи тех детей, которые уверенны, что никогда — никогда — не бывает по-настоящему поздно.

— Другое дело, — произнес старик и улыбнулся.

— Спасибо! — сказал ему Джонни. — Спасибо! Спасибо!

Он повернулся и бросился бежать по Пятой авеню, но на этот раз — в сторону дома. Внезапно его посетила одна мысль, и он вернулся к старику, сидевшему на детской красной тележке.

Джонни показал ему карандаш.

— А что мне делать с этим?

— Писать историю своей жизни, — сказал старик и стал проталкивать красный возок и себя вместе с ним сквозь лес человеческих ног.

Захохотав, Джонни Стриклэнд помчался домой и ни разу не оглянулся назад.