Расколотый Мир

36. РОЗА

Сидя на тихой солнечной опушке, Лив изучала розу.

Мягкую землю устилали палые листья, вокруг там и сям топорщились гребни травы. Размерами опушка напоминала бальный зал. Одной ее границей служил ручей, другой — древний упавший дуб, замшелый, полусгнивший и оттого потерявший всякую форму. В самом центре опушки высился небольшой холмик, на котором росла одинокая роза. Кроме нее, все пестрело зеленым, коричневым или голубым, как бескрайнее небо над головой. Не удивительно, что именно роза привлекла внимание Лив.

Трудно сказать, какого она была цвета. На первый взгляд — ярко-красная, как восходящее солнце. Заинтригованная, Лив подошла ближе, и лепестки залились пурпурной краской смущения. Когда же Лив присела перед цветком, тот уже пульсировал густолиловым. Казалось, стоит лишь отвернуться — и роза опять сменит цвет.

На самом деле это была не роза, но из всего, что было в завершенном мире, это больше всего напоминало цветок, а из всех цветков, известных Лив, именно розу. Вернее, некий набросок

розы, сделанный художником, никогда не видевшим ее. А может, процессы, которые в завершенном мире неизбежно явили бы на свет розу, здесь развивались по-другому.

Лепестки цветка слагались в венчик, но многослойный, с завитками внутри завитков — обычная ботаника сочла бы такую конструкцию невозможной. Венчик был не просто спиральным, в его узоре прослеживались закономерности, противоречия и повторяющиеся мотивы, описать которые Лив не смогла бы. Цветок уместился бы у нее на ладони, но словно заключал в себе бесконечность звездных глубин. Лив чувствовала, что в любой миг он может начать плавно вращаться вокруг своей оси.

От него пахло электричеством и, едва уловимо, машинным маслом; а в чашечке, где у цветка, скроенного по обычным лекалам, мягкие пыльники и волоски, обнаружилось тонкое сплетение золотистых проводков, опутывающих нечто крошечное, мягкое и пульсирующее. И с каждым ударом пульса лепестки трепетали, словно от ветерка.

Растение это пугало, смешило и привлекало одновременно, и в то же время не претендовало ни на одну из этих ролей. Оно не предназначалось для Лив, и ее мнение о нем ничего не значило. Любые попытки классифицировать его были бы напрасны и оскорбительны; оно не являлось ни розой, ни каким-либо родственным розе цветком. Возможно, это была потенциальная роза, или альтернативная роза, или нечто из совсем другой системы координат...

Меж дубов бродили хрупкие животные. Не олени, но очень похожие, и потому она называла их так.

— Ничего не называйте! — предупредил ее Кридмур. — Давать вещам имена здесь — дурной тон.

В его словах Лив нашла здравое зерно.

Опушку окружали тихие высокие дубы. Сквозь их листву струился золотистый свет. Куда ни глянь — везде можно найти что-нибудь не менее странное и прекрасное, нежели то, о чем она старательно пыталась не думать как о розе.

Дубы оказались на удивление тихими. Уходя с Кридмуром и Генералом от долины на запад, Лив ожидала, что столкнется с нарастающими жутью и хаосом. Действительно, случались и страшные дни, когда им приходилось карабкаться по изломанным холмам, между которыми бежали расщелины и канавы, заполненные жидкостью с видом желчи и запахом крови; продираться сквозь заросли желтой травы, где таились огромные клещи, пульсирующие, как черные сердца; блуждать в дебрях бамбука, мангров и огромных безымянных деревьев, чьи кроны, точно небоскребы огромного мегаполиса, кишели гнездами золотистых обезьян, которых Кридмур назвал «отличной едой» — когда он подстреливал их, они кричали, как дети; им встречались деревья с дуплами, мясистыми, как вульвы; они взбирались по холодным склонам на ветреные горные пики, устраивали привал и наблюдали за тем, как звезды падали, кружили и растворялись в зеленых и голубых небесных волнах, что перекатывались, как в море.

— Западное Сияние, — сказал Кридмур, — или Западное Море, к которому мы направляемся. Море, небо и земля, день и ночь там неотличимы, поскольку не отделены друг от друга. Там начинается Сотворение, а возможно, еще и не началось. Скольким путешественникам удалось зайти так далеко? Не знаю. Однажды мы выйдем на берег и дадим бой Линии в безумном сиянии моря. О нас стоило бы сочинить поэму.

Потом Лив с генералом подцепили лихорадку, и Кридмур неохотно разрешил им остановиться на три дня. Лив думала, что умрет, но этого не случилось. Когда силы вернулись к ним, они снова углубились в лес и вскоре очутились в прекрасной дубовой чаще — недвижной, спокойной и тихой, как библиотека; они шли день за днем, но чаща это все никак не кончалась — и, возможно, тянулась так до самого Океана. Природа Запада все больше отличалась от того, что ожидала увидеть Лив.

Кридмур вернулся с оленеподобной тушей на спине. Сбросил ее на траву недалеко от места, где, свернувшись клубочком, спал Генерал, сел на упавший дуб у края опушки и принялся играть с ножом.

Лепестки псевдорозы сомкнулись. Лив выпрямилась:

— Отлично, Кридмур! Дайте нож, я его оботру.

— Спасибо, Лив...

Он не двинулся с места.

— Мы все еще одни? — спросила она.

Кридмур неопределенно махнул рукой:

— Да, конечно. Наши друзья линейные все еще далеко позади.

Лив показалось, что он врет; она подозревала, что они оторвались от преследователей много дней, а может быть, недель назад. Кридмур, сам того не замечая, уже не так спешил на запад, и теперь они чуть ли не буксовали на одном месте. Он часами сидел безмолвно, погрузившись в себя, или уходил один в лес — на охоту, на разведку или просто подумать. Казалось, он вспоминал о преследователях и необходимости спешить, лишь когда не хотел общаться.

— А эта ненасытная тварь? Чудовище, я имею в виду?

Он пожал плечами:

— Знаки. Следы. Все как обычно. Ничего особенного.

Дубы вовсе не казались Кридмуру умиротворяющими, и Лив считала это признаком его душевного нездоровья. Даже Генерал под сенью дубов чувствовал себя лучше, но только не Кридмур. Тишина и покой нервировали его. Сначала он даже настаивал на том, что дубы — это центр циклона, и спустя несколько дней на их месте возникнут огненные озера, ядовитые болота или чтонибудь еще ужаснее. Когда же этого не случилось, он постепенно уверился в том, что в дубовой чаще обитает некое хищное чудовище. Он пришел к такому выводу, когда заметил следы когтей на дубах, ни о чем не говорившие Лив, почуял едва уловимый запах мочи, которого Лив не улавливала, и увидел пожелтевшие кости оленеподобных животных.

-— А как насчет...

— Мой Хозяин пока не нашел ко мне дорогу, Лив.

Он продолжал играть с ножом. Похоже, ему страшно хотелось курить.

— А как дела у вас?

— Генерал себя чувствует неплохо. Говорит, но ничего вразумительного. Сегодня я предложила, чтобы он попробовал ходить без моей помощи.

— Получилось?

— Нет. Он упал.

— Ясно... — Кридмур убрал нож в чехол на поясе. И вроде собрался встать, но не сделал этого.

В последние несколько дней Генералу действительно стало лучше — по крайней мере, он изменился. Успокоился, трясся уже не так часто, как раньше, не закатывал глаза. Понемногу разговорился. Конечно, смысла в его словах не было, но сама речь и есть свидетельство его мыслительной активности; голос и движения стали уверенней. Он сильнее сопротивлялся, когда Лив кормила и обтирала его, — это утомляло, но и вселяло надежду. Иногда он, не отрываясь, смотрел на Лив и будто бы силился произнести что-то осмысленное. Лив нравилось думать, что это происходит благодаря ее усилиям, но, скорее всего, подозревала она, причиной тому было спокойствие, царившее среди дубов, или, возможно, частые отлучки Кридмура.

Ничего этого Кридмур не замечал. Он утопал в собственных мыслях. И Лив не стала ему ни о чем рассказывать.

— Лив, — сказал он. — А может, вы способны заставить Генерала выдать свою тайну, но просто не хотите этого делать?

— Вы меня переоцениваете.

— Или, может, пока я отлучался на прогулку или охоту, он говорил с вами, но вы утаили это от меня?

— У вас паранойя, Кридмур.

— Вы правы. С другой стороны, вы уже однажды пытались меня убить.

— Это было давно. — Она подошла к Генералу, который тяжело дышал, села рядом и положила руку ему на плечо. — Хотите меня в этом обвинить?

В обычной ситуации он бы засмеялся, чтобы показать, что не держит обиды. Сейчас же он просто продолжил говорить:

— Если бы Генерал заговорил с вами, если бы выдал вам свою тайну, вы сказали бы об этом мне?

— Да, Кридмур. Конечно.

— Почему?

— Что еще за вопрос, Кридмур? Потому что я — ваша пленница, потому что...

— Не стоит.

Она не знала, что сказать, и поэтому промолчала.

— Куда смелее с вашей стороны, — сказал он, — было бы отказаться, бежать или, если потребуется, даже прирезать Генерала, чем позволить мне узнать его тайну. Почему вы так не поступите? На самом деле ваша вина, в каком-то смысле, больше нашей. Вы вольны делать выбор, не то что мы... — Он снова умолк и собрался с мыслями. — Да, если Стволы узнают Тайну, это замедлит продвижение Линии. По крайней мере, они мне так сказали. Но кто знает, какие еще у этого будут последствия? И на что будут способны Стволы, когда лишатся врагов? Война, идущая сейчас, ужасна, но не будет ли хуже?

Генерал что-то забубнил, но Лив велела ему не мешать.

— А если я пообещаю не раскрывать эту Тайну своим хозяевам, Лив? Что, если мы доверим ее человеку, не преданному ни Линии, ни Стволам? Или продадим ее на открытом рынке? Или опубликуем в газете, в разделе писем? Или начнем голосить о ней на улицах Джаспера? Или просто останемся здесь, в этой пустыне, как в Безымянном Городе, где до нас никому нет дела, и будем наслаждаться безобидным фактом того, что Тайна известна лишь нам одним?.. Не знаю, что порекомендуете вы. Но в любом случае, тогда бы вы мне помогли?

— Если б я могла исцелить Генерала, я бы сделала это, Кридмур.

— Значит, мое обещание что-нибудь изменило бы?

— Думаю, вы бы меня обманули.

Он нахмурился:

— Я, конечно, привык, что мне не доверяют...

— Перестаньте жалеть себя, Кридмур.

— Осторожней с огнем, Лив...

Она указала на Ствол на поясе:

— Вы все еще носите его с собой. Возможно, он молчит, а может, и нет. Если вы хотите, чтобы я поверила, что вы больше ему не верны...

— Я никогда не был ему верен. Я что, собака?

— Тогда уничтожьте его.

— Я? — Кридмур будто впал в шок. Его зрачки расширились. Сама мысль об этом ужасала его.

Лив впервые подумала, что Кридмур не притворяется.

Она резко встала.

— Уничтожьте его, — сказала она. — Выбросьте. — Это будет по-настоящему смелый поступок. И тогда, возможно...

Его глаза вдруг сузились, а лицо окаменело..

— Слышите, Лив?

— Нет...

— Линия! Я слышу, как неподалеку маршируют солдаты. Ревут моторы. Нам нужно идти вперед.

— Кридмур...

— Мы должны идти. Позаботьтесь о Генерале.

Кридмур продвигался по лесу широким шагом, пригнув голову, инстинктивно держа руку на оружии. Отставая от него шагов на двадцать, Лив тащила за руку спотыкающегося Генерала, как непослушную собаку. Под ногами шелестели листья и трещали ветки.

— Кридмур, помедленнее! Генерал едва...

— Нет времени. Нет времени.

Дубовые кроны плыли над их головами густым навесом. Иногда Лив забредала в тень, а Кридмура озарял столп солнечных лучей; иногда Лив, моргая от слепившего солнца, теряла из вида Кридмура, погруженного в тень, и шла только на шум, с которым он продирался сквозь чащу. Они шли так несколько часов подряд, чуть ли не по колено утопая в листьях, точно в сугробах. Солнце плавно садилось — а может, просто листва над ними сгущалась: свет пробивался сквозь кроны уже совсем редко, и лес затопило мягкими сумерками. Было прохладно, безветренно, сухо и душно. Наконец Кридмур приказал:

— Стойте.

Он встал у подножия дуба и глянул вверх. Вытянул руку, предупреждая Лив, чтобы не подходила. Но затем передумал и подозвал ее.

— Ждите здесь! — сказала она, отпуская руку Генерала.

Она сделала несколько шагов навстречу Кридмуру и ощутила неприятный запах, становившийся тем сильнее, чем ближе она подходила. Когда она подошла к дубу, ее лицо побледнело, и она прикрыла его грязным рукавом. Воняло гнилью, пометом и чем-то еще — маслянистым, металлическим и горелым.

Над их головами висело с полдюжины окровавленных и распотрошенных трупов. Сломанные спины перекинуты через ветви, кровь стекала в дупла по ветвям и стволу.

Сперва Лив решила, что трупы человеческие, но потом заметила обглоданную ногу с тройным, точно клевер, копытом, разодранную шею и запрокинутую голову с остекленевшим глазом — хрупкие черты представителя местной фауны, так похожего на оленя. Она отвернулась, и ее вырвало.

— Ну и дела, — сказал Кридмур. — Теперь чуете?

— Да, Кридмур, конечно, да.

Она доковыляла до ближайшего ствола и прислонилась к нему, чтобы не упасть.

— Я имею в виду его метки, Лив. Его мочу. Оно метит своих жертв, понимаете? Масла, кислоты... Это не обычное животное, а нечто очень странное, каприз природы.

Он зашагал туда-сюда под оскверненным деревом, теребя бороду.

— Когти похожи на медвежьи. Повадки горного барса. Оно убивает ради удовольствия, видите? Разделывает трупы, как мясник, но не съедает их. Вас это не интригует, Лив?

— Спасибо, Кридмур, но чудовищами я не интересуюсь.

— Неужели?

Он присел и указал на густой покров из опавших листьев:

— Оно ползает, Лив! Ползает. Двигается не как кошка, а скорее как змея.

Она заметила, что листья вокруг дуба разворошены. Но можно ли по ним однозначно судить о способе, которым это существо передвигалось?

— Могу допустить, что это угорь, — продолжал Кридмур. — Тварь, выползшая из Западного Моря на безумный берег, нечто бесплотное, мимолетная мысль, химера, один из кошмаров этого мира, рожденный от чьего-то несварения желудка... Чудовище.

Он вскочил на ноги:

— Змий. Змий в раю! Разве я не говорил вам о нем?

— Говорили, Кридмур.

Он достал оружие и неприятно ухмыльнулся:

— Теперь их двое...

От задумчивого, нерешительного Кридмура, каким он казался поутру, не осталось и следа. Глаза его стали хитрыми и подлыми, ухмылка — уверенной, радостной и плотоядной. Казалось, его возбуждала мысль о том, что скоро прольется кровь.

— О, нет, Кридмур. Нет.

— Что нет, доктор?

— Вы собираетесь охотиться на него.

— Собираюсь. Несомненно. — Он крутанул Ствол на пальце.

Генерал подошел к ним, волоча ноги по листьям, и она взяла его за плечо, чтобы остановить.

— Или вы предпочли бы дождаться, когда это чудовище начнет охоту на нас?

— Я предпочла бы держаться от него как можно дальше.

— И ваше желание сбудется. Женщинам и старикам тут заняться будет нечем — разве я могу вас в это втягивать? Мы найдем вам укрытие, где вы подождете, пока я не вернусь с рассказом о подвигах Джона Кридмура, победителя Змия. Даже если это будет последняя история, которую расскажут обо мне, все равно неплохо...

Оставив дуб с жертвами чудовища позади, они шагали дальше до заката, пока не вышли к крутому, высотой футов двадцать, обрыву, чей каменистый склон сплошь опутывали корневища. Небольшой ручей сбегал вниз водопадом в глубокое чистое озерцо. Сбоку от водопада, под сенью сплетенных корней скрывался вход в небольшую пещеру. Внизу, под обрывом, дубовая чаща продолжалась докуда хватало глаз, а ручей вился дальше, исчезая из виду.

— Отлично. Здесь вам будет уютно, — сказал Кридмур.

Он наполнил бурдюк водой, а все рюкзаки и еду передал Лив.

— От голода чувства обостряются. Учтите, Лив, я превосходный следопыт, — сказал он.

— Куда же я убегу отсюда, Кридмур?

— Вот именно. Заботьтесь о старике. Берегите себя. Линейные отстали от нас, но эти сволочи не сдаются, они опять нас найдут. Удачи.

Он развернулся и побежал туда, откуда они пришли, оставив ее среди дубов наедине с Генералом, который смотрел в озерцо и тихо разговаривал со своим отражением:

— Давным-давно жил да был...

37. ИЗ ДУБОВОЙ ЧАЩИ

Утром Лив напилась, умылась, постирала белье и недолго посидела на камнях у озера, греясь на солнце. А когда обсохла, оделась и вернулась в пещеру.

Прошлым вечером Генерал был полон сил — прохаживался, спотыкался, жестикулировал, будто отдавая приказы, поэтому она привязала его за ногу к извилистому корню. К выполнению сей процедуры она уже привыкла — чтобы вспомнить, насколько это нелепо, понадобилось бы отдельное усилие.

Генерал сидел на полу пещеры и разговаривал с извилистым корнем ученым тоном:

— Жили-были скаредные муж и жена, детей у них не было, и заботились они только о змеях, что ползали среди веток и костей на церковном кладбище. И вот однажды пришел к ним бедняк...

Она села рядом, открыла ему рот — теперь он мог только булькать горлом вместо болтовни — и запихнула ломтик вяленого мяса.

После недолгих уговоров он прожевал еду, затем проглотил. Она напоила старика водой и вытерла досуха его бороду:

— Вы хорошо себя чувствуете, Генерал?

Он промолчал.

— Дубы хорошо на вас действуют. Вы стали разговорчивей, а разве это плохо? Кридмур ушел. Мы одни. Поговорим?

Он посмотрел на нее властно, будто собирался отдать приказ о ее казни или заставить ее готовить орудие к бою. Но в глазах его не читалось ни единой мысли.

Вздохнув, Лив развязала его. Потом закинула на плечо рюкзак и отвела старика к озеру, где начала его раздевать.

Он стал брыкаться. Она подняла его тонкие дергающиеся руки и натянула рубаху ему на голову:

— Знаете, Генерал, сравнительное изучение таких, как вы, способно пролить свет на то, как работает мозг. Если повреждения вашего мозга не тотальны, если часть рассудка сохранилась, тогда, сравнивая различия в отклонениях с другими пациентами, можно узнать много интересного...

Она сняла с него рубаху, оголив впалую грудь — коричневую и волосатую.

— Этим я занимаюсь на досуге, Генерал.

Она расстегнула его пояс. Штаны его запачкались, ему явно не мешало вымыться.

— Кридмур считает, мне лучше убить вас, чем допускать риск того, что вы попадете в руки его Хозяев. Кажется, у него на все один ответ — убийство. Джон Кридмур, рассуждающий о морали, столь же отвратителен и жалок, как собачка, танцующая на задних лапах, или кошка, читающая проповедь. Но при этом он вполне может быть прав...

Говоря все это, она стаскивала с Генерала потертые, растрескавшиеся сапоги. Он остался совсем голым, и она мягким жестом велела ему окунуться в озеро. Он встал по грудь в воде и начал покачиваться в ее слабом течении и дрожать, несмотря на палящее солнце.

— Это было бы просто, — продолжала Лив, — и, наверное, даже не жестоко. Я могла бы заморить вас голодом или просто утопить. Похоже, он надеется, что именно так я и поступлю. Тогда я избавила бы его от необходимости принимать решение. Он побежал бы к своим мерзким Хозяевам и сказал бы им: «Во всем виновата женщина, это сделала она». И возможно, они даже простили бы его, и дали ему новое поручение, и мир на веки вечные остался бы прежним... — Она сидела на камне, сложив руки на коленях. — Но я этого не сделаю.

Генерал стоял в воде и бесстрастно взирал на нее.

— Правильное ли это решение, Генерал? Что бы вы сказали, если бы могли сказать что-то осмысленное? Я читала вашу книгу. С одной стороны, вы были беспощадны. Сжигали города и поля. Казнили предателей. Внушали десяткам тысячам юношей, что погибнуть в бою — это благородно, и они с готовностью гибли. Вы были готовы на эти жертвы, если нужно...

Он даже не мигнул.

— С другой стороны, вы были оптимистом. Считали, что мир можно изменить. Наверняка бы сказали: найди это загадочное Оружие и воспользуйся им. Пускай оно может попасть в руки Линии или Стволов — рискни. Оно того стоит. Я не верю, что Кридмур и вправду решил ослушаться своих Хозяев, но вдруг ему все же можно доверять? — Она кивнула и улыбнулась. — Я понимаю, почему Кридмур предпочел бы избежать необходимости делать выбор. Мне и самой хотелось бы этого избежать. Я не должна отвечать за чье-то безумие. Ни один разумный человек не способен даже подумать об этом без смеха. Ведь вы — великий человек, Генерал, вы — легенда. Вот кто должен...

Он ничего не сказал.

— Я просто не хочу оставаться здесь одна. Вот и все. В остальное я не верю.

По-прежнему никакой реакции. Она вздохнула и, помедлив, достала из рюкзака «Историю Запада» — вернее, то, что от нее осталось.

Книга не пережила дождя. Корешок покоробился и растрескался, обложка истрепалась и подгнила, страницы высохли, затвердели и выпадали одна за другой, покрытые черной зернистой плесенью. Ни о стодвадцатилетнем периоде между пробуждением первого Локомотива в Харроу-Кроссе (тогда еще городе, а не станции), ни о заключении Союза Трех Городов между Джаспером, Гибсоном и Джунипером Лив не знала ничего — и теперь уже узнать не могла. Дюжину раз она читала Генералу главы о подписании Хартии, об основании Республики, о ее первых сражениях, а также главу с диаграммами, описывающими политическое устройство страны и систему демократических добродетелей. Читала о спорах вокруг тарифной реформы, о принципе Обнуления и Проблеме Общественной Земли, а еще — длинное отступление о раннем детстве президента Беллоу, его честности, мужестве и снисхождении к бедному рабу, который то ли был, то ли не был холмовиком (по тому, что осталось от книги, не разберешь), и о случае с освобождением Бичера, и... Но Генерал ни на что не реагировал. Лив не знала даже, слушает он или нет.

Перебирая выпавшие страницы, перепачканные, истрепанные и заплесневелые, она остановила взгляд на одной из них. Как она поняла позже, отскоблив черную плесень, это было начало главы «Основание первой колонии». Она принялась читать, и ее голос ясно зазвучал в тишине:

«Существует знаменитый портрет губернатора Сэма Селфа. Наверняка, вы его уже видели или еще увидите — он висит в Музее Республики в Моргантауне. На нем изображен очень тучный человек с оплывшими, будто свечи, щеками и золотыми кольцами на пальцах, подписывающий приказ. Окно за его спиной открыто, в нем видны молодые поля времен Основания. Вдалеке секут распятого человека. За ним — темные и бескрайние древние леса. Художник сделал глаза Селфа почти желтыми, как у волка, — и, возможно, именно эта картина послужила причиной для некоторых весьма живучих слухов, достоверность которых для нас сомнительна (даже когда мир недолго был очень молод и незавершен и некоторые вещи в нем не являлись чем-то конкретным, граница между волком и человеком определялась очень четко). Вы наверняка слышали, что о губернаторе отзываются как о тиране, что колонией он управлял жестоко, был известен своим кнутом, виселицей и топором палача; что он плохо обращался с Лесным Племенем. Все это правда. Но несмотря на это, таково было начало нашего мира, и...»

Она услышала плеск, но не подняла головы. Поэтому, когда Генерал вдруг вытащил руку из воды и схватил ее за талию, она вскрикнула и от удивления выронила горстку страниц. Те рассеялись по поверхности озерца и унеслись по течению.

Стоя по пояс в воде, Генерал балансировал на камнях и свирепо смотрел на Лив. Никогда раньше он не дотрагивался до нее по своей воле. Рот его двигался так, будто он жевал или собирался выплюнуть что-то отвратительное.

Лив посмотрела ему в глаза в ожидании, что дальше. Затем взяла его за руку и кивнула.

— Давным-давно... — начал он.

Вздохнув, она отпустила руку.

— ...старый безумный король на быстроногом коне с мечом, флагами и трубами, как в сказках, которые нам рассказывали в детстве, когда нас учили быть смелыми... Жил-был старый король, и королевство его пало, и мудрый советник, очень старый и мудрый, который разговаривал с камнями, птицами и ветром, и звали его Кан-Кук, мэм, Кан-кук, спасший меня, когда я лежал под звездами и умирал среди пепла, пепла, пепла, и мы дали друг другу клятву о помощи, потому что ни один из нас не мог спастись в одиночку, он вышел из-за камней и поднял меня на руки, и его красные израненные глаза были печальны, когда он сказал мне: «Все началось при Основании первой...»

Имя «Кан-Кук» заставило его содрогнуться — оба раза оно будто выстрелило из его горла; на слове же «Основание» Генерал поскользнулся на камне, выпустил Лив и с головой ушел под воду.

Лив ступила в озерцо и нагнулась за ним.

Генерал задергался, чуть не сбив ее с ног, но скоро утих. Она подняла его за голову из воды, вытащила на камни. По счастью, он был почти невесом и, по счастью же, сам начал дышать — к великому облегчению Лив, которая понятия не имела, как помогать утопающим.

Он снова замолчал. Она вздохнула и отвернулась.

Лив сидела под солнцем и ждала. Генерал молчал.

Минуту спустя она сверилась с золотыми часами — как она и подозревала, те все еще не работали. В этой пустыне ход времени непредсказуем. Она спрятала их в рюкзак.

Подняла голову и ахнула от ужаса.

Под сенью дубов, меньше чем в тридцати футах от озера, стояли трое мужчин.

Они были скрыты тенью, и сначала Лив не могла толком различить ни их лиц, ни одежды. Они могли оказаться как линейными, так и холмовиками, хотя для первых были слишком высоки, а для вторых — чересчур низкорослы, но их поведение говорило о том, что они также не ожидали увидеть ее, а значит, ни линейными, ни холмовиками быть никак не могли. Зато вполне могли оказаться галлюцинацией, вызванной одиночеством.

Они приближались — медленно и неуверенно, почти робко.

Двигались они бесшумно, как холмовики, но были чисто выбриты, загорелы, одеты в яркую одежду и держали в руках металлическое оружие, а значит, были людьми.

Она потянулась рукой к рюкзаку, в котором лежал нож. Не слишком быстро, потому что люди уже нацелили на нее луки, натянули тетиву... Луки! Словно эльфы из сказок. Значит, все-таки не линейные?

Двое из них — по пояс голые. Самый старший, высокий и тощий, в красном мундире с выцветшими золотыми эполетами, на котором осталось всего несколько черных пуговиц. Мундир на голую грудь, штаны из грубой оленьей кожи. На поясе кавалерийская сабля. Узкое старческое лицо и длинные седые волосы, зализанные назад.

Двое других — моложе. Низкорослые, с мощными плечами. Волосы у одного светлые, у другого темные. У темноволосого возле носа — огромная бородавка, поросшая волосами. Лицо некрасивое, но отнюдь не лицо чужака. Они не могут быть плодом ее воображения, подумала Лив — такой бородавки ей просто не выдумать.

Все трое медленно подошли и уставились на Лив с таким изумлением, что она не смогла их как следует испугаться, даже несмотря на луки в руках.

Лив стояла с разведенными руками. Они уже опустили оружие.

— Мы не одни, — сказала она им.

Седой мужчина в красном мундире, из-под которого выбивались волосы на впалой груди, отдал ей салют.

Он поприветствовал ее: «Мэм!» — и кивнул генералу, который, казалось, уснул: «Сэр!» А затем повернулся к своим спутникам и начал с ними шептаться.

Лив была так рада увидеть кого-либо помимо Кридмура и Генерала, что едва удержалась от соблазна подбежать, обнять их и расплакаться.

— Вы кажетесь цивилизованными людьми, — прервала она их беседу. — Вот уж не ожидала встретить на Крайнем Западе цивилизованных людей.

Человек в красном мундире повернулся к ней.

— Мы и сами не думали, что когда-нибудь увидим так называемого цивилизованного человека. Тем более женщину. Особенно женщину, которая пришла сюда в одиночку, как вы, да еще и с дряхлым стариком на руках...

— Мы не одни.

Человек в красном мундире расправил плечи и положил руку на эфес своей сабли:

— Мэм. Вы с вашим спутником должны пойти с нами. Эти леса небезопасны.

— Кто вы, сэр?

— Капитан Уильям Мортон, мэм, из города Новый Замысел — самого западного форпоста человечества и последнего убежища изгнанников из Республики Красной Долины. Если у вас есть новости из мира на востоке, я буду рад их услышать. Интересно, помнят ли они нас? Могу я узнать ваше имя? А ваш друг... или, возможно, дедушка — кто он?

38. ОХОТА

Кридмур притаился в сорняках. Их листья были толстыми, темными и колючими. Крошечные цветы напоминали золотистые кончики писчих перьев. Змий раздавил их, когда проползал здесь, извиваясь и хлестая жирным хвостом, — раздавил, возможно лишь потому, что получал удовольствие от разрушения. Случилось это совсем недавно — изувеченные растения все еще кровоточили чернилами.

Сорняки эти росли в тени валунов, между которыми и прополз зверь. В каменной крошке, соскребанной им с камней, блестело несколько упавших с него чешуек. Над валунами росли дубы, у которых чудовище либо оставило узнаваемый след двух когтей на коре, либо ободрало ветки — как подозревал Кридмур, зубами. Земля поднималась круто вверх. Меж дубов встречались валуны или деревья поменьше, незнакомые Кридмуру, но похожие на сосны.

— Он ищет, где повыше...

Ответа не последовало.

Кридмур поднял одну из чешуек Змия. Та оказалась не больше его большого пальца, покрытая мягкими шипами, которые он осторожно пригнул, опасаясь яда. Поверхность под шипами переливалась неопределенным цветом, смотря как падал на нее луч солнца: то жемчужно-белая, то темно-лиловая, точно синяк, меняла цвет, как лужица моторного масла.

— Только представь, дружище. Вообрази, как он выглядит. Ты пожалеешь, что упустил такое...

Кридмур подождал. Ответа не было. Он помолчал и улыбнулся:

— Хорошо. Просто хотел удостовериться.

Он перескочил через валуны и бросился в чащу.

Уничтожить Ствол?! Да эта докторша не представляла, о чем просит! Уничтожить, или, что еще хуже, бросить оружие здесь, словно он делец из Джаспера, забывший в почтовой карете, как ненужную безделицу, свой зонтик? Нет, Лив определенно сошла с ума!

Если он сломает Ствол, ему конец. Договор будет расторгнут, сделка аннулируется. Он лишится своей силы. Он слышал, что такое случалось с агентами, захваченными Линией врасплох, — теми, кто оказался пьян или уязвим. Оружие можно легко сломать, и тогда дух лишается пристанища и отправляется зализывать раны в Ложу, а агент снова становился обычным человеком — слабым, беспомощным. Кридмур понимал, какая аналогия здесь напрашивается. Он не сомневался: попытайся он объяснить это доктору, она бы посмотрела на него взглядом всезнайки и сказала: «Ага! Вы боитесь старости, боитесь импотенции, боитесь потерять свой...» Что ж, да, он всего этого боялся. Но, оставшись без оружия, он бы столкнулся с реальной проблемой. Без Ствола он остался бы стариком — без жилья, семьи, друзей и земли, без карьеры, перспектив или гордости, — не достигшим за последние тридцать лет ничего. Без Ствола он не бежал бы сейчас по темному лесу, перепрыгивая с камня на камень с животной радостью на лице, будто бы и не стегали его колючие ветви...

Он вскарабкался на крутую скалу. Змий был здесь совсем недавно — прополз по трещине раза в два шире человеческой груди, роняя чешую и оставляя следы черной крови.

Теперь он не сомневался: чудовище знало, что Кридмур его преследует. Оно уползало прочь — и вело его за собой.

На вершине скалы он оглянулся и посмотрел туда, откуда пришел. Они со Змием забрались высоко — дубы внизу колыхались зеленым морем. Где-то в его пучинах, невидимые для глаз, плыли докторша и Генерал. Солнце в вышине слепило глаза, в небе — ни облачка.

— Хороший сегодня денек. Как там у вас дела?

Нет ответа. Так не могло продолжаться дальше — рано или поздно они найдут дорогу к нему, обязательно найдут, ему удастся вернуться из этой пустыни — и снова придется служить им. Женщина права. Нужно уничтожить Ствол. Сбросить со скалы. Стать увечным, но свободным.

И все-таки он не делает этого. Просто не подымается рука. Может, после того, как чудовище сдохнет? Может, тогда...

Он повернулся и побежал среди камней вдоль ползучего следа, от которого смердило кислотой, нефтью и кровью.

Склон задирался все круче в гору, где слепящее солнце превращало серые камни в белоснежные истуканы. Чудовище выползало на свет. Кридмур бежал за ним.

Полжизни Кридмур провел в горах, а другую половину — в наихудших притонах мерзейших городов на самых унылых и плоских равнинах. Полжизни он атаковал или отступал по приказу своих Хозяев, выслеживая кого-то, отыскивая проходы и лазейки, тайные тропы от станции к станции — в роли охотника ли, жертвы ли, он пролил немало крови на горный снег. Утонченный и одинокий, он наблюдал, как парят средь белых вершин орлы и ощущал с ними некое родство, что было, конечно, нелепо — сам он возвышенностью духа особо не отличался. И все-таки горы для Кридмура — дом родной. На него нахлынули воспоминания: когда-то все горы казались ему одинаковыми, равно возвышенными над материальным миром; и на вершинах гор обитали призраки. Например, та девочка...

Ей было девять — такую маленькую он мог без труда пронести на руках сквозь расщелины по толще снега. Кость у девочки была тонкая, аристократическая — такая ноша совсем не тяготила его. Ее тонкие ручки так доверчиво обнимали его за шею, она так отчаянно прижималась к нему... Впрочем, ничего удивительного, если вспомнить, кто их преследовал.

Лет шесть назад... Семь? Неужели действительно так давно?

Ее звали Роуз. Он похитил ее. А горы, по которым они убегали, тянулись далеко на юго-востоке — Опаловые горы над маленьким торговым городишком Рокер. Теперь на месте Рокера раскинулась станция Бакстер, и кристально чистый горный снег наверняка отравлен шлаком из рудников, величественные вершины превратились в зазубренные обрубки, а сверкавшие некогда облака почернели и набухли от дыма Локомотивов. Но тогда они были прекрасны, и отпечатки сапог Кридмура — следы первого появившегося там человека — тянулись цепочкой все выше и выше по заснеженной дикой горе.

Но, конечно, какими бы белыми, девственно-чистыми ни казались эти горы, какое бы безмолвие меж них ни царило, они все-таки были обитаемы. В спину Кридмуру дышали жители холмов. А если точнее — жители гор, думал он.

От холмовиков бесснежного мира они отличались. Другая почва, иная порода. Наверно, такими их сделали горные сны — по крайней мере, насколько чудилось Кридмуру. Их густые белые гривы походили на длинные шкуры, плечи напоминали медвежьи, а двигались они бесшумно и резко — угрюмая тишина взрывалась воющей лавиной насилия совершенно внезапно. Судя по всему, они людоеды. Зубы их явно для этого приспособлены.

Кридмур мог бы остановиться, принять бой и даже победить —знай он, сколько их там, мог бы даже определить вероятность победы; но они толпились на краю поля зрения за камнями и сугробами, и число врагов могло быть как десять, так и тысяча.

Здесь была их святыня, а может, просто дом, а он заявился сюда чужаком самого ненавистного сорта. Кридмур мог их понять: для них он действительно отвратителен, а его Хозяин — и того хуже. Он предпочел бы не убивать их и не рисковать своей жизнью. Куда разумнее просто бежать. Кроме того, ему нужно заботиться о безопасности девочки — хрупкой, нежной, невинной. Ее тонкая бледная кожа обветрилась, светлые волосы огрубели и покрылись инеем, она жалась к руке, которой он сжимал оружие, лишая его силы... Он никому не позволит ее обидеть.

Ее звали Роуз. В горах она молчала, почти как немая. Скорее всего, от страха, хотя Кридмуру нравилось воображать, что немела она от восхищения красотой гор.

В материальном мире грязи, дыма, шума и торга эта девочка росла не по годам развитой маленькой болтушкой — молено сказать, избалованной. Отцом ее был Альфред Тириас из Транспортного треста Тириасов, крупнейшего в мире концерна по перевозке мяса. Роуз была наследницей, но возраст еще не позволял ей понять, что это значит. Всю свою жизнь она провела в бетонном здании треста, где ей угождал не только отец, не чаявшей в ней души, но также иссохшие малодушные старики и амбициозные молодые подхалимы — все, кто находился у Тириаса в подчинении; она же с детской наивностью считала это совершенно нормальным.

Угождал ей и Джон Кридмур, вошедший в дом под именем учителя письма и красноречия Джона Кэддена.

Одним из талантов Кридмура всегда была способность проникать в общество добропорядочных, приличных, уважаемых людей. Среди бандитов, служивших Стволам, сей талант редок. Ему же все давалось легко, ибо, как ему нравилось думать, он равнодушен к сотворению Зла; чтобы стать настоящим чудовищем, ему не хватало энтузиазма.

И еще он умел нравиться детям. Хотя он, как и все агенты Стволов, был бесплоден, ему легко удавалось войти в контакт с этими маленькими незавершенными существами. Вскоре Роуз уже обожала его. Он забавлял ее, даром что преподавал из рук вон плохо.

Роуз не противилась, когда Кридмур забрал ее посреди ночи, пронес мимо охраны, от которой избавился, не пролив ни капли крови, чтобы уберечь невинные детские глаза, и вынес ее по крышам за ограду, в заросли дикого кустарника, в чащу леса. Она думала, что это приключение. Или даже какой-то сон. Она хохотала.

Решение похитить девочку Стволы приняли из-за ее отца, который, согласно перехваченной переписке, подумывал вложить свое состояние в Линию. Папаша Альфред, размышлявший лишь о долларах и центах, недальновидно решил, что раз уж Линия проникла на его территорию, он, по крайней мере, сможет арендовать места на Локомотивах, распрощаться с командами погонщиков и перепоручить транспортировку скота машинам, что было бы эффективно и экономично. Но это оказалось только началом, первым вторжением Линии на эту нетронутую территорию. То был лишь первый толчок землетрясения, призванного расплющить и проглотить мир папаши Альфреда, превратив магната в ничтожество...

По крайней мере, так рассказывали Кридмуру хозяева. Хотя, признаться, за те недели, что он потратил, стараясь с помощью поклонов и обаяния пробиться в круг семьи и завоевать любовь ребенка, Кридмур не заметил ни малейших признаков упомянутых намерений со стороны папаши Альфреда и задумался, а нет ли у Стволов каких-либо тайных планов, в которые его, Кридмура, не посвятили, ведь Стволы всегда предпочитают нападать, а не защищаться. Впрочем, на их грандиозные планы Кридмуру всегда было плевать.

Он забрал девочку ночью из постели. И смог бы уйти незамеченным, если бы с гор за домом не наблюдали в телескоп линейные, если бы весь лес не усеяли минами, растяжками и сигнализациями, если бы отряды Линии не поджидали его на мосту.

В итоге путь к мосту ему отрезали, и он двинулся не на юг, где его ждали, а на север, где линейные — жирные, медлительные твари с почерневшими легкими — завязли бы в снегах и отстали, и да, он был бы свободен, не наткнись он на пещеры, которые жители гор называли домом.

— Прогони их! Не дай им меня сцапать! — кричала Роуз, уткнувшись ему в грудь. Тогда у нее еще хватало сил разговаривать.

Он обещал, что убережет ее — и будет беречь всегда...

— Ты не сможешь выполнить это обещание, Кридмур.

— Могу и сдержу.

— Не забывай, кто ты, Кридмур. Ты — непорядочный человек.

Жители гор гнались за Кридмуром несколько суток. Они выли и били, барабанили длинными руками по льду от ярости и ненависти. Ночь сменяла день, день сменял ночь; иногда Роуз спала у него на руках. Он не был уверен, спит она или нет — дрожала она всегда одинаково, а спустя несколько дней перестала разговаривать. Он выбрался из тени камней на просторную ледяную равнину — море льда, блестевшее в лучах холодного белого солнца так ярко, что казалось, он бежит по воздуху. Жители гор шли за ним по пятам. От жуткого холода притупились все чувства, кроме самых чистых и возвышенных — любви, радости, жалости, изумления. Постепенно Кридмур разделся почти догола, чтобы как можно теплее укутать своей одеждой Роуз, и она превратилась в бесформенный комок из кожи, льняной и хлопчатобумажной ткани. Мороз и солнце изуродовали голое тело Кридмура, кожа воспалилась, и он стал таким же диким и странным на вид, как преследовавшие его жители гор. Лишь энергия Мармиона уберегала Кридмура от смерти. Он пересек равнину и двинулся вверх по склону квадратной крутой скалы, похожей на церковную башню. Все выше и выше... Сапог он снимать не стал, и на ногах держался уверенно. И потому сумел перепрыгнуть через расщелину — глубокую, черную и такую широкую, что для прыжка ему потребовалось воззвать ко всей оставшейся у Мармиона силе. Он завис в воздухе над пропастью так надолго, что казалось, падал или парил. Но в итоге оставил разъяренных жителей гор позади — и мог спокойно двигаться дальше по горному миру. Но вскоре, за несколько дней до возвращения в теплый мир внизу, девочка все-таки умерла От холода, голода или ужаса — кто знает? Возможно, виной тому разреженный воздух, почти не пригодный для дыхания, — в отличии от Кридмура, маленькая Роуз не могла не дышать. Просто в какой-то миг он почувствовал, как ее тельце потяжелело, точно камень, опустившийся ему на сердце.

Хотя так оно, конечно, и к лучшему. Ее душа воспарила к горному солнцу, и ему не пришлось тащить ее с собой вниз и передавать Хозяевам. Возможно, перед смертью она страдала, но, по крайней мере, осталась чиста.

От этой ужасной мысли Кридмуру стало не по себе: он вспомнил, кто он на самом деле.

Он разрыхлил снег, чтобы закопать в него тело — похоронить ее голыми руками в промерзлой земле у него не хватало сил, а Хозяин не стал помогать ему. Мармион лишь сказал:

— Ты подвел нас, Кридмур. Девочка была ценной.

Затем он лег в снег рядом с ней и принялся ждать своей смерти. Ждать, когда Мармион устанет от него, перестанет защищать, и холод прикончит его.

— Мы не бросим тебя, Кридмур.

— Отпустите меня.

— Ты не вправе расходовать зря свою жизнь.

Его конечности одеревенели, но обморожения не было. Кожа примерзла ко льду, и лишь когда воля вернулась к нему, он отодрал примерзшую руку, превозмогая дикую боль.

В конце концов его доконала скука. Он мог лежать в снегу и ждать смерти лишь до тех пор, пока скука не перевесила чувство вины. Пока он не почувствовать себя глупо.

— Жалкое зрелище, Кридмур.

— Да уж. Еще бы...

Смерть бедняжки Роуз — лишь еще один факт, с которым он вынужден будет смириться. Выпивка, наркотики или женщины заглушат душевную боль.

Он встал и спустился с гор в одних сапогах:

— Больше меня не зовите.

— Позовем, если захотим. И ты подчинишься.

Они не звали его еще целых шесть лет — до этого чертова задания с Генералом, Кукольным Домиком и бедняжкой Лив, которое он выполнял сейчас. До последнего погружения с головой в пучину позора и бесчестья.

С другой стороны, семь лет назад у Хребта Дьявола он одержал бесспорный успех, и даже когда он был там в последний раз, местные жители все еще пели баллады о его смелости и хитрости, разве что перепутали имя...

Очередной схрон трупов чудовище устроило в канаве между четырьмя острыми валунами. В основном там были кости, рога и немного протухшего красного мяса. Большинство костей принадлежало оленеподобным, но внимание Кридмура привлек относительно свежий труп мужчины, красный мундир которого был окровавлен, разодран, и залатан мехом в десяти местах, но все еще оставался формой офицера Республики Красной Долины.

— Ну-ну. И что же из этого следует?

По-прежнему никакого ответа.

39. ДОЛГ ЛАУРИ

Лаури бродил меж дубов. Где он сам, где враг — одному дьяволу известно. Все, что он видел, — тени и солнце, все, что слышал, — ненавистный и нескончаемый шелест палых листьев под ногами, да в последние полчаса нытье младшего офицера Кольера:

— Сэр. Исполняющий обязанности проводника Лаури! Сэр...

Лаури шел вперед, а Кольер следовал за ним и жаловался. Особенно подчеркивая слова «исполняющий обязанности». Сначала это показалось Лаури оскорбительным, но потом он перестал обращать внимание.

— Сэр. У нас нет цели, сэр... Это все без толку.

Лаури ничем не мог на это ответить, и поэтому просто промолчал. Это была правда. Они заблудились. Они больше не могли идти по следу врага. Провизии на обратный путь не хватит, да и если бы хватило — все равно: обратной дороги они не знали и кружили на одном месте.

— Сэр, — терпеливо сказал Кольер, — мы ходим кругами.

Что ж, это правда. Меж этих дубов невозможно определить, куда именно двигаешься. Солнце видно лишь изредка — оно не садилось, похоже, вот уже несколько суток, и доверять ему нельзя. Два или три «световых ночлега» назад младшего офицера Гауджа осенила идея оставлять зарубки на деревьях, дабы подтвердить то, что они ходят кругами; но зарубки исчезли, а следы их сапог в мягкой грязи — нет. Если это шутка, то очень глупая — каверза ради каверзы. И эти дубы хотят, чтобы Лаури оценил ее. Он знал, что деревья его ненавидят. А потому приказал установить на стволе древнего, замшелого дуба взрывчатку и взорвал эту мерзкую тварь, дав ужа-сающему грохоту и тяжести разнести чертово дерево в щепки и разметать его испуганные листья по земле. В чаще образовалась дыра, которая очень быстро зарастала. Чтобы прокладывать путь, взрывчатки у них недостаточно. У них ничего не достаточно.

— Сэр, младший офицер Гаудж дезертировал.

Лаури остановился и взглянул на бородатое грязное лицо Кольера:

— Да? — Он был весьма удивлен.

— Так точно, сэр. Я не уверен, когда именно. Он взял с собой десятерых солдат — они уже давно отстали, и...

Лаури пожал плечами и зашагал дальше. Гаудж не первый дезертир, не он и последний. Лаури уже не знал точно, сколько людей под его командованием. Около ста пятидесяти. Кроме дезертиров, были и самоубийцы.

— Сэр, я настаиваю на том, чтобы мы повернули назад. За нами идет подкрепление, сэр, мы можем влиться... — сказал Кольер.

— Нет, — отрезал Лаури.

— Но, сэр...

— Мы выполняем долг. Верность врага своим Хозяевам может быть некрепкой, но наша — тверда. Мы устроены по-другому. У нас нет запасных деталей. Нам хотелось бы их иметь, но их нет. Мы продолжим путь.

— Сэр...

— Мы продолжим путь.

Лаури не был суеверен и не отличался богатым воображением, но среди неподвластных времени дубов было трудно удержаться от мыслей о собственной смерти — он представлял, как падает наземь среди гонимой ветром листвы, умирающий от голода и лихорадки; представлял, как вывихнул или подвернул ногу, споткнувшись о корень, из-за чего его пришлось пристрелить; или, например... Объединяло все эти фантазии то, что смерть его была бессмысленной, и все быстро о нем забывали. Поэтому сейчас для него было крайне важно выполнить свой долг.

— Сэр. Я настаиваю: мы должны повернуть назад.

Еще одним возможным исходом ему представлялся бунт, на который наконец мог решиться Кольер, — и тогда последним, что услышал бы Лаури, был бы хруст штыка, вонзающегося ему в спину, а Кольер стал бы Лаури — ведь они взаимозаменяемы, одинаково пригодны или непригодны к выполнению тех или иных заданий. А тот, кто упал бы от усталости среди листьев, стал бы Кольером...

— Сэр...

— Делайте что задумали, Кольер, мое разрешение вам не требуется.

— Сэр. Там что-то горит...

Лаури поднял глаза и мигнул. Снял очки, протер, надел снова.

Они шагали в ногу по краю склона. Там, куда указывал Кольер, земля круто уходила вниз, и над кронами медленно колышущихся дубов неподалеку можно было различить едва заметную струйку черного дыма.

— Это костер. Там лагерь, сэр. Это наверняка агент.

— Да. Да...

Лаури ощупал пояс, пытаясь найти телескоп, но вспомнил, что прибор сломался, и он выбросил его еще несколько дней, а то и пару недель назад. Он снова принялся протирать очки. Стоит отдать должное его дисциплинированности — всего минута ушла на то, чтобы он собрался, отбросил в сторону грезы о смерти и приказал Кольеру разделить оставшихся солдат на четыре равные группы и оцепить лагерь врага.

С опушки в дубовой чаще поднимался дым. Войско Лаури окружило объект подозрительно легко — либо чувства агента в этом чертовом месте притупились, либо это ловушка, подумал Лаури. А возможно, он просто слишком высокомерен, и ему все равно, что его окружат.

В обычной ситуации Лаури приказал бы атаковать удаленно — мортирами, ракетами и бомбами, но сейчас конечно же этого сделать нельзя — они могут убить Генерала. Единственная альтернатива — ринуться в атаку и захлестнуть противника волнами солдат. С первой волной Лаури отправил Кольера, надеясь, что того убьют, и ему, Лаури, не придется больше подавлять склонность младшего офицера к бунту. В итоге агента на опушке не оказалось, но с Кольером, тем не менее, разобрались.

На опушке было двое мужчин. Они стояли по обе стороны костра, на котором жарился один из местных уродцев-оленей.

Когда они услышали приближающихся линейных, было поздно бежать — времени хватило лишь на то, чтобы достать оружие. Они были вооружены луками, как воины древности, и казались бы смехотворными, если б не выпустили две быстрых смертоносных стрелы, одна из которых пронзила Кольеру горло, а другая вонзилась Шаттлу в плечо.

Прежде чем они успели выстрелить снова, линейные открыли огонь.

Один из них выжил.

Ему прострелили ногу, и он потерял сознание. Лаури приказал, чтобы пленного перебинтовали, связали и привели в чувство ударами по физиономии.

— Представьтесь, — сказал Лаури.

Пленник в испуге и замешательстве поднял глаза. Посмотрел сначала на Лаури, потом на его солдат. Внимательно разглядел их униформы. Его глаза расширились от ужаса.

— Линейные...

— Да, — подтвердил Лаури.

Пленник оказался юношей — высоким, жилистым, худощавым. Он носил оленьи шкуры и мех. Его погибший спутник, возрастом лет сорок или больше, был одет в залатанные лохмотья — остатки красного мундира, что наполняло Лаури ненавистью и ужасом. Хотя мундир старый и выцветший, в нем нельзя не узнать униформу солдата Республики Красной Долины. К Лаури вернулись жуткие детские воспоминания о сражении в долине Блэккэп. К черту все это.

— Представьтесь, — повторил он.

— Я... Линейные? — Юноша скривил лицо, стараясь изобразить мужество и упорство. — Вам я ничего не скажу...

Лаури ударил его, и он застонал.

— Прошу вас, сэр. Я не...

— Кто вы? Дезертиры? Беженцы?

— Мы сбежали. Сбежали после...

— После поражения. После того как мы изгнали вас из внешнего мира. Вы обратились в бегство, боясь быть раздавленными нашими колесами. Это понятно. Но так поступили не вы одни, не так ли? Не только вы со стариком. Не лги мне, это очевидно. Что еще ты хотел бы от меня утаить? Рано или поздно ты мне все расскажешь.

— Пожалуйста, мы...

— Боец из тебя никудышний. Я этого не ожидал. Помнится, когда я был ребенком, вы, сволочи, одержали победу.

Он снова взглянул на мертвеца. Этот мундир! Лаури содрогнулся, вспоминая ночи в долине Блэккэп, когда ему пришлось ползти по смердящим канавам, прокладывая колючую проволоку под огнем ружей Республики, зная, что в любой момент может примчаться кавалерия Республики. Они считали себя несущими благо, что не мешало им давить копытами детей Линии...

— Вы пришли сюда на встречу с агентом?

— С кем?

— С агентом Стволов, — сказал Лаури. — Кридмуром. И вашим Генералом. Кридмур работает на вас?

— Кто? Что? Я не...

— Заткнись. Кридмур работает на вас. Либо он предал своих Хозяев, либо вы с ним сговорились. И вернули своего Генерала. И скоро завладеете его оружием. Теперь вам хочется снова заварить эту кашу, хотя нам в прошлый раз и пришлось помучиться, чтобы вас приструнить. Так или нет? Не лги мне. Где он? Куда вы его отвели?

40. МАШИНА, РАБОТАЮЩАЯ САМА ПО СЕБЕ

Новые знакомые Лив назвали свои имена, ибо превратились, как выразился их главарь в красном мундире, из захватчиков в друзей. Главаря звали Уильям Мортон. Солдаты обращались к нему как к капитану Мортону. Обнажив в улыбке желтые зубы и по-стариковски, с трудом поклонившись, он позволил прекрасной даме с Востока называть себя просто Уильямом.

Двух других звали Блиссет и Синглтон, и они были родственниками. Синглтон взял в жены сестру Блиссета, которую звали Мэри. Капитан Мортон заверил Лив, что она еще встретится с Мэри в городе. Блиссет блондин, Синглтон брюнет — хотя, возможно, и наоборот. Лив так радовалась встрече с людьми, что ей было даже не важно, о чем они говорили, она пропускала их слова мимо ушей. Ей ужасно хотелось рассказать им о своих опытах или спросить, не в курсе ли они последних слухов с факультета.

— Что это за город, Уильям?

— Мэри, знаете ли, прекрасная женщина, столп нашего общества. Простите, мэм, мы здесь редко видим чужестранцев. А если честно, вообще никогда не встречаем Наш город называется Новый Замысел, мэм. У нас есть библиотека, высокие стены, исправно работающие мельницы, просторные поля и водяное колесо на реке — все вырезано из дуба в соответствии с чертежами людей поумней меня. Это в двух днях пути пешком к северо-западу отсюда, если вы с другом готовы к такому путешествию. Вы одни здесь?

— И да и нет. Вы из Республики Красной Долины?

— Полагаю, и да, и нет. Республики больше не существует. Мы бежали сюда двадцать лет назад, после поражения в долине Блэккэп — прежде чем Линия смогла уничтожить последних из нас. Мы оставили внешний мир, взяв с собой лишь то, что казалось нам самым ценным. Господа Блиссет и Синглтон были тогда еще мальчишками, да и я помоложе, и нас не страшил долгий путь. А пройти нам, сами знаете, пришлось немало.

— Удивительно. Я знаю о вас только из учебников истории. Встреча с вами, капитан Мортон, похожа на встречу с персонажем из сказок. Эльфом или троллем.

— Зовите меня Уильям, мэм.

— Мой друг... Взгляните на его лицо, Уильям.

Мортон вежливо улыбнулся и сел на корточки рядом с Генералом.

— Он очень стар, — сказал он. — Хотя я и сам немолод. Он болен?

— Да. Вы узнаете его? Представьте его с постриженной бородой, на двадцать лет моложе...

Мортон вгляделся и подпрыгнул на месте. Синглтон и Блиссет схватились за оружие, но капитан махнул им рукой и сказал:

— Нет! Нет... Спокойно. Так это же... — По щекам его текли слезы. Он приготовился отдавать честь, но потом обернулся к Лив и спросил: — Это он? Он?

— Так мне сказали. Я уже начинала сомневаться.

— Что с ним случилось?

— Шумогенераторы Линии лишили его рассудка. Много лет назад, полагаю. Я его лечащий врач.

— Вы вернули его нам...

— Еще пять минут назад я и не подозревала о вашем существовании. Я пришла сюда не по своей воле, он тоже. Нас похитил агент Стволов, и мы бежали сюда. Нас преследует войско Линии.

Мортон сжимал и разжимал кулаки. Синглтон и Блиссет медленно подошли к Генералу и преклонили колени, как перед алтарем. Взгляд Генерала метался по всей поляне, и его совершенно не интересовало происходящее.

— Даже здесь. Даже двадцать лет спустя... враг настиг нас. — сказал Мортон.

— Сколько жителей в Новом Замысле, капитан?

— Хватает, мэм. Хватает. Синглтон, Блиссет!

Молодые люди беззвучно взяли Генерала под руки с обеих сторон. Генерал положил голову на плечо Блиссета и пустил слюни. Выражение лица Блиссета осталось бесстрастным.

— Вы под нашей защитой, мэм.

— За ним придут. Сначала Кридмур, потом Линия. Пока мы укрылись от них, но они нас найдут. Вы уверены в своих действиях, капитан Мортон?

— Абсолютно, мэм.

— Тогда ведите нас.

Генерал скулил, протяжно и пронзительно, как комар, стон его то усиливался, то угасал. Мортон выдавил улыбку, похожую на складку на старом холсте, и, не придумав ничего лучше, повернулся к Генералу и отдал ему честь.

Блиссет и Синглтон понесли Генерала под сенью дубов. Лив с Мортоном последовали за ними.

Название «Новый Замысел» отсылает нас к древности, объяснил Мортон. Термин этот принадлежит одному из великих философов. Лив даже сделала собеседнику комплимент: «Солдат и мудрец! Теперь таких людей редко встретишь...» Чтобы построить новый город среди пустынных земель, нужно быть и солдатом, и ученым, ответил Мортон — и тут же признался, что, впрочем, не знает, кому именно принадлежит это словосочетание. Лив подсказала ему. Она многое ему рассказала — они говорили о новостях, о философии, о Новом Замысле, о погоде. Она старалась сильно не раскрываться, хранить тайны, контролировать себя, но ей это не удавалось — возможность снова пообщаться с более-менее приличным собеседником вскружила ей голову. Забыв об осторожности, она выбалтывала все, что приходило ей в голову; Мортон простодушно слушал ее, кивал головой и с радостной гордостью за свой затерянный городок делился с ней новостями Нового Замысла.

Маленький отряд Мортона выполнял разведывательную миссию. Чудовище, жившее в лесу, по ночам отправлялось на север и нападало на скот Нового Замысла.

Фальшивые олени и псевдоиндейки — лучшее, что тут можно найти. Сколько бы Мортон отдал за приличный кусок баранины!

В этом году Зверь убил трех пастухов и охранника. В прошлом — двух мальчиков и учительницу. В позапрошлом...

Очевидцы утверждали, что Чудовище напоминает оживший дуб с когтями вместо листьев, и питается оно кровью, что это — огромный змей, или медведь, или человек, или машина Наверное, оно приползло сюда с самого дальнего Запада, оттуда, где форма вещей пока еще неустойчива. Это все, что Мортон мог рассказать о нем Лив.

В задачу отряда Мортона — а к востоку и к западу отсюда в лесу были и другие отряды разведчиков — входило найти по следу Зверя его логово. Атаковать его они не планировали — после того как логово обнаружат, туда отправятся все боеспособные мужчины Нового Замысла с факелами, луками и даже несколькими ружьями.

У ручья отряд Мортона остановился, чтобы наполнить бурдюки водой. Кроме того, они надеялись, что Зверь ходит сюда на водопой и они смогут взять его след. Увидев Лив у озерца, они сначала приняли ее за свою, заблудившуюся женщину из Нового Замысла. Потом они задумались, не оборотень ли она — наяда или сильфида. Потому и держали луки наготове. За это Мортон извинился.

— Кридмур тоже охотится за вашим змеем, — сказала Лив.

— Тогда, возможно, он сделает за нас наше дело. А возможно, Зверь расправится с ним. Так или иначе, нам лучше пойти домой.

Лив не приходило в голову, что кто-то может победить Кридмура, и ее вдруг охватила волнующая жажда мести.

Они шли три дня. Лес ничуть не менялся. Дубы оставались все такими же безмятежными. Их отряд наткнулся еще на несколько распотрошенных оленей, на расцарапанные деревья, но то были старые следы, а трупы давно сгнили, и они поспешили мимо.

В Новый Замысел они прибыли к полудню.

Город окружали высокие бревенчатые стены из крепкого дуба, выкрашенные красной смолой. Перед стенами тянулся широкий черный ров без воды, над которым высились деревянные сторожевые башни. За стенами раскинулся городок из низких бревенчатых хижин. Дым из труб поднимался тонкими струйками в небо. По грязным улочкам бродили индюшки, оленеподобный скот беспокойно скулил и блеял в загонах.

Мужчины и женщины Нового Замысла носили меха, оленьи шкуры, простые поношенные рубахи — или же лохмотья древних мундиров, когда одевались как честные граждане.

Ни один из домов не возвышался над другими; кроме сторожевых башен, здесь не было ничего выше первого этажа. Никаких украшений. Город производил впечатление сурового и аскетичного демократического сообщества, хотя позже Лив пришло в голову, что отсутствие лестниц скорее объяснялось дефицитом металла, гвоздей и умелых плотников.

— Новый Замысел, — объявил Мортон. И указал на ворота впереди. — Повернувшись к Генералу, он заглянул в его пустые глаза: — Мы построили город в вашу честь, сэр. И то, что вы наконец видите его в таком состоянии...

Он зарыдал.. Синглтон и Блиссет, бледные и неуклюжие, стояли рядом. Жители постепенно подходили к ним, пересекая деревянный мост, перекинутый через ров.

— Кто это? Мортон, что происходит? — вопрошали они, и Лив старалась держаться поближе к Синглтону и Блиссету.

Взяв себя в руки, Синглтон захлопал в ладоши, привлекая внимание, и закричал:

— Эй! Эй! Отойдите! Проявите уважение! Это он! Это генерал Энвер! Клянусь! Клянусь чертовой Хартией! Не напирайте!

— Вы понимаете, кого привели к нам, мэм? Не понимаете?

Лив призналась, что находится в некотором замешательстве и не понимает. Мэр прочистил горло и попробовал объяснить...

После битвы в долине Блэккэп многие выжившие солдаты Республики дезертировали. Многие, но не истинно верующие. Истинно верующие продолжали сражаться против Линии, даже зная, что обречены. И в каждом следующем сражении оказывались разгромлены. Вскоре они уже не могли участвовать в боях, им оставалось только совершать набеги из лесов и полей, подобно бандитам; но истинно верующие не прекратили сражаться с врагом, ибо Республика — это не малое государство, не вольный город и не королевство. Это не орган власти, а воплощение Идеи. Так объяснил Лив мистер Хобарт, мэр городка, а заодно и президент Республики, когда она сидела на голом деревянном стуле в его голом деревянном кабинете. Идея эта разумна. Она собирает вокруг себя новых сторонников. Она гораздо живучей обычных смертных. Это — машина, которая работает сама по себе.

В чем именно заключалась Идея, Хобарт велел Лив справиться в Хартии, которую она могла прочитать, предварительно записавшись и дав обещание бережно обращаться с древней бумагой. Заводов по производству бумаги в городе не было.

Как и все прочее в Новом Замысле, кабинет мэра и президента был сделан из нелакированного дуба, местами отполированного долгими годами, местами по-прежнему грубого и шершавого. Одну из стен занимали старые книги — труды по военной истории и политической философии. На других висели флаги и боевые знамена — алый стяг Республики с изображением восходящего солнца и кроваво-черное знамя тех, кто продолжил сражаться с врагом после поражения в долине Блэккэп. Все изъедены молью, обожжены, истрепаны и теперь, двадцать лет спустя, стали просто линялыми украшениями.

Мэр, а заодно и президент Республики — пускай в масштабах единственного городка, но с огромным, по его словам, историческим и нравственным значением — оказался неожиданно молод. Красив, высок, ясноглаз. С кустистой черной бородой на волевом подбородке. Он носил костюм. Других горожан в костюмах Лив не заметила. Возможно, костюм мэра был единственным на сотни миль окрест — вполне опрятный, хотя и немодный, очень старый и местами поизносившийся. С коротковатыми брюками. Здесь эта обычная мужская одежда казалась таким же величественным символом власти, как королевский скипетр.

— Я не философ, — признался ей Хобарт. — Есть у нас тут такие. Философы, я имею в виду. Не хуже, чем где-либо, а может, и лучше. Прекрасные люди. Но я человек практичный, а сейчас требуется именно это. Насколько я понимаю, практичность — основополагающий принцип Хартии. Но не мне вам это объяснять. Как не мне рассуждать о таких глубоких вещах.

Хобарт носил золотые карманные часы, похожие на те, что Лив носила на шее. Его часы тоже остановились, их стрелки застыли, но, в отличие от часов Лив, они не издавали ни звука.

— Истинно верующие! — Хобарт хлопнул кулаком по столу. — Мой отец, мир его праху, был среди них... — Он указал на окно. В южной части города раскинулось кладбище, где меж дубов торчали голые деревянные палки. — Истинно верующие не прекратили борьбы. Генерал Энвер не прекратил борьбы. И совершал набеги на Линию при любой возможности. Мой отец был с ним. В битве при Волчьем проливе он потерял ногу и руку. Мой отец. Ему повезло больше других, дальше он не сражался. Вернулся домой к матери в кровавых бинтах, одноногий, и принес с собой окровавленное знамя.

Президент осторожно сжал пальцами полотнище алого стяга. Историю эту он явно рассказывал уже не раз. Его звонкий голос звучал одновременно доверительно и театрально; оратор хоть куда. Когда Лив водили по улицам Нового Замысла, кто-то указал ей на два широких дубовых пня на центральной площади: Уголок Оратора и Позорный столб. Она легко представила себе президента вещающим в Уголке Оратора о боевых знаменах, крови и благородных предках.

Хобарт ощупал потрепанную ткань знамени — и внезапно сбился с убежденного тона. На мгновение показалось, что ему... стыдно. Он обернулся к Лив, и лицо его стало угрюмым и решительным.

— А Генерал? Он продолжил сражаться, уходил глубже в леса, прятался, наносил удары, когда только мог. Хотя мой отец остался калекой, он мечтал вернуться к нему. Я и сам мечтал об этом, хотя был еще ребенком. Но плохие новости доходили до нас. Генерал побеждал все реже. Все меньше солдат оставалось в живых. А однажды новости приходить перестали, и мы поняли, что Генерал погиб. Затерялся где-то в горах — и погиб вместе со своими последними солдатами. Так нам показалось. Но выходит, что мы ошибались. Совсем ошибались, хоть и верили в его смерть до этих самых пор. Не думаю, что это было глупо. Нельзя сражаться вечно. Нельзя жить только ради борьбы. Человек должен созидать. Но где в мире нашлось бы место для нас? Наши земли захватила Линия, над холмами громоздились уродливые черные станции. Многие из нас стали разбойниками, поддавшись искушению Стволов.

Республика держалась на определенных принципах, миссис Альверхайзен. Не знаю, понимают ли эти принципы далеко на северо-востоке, в э-э...

— В Кенигсвальде.

— Именно! Там, на старом Севере, мир давно уже завершен и упорядочен, и вы, возможно, воспринимаете это как должное. — Он мрачно нахмурился, дабы показать, что об этом думает. — Но здесь мы должны оставаться верны нашим принципам. А принципы наши позволяют нам процветать лишь в таком мире, где люди сильны, мудры и свободны; они бессильны во время войны, когда испуганны и порочны. Увы! Мест без войн в большом мире уже не осталось. Поэтому мы ушли сюда, куда не смогла добраться даже Линия. Чтобы созидать. Те из нас, в ком еще была жива вера. Те, кто читал Хартию и убедился в ее мудрости. И конечно же их дети — такие, как я. В том, что мы с матерью оказались здесь, нет моих заслуг. Это заслуга моего отца. Я был всего лишь ребенком, но помню опасности, с которыми нам пришлось столкнуться. Помню условные сигналы, по которым мы находили друг друга еще в Старом Свете, когда приходилось скрываться. Мой отец был секретарем тайного общества, которое планировало наш исход. Закупало провизию. Выбирало дорогу. Заботилось о том, как мы будем жить. Вы же понимаете, все они были солдатами, им нужно было найти людей, которые могли бы построить город. Создать сообщество тех, кто разделяет их взгляды. Как незаметно увести избранных в пустынные земли? Я помню, какие нас ждали опасности... Не сомневаюсь, вам тоже есть, о чем рассказать, миссис Альверхайзен.

— Да. Но моя история не похожа на вашу. Меня сюда привел агент Стволов. С ним дорога казалась сравнительно легкой. Мистер Хобарт...

— Президент, если позволите. Или мэр.

— Президент Хобарт...

— Мистер Президент.

— Ваше присутствие здесь — больше не тайна. Стволы скоро будут здесь. Я предупредила капитана Мортона. Мистер Кридмур придет за нами. Генерал представляет большую ценность для его Хозяев. Думаю, ему известно что-то очень важное для них. А по пятам Кридмура следуют солдаты Линии.

— Мы готовы к встрече с агентом Стволов, миссис Альверхай-зен, ведь он один. Не волнуйтесь. Неужели вы думаете, что за долгие годы, проведенные здесь, мы ничего не построили?

— Вы — всего лишь люди, а он — нечто большее. Мистер президент...

Хобарт стоял, наклонившись вперед и опираясь на стол костяшками пальцев. Его глаза сверкали.

— Наши люди способны на многое, мэм. Мы возвели великие сооружения. И среди нас есть люди, которые полагают, что мы уже слишком долго таимся здесь. Те, кто говорит — созидайте в мире, но если потребуется, готовьтесь к войне. Те, кто говорит, что мы последние хранители Хартии. Что мы не созданы для того, чтобы сгинуть в неизвестности. Что мы — маяк, освещающий мир. Я принадлежу к этим людям, мэм. А теперь вы вернули нам нашего Генерала. Что это, если не знак? — Хобарт снова сел, хитро улыбнулся и побарабанил пальцами по столу. — Мы готовы к встрече с маленьким лакеем Стволов. Разберемся с ним, а там посмотрим. Там посмотрим.

— Его Хозяева больше не говорят с ним, мистер президент. Их голоса не долетают досюда. От этого он не становится менее опасным, но, возможно, с ним можно договориться. Он не предан своим Хозяевам и не хочет снова служить им. Возможно, мы сможем воззвать к его тщеславию, заключить договор...

Лицо Хобарта так потемнело от ярости, что Лив, растерявшись, потеряла нить своей мысли.

— Мы не вступим в сговор со Стволами.

— Не со Стволами, господин президент, а с Джоном Кридму-ром, который...

— Мы не заключаем сделок. Это порочный путь. Если он явится сюда, мы убьем его.

— Но...

— Вопрос закрыт.

Она всмотрелась в его лицо. Он явно принял решение и был в шаге от того, чтобы выставить ее из кабинета. И возможно, был прав.

— Хорошо. Где Генерал? Могу я его увидеть?

— Нет.

— Почему?

— Решение принято.

— Мистер президент, я полагаю, мне удалось улучшить состояние Генерала. Скорее, благодаря слепой удаче и терпению, нежели каким-то особенным открытиям с моей стороны, да, но все же мы с ним движемся вперед. Между нами установилась связь, мистер президент, Генерал доверяет мне. Нуждается во мне. Что-то живое в нем тянется ко мне. Таков мой анализ. Понимаете? Это не пустые слова. Повторяю: я уверена, он помнит, знает или нашел то, что пугает и Стволов, и Линию одновременного, что может представлять для них опасность. Оружие Первого Племени, способное уничтожить духов, сводящих мир с ума. Положить конец Великой Войне. И потому чрезвычайно важно, чтобы мы...

— Войне в этом мире нет конца, мадам. — Президент произнес это совершенно спокойно. Лив покраснела и взмокла. Его тон удивил ее. Она почти забыла, как говорить с кем-либо, кроме Крид-мура. — Почему вы так считаете, что ей можно положить конец?

— Я... Мне так сказал Кридмур. Но...

— Вот именно, мэм. Я скажу прямо — нет ничего удивительного в том, что мы не доверяем вам до конца. Пожалуйста, не обижайтесь — мы очень благодарны вам за то, что вы для нас

сделали. Вы и представить себе не можете, насколько. В городе вас называют посланницей Провидения. И вы совершенно точно чья-то посланница. Теперь Генерал находится там, где следует, и мы о нем позаботимся. И сейчас крайне важно, чтобы вы нам помогли. Показали, что желаете нам помочь. Понимаете? Чтобы вы рассказали нам все об агенте, с которым путешествовали. Не спешите, соберитесь с мыслями. Готовьтесь рассказать нам все. Выдать все свои грязные тайны.

Презрительная ухмылка исказила лицо президента. Но тут же вновь сменилась любезной улыбкой, и он спокойно посмотрел на нее. Лишь глаза выдавали то, что спокойствие это — иллюзия.

— Я хочу, чтобы это услышали мои офицеры, мой военный советник и мои стратеги. Все они — люди достойные.

На столе Хобарта стоял тяжелый медный колокольчик. Он позвонил в него. Из коридора послышался топот приближающихся сапог.

41. ЗА УЖИНОМ В ГОСТЯХ

Комнату для Лив выделили в доме капитана Мортона. Его первая жена умерла — не от заразной болезни, а прожив долгую и плодотворную жизнь, заверил он Лив; комнату он оставил пустой, отстроив новой жене новую спальню.

Дом Мортона был просторнее большинства других домов Нового Замысла. Мортон уверял, что это результат его собственного ручного труда, никак не связанный с тем, что он одним из первых двинулся в эти земли и получил множество боевых наград.

— Вы, конечно, не можете этого знать, но в Новом Замысле не выдают наград. Здесь ничего не прибавляют к тому, чего граждане добились честным трудом, и ничего не отнимают. Это основной принцип мудрого управления государством.

— Да? Спасибо, капитан.

Лив с трудом могла назвать эту комнату спальней. То был маленький грот из грубых бревен, квадратный и темный, больше всего походивший на кладовую военного лагеря. Здесь хранилось несколько памятных для капитана вещей. На дощатом столе — серебряный гребень и серебряное же зеркальце. Рядом с ними — стеклянный флакон духов с давно высохшим содержимым. Каждый из предметов покрыт толстым слоем пыли. На полке у противоположной стены — семь пожелтевших брошюр, две книги религиозных наставлений и трактат о важности разделения власти для развития промышленности (иллюстрированный машинами, маятниками, ульями, сердечными клапанами). А также четыре любовных романа, один из которых — тот самый, что взял с собой Кридмур. Она отбросила его, как змею, и лишь потом с виноватым видом вернула на полку.

Она лежала на кровати и смотрела в потолок. Кровать — из обтянутого шкурой дерева. Несколько месяцев назад Лив сочла бы ее никудышней, теперь же это ложе казалось ей просто райским. Не в силах удержаться, она провалилась в сон.

Тем же вечером Лив обедала с капитаном Мортоном и его новой женой. Вторая миссис Мортон, которую звали Салли, была намного моложе капитана. Судя по всему, в Новый Замысел она попала еще ребенком. Какой странный жизненный путь, подумала Лив. Салли казалась не просто иностранкой, но чужой. Миниатюрная и смуглая, говорила она тихо, почти не смотрела в глаза и казалась постоянно погруженной в собственные мысли — на ее лице проступала то ли стеснительность, то ли тайная, невы-

разимая словами уверенность в себе. Она была на последних месяцах беременности. Мортон весь вечер сиял от гордости, а его жена тихо улыбалась и смотрела то в тарелку, то на свой живот, лишь иногда поднимая глаза, чтобы оглядеться.

Все важные лица города собрались поглазеть на странную нежданную гостью Мортонов. За длинным деревянным столом теснились, среди прочих, двое мрачных судей городского Верховного суда (седовласый судья Вудбери и лысый судья Ратледж); доктор Брэдли — низкорослый, горбатый, хромой, с растрепанной шевелюрой, пялившийся на Лив подозрительными глазами-бусинками; мистер Уэйт, председательствовавший на собраниях местных Улыбчивых — молодой, симпатичный и честный, как и подобает человеку его должности; и суровый мистер Пекхэм, управляющий городскими фермами, к которому все вокруг обращались как к секретарю, квартирмейстеру или начальнику. Разумеется, присутствовали там и их жены, каждая из которых представилась председательницей или руководительницей какого-нибудь добровольного общества, образовательной ассоциации или оргкомитета, да порой и не одного.

Все эти судьи, доктора и председатели выглядели совершенно нелепо в мехах и шкурах. Лив подумала, что и сама она выглядит не менее дико. Выглядеть хорошо здесь было нелегко: в Новом Замысле не нашлось ни одного приличного зеркала. Наверное, к лучшему.

Они ели квазиоленину и зеленые листья, тушеные с какой-то неизвестной травой. «Оленина» по вкусу слегка напоминала рыбу.

Мортон поднял тост за Новый Замысел, за Республику и за возвращение Генерала. Собравшиеся мужчины одобрительно взревели. Женщины улыбнулись и кивнули.

— Говорят, что его вернуло нам Провидение. Мы благодарим вас как руку Провидения, миссис Альверхайзен, — сказал судья Ратледж.

— Благодарю, ваша честь.

— Все это весьма парадоксально, если вспомнить, что Генерал, сражаясь за Республику, учил нас презирать властей предержащих и Провидение, учил созидать, созидать собственными руками. Менять мир по своему замыслу. Если его и вправду вернуло к нам сверхъестественное Провидение, то это превосходный парадокс! — заявил судья Вудбери.

Он улыбнулся, и коллега Ратледж наградил его вежливым смешком и мрачным кивком головы.

— Как Генерал себя чувствует? Долгий путь в эти земли дался ему тяжело. Вернулись ли к нему силы? Кто за ним ухаживает? — спросила Лив.

Воцарилась неловкая тишина. Никто не хотел встречаться с Лив взглядом.

Мортон прокашлялся и заговорил:

— Ах, Генерал! Сколько историй я мог бы рассказать! Помню, однажды мы разбили лагерь на равнинах Сарфа. Вы были с нами, Ратледж, не так ли? Наше войско двигалось на юго-запад из Брэнхама, это было в шестьдесят четвертом или шестьдесят пятом. Мы опережали линейных всего на шаг... — Он откинулся назад и принялся широкими жестами изображать пейзаж. — Равнина была просторной, трава — чистое золото. Мы видели в телескопы, как работают позади нас линейные. Они строили Линию прямо по мере продвижения, мы видели, как у них все чадит. Как многим известно, на равнинах Сарфа пасутся огромные стада бизонов, и эти величественные животные обезумели от страха, услышав грохот Линии. Она разгоняла их, словно метла мышей. Всегда оставалась опасность того, что они бросятся в бегство. Мы шли по равнинам лишь на шаг впереди Линии. Ночью нападали, днем отступали. Весь путь в тысячу миль по равнинам Сарфа мы проделали, играя в эту игру. Мы шли по широкой дуге, похожей на лук. Натянутые, как тетива. Вы можете подумать, что это невозможно, но чтобы догнать нас, Линии всегда оставался лишь день работы. Их ужасные

машины могли сравнять с землей холм и проложить там рельсы так же легко, как мы с вами перепиливаем бревно. Не думаю, что мы могли хоть как-то замедлить их продвижение. Локомотив — кажется, это был Локомотив «Драйден», но как можно быть уверенным? — двигался вперед в авангарде Линии, подобный капле яда на кончике копья. Видите ли, миссис Альверхайзен, в Брэнхаме мы нанесли им сокрушительное поражение, и они жаждали мести... — Мортон был слегка пьян. Он прервался, чтобы сделать глоток. — Но в тот вечер, когда я принес в палатку Генерала зеркало для бритья, он был спокоен. Совершенно спокоен. Половина лагеря еще только просыпалась после первого краткого сна за многие дни отчаянного бегства. Половина уже работала в поте лица. Весь тот жаркий вечер мы проспали, а ночью собирались продолжить путь. Генерал в своей командирской палатке невозмутимо подстригал усы тонкими золочеными ножницами. Блага цивилизации очень важны, сказал он мне. В жизни всегда должно оставаться место для комфорта. Тогда я был еще юн, миссис Альверхайзен. Даже когда враги наступают, мы не должны становиться такими же бесчеловечными и порочными, как они. Представьте себе, в командной палатке Генерала нашлось место для бледных оборвышей, которых мы подобрали на улицах Брэнхама! Для злобных мальчишек из города, похожего на крысиное гнездо, которых мы, к великому сожалению, оставили без отцов. Потому что Брэнхам встал на сторону Линии. Разве у нас был выбор? Но там осталось много выживших, которые шли к нам с мольбами. Взрослых Генерал прогонял — они сделали свой выбор. Избрали Линию, и должны были пожинать плоды своего решения. Но эти сироты, эти мальчики! И девочки, наверное, тоже, я точно не помню. У Генерала было доброе сердце. Некоторые из нас держали зуб на этих детей за злодеяния их отцов, но Генерал взял их под свое крыло. Они были как собаки у его ног. Таились и огрызались из углов его палатки. Любой другой человек бросил бы их на произвол судьбы — наше бегство и без них было полно испытаний. Но генерал платил по счетам. Всегда платил по счетам. Он держал при себе старого холмовика... Ратледж, не помните, как его звали? Ка-Ка-Ка, Ку-Ку-Ку? Что-то в этом роде. Жилистое старое чудовище, бледнее трупа и скрюченный, ходил шаркающей походкой и гремел костями. Ни дать ни взять — восставший из гроба мертвец, размалеванный красной краской. Никто другой к нему подходить не осмеливался, но Генерал держал его при себе. Говорил, что уважает его за мудрость. Таков он был — не брезговал открывать наши кладовые для убогих нищих и мерзких холмовиков, но не позволял себе ходить небритым, даже когда Локомотивы гнались за нами по пятам!

Сидящие за столом одобрительно загудели.

— Кан-Кук... — сказала Лив. — Жителя холмов звали Кан...

— Вроде того. Это неважно, — отмахнулся Мортон. — Он наклонился вперед и продолжил: — «Говори, сынок, говори!» — сказал мне Генерал. Видите ли, пока он брился, я ждал. А он слышал, как у его палатки собираются люди. Он слышал, как они ворчат, стонут и срутся между собой — уж простите за грубость, дамы. Он понял — что-то случилось. «У меня для вас печальные новости, сэр», — сказал я. Помню, он тогда не отвел глаз от зеркала и продолжил стричь усы. Какие острые у него были глаза! Я помню, как этот жуткий холмовик плотоядно смотрел на меня из-под копны своих грязных волос. Будто заранее знал, что все так обернется, и это его забавляло. Помню, как мальчишки таились и двигались в тени. Стояла зима, и к вечеру быстро темнело. И я сказал: «Простите, сэр, но люди рассержены». Он спросил меня, не собралась ли снаружи разъяренная толпа. Мне кажется, он знал. Мне пришлось сказать ему об этом. Поймите, мадам, мы были голодны и напуганы. Мы старались быть достойными, образцовыми людьми прекрасного будущего, но нас доконали усталость, голод и страх. Кроме того, были свидетели. Один из мальчишек, которых мы подобрали в Брэнхаме, повадился воровать еду из наших кладовых. Мы приютили их по доброте душевной, кормили, как родных детей, а они обкрадывали нас! Какая низость. Люди были вне себя. Какая дикая неблагодарность! Порок, как вы понимаете, распространяется изнутри. Все это я, запинаясь, изложил генералу. Он поднял глаза от зеркала и очень тихо сказал: «Люди требуют казни?»

Салли подняла глаза, и на мгновение Лив почудилось, будто жене Мортона неприятно от того, что история принимает столь вульгарный и неуместный оборот.

Однако ее муж стоял далеко и, глядя в камин, продолжал рассказ:

— Он протянул мне обратно ножницы и зеркало, и пока я убирал их в футляр, вышел наружу. В одних кальсонах. Я последовал за ним. Снаружи нас ждала целая толпа. С почтением, разумеется. Но Генерал не ошибся насчет их требований. Многие принесли веревки. Не знаю, где они собирались найти дерево среди пустоши. «Если вы настаиваете, — сказал Генерал, — мы осудим его». Все было решено. С Генералом никто не спорил. Он провел нас к краю лагеря, где мы увидели дым приближающейся Линии в лучах закатного солнца. Расстояние между нею и нами стремительно сокращалось. Генерал приказал привести мальчишку. Тот сопротивлялся, но по приказу Генерала ему не чинили вреда. Мы кинули жребий и выбрали присяжных. У кого-то в рюкзаке нашлись «Комментарии к закону наших отцов» — не у вас ли, Ратледж, нет? — и мы руководствовались ими. Понимаете, преступления в наших лагерях совершались нечасто. Весьма нечасто. Мы рассадили присяжных на мешках с кормом. Вынесли факелы и масляные лампы, при свете которых Генерал мог читать «Комментарии». Быть судьей он наотрез отказался — ему не хотелось самому решать судьбу мальчугана. Поэтому судью мы тоже выбрали с помощью жребия. Кажется, им стал капеллан. Может, тогда и началась ваша карьера судьи, а, Ратледж? Я помню лицо мальчика в свете факелов. Мы допросили его и узнали, что он уже достаточно взрослый, чтобы предстать перед судом. Только так истощен, что многие принимали его за ребенка. Солнце клонилось к закату, а мы смотрели, как приближается дым. Мы видели, как из лагеря Линии в красное небо поднялись три черные точки, наблюдали, как они приближаются, потом услышали грохот лопастей — и поняли, что нас атакуют птицелеты. Но все же под пристальным взглядом Генерала мы продолжили суд. Выслушали свидетельские показания. Не было никаких сомнений в том, вправе ли мы судить мальчика. Даже в минуты, когда Линия наступала на нас, мы обязаны были это делать. Из принципа. Таким человеком был Генерал... Что случилось с мальчиком — если честно, я уже не припомню. Но как яростно сражался Генерал, когда заявились птицелеты! Когда наступило время забыть о законе и здравомыслии и взяться за ружье! Когда на нас обрушился свинец, газ и оглушительный грохот! И вот тут...

Но никто уже давно не слушал Мортона. Очевидно, все собравшиеся за столом, кроме Лив, уже много раз слышали эту историю. Мортон бубнил, погрузившись в воспоминания, а его молодая жена перегнулась через стол и забросала Лив вопросами: как выглядят дома внешнего мира? Каково это — жить в доме из камня или стекла? Каково это — носить шелк?

— А Улыбчивые? — встрял Уэйт. — Все так же занимаются своим благим делом?

— Полагаю, да, — ответила Лив. — Я о них слышала. Но я недолго пробыла в тех местах..

Уэйт кивнул и самодовольно улыбнулся.

— Что ж, если что узнаете — расскажите. А пока буду надеяться, что у наших все хорошо.

Мортон и Ратледж одобрительно зашептали, словно Уэйт сказал нечто чрезвычайно умное или смелое.

Доктор Брэдли расспрашивал Лив о медицине. У него обнаружилось абсолютно ложное представление о человеческом мозге, чему Лив ничуть не удивилась. Но он, несомненно, был прекрасным полевым врачом. Лив старалась не ставить его в неловкое положение, но ей это не вполне удавалось, и усач хмурился. Правая сторона его лица была сильно обожжена, отчего покраснела, вспухла и лоснилась. Глаза его были умными и пронзительно голубыми.

Молодая жена капитана Мортона налила гостям крепкой настойки с горьким вкусом полыни, наполнив ею гнутые жестяные кружкиргри рюмки и фарфоровую чашку со сбитыми краями — остальная посуда была сделана из полированного резного дерева. Алкоголь пили только мужчины — их жены, как и Лив, обходились водой. А вот Брэдли, пожалуй, употреблял не в меру.

— Генерал теперь под вашей опекой, доктор Брэдли?

Он не ответил. Лив говорила для него слишком быстро.

— Могу я увидеть его, Доктор Брэдли? Полагаю, мне удалось улучшить его состояние. Ему известно нечто очень важное, что-то в его воспоминаниях пугает Стволов. Возможно, нам удастся воспользоваться этим, чтобы защитить ваш город, доктор?

— Этот город не нуждается в помощи чужаков! — пролаял Брэдли.

На несколько секунд за столом воцарилась неловкая тишина, поэтому капитан Мортон предложил поднять еще один тост за Генерала, за его героизм, непоколебимое мужество, и, по-видимому, бессмертие. Ведь он так же бессмертен, как идеи, которые он отстаивал — о нет, по-прежнему отстаивает!

— Хотя, к сожалению, он уже не так велик, — вставил Пек-хэм. — Как и его идеи, от которых здесь никакого толку. Надеюсь, былая сила еще возвратится к ним.

Брэдли кивнул и пробормотал:

— Слушайте его. Он дело говорит.

Ратледж нахмурился.

Все мужчины выпили, кроме Уэйта, который, как и все Улыбчивые, был трезвенником.

И наконец, лишь после очередного тоста, Лив задали главный вопрос. Это сделал судья Ратледж:

— Ну, как там война? Докуда продвинулась Линия?

— До Кингстона, — ответила Лив. — Кингстон — самая западная станция. Но войска у них есть даже в Клоане.

— Где находится Кингстон, мэм? Где это -— Клоан?

Лив рассказала, прочертив руками на столе путь, который прошли они с Кридмуром.

Гости умолкли.

Улыбка на лице Уэйта застыла. Брэдли издал горький смешок, похожий на собачье тявканье. Жена Мортона прикрыла рот ладонью от изумления.

— Ясно, — сказал капитан. — Мы тоже шли сюда очень долго. Много месяцев. Почти год. От западной границы обитаемого мира до тихих плодородных дубов, среди которых и построили Новый Замысел. Теперь этот путь вчетверо короче. Мир сжимается, -— сказал капитан.

Лив продолжила:

— Меня преследует войско Линии. Они могут быть всего в нескольких днях пути отсюда. Господа, мы можем заключить союз с Джоном Кридмуром, который...

— Никогда! — Брэдли ударил кружкой по столу. — Нам снова придется сражаться. Наконец-то.

Гости ушли, и Мортон отправился спать. Салли пыталась отказаться от любой помощи с уборкой, но Лив ее не слушала. Она взяла метлу и принялась за дело.

Они разговорились. Лив задавала девушке осторожные вопросы, стараясь ее не напугать, и узнала, что Салли родилась в пути, и Новый Замысел — первое, что она помнит; что ее брат, подающий надежду молодой охранник, отлично стреляет из ружья и лука; что капитан Мортон очень добр; что Салли — учительница; что скоро будут танцы, такие же, как в прошлом году; и что...

— Доктор Брэдли показался мне злым, — сказала Лив.

Салли опустила темные глаза.

— Не знаю...

— Некоторые из вас хотят войны. Некоторые хотят вернуться во внешний мир и сражаться там.

— Не знаю, мэм.

— Сколько здесь солдат?

— Не знаю, мэм.

— На чьей стороне капитан Мортон?

— Я не знаю, мэм!

— Я не хотела тебя расстраивать. Я понимаю, Салли. Для того, кто провел здесь всю жизнь, растил детей в покое и одиночестве, все это кажется очень странным. Не дай бог все изменится. Старшим мужчинам, наверное, легче, они привыкли к войне. Доктору Брэдли и мистеру Пэкхэму, похоже, не терпится сразится и с Линией, и с Кридмуром — да и президенту Хобарту тоже, хотя он слишком молод, чтобы помнить войну. Судья Ратледж наверняка другого мнения. А что думает капитан Мортон?

Девушка мотнула головой и отвернулась.

— Простите, мэм. Мне не следует говорить о таких вещах.

Ее голос звучал безжизненно. Она нервно поглаживала свой округлый живот.

— Салли, а что, если найдется способ прекратить войну? Что, если существует тайна, которая положит конец и Стволам, и Линии, и вернет нам мир?

— Не знаю, мэм. Я не должна об этом говорить...

42. ЗМИЙ

Оставив дубы за спиной, Кридмур зашагал по голому камню. Перед ним, подобно копью, пронзавшему солнце, вставала гора. Солнце слепило так, что он едва мог смотреть. Камни плавились и сверкали. Зверь вел его по следу из крови и сброшенных чешуек, но в первую очередь — по электро-масляно-кислотному запаху мочи.

— Допустим, я отдам Генерала Рыцарям Труда. Они умеют постоять за себя в драке, и филиалы у них повсюду. Они ненавидят Линию так же, как любых начальников, — и они ненавидят вас, разбойников и лоботрясов. А заодно и меня, после того случая в Бичере. Хотя, возможно, они забудут старые обиды, если я доверю им тайну, способную изменить мир. Что скажете?

Ответа не было. Свобода думать о подобных вещах до сих пор возбуждала и ужасала его.

— Наверное, мы смогли бы все вместе укрыться в Безымянном Городе. Но кто знает, существует ли он вообще, и если да, то где? Да и, в любом случае, — что толку прятаться?

Он остановился, чтобы осмотреть камень, о который Зверь точил когти.

— Лично я в последние годы только и путаю, какие бароны, мэры и шерифы втайне на нашей стороне, а какие — втайне на стороне врага. И остались ли вообще те, которые открыто служат тому, кому служат. Так что политикам Генерала отдавать не стоит...

Края отметин, оставленных когтями Зверя, были зазубренными. Куда больше это напоминало царапины от дрели или циркулярной пилы, чем следы животного.

— ...равно как и Освободительному движению. Эти молодцы нынче не в моде — уж больно честные, хотя вообще-то ребята неплохие. Вопрос, воспользуются ли они Оружием — или просто начнут толкать о нем речи, запугивая весь белый свет?

Краем глаза он заметил выше по склону какое-то шевеление. Среди камней двигалась тень. Будь небо пасмурным, он принял бы ее за тень от облака. Но облаков не было, поэтому он вскочил и побежал за ней.

— А как насчет Республики? Кто он, тот бедолага в красном мундире — дезертир-одиночка? Или таких здесь много? Останься я с ними еще тогда, в юности, я бы погиб смертью храбрых в Блэккэпе или Ашере. Но, может, еще не поздно? Я мог бы принести им голову Змия в знак примирения!

Он перескочил через прогалину, затем прыгнул еще раз, уцепился за край каменного выступа, подтянулся, взобрался на очередной уровень и побежал дальше. Впереди меж камней что-то снова задвигалось. Сначала дернулись лапы, потом заходил из стороны в сторону длинный хвост, на котором угадывались шипы. Зверь оказался гораздо больше, чем думал Кридмур.

— Об этом еще напишут в газетах... Еще напишут!

Ночь наступила внезапно, и Кридмуру пришлось блуждать во тьме. Камни тенями нависли над ним. Он мотнул головой и протер глаза:

— Подсветите, пожалуйста...

Он прищурился. Впереди простиралась лишь беззвездная тьма.

— Ну, ладно.

Он на ощупь добрался до массивного валуна, грубого и все еще теплого. Достал оружие и укрылся за камнем.

Сердце вдруг забилось как бешеное, стало трудно дышать. Он лишился ночного зрения и едва различал ладонь, поднесенную к лицу. Мало того, его пальцы дрожали. В последний раз он боялся темноты лет тридцать с лишним назад.

Он утратил все дары Стволов.

Он попробовал вспомнить, как взбирался на эту гору. Тогда он был еще силен. Силен и быстр — так же, как в обитаемом мире? Может, да, а может, и нет. Он начал считать вспышки боли в ногах и спине. Может, так это все и случается: сначала уходил голос Хозяина, потом ночное зрение, потом., что же дальше? Черт его знает.

Если он получит рану, затянется ли она тут же сама? Регенерация — величайший дар, которым наделяют Стволы. Не будь ее — разве он осмелился бы на безрассудство, которого требуют Хозяева?

Он потянулся к ножу, собираясь порезать ладонь, но вспомнил, что оставил его Лив. А достаточно острого камня поблизости не нашлось.

— Проверка отменяется, доктор.

Ночь была тихой. Чудовище терпеливо ждало его. Кридмур не мог не признать его благородства.

Он подумывал над тем, чтобы убежать, сползти вниз по склону и, может быть, сломать шею. Убегать, поджав хвост, ему было не впервой, да и вернувшись, он мог бы наврать Лив что угодно. Вот только Чудовище, почуяв слабость врага, конечно, погналось бы за ним

Он направил оружие в темноту, ожидая, что разъяренный Зверь тут же бросится на него. Но ничего не произошло.

Способен ли его Ствол еще стрелять? Он задумчиво осмотрел оружие. За все тридцать лет Кридмур ни разу не озаботился тем, чтобы зарядить эту чертову железяку. Он не знал, каким образом Стволы обеспечивают ее работоспособность, и до этого момента ему было все равно. Однако раз он уже утратил ночное зрение — не откажет ли теперь и оружие? Он вытянул руку и, морща лоб от волнения, попробовал собраться и нажать на спусковой крючок. Ему это не удалось. При одной лишь мысли, что сейчас он упрется в худший из возможных исходов, рука тряслась и потела.

— Черт... Черт!

Битый час он просидел, прислонив голову к остывающему камню и уставившись в темноту, пока страх не выпарился из него окончательно. И тогда он улыбнулся.

— Ладно! Посмотрим, как все повернется. Я всегда говорил, что вы мне не нужны.

Он крался вперед во мраке, нащупывая дорогу левой рукой и держа оружие в поднятой правой. Под ногами что-то хрустело и перекатывалось. Он взбирался по склону холма — это все, что ему оставалось. Казалось, уже не один час он провел в абсолютной тьме.

Стало ясно: то, что перекатывалось и с ружейным треском хрустело под ногами, — это кости. Несметное множество. Чтобы понять это, не нужно было их видеть. Едкий запах мочи Зверя усиливался, а к нему примешивался запах гниющего мяса.

Он поднимался все выше, и когда из-за гор показался желтый ломоть луны, для него словно открылась дверь. Луна высветила детали, выявила силуэты в пустынной тьме. Он действительно шел по ковру из скелетов — какие-то принадлежали животным, какие-то — людям, а некоторые выглядели так уродливо, что и не скажешь чьи. Кости лежали в широком круге, образованном дюжиной острых, похожих на огромные зубы, камней. Темное пятно, которое сначала казалось огромной щербатой скалой, повело плечами, развернулось к Кридмуру и распахнуло два громадных глаза, похожих на огни Локомотива.

Оно попыталось схватить его чем-то темно-серым — это могла быть когтистая лапа или длинная зубастая челюсть, — но он уже с криком отпрыгнул назад.

— Черт!

Он споткнулся, с треском раздавив грудную клетку какого-то бедняги, и свалился на груду костей. Еще одна лапа — на этот раз явно лапа — рассекла воздух там, где только что находилась его

голова. Чудовище взмахнуло толстым блестящим хвостом, разметав скелеты вокруг Кридмура, и ударило в бок с силой разорвавшейся ракеты. Его отбросило. Он потерял шляпу и, что важнее, Ствол. Приземлился на ноги, тяжело дыша:

— Черт... Черт! Я передумал.

Дикая боль скрутила его, но он был не мертв и даже не покалечен, и какие-то силы в нем еще оставались. Насколько их хватит?

Он схватил чью-то берцовую кость и стиснул ее, как оружие.

Чудовище стояло футах в пятидесяти от него. Его огромное тело заслоняло собой луну, поэтому разглядеть его как следует было невозможно. Замерев в стойке кобры, оно опиралось на толстый, как ствол дерева, хвост; помимо хвоста, Кридмур различил на змеевидном туловище несметное количество двигающихся членистых ножек, похожих на лапки насекомого или на ветки дерева. Было не ясно, могло ли существо на них опираться. Глаза Зверя были огромными, желтыми и пустыми, спина шипастой. За спиной простиралось некое подобие крыльев — прозрачных и довольно потрепанных. Левое крыло заметно крупнее правого. Кридмур не придавал значения крыльям, но усердно, хотя и безуспешно, старался подсчитать, сколько у твари когтей. Чешуя чудовища казалась не столько серой, сколько бесцветной, словно ее создатель растратил всю свою извращенную фантазию на шипы, когти и зубы, а на такой пустяк, как цвет чешуи, его уже не хватило. Глаза болели уже от одного взгляда на эту тварь.

Чудовище развернулось вокруг своей оси, как кошмарная каллиопа [Каллиопа (др.-грен. красноречивая) в древнегреческой мифологии — муза эпической поэзии, науки и философии. Ее именем назван музыкальный инструмент, а также паровой орган, использующий локомотивные или пароходные гудки], и его пасть — или нечто подобное пасти — разверзлась и издала крик, какой могла бы издать только насмерть перепуганная женщина. Звук, который Кридмур всю жизнь ненавидел.

Затем Зверь ринулся вперед. Кридмур выбежал ему навстречу. Он подпрыгнул и всадил берцовую кость в глаз твари — глаз треснул, словно стекло, и тут же погас. Один из когтей Чудовища разодрал ногу Кридмура до кости. Зубастая пасть распахнулась над ним, но он успел откатиться по костям в сторону и теперь лежал на спине. Пошарив среди костей, он нащупал Ствол.

— Спасибо...

Тот выстрелил.

— Спасибо, спасибо, мать вашу, спасибо.

На торсе Чудовища осталось две рваные раны навылет. Желтый свет луны струился из них. Кровь не текла.— возможно, это был дым, а возможно, желтый свет.

Чудовище застыло на месте. Кридмур выстрелил снова, и второй глаз потух, голова оплыла. Он нажал на спусковой крючок в четвертый раз, но безрезультатно.

Тварь кинулась вперед, и Кридмур отпрянул — увы, слишком медленно. Чудовище схватило его когтистой лапой за левое плечо, подняло в воздух и сомкнуло челюсти на другом плече. Зубы работали, точно иглы швейной машинки, терзая плоть и ломая кости. Плечо Кридмура пронзила адская боль, и он перестал ощущать свою правую руку. Он понял, что Ствол в руке снова стрелял, лишь потому, что услышал грохот и увидел, как лунный свет заструился сквозь три новых отверстия на теле Зверя. Выронив Ствол, он попятился назад, но спохватился и скользкой от крови левой рукой подобрал оружие.

Он выстрелил еще и еще — в самый центр безобразного туловища. Одно из крыльев переломилось и опало на землю. Тварь издала очередной дикий вопль. Кридмур выстрелил снова, и Чудовище стало медленно оседать на землю, содрогаясь от напряжения. Членистые ножки разметались в разные стороны; Чудовище кричало и металось, но уже совсем беспомощно. Кридмур еще дважды прострелил Зверю голову, и жуткий крик наконец оборвался.

Кридмура снова огрело хвостом, еще сильнее, чем раньше; он взмыл в холодный ночной воздух, пролетел, размахивая конечностями, над зазубренными камнями и приземлился точно в центр костяного круга. На мгновение его сознание помутилось, но глаза успели заметить, как Чудовище бьется в агонии, издыхая среди костей. Когда же он опомнился, его тело уже скользило, бежало и прыгало вниз по крутому каменистому склону.

Он упал в холодную грязь, чтобы отдышаться, лишь когда добежал до кустарника со стреловидными листьями неподалеку от соснового бора. С ног до головы в крови, он больше не мог стоять. Онемевшее тело не ощущало боли. Даже если дар регенерации его не покинул, этого будет явно не достаточно.

— Черт...

И в этот миг в небесах наконец-то решили зажечься звезды.

43. ЧУЖАЯ В ГОРОДЕ

Лив разрешили свободно гулять по городу.

Уже следующим утром на площади она увидела юношу, привязанного к позорному столбу, которого хлестали кнутом по спине. Он был то ли пьян, то ли просто глуп — и в процессе порки издавал жалобные стоны, от которых у Лив разрывалось сердце.

— Тунеядец!

— Простите?

Вокруг не собирались зеваки. Новый Замысел — городок занятой. Кроме облаченных в капюшоны палача и его помощника, рядом стоял только мистер Пэкхэм.

— Печальная история, — пояснил он. — Известный тунеядец. Мы все должны работать вместе. И большинство из нас это понимают. Наш город — хорошее место для жизни. Но кое-кого даже безупречно организованная Республика не может приучить к труду без кнута. Одной лишь учебой таких не исправить...

Еще два удара, еще два вопля. Затем рыдающего юношу отпустили, и он упал на окровавленную землю. Мистер Пэкхэм кивнул.

— Печальный долг. Скорбная необходимость. Хотите взглянуть на нашу лесопилку, миссис Альверхайзен?

Она отвела глаза от позорного столба:

— Да, идемте.

На лесопилке работало десять человек. Лив стояла на пыльном, пахнущим деревом полу и наблюдала за ними. Пэкхэм отошел, но она не двинулась с места. Эти люди гордились своей работой. Некоторые из них казались куда моложе ржавых пил в собственных руках. Что же они будут делать, подумала Лив, когда инструменты вконец износятся?

В клетке жили псевдоиндейки. Покорные, тихие, жирные. Лив наблюдала за ними, а они смотрели на нее. Глаза их очень странно походили на человеческие, а когтистые лапы старательно скребли грязь, будто стараясь нацарапать послание на чужом языке. Еще одна странность Края Света? Или все индейки на белом свете такие же? Лив мало что знала об индейках, но дала себе слово не есть в этом городе птицу — и пошла дальше.

Ближе к центру города стоял колодец. Облицованный грубым голубовато-серым камнем, какого Лив не встречала в дубовом лесу; очевидно, привезли издалека. Над колодцем нависал огромный насос — деревянные колеса и шестерни ходили ходуном и скрипели. Лишь несколько семей хранили воду в цистернах и баках, большинство обходилось деревянными бочками. И еще был вот этот колодец. Лив редко доводилось видеть что-либо столь же примитивное и лишенное современных удобств. Но вода — по крайней мере, на первый взгляд — казалась прозрачной и чистой.

Все утро Лив просидела у колодца. Вокруг на грязной, истоптанной копытами земле в беспорядке стояли деревянные лохани. Все утро к колодцу подходили девочки с ближайших ферм, пасшие квазиоленей, приносили ведра к колодцу и уносили обратно. Они смотрели на Лив настороженно и напоминали ей робких студенток. Лив решила улыбаться этим девочкам. Некоторые улыбались ей в ответ.

Они не были крестьянками, хотя одевались порой куда хуже. Мортон и его жена Салли хвалились уровнем образования, которое получают дети Нового Замысла. И правда, учебный план впечатлял. Утром — основы математики и классическая литература, вечером — строгое воспитание личных добродетелей. Учительница Салли бойко перечислила все добродетели, а капитан Мортон вставил комментарий насчет воинского мужества. Оба прониклись, когда Лив сказала, что уже знает о добродетелях — читала о них в написанной генералом «Истории Запада для детей». Салли захлопала в ладоши.

Одну стеснительную черноволосую девочку Лив остановила и предложила ей свою помощь. Девочка молча согласилась. Они носили ведра туда-сюда меж лоханей. Квазиолени лакали воду длинными и блестящими черными языками.

— Мы работаем на фермах, мэм, — ответила ей черноволосая девочка. — А мальчики идут в солдаты.

— Они так забавны в своих мундирах, правда? — улыбнулась Лив, надеясь рассмешить девочку и подружиться с ней, но та нахмурилась. Казалось, слова Лив ее ошарашили.

— Нет, мэм! Они очень храбры.

— Ну, конечно. Конечно. Я не хотела никого обидеть, — сказала Айв.

Вскоре девочка молча ушла.

Ближе к полудню прозвенел школьный звонок. Мимо Лив понеслась малышня, пугая кур и останавливаясь у колодца, чтобы попить, набрав воду в ладони. Как девочки, так и мальчики носили шкуры, точно маленькие дикари.

Некоторые особенно смелые задавали ей вопросы. Как выглядит внешний мир? Видела ли она бизонов? На что похоже море? На что похож снег? Правда ли, что в больших городах стоит ужасная вонь, как говорят старики? Она отвечала серьезным голосом, каким всегда общалась с детьми: попытка завязать шутливую беседу закончилась неудачей, и она решила больше не изменять своей обычной манере.

Поняв, что Лив безобидна, все больше детей засыпали ее вопросами. Была ли она в театре? На что похожи лошади?

Видела ли она когда-нибудь Локомотив?

Участвовала ли в сражении?

Встречала ли Чудище из дубовой чащи?

— Ну, хватит! Ступайте! Принимайтесь за учебу! Оставьте ее в покое! — Суровый голос Брэдли напугал детей так же, как они всполошили кур.

Ребятня разбежалась, и Лив присела на край деревянного корыта. Брэдли сурово смотрел на нее.

Полевой доктор стоял, опираясь на тяжелую деревянную палку. Его левая нога окостенела — мышцы и сухожилия повредились в каком-то давнем бою. Он тяжело дышал сквозь длинные усы. Его грязные волосы совсем растрепались. Он был низкорослым, толстым и носил тот же черный сюртук, в котором сидел за столом. Несколько медных пуговиц еще сохранилось на своих местах, но сам сюртук истрепался покрылся пятнами и был залатан где тканью, где мехом, отчего его владелец казался похожим на оборотня. Он пристально смотрел на нее — Лив уже догадалась, так он смотрел не на нее одну, а на всех вокруг — и напоминал сторожевого пса, злобного, полного сил и зверевшего от безделья.

Радом с ним стояли двое молодых мужчин. По их выправке, ножам и лукам в них можно было узнать солдат Нового Замысла. Сердито рыкнув, Брэдли прогнал их выразительным жестом, и они тут же исчезли.

Лив натянуто улыбнулась. Она понимала: чтобы получить доступ к Генералу, нужно завоевать расположение Брэдли.

— Так вы врач или командир, доктор Брэдли?

— Черт возьми, женщина! Конечно же и командир, и врач.

— Ваш тон коробит меня, доктор.

— Тогда не задавайте глупых вопросов. Идемте со мной. Так и быть, приношу свои извинения. Идемте. Поговорим о том, чем вы можете нам пригодиться.

Он затопал прочь, и Лив поспешила за ним.

Шагал Брэдли быстро — его костыль мотало вверх-вниз, словно поршень миниатюрного Локомотива.

— Так где, говорите, вы его нашли? В какой-то больнице?

— В Доме Скорби. Это что-то вроде госпиталя, — сказала Лив.

— Для сумасшедших?

— Для всех. Дом находится под защитой Духа, обладающего целительной силой. Двери госпиталя открыты для всех нуждающихся.

— Какой позор, что Генерал оказался среди безумцев! Он не был ни трусом, ни дезертиром. Это все бомбы! Если б не чертовы бомбы, он и сейчас держал бы клинок в руках...

— Вы правы, — согласилась Лив. — Но ему не повезло.

— Кто привел его туда?

— Не знаю.

— А что от него нужно вашему другу, холую Стволов?

— Он не мой друг, мистер Брэдли. Он думает, что Генерал знает что-то важное. Что его знание — это оружие.

Брэдли остановился как вкопанный. Задумавшись, уставился в точку перед собой. Его напряженный лоб — там, где кожа не пострадала от ожога, — вспотел от ходьбы, что давалась не без усилий. Наконец он вытер лоб рукавом, мотнул подбородком, хмыкнул. И, указав своей тростью куда-то на юг, резко тронулся с места

— Что же такого мог узнать Генерал? Из-за чего он так нужен Стволам? — спросила Айв.

— Понятия не имею.

— Вы хорошо его знали? Вы знали, что холмови...

— У великих свои причуды. Не суйте нос, куда не следует, женщина.

— Приношу свои извинения. Но...

— Не знаю, и знать не хочу. В войне побеждает мужество. Мужество и добродетель — помимо денег и численности войск. Это реальные вещи. Если в старости Генерал от отчаяния вбил себе в голову какие-то глупости, это еще не повод, чтобы...

Брэдли снова остановился и пристально посмотрел на нее.

— Впрочем, ладно. Так чем же вы можете быть нам полезны? Травмы наши жители получают редко, хотя и такое случается. Охотники иногда ломают ноги. Здесь, как вы знаете, водятся опасные животные, но их жертвам обычно уже ничем не помочь. Умеете принимать роды? Куда чаще болеют олени. Вы сможете принять роды у оленихи? Старики умирают здесь, как и везде. Но только наши старики помнят славное прошлое, помнят, зачем мы построили этот город. Многие из нас искалечены на всю жизнь. Во внешнем мире еще не обнаружили лекарство от рака?

— Я не сильна в этом, доктор Брэдли. Я изучаю проблемы сознания.

— Как те шарлатаны из больших городов? Те, что обдирают как липку молодых лоботрясов и богатеньких домохозяек, выслушивая их болтовню о пустых жизнях, несчастливых семьях и прочем вздоре? О нет, здесь не сходят с ума. Мы не можем позволить себе такой роскоши. У нас есть Цель. И мы работаем ради Цели. Чем же вы можете нам пригодиться?

— Я уже пригодилась вам. На вашем месте я бы этого не забывала. Чтоб добраться до вас, я уехала из комфортного и безопасного Кенигсвальда, проделала путь в тысячу миль сквозь пустынные и приграничные земли, оказалась в эпицентре Великой Войны, доктор Брэдли. И я не позволю недооценивать себя. Я прибыла сюда, чтобы изучить, как ужасные орудия Линии травмируют людям сознание, и исцелить их жертв. В частности, исцелить и вашего драгоценного Генерала! Так что не разговаривайте со мной, словно...

— И какая же нам от этого польза?

— Словно с какой-то...

Лив ткнула пальцем почти в самый нос Брэдли. Тот вытянул вперед голову. Вены на его бычьей шее вздулись.

За их перебранкой наблюдала небольшая толпа. Сдержав ярость, Лив взяла себя в руки и попыталась улыбнуться наблюдающим. В толпе стояла жена Мортона, Салли. Не решаясь взглянуть Лив в глаза, она смотрела в землю и защищала руками живот.

Не считая нужным успокоиться, чтобы успокаиваться, Брэдли сердито спросил:

— Знаете, от чего меня тошнит? Знаете?

Лив слушала его с тенью улыбки на лице.

— Я проходил обучение в старом Лэнноне. Это крупный город на Южном Море. У нас там было несколько психотерапевтов, тративших свое время на избалованных девиц, дочерей глав судоходных концернов. Я же обучался врачебному искусству в большом черном каменном зале, практикуясь на трупах преступников, казненных через повешение. Теперь, наверно, Лэннона уже нет. Или его покорила Линия. Мне все равно. Они хотели сохранить нейтралитет, вот и остались в дураках. Получив диплом, я сразу уехал из города. Ехал верхом целый месяц, прибился к отряду Республики в Колтере. Так с ними и остался. Всю жизнь отпиливаю развороченные бомбами конечности, вправляю сломанные кости да заживляю всю эту красоту... — Он провел пальцем по гладкому ожогу на лице. — Я покинул их, лишь когда собственные раны уже не позволяли мне работать, и Генерал велел унести меня на носилках. А я умолял, чтобы не уносили. Одно время я был у них лучшим хирургом. После того как шумовые бомбы превратили доктора Уллерхема в... растение, я управлял всеми полевыми госпиталями Армии. Огромные подевые госпитали — и целое войско под моим крылом; врачи, орудующие пилами, точно маленькие эльфы. Потом, после Блэккэпа, когда мы бросились в бега, я часто оставался один. Наедине с разорванной плотью. И скажу вам, что за все это время я ни разу не молил какого-нибудь чертова Духа, чтобы тот сделал за меня мою работу. Мне это было не нужно. Мне было бы стыдно. Какая нелепость! Меня тошнит от одной лишь мысли о том, что над ранами Генерала будет колдовать какая-нибудь гнусная вампирская тварь. Будь он в здравом уме — предпочел бы умереть, чем терпеть такой позор. Вы читали нашу Хартию, мэм?

— Нет.

— Почему?

— Мне сказали, что ее нельзя трогать без разрешения. Но мне ведь некуда спешить, не так ли, доктор Брэдли? Не думаю, что скоро уеду отсюда.

— Я бы вас не отпускал. Думаю, вы знаете больше, чем рассказываете. Скажу честно — полагаю, с этим агентом Стволов вы в сговоре.

— С Кридмуром я не в сговоре, доктор. Лишь один человек на свете вызывал у меня большее отвращение. Но тот человек был повешен за убийство, и это был справедливый приговор... Просто Хозяева Кридмура покинули его. Его преданность Стволам колеблется, и он хочет восстать против них. Он не меньше нашего против того, чтобы Генерал попал к ним в руки. Но он слишком слаб, чтобы решиться на бунт в одиночку. Если мы предложим ему союз, и если...

— Ему уже не помочь. А вы, мягко выражаясь, глупая женщина. Мы не боимся Линии.

— Почему же вы тогда прячетесь на Краю Света? — спросила Лив.

Но Брэдли уже принял решение:

-— Лучше бы вам работать учительницей, мадам. Мне от вас никакой пользы нет.

Он резко развернулся и заковылял прочь.

Лив стояла в растерянности. Неужели она и вправду сказала, что Кридмура нужно спасать? Возможно, она и правда глупее, чем думает о себе.

Хотя учительницей Лив не стала, вокруг нее постоянно толпились дети.

Казалось, она провела в Новом Замысле уже много недель, месяцев, даже лет, медленно врастая в разорванную ткань города, хотя на самом деле с ее появления здесь прошло каких-то пять дней. На эти мысли ее наводил сонный городской дым и вид окрестных дубов. Какая разница, как течет время во внешнем мире? Ведь сама она — здесь. Дети прибегают и убегают, а ей все мерещится, будто здешние младенцы всего за сутки становятся мальчиками, а уже на следующий день превращаются в юношей...

На самом деле она, конечно, просто не отличала этих детей друг от друга. Для нее все они выглядели одинаково. Беззаботные, уверенные в себе, равно как и в системе добродетелей Нового Замысла, которая никем еще не подтверждена. На третьи сутки дети привыкли к ней. Они по-прежнему задавали ей вопросы о внешнем мире — но, как выяснилось, не столько из любопытства, сколько из желания рассказать Лив о заблуждениях его жителей и расписать все преимущества Нового Замысла.

Маленькие мальчики с нежной кожей и легкой ухмылкой. Тихие, самодовольные...

В тиши дубов и негромком гуле Нового Замысла дни казались неделями — раз за разом она вела одни и те же беседы. Город все больше напоминал ей сложную, изысканную машину, чьи колеса крутились без остановки. Возможно, время здесь и правда текло по-другому. Может быть, этот город — на Краю Света, вдали от войн — разорвал связь со временем и избавился от скрежета его шестеренок? Ведь и в самом деле кажется, что Мортон, Брэдли, Вудбери и все прочие не стареют, что они застыли во времени, точно статуи. Хотя все, что они делают, проникнуто ожиданием будущего, предвосхищением того, что однажды им снова придется взяться за дело, — Лив чувствовала, что на самом деле они не верят, просто не могут представить, чтобы их грубо вернули в мир, где течение времени неумолимо, чтобы их драгоценные, совершенные дети получали в бою такие же шрамы, какие получили их отцы и матери. Война для них оставалась скорее идеей, нежели реальностью, и они смело размышляли о ней, убежденные, что никогда больше с ней не столкнутся...

Но конечно же совсем скоро им предстояло столкнуться с войной. Лив пыталась их предупредить — но они лишь улыбались в ответ и уверяли, что волноваться не стоит.

44. ПОВИНОВЕНИЕ

«Чудовище...»

Веки Кридмура стали тяжелыми и жесткими, как парусина, но он пересилил себя и открыл глаза. В небе светили все те же звезды. Он закрыл глаза, чтобы не искать в этом смысла. Даже если пора умирать — он уже слишком стар, чтобы вновь забивать голову религией.

«Чудовище...»

Он повернул голову, отчего плечо запульсировало от боли. Кто-то смотрел на него. Красные глаза на лице, окруженном какой-то тенью.

Эта тень оказалась черной косматой шевелюрой, плавно колыхавшейся на ветру. К лицу подтянуты костлявые колени. Холмовичиха. Сидит на камне футах в десяти выше по склону, с которого он скатился.

— Нет, мэм. Чудовище я убил.

«Бедная тварь... Сломленная тварь. Красные создали ее из своих страхов. Наверное, когда они пришли сюда, нам следовало прогнать их. Но они казались слишком слабыми и беспомощными».

— Не понимаю, о чем вы, мэм.

«Не понимаешь...»

— Вы — Ку Койрик? — Голос в голове казался знакомым.

«Да. Зови меня так».

— И что я могу для вас сделать?

«Каково это — умирать?»

— Не рекомендую вам пробовать... Послушайте, мэм, в прошлый раз наш разговор прервали, и прежде чем вы уйдете, мне бы хотелось получит ответы на некоторые вопросы. Итак, вы знаете господина по имени Кан-Кук? Он был похож на вас и дружил со старым Генералом.

«Конечно. Можешь считать его моим мужем».

— Да?

«Или братом».

— Я человек широких взглядов, мэм, все в порядке. А что он обещал Генералу?

«Нет. Не скажу. Я тебе не доверяю».

— А если мы заключим такую же сделку, какую Генерал заключил с Кан-Куком?

«Не с тобой».

— Или даже сделку получше? Ведь вы хотите уничтожить моих Хозяев, ваших врагов? Что ж, я тоже этого хочу. Даже если бы вы хотели уничтожить с ними весь мир, я бы не стал вас винить и не сказал бы вам «нет». Вот уж поистине великая цель, за которую стоит умереть!

«Не с тобой».

— Почему не со мной? Чем я хуже старика?

«Ты сломлен. Ты принадлежишь к сломленным. Мы не сможем сражаться с ними ради тебя».

Кридмур медленно обернулся, взглянул на звезды и подумал о том, как ноет его тело. Через некоторое время он сказал;

— Вы все еще здесь?

«Да».

— Почему?

«Некуда больше идти. Я схожу с ума».

— Вы собираетесь убить меня? Если так, то поторапливайтесь.

«Не знаю. Может, мне так и следует поступить. Но тогда умрет и женщина, и Генерал, и придется начинать все сначала. И снова терпеть неудачу. Продлится и наша, и ваша агония. И с каждым разом начинать будет все сложнее».

— Женщина? Лив? Черт... Но как?

«С нашей последней встречи я ослабла. Здесь нам труднее действовать и сложнее планировать».

— Где Лив? Как она умрет?

«Ваши враги приближаются. Их слишком много, их не остановить».

— Линейные?

«Да».

— Ч-черт!

«Твои Хозяева тоже приближаются».

— Да? Отошли их назад.

Ответа не было.

— Отправь их назад! Пожалуйста...

Он стиснул зубы от боли и вновь повернул к ней голову. Но она ушла.

Звезды ползли по небу. Метеоров было много даже для небосвода Крайнего Запада. Кридмур не чувствовал ничего ниже шеи, все его тело плыло в мутном облаке боли. Проходили часы. Он не умер, но и не исцелялся. Ему повезло — голова не болела. До тех самых пор, пока на задворках его сознания не возник голос...

— Кридмур.

...и голова набухла кровью, обжигая болью виски.

— Кридмур.

— Уйдите прочь.

— Мы преодолели бездну безмолвия, чтобы найти тебя, Кридмур. Наши голоса не звучат здесь, мы слепы и потеряны. Мы страдали. Но пришли сюда, чтобы спасти тебя.

— Прочь.

— Мы знаем, о чем ты думал. Слуги Линии верны, почему же наши так неблагодарны ? Но мы все равно прощаем тебя. Ты всегда нам нравился, Кридмур.

— Правда?

— Конечно, Кридмур. Разве мы плохо с тобой обращались? Разве мы не...

— Вам страшно, я угадал? Вы в отчаянии. Ваши слова нелепы. У ж не собираетесь ли вы хныкать?

Небо прояснилось и посерело. Звезды утонули в его глубине. Левая нога Кридмура зачесалась и заныла от боли. Другая боль пронзила позвоночник, но Хозяин тут же уверенно вправил нерв.

— Ты всегда был нашим любимым слугой, Кридмур. Не умирай. Не страдай без нужды. Больше мы тебя никогда не оставим.

Его плечо встало в сустав, и все тело тряхнуло. Переломанные кости сомкнулись и тут же срослись.

— В жизни не был ничьим любимчиком. Даже родная мать считала меня постыдной ошибкой.

— Ты был хитер, Кридмур. И смел. И смертоносен. И горд. И свиреп. И...

— Я просто вам нужен.

— Да, Кридмур. Ты нам нужен. Больше здесь никого нет. Бели Линия получит Тенерала и его тайну, мы умрем.. Подумай обо всем, что мы дали тебе.

— Не нужны мне ваши дары.

— Это неправда.

Его правая лодыжка вернулась на место, ногу пронзила резкая боль, и он закричал.

— Встань.

Он медленно встал. Ноги дрожали. Правая рука еще оставалась слабой и тяжелой, как из свинца.

— Вот так. Молодец, Кридмур.

— Да пошли вы...

— Мы обещаем, что простим тебе дерзость, когда ты вернешь Генерала. Клянемся честью.

Кридмур поднял правую руку левой и растер пальцы.

— Без нас в твоей голове роились глупые мысли. Но теперь этому конец. У тебя нет выбора, и никогда не было.

— Возможно...

— Спаси Генерала, Кридмур.

— И женщину, безусловно!

— Если захочешь.

45. ТАНЦЫ

На четвертый день капитан Мортон представил Лив молодому человеку — впрочем, не слишком молодому: его песчаные волосы уже редели, обнажая загорелую голову, и он понемногу склонялся к свойственной среднему возрасту полноте, хотя и оставался при этом обаятельно тих и застенчив.

— Его зовут Уильям Уоррен-второй, в честь славного отца, сражавшегося в битве при... Но это сейчас не важно, правда? Билл-младший и сам по себе парень не плохой. Почитай, лучший плотник города...

Все это время Уоррен стоял на пороге дома Мортона, шевеля мозолистыми толстыми пальцами.

— Он прибыл сюда совсем младенцем. Не так ли, мистер Уоррен? Во всем городе не найдется здания, к которому он не приложил бы руки. Хотите узнать что-нибудь о Новом Замысле — спросите у него. Я же должен ненадолго отлучиться по делам, мэм, ну, вы понимаете... Входите, входите!

Уоррен пожал плечами, улыбнулся ей, протянул руку и сказал:

— Может, вы предпочли бы прогуляться, мэм?

Даже после того, как они обошли город рука об руку и Уоррен несколько раз, запинаясь, попытался начать беседу, Лив по-прежнему не понимала, чего он от нее хочет.

— А это, — Уоррен похлопал по дереву очередной хижины, — было построено капитаном Преттом в девятый год от основания Нового Замысла, и служило жильем для...

Так продолжалось все время, пока они блуждали по грязным улочкам, а солнце на западе опускалось за горы, к буйному морю. Лицо Уоррена просто светилось от любви к каждому неотесанному бревну в городе. Казалось, у него просто нет других тем для разговора. Он вежливо расспрашивал Лив о внешнем мире, но делал это без энтузиазма, не вдумываясь в ее ответы.

К концу вечера Лив решила: каковы бы ни были истинные намерения Уоррена — ей все равно. Либо его приставили к ней, чтобы шпионить, а значит, вся его неуклюжесть — сплошная уловка, и в таком случае она не собирается облегчать ему задачу; либо он вот так, по-простецки, пытается за ней приударить, и тогда она не стала бы отрицать, что на короткое время готова была поддаться искушению, но он держался совсем как юноша, хотя был старше ее всего на несколько лет. Годы, проведенные в Новом Замысле, совершенно не отразились на Уоррене, и Лив не могла воспринимать его как реального мужчину — ей казалось жестоким и постыдным нарушать его безмятежное существование. Поэтому она осторожно пожала его руку, отпустила ее и сказала ему, что, к сожалению, очень устала, а разболевшаяся голова мешает ей продолжать разговор. Она оставила его стоять в одиночестве с выражением покинутого на простодушном лице, в грязи и растущей тени лесопилки на западной окраине города.

На следующий день горожане устроили танцы, и она снова встретила Уоррена

Танцы здесь, похоже, устраивались каждую неделю, на не вспаханном поле к северу от города, и горожане относились к этому мероприятию с чрезвычайной серьезностью и нарочитой веселостью. Старики медленно танцевали в центре, а молодежь вертелась вокруг них. Хореография была изощренной — математически и топологически выверенной работой мыслителей, у которых слишком много свободного времени. Мортон объяснял, что танец, как спорт или война, укрепляет тела молодых, сплачивает их, учит уважать друг друга и соблюдать правила, а кольца... кольца что-то символизируют... Лив отвлеклась. Она снова увидела Уоррена в дымке фонарей и факелов, он хохотал с другими мужчинами на другом конце поля, и ей пришлось признать, что он весьма привлекателен. Но потом его заслонила группа краснолицых подростков, идущих под руку, хохоча, а когда они сгинули, на том месте его уже не было.

Возможно, он ушел танцевать. Мортон осторожно подталкивал к этому и Лив. Она попробовала танцевать, но у нее не вышло. Танец был незнакомым, энергичным и атлетичным, она едва не упала. Устав, она подсела к молодой жене Мортона, Салли, которая тоже не могла танцевать — ребенок внутри нее шевелился, и ее подташнивало. Лив не могла ей ничего посоветовать, но девушка расстраивалась, ее хотелось утешить. Держа руку Салли и приговаривая «ну, ну», Лив искала глазами Уоррена, но больше его не видела

На пятый день они провели референдум.

Мужчины и женщины Нового Замысла расселись на длинных жестких скамьях Зала заседаний. Крыша зала казалась кружевом из деревянных балок, меж которых виднелось небо. В полдень в городе пошел холодный дождь со снегом. Никто из жителей даже не вздрогнул. Они сидели, выпрямив спины, и слушали скучнейшую речь старейшины Мерилла, пока дождь приглаживал им волосы, придавая им черный оттенок.

Мерилл говорил о налогообложении и собственности, о моральных нормах, касавшихся этих вопросов, — хотя, насколько было известно Лив, никакой частной собственности в Новом Замысле не было. Здесь она вообще не видела денег и полагала, что в городе царит коммунизм, который предсказывали еще пророки в древних текстах. Она решила, что экономика Мерилла скорей утопическая, чем практическая. Этот старейшина смахивал на тихого мечтателя.

Закончив, Мерилл под сдержанные аплодисменты прошел по грязному полу к своей скамейке. На кафедру взошел старейшина Полк, и горожане слушали его с тем же серьезным видом. Он носил очки, одно стекло у которых треснуло, а другое давно уже выпало, но держался с достоинством. Лив не смогла понять, о чем он говорил.

Старейшины города были так же членами Ассамблеи Республики и выступали в обоих качествах. Это Лив объяснил и серьезный молодой человек, сидевший слева, и серьезный пожилой человек, сидевший справа.

Мистер Уэйт, молодой человек из Улыбчивых, выступил с краткой импровизированной речью на тему «О чем говорит наша способность провести эту встречу перед лицом новостей, которые, согласитесь, кажутся тревожными? (Да, только кажутся, ведь мы не из тех, кто тревожится, и должны гордиться этим!)». Дождь пригладил его роскошные светлые волосы, и они потемнели. Чем дольше он говорил, тем шире становилась его улыбка, и тем больше он напоминал Лив куклу чревовещателя. На свое место он вернулся под аплодисменты, и министр мер и дел начал ответственную часть собрания.

Повестка дня была такой: стоит ли продолжать охоту на Зверя — или необходимо сменить тактику? Кроме того, необходимо снова обеспечить ирригацию южных полей. Салли Мортон встала и, запинаясь, произнесла речь о важности дошкольного образования, которую закончила, так и не раскрыв главной мысли. Предложение мистера Дилворта о поправках к закону о прекращении парламентских прений было отклонено так решительно, словно он предложил что-то неприличное, и Дилворт сошел с кафедры под сердитыми взглядами аудитории.

В последнюю очередь решили обсудить, как поступить с Генералом и что предпринять в связи со слухами о приближающихся врагах. Толпа беспокойно всколыхнулась, и на кафедру поднялся президент Хобарт. Юноша, сидевший слева от Лив, вскочил и энергично захлопал. Пожилой человек справа настороженно молчал.

Капитан Мортон сидел на два ряда впереди Лив, выделяясь в своем красном мундире меж серо-коричневых соседей, как павлин среди кур. Он не хлопал и сидел неподвижно. Салли, склонившись к мужу, держала его за руку.

Лив встала. Вокруг нее воцарилась тишина.

— Президент Хобарт. Линия скоро будет здесь. Кридмур найдет нас. Вы должны эвакуировать женщин и детей. Вы забыли, что такое Линия, каким она владеет оружием. Вы должны заключить союз с Кримуром против Линии — ради...

Толпа с отвращением взревела, заглушив ее голос.

Лив всматривалась в лицо президента, а президент, вытянув руки и обхватив трибуну, вглядывался в толпу. Он улыбался своим гражданам и ждал, когда те успокоятся.

Президент Хобарт встретился глазами с Лив. Он наклонился к своему помощнику и что-то шепнул ему на ухо.

— Президент Хобарт, я предлагаю...

Юноша осторожно положил ладонь ей на руку и сказал:

— Мэм.

Вскоре Лив вежливо вывели из зала Помощник сопроводил ее на другой конец города молча, словно желая извиниться, а затем покинул — придерживая шляпу, помчался обратно в Зал заседаний, и его спина скрылась в пелене дождя.

Лив осталась одна, да и к лучшему: вряд ли она смогла бы сейчас говорить. Она впала в шок. Столько недель читать об истории Республики, грезить о ней, разговаривать с ее падшим Генералом, чтобы в итоге обнаружить, что Республика — всего лишь экспонат в музее, из которого Лив теперь выгнали! Эго не укладывалось в голове.

Они отказались от ее помощи. Не выслушали ее советов. Она была не нужна им — и никак не могла повлиять на свою судьбу. Ее безопасность всецело зависела от президента Хобарта и его мудрости, которую Лив, увы, оценивала невысоко.

Она побродила по городу, иногда качая головой, иногда улыбаясь. Направилась на запад, быстро дошла до городских стен, рва и сторожевых башен. Помахала пареньку на башне, державшему ружье. Тот помахал ей в ответ. Он носил ярко-красный кивер офицера. Отцовский?

По другую сторону рва высились дубы. Прохладная, манящая тьма Лив хотелось убежать туда Бросить Генерала Может, Крид-мур уже не станет ее искать? К западу за лесом вздымались остроконечные пурпурные горы. Солнце клонилось к закату, превращая снег на вершинах в блестящую медную кайму. По-прежнему шел дождь, и тонкие холодные капли светились в косых лучах.

Лив сделала еще пару шагов к мосту, и путь ей преградил юноша. Лив узнала его по уродливой ведьминой бородавке на носу. Вот только кто это — Блиссет или Синглтон? Она не видела обоих с тех пор, как они нашли ее в лесу. А он, конечно, ее помнил. И покачал головой, стараясь не смотреть ей в глаза.

— Вы совершенно правы, сэр, — сказала она. — Для прогулок в лесу уже слишком поздно. Я могу заблудиться.

— Совершенно верно, мэм.

— Вы очень добры к гостям.

Лив повернула обратно. Она шла по грязным улицам Нового Замысла. Вместе все эти улицы образовывали кропотливо спланированное колесо — Лив не могла не признать, что такая планировка города изящна и рациональна. Как объяснял Мортон, в ней воплотился некий принцип организации и порядка, ценимый в Республике чуть ли не превыше всего.

Свет из окон домов струился золотой пеленой в вечернем дожде. Новый Замысел представлялся Лив колесом, которое отвалилось от огромного сверкающего часового механизма, долго катилось куда-то в одиночестве и, наконец, упало здесь, в этой канаве, в этой грязи. Оно все еще вертелось, цепляясь зубцами за жизни этих маленьких людей. Генерал умел строить на совесть...

А ведь этот город — настоящее чудо! Лив вдруг ощутила внезапный прилив любви к городу. Потрепанное, усталое чудо. Люди в нем стали незаметными, потому что привыкли к устоявшемуся укладу жизни; но это — последний осколок чего-то прекрасного. Величие касается каждого, кто здесь обитает. Жители Нового Замысла видят другой, прекрасный мир.

Бесцельно бродя по дождливым улочкам, Лив мечтала о том, чтобы спасти этих несчастных. Может, выступить с речью? Разработать план, какую-то хитроумную стратегию, которая заставила бы Линию повернуть назад? Или каким-то образом повести горожан еще дальше на запад, в безопасное место?

Они должны выжить. Ради Генерала.

Они должны выжить ради всего остального мира. Даже если они никогда не вернутся отсюда, даже если мир никогда не узнает о них. Неважно. Эта мечта делала мир прекраснее одним лишь фактом своего существования.

Лив прошла мимо дома доктора Брэдли. Тут же рядом тулилась низенькая длинная хижина, где стояли больничные кровати. Капитан Мортон уже показывал ее Лив. Полное подобие полевого госпиталя. За занавешенным брезентом дверью бездельничали трое охранников с копьями и саблями. У двоих были ружья.

Смеркалось. Лив стояла на улице напротив них. Волосы и одежда насквозь промокли, но ей было все равно. Холод еще не убил ее. Темноволосый юноша с отменной винтовкой, искусно отделанной серебром, обратил на нее внимание, но тут же выпрямил голову и сделал вид, что никого не заметил.

Генерал конечно же содержался внутри. Тайно, взаперти — как сокровище, которым город не знал, как распорядиться. Она вспомнила сказки, в которых чужестранец приносит нечто чудесное — сундук с золотом, гусыню, несущую золотые яйца, машину, ткущую невидимую пряжу, или духа, отвечающего на любой вопрос и знающего любые тайны, — в простую деревушку, не готовую к вторжению чего-либо столь волшебного и важного; в таких сказках крестьяне, возжелав странного сокровища, становятся ленивыми и злобными, поднимают друг на друга руку, жены отравляют мужей, сыновья убивают отцов в пустынных полях, и глава города, мэр или священник, наконец запирает сокровище в укромном месте или хоронит в холмах, надеясь вернуть мир. Иногда ему это удается, иногда — нет.

Лив подумала, не навещает ли президент Генерала — тайно, под покровом ночи? Не всматривается ли в его пустое старческое лицо? Кто же тогда посвящен в эту тайну — Вудбери? Мортон? Пэкхэм? Уоррен?

Лив не могла винить их за то, что они скрывали от нее свои планы. Да, она вернула этим людям их героя — но не ради них, не по какой-то объяснимой причине. Она привела его беспомощным. Появившись из ниоткуда. И, что ужасней всего, в компании агента Стволов. Знакомство с Кридмуром запятнало ее. Лив не могла винить их за подобные мысли — ей и самой иногда думалось так же.

Но куда подевался Кридмур? Может, его сожрало Чудовище или уничтожила Линия? Или вновь поработили Хозяева? Одиночество накрыло ее с головой.

46. КРИДМУР СРЕДИ ТЕНЕЙ

— Они ушли.

— Тебе не следовало оставлять их одних. Но мы простим тебе это, если ты снова найдешь старика.

Кридмур бежал, чертыхаясь и ломая ветки, хлеставшие его по лицу и раздиравшие окровавленную одежду.

Уже в полумиле от опушки, где он оставил Лив, он понял: она ушла, забрав с собой старика. Их запах стал затхлым, и он учуял чужаков.

— Это не линейные. Я знаю их запах. Это красные.

— Кто, Кридмур ?

— Так их называла холмовичиха.

— Мы прощаем тебе разговоры с нею, Кридмур. Найди Генерала, остальное не имеет значения! Беги скорей!

Голос в его голове был на грани истерики. В якобы спокойном и размеренном тоне слышались визгливые нотки. Не корчись Кридмур от боли, он даже счел бы это смешным.

Он выбежал на пустую поляну.

— Ониушли, Кридмур. Ты отправился на охоту за трофеями и бросил своего подопечного.

— Я оставил его с Лив.

— Женщина предала нас. Тебе следовало убить ее...

— Возможно.

— Если мы найдем их, тебе придется ее убить.

— Посмотрим...

Кридмур оставил опушку позади.

— Быстрее. Забирайся наверх.

Он взобрался на высокую крону ближайшего дуба, перепрыгивая в прохладной листве с ветки на ветку, и наконец встал на самую верхнюю — зеленую, узкую, толщиной с запястье. Надеясь, что та его выдержит, он обернулся на восток, откуда пришел, и окинул взглядом зеленый мир.

— Они приближаются. Все быстрей.

— Да, Кридмур.

— Когда началась охота на Чудовище, они отставали от нас на целую неделю. Как им удалось подойти так близко?

Он еще не видел линейных и не чуял их вони — запахов копоти, застарелого пота, угольной пыли, страха и стыда, — но уже мог их слышать: топот плоских стоп, сипение жирных глоток, глухое дребезжание ружей и бомб. Кроны деревьев дрожали, когда солдаты проходили под ними.

— Пока ты бездельничал, Кридмур, пока ты искал приключений, они настигли нас.

— Мы снова от них оторвемся.

— Враги окружают нас. Мир на краю сужается. Мы можем попасть в ловушку, Кридмур.

— Линейные слишком глупы, чтобы устраивать ловушки. Слишком глупы без своих Локомотивов. Простое невезение — наш единственный враг.

— Невезение сопровождает нас, Кридмур.

Кридмур достиг линейных перед закатом. Они шли сквозь сумерки с жужжащими электрическими факелами, катили свои тяжелые пушки, склонив головы, безмолвно и угрюмо. Карабкаясь по веткам, как обезьяна, он наблюдал за ними — с безопасного расстояния, конечно. Линейные, как правило, не смотрят вверх — они боятся неба. Но у них есть специальные устройства, и потому к ним все-таки лучше не приближаться.

Сколько их — понять было трудно: они рассеялись среди дубов группками по двое-трое. Что для них совершенно нехарактерно. Обычно они маршируют колоннами, как требует их Устав.

— С дисциплиной тут беда...

— Они далеко от своих хозяев, Кридмур.

— Они становятся похожими на нас.

— Это сброд. Машины, которые вот-вот сломаются. Не позволяй себе сочувствовать им.

— Не волнуйтесь. Ненавидеть я еще не разучился. Быстро же они идут! Никогда не видел, чтобы они передвигались так быстро без помощи техники.

— Они преданны своим хозяевам, Кридмур.

— Они знают, куда идут. Но почему?

— Мы не знаем. Благодаря машине?

— Наверное. Сколько их? Сто пятьдесят?

— Их число сокращается. Но по-прежнему слишком много, чтобы гарантировать твою победу в бою. Все зависит от того, чем они вооружены.

— Кто из них главный? Я мог бы его убить.

— Его место займет другой. А ты можешь умереть.

— Трусость вам не к лицу.

— Иди, Кридмур. Найди Генерала.

— Найду. Но не для вас.

— Посмотрим. Беги, Кридмур. Держись впереди них.

Он так и карабкался по кронам деревьев. И через час почувствовал запах, который не спутать ни с чем — запах распиленной древесины, очага, скота и домашней птицы, железа, женщин и детей.

Вскоре он подобрался к краю дубовых зарослей и взглянул сквозь занавесу из листьев на высокие стены по ту сторону широкого пустого рва. За стенами виднелись низкие бревенчатые крыши Нового Замысла, Огни в домах потухли, город дремал в лунном свете.

— Милый городишко! Уютней, чем я думал.

— Этот город — недоразумение, Кридмур. Его жители принадлежат прошлому. Найди Тенерала, а их оставь гнить дальше.

Стражи. Стоят на постах около рва. Сидят в сторожке на краю моста. Караулят на улицах, прислонившись к бревенчатым стенам и прикрывая ладонями свечи. Для затерянного городка, отдаленного во времени и пространстве от жестокого мира, Новый Замысел очень истово радел о собственной безопасности. Что ни говори, а от старых привычек избавиться трудно.

Кридмур проскользнул мимо стражи без единого звука.

— Вот самый большой из здешних домов, верно, дружище? Я так долго шатался по лесам, что даже этот сарай теперь кажется дворцом. Держу пари, там сидит их главарь. Что скажете?

— Мы здесь только затем, чтобы вернуть Генерала, Кридмур.

— Ох, как давно не был в городе, даже в таком. Хочется порезвиться, друг мой.

— Нет. Ты забыл о Клоане? И...

— Ну, так остановите меня.

— Торопись, Кридмур.

Внимание Кридмура привлекла старая ржавая щеколда на дверях маленького, размером с сарай, домишки неподалеку от центра города. Стены домика образовывали восьмигранник. Что это — церковь? Гробница? Тюрьма?

Он переломил щеколду пальцами и выкинул обломки в грязь.

Пыль, затхлый воздух с запахом пота, старая бумага — ничего движущегося и живого. Но Кридмур все же осторожно вошел. Во мраке зрачки его расширились и стали похожи на зияющие ружейные отверстия. Но он оказался всего лишь в библиотеке. Каждая из восьми стен была исполосована кривыми линиями грубо сколоченных стеллажей. На полках стояли гроссбухи и книги, лежали стопки старых брошюр и газет.

Кридмур провел пальцем по пыльным кожаным корешкам трудов — политическая философия, военная история, духовные наставления. Какое трогательное и жалкое зрелище: целая полка, отведенная пафосным трактатам и притчам Улыбчивых. Трудно представить, кому эта никчемная писанина могла показаться сокровищем, достойным того, чтоб тащить ее на Край Света. Нашлась здесь даже заплесневелая, рассыпающаяся стопка выпусков «Разорванных цепей» — печатного органа Освободительного движения. Сколько лет прошло с тех пор, как он видел эти страницы, эти убийственно серьезные и пылкие религиозные воззвания? Ему было стыдно на них смотреть.

— Это бессмысленно, Кридмур. Двигайся дальше.

— Минутку. Мне любопытно. Это странный городок.

— Выполняй приказ, Кридмур.

Большинство полок оказалось завалено дельными, умными книгами о высоком, о морали и политике — и только в самом низу, ближе к полу, нашлась полка с любовными романами и детскими приключенческими историями. Бумага была почти такой же старой, как сам Кридмур, хотя истории, скрытые под этими обложками, он мог купить и в прошлом году где-нибудь на рынке Китона

— Ничего не меняется, правда? Все стареет и изнашивается, но часто ли появляются новые идеи?

— Кридмур.

— Я, конечно, не утверждаю, что это — новая идея...

— Нет. Ты повторяешься. Вперед.

В центре комнаты стоял пюпитр, на котором, словно историческая реликвия, покоилась толстая книга с гладкими страницами.

Осторожно проведя по ней пальцем, Кридмур оставил след грязи и пота.

— Хартия! Как ностальгично... Вы-то хоть помните?

— Кридмур, двигайся дальше.

— Конечно! Вы никогда не были ни мыслителями, ни строителями. А это — их Священное Писание. С его помощью они регулировали общественный порядок. Но какое вам дело до общественного порядка?

— двигайся дальше, Кридмур.

Он стоял, переворачивая страницы, и качал седой головой.

— О ней сейчас почти не слышно в наших краях. Если и вспоминают, то лишь в насмешку. Как же легко над ней насмехаться. Как благочестивы эти наставления. Как наивны надежды. Какими мудрыми они себя мнили! С такими, как вы, они не считались, правда, дружище?

— Аиния сломила Республику. Аиния изгнала их из мира. Мы. могли заключить с ними союз.

— И это привело бы их к гибели: ваше прикосновение ядовито, мой друг. Но гляди-ка! Признаюсь, что я уже настолько стар, сентиментален, что даже нахожу этих людей симпатичными. Помнишь их вербовщиков, что разгуливали по улицам в красных мундирах? Они презирали грязные притоны, где таился я! Все могло бы повернуться по-другому, если б я тогда протрезвел, расплатился по счетам, вышел бы, моргая, на свет и присоединился к ним! Уж я-то примыкал и к куда более глупым движениям, это уж точно. Но эти... слишком напоминали овец. А мне хотелось быть волком. И почему-то с ними мне было противно. Вот и девушки у них — пускай приличные и добрые, но совсем не красавицы... Да и я был совсем еще молод.

— Сейчас ты для них бесполезен, Кридмур.

— К их чести! К их чести!

— Ты сам знаешь, кто ты.

— Ты сделал меня таким, мой друг.

— Ты сам пришел к нам, Кридмур.

— Да? Не припомню такого.

— Они прогнали бы тебя, как бешеного пса. А мы тебя любим, Кридмур. двигайся дальше, а не то мы снова ударим Кнутом.

В городе прошел холодный дождь. Два охранника шлепали ногами по грязи, и фонари их оставляли в ночи мягкий и дымчатый золотистый след. Застыв, Кридмур подождал, пока они пройдут. И повернул на восток. А чуть погодя остановился и втянул носом воздух.

— Я его чую.

— Да, Кридмур. Генерал здесь...

— О нем неплохо позаботились, благослови их Бог.

— Он наш.

— Это вы так говорите... Там, в том здании, я чую кровь и запах лекарств... Это госпиталь?

— Мы слишком много времени проводим в госпиталях.

— Ваша правда. Война больше не свежа и не юна.

— Тогда ступай и верни его.

— Еще рано. Я также чую нашу общую подругу-докторшу, молодую миссис Альверхайзен. Бедняжка Лив там, недалеко...

— Да, Кридмур. Мы знаем. Нам она больше не нужна.

— Полагаю, мы должны навестить ее и предупредить...

— Ты обезумел? Она может поднять тревогу. Иди к Генералу.

— Нет. Не сейчас.

— Кридмур, выполняй приказ.

— Нет.

— Ты забыл, что такое Кнут, Кридмур?

— Я не забыл, что такое Кнут, и не простил вам его удары. Но я его не боюсь, и не только сейчас. Я вам нужен. Больше у вас никого нет. Вы не посмеете меня тронуть. Я буду делать, что захочу. Теперь вы — всего лишь голос в моей голове. Всего лишь пассажиры. Всего лишь голос дурной совести, а на голос совести я уже давно привык не обращать внимания.

— Если не будешь нам служить, ты окажешься бесполезен для нас, и мы тебя уничтожим.

— Знаю. И поэтому я буду служить вам. Но не сейчас. Сейчас женщина важнее.

— Однажды все изменится.

— Однажды все изменится. Однажды умрете даже вы...

— Осторожней, Кридмур.

...Весь этот диалог произошел в одну секунду между падениями двух дождевых капель. Одинокая черная туча проплыла мимо луны. Лунный свет снова упал на морщинистое лицо Кридмура. Дождь иссякал, становился робким. Порыв ветра пронес мимо Кридмура холодные брызги воды, и на этом все закончилось.

— Но не сегодня и не от моей руки. Однажды это сделает кто-нибудь лучше, чем я.