Глава пятнадцатая. Лучшее лекарство от головной боли.

Пора бы «Херсону» добраться до Владивостока… давно пора! Однако, если мы взглянем на безбрежные просторы Великого Океана, по сущему недоразумению названного Тихим…

Удивительно, что плывущие в этой великой пустоте, кажущейся безбрежным межзвёздным пространством, суда вообще куда-нибудь доплывают…

Во время боя с «Америка-Мару» в русский корабль попало всего два снаряда. Один из них вломился в опреснитель, внеся изрядную реконструкцию в систему его теплообменников и конденсаторов… а второй врезался в «систерну» с принятой в Сайгоне пресной водой… Цистерна приняла на себя удар снаряда, растворив без остатка энергию взрыва в своих трёхстах тоннах, но, к сожалению, «по запарке» пробоину во время не заметили, и забортная вода, смешавшись с водой пресной, безнадёжно её испортила…

В смысле, пить-то её было можно, но вот использовать для питания паротрубных котлов – где парообразование происходит в проходящих через топку тоненьких «колокольчиках» и которые безбожно засоряются налётом соли на внутренних стенках – было уже нельзя…

Ближайшим местом, где можно было пополнить запас воды и произвести срочный ремонт – был Циндао…

Самое смешное, что осенью 1895 года русский флот получил разрешение китайского правительства приходить на зимовку в Кяочао. Однако, этим правом русские не воспользовались.

Господам офицерам куда больше нравилось проводить время в Нагасаки… гейши… чайные домики… временные жёны… мадам Баттерфляй… романтика.

И зачем им негостеприимный китайский берег? Правда, что бухта Киао-Чао лежит на берегу глубоко простирающегося в сушу обширного залива…

Правда, что помимо обширной и удобной бухты Кяочао, на которой был хороший рейд (аванпорт), и большого рейда перед крохотной рыбачьей деревушкой со стороны Желтого моря, будуший порт имел прекрасную гавань…

Правда, что неподалёку были разведаны значительные запасы высококачественного каменного угля…

Но ведь гейш-то не было? Вот то -то и оно-то…

Свято место пусто не бывает!

Доверенным лицом кайзера, которое лично разведало все побережье и оценило по достоинству бухту Кяочао, был адмирал Альфред фон Тирпиц. Линия поведения его определялась следующим положением: «… если немецкая торговля должна была отказаться от роли посредника между английской и китайской продукцией и хотела выбрасывать на азиатский рынок собственные немецкие товары, то она, как и наша эскадра, нуждалась в собственном Гонконге…»

Сначала немцы пытались действовать «по хорошему»… однако злобные китайцы от чего-то вовсе не хотели расставаться со своей территорией… экое невежество.

После неудачи переговоров в Пекине германское правительство искало только удобного случая, чтобы начать действовать иными методами. Такой «случай» не замедлил представиться.

На территории Шаньдуна, в местечке Уэн-чу, были убиты туземцами два германских миссионера.

В который раз трупы миссионеров сыграли свою стандартную роль – роль удобного предлога для развязывания маленького империалистического наступления!

Но в эпоху отсутствия политкорректности применение репрессалий было обычным делом.

Вспомните, во время Боксерского восстания казус белли был тоже – убийство двух миссионеров (вообще, они бы, миссионеры – радоваться должны, что пострадали – «Умирает монах – небеса ликуют!», как говаривал Фома Аквинский) причем войска НАТО (зачеркнуто) международные миротворческие силы ООН(зачеркнуто) банду империалистических хищников(зачеркнуто) международный контингент возглавлял именно германский генерал!

14 ноября 1897 года германская эскадра под командованием фон Дидерикса (двоюродного брата нашего Дитерихса, министра Двора Его Императорского Величества) вошла в Кяочао и, высадив корабельный десант в 600 человек, без выстрела захватила Циндао. Одновременно были сделаны энергичные и полные возмущения представления правительству богдыхана в Пекине.

Германское «возмущение» по поводу убийства миссионеров улеглось только тогда, когда в 1898 году были оформлены:

1) передача Германии в аренду на 99 лет всей бухты Кяочао и Циндао с значительной территорией и прилегающими островами «для ремонта и оборудования судов, а также для хранения материалов и запасов оборудования, необходимого для этого»;

2) концессия на право постройки железной дороги от Циндао до Цзинань.

3) право использования и эксплуатации недр в пределах десятикилометровой полосы отчуждения по трассе этой дороги;

4) право на постройку укреплений в Циндао для его защиты и, наконец,

5) установление так называемой «нейтральной зоны» вокруг Кяочао и Циндао, радиусом в 50 км, в пределах которой немцы могли маневрировать своими вооруженными силами (производить переброски, выходить в лагеря и на учения ну и так далее).

Если бы убийства этих миссионеров не было – его германским военным стоило бы выдумать… китайцы почему-то так и считали, что… впрочем, как можно такое вообразить! Унмоглих!

Потому как офицеры Второго Бюро Генерального Штаба Кайзера занимались в Китае исключительно коллекционированием фарфора и вееров династии Тан…

За прошедшие шесть лет окрестности Циндао преобразились – как по мановению волшебной палочки…

Удачное географическое положение, наличие на территории Шаньдуна ценных ископаемых, в первую очередь угля, наличие дешевых рабочих рук ввиду перенаселенности этой провинции Китая и прекрасный климат содействовали быстрому притоку частного германского капитала. Следствием этого было быстрое развитие города и порта.

В феврале 1904 года была готова большая гавань с судостроительными мастерскими на голове мола, и тогда же в Циндао пришел первый поезд, то есть была закончена железная дорога до Цзинань протяжением в 395 км, хоть однопутная – но с развитым станционным хозяйством. В Цзинани начали работу угольные копи, и весьма кстати! Потому что к этому же времени были установлены регулярные рейсы с отечественными портами пароходов Hamburg-Ameriкa Linie и Norddeutscher Lloyd.

«Опорный пункт был на подъеме благодаря наличию шаньдунского угля, на который в Восточной Азии большой спрос… возможность добывать и обрабатывать руды и предполагавшаяся постройка металлургического завода со сталелитейным и вальцовочными цехами давали перспективу создания ряда промышленных предприятий. Никакой горный завод во всей Восточной Азии и Западной Америке не имел таких перспектив; железный и стальной рынки перешли бы в наши руки и подняли бы экономическое и политическое значение Германии на такую ступень, что это в свою очередь воздействовало бы на все отрасли германского экспорта» – это говорил великий Бисмарк!

Ко времени нашего рассказа в по-немецки добротно отстроенном городке проживало около сорока тысяч жителей… две тысячи человек, остальные – китайцы.

Основной контингент европейцев был: административные лица, представители фирм, агенты, купцы, старшие мастера и бригадиры на всех производствах и их семьи.

Вся местная рабочая сила состояла преимущественно из китайцев, (относительно большое число которых объясняется значительными строительными работами в порту, в городе и в крепости); кроме того, все портовые грузчики были также из туземного населения. Грузить уголь -это была работа не для белого человека.

Небольшой процент квалифицированных рабочих в портовых мастерских, на электростанции, водопроводе состоял также из китайцев, прошедших ученичество в специальных немецких школах в Циндао и работавших под руководством немецких мастеров и бригадиров.

Как это знакомо! «Немец у нас капитан – русские всё кочегары!»

Город имел водопровод, канализацию и телефонную станцию. Основная часть его была застроена солидными бюргерскими каменными домами, как в старом добром Фатерлянде, обрамленными зелеными насаждениями и разделенными широкими и хорошо мощенными улицами.

Наличие хорошего госпиталя, библиотеки, колледжа и нескольких технических школ, наряду с общим благоустройством города, в лучшую сторону выделяло Циндао по сравнению с аналогичными «форпостами» других европейских стран.

Единственное, что существенно отличало от этого города – Владивосток, Артур или Хабаровск – в них Вы никогда бы не увидели таблички «Собакам и китайцам вход строго воспрещён!». В каждой избушке – свои игрушки…

А управлялся Циндао – комендантом военно-морской базы. И относился, собственно – не к ведению Министерства Колоний Второго Рейха – а к компетенции Военно-Морского Министерства.

Потому как важной задачей базы было хранение мобилизационного запаса вооружения, боезапаса и всех видов снабжения для вспомогательных крейсеров – рейдеров, которые здесь предполагалось вооружить с началом войны для действий на торговых путях противников. Будем говорить прямо. На торговых путях англичан!

База состояла из казенной верфи с доками и мастерскими, складов твёрдого и жидкого топлива (на базе имелся запас в 20000 т морского кускового угля), арсенала со складами боезапаса и мастерскими, складов технического снабжения и вспомогательных устройств в виде кранов, подъемников а также плавучих средств.

В состав судостроительной верфи например, входили: плавучий док в 16000 т (410 х 98 х 36 футов), который стоял у западной оконечности мола, в специально вырытом для него ковше, малый плавучий док, стационарный кран на 150 тонн и небольшой плавучий кран.

В сущности верфь была маленьким, но полноценным судостроительным заводом с новым оборудованием…

Поэтому «Херсон» могла бы быть не только отремонтирована, но и при необходимости отстроена заново!

Вот только примет ли её во время войны нейтральный порт – более чем на 24 часа?

«Donner Wetter!» – воскликнул капитан второго ранга фон Мюкке… – «ну странные Вы вопросы задаёте! Что значит – можно ли встать на ремонт? Не можно, а нужно!»

«А как же япошки?» – осторожно спросил Тундерман Первый.

«Da jebal Ja ich – ihre gelb in den Hintern!» – из уважения в гостю, фон Мюкке первую половину фразы произнёс на чистейшем русском…

Вот только не надо! Не надо считать фон Мюкке, допропорядочного, законопослушного немца, у которого в крови «Закон» и «Порядок» – приверженцем князя von Kropotkin…

Если бы речь шла о конфликте между цивилизованными странами – а таковые казусы, увы, встречаются, не смотря на все старания гуманистов и либертианцев… особенно в этом плане опасны реваншизм Франции и претензии на мировое господство Соединённого Королевства…

Тогда, вероятно, фон Мюкке действовал бы строго по инструкции… ну может быть, всё же не был бы чересчур беспристрастным… как не крути, к нему обратился за помощью пусть остзейский – но всё же немец! Почти соотечественник, доннерветтернохэмаль…

Так что инструкции инструкциями – но, вероятно, подобно адмиралу Нельсону – фон Мюкке приложил бы свою подзорную трубу к тому глазу – который слеп, и с чистой совестью бы произнёс – «Какие нарушения нейтралитета? Ничего не вижу!»

Но здесь, майне херрен… здесь произошло нападение злобных азиатов на представителей белой расы!

Вот только не надо считать фон Мюкке расистом! Он с равным уважением относился к людям – кто бы они ни были: баварцы, тирольцы, мекленбуржцы, швабы, пруссаки или даже саксонцы… впрочем, последних он считал всё же несколько Das schmutzige Blut… ну, Вы же понимаете… разные там полячишки примешались… и жиды, опять же… одним словом – Mischling!

А вот япошек фон Мюкке вообще за людей не считал… ну мало ли что они на двух ногах ходят! Вот в Сурабае он видел дрессированного орангутанга – тот вообще носил штаны, ел из тарелки при помощи ножа и вилки и даже курил сигару… И что, его тоже считать человеком? Ho-ho-ho!

Ну, в лучшем случае – япошата, это Untermensch, так сказать – переходная стадия… Немецкий офицер уважает права животных, но переговоров с ними не ведёт!

И поэтому, когда к фон Мюкке следом за Тундерманом Первым появился японский консул (японцы в Циндао были, около тысячи человек – в основном мелкие торговцы, ремесленники и прислуга) -то господин военный губернатор вначале долго выяснял, в каком японец чине, потом сравнивал по специальной табличке его чин со своим – а когда убедился, что его чин выше – с огромным удовольствием на японца наорал.

Если бы мама японского консула восприняла бы всерьёз то, о чём намекал японскому консулу фон Мюкке – ей бы хватило позора до конца её жизни… одна только предполагаемая интимная связь со свинской собакой, от которой и был зачат несчастный консул, чего стоила!

Не говоря уже о том предположении, что именно фон Мюкке и является истинным отцом японского консула… всё-таки пребывание фон Мюкке в качестве военно-морского агента в Петербурге не прошло даром, существенно обогатив и разнообразив его лексикон.

… Циндао был связан подводным кабелем со всем цивилизованным миром – через Вейхайвей…

И в течение часа из монументального, с дорическими колоннами, здания Имперской Почты было отправлено две телеграммы – одна в Токио, в МИД… вторая – собственно в Вейхайвей…

… Капитан Королевского Флота (точнее, Флота Короля, но первое – вернее… флот державы, над которой не заходило солнце – был поистине королевским… ) Артур Кроми внимательно перечитал длинную и обстоятельную депешу…

«Конечно, не по -джентльменски прибегать к услугам подобных субъектов… честная игра, и всё такое! Но – разгрызи меня Господь – мы не в Регби! И этот продажный гунн – всё же крайне полезен. С какой истинно немецкой педантичностью он изложил список боевых повреждений русского крейсера, перечислил его оснащение и вооружение… да, шесть сорока пяти -калиберных 120-мм, шесть пятидесяти-калиберных 75-мм, именно так и написано у Джейна. Точь в точь. Этот „руски“ просто опасен. Нет, выпускать его не следует! Вон он как ловко расправился с двумя японскими авизо… на одном, вроде, погибли наши? О, шит! Булл шит! Это „Иванам“ с рук не сойдёт.

Нет, надо немедленно известить адмирала! Нашего карманного адмиралчика…»

Солнце слепило глаза адмиралу Того. Будто огненный обруч стягивал виски… и ветер, это проклятый ветер… сильно болела левая половина головы. А правая рука – онемела, её как будто покалывали сотни крохотных иголочек…

Он разлепил ставшими будто свинцовые веки – и, превозмогая себя, спросил:«Каков ответ?»

Адъютант раскрыл кожаную папку с вытесненной на обложке хризантемой и прочитал:«Комендант Циндао сообщает, что русский корабль „Hertson“ находится в гавани под защитой германского флага. Корабль в установленном порядке разоружен, не может принимать участие в боевых действиях. Его нейтралитет неукоснительно соблюдается…»

«Слова, слова… этот проклятый гайджин просто издевается над нами! Приступить к операции „Восхождение на гору Ниитака!“»

В предутреннем тумане несколько японских истребителей проскользнули в гавань…

Они твёрдо знали, к какому причалу им идти – у каждого командира была на руках подробная схема гавани, вычерченная аккуратной немецкой рукой!

Атака была внезапной, стремительной и удачной!

Однако вследствие совершенно непонятного стечения обстоятельств они вместо «Херсона» торпедировали корабль Императорского и Королевского флота Броненосный Крейсер «Мария-Терезия», порт приписки Триест, в недобрый час прибывший в Циндао с дружественным визитом.

К счастью, никто из австрийского экипажа не пострадал – только на камбузе был ошпарен лакомившийся в эту минуту компотом баталер Гашек, будущий автор знаменитой книги «Тсу-Сима, или похождения бравого матроса Швейха», полную искромётных Die jьdischen Schutken.

Однако сам крейсер торжественно и величаво, как сама Двуединая монархия – сел на грунт прямо у стенки… вот как можно перепутать первый причал и пятнадцатый? Уму не постижимо… и ведь силуэты с «Херсоном» совсем разные…

На отходе японцы были обстреляны брандвахтенным миноносцем S-71 (бывшим китайским, трофеем из Таку) и в ответ наваляли ему по полной(три немецких 47-мм против полутора десятка от 57 до 75-мм).

При этом с японских эскадренных миноносцев вперемешку с «Тенно хейку банзай!» доносились возгласы «Хуррей!» и звуки песни «Правь, Британия, волнами!»(последнее обстоятельство так и осталось доселе неразгаданной загадкой века… )

Очевидцы рассказывают, что в последние минуты на палубе немецкого кораблика собрался остаток его экипажа, который запел – Nach oben Sie, die Genossen, allen nach den Stellen! – песню про подвиг героического крейсера Viking, по русски же – «Варяг»…

Когда же волны захлестнули чёрно-белый флаг Флота Открытого Моря, моряки на прощание троекратно прокричали «Хох!»…

Кайзер Вильгельм Второй пробежался из угла в угол кабинета и остановился, как вкопанный, у стола: «Еще раз… и эти косорылые макаки посмели! На крепость Великогерманской империи немецкой нации! Посягнуть!! Я ничего не путаю? Доннерветтернохэмальквачундшайзепоцтаузенд!! Телеграмму кузену Михелю – „В этот тревожный час, когда, инспирируемые англичанами недочеловеки посягнули на святые устои цивилизации… “»


… Реконструируя в последствии события той ужасной зимы, которая ввергла Человечество в ужасающую, непревзойдённую до сего дня (и к счастью, что не превзойдённую) мировую бойню, продолжавшуюся немыслимо долгий срок – семь ужасных месяцев, жертвой которой стали более миллиона только погибших, с обеих сторон, задаёшься вопросом – что же побудило адмирала Того отдать тот роковой приказ?

Автору кажется, что адмирал уже ТОГДА был нездоров… посудите сами:

Внезапное онемение или слабость определенной части лица, руки, ноги (особенно одностороннее).

Внезапное ухудшение зрения одного или обоих глаз. (у Того – правого глаза)

Внезапный паралич (обычно односторонний). (у Того – онемение правой руки)

Внезапное головокружение или головная боль с тошнотой и рвотой. (голова у адмирала сильно и часто болела!)

Внезапное затруднение речи. (адъютант адмирала, лейтенант Ичимидзу Сакаси отмечал, что в иные моменты ему было трудно стенографировать)

А ведь это всё – симптомы транзиторной ишемической атаки (ТИА), которая является предвестником инсульта. Ее причина – временное и несколько менее выраженное нарушение мозгового кровообращения. Признаки ТИА такие же, как и при обычном инсульте, но они временные. Длительность ТИА обычно не превышает 15 минут. Как уже сказано, это состояние является предвестником, «сигналом» к тому, что в скором времени можно ожидать развития инсульта.

К сожалению, автор не может подтвердить свою гипотезу никакими ссылками или документальными подтверждениями, потому что обстоятельства гибели Того во время второго обстрела Порт-Артура исключали саму возможность посмертного исследования его тела… ну, знатоку истории не мне о этих событиях рассказывать, а для любопытствующего молодого читателя более подробно о гибели талантливого адмирала, который просто не успел реализовать весь свой потенциал, я расскажу в своё время… несколько позже.

Понятно, что Адмирал Того не пошел бы на это – то есть на атаку Циндао, в здравом уме… однако после микроинсульта, осложненного параноидальным синдромом – отчего же нет? А возразить Того было некому – благо, после побед в Желтом море (при атаке Артура и потоплении «Варяга») амбиции молодых японских офицеров возросли до небес.

В конце концов – Того не собирался топить австрийский крейсер или немецкий миноносец – так уж вышло… случайно? Раз случайность, два случайность… три – уже закономерность…

Мы не будем углубляться в конспирологию… хотя занятие по поиску мирового заговора масонов, социялЪ-дэмократовЪ или мифического Профинтерна сами по себе весьма увлекательны!

Просто спросим себя – «Кому выгодно?» «Кво продест?»

Великолепие случившегося анекдота именно в том что это неожиданное событие оказалось крайне выгодным прежде всего Германии.

Любезнейший секретный Карл Фридрихович, резидент Второго Бюро в Циндао, угостив Того новым своим «сакэ», сделал для победы Германии в грядущей мировой войне, может быть больше, чем мог вообще сделать какой-либо человек, действуя один, на свой страх и риск.

«Сейчас» (в 1904 – ом), никто не подумал бы, что будет «Вельт-Криг», или вообще случиться что-либо глобальное – предполагалось, что Англия активно станет всех мирить. Германии же было нужно, чтобы она вмешалась чуть более активно!

А активность Великобритании заключалась в том, что она вступит в русско-японскую войну только после вступления в неё на стороне России третьих стран… значит, нужно сделать так, чтобы эти третьи страны имели к войне обоснованный повод! Конечно, России становилось после этого гораздо труднее – даже с учётом новых союзников.

Но вот вероятность нахождения России, после этого, в составе Антанты была бы очень сомнительна.

Разорвать сближение Франции и Англии, с одной стороны – и Российской Империи – с другой – это и была «сверхзадача», как сформулировал бы её режиссер Общедоступного Художественного Театра Станиславский…

Ну, это была всё-таки не сама задача, а её половина… Сближение той же Франции и России очень напоминало сближение кучера и лошади… причём овсом питалась отнюдь не «Белль Франс» – там, в основном предпочитают… лягушек? О нет. Виноградных улиток и устриц… тьфу, какая гадость. То ли дело старый добрый айсбайн или тарелка мюнхенских сосисок…

Второй и основной частью задачи – было организовать сближение России и Германии!

Что же касается Антанты – то присоединение к ней России есть противоестественное, антиисторическое развитие событий… союз с кем? с дэмократическими державами и против кого? против легитимных центральных империй…

Абсолютно не научно. Даже как альтернативный путь развития истории не может рассматриваться…

… На могучие лапы вековых сосен тихо падал огромными хлопьями синеватый в наступающих сумерках снег… В камине шипели и потрескивали ароматно тлеющие можжевеловые угли. Тяжело, маслянисто плескался в хрустальных бокалах арманьяк.

Два кузена молча смотрели на играющие за каминным экраном отблески огня.

Часы пробили полночь…

«Скажи мне, Михель – ты будешь вместе со мной, вместе с Германией?»

«Друг мой, Вилли… я очень уважаю тебя, как умного и талантливого правителя! Но я знаю, что в любой момент ты будешь думать прежде всего о СВОЁМ народе… не отнимай же у меня это право!»

«Я не понимаю тебя…»

«Да всё очень просто. Ты, я верю – испытываешь ко мне добрые чувства. Я это знаю – и весьма ценю… но думаешь ты прежде всего о благосостоянии своих подданных, и это прекрасно.»

«Михель, перестань говорить загадками!»

«Ну, какими уж тут загадками… ты посылаешь мне телеграмму – с тёплыми словами поддержки в борьбе с япошками… и тут же закрываешь глаза на торговлю твоих подданных с ними!»

Кайзер воинственно встопорщил усы…«Не думаю, что речь идёт о чём-то серьёзном»

«Да, разумеется, сущие пустяки…»

Михаил открыл лежащую на курительном столике бархатную папку с двуглавым орлом:«Так, посмотрим… Завтра пароходом гамбург-американской линии „Самбия“ пойдёт из Гамбурга японский груз в 326 полевых и 93 горных орудия, а также много броневых плит… Отправитель – фирма Крупп, Эссен…»

Канцлер мгновенно покраснел до самых кончиков ушей и гаркнул:«Бирка!»

«Яволь, мой фюрер!»

«Это… правда?»

Бирке фон Биркенау, учтиво изогнувшись, принял из рук Его Императорского Величества Михаила Александровича папку, изящно вставил монокль, перелистнул пару страниц…«Натюрлих, экселенц!» (естественно, содержимое папки не вызывало у него сомнения – ведь он сам и «слил» давеча эту информацию одному русскому по фамилии фон Ламсдорф… )

«Как объясните?»

«Купчишки, экселенц…»

Михаил улыбнулся:«Мой камердинер так же объясняет мне, отчего дворцовые прачки бастуют – да бляди они, говорит, твоё царское величество…»

«Я посоветовал бы дать им крепкого пинка, чтобы они летели прямо в Рур…»

Операция «Брудершафт» продолжала развиваться по намеченному в Цоссене плану…


Телеграмма Вице-Адмирала Макарова – Начальнику Главного Морского Штаба, Свиты Его Величества Контр-Адмиралу Рожественскому, 13 Февраля 1904 года?7. Милостивый Государь, Зиновий Петрович. Было бы весьма полезно устроиться получением японских газет, в которых говорится о войне. – Это мог бы сделать французский морской агент. По всей вероятности, в Токио французский агент следит за газетами, а потому мог-бы все, что интересно, вырезать и посылать в посольской почте в Париж, откуда это можно бы было переслать в Порт-Артур – ко мне. Вероятно, там есть разведчики. Даже было бы еще лучше просто высылать 2-3 наиболее интересные газеты, но чтобы пересылка делалась не просто, а через Францию, иначе японцы догадаются как нибудь, станут перехватывать газеты и будут выпускать наиболее интересные номера.

Вообще, прошу Вас, считать это дело за собой. Надо сейчас-же на что нибудь решаться и что нибудь предпринимать. Если угодно, то можно запросить Наместника, но я думаю, что у него дело это не организовано.

Что касается вопроса о соединении с возможными подкреплениями, то к этому времени можно-бы было отвлечь внимание неприятеля нападениями на различные его точки. Вообще, отзыв подкреплений будет крупным моральным ударом для нас и покажет, что мы не хотим выйти из пассивной роли, между тем как надо сделать все, чтобы перейти к роли активной, и «Бог милостив», может быть, что нибудь и удастся…

При этом препровождаю расписание моего маршрута. Там же помещена надпись, что, в случае перемены, я буду телеграфировать. Вероятно в том пункте, где я встречу Наместника, придется остановиться. С совершенным уважением и преданностью. С. Макаров.

Резолюция Начальника Главного Морского Штаба:«Прошу написать сегодня Епанчину, в связи с тем что сволочи французы отказались – чтобы он выписал на немецкое имя в Берлине две японские газеты, а оттуда переслать их нам для немедленной дальнейшей отправки, одну на английском языке и одну на японском, но непременно разные; указать отсюда – какие».


Телеграмма Наместника Е.И.В. – Командующему флотом Тихого океана Вице-Адмиралу Макарову, 13 Марта 1904 г.?604.

Управляющий Морским Министерством сообщил мне, что распоряжения о напечатании Вашей «Тактики» – сделаны. Подписал: Генерал-Адъютант Алексеев.


Телеграмма Командующего флотом Тихого океана – Наместнику Е.И.В., 24 Февраля 1904 г.?54.

Прибыл в Порт-Артур и вступил в командование флотом. ГОСУДАРЮ не доносил. Подписал: Вице-Адмирал Макаров.


Телеграмма Командующего флотом Тихого океана – Наместнику Е.И.В., 24 Февраля 1904 г.?63. В три часа дня «Ретвизан» благополучно снят с мели и введен на внутренний рейд. Подписал: Вице-Адмирал Макаров.


Из личного дневника лейтенанта Императорского Флота Японии Ичимидзу Сакаси: «… Здесь, у островов Эллиот, в „известном месте“ (именно так ответил наш Адмирал, когда некий гайджинский журналист спросил, где находится походная база Императорского Флота, блокирующая Порт-Артур), началась наша скорбная дорога. От этих бесприютных скал, расположенных в 170 милях от устья реки Ялу, на лесистых берегах которой наши младшие, глупые братцы из Императорской армии (Примечание переводчика. Именно так, иероглиф „Армия“ начертан подчёркнуто небрежно) пытались подражать Нашим Славным Победам…

Отпросившись у Адмирала, вместе с матросами, отправленными на ловлю свежей рыбы – которая изрядно пополняла наш скудный рацион, я высадился на неприветливый скалистый берег… Под неумолчные крики чаек я два часа побродил по серому, тяжёлому песку, поднялся к вершине прибережного холма – и там, среди засохшей прошлогодней травы, нашёл цветок бессмертника, который и подарил Адмиралу.

Тот рассмеялся, и сказал, что глупые гайджины, не понимающие прекрасного, возлагают такие цветы на ямы, куда зарывают гнить своих мертвецов…

А потом задумчиво произнёс:„А знаешь ли, какое самое лучшее средство от головной боли? Это острая катана… “

Адмирал был в хорошем настроении…»


В Российском Императорском Флоте вспомогательные суда – транспорты, например, всякие – традиционно называли именами великих русских рек… Так и появлялись в корабельном составе разного рода «Днепры», «Рионы», «Енисеи»…

«Амур» – тоже был транспортом… минным.

В 1889 лейтенант В. А. Степанов предложил конструкцию минного заградителя, обеспечивающую постановку до 10 мин в минуту. Для этого использовался особый кормовой минный кран (Т-образный направляющий рельс, подвешенный над низко расположенной, закрытой минной палубой). В 1895 упрощённая система Степанова, без парового привода брашпиля, была использована в проекте будущих «Амура» и «Енисея». Отказ от механизации увеличил команду на 70 матросов (теперь их стало 262 человека), для их размещения конструкторы увеличили полубак, что несколько снизили ходовые свойства. Строил корабли Балтийский завод – а значит, строил долго, дорого и плохо… однако, к войне успели.

«Амур» был не слишком -то велик, две с половиной тысячи тонн водоизмещения, из артвооружения – пять 75-мм и столько же 47-мм… Но только он мог принять на борт 450 мин.

Капитан второго ранга Степанов впоследствии стал командиром «Енисея», так неудачно подорвавшегося у Талиенвана на собственной мине и видимо, вследствие загруженности единственного Артурского дока, вышедшего из строя до конца войны.

Командиром «Амура» стал капитан второго ранга Г.А. Бернатович…

Из воспоминаний Вице-Адмирала В.А. Степанова «Вместе со Флотом», Ст-Петербург, ПетроИздат, 1943 год: «Первое место, куда я направился, был, конечно, морской штаб наместника. Там я надеялся не только узнать что-нибудь достоверное o судьбе „Енисея“, тесно связанной с моей собственной, но и вообще несколько сориентироваться, разобраться в слухах и сплетнях. В прихожей и в смежной с ней комнате стояли огромные ящики, в которые писаря укладывали синие папки „дел“ и разные канцелярские принадлежности. Работой руководил чиновник.»

- Что это? укладываетесь? куда?

- Я так… так, на всякий случай… впрочем, извините! – и он, отвернувшись от меня, с явно-деланным раздражением, набросился на какого-то писаря, оказавшегося в чем-то виноватым.

Начальник штаба к.-a. Витгефт, мой бывший командир, с которым я сделал трехлетнее плавание, встретил как родного. Обнял, расцеловал, но сейчас же, словно предупреждая всякие вопросы, торопливо сообщил, что, «по слухам», еще есть надежда на ремонт и спасение «Енисея», что мне надо, как можно скорее, явиться к начальнику эскадры, что там мне все скажут, укажут и т. д., а сам в то же время схватился за какие-то бумаги, начал их перелистывать, перекладывать с места на место, как бы давая понять, что страшно занять и разговаривать ему некогда.

Выйдя из его кабинета, и попытался обратиться к офицерам, служащим в штабе, из которых большинство были старыми соплавателями и сослуживцами по эскадре Тихого Океана, некоторые даже товарищами по выпуску, но все они, в момент моего прихода, видимо ничего не делавшие, теперь сидели за столами, копались в бумагах, имели вид чрезвычайно озабоченный и отделывались какими-то туманными фразами.

Однако же это отнюдь не было следствием их штабной важности, забвения старой дружбы. Наоборот, как только я сказал, что y меня в городе нет пристанища, на меня посыпался целый ряд самых радушных предложений гостеприимства, и люди, только что оговаривавшиеся неотложными делами, всецело занялись посылкой вестовых для сбора моего имущества, рассеянного по Артуру.

Ha «Петропавловске», где держал свой флаг начальник эскадры, настроение было еще более подавленное.

- «Точно покойник в доме», – невольно мелькнуло y меня в голове.

Флаг-офицеры и другие чины штаба и судового состава радостно пожимали руки, наперерыв расспрашивали о случившимся, чрезмерно интересовались дорогой, не такой уж и дальней, хоть из самого Дальнего, но решительно уклонялись от всякого разговора o положении настоящего момента.

Флаг-капитан был, по-видимому, занят еще больше, чем адмирал Витгефт. Он просто и без замедления провел меня к начальнику эскадры.

3а три (Примечание автора – опечатка. Две) недели, что я его не видел, адмирал мало изменился.

Все та же фигура старого морского волка, но уже – уставшего, даже седины немного прибавилось, но только добродушно-проницательный взгляд серых глаз сделался каким-то сосредоточенно-усталым, словно обращенным куда-то внутрь.

Казалось, что, произнося ласковые слова приветствия, отдавая приказания, он делает это чисто механически, по привычке, что мысли его заняты чем-то совсем, другим, что, разговаривая со мною, он слушает не меня, а какой-то тайный голос, подымающийся со дна души, и с ним ведет свою беседу.

- «… Да, да… говорят есть надежда… Может быть… но не обещаю!»

Я попытался попросить разрешения использовать меня теперь же на чем-нибудь… – на миноносце, на портовом баркасе.

Адмирал сначала, как будто, согласился.

- «Да, да… конечно…»

Потом вдруг, словно что вспомнив, усталым голосом промолвил:

- «Впрочем, нет… все равно… вряд ли…» – и, круто повернувшись, даже не прощаясь, тяжелой походкой направился из приемной в свой кабинет.

Выйдя на набережную, я нашел дом (или, как говорили, «дворец») наместника, расписался в книге являющихся и направился домой, т. е. к приютившему меня товарищу. Следовало бы еще явиться к младшим флагманам эскадры, но я решил отложить это на завтра, не все ли равно?… Мне было так тяжело… Так хотелось быть одному…

Хозяин еще не вернулся со службы. Сбросив мундир, я сел y окна и стал глядеть… Прямо передо мной возвышался массив Золотой горы, увенчанной брустверами батарей, над которыми высоко в небе гордо вился по ветру наш русский флаг. «Где однажды поднят русский флаг, там он уже никогда не спускается», – пришла на память знаменитая резолюция Hикoлaя I на донесении o занятии Уссурийского края.

Еще вчера, еще сегодня утром, я верил в ее непреложность. Нy, a теперь? Я не смел дать себе никакого ответа. Может быть, даже хуже, – я не хотел слушать того ответа, который шептал мне какой-то тайный голос. Налево, в восточном углу бассейна, в доке, виден был «Боярин», а из-за серых крыш мастерских и складов поднимался целый лес стройных, тонких мачт миноносцев, скученных здесь борт о борт; в легкой мгле, пронизанной лучами вечернего солнца, темнели громады «Петропавловска» и «Севастополя»; правее, в проходе на внешний рейд, через здания минного гoродка, видны были мачты и трубы стоящего на мели «Ретвизана»; еще правее, за батареями, постройками и эллингом Тигрового Хвоста, обрисовывались силуэты прочих судов эскадры, тесно набитых в небольшое пространство Западного бассейна, которое «успели» углубить.

Нeбо было все такое же безоблачное; солнце – такое же яркое; шум и движение на улицах и в порту, кажется, еще возросли. Ho это смеющееся, голубое небо не радовало, a мучило, как насмешка; яркое солнце не золотило, не скрашивало своими лучами уличной грязи и лохмотьев китайских кули, a только досадно слепило глаза; шум и движения, казались бестолковой суетой. Почему?

Старая, в детстве читанная, сказка Андерсона вспомнилась вдруг. В театре фея Фантазия нашептывает зрителю: «Посмотри, как хороша эта ночь! Как, озаренные луной, они живут всей полнотой сердца!» – а в другое ухо долговязый черт Анализ твердит свое: «Вовсе не ночь и не луна, a просто размалеванная кулиса, за которой стоить пьяный ламповщик! А эта вдохновенная певица только что ссорилась с антрепренером из-за прибавки жалованья».

Я, кажется, задремал…

Вечером пошел в Морское собрание. Строевых офицеров, как наших, так и сухопутных, почти не было. Изредка вбегали штабные или портовые. Преобладали чиновники и штатские обыватели. Сплетни и слухи, один других невероятнее, так и висли в воздухе. Одно только признавалось всеми, и никто против этого не спорил: если бы японцы пустили в первую атаку не 4, a 40 миноносцев и в то же время высадили хотя бы дивизию, то и крепость и остатки эскадры были бы в их руках в ту же ночь.

Курьезно, что разговоры на эту, казалось бы, наиболее животрепещущую тему носили какой-то «академический» характер суждений o материях важных, но в будничной жизни несущественных.

Существенным, наиболее важным вопросом, являлось: «Как-то Наместник вывернется из этого положения?»

Что он вывернется (и притом без урона), никто не сомневался. – Но как? – Просто талантливо отыграется, или за чей-нибудь счет, т. е. кого-нибудь выставить «козлом отпущения?»

- Hесдобровать Старку! Хороший человек, а несдобровать! Прямо скажу – жаль. А ничего нe поделать! -хриплым басом заявлял грузный (и уже изрядно нагрузившийся) портовый чин.

- Напрасно так полагаете! – отозвался с соседнего стола некий «титулярный». – Не так-то просто скушать! Документик y него есть в кармане такого сорта, что «сам» на мировую пойдет! И не только на мировую -ублажать будет, к награде представит! Это все нам, в штабе, точно известно.

- А ты молчал бы лучше! – резко оборвал его сосед-собутыльник. – Документ-то y Старка, а не y тебя! Смотри, дойдет до… куда следует, – от тебя только мокрое останется.

И «титулярный» вдруг присмирел.

На другой день, 24 февраля, (Примечание автора. Описка, 23 февраля, потому что следующий день имеет точную временную привязку) еще до подъема флага, я был уже на «Петропавловске». Печальные вести: «Енисей» подлежит разоружению. Приходилось искать места, куда бы пристроиться.

По моему служебному возрасту это было не так-то просто. Помогли старые друзья по эскадре. Место нашлось чисто случайно. Опасно заболел и подал рапорт o списании командир минного транспорта «Амур», лейтенант Б.(Примечание автора. Опечатка – капитан второго ранга)

Для назначения меня на эту вакансию требовалась канцелярская процедура, которая обычным порядком заняла бы дня три, но тут ее обделали в несколько часов: по докладе начальнику эскадры его штаб должен был запросить штаб Наместника не встречается ли препятствий к моему назначению; штаб наместника, по докладе его высокопревосходительству, должен был ответить, и в случае благоприятного ответа, доложенного начальнику эскадры, этот последний мог отдать приказ о временном моем назначении, которое получало формальную санкцию после утверждения его приказом самого Наместника.

Дело оборудовали блестяще. Я сам служил за рассыльного и носил бумаги из одного учреждения в другое.

- Нy, братец, теперь дело в шляпе! – говорил старый товарищ, y которого я поселился, – вечером выйдет приказ по эскадре, a o приказе Наместника не заботься, он в эти мелкие перемещения не входит. Это предоставлено Вильгельмy Карловичу, a он ответил – «препятствий нет». Поднесем «самому» корректуру подтвердительного приказа – пометка зеленым карандашом – и кончено!


- «Спасибо, дорогой! Сердечное спасибо! За обедом ставлю Мумм, а теперь пойду повидать Б. Может быть, сдача денежной суммы…»

- «Так я позову к обеду кого-нибудь из наших?» – вскричал он мне вслед.

- «Зови! Зови! Спрыснем!»

Я нашел Б. в запасных комнатах морского собрания, лежащего в постели, в сильном жару (Лейтенант Б. был эвакуирован, но доехал только до Харбина, где скончался… ) Одно, что он твердо помнил, это отсутствие на его руках каких-либо денежных сумм.

- «Только что начали кампанию, а потому денег никаких. Снабжение, припасы… там должно быть… в книгах… Вы найдете…» – он, видимо усиливался вспомнить, привести в порядок мысли, лихорадочно теснившиеся в голове, но его жена, бывшая тут же, исполняя роль сестры милосердия, так красноречиво взглянула на меня, что я заторопился покончить деловые разговоры, пожелать доброго здоровья и уйти.

Дома – «чертог сиял». Хозяин, выражаясь эскадренным жаргоном, «лопнул от важности» и устроил обед gа1а.

- Идет «Амур»! Место «Амуру»!

- «Господа! Решительно прошу к закуске! – провозглашал хозяин. – Институтки вы, что ли? Лобызаться, когда на столе свежая икра и водка!»

Вышла формальная пирушка.

- «Haдо откровенно сознаться, по совести, транспорт твой не очень важное кушанье!» – басил один из гостей. – «Наше, российское, а значит, неудачное! Ну, a все-таки: хоть щей горшок, да сам большой! Ха-ха-ха!»

Под шум общего разговора я рассказал хозяину дома результаты моего визита к Б.

- «Hу, и слава Богу! Главное деньги, a с отчетностями по материалам кто станет разбираться? Да, и куда его, отчёт-то? Японцам в руки?Или сразу рыбам на корм?» – вино, видимо, несколько развязало ему язык, и он вдруг заговорил торопливым шепотом, наклонившись к моему уху. – «Главное: принимай скорее! Завтра же! Подавай рапорт, что принял на законном основании и вступил в командование! Проскочило – пользуйся! Сменять уж труднее! Ну?… Понял?»

После полубессонных предыдущих ночей на аварийном корабле я спал, как убитый, когда почувствовал, что кто-то толкает меня в плечо, и услышал настойчиво повторяемое: «Ваше высокородие! A! Ваше высокоблагородие!»

- «Что такое?…»

«Так что Вас требуют к телефону из штаба и очень экстренно!»

Требовали меня не зря! В 8 ч. утра командующий флотом Тихого океана, вице-адмирал Макаров, прибыл в Порт-Артур и до принятия дел эскадры от в.-ад. Старка, находившегося на «Петропавловске», поднял свой флаг на «Аскольде».

Взглядывая на этот флаг, многие из команды снимали фуражки и крестились. Цaрило какое-то приподнятое, праздничное настроение.

Кессон для «Ретвизана» был закончен постройкой yже несколько дней тому назад, но при подводке его на место оказалось, что он плохо рассчитан, не вполне закрывает пробоину или вернее – ее ответвления, и несмотря на работу мощных турбин землесосов, вода в броненосце не убывает.

Приходилось при посредстве водолазов разыскать эти щели и, хотя временно, прикрыть их надежными пластырями. Как раз в день приезда вновь назначенного командующего удалось выполнить эту работу. Броненосец всплыл и на буксире портовых пароходов был введен в Западный бассейн, где его поставили на бочки под носом «Ангары», к северу от нее.

- «Хорошая примета!» – говорили в кают-компании.

- «Ишь, ты! Приехал – сейчас и распорядился! Не шутки шутить! Он, брат, сделает!» – толковали на баке.

Первое время адмирал, конечно, с утра до ночи был занят приемом дел, ознакомлением с местными условиями и обстановкой, совещаниями с начальствующими лицами и т.п. Все же, выбирая относительно свободные минуты, он заезжал то на тот, то на другой корабль.

Посещения эти были в высшей степени кратки и все по одному шаблону. Адмирал выходил на палубу, принимал рапорт командира, знакомился с офицерами, здоровался с командой.

Потом – осмотр помещений и опять обход фронта. Два слова одному, два слова другому. Иного узнает, вспомнит прежнюю совместную службу или плавание, иного спросит, что он делал в последнем бою, или вдруг заведет разговор с каким-нибудь комендором, спрашивает его, сколько выстрелов и за какое время он сделал, как брал неприятеля на прицел, вызовет на ответы, на возражения, даже, словно заспорит.

Потом – «До свиданья, молодцы! Дай Бог, в добрый час!» – и уехал. Как будто ничего особенного – все, как всегда; а между тем каждое его слово, каждый жест немедленно же становились известными на всей эскадре.

Казалось бы, что адмирал еще ничем не проявил своей деятельности, ничем не «показал» себя, но, путем какого-то необъяснимого психического воздействия на массы, его популярность, вера в него, убеждение, что это «настоящий», росли не по дням, а по часам.

Создавались целые легенды о его планах и намерениях. Нет нужды, что эти легенды в большинстве случаев являлись апокрифическими, – важно было то, что им, если и не вполне верили, то страстно хотели верить. В среде личного состава эскадры, нашедшей наконец истинного вождя, проснулся ее старый «дух».

К вечеру, 25 февраля мы «заслышали» японцев, т.-е. наши приемные аппараты беспроволочного телеграфа стали получать непонятные депеши.

В сумерках с «Амура» видели, как оба отряда миноносцев – вся наша минная сила – вышли в море.

- «Эге! Кажется „Борода“ то не склонен „беречь и не рисковать!“ – „Дедушка“ не из таких!» – толковали у нас.

«Борода» и «Дедушка» – это были любовные прозвища, данные Макарову в первые же дни его пребывания в Порт-Артуре.

Около 7 ч. утра, 26 февраля, возвратился 1-й отряд наших миноносцев. Найти японскую эскадру ему не удалось, но на рассвете, уже в виду Порт-Артура, он встретился с отрядом японских миноносцев. Произошла горячая схватка на самой близкой дистанции. Стреляли даже минами, пуская их по поверхности. «Властный» утверждал, что именно от такой его мины затонул один японский миноносец. На самом «Властном» была подбита машина и отряд вернулся в Артур.

Потери: ранен начальник отряда, один механик обварен паром, а из команды один убит и несколько ранено. Должен пояснить, что всякие новости, благодаря переговорам ручным семафором, немедленно же делались известными на всей эскадре.

Двум миноносцам II отряда – «Решительному» и «Стерегущему» – не посчастливилось. Также не найдя японской эскадры, они при возвращении были отрезаны от П.-Артура неприятелем втрое сильнейшим. Здесь дело вышло еще жарче, – настоящая свалка, так как надо было прорываться. Едва не дошло до абордажа. Рассказывали даже, что одному японцу удалось перескочить на палубу «Стерегущего», где он ударом сабли успел свалить кого-то из офицеров, но и сам конечно был немедленно убит.

«Решительный» прорвался, на «Стерегущем» же, как оказалось, вероятно от неприятельского снаряда или осколка, взорвалась мина в одном из кормовых аппаратов. Корма потерпела страшное разрушение. Японцы, бросив преследование «Решительного», всею силою обрушились на «Стерегущего». Некоторое время они его раcстреливали, а затем взяли на буксир и повели на юг, но он затонул.

«Стерегущий» погиб, но зато в бою с первым отрядом погиб японский миноносец. Не было победы, но не было и поражения.

Конечно можно было жалеть, даже досадовать, что наши миноносцы плохи – добрая половина не участвовала в экспедиции, стоя в Восточном бассейне, занятая исправлением повседневно случавшихся мелких повреждений, что они недостаточно подготовлены к их специальной службе, что по ночам, в море, они теряют друг друга, не умеют найти неприятеля и т. д. – но все же это было первое лихое дело, и вести о нем отнюдь не произвели на эскадру какого-либо угнетающего впечатления. Скорее, наоборот, подбодрили ее. В этом отношении огромную роль сыграло обстоятельство, само по себе незначительное, но для П.-Артура столь необычайное, что в первый момент ему даже не верили.

Как только сигнальная станция Золотой горы донесла, что в море идет бой между нашими и японскими миноносцами, для прикрытия их вышли из гавани «Аскольд» и «Новик». «Новик» – впереди.

Неужели адмирал сам, лично, отправился в эту «авантюру»? – вопрос, живо всех интересовавший и вполне естественный.

Офицеры, собравшиеся на мостике, усиленно протирали стекла биноклей, напрягали зрение. На «Аскольде» не было флага командующего…

- «Ну, понятно! Нельзя ж так рисковать… На легком крейсере… Мало ли что»… – говорили некоторые…

- «На „Новике“! Флаг – на „Новике“!» – вдруг, словно захлебываясь от азарта, закричал сигнальщик.

Все кругом разом всколыхнулось. Команда, бросив завтрак, кинулась к бортам. Офицеры вырывали друг у друга бинокли из рук… Сомнения не было! На мачте «Новика», этого игрушечного крейсера, смело мчавшегося на выручку одинокому миноносцу, развевался флаг командующего флотом!

Смутный говор пробегал по рядам команды. Офицеры переглядывались с каким-то не то радостным, не то недоумевающим видом…

- «Не утерпел!… Не дождался „Аскольда“ – пересел на „Новик!“ Черт возьми!… Это уж чересчур!…»

Но это было не «чересчур», а именно то, что требовалось. Это были похороны старого лозунга «не рисковать» и замена его чем-то совсем новым…

Схватка миноносцев происходила милях в 10 к югу от Порт-Артура. «Новик» и «Аскольд», как ни спешили, не могли подойти во время. «Стерегущий» уже был затоплен, а бросившись преследовать японские миноносцы, они встретились со всей неприятельской эскадрой, шедшей к Порт-Артуру. Пришлось уходить. По счастью скорость обоих этих крейсеров не только числилась по справочной книжке, но существовала и в действительности. Ни броненосцы, ни броненосные крейсера японцев не могли за ними угнаться, и лишь четыре «собачки» пытались некоторое время, более или менее успешно, преследовать отступающих.

С тревогой в сердце прислушивались мы к глухим раскатам выстрелов, доносившимся с моря…

«Новик» и «Аскольд» возвратились благополучно.

Но какое это было возвращение! Десятки тысяч людей, усеявших борта судов, высыпавших на бруствера батарей, толпившихся на набережных, жадно следили за каждым движением маленького крейсера, который, бойко разворачиваясь в узкостях, входил в гавань. Не к нему, не к этому хорошо знакомому, лихому суденышку было приковано общее внимание. Нет! – Просто, каждому хотелось своими глазами увидеть на верхушке его мачты Андреевский флаг с гюйсом в крыже.

Это было больше, чем какая-нибудь победа, случайная удача в бою, – это было завоевание. Отныне адмирал мог смело говорить: «моя» эскадра! Отныне все эти люди принадлежали ему и душой, и телом.

Несомненно, что эпизод, только что рассказанный мною, произвел огромное впечатление на массы и, если не создал, то во всяком случае много способствовал созданию того великолепного спокойствия, почти бравады, с которыми эскадра встретила разыгравшуюся в тот же день бомбардировку.

А положение было не из веселых!

Японская эскадра, перед которой вынуждены были отступить «Новик» и «Аскольд», казалось, поначалу, прошла мимо, направляясь на запад, и скоро скрылась за горой Ляотешана.

Против входа, вне дальности крепостных орудий остался только один крейсер, державшийся почти на месте. Но вот в начале 10 часа утра, между судами, стоявшими в Западном бассейне, внезапно поднялся гигантский водяной столб, и резкий звук, непохожий ни на выстрел, ни на взрыв мины, заставил всех бросить повседневные работы и тревожно оглянуться. Еще и еще…

Скоро выяснилось, что это через Ляотешан ведут перекидной огонь японские броненосцы, крейсирующие от нас в дистанции 8 – 9 миль. Ни одно из крепостных орудий не могло воспрепятствовать им мирно предаваться этому занятию. Очевидно, до войны самая идея о возможности такой стрельбы признавалась недопустимой как в морском, так и в военном ведомстве. Иначе на берегу несомненно были бы построены соответственные батареи, а на эскадре существовала бы соответственная организация.

Адмирал Макаров во время самой бомбардировки приказал немедленно же приступить к ее разработке, но конечно это сложное дело – разбивка всего окружающего пространства на квадраты, выбор вспомогательных точек прицеливания, устройство наблюдательных станций и создание системы условной сигнализации – не могло быть выполнено в несколько часов. Для этого потребовалось несколько дней, и невольно напрашивался досадный вопрос: что же думали до войны?

Замечательно, как повторяется история. В турецкую кампанию к ружьям нашей пехоты приспособляли, собственными средствами изготовленные, деревянные прицелы для стрельбы на дальние дистанции, прошло 25 лет, и вот – мы вынуждены, тоже своими средствами, наносить деления на прицелы наших пушек для стрельбы на дистанции, признававшиеся чрезмерными. К тому же на иных судах организация такой стрельбы оказалась вовсе невозможной, потому что самые орудийные станки не были рассчитаны на «чрезмерные» углы возвышения!

У японцев, по-видимому, не только станки и прицелы удовлетворяли всем требованиям, но и личный состав был хорошо обучен. Снаряды ложились очень недурно, а ведь одного такого, упавшего сверху (они падали под огромным углом к горизонту), достаточно было, чтобы вывести из строя любой броненосец.

Итак, неприятельские броненосцы беспрепятственно маневрировали к югу от Ляотешана и, приходя в определенную точку, не торопясь, как на ученье, разряжали по нам свои 12-дюймовыя пушки, а находившаяся под расстрелом крепость и эскадра – безмолвствовали.

Казалось бы у последней было еще одно средство избавиться от такой тяжелой и обидной роли – выйти в море, но… владея 7 лет Порт-Артуром, мы к началу войны не только не сумели закончить широко разрекламированного углубления его внутренних рейдов, но даже и самый выход в море был доступен большим судам только в полную воду.

Во время отлива боевые суда эскадры были заперты в гавани самым непобедимым врагом – мелководьем. 26-го февраля малая вода в Порт-Артуре приходилась около 9 ч. утра, и вот почему именно этот момент японцы избрали началом своего первого опыта бомбардировки с моря.

Случалось ли вам, в тяжелом сне, чувствовать, как на вас надвинулось, над вами нависло что-то страшное, роковое и в то же время легко отвратимое, если бы вы были свободны в своих действиях, сила, которой вы могли бы с успехом противопоставить свою силу, если бы это было в вашей власти?… Но вы ничего не можете; все ваши чувства как будто парализованы, только мысль работает, но и ее вы стараетесь заглушить, потому что вся она сосредоточилась на одном неразрешимом вопросе: пронесет или не пронесет?…

Приблизительно такие ощущения переживали мы 26 февраля, стоя под расстрелом.

Я намеренно употребил это слово «расстрел», как наиболее ярко характеризующее наше тогдашнее положение. Это не была бомбардировка. Бомбардировка – тот же бой. Правда, осаждаемый, обыкновенно находится в более тяжких условиях, нежели осаждающий, и несет большие потери, но все-таки не лишен возможности защищаться. Для самочувствия участников боя важны не конечные его результаты, а сознание возможности ответить ударом на удар. Здесь же, с одной стороны – была просто учебная стрельба, вполне безопасная, даже обставленная всем возможным комфортом, а с другой – люди, изображавшие собою живые мишени.

Это было первое мое боевое крещение, но я не стану утруждать читателей передачей того, что я думал, чувствовал. В нашей литературе после войны оказалось столько охотников анализировать и печатно поведать публики свои ощущения под огнем, что мои, пожалуй, будут совсем лишними. Ограничусь описанием событий и наблюдений над окружающими, которые я заботливо заносил в свою записную книжку.

Не берусь судить и догадываться, как отнесся бы личный состав эскадры к «расстрелу» 26 марта недели две тому назад, думаю однако, что подъем духа, вызванный прибытием Макарова и в особенности недавний, описанный мною, эпизод переноса «флага» на «Новик» имели огромное значение.

Конечно не только на «Амуре», но и на любом броненосце не было такого уголка, где можно было бы считать себя в безопасности от 12-дюймового снаряда, свалившегося чуть ли не с неба, но даже и обыкновенный борт или непроницаемая переборка служили уже достаточной защитой от мелких осколков тех снарядов, которые рвались по близости. Вывод отсюда довольно ясный – следовало бы прекратить всякие работы и занятия и всем спрятаться вниз.

Однако ни на одном корабле так не поступили. Я говорю, разумеется, о тех кораблях, за которыми мог наблюдать, но в Западном бассейне мы стояли на бочках так тесно, что между линиями промежутки были меньше 100 сажен, а между кораблями той же линии – от 20 до 30 сажен, и наблюдать приходилось весьма многих; притом же паника так заразительна, что если бы и вне нашей видимости кто-нибудь поддался ей – это моментально передалось бы массам. Ничего подобного не было. На судах и в порту жизнь шла своим обычным порядком. Казалось, что, признав невозможность сопротивляться, все молчаливо решили делать вид, что не замечают падающих снарядов, не обращают на них внимания. Трубы мастерских порта выбрасывали к небу клубы дыма и пара, портовые баркасы перетаскивали баржи и плавучие краны, сновали взад и вперед паровые катера, то в одиночку, то с гребными шлюпками на буксире.

В 10 ч. утра, как обычно, паровой катер повез рабочим партиям, отряженным для устройства батарей на сухопутном фронте, обед, исполнил поручение и вернулся, но когда пристал к трапу, то одного из прислуги вывели под руки

- «Что такое?»

- «Так что, Ваше Высокоблагородие, еще как туда шли, „она“ близко вдарила» – докладывал старшина, – «и значит задело Харченку, но только в мякоть. Пощупали: кость цельная, ногой действует. Сам сказывал: „для че ворочаться, только щи команде доставите холодные, и ругаться будут“, а мы его в лучшем виде перевязали.»

По счастью рана оказалась несерьезной.

Перед командным обедом (или нашим завтраком), около 11 ч. утра, неприятельские снаряды стали ложиться особенно удачно.

Я стоял на верхнем мостике «Амура», когда один из них ударил в «Ретвизан» (между его кормой и нашим носом было не больше 20 сажен). Снаряд только задел его левый борт, близ трапа, разорвался, разнес две шлюпки, стоявшие у борта, одну из них зажег и осыпал осколками тут же находившийся портовый буксирный и водоотливной пароход «Силач».

- Счастливо отделались, – подумал я, – сажени 2-3 правее и угодило бы прямо в кормовой бомбовый погреб.

Однако на броненосце что-то усиленно забегали. Вот он отдал носовые швартовы, с помощью «Силача» развернулся вправо и выбросился на отмель носом, который заметно для глаза садился все глубже. Впоследствии выяснилось, что взрывом снаряда повредило кессон, подведенный под пробоину.

Не прошло и нескольких минут, как новый снаряд ударил его в правый борт (теперь обращенный к югу), близ ватерлинии, под кормовой башней. Броня выдержала, и когда разошелся столб дыма и водяных брызг, мы увидели на месте удара только бурое пятно. Пробоины не было.

- «Не везет „Ретвизану“!» – промолвил стоявший рядом со мной вахтенный начальник.

- «Так что кушать подано!» – доложил внезапно появившийся старший вестовой.

Я спустился в кают-компанию.

Завтрак прошел очень оживленно, оживленнее даже, чем обыкновенно. Шутили, пересмеивались. Откровенно говоря, я не предполагал, что за нашим столом может вестись подобная беседа, вся пересыпанная блестками истинного юмора. Давно уже не приходилось сидеть в таком милом обществе, принимать участие в таком интересном разговоре.

- «Зря снаряды тратят! Все равно, что в пустое место!»

- «Говорите pro domo sua, – надменно заявил старший артиллерист, – я себя отнюдь не считаю за пустое место, и если бы японцам удалось меня ухлопать, то это конечно стоит 12-дюймового снаряда, и даже не одного!»

К концу завтрака организовалось своеобразное petit jeu d'esprit. В наружных дверях поставили вестового (кают-компания помещалась на верхней палубе), и тотчас после взрыва снаряда желающие высказывали свое мнение, куда он попал: в воду, на берег, вправо, влево, спереди, сзади и далеко ли? Руководствовались характером и интенсивностью звука. Всякая попытка выглянуть в окно останавливалась энергичным возгласом: «не передергивать!»

Доклад беспристрастного свидетеля – вестового – разрешал пари.

«Взирая на беспечную веселость сих героев, из угрозы смерти создавших себе невинную забаву, можно ли было не воскликнуть в сердечном умилении: такова сила любви к родине!» – так сказал бы Карамзин, а я записал в свой дневник: «какова сила человеческого самолюбия (или тщеславия?) во время взвинченного подходящим словом или поступком! Не будь здесь Макарова, и эти же люди, прикрываясь свыше данным лозунгом „беречь и не рисковать“, были бы способны прятаться за траверзами, построенными из мешков с углем. А теперь они бравировали друг перед другом, ревниво оглядывались на соседей – не подметит ли кто-нибудь хоть мимолетной тени беспокойства на их лице, дружески подсмеивались над молодыми матросами, кланявшимися перед шуршащими в воздухе осколками. И этим „низкопоклонникам“ было стыдно. Они оправдывались тем, что „невзначай“, „не подумал“, „само вышло“…

Беспредельна сила могучей воли, умеющей подчинить себе волю других! Да, но только в том случае, когда эта единая воля сама всецело отдалась служению идее, объединяющей массы, покорные ей „не токмо за страх, но за совесть… “

Завтрак приходил к концу. Мы пили кофе. Я невольно и от души смеялся над негодованием старшего механика, который, несколько туговатый на правое ухо, все звуки естественно относил к левой стороне и все время проигрывал, чем возбуждал неудержимую веселость мичманов, остривших, что если бомбардировки будут хоть по два раза в неделю, то вино к столу будет подаваться „механически“.

Неожиданный удар, такой резкий, что запрыгала по столу и зазвенела посуда…

Я схватил фуражку и выбежал на палубу. По счастью, обошлось благополучно. Снаряд упал и разорвался саженях в 10 от нашего левого борта, против переднего мостика. Осколками сделало нисколько дыр в шлюпках, вентиляторах, кое-что перебило на мостике, но никого не задело. Огонь по-видимому снова был направлен на нашу линию. Следующий снаряд лег почти вплотную к нам, но не разорвался. Только поднятый им водяной столб целиком обрушился на палубу, угостив холодным душем группу собравшихся здесь матросов.

Взрывы хохота и веселых окриков…

- „Получил японскую баню? – Водой не то, что осколком! – Плевать на твой осколок – новую рубаху испортило! – Хо-хо-хо! За рубаху опасается! Лоб – тот всякий осколок выдержит! – Не всякий осколок в лоб!“ – гудела команда.

- „Расходись! Честью говорю: расходись! – сердился боцман, – сказано: лишним наверху не быть! Укройся!“

- „Лается тоже! А сам с „господами“ на мостики маячит! Куды от „нее“ укроешься? На чистоту лучше? – „Борода“ то, чего, утресь, сделал? Верно, что! – пропадай моя голова, зато пример покажу! – Так-то! – А он – укройся!“ – ворчали в расходившихся кучках.

Вот разорвался снаряд впереди и влево от нас, под самой кормой „Дианы“. Там забегали люди, заработали пожарные помпы. Другой „крякнул“ у борта „Казани“, стоявшей позади нас.

- „Чуть-чуть не попал! Хорошо что „чуть-чуть“ не считается“ – сострил кто-то.

Однако с „Казани“ семафором просили прислать врача (их собственный был болен), значит были раненые.

Один „чемодан“ угодил в бруствер мортирной батареи Золотой горы.

Около часу пополудни, когда прилив был в половине и эскадра могла бы начать свой выход в море, японцы удалились. Благодаря Богу, серьезных повреждений на судах не было. Потеряли убитыми и ранеными на эскадре около 30 человек.

Могло бы быть много хуже. Суда эскадры и порта, военные и коммерческие транспорты были так тесно скучены в бассейнах, что свободная поверхность воды вряд ли и в два раза превосходила площадь, занятую палубами кораблей, находившихся под расстрелом.

Надо было что-то делать!

И я отправился в штаб Макарова… Не знаю! Сделал бы я тоже самое, если бы Флотом и Эскадрой продолжал командовать В.? „Не рисковать! Не высовываться!“ – и так мне могли бы припомнить подрыв „Енисея“… но всё изменилось. Мог ли я трусить?»


Первым, кого встретил в штабе Макарова Степанов – был мичман Б., известный острослов…

«Что скажете, о сегодняшнем казусе? Каково?»

«Да…

Не скучно ль это? – Сидеть и ждать,

Когда в тебя начнут бросать,

Издалека, тяжелые предметы…»

«Ха-ха, смешно-с… как это Вы про японские чемоданы – тяжёлые предметы… обязательно расскажу в кают-компании…» – и командир «Амура» прошёл в кабинет Макарова…

А мичман, глядя ему след, недоумённо пожал плечами:«Вообще, я это про свою тёщу написал, которая в меня за завтраком тарелку швырнула… то-то я удивился, что про этот казус уже и на Эскадре знают!»

… Степан Осипович внимательно рассматривал принесённую Степановым карту… Никаких сомнений в том, что это – авантюра – у него не было. Более того – авантюра весьма опасная и дорогостоящая. Потому как оборудование минных банок на пути японцев, которые завтра непременно вновь придут для обстрела перекидным огнём города – напоминало описание дворником Ахметшиным Первой Всероссийской Торгово -Промышленной лотереи 1898 года:«Берём ложкам пшена, кидаем в вёдрам вода, палкой мешаем, вилкой ловим…»

Во-первых, было непонятно, где именно выставлять минные банки – проложить точные курсы японцев никто не догадался…

Во-вторых, глубины! Длины минрепов на реальных курсах японцев – просто могло не хватить, а ставить мины под берегом – это всё равно что искать потерянный ключ под фонарём, потому что там светлее…

В-третьих, лишних мин просто не было! Когда-то прибудут обещанные Государем…

Но…«Задробить» проявленную инициативу – Макаров считал преступлением. Потому что офицер – пришёл сам, и этот офицер был готов выйти в море на бой с врагом… сегодня погасишь такой порыв, а завтра? Пойдут ли за тобой офицеры и матросы? Когда ты их поведёшь в последний и решительный бой?

Мин – жалко… ну пусть выставит штук пятьдесят… как раз на два десятка минных банок… может, и налетит какая-нибудь «Чихао»… чем чёрт не шутит…

«Согласен, голубчик… только вот будьте пожалуйста, предельно осторожны…»

… Около двух часов ночи «Амур» вышел на минную постановку. Это был второй выход Степанова в эту войну – и шанс реабилитировать себя он упускать был не намерен. Перед выходом поэтому мухой слетал к «бакланам» – береговым армейским артиллеристам, на Золотой горе опрокинул стопочку с командиром сигнального поста… Просто вываливать мины в чёрные волны – он был не настроен!

… С тихим лязгом продвигались мины одна за другой… Над морем шёл мелкий дождь, низкие тучи скрывали видимость… и поэтому Степанов всё-таки выставил падающие с кормы «Амура» рогатые шары вовсе не там, где планировал… а гораздо мористее…

Опускаясь на дно, стопоры минрепов отдавались, и вьюшка, разматываясь, позволяла минам всплывать – увы! Слишком большая глубина! И поэтому мины замирали слишком глубоко – совершенно безопасно для японских кораблей…

Около четырёх часов утра, «Амур», никем не замеченный, вернулся в гавань… и то хорошо, что без потерь и происшествий.

На следующее утро, погода стояла великолепная. Ясное небо, температура +2, 5 Реомюра; ни волны, ни зыби; чуть тянул слабый ветерок от SW.

Прямо на юг, очень далеко, милях в 10-12, чуть обрисовывались над горизонтом трубы и мачты японцев. Можно было, однако же, разобрать, что это броненосцы и броненосные крейсера, двумя отрядами приближавшиеся к Порт-Артуру. На юго-восток, много ближе, виднелись «собачки». Впереди и около них суетились отряды миноносцев.

В 8 ч. 45 м. броненосцы, приблизившись миль на 8, повернули на запад.

В 9 ч. 35 м. броненосцы, как и прошлый раз, начали свои рейсы к югу от Ляотешана, в определенном пункте разряжая 12-дюймовки по Артуру. Надо думать, они немало удивились, убедившись, что этому занятию уже нельзя предаваться безнаказанно.

Им отвечали. Стреляли из бассейнов «Ретвизан», «Пересвет» и «Победа». Наши имели теоретически даже некоторое преимущество, потому что японцы стреляли на ходу, по площади, а у нас броненосцы стояли на строго определенном месте и вели перекидную стрельбу, как сухопутная батарея, руководствуясь беспрерывными указаниями с наблюдательных пунктов.

Однако, кроме некоторого беспокойства, слабо организованная и дурно управляемая стрельба русских японцам не принесла…

Решив, однако, сменить боевой курс – японский командующий приказал поднять оговоренный флажной сигнал…

Как на учениях в Токийском заливе, две «собачки» завели за корму длинные тросы, и начали протраливать новый район… они могли бы этого не делать! Потому что их импровизированные тралы проходили беспрепятственно над бесполезно выставленными русскими минами…

… Владелец Коломенской фабрики тросов (станция Голутвин Московско-Рязанской железной дороги, основана в 1773 году) исповедовал извечный принцип:«Казна – как бесхозная корова! Её только ленивый не доит!»

Поэтому при изготовлении казённого заказа, почёсывая великолепные пейсы, он внушал своему приказчику:«Слюшайте сюда, Моня… мало ли што эти гои написали в своих бумажках? Восемнадцать прядей, восемнадцать прядей… Азохан вей! Ежели я буду ставить за эти деньги восемнадцать прядей, то мине лично понадобится девятнадцатая, чтобы удавиться, как тому Иуде из Кариота… ой, да не будьте Ви, как дитя! Чуть-чуть потоньше, чуть-чуть пожиже…»

А как Вы думаете, от чего всплыла мина, погубившая «Енисей»? Вот от того же, что минрепы просто не держали…

Не удержали они – и на этот раз…

… На мостике «Микасы» адмирал Того рассматривал в подзорную трубу выход из гавани Артура… не появится ли и на этот раз сумасшедший русский адмирал? Хотелось бы! Интересный противник… встретиться бы с ним в бою, разгромить, взять в плен – а потом предать почётной, мучительной смерти!

«Флаг-офицер! Поворачиваем на курс три…»

… Катастрофа развивалась своим неторопливым порядком… дно броненосца коснулось свинцового колпачка одной из стремительно всплывающей связки мин, смяло его, как скорлупку куриного яйца… лопнула склянка с жидкостью Гренэ и залила батарейку… электрический ток раскалил мостик платино-игольчатого запала… пироксилиновый заряд сработал, от чего сдетонировали две другие мины… образовавшийся пузырь раскалённых газов рванулся во все стороны – в том числе и вверх – проломил первое дно, прошёл междонное пространство, проломил второе дно, проломил палубу – и там, глубоко в низах, далеко под ватерлинией – вторгся в заботливо сберегаемый зарядный погреб «Микасы»…

А заряды хранились – по английски, в шёлковых картузах… разумеется, надёжнее немецкая система – в латунных гильзах… но только шёлка в Империи Ниххон благодаря китайской принцессе, перевёзшей в высокой причёске куколки шелкопряда в подарок японскому принцу – было относительно много, а вот лишней латуни – не было совсем!

На мостике броненосца заметили, как из носовой башни вдруг рванулся столб чёрного дыма, подсвеченный жёлто-оранжевым… как будто орудия произвели залп… а потом – там, глубоко внизу – бушующее, всё сжигающее на своём пути пламя прорвалось к снарядному погребу…

Взрывчатое вещество в виде плотной мелкозернистой массы, получаемой из пикриновой кислоты. Вот что такое Симосе…

Симосэ стала применяться с 1893 года, использовалась практически по всех видах боеприпасов. К началу Русско-японской войны все современные артиллерийские системы крупнее 76-мм калибра получили бронебойные и фугасные снаряды с пикриновым снаряжением, шрапнель и болванки из боекомплектов исключили. Причём и 12-дюймовые бронебойные производились в Японии. Старые снаряды сохранили только для старых пушек.

Использование «пикринки» в бронебойных снарядах повергло англичан в глубокое изумление. Ещё больше удивили их японские разъяснения причин такого решения. Оказалось, что исключительно «шимозное» снаряжение было принято из расчёта ведения решительного боя на дистанции 3000 ярдов, когда можно выбирать на корабле противника слабо защищенные места (ничего не напоминает?).

Атташе сделали вывод, что бои на дальних дистанциях стали для японцев не меньшим сюрпризом, чем для русских. Что же касается сомнительной бронебойности такой конструкции, то «по утверждению профессора Шимосе, пробитие и взрыв будут происходить одновременно».

Боевой опыт первых месяцев войны показал несостоятельность концепции. Пикриновые бронебойные снаряды вызывали массу нареканий со стороны морских артиллеристов. В феврале 1904 г. английский военный агент Джэксон сообщал в Департамент морской разведки, что японские офицеры в один голос твердят о непригодности существующих бронебойных снарядов и хотят получить в свои погреба «нормальные». Под «нормальными» предполагались снаряжённые порохом. «Но когда они будут изготовлены – неизвестно».

«Микаса» нормальных снарядов так и не дождалась…

Адьютант адмирала вспоминал, что катастрофа происходила совершенно бесшумно!

Сначала приподнялась, как крышка кипящей кастрюли, горизонтальная броня передней башни… потом спереди неё, около шпилей, верхняя палуба набухла чудовищным пузырём – который тут же и лопнул! И из огромной пробоины, как из жерла вулкана Иводзимы, извергся огненный поток раскалённых газов…

Огненная туча накрыла мостик… лейтенант рухнул на палубу, инстинктивно, как учил его старый дедушка, зажмурился и крепко прижал к лицу ладони рук, задержав дыхание… когда нестерпимый жар спал – он отнял руки от лица (обратная сторона кистей была покрыта пузырями ожогов) и превозмогая боль – огляделся… по мостику метались сгорающие заживо люди… у него самого тлела тужурка на спине… но тут же ледяная волна, накатывающаяся на проваливающейся носом броненосец – загасила тлеющую ткань и мимоходом смыла его за борт… и всё это без единого звука.

… После войны вышедший в отставку глухой ветеран смог существовать только на гонорары от публикаций своих воспоминаний, к сожалению их хватило ненадолго. Поздней осенью 1913г на насквозь промерзшем вокзале Хиросимы нашли обмороженный труп бомжа с лейтенантским погоном во внутреннем кармане лохмотьев, бывших когда-то костюмом европейского стиля.


… Карл Фридрихович, верный ученик майора фон Николаи, раскрыл переплетённый в тиснёную кожу том лютеранской Библии и, посматривая в «Книгу Судей Израилевых», стал выводить стальным патентованным пёрышком (номер восемьдесят четыре) аккуратные цифирьки на жёлтом телеграфном бланке:«Хлопок 1428, Рис длиннозернистый, очищенный 2112, сизаль 7424…» окончив свой труд, он позвал мальчишку-китайчонка, вручил ему точно рассчитанную сумму – чтобы осталось ровно два пфеннига на чай, и с удовлетворением откинулся на спинку плетённого кресла. День, вероятно, прошёл не зря… интереснейшую книжку, всё же, написал этот лягушатник… и открыв аккуратно заложенную страничку, старый холостяк погрузился в мир профессора Айронакса и гарпунёра Нэда Лендса…

На почте оберпостмайстер Шульце с уважением принял телеграмму:«Вот – великий труженик! Каждый день посылает биржевые котировки. Не зря ест свой хлеб!» Поскольку на телеграмме стояла пометка «Блитц», Шульце, не доверяя никому – сам сел за передачу…

… В Вейхайвее, как ни странно, тоже оказалась точно такая же Библия… и английский военный агент тоже, в силу необъяснимой случайности, открыл её на той же странице…

«Срочно. Юстас-Алексу. По сообщению Источника, в Порт-Артуре русскими спущена на воду подводная лодка „Matrosen Koshka“. Цель подводного судна – атаковать блокирующие японские корабли. Прошу санкционировать дополнительные денежные выплаты для Источника»

«Алекс-Юстасу. Сообщите технические характеристики русского подводного судна. В тратах не стесняйтесь. Вам переведено сто фунтов на дополнительные расходы».

А вы говорите, что литературным трудом – прожить невозможно!


Самое же забавное в этом анекдоте то – что механик Балтийского судостроительного завода Налетов действительно показывал в этот день Макарову чертежи разработанного им подводного миноносца… Только вместо «Матроса Кошки» (это всё-же для Черноморского флота больше подходит) Налетов хотел назвать своё творение «Порт-Артурец».

Макаров внимательно слушал его – почёсывая бороду… ещё один безумный авантюрист! Хотя… ДЛЯ СЕБЯ лично он, вроде, ничего не просит? Значит, пусть попробует… использовали же мятежники почти полвека тому назад какое-то подводное судно, и даже вроде потопили корвет федералистов «Хаусатоник»?

Да даже ежели ничего у него не получится… сам факт постройки судна заставит японцев держаться подальше от Артура… а если бы как-то известить об этом японцев… впрочем, что за проблема?

«Изрядно, голубчик… а Вы знаете что… поговорите-ка с редактором „Нового Края“ Янчевецким! Пусть об этом статеечку напишет…»

- «Так ведь… „Новый Край“ японцы в Инкоу выписывают!»

- «Вот и хорошо! Пусть и они почитают, им полезно… расширять кругозор. Только Вы уж отметьте, что Ваш подводный миноносец УЖЕ действует. Смекнули?»

В этот момент на столе зазвонил телефонный аппарат… Макаров взял слуховую трубку, прижал ея к уху, подул в отделанный красным деревом и сияющей латунью микрофон:«Фу-Фу… то есть аллё! Это кто? Золотая гора? Слушаю… КАК ВЗОРВАЛСЯ! Еду немедленно!»

Макаров швырнул на стол громко брякнувшую трубку и с глубоким чувством произнёс:«Ай да Степанов, ай да рассукин сын! Золотое оружие! Нет, мало! Георгия ему! Не утвердит Государь – свой с груди сниму!!»

Сорвав с места своё могучее тело, адмирал, мигом забыв про Налетова, рванулся к выходу…

… Дежурным кораблём в этот день была «Диана»… совершенно неуважительно именуемая вместе со своим систер-шипом «Палладой» – «Дашка и Палашка»…

Невдалеке, у Тигрового Хвоста, стоял на якоре «Гиляк».

Ночь прошла спокойно – опустился легкий туман, и японцы скрылись из вида. Около полуночи «Амур» выбежал на рейд, исчез во мгле… Прошло немного более двух часов, и он благополучно вернулся. Возвращаясь, сообщил «ратьером», что «принимал весьма явственно японские телеграммы, но никого не видел». Была надежда, что, значит, и его не видели. Особенно важным являлось то обстоятельство, что с берега, совершенно нельзя было определить, куда он ходил…

На Эскадре никто уже не удивлялся той изумительной осведомленности, которую проявляли японцы, с уверенностью ходившие между поставленными нами заграждениями, никогда на них не натыкаясь.

Очевидно, среди китайского населения Квантуна у них имелись не только простые шпионы, но и опытные штурмана, наносившие на карту каждое движение наших судов. Впрочем… мог быть и другой путь – добыть копию секретного предписания. Пожалуй, это было проще…

Утром офицеры, как обычно, сидели за завтраком в кают-компании, когда с вахты доложили, что появилась японская эскадра. Никто не шевельнулся, – так и полагалось, согласно последним принятым решениям…

Вдруг наверху послышалась беготня, восклицания и затем какой-то стихийный рев, проникший до самых трюмов, откуда, как слышно было по топоту ног о железные трапы, все мчались на палубу…

«Японец! На мине!» – выкрикнул вместо доклада унтер-офицер, присланный с вахты…

Что творилось наверху!… Люди лезли на ванты, на мачты, стараясь подняться как можно выше, надеясь увидеть что-нибудь своими глазами… Старший артиллерист, забыв ревматизм, бежал на марс, мичмана громоздились под самые клотики…

Внезапно на Золотой горе, на окрестных возвышенных батареях с новой силой вспыхнуло «ура»!…

«Потонул!» – ревели засевшие под клотиками мачт.

Им даже не сразу поверили… Но вот повсюду замелькали семафорные флажки, на мачте Золотой горы взвился сигнал: «Японский броненосец затонул». Сомнения не было.

«На рейд! На рейд! Раскатать остальных!» – кричали и бесновались кругом…

Согласно приказа Макарова, пары были разведены еще в 5 часов 45 минут…

Расклепав якорную цепь, «Диана» – величаво и совершенно по-царски неторопливо – развернулась в проходе и стала набирать скорость… Ещё позавчера – никто бы на это не решился!

Проходя мимо канонерки, увидели, как на «Гиляке» выбирают якорь…

О «Диане» можно было сказать одно.

Это был продукт отечественного судостроения.

Упаси Боже – автор патриот… ну вот почему – беря за прототип удачный иностранный образец, получаем то, что мы видим? «Новик» и «Жемчуг», например…

Прототипом этого крейсера был превосходный английский крейсер «Talbot»…

«Диана», превосходя его водоизмещением, должна была нести две 203-мм пушки в оконечностях, и восемь шестидюймовок… но мы знаем точно, кому надо сказать спасибо! С учетом пожеланий главного начальника Флота и Морского ведомства великого князя Алексея Александровича вооружение в конце концов составило восемь 152-мм и 20 штук 75-мм… без щитов! Зато получили солидную экономию, в 9, 6 тонны (не в 96 тонн, а именно в девять целых шесть десятых).

А всё одно – даже на мерной миле «Диана» не смогла превысит скорость в 19 узлов… а уж после перехода на Дальний Восток…

Так что… ни удрать от серьёзного врага, ни догнать быстроходную добычу… богиня охоты! Истребитель торговли. Ага. Кстати, немецкой постройки «Аскольд» заявленную скорость в 23 узла уверенно превысил. И это при гораздо более сильном вооружении и лучшем бронировании… и стоил он в полтора раза дешевле.

Хуже всего было то, что придя в Артур, корабль был тут же переведён в вооруженный резерв. Из экономии! И стала «Диана» плавучей казармой.

В ночь нападения корабли эскадры стояли на якорях на внешнем рейде Порт-Артура. «Паллада» и «Диана» располагались в самой южной, а соответственно наиболее уязвимой при нападении со стороны моря кильватерной линии судов. Дежурная «Паллада» освещала горизонт прожекторами, из-за чего и оказалась одной из главных целей торпедной атаки японских миноносцев. Две первые торпеды прошли под кормой, третья, шедшая почти по поверхности, ударила в левый борт между 68 и 75 шпангоутами, остальные четыре не дошли до крейсера.

За продольной переборкой находился погреб 75-мм снарядов, и кто знает, что было бы… если бы японский торпедист не забыл бы снять с взрывателя торпеды предохранительную чеку…

И теперь экипаж крейсера решил вновь испытать военное счастье…

В «Диану» первый снаряд попал через пятнадцать минут… убивший трех матросов и тяжело ранивший четырех (один вскоре умер) и легко – двоих. При этом он срезал носовую шлюпбалку гребного катера, повредил сам катер, изрешетил осколками кожух носового кочегарного отделения, дымовую трубу, вентиляционные дефлекторы, кронштейн прицела у одного из 75-мм орудий.

Осколками второго разорвавшегося снаряда пробило фальшборт и легко ранило двух человек.

При взрыве третьего – осколками пробило вентиляционный дефлектор и в трех местах фальшборт у одного из 75-мм орудий среднего плутонга.

Еще один снаряд ударил в стрелу Темперлея, раскрепленную по-походному на кожухе кочегарного отделения. Место взрыва, усиленного детонацией 11 патронов, лежавших в беседке, окутал густой черный дым. Погибли пять моряков, 20 было ранено.

Одновременно еще один снаряд ниже ватерлинии пробивает в корме правый борт корабля. Жертв и пострадавших не было, но на протяжении от 103 до 112 шпангоутов вода быстро заполнила бортовые отсеки, расположенные между скосом броневой палубы и платформы над ней.

Командиру в боевую рубку сообщили, что из-за произошедшего внутри корабля взрыва настил платформы вспучило и его швы разошлись, вода обильно просачивается в помещения лазарета, расположенного на платформе. Для сохранения остойчивости пришлось пойти на затопление симметричных отсеков левого борта, а аварийная партия подкрепила бревнами в районе пробоины скос броневой палубы снизу и платформу над ним сверху.

Было уже не до шуток – но командир крейсера, капитан 1-го ранга Адольф Алоизович барон фон Ливен, как чисто русский человек, отступать не привык…

Не смотря на то, что крейсер горел – он приблизился к тому месту, где, створившись, лежали в дрейфе японские корабли, поднимавшие что-то с воды, и приказал дать торпедный залп из носового минного аппарата… а когда поворачивал на обратный курс – ещё и из бортового.

Вероятность попадания на такой дистанции не превышала ОДНОГО процента.

Но она всё же не равнялась нулю… и над кормой одного из японских броненосцев поднялся столб воды! (Примечание. Автор честно бросал карандаш с нанесёнными на грани вероятностями попаданий… )

Ну, вот теперь можно было и отходить… не тут-то было! Разъярённые японцы вцепились в «Диану», как волки в лося…

Крейсер шёл буквально через лес водяных столбов, поминутно по броневой палубе звенели осколки… капитан, раненый в бок, бесстрашно грозил японцам пробитым жестяным рупором…

И в эту минуту к месту боя подоспел «Гиляк»…

Невеликий кораблик, вооружённый всего лишь одной 120-мм пушкой и пятью 75-мм противоминного калибра, предназначенный для действия на китайских реках, прикрыл своего старшего собрата дымовой завесой… дав несколько желанных минут передышки.

Сама же канонерка, снабжённая аж двумя рулями, маневрировала как бешеная, постоянно сбивая японским наводчикам прицел… сама ни в кого не попала, но уж и повреждений – кроме осколочных – пока не имела… да ей бы и одного снаряда хватило – броня -то палубная аж в полдюйма…

А из прохода, по фарватеру, абсолютно непроходимому из-за мелководья в это время дня, на помощь выходил «Петропавловск»! Пришвартованный к левому борту «Силач» аккуратно проводил его через узкость…

Громовым «Ура!» отметили русские моряки отход японских броненосных крейсеров… и только после этого на искалеченной осколками фок – мачте «Гиляка» взвился флаг адмирала Макарова…

… После того, как изувеченная «Диана» с потушенными с помощью мощных пожарных стволов «Силача» пожарами вошла в Западный бассейн, Макаров, приветствуемый восторженными криками команд, сошёл на стенку порта… Встретившийся ему Витгефт что-то пытался говорить об осторожности, но Степан Осипович только рукой махнул…

- «Теперь же! Ни минуты не медля! Покуда японцы не очухались! Необходимо подготовить к прорыву в Циндао „Ангару“!»

- «Как?! Яхту „Ангару?!“»

«Ангара» (бывшая «Москва») – один из лучших пароходов Добровольного флота – была принята под военный флаг перед самой войной. На нее поставили артиллерию (шесть 120-мм и восемь 75-мм пушек), грузовые трюмы засыпали углем, назначили сборную команду с разных судов, переменили название, и вспомогательный крейсер был готов.

Но… роскошный пассажирский лайнер приглянулся Наместнику… за несколько дней до начала военных действий он посетил «Ангару» и наметил ее, как яхту, предназначенную для него и его штаба в случае необходимости проследовать куда – нибудь морем.

Принимая во внимание, что в военное время штаб наместника достигал числа 93 человек (адмиралов, генералов, штаб – и обер-офицеров и чиновников), действительно, «Ангара» являлась для этой цели кораблем, наиболее подходящим. Двенадцать тысяч тонн! Есть где разгуляться!

Предполагалось даже совершенно закрыть все помещения I класса и держать их в полной неприкосновенности для будущего высокого назначения, a командира и офицеров поселить в скромных каютах судового состава.

Впоследствии, когда выяснилось, что эти каюты необходимы для помещения в них кондукторов, устройства канцелярии и малых складов тех артиллерийских, минных и шкиперских материалов, которые нужно всегда иметь под руками, последовало разрешение командиру и офицерам пользоваться некоторыми помещениями I класса, но с наказом: ничего не испортить.

- «Что ж это? – ворчали иные офицеры, – или в штабе думают, что мы никогда не ездили на пароходах в I классе? Боятся, что перебьем зеркала и мебель переломаем? И потом в раковины насрём?»

Из воспоминаний лейтенанта фон Бринка, «Курсом – к победе!», Москва, Типография Сытина, 1937 год: «Когда передо мною открыли запертые салоны promenade deck'а и cabines de luxe, я прямо ахнул: они были битком набиты креслами, стульями, легкими диванами, столами, столиками… Тут же возвышались груды ковров, занавесок…»

- «Как можно? Ведь это – готовый костер.»

- «Приказано было, – пояснил сопровождающий меня ревизор, – для сохранности, на случай поездки наместника и его штаба.»

На меня вдруг пахнуло чем-то далеким, полузабытым… Почему-то вспомнилась гимназия, учебник истории Иловайского и захваченные на поле марафонской битвы цепи, которые Ксеркс, царь персидский, предусмотрительно заготовил для греков, имеющих быть плененными…

Что касается других работ, в которых требовалось содействие порта, то каждый любитель строго заведенного порядка несомненно пришел бы в восторг от стойкости портовых учреждений Артyра!

Грозa войны как будто вовсе их не коснулась. Как и прежде, от момента подачи рапорта командиром судна, просившим о чем-нибудь неотложном, насущно необходимом, и до момента дачи соответственного «наряда» терялось дней 8-10 – на выполнение «портовых формальностей».

Господствoвало такое настроение, словно не Россия воевала с Японией, a подрались между собой какие-то южно-американские республики…

Не скрою, был один способ обойти канцелярскую волокиту, способ, практиковавшийся одинаково успешно и в мирное время и не имевший к войне никакого отношения, просьба «по старому знакомству». Мне довелось в этом отношении оказать несколько мелких услуг «Ангаре» по просьбам механика, артиллериста и ревизора.

Помню, однажды, встав вместе с командой в 5 часов утра, набегавшись по пароходу до ломоты в коленях, я позавтракал и только что собирался лечь, заснуть на время отдыха (до 2 часов дня), когда ко мне в каюту постучался механик.

- «В чем дело?»

- «Простите, что беспокою, но… До зарезу нужно! Уж три дня, как подал рапорт, – и никакого толку! Ведь N. N. вам старый знакомый? – Это в его власти. Не откажите – съездите, замолвите словечко! He для себя прошу!»

Разoчарованный в мечтах об отдыхе, посылая все и всех к черту (механик отнюдь не принимал на свой счет и не обижался), собрался и поехал.

С двух-трех слов дело наладилось.

Пoкa вестовые и рассыльные бегали с какими-то срочными записками, я, усталый, недовольный присел к письменному столу приятеля, закурил папиросу и не удержался, чтоб не поворчать.

- «Неужто у вас нет какого-нибудь особого, военного, положения? Так и тяните вашу проклятую канитель!»

- «Госyдарь мой, не богохульствуйте! – старый приятель поднял руку, как для присяги. – Небо и земля прейдут, a отчетность не прейдет!»

- «Полноте балаганить! Хлопнет 12-дюймовый снаряд в вашу отчетность – и нет ее; хлопнет в склад – и нет склада!»

- «Исполать им! Чего лучше такого оправдательного документа, как дыра от 12-дюймового! А пока такового не имеется, пожалуйте требуемый законом!»

- «Однако же вы сейчас распорядились и без документа…»

- «Это совсем другое дело! Это – уважение хорошему человеку! Вы мне сказали: что, как, почему. Я вам верю и вижу, что документ обеспечен, все равно, что в кармане. А без этого… ни-ни!»

- «Так что, будь я не я, не дали 6ы?»

- «Пoкa требование не прошло бы все подлежащие инстанции, ни в каком разе!»

- «Да если нужно! Понимаете: по условиям военного времени нужно!» – горячился я…

- «Порядок требований сверх штата ясно определен.»

- «Вы меня просто травите!…»

- «Совсем нет, и не злитесь – печенке вредно!» – смеялся приятель.

- «Да, что! – вдруг вскочил он. – Вот вам пример! Старка чуть под суд не отдали! Чуть не утопили! А выплыл! Почему? Из-за бумажки! Знаете: он рапорт подавал о необходимости мер предосторожности? Так вот рассказывают, что как раз заходит он в штаб и спрашивает: – „А что, мой рапорт?“ – Ему показывают. На рапорте резолюция „Преждевременно“. Он его взял… и – в карман. Ему так и сяк, говорят: „Следовало бы пришить к делу“. – А он: – „Чего же, – говорит, – если отказано“. – И ушел. Тогда-то на это и внимания особенного не обратили, а как пришла беда, да повели дело к тому, что он, дескать, во всем виноват, – так он только похлопал себя по карману… „Хотите, мол, покажу бумажку кому следует?… “ То-то и есть! Нет, голубчик! Бумажка святое дело! На словах только в любви объясняются! Есть бумажка – чист как голубь. Нет ее – пропал как швед под Полтавой!…»

- «Какой цинизм!… А долг службы? Долг перед родиной?… Послушать вас, прямо – тошно!…»

- «Эх вы! Знаете сказочку? – Жил-был маленький мальчик, жил долго, вырос, состарился, а все еще верил, что папа и мама своих детей либо под капустными листьями находят, либо их аисты приносят в нарядных корзиночках… Ну, до свиданья! Когда что нужно будет по моей части – приходите прямо ко мне.»

Хуже было то, что «Ангара» была ещё и разоружена… все 120-мм орудия были с неё сняты – и отправлены на береговые форты…

- «Наплевать! Пойдёт в начале под эскортом „Аскольда“… если напорется на японцев – эти мухобойки не шибко помогут… а в Циндао, думаю, найдётся что-нибудь посерьёзнее…»

… Из окна дворца на Макарова с ненавистью смотрел царский «дядя»… все заслуги которого перед Отечеством заключались в том, что его мама была царской поблядушкой…

Увидев, что японский броненосец ДЕЙСТВИТЕЛЬНО подорвался, можно было бы предположить, что не воспользоваться ситуацией Макаров просто не может. Не в его это характере – упускать предложенный судьбой шанс…

Да, так бы и было! Однако…

Прилив, господа! Прилив-с… никто не предполагал, что в низкую воду вообще возможен выход броненосцев из Артурской ловушки, это уж лейтенант Балк на своём «Силаче» проявил нездоровую (зачёркнуто) активность…

Макаров – разумеется, попытался бы выиграть в этой ситуации по максимуму… Но!

Время подготовки броненосцев к походу составляло около четырёх часов… Держать под парами эскадру постоянно? А уголь? Янтайские копи – они на реке Ялудзянь… Где сейчас идут упорнейшие бои.

И, судя по всему, исход этих боёв -будет не в пользу Русской Армии…

Так что надо было рассчитывать только на наличный запас угольных складов в Артуре – далеко не безграничный.

Тем более, честно говоря, что Макаров просто не поверил, что у Степанова что-либо путное получится… слишком мал был запас выставленных мин, слишком велика акватория… и согласился он на предложение командира «Амура» – только лишь затем, чтобы не расхолаживать желание драться… ведь до макаровского приезда Эскадра была, как в воду опущенная – после внезапного нападения японцев и потери «Варяга» и «Корейца».

Другое дело, что можно было бы попробовать атаковать миноносцами под прикрытием «Новика» или «Аскольда»… однако «Новик», как на грех, перебирал машину, на «Аскольде» остудили котлы, чтобы заменить прогоревшие трубки… а миноносцы, по словам Петра Великого, по тревоге поднимались «с московским тотчасом»…

Вот и получилось, что японцев – блистательно – атаковал только барон фон Ливен… и был настолько удачлив, что смог уйти без особых проблем…

…«Послушайте, господа, дайте же мне пройти… ну что это такое, цветы? Откуда? Не иначе, как герань с горшка обстригли… я не барышня, чтоб мне такое презентовали, и даже не козёл! Я такое, извините, не ем-с…»

Побледневший от потери крови, Адольф Алоизович, слегка морщясь, пробирался через восторженную толпу, встречающую катер с «Дианы» у Мандаринской пристани…

Рядом, по-самоварному шипя и посвистывая, привалился к стенке паровой баркас… толпа, увидев вымпел, разразилась новым взрывом восторга…

«Ура! Ура нашему Дедушке! Ура Адмиралу!»

Фон Ливен, поправив порванный китель, топорщащийся от засохшей соли, встал во фрунт… но доложить по уставу не смог, так как Макаров сильно – но осторожно, чтобы не потревожить ненароком выглядывающий через прореху наспех перебинтованный бок, прижал его к своей колючей от орденов груди…

«Молодецки, барон! Говоришь, засадил япошке по самые помидоры?!»

«Да я, Ваше Превосходительство, ничего не…»

«Врёшь, врёшь! Вижу, что хочешь сказать! Так их, макак косорылых! Думают, что они молодцы? Этот их микадо, жёлтомордый молодец – только супротив овец, а как на нашего молодца – так и сам овца?! Так, что ли?»

«Да я, Ваше Превосходительство, ничего не…»

«Молодец, братец! Истинно ты Русский богатырь! И, вижу, раненый в бою – с мостика не ушёл, командовал? Изрядно. Подготовь, голубчик, список отличившихся – а матросов в первую голову… о себе же не беспокойся – за Богом молитва, а за Царём служба не пропадёт.»

Лютеранин фон Ливен в некоторых вопросах был крайне щепетилен:«Ваше Превосходительство! Пользуясь случаем, прошу Вас также поощрить корабельного священника, иеромонаха отца Селафаила… Приписанный по боевому расписанию к запасному перевязочному пункту, сей нонкомбатант по боевой тревоге перед началом боя успел обойти верхнюю палубу, окропя святой водой боевые посты, чем способствовал укреплению силы духа у личного состава… а в ходе боя неустрашимо исполнял обязанности санитара, лично перенёс под неприятельским огнём в перевязочный пункт шесть раненых!»

Макаров с сомнением почесал бороду:«Да что я, архирей, что ли? Как же мне его поощрить? Был бы он сестрицей милосердной – я бы его к медали на аннинской ленте представил… а так он – „чёрное“ духовенство… вот что! Отпишу-ка я в Священный Синод, пусть они себе голову ломают, а от себя лично… он у тебя как… приемлет?»

Фон Ливен, честный – только вздохнул:«Регулярно. И чесноком заедает…»

«Ну, это дело понятное… подарю ему серебряный самовар, с надписью!»

Фон Ливен поморщился…

- «А в самовар – смирновской водки нальём…»

Фон Ливен довольно улыбнулся. Приятно что-нибудь сделать доброе для хорошего человека… хотя, конечно, если бы он ханшин луком не закусывал, был бы ещё лучше…

… Вечер в Артуре закончился грандиозной манифестацией перед домом Макарова… Обыватели, мастеровые Балтийского завода, портовые матросы, солдаты гарнизона – столпились перед крыльцом, и стояли до тех пор, пока к ним не вышел адмирал – после чего устроили ему настоящую овацию… Правда, этого слова они не знали, а просто – подняли своего – теперь уже точно-любимого, Дедушку на руки, и с песней:

«Выйдет Дедушка Макаров,

Бородою поведёт

И Артурская Эскадра

На японца в бой пойдёт!»

- пронесли его до самого причала…

Только, пожалуй, один человек, сквозь зубы, выговорил Макарову – Адмирал Свиты Алексеев…

Впрочем, и штабным было в тот день – не всем весело… мичман Б., известный острослов, получил в ретираде от неизвестных, погасивших свет, по морде – за его mot, что мол, ничего удивительного, у Степанова как выход в море – так каждый раз корабль подрывается…

…«Это не папуас. Это наш прежний командир капитан первого ранга Плаксин от имени русского правительства вручал королю Чулалонгкорну орден Андрея Первозванного и личное письмо Государя Императора Александра III. Капитан же, в свою очередь, был награжден туземным королём орденом Белого Слона II степени, а в кают-компанию – получил в подарок этот портрет…»

Дипломатия канонерок! Романтическое время колониальных разбоев… когда для подавления «непокорных зусулов» (Примечание. Автор знает, к какому племени принадлежал король Чака. К тому самому, что живёт на реке Тугеле… ), да, когда для обуздания злобных кафров белые нкози посылали большую белую пирогу…

Нет, не похож был русский «Сивуч» на колониальную канонерку… ведь что такое колониальная канонерка? Достаточная мореходность, чтоб из туманного Альбиона доплыть до жёлтой, жаркой Африки… превосходная обитаемость… великолепная отделка капитанского салона, чтобы не стыдно было представителю Королевы принять туземного монарха… а орудия? Ну, пусть будет и орудие… голожопых ниггеров пугать… а главным образом, для церемониальных салютов…

Отнюдь. Может быть, потому, что у России никогда не было колоний?

И «Сивуч», построенный за двадцать лет до описываемых событий – не предназначался для того, чтобы кого-нибудь пугать… Вовсе нет! Построенный шведским «Бергзундом», этот корабль предназначался для одного – единственного, яростного, смертельного встречного боя в финских шхерах с атакующими британскими броненосцами!

Поэтому на баке, за бронированным бруствером, стояло одно – зато 229-мм орудие… шестидюймовка на юте, и шесть 107-мм в бортовых полупортиках предназначались для всякой вражеской водоплавающей мелочи…

Война застала «Сивуч» на ремонте в Инкоу, в здешнем земляном доке… благодаря стараниям русского консула Тидемана (выпускника Лазаревского Института, 22 лет от роду) корабль был спешно – насколько это возможно в Китае – подготовлен к выходу в море…

«А вот идти-то нам и некуда…» – кавторанг Стратонович Александр Николаевич сидел вместе с Тидеманом в тесной командирской каютке…

- «Впереди – японские корабли, блокирующие Инкоу… позади – пусть широкая, да с большим течением и на глазах меняющимся фарватером река Ляохе, с глубиной на фарватере два-три метра… а у нас осадка носом три и семь десятых… эх, сюда бы „Гиляк“ – у него осадка метр, да винты с рулями в специальных туннельных обвесах… наччальство. О чём думают? И главное – каким именно местом? Загадка.»

- «Ну, и что же Вы будете делать?»

- «Да что тут будешь делать… ход у нас – одиннадцать узлов… не разбежишься… кабы не Макаров…»

- «А что Макаров?»

- «Да не будь Макарова в Артуре, дождался бы я спокойно высадки японцев, да отошёл бы себе спокойненько вверх по Ляохе… пока бы не сел на мель где-нибудь у Санчихе… потом с чистой совестью взорвал бы корабль, да и поехал бы во Владик, получать свои мечи к ордену Святой Анны 2-й степени „за труды и распорядительность по охране порта Инкоу и проводке канонерской лодки по реке Ляо“…»

«А теперь, что же?»

«Не поверите… стыдно!»

Тидеман только головой покачал…

Стратонович ещё подлил ему чайку и попросил: «Слушайте, голубчик, не в службу, а в дружбу… Вы ведь как-то с журналистами дружите?»

Тидеман рассмеялся: «Был тут у меня один японофил, американец… так Россию в своём листке полоскал, такие помои лил… теперь – завзятый русофил и японофоб!»

«Как же Вы его переубедили?»

«Была охота, с этим дерьмом американским в дискуссии вступать… я его перекупил. У них, американцев – кто босс, тот и умнее… ежели ты богаче – значит, тебя их протестантский боженька возлюбил, значит – твоя и правда…

Да Вы, верно, его рассказишки читывали? Лондон, Джек? Нет? Ну и не надобно… не Куприн! О Чехове я уж и не говорю…»

«Ну раз так… запустите утку, что наш „Сивуч“ разоружается…»

«Да без вопросов… ныне же запустим, пусть себе летит и крякает… жёлтая!»


…«… Пока мой собеседник возмущенно ковылял взад и вперед, я снова поддался романтическому обаянию тумана. Да, в этом тумане, несомненно, была своя романтика. Словно серый, исполненный таинственности призрак, навис он над крошечным земным шаром, кружащимся в мировом пространстве. А люди, эти искорки или пылинки, гонимые ненасытной жаждой деятельности, мчались на своих деревянных и стальных конях сквозь самое сердце тайны, ощупью прокладывая себе путь в Незримом, и шумели, и кричали самонадеянно, в то время как их души замирали от неуверенности и страха! Голос моего спутника вернул меня к действительности и заставил усмехнуться. Разве я сам не блуждаю ощупью, думая, что мчусь уверенно сквозь тайну?

Ведь совсем недавно я верил, что в сердцах русских есть хоть капелька Гордости, Смелости, Чести Белого Человека… но они – грязные потомки рабов и сами рабы „Tsar-batiushka“, способны только пресмыкаться перед лицом доблестных сынов Аматерасу… и они -эти желтокожие дети Восходящего Солнца, с весёлым смехом разорвут на носовые платки трусливо спущенное русскими знамя…

Да, спущенное, потому что русская канонерка „Sivvytsh“, которая, поджав хвост, удрала вчера вверх по Реке, сегодня – трусливо разоружилась!» Джек Лондон, фельетон «Морской „волк“ и Японские львы»

… Для блокирования «Сивуча» адмирал Дэву выделил отряд капитана второго ранга Нисиямы (канонерки «Tsukushi», «Atago», «Uji» и 12-й дивизион эскадренных миноносцев).

Наиболее противненькой была первая… Мореходный корабль в 1400 т, сильно вооружённый – 2х9.8 дюйма (240 мм),, 4х4.7 дюйма (120 мм), скорость 14 узлов… вообще, можно было считать её броненосцем береговой обороны… у неё броневой пояс в 114 мм, и траверсы -50 мм.

«Атаго» – просто старая калоша… 600 тонн, 4х120 мм, 10 узлов… брони нет совсем… и артиллерия расположена казематировано – по углам четырёхугольника, так, что в каждую сторону могло стрелять только одно орудие…

«Уджи» – речная канонерка… 4х76-мм… это не серьёзно…

Миноносцы – «Хато», «Хибари», «Като», «Киджи» – старые, по 152 т, скорость в лучшие времена 29 узлов, 2х351-мм торпедных аппарата, 2-3 малокалиберных пушки…

Короче, к русской, загнанной в угол канонерке относились так, как она этого заслуживала…

Осталось придти и забрать её…

Город Инкоу лежит себе, пыльный, на левом берегу мутной, коричневой реки… на правом берегу – станция железной дороги, кумирня, русский посёлочек…

Канонерская лодка «Уджи», под гордо развивающемся флагом Императорского Флота пересекла бар в устье Ляо-Хе, и уверенно, ничего не опасаясь, вышла на траверз города… от городской пристани отчалила шампунька с вымпелом русского МИДа… в лодке стоял, одетый в шитый золотом парадный мундир, с треуголкой в руке, консул Тидеман…

Приблизившись к канонерке, он громко и чётко произнес (по – японски): «Вынужден предупредить господина капитана японского военного судна – вы приближаетесь к демилитаризованной зоне, находящейся под юрисдикцией Гаагской…»

Японец взмахнул зажатой в кулаке белой перчаткой. Залп из картечницы Норденфельда продырявил борт шампуньки, снёс за борт мачту с похожим на раскрытый веер парусом… захлёбываясь кровью из пробитой груди, рухнул на руки верного китайца коллежский секретарь Тидеман, 22 лет от роду…

… У Инкоу река делает крутую петлю – начиная течь почти в обратном направлении… и поэтому японцы увидели «Сивуч» слишком поздно, чтобы среагировать… а на русский корабль передавал флагами сигналы береговой пост на Храмовом холме…

За двадцать лет службы русские комендоры стреляли только по учебным щитам… но и сейчас дистанция была – речная! Честно говоря, можно было не тратить на такое убожество дорогой снаряд главного калибра… да Стратановичу уже про консула доложили.

Русский бронебойный снаряд вошёл в японскую канонерку, как топор в фанерный ящик: аккуратно развалив её наполы… после этого «Сивуч» дал ход, и пошёл вниз по реке, набирая скорость… прошёл через облако дыма и пара, клубящееся над кучей плавающих в воде обломков… утопающие японцы хватались за борта, а матросы миролюбиво пинками сбрасывали их назад в реку, побуждая плыть к берегу. На берегу японцев уже ждали – на правом берегу – казаки Мищенко, отрабатывавшие на них «баклановский» сабельный удар – и этим японцам положительно везло! Потому что на левом берегу их вынимали из воды и тут же вязали гостеприимные китайцы… большие затейники!

… Встреть японцы «Сивуча» в открытом море – всё закончилось бы легко и просто… японцы, с безопасного расстояния, не давая русским приблизиться, расстреляли бы его с кормовых углов… а потом добили бы торпедами…

Но японский командир, заболев «болезнью красных глаз», решил поскорее дорваться до складов торгового Инкоу… Японские корабли вошли в реку – и сейчас, преодолев мелководный бар, вставали на якорь у городской пристани… палубы их чернели от вооружённых карабинами и саблями десантников в белых гетрах, радостно притоптывающих башмаками в предвкушении грабежей и насилий.

Увидав «Сивуча», японцы радостно закричали «Тенно Хейку Банзаааай!» – потому что ожидали увидеть на его мачте свой флаг… Выстрела они не слышали! Всё-таки ветер, в другую сторону, пять баллов… высокий берег, опять же.

А тут как раз русские носовое перезарядили… Русский снаряд, неторопливо вращаясь, аккуратно врезался прямо в броневой пояс «Цукиши» на левом крамболе… на дистанции 2975 метров пробиваемость – равна половине калибра снаряда. Пробил он пояс, пробил угольную яму, пробил котёл, изменил траекторию, пробил переборку, снёс с фундамента паровую левую машину… поблукал слегка по низам, дырявя переборки одну за другой… куда-то зарылся… успокоился… улегся на нижней палубе, как поросёнок… стал, остывая, потрескивать… взорвался, меланхолично так…

У трубы «Цукиши» вырвался к серым небесам столб ярко-белого пара – как будто ударил кипящий камчатский гейзер.

«Сивуч» чуть дал право руля – чтобы пустить в ход кормовое орудие…

И в эту минуту на него пошли в атаку японские миноносцы…

Семь торпед было выпущено – на такой дистанции было невозможно промахнуться! И японцы не промахнулись!

Две торпеды врезались в берег, одна торпеда застряла на речном дне, две торпеды поразили «Атаго», которая тут же стала тонуть, одна торпеда попала в миноносец «Хибари», тут же взорвавшийся, как китайская новогодняя петарда, а последняя торпеда, пройдя мимо «Сивуча», который в этот момент нанизал своим шпироном миноносец «Хато», вскрыв его по всей длине как консервную банку, всплыла и мирно закачалась у русского борта… сжатый воздух что-то быстро кончился.

Преследуемый яростным лаем японских скорострелок, горящий «Сивуч», со сбитой стеньгой бизань-мачты, лежащей поперёк борта, прорвался в открытое море… и стороночкой, по мелководью, по-над мелями, за рифами, пошёл себе неторопливо в Артур…

…«Поебать мой лысый череп! – воскликнул капитан первого ранга Кроун, блокированный японцами в Шанхае – Чем наш „Маньджур“ хуже „Сивуча“?»


Загрузка...