Ракурсы

6

Следующие два месяца я не переставал дрожать от страха, целиком и полностью уподобившись перепуганному суслику из мультика. Я был совершенно уверен, что сошел с ума. Ничем иным я не мог объяснить постоянно падающие на меня балконы, рекламные щиты и фонарные столбы. Впрочем, точно так же я не мог объяснить то, что они всегда промахивались, пролетая в метре или полуметре от моей головы.

С того дня, когда за мной приходила Лиза Пяткина, я больше не ел ни марок, ни грибов. И два месяца мир вокруг меня растворялся сам по себе, без малейшего вмешательства с моей стороны. Раньше, когда я глотал марки, я совсем не задумывался над тем, каков истинный механизм этого развоплощения мира. Но теперь марок не было, и я в жуткой панике наблюдал за тем, как окружающая реальность теряет былые твердые очертания, становясь зыбкой и вязкой, как кисель.

Я ни в чем больше не мог быть уверенным – ни в себе, ни в тверди под ногами, ни в том, что доживу до завтра.

Один раз на меня обрушилась коробочка автобусной остановки. Я успел выскочить – вместо меня железяками и стеклом придавило какую-то старушенцию. Несмотря на тщедушность бабульки, крови из нее вытекло много, на удивление много.

Дважды на меня бросались с проезжей части улицы взбесившиеся автомобили и, ломая зеленые насаждения, врезались либо в столб, либо в стену дома. Я видел побледневшие от испуга физиономии обоих водил, но ничем помочь им не мог. Если бы я сказал автоментам, что это все штучки Оно, которое охотится на меня, мне бы, конечно, не поверили. Я бы и сам себе не поверил. Слишком уж кошмарненькой была эта мысль, и поэтому я предпочитал думать, что просто свихнулся.

Только с каждым днем становилось все труднее притворяться слепым и сумасшедшим. Мир вокруг просто-напросто выживал меня из себя, выдавливал, как гнойный прыщ.

Дома у меня, в моей комнате под потолком поселились страшные хари. Я увидел их однажды вечером: они высовывались рядком из тоненькой щели на стыке между стеной и потолком и с интересом разглядывали меня. Их было штук шесть – круглых, как мячики, косматых голов с ушами, как у летучих мышей, свинячьими глазками и рожами слабогуманоидных инопланетян. Увидев, что я на них смотрю, они захихикали, как глупенькие школьницы, а потом все разом показали мне язык, состроив при этом такие гадкие хари, что меня чуть не стошнило. Я запустил в них пустым чайником, из которого перед тем пил воду, и сбежал на кухню. Но они чайника не испугались и продолжали исправно на меня таращиться, когда я бывал в своей комнате. По-моему, они торчали там, даже когда я спал. В общем, устроили круглосуточный наблюдательный пост. Не знаю, что им было нужно от меня.

Несколько раз я падал с табуреток, стульев, скамеек, потому что им вдруг вздумывалось ломаться подо мной. Я боялся выходить на балкон из опасений, что он тут же обвалится.

Все вокруг стало совершенно нереальным, не на что было опереться даже мыслью – как только я принимался думать о каком-нибудь фрагменте материального мира в надежде обнаружить в нем хоть какую-то устойчивость, тут же оказывалось, что я не могу схватить самую суть этого куска реальности, она уплывала у меня из-под носа – а без нее, без сути, без главного в вещи или явлении они точно так же легко размывались в кисель и дальше – в совершеннейшую пустоту.

Взять, например, хотя бы диван, на котором я провел большую часть тех двух месяцев. Пытаясь объять его мыслью, я упирался в бессмысленность: я не верил, что диван – именно то, за что он себя выдает. Это не диван, это что-то совсем другое, лишь притворяющееся диваном. А диван – это… это тоже что-то совсем другое, только что именно, я понятия не имел. Ну а раз так, значит, то, на чем я лежу, в любую секунду может лопнуть, как мыльный пузырь, и тогда я провалюсь в бездну.

Такие вот дела.

И в конце концов мир, лишенный своей сути, обессмысленный регулярными вторжениями и атаками Оно, охотящегося за мной, окончательно выдавил меня из себя.

Только перед этим ко мне приходила моя бабка. Она давно была мертвая, но вдруг воскресла. Посмотрела на меня строго и головой покачала. Я бы испугался, но куда же еще больше было пугаться. Только глазами хлопал на нее. А она руку подняла и поманила меня. И ушла. Потом я понял, что в ней страшно было. От нее свет шел. И я к нему прилип. К свету этому. Нутром прилип. Потянула она меня за собой.

Я проснулся, сел и впервые в жизни перекрестился. Три раза. Со страху.

На следующий день я выглянул в окно и три секунды спустя уже летел вниз вместе с кусками аккуратно отвалившейся стены моей комнаты на восьмом этаже.

Еще через несколько мгновений я увидел себя погребенным под обломками кирпичей и мертво таращущимся в голубое небо. Я чувствовал небывалую легкость, свободу ото всего земного и умиротворение. Поначалу мне было чуть-чуть жаль свою мертвую, искореженную телесную оболочку, но это чувство жалости к бывшему себе быстро умалялось и в конце концов совсем исчезло.

Я немного покружил над своей погибшей плотью, а потом полетел туда, куда мне показывал выбившийся из-под рубахи серебряный крестик, который давным-давно моя бабка велела мне никогда не снимать. Только впереди меня уже ждали они– мерзавцы со страшными харями, мои старые знакомые.

Картина смерти собственной оболочки была последним ракурсом моей тоже разбившейся вдребезги унылой коллекции.

Впрочем, для меня то была не смерть. Я считаю это событие своим истинным рождением – в отличие от того, первоначального, когда я волею судьбы был обречен более на нежизнь, нежели на что-то иное.

Сейчас я думаю, что и мое коллекционирование ракурсов было тем же вялотекущим процессом меня-омертвления в пустоте насильственно обессмысленного мною мира. Мне не было дано понять его суть, то самое главное, без чего невозможно наслаждение жизнью и простыми радостями бытия. Или же я не хотел понять.

Здесь, на моем дымном облаке очень дальнего следования, я немного жалею о том, что у меня не получилось испытать эти самые простые радости земного бытия. Я полагаю, это было бы… м-м… да, вот именно – прикольно. Прикольно было бы попробовать.

Вот скажем так:

в моей земной жизни я кем только не был – насекомым был, тарелкой был, наркоманом, террористом, жертвой для заклания был – и только нормальным человеком не был. Не понимаю, почему мне тогда в голову не приходило попробовать на вкус нормальную жизнь и, может быть, когда-нибудь произвести на свет себе подобного, нормального человеческого человека. Не знал, что для этого нужно? Мог бы и догадаться. Механизм-то, в общем, тот же – чистое восприятие. Только в психоделии воспринимаешь самого себя, со всеми своими психическими верхними и подвальными слоями и выходом через них в хаотику несотворенного (люди обычно называют его «нижним миром»), а чтобы стать нормальным человеком нужно сделать объектом своего восприятия другого человека. Впустить в себя его чувства, мысли, мечты, боль, наконец.

Словом, возлюби ближнего своего.

Хотя бы одного-единственного.

Полагаю, если бы я не гонялся так рьяно за своими «истинными сущностями», всеми силами пытаясь перестать быть человеком, и не стремился бы заглянуть за край отведенного людям мира, то не оказался бы сейчас в полном и очень долгом одиночестве-заточении.

Но теперь я точно знаю, кто я такой. Я – тот, кто сидит на дымном облаке, плывущем по краю той реальности, что таится в любой бессмыслице, готовая прорваться в любые щели и стыки, устроить чертовщину любых масштабов. И меня по-прежнему тянет заглянуть за грань. В тот мир, у которого уже не будет никакого края. Этот мир существует, я знаю.

P.S. Надеюсь, я все-таки не утомил вас?

2002 г.