Фантастика 2025-100

Глава 1

Над моим ухом раздавалось назойливое жужжание. Я лениво отмахнулся, потом еще раз и еще. Однако жужжание не прекратилось… Ну и настойчивая же эта муха! И как она ко мне залетела? На дворе же мороз, и окна я нечасто открываю. Так, только чтобы проветрить. Попробую просто от нее укрыться. Я натянул одеяло повыше и постарался снова заснуть, лежа на удобном ортопедическом матрасе. Сон, который мне снился, был просто великолепным: мы с моей девушкой Дашей проводили наши новогодние каникулы в горнолыжном комплексе в Шерегеше. И она, и я были просто в восторге: подъемники разных трасс для любого уровеня подготовки, потрясающая природа, и с погодой нам просто повезло… До самого вечера мы катались, а потом отогревались глинтвейном в уютном ресторанчике с шикарным видом на горы. Мы скатывались с самых крутых спусков, падали, кидались друг в друга снежками, обнимались прямо в сугробах, шутили, смеялись, целовались, строили планы на совместное будущее и были абсолютно счастливы.

Жаль, что все это был только сон, и я это хорошо понимал. С девушкой Дашей, с которой я познакомился незадолго до моего загадочного и полного впечатлений путешествия в восьмидесятые, мы встретились только несколько раз — когда я снова чудесным образом вернулся из в наши дни. Оказалось, что время по непонятной для меня причине замерло, и я вернулся туда, откуда начал. Мы провели чудесный вечер вместе. А дальше как-то не сложилось… Никто никого не обидел, просто не сошлись характерами. Ну что ж, бывает… Очередная попытка наладить личную жизнь обернулась очередным фиаско. Может, все потому, что я такой весь из себя скромный и зажатый? Надо бы как-то научиться вести себя раскованнее. Надеюсь, занятия спортом помогут. Я плотно занимался уже несколько месяцев и успел набрать хорошую форму.

Я вдруг вспомнил Вальку — своего соседа по комнате в общежитии, с которым я познакомился, когда таинственным образом попал в 1986 года. Валька тогда принял меня за своего друга Матвея. Вот Вальке повезло! Он встречался с прекрасной девушкой Тамарой и, наверное, уже сделал ей предложение. Как-то они там сейчас? Может, уже поженились. И по Леньке, рыжему пареньку-хиппи, который частенько одалживал у нас «индюшку» и щедро делился продуктами фермерского хозяйства, которые присылали ему родители, я тоже соскучился. Как-то вместе с ним мы чуть было не попали в серьезный переплет.

Чудесное было время, надо сказать. Даже вернувшись в 2024 год, я не раз вспоминал несколько недель, проведенных в общаге, и временами грустил по ним. Тогда мне, наверное, единственному человеку в мире, второй раз довелось отпраздновать свой двадцатилетний юбилей. Да, я стоял в очереди в душ по сорок минут каждый день, а то и по часу, питался жареной картошкой со шкварками, спал на кровати с жестким колючим одеялом и без единого намека на ортопедический матрас, брился жутко неудобной бритвой, которая постоянно резала мне щеки и постоянно находил в комнате какую-то живность: то мух, то тараканов. Зато моя жизнь была каждый день полна новыми впечатлениями, и у меня были настоящие друзья… И я наконец-то научился играть на гитаре. Вернувшись в XXI век, я даже купил ее себе и специально выучил песню «Наутилуса» «Я так хочу быть с тобой…» и иногда поигрывал вечерами.

Сколько всего связано у меня теперь с этой песней!… Поначалу, вернувшись в наши дни, я почти каждый день вспоминал друзей, общагу, разные забавные и не очень случаи, переплеты, в которые мы попадали. Даже пару раз, обуреваемый ностальгическими воспоминаниями, скатался на метро «Сухаревская», но все там было, конечно же, по-другому. А в парке Горького, рядом с которым я жил, знаменитого кафе «Времена года», конечно же, уже не было. Да и любера мне не встречались… Нет их уже давно. Хотя, может, оно и к лучшему. Я машинально потер ухо, которое когда-то по касательной задел кастет.

Надоедливое жужжание все не прекращалось. Прихлопнуть эту муху, что ли? Все также будучи в полусне, я поискал на столике рядом с кроватью какой-нибудь журнал. Но вскоре сон окончательно рассеялся, и я понял: никакой мухи и близко нет. Это вибрирует будильник на моем смартфоне, который в данную минуту лежит рядом с подушкой. На часах — восемь утра, за окном — темно, стоит холодный морозный январь. Пора просыпаться, заваривать чай, приводить себя в порядок и начинать работу. Уже несколько я работаю удаленно, но, тем не менее, стараюсь придерживаться распорядка дня — это помогает держать себя в тонусе. Поэтому я, позевывая, вылез из кровати, раздвинул плотные шторы блэкаут, посмотрел на унылую темень за окном, еле заметные проблески фонарей и, надев тапки, поплелся на кухню. Сейчас приготовлю себе какие-нибудь тосты на завтрак, посмотрю веселенькое видео, чтобы не скучно было, и снова засяду за написание кода, как я и делаю это каждый будний день уже много лет подряд. Вечером у меня — тренировка по плаванию в спорткомплексе, который находится прямо в моем доме, в субботу — посещение стоматолога, а на следующей неделе я лечу выступать на международной конференции. Организаторы прислали правки по докладу, надо будет сегодня этим заняться. Десятого числа придет зарплата, нужно будет оплатить ипотеку, коммуналку, закупиться продуктами… Обычная скучная жизнь взрослых людей.

Зовут меня Алексей, мне уже двадцать пять лет, и я — программист. На днях наша компания, разрабатывающая видеоигры, заключила контракт с очень выгодным клиентом и получила крупный заказ: написать игру в жанре стратегии, которая бы переносила пользователя во времена СССР. Получилось это совершенно случайно: незадолго до Нового Года наша компания устроила выездной корпоратив. Тогда-то я и попал в первый раз на потрясающий курорт Шерегеш. Как-то в один из вечеров, желая отогреться после долгого катания, я забрел в один из местных ресторанчиков и увидел там нашего директора по развитию.

— Леха, здорово! — приветливо махнул он мне рукой и предложил присоединиться к нему, указав на местечко рядом за барной стойкой.

Я обрадовался компании. Директор, Максим Плетнев, был совершенно свойским и очень веселым парнем, всего года на четыре меня постарше. Он тоже окончил Бауманку, и я его даже смутно помнил по университету. Правда, когда я поступил на первый курс, он уже заканчивал и писал диплом. Вообще у нас в компании средний возраст сотрудников — тридцать пять лет, поэтому руководитель, которому под тридцать — обычное явление.

— Согреться хочешь? — деловито спросил Макс, пододвигая ко мне меню. — Давай, угощаю. Да не удивляйся ты, не просто так. Дело есть.

Я охотно кивнул, отстукивая зубами и потирая посиневшие пальцы. Денек выдался на редкость морозным. Несмотря на термобелье и полную экипировку, я, тем не менее, отчаянно замерз. Может быть, потому что я такой сам по себе — всегда батареи дома включаю на максимум. Интересно, что у него за дело ко мне… Крепкий алкоголь я не пью, а вот горячее вино сейчас было бы в самый раз. Я заказал бокал глинтвейна, свое любимое ризотто и приготовился слушать.

— В общем, Леха, позарез нужны свежие идеи для игр, — грустно сказал Макс, подзывая бармена, чтобы заказать себе еще виски.

— Так я же программист, а не художник, — удивился я. — От меня-то ты чего хочешь? Я рисовать, конечно, умею немного, но только на бумаге. В художку ходил несколько лет… Но в графическом дизайне практически ничего не понимаю. Это тебе к девочкам, — я махнул в сторону соседнего столика, за которым разместила компания весело щебечущих девчонок — наших сотрудниц. Девчонки поглядели в мою сторону и захихикали.

— Да мне идея нужна, а не рисунки, говорю же, — директор по развитию явно приуныл. — Понимаешь? Художников найти не проблема. Все сделают, отрисуют. А что рисовать? Я свой отдел по развитию трясу уже который месяц: «Ребята, давайте новые идеи для игр!». Так нет же, предлагают какую-то ерунду, все одно и то же. Бродилки, стрелялки, какие-то сражения с пришельцами… Штампуют все по одному сценарию. Я идею отклоняю, так они через день приносят то же самое, только мелочи меняют. Лентяи! Я уж и мотивировать их пытался разными плюшками, и грозился премии лишить — без толку. Понравилось им ездить по накатанной. Дескать, придумываешь главного героя, который всех перестреляет, а потом в награду за свои подвиги соблазнит ногастую девицу, отрисуешь, код напишешь, и все, дело в шляпе, продавай, греби деньги. Скучно это. Чего-то нового хочется, понимаешь?

Я вежливо кивнул, но самом деле, конечно же, ничего не понимал. А чем я могу Максу помочь? В ногастых девицах я не специалист. В жанрах игр я тоже не особо разбираюсь: присылают техническое задание, я по нему и пишу. Может, мягко направить Макса к маркетологам? Пусть отрабатывают свой хлеб! А моя задача — писать красивый, лаконичный, легко читаемый и, конечно же, работающий код. Именно за это мне платят, а не за что-то другое.

— Помнишь, когда мы в самолете летели, ты мне кое-что рассказывал?

Я напрягся. Интересно, что же такого я мог тогда рассказать Максу? Наши места оказались рядом, и мы проболтали несколько часов. Макс знал, что я до ужаса боюсь летать, поэтому всю дорогу специально забалтывал меня и угощал горячительным. Уж не сболтнул ли я под градусом случайно про свое загадочное путешествие во времени? Я украдкой внимательно взглянул на собеседника. Может, сейчас он ненавязчиво и очень деликатно посоветует мне обратиться в больницу имени Кащенко? Однако ничего подобного Макс мне не предложил и совершенно обычным, деловым, но в то же время дружеским тоном спросил:

— Помнишь, ты рассказывал, что книжку какую-то читал? Ну ту, где главный герой садится в метро и попадает в восьмидесятые годы?

Я с облегчением вздохнул. Кажется, беспокоиться не о чем. Да, безусловно, я потерял бдительность после нескольких бокалов, но, тем не менее, сумел удачно обыграть свой рассказ.

— И что я рассказывал? — осторожно спросил я.

— Да приколы всякие забавные, как он снова студентом стал, в общаге жил… Я сейчас уже плохо помню: мы тогда с тобой здорово накидались. Хорошо еще, что в аэропорту по прилету буянить не начали.

— Я просто летать боюсь, — уже в который раз начал я оправдываться.

— Да знаю я, — отмахнулся Макс. — Все нормально. Ты мне вот что скажи: можно ли воплотить что-то подобное? Ну, например, главный герой попадает во времена СССР, что-то там делает и т.д. И деталей, главное, побольше?

Я призадумался. С одной стороны, уже несколько месяцев прошло после того, как я «слетал» в восьмидесятые. Поначалу я почти каждый день вспоминал эти странные дни, полные впечатлений и новых знакомств, а потом ностальгия поутихла, и я все реже и реже брал в руки гитару, чтобы спеть старый репертуар. Затянула обычная рутина, из которой и состоит жизнь большинства взрослых и грустных людей. С другой — я помнил практически все, и почему бы не попробовать ради интереса придумать что-то новое?

Я поблагодарил Макса за угощение, обещал подумать и отправить ему на почту идею сценария, и ушел в гостиницу отсыпаться. Следующие два дня мне было не до этого: организаторы корпоратива потрудились на славу и постарались, чтобы у нас не оставалось ни минуты свободного времени. Рыбалка, баня, вечером — дискотека… Вернувшись домой, я только через неделю вспомнил о просьбе Макса, и то — только после того, как он прислал мне вежливое смс с напоминанием.

С Максом мы не то чтобы друзья, скорее — хорошие коллеги. Но, тем не менее, расстраивать его я не хотел, поэтому постарался в общих чертах вспомнить все, что со мной случилось, описал и отослал ему. Моя идея директору по развитию неожиданно понравилась, и он быстро нашел клиента, который заказал нам разработку видеоигры. Художники отрисовали все, что нужно, а моя задача теперь состояла в том, чтобы реализовать нашу задумку в строчках кода. И кажется, вышло неплохо. Сегодня можно попробовать запустить пробную версию.

Я налил себе свежезаваренного чаю, положил бутерброды на тарелку и удобно устроившись за компьютером, открыл нужный файл проекта. Так, где-то тут были мои VR-очки для дополненной реальности, купленные недавно. Я ими успел попользоваться всего пару раз и остался просто в восторге. Здорово! Сейчас надену и полностью погружусь в придуманный мною мир. Я считал это изобретение одним из лучших достижений человечества, наряду с фотографией. Ну круто же! Хочешь — гуляешь по джунглям, хочешь — плываешь на корабле, хочешь — сражаешься с виртуальным соперником. И все это — не выходя из теплой уютной комнаты. Не так давно я увлекся боксом и с удовольствием тренировался, надев очки. Результат — такой же, только нет риска случайно отхватить по лицу, а потому даже экипировку надевать не надо.

Я дожевал приготовленный бутерброд, смахнул крошки со стола, надел очки, запустил проект и уютно устроился в кресле, наслаждаясь увиденным. Как будто я снова попал в восьмидесятые! Вот парк Горького, с которым у меня теперь столько связано воспоминаний. Вот кафе «Времена года», которое по старым фотографиями и моим рассказам в деталях воссоздал художник… А вот и метро «Сухаревская» — пока она еще называется «Колхозная». Кажется, сейчас раннее утро, час-пик. Все спешат на работу. Туда-сюда снуют толпы людей. И ни одного школьника в форме! Может быть, сегодня выходной и им не надо на занятия? Я машинально вытер лицо ладонью и понял, что моя рука — совершенно мокрая. Только сейчас я заметил, как жарко. Градусов тридцать, не меньше. Рядом с метро стоит большой автобус, куда по очереди заходят ребята, примерно моих лет, может, немного помладше. У автобуса с блокнотом стоит не очень приятного вида девица, очень похожая на комсорга Люду, с которой я имел несчастье пару раз поссориться, пока жил в общежитии. Надеюсь, это не она? Да не, Людка вроде повыше, да и голос у нее другой. Значит, получилось очень даже реалистично, и все идет, как задумано…

Все, да не все… Что-то пошло не так. И, кажется, я понял, что. Когда я раньше запускал видеоигры в очках дополненной реальности, я четко осознавал, что никуда не перемещаюсь физически, а продолжаю сидеть в кресле, в своей уютной московской квартире, на моих ногах — теплые пушистые тапочки, а вокруг — привычная комфортная обстановка. Сейчас же я каким-то чудом оказался в мире, который сам недавно и придумал, опираясь на свои недавние воспоминания…

Я еще раз вытер рукой лоб и только сейчас понял, что моя рубашка — почти мокрая насквозь. Да и рубашка на мне была какая-то странная… Где удобные худи и штаны отличного качества, в которых я привык ходить по дому? Где мои уютные пушистые тапочки? И, в конце концов, почему так жарко? Сейчас же январь!

Неужели правда? Не веря своим глазам, огляделся вокруг, словно пытаясь найти в окружающей меня действительности хоть какой-то намек на свою привычную московскую квартиру. Однако уютное кресло, в котором я сидел, куда-то исчезло. Не было ни компьютерного стола, сделанного на заказ, ни кровати с ортопедическим матрасов, на плазменного телевизора во всю стену. Я находился на улице, не было никакого намека на январь, стояло знойное лето, вовсю шпарило солнце, с меня градом катился пот, и на мне была какая-то странная форма.

Я все понял, и сердце мое снова заколотилось, как и тогда, когда я впервые очутился на станции «Домодедовская», а вокруг меня сновали странно одетые люди. Теперь уже не оставалось никаких сомнений: я снова попал в восьмидесятые, в мир, который, увидев когда-то, так реалистично воплотил в своем коде.

— Здорово, Матвей! — я внезапно услышал знакомый голос, и кто-то хлопнул меня по плечу. Кто-то очень близкий. Я улыбнулся. Даже не оборачиваясь, я уже понял, кто это.

Глава 2

Я не мог поверить своим глазам. Передо мной стоял мой друг Валька, высокий веснушчатый парень, с меня ростом, с которым мы вместе учились на втором курсе университета и жили в одной комнате в общежитии у метро «Домодедовская» целый месяц, пока я был в теле своего двойника Матвея Ремизова. А еще мы таскали вместе ящики в подвальчике у директора местного продуктового магазина армянина Арсена, чтобы заработать кое-какие деньжата, коротали вечера за бутылочкой портвейна, горланили песни под гитару на черной лестнице общаги и вместе выпутывались из разных передряг.

За Матвея Ремизова он меня и принял, когда впервые увидел меня на платформе станции метро «Домодедовская». Под этим именем я прожил в общежитии целый месяц. И вот теперь я снова находился в теле своего двойника. Чтобы окончательно удостовериться, что я не сплю, я, как и в первый раз, когда попал в восьмидесятые, ущипнул себя за руку. Так и есть! У меня снова тело своего двойника. Нет ни татуировки, ни шрама, который я получил, открывая как-то банку с ананасами на свой день рождения. Но это еще не все. Я не только выгляжу я немного по-другому, но и чувствую себя совсем не так, как девятнадцатилетний Матвей, в тело которого я попал в прошлый раз. Сейчас я взрослее, что ли… Я инстинктивно это осознавал, хотя пока и не имел возможности посмотреться в зеркало. Украдкой я снова провел ладонью по волосам. Но вместо прежней гривы мои пальцы нащупали лишь ежик коротко стриженных волос и небольшой шрам на голове. Да и в плечах я как-то шире стал, что ли, увереннее в себе. Левое плечо вот только побаливает.

Валька был искренне рад меня видеть. Шагнув ко мне, он крепко меня обнял и по привычке сильно хлопнул по спине. Я ответил ему тем же. Может, и в его мире мы давно не виделись? Надо бы, как и тогда, аккуратно выяснить у него, сколько прошло времени, и какой сейчас год.

— Здорово! — только и смог вымолвить я. — А ты тут какими судьбами?

— Теми же, что и ты, — ухмыльнулся Валька. — Вожатым в лагерь еду. Ты давно дембельнулся то?

— Дембельнулся?

— Ну да, отдал долг Родине и дембельнулся. Два года не виделись! Слушай, это целая вечность! А я так и не увидел тебя в военной форме. Ты бы хоть маякнул, что приезжаешь, мы бы с пацанами тебя встретили, поляну накрыли, все, как полагается. Когда Кирюха из армии вернулся, мы хорошо погудели.

Как мы гуляли, отметив окончание службы Кирюхи в воздушно-десантных войсках, я помню. Тогда-то я с ним и познакомился: другие ребята позвали меня за компанию. В желудке у меня тогда здорово урчало, денег не было, а идти в «голодное турне» с гитарой было бесполезно: девчонки, как и парни, тоже ждали стипендии. Поэтому я, недолго думая, охотно согласился. Бравый десантник вернулся не только с подвигами, но и с определенной суммой денег, на которую готов был проставиться. Доставку алкоголя организовал Валька, договорившись с Арсеном. Поскольку проносить спиртное через вахту было категорически запрещено, а под курткой в таком количестве пронести бутылки было нереально, Валька, который принес бутылки в крепкой холщовой сумке, просто привязал к ней конец веревки, а другой конец закинул наверх. Однако все пошло не по плану: как раз в тот момент, когда сумка достигла подоконника, внезапно распахнулась дверь и н пороге заявилась строгая вахтерша Владлена Никитична. За ее спиной маячила довольная морда комсорга Люды, которая, судя по всему, сообщила об ожидающейся пьянке.

Обалдевший от ужаса первокурсник, который, как и я, оказался в компании чисто случайно и по причине желания сытно поесть, выпустил веревку из рук, и бутылки с грохотом рухнули оземь. Владлена Никитична уперла руки в бок и не терпящим возражений тоном сказала:

— Стаканы на столе. Пить собрались. Сдавайте пропуска, завтра перед комендантом будете объясняться. Девок с улицы вон привели, — она краем глаза косо посмотрела на Валькину Тамару.

Однако Тамара была не робкого десятка и подобное обращение ей явно не понравилось и, краем подбородка царственно указав на дверь, предложила вахтерше выйти. Та неожиданно для всех согласилась, то ли от внезапности, то ли еще почему. Обалдел даже дембель: малолетняя пигалица зовет на разговор бабушку, которая в войну по немцам стреляла.

Уж не знаю, что будущая супружница Вальки в коридоре наговорила Владлене Никитичне, но та через пару минут снова заглянула к нам и сказала, уже гораздо более вежливо и снисходительно:

— Празднуйте, но чтобы после одиннадцати тихо было.

Тамара, вернувшись в комнату, как ни в чем не бывало, что-то шепнула на ухо Вальке, сунула ему в руку бумажку с каким-то номером, тот мигом помчался на вахту, кому-то позвонил, и через полчаса у нас на столе стояли несколько новых бутылок с первоклассным вином. После этого случая Валькину девушку в общаге очень зауважали.

Значит, меня не было почти два года? Что ж, это не две недели, которые, по легенде, я прошлый раз провел в больнице. Получается, со второго курса меня забрали в армию, и я уже успел отслужить. Это огромный срок. Так, если в последний раз, когда я видел Вальку на кухне в квартире своего отца, на дворе стоял ноябрь 1986 года, то сейчас, стало быть, 1988-й? Надо бы как-то аккуратно выяснить, если не у него, то у кого-то из других ребят. Помню, что когда я заканчивал разработку симулятора, уже было довольно холодно, и мне пришлось потрудиться, чтобы подзаработать себе денег на приличную осеннюю одежду.

— Вахтершу нашу строгую помнишь? — веселился Валька. — Представляешь, когда я на каникулы уезжал, она обнималась и плакала. Сказала, что мы — хоть и шумные, но честные ребята, и за косяки свои ответ держим. Я еще в июле вернулся на неделю в Москву из Ленинграда, заходил ее проведать, конфеты привез, сказал, что мы с Томкой женимся, так она чуть не расплакалась от счастья…

Значит, я служил в армии, и не видел товарища два года, а еще был оторван от гражданской жизни, выполнял приказы товарища сержанта и красил заборы отсюда до обеда. Отлично! Этим надо пользоваться. Я же только два дня назад плац топтал, поэтому могу многое не помнить и не знать. А пока, как и тогда, я просто буду плыть по течению и делать все, что возможно, в предлагаемых обстоятельствах. Эх, жалко я не запомнил армейские анекдоты, которые отец со своими друзьями любили травить во время своих посиделок на кухне. Можно было бы теперь развлечь товарищей вечерами у костра. Отец говорил, что когда летом ездил в пионерлагерь ребенком, они любили после отбоя рассказывать друг другу всякие страшные истории. Ужастики я никогда не любил, а вот анекдоты, по-моему, очень даже ничего.

Я украдкой еще раз оглядел приятеля. Он практически не изменился, только еще больше отрастил волосы, и теперь они спускались практически до плеч. Наверное, не хочет сильно выделяться на фоне своей экстравагантной девушки. Одет он был в ту же форму, что и я. Ну это и неудивительно, учитывая, что мы с ним вместе едем в пионерский лагерь работать вожатыми. Ну хоть с пионерами пообщаюсь, посмотрю, что они из себя представляют. Интересно, а что у приятеля на личном фронте? Когда мы с ним виделись в последний раз, дело вроде было на мази…

— А с Томкой у вас как?

— Отлично! — Валька перекинул холщовый рюкзак с одного плеча на другой. — Осенью свадьба. Надеюсь деньжат за лето подзаработать. Отец ее, конечно поможет, но ты понимаешь, я же мужик, теперь в семье добытчиком должен быть. Тебя, разумеется, зовем. Томка, кстати, сначала думала, что ты не успеешь дембельнуться до октября, и здорово расстроилась. Она там для тебя уже какую-то свою подружку присмотрела, свидетельницей будет. Ну а ты, разумеется, свидетелем. Ресторан «Прага», 1 октября. Слушай, а я не ожидал, что ты так рано приедешь. Тебя же вроде осенью забрали? Значит, и вернуться должен был осенью?

Я призадумался. Да, Валька был прав. Раньше служили два полных года, а на флоте — так, кажется, и вообще все три, а это значило, что я должен был вернуться в ноябре текущего года, то есть на несколько месяцев позже. Почему же меня отпустили так рано? Тут только я понял, что у меня за плечами был точно такой же холщовый рюкзак, как и у Вальки. Украдкой, так чтобы не было заметно, я похлопал себя по карманам. Ничего нет. Значит, по прибытии на место аккуратно перетрясу рюкзак, так, чтобы никто не видел, и попробую найти там хоть какие-то документы, объясняющие, почему дембель оказался на гражданке так рано, да еще и сразу дернул работать вожатым.

— Да я сам много не понимаю, — сказал я ему чистую правду, — ну, значит, так надо было.

— А адрес чего не сообщил? Исчез — и все. Даже не попрощался. Я в деканате пытался узнать, а они так ничего и не сказали.

— Ну лады, — кивнул Валька. Захочешь — потом расскажешь.

У моего приятеля (или приятеля Матвея?) был на редкость легкий характер. Он почти никогда не унывал и ни при каких обстоятельствах не лез в душу с расспросами, за это я его и любил.

— А Ленька где? — спросил я про третьего нашего друга, озираясь вокруг в поисках знакомой рыжей головы. Если Валька поехал, может быть, и он где-то здесь? Втроем точно будет веселее.

Ленька был не то чтобы нашим близким другом, скорее, хорошим приятелем. Настоящие друзья у него были в среде неформалов-хиппи и бардов, с которыми он частенько проводил время. Мы пересекались с ним в основном на работе, потому что вместе помогали Арсену в магазине и получали неплохую прибавку к студенческой стипендии. А еще Ленька жил по соседству.

— Не захотел ехать, — вздохнул приятель. — Он на какой-то фестиваль со своими приятелями-хиппи поехал. Ты же знаешь, там его настоящая жизнь. А потом еще будет фестиваль бардовской песни. Опять будут три дня жить в палатках, кормить комаров, ходить в туалет под елку… Ты же знаешь, я всю эту походную романтику терпеть не могу. А ему нравится. Да он в деревне вырос, ему не привыкать.

— Зачем же тогда в лагерь вожатым поехал? Там не олл инклюзив, как в турецком пятизвездочном отеле. Хорошо еще, если матрасы без клопов будут.

— А Турция тут причем? — удивился Валька. — Ты там был, что ли? «Олл инклюзив» — это что, джинсы такие? Кстати, я парочку новых с собой взял, так, на прогулки. Хотя кого я тут собрался впечатлять…

«Раз пять я был в Турции, если не больше. И в Египте тоже, и в Доминикане. И в Штаты летал на конференцию», — хотел бы ляпнуть я, но вовремя осекся, вспомнив, где нахожусь.

— Так, ни при чем, просто к слову пришлось. Кто меня за границу выпустит? Отцу только в Чехословакии разок удалось побывать, да и то всего несколько дней. Так зачем поехал-то? Там не у бабушки на даче, пирогами не накормят.

— Так говорю же, свадьба скоро, денег подзаработать надо. Я Томке кольцо на последние деньги купил. Нет, если бы я у ее папы попросил, он был дал, конечно, но это не по-мужски уже вообще… Да тут и дело совсем другое — нас в корпусах поселят, со всеми удобствами, а в палатках на сырой семье. Все там будет, и душ, и туалет. Это тебе не бардовский фестиваль. Ну, по меньшей мере, так Галя сказала. Надеюсь, хотя бы в этот раз она не соврала. Пойдем грузиться, через пять минут отъезжаем. Опоздавших ждали. Ехать недолго, часа полтора, пробок нет, всего километров семьдесят.

В будний день с утра нет пробок? Да, везло тем, кто жил в восьмидесятые. Сейчас в Москве в час-пик за полтора часа можно всего полтора километра и проехать.

— А кто такая Галя? — спросил я, ставя рюкзак, который начал уже давить на плечи, на землю.

— По дороге расскажу, — подтолкнул меня в спину Валька. — Грузись в автобус. Но если коротко — то хрен редьки не слаще. Ушла Люда, пришла Галя. Ты восстанавливаться осенью будешь?

— Ну да, наверное, — неопределенно сказал я.

Как- то я совсем об этом не подумал. Получается, мы теперь с Валькой будем на разных курсах. Он — на пятом, а я — только на третьем? Значит, сейчас ему уже двадцать третий год? То-то он слегка в плечах раздался, да и заматерел немного, хотя характер друга остался таким же легким и веселым. Ну что ж, уже второй раз мне определенно везет. Оказываясь в незнакомом для меня месте, я буду рядом с надежным товарищем.

Дождавшись своей очереди, мы с Валькой залезли в автобус, заняли сиденья в хвосте и закинули рюкзаки на полку. Валька, вольготно развалившись на сиденье у окна, зевнул и, сказав: «Разбудишь, когда приедем!», быстро отключился и тихонько захрапел, придавив лбом оконное стекло. Я воспользовался моментом и оглядел всех вокруг.

В автобусе ехали около тридцати человек, примерно половина из них — молодежь примерно моего возраста. Я с радостью увидел несколько знакомых лиц: Кирюху, бывшего десантника, который выиграл пари у наглого Сашки Карпузова и чей дембель мы так весело отметили, и еще двух парней, которые приходили ко мне на юбилей. Имена их я уже успел подзабыть. Отлично, значит, в одиночестве я точно не буду: найдется, с кем и поговорить, и попеть песни у костра. Знал бы, что сегодня меня снова ждет путешествие в восьмидесятые — захватил бы с собой новенькую гитару…

Вторая половина наших попутчиков состояла из крепких мужиков лет пятидесяти и примерно такого же возраста дам. Я предположил, что это будущие работники лагеря, которые обычно устраиваются на сезон: сторожа, поварихи, уборщицы. Они, так же, как и мы, вернутся в Москву после окончания смены. Интересно, а я поехал работать только на одну смену или до самого конца лета? Попробую аккуратно, как бы невзначай, выяснить у Вальки. В прошлый раз у меня неплохо выходило работать под прикрытием, надеюсь, и в этой раз мне удастся хорошо шифроваться. Всего за несколько недель я так поднаторел в роли обычного, слегка разбитного студента восьмидесятых, что только Тамарин папа, внешторговец с задатками работника спецслужбы, сумел меня в чем-то заподозрить.

Я вдруг смутно припомнил, как Валька, вспоминая в разговоре со мной знакомство с будущим тестем, сказал: «Томкиному папе ты понравился, только он сказал, что ты какой-то странный, будто из другого мира…». Да, брат, ты даже не представляешь, насколько он прав. Я из мира смартфонов, быстрого и дешевого интернета, оттуда, куда можно заказать практически любой товар из любой точки мира, и его доставят в ближайший пункт выдачи. Надо же, кто бы мог подумать! Только сегодня я скучал по восьмидесятым, в которых провел лишь один месяц, зато какой насыщенный! И вот теперь я сижу не в своем уютном кожаном кресле анатомической формы с поддержкой спины, а трясусь по ухабам на неровной дороге в стареньком автобусе, который, кажется, держится на одном честном слове.

Именно в этот момент автобус, в котором мы ехали, так тряхануло на очередных ухабах, что я даже подпрыгнул. Так, держаться нужно крепче, потому что ремни безопасности тут явно не предусмотрены, а мой полис ДМС с расширенной страховкой от несчастных случаев тут не подействует. Я огляделся вокруг. Никто, кроме меня, даже не дернулся. Только Валька что-то промычал во сне и снова привалился лбом к стеклу.

Видимо, так каждый день на работу добираются. Да, быстро я отвык от скромной студенческой жизни и снова успел привязаться к своей комфортной московской квартире и поездкам на такси с климат-контролем. И вот жизнь совершила очередной крутой вираж… Я откинулся на спинку крайне неудобного сиденья, отбросив все попытки устроиться хотя более или менее комфортно, и начал размышлять. Так, сейчас за окном лето 1988 года. Валька сказал, что в июле он уже приезжал в гости к своей невесте Тамаре. Значит, сейчас не июнь и не июль. Краем глаза я заметил, что приземистый грузный мужчина, сидящий впереди, читал газету. На передовице стояла дата — 15 августа. Газета на вид была совершенно свежей, даже с заднего сиденья чувствовался запах типографской краски.

Глава 3

— Товарищи, внимание! — раздался писклявый женский голос из рупора. Фу, какой же он неприятный… Этот голос принадлежал Гале, нашему новому комсоргу. Похоже, Валька был прав: хрен редьки не слаще. — Минут через десять уже подъезжаем. Просыпайтесь. Забирайте все свои сумки, вещи. Потом автобус возвращается в Москву!

Я пошевелился, разминаясь. Ну точно, заснул! Разморило. И неудивительно. на такой-то жаре! На солнце, наверное, все тридцать два, если не больше. И дурацкая форма, которая уже почти вся насквозь промокла, мне явно тесновата — явно на размер меньше. За последние два года я раздался в плечах (поспособствовала армейская служба), хотя остался вроде бы таким же стройным. Хорошо, что хоть ботинки подошли. Хотя в такую погоду — только в шлепанцах ходить. Люди, прикорнувшие на соседних сиденьях, тоже зашевелились. Дядька, который сидел впереди меня, перестал обмахиваться своей газетой, потеряв всякую надежду на хоть какую-то прохладу. Такая же полная женщина рядом с ним (возможно, жена), мирно спала, уронив голову ему на плечо и оглушая остальных попутчиков бурными раскатами храпа.

Интересно, а в этом лагере есть кондиционер? Врублю-ка я его сразу на шестнадцать градусов, зайду сейчас в душ — и в номер, отдыхать с дороги. Стоп, какой кондиционер? Тут и вентилятора-то, скорее всего, днем с огнем не сыскать. Да и вряд ли тут номера, как в пятизвездочном люксе. Скорее всего, комната на пять человек, туалет — в коридоре, и это еще — если повезет. А тараканы? Помнится, в общаге я частенько спал с марлей на лице. То ли дело, проснувшись утром, обнаруживаешь на своей подушке малоприятное создание. Тараканов нещадно травили, но они появлялись вновь и вновь — все потому, что вечно голодные студенты прятали еду в комнатах, не надеясь на ее сохранность в общем холодильнике на кухне. Хотя вряд ли тут будут тараканы — все же дети приедут скоро отдыхать. Когда, кстати, сюда нагрянет орава юных строителей коммунизма? И о чем я с ними буду говорить? Дадут руководить отрядом ребят постарше или совсем мелюзгу? А с Валькой мы будем вожатыми одного отряда или разных? Ладно, разберемся на месте.

Автобус еще несколько минут потрясся по ухабам и наконец, громыхая всем, чем можно, лихо подрулил к серо-голубому двухэтажному зданию, где над входом красовалась вывеска: «Юность». Выглядело Надпись выглядела старой и облупленной. А буква "ю — так и вовсе покосилась. Мда, не хотел бы я, чтобы мою юность олицетворяла вот такая надпись.

Валька тем временем проснулся, широко зевнул и, потягиваясь, спросил меня:

— Долго я спал?

— Не знаю, — честно ответил я. — Потому что я тоже спал.

— Ну тогда выдвигайся, и меня выпусти. Теперь спать нам, кажется, не скоро придется.

Мы высыпались из автобуса вместе с толпой и зашагали по дорожке по направлению к главному входу.

— А ты Леньку позовешь на свадьбу? — спросил я Вальку, поправляя жутко неудобный рюкзак за спиной. И как их вообще носили раньше?

— Эмм… — вдруг смутился приятель. — Думаю, вряд ли получится.

— Почему? — искренне изумился я.

— Да он документы забрал, уезжать в Ленинград собирается в сентябре. Сейчас покуролесит со своими бардами, попоет про изгиб гитары желтый, и айда, к разводным мостам…

— В Ленинград? К тебе, что ли? — я ничего не понимал. Из Ленинграда был сам Валька: он перевелся в московский университет после первого семестра на первом курсе из-за каких-то семейных разборок с отчимом. В суть я не вникал — уехал и уехал. Но зачем Леньке ехать в Ленинград, если товарищ тут?

— Да я тут вообще ни при чем, — усмехнулся Валька. — Отчислили его. Он решил, что удачу за хвост ухватил. Надоела ему студенческая жизнь, понимаешь? В общем, когда тебя в армию забрали, подселили ко мне в комнату одного ушлого паренька, Макаром звали. Этот Макар — тоже из Ленинграда, мы с ним, кстати, в одной школе учились, я его помню. Только он в параллельном классе был. Отец у него — спекулянт. Не внешторговец, как у моей Томки, а просто спекулянт. И сына на это дело подсадил. Тот в общагу приносил кое-что, так, по мелочи: джинсы, сигареты, пакеты с рекламой, и продавал. Ну и Леньке предложил маленько подзаработать. У этого Макара канал поставок уже был налажен: познакомился через отца с моряками, которые ходили в загранку. Одному ему не сподручно было работать, вот и взял Леньку в напарники. Им товар для реализации в комнате оставляли: джинсы — оптом за 50 рублей, пакеты с рекламой — по два-три, сигареты St. Mjriz ментоловые — за пять. А Макар с Ленькой уже потом в общаге продавали. Навар у них хороший получался, они даже в рестораны обедать ходили. И я с ними разок за компанию сходил.

— А моряки не могли разве сами продавать? — удивился я. — Вроде товар — самый ходовой.

— Да некогда им было, — пояснил Валька. — Они привезли товар, скинули и уехали. Ты не знаешь их, что ли? Им главное — побыстрее скинуть, чтобы грузом не висело, и в следующий рейс, за новой партией. Покупателей искать они не стали бы, ни до того. А так — очень удобно: в одну точку привезли, скинули, за опт деньги получили — и свободны. Ребята пакеты по пять рублей толкали, сигареты — по десятке, джинсы — по сотне вроде или около того. Подзаработали они неплохо. Я примерно подсчитал — навар у них был, как зарплата инженера за четыре месяца.

Я быстро прикинул в голове. Зарплата инженера за четыре месяца — это сколько? Вроде бы отец говорил, что инженеры получали 120 рублей. Значит, у юных продаванов, решивших обогатиться на жвачках, сигаретах, пакетах и джинсах, доход на одно лицо в месяц выходил под полсотни советских рублей? А это много или мало? Надо посчитать.

Когда я был фальшивым студентом в восьмидесятые, я даже успел разок получить стипендию вместо Матвея Ремизова. Я тогда мысленно извинился перед незнакомым мне пареньком, в чье тело я попал по какому-то странному стечению обстоятельств. В конце концов, если я — временно и есть, он почему бы за него стипендию не получить? Мне выдали аж 40 советских рублей, и на них я мог месяц спокойно жить. Обед в студенческой столовой стоил, кажется, всего 30 копеек. А 480 рублей — это же вообще шикардос! Наверное, как сейчас 480 тысяч рублей, примерно. Просто сказочный доход даже для взрослого работающего советского мужчины, а уж — тем более — для обычного студента, такого, как Ленька, который вырос в спартанских условиях и с детства занимался тяжелым физическим трудом: чистил двор, пас скот, полол грядки… Конечно, обещание легких денег застило глаза доверчивому пареньку. Неудивительно, что он охотно согласился помогать Макару, которого подселили на мое место, пока я — то есть мой двойник — был в армии.

— Товарищи, ускоряемся! — опять зазвенел противный голос из рупора. На этот раз он звучал совсем рядом. Я даже вздрогнул и обернулся.

Мимо прошагала приземистая барышня угрюмого вида с резкими чертами лица. Хотя внешне она мало походила на нелюбимую многими комсорга Люду, мне неуловимо казалось, что они — одного поля ягода.

Валька, видимо, тоже это понял, поэтому брезгливо взглянул на ораторшу и продолжал:

— Так вот. Поначалу дело шло хорошо. Ленька и сам приоделся, и подзаработал, и сленг фарцовщиков выучил. Даже словарик себе составил, помню, я ради интереса посмотрел. Макар же из Ленинграда, а тамошние фарцовщики с финнами часто работают. «Грины» — это доллары, «шузы» — обувь, «самострок» — подделка под фирму. Кстати, ты знаешь, откуда пошла традиция кошельки лопатниками называть?

Я призадумался.

— Ну толстый такой потому что, большой, на лопату смахивает?

— Сам ты лопата, — развеселился Валька. — Лопатник — это от финского слова «lompakko», по-фински это «кошелек».

— Здорово! А я и не знал, — подивился я.

— Ну вот, теперь знаешь. Томкин отец знаешь что рассказывал? Он как-то в Ленинграде тоже работал. Еще в начале восьмидесятых дело было. Он тогда еще не сильно богатый был, зарабатывал, как мог, для семьи старался. Так вот, в пять часов утра поезд «Лев Толстой» прибывал на окраинную станцию Ленинграда, там техническая стоянка предполагалась, минут на десять. За ночь пассажиры выпивали запасы водки у проводников. Опохмелиться хочется, а вагон-ресторан закрыт. Лютая безысходность. Что делать? И вот тут наступал звездный час продавца, у которого с собой кое-что было. Дмитрий Олегович рассказал, что можно было продавать водку и за финмарки, и за доллары. Покупали просто на ура! Пару ящиков продашь — и можно не работать, даже на семью из трех человек вполне хватало. Так он и ходил продавать.

— А с Ленькой и Макаром что? — прервал я исторический экскурс.

— А с ними вот что, слушай. В общем, поработали наши пацаны так месяца два-три, хорошо все шло, а потом их Людка-зараза и сдала, да не к вахтерше пошла, а сразу к декану. Это же статья! До двух лет с конфискацией или штраф и работы исправительные. Как-то так. Точно не знаю, не сталкивался и, надеюсь, не столкнусь… — Валька огляделся в поисках дерева, подошел и постучал по нему три раза. — Ладно бы она с этого какую-то личную выгоду поимела, а то наоборот же…

— Какая статья? — я все еще окончательно адаптировался к окружающей меня обстановке. Что плохого в том, чтобы купить подешевле, а продать потом — подороже. Никакого преступления против нравственности тут нет. Покупатель берет на себя денежные расходы, покупает партию оптом, везет ее, рискует, а покупатель — получает заветный сверток из Америки или Китая. Да у нас все население страны на «алишке» закупается, и что с того?

— Слушай, да не помню я! Статья 154 или как там ее. А ты с какой целью интересуешься?

— Да так, не бери в голову… — я наконец сообразил, где нахожусь. Солнце палило нещадно, дико хотелось пить, неудобный рюкзак сильно давил на плечи. Скорее бы его уже скинуть и зашвырнуть куда-нибудь в угол!

— Матвей, — Валька внезапно посерьезнел. — Слушай, гиблое это дело, не надо.

— Ты о чем? — переспросил я.

— О том, что и ты, кажется, задумал фарцовкой заняться, вот о чем!

— Да ну, брось! Ты что такое говоришь?

— Я знаю, что я говорю! — внезапно разозлился Валька. Таким я его почти никогда не видел. Обычно приятель пребывал в веселом и радушном настроении, постоянно шутил и по-доброму подкалывал всех вокруг. Грустным я его видел лишь один раз — когда его девушка Тамара попала в больницу, в Институт скорой помощи имени Склифосовского. С этим местом у меня связано много воспоминаний. Впрочем, это совсем другая история.

Валька тем временем продолжал:

— Я понимаю, ты только из армии вернулся и тоже хочешь немножко поднять деньжат: приодеться, девчонку на танцы сводить. Сам такой… Но поверь, оно того не стоит. Я сам чуть не влип из-за твоих джинсов в прошлый раз, помнишь?

Я вздохнул. Конечно же, я все хорошо помнил. Когда я таинственным образом, сев на станции метро «Парк культуры», через какое-то время вышел на станции «Домодедовская» в 1986 году и встретил Вальку, он очень долго восхищался моими совершенно обычными джинсами, которые я купил как-то по случаю в Нью-Йорке, куда летал на студенческую конференцию. Я тогда учился на втором курсе магистратуры Бауманке, и троих ребят из нашей группы туда отправили выступать с докладами.

Мы с ребятами в первой половине дня наскоро выступили, отстрелялись, погуляли по Центральному парку, прокатились по местам съемок фильма «Один дома 2», прокатились на пароме по Гудзону, посмотрели на статую Свободы, а потом решили прошвырнуться по городу до ближайшего торгового центра и закупиться шмотками, заодно и перекусить. Я присмотрел себе несколько пар джинсов, однокурсники набрали кроссовок себе и в подарок родным. Оставшиеся купюры я положил в карман, да и забыл про них. А было там долларов пятьдесят или сто, если не ошибаюсь.

В тот вечер Валька наконец получил согласие на свидание от своей дамы сердца, в которую был давно уже влюблен. Они сходили на фильм «Кобра» с Сильвестром Сталлоне, а потом пошли гулять по городу. Счастливый Валька предложил отметить свидание парой бутылочек ситро, зашел в магазин и, расплачиваясь на кассе, по привычке сунул руку в карман, забыв, что надел мои джинсы. Как на грех, в очереди за ним стояли двое милиционеров, которые, увидя, как он выложил на кассу котлету «зелени», проводили обалдевшего от неожиданности парня вместе с девушкой в участок.

Узнав, что Вальке грозит статья 88 за валютные операции, в простонародье именуемая «бабочкой», я срочно бросил все свои дела и бегом вместе с Ленькой понесся в отделение на выручку — сказать, что джинсы, в которых оказались доллары — мои, и товарищ не имеет к ним никакого отношения. Я никак не мог допустить, чтобы приятель по моей вине вляпался в серьезные неприятности. Как оказалось, паниковал я зря: девушка, с которой тогда начал встречаться мой приятель, не растерялась и нашла способ выручить возлюбленного из беды. Тогда, собственно, и состоялось знакомство Вальки с будущим тестем.

— Тогда все обошлось, — продолжал уговаривать меня Валька, шагая рядом. — Но не факт, что Томкин папа еще раз сможет нам помочь. Ты думаешь, если бы все было так просто, я бы не смог у него товар на продажу брать? Смог бы, конечно. Только он понимает, чем это чревато, и не хочет подставляться. Если тебе что из одежды нужно, ты скажи, достану по оптовой цене. А продавать вещи в общаге не надо.

— Да не собираюсь я ничем фарцевать! — нравоучения товарища мне уже порядком надоели. Как будто я — ребенок, и ничего не понимаю. — Хватит уже меня на путь истинный наставлять! Все в порядке! Ты расскажи, что в итоге с парнями получилось?

— Да ничего особенного, — пожал плечами приятель, видимо, довольный, что его слова возымели на меня действие. — Разрешили обоим написать заявление на отчисление по собственному желанию. У отца Макара связи есть, договорился. Видимо, какую-то вину перед Ленькой чувствовал. Если бы не написали, то, наверное, отчислили бы. В «Техноложку» они оба, кажется, перевелись. Наверное, сейчас тихо сидят. Потом, может, опять фарцовкой займутся. Только теперь там за ними отец Макара будет следить, он спуску не даст.

Я облегченно выдохнул. Ну здорово, значит, все обошлось. С Ленькой мы не то чтобы близко дружили, скорее — приятельствовали. Но об этом рыжеволосом деревенском парне у меня остались самые приятные впечатления. Ни разу он не зажал посылку, присланную родителями из деревни — напротив, всегда щедро делился.

— Значит, Ленька теперь в Питере? — рассеянно переспросил я.

— В каком Питере? — вытаращил глаза Валька.

— В Ленинграде, то есть, — поправился я.

— Ну да. Зимой каникулы будут, хочешь, можем, вдвоем съездить. Я домой, а ты в гости. И Леньку навестим. Если он, конечно, к себе в деревню не уедет.

— Ладно, — согласился я, а про себя подумал: «Гости — это, конечно, хорошо, но надеюсь, что до зимы я тут все-таки не застряну». Уже второй раз я совершенно неожиданно для себя попадаю в восьмидесятые, как девочка Люси — в Нарнию, и второй раз кряду я абсолютно не понимаю, как же так получилось.

Тем временем, ведомые Галей, которая продолжала что-то верещать, но уже без рупора, мы поднялись на второй этаж.

— Парни: Ремизов, Потапов — третья комната, — она махнула рукой в конец коридора, — Грибальский, Соколов — четвертая, Васильев, Гордеев — пятая, девушки: Заслонова, Котова…

— Пойдем, — потянул меня Валька за рукав, — Дальше нас не касается. — Дай нам ключ! — громко попросил он Галю, перебив ее. Та недовольно покосилась, но, тем не менее, сняла со связки два железных ключа и отдала их Вальке.

— Один твой, один мой, — Валька бросил мне один ключ. — Давай, двигаем! Да не стони ты, ты мне тоже жарко…

«Хорошо тебе говорить, ты всю дорогу проспал. А я под утро только на пару часов задремал», — подумал я, но вслух ничего не сказал.

Мы прошли вглубь коридора и уткнулись в старую обшарпанную дверь комнаты. Валька открыл ее ключом и толкнул.

— Добро пожаловать!

Глава 4

Я вошел в комнату, поставил рюкзак на пол и огляделся. М-да, судя по окружающей обстановке, хоромы нам с Валькой достались самые что ни на есть расписные: крошечная комнатка размером с мою ванную комнату в московской новостройке, с паутиной на потолке в углу, в которой шевелился паук, две облезлые ржавые кровати с сеткой, у каждой — деревянная тумбочка, а рядом — старый шифоньер. Точно такой же мы когда-то отвезли с отцом на дачу и втайне от бабушки сожгли. По непонятной мне причине она не хотела с ним рассставаться, даже когда мы пообещали ей взамен купить огромный шкаф-купе. Здесь мне предстояло провести ближайшие три недели.

Я подошел к окну, отодвинул тонюсенькую просвечивающую занавеску и выглянул на улицу. Во дворе стояли шесть одноэтажных корпусов, покрашенных зеленой краской и расположенных буквой «Т». Значит, это сюда вот-вот заедут юные пионеры. А нас, стало быть, поселили в корпус для персонала. Значит, снова мы с Валькой — соседи. А в комнатах рядом расположились другие ребята — вожатые. Девчонок, если я правильнь понял, поселили в комнатах в другом конце коридора. Я осторожно тронул рукой металлическую сетку на кровати, которая тут же жалобно заскрипела. С потолка, плетя паутину, деловито спускался паук. Я поморщился.

— Чего ты? — удивился Валька. — Вполне себе нормальные условия. Тараканов вроде нет, с марлей на лице спать не надо. Ты же в общаге так спал, и ничего? А паук — безобидное животное. Мы тут, считай, на всем готовом — форму выдали, трижды в день точно покормят. Без изысков, конечно, но вполне сносно. Народу немного, очередей в душевые не будет, скорее всего. Да чего ты так скуксился? Работать, конечно, надо будет, но не прямо от зари до зари. Успеем и в озере покупаться, и порыбачить, и песни у костра попеть. Если хочешь, по грибы сходим.

По грибы? Нет уж, увольте. Терпеть их не могу. Еще в общежитии наелся вдоволь. Леньке как-то родители из деревни передали целый мешок грибов, и мы почти две недели ужинали жареной картошкой с этими грибами.

В общем, уныло подумал я, приходится признать, что условия, в которые нас поселили — почти спартанские, чуть получше, чем в студенческой общаге. Форму, конечно, выдали, но какая-то странная она, и в плечах мне явно узковата. Я снял наконец промокшую почти насквозь от жары рубашку и бросил ее на спинку расшатанного деревянного стула, стоящего у кровати. Эту рубашку как будто шили на девятнадцатилетнего Матвея Ремизова. А я с тех пор чуток все-таки раздался. Интересно, в каких войсках служил этот Матвей?

— Скучное это занятие — по грибы ходить, — мрачно сказал я, открывая шкаф и вытаскивая оттуда потрепанный и видавший виды матрас. Последние раз я такие видел лет в тринадцать, когда мы с родителями поехали на юг к родственникам. Билеты мы брали в последний день, и каким-то чудом отцу удалось урвать три места в плацкартном купе. На них лежали свернутые в рулон точно такие же матрасы, а поверх них — колючие одеяла, от которых у меня потом чесалось все тело. Но в целом, надо сказать, поездка мне понравилась: двое суток я ничего не делал, только читал запоем книги и трещал о том — о сем с соседями по вагону, такими же пацанами, которые ехали отдыхать с родителями на юг. Когда тебе всего тринадцать, бытовые условия не особо волнуют.

— А мне нравится, — весело ответил Валька, разбирая свой рюкзак. — Можно совершенно безнаказанно ходить с ножом по лесу. Ну, это у меня батя так шутил. Вот в огороде копаться ненавижу, а по грибы ходить — с удовольствием, хоть я и городской парень. Отличная возможность побыть наедине с природой и подумать о том, о сем… По Томке только скучать в буду, а так в целом все очень классно!

Я вдруг с тоской вспомнил свою уютную большую кровать с ортопедическим матрасом и дорогим невесомым и очень теплым одеялом и вздохнул. Да уж, видимо, слишком сильно я ностальгировал по своему путешествию в восьмидесятые. Поэтому, видимо судьба и решила дать попаданцу еще один шанс испытать все прелести жизни в то время. В ближайшие три недели мне придется стирать всю свою одежду в тазике собственноручно, разводя в нем стиральный порошок, спать в комнате с пауками и довольствоваться киселем с запеканкой на обед.

— Пошли белье получим, — оторвал меня от размышлений голос Вальки.

— Угу, сейчас.

Я случайно кинул взгляд на Вальку, копошащегося в своих вещах, и вспомнил вдруг, что совсем не знаю, что находится у меня в рюкзаке. А вдруг там какой-то ключ к разгадке? Ладно, гляну потом.

— Вход в столовую с торца здания, нам надо на улицу выйти и обойти.

— А ты откуда знаешь? — удивился я.

— Так я же тут уже третье лето вожатым! Ты не знал? — удивился Валька.

— Нет, откуда? — спросил я, шагая вслед за приятелем по направлению к столовой.

— Все время забываю, сколько мы с тобой не виделись… — Валька вдруг тормознул у деревянного стенда. — Вот, читай. Наш с тобой распорядок на ближайшие две недели.

На небольшом деревянном щите, который поставили у дороги в столовую, было написано следующее:

-подъем в 7:30;

— зарядка 7:35 — 7:50;

— уборка постелей, туалет 7:50 — 8:10;

— построение, линейка, планёрка 8:10 — 8:20;

— завтрак 8:20 — 9:00;

— участие в трудовых делах лагеря 9:00 — 11:00;

— оздоровительные процедуры 11:00 — 12:30;

— свободное время 12:30 — 13:00;

— обед 13:00 — 14:00;

— послеобеденный отдых 14:00 — 15:30;

— уборка постелей, туалет 15:30 — 16:00;

— полдник 16:00 — 16:30;

— занятия спортивных секций и кружков 16:30 — 18:00;

— индивидуальное чтение 18:00 — 19:00;

— ужин 19:00 — 20:00;

— отрядные мероприятия 20:00 — 21:30;

— линейка с подведением итогов дня 21:30 — 21:45;

— приготовление ко сну 21:45 — 20:00;

— сон 20:00.

Ну ничего себе! Почти каждая минута расписана! Наверное, у моего двойника в армии и то было больше свободного времени. Может, это сделали специально для того, чтобы у пионеров было меньше времени и желания заниматься всякой ерундой. Не зря же говорят, что от безделья всякая дурь в голову лезет. А дури у подростков в голове хоть отбавляй (по себе знаю).

— Так ты говоришь, что уже ездил вожатым? — рассеянно спросил я Вальку, пытаясь запомнить все, что написано на стенде.

— Ага, кивнул Валька. — Воспоминаний — масса. Ребятня была шебутная, конечно, но очень забавная. Ты, например, про вызов духов что-то слышал?

— Нет, — удивился.

— Ты что, в лагерь ни разу не ездил?

Да как сказать… Ездил, конечно. В Англию на две недели, потом еще как-то — в Испанию. Но не рассказывать же Вальке, как нас вместе с группой школьников, изучающих английский язык, на выходные вывозили в Оксфорд погулять? Из всего, что касается пионерских лагерей времен СССР, я знал только то, что там мальчики мазали девочек пастой по ночам, а девочки — мальчиков. Вот, собственно, и все… Но этих знаний явно недостаточно, поэтому в ближайшее время мне надо активно слушать, смотреть и запоминать все вокруг, чтобы ликбез был качественным.

— Не ездил, — поспешил соврать я. — У бабушки на даче все лето проводил, вплоть до десятого класса. А потом — институт, армия… Сам знаешь.

— Ну, брат, ты много потерял! — воскликнул Валька. — Лагерные приключения — это же вообще бомба! Вот слушай… — и он пустился в увлекательные воспоминания.

В общем, когда мой товарищ поехал в лагерь вожатым в первый раз, ему дали отряд мальчиков и девочек лет тринадцати — самое начало подросткового возраста, когда детские увлечения уже не интересны, а до взрослых ты еще не дорос. Вот и лезет в голову всякая ерунда. В то лето все девчонки в лагере повально увлекались спиритизмом. Никакой мистики там на самом деле не было, так, баловство одно. Вызывали духов умерших писателей, гномиков, бабки, ворующей пионеров и прочих интересных персонажей. Почти каждую ночь, когда Валька дежурил и делал обход, он слышал тоненькие девичьи голоса, которые призывали то одного, то другого. Однажды во время обхода приятель проходил по улице мимо комнаты девочек, он уже по обыкновению услышал завывания:

— Дух Александра Сергеевича Пушкина, приди! Дух Александра Сергеевича Пушкина, приди!

Так, это что-то новенькое. Пока приятелю удавалось услышать только вызывания красного гномика. Высокий Валька, притаившись, сумел тайком заглянуть в окно и едва не расхохотался от увиденного. Приготовления к мистическому обряду, совершаемому школьницами, были проведены на высшем уровне — завешанные одеялами окна с небольшой щелкой, через которую товарищу удалось заглянуть, сдвинутые вплотную три койки, стащенное у кого-то зеркало, на столе — горящие свечки (жесткое нарушение правил противопожарной безопасности, которое строго каралось выговором), блюдца, затертый до дыр и потрепанный томик стихов классика, и вокруг всего этого — пятеро колдуний в ночных рубашках, которые завывали над всем этим делом, подняв руки. Валька, который уже покраснел от распираемого его дикого хохота, отчаянно зажимал себе рот ладонью, и ждал, что же будет дальше.

Доморощенные колдуньи предполагали, что если все шаги обряда сделать правильно, то после очередного повторения фразы дух вызываемого персонажа даст о себе знать: постучит, поскрипит или издаст какой-нибудь шорох. Голоса звучали все громче и волнительнее. И тут из-за угла вырулила стайка ребят постарше, лет шестнадцати — ребята-боксеры из спортивного лагеря, стоящего неподалеку. Валька спрятался за угол, чтобы его не было видно, и из последних сил зажимал себе рот ладонью. Услышав повторяющиеся завывания, парни сначала в недоумении остановились, а потом самый находчивый из них громко постучал по стеклу.

Голоса внезапно стихли, раздался звон разбитого блюдца, упавшего на пол, а потом неуверенный вопрос: «Кто там?»

— Кто-кто, Александр Сергеевич Пушкин! — басом ответил находчивый парень, после чего компания ребят, дико хохоча бросилась наутек. Вместе с ними, согнувшись в три погибели от хохота, смеялся и Валька. Надо сказать, что после этого случая спиритические сеансы не повторялись до самого конца смены. То ли девчонки испугались пришедшего «духа», то ли боялись еще одного выговора из-за жжения свечек: устроили проверку, в результате которой изъяли несколько пачек свечей и коробков спичек. Видимо, аксессуарами для вызова духов готовились еще перед сменой и везли из дома все необходимое.

Я вдоволь посмеялся над Валькиным рассказом и вдруг вспомнил, что духов вызывали не только дурашливые школьницы в пионерских лагерях. Этим не брезговали баловаться и многие взрослые. В середине восьмидесятых годов в СССР началось повальное увлечение астрологией, экстрасенсорикой и парапсихологией. Занимались этим и две бабушкиных подруги, имевшие, между прочим, степени кандидатов наук. Как двум вполне образованным и имеющим критическое мышление дамам пришло в голову заниматься подобной ерундой, я ума не приложу.

Однажды, когда я, уже будучи школьником старших классов, зашел в гости к бабушке, она поведала мне одну историю. Бабушкины рассказы я любил: они всегда были очень юмористичные и забавные. Не стеснялась бабушка и острого словца, будучи при этом очень интеллигентной женщиной.

— Я в ту пору в институте работала, — говорила бабушка, когда я сидел на кухне, уплетая четвертый кусок моего любимого пирога с капустой. — В один из вечеров задержалась я на кафедре — надо было кое-какие бумаги заполнить. Захожу вечером в преподавательскую, а там…

— Фто там, ба? — спросил я в предвкушении с набитым ртом, чавкая пирогом.

— А там сидят наши Клавдия Ивановна и Елена Михайловна. Ну, ты их помнишь.

Я кивнул. Бабушкиных подруг я хорошо помнил: высоченная, несгибаемая, как палка, Клавдия Ивановна и низенькая, полноватая, Елена Михайловна тоже преподавали в институте. Клавдия Ивановна была даже заведующей кафедрой.

— В общем, — продолжала бабушка, — захожу я к ним, а у них свет выключен, на столе блюдце стоит, свечки горят, томик Лермонтова старенький, в обложке. Окна завешаны. Склонились над свечкой и бормочут чего-то вдвоем.

— А вы чего тут? — обалдело спросила бабушка, включая свет.

— Да подожди ты! — театральным шепотом недовольно сказала Клавдия Ивановна. — Быстро выключи! мы тут дух Лермонтова вызываем. Он уже приходил и два часа с нами говорил!

Бабушка, которая совершенно не верила в подобную чушь, не стала подыгрывать двум спиритуалисткам. Она просто молча затушила свечи, включила свет и сказала:

— Ступайте-ка домой, пока коменданта не позвала. Я со скрипом, может быть, и смогу поверить, если выпью пару-тройку чарочек беленькой, что вы можете вызвать дух Лермонтова, Чехова или Пушкина, но чтобы они с вами, дурами, по два часа разговаривали, я в это никогда не поверю!

Я рассказал про это Вальке, и он с удовольствием посмеялся. Мне как-то стало сразу хорошо и спокойно. Нервозность и мрачное настроение как рукой сняло. Ну и что, что придется пожить недели три в стесненных условиях? Зато впереди масса новых впечатлений, а рядом — настоящий, надежный, проверенный друг, по которому я скучал. Скоро я разберусь, с чего вдруг судьба решила сделать такой крутой вираж и вернуть меня в восьмидесятые, а пока можно просто наслаждаться новыми обстоятельствами и кайфовать от всего происходящего. Когда еще мне удастся поработать вожатым настоящем пионерском лагере восьмидесятых?

— Ну вот, наконец-то повеселел, — Валька обрадовался и хлопнул меня по плечу. — А то все тебе не нравилось. Да ты не переживай, что с детьми трудно будет. Ну по первости, может быть, и тяжело, потом втянешься, привыкнешь. Я в первую неделю тоже чуть не плакал, хотел уже было прийти к начальнику лагеря и сказать: «Все, не могу больше с этими обалдуями, отправляйте меня домой. То друг друга пастой зубной измажут, то пиковую даму вызывают». А потом привык — и нормально стало. Когда последний костер был, даже уезжать не хотел. И пацаны с девчонками душевные, добрые оказались — галстук мне весь исписали хорошими пожеланиями. Фотки где-то дома есть, я потом тебе покажу. Встречались, конечно, и малость отмороженные…

— Это какие? — настороженно поинтересовался я. Надо бы заранее выяснить, с чем, может быть, придется столкнуться. Предупрежден — значит, вооружен.

— У нас в прошлом году пионервожатая была, Леночка, студентка педагогического, — начал с воодушевлением рассказывать Валька. Видимо, соскучился по романтике лагерной жизни. Воспоминания из него лились фонтаном. — Старалась очень, к ребятам прямо со всей душой относилась. Зря не наказывала, не рявкала ни на кого. Иду я, в общем, как-то мимо хозкомнаты, а оттуда рыдания. Я поначалу внимания не особо обратил. Такое часто бывало: в первые несколько дней даже некоторые пацаны ревели белугой, те, которые к родителям привязаны были сильно. Даже домой просились. А потом привыкали, и ничего. Наоборот, плакали уже, когда автобусы обратно уезжали. Но я прислушался: кажется, взрослый человек плачет. Захожу, а она там сидит, рыдает прямо навзрыд, горько так, безутешно. Уверена была, что ее никто не слышит, вот и дала волю чувствам. Я ее допросил с пристрастием, ну она и поведала мне, что есть в отряде один пацан хулиганистый. Слушать никого не желает, дисциплину постоянно нарушает, младших задирает. В общем, подорвал он в Леночке веру в педагогические способности. Она даже сказала, что после смены в институт поедет и документы заберет.

Я ее утешил, как мог, а на ужине попросил показать мне пацана. Думал, бугай какой с меня ростом, а оказалось — обычный пацаненок, щупленький, задохлик прямо, но злой очень.

Я удивился, Ленку спрашиваю:

— Ты, что, не могла рявкнуть пару раз, и на место его поставить?

Она так грустно посмотрела на меня и говорит:

— Да не могу я, он все время отцом своим грозится. Говорит, пожалуешься, выгонят тебя из института с волчьим билетом. Ума не приложу, откуда он про «волчий билет услышал».

— Чееегооо?

— Того! Он мне свою фамилию назвал. У него и дед, и отец в правительстве работают. Целая династия. И он чуть что — сразу же грозит пожаловаться отцу. Мне оно надо?

Тут я призадумался. Сын правительственного работника отдыхает в обычном пионерском лагере в Московской области, а не в каком-нибудь «Артеке»? Что-то тут не то.

Я это пацана после ужина в сторону отозвал, завел за корпус и спрашиваю:

— Ну рассказывай, почему вожатую доводишь?

— Я никого не довожу!

— Не ври, она мне все рассказала. Как ты детей дразнишь, ее не слушаешь.

— Если вы меня хоть пальцем тронете, я сразу все отцу расскажу!

Тут-то я ему и говорю:

— Конечно расскажешь! Пойдем в административный корпус, и ты прямо при мне ему позвонишь. Не пойдешь, я сам все сделаю.

И тут гроза лагеря расплакалась и сказала, что никаких родственников в правительстве у него нет. Типичный сын лейтенанта Шмидта. Отец — слесарь на заводе, мать — продавец на рынке. Он просто однофамилец, прочитал передовицу в газете, взятой у кого-то из хозработников, вот и придумал легенду о высокопоставленном папе. В общем, мы с ним заключили договор: я ничего никому об этом не рассказываю, а он слушается и меня, и Леночку, и всех остальных вожатых, и ребят не задирает. Закончилось все благополучно. Водились за ним мелкие косячки, но особо до конца смены он никого не трогал. Так-то!

За разговором я и не заметил, как мы с Валькой дошагали до хозкомнаты, взяли белье у кастелянши, и вернулись домой. Прежней грусти — как не бывало. Я застелил постельным бельем старую скрипучую кровать, напевая себе под нос, и с воодушевлением стал ждать новых впечатлений.

Глава 5

Проснувшись на следующий день, я привычно протянул руку к тумбочке, на которой должен был лежать смартфон. Надо бы глянуть почту: на днях я отправил Максу несколько вопросов по сценарию для придуманной мною игры о попаданце в СССР. Может, он уже вернулся из Тайланда, куда летал в отпуск? В феврале у меня тоже будут мои законные две недели отдыха, может, и я туда соберусь, на дивный остров Самуи. Мне там еще не довелось побывать, но Макс прислал в мессенджере фотографии с отдыха, и я, едва взглянув на них, понял, что я не я буду, если туда не попаду. Надо не забыть заранее погуглить хороший отель и взять билеты. А сколько сейчас времени? В десять рабочий созвон. Может, еще успею спуститься на первый этаж дома, в фитнес-центр и поплавать… Надо бы заказать себе что-то на завтрак. В пекарне недалеко от нашего дома делают изумительные панкейки со сгущенкой и черничным вареньем. Сейчас возьму смартфон, сделаю заказ в приложении с помощью всего пары кликов, и вуаля — всего через полчаса свежие, ароматные, дымящиеся блинчики у меня на столе!

Игра, которую я написал, получилась изумительной и очень реалистичной. Надо отдать должное нашим девочкам-художницам — они потрудились на славу, отрисовали все мельчайшие подробности, которые мне удалось восстановить в памяти. Вчера я даже попробовал поиграть. Надел виртуальные очки — и пошел гулять по улицам старой Москвы, испытывая невероятную, щемящую душу ностальгию. Было прямо-таки реальное ощущение того, что я гуляю не холодным зимним днем, а жарким летом — с меня прямо градом катился пот. И одет я был как-то странно… Что, надеюсь, Максу мои правки понравятся, и он, может быть, даже премию выпишет. Будет на что хорошенько гульнуть во время отпуска. А летом мы снова всей командой собираемся на выезд в Шерегеш, только теперь уже не кататься, а опробовать что-нибудь другое. Погуляем по эко-тропе, покупаемся, зайдем на Око Шории… Свежий ветерок, запах тайги, потрясающие виды с гор… Как же все-таки хороша и интересна жизнь!

Однако вместе приятного кожаного чехла с моими инициалами, сделанного вручную для моего смартфона на заказ мастером-кожевенником, пальцы нащупали только стеклянный графин с водой, стоящий на старой деревянной тумбочке. Рядом с тумбочкой стоял брошенный на пол рюкзак, который я вчера еле допер, перекидывая с плеча на плечо. Я так не удосужился вчера посмотреть, что там такое. Неужели в армии я постоянно таскал на себе такие тяжести? Может, поэтому я и раздался слегка в плечах? Или просто повзрослел?

Я окончательно все вспомнил. Вчера я, решив попробовать поиграть в придуманную мною же игру, основанную на воспоминания от моего прошлого путешествия в восьмидесятые, каким-то чудом снова попал в эту атмосферу. Сейчас на дворе — жаркий август 1988 года, мне уже чуть-чуть за двадцать, я успел повзрослеть и отслужить в армии, только почему-то неполных два года, и сейчас я, неожиданно для самого себя, приехал работать вожатым в подмосковный лагерь «Юность».

В комнате было душно и очень жарко. Перед сном я так и не проветрил помещение, нарушив санитарные нормы. На второй кровати спал кто-то взлохмаченный и очень знакомый. Из-под одеяла высовывалась волосатая нога.

— Валька? — неуверенно позвал я.

Приятель открыл глаза, потянулся и спросил хриплым ото сна голосом:

— Вставать, что ли? Чего ты на меня уставился, впервые видишь?

Я быстро кинул взгляд на настенные часы.

— Да не, десятый час только.

Валька подскочил на кровати, как ужаленный, надел шлепанцы и забегал по комнате.

— Десятый час! Вот же…! Проспали! Ну все, сейчас Галька нам нотации начнет читать. Ты будильник не завел, что ли?

— Да я… — начал я оправдываться. Я же так и не успел разобрать рюкзак и не знаю, есть ли у меня вообще этот будильник. — Забыл.

— А я свой вообще не взял, — сокрушенно признался Валька, натягивая штаны.

— Томкину-то фотографию ты не забыл, — не упустил я возможности поддеть приятеля. На его тумбочке красовалась в рамке фотография, на которой он стоял в обнимку с высокой ухоженной красивой девушкой, которая крепко держала его за руку. Я узнал это фото: я сфотографировал их, когда они вдвоем приходили на мой вымышленный юбилей. Хорошо мы тогда погудели. Впрочем, хватит предаваться воспоминаниям. Пора на завтрак. Если нам, конечно, что-то оставили.

— Она всегда со мной, — не обиделся на подкол Валька. — Жена моя будущая все-таки. Я фотку напечатать успел всего за день до отъезда, пленка затерялась сначала где-то. Вторую такую же я ей подарил, у нее на столе дома.

Мы быстро умылись и побежали в столовую.

— Долго спите, — беззлобная попеняла нам повариха, пожилая женщина с добродушным лицом. Я узнал ее: она работала в столовой нашего университета и не стала сильно ругать меня, когда я уронил поднос с едой в очереди, разбив посуду. Тогда-то я впервые и увидел в университете своего отца, которому на тот момент было всего двадцать пять лет. — Да ладно, дело молодое. Это нам, старикам, не спится. Сегодня заезд, ребятки, день у нас у всех напряженный. Да ешьте, ешьте, жалко что ли… Будет мало — еще наделаю. Только поскорее, вот-вот пионеры приедут, мне на эту ораву еще готовить надо. Ты, Матвейка, после армии прямо заматерел! За двоих теперь ешь, наверно.

Мы с Валькой получили на двоих большую тарелку вкуснейших бутербродов с маслом, поблагодарили, взяли стаканы с чаем и заняли ближайший стол.

— Завтра заезд, — с набитым ртом проговорил Валька. Значит, сегодня у нас что-то вроде свободного дня. Инструктаж только будет.

Заезд? Интересно, а как это все будет? Я же никогда в жизни не был в пионерском лагере. Да и в обычном подмосковном лагере тоже не довелось побывать. В заграничных лагерях, куда меня отправляли родители, мы в основном учили английский, ходили на экскурсии и пили пиво, купленное в магазине втайне от начальства. Так я попробовал и лагер, и стаут, и всевозможные виды элей. Не обходилось, конечно, и без казусов. Так, однажды меня забрали в отделение — я пытался пройти в ночной клуб в одном из боро Лондона по поддельным правам. Хорошо, что обошлось без серьезных последствий.

— Детство вспомню свое, — в предвкушении заезда веселился Валька, уминая уже четвертый бутерброд. Я поспешно пододвинул к себе тарелку и ухватил предпоследний. Глядишь, так и остальные слопает. — Это же одно из самых ярких воспоминаний: длинные колонны разномастных автобусов с надписью «Дети», весь транспорт беспрекословно уступает дорогу…

— А сколько путевка стоила, не в курсе? — полюбопытствовал я ради интереса, с наслаждением уминая булку с маслом. Да это ничуть не хуже любимых мною панкейков из пекарни. И черный чай в граненом стакане, пожалуй, даже будет повкуснее моего любимого молочного улуна по тысяче рублей за унцию.

— Не знаю, — равнодушно ответил Валька. У меня родители на разных предприятиях работали, я же тебе рассказывал. Пять лет на одном, три-четыре года — на другом. И отец, и мать. И почти у каждого завода был свой пионерлагерь. Я часто на две смены просился, настолько не хотелось у бабушки в деревне торчать. Ты же знаешь, как я грядки ненавижу. Думаю, родители были довольны, что могут летом отдохнуть от своих чад. Насчет путевки — ну вроде большую часть стоимости оплачивал профсоюз предприятия, куда платили взносы. Поэтому родители мои платили сравнительно небольшие деньги. Мне как-то такие тонкости были до лампочки, я же ребенком был. Вот когда своих буду отправлять, тогда и заморочусь.

— Значит, смен было три? — продолжал я расспросы. Мне все было интересно.

— Ну да, — пожал плечами Валька, вытерев губы после завтрака. — Ух и наелся я… Прости, друг, увлекся, тебе почти ничего не оставил. Давай так: за ужином все бутеры твои?

— Ладно, ладно, — нетерпеливо перебил его я. — Ты про лагерь рассказывай. Обойдусь без бутеров.

— Ну смотри, — Валька по привычке хотел было откинуться на спинку стула, чтобы пошатать ее, но забыл, что сидит на табуретке, и чуть не рухнул наземь. — Да, три смены, по три недели каждая. Первая смена начиналась в первых числах июня. Перед началом смены идешь на медосмотр, если все хорошо, получаешь путевку — раскладушка такая цветная, напечатанная. Там возраст, рост, вес, особые отметки вроде аллергии — ну не суть, в общем. Вещей немного надо было. Берешь кеды, кроссовки, треники, мыло, зубную пасту щетки, полотенце банное, мочалку… Я еще книги брал, фантастику. А, забыл ещё — кеды или кроссовки. Я еще конфеты с пряниками брал — с чаем попить, ну и так сказать, для установления дружеских контактов с населением. Ты чем-нибудь поделишься, с тобой чем-нибудь поделятся — ну и завязывается общение. Один раз какой-то парнишка чуть ли не ящик черешни с собой привез — хотел со всеми подружиться и щедро всех угощал. А пацаны ленивые же — мыть эту черешню никто не стал. Ну и вышло через день, как в фильме «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещён». Смотрел?

Я сделал вид, что понял, о чем говорит Валька. Про фильм этот я слышал, но посмотреть его, к сожалению, так и не удосужился. Надо будет глянуть, как вернусь. Обязательно. Я украдкой открыл блокнот, который носил с собой в кармане, и тщательно записал название фильма, чтобы не забыть.

— Приезжаешь, в общем, при полном параде: рубашка, галстук, брюки, — приятель дальше продолжал предаваться воспоминаниям. — На чемодан бумажку клеишь — имя, фамилия и отряд. Первый — самый старший, почти выпускники школы. Второй — девятый класс, ну и так далее, по убывающей. Иногда десять отрядов бывает, по числу классов школы, иногда больше, иногда меньше — тут уж как повезет.

— А сколько человек в отряде? — я пытался как следует запомнить все, что говорит Валька.

— Может быть двадцать, может — тридцать и больше… — пожал плечами приятель. — В каждом отряде вожатый и воспитатель. Воспитатель — он вроде как постарше и больше полномочий имеет. Вот Кирюха, который с нами приехал, — он уже воспитатель.

— Подружился с кем-нибудь?

— Да конечно! Только сам знаешь, как это бывает: дружишь, пока смена не закончится. Потом с теми, кто понравился, контактами обменялись, пару раз созвонились-списались, да и забыли. Один раз в парке Горького с каким-то парнишкой случайно встретились, поздоровались, обменялись парой фраз — и все. Лагерная дружба недолговечна. А ты с пацанами из армии общаешься?

— Так, кое-с-кем, — уклончиво ответил я. — Я же только дембельнулся, ни по кому еще не успел соскучиться.

— Знаешь, а я больше всего не сам отдых запомнил, а поездку: едет целая колонна автобусов, пять или десять штук, мы песни поем, ну пионерские — «У дороги чибис, у дороги чибис»… А впереди машина ГАИ идет. Такие колонны повсюду летом были. Я когда их видел уже студентом, все время лагерь вспоминал. Нам, кстати, повезло с тобой: туалет есть, вода горячая есть. Баню раз в неделю обещали топить. Я как-то жил в корпусах, где удобства все на улице. А когда поехал в первый раз, мы вообще в палатках жили.

— А тихий час был? — мое любопытство все не утихало.

— Конечно! — удивился Валька. — Только мы там, естественно, не спали. Только самая малышня спала. Анекдоты травили, байки всякие, кто постарше — даже самогонку у местных умудрялся доставать. Но это уже в самую мою последнюю поездку пионером. За нами особо не следили. Вот в других лагерях, говорят, было жестко. Я перед тем, как тебя сегодня увидел, с пареньком одним трещал. Он в детстве в Бердянске отдыхал, на Азовском море, в лагере КГБ СССР. У них там все вожатые были курсантами спецшколы КГБ. Однажды они из-за мелочи какой-то сцепились с другим пацаном во время тихого часа. Вожатый заметил, вывел их на улицу и заставил пятьдесят метров по-пластунски ползти, в одних трусах. А там елки росли, вся земля в колючках. Говорит, после этого больше тихий час никто не нарушал: или спали, или читали. Еще там могли заставить отжимания по нарастающей делать.

— Это как? — опять уточнил я. Романтика лагерной жизни начала открываться для меня с другой, мрачной стороны, и я даже слегка забеспокоился.

— Вожатый берет ботинок, — кладет посреди платы. Ты отжимаешься один раз, встаешь. Потом обходишь круг вокруг ботинка, отжимаешься два раза, встаешь, обходишь два круга, отжимаешься три раза, встаешь, ну и так далее. Кирюха говорит, что один раз после такого проделанного упражнения он упал на кровать и тут же заснул, как убитый. Зато неплохая была подготовка к службе в воздушно-десантных войсках!

— И на зарядку ты ходил?

— Ну если бы не ходил, наверное, тоже отжиматься бы заставили, — рассмеялся Валька. — Распорядок для всех одинаковый. Рано не будили — трубный глас около девяти утра раздавался. Горниста не было — пластинку запускали с сигналом «Подъем». Я к зарядке ровно относился, но были и те, кто ее ненавидел просто. Многие даже сбегали. Отлавливали и ругали перед строем. Я этого никогда не понимал: смысл сбегать, если все равно поймают? Да мне как-то не влом было пять минут руками помахать, да поприседать. У вас в армии, небось, нагрузки посерьезнее.

— Да уж, — снова обтекаемо ответил я. Про армию я не знал ровным счетом ничего. Эх, в который раз я уже убеждаюсь, что надо было внимательнее слушать отца, когда он травил армейские байки со своими сослуживцами, изредка заходившими к нам в гости, когда я был ребенком. Надо бы разобрать сегодня рюкзак, который я привез с собой. Может, хоть он прольет свет на мою армейскую службу и на то, каким чудом я опять сюда попал. На худой конец там наверняка найдется еще хотя бы несколько вещей. Вечером, скорее всего, похолодает, и в одной форме я запросто могу замерзнуть. Да и ночью сегодня было совсем не жарко. Теплый свитер и шерстяные носки меня очень бы даже выручили. Но в данный момент меня больше всего интересовал Валькин рассказ.

— После зарядки умывались, кровати убирали. Потом что-то вроде уборки территории было. Убираться, естественно, все ненавидели так же, как и зарядку. В основном фантики от конфет собирали. Делать это, естественно, никто не любил. Кстати, насчет уборки: ты книгу «Пираты неизвестного моря» Альберта Иванова читал?

— Я? Нет.

— Ах, да! Я же забыл: ты у нас все больше по науке да фантастике, — рассмеялся Валька. — И в этот раз, наверное, полный рюкзак книжек своих привез? То-то я смотрю, он у тебя тяжеленный! Ты почитай на досуге, книжка интересная!

— Наверное, — согласился я, снова съехав с темы и опять поторопил приятеля, — рассказывай.

— Ну, в общем, там про то, как пионеры никак не хотели территорию убирать. Директор думал, думал: как же их простимулировать? И придумал вот что: нашел на земле обгорелую спичку и устроил соревнование — кто больше обгорелых спичек обнаружит? Там вроде и приз какой-то достойный полагался. Победить должен был тот отряд, кто насобирает больше спичек.

— И что?

— Топор через плечо, вот что! Ты слушай и не перебивай! В общем, пионеры одного из отрядов постарше проявили пионерскую смекалку и смотались в ближайшую деревню, в сельмаг. А в сельмаге что? Одни спички да макароны. Так вот, они на рубль купили сто коробков спичек, быстренько превратили их в горелые и сдали оторопевшему директору лагеря шесть тысяч горелых спичек.

— И что, победили?

— А вот сам прочитаешь и мне расскажешь! — хлопнул меня Валька по плечу. — Видишь, колонна идет? Пошли встречать юных строителей коммунизма!

Глава 6

В предвкушении событий я зашагал вслед за приятелем к дороге. Через несколько минут к лагерю подъехала колонна из нескольких автобусов, из которых посыпались десятки совершенно одинаково одетых фигурок школьников с чемоданами. Поднялся жуткий гвалт, в котором я едва мог расслышать, что говорит Валька рядом. Пионеры вылезали из автобусов, потягивались (видимо, тоже спали всю дорогу, придавив лбом стекло, как мой закадычный товарищ), прощались с обеспокоенными расставанием родственниками.

— Ванечка, хорошо кушай, обязательно, и носик не забывай вытирать, у тебя хронический ринит! — напутствовала какая-то женщина, судя по виду, бабушка, своего внука — рослого парня лет тринадцати. Парень, по всей видимости, и так кушал хорошо — его бока переваливались через ремень брюк, а ряха, наверное, с трудом поместилась бы в крохотное зеркальце, которое висело в комнате вожатых. — Подожди, у тебя грязь на щеке.

Заботливая бабуля тут же сняла платок, послюнявила его край и принялась вытирать щеку Ванечки, который, судя по его тоскливому выражению лица, уже мечтательно отсчитывал секунды до бабкиного отъезда. Стоящая неподалеку стайка школьников, видимо, из отряда Ванечки, покатывалась со смеху. Да уж, представляю, что пацану придется выслушать о себе сегодня от соседей-пионеров на тихом часе. Как бы к нему не приклеилась до конца смены какая-нибудь обидная кликуха! Дети бывают теми еще троллями, уделают по остроте поддевок и шуток любого токсичного взрослого.

— Внимание родителям! — зазвенел противный голос Гали. — Прощайтесь с детьми. Десять минут на прощание. У нас начинается полдник. Пожалуйста, садитесь обратно! Автобусы до Москвы отъезжают через десять минут!

Бабушка отвернулась на секунду, и в этот момент толстый неповоротливый Ванечка, с несвойственной для его комплекции прытью, подхватил чемодан и опрометью рванул от бабушкиных процедур к главному входу лагеря. Бабуля, очевидно, поняв, что не сможет его догнать, только успела крикнуть вдогонку:

— И кушай, кушай хорошо! — и, подняв тяжеленную корзинку с едой, которая, видимо, предназначалась для страдающего анорексией семидесятикилограммового Ванечки, вразвалочку направилась к автобусу. Мне даже стало ее немного жаль. Что ж, будем надеяться, что пионер не умрет с голоду без бабушкиной провизии. По меньшей мере, о таких случаях Валька мне не рассказывал. Надо будет перед сном его еще раз подробнее расспросить.

Я подавил смех и принялся вместе с Валькой наблюдать за вновь прибывшей ребятней — человек сто, не меньше. В основном это были подростки — ребятня лет двенадцати-четырнадцати, хотя был и целый автобус младших школьников. Была и парочка парней постарше, по виду — десятиклассники, которые ростом и даже комплекцией не уступали нам с Валькой. Они прибыли без родителей, держались солидно и степенно, будто всем своим видом показывая, что они тут сами по себе. Карманы у всех слегка оттопыривались. Там, как я понял, были сигареты. Так, а курение-то в лагере строго запрещено! Я обеспокоенно подумал: как бы нас с Валькой не запрягли их отбирать и читать этим длинноволосым басящим акселератам ликбез про каплю никотина и лошадь. Как бы не нарваться в ответ на драку! Ладно, будь что будет, надеюсь, мне дадут отряд ребят поменьше, и максимум, что придется делать — это разнимать дерущихся во время тихого часа подушками первоклассников и проверять, помыли ли они руки перед обедом.

Внезапно я приметил присевшего на поребрик худенького темноволосого паренька лет двенадцати, который расстроенно пытался оттереть надпись с чемодана. Паренек выглядел явно удрученно.

— Ты чего? — полюбопытствовал я.

Парнишка быстро, как волчонок, глянул на меня снизу вверх и, видимо, решив, что не стоит откровенничать с незнакомцем, даже если это и вожатый, хмуро ответил:

— Ничего.

— Да дай посмотрю, — я осторожно взял из рук парнишки чемодан. На чемодане был приклеен листок бумаги, на котором было написано: «Сережа Корольков». Ниже красовалась размашисто написанная красной ручкой надпись: «Уборщик туалетов».

Подавив улыбку, я сказал парню:

— Не переживай, сейчас все отчистим. Айда со мной.

— Куда? — насторожился паренек.

— Не бойся, потопали. Я вожатый лагеря. Матвей меня зовут.

— Я никого сдавать не буду! — упрямо сказал честный пионер, очевидно, выросший на историях Гайдара.

— И не надо, — твердо сказал я, — я тебя не ябедничать зову, а помочь тебе хочу.

Валька остался слушать орущую в мегафон Галю, а я повел паренька в хозкомнату. Проблема — сущий пустяк, я знал, как ему помочь. Кастелянша тетя Люба, которая приехала вместе с нами на автобусе, мирно что-то вязала, перекидывая петли.

— Лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная, две лицевых, одна изнаночная… — бормотала она себе под нос.

— Теть Люб, мы за чистящим средством! — окликнул я ее погромче. Полноватая, улыбчивая тетя Люба была глуховата на одно ухо — контузия еще с войны. На фронте она водила грузовики и очень любила свою професссию. Дмитрий Олегович, который как-то забирал Тамару из Валькиного общежития домой, однажды предложил подвезти тетю Любу домой — они жили не очень далеко друг от друга. Потом Тамарин папа нам рассказывал, как пожилая женщина во время поездки по привычке все время давила тапкой в пол. А еще под настроение она любила рассказывать очень интересные истории из фронтовой жизни.

Тетя Люба окинула нас быстрым недовольным взглядом (оторвали от важного дела), но потом, увидев расстроенное лицо паренька, сменила гнев на милость и заулыбалась (включились материнские инстинкты). Все так же молча она достала из шкафа какой-то пузырек, поставила перед нами на стол, кивнула и дальше продолжила считать петли.

— Ну вот, сейчас все ототрем, не бойся, — я был рад, что могу принести хоть какую-то пользу. — Капаем на тряпку, протираем, и все. Ты только в следующий раз бери в лагерь чемодан, какой не жалко, лады?

Про чудо-средство я знал не случайно. Еще будучи студентом, я как-то случайно сел на жвачку в аудитории и так проходил почти полдня. Тетя Люба, которая работала кастеляншей и у нас в общежитии, вовремя заметила прилипшую резинку и помогла мне ее отчистить. Ну а теперь пришел и мой черед кому-нибудь помочь.

Через минуту на чемодане не было и намека на позорную надпись, только имя и фамилия. Парнишка, который все это время молчал, вдруг заулыбался и поднял на меня полные благодарности глаза.

— Здооооорово! Спасибо! А то я уже совсем приуныл. Чемодан новый, отец подарил…

— Ругать будет?

— Не будет, — снова помрачнел паренек. — Он в Афганистане сейчас.

— Ладно, — я поспешил свернуть неприятный разговор. Было видно, что я коснулся очень щекотливой темы, и лучше ее не поднимать, чтобы не портить мальчику настроение. Про Афганистан я еще в свою бытсность студентом восьмидесятых много чего наслушался от дембелей, которым чудом удалось вернуться. Рассказы были не из приятных. А еще я и в ходе своей обычной жизни пару раз общался с бывшими срочниками, которым довелось там служить. Сейчас это уже взрослые дядьки, которым хорошо за пятьдесят. — Пойдем, сейчас полдник. — Я Матвей, кстати — протянул я пареньку руку.

— Сере… Сергей, — представился паренек. Он хотел казаться изо всех сил взрослым и держаться на равных, поэтому назвал полное имя. Я аккуратно пожал маленькую ладошку и повел его к главному корпусу. Валька, которому явно надоел ор Гали в мегафон, отошел от галдящей толпы и ждал нас у хозкомнаты.

— Все нормально? — полюбопытствал он.

— Ага, — я был очень рад, что моя работа в качестве вожатого началась с позитива. Видимо, задатки педагога во мне все-таки есть. Может, потом как-нибудь и перейду в учителя, если не получится вернуться обратно в свой двадцать первый век. — Вот помог надпись отчистить.

— Привыкай, брат, — сочувственно сказал Валька пареньку. — Народ разный попадается. Отдыхай и не бери в голову. Если что, мы тут — Матвей и Валентин, вожатые четвертого и пятого отрядов. Ты в каком?

— В пятом, — обрадованно ответил Сережка.

— Отлично, значит, твой вожатый — Матвей. Шагай запеканку есть.

Паренек кивнул и пошагал вперед дальше, к своим ребятам, ну а мы с Валькой пошли следом. Значит, этот добрый паренек с немного грустными глазами — из моего отряда. Вот и познакомились. Интересно, а сколько там еще таких Сережек? И сколько вообще в моем отряде человек?

— А как ты узнал, в каких мы отрядах с тобой вожатые? — спросил я.

— Так Галя орала, не слышал, что ли? Пока ты наскальную живопись помогал оттирать, — ухмыльнулся Валька. — Видишь, смена только началась, еще заехать не успели, а уже приключения. Это ты еще «Зарницу» и «День Нептуна» не видел.

— А что, и такое есть? — я вновь с воодушевлением приготовился слушать Валькины рассказы о лагерной жизни.

— Ну конечно! — живо откликнулся он. — Куда без этого? «Зарница» — военно-патриотическая игра. Потом узнаешь, что это такое. День Нептуна — это когда все друг друга водой обливают. Все раздеваются, обливаются водой и бегают мокрыми по лагерю в честь визита почетных гостей — Нептуна и его свиты. Задорно, весело, но к концу дня уже порядком надеодает — одежды-то не бесконечное количество. Ты, надеюсь, второй комплект формы-то взял. А то в трусах ходить придется… Я в прошлый раз под раздачу попал — на мне ни одной сухой вещи не было, все в комнату отнес сушиться, там влажность была, как в бане. Я, кстати, когда ребенком был, чуть не утонул…

— Как это?

— А так это!

Мы с Валькой дошагали до столовой, взяли себе на раздаче по запеканке со сгущенкой и стакану киселя, присели за стол для вожатых и начали с аппетитом поглощать еду. Удивительно, но я как-то очень быстро привык к лагерной еде и даже не вспоминал про свои любимые панкейки из мажорной пекарни. Видимо, правду говорят, что человек — существо, легко адаптирующееся, и быстро ко всему привыкает. Еще пару месяцев назад я был обычным студентом, живущим в общаге и питающимся картошкой со шкварками, потом — вернулся в свою элитную новостройку у метро «Парк культуры», снова стал ходить в фитнес-центр премиум класса, отдыхать на недешевом курорте Шерегеш и пользоваться услугами быстрой доставки еды из дорогих супермаркетов. А теперь — живу в крохотной комнате с покосившейся старой мебелью, снова охотно уплетаю творожную запеканку за обе щеки и слушаю тихие разговоры пионеров, сидящих за отдельными столами чуть поодаль.

За столом, как я понял, разговаривать запрещалось, поэтому те, кто очень желал поговорить, общались шепотом. Перед полдниками все хором пожелали друг другу приятного аппетита и уткнулись в свои тарелки. На стене рядом я заметил намалеванные яркой краской плакаты: «Когда я ем, я глух и нем!» Так говорила мне в детстве моя бабушка. Ей тоже как-то посчастливилось провести летом в пионерском лагере, только, судя по ее рассказам, таких условий, как у нас, у нее и в помине не было. Ночевали в палатках, туалет был под елкой, раз в неделю топили походную баню, умывались в озере, готовили на костре, родители ни к кому не приезжали, сладостей не привозили. Но сам отдых, как рассказывала бабушка, был просто обалденным. Конечно, когда тебе всего десять лет, ты не переживаешь о том, что спишь на холодной земле, а не на ортопедическом двухспальном матрасе… Еще были плакаты: «Пионерский лагерь — кузница здоровья коммунистической смены!», «Пионеры, на отдых!», «Будь готов — всегда готов!», «Галстук пионерский пламенно горит и тремя концами словно говорит: с комсомолом, с партией дружба велика, связь трех поколений, как гранит, крепка!» и что-то еще. Сейчас пионеры налопаются запеканки, все друг с другом познакомятся, а вечером, наверное, начнут травить в комнатах страшилки. Все, как и рассказывал Валька.

Я вдруг смутно вспомнил, что лагерные страшилки, оказывается, были популярны и во времена бабушкиного детства — в начале пятидесятых. Вспомнил я об этом, потому что Валька как-то вскользь упомянул про Пиковую Даму. В то лето мне было, если не соврать, около пятнадцати лет, и родители собирались отправить меня в языковую школу в Лондон, на курсы Я тогда еще не очень понимал, как мне повезло — будучи студентом, я почти год копил на эту поездку, подрабатывая написанием курсовиков для ленивых лоботрясов. А тут родители все оплатили. Но я, как и многие подростки, не особо горел желанием целый месяц зубрить английские времена, сидя в душных аудиториях, и якшаться с совершенно чужими мне детьми. Я мечтал играть во дворе со своей уже давно сложившейся компанией: высоченным Витькой, по прозвищу «Штырь», добродушным низеньким Санькой и широкоплечим, как шкаф, Димон. Вместе мы тусили постоянно и развлекались вполне себе безобидно и без вреда для окружающих: играли в футбол, волейбол, после чего шли домой к кому-нибудь из нас и рубились в приставку до ночи, пока нас не разгоняли пришедшие с работы родители.

— Не повезло тебе, Леша, будешь отдыхать, как старикан — по музеям ходить, — развеселелиась бабушка, когда мама закончила вслух читать буклет с описанием экскурсий в Лондоне, куда меня должны были повезти вместе с остальными школьникам. Бабушка всегда говорила вслух то, что думала. — Вот у меня поездки в лагерь были такие… ух! На всю жизнь впечатлений…

— Да уж, впечатления! — кисло улыбнулась мама. — Что хорошего? Друг друга пастой зубной мазать, да умываться из ведра.

— Ничего ты не понимаешь в жизни! — рассердилась бабушка. — Ты думаешь, мальчонке эти развалины смотреть интересно? Ему впечатлений набраться надо, да таких, чтобы на всю жизнь запомнились. Вот мы, например, каждый вечер истории страшные друг дружке рассказывали… Про красные перчатки, например.

— А что там, ба? — замер я в предвкушении. Бабушкины истории я очень любил.

Бабушка хмыкнула и продолжила:

— Жила была девочка, однажды мама отправила ее в магазин, наказав купить любые перчатки, только не красные. «Только не красные!» — наказала она дочке строго-настрого. — «Иначе будет беда». Девочка сначала хотела послушаться маму, но потом увидела в магазине прехорошенькие красные перчатки, не смогла удержаться и купила их, ведь они были так красивы. А вернувшись домой, она обнаружила, что ее дом полыхает. Пожарные тушили, тушили пожар, но так и не смогли потушить. Вдруг откуда ни возьмись из огня появилась женщина со страшным красным лицом. Она предложила девочке погасить пламя, если та выполнит небольшую просьбу. Девочке пришлось согласиться. Женщина сказала ей прийти десятого числа ночью на кладбище и положить на могилу в самом ее центре те самые красные перчатки, купленные в магазине.

— Да хватит уже, Мария Владимировна! — взвизгнула вдруг мама. — Я, чего доброго, теперь уснуть не смогу…

— Ну ба, расскажи дальше, — веселился я. — Интересно же. «Красные перчатки…» Во бред какой!

— Девочке было очень страшно, — продолжала бабушка замогильным голосом, не обращая внимания на трясущуюся от страха маму, — но она сделала, как было ей велено. И тогда из могилы вылезла краснолицая женщина, предсказав, что у девочки умрет бабушка. Очень скоро бабушка действительно умерла, и на ее похоронах девочка снова увидела ту самую женщину. Она сказала ей: «Ты тоже скоро умрешь». Так и произошло. Девочку похоронили, лежит она в гробу и видит свою бабушку, а у той страшное красное лицо. И у самой девочки красное лицо. С тех пор они приходят ко всем, кто покупает красные перчатки. Чушь несусветная, конечно, но нам тогда нравилось. Нервишки щекотали эти страшилки знатно.

Бабушка вспомнила еще несколько страшилок, напоила нас с мамой чаем с пирогом, а потом проводила домой. По дороге мама ругала бабушку на чем свет стоит. А я, здоровый пятнадцатилетний двухметровый лоб, спал в ту ночь с включенным светом и дал себе зарок никогда в жизни больше в магазинах не смотреть на красные перчатки.

Глава 7

На следующий день Валька растолкал меня задолго до побудки.

— Ммм… Ты чего? — сонно пробормотал я, перекатываясь на другой бок и накрывая голову подушкой. — Отстань, я все правки вчера заказчику отправил.

— Какие правки, тормоз! Открытие смены сегодня! Какие у тебя заказчики? Фарцой все-таки заняться надумал? Заказчики у него… — Валька скинул с меня одеяло. — Не отдам, пока не встанешь. И так полжизни проспал! Вставай!

Я открыл осоловелые глаза и сел на краешек кровати. Было довольно зябко, и я поежился. Я вспомнил, что почти всю ночь мне снился сон, как я гуляю по какому-то старому заброшенному пионерскому лагерю. Я бродил по дорожкам между корпусами, в которых уже давно не слышался детский смех. Слышен был только шелест вестра, который поднимал вверх ворох опавших осенних листьев. Сгущались сумерки, и становилось все холоднее и холоднее. Вот-вот должен был начаться ливень. Все вокруг выглядело довольно старым и ветхим. Скорее всего, лагерь когда-то закрыли из-за недостатка финансирования, и теперь он был отдан на растерзание черметчикам и вандалам. То тут, то здесь виднелись нецензурные надписи, сделанные явно не пионерами. Я прошел мимо комнат с надписями «Хлеборезка», «Цех выпечки». В одной комнате стояли ржавые умывальники, висело разбитое большое зеркало, а над ним — плакат с надписью: «Мой руки перед едой!».

Осторожно шагая (а вдруг тут сторожа, и территория закрыта для посещения?), я зашел в один из корпусов и поднялся по лестнице со старыми шаткими деревянными перилами. По обе стороны коридора были двери в палаты — точно такие же, какие мы видели, когда ходили вчера с Галей на экскурсию по лагерю. Вокруг не было ни души, и я даже слегка похолодел, видимо, под впечатлением вчерашних воспоминаний о бабушкиных лагерных страшилках. Как бы не появилась откуда ни возьмись женщина в красных перчатках! Тьфу, какая чушь! Я здоровый лоб, мне уже за двадцать, какие «красные перчатки»? Я заглянул в одну из палат. Она выглядела примерно так же, как старая бабушкина квартира в Алтуфьево, когда ее когда-то затопили соседи. На стенах облупилась штукатурка, на потолках — разводы. Везде были огромные залежи пыли, под потолком — паутина. По углам стояли кровати со старыми продырявленными матрасами. Кое-где валялись старые потрепанные разноцветные книжки.

Я подошел поближе и, щурясь, попытался разглядеть надписи на стенах у кроватей. Ничего необычного: ребятня хотела оставить о себе воспоминания. «Лето 1978 года, 1 смена». Коротко и емко. Или: «Вожатый Павлик — урод!». Тоже информативно. Было и кое-что личное, например: «Ваня из третьей смены — я тебя люблю!» или «Вика, я жить без тебя не могу, очень хочу тебя поцеловать! Сережа, второй отряд». Ну что ж, надеюсь, у Вани с незнакомкой и у Вики с Сережей все сложилось в личной жизни, и они поцеловались на прощальном костре.

Я вдруг заметил, что чувство страха от нахождения в заброшенном месте куда-то исчезло без следа. Мне почему-то очень захотелось исследовать это необычное место. Почему-то оно мне казалось странно знакомым. Может быть, потому-что я когда-то увлекался играми, в которых было нечто подобное? Помню, в детстве я очень любил играть в «Сталкера», где нужно было ходить по всяким заброшенным местам, очень похожим на эти. А однажды захотелось сделать это наяву, правда, так и не удалось воплотить свою мечту в жизнь — спасибо родителям.

Будучи подростком лет двенадцати, я как-то в одной из социальных сетей нашел объявление об экскурсиях с диггерами. Эти экскурсии организовывал энтузиаст со звучным именем Мирон — анорексичного вида парень в очках, с вытаращенными глазами и с копной грязных волос. Мирон предлагал за умеренную плату всего в тысячу рублей помочь свести личное и незабываемое знакомство с аномальными мирами и потусторонними зонами, которые, по его словами, совершенно точно были в Неглинке. В качестве доказательств того, что Мирон не трындит, к объявлению прилагалась пара размытых фоток с изображением чего-то, похожего на череп инопланетянина. Тысяча рублей, сэкономленная на школьных обедах, у меня была — я собирался купить на нее игру для своей приставки, но потом решил, что вживую увидеть аномальные зоны будет намного интереснее.

Я заполнил анкету, отправил заявку и стал ждать ответа. Ответ не заставил себя долго ждать. Буквально через пять минут мне на почту пришло письмо следующего содержания: «Здравствуйте, Алексей! Поздравляем Вас! Вы только что стали участником нашей экскурсии „Тайный лабиринт“. Мы отправимся в увлекательный поход в коллектор реки Неглинки. Это каменный туннель высотой около 3,5 метров и 5 метров в ширину. Коллектор достраивали в конце XX века, но мы с Вами отправимся в наиболее интересную часть, поспостроена порядка 200 лет назад…»

Двухсотлетний коллектор? Вот это да! Ничего себе! У меня прямо дух захватило! Может, удастся даже с пришельцами встретиться? Почесав юношеские прыщи на подбородке, я принялся читать дальше.

«Вам потребуется взять: удобную непромокаемую обувь, фонарь с двумя автономными запасами питания, теплую одежду, которую не жалко испачкать, и запас еды на случай завала».

Не обратив внимания на последние слова предложения, я опрометью бросился готовиться к походу. Из непромокаемой весенней обуви у меня были только уродские резиновые сапоги. С антресолей я достал коробку с разным папиным барахлом, где, в том числе, был и налобный фонарь, который он брал для походов в лес на даче. В шкафу я нашел свои старые драные джинсы и кофту, в которой играл с ребятами во дворе. Испачкать все это было совершенно точно не жалко. Бабушка, когда увидела меня в этих лохмотьях, сказала, что в гроб краше кладут (в выражениях она никогда не стеснялась).

Собрав полную экипировку для предстоящего похода в аномальные зоны и встречи с пришельцами, я двинулся на кухню опустошать холодильник, выгреб оттуда нарезку карбонада, хлеб и несколько вареных яиц. Немного подумав, я еще добавил вакуумную упаковку сыра. Вдруг, кроме меня, будут еще голодные исследователи. Надо устанавливать дружеские контакты. А может, и пришельцы поживиться захотят.

Когда я уже утрамбовал в рюкзак почти все, что нужно было, неожиданно с работы пришел отец и заглянул в комнату.

— Привет, — привычно поздоровался он. — На экскурсию собираешься?

— Да, к диггерам, — буднично ответил я, как будто подобные вещи были для меня совершенной рутиной, вроде контрольной по математике.

— Окей, пойдем ужин греть, — кивнул отец и уже зашагал было на кухню, как вдруг замер, как вкопанный, а потом обернулся.

— К-каким диггерам? — заикаясь от волнения, спросил он.

— Экскурсия, историческая, — важно пояснил я, ожидая похвалы за любознательность и не понимая папиного удивления. В Неглинку, в коллектор. Там еще аномальные всякие зоны. И пришельцы встречаются.

— Какие пришельцы? — загрохотал отец, вырвал у меня из рук рюкзак и перетряс. Лохмотья вместе с сыром «Чеддер» и налобным фонарем вывалились на пол.

— Да там совершенно безопасно! — я наконец понял причину папиного возмущения и, как мог, пытался его успокоить. — Там опытный инструктор, Мирон…

— Какой Мирон? — папины децибелы уже достигли критической отметки. — Ты куда собрался?

Однако, видя мой расстроенный вид и дрожащие губы, отец быстро успокоился, взял меня за плечи, усадил на кровать и, стараясь изо всех сил подбирать цензурные выражения, объяснил, что может со мной случиться в коллекторе Неглинки. Как оказалось, застревание в лазе-шкуродере — это еще самое невинное, что со мной может случиться.

— Там метров пятьдесят, если не больше, тебе придется ползти по сырой земле, — рассказал отец. — А еще случаются завалы. Если повезет, приедут спасатели и вытащат. Через день или два.

— А если нет? — похолодел я. Встреча с аномальными зонами уже перестала мне казаться привлекательной.

— Значит, нет, — веско сказал отец. — Ну что, все еще хочешь идти? Тогда давай лучше сразу заранее позвоним спасателям. Хотя нет, дай-ка мне координаты этого самого Мирона, я ему позвоню и вставлю по первое число. Взрослые пусть маются этой дурью, если хотят, а детей впутывать нечего.

Естественно, я никуда не пошел. Да меня никто бы и не отпустил, разумеется.

Игру мы с папой купили тем же вечером и еще несколько недель с удовольствием в нее резались и с ним, и с дворовыми приятелями. В старых джинсах и кофте я пошел на следующий день играть в футбол с ребятами во двор в прекрасном настроении и забил противникам несколько голов, а провиант, который предназначался для похода, мы съели вместе с чаем. На этом и закончились мои попытки исследования потустороннего мира. Впрочем, о несостоявшейся карьере диггера я никогда не жалел. Заманчиво, конечно, но и программист — тоже неплохая профессия. И ползать по земле не надо.

— О чем задумался, детина? — Валька потряс меня за плечо. — Я оделся уже, а ты все в трусах сидишь. Давай, мыться, бриться и вперед!

Я встряхнул головой, возвращаясь в действительность. Да уж, пронесло меня тогда. Спасибо отцу, вовремя он пришел с работы. Я встал с кровати, которая опять жалобно заскрипела продавленными пружинами, оделся и потопал на завтрак вслед за Валькой. По дороге за стол вожатых я обратил внимание, что несколько ребят сидели с очень понурым лицом. В тарелки капали слезы.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил я. — Буллинг, что ли, кто-то устроил?

— Что такое буллинг? — озадаченно ответил Валька вопросом на вопрос.

— Кого-то обижают? — поправился я. Разумеется, Валька, родившийся в 1966 году, и понятия не имел ни о каком буллинге. Хотя, конечно же, и тогда находились банды, любящие избрать себе жертву и превратить ее жизнь в ад.

— Да нет, скорее всего, — равнодушно пожал плечами товарищ. Я даже поразился его спокойной реакции. Валька был очень добродушным и и отзывчивым парнем и всегда приходил ко всем на помощь. Что с ним такое случилось? Равнодушно проходить мимо ревущего ребенка ему совершенно не свойственно. Я с некоторой неприязнью посмотрел на приятеля. Зачерствел, что ли, за пару лет, что мы не виделись?

— Да не смотри ты так на меня! — рассмеялся Валька, поняв причину моего недоброго взгляда. — Ничего страшного не произошло. Так всегда бывает. Я же не первый год вожатым езжу в лагерь. В первый день больше половины рыдает, назад просится, есть отказывается. Обычная реакция на незнакомую обстановку. Пройдет пара дней — и все забудется, потом уезжать не заходят. Помню, мне лет десять было, я тогда в первый раз поехал в лагерь. Ты знаешь, я не мамсик, обычный парень. А тут вдруг прямо вцепился в маму, когда она меня проводила и с другими родителями уезжала. Даже истерику устроил. В первый же вечер отправил маме домой письмо: «Забери меня, я больше не хочу тут оставаться! Пацаны — дебилы, вожатые — идиоты, еда отвратительная, все вокруг плохо!». Письмо дошло дня через четыре. Мама взяла билет на ближайший автобус и прямиком ко мне.

— А дальше? — спросил я с интересом. Мне было интересно все, что касалось лагерной жизни. Да и рассказывал Валька всегда с юмором, очень интересно и увлекательно.

— В общем, приезжает мама на проходную лагеря и прямиком к начальству. Так мол и так, обижают моего сыночку. Почему его плохо кормят? Почему вожатые придираются? Собрали аж целую комиссию и побежали меня вылавливать. Я к маме выбежал, чмокнул ее и назад — чемпионат лагеря по футболу начинался. А вечером — костер, дискотека, лагерные страшилки, конкурс самодеятельности. Видишь, я сначала тоже горевал, а потом постепенно начал втягиваться в лагерную жизнь. И забыл про свои страдания. Мама сначала жутко на меня была злая — я ее с работы выдернул и кучу людей на уши поднял. Она до конца смены даже на письма не отвечала. Потом вроде успокоилась. А теперь и вовсе вспоминает с юмором, даже письмо то, кажется, не выбросила. Иногда перечитывает и смеется. Так что не переживай, все в порядке! Положи-ка мне лучше еще бутербродиков!

Я облегченно кивнул и пододвинул к Вальке тарелку с бутерами, заодно и себе взял еще один. Ах вон оно что! Ребята попросту не привыкли еще к новой обстановке. Ну ничего, пройдет пара дней, новые знакомства, новые друзья, новые впечатления — закрутится, завертится. Готов поспорить, потом даже уезжать не захотят. У меня такое было, когда родители перевели меня из обычной районной школы в физико-математический лицей. Всю первую неделю засыпал со слезами, а потом ничего, втянулся.

В веселых разговорах и хлопотах незаметно пролетел мой первый день в должности вожатого: торжественная линейка с поднятием флага, на которой начальник — солидный грузный дядечка лет пятидесяти торжественно объявил об открытии… Потом начались заселение и знакомство с отрядом. Получилось, как я и хотел: нам с Валькой достались отряды из ребят и девочек лет двенадцати. Отличный возраст: уже не малышня, но еще и не непримиримые подростки. С мальчишками я быстро познакомился и даже успел узнать, как зовут кое-кого из девочек. В начальственной иерархии тоже было нетрудно разобраться: начальник лагеря (почему-то не директор, не заведующий — только начальник лагеря). Далее — старшая пионервожатая, которая отвечала за всю культмассовую работу — кружки, секции, стенгазета, походы, костры… Далее — воспитатели и вожатые.

Еще я узнал, что помимо торжественных линеек, которых полагалось две — на открытии и на закрытии, будут еще и ежедневные, на которых зачитывают распорядок и дня и ругают провинившихся, реже — поощряют отличившихся. Некоторые ребята приехали сразу на две смены и планировали остаться в лагере во время пересменка — небольшого перерыва между заездами. Но таких было немного: в основном все приезжали только на одну смену.

Поселили пионеров в легких, летних корпусах без отопления в почти спартанских условиях. Но, как я понял, это вообще никого из них не смущало: туда приходили только спать ночью и в тихий час. Вся жизнь лагеря проходила на улице, в столовой (там устраивались всякие концерты, репетиции) и прочее. Даже кино показывали в столовой на проекторе. В хорошую погоду играли на спортплощадке — в волейбол или баскетбол. Валька, который приехал сюда уже не в первый раз, быстро окунулся в ритм жизни лагеря и убежал играть с мальчишками в мяч. Ну а я, воспользовавшись тем, что меня пока никто не трогает, вернулся в комнату, чтобы осмотреть наконец свой рюкзак. Почти за два дня пребывания в лагере я так и не узнал, с чем в этот раз судьба закинула меня в восьмидесятые.

Зайдя в комнату, я поднял с пола рюкзак, положил на кровать, открыл и потихоньку начал рассматривать содержимое: пара теплых вязаных свитеров, второй комплект формы вожатого (что очень было кстати, потому что мою, кажется, уже пора было стирать после двухдневной носки в тридцатиградусную жару), какие-то новые запечатанные мыльно-рыльные принадлежности, что тоже меня порадовало, и не менее десяти штук разных книг, кажется, по фантастике. Все ясно: мой двойник остался верен своему давнему увлечению. Я открыл одну книгу наугад и обомлел — это была та же самая самиздатовская книга, не без помощи которой мы с отцом и старым математиком Игорем Михайловичем Макарским пытались создать временной симулятор. Я открыл уже прочитанную когда-то книгу наугад и неожиданно для себя снова так увлекся, что когда поднял голову, за окном было уже темно.

Я бегло кинул взгляд на часы, висящие на стене, и обомлел: без двадцати семь! Пора бежать вести отряд на ужин! Однако в рюкзаке еще кое-что оставалось. Что-то увесистое и тяжелое. Я сунул наспех руку, вытащил то, что там лежало, и изумился еще больше…

Глава 8

Я наконец понял, почему мой походный рюкзак был таким тяжелым, и даже моя спина, которая почти два года несла все тяготы армейской жизни (надеюсь, вполне достойно), едва выдержала такую ношу. На самом дне рюкзака, заботливо упакованный в кусок плотной матерчатой ткани, лежал портативный компьютер. Тяжелый, советский, несуразный, некрасивый, но компьютер! И, кажется, вполне рабочий! Ну ничего себе! Вот это подарок из прошлого!

Я опасливо обернулся на дверь, встал, подошел и закрыл ее на щеколду с внутренней стороны. Так-то надежнее будет. Почему-то мне никому не хотелось рассказывать о своей находке, даже Вальке. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что в лагере вместо своего двойника — снова загадочно пропавшего повзрослевшего Матвея Ремизова — я оказался не случайно. У меня снова есть какая-то миссия, которую я должен выполнить, но я пока не имел ни малейшего представления о том, что это может быть.

В прошлый раз мне удалось понять причину страшной автомобильной аварии на Дмитровском шоссе, в которой пострадал не один человек, распутать клубок событий, предшествующий ей, и повернуть время вспять. Может быть, и в этот раз мне нужно сделать нечто подобное? В прошлое мое путешествие во времени мне пришлось влиться в активную студенческую жизнь, полную приятных и не очень приключений. Я успел научиться готовить самому блюда на электроплитке, выучить репертуар восьмидесятых, подраться с люберами в парке Горького, поработать грузчиком в подвале у жуликоватого, но щедрого армянина Арсена, второй раз в жизни отпраздновать свое двадцатилетие и предотвратить целую череду страшных событий. А еще мне посчастливилось встретиться со своим молодым отцом, только что пришедшим из армии. Последнее меня, наверное, порадовало больше всего. Когда еще представится такая возможность!

Кстати, об армии. Валька сказал, что я ушел в армию почти два года назад и должен был вернуться этой осенью, в ноябре 1988 года. Однако сейчас только август, а я уже на дембеле. Что же случилось и почему меня освободили от армейской службы раньше? Может, я где-то так отличился, что меня отправили на дембель на три месяца раньше? Разве такое бывает? Сам я в армии не служил, так как имел отсрочку по здоровью — уже к семнадцати годам обзавелся позвоночными грыжами и еще парочкой приятных сюрпризов, позволивших мне не тратить год жизни на топтание плаца. Несмотря на проведенную операцию, спина у меня все еще иногда побаливала. Но у Матвея Ремизова, судя по всему, никаких грыж и прочих хворей не наблюдалось. Может, в рюкзаке есть что-то, что прольет свет на подробности моего (то есть его) пребывания в армии?

Мы с моим двойником и правда были невероятно, умопомрачительно похожи. Настолько похожи, что главный врач Института скорой помощи имени Склифосовского Николай Васильевич Скобелев, с которым мне довелось познакомиться, когда я пытался разыскать Матвея, сразу заподозрил что-то неладное и не до конца поверил в мои россказни о том, что это мой брат-близнец. Помню, что когда я вынужденно раскрыл все карты, рискуя выглядеть сумасшедшим в его глазах и быть отправленным в больницу Кащенко, Николай Васильевич сказал: «Я сразу понял, что тут что-то не так. Не бывает на свете идентично похожих близнецов. Все они, конечно, очень похожи друг на друга, но все равно чем-нибудь да отличаются. У одного родинка есть на щеке, у другого нету. Могут незначительно отличаться разрез глаз, длина носа, пальцев, ширина плеч. Но вы с ним совершенно одинаковы, и это какое-то загадочное и необъяснимое явление, которого я, да и, наверное, вся мировая наука не сможет понять».

Я еще раз перетряхнул рюкзак, обыскав все потаенные карманы, проверил его на предмет наличия второго дна, даже зачем-то вывернул швы. Еще я перетряс все лежавшие в нем вещи. Но никаких результатов мои поиски не дали: тайна армейской жизни Матвея Ремизова так и осталась для меня за семью печатями. Не было нигде ни его военного билета, ни каких-то форменных аксессуаров, ни прочих документов. Дембельского альбома я тоже не обнаружил.

Я даже не знал, в каком звании мой двойник уволился в запас: рядовой, ефрейтор, старшина или кто-то там еще? В званиях я не разбирался. Я не знал, в каких войсках он служил и где, ждал ли кто-то его из армии, была ли у него девушка, невеста… И почему он все-таки дембельнулся на несколько месяцев раньше срока? А может быть, это и не нужно? Надо бы расспросить Вальку, когда он вернется — вдруг он писал мне в расположение воинской части, выпытать адрес и загуглить… Опять я за свое! Где я тут буду гуглить? Тут электричество-то периодически отключают. Вчера в шесть вечера вырубили и включили только сегодня утром перед завтраком. Даже бриться пришлось в полутьме, снова привыкая к жутко неудобному станку и взбиванию мыльной пены помазком. Хорошо, что предусмотрительный Матвей кинул в рюкзак пару пачек лейкопластыря. Наверное, знал, что неуклюжий и избалованный комфортом зумер из двухтысячных, который будет его временно заменять, обязательно порежется.

Я оставил все попытки пролить хоть малейший свет на этот период жизни своего двойника и вновь обратился к любопытной находке. Я еще раз осмотрел ее. Это был ноутбук — моноблочный портативный компьютер со встроенным ЭЛТ (черно-зелёным) монитором. Точно такой же монитор был на домашнем компьютере моего отца, с которым мы вместе воплощали в жизнь идею Матвея по разработке симулятора времени. Да уж, это, конечно, не ультрасовременный семнадцатидюймовый ЖК-дисплей в великолепном разрешении, который был у меня дома. И среда разработки, конечно, не такая удобная, и язык непривычный. Помню, мне пришлось тогда потратить немало времени, чтобы привыкнуть писать код без подсветки и подсказок. Но ничего, справился. Значит, справлюсь и в этот раз. Пока еще смутно, не очень отчетливо, но я, кажется, начал догадываться, что мое загадочное превращение из зумера-программиста в вожатого пионерского лагеря восьмидесятых как-то связано с моими навыками разработчика. И компьютер в моем рюкзаке оказался совсем не случайно.

Поднатужившись, я поднял и поставил тяжеленный (килограмм десять, не меньше) портативный компьютер на тумбочку. Она жалобно заскрипела. Надеюсь, выдержит. И как я допер эту бандуру вместе со всеми книгами и вещами? Будь я в своем обычном теле, мой хлипкий позвоночник, наверное, тут же был рассыпался. Тяжелее компьютерной мышки я уже давно ничего не поднимал. Тяжелой атлетикой я не занимался, больше любил плавание. Хотя вот в последнее время боксом занялся. Но, конечно, я уступал раздавшемуся в плечах и отслужившему в армии своему двойнику. Я быстро кинул взгляд в тусклое зеркло, висящее над рукомойником. Матвей Ремизов остался таким же худощавым, но выглядел заметно возмужавшим.

Ладно, девочка я, что ли, на себя в зеркало любоваться? Хватит размышлений. Взглянув на настенные часы, я понял, что пора опрометью бежать вести отряд на ужин, не без труда запихал компьютер обратно в рюкзак и пошел на улицу.

Общаться с пионерами оказалось не так уж и трудно. Даже пионерский салют я мигом научился отдавать… или делать, не понял пока еще, как правильно. Как и в первые дни своего пребывания в студенческой общаге восьмидесятых, я просто наблюдал за Валькой и повторял вслед за ним. Вроде получалось неплохо. По меньшей мере, косых взглядов удивления я на себе не чувствовал. Я проводил зарядку, когда была моя очередь, несильно ругал проштрафифшихся пионеров за шум на тихом часе, плохо заправленные кровати и т.д., играл с ними в футбол, волейбол и прочие подвижные игры. А когда была ненастная погода, мы собирались в столовой и смотрели кино. Так я посмотрел наконец-то фильмы «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен», «Счастливого плавания», а еще все серии «Неуловимых мстителей».

Так прошли мои первые дни пребывания в лагере. Помимо выполнения своих прямых обязанностей, я ни на минуту не забывал о разгадке тайны своего попадания сюда и всеми силами старался найти хотя бы малейшую зацепку. Сны про заброшенный лагерь мне больше не снились. Вымотанный ежедневными рутинными хлопотами и играми, я просто валился с ног, приходя в комнату, а когда открывал глаза, уже играла пластинка, призывающая всех подниматься. Сначала я жутко тосковал… нет, не по дому и даже не по бытовому комфорту — конечно же, по своему смартфону. Именно этого маленьког девайса, в котором проходит большая часть дня современного человека, мне поначалу очень не хватало. По привычке во время любой непонятной ситуации я хватался за карман и тут же вспоминал, что моя старая одежда осталась в том мире. А сюда я приехал в дурацкой форме не по размеру и с огромным рюкзаком, доверху набитым книжками по фантастике, в котором, среди прочего, лежал еще допотопный (с точки зрения зумера) портативный компьютер. Да уж, это не мой легонький рабочий ноутбук весом всего полтора килограмма с яблочком на крышке.

О своей армейской службе я потихонечку, аккуратно и незаметно старался расспрашивать Вальку, так, чтобы не вызвать у того удивления. Однако меня ждало разочарование: Валька понятия не имел, в каких войсках я служил и где. Ноябрьским вечером он вернулся в общежитие после прекрасно проведенного с дамой сердца вечера, а там и следа моего не было. Писем он не получил, и в общежитие ему никто не звонил. Остальные парни тоже не получали весточки. А через неделю к нему подселили нового соседа, с которым наш третий приятель — Ленька — попытался играть в бизнесмена.

К сожалению, проводить много времени с другом у меня не получилось. Виделись мы с Валькой только утром, когда собирались проводить зарядку, и вечерком болтали перед отбоем. Отдыхать сюда приехали юные строители коммунизма, а мы — работать. Еще Вальку очень невзлюбила комсорг Галя, которая пришла на место не менее неприятной своей подружки Люды, и цеплялась к нему по любому поводу.

— Чего это она к тебе так неровно дышит? — как бы невзначай поинтересовался я у приятеля за ужином. — Влюбилась, что ли?

— Да если бы и влюбилась, она не в моем вкусе, Фанера Милосская — усмехнулся приятель, — да и ты же знаешь, я почти женатик и однолюб. Свою Томку я ни на кого не променяю.

Это была сущая правда. Валька по уши был влюблен в Тамару, так же, как и два года назад, когда они только начали встречаться, и планировал прожить с ней всю жизнь. Валька долго добивался внимания своей избранницы и, кажется, не последнюю роль в его успехе сыграли одолженные ему мною американские джинсы, купленные по случаю в Нью-Йорке. Впрочем, это совсем другая история. Судя по тому, какой я запомнил его избранницу, она отвечала Вальке полной взаимностью, и их пару можно было с полным правом фотографировать на обложку какого-нибудь журнала про крепкую советскую семью.

— Она же с Людкой дружила, — пояснил Валька с набитым ртом, уминая четвертый бутерброд, — а потом ее сняли. Галя сначала по уши рада была, когда ее комсоргом назначили, а потом поняла, что это тот еще геморрой.

— А ты здесь причем? — не понял я. — Ты, что ли, ее назначал? Или она переживает, что место подруги заняла? Не похоже по ней, чтобы она вообще кого-то жалела…

— Да я просто не в то время и не в том месте оказался, — весело усмехнулся товарищ. — Помнишь, мы портвейн прятали?

Я кивнул. Еще бы не помнить! Когда я попал в восьмидесятые, на дворе стоял самый разгар антиалкогольной кампании. Просто так купить бутылочку по дороге с работы, чтобы скрасить вечерок, нельзя было. Алкоголь редко покупали, скорее, чаще доставали: по знакомству, по блату, в обмен на какую-нибудь услугу или дефицитный товар. У нас с Валькой такой проблемы не было: мы подрабатывали грузчиками в магазине, и директор временами снабжал нас качественной выпивкой, не скупясь. Но вот с хранением дела обстояли хуже: злая и любопытная Люда знала почти все наши «нычки», за исключением некоторых, и, не стесняясь, совала туда свой длинный нос, а потом докладывала начальству. Однако студенты все равно ухищрялись каким-то образом и проносить, и хранить, и употреблять горячительные напитки в общежитие. И, конечно, мучались похмельем после неразборчивых возлияний.

Из неразборчивого рассказа голодного, уминающего бутерброды Вальки я понял следующее: однажды по инициативе Люды был организована проверка комнат на предмет обнаружения запрещенки. Валька, который проходил мимо вахты и краем уха услышал разговор Люды с комендантом общежития, мигом смекнул, в чем дело, понесся через три ступеньки наверх и успел предупредить ребят. Кое-кто успел спрятать бутылки в рукавах курток, в коробки с зимней обувью, но найденного алкоголя хватило бы на целую витрину в магазине.

Довольная Люда, радуясь успеху и возможности подлизаться в очередной раз к начальству, задрав нос, ходила по коридору в сопровождении коменданта и еще двух проверяющих, рангом повыше. Валька, обозленный несправедливостью (у него изъяли две бутылки дорогущего вина, подаренного Тамариным папой), дождался, пока комиссия дойдет до Людкиной комнаты, выступил вперед и осторожно сказал:

— Здравствуйте! А почему комнату комсорга не проверяют? Может быть, Вы зайдете и сюда тоже? Уверен, у Люды в комнате все в порядке! Наш комсорг — просто образец нравственности и морали. Вы в этом не сомневайтесь, пожалуйста, ничуть. Недаром ее фото на доске почета уже который год красуется!

Комиссия переглянулась в недоумении. Людка покраснела, как рак и зашикала на Вальку, сделав страшные глаза. Тот невозмутимо и очень вежливо улыбался. Главный из комиссии, высокий представительный парень лет двадцати пяти, в костюме, посмотрел на Люду и вежливо указал на дверь. Та еще с полминуты мялась, но все-таки открыла. Комиссия скрылась за дверью. Через некоторое время из-за двери раздались громкие голоса, чья-то ругань и сбивчивые Людкины рыдания. Минут через десять проверяющие вышли. За ними уже без всякого выражения спеси на лице плелась и Люда. Валька все так же был невозмутим.

— По комнатам! — рявкнула Владлена Никитична. — А ты чего стоишь? — одернула она Людку. — За мной пошли, тебе говорю!

Людкина реакция моего товарища очень изумила. Рыдая белугой, она послушно двинулась вслед за старушкой. А на следующий день назначили нового комсорга.

— Знаешь, — веселился Валька. О том, что они там обнаружили, нам так ничего и не рассказали. По слухам, там то ли склад ликеро-водочной продукции нашли, то ли Людка своего возлюбленного из другой общаги на ночь пригласила. Поговаривали даже, что у нее там коллекция зарубежных фильмов обнаружилась. И «Греческая смоковница», на которую меня Томка домой приглашала, — самый безобидный из них.

— Вот это да, — обомлел я. — Никогда бы не подумал.

— Дело житейское, — равнодушно пожал плечами Валька и встал. — Каждый развлекается, как может. Ничего зазорного в этом не вижу. На то и молодость дана. Просто, я считаю, нечего из себя одуванчика строить, когда ты сама — такая же, как все. Ты все уже? Пошли на площадку, мяч попинаем, пока не стемнело совсем. Мои с твоими сейчас заняты, в шахматы играют. Никогда бы не подумал, что ты в шахматы умеешь играть… Столько времени тебя знаю…

«А ты и не знаешь меня, — с горечью подумал я. — У меня разряд по шахматам». Матвей Ремизов, может быть, и не умел играть, а вот я, Алексей, умел и любил с детства. За это спасибо деду — научил. И разряд я получил без особых сложностей — пришел и наставил остальным участникам турнира по детскому мату. Я искренне по-дружески привязался к Вальке и очень переживал, что не могу ему открыть свое настоящее лицо. Может быть, придет время, и я смогу когда-нибудь это сделать. А пока буду и дальше притворяться Матвеем Ремизовым. В конце концов, это не впервой, и мне уже не привыкать…

Глава 9

К середине лагерной смены я уже окончательно освоился и привык к своей роли вожатого. Дни текли размеренно и насыщенно, один за другим: подъем, зарядка, завтрак, уборка территории, организация игр, просмотров кинофильмов и прочих развлекалок для детей, обход территории, выговоры за нарушение порядка на тихом часе, фантики по углам и незаправленную кровать… Я, привыкший много лет подряд сидеть на стуле по десять часов в день, просто выматывался и во время тихого часа падал на кровать и раскатисто храпел (по словам Вальки), не понимая ребят, которые ненавидели это время.

Вот бы всем взрослым такое устроить в офисах: поработал до обеда, потом спишь пару часов, а зарплата капает… Валька же отчаянно не понимал, почему рослый здоровенный дембель, почти два года оттрубивший в армии, устает от обычной работы вожатого… Ну не расскажешь же ему, что я ни в какой армии не был и даже автомата настоящего в своей жизни ни разу не видел? Отец вроде рассказывал, что у него в школе были уроки начальной военной подготовки, но я, зумер, этого времени, конечно же не застал. А наверное, зря… Сейчас хотя бы знал, как собирать и разбирать автомат.

Пару раз во время обхода пришлось разнимать дерущихся пацанов, которые сцепились на тихом часе из-за какой-то ерунды: болели за разные футбольные команды. Начальству я докладывать об этом не стал, тем более что причина драки была какая-то пустяковая, и парни тут же помирились. Такое бывает. А наличие фингала под глазом у одного и разбитой губы у другого я объяснил тем, что ребятам досталось на футболе при случайном столкновении. Вредная Галя, как я узнал потом, вечером устроила каждому из «футболистов», в том числе — и свидетелям драки — допрос, но те молчали, как партизаны на допросах. Никто в итоге так и не раскололся (отряды и у меня, и у Вальки были дружные, несмотря на периодически возникающие мелкие конфликты), и Галя ушла несолоно хлебавши. С того времени она возненавидела не только Вальку и докапывалась к любой мелочи, вроде недостаточно отглаженной формы, но меня сей факт ничуть не волновал.

Как я уже говорил, в детстве мне так и не довелось побывать в обычном оздоровительном лагере в Московской области, и сейчас мне выдалась редчайшая возможность наверстать упущенное, пусть и в роли вожатого, а не пионера. Уж слишком каким-то тепличным растением я вырос: в школу на машине, потом — кружки, платный репетитор… Пастой никого не успел помазать, на тихом часе в детском саду подушками не дрался, песен у костра не пел, страшилки с друзьями не травил…

Дальше школьного двора один я, по-моему, вообще никогда не выходил лет до тринадцати. Мама тряслась надо мной, как осиновый лист, начитавшись всяких историй про школьную травлю, буллинг и прочее. Только идею отправить меня в заграничную языковую школу на месяц она восприняла с большим энтузиазмом: маман спала и видела меня в роли студента МГИМО, а потом — посла в какой-нибудь европейской стране. Карьеру в МИДе я, к своему счастью и огромному сожалению мамы, так и не построил, хотя по английски научился говорить довольно сносно. Относить документы в МГИМО я наотрез отказался, стоически перенеся мамины картинные закатывания глаза и причитания, и пошел в Бауманку, к вящему удовольствию отца, который очень меня поддержал в этом решении. О выбранной профессии я ни разу не пожалел и не раз благодарил папу за вовремя оказанную поддержку.

Как оказалось, строгий распорядок дня — на самом деле очень классная вещь, которая только кажется жуткой скукотенью. Поначалу, я конечно, выл: ну не привык я подниматься в такую рань и топать на зарядку, поеживаясь от утреннего холода. Работал я на удаленке, поэтому просыпался не раньше девяти — в десять у нас были ежедневные утренние созвоны по работе. Валялся в кровати, занимаясь бездумным скроллингом новостной ленты, потом выползал из-под пухового одеяла, топал на кухню, делал себе чай и за кружкой смотрел разные прикольные и совершенно бесссмысленые видосики в социальных сетях. Именно с думскроллинга уже много-много лет начинался и им же заканчивался мой день.

Однако со временем я привык к строгому лагерному режиму и даже втянулся. Только теперь я понял, как же много времени в своей жизни я тратил зря. Ну зачем мне нужно было тратить драгоценные минуты жизни на чтение всякой ерунды? Только сейчас я неожиданно для себя вдруг осознал, что в сутках — неимоверно много времени, и столько можно всего сделать, если пользоваться им с умом! Наверное, когда вернусь обратно в XXI век, распечатаю лагерное расписание и повешу его над своей кроватью. Может быть, хотя бы засыпать научусь без телефона в руках… А еще смогу осуществить свою давнюю мечту — начать бегать по утрам… Эх, как все-таки жаль, что не вкусил я в свое время лагерной романтики. Все бы сейчас за это отдал, и даже общий туалет на много человек в деревянном корпусе не смущает…

Кстати, о романтике… Несмотря на строгий распорядок дня и бдение строгих вожатых (себя, Вальку и Кирюху я к ним не относил, мы старались быть для ребят кем-то вроде старших товарищей), в лагере бурлила личная жизнь. И я сейчас не о вожатых и прочем персонале, хотя и тут без амура не обходилось. Повариха тетя Люба, к примеру, крутила роман со сторожем дядей Васей. Десантник Кирюха быстро положил глаз на молоденькую студентку пединститута — вожатую Олю. Пару раз я застал их целующимися за оградкой лагеря. Все же живые люди и хотят любить. А что к этому не располагает, как природа и свежий воздух? Даже комсорг Галя томно вздыхала, поглядывая на Кирюхиного друга Андрея. Правда, судя по кислой морде первой, ей там не светило.

Сердечные воздыхания пионеров не ограничивались надписями в духе: «Петров, я тебя люблю!», нацарапанных на стенке рядом с кроватью во время тихого часа, и стихами в тетради. В плане уровня накала страстей, личных переживаний и решимости большинство современных пар позавидовали бы нашему лагерю. Все было по-серьезному, без всяких «поживем лет пять, притремся, а потом подумаем, куда движутся наши отношения… Потом еще года три будем копить на свадьбу, потом возьмем ипотеку»… Объяснялись в любви, строили планы на будущее и делали предложения все — начиная с третьеклашек и заканчивая старшеклассниками. Предметов для ухаживания было немного: в ресторан не сводишь, дорогих роз не подаришь… Дарили венки из одуванчиков, значки, листики, самодельные колечки и прочую милую забавную ерунду.

Я, кстати, заметил, что толстяк Ванечка к середине смены схуднул, несмотря на хорошее питание, и даже весьма сносно научился плести венки. Нет, не на надгробие чрезмерно опекающей его бабушки, а пятикласснице Кате. Мне даже стало любопытно заглянуть в будущее и узнать дальнейшую судьбу этих пар: интересно, поженился ли кто-нибудь после лагерных отношений? В том, что повариха тетя Люба желала всерьез захомутать сторожа, я не сомневался: у того имелась неплохая квартира почти в центре Москвы, доставшаяся от мамы. А вот насчет пионеров… Жаль, что я так и не успел сохранить на съемном носителе написанную мной программу симулятора времени.

Назначать свидания и уединяться в лагере, естественно, было принято подальше от любопытных взрослых глаз. Влюбленные наматывали тысячи километров по местным аллеям, произносили миллионы красивых слов, целовались, тискали друг друга в жарких объятиях, — в общем, делали все то, что все прекрасно знают и умеют в период полового созревания. Пиком романтичности, конечно же, считались свидания перед самым отбоем, поздним вечером, когда территория тонула в загадочном и манящем полумраке.

Комсорг Галя, очевидно, очень обеспокоенная отсутствием собственной личной жизни, ополчилась на несчастных детишек, жаждущих простой человеческой любви, самолично перед отбоем обходила территорию лагеря и бесцеремонно прерывала робкие школьные поцелуи, вопя своим визгливым голосом. Стоит ли говорить, что ее очень быстро возненавидели все: от самых младших отрядов до начальства. Даже директор лагеря, добродушный дяденька, не шпыняющий пионеров зря, и то старался лишний раз не вступать с ней в беседы.

Совершая обход в один вечер, я услышал приглушенные детские голоса, доносящиеся из комнаты мальчишек моего отряда. Стараясь не шуметь, я прислонил ухо к двери. Голос, который рассказывал историю, я быстро узнал — это был Сережка, которому я в первый день смены помог оттереть надпись с чемодана. Я наклонился и посмотрел сквозь замочную скважину.

В комнате сидели несколько пацанов, кто на полу, скрестив ноги по-турецки, кто на кровати, и взволнованно и сосредоточенно слушали рассказчика. Сережка, явно обрадованный тем, что находится в центре внимания, использовал все свои актерские способности, чтобы сделать рассказ более впечатляющим: вращал глазами, махал руками и изо всех сил делал голос похожим на загробный.

— Вот еще одна, — говорил он низко и приглушенно, — жила-была девочка. Однажды она осталась одна. И вдруг по радио передают, что гроб на колесиках выехал складбища, и ищет улицу девочки. Девочка испугалась, не знает, что делать, бегает по квартире, хочет позвонить маме. А по телефону ей говорят: " Девочка, девочка, Гроб на Колесиках выехал с кладбища, твою улицу ищет. Прячься". Девочка испугалась, не знает, что делать. Мечется по квартире, хочет маме по телефону позвонить. А в телефон говорят: «Девочка, девочка, Гроб на Колесиках нашел твою улицу, он твой дом ищет». Девочка пугается страшно, все замки запирает, но из дома не убегает, дрожит. Потом радио включила снова, а там передают: «Девочка, девочка, Гроб на Колесиках твой дом нашел. В квартиру едет!»…

— Мамочки! — взвигнул один из парней. Я едва сдержал хохот, зажав рот ладонью. «Гроб на колесиках…» Надо же такую чушь выдумать…

— В общем, — замогильным голосом завершил свой рассказ Сережкка… — Приходит мама домой, а там девочка на кровати лежит… и во рту колесико…

Тут мне пришлось отскочить подальше, за угол, чтобы хорошенько прохохотаться… «Колесико во рту…» Девочка настолько голодна была, что съела гробик? Интересно, что еще интересно ребятня напридумывала?

Я снова прислонил ухо к замочной скважине. Из-за двери опять доносился голос, только теперь уже другой.

— Теперь моя очередь. В одном городе жила девочка, — рассказывал парень, наверное, чуть старше Сережки. — У нее была бабушка. Когда бабушка умирала, она сказала девочке:

— Не включайте старую зеленую пластинку.

Когда бабушку похоронили, мама тоже настрого приказала девочке:

— Смотри, не включай зеленую пластинку.

Девочка послушалась, но ей не терпелось все же включить пластинку. Она долго ждала, пока никого из родных не будет дома, и наконец дождалась. Родители ушли на работу, в школе были каникулы. Девочка осталась дома одна, поставила пластинку в проигрыватель, включила и с замиранием сердца стала ждать, что будет дальше… И вдруг страшный голос из динамика запел:

— Бегут, бегут по стенке

Зеленые Глаза…

Сейчас девочку задушат

Да, да, да, да, да…

Девочка похолодела от страха, но не могла остановить пластинку. А голос тем временем все продолжал петь по кругу эту песню, с каждым разом все громче, сначала один голос, потом два, потом еще больше… Наконец звучал уже целый хор. Вдруг девочка услышала звонок в дверь и выключила пластинку. В квартиру вошла мать девочки. У матери не было одной руки. На следующий день девочка снова поставила пластинку, и ее мама вошла уже без двух рук.

Ребятня слушала рассказчика, затаив дыхание, а снова помирал со смеху, уже весь красный от напряжения. Интересно, что же было дальше? Все родственники девочки по одному лишились конечностей?

— А потом пришла мама без одной ноги, — вещал Сережка. — А затем и без двух ног. Когда она пришла последний раз, то она сказала:

— Ты меня погубила, и сама тоже погибнешь. Не ставь пластинку.

Интересно, как мама пришла, если у нее уже обеих ног не было? Эх, не зря говорят, что быть взрослым — ужасно скучно. Был бы я сейчас Сережкиным ровесником — сидел бы вместе с ним и, затаив дыхание, слушал историю, а не критиковал ее на каждом слове. Может, все потому что я стал программистом и выработал в себе привычку во всем искать логическое обоснование и докапываться до сути?

— Но девочка не послушала мать, — рассказывал Сережка, — и снова завела пластинку. Не успела пластинка пропеть несколько слов, как раздался звонок в дверь. Девочка заглянула в глазок, но никого не увидела. Девочка все же открыла дверь, прямо перед ней стояли огромные от пола до потолка Зеленые Глаза. Они сказали:

— Ты не послушала мать и погибнешь сама.

И тут глаза задушили девочку.

Весьма довольный собой и своим актерским талантом, Сережка наконец завершил повествование. Пацаны, судя по тишине в комнате, замерли в ужасе, переваривая услышанное. А я, решив, что на сегодня страшилок хватит, зашагал на улицу, чтобы нахохотаться вдоволь, не боясь быть обнаруженным.

По дороге в главный корпус я вспомнил еще одну страшилку, которую я за время пребывания в лагере слышал уже много-много раз. Это легенда о пропавшем мальчике, которую я слышал много-много раз в разных вариациях. Кажется, без нее вообще не обходился ни один лагерь.

Суть страшилки была вот в чем: в лагере обязательно исчезал какой-нибудь ребенок. Ребенок этот мог исчезнуть при самых разных обстоятельствах: пропал ночью, не пришел на обед, исчез во время тихого часа, а иногда — просто растворялся в воздухе, оставляя после себя лишь идеально заправленную постель.

— Один вожатый, — услыхал я как-то на полднике тихий шепот девчушки из младшего отряда, — постоянно ругал мальчика за незаправленную постель. Один раз отругал, второй, третий. А мальчик не любил заправлять постель. И однажды он сказал вожатому: «Завтра утром постель будет заправлена». Вожатый рассмеялся и не поверил мальчику. Просыпаются утром все на зарядку, идут умываться — а мальчика нет. И только кровать его стоит, а на ней — постель, хорошо заправленная. Вожатый расплакался, ему стыдно стало, что он постоянно ругал мальчика. Он приказал вынести эту кровать и сжечь ее. Но на следующее утро, когда все проснулись, кровать снова стояла в комнате, и так же была хорошо заправлена. По легенде, пионера искали всем лагерем, но не могли найти ни единого его следа. От кровати тщетно пытались избавиться, но она все равно каждое утро появлялась на том же месте. А еще постоянно кто-нибудь ночью обязательно слышал плач этого мальчика, доносившийся из палаты, где он жил…

— Ничего себе, — взвизгнула товарка девочки, — страх-то какой! Мама дорогая!

— Когда я ем, я глух и нем, — рявкнула невовремя подскочившая Галя, которая снова была не в духе. Наверное, опять Кирюхин друг Андрей послал ее подальше в ответ на очередное приглашение на свиданку.

Девочки замолчали и уткнулись в свои тарелки. Я, мысленно посмеявшись над очередной бессмыслицей, пошел к раздаче еще за одним куском запеканки. Она и правда была ничуть не хуже моих любимых блинчиков с вареньем из пекарни рядом с моим домом у парка Горького.

Я вдруг вспомнил кое-что и едва не запнулся на ровном месте. А что, если страшилка о пропавшем ребенке — совсем не страшилка?

Глава 10

Посмеиваясь над рассказами пионеров про гробик на колесиках, красное пятно на стене и зеленые глаза, я совсем забыл, как во время пересменка, пока мы приводили в порядок нашу комнату, Валька рассказывал мне одну историю, которая случилась несколько лет назад и уже долгое время передавалась из уст в уста. Связана эта история была напрямую с бушующей личной жизнью юных строителей коммунизма. Дело в том, что лагерь, куда Валька приехал уже во второй, а я — в первый (и возможно, единственный) раз, был не очень большим и довольно закрытым от внешнего мира. Вылазки в деревню, к местным, позволяли себе только «старшаки», да и то — только для того, чтобы затариться сигаретами и по-быстрому прошмыгнуть обратно сквозь узенькую дырку в заборе.

Соответственно, выбор объекта страсти и любви до гроба (ну или хотя бы до конца смены) был очень ограничен. Искры, бури, безумия, интриги, скандалы, расследования — все это разворачивалось прямо на глазах вожатых, которые уже смирились с происходящим и мечтали только об одном — чтобы к концу смены двое не заделали третьего. Вася мог встречаться с Машей, через неделю — переключиться на Дашу, потом — на Иру. Маша, в свою очередь, могла расцарапать Даше физиономию за то, что та увела возлюбленного, а всего через пару дней — снова ходить с ней под ручку и мило шушукаться, а целоваться у забора уже с лучшим Васиным другом. Мальчики и девочки беспрестанно расставались, мирились, уходили к другим, возвращались — а потом все по новой. Все было прямо как в бразильских и мексиканских сериалах девяностых, герои которых разыгрывали на российских экранах нешуточные драмы. Сюжеты любовных драм пионерского лагеря «Юность» были похлеще интриг в сериале «Рабыня Изаура», который был предметом обсуждения на всех кухнях в девяностых… Но девяностые в этом мире еще не наступили…

История, которую поведал мне Валька, оттирая со шкафа в комнате разные надписи и ругаясь временами, потому что это было совсем непросто сделать, тоже началась с лагерных воздыханий. Пока мелюзга лет десяти-двенадцати, еще не вошедшая в период полового созревания, занималась своими нехитрыми детскими делами, в крови ребят постарше уже неистово бурлили гормоны. Пацаны в свои четырнадцать-пятнадцать выглядели, как водится, не особо привлекательно: непропорционально рослые, прыщавые, сутулые… При этом комплексами по поводу собственной внешности они совершенно не страдали: напротив, каждый считал себя не менее привлекательным, чем Ален Делон, и рассказывал друганам, как закадрил в прошлом году на смене самую красивую вожатую, и на последнем костре она плакала у него на плече, печалясь из-за предстоящего расставания. Вожатую описывали всегда одинаково: девушка лет двадцати, ростом под метр восемьдесят и грудью обязательно третьего размера. Не знаю, откуда взялись эти параметры. Может, где-то есть единые стандарты девушек-вожатых, которые в некоторых лагерях неукоснительно соблюдаются?

А вот среди девочек порой встречались настоящие красотки. Особенно выделялась одна: белокурая, вечно витающая в облаках, меланхоличная — и как магнит, притягивающая внимание парней — Вика. Судя по беглому описанию, которое дал ей Валька, я понял, что девчушка была вылитой копией Полумны Лавгуд из саги о Гарри Поттере. Нет, она не говорила глупостей вроде: «Мы идем ловить морщерогих кизляков» и не предлагала всем вокруг купить новый выпуск «Придиры» со спектрально-астральными очками. Вика много с кем дружила, общалась, играла, активно участвовала в общих посиделках, но при этом всегда находилась как бы в стороне, наблюдая за происходящим.

Все ухаживания пацанов принцесса отклоняла, но делала это крайне вежливо и деликатно. Она никому не грубила, никого прямо не отшивала, но и взаимностью не отвечала. На приглашения совершить променад после ужина красавицав всегда отвечала: «Прости, не могу завтра викторина / „Зарница“ / рано вставать» и одаривала приглашающего сверкающей улыбкой, чтобы тот не обижался. Так было с самого начала смены и почти до ее конца.

Когда до прощального костра оставалась всего неделя, на счету Вики уже был целый десяток разбитых сердец. Поговаривали, что один безнадежно влюбленный в нее парнишка даже пробрался в невесть как открытую вечером и оставшуюся без присмотра санчасть, чтобы выкрасть таблетки, наглотаться и оставить этот бренный мир. Однако повариха тетя Люба, случайно проходящая мимо, увидела шкета в окне и сразу поняла, что дело дрянь, и надо действовать быстро. В этот момент несчастный Ромео уже заперся изнутри и собрался закинуть в себя пригоршню не пойми чего. Несмотря на почтенный возраст, тетя Люба влетела в санчасть пулей, выломав запертую изнутри дверь, вовремя схватила несчастного влюбленного за загривок, заставила сделать промывание марганцовкой и оттащила к вожатым.

Парня на следующий день забрали домой родители. Медсестру, забывшую закрыть на ночь дверь, мигом уволили, шумиху поднимать не стали. А Вика, как ни в чем не бывало, продолжила мирно со всеми общаться и все так же же сверкать белозубой улыбкой.

В конце концов сердце волоокой и загадочной красавицы, к вящему удивлению всего населения лагеря, удалось завоевать взбалмошному парню Кольке по прозвищу «Шпала», который был ее полной противоположностью. Ничего загадочного в нем отродясь не бывало. Колька нередко дрался, курил (но умудрялся мастерски шифроваться от вожатых), говорил только о футболе и ни о чем другом, а в школе он едва-едва успевал учиться на тройки и дважды оставался на второй год, поэтому к пятнадцати годам дошел только до седьмого класса.

Робкие Колькины ухаживания за местной мегазвездой начались просто: он решил подкатить не нагло, напрямую, а через самого милого малыша лагеря — первоклассника Саньку, который поразительно напоминал Ленина с октябрятской звездочки. Местный хулиган выловил слоняющегося без дела малыша и сказал:

— Вику из второго отряда знаешь? Да не дрожи, не трону.

— Знаю, — ответил малыш, немного побаиваясь и вытирая веснушчатый носик ладошкой. — Она в корпусе по соседству живет.

— Молодчина. Эту записку передашь ей, как увидишь. И вот это ещё, — и сунул пацану в руки букетик из полевых цветов.

— А чего сам не передашь? — полюбопытствовал малой, удостоверившись, что леща ему не отвесят.

— Не твое дело. И не думай, что я за просто так. Вот, держи жвачку и дуй, куда тебе сказали.

Обрадованный малыш мигом запихнул жвачку в рот, точно опасаясь, что Колька ее отнимет, и пулей понесся искать Вику. Та, получив букетик, внезапно оценила неожиданный ход и начала подпускать к себе Кольку. Как сказала бы ведущая Лариса Гузеева на передаче «Давай поженимся»: «У нас сложилась пара». Колька и Вика стали ходить на свидания.

Остальные пацаны, увидев, что мегазвезда лагеря точно занята до конца смены, повздыхали и смирились. Борьба за сердце принцессы больше не велась: природа взяла свое, и ребятня переключилась на девочек попроще. Жизнь потекла своим чередом. Даже нарушений дисциплины стало меньше, что очень порадовало вожатых. Все вздохнули с облегчением.

А однажды Вика просто не явилась ни на на ужин, ни на линейку, ни к отбою. Обыскали все вокруг — нигде и следа ее не осталось. Стали разбираться, и выяснилось, что в этот вечер Колька позвал ее на прогулку. Разумеется, все подозрения пали на лагерного хулигана. Его допросили с пристрастием, и он рассказал со слезами, что не виноват и что прождал Вику больше часа, прогулялся вокруг столовой, и санчасти, но дальше не пошел. Разозленный тем, что возлюбленная не пришла, а он так ждал, надеялся и верил, Колька наорал на какую-то мелюзгу, опаздывающую к отбою, и двинулся в свой корпус. Вот, собственно, и все, что он знал.

Звонок в милицию ничего не дал: дежурный отказался принимать заявление о пропаже ребенка и посоветовал дождаться утра — мол, загуляла девочка, дело молодое, бесшабашное, сама объявится. Весь лагерь поставили на уши, везде зажгли свет, мужская часть лагеря, состоящая из завхоза, сторожа, пары хозработников, вожатых и крепких ребят постарше, отправилась прочёсывать близлежащие леса.

Поиски продолжались три дня: открывали каждый корпус, проверяли каждую комнату, каждое строение, обследовали вдоль и поперек не только территорию лагеря, но и близлежащую округу, особое внимание уделили яме-отстойнику на очистных сооружениях, попеременно ощупывая дно баграми. Осматривали даже такие места, где Вика ну никак не могла оказаться — например, крыши корпусов, кочегарный цех в котельной или подвал дома. Но без толку. Собаки тоже не могли взять след — девочка просто исчезла, растворилась в воздухе.

На третьи сутки в лагерь приехали наряд милиции и следователь — мужчина лет тридцати с усталыми глазами. Опрашивали всех по очереди и почему-то во дворе: следователь сидел на принесенной кем-то табуретке за уличным столом, сосредоточенно вел в блокноте записи и отчаянно зевал, явно тяготясь рутиной и не испытывая к страдающему Кольке и обеспокоенным родителям ни малейшего сочувствия. Оставшиеся милиционеры просили всех успокоиться и обещали во всем разобраться. К розыску девочки привлекли районное лесничество, подняли егерей, охотников, жителей ближайших деревень, приехали солдаты из расположенной неподалеку воинской части… Дежурного, отказавшегося поначалу принимать заявление о пропаже в милиции, сильно пропесочили и уволили.

В итоге бедному Викиному ухажеру досталось больше всех. Он первым попал под подозрение. Репутация Кольки в лагере, да и в школе была не очень, поэтому милиция трясла его неимоверно, пытаясь добиться признания в убийстве. Но где-то в глубине души все понимали, что Колька, хоть и был хулиганом, на убийцу или насильника точно не тянул — максимум мог подраться, и то с равным по силам. Малышню и девочек он никогда не обижал.

Интенсивные поиски шли долго, не не дали абсолютно никаких результатов. Девочку не нашли — ни живой, ни мертвой — ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Мать ее очень быстро угасла: сначала она денно и нощно бродила по округе, не оставляя надежды найти дочь, потом стала ездить по всему району с фотографией, пытаясь узнать, не видел ли кто ее дочь. А когда в лагерь приезжали на отдых дети, она бродила вдоль забора и пристально всматривалась в каждого ребенка. Однажды обезумевшая от горя мать схватила какую-то девочку со светлыми волосами за руку и потащила за собой, благо старшаки, курящие за забором, отбили ребенка и вернули в лагерь.

Кольку после долгих изматывающих вопросов уже хотели было отпустить, так как улик, указывающих на его причастность, не было. Но вдруг кто-то из девочек вспомнил, что незадолго до несостоявшегося свидания, а именно — незадолго до пропажи девочки красный от злости Колька бегал по лагерю и кричал: «Убью гадину!». Парня снова забрали в Москву на допросы, в итоге осудили, вынесли приговор и отправили в места не столь отдаленные. Вернулся домой он только спустя несколько лет, совсем другим, будто потерянным.

Потом Колька потихоньку пришел в себя, взялся за ум, устроился на работу грузчиком в продуктовый магазин возле дома. Однако от прежнего разбитного веселого парня не осталось и следа: Колька не принимал участия в тусовках с местными парнями, ничем не увлекался, просто работал, вовремя отмечался у участкового, как и предписывалось недавно освобожденным из мест лишения свободы, а в остальное время — бродил по городу с безучастными глазами. Это рассказывали пацаны, которые жили в Москве с ним по соседству. Несмотря на то, что тело девушки так и не нашли, в виновности Кольки никто не сомневался. Его превратили в местного изгоя. Со временем бедолаге вместе с матерью пришлось даже переехать в другой район Москвы, чтобы не терпеть косые взгляды соседей и обзывательства дворовой шпаны.

Со временем история с исчезновением девушки обрастала разными мифическими подробностями: будто бы девочку незадолго до пропажи видели на трассе садящейся в какую-то фуру или будто бы она объявлялась в разных концах Москвы под другим именем… Кто-то говорил, что она ушла в близлежащую деревню и стала там жить, как отшельница, но ни одна из этих зацепок не нашла подтверждения, а канувшая в небытие Вика стала местной лагерной страшилкой, которой пугали друг друга сменяющиеся поколения приезжающих на отдых детей.

В первый раз, когда Валька рассказывал мне эту историю, ругаясь и оттирая намертво прилипшую к кровати чью-то жвачку, я особо не обратил внимания на его слова. Да, бывает такое, что дети пропадают. Печально, конечно, но что поделать… Я прекрасно понимал, что негодяи, покушающиеся на школьников и даже дошкольников, были, есть и будут во все времена, поэтому всегда с недоверием относился к фразе: «А вот в СССР было все безопасно, и дети до самого вечера на улице гуляли, никто никого не трогал, а ключ хранили под половичком, и никто ничего не воровал». И воровали, и грабили, и обижали… Вспомнить хотя бы печально известного маньяка по кличке «Мосгаз», который орудовал в Москве в пятидесятые годы. Или Анатолия Сливко, который в своем походном отряде «ЧЕРГИД» («Через реки, горы и долины») творил немыслимое и успешно скрывался от правосудия долгие годы, а ребятня, претерпевшая издевательства, так и продолжала им восхищаться… Я уже молчу про Чикатило и им подобных. Поэтому я отчасти даже понимал родителей, которые тряслись надо мной и лишний раз одного никуда не отпускали, и никогда на них не обижался. Я был единственным ребенком, который получился только спустя много лет после свадьбы. Конечно, они боялись меня потерять…

— Может, еще жива… — предположил Валька, оттирая чью-то жвачку, намертво прилипшую к спинке кровати. — Б-р-р… Я даже представить не могу, чтобы с моей Томкой что-то подобное случилось.

Я с ужасом вдруг вспомнил, что знаю продолжение Валькиного рассказа. И лучше бы ему его не знать. Добрый, отзывчивый и всем сочувствующий парень, конечно же, расстроится. Как-то раз, когда я был подростком, попалась мне в руки у бабушки на даче старенькая газетенка. Датирована она была то ли 2001, то ли 2002 годом — я уже не помню. В то лето я помирал от тоски — родители отбыли в командировку, компьютер на дачу взять не разрешили («Гуляй, отдыхай, играй с ребятами, помогай бабушке, а то сколиоз в десять лет заработаешь»). От скуки я перечитал все бабушкины книги, пересмотрел все сериалы, которые шли по единственному работающему на даче телеканалу… Не то что бы мне совсем нечем было заняться: утром и днем я рыбачил с ребятами, ходил за ягодами, загорал, и купался, но вот вечером, когда темнело, становилось ну очень скучно. Друзей, как и меня, загоняли домой до утра. Приставка с играми осталась дома, и делать было решительно нечего. Бабушка, наущенная родителями, строго следила, чтобы в восемь вечера я уже был в своей комнате и до утра не покидал дом.

От скуки я облазил все в доме, включая чердак, и очень обрадовался найденной там стопке старых газет. В одной из них была опубликована фотография девочки, разительно похожей на Полумну Лавгуд в исполнении актрисы Эванны Линч. Те же волоокие глаза, тот же слегка отсутствующий взгляд, белокурые волосы… Дальше было еще несколько фотографий, и я вдруг вспомнил сейчас, что на одной из них был изображен лагерь, в котором я сейчас находился — большое здание главного корпуса, на котором было написано: «Юность». Надпись на фотографии выглядела еще более покоцанной и обшарпанной, чем сейчас, и даже на черно-белой фотографии это было хорошо видно.

Журналист, написавший статью, рассказывал, что некая контора надумала приобрести старый заброшенный пионерский лагерь, отремонтировать и оборудовать его для летнего отдыха детей своих сотрудников. Было решено снести кое-какие старые постройки, отстроить новые и пересмотреть границы территории. При планировании и обходе в густом кустарнике в районе стадиона внезапно обнаружили большую бетонную плиту с вырубленными отверстиями, которая уже почти скрылась под землей. Ни на одном чертеже такого строения не было. Перед рабочими открылся пол ямного туалета, хотя для чего он сооружался, было загадкой, так как и душ, и туалет и так были в каждом лагерном корпусе. Да, нередко нужно было постоять в очереди, но бегать на улицу не было никакой необходимости. Странно…

Выдвигались предположения, что туалет являлся самостроем и был построен инициаторами для удобства детей, играющих на стадионе, которым надоедало постоянно бегать в корпус, а потом его снесли. Как бы то ни было, пригнали автокран, вызвали ассенизаторов, включили илосос и обнаружили страшную находку…

В тот вечер, когда я впервые прочитал эту историю, будучи ребенком, стояла ужасная погода: на наш поселок обрушилась настоящая буря с дождем: ветер завывал, ломал маленькие деревья, хлестал дождь стеной… Я поежился, отложил газету в сторону и пошел наверх спать, а наутро обнаружил, что от прежней бури не осталось и следа. В окно светило яркое солнце. Я наспех позавтракал вкуснейшими блинчиками с сыром, приготовленными бабушкой, схватил удочки, коробку с червями и побежал на речку к ребятам удить рыбу. Тогда, как мне казалось, я напрочь забыл обо всей этой истории.

Однако сейчас меня, здоровенного парня, передернуло от воспоминаний.

Глава 11

Я вспомнил, что, кажется, знаю лично одного из участников этого происшествия и даже был наслышан о его непростой судьбе. Однако чтобы проверить свою догадку, мне позарез, прямо кровь из носа нужно было наведаться в Москву. Без этого никак не получится. А это означало, что мне обязательно придется сходить на поклон к старшей вожатой нашего лагеря — Гале, которую пионеры давно успели прозвать «Мымрой», и лично у нее отпроситься. Данное прозвище уже вовсю использовали и другие вожатые, за глаза, конечно.

— Зачем ты в Москву намылился? — поинтересовался Валька, когда я частично поделился с ним своими планами.

— Так, — неопределенно сказал я, уже пожалев, что завел эту тему: — Компьютер надо показать кое-кому!

— Компьютер? — удивленно вытаращил глаза приятель. — У тебя все это время тут был свой, личный компьютер?

— Ну да…

— Ну ты и жук! — укоризненно воскликнул Валька после того, как я вытащил из-под кровати свой рюкзак и показал ему содержимое. — Целую неделю почти тут уже торчим, а ты ни разу не показал даже! Лучший друг называется!

Я понурился. Да, действительно. Получить в собственное распоряжение целый компьютер в восьмидесятых — целое достижение. Это сейчас никого не удивит подросток с «макбуком», а тогда… Поэтому Валька справедливо на меня обиделся.

— Давай так! — предложил я. — Я съезжу в Москву, починю там кое-что, а потом обязательно дам тебе попользоваться. Идет? Он все равно сейчас… того… плохо работает.

— Ладно, — успокоился отходчивый и незлобивый приятель. — Но потом обязательно дашь позырить! Идет?

— Конечно, конечно, — поторопил его я. — Насчет этого можешь даже не переживать. Будешь пользоваться, сколько хочешь. А сейчас пойду-ка я зайду в корпус администрации. Кажется, «Мымре» сегодня кто-то сказал, что она красивая, поэтому вроде она должна быть в добром расположении духа.

Как оказалось, комплимента о красоте было недостаточно, чтобы «Мымра», то есть Галя, пребывала в хорошем настроении. Возможно, она даже на миг вообразила, что сможет разлучить обожаемого ей десантника Кирюху с его девушкой Олей.

— Ты куда собрался, Ремизов? — протянула она, изо всех сил стараясь казаться взрослее и солиднее. Всячески демонстрируя свое пренебрежение, она, не глядя на меня, подпиливала ногти, сидя за столом в кабинете. Зачем девке в двадцать с небольшим пытаться казаться солиднее, я ума не приложу. Вроде внешне вполне симпатичная, а ведет себя так отталкивающе…

— Мне бы в город на денек отлучиться. В воскресенье, — промямлил я, чувствуя себя школьником, который отпрашивается с уроков. — Мне… это… родителей надо навестить.

— У тебя же нет родителей, Ремизов, — беспощадно отрезала Галя. — Я личные дела всех вожатых просмотрела.

«Могла бы и помягче об этом сказать, коза стоеросовая!», — подумал я. Мне, конечно, мама и папа настоящего Матвея Ремизова были совершенно незнакомыми людьми, а мои настоящие родители были живы и в добром здравии, однако услышанное все же неприятно удивило меня.

— Ну… точнее, родственников, — попытался я выпутаться, чувствуя, что топлю себя еще больше.

— Смена длится две недели, — так же резко бросила старшая вожатая. — Ни для кого никаких исключений! Ты у нас что, особенный?

«В целом, да», — подумал я. Не сказать, что Галя совсем уж была неправа. Вряд ли можно назвать заурядным человека, который родился на рубеже двадцать первого века и каким-то странным образом стал вожатым пионерского лагеря в восьмидесятых. Так что в каком-то смысле меня действительно можно было считать особенным.

Дальнейшие препирания со старшей вожатой ни к чему не привели. Галя наотрез отказалась меня куда-либо отпускать. Ругнувшись про себя, я вышел из корпуса администрации, сплюнул от злости прямо на землю и вернулся к приятелю в комнату.

— Не пустила, — констатировал Валька, когда я, закрыв за собой дверь, молча мрачно плюхнулся на кровать.

— Угу, — проворчал я и отвернулся к стене. — «Мымра»… Еще про родителей что-то вякнула…

— Да плюнь и разотри!

— Легко сказать…

— Что-то стало холодать… — спустя полчаса начал Валька, выжидающе глядя на меня. Видимо, во что бы то ни стало решил меня развеселить.

— И? — недоумевающе посмотрел я на на него, не понимая, что он имеет в виду.

— Не пора ли нам поддать? — весело продолжил друг, подмигивая мне, и покачал перед моим лицом парочкой пустых граненых стаканов.

— А… — я наконец понял, к чему он клонит, и вспомнил старый стишок, который слышал когда-то от папиных друзей. — Не послать ли нам гонца за бутылочкой винца? А что? Почему бы и нет? Мы же приезд-то, кстати, с тобой так и не отметили. Только где его взять, винцо-то? Даже в Москве сейчас антиалкогольная кампания. Мы же с тобой у Арсена в магазинчике отоваривались. И кредитная линия у нас была. А тут в сельмаге один хлеб да макароны, и то не каждый день…

— А вот и нет! И тут все имеется! Мне тут Кирюха, десантник наш, сдал торговую точку, — подмигнул всезнающий приятель. — В десять каждый вечер у забора ходит туда-сюда с сумочкой один местный, вот у него и можно прикупить неплохое плодово-ягодное. Мне Кирюха давал попробовать, ничего такое. Правда, один сорт всего. Не такой ассортимент, конечно, как у нашего Арсена. Помнишь его? Он, кстати, про тебя как-то спрашивал. Я же у него еще работал до того, как вожатым сюда поехал. На свадьбу-то деньги нужны. Ну на безрыбье и рыба — рак. Пойдем сходим? Он недорого берет. А сейчас как раз без пяти десять. Тут как раз половица поднимается, спрячем, на случай, если шмон устроят.

— Идем, — вздохнул я, слез с кровати и поддернул штаны. — Пойдем… Хоть что-то сегодня будет приятное. Да и холодно уже вечерами, согреться не мешает.

Идея с покупкой «запрещенки» (вожатым курить, в отличие от пионеров, конечно же, разрешалось, а вот с выпивкой было строго) поначалу прошла без сучка без задоринки. Однако по пути обратно мы едва не столкнулись с Галей, которая вместе со своей подружкой прогуливалась по дорожке возле нашего корпуса. Спрятать пузатую бутыль было решительно негде — мы оба были в майках и спортивных штанах, даже куртки накидывать не стали — не рассчитывали на долгую прогулку.

— Ек-макарек, — растерянно пробормотал товарищ. — Что же делать то? И не спрятать никуда…

— А через окно если? — предложил я. — Корпуса-то одноэтажные!

— Ну айда так… Выхода-то нет, — согласился приятель. — Только давай поскорее! Вдруг она сюда намылится со своей подруженцией! О, форточка открыта! Давай, ты залезешь, окно изнутри откроешь, а я за тобой. Я пошире тебя буду, в форточку точно не влезу!

Я запрыгнул на подоконник, подтянулся и попробовал влезть внутрь. Давалось мне это, надо сказать, с большим трудом. Да уж, давненько я нигде не лазил…

— Лезь давай, ну же! — торопил меня Валька, подталкивая под колени. — Да скорее же, Матвей! Кажется, идет кто-то! Что ж ты хилый-то такой? Внешне вроде слоняра прямо, руки сильные! В армии же служил вроде? Не учили Вас там, что ли, подтягиваться?

«Вот именно, что вроде», — подумал я, неуклюже карабкаясь. В армии-то служил настоящий Матвей Ремизов, а я, Алексей, программист с плоскостопием, к военной службе не имею ни малейшего отношения.

Когда мне все же удалось втиснуть свое немаленькое тело наполовину в узенькую форточку, произошло неожиданное: дверь комнаты отворилась, и на пороге появилась старшая вожатая Галя собственной персоной. В этот момент Валька оказал мне медвежью услугу, очередной раз подтолкнув меня посильнее. От неожиданности я не успел схватиться рукой за раму и кулем свалился на пол, успев только пробормотать: «Привет!». Перед глазами поплыли разноцветные круги, и я отключился…

Я плыл, усиленно работая руками. Не так давно я освоил плавание кролем, и теперь два-три раза в неделю занимался с тренером. Плавать мне очень нравилось: все проблемы напряженного дня куда-то уходили, я чувствовал только свое тело и воду, приятно обволакивающую его. Гребок, лицо опущено в воду, завершение гребка, поворот головы, вдох, лицо опять в воду… Странное дело: плыть мне почему-то было неприятно. Стряхнуть бы эту воду, а она все льется и льется…

— Очнись, болезный! — кто-то очень знакомый легонько хлопал меня по щекам.

Я открыл глаза и застонал от резкого солнечного света. Было ощущение, что по ним полоснули ножом. Я слегка приподнял голову с подушки и потряс ей. Голова была тяжелая, как стопудовая гиря.

Я огляделся. Никакого бассейна и в помине не было. Рядом сидел мой приятель Валька с озабоченным видом, а рядом с ним — лагерная медсестра. Валька осторожно брызгал на меня водой из графина. Видимо, поэтому мне и приснился бассей, пока я валялся в отключке.

— С приземлением! Да уж, разукрасил ты себе хлебало, — хмыкнул приятель привычно насмешливо, потом уже серьезно спросил у медсестры: — Все в порядке с ним будет? А то уже был случай…

— Не боись, до свадьбы заживет! — в тон ему ответила медсестра. — Молодой, здоровый парень, в армии отслужил. А вот доктору в Москве показаться все же стоит. У меня тут что? Йод да зеленка, ссадины мазать, ежели пионер какой-то коленку обдерет. Ну тонометр с карвалолом еще есть, если бабушка какая внука навестить приедет и разнервничается. А тебе, касатик, в город надо. До утра отдохнешь и собирайся, — и она ушла.

Убедившись, что дверь за медсестрой закрылась, Валька понуро сказал, не смея поднять на меня глаза:

— Ты это… уж извини, что я тебя на это дурацкое дело подбил. Чесслово, не знал, что так получится. Галя, оказывается, засекла нас и специально пришла — с поличным, так сказать, поймать хотела.

— Да все нормально, — ответил я, поморщившись. Голова нестерпимо болела, а до лица было просто невыносимо больно дотронуться. Нос на ощупь был будто распухший свиной пятачок. — Отобрала бутылку Галя, значит?

— Угу, — кивнул приятель. Он понял, что я не держу на него зла, и быстро повеселел. — Да ерунда ерундовая, фиг с ней. Главное, что я «Мымре» точку сбыта не сдал. Она меня еще с полчаса у себя в кабинете мариновала: мол, откуда взял, кто дал, где купил… Дурачком прикинулся, сказал, что с собой привез. Ладно, хватит с нас на сегодня приключений. Спать давай! — и приятель погасил свет. А я, стараясь не касаться лицом подушки, аккуратно повернулся на спину и снова моментально отключился.

Осмотрев на следующий день как следует себя в зеркале, я пришел к выводу, что нет худа без добра, и лучшего повода для отлучки в столицу мне теперь при всем желании было не найти. Рассеченная бровь, сломанный зуб, синяки под обоими глазами и подозрение на сотрясение позволили мне уже не оправдываться перед Галей и не придумывать нелепые причины отъезда. Во второй раз препятствовать она не стала, впрочем, никакого сочувствия тоже не выразила.

— М-да, Ремизов, с такой физиономией тебе только с гопниками у подъезда пиво пить, — бросила она мне, кинув взгляд поверх очков, когда я, похожий на панду из-за синяков, снова заявился к ней с просьбой отпустить меня в Москву. — Езжай, куда хочешь, и приводи себя в порядок. Да детям на глаза не показывайся, испугаешь еще. В лагерь можешь не возвращаться, все равно через неделю уже отъезд. Негоже тебе перед пионерами в таком виде появляться. Какой пример они с тебя возьмут? Да уж, не вышло из тебя хорошего вожатого. Я сразу говорила директору лагеря, что тебя приглашать не стоит. Все-таки педагогика — это не твое. Советский вожатый должен быть примером для подрастающего, поколения, а ты…

Не став слушать дальше пигалицу, с чего-то вдруг возомнившую, что может учить жизни своего ровесника, я молча повернулся и вышел из корпуса, напоследок шарахнув дверью о косяк. Раз не вернусь, так и реверансы делать уже нет смысла. Что же с этой Галей в сорок будет, если она в двадцать ведет себя, как будто в собесе сорок лет отработала? Надеюсь, мощный удар закрывающейся двери перебил несколько нелестных характеристик, которые я от души и вслух выписал Гале, уже оказавшись снаружи. И с чего вдруг я должен «не показываться детям»? Можно подумать, ребятня, регулярно разбивающая коленки и падающая со своих велосипедов, ни разу ссадин не видела…

Знаю я таких «примерных вожатых». Набарагозят в юности, а потом строят из себя невинных овечек. Будто сами молодыми не были. Готов поспорить, пятидесятилетняя Галя в начале двухтысячных уже и забудет, как весело пила портвейн со своими подружайками, и начнет вечное: «А вот мы себя вели прилично, занимались общественной работой и лишнего не позволяли». Совсем как моя бывшая соседка тетя Клава Фокина, обладательница роскошной шевелюры, на которую она каждый день щедро выливала по полбутылки лака. Тетя Клава считала своим долгом поучить молодежь правильной жизни и обожала рассказы в духе: «Нам на танцы ходить было некогда, мы собирали макулатуру…». А песни с пацанами в подъезде под гитару она, конечно же, никогда не горланила…

Только вот отец, проживший по соседству с примерной строительницей коммунизма больше десяти лет, мне как-то по секрету поведал, что в юности Клавочку мотало то туда, то сюда, и никогда она не была примерным «одуваном». Поначалу она заделалась любительницей бардовских песен и пропадала на Грушинских фестивалях, пока не подхватила вшей после недельного проживания в спартанских услових. Потом Галюсик ни с того ни с сего вдруг стала очень миролюбивой, примкнула к хиппи, ходила на «сейшены» у памятника Маяковскому в Москве, заплетала в волосы разноцветные ленточки и даже как-то отважилась поехать в Ленинград «на собаках», то есть зайцем на электричках. Доехать до Лениграда она не успела — где-то под Тверью ее вместе с ухажером, носящим великолепный яркий «хайер», сцапала доблестная советская милиция.

Вернувшись из турпоездки, Клавочка какое-то время скучала, а потом решила: «Пуркуа бы не па?», состригла длинные волосы, освоила езду на мотоцикле и набила на черепе огромную татуировку… Остепенилась Клава только годам к тридцати пяти, когда вышла замуж и устроилась на работу в ЖЭК. Теперь в этой тете с фиолетовыми волосами, рявкающей: «За формой № 9 не в это окно! Вас много, а я одна!», ни за что нельзя было признать бывшую неформалку…

В общем, ну их, любительниц читать нотации!

— Ну что, здравствуй, второе сотрясение? — весело поддел меня Валька, провожая на электричку. Мы уже вышли из лагеря и двигались по направлению к станции. — Прошлого визита в «Склиф» тебе было мало? Хотя тут я, конечно, дубина — не вовремя тебя подтолкнул…

— Второе? — спросил я, не догадавшись сразу, к чему клонит приятель.

— Ну а с чем ты еще после аварии лежал тогда в «Склифе»? — все так же беззаботно продолжал шутить приятель.

Ну точно! Как я мог забыть⁈ Ведь мое первое путешествие в СССР как раз и началось с того, что я каким-то непостижимым и загадочным образом попал в тело студента Матвея Ремизова, пострадавшего в автомобильной катастрофе. С этого и началась череда странных событий, в результате которых мне все же не без помощи отца и друзей удалось изменить ход истории…

— Помню, конечно! Давно просто дело было, многое подзабылось! — выкрутился я и решил перевести тему: — Ты, кстати, любезной-то своей не хочешь ничего передать? Могу к ней заехать!

— Точно! — хлопнул себя по лбу Валька. — Голова — два уха! Ну, раз уж оказия такая, передам, конечно! Она, кстати, рада будет тебя видеть! Эх, жаль, времени мало остается, — он посмотрел на наручные часы. — А то я бы накатал ей пару страничек…

— Пиши, передам! — поторопил я. — Она и паре строчек будет рада. Только давай, шевелись. Электричка через три минуты придет.

Валька кивнул, достал из кармана блокнот, ручку, быстро что-то начирикал и, сложив, отдал мне:

— Вот! Только не читай, ладно? Адрес помнишь? Мы как-то к ней заходили с тобой.

— Конечно! — улыбнулся я. — Ты за кого меня принимаешь?

— А тебе остановиться-то есть где? — вдруг спохватился друг.

— В общагу заеду, надеюсь, не выгонят! — деланно небрежно ответил я, сознавая, что проблема-то серьезная. Это у Алексея в Москве есть своя комфортабельная квартира, а настоящий Матвей Ремизов — приезжий студент, только-только дембельнувшийся из армии. В Москве у него, кроме Вальки, толком и друзей-то нет…

Гудя, к станции подошла зеленая электричка с надписью: «Москва» на кабине машиниста. Взяв у Вальки сумку, я пожал приятелю руку, зашел в поезд, поставил багаж в тамбуре, подождал, пока закроются двери, и стал отрешенно смотреть в окно. В вагон я заходить не стал, хотя электричка и возвращалась в Москву полупустой. Было полно свободных мест, но я рассудил, что лучше никого не смущать своей разукрашенной физиономией. Мало ли, вдруг по пути «любера» встретятся и захотят добавить? Не, хватит с меня.

Воспоминание о встрече с «люберами» натолкнуло меня на еще одну мысль. И как это она раньше не пришла мне в голову? Да, друзей в Москве, кроме верного Вальки, у меня и впрямь нет. С натяжкой другом можно назвать нашего общего хорошего приятеля Леньку-хиппи, но тот уже давно гуляет по Невскому проспекту с хайратником на волосах и, наверное, назначает своей девушке свидания «у шестнадцати яиц», то есть на мосту с конями Клодта. Или восемнадцати? Слышал я где-то, что до революционных событий это место встречи называли: «У восемнадцати яиц», так как на Аничковом мосту постоянно дежурил городовой…

Не суть. Главное, что хоть друзей у меня в Москве раз-два и обчелся, но близкие люди, тем не менее, все же имеются. Этому человеку я доверял бесконечно, и он — один из немногих, кто знал меня настоящего.

Глава 12

До Москвы я добрался довольно быстро. Правда, совсем скрыть от окружающих свою разукрашенную физиономию у меня не получилось — уж очень колоритно я выглядел. Вдобавок к выбитому зубу и рассеченной брови еще и глаза заплыли. Выглядел я, как будто меня покусали сразу сто ос. Строгая дама-контролер в электричке, проверяя мой билет, равнодушно спросила:

— Что с лицом?

— Упал, — коротко ответил я. В конце концов, я не обязан был отчитываться перед незнакомой мне женщиной.

— Лицом на кулак упал, да? Несколько раз? — хмыкнула поначалу усталая дама в форме, пристально смотря на меня и словно прикидывая, стоит или нет вызывать милицию. Однако, видимо, выглядел я настолько жалко. что ненароком сумел пробудить в ней сочувствие. Уже другим, материнским тоном она сказала: — Ты, парень, того… Лист капустный приложи. Он знаешь как хорошо синяки вытягивает! Очки-то солнечные есть?

— Есть, кажется, где-то! — обрадованно сказал я. Точно! Где-то в кармане рюкзака я видел простенькие солнечные очки, не модные треугольные, какие тогда носили, но вполне приличного вида. И как это мне не пришло в голову их надеть! Все синяки и раны на моем лице это, конечно, не скроет, но хотя бы издали я не буду выглядеть так устрашающе.

— Тогда сверни и положи под очки, мигом синеву всю вытянет! И внимания лишнего привлекать не будешь, — порекомендовала мне контролер, возвращая проверенный билет. И йодную сеточку не забудь сделать, как домой придешь! Можно бы, конечно, еще мазь Вишневского, но это уж сам думай… С «люберами», что ль, подрался?

— Ага, — согласился я, естественно, не став рассказывать о произошедшем и желая поскорее закончить диалог.

Не хватало мне еще в глазах одной женщины испортить образ советского вожатого. Достаточно было пламенной нотации от Гали.

— Ты бы врачу показался, касатик, что ли… — озабоченно сказала дама. — И не ходи больше там, где они кучкуются. По тебе видно, что мальчик ты приличный, зачем же с гопниками-то связываться. И мама, наверное, переживает…

Однако тут у меня помутнело в глазах, к горлу подкатил неприятный тяжелый ком, и приличный мальчик, не доехав всего одну станцию до вокзала в Москве, едва успел вовремя выскочить на перрон. Хорошо, что поезд уже подошел к станции, и двери открылись…

Через пять минут, умыв лицо водой из колонки, которая очень кстати попалась мне на пути, и придя в себя, я решил не спеша дотопать до вокзала пешком по шпалам и перед тем, как навестить того, по кому я уже успел соскучиться, заехать еще кое-куда. Похоже, с подозрением на сотрясение лагерная медсестра не ошиблась.

Станцию метро «Сухаревская», конечно же, я не увидел. Точнее, она располагалась на прежнем месте, только называлась «Колхозная». Неподалеку от нее располагался известный Институт скорой помощи имени Склифосовского, в народе известный как «Склиф». Туда я пришел на следующий день после своего первого попадания в СССР и услышал пренеприятнейшее известие: мой двойник Матвей Ремизов, получивший тяжелую черепно-мозговую травму в результате дорожно-транспортного происшествия, скончался… Несмотря на то, что я никогда не видел этого парня лично и не знал его, у меня подкосились ноги от ужаса. Тогда я совершенно не знал, что мне делать и как быть дальше. Выглядел я тогда так потерянно, что даже строгая служащая регистратуры соизволила поднести мне стакан воды… А вот, кстати, и она. Ничуть не изменилась за пару лет.

— Здравствуйте, — нерешительно поздоровался я. Вряд ли служащая регистратуры меня запомнила. За день мимо нее холл проходят сотни людей. На успех своего мероприятия я особо не рассчитывал, но решил на всякий случай попробовать. Я хотел проверить, есть у меня сотрясение мозга, или все обошлось. С государственной медициной я, обладатель полиса ДМС с расширенной страховкой, дела давно уже не имел, а как это нужно было делать в СССР, и вовсе не представлял. За время своего первого путешествия в СССР я всего разок подхватил простуду, да и та прошла за пару дней, даже терапевту не стал показываться. Никаких других адресов поликлиник и больниц, кроме «Склифа», я не знал. Может, меня тут примут? Физиономия-то у меня самая что ни на есть расписная. А скорая помощь — она на то и скорая, чтобы помогать людям… И вообще, кажется, в СССР медицина была бесплатной!

— Добрый день, — сухо ответила мне служащая, вязавшая разноцветный шарфик. Звали ее, кажется, Зинаида. Отчество я не запомнил. Заранее к зиме, наверное, готовится. Сейчас шарф — точно лишний атрибут в гардеробе, на улице от жары асфальт чуть не плавился, яичницу можно было жарить. Это к вечеру резко холодало, и мы, гуляя по лагерю, старались натянуть что-то потеплее майки.

— Я к Николаю Васильевичу, — с трудом вспомнил я имя врача, которому мне некогда пришлось открыть свою тайну попаданца.

— С какой целью? — вперившись в меня хищным взглядом, спросила Зинаида. Будто это не она в тот день возилась возле меня, когда я, услышав о смерти своего двойника, чуть не сполз вниз по стене.

Делать нечего. Я вздохнул и снял очки. Может, хоть так сработает?

— Ек-макарек, — всплеснула руками женщина. — Погоди-ка, парень! Где же тебя так разукрасили-то?

— «Любера» в электричке пристали, — я решил «скормить» наиболее правдоподобную версию. Не станешь же рассказывать правду: двое парней-вожатых, один из которых успел отслужить в армии, решили скоротать вечерок за бутылочкой самопального винца, которое в самый разгар антиалкогольной кампании решили приобрести у местного деревенского продавца. Позже, застуканные старшей вожатой, пацаны решили пробраться в свою комнату снаружи через окно, и один из них неуклюже свалился и пропахал носом пол. А посему я сказал первое, что, на мой взгляд, могло удовлетворить любопытство работницы регистратуры.

— Паспорт при себе? — деловито спросила Зинаида.

Я, волнуясь, вынул из кармана маленькую книжечку и протянул ее служащей.

— А можно все же Николая Васильевича повидать? — робко поинтересовался я во второй раз. — Мы с ним… знакомы.

— Увидишь, если повезет — отмахнулась дама. — У него операция недавно закончилась, пока не до тебя. Но может, в коридоре встретишь… Проходи давай на третий этаж. Пятьдесят третий кабинет… Медсестра там есть дежурная. Только погоди, она на обед ушла, минут через двадцать должна вернуться. На лавочке там присядь.

Повеселев, я двинулся, куда мне было указано. Все же хороших людей на свете больше, чем плохих! И даже со строгими работниками госучреждений иногда вполне можно договориться. Я дотопал до кабинета, осторожно поставил на скамейку рядом с ним свой тяжеленный рюкзак и сел сам.

— Ну здравствуйте, молодой человек! — услышал я спустя несколько минут.

Повернув голову, я будто перенесся на два года назад. Как и тогда, передо мной стоял высокий лысоватый врач, почти полный тезка известного врача — Николая Васильевича Склифосовского, которому я изначально представился братом-близнецом Матвея Ремизова, погибшего в аварии на Дмитровском шоссе. Правда, как выяснилось, что погибшим парня никто и не видел — он просто исчез при загадочных обстоятельствах… Только медсестра, выскочившая за дверь реанимации, сообщила что он не дышит. Она была последней, кто видел Матвея Ремизова в Институте Склифосовского…

Рассказывая об этом, врач довольно сильно волновался и поначалу даже подумал, что я принимаю его за сумасшедшего. А еще он передал мне сумку, в которой я нашел несколько конспектов, ручек и паспорт своего двойника — красную книжечку, в которой черными чернилами были вписаны личные данные. Так выглядел паспорт обычного советского гражданина.

— Как поживаете? — серьезно спросил меня Николай Васильевич. — Вижу, не очень хорошо.

— Я Алексей, — напомнил я просто, решив ничего не выдумывать.

— Я так и знал, что когда-то снова Вас встречу… — так же просто ответил мне Николай Васильевич.

Врач явно меня помнил, хотя со дня нашей последней встречи и прошло почти два года. Все-таки не каждый день в его практике бывают случаи, когда люди пропадают невесть куда из реанимации, а потом в тело пострадавшего в жуткой аварии парня, на котором почему-то теперь ни одной царапины, попадает совершенно другой человек…

— Пройдемте в кабинет, — весело, но по-деловому пригласил меня доктор. — Сам Вас перевяжу. — И он достал из кармана ключи. — Медсестра наша пока обедает. С «люберами», говорите, подрались?

— Не совсем, — уклончиво ответил я. Врать о характере травмы доктору было бессмысленно. Врачи сразу определяют характер травм — не зря учатся шесть лет в медицинских институтах. Уж удар-то кулака от следа падения на дощатый пол они мигом отличат.

— Решил сделать сюрприз девушке, залезть с цветами и вином в гости через окно, — сказал я полуправду. — Неуклюже подтянулся, и вот — лицом в пол…

— Забавно, — весело сказал доктор, тем не менее, с сочувствием глядя на меня. — Значит, прошлое Ваше путешествие завершилось успешно? И вот Вы снова здесь, в теле своего названного брата?

— Получается, что так, — согласился я.

— И какая же теперь у Вас миссия? — продолжая внимательно меня осматривать, расспрашивал Николай Васильевич. — Следите за пальцем… Вправо… Теперь влево… Ближе… Дальше…

— Пока еще не знаю, — простодушно ответил я, послушно выполняя указания врача и понимая, что я и в самом деле ни на йоту не приблизился к решению своей задумки. Не знаю, почему, но я был уверен, что и в этот раз мне поможет мой самодельный «маховик времени»…

— Ну что ж, — зашив рассеченную бровь, обработав ссадины на лице и с интересом глядя на меня, сказал Николай Васильевич, — сотрясения у Вас никакого нет, молодой человек. Синяки должны пройти через неделю. И швы скоро снимем. Вот с зубом, да, придется повозиться. Но это уже не к нам, а в стоматологию. Приходите через несколько дней. Я, признаться, вспоминал Вас, и очень рад, что у Вас все хорошо сложилось…

Попрощавшись с врачом, я вышел на улицу. По пути я успел мимоходом глянуть в зеркало и констатировал, что выгляжу уже немного лучше. Но на свидания в таком виде, конечно, не походишь. А посему я снова достал из кармана свои солнечные очки и, нацепив их, двинулся домой, а точнее — по адресу, где когда-то успел побывать, будучи совсем маленьким.

Дверь мне открыл долговязый худой брюнет — тот, который когда-то спас меня, Леньку-хиппи и его друга от нападения «люберов» в парке Горького. Звали его Михаил, и в моем мире я знал его, как своего отца. Но сейчас этот парень, которому едва ли было больше двадцати шести, конечно же, еще ничего не знал о том, что через несколько лет у него родится сын… И для него я был просто хорошим и немного странноватым приятелем, которому он когда-то помогал разрабатывать симулятор времени…

— Добрый день! Вы к кому? — вежливо поинтересовался отец.

Уже в который раз за день я снял очки, и папа, внимательно присмотревшись, наконец улыбнулся.

— А… Здорово! Матвей, да? Тысячу лет тебя не видел! Ну проходи, Оли сейчас нет дома, к подруге ушла. Вдвоем пообщаемся, — и он радушно распахнул дверь и пригласил меня в прихожую. Мельком я увидел обручальное кольцо на его безымянном пальце. Значит, они с мамой уже поженились.

— Спасибо, — выдохнул я и затащил уже изрядно надоевший мне за день рюкзак в прихожую.

— Кирпичи, что ли, таскаешь? — полюбопытствовал отец.

— Да, Миша, и цемент, — в тон отцу ответил я, чувствуя некоторое неудобство из-за того, что называл отца просто по имени.

— Где пропадал? — продолжал расспрашивать отец с кухни. Было слышно, как он чирканул спичкой. Наверное, ставя чайник на плиту.

— В армии был, дембельнулся, потом вожатым в лагере работал, — коротко ответил я и быстро перевел тему, чтобы отец не стал выпытывать у меня подробности армейских будней. Признаться, я даже не помнил номер части, в которой по легенде провел почти целых два года. А уж о самой службе в армии я и подавно ничего не знал. Отец, который и взаправду отслужил в войсках, мигом меня расколет… — А ты, я вижу, женился?

— Да, в прошлом году еще, как из армии пришел и немножно денег подзаработал, — довольно сказал отец и продемонстрировал мне руку с кольцом, которое я видел столько раз… С этим кольцом, кстати, была связана одна занимательная история, о которой отец до сих пор не знал.

Однажды, когда я был маленьким, мы с родителями поехали в Питер на несколько дней. Было здорово, но немного скучно — на третий день походы по музеям немного меня утомили. А накануне отъезда я и вовсе подхватил простуду и сидел в номере, изнывая от безделья.

Уже в самый день отъезда я проснулся рано утром. Родители еще спали. Мой телефон в ожидании хозяина томился у них в комнате — до девяти утра, пока не оденусь, не почищу зубы и не позавтракаю, мне в нем «сидеть» воспрещалось. Без телефона мне было неимоверно скучно, и я, не придумав ничего лучше, решил взять папино кольцо и покрутить его на столе, поставив таймер.

Пришла мне в голову эта мысль неспроста. Была у отца такая привычка еще со студенчества — крутить на столе на скорость монетки. Делал он это так хитро, что одна монетка могла крутиться на столе целую минуту. Маму эта отцовская привычка жутко раздражала, но поделать с ней она ничего не могла. От нечего делать я решил попробовать, смогу ли я побить папин рекорд.

Долгие поиски монетки никакого результата не дали. Да и держал я в руках монеты за всю свою недолгую жизнь считанные разы — родители давно завели для меня отдельную «детскую» банковскую карту, куда регулярно скидывали деньги на школьные обеды, сладости и прочие обычные детские хотелки. Что поделать — сытое дитя двухтысячных…

Ничего круглого и маленького мне на глаза не попадалось. Хотя…

Несмотря на то, что меня поселили в отдельной крохотной комнатке, ванная у нас с родителями была общая, и наведавшись туда, я нашел на раковине отцовское обручальное кольцо. Наверное, мыл руки, снял, потом забыл надеть.

«Чем не монетка для эксперимента?» — подумал юный фокусник, свистнул отцовское колечко, засек таймер на своих электронных часах и крутанул.

Всего через пару секунд я понял, что влип, и не сомневался, что если не найду выход, то мне несдобровать. Из-за моей криворукости кольцо мигом улетело в вентиляционную шахту, решетка которой была прямо на полу. Надо сказать, что мне тогда жутко повезло: кольцо не скатилось в желоб до конца, а застряло на каком-то выступе.

Я кинул взгляд на часы. Было уже начало восьмого. А это означало, что максимум через час, а то и раньше отец проснется и пойдет в ванную приводить себя в порядок. И вот тогда…

Усевшись на пол рядом с желобом, я стал отчаянно думать, что делать. Признаться, мои тогдашние страхи не имели серьезных оснований: отец никогда в жизни не поднимал на меня руку и крайне редко повышал голос. Однако тогда я не столько испугался наказания, сколько боялся огорчить его и маму.

«Идиот», — ругал я себя. — «Ты бы еще их свидетельством о браке догадался костер на даче разжечь…»

Спасло меня в итоге элементарное знание физики: порывшись у папы в карманах, я нашел маленький магнит, который он зачем-то всюду таскал с собой, нарыл у себя в рюкзаке какую-то веревочку и с ее помощью поднял кольцо через решетку наверх. Уже позже, когда я начал изучать в школе физику, я понял, как мне повезло, что мои родители женились бедными студентами — на золотые кольца у них не было денег, и они купили позолоченные. Кольцо из чистого золота не прилипло бы к магниту.

А тогда я, обычный пацан, просто вытер со лба холодный пот, оделся, вернул кольцо на место в ванную и стал собираться на завтрак.

Глава 13

На кухне громко засвистел чайник, тот самый, который переехал с нами когда-то в новый дом. Верещал он просто нещадно и мог разбудить целый этаж. Вообще чайник со свистком, по-моему, являлся просто безумием советской кухни. Нередко он появлялся в семье как чей-то подарок. Ему искренне радовались, несколько дней с восторгом слушали его истерический свист, а потом с раздражением запихивали этот чайник на антресоли и возвращались к привычному эмалированному чайнику.

Помню, в детстве я какое-то время просыпался от свиста чайника каждое утро по три раза: в шесть, в шесть тридцать и в восемь утра. В шесть утра кипятила чайник моя бабушка, которой нужно было ехать на работу дальше всех, потом — отец, ну а позже всех вставали мы с мамой… Закончилось тем, что мама, которую этот истерический свист вконец достал, передарила чайник соседке и купила на рынке обычный эмалированный. Теперь я вволю мог каждую ночь до восьми утра смотреть свои детские беззаботные сны…

— О, как раз вовремя скипел! Пойдем, «индюшку» заварим! Оля в лотерее недавно выиграла форму для выпечки, теперь каждый день орешки со сгущенкой делает, вкуснотища! — сказал отец и, пригнувшись, чтобы не задеть головой притолоку, пошел готовить чай. Я последовал за ним, озираясь. Так странно: вроде бы я знаю, что Оля — это моя мама, но не могу назвать ее мамой в присутствии отца… В эту квартиру меня принесли совсем маленьким, и прожил я тут недолго — в конце восьмидесятых мы переехали в другой район, а в этой квартире осталась жить бабушка.

С момента, как я ушел из этой квартиры, прошло целых два года, но она несильно изменилась. На стене в коридоре висели те же рога оленя — атрибут многих советских квартир, совершенно мне не понятный. Отец с его ростом, когда выходил в темноте в коридор, постоянно задевал эти рога головой. Еще висела симпатичная чеканка, которую папа сделал своими руками, и репродукция картины «Утро в сосновом лесу».

У зеркала стояла та же тумбочка. Позже на стене рядом с зеркалом появятся несколько моих детских рисунков с корявой подписью: «Бабошке от Алеше на паметь». Но меня пока еще нет даже в проекте. Добавился только узкий книжный стеллаж в коридоре — отец очень любил читать, и все купленные книги в комнате, видимо, уже не умещались.

Я вошел на небольшую и хорошо знакомую мне кухню. В ней тоже мало что изменилось — разве что добавился новый стол, побольше, да на стене появились несколько черно-белых фотографий в рамочке. На одной были запечатлены отец с мамой в ЗАГСе: мама, как было принято в восьмидесятых, с пышной модной прической, в фате и белом платье, и отец, надевающий ей колечко на палец. На другой фотографии были тоже мои родители, но в кругу своих родных и друзей — свадьбу они отмечали шумной веселой компанией.

Ни дорогих колец, ни лимузинов, разумеется, у пары бедных студентов не было. Платье себе на свадьбу мама одолжила у подружки, недавно вышедшей замуж. Позже это платье перешло по очереди еще к трем маминым подружкам и считалось счастливым: все барышни, вышедшие в нем замуж, ни разу не разводились. Папа разорился на новый костюм, который носил потом еще лет десять, пока не погрузнел и не располнел. А в качестве свадебного путешествия отец с мамой поехали не в Турцию, а в поход на байдарках. Вернулись только в конце августа, веселые, довольные и очень-очень загорелые…

Два года назад на этой самой кухне происходили события, которые я никогда не забуду: отец, со свойственной ему невозмутимостью, отпаивал горячим чаем моего друга Вальку. У Вальки случилась беда: девушка Тамара, в которую он был влюблен, была ранена. В тот злополучный ноябрьский вечер 1986 года Валька вместе со своей зазнобой и не подразумевали, что случится что-то плохое. Обнявшись и иногда останавливаясь для того, чтобы поцеловаться, они прогуливались у универмага «Молодежный».

— Представляешь, — говорила приятелю Тамара, — родители уезжают на все выходные! Приходи ко мне. Вино откроем, я вырезку запеку в духовке… Целые выходные будем одни, представляешь?

— Представляю, — сказал Валька и крепко прижал к себе свою любимую девушку.

Что было дальше до тех пор, пока я не вмешался в ход истории, известно. Мечтам пары о чудесных выходных в приватной обстановке не суждено было сбыться. Дальнейшие события вошли в историю как крупнейшее в истории СССР ограбление и убийство инкассаторов, произошедшее у универмага «Молодежный». Даже Борис Ельцин, работавший в то время первым секретарем Московского горкома КПСС, лично выезжал на место преступления.

Шальная пуля, выпущенная грабителями, задела девушку моего приятеля, и находилась в реанимации Института скорой помощи имени Склифосовского в тяжелом состоянии. Убитый горем товарищ, находящийся на грани безумства, готов был отдать врачам все свои скромные студенческие накопления… Однако это вряд ли помогло бы. Если бы эту проблему можно было решить деньгами, отец Тамары, который был довольно состоятельным человеком, давным-давно бы это сделал. А это означало только одно — спасти невесту моего друга можно было, только повернув время вспять…

Чтобы с детальной точностью воспроизвести в своем симуляторе машины времени события, случившиеся в тот злополучный вечер, мне пришлось наведаться на место аварии. Холодный, бледный, как мел и дрожащий Валька послушно поперся со мной к «Универмагу». Поначалу он не хотел ехать, но я пообещал, что помогу ему, и он, всю ночь пролежавший на панцирной кровати и не сомкнувший глаз от переживаний, наконец согласился.

Толку от нашего посещения поначалу было не очень много. У универмага собралась толпа из сочувствующих и зевак. Валька, переживший шок, мало что помнил. Когда он увидел выбитые стекла магазина, то затрясся.

— Из-за меня все! — разрыдался он, закрыв лицо руками. — Вот! Я! Все! Я виноват!

Даже не знаю, что было бы, если бы фантастически не повезло: совершенно случайно мы встретили Тамариного папу. Поняв, что от Вальки ничего толком не добьешься, я решил аккуратно добыть нужную мне информацию у него. Не без труда, но все же мне это удалось. Дело обстояло так.

Универмаг «Молодежный» пользовался большой популярностью у москвичей. Купить там можно было все, что угодно, даже дефицитные товары, которые обычно не покупали, а «доставали». Работал универмаг, в отличие от многих московских магазинов, допоздна. Валька с Тамарой пошли в кино на американский фильм «Дикая штучка», а после решили наведаться в «Молодежный». Беззаботно болтая о всякой романтической ерунде, пара прогуливалась у входа. Одним из инкассаторов была девушка, подруга Тамары. В этот злополучный вечер она не должна была работать, но поменялась сменами с коллегой.

В десятом часу вечера к универмагу подъехала машина, белая инкассаторская «Волга» ГАЗ-3101, и встала, как полагается, у служебного входа. В машине остались только шофер и старший смены, с уже инкассированными деньгами. В магазин пошел только один инкассатор, который через некоторое время вышел в сопровождении Тамариной подруги. Девушка на тот момент уже сдала оружие и переоделась в штатское. Это отчасти и привело к трагическим последствиям.

Несмотря на то, что преступление было очень громким, изначально никто из прохожих и не обратил внимание на произошедшее. А все потому, что грабители были в милицейской форме. И когда один из них бросился за инкассатором, со стороны все выглядело так, как будто сотрудник милиции догоняет преступника…

Так я узнал все, что мне было нужно, и смог в деталях воспроизвести произошедшее на своем симуляторе времени, пока отец приводил в чувство моего приятеля. Я изменил ход времени: вместо девушки, которая не вовремя подвернулась под руку бандитам, инкассатора на выходе сопровождал крепкий милиционер, вооруженный до зубов. И когда грабитель в форм бросился на инкассатора, тот сразу же открыл огонь. Тут же одна за другой стали подъезжать машины с мигалками, и выскочившие из них милиционеры обезвредили нападавших. А Валька тем временем быстро поймал такси и вместе со своей возлюбленной умчался прочь.

Отец с Валькой, который после пары чашек горячего чая немного успокоился и пришел в себя, резались на кухне в карты. А я, надев свои виртуальные очки, которые смастерил не без труда, менял ход истории, сидя в уютной комнате с ковром на стене и румынской стенкой. Когда я спустя час выключил компьютер и вышел на кухню, я не без удовольствия увидел снова своего прежнего приятеля: беззаботного, веселого и вечно подшучивающего надо мной.

Теперь, спустя два года, я снова сидел на той же самой кухне и снова не знал, как начать разговор. Помню, как я переживал и мучился, думая, стоит ли рассказывать отцу про свою задумку. Еще, чего доброго, решит, что я его разыгрываю. Однако папа уже тогда был очень взрослым и мудрым человеком, и ему даже в голову не пришло поднимать меня на смех.

— Как дела? Что нового? — спросил папа, заваривая чай в маленьком белом чайнике в красный горох. — Орешки лопай. Вкуснотища! Я, кажется, даже поправляться начал! Каждый день Олюшка меня балует!

— Помнишь, что мы делали в прошлый раз? — осторожно начал я, беря приготовленный мамой орешек со сгущенкой. Он и правда был просто обалденно вкусным.

— Вроде да, склерозом пока не страдаю, — хохотнул отец, совершенно не удивившись моему вопросу. — Да и забыть такое сложно! Я как будто в фантастическую книжку попал. Если честно, потом еще довольно долго думал, что ты меня просто разыгрывал. Кстати, как парень-то этот, приятель твой? Валя, кажется?

— Ага, Валька…

— Все путем у него?

— Да нормалек, вот скоро женится! В «Прагу» звал, в октябре свадьба. Мы вожатыми в лагере вместе работали, но я потом, видишь, навернулся и пришлось закончить с педагогической деятельностью.

— Ну ничего, до свадьбы заживет! — довольно потер руки отец. — Молодец твой приятель! Еще одним женатиком станет больше! И ты давай, от него не отставай! Семья — это здорово! Я как-то сразу заметил, что он однолюб. Держу пари, что если бы у нас ничего не выгорело, он вообще никогда не женился бы. Знаешь, есть такая категория людей, которые любят всю жизнь одного человека. А что в этот раз? Опять меняешь ход истории? Дай угадаю: тебе какая-то девчонка приглянулась, а она замужем, так? Вот ты и хочешь повернуть время вспять, чтобы влюбить ее в себя?

— Да, о девчонке речь, — я решил выложить отцу все, что знаю. — Угадал. Ты прав, надо снова вмешаться в ход истории, хоть и непросто это сделать. Только амурные дела тут ни при чем. И ребенок она совсем по сравнению со мной, так что речь не об этом. Просто помочь надо. Кажется, пострадал невинный человек.

— А что случилось? — отец мигом нахмурился и сменил тон с насмешливо-беззаботного на серьезный.

— Видишь ли, Миша, — я помедлил… — дело давно было. Девочка одна пропала, в лагере, где я работал. Там и приятель мой, Валька, сейчас. Только он до конца смены остался, а я уехал. Мне с фонарями и сломанным зубом не кайфово как-то перед пионерами светиться.

— Так а дело-то в чем?

— В общем, Вика эта — девочка симпатичная, стройная, красивая. Все парни в лагере за ней бегали. А встречаться она в итоге начала с каким-то местным хулиганом. Ну не то что бы совсем уж хулиганом, скорее, обычный парень с улицы. Ну, ты понимаешь, о чем я.

Отец кивнул. Как парень, выросший в обычным школьном дворе и посещавший в детстве самую обычную советскую школу без всяких уклонов, он хорошо понимал, о чем я говорю. Я продолжил свой рассказ, и отец все это время слушал меня, не перебивая.

— В общем, взяли Серегу за жабры, — закончил я свое длинное повествование. Чалится он сейчас где-то на северах. То ли под Архангельском, то ли еще где. Вызволять надо парня. Хочу все переписать так, чтобы он вообще никогда не оказывался там, где сейчас. Я хотел было свидания с ним добиться, разузнать, что да как, да куда там? Я ему никто, он меня вообще не знает.

— Слушай, а фамилия этого Кольки не Фокин случаем? — заинтересованно спросил отец, по старой привычке вертя на столе монетку ребром. Он это делал всегда, когда ему в голову приходила какая-то интересная мысль.

— Не знаю, — растерянно сказал я. — Я вот за что купил, за то продал… Валька мне эту историю поведал, когда мы во время пересменка в комнате убирались.

— Ты бы узнал, — посоветовал отец. — Есть у меня кое-какие мыслишки по этому поводу. Но надо проверить. Без тебя мне тут не обойтись. В вашем лагере телефон-то есть?

Два дня спустя я снова сидел в той же уютной комнатке с торшером, румынской стенкой и ковром на стене и усердно молотил пальцами по клавишам. За это время мы с отцом провернули колоссальную работу. Для того, чтобы поменять сценарий, мне нужно было знать в деталях. что произошло. Поэтому отец пошел выяснять кое-что по своим каналам, а я позвонил в лагерь, где совсем еще недавно работал вожатым. Да уж, не поперло мне на педагогическом поприще, ничего не скажешь…

Едва выпала такая возможность, я тут же позвонил в лагерь. Телефонных аппаратов во всем лагере было два. Один стоял в кабинете директора лагеря, другой — в комнате, где обычно сидела Галя. Мне несказанно повезло: у Гали на щеке вдруг появился огромный флюс, и она, несчастная и заплаканная, умотала в город первой же электричкой, чтобы не попадаться на глаза пионерам. Поэтому Валька, у которого выдалась свободная минутка, рад был со мной поболтать. Была бы в лагере Галя — точно из вредности не пустила бы меня к телефону.

— Короче, — тараторил мне в телефонную трубку Валька, — у Коляна-хулигана действительно была фамилия Фокин, — продолжал Валька. — Я у поварихи нашей спросил, она в ту смену работала, запомнила. Дело-то громкое было, не одну смену еще обсуждали, и пионеры, и работники лагеря…

— А дальше? — поторопил я приятеля.

— В общем, выяснилось вот что: в тот вечер ему кто-то из мелких пацанов по приколу штаны пастой измазал, вот он и бегал по лагерю, орал: «Убью!». Он же штаны час целый гладил, а до этого стирал сам, хотел на свидание к девочке в цивильном виде пойти. Понять его можно, конечно. Опоздал, конечно, пока другие штаны искал, заявился на место встречи, а зазнобы его уже и след простыл. А кто-то из девчонок донес потом начальству, и выглядело все так, как будто он Вику убивать собирается за то, что на свиданку с ним не пошла. Короче, сейчас бедолага срок мотает где-то под Архангельском, в колонии строгого режима. Небо в клеточку, друзья в полосочку. Бр-р, врагу не пожелаешь. И его жаль, и девчонку жаль…

— Ладно! — прервал я Вальку. — Спасибо тебе большое, друг! Кстати, а твоей зазнобе я все передал. Все, как и ожидалось: сидит дома у окошечка, утирает платочком слезу, вышивает на пяльцах и ждет тебя.

— Отлично! — повеселел приятель. — Не знаю, правда, кто такие эти «пяльцы». Скоро смена закончится, сам к ней нагряну с цветочками. Все, давай, я побежал, у нас полдник! Покедова, друг!

— Ну? — спросил отец, заходя в прихожую со свежей порцией орешков со сгущенкой, приготовленных его женой и — по совместительству — моей будущей мамой. — Разузнал что-то у своего приятеля?

— Порядок! — я хотел было по старой привычке откинуться на спинку хорошего игрового кресла, которое давно стояло в моей современной квартире, но чуть не грохнулся на пол. Подо мной была обычная деревянная табуретка. — Фокин его фамилия.

— Осторожно! — со смехом сказал отец, подставляя руку мне под спину, чтобы я не упал. — Порядок, так порядок! Я почему-то догадывался. Значит, Коля Фокин? Ну тогда, наверное, можно считать, что нам повезло. Возможно, конечно, что это просто совпадение, но я так не думаю.

— В чем? — недоумевающе спросил я.

— А вот сейчас узнаешь! — ответил отец. — Только нам с тобой надо будет в одно место еще наведаться… Там, правда, комаров как грязи… Да и грязи полно. Надо средство от комаров взять! Но должно быть интересно!

Глава 14

— Ну вот, приехали, — сказал отец, когда мы, потягиваясь, вышли из электрички на платформу. — Надеюсь, до вечера мы с тобой успеем обернуться. По идее должны успеть, если сильно засиживаться не будем.

— Может, мы и еще одного нашего приятеля, встретим, Леньку, рыжего такого, — вдруг пришла мне в голову мысль.

— Леньку? Это кто такой? — нахмурив лоб, спросил отец.

— Не помнишь разве? Тот, с которым в парке Горького гуляли, когда с тобой… ну, познакомились, в общем.

— А… — развеселился отец. — Он хиппи, кажется. Забавные они ребята.

— Да, хипповал когда-то и на бардовские фестивали наведывался.

— Как у этого Леньки дела-то, кстати? Тоже женится? — продолжал расспрашивать меня отец. Мне было всегда приятно, что он искренне интересуется моей жизнью.

— О, не! Этот из свободолюбивых. Ему только на гитаре бренчать да у костра сидеть. Отчислили его, Валька рассказывал. Фарцовкой он занялся с приятелем и погорел на этом. Сейчас в Техноложку перевелся, в Ленинграде живет.

— Да уж, дела… — озадаченно сказал отец. — В это дело лучше не лезть, если не уверен. Я вот вообще ни с каким криминалом не связываюсь. Да, забыл совсем спросить, ты где живешь-то?

— В общагу вернулся, уже с концами, до зимней сессии, — ответил я, надевая солнечные очки. Было все еще довольно жарко, и солнце слепило нещадно. Моя разбитая физиономия уже мало-помалу стала заживать — главный врач «Склифа» знал свое дело. — Договорился с вахтершей, она и пустила за шоколадку. Ей, признаться, скучно там, говорит, что уже соскучилась по «охламонам». У нас же что ни день, то происшествие. Мы с Валькой у нее на хорошем счету: не бузим, не напиваемся, мебель не ломаем… Чего бы и не пустить? Миша, ты объясни, что случилось-то? И зачем мы сюда приехали?

— Сейчас сам все узнаешь. Я же тебе про соседку нашу, Клаву, рассказывал…

— Клаву?

— Ну да, Клава Фокина, непутевая которая. Да не, ты не подумай, я не смеюсь над ней. Она девушка в целом-то неплохая, добрая, отзывчивая, поет отлично, на гитаре играет, талантливая. Неприкаянная только. То туда ее мотает, то сюда. Сначала в «Гнесинку» поступила, певицей хотела стать, да что-то у нее не срослось, хотя все данные есть. Потом с байкерами связалась, гоняла на мотоцикле в кожанке, перевернулась и чуть не убилась, пару ребер поломала да сотрясение заработала. Потом к хиппи примкнула, ходила вся в разноцветных ленточках. На «собаках» в Ленинград намылилась…

— На собаках?

— Зайцем, то есть, выражение есть такое. Не слышал разве? В общем, ехала, ехала она «на собаках», да так и не доехала. Сняли ее с поезда. Теперь с бардами тусуется, ходит в каких-то штанах драных, телогрейке, с гитарой за спиной и песенником в руках… И друзья у нее — под стать ей, стригутся раз в год, бородой по самые уши заросли. Она даже на Грушинский фестиваль куда-то под Самару ездила. «Грушинку» вроде запретили, не знаю, почему, они подпольно теперь собираются. А здесь, в Подмосковье, куда мы приехали, КСП проходит, не первый год уже. Каждый год в августе.

— КСП?

— Конкурс самодеятельной песни же, — растолковывал мне отец. — У вас в институте такие не проводятся разве? Слушай, ты все такой же странный, как и тогда, пару лет назад, хоть и в армии уже успел отслужить… Ни разу не слышал, что ли?

— Забыл за два года в армии, — выкрутился я. — Придется теперь снова привыкать к студенческой жизни.

Про бардов я, конечно же, слышал, хоть и немного. Отец, правда, никогда особо музыкой не увлекался, ему больше нравились книги, шахматы и возня с радиоэлектроникой. А вот кое-то из его друзей-однокурсников в свое время гонял на фестивали, даже на самые крупные, вроде Грушинского под Самарой. С бардами одно время тусовался и третий наш с Валькой приятель — рыжий Ленька.

Я лично никогда не видел ничего интересного в палаточном отдыхе на природе. Нет, на денек конечно, можно съездить: подышать воздухом, посмотреть на красивый закат, половить рыбу, пособирать ягоды… Но жить так несколько дней? Нет уж, увольте! Умываться из железного рукомойника, привязанного к дереву, готовить на костре, мыть посуду песком и ходить в туалет под елку?

В лагере «Юность» у нас хотя бы все удобства имелись. Да и каша, приготовленная на костре, поначалу, конечно, вкусная, а через неделю, глядишь, уже и приестся. К тому же спать в спальном мешке, в тесноте, жутко неудобно. Я, зумер, с детства привыкший к комфортной жизни, люблю устроиться на двуспальной кровати, на ней просторно. Именно такая кровать ждет меня сейчас в моей хорошей квартире в новостройке, из которой молодой программист Алексей невесть куда исчез пару недель назад… Сейчас этой квартиры и в проекте-то нет…

— Вот, — оторвал меня от размышлений о комфортном спальном месте отец, — Клава эта — старшая сестра того самого Коли, который сейчас срок мотает в лагерях. Два брата у нее — Коля и Кирилл. Кирюха — молодец, в Суворовское поступил, уже окончил, уехал в Ленинград, в Можайку поступил, учится, офицером стать готовится. А Кольке не повезло. Пару лет назад его же посадили, да? Где-то осенью.

— Кажется, да, — напрягая память, нахмурился я. Я вспомнил Кирилла, точнее, дядю Кирилла — он был намного старше меня. — Дело летом случилось, потом судебный процесс над этим Колей… Да, скорее всего, он где-то осенью и пошел по этапу… или как там принято говорить?

— Не суть, — отмахнулся отец. — Важно другое. Помнишь, ты рассказывал мне, что для того, чтобы на своем симуляторе времени написать программу, которая позволит переписать ход истории, тебе нужно все узнать в подробностях? Ты даже товарища своего на место трагедии потащил, хоть он поначалу и сопротивлялся.

— Да, точно так, — кивнул я. — Желательно все знать, в деталях. Иначе просто не получится воспроизвести сценарий с достоверностью.

— Ну и вот, — подытожил отец. — А это значит, что нам — прямая дорога на этот самый КСП, то есть конкурс самодеятельной песни.

— А у родителей почему не спросил? — недоумевал я. — Это гораздо проще. Пошел бы к ним да спросил…

— С дуба упал, что ли? — укоризненно посмотрел на меня отец. — Не надо к ним вообще соваться. Ну представь, приходим мы такие и говорим: «Здрасте, а как ваш сын в тюрьму попал? Можно подробности?». Они вообще эту тему для себя закрыли. Мать, Кира Кузьминична, поседела вся за неделю, отец — так и вовсе к бутылке прикладываться начал, чуть с работы за пьянку не выгнали, правда, вовремя остановился, теперь в глубокой завязке. К нему как-то Аделаида Степановна, дворничиха наша, пристала с расспросами, не от большого ума, конечно. Мол, что да как, как так получилось, какой срок дали парню, ой, как жалко мальчика, а что с девочкой он сделал, где сидит, когда выйдет, как там кормят, в общем, в душу начала лезть. Так Колин отец чуть не побелел от злости, с кулаками на нее кинулся. Хорошо, я мимо проходил, повис на нем и оттащил, еле сил хватило, хоть я крепкий парень. — отец без всякой рисовки повел могучими плечами. Я сразу вспомнил, как он защитил нас с Ленькой от нападения «люберов» в парке Горького два года назад. — А так бы несдобровать нашей любопытной. Нехорошо, конечно, женщин бить, но в чем-то я его понимаю. В семье горе, а эта старая сплетница с расспросами лезет… О тактичности, конечно, она и не слышала…

— А чего мы тогда к Клаве идем?

— Ну сестра — это не отец все-таки, она, по меньшей мере, с кулаками не кинется… И ты знаешь, она какая-то у них особенная, вещь в себе, если можно так сказать. Все время на какой-то своей волне, ее мало что интересует, кроме того, что к ней имеет прямое отношение. Так что думаю, она, несмотря на все свои странности, в этой семье — единственная кто может с холодной головой обо всем этом говорить…

— Так может, подождали бы, пока этот фестиваль закончился? — предложил я, понимая, однако, что предложение — весьма запоздалое.

— Не наш случай, — отмахнулся отец. — Ждать у моря погоды смысла нет. У Клавы семь пятниц на неделе. Она сегодня на фестивале самодеятельной песни, завтра может на севера куда-нибудь на заработки сорваться или вообще снова в Ленинград «на собаках» поехать… Так что надо ковать железо, не отходя от кассы, то есть пока горячо, сечешь?

— О-кей, — согласился я. — Секу.

— Ну вот и славно! Понятливый ты, это хорошо. Кажется, пришли, — сказал отец и внимательно оглядел себя, а потом — и меня. — Елки-палки, всего метров двести от станции отошли, а ты уже клеща, кажется, поймал, хорошо, что не на кожу, — и он аккуратно стряхнул с моего плеча опасное насекомое. — Так, надо бы и мне себя осмотреть… Бр-р, не хотелось бы такой сюрприз домой привезти.

Вскоре мы дошли до небольшого красивого озера, на берегу которого раскинулся палаточный лагерь. То тут, то там сновали бородатые мужчины, которые ставили палатки, забивали колышки и рубили дрова. Женщины суетились возле полевой кухни. Была и несколько ребят школьного возраста — наверное, просто приехали за компанию с родителями. Они гоняли мяч недалеко от палаток.

— Рома! Антон! — раздался из палатки женский голос. — Хватит прохлаждаться. За хворостом идите, пока отец вам палатку ставит!

Из палатки высунулась приятная молодая женщина, которая качала у груди совсем крохотную малышку. Все ясно — это, наверное семья заядлых бардов, которые готовы ехать на любой слет, совершенно не беспокоясь из-за трудностей походного быта. Их дети, наверное, на гитаре играть учатся раньше, чем читать.

— Пойдем-ка у этой дамы спросим, — предложил мне отец. — Авось и знает что! Тут человек двести собралось, если не больше.

— Она, наверное, с другими женщинами вместе обед готовит, — предположил я.

— Клава? готовит? Да брось ты! — ухмыльнулся отец. — Она даже не знает, как консервная банка открывается. Клава отродясь не готовила, для них с Колькой и Кириллом все Кира Кузьминична делала. Да и не того склада характера Клава, ее к плите не загонишь. Готов поспорить, что она сейчас вместе с мужиками дрова колет или что-то типа того. А вечером будет озеро на спор переплывать. Здравствуйте! — обратился он к женщине.

— Привет! — весело ответила она. — Чего надо? Запасной палатки нет. А если есть хотите, то подождать придется. Обед через час, не раньше.

— Да нам не палатку, — вежливо сказал отец. — А за предложение отобедать спасибо, не откажемся. Вы Клаву Фокину знаете?

— Клаву? — дай подумать… Клава… Не слышала про такую. Хотя тут народу столько, поди всех упомни…

— Мам, это «Зеленая карета», наверное… — внезапно сказал подбежавший пацаненок, один из детей женщины.

— Карета? — изумленно переспросил отец.

— Да прозвище у нее такое, — ответила за сына мать. — А, теперь вспомнила. Наша певунья… В «Гнесинке», говорят, когда-то училась. Да где-то с парнями она, дрова рубит. Она женской работой не занимается у нас. Этакая пацанка. На полянке поищите. Рома! Антон! А ну быстро за хворостом, пока я отца не позвала! И ребят проводите! Чтобы каждый по большой охапке притащил!

Парни, очевидно, побаивались отцовского гнева, поэтому мигом оставили мяч у палатки и махнули нам рукой.

— Пойдемте, проводим! Там она где-то.

Долго идти нам с ребятами не пришлось. Недалеко, на маленькой полянке, где компания суровых бородатых мужчин колола дрова, мы и нашли тетю Клаву. Точнее, тогда она еще была совсем не тетей. Или не совсем тетей. Была она всего лет на пять меня постарше. Глядя на эту длинноволосую худенькую девушку в фуфайке и широких штанах, подпоясанных ремнем, которая лихо управлялась с топором, я едва мог поверить, что всего через каких то двадцать пять-тридцать лет она превратится в суровую полную даму с копной фиолетовых волос на голове, щедро политых лаком…

— Вон она! — махнул нам рукой один из пацанов, указав на Клаву, и окликнул брата: — Антох, пойдем за хворостом, а то мама ругаться будет.

— Ладно, пойдем! — звонким голосом ответил второй, помладше, и они умчались.

— Привет! — окликнул Клаву отец. Она обернулась, удивленно подняла глаза, потом воткнула топор в пенек и, уперев руки в боки, подошла к нам:

— Здорово, Миха! А ты-то че сюда приперся? Ты же на гитаре не играешь?

— Ну не то что бы совсем не играю, — нашелся отец, — пару аккордов-то знаю точно. «Зеленую карету» сыграть смогу. Кстати, а почему тебя так зовут?

— А, — рассмеялась Клава, беззаботно откидывая челку со лба, — я на этой песне просто играть на гитаре училась… Ребята ее раз двести в моем исполнении слышали, вот и прозвали так… Да я не в обиде, классно же!

— Это та, где «шесть коней разгоряченных?» — внезапно вступил я в разговор.

В моей голове вдруг шевельнулись детские воспоминания. Я, укутанный по самый подбородок в теплое пуховое одеяло, лежу в кровати, а бабушка хлопочет у моей кровати, наливает чай с малиной и поет песню про зеленую карету…

Вообще в детстве для меня не было большей радости, чем старая добрая ОРВИ, сопровождающаяся кашлем, насморком и официальным недельным прогулом школы. На второй, максимум на третий день я себя чувствовал уже лучше и целыми днями валялся в кровати, смотря подряд все серии «Гарри Поттера» и поедая мандарины.

— Ну да, а какая же еще? Кстати, а кто это с тобой? — удивилась моему внезапному вступлению в беседу Клава. Взгляд у нее был приметливый и очень цепкий. От такой ничего не скроется. Даже не знаю, может быть, поэтому Клава потом и пошла работать в паспортный стол?

— Матвей, мой приятель, — представил меня отец. Я мысленно поблагодарил его за реплику. Сам-то я чуть было не представился Клаве своим настоящим именем. Так, глядишь, и спалиться недалеко. Хоть я и бывалый «попаданец», а нет-нет, да и хочется назваться Алексеем…

— Клава, — протянула мне руку соседка. Рука у нее была, хоть и маленькая, но жесткая, натруженная. Видать, уже давно она тусуется с бардами… Сам-то я к топору даже подступиться боялся, не ровен час, количество конечностей уже никогда не будет прежним.

— Ему поговорить с тобой надо, — аккуратно начал отец издалека. Я заметил, что он на всякий случай еще раз кинул взгляд на Клаву, будто удостоверяясь, что топор она положила. — Кажется, мы помочь можем твоему Коле.

— Опять? Твою ж нафиг, — выругалась Клава, мигом теряя всю приветливость. Я насторожился.

Глава 15

— Мы всего лишь хотим тебе помочь, — осторожно вступил я в разговор.

— Помочь? — ощерилась Клава, закатывая рукава и упирая руки в боки. — Ха! Да с чего вдруг вам мне помогать? Знаю я таких «помощников». К нам любопытные и так уже дорожку домой протоптали, скоро по следам находить будут. Отцу с матерью все нервы измотали. Из дома не выйти — все пальцем тычут: сын-уголовник, не по той дорожке пошел, родителям позор… В магазинах перешептываются, на остановках переглядываются. Даром что Москва! Ощущение, будто в деревне, где все все про всех знают! Я из училища даже из-за этого ушла, потому что проходу не давали. На парах перешептывались, в столовой пальцем тыкали. Невозможно было поднос до стола донести. Препод на сессии даже мог спросить: «А, это вы та самая Фокина, ну, у которой…». Вот теперь и мечусь по жизни — то туда, то сюда… Думаю: начну на мотоцикле кататься, авось все мысли дурные из головы уйдут. Потом с хиппи связалась, теперь вот про изгиб гитары желтой пою. Что угодно, лишь бы переключиться и от расспросов спрятаться… А вы и тут достали! Не поленились, надо же! Из самой Москвы на электричке приехали послушать, как пацан на шконке чалится и баланду ест! Вот заняться-то нечем двум здоровым мужикам! Пришли в лагере растрепать всем про Кольку, чтобы мне и тут проходу не давали? Фигушки, не дам! Убирайтесь-ка лучше подобру-поздорову! А не уйдете — мужиков позову, они вам быстро накостыляют, даром что вы парни здоровые!

Глаза несчастной девушки наполнились слезами. Я испугался: кажется, еще немного — и у нее начнется истерика. Неизвестно, что еще можно ожидать от этой Клавы. Юная девушка с нахмуренными бровями насупленным взглядом выглядела даже более пугающе, чем суровная работница паспортного стола, в которую она превратится спустя долгие годы. Прекрасное юное свежее личико Клавы было просто перекошено от гнева, нижняя губа затряслась, руки сжались в кулаки. Мне стало ее очень жаль. Сестренка просто очень переживала за своего любимого младшего брата. Такой же безумный взгляд был у моего приятеля Вальки, когда тот понял, что его любимая девушка Тома лежит в Институте Скорой Помощи имени Склифосовского с тяжелыми ранениями, и неизвестно, доживет ли она до утра.

— Нафига ты меня привел сюда? — шепнул я отцу на ухо. — Разбередили только девчонке старую рану. Ты же видишь, еще немного, и она на нас кинется, как Колькин папа на соседа когда-то… Ты же мне сам рассказывал…

— Да погоди ты! — одернул меня тот.

Я на всякий случай отступил подальше от пня, на котором лежал брошенный топор, и потянул за собой отца. Кто его знает, что придет разъяренной сестрице в голову. Однако тот не сдвинулся с места. Я еще сильнее дернул его за рукав, но все было бесполезно. Точно глыба, он стоял и не двигался.

— Да послушай ты! — отец вырвал у меня руку, внезапно шагнул прямо к Клаве, схватил за плечи и сильно встряхнул. — Успокойся! Мы помочь тебе хотим! Помочь? Понимаешь? А сейчас нам нужно решить, что нам делать.

Как ни странно, спокойные, взвешенные слова помогли Клаве прийти в себя. Взгляд девушки вдруг приобрел осмысленность, она вся будто обмякла в руках отца. Тот взял ее под локоть, отвел к ближайшему бревну, скинул с себя куртку, постелил и усадил несчастную.

— Послушай, — снова сказал он. — Я сам еще не знаю, как, но мы попробуем тебе помочь. Я понимаю, что все это звучит странно, как ерунда какая-то, но я давно знаю этого человека — он указал на меня — и ручаюсь, что он не врет. Так ведь, Матвей?

— Так, — хрипло сказал я, наблюдая чуть поодаль за их диалогом.

Я всегда восхищался спокойной выдержкой отца и его умением сглаживать углы, не идти на конфликт. Он мог разрулить практически любую неприятную ситуацию. Так, например, он всего парой фраз успокоил соседку тетю Дашу, которой я в детстве случайно разбил окно мячом. Посыпались не только оконные стекла, но и пара статуэток, стоящих на подоконнике. Разъяренная тетя Даша, выбежавшая во двор с клюкой, загнала меня, восьмилетнего, на дерево, где я просидел час, пока меня не увидел возвращающийся с работы отец. Уж не знаю, что он ей там сказал, но уже буквально на следующий день тетя Даша вновь стала меня звать Лешенькой и угощать конфетами.

— Да плевать, в общем-то, — мирно сказала она, провожая отца после разговора. — Все равно ремонт собирались делать, стеклопакеты ставить. А статуэтки эти мне никогда и не нравились…

Вот и сейчас отцу каким-то чудом удалось привести в чувство девушку, находящуюся на грани истерического припадка.

— Ладно, — успокоившись, она вытерла лицо рукавом и присела на куртку, которую любезно расстелил на бревне для нее отец. — Хороший ты парень, Мишка. Завидую твоей Оле… Так чего надо-то?

— Ты к Коле-то ездила, ну хотя бы разок? — осторожно спросил отец, радуясь, что разговор вернулся наконец в мирное русло. Я, рассудив, что пока мне лучше не вмешиваться, тихо стоял поодаль и пытался свистеть через травинку. Этой нехитрой забавой развлекалась вся детвора лагеря, где мне довелось поработать. Я, хоть и был уже здоровенным увальнем, тоже не брезговал такими развлечениями. А что? Я же зумер, обычного советского детства с надуванием лягушек, стрельбой из рогатки и лазанием по стройкам и помойкам не видал, на тарзанке не катался, вот сейчас и развлекаюсь…

— Даже два раза, — шмыгая носом, сказала Клава. Вид у нее был очень несчастный.

— И как он? — осторожно продолжал расспросы отец, стараясь, чтобы голос его звучал как можно мягче.

— Как, как? — пожала плечами Клава, теребя в руках какую-то хворостину. — Каком кверху… Осунулся, бледный. Не в «Артек» же поехал пузо на солнце греть. Чай, разносолами там не кормят, ситро не наливают. Лысый, худой, в ватнике и штанах… Что тут, собственно, рассказывать…

— Надо рассказывать, — твердо сказал отец, — присев на корточки и глядя девушке в глаза. — Надо. Только в этом случае мы сумеем тебе помочь.

Девушка нахмурилась, будто вспоминая.

— Письма он пишет, нечасто, правда… Читаем все втроем. Ну, когда я дома… — потупилась она.

— А что писал в последнее время? — решился я вступить в разговор. Клава подняла на меня глаза, но кричать, как раньше, не стала. Видимо, это означало, что я могу принять участие в беседе.

— Пишет, что с питанием там очень плохо, и посылка пришла вовремя. Пишет, что привык уже к лагерной жизни. Просил прислать шерстяные фуфайки, варежки или перчатки, еще бритвенный набор, только не железный, и пушистый помазок. Работает на лесозаготовках. Ребята, говорит, хорошие, которые с ним в камере, попались все по глупости, жалеют о содеянном, встают на путь исправления. В девятый класс пошел, надеется окончить все десять. Там тоже учиться можно, оказывается…

— Ну, ясно… — отец встал и в задумчивости посмотрел на меня. — Пишет только то, что можно: об общем распорядке дня, работе, перечень того, что можно передать… Вся корреспонденция, скорее всего, прочитывается. Если что-то лишнее будет — заставят переписать или вовсе лишат права на переписку. Соответственно, и письма родственников тоже вскрываются. А уже передачи, само собой, проверяют — нет ли чего запрещенного, ну заточки там в хлебе или мыле… Ну для общего представления этого, кажется, достаточно. Так, Матвей?

— Так, — кивнул я, радуюясь, что узнал хоть что-то, что можно позже воплотить в программе.

— Ах, вот еще что! — Клава вдруг вскочила с бревнышка и начала яростно жестикулировать. — На суде-то, на суде что было! Колька вялый был какой-то, будто заторможенный. Его судья спрашивает: «Вы убили девочку?». А у него взгляд отсутствующий, как у сумасшедшего. «Не знаю, говорит, не помню». Ощущение такое, будто накачали его чем-то. В общем, впаяли ему по полной. Еще припомнили, как он по лагерю бегал и кричал: «Убью!».

— Зря пришили, — мрачно сказал я. — Я у товарища выяснил, Вальки, он там вожатым сейчас работает. Два года прошло, но слухи еще ходят о том событии. В общем, Коле этому ребятня из младших тогда пастой штаны измазала, а он к свиданию с Викой готовился, вот расстроился и орал. Слушайте, ну это же бред — так буквально всерьез все воспринимать. Я вон на днях шел, мама какому-то пацану из окна во дворе кричала: «Узнаю, что в другой двор убежал — убью!». Так что, теперь милицию вызывать?

— Вовремя выяснилось, конечно, все это, — вздохнула Клава. Судя по всему, она очень любила брата. — Только теперь уже к делу не пришьешь. Два года прошло. А на днях еще товарищ его позвонил, который освободился. Колька просил передать, что его в ШИЗО закрыли, письма пока не доходят.

— А почему закрыли?

— Да на надзирателя он кинулся, ни с того, ни с сего. Чую, ему еще срок впаяют, не скоро мы от него малявы дождемся. Лет десять, если не больше, еще грев придется слать. Скоро ему восемнадцать стукнет, переведут во взрослую зону. Там будет чалиться.

Я с сочувствием смотрел на расстроенную Клаву. Надо же, она разговаривает уже, почти как урка: «грев», «малява», «чалиться»… Сколько людей в стране сидит в тюрьмах! Скольким пришлось освоить тюремный жаргон, узнать, какой вес передачи допустим, что можно класть в «грев», что нельзя…

Многие преступники, конечно, сидят за дело, но я верю, что некоторые действительно просто попали в беду и оказались не в то время не в том месте, например, как этот несчастный влюбленный подросток, так не вовремя собравшийся на свидание. Я вспомнил, как, будучи школьником, видел уже взрослого Кольку — мужчину лет сорока, который с пустыми безжизненными глазами просто бродил по городу. На костяшках пальцев у него было выбито имя «Вика». Позже из-за травли соседей семье Фокиных пришлось даже переехать. Мать превратилась в седую, как лунь, старушку, отец в итоге запил… А ведь жизнь этой семьи могла пойти совсем по-другому…

— А помнишь последнее письмо? — спросил я, ни на что особо не надеясь. — Не было ли там чего-то необычного?

— Да чего-то необычного им и нельзя писать, — пожала плечами Клава. — Даже если ножиком почикают, напишет: «Все в порядке, жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин». Остальное цензура не пропустит. Товарищ его, который откинулся, рассказывал, что недавно у них травля была на одного парня, тот, когда спать ложился, ватник со вшитыми резиновыми вкладками надевал — на случай, если резать будут. Так и случилось — накинулись толпой, чуть на тот свет не отправили. Он месяц в тюремном госпитале провалялся с ножевыми, а потом, когда мать на свидание приехала и спросила, почему не отвечал, сказал, что все в порядке, просто грипп тяжелый был. Если заикнется о происшедшем — его в порошок сотрут, и об УДО можно забыть. Никому не нужно, чтобы сор из избы выносился. В отчетах, которые пишут наверх, все идеально: заключенные встают на путь исправления, читают, вышивают крестиком, устраивают КВН, играют в футбол — прямо лагерь пионерский, а не зона…

— Ну вспомни, — попросил я. — Дословно можешь пересказать?

— Ну… все, как обычно. «Привет, мама, папа, сестренка Клава, спасибо, передачу получил, конфеты шоколадные вкусные, телогрейки и вязаные носки очень кстати, скоро осень, а ночами тут холодно…»

— И все? — разочарованно спросил я.

— Ну да… хотя… Стоп! Конфеты!

— А что конфеты? — удивился я.

— Да конфеты шоколадные, блин! Он же их с детства ненавидит! Еще в третьем классе на спор с товарищем пять плиток шоколада съел за раз, в больницу забрали. С тех пор он от шоколада подальше держится. Как мы могли их ему отправить? Не было такого.

— Так, так, а можно поподробнее? — ухватился я за эту зацепку, как утопающий за соломинку. — А что дальше?

— Ничего, — опять пожала плечами расстроенная сестренка, — я тогда и не подумала даже. Матери очередной раз плохо стало, она всегда рыдать идет, как письмо от Кольки получит. Я пошла ей валокордин капать, потом по делам ушла. Если бы вы не сказали, я бы даже и не вспомнила…

— Конфеты, значит, — протянул отец… — Ладно, спасибо тебе большое, думаю, на сегодня расспросов хватит. Попробуем тебе помочь. Накормишь незваных гостей?

— Помогайте тогда, — вновь становясь веселой, отозвалась Клава. Она умылась водой из умывальника, висящего на дереве, и вытерлась рукавом кофты. Настроение у нее стало получше. — Чем больше дров, тем лучше. Мы тут надолго. Еще дня два точно пробудем.

Вечер был просто замечательным. Я будто окунулся в беззаботный бардовский мир. Здесь никто не спрашивал, кто ты и откуда, сколько зарабатываешь. Умеешь петь, играть — молодец. Просто помогаешь по хозяйству — тоже отличный парень. Сидя на бревнышке рядом с Клавой, мы все втроем уминали гречневую кашу с тушенкой из железных мисок, пили мутный чай, пахнущий елкой, и активно подпевали исполнителям песен.

Выступали все по очереди — и соло, и парами, и даже целыми семьями с детьми. Были среди бардов как начинающие исполнители, которые выбирались на сцену с огромным волнением и пели дрожащим голосом, так и завсегдатаи фестивалей, которых знали все и бурно приветствовали аплодисментами.

— Тут из «Поющего» человек десять, не меньше, — доверительно сообщила нам Клава, которая, вдоволь поев и выпив горячего чаю, снова стала милой и доброй.

— Откуда? — не понял я.

— Из педагогического, — пояснила Клава. — Его так и называют: «Поющий институт». Там еще Визбор свой «Мадагаскар» написал. Якушева, Ким — все оттуда.

Я понятия не имел, кто все эти люди, однако в бардовской среде, очевидно, они были очень известны. А Якушевой оказалась миловидная дама лет пятидесяти по имени Ада, которая одной из первых на сцене исполнила несколько песен и сорвала бурю аплодисментов.

— Ким мне не очень нравится, — продолжала Клава, — стиль у него какой-то цыганский. — А вот Адочка — очень милая. Она сама попросила Визбора когда-то научить ее на гитаре играть.

К концу вечера я уже научился немножко разбираться в бардовских песнях и даже выучил наизусть несколько куплетов. К слову, оказалось, что барды пели не только простые песенки про солнышко лесное, запах костра и дальние тропы. В песнях нередко поднимались остросоциальные темы, звучали упоминания о «подъездах для начальников», «кабинетах с холуями и секретаршами» и прочем. Пелись эти песни по-другому, тише, что ли, и осторожнее. Оно и неудивительно — вряд ли кто-то хотел, чтобы тексты песен про «пайки цековские» ушли куда-то наверх.

В общежитие я вернулся за пять минут до закрытия. Пришлось даже пробежать пару кварталов, чтобы успеть. Однако переживал я зря. Строгая вахтерша, обычно ругающаяся, когда кто-то опаздывал, только подмигнула мне:

— Что, Матвейка, подружку провожал?

— Ага, — кивнул я, естественно, решил не посвящать милую старушку в подробности. Пусть думает так, как ей хочется.

Вернувшись в комнату, я, едва раздевшись, плюхнулся на кровать и попытался собрать мысли в кучку. Значит, незадачливый пацан Колька не виноват — я был точно в этом уверен. Он просто оказался не в то время не в том месте и сейчас расплачивается за это. А еще нашелся неизвестный доброжелатель, который передает ему сладости в тюрьму… Задача, которую мне предстояло решить, была сложной — мало отмотать время назад, надо еще сделать так, чтобы невиновный был оправдан…

Глава 16

Спал я в ту ночь в общежитии крайне беспокойно — было то душно, то очень холодно, несмотря на то, что за окном стояло лето. И дело даже не в том, что я сменил свое роскошное ложе с ортопедическим матрасом на обычную панцирную кровать сначала в корпусе пионерского лагеря, а затем — в общежитии института. Ну и что, что накрывает меня теперь простенькое колючее одеяло, от которого поутру чешется все тело? Я уже — бывалый «попаданец», не впервые переношусь из одного мира в другой, и к «даунгрейду» мне не привыкать. Надо будет — и в палатке посплю, как барды, не переломлюсь, чай, не неженка, а крепкий взрослый парень. Мой двойник вон даже в армии успел отслужить!

Причина моих беспокойных ворочаний ночью была в другом: меня мучали обрывки каких-то странных и совершенно непонятных снов. Одни видения сменялись другими, я постоянно ворочался и просыпался. Наверное, это из-за того, что предыдущий день был очень насыщен событиями. Сначала мне снилась Клава, только не веселая девушка с гитарой за плечами и сборником бардовских песен в руках, а полная дама с сиреневыми волосами, которая, заявившись в общежитие, сообщила мне замогильным голосом, что я отчислен из института. Я проснулся в холодном поту и еще с полчаса, наверное, ворочался, пытаясь заснуть.

Потом видение сменилось: я очутился вместе со своим приятелем Валькой в каком-то роскошном зале среди множества угощений… Валька, одетый в новый, с иголочки, идеально отглаженный костюм, держал под руку свою невесту в белом платье с фатой и слушал торжественные речи гостей. Я сидел рядом с Валькой. По левую руку от невесты сидела ее приятельница — та самая, которая когда-то чуть не стала жертвой нападения на инкассаторов в универмаге «Молодежный». По лицу обоих молодоженов было понятно, что весь этот официоз их жутко утомляет, и они мечтают лишь об одном — остаться поскорее вдвоем в квартире, где нет вообще никого, и не вылезать оттуда несколько дней. Прехорошенькая Тамарина подружка тоже скучала и с интересом поглядывала на меня…

Родственники и знакомые, приглашенные на свадьбу четы Потаповых, один за другим произносили скучные тосты, молодожены скромно целовались и принимали подарки… Бутылок на столах не было видно, но я был уверен, что в самоварах и чайниках, стоящих на столе, было не что иное, как водка и вино. Так и проводились свадьбы в СССР в разгар анти-алкогольной кампании. Внезапно раздался жуткий треск и грохот, раздались чьи-то крики, и видение исчезло.

Теперь перед моим взором появился бедолага Коля Фокин — не подросток, который бегал по лагерю с жуткими воплями: «Убью!», а сорокалетний доходяга с помятым грустным лицом в старой замызганной рубахе и поношенных штанах с пузырями на коленях, стреляющий сигаретки и деньги на пиво у прохожих. В глазах некогда вполне симпатичного и веселого парня, то есть уже мужчины, застыла какая-то невероятная тоска. Таким я и видел своего бывшего соседа, когда случайно встречал его на улицах Москвы.

Многие жители нашего района, по которому бесцельно скитался Колька, жалели бедолагу и, как и я, верили, что он просто попал под раздачу. Дворовые пацаны, те, которые были подобрее, общались с ним, как с ровесником и даже защищали от нападок местной шпаны. Они даже подкармливали несчастного пирожками, взятыми из дома у мам и бабушек. Мужики, копошащиеся в горожах, тоже преисполнялись сочувствия к Кольке, приглашали бывшего зэка за стол, накладывали чего-нибудь поесть и наливали стопочку… В общем, так и жил он — от милостыни до милостыни.

Как-то Коля, которому надоело шляться зимой по улицам, подрядился попрошайничать в переходах метро, но буквально через десять минут его оттуда вытолкали. Перед бывшим зэком открылась суровая правда жизни: нищенство в московском метро — это не что иное, как хорошо поставленный бизнес. Безногие и безрукие попрошайки, жалобно призывающие пассажиров «помочь ветерану», не участвовали ни в каких афганских войнах. Они просто потеряли конечности либо в результате несчастного случая на производстве, либо замерзнув где-то по пьянке. Уверяющие, что им нечего есть, нередко уже с утра пахли сильным перегаром. На водку у них откуда-то деньги находились. Квартир «бомжи» тоже давно лишились — или «помогли» ушлые родственнички, или облапошили «черные» риэлторы. В общем, деваться было некуда.

Бедолаг, работающих попрошайками, держали в подвалах, где их мыли и давали поесть какую-то баланду, одевали в военную форму, спускали в шесть часов утра в метро по эскалатору, заставляли кататься на досках по вагонам и произносить слезливые просьбы максимально жалостливым тоном… Забирали ближе к полуночи, когда уходила последняя электричка. Деньги, естественно, у них отбирали все подчистую. Спорить никто не осмеливался. А кому охота, не имея ног или рук, очутиться на улице?

Поэтому вставший у стены в переходе с протянутой рукой Колька и вылетел оттуда мигом, как пробка из бутылки, успев «заработать» только пригоршню мелочи. Почти сразу же к нему подошел сурового вида бритоголовый парень и, надувая пузыри из жвачки, спросил:

— На кого работаешь? На «солнцевских?»

— Просто прошу себе мелочь на сигареты, — пролепетал Колька. Теперь он боялся всех и вся. От разбитного хулигана, который мог при желании любому отвесить леща, не осталось и следа.

— Тут просто так стоять нельзя, — нахмурился парень. Хочешь «работать» — плати за место каждый день. И стой сколько хочешь.

— Не буду! — заупрямился Колька.

Бритоголовый не стал возражать. Он просто еще раз надул жвачный пузырь, взял новоиспеченного попрошайку под локоток и вывел наверх, напутствовав по дороге:

— Еще раз тут появишься — зубов недосчитаешься. Прокатимся с тобой. В лес. Я за рулем, а ты в багажнике…

Больше Колька решил не испытывать судьбу и, как и раньше, продолжил слоняться по городу совершенно без всякой цели: он катался в метро, в автобусах, часами мог сидеть на скамейках и смотреть себе под ноги. Теперь над бывшим заключенным потешались уже не подростки, а дети выросших детей СССР, то есть мои ровесники…

К соседу-бедолаге я всегда относился с сочувствием: родители и бабушка приучили меня никогда не смеяться ни над кем и не судить людей по внешности, не разобравшись во всем.

— Чтобы понять другого, надень его обувь и пройди его путь, — любил говорить отец. — Только так ты его поймешь.

Иногда я даже жалел, что не могу ничем помочь мужчине, который когда-то в юности на свою голову влюбился в первую красавицу лагеря. И вот теперь, кажется, выдалась такая возможность.

Уже под утро я вновь провалился в последний, беспокойный и тревожный сон, но он отличался от всех предыдущих. В этот раз я был не я.

Теперь я был не здоровенным парнем, отслужившим в армии, а худым, бледным, узкоплечим подростком, на целую голову ниже своего обычного роста. На моем лице было несколько порезов — я еще не научился аккуратно бриться. Я стоял в большом зале, наполненном людьми. Все эти люди почему-то смотрели на меня крайне неприязненно. Почему? Что я им сделал? За столом у стены сидела страшно неприятная на вид тетка лет пятидесяти, с очень злыми глазами и губами, сжатыми в тонкую ниточку. Одета она была в черную мантию. По обе стороны от меня стояли суровые люди в форме. Почему я здесь и кто все эти люди?

Неожиданно в толпе присутствующих я увидел знакомых: это были наши бывшие соседи — Кира Кузьминична и дядя Клим, родители Клавы и Коли. Помнил я их смутно — мы переехали из их двора, когда я был совсем маленьким, но несколько раз Кира Кузьминична с мужем приезжала к нам в гости в новую квартиру.

Взгляд Киры Кузьминичны, полный горя, почему-то был направлен прямо на меня. Ее супруг молча уставился в пол. Клава тихо плакала, вытирая слезы платком. А я и сам не заметил, что ко мне обратились.

— Подсудимый, — громко повторила неприятная тетка. — К Вам обратились.

— Да, — словно автомат, ответил я.

— Вам был задан вопрос!

— Какой? — глупо спросил я.

— Вы кричали вечером в тот день: «Убью!»?

— Кажется, да, — сказал я, тщательно пытаясь что-то вспомнить. В голове было все, как в тумане. Я с трудом понимал обращенную ко мне речь. — Да… нет, наверное, нет.

— Так нет или да? — теряя терпение, спросила судья.

— Да, кричал…

— Почему?

— Не помню.

— Не помните, что кричали?

— Не кричал.

— Вы спрятали тело девочки после того, как убили ее?

— Не помню.

— То есть Вы не отрицаете, что убили ее.

— Нет, не отрицаю, то есть нет, не убивал…

— Нечего из себя сумасшедшего корчить, — разъярилась судья, — была проведена судебно-психиатрическая экспертиза. В деле есть справка о вашей вменяемости, а еще признательные показания. Неправильную тактику Вы избрали, гражданин Фокин, Ваше поведение расценивается как неуважение к суду, даже с учетом того, что Вы — несовершеннолетний.

То там, то сям недовольные люди в зале стали выкрикивать:

— Под дурачка косит!

— Точно! Думает, пожалеют его, раз школьник!

— Попался бы он мне, я бы ему сказал пару ласковых…

— Тихо! Суд идет! — прикрикнул кто-то, и все умолкли.

Я попытался промолвить нечто членораздельное в свою защиту, но не смог. Язык будто отказывался мне повиноваться. Кира Ильинична, прижав ладонь ко рту, молча смотрела на меня и плакала. А я почему-то думал только о том, какие вкусные конфеты она мне передала, и был преисполнен к ней огромной благодарностью… Все бы отдал, чтобы еще разок их попробовать, хотя к шоколаду у меня еще с третьего класса отвращение. А в остальном чувствовал я себя очень паршиво — в голове гудит, ноги — будто ватные, язык отказывается повиноваться…

— Дайте его мне, мерзавца этакого! Я его убью! Убью! — раздался вдруг истерический выкрик. Народ в зале обернулся.

Я тоже повернулся и увидел высокую, стройную женщину с заплаканным лицом и фотографией какой-то девочки в руках. Фотографию она нежно прижимала к груди, а на меня смотрела с нескрываемым отвращением.

— Дайте! Дайте! — еще раз с безумным видом прокричала она и ринулась в мою сторону. Двое милиционеров схватили ее под руки и вывели из зала суда.

Прозвучал приговор. Я так и не понял, сколько лет мне дали, и где предстоит отбывать наказание. Голова была тяжелая, как бетонная свая. Я попытался мысленно сложить два плюс три и понял, что даже это у меня не получается. Будто я не спал целую неделю… Помню, похожее чувство было у меня, когда я, готовясь к экзамену по сопромату, несколько дней спал по два часа… Или же меня чем-то накачали…

Меня вывели из зала, посадили в автозак и куда-то увезли. Кира Кузьминична и Клава по-прежнему плакали, глядя мне вслед, а ее муж, даже выйдя на улицу, так и стоял, потупившись… Автозак ехал по дороге, я безучастно смотрел в зарешеченное окно и думал о том, что жизнь моя безнадежно сломана…

В начале восьмого утра я очередной раз проснулся. На моих руках не было наручников, а спал я вовсе не в камере СИЗО, а в комнате общежития, стены которой были оклеены плакатами популярных в восьмидесятых певцов. Уф-ф, кажется, это был всего лишь кошмар… Кошмар, который когда-то для одного моего знакомого стал явью…

Я понял, что дальше нет никакого смысла себя мучать. Все равно поспать нормально у меня не получится. А кошмаров на сегодня хватит. Хоть мне и не нужно никуда идти ранним утром — пары начнутся только в сентябре, лучше взбодриться. Душ, к тому же, свободен — не надо выстаивать длиннющую очередь. Да и на кухне плита никем не занята. Я разыскал в шкафчике банку растворимого кофе «CACIQUE», которую презентовала мне Тамара, когда я заявился к ней на порог с запиской от ее благоверного, поставил чайник и заварил себе кофейку. На вкус бразильский кофе, пусть и растворимый, был намного приятнее, чем львовский кофе «Галка», который когда-то по случаю притаранил в общежитие наш третий приятель — Ленька.

Еще заботливая девчонка, понимая, что мне еще несколько дней жить в общаге одному, дала мне батон хорошей колбасы и банку зеленого горошка. Друг будущего мужа все-таки и свидетель на свадьбе, как не позаботиться? Это было очень кстати, так как работы у меня сейчас не было, и не было, соответственно, и денег: магазинчик, где мы когда-то с Валькой подрабатывали, закрылся. Управляющий Арсен таки спалился на каких-то махинациях и, не дожидаясь ареста, быстро свинтил из Москвы вместе со всем своим большим семейством. Жаль, когда-то меня эта подработка очень выручала. Поэтому я был очень рад провианту, презентованному бедному безработному студенту Валькиной невестой.

На стипендию тоже рассчитывать особо не приходилось — учебный год еще не начался. А за отработанные пол смены в лагере мне, скорее всего, ничего не заплатят — не доработал же. Может, кому-то покажется удивительным, что я так жду стипендию, но в те времена, куда я попал, она была вполне приличная — целых сорок рублей. Учитывая тот факт, что большинство работающих советских граждан получали около ста двадцати, деньги были очень даже приличные. Некоторые студенты из бедных семей умудрялись не только жить на эти деньги, но даже отправляли домой ежемесячно рублей по десять или пятнадцать — хоть какая-то поддержка больной матери или отцу.

Я взял из холодильника яйца, которые купил еще позавчера, и приготовил себе яичницу с колбасой и зеленым горошком. Наслаждаясь тишиной, я запивал свой нехитрый завтрак растворимым кофе и думал о том, что мне только что приснилось.

Сомнений никаких не было. Паренек, в тело которого я попал во сне, был Колей Фокиным, а на заседании, которое я видел, ему выносился приговор.

Я, конечно, ни разу не юрист, но сразу понял, что вопросы судья задавала ему крайне некорректные. «Вы спрятали тело девочки после того, как убили ее?» — это все равно, что спросить: «Вы перестали пить коньяк по утрам?». Адвокат, видимо, тоже не блистал профессионализмом, раз не сумел отмазать подзащитного. А еще я, то есть Коля, очень странно себя вел.

Внезапно я аж подпрыгнул и чуть не облился кофе. Мне пришла в голову догадка. А что, если кто-то специально хотел, чтобы ни в чем не повинного пацана засадили в тюрьму? А еще какие-то странные конфеты… Откуда они взялись на зоне и в следственном изоляторе, если ни родители, ни Клава их Коле не передавали?

Тут я вспомнил страшилку, которой всегда меня пугала мама. Я появился на свет только спустя много лет после того, как она вышла замуж за папу. Естественно, родители тряслись надо мной и всячески оберегали: в школу возили на машине чуть ли не до десятого класса, одного во двор не отпускали. Даже в лагерь летом мама отдавала меня крайне не охотно. А еще она очень любила рассказывать всякие страшилки на тему того, как кто-то ворует детей. Действовала она, конечно, из самых добрых побуждений, только вот мне после некоторых ее рассказов приходилось ночью включать ночник, чтобы спать было не так страшно.

Одной из таких страшилок был рассказ о злых тетях, которые ходят по улицам и предлагают детям сладости. Согласно маминой версии, съев конфетку, ребенок становился послушным, даже зомбированным, и выполнял все прихоти взрослого. Может, и несчастному Коле в СИЗО кто-то передал такие конфетки? Конечно, он не любит шоколад, но жизнь в СИЗО — не сахар. Тут и закуришь, даже если никогда в жизни не курил.

Однако, чтобы подтвердить мою догадку, мне пришлось ждать почти неделю. Самоотверженная Клава все-таки добилась короткого свидания с братом, когда того выпустили из ШИЗО, и, вернувшись, мрачно сказала, придя домой к отцу. Я в то время сидел у него в гостях и делал наброски своей будущей программы.

— В общем, Колька говорит, что когда в СИЗО сидел, ему кто-то передал целую коробку конфет. Он хоть и ненавидел шоколад, но так оголодал за время отсидки, что сразу половину проглотил, даже не жуя, и запил чифиром.

— А он не подумал, что это странно как-то? — спросил я. — Родители и сестра прекрасно знают, что сын не любит конфеты, но их ему передают…

— В точку попал! Не подумал, — мрачно согласилась Клава. Мы втроем сидели на кухне, пили «индюшку» и ели вкуснейшие мамины орешки со сгущенкой. — Он вообще тогда способность думать потерял. Говорит, все, как в тумане. А потом еще на зону ему посылка пришла — не сало, не махорка, не носки и телогрейки, а точь-в-точь такая же коробка, красненькая. И записка печатными буквами: «Кушай, целую, Клава».

— И что?

— А то! Я, как услышала, сразу поняла, что это подстава. Кто-то мной представился! Никогда я в жизни я не подписывалась Клавой, когда с братом общалась. Он меня всегда «сеструхой» звал, ну я так и подписывалась в записках, например: «Зайди в магазин, там выкинули апельсины. Займи очередь, я позже подойду. Сеструха». И печатными буквами я разве что в шесть лет писала…

— А как конфеты-то назывались?

— А никак, — пожала плечами Клава. — Будто самодельные, говорит, но вкусные очень…

— А дальше? — упавшим голосом спросил я.

— Опять, говорит, умял сразу несколько штук, — посетовала сестренка. — Сначала, говорит, хорошо так стало, а потом резко — приступ ярости, прямо убить кого-то захотелось. Подрался там с кем-то из охранников, вот его в ШИЗО и закрыли. Какой-то странный «доброжелатель» у него объявился. Знала бы, кто это, вырвала бы ему руки и в одно место вставила… И дрянью этой шоколадной насильно накормила.

— Странно это все, — подумав, сказал отец. — А еще меня знаешь что, Клава, удивило в твоем рассказе? Что Коле на зону пришла всего одна коробочка. Вес передачи для заключенных, наверное, строго ограничен, да?

— Да, — согласилась Клава. — До двадцати килограмм вроде… Кажется, так. И посылки можно слать только с определенной периодичностью. Каждую неделю сумки принимать не станут.

— А ему самому не показалось странным, — продолжил папа, — что семья, зная о том, что он голодает, вместо того, чтобы собрать нормальную передачу, ограничилась конфетками? Я думаю, родственники обычно стараются напихать как можно больше еды и теплых вещей. Да и друзья сделали бы так же — набили сумку под завязку. Значит, никакой это не родственник и не друг.

Девушка уронила голову на руки, лежащие на столе, и зарыдала.

— Так и знала, что сделать ничего нельзя… Теперь условно-досрочное ему точно не светит…

— Ну-ну, — отец присел рядом и осторожно обнял ее за плечи. — Почему сразу нельзя-то? Не расстраивайся. Мы же тут не лясы точить тебя позвали. Что-нибудь придумаем. Съешь-ка лучше еще пару орешков. Перемелется, мука будет. Эх, не мастер я успокаивать женщин… Была бы моя Оля тут…

Я понял, что дальше бездействовать нельзя. Не хватало еще, чтобы Клава от постоянных рыданий сошла с ума и, как Колька, бродила потом по городу с пустыми стеклянными глазами. Пусть отец посидит пока на кухне с Клавой. А мне нужно делать дело. Я молча поднялся, пошел в комнату, включил компьютер и начал работу.

Глава 17

За всеми хлопотами я и не заметил, как практически зажили мои раны, полученные во время дурацкого падения из окна. Главный врач «Склифа» Николай Васильевич хорошо знал свое дело. Заявился я потом к нему на «Колхозную» лишь раз — снять швы. Больше никаких вопросов о моем таинственном перемещении во времени врач мне не задавал — его, как увлеченного человека, интересовала только медицина и больше ничего.

Тем временем настало первое сентября, и начался учебный год. С одной стороны, я был этому рад — началась движуха, общежитие наполнилось студентами, всегда было с кем поболтать, покурить, попеть песни под гитару… Я ходил на пары, слушал интересные (и не очень лекции), писал конспекты, вновь увиделся со странноватым ученым Игорем Михайловичем, который два года назад случайно попал в двадцать первый век. Тогда чудаковатый профессор чуть не сошел окончательно с ума, когда очутился в современном парке Горького и увидел множество людей, которые разговаривали сами с собой, прижав к уху странные прямоугольники… Но сейчас он, конечно же, напрочь об этом забыл. Историю с симулятором машины времени ученый тоже не помнил. Он все так же бубнил, читая лекции, ругался на ленивых студентов, не желающих учиться, и крошил себе мел на брюки…

Все вернулось на круги своя. В общаге снова стало шумно, весело, на этажах стоял запах пельменей, супа и чьего-то горелого ужина, а чтобы помыться, теперь нужно было отстоять очередь. Вернулись в общежитие старые приятели, появились новые… В общем, жизнь шла своим чередом. Мои товарищи Валька и Кирюха благополучно оттрубили свою смену в должности вожатого и вернулись в Москву. Валька, правда, в общагу уже не вернулся — он уже окончил институт и получил диплом. Я же только-только перешел на четвертый, предпоследний курс. С некоторой грустью я смотрел на пустую кровать товарища и постеры, висящие на стене. Его студенческая пора закончилась… Как все-таки было здорово, когда мы жили вместе…

— Заселяйся к нам уже, Валя, тем более что институт ты уже окончил, чего тебе по съемным комнатам маяться, пожил ты в общаге свое, — радушно предложила ему будущая теща, когда он, отработав смену вожатым в лагере, вернулся в Москву и заехал к невесте в гости. — Мы к тебе присмотрелись, за два-то года, поняли, что парень ты отличный. Ну зачем вам дальше по паркам целоваться? Тем более заявление подано у вас с Тамарой, свадьба уже через месяц. Живите, как взрослые люди. К чему все эти формальности? И отец не против, да?

Тамарин папа, который, сидя в кресле-качалке, читал газету, кивнул.

— Ясное дело. Хоть сейчас оставайся. Сам хотел давно предложить. Ненаглядная твоя только рада будет, да, Тома? Знаю, что сам ты не попросишь.

Высокая, статная Тамара нежно погладила жениха по руке и улыбнулась ему. Тот сидел рядом, просто млея от счастья. Жизнь его устроилась наилучшим образом. Он, естественно, уже отсчитывал дни до того дня, когда будет наконец засыпать рядом со своей возлюбленной. История их любви разворачивалась у меня на глазах, они прекрасно подходили друг другу, как «инь» и «янь», и я ни на секунду не сомневался, что ближайшие пятьдесят лет Валя с Тамарой проживут в любви и согласии. А там посмотрим…

— Забыла совсем! — всплеснула руками теща. — Мы же, пока ты в лагере был, вам в комнату стенку ГДР-овскую поставили.

— Опилки, — хмыкнул Тамарин отец. — Но на первое время хватит, да? А потом что-нибудь получше купим. Не чужим ведь людям, а своим детям.

У товарища отвисла челюсть. Ничего себе! На первое время? Стенку, за которой большинство советских жителей стоит подолгу в очереди и копит, откладывая честно заработанные рублики с каждой зарплаты? Во дела!

— Там даже встроенный бар есть, поворотный, — сказала Тамара. — Пойдем, покажу… — и она потянула жениха в комнату. Конечно же, совсем не для того, чтобы показать бар…

— Ты приятелю-то своему в общагу собери еды, Валь, — заботливо предложила Вальке Тамара. — Сентябрь же только начался, до стипендии еще жить да жить. Плохо ему, там, наверное, на одних макаронах сидит. Он тут забегал, когда весточку от тебя передавал. Смотреть жалко было, весь в синяках, и зуб шатается. Я его к папиному знакомому врачу в стоматологию отправила. Он там с кем-то подрался, что ли?

— Гостинцы возьму, спасибо, очень кстати, Матвей будет рад, — обрадованно сказал Валька. — Да нет, не подрался, ты что? Он вообще мухи не обидит. Мы с ним… ну, в общем, дверь заперли, а ключ потеряли. Вот и пришлось в окно снаружи лезть, чтобы открыть… Да у него уже и зажило все, так, раны пустяковые.

— Вечно у вас какие-то приключения, — будто строгая мама, насупленно сказала Тамара, — пообещай мне, что никогда не будешь так делать.

— Не буду, не буду, — охотно пообещал Валька. Своей любимой невесте он был готов пообещать что угодно.

О переменах в жизни мне поведал Валька, который завалился в общагу вечером — поболтать со мной и другими парнями и передать гостинцы. Слушая его, я невольно вспоминал рассказы своих родителей о жизни в молодости. Да, непросто было тогда. Чтобы купить мебель, приходилось идти на ухищрения. Чего стоили одни очереди, где надо было всенепременно отмечаться! Пропустишь отметку — и тебя вычеркивают, миссия провалена, становись заново. Так, честно отмечаясь, мои мама с папой отстояли очередь за корпусной мебелью югославского производства и обставили свое первое жилье. Папа взял на работе бюллетень и несколько дней собирал стенку. Поначалу мебель издавала резкий химический запах, а потом он улетучился, и в комнате сразу стало уютнее. Несмотря на габариты и жуткий темно-коричневый цвет, как система хранения стенка себя оправдала полностью. А встроенный поворотный бар родители с гордостью демонстрировали гостям.

Чуть позже отец купил маме на восьмое марта трюмо за сто двадцать рублей. Верой и правдой оно служило ей много лет, а потом переехало на дачу к бабушке…

— Да, кстати! — вдруг хлопнул себя по лбу Валька. — Я совсем забыл! — он вытащил из кармана пару купюр и сунул мне в руку. — Держи!

— Это что? — удивленно спросил я.

— Да зарплата твоя, тормоз! — весело ответил приятель. — Я к Гале тут перед отъездом забежал. Так, мол, и так, говорю, заплатить надо товарищу. Половину-то смены ты отработал. Работал хорошо, пионеры тебя любят. Что ж, за «спасибо», что ли, работать?

— Неужто так запросто и отдала деньги?

— Ну не то чтобы запросто, — хохотнул Валька, садясь за стол. — Мне кажется, она не хотела вообще ничего давать. Пришлось надавить на морально-волевые качества, которых, правда, у нее с гулькин нос. Случай помог. Короче, тут Кирюха наш заглянул в дверь, десантник который. Какие-то бумажки он забыл подписать. Ты же знаешь, она к нему неровно дышит. Стала его конфетками угощать, но он вежливо отказался, документы подписал и свалил. Ей там точно не светит. Он своей Оле, кажется, уже предложение сделал. Не сегодня-завтра заявление в ЗАГС подадут. Нашего полку прибудет! При нем она, конечно, подставляться и свой змеиный нрав показывать не стала. Молча деньги достала и дала. Готов держать пари, она твою зарплату себе присвоить захотела, да вот ничего ей не обломилось. Фигушки! Что смотришь-то, как баран на новые ворота? Спасибо где?

— Спасибо, Валька, здорово! — обрадованно выдохнул я, пряча деньги в карман куртки. — Очень кстати, а то я одну котлету уже два дня растягиваю. Арсен-то — тю-тю, где-то в Ереване теперь обосновался, и в Москве объявится не скоро. Если вообще объявится. А на магазине теперь табличка: «Закрыто на переучет». Уже неделю как.

— Можешь считать, что голодные времена закончились, — весело сказал приятель, доставая гостинцы. — Держи, тут мясо, сало, масло, яйца, колбаса — в общем, на неделю этой провизии должно хватить. А не хватит — я еще возьму, у нас дома проблем с этим нет. Ну а совсем голодно станет — забегай в гости, накормим! Тамарин отец к тебе хорошо относится, спрашивал, как у тебя дела.

— Рад, что у тебя все сложилось, — довольно сказал я. — Ну что, присаживайся, будем ужинать!

— С удовольствием, — потер руки товарищ. — А то я тут весь в свадебных хлопотах, целый день пробегал, так ничего и не поел. То костюм в ателье примерить надо, то ботинки. Томе уже почти сшили платье, на днях должна забрать. Только она мне его показывать категорически не хочет: примета, говорит, плохая. Женщины, что с них взять! Вечно у них какие-то свои причуды. Кстати, меня распределили в Москву, на производство какое-то, в следующий понедельник уже стану полноценным советским тружеником. Тамарин отец похлопотал. «Не хочу, — говорит, — чтобы тебя загнали, куда Макар телят не гонял». В общем, свои сто двадцать рублей иметь буду. Поживем пока с Тамариными родителями, а там, глядишь, и на кооперативный взнос накопим.

Я искренне был рад за приятеля. Несмотря на то, что он собирался жениться на девушке из состоятельной семьи, он по-прежнему оставался простым, добрым и работящим парнем и не хотел сидеть на шее у ее родителей.

— А ты чего кислый-то такой?

— Да девчонка эта не идет у меня из головы, — сокрушенно сказал я. О симуляторе времени я не стал рассказывать приятелю. Однако пояснить, почему я так интересуюсь этой историей двухгодичной давности, все же нужно было. Поэтому я просто сказал ему, что не верю в виновность несчастного парня Кольки и хотел бы восстановить справедливость.

— Упертый ты, — с восхищением сказал товарищ. — Всегда хочешь справедливости. Хорошо это. Только, знаешь, я понял, что мир — вообще не особо-то справедлив. Всех не пожалеешь, всем не поможешь. Жизнь — несправедливая штука.

— А ты узнал еще что-нибудь? — спросил я приятеля.

— Да, в общем-то, ничего, — мрачно ответил он. — Порадовать тебя нечем. Уверен, что Колька этот тут ни при чем. Просто оказался не в то время и не в том месте. Попал, как кур в ощип. Свидетели видели, как он в тот вечер бегали по лагерю и кричали: «Убью!». А потом он и сам признательные показания дал.

Я тяжело вздохнул и повалился на кровать, повернувшись лицом к стене. Значит, сон, который снился мне накануне, был абсолютной правдой. Подросток, находящийся под какими-то седативными препаратами, сказал на суде под давлением то, что от него хотели услышать.

— Кстати, — вспомнил Валька, — у Гали-то нашей секретик имеется. Нехороший такой секретик. Точнее, был. Теперь-то все обо всем прознали. Так что в следующем году ее в лагере не ждут.

— Что за секретик? — равнодушно спросил я.

— Братец у нее имеется, лет семнадцати. На вид — нормальный вполне такой парень. Он вместе с Галиными родителями к ней приезжал в выходные, навестить.

— И что?

— Да то! Там, похоже, вся семейка — оторви да брось. В общем, у него временами приступы бывают — буйный очень становится. Может кинуться — ни с того, ни с сего. А к девочкам у него вообще нездоровый интерес. К девчонке какой-то из старшего отряда белокурой подошел ни с того ни с сего и лапать начал. Я повис на нем, оттащить хотел, а он — здоровый такой лосяра, даром что шкет. Хорошо, пацан со старшего отряда помог, а то, глядишь, и придушил бы меня…

— А с чего это он вдруг? — изумился я.

— Да нормальным он парнем был когда-то, а в детстве, говорят, упал во дворе и покалечился. Потом и поперла из него придурь. Родители обычно на стреме всегда, вовремя ему таблетки пихают с едой, он и успокаивается. А тут, видимо, прошляпили — с дочкой общались. В общем, вытурили их втроем из лагеря. Точнее, вежливо попросили уехать.

— Э, ты чего киснешь? — потряс меня за плечо приятель. — Так, давай, вставай! Знаешь что? А поехали ко мне! К нам то есть!

— К тебе? — изумился я.

— Ну да! — Валька стал натягивать кроссовки. — Пойдем, пойдем! Повеселимся! Возьмем пивка, я тут одну точку знаю, нам из-под полы продадут. Тома сегодня с мамой и папой пошли обмывать пяточки — у троюродного дяди какой-то там тети кто-то родился. Я дома остался, доставку кушетки ждать. Кушетку привезли, и я совершенно свободен. У нас видак новый, японский, тесть кассет новых притащил. Фильм новый вышел, «Поездка в Америку»! Говорят, какой-то смешной негр в главной роли! Пойдем, а? Позырим.

— Пойдем, — согласился я и тоже стал одеваться. Что ж, посмотрю в сотый раз свой любимый фильм с «каким-то смешным негром», который в этом мире только вышел в прокат.

По дороге на вахту общежития мы с Валькой встретили комсорга Галю. Та, держа в руках какую-то коробочку, шла по коридору. Увидев нас, она кивнула и растянула губы в тонкую ниточку, но глаза ее оставались такими же злыми. Я вежливо поздоровался, Валька же демонстративно прошел мимо и даже не повернул головы в ее сторону.

Всего через час мы, сидя перед телеком, пили «Жигулевское» и смотрели, как африканский принц с широкой улыбкой работает в «МакДоналдсе» и пытается закадрить дочку шефа, а его слуга представляется девушкам принцем. Валька смеялся во весь голос, прилипнув к экрану, а я так и не смог отвлечься, даже выпив пару кружек пенного, и продолжал думать о своей проблеме.

Какой-то «доброжелатель», явно желающий, чтобы невиновный сел, передал ему в СИЗО конфеты, и несчастный Колька, которому хотелось хоть каких-то положительных эмоций, быстро их схомячил, несмотря на то, что не любил сладкое. Позже этот же таинственный незнакомец передал конфеты парню на зону, снабдив запиской, которую его сестра Клава никогда не писала… Мало было информации, очень мало… Я ведь не волшебник. Я всего лишь программист, который может давать команды бездушной машине…

Внезапно мне пришла в голову кое-какая мысль, и я подскочил, как ужаленный. Конфеты! Ну точно! Я вскочил и метнулся в прихожую.

— Валь, хорош в телек пялиться! Бегом в общагу! Пока не поздно! Скорее!

— Чего? — оторопело спросил приятель, оторвавшись от экрана, на котором герой Эдди Мерфи объяснялся со своей возлюбленной.

— Да бегом, говорю!

Накинув куртку и нацепив ботинки, я выскочил на лестничную площадку и нажал кнопку лифта. Ничего не понимающий Валька выскочил следом за мной. Как же долго едет лифт… Как долго… Чувствуя, что ждать больше нельзя, я решил побежать вниз по лестнице, однако очень невовремя наступил на шнурок. Второпях я забыл завязать шнурки на ботинках.

«Только-только все зажило», — успел подумать я, впечатавшись лицом в ступени…

Глава 18

— Гая! Гая! — звал кого-то тоненький голосок.

Я поднял голову, не открывая глаз. Что происходит? И почему у меня ничего не болит? Кто меня зовет?

Я осторожно разлепил глаза. Никакой боли я не чувствовал. Я аккуратно ощупал лицо и пару раз сжал и разжал зубы. Жаль, зеркала нет. Но, похоже, я себе ничего не разбил. Ну и хорошо, а то я уже, кажется, становлюсь завсегдатаем «Склифа». Нет, конечно, добрый доктор Айболит, то есть почти полный тезка Склифосовского Николай Васильевич меня быстро подлатает, но удивится такой регулярности моих травм.

— Гая! Гая! — звал все тот же тоненький голосок, похожий на детский.

Я огляделся вокруг. Никакого подъезда, в котором я так невовремя наступил на шнурок, не было. Я вообще находился на улице. От жаркого августа не осталось и следа. Не то что изнуряющей жары, а даже солнца не было. Стояла зима. С темно-серого неба хлопьями валил снег, тяжелый, липкий. Я сидел на скамейке в каком-то незнакомом дворе. Рядышком со мной стояли санки — простенькие металлические санки салатового цвета. Такие когда-то были у моего отца. Потом он отвез их на дачу, и я, маленький, удивлял детвору и умилял взрослых, катаясь на «тех самых» санках в начале двухтысячных…

Кажется, шли новогодние каникулы. У помойки неподалеку валялась целая груда выброшенных елок, повсюду — конфетти, очистки от мандаринов и использованнные хлопушки. Кое-где в окнах ближайшего стояли маленькие декоративные елочки. На горке толкалась куча ребятни — свобода, в школу ходить не надо. У каждого в руках была ледянка. Все ждали очереди, чтобы скатиться.

— Серый, а ну тормозни, будь человеком! — окликнул кто-то особо наглого мальчишку, пытающегося проскочить вне очереди. — Всем хочется покататься, ты не один такой. Целую четверть каникулы ждали, а ты всю малину портишь. Мы, кстати, горку заливали, пока ты прохлаждался.

— Давай, давай, в конец! — поддержала его толпа. — Под шумок уже третий раз проскальзываешь. По шеям захотел? Мы быстро надаем, за нами не станется.

— А я вам тогда свою шайбу не покажу! Вот! — обиженно сказал Серый.

— А нафига нам твоя шайба? — не понял пацан, который осадил Серого.

— А ее, между прочим, папе сам Третьяк подписал из сборной! Вот! Папа специально для меня его ждал после игры, чтобы подписать.

— Ну и катись тогда, жадина-говядина!

Серый спорить не стал, обиженно подхватил свою ледянку и направился домой.

— Жадина-говядина, соленый огурец, по полу катается, никто его не ест! — затянула хором толпа пацанов… Серый разок обернулся, остановился, видимо, желая что-то ответить, но потом передумал, отвернулся и зашагал домой. Вскоре его понурая фигурка уже скрылась за дверью парадной. Дразнилки прекратились.

Тем временем на гору вскарабкался маленький пацаненок лет четырех и, сев на ледянку, оттолкнулся и быстро поехал вниз, улыбаясь и звонко смеясь…

— Гая! Гая! — кричал он, почему-то обращаясь ко мне. — Смотри, как я могу! Смотри!

Ничего не понимая, я повернулся к мальчишке. Почему я — вдруг «Гая»? И откуда он меня знает?

Тем временем на горке завязалась серьезная потасовка. Ребята снова спорили, теперь уже — кто будет скатываться первым вместо ушедшего домой Серого.

— Э, Чобот! Я теперь скачусь! Я прямо за Серым в очереди стоял!

— Нет, я, Костыль! Ты уже три раза скатывался. Совесть имей, чего наглый такой?

— Я!

— Нет, я!

Спорящие пацаны сцепились не на шутку, и вот на горке уже барахталась груда тел. Внезапно один из дерущихся парней оступился, и его ботинок соскользнул вниз. Не успев даже ни о чем подумать, он покатился вниз, таща за собой остальных. Маленький пацаненок, который звал меня, не видел их. Он уже спустился с горки и сидел у ее подножия, улыбаясь мне.

— Гая, ты видела, как я…

В этот момент его настиг клубок катящихся с огромной скоростью мальчишек… А дальше… бледные лица пацанов, понявших, что они натворили, крик бегущих к ним взрослых, вой сирен, машина с мигалками, какие-то чужие люди в белых халатах, носилки…

— Галя! — раздался жесткий окрик.

Я обернулся. С чего вдруг я «Галя»?

— Галя! — снова раздался неприятный жесткий голос, и в комнату вошла женщина очень сурового и властного вида с высокой прической, одетая в красивое вечернее платье. — Чего молчишь? А куда это ты намылилась?

— В кино, — пролепетал я, почему-то испытывая огромное чувство неловкости. Как-то непривычно было чувствовать себя в женском теле и разговаривать тонким девичьим голосом… Я кинул взгляд на зеркало, точь-в-точь такое же, как у моей бабули дома. Там я увидел не привычное мне лицо своего двойника Матвея Ремизова, а физиономию нашей старшей вожатой и комсорга Гали… Ого! Вот это «попадание»… Получается, теперь я неприятен сам себе? А в общем-то, Галя, несмотря на ужасный характер, вполне симпатичная… Правильные черты лица, хорошие густые волосы…

— Подождет твой хахаль долговязый! — резко ответила женщина. — И кино-домино подождет. Успеешь еще нагуляться. Только и думаешь, что о кавалерах. С Димой кто сидеть будет? Его кормить надо… Потом сводишь его в поликлинику. В девять вечера уложишь его спать. Сзади к нему не подходи — испугаешь, он сегодня какой-то нервный. Мы с отцом в театр идем, он уже у метро меня ждет. Ты за старшую. И смотри мне, чтобы все было идеально.

— Но я же уже договорился… договорилась, — попытался я слабо оправдаться, чувствуя, как глупо выгляжу. Нет, я, конечно, в детстве играл в каких-то простеньких театральных постановках, но вот изображать из себя даму никогда не приходилось…

— Позвони и отмени встречу, — пожала плечами женщина. — Делов-то! Сходишь как-нибудь потом. В кинотеатрах каждый день фильмы идут.

— Да он уже у подъезда ждет! Мы договорились пойти на «Влюблен по собственному желанию».

Я понятия не имел, что это за фильм, и кто именно меня ждет у подъезда. Слова вырвались как-то сами собой.

— Подождет и уйдет! — все так же пожала плечами незнакомка. — С тобой мать разговаривает, а ты все о хахалях думаешь. «Влюблен по собственному желанию»… Сама виновата была: надо было за братом следить. Искупай теперь вину. Нас не станет — кто о Димке заботится будет? Приучайся. Если совсем невмоготу станет, таблеток дашь, я в конфеты затолкала.

Да уж, с мамой Гале явно не повезло. Кажется, я начал понимать, почему у нее всегда было плохое настроение. Напевая себе под нос: «Сердце красавицы склонно к изменам» и испуская резкий аромат духов, женщина уже хотела было выйти, но тем временем в комнату протиснулся мальчик лет двенадцати. Внешне он был довольно симпатичным, если бы не глаза — холодные, пустые и какие-то злобные. Одет он был в спортивные штаны и белую майку, о которую запросто вытирал измазанные в варенье руки.

— Хочу мультики смотреть! — сказал он и громко рыгнул.

— Сейчас будут тебе мультики, милый сыночек, будут, через десять минут начинаются! — внезапно растеряв свой величественный вид, вдруг засуетилась дама. Сына она явно безумно любила. — Носик-то давай подотрем! — и она протянула к сыну руку с носовым платком. Тот внезапно отбил ее руку и заорал:

— Где мультики? Мультики где? А? Хочу мультики! Сюда давай мультики!

Замахнувшись немаленьким пухлым кулаком, пацан попер на мать. Я, поняв, что сейчас будет, кинулся на него, однако не учел, что сейчас — я — не здоровенный парень, отслуживший в армии, пусть и в другом теле, а щуплая девчонка.

— Галя! Уйди! — пацан легко отпихнул меня, будто надоевшую игрушку. Я и сам не заметил, как оказался лежащим на ковре. Вопреки моим ожиданиям, мать не бросилась мне на защиту и даже не поблагодарила меня за помощь.

— Подол платья одерни! Срам свой спрячь! — резко одернула она меня и погладила сыночка по голове. Она всё-таки успела запихнуть ему в рот конфету.

У парня, кажется, прошел приступ ярости, и взгляд его даже приобрел некоторую осмысленность.

— Пойдем, мам! — вполне нормальным голосом сказал он и, поддернув штаны, улыбнулся матери. Поддерживая его под локоток и присюсюкивая, женщина скрылась в коридоре.

Я похолодел. Кажется, я понял, о чем говорил Валька, рассказывая про слетевшего с катушек Галиного братца. Видимо, после травмы, полученной тогда на детской горке, у него стали проявляться неконтролируемые приступы агрессии. Такие иногда бывают у людей, страдающих расстройствами. Идет себе человек спокойно по улице, радуется солнышку и хорошей погоде, а потом его переклинивает, покажется, что на него косо смотрят, и он на людей начинает бросаться. Валька вроде рассказывал мне вскользь недавно, что в спокойном состоянии Галин братец выглядел вполне адекватно. Как правило, после приступа такие люди ничего не помнят.

Кажется, с этим малышом связываться опасно. У пацаненка в приступе агрессии сил будет побольше, чем у нас с Валькой, вместе взятых. Не хотел бы я оказаться с ним один на один в квартире. А вот кому-то, кажется, не удалось избежать этой участи. Да уж, не позавидуешь Гале… Тяжелая судьба ждала девчонку, которая когда-то просто не уследила за маленьким братом…

Видение сменилось. Я снова находился в лагере «Юность», только выглядел он чуточку получше — не таким обшарпанным. Теперь я будто наблюдал за происходящим со стороны.

— Строимся на ужин! — прозвучал зычный голос. Из корпусов гурьбой начала выбегать детвора. Стали подтягиваться и игравшие на площадке. Забрав мячи, ракетки, воланчики, они присоединились к толпе, направляющейся в столовую. Я обернулся и увидел Кирюху, нашего десантника. За ним шла Галя.

— Все на месте? — спросила она у него, стараясь, чтобы голос звучал мягче и нежнее. Однако, судя по всему, Кирюхе на ее попытки понравиться было глубоко начхать.

— Вики нет, нашей красапеты, — жуя травинку, сказал он. — и Коля Фокин куда-то делся. Ну да ладно, прибегут, никуда они не денутся. Пошли уже, я есть хочу, быка бы съел, — и, не обернувшись на девушку, Кирилл быстрыми длинными шагами направился в столовую.

— Кирюха! — окликнул я парня. Однако он все так же шагал, не оборачиваясь, будто не слышал меня. В два прыжка я настиг его и попытался тронуть за локоть, однако моя рука, будто масло, прошла сквозь друга. Меня по-прежнему никто не замечал, будто я был в мантии-невидимке.

Ничего не понимая, я отстал от Кирюхи и пошел вдоль забора. Пойду прогуляюсь, может, мысли в порядок придут. А то столько всего невероятного со мной в последнее время происходит, так и двинуться можно.

— Убью! Убью! — вдруг заорал кто-то, и на меня понесся какой-то парень в измазанных пастой штанах. — Убью заразу!

Паренек, топоча, бежал прямо на меня. Я попытался было отскочить, но не успел. Однако, как ни странно, меня никто не сбил с ног. Коля Фокин (это был точно он!) пронесся сквозь меня и побежал дальше. Немного постояв, я тоже пошел дальше по тропинке. Вдалеке на земле виднелось какое-то белое пятно. Я прибавил шагу.

То, что, я увидел, повергло меня в шок. Белое пятно оказалось шевелюрой лежащей на земле Вики… Падая без сознания, я успел увидеть, как вдоль забора крадется с дурашливой и одновременно страшной улыбкой на лице тот самый пацаненок, который не так давно требовал просмотра мультиков с безумным взглядом. Только он был уже старше, не пацан лет двенадцати, а крепкий детина в пубертате. Взгляд его был таким же безумным…

— Ну что, очнулся? Здравствуй, второе сотрясение? — услышал я насмешливый знакомый голос. По лицу снова полилась вода.

Я застонал и открыл глаза.

— Не надо, — попросил я. — Я в норме.

— В норме? — обеспокоенно спросил Валька? — Может, я все-таки в «Склиф» позвоню? Ты, кажется, там на особом положении. Твой Николай Васильевич тебе как родному обрадуется. А ну-ка посмотри на палец…

— Да нормально все у меня, хватит надо мной кудахтать! — отмахнулся я и аккуратно поднялся на ноги. — Как я выгляжу?

— Ну, — хмыкнул приятель, — намного лучше, чем в прошлый раз, когда ты прямо перед Галей на по свалился, но на конкурс красоты тебе, уж извини, еще рановато. Надо, чтобы фингал прошел. Ты, когда падал, успел руку подставить, а я тебя подхватил, поэтому вниз ты не покатился. Но я тебя все же прошу еще хотя бы месяц ходить аккуратно — мне перебинтованный свидетель на свадьбе не нужен.

— Ладно, — прокряхтел я, поднимаясь.

— Опасайся, пожалуйста, ступенек, острых углов, розеток, оконных рам, а еще очень-очень осторожно переходи дорогу и всегда смотри по сторонам. Знаешь, мне иногда кажется, что ты просто притягиваешь к себе неприятности. Ты точно в порядке? У родителей Томки какой-то свой, частный врач есть. Давай я ему позвоню! Тут в справочнике должен быть номер!

— Знаешь что? — сказал я, решив, что пора раскрыть кое-какие карты. — Мне тебе нужно кое-что рассказать. А ты уже сам потом решишь, в порядке я или нет, лады?

Глава 19

— Алё! Здорово, Кир! Узнал? Это я, да! — услышал я из прихожей голос приятеля. Он говорил по телефону. — Быстро тебя подозвали! А, мимо шел? Отлично! Слушай, а тебе случайно ничего сегодня не передавали? Ну конфеток там каких-нибудь или прочую жратву… Ага, ага, понятно! А Галя к тебе не заходила? Да не, не, у меня все норм с провиантом, ты же знаешь, я почти женатик. Короче, не передавали? Ну отлично! Да ко мне Матвей тут в гости зашел, привет ему от тебя. Все, давай, пока!

— Нормально все с нашим Кирюхой! — весело сказал товарищ, возвращаясь в комнату. — Никто нашему десантнику приворотное зелье в конфетах не передавал. Галя к нему действительно заходила, но по другой причине: старостой группы теперь его вместо нее назначили, нужно было кое-что перетереть по передаче дел. Кажется, она уже с розовыми мечтами распрощалась и видов на него не имеет, тем более что с Ольгой у Кирюхи все на мази. День рождения у какой-то девчонки в общаге сегодня, Кирюха говорит, мафон орет на весь этаж. Видимо, туда она с презентом и направлялась. А ты что, реально подумал, что злыдня наша его таким радикальным способом закадрить решила? Матвей, ты бы поменьше своей фантастикой увлекался, а то с катушек слетишь, и буду я тебя навещать уже не в «Склифе», а в Кащенко… Я когда в общаге жил, ты постоянно ночью под одеялом с фонариком читал…

— Ну мало ли… — пожал я плечами. — Просто решил проверить свою гипотезу…

Значит, я зря перетрухал и наговорил на девчонку, пусть она и неприятный человек… Скорее всего, просто совпадение: Галя несла в коробочке обычные конфеты, чтобы угостить именинницу-подружку. Но в одном я был прав — у двух разных событий был один и тот же почерк.

— Завязывал бы ты со своими гипотезами, — посоветовал мне Валька и взял со стола трехлитровую банку. — Вот блин, пиво-то выдохлось… Ладно, не до этого сейчас. Ты какие-то карты раскрыть хотел…

Вздохнув, я устроился поудобнее и начал свой рассказ.

— Ух ты! — сказал Валька, когда я изложил ему свои соображения. — Очевидное и невероятное! Слушай, а зря я, кажется, советовал тебе завязывать с чтением фантастики. Да ты сам — сплошная фантастика! Ничего себе у тебя видения! Слушай, а может, ты провидец? Я в какой-то книжке про такое читал. Там какому-то чуваку на стройке ржавый гвоздь в голову попал.

— И что?

— Ну весь сюжет я уже не помню, дело давно было, я до института еще эту книжку читал. Парень этот, короче, оклемался — вовремя его в больничку доставили и прооперировали. Но с головой у него стало что-то не то — он будущее стал предвидеть. Например, однажды как-то взял и ни с того ни с сего толкнул девушку на улице. Она испугалась начала, подумала, что сумасшедший к ней пристает, а через секунду на место, где она стояла, кирпич упал. Потом какому-то дядьке дверь в квартиру подпер — тот не мог выйти и на поезд опоздал. А поезд этот тем же вечером с рельсов сошел. А в другой раз он среди ночи проснулся, начал в трусах по дому бегать, звонить во все квартиры и орать, чтобы жильцы дома выбегали на улицу. Ему никто, естественно, не верил — за местного дурачка считали, кем-то вроде городского сумасшедшего. Он один в итоге выбежал, а тут — раз!

— Что? — заинтересованно спросил я.

— Да баллон с газом взорвался, вот что! Там полдома разнесло в щепки! Ты прикинь, и такое бывает! Не, чувак был странный, конечно, но дар у него прикольный. Я бы хотел будущее знать… Ты вот тоже после той аварии странный какой-то стал. Будто не ты… Может, у тебя теперь тоже такой дар?

«Лучше не надо тебе знать о будущем», — подумал я. — «А то, чего доброго, еще поседеешь раньше времени. Живи здесь и сейчас».

Нет, лучше доброму, веселому и простодушному Вальке лучше пока ничего не знать ни об августовском путче девяносто первого года, ни о противостоянии ГКЧП, ни о том, что будет позже… Пусть молодой, счастливый и довольный жизнью молодожен радуется настоящему: играет на гитаре, переписывает тексты песен, работает и живет в хорошей квартире со своей женой, которую он любит больше жизни. Пусть у них родится чудесный малыш, а то и сразу двойня. Тамара станет отличной мамой, засядет дома с карапузами, честный трудолюбивый Валька будет работать, а вечерами и в выходные счастливая пара будет гулять или, обнявшись, сидеть дома у телевизора и смотреть «Клуб кинопутешественников»…

Валька с Тамарой, скорее всего, еще успеют скататься по профсоюзной путевке в Сочи или в Гагры, полюбоваться на озеро Рица или поесть горячей кукурузы где-нибудь на сочинских пляжах, где летом негде яблоку упасть… А потом произойдут события, потрясшие всю страну. Производство, на котором сейчас начнет работать Валька, в начале девяностых, скорее всего, остановится. Сотрудникам перестанут платить зарплат и начнут кормить обещаниями: «Вот в следующем месяце — обязательно».

Многие этому поверят. А те, кто побойчее, сделает правильный выбор и быстро уволятся. Будет уже не получения профсоюзных путевок — люди начнут заботиться о том, чтобы хотя бы просто выжить, купить еды себе и детям. Высококвалифицированные инженеры и экономисты встанут за прилавок на рынке, начнут ремонтировать квартиры на заказ, мыть полы в подъездах, словом, станут хвататься за любую работу, чтобы обеспечить семью…

Нет, конечно, Вальке с женой помогут Тамарины родители. Они не бросят молодую семью. Но все равно — лучше пока ему не знать о том, что случится в его мире всего через три года…

— Думаешь, так оно все и было? Вику тогда укокошил этот болезный, которого они пичкают иногда конфетами с успокоительным, чтобы тот на людей не кидался? А что? Похоже… — сказал Валька, оторвав меня от размышлений о государственном перевороте, случившемся в начале девяностых.

— Да ничего я не думаю, — мрачно сказал я. — Так, просто предполагаю…

Мы с приятелем, скрестив ноги по-турецки, сидели на полу их с Тамарой комнаты и размышляли, что делать. Глянув в зеркало, я понял, что приятель был прав — до конца месяца мне лучше ходить осторожно, чтобы опять где-то не навернуться. От срочного похода в общагу Валька меня тоже отговорил: голова все еще гудела, и я слегка пошатывался. — Как можно обвинять кого-то на основании каких-то видений? Я же с лестницы упал, может, мне просто привиделась всякая чушь. Что я в милиции скажу? Хотя…

— Что хотя? — спросил Валька, с интересом глядя на меня.

— В прошлый раз… ну, тогда, когда меня машина сбила… Я еще тогда в «Склифе» лежал, потом к доктору за сумкой ездил.

— Ну? — нетерпеливо поторопил меня Валька. — Это я помню. Ближе к делу давай.

— Я даже не знаю, как сказать, — начал я.

— Скажи, как есть, — просто сказал товарищ. — Я пойму.

— В общем, — решился я наконец раскрыть кое-какие карты и сказать правду Вальке, — в прошлый раз, после того, как меня машина сбила, мне тоже снились кое-какие вещи, которые происходили когда-то наяву. Ну, например, я видел водителя, который меня тогда сбил. Он колесом попал в какое-то масляное пятно на дороге и потерял управление. Оно и неудивительно: мужик этот права-то недавно получил, еще и экзамен сдал то ли со второго, то ли с третьего раза.

— Ну пятно-то можно увидеть, — усомнился Валька в моих словах. — Если ему права выдали, значит, не слепой…

— Да его какой-то мальчишка зеркальцем ослепил, — пояснил я, вытягивая ноги на ковре поудобнее.

— Ремня бы этому мальчишке, — мрачно сказал Валька. — Попадись он мне — всыпал бы, несмотря на то, что младше…

— Не надо ему ремня, — сказал я твердо. — Он сам себя уже наказал. Мелкий он совсем, друзей у него нет. Точнее, тогда не было. Прибился сдуру к какой-то компании гопников, они его и подбивали на всякую дурь… Самим-то отвечать не хотелось, если поймают…

Я вспомнил щуплого мальчишку, который места себе не находил, понимая, что натворил, и снова преисполнился сочувствия к нему. Есть подлые люди, а есть те, которые просто оступились, и только подлец будет добивать лежачего. А хорошему человеку надо дать шанс. Поэтому я и сделал так, чтобы это позорное пятно, как когда-то злосчастное масляное пятно на дороге, приведшее к аварии, было смыто начисто из биографии мальчишки.

— В общем, — сказал я, — я ему дал шанс все исправить… Пусть живет спокойно.

— Как это? — изумился товарищ.

— Ну, не стал я в милиции про него ничего рассказывать, — на ходу придумал я, ругая себя за то, что чуть не проболтался. На самом деле я, конечно же, отмотал время назад на своем симуляторе.

— А как этот болезный из твоего видения выглядел? — деловито спросил вдруг Валька. — Вспомни, а! Опиши.

Я задумался. Пришлось изрядно напрячь память, чтобы хоть что-то вспомнить. Спустя пару часов воспоминания о недавних видениях были уже не такими отчетливыми. Я едва помнил, во что был одет, когда оказался в квартире родителей Гали, не мог вспомнить, как именно выглядел ее буйный братец. Снова и снова я пытался собрать из разрозненных кусочков цельную картину, но никак не получалось. Очень тяжело было формулировать мысли. Голова все еще болела.

Мне вдруг стало жаль нашу Галю.Теперь, кажется, я понял, почему у нее был такой отвратительный характер. Она была просто глубоко несчастна. Когда-то в отроческие годы она по чистой случайности недоглядела за своим маленьким братом, не оттащила его вовремя с горки, и его сбила ватага дерущихся мальчишек, которая скатилась следом с огромной скоростью.

Родители, которые безумно любили долгожданного сыночка, не простили дочери этой оплошности. Теперь она для них была не человеком, а вечно во всем виноватым существом, козлом отпущения, единственная цель жизни которого теперь заключалась в искуплении вины, а точнее — присмотром за неуправляемым бугаем. Тот рос, креп, и справляться с ним было все труднее. Помогали иногда только конфетки с седативным препаратом: они моментально гасили приступ гнева и подавляли волю, но это только при тщательно подобранной дозировке.

— Знаешь что? — сказал вдруг Валька. — Ты же вроде в художку ходил, да?

— Я? — опешил я. Ну надо же, я снова и снова узнаю что-то интересное о моем двойнике.

— Ну не я же! — Валька встал, размял затекшие от долго сидения ноги и взял со стола блокнот и карандаш. — Вот, рисуй!

Я быстро сделал набросок. Надо же, как ловко и хорошо у меня получается… А настоящий программист Алексей в жизни не умел красиво рисовать. Четверку по рисованию мне натянули из жалости, чтобы не портить в целом хороший аттестат. Минут через десять я протянул приятелю свой набросок.

— Ну точно он! — хлопнул себя по колену Валька, взглянув на рисунок. — Он, как пить дать. Слушай, вот если не знаешь, что у него с башкой беда, то и не подумаешь. Блин, я, кажется, понял!

— Что понял? — я заинтересованно заерзал. Кажется, мы напали на верный след.

— А я, кажется, понял, почему его тогда переклинило, и он на белокурую девчонку напал — она на Вику похожа. Не как сестра-близнец, конечно, но похожа. Такая же рослая, волосы белокурые, глаза, как блюдца… Видимо, вспомнил. А еще вот что! Да, да, было! Я чуть не забыл!

Приятель встал и начал взволнованно ходить по комнате. Я с интересом наблюдал за ним, стараясь не упустить ничего из того, что он говорит. Все это может мне пригодится, когда я снова приду на знакомую улицу, засяду за старый советский компьютер (точнее, сейчас еще очень даже новый) и запущу свой симулятор…

— Отец этой Гали химиком в каком-то научно-исследовательском институте работает. НИИ закрытый, туда просто так не попадешь. Про мать ничего не знаю. Кажется, она ничего особо не делает, вроде как за сыном ухаживает… Но если твой сон отражает действительность, то она этого малахольного давным-давно на дочь спихнула, а сама просто прикидывается страдалицей, которая ухаживает за больным. Помнишь, мы с тобой созванивались, когда я в лагере был?

— Ага, сказал я, — тщательно следя за ходом мысли товарища.

— Вот! — многозначительно поднял палец Валька. — Я с тобой попрощался, трубку положил, потом решил Томке набрать. Взял трубку и не успел начать набирать номер, как услышал разговор по параллельному телефону. Я тогда вообще не понял, о чем речь, а сейчас, кажется, понимаю…

Дальше, по словам товарища, дело было так. По телефону говорили два человека: мужчина и женщина. Женский голос был хорошо знаком приятелю: он принадлежал старшей вожатой Гале. Другой собеседник — мужчина — говорил отрывисто и резко:

— Не нашли? — спросил он.

— Нет, — боязливо ответила Галя. — Времени же много прошло… Ты спрашивал уже.

— Отлично, — бодро сказал мужчина. — Будешь помалкивать — никто ничего не найдет. Если за два года никто ничего не нашел, значит, и потом не найдут. Ты сама за ним тогда не уследила. Скажи спасибо, что и в этот раз тебе помогли. И в кого ты такая уродилась… Мы-то с матерью нормальные…

— Вы же тоже должны были следить, — робко сказала Галя. Это совершенно на нее не походило. Со мной и Валькой она общалась пренебрежительно, свысока. А тут как-то сникла.

— А не помнишь, почему он таким стал? — резко ответил мужчина. — Сама виновата… Я тебе еще раз говорю: будь благодарна, что и в этот раз мы тебя спасли. Иначе бы сама сейчас была на месте этого урки. Пусть сидит спокойно и кушает сладкое. Все, мне некогда… — из трубки донеслись короткие гудки.

Валька, закончив свой рассказ, уставился на меня. Я же, в свою очередь, тоже смотрел на него. Оба мы думали об одном и том же. Вот, кажется, пазл и собрался.

— Значит, — медленно собирая в голове кусочки полученной информации, дело обстояло так: некогда Галя, будучи совсем еще девочкой, не уследила за своим братом. Тот получил тяжелую травму головы, вследствие чего стал умственно-отсталым, еще и приступы агрессии у него случались. В тот день, когда погибла Вика, Фокин-младший собирался к ней на свидание. Увидев, что единственные штаны, в которых можно пойти на свидание к любимой, испорчены, парень пришел в ярость и стал носиться по лагерю с криками: «Убью»! Так?

— Похоже на то, — кивнул Валька.

— Вика ждала своего любимого у забора, как и было оговорено, — продолжал я. — А в это время там тусовался сбежавший из города Галин братец Дима, который уже в свои пятнадцать должен был интересоваться девочками. Говорят, подростки с аномалиями в развитии в этот период вообще не предсказуемы…

— Вроде, — мрачно хмыкнул Валька. — Эх, отрезать бы кое-что этой «аномалии». Девку-то как жаль… А его нет.

— Скорее всего, он ни с того ни с сего решил взять да и смотаться в лагерь к сестре. Фиг его знает, что у него там в голове перемкнуло. Я, конечно, только обрывок сна видел, но поверь, лучше с ним один на один не оставаться. Родители хватились — а его и след простыл. Скорее всего, они тут же прыгнули в электричку — и следом за сыночком. А тем временем Вика этого Диму увидела у забора, может, испугалась, может, ещё что, ну а тот внезапно с катушек и слетел…

— Вон оно что! Да, кажется, так и есть… А вышло так, что во всем виноват несчастный влюбленный. Он же кричал: «Убью!». Вот и мотает срок теперь ни за что. А папаша Галин ему туда конфеты с дурью заслал, специально, чтобы тот с голодухи сразу все умял, под препаратами на кого-нибудь кинулся и дело себе подпортил. Наверное, этот ушлый алхимик знает нужные дозировки в точности. В общем, фиг его знает, что было потом, но кажется, папаша, который за сыночком прибыл и забрал его, каким-то образом успел вовремя тело Вики спрятать.

— Ну да, — согласился я. — Если бы вскрылось, что этот Дима в лагере внезапно очутился в тот вечер, то подозрения в первую очередь пали бы на него, и вот тогда Галиным родокам было бы несдобровать.

— М-да, — протянул Валька. — Во дела! Отец вообще хорош — разговаривал с Галей, как рабыней, будто она ему и не дочь вовсе. Жаль даже стало девчонку. Видимо, все-таки зря я ей дохлого мыша в рюкзак подкинул, когда уезжали… Надо с ней поласковее быть.

Следующим вечером, сидя у отца дома за своим компьютером, я упорно молотил по клавишам. Можно было бы, конечно, это делать и в общежитии, но там спокойно не поработаешь. То один, то другой заглянет якобы чаю или сахара попросить, а сам будет отвлекать расспросами. Поэтому я, подкрепившись парой пирожков, усердно воплощал в жизнь другой сценарий.

«Если я в чем-то сомневаюсь, я возвращаюсь к началу», — говорил мудрый профессор Дамблдор. Вот и я решил вернуться к началу. Как все-таки здорово, что я решил не идти больше в одиночку, а поделился своими снами с лучшим другом! Из маленьких кусочков нам с Валькой удалось почти полностью восстановить картину тех трагичных событий двухгодичной давности, которую я теперь упорно переписывал…

Теперь, согласно моей версии, в тот злополучный зимний день мальчик Дима заболел ветрянкой и остался дома на карантине аж до самого конца января. Чтобы написать всего десятков строчек кода в уже готовом симуляторе, мне пришлось размотать целый клубок событий. Запуская симулятор, я изо всех сил надеялся, что благодаря этой нехитрой детской болезни все пойдет совсем по-другому, и судьбы нескольких людей не будут сломаны.

Пацаненок Дима не проведет почти полгода в хирургическом отделении детской больницы, получив тяжелую черепно-мозговую травму. А Галя не станет изгоем в семье, будет любима обоими родителями и вырастет в красивую жизнерадостную приятную девушку. Коля Фокин избежит тюрьмы и продолжит жить обычной, простой жизнью подростка восьмидесятых. Так же, как и мы с Валькой, он будет играть на гитаре, гулять с друзьями, в меру хулиганить, а позже остепенится и, став взрослым семейным человеком, будет смотреть старые фотографии и ностальгически улыбаться… Супруги Фокины не поседеют раньше срока, их дочь Клава перестанет прыгать от рокеров к хиппи, потом к бардам и обратно, добавляя седых волос родителям, а первая красавица лагеря Вика останется жива…

Все! Готово! Я нажал кнопку, запустил симулятор и зажмурился, чтобы глаза, уставшие от напряженной работы, хоть немного отдохнули. Когда я снова их открыл, то увидел, что обстановка резко переменилась. Я вновь глядел в свой любимый двадцатисемидюймовый современный монитор, где была запущена игра о путешествии в СССР. Я вернулся.

Улыбнувшись, я потянулся в своем уютном современном кресле с поддержкой спины и огляделся вокруг. Значит, все получилось, и моя миссия закончена? Я вновь находился в своей квартире, на календаре был 2025 год, а передо мной на столе лежал смартфон. Словом, меня окружало то, что и не снилось когда-то студенту и вожатому Матвею Ремизову.

Поиграв пару часиков (как я соскучился по современной технике и играм с хорошей графикой!), я решил навестить тех двоих, по которым так скучал… Скучал по ним теперешним.

Отец, как и в прошлой моей жизни, открыл мне дверь и чуть пригнулся, чтобы не задеть притолоку. В моем привычном мире он был уже не вчерашним студентом Мишей, отслужившим в армии и сыгравшим свадьбу с любимой девушкой Олей, а уже совсем взрослым, даже немного пожилым мужчиной. И я уже свободно мог называть его папой, а Олю — мамой, не боясь попасть в дурацкое положение.

— Пойдем! — потянул меня на кухню отец. — Мама где-то на антресолях старую советскую формочку для выпечки откопала, напекла орешков, получилась вкуснятина, прямо как во времена моей юности. Пойдем, попробуешь — за уши не оттащишь!

Я уплетал за обе щеки вкуснейшие орешки со сгущенкой, болтал с родителями о том о сем и радовался тому, что моя жизнь наконец вошла в привычное русло. Беспокоило меня только одно: удалась ли моя миссия в СССР?

— Кстати, — вдруг сказал отец, — ты вовремя! Скоро Фокины должны зайти.

— Фокины? — переспросил я, насторожившись и почуяв, что сейчас узнаю что-то важное.

— Ну да, забыл, что ли? Николай со своей Викой и сестрица его с мужем. Отличный мужик он, кстати, мы с ним тут в городе на днях случайно встретились, посидели в баре за кружкой пивка, он мне о себе рассказал, я ему о себе.

— А как у него жизнь сложилась? — полюбопытствовал я.

— Да все чин чинарем, — пожал плечами довольно отец. — Мы же, как от бабушки сюда переехали, так больше и не виделись. Окончил школу парень, отслужил в армии, потом вернулся, в институт поступил, окончил, работал инженером, потом вот в бизнес подался — грузоперевозками занялся. Пять фур у него.

— А Клава? Тетя Клава то есть?

— Клава-то? У сестрицы его тоже все хорошо, окончила Гнесинку, преподавателем музыки работала, потом замуж вышла, мужу трех девчонок родила. Сидит дома, хозяйством занимается, сад, огород, теплицы… Они в Подмосковье живут, коттедж построили, все хорошо.

— Вика — это дяди Коли жена, да? — спросил я дрогнувшим голосом.

— Ну конечно… Он фотографии показывал. Двойняшки у них, сын и дочь. Дочь — красавица, высокая, белокурая, точно Мальвина — вся в маму. А сын — вылитый Колька в юности. Такой же тощий. Откормить бы его… Я, когда их во дворе раньше видел, думал — не пара они. И родители Вики сначала против были их встреч. Даже дома ее запирали, он к ней по трубам лазил. Школьный хулиган и мамина гордость… Ан нет, видишь, как в жизни бывает! Двадцатилетие свадьбы уже справили.

— А родители?

— А что родители? На пенсии давно уже, живут припеваючи. Всем бы такую старость. А что?

— Да ничего, — довольно сказал я, потянулся на стуле и взял еще парочку орешков.

Мое второе путешествие в СССР благополучно завершилось.