Глава 15

Госпожа Дорис видела сон.

Ей снился любовник более красивый, сильный и цивилизованный, чем Конан. Он обладал великолепной силой киммерийца, но еще и шептал ей на ухо чарующие любовные клятвы, когда они сплетались друг с другом.

Она еще плотнее обвила этого мужчину руками и ногами, вдыхая запах его пота так, словно тот был самым тонким и ароматным фимиамом. Она откинула голову назад и закричала в экстазе, услышала его крик, почувствовала запах его дыхания.

Его дыхания? Его дыхание было таким же душистым, как ее сад в те давно минувшие года, когда за ним ухаживали как положено. Как его дыхание вдруг — между одним вдохом и другим — сделалось зловонным?

Как?..

Она проснулась, и тело, сплетавшееся с ней, придавившее ее к тюфяку, не было ни красивым, ни сильным. А что до цивилизованности господина Акимоса…

Это не имело значения. Он не остановится, и из-за того, что он не остановится, она поняла, как она беспомощна. Желание поднялось в ней как прилив, увлекая ее в пучину, заставляя руки и ноги трепыхаться, лицо кривиться, а рот — кричать.

Крякнув, Акимос кончил и скатился с нее. Госпожа Дорис лежала вытянувшись на тюфяке, облаченная только в спутанные волосы и капающий пот, с бессильно открытым ртом, и рассудок ее пребывал едва ли в лучшем состоянии.

— Разве это было не великолепно, Дорис?

Одно из достоинств Конана, поняла Дорис, заключалось в том, что он не ожидал похвал своей мощи. Конечно, когда женщина после засыпала как убитая, мужчине было трудно усомниться — или спросить, если он все же усомнился. Однако вплоть до этой минуты Дорис не понимала, как она ненавидит мужчин, ожидающих похвалы.

— Уверена, что для человека твоего возраста…

— Его ладонь ударила ее прежде, чем она увидела движение его руки.

Трижды и сильно. Она почувствовала, что глаза у нее заслезились, но отказывалась моргнуть. Она не позволит этому сыну уличного подметалы считать, будто он может заставить ее плакать. Или считать, будто он может также и запугать ее.

— Мужчина твоего возраста действует отлично, если ему вообще удается удовлетворить женщину. Я достаточно довольна.

На этот раз оплеухи превратились в удары. Дорис перевернулась на живот. А затем сообразила, к чему это может привести, если Акимоса охватило желание причинить ей боль. Она снова перевернулась на спину — с помощью двух потных рук, болезненно тянущих ее за волосы.

Акимос снова рухнул на нее, выдавливая воздух из ее тела и заставляя заныть ее неисцелившиеся ранки. С болью пришло и желание, которого она никогда раньше не испытывала, несмотря на распространяемые о ней сплетни.

Теперь же оно возникло. Она знала, что если б Акимос принялся грызть ее тело, как волк ягненка, то экстаз поднялся бы и на большую высоту. Душу овеяло ужасом, словно ледяным ветром, но тело ничто не охлаждало. Оно обрело собственную волю и неслось теперь по волнам желания, как корабль по штормовым волнам.

Стон проложил себе дорогу в горло Дорис, стал громче и превратился в самый настоящий вопль.


Скирон услышал этот вопль и улыбнулся. А затем покосился на сидевших у бивачного костра, и его улыбка растаяла.

Чары, принуждающие госпожу Дорис стать для Акимоса рабой любви, были и мощными и сложными. Однако, похоже, они действовали не так уж плохо. Еще несколько дней их действия, и госпожа Дорис будет рабой Акимоса в такой же мере, как любой вендиец мог бы стать рабом макового сиропа.

В то же время, однако, эти чары напоминали всем другим мужчинам в лагере, что они-то не разделяют удовольствий своего магната. Или же всех этих мужчин заставляли выглядеть кислыми или охваченными похотью, или и теми и другими сразу, всего лишь доносившиеся из палатки крики?

Это не имело значения. Позволить этим мужикам утолить свое желание становилось важным для спокойствия в лагере и успеха магната Акимоса. Если Скирон сможет изобрести способ утолить его и дать слугам знать, чем они ему обязаны, то они будут прислушиваться к нему с большим уважением.

До сих пор ему хватало и непрочной дружбы да развязанного кошелька Акимоса. Однако приближалось время, когда для планов Скирона понадобится больше рук и еще больше друзей. Рабов, превращенных чарами в полных тупиц и используемых словно жертвенные животные, будет уже недостаточно.

А если эти друзья придут из рядов людей Акимоса — ну, это накинет узду на любые мечты избавиться от услуг Скирона, какие могли завестись у этого магната.

Скирон вышел за пределы круга светает костра, а затем и вообще в более глубокую ночь, за пределы лагеря. Вдали он услышал трубный зов оленя-самца.

Еще глубже в лес, всего лишь чуть ниже по склону, от лагеря. Скирон знал чары, способные превратить важенок и других самок в то, что сойдет за женщин, по крайней мере в постели и ночью. Это были мощные чары, даже для стран более древних и мудрых по части колдовства, чем Аргос. Никто не посмеет усомниться в величии колдуна, который наведет их.

Но этот колдун еще и утомится, и использует много незаменимых порошков и трав, которые он с таким трудом привез в такую даль. Если ему когда-нибудь позже понадобятся все его силы — нет, должен быть и более легкий способ.

Был такой. Он находился чуть дальше вниз по склону, в виде деревень, мимо которых они проезжали, поднимаясь к пещере. В каждой из тех деревень водились девушки и молодые жены. Несколько таких, скованных теми же чарами, что и госпожа Дорис, заставят слуг улыбаться весь месяц. Скирон вернулся к свету костра:

— Партаб!

— Господин Скирон? — Рослый вендиец поднялся, и свет отразился от его лысого черепа и клинка заткнутого за пояс талвара. Он поднялся с небрежной легкостью, словно говоря, что он не проявит открытого неповиновения Скирону, но подчинится ему ничуть не быстрей, чем сочтет нужным.

— Возникло одно дело, связанное со здоровьем слуг.

Партаб медлил следовать за Скироном, однако постарался осмыслить слова колдуна.

— А ты мудрее, чем я смел надеяться, — порадовался Партаб. — Я и впрямь скорбел, если б, к примеру, почуял в себе силу молодого жеребца, а рядом не оказалось ни одной кобылки.

— Это можно исправить, если ты и еще десяток бойцов отправитесь со мной.

— Я тотчас же соберу их.

— Хорошо. Напомни им, что мы должны красться так же незаметно, как ласки при набеге на курятник, когда все крестьянские псы не спят. Акимос нас не поблагодарит, если мы восстановим против него всю округу, рыщущую в поисках пропавших жен и дочерей.

— Они ничего не найдут, — пообещал Партаб. Выхватив талвар, он взмахнул им так, что воздух засвистел, рассекаемый острым клинком.

— При самой малости осторожности — не найдут, — согласился Скирон. Понадобится больше чем малость осторожности, равно как и несколько мелких заклинаний для потери памяти. Если же у него не найдется времени для этого, то предложенное Партабом решение может оказаться единственным.


Конан сидел на постели, занимаясь смазкой кольчуги-безрукавки, которую наденет завтра под кожанку для верховой езды. Эта кожанка, вместе с остальным его снаряжением от начресленника до меча, лежала на сундуке около постели.

Ливия предложила ему поручить приготовить оружие и одежду какому-нибудь слуге, но он отказался, а Реза объяснил почему:

— Мы поедем налегке и по-быстрому, госпожа. Никаких слуг ни для кого, кроме вас. Некоторые бойцы делают то, что им следует сделать, с прохладцей, если не видят, что капитаны тоже занимаются этим.

Ливия вежливо кивнула. Она услышала в голосе Резы, как и в голосе Конана, намек, что они могли бы ехать быстрее и дальше, не будь с ними ее.

Но Арфос настаивал, и никто не мог отказать ему, да и не стал бы даже пробовать. А коль скоро Арфос присоединился к спасательной группе, Ливия тоже настояла на этом. И Конан, и Реза пытались отказать ей — настолько твердо, насколько позволял их чин. А она проигнорировала их обоих настолько твердо, насколько позволял ее чин.

Конану казалось, что эти двое юнцов вызывали друг друга на состязание — кто проявит больше смелости? Навидавшись того, как такие состязания заканчиваются по большей части тем, что их участники в конечном итоге служат пищей стервятникам, Конан не испытывал душевного спокойствия, видя Арфоса и Ливию втянутыми в подобное же соперничество.

Ну, они были всего года на четыре моложе его, хотя об этом было легко забыть из-за мудрой головы на юных плечах Ливии. Если они не желают слушать возражений и быть осторожными, то им придется ехать и драться. Со всей помощью, какую смогут оказать отборные бойцы да они с Резой, и большей, если возможно.

Конан услыхал, как рука прикоснулась снаружи к незапертой двери, прежде чем увидел как дверь начала открываться. Он застыл где сидел, делая дыхание глубоким и ровным и сузив глаза в щелки.

Он стал столь же неподвижным, как валун, и по виду — таким же нечувствительным, когда дверь открылась ровно настолько, чтобы в нее проскользнула Гизела.

Она бросила один взгляд на Конана, кажется, подумала, будто он спит, а затем на цыпочках подошла к постели. Стоя рядом с ней, она сбросила сперва одну сандалию, затем другую. И опустила руки к подолу туники — а Конан швырнул в дверь кувшин с оливковым маслом, заставившее захлопнуться. Конан одним прыжком очутился у двери, задвигая засов. Еще один прыжок, и он очутился на постели, сгребая Гизелу в свои массивные объятия.

Вместо того чтобы протестовать, та улеглась на спину и покрутила бедрами, не волнуясь о том, что туника соскользнула куда как выше голеней, когда Конан подхватил ее на руки.

Конан рассмеялся, поднял горничную еще выше, а затем бросил на постель. Она трижды подскочила, прежде чем остановиться. К тому времени она так сильно смеялась, что ей пришлось перевести дыхание прежде, чем она смогла сесть и снять наконец тунику.

Теперь на ней осталась только нижняя туника, которая начиналась как раз над грудями и заканчивалась чуть ниже пупка. Вышитые на тонком шелке цветы отнюдь не делали одежду более скромной.

Конан рассмеялся:

— Раз уж я бросил тебя на постель, а не скинул с нее, то надеюсь, ты знаешь, зачем ты здесь.

Она выпрямилась:

— Конан, я вовсе не зеленая девчонка.

В самом деле, семнадцать лет считались в Аргосе возрастом женщины. Как, впрочем, и вздымающиеся под туникой груди — весьма соблазнительными.

— Оно и к лучшему. Те мне не очень-то по вкусу. Но я видел тебя с Вандаром…

Никаких сомнений. При этих словах по лицу ее пробежала тень. Конан нахмурился:

— Вы поссорились?

— Капитан Конан, а это твое дело?

— Да, Кром побери! — прорычал киммериец.

— Если вы поссорились, то я обязан знать. Это касается одного из моих лучших бойцов. Если же вы не в ссоре, то что ты здесь делаешь?

— Сижу на твоей постели.

— Почти голая и, похоже, готовая наброситься на меня, как тигр на козу! Так вот, ты сама себе хозяйка, и, если у тебя есть веская причина быть здесь, я не стану с тобой бороться. Но ты либо скажешь мне об этой веской причине, либо выйдешь отсюда с покрасневшей задницей, а Вандар завтра утром останется здесь.

Гизела побледнела и отвернулась. И когда она заговорила, то ее слова звучали чуть громче шепота:

— Если Реза узнает, что я тебе сказала…

— Я готов поклясться любой клятвой, какую ты выберешь, не говорить Резе. Просто скажи мне, и побыстрее.

— Меня прислал Реза. Он… незачем, чтобы ты думал о госпоже Ливии… как о женщине?

— Тролли побери Резу и демоны засунь Ливию в навозную кучу! — От рычания Конана Гизела съежилась в страхе и зарылась лицом в подушку. Голову она подняла, только когда заметила, что нижняя туника выставила теперь ее ягодицы на обозрение, и рассмеялась.

Все оказалось так просто, что ему следовало понять это, не пугая бедную девушку. Это следовало понять любому мужчине, достаточно взрослому, чтобы спать с женщиной! У Резы в голове только одна мысль — охранять репутацию Ливии. Как это сделать? Ну конечно, сыграть роль сводника.

Конан снова рассмеялся. Он надеялся, что в голове у Резы найдется место не только для одной мысли, начиная с завтрашнего дня. Иначе киммерийцу придется думать за них обоих. Если такое произойдет, то он попросит дополнительной оплаты!

— Ливии меня нечего бояться. Я знаю, что она положила глаз на Арфоса.

— Он недостоин ее!

— Не вздумай говорить это при ней, если хочешь сохранить кожу на спине. Я никогда толком не понимал женщин, но одно усвоил твердо: если женщина считает, что мужчина ей подходит, их не разлучат даже боги и демоны, вместе взятые.

— Совершенно верно, — воскликнула Гизела. Она сорвала с себя нижнюю тунику и протянула руки к Конану. Кожа у нее была светлее, чем у Конана, достаточно светлой, чтобы покрыться веснушками, при всем том, что волосы у нее были черными, и она смазала их так, что они, казалось, пылали при свете лампы. Она соскользнула с постели и подошла к нему, груди ее слегка покачивались, пока он не протянул руки и не привлек ее к себе.

После этого прошло не много времени, прежде чем он снял с себя собственные одежды, отнес Гизелу обратно на постель и узнал, что женщина весьма изобретательна в искусстве любви.


Драконы устремились друг к другу, находя проемы в скале там, где те существовали, и проделывая их там, где таковых не было. Продвигаясь, они притягивали к себе последние "фрагменты", поглощали их, впитывая всю их силу и воспоминания, и чуть ли не с каждой минутой становились все больше.

К тому времени, когда два чудовища просунули отростки через последний проем, они были почти одинакового размера. По людскому счету в таких делах, каждый стал размером с полдюжины слонов. Они не могли стоять или бегать, как слоны, но никакое стадо слонов не смогло бы выйти живым из их хватки.

Они соприкоснулись друг с другом, обменялись всем, что узнали со времени Осознания, и принялись отдыхать. Это было нелегко при волнующих их все еще пульсирующих в скале чарах, но древние воспоминания говорили им, что в этом и заключалась мудрость.

В каждом из них хватало материи для создания еще пары Драконов, способных при надлежащем питании быстро вырасти до полного размера. Но им придется отдохнуть и приказать своей собственной субстанции сформироваться в тех монстров, пока они отдыхают. Потом настанет время поискать пищу в горах и даже рискнуть выбраться под открытое небо, к имевшимся там более обильным запасам пищи.


Босая Ливия потихоньку убралась от двери в комнату Конана. Она не боялась, что находившиеся в ней услышат ее. Они были слишком заняты и слишком шумно предавались своим удовольствиям.

Боялась же она встретить Резу. То, что ей пришлось бы сказать ему, могло вдребезги разбить хрупкий мир между ними. При свете дня, без горящих у нее в голове воспоминаний о доносившихся из комнаты звуках, она смогла бы придержать язык. Но сегодня ночью…

Сегодня ночью была особенная ночь. Она будет последней ночью, проведенной ею под собственной крышей, в собственных покоях, окруженной женщинами, умевшими рассказывать сказки. Которые будут рассказывать сказки, если Реза вселит в них страх.

А завтра ночью, и много ночей впредь, она будет спать в постоялых дворах, палатках или в чистом поле. Куда она отправилась, и кто отправился с ней, и что они делали, — это останется ее личной тайной.

Загрузка...