Пусть увядает сто цветов...

2

— …хлынули через границу и терпение Совета окончательно истощилось. Ядерное оружие оказалось излишним. Через две недели чудовище уже билось в агонии, истекая черной кровью горящих городов, и разливающиеся пожары гнали людей в ледяную пустыню. Шестая часть населения погибла под развалинами или сгорела, четверть насмерть замерзла в безумном бегстве на северо-восток, еще четверть убили и ограбили по дороге. Исполин был почти мертв, но у него еще доставало сил, чтобы затянуть с собой в замогильный мрак всю планету. Тогда впервые и было произнесено слово «блокада». Конец третьей главы. Ну — как?

— Бред с претензиями. Даже в старых газетах трудно такое припомнить.

— Это было бы бредом, если бы не было чистейшей правдой, — с пафосом возразил первый голос.

Окончательно проснувшись, Кир перевернулся на бок. Голоса доносились снизу, из неведомо зачем пробитой в полу дыры. Кир лежал на груде спортивных матов, которые покрывали весь пол за исключением середины, где и был пролом с торчащими прутьями арматуры. Можно было представить, как обитатели комнаты укладываются вокруг отверстия в полу, кто в обнимку, а кто так, и наблюдают за соседями внизу, словно в бесплатном театре.

Стараясь не шуметь, он переполз на «зрительское место» и заглянул в дыру. Виден был только один из говорящих — похоже, как раз тот, который читал вслух. Толстенький, лысый, он стоял у стола; перед ним лежала груда исписанной бумаги, а в консервной банке дымился окурок.

— Ты ведь помнишь — мы все это предсказывали, — продолжал «писатель», как мысленно окрестил его Кир.

— Э-э, мы много чего предсказывали, — откликнулся невидимый собеседник. — Что страну спасут дельцы — предсказывали и сами фирму при институте организовывали. Что цугеры спасут — предсказывали. Старые спасут, молодые спасут… забыл кого, нет?

«Критик», — обозначил этого Кир.

— Да, — протянул «писатель», — уж цугеры эти… вот мразь!

— Ну почему же мразь, — быстро возразил «критик». — За все когда-то надо расплачиваться, за дармовое — втройне. Или ты предпочел бы вернуться в первые годы Блокады?

— Первые… последние, — вздохнул толстячок. — Невелика разница. Как электричество-то еще есть…

— О-о! Без него все рухнуло бы окончательно, этого допустить нельзя. И потом — ты только представь: ни катания на вагенах, ни встряхивания на концертах… Цугеры ведь неспроста продолжают транслировать со спутников свое барахло. Не будь у хэвелов радио, никакая блокада бы их не сдержала. Да и ты не усидел бы в этой своей берлоге; спасибо, кстати, что пригласил… хорошо тут у тебя, а мы давненько вот так не сидели.

— Ну, нам с тобой есть ведь о чем поговорить, — согласился «писатель». — Мы здесь, пожалуй, единственные, кто с самого первого времени… — начал он какое-то новое рассуждение, но Киру стало скучно, он откатился от дыры и сел. Сквозь немытое окно виднелись верхние этажи домов и лоскут далекого моря. Жара немного уменьшилась: близился вечер. Сколько же он проспал? Когда подружки Иты привели его сюда, Кир был настолько вымотан, что почти тотчас провалился в какой-то полуобморочный сон.

Теперь он вспомнил измазанную кровью чешую под ногами парней Меккера. Хотя нервное напряжение схлынуло, в голове его никак не укладывалось, что тригер так вот запросто мог обнаружить себя, решившись под носом у бело-серых на проворот. Да, видно, в этом городе такие случаи — в порядке вещей. Его даже передернуло при мысли, что тригер может угодить в чьи-то руки в своей активной форме. Неужели он напрасно проделал этот четырехмесячный путь, зря шел по самому краю Суши, едва не погиб в Предгорьях? Если Попрыгунчик Цон все-таки наврал, и в этом городе нет того, что Кир ищет… Нет, об этом он давно запретил себе думать запретил с тех самых пор, когда очнулся однажды едва живой в липкой от крови постели и никак не мог отодрать губы от изгрызенных рук.

Отгоняя воспоминание, Кир вскочил и зашагал по матам к выходу. До темноты еще есть время, надо немного осмотреться. Если Ита уцелела, она найдет его без труда.

На Кира никто не обращал внимания: у всех были свои дела. В основном, крашеные пока протряхивались по направлению к центру, но попадались уже и торопливые: не в силах дождаться темноты, они устраивались парами, а то и небольшими группками прямо на газонах. У Кира непроизвольно сжались кулаки: неделю у него никого не было и, судя по всему, эту ночь ему тоже предстояло провести в одиночестве. Жаль, что он не успел договориться с той уиппи, это был бы совсем неплохой вариант. Ну, ладно — если доведется сегодня вернуться в комнату с матами, надо будет попробовать: там наверняка ночует много народа — может, придет и она.

Чем ближе к центру, тем яростней ревели выставленные на углах динамики. Мимо прошла, пританцовывая, толпа оранжей, на какое-то время почти заглушив своими барабанчиками рвущиеся вдоль улицы хэвел и джаки-блюз.

Кир перепрыгнул через два поваленных крест-накрест фонарных столба и пошел быстрее.

Только сейчас он обратил внимание, что уже минут пять перед ним мелькает знакомая фигура в мини-юбке; юбку почти полностью скрывала синяя выцветшая майка, а на ногах у девушки были старые кеды, причем правый с полуоторванной подошвой, так что при ходьбе из дыры показывалась пятка неожиданно чистая и розовая. Утром этой дыры не было, поэтому Кир некоторое время соображал, потом прибавил шагу и на перекрестке поравнялся с давешней светловолосой уиппи.

— Кажется, мы встречались, — громко, но не глядя на нее, сказал он. — Я с Междуречья. Кир.

— Затряхнуты. Я — Тала, — довольно приятным голосом отозвалась она.

Тогда Кир, по-прежнему не глядя, обнял ее за талию и лишь теперь взглянул уиппи в лицо. Глаза у нее были зеленоватые, большие и немного удивленные.

— Ты местная? — спросил он, стараясь идти с ней в ногу; это было труднее, чем бежать: шаги у него были намного шире.

Она кивнула и положила руку ему на плечо. От внезапно нахлынувшего желания у него по спине прошла дрожь.

— А ты с самого Междуречья? — она чуть-чуть склонила голову.

Кир непроизвольно облизал губы.

— Да, почти с границы. Когда цугеры заканчивали Стену, я еще был на той стороне, еле удалось вернуться.

Спутница бросила восхищенный взгляд.

— А правда, что цугеры отлавливают наших и увозят на… исследование? — теснее прижимаясь к Киру, спросила она, запнувшись перед словом «исследование».

— Нет, — твердо ответил Кир. — Это вранье; они только принимают к себе всех, кто захочет, но не выпускают обратно.

— Не выпускают… А может, никто и не просится?

Тема становилась опасной, и, заметив, что Тала собирается еще о чем-то спросить, он опередил ее:

— А ты что, к своим идешь, на пастбище?

— Вообще-то да, — Тала рассмеялась, а потом, приблизив к его губам свои, доверительно прошептала. — Но я еще никогда не притряхивалась с ребятами из Междуречья…

Тала, впавшая к третьему часу в полнейший экстаз, не желала уходить со стадиона, вырывалась и лезла на сцену. Киру едва удалось привести ее в чувство, и это стоило ему пары глубоких царапин.

Только за воротами она немного успокоилась, но все еще поглядывала на него с неудовольствием. Но Кир знал, что путь от ненависти до близости гораздо короче, чем от безразличия — пусть только пройдет приступ концертного безумия.

Каждый раз, когда он оказывался на таких сборищах, его охватывало недоумение. Не так-то просто было принять мысль о том, что толпу хэвелов и уиппи куда легче укротить парой электрогитар и барабаном, чем теми хитроумными устройствами для воздействия на психику, о которых писали фантасты и трубили газеты, притворявшиеся борцами со спецслужбой. В таком случае цугерам ничего не стоило бы захватить Равнину, расчистить города и очеловечить разношерстные, но одинаково дикие орды.

Хотя было одно, но принципиальное обстоятельство — текущие отсюда за Стену слухи о «проворачивателях мира», о тригерах. Боялись ли цугеры тригеров?.. Вполне возможно.

Словно отгадав его мысли. Тала — уже нормальным голосом, опять входя в роль приветливой хозяйки — спросила, правду ли болтают о мутантах, появляющихся близ Междуречья и добирающихся аж до самого Юга, — что они пьют кровь, не слушают джаки-блюз (который признают даже кретины Меккера) и вообще — все они оборотни?

Хотел бы Кир знать всю правду об этом!

— Цугер их разберет, — помолчав, сказал он. — У вас тут о них знают, пожалуй, больше, чем в Междуречье. Помнишь, сегодня в переулке?

— Да-а, — протянула Тала, на миг задумавшись. — Парней Меккера здесь никто не любит, но они все-таки спасают нас от этой мерзости…

Кир промолчал.

Окна были черны и только в некоторых мерцали отблески пламени: жильцы жарили пойманную в мышеловки живность и разогревали выменянную у Стены тушенку. Цугеры исправно снабжали Равнину едой, одеждой и даже медикаментами, правда, в последнее время, напуганные жуткими слухами о тригерах, из мест за Сушью двинулись жители — помоложе сюда, постарше к цугерам, и с едой стало хуже.

Тала темноты не боялась и уверенно вела к парку, с полуслова угадав намерения Кира. Они дошли до линии трамвая, впереди уже темнели под безоблачным небом кроны каштанов, когда справа внезапно ударил луч света, другой, третий, полуослепший Кир услышал совсем рядом дружный топот и скорее угадал, чем увидел белеющие в свете фонарей галстуки. Бежать было поздно, драться — бессмысленно, но Кир уже не искал в происходящем смысла. Повинуясь обжегшему его воспоминанию о кровавых пятнах на сверкающей чешуе, он оттолкнул Талу и одним прыжком взлетел на трехметровую трансформаторную будку у дороги; страх закрутил его в спираль — и случайный прохожий зашелся в крике, на мгновение увидев в перекрестии лучей огромного, бьющего крыльями черного хищника.