Психотехническая лига

Покои Мерфи

Это все ложь, но мне бы хотелось, чтобы большая ее часть оказалась правдой.

Ослепляющая боль пронзила его тело и, казалось, целую вечность сжигала все внутри него огнем, наполняя животным ужасом. А затем он перевернулся и понял:

Чудовищный грохот и свист слились воедино, подобно звону колокольчика, который качнули один раз, а затем он никак не мог перестать звенеть. Звуки наполняли темноту, заглушая все остальное, пока не начали затихать, а может, исчезали в бесконечности, столетие за столетием, а ночь тем временем становилась глубже и мягче, пока он не обрел покой.

Придя снова в сознание, он обнаружил, что находится в каком-то длинном и высоком месте. И увидел не-глазами пятьсот сорок дверей, за которыми на фоне необъятной темноты сверкали облака света. Некоторые из этих облаков рождали новые звезды, другие же, более громадные и далекие, состояли из звезд, уже созданных, превратившись в огненное колесо. Ближайшие звезды бросали языки пламени, ослепительные лучи света, сверкая бриллиантами, аметистами, изумрудами, топазами, рубинами; и вокруг них кружились искры, которые, как он знал своим не-мозгом, были планеты. Его не-уши слышали тихий, едва слышный перестук космических лучей, рев солнечных бурь, спокойный, медленный, ритмичный пульс гравитационных течений. Его не-плоть ощущала тепло, биение крови, миллионолетия изумительной жизни на бесчисленных планетах.

Его ждали семеро. Он встал.

— Но ведь вы…

Он запнулся.

— Добро пожаловать, — приветствовал его Эд. — Не удивляйся. Ты всегда был одним из нас.

Они начали вести спокойную беседу, пока наконец Гас не напомнил им, что даже здесь они не являлись властелинами времени. Вечности, да, но не времени.

— Нам лучше пойти дальше, — предложил он.

— Ха-ха, — рассмеялся Роджер. — Особенно после того, как Мерфи набедокурил здесь за наш счет.

— Он, кажется, вовсе не так уж плох, — заметил Владимир.

— Я не уверен, — ответил Роберт. — Как не уверен я и в том, что мы что-нибудь вообще когда-нибудь выясним. Но, друзья, идемте. Уже пора.

Восемь человек оставили зал и торопливо спустились по звездным тропам. Не единожды новичок подвергался соблазну взглянуть более внимательно на то, что мелькало вокруг него. Но всякий раз он напоминал себе, что Вселенная неистощима на чудеса, а у него просто нет времени, чтобы обозреть их все.

Они некоторое время постояли на огромной пепельно-серой равнине. Вид был столь же сверхъестественно прекрасен, как он и надеялся; нет, даже больше — когда Земля, голубая и безмятежная, белоснежным шаром засверкала над головой — Земля, с которой прибыл аппарат, сейчас опускающийся вниз на столбе огня.

Юрий взял Константина за руку, как это делали русские.

— Спасибо, — произнес он сквозь слезы.

Но Константин в свою очередь отвесил поклон Уилли, до самой земли.

И так они стояли в длинных лунных тенях, под высоким лунным небом, и видели, как неуклюжий аппарат наконец-то обрел покой, и услышали:

— Хьюстон, говорит орбитальная станция. «Орел» приземлился.

…На Земле звезды маленькие и тусклые. О нет, думаю, что они довольно яркие, когда зимними ночами смотришь с вершин гор. Я помню, что когда я был маленьким, мы накопили достаточно денег на билеты, чтобы отправиться в заповедник «Гранд Каньон», и разбили там лагерь. Я никогда раньше не видел столько звезд. Я смотрел на них, и словно твой взгляд уходит все глубже и глубже… и, знаете, мне казалось, что до каждой из них — разное расстояние, и пространства между ними еще больше, чем можно себе вообразить. И Земля с ее людьми терялась в этой бездонной пропасти и казалась не более чем песчинкой среди этих холодных ярких звезд. Папа говорил, что они не слишком отличаются от тех, что ты видишь в космосе, разве что их несколько больше. Воздух тоже был холодным, чистым и приятно пах соснами, которых здесь было полно. Где-то вдалеке завыл койот. И вой его летел над холмами и равнинами, не встречая преград.

Но я вернулся туда, где живут люди. На облако смога неплохо смотреть с крыши дома, хотя хотелось, чтобы мне так и не довелось бы никогда вдохнуть этот воздух, уже успевший пройти через несколько миллионов пар легких, прежде чем попасть в мои, — плотный и жирный. Городской шум тоже не слишком беспокоил меня: обыкновенный визг, грохот, рев реактивных лайнеров и треск перестрелки. А когда выключают свет после какой-нибудь аварии, то вообще в темноте видны звезды, по крайней мере отдельные.

Главной моей мечтой было, чтобы мы жили в Южном полушарии, где видна альфа Центавра.

Папа, что ты делаешь сегодня ночью в Покоях Мерфи?

Есть такая шутка. Я знаю. Закон Мерфи: «Все, что может произойти не так, как должно, произойдет». Только мне кажется, в этой шутке есть доля правды. Я хочу сказать, что я прочитал все книги и просмотрел все ленты, которые оказались под рукой, все учебники по истории, где говорилось о первопроходцах. С начала времен и до настоящего времени. А затем я приобрел привычку придумывать для себя истории о том, чего не было в книгах.

Стены кратера ощерились клыками, острыми и серовато-белыми в лучах безжалостного солнечного света, резко контрастировавшими с темнотой, наполнявшей чашу кратера. И они росли, росли. Корабль падал, вращаясь, и сейчас вместо тишины, обычной в условиях, где не действует сила тяжести, ощущалась тошнота после многочисленных рывков. Какой-то незакрепленный предмет с грохотом ударился о стену за креслами пилотов. Вой вентиляторов смолк, и теперь два человека дышали зловонием. Неважно. Это не катастрофа с «Аполло-13». Они просто не успеют задохнуться от собственных испарений.

Джек Бредон хрипел в микрофон:

— Алло, станция Контроля… Лунный Трансляционный Спутник… кто-нибудь. Вы слышите нас? Передатчик неисправен? Или это только наш приемник? Черт бы его побрал, нельзя даже попрощаться с женами!

— Говори быстрее, — приказал Сэм Уошберн. — Возможно, они нас слышат.

Джек попытался вытереть пот, выступивший на его лице, а теперь танцевавший сверкающими капельками перед ним.

— Слушайте нас, — произнес он. — Говорит первая экспедиция Моусли. У нас одновременно перестали действовать все двигатели, примерно через две минуты после начала торможения. Все дело, вероятно, в том, что отказал интегратор подачи топлива. Я подозреваю магнитное возмущение, хотя, может быть, причина неисправности — в коротком замыкании в системе подачи энергии — датчики зафиксировали какой-то всплеск, перед тем как произошел отказ систем. Отдайте эту систему на доработку! Передайте нашим женам и детям, что мы их любим!

Он замолчал. Зубья кратера заполняли весь иллюминатор. А Сэм осклабился в широкой усмешке.

— Как тебе это нравится? — сказал он. — И мне, первому черному космонавту.

Потом последовал удар.

Затем, когда они наконец снова пришли в себя и поняли, где находятся, Сэм произнес:

— Интересно, выпустит ли он нас наружу заняться исследованиями?

Зал Мерфи? Так ли его настоящее имя?

Отец привык кричать: «Это сделал Мерфи!» — когда выходит из себя. Остальное я нашел в старых записях, пьесах о космонавтах, выдуманных еще тогда, когда людям нравилось слушать подобного рода истории. Когда человек умирал, там говорилось: «Он пьет в Зале Мерфи».

Или танцует, спит, поджаривается, мерзнет и так далее. Но действительно ли они говорили слово «Зал»? Эти записи были старыми. Никто за сто лет не подумал скопировать их на более современные пластиковые ленты, а может, и все двести. Голограммы потускнели и покрылись пятнами, звук плавает и изобилует случайными помехами. Несомненно, в отношении этих записей проявился Закон Мерфи.

Мне хотелось спросить у Отца, о чем говорят космонавты и во что верят, о чем думают, когда возвращаются после завоевания планет. Или притворяются, что думают. Конечно, они никогда не вспоминали о некоем Мерфи, владельце Зала, куда попадают космонавты, когда он призывает их к себе. И возможно, они даже отпускали шутки по поводу этого. И вообще, шла ли речь о зале? Может быть, только о пути, как мне тоже приходилось слышать? Мне хочется спросить Отца. Но он не часто в последние годы бывает дома — слишком занят на строительстве и испытаниях своего космического корабля. А когда он приходит домой, я вижу, что ему хочется побыть в основном с Мамой. А когда мы с ним остаемся наедине, это всегда слишком волнующим оказывается для меня, чтобы я помнил о клятвах, которые давал себе перед тем, как заснуть; ну а потом он снова уходит.

Трофей[9] Мерфи?

К тому времени, когда Моше Сильверман закончил свой рапорт, температура под куполом достигла семидесяти градусов и поднималась достаточно быстро, чтобы достичь к началу нового земного дня ста градусов. Конечно, вода сразу не закипит — избыток энергии компенсируется испарением. Но их наспех сделанным аппаратам по испарению воды больше не удастся охлаждать эту гадость до температуры, при которой ее можно было бы пить. Они слишком быстро засорятся. Моше сидел обнаженный, обливаясь бегущим с него рекой потом.

Хорошо хоть не отключили свет. Энергобатареи, которые не в состоянии были обеспечить работу кондиционеров, по крайней мере не дадут Софии умереть в темноте.

В ушах гудело, а голова заныла от боли. Время от времени к горлу подступала тошнота. Он давился горячей жидкостью, которую должен был постоянно пить. «Только без соли, — думал он. — Быть может, именно это убьет нас еще раньше, чем эта жара, кипение и тишина, эта отупляющая жара». Он чувствовал ломоту в костях, несмотря на то, что притяжение Венеры было поменьше земного; но все равно его мышцы одрябли, и он ощущал вонь собственных выделений.

Заставив себя сосредоточиться, он проверил то, что написал, — изложенное сухим языком сообщение об аварии реактора. Следующая экспедиция обнаружит его и, прочитав, узнает, что эта густая, ядовитая адская атмосфера делает с графитом при соприкосновении со свободными нейтронами; а затем инженеры разработают соответствующие меры предосторожности.

С неожиданной злостью Моше схватил кисточку для письма и на обратной стороне металлической страницы написал:

«Не сдавайтесь! Не допускайте, чтобы эта преисподняя победила вас! Слишком многому мы должны здесь научиться».

Прикосновение к плечу заставило его резко обернуться и подняться. София Чьяппеллоне вошла в кабинет. Даже теперь, когда он был физически опустошен, ее кожа сверкала от пота, лицо опухло, глаза запали, а волосы слиплись, она казалась ему привлекательной.

— Разве ты не закончил, дорогой? — Голос ее звучал безучастно, но руки искали его. — Нам лучше уйти в общую комнату. Займемся установкой опахала Мохандаса.

— Да, я иду.

— Но сперва поцелуй меня. Раздели со мной соль.

Потом она просмотрела его отчет.

— Ты считаешь, что они попытаются еще раз? — спросила она. — Ведь материалов так мало, и они так дороги сейчас, когда идет война.

— Если они откажутся… — ответил он. — Не знаю, у меня такое чувство… я знаю, оно рождено безумием, но почему мы не можем стать безумцами?… я думаю, если они откажутся, то нечто большее, чем просто наши кости, останется здесь. Наши души, ждущие кораблей, которые так никогда и не появятся.

Тут она вздрогнула и увлекла его к их товарищам.

Может быть, мне следовало почаще бывать дома. Мама могла нуждаться во мне. Она негромко рыдает. Плачет, оставаясь одна в нашей маленькой квартире. Но возможно, она чувствует себя лучше, когда меня нет дома. Что может сделать неуклюжий четырнадцатилетний паренек с одутловатым лицом?

И что он может сделать, когда станет взрослым?

О папа, большой храбрый папа, я хочу отправиться вслед за тобой. Даже в… Твердыню[10] Мерфи?

Директор Сабуро Мураками стоял за столом в зале общих заседаний и по очереди смотрел всем им в глаза. На некоторое время воцарилась угнетающая тишина. Яркие цвета и фигуры на фресках, нарисованных Георгиосом Ефтимакисом, никогда не существовавших особей — нимф и фавнов, кентавров, резвящихся под чистым небом рядом с ослепительно голубой рекой среди травы, цветов и лавровых деревьев — внезапно показались гротескными, бесконечно чуждыми. Он слышал, как гулко стучит сердце. Дважды ему пришлось сглотнуть, прежде чем во рту набралось достаточно слюны, чтобы он смог заговорить сухим деревянным языком.

Но стоило ему только начать, как пришли слова, суровые, хотя и чуточку сухие и холодные. Но это было совсем не удивительно. Всю ночь он пролежал без сна, бесконечное количество раз повторяя их.

— Юсуф Якуб сообщил мне, что в своей работе по изучению псевдовируса ему удалось добиться определенных успехов. Это еще не лекарство; предстоит также дождаться лабораторных исследований. Наши водоросли будут болеть, и мы будем испытывать в них нехватку до прибытия нового грузового корабля, который доставит нам очередную партию. Я передам по радио космоконтролю, что нам необходимо в первую очередь. У них там, на Земле, будет достаточно времени все подготовить. Как вы помните, корабль намечалось отправить… э-э… с таким расчетом, чтобы он прибыл сюда через девять месяцев. На это время нам гарантирован такой уровень регенерирования кислорода, что нам не станет угрожать опасность задохнуться — при условии, что мы будем избегать физических нагрузок. Я верно изложил суть дела, Юсуф?

Араб кивнул. По-испански он говорил с сильным акцентом, а правый глаз сводило тиком.

— Ты попросишь отправить сюда специальный корабль? — спросил он.

— Нет, — ответил им Сабуро. — Вам ведь отлично известно, что все иные трассы, кроме оптимальной хоманнской, слишком дорого обходятся, и уже одно это уничтожило бы любую прибыль, которую дает наша база… чего я постоянно опасаюсь. Но, с другой стороны, наше вынужденное бездействие может стать причиной закрытия базы.

Он наклонился вперед, легко удерживая свое тело на кончиках пальцев в условиях низкой марсианской гравитации.

— Именно это я и хочу сегодня обсудить с вами, — сказал он. — В условиях конкуренции вложение денег куда-либо осуществляется в зависимости от степени интереса к этому делу. Ну а деньги являются эквивалентом вложенного в них человеческого труда и природных ресурсов. Это истинно при любом социоэкономическом строе. Вы знаете, насколько отчаянно там, на Земле, нуждаются как в квалифицированных рабочих руках, так и в природных ресурсах. Да рабочих рук — миллиарды — но из-за повсеместной бедности имеется лишь считанное количество образованных людей. Вспомните, какая политическая борьба шла в Совете перед тем, как было решено основать эту базу.

Мы знаем, для чего мы прибыли сюда: для проведения исследований, изучения планеты. Для основания здесь первого постоянного дома вне Земли и Луны. Чтобы в итоге уже наши праправнуки могли изменить марсианскую атмосферу так, чтобы люди дышали местным воздухом, чтобы здесь зеленели поля и леса, где поселенцы смогут отдохнуть душой. — Он указал на стену, хотя больше этот жест выглядел, как издевка. — Мы не думаем, что на Земле начнется голод, как и не стоит верить тем, кто утверждает, что голод — это хорошо. Особенно когда с каждым кораблем планету покидает некоторая часть металла, горючего и труда инженеров, которые можно было бы потратить на то, чтобы их дети прожили чуть больше. Энергия, которую они извлекают из нашей урановой руды, бережно, экономно расходуется, и все, что сверх наших затрат, является прибылью.

Сабуро вдохнул затхлый, отдающий металлом воздух. Из-за нехватки кислорода его голова закружилась. Однако ему как-то удалось остаться выпрямленным и продолжить:

— Полагаю, что мы, живущие в этом крошечном одном-единственном поселении, — последняя надежда человечества на покорение космического пространства. Если нам будут оказывать поддержку, пока мы не перейдем на самообеспечение, Сырт Харбот станет залогом будущего. Если же нет…

Он собирался еще немного поизводить их своими поучениями, прежде чем перейти к сути, однако не смог из-за кислородного голодания в легких, в результате чего бешено билось сердце. Он ухватился за край стола и произнес, борясь с наплывающими клочьями тьмы:

— Лишь половине из нас хватит кислорода для активной деятельности. Отставив на время другие проекты и работая исключительно на шахты, мы сможем добывать достаточно урана и тория, чтобы по крайней мере в бухгалтерских книгах не появилось записей о перерасходе. Жертвы будут иметь… будут иметь… пропагандистскую ценность. Я обращусь к мужчинам-добровольцам, или мы можем бросить жребий, либо же… Разумеется, я сам буду первым.

…Так было вчера.

Сабуро был среди тех, кто решил уйти в одиночку, а не группой. Ему было наплевать на все эти гимны о человеческой солидарности; он мечтал о том, что в будущем настанет день, когда тем, в ком будут его и Элис хромосомы, не понадобится никакая солидарность. Возможно, даже к лучшему, что она раньше погибла при пожаре стапеля. Он и без того едва мог смотреть на мучения своих детей.

Он пересек хребет Вейнбаума, но остановился, когда купола поселка скрылись из виду. Он не должен заставлять поисковый отряд забираться слишком далеко. Хотя бы потому, что внезапно обрушивавшаяся пыльная буря может занести его следы, и его вообще так никогда и не найдут. А кому-то его скафандр очень бы пригодился. Как и его тело, которое пойдет в бак с водорослями на переработку.

Некоторое время он стоял осматриваясь. Горная стена с темными утесами и причудливо выветренными вершинами тянулась вниз к нежной красно-золото-охряно-голубо-радужной равнине. Как бы бросая вызов темно-фиолетовому небу, из своей синей тени ввысь возносился какой-то кратер. В этом разреженном небе (ему сейчас было слышно лишь призрачное завывание ветра) Марс — ослепительно сверкающий, могучий, красивый — раскрывался перед его взором во всех деталях, утонченных и абстрактных, словно полукруглый фриз на воротах перед каменным садом. Отвернувшись от ослепительно яркого солнца, он смог различить звезды.

Он ощущал внутри себя мир и покой, чувствуя себя почти счастливым. Может быть, причиной тому было лишь то, что впервые за несколько недель у него была неурезанная наполовину норма довольствия кислородом.

«Однако я не должен зря тратить его», — подумал Сабуро. И то, что его пальцы не тряслись, когда он завинчивал вентиль, его обрадовало.

А затем его ждал сюрприз, когда его душа, душа атеиста, склонилась над его телом и, поднимаясь к Полярной звезде, произнесла:

— Нами Амида Бутсу.

Он откинул забрало шлема.

Это милосердная смерть. Вы теряете сознание всего через тридцать секунд.

…Он открыл глаза, не понимая, где находится. Огромное помещение, дверные проемы, обрамляющие райское безумство ночи сияние звезд, галактик и зеленым загадочным мерцанием туманностей? А может, это гигантский, так быстро двигающийся в пространстве корабль, что кажется, словно Млечный Путь пенится вдоль его носа и кружится за кормой, в кильватере серебра и планет?

Здесь были и другие люди, собравшиеся возле высокого кресла в противоположном конце этого помещения, смутно различимые в сумеречном свете отсюда, издалека. Сабуро встал и двинулся в их направлении. Может быть, может быть, среди них есть Элис?

Был ли папа прав, оставляя маму надолго в одиночестве?

Я помню ее реакцию, когда мы получили это сообщение. Это случилось в среду, когда я бывал свободен и мы с ребятами гуляли на улице со свинчаткой в кармане. Я должен признаться еще и в том, что кое-кто из моих приятелей мне не нравился. Но приходится довольствовать теми, кто, как и вы, не можете учиться в школе и получать образование. А может, вам по душе больше слоняться по городу в одиночестве. (Можно вспомнить, хотя нет, лучше не вспоминать, что сделала банда «Ураганов» с Дэнни?)

Тогда вам лучше находиться в районах, патрулируемых полицией. А не там, где всем верховодил Жак-Жак, собиравший со всех довольно высокую дань, а его умение руководить проявилось сполна в прошлом году, когда на нас неожиданно напали «Ласки». Больше они не пытались — мы прикончили троих — троих! — и мне кажется, вряд ли бы это смогла сделать любая другая компания.

А она была действительно хорошенькой, мама. Я видел фотографии. Правда, она похудела, полагаю, из-за тревог за папу и размышлений о том, как выкручиваться после того, как семьям космонавтов снова урезали обеспечение. Но когда я зашел в дом и увидел ее, сидящую, но не на диване, а на ковре, грязном сером ковре, и плачущую… Она прижималась к этому дивану так, как к папе.

Но почему она рассердилась на него? Хочу сказать, что Случившееся с ним было вовсе не его виной.

— Пятьдесят миллиардов выброшено на ветер! — вскричала она, когда мы завели об этом разговор. — Ведь это сто, двести миллиардов обедов для голодных детей! И на что они это потратили? На убийство двенадцати человек!

— Ты ведь тоже того же хочешь, верно? Слава Богу, одно то, что этого тебе не удастся, почти оправдывает его смерть.

Мне не следовало выходить из себя, не следовало говорить:

— Т-т-ты хочешь, чтобы я стал… канцелярской крысой, врачом, инженером, возящимся с водорослями… на какой-нибудь милой и безопасной работе и со спросом… и оказывать тебе такую поддержку, какую ты бы хотела от него получить?

Но лучше мне перестать биться головой о стенку. Пользы от этого голове не будет. О, когда-нибудь я пойму, какие же слова должен был найти тогда я.

Ладно. Не будем об этом.

Но вся беда была в том, что это не была ошибка Отца. Если бы все шло хорошо, то мы бы полетели через пару лет на альфу Центавра. Он, она и я… Тамошние планеты, о, они, разумеется, настоящие сокровища! Но вот только сам полет и звездолет!.. Я помню слова Жака-Жака: «Да ты просто сдохнешь от скуки через шесть месяцев. Скучающий на борту звездолета, ха-ха-ха!»

Нет, все-таки мозги у него заплыли жиром. Полагаю, он был отличным вожаком, но вот с воображением у него было туго. Наверное, мама рассмеялась бы, если бы я повторил ей эти слова, и сказала бы: «Откуда взяться скуке на борту корабля твоего папы? Ведь тут есть миллионы книг и лент, сотни самых умных людей, постоянно прогуливающихся по палубам…»

Что ж, этот полет мог оказаться похожим на пикники, о которых мне, когда я был маленьким, читала Мама: добрые старые истории с флейтами и скрипками, ослепительными нарядами, пищей, выпивкой, танцами с красивыми девушками в лунном свете.

Холм[11] Мерфи?

С Ганимеда Юпитер выглядит в пятьдесят раз больше, чем Луна с Земли; и когда Солнце скрывается, король, повелитель планет, сверкает в тамошнем небе так ослепительно ярко, как не могут все звезды в ночном небе родного дома человека.

— Вот это дом человека, — пробормотала Каталина Санчес.

Арне Йенсен бросил на нее долгий взгляд, очарованный ее красотой в этом золотистом свете, заливавшем чистые стены консерватории. Он рискнул обнять ее за талию. Она вздохнула и отстранилась от него. На них был минимум одежды — в колонии предпочитали короткие, хотя и яркие спортивные костюмы — и он ощутил тепло и нежность ее тела. В мешанине запахов цветов (на грядках справа, слева и сзади высились на необычайно высоких стеблях крупные бутоны всевозможных расцветок, некоторые из которых вам бы показались просто невероятными, а длинные нити лоз и лабиринты ползучих растений — порождением какого-то сна) он уловил аромат ее по-летнему расцветшего тела.

Солнца уже не было, и Юпитер виднелся почти в полной фазе. И хотя проект по преобразованию спутника быстро продвигался вперед, но все же его атмосфера была слишком разрежена, чтобы мешать наблюдению. Темно-желтые лучи пробивались сквозь медленно движущиеся ленты облаков — зеленые, синие, оранжевые, темно-коричневые. Словно бриллиант сверкала Красная Точка. И знание того, что одного-единственного из ураганов, бушующих сейчас там, было бы достаточно, чтобы проглотить всю Землю, только добавляло величия этой красоте и безмятежности, а понимание того, что без магнитогидронамических спутников, запущенных людьми на орбиту вокруг этого шара, его поверхность утонула бы в смертельной радиации, еще больше усиливало ощущение триумфа человеческой мысли. Несколько звезд были достаточно яркими, чтобы пробиться сквозь это сияние, на самом краю рваного горизонта. Мягкий золотистый свет струился на скалы, ущелья, кратеры, ледники и машины, призванные завоевать эту планету.

Снаружи царило великое молчание, но здесь, внутри, из танцзала, лилась музыка. А праздновать было что. В эксплуатацию пустили новые гидролизные фабрики, которые генерировали кислород на пятнадцать процентов больше, чем ожидалось. Однако все равно, в каких бы условиях ты ни находился — низкой гравитации или высокой, — но рано или поздно ты устаешь от танцев (хотя ганимедские танцы выглядят предпочтительнее земных: здесь можно парить и прыгать высоко), веселье пузырится, словно шампанское, и девушка, красотой которой ты очарован, говорит тебе, что да, она не прочь понаблюдать за Юпитером…

— Надеюсь, ты права, — сказал Арне. — По крайней мере, у нас есть хорошая, счастливая жизнь, интересная работа, отличные друзья — и все это для наших детей. — Он обнял ее крепче.

Она не возражала.

— Чего же нам не хватает? — спросила Каталина. — Мы уже с избытком обеспечиваем себя и можем начать торговлю с Землей, Луной, Марсом или же направить эти средства на дальнейшее развитие, которое идет по экспоненте. — Она улыбнулась. — Ты, наверное, считаешь меня каким-нибудь ужасно нудным профессором. И все-таки в самом деле, что же идет не так, как должно?

— Не знаю, — признался Арне. — Война, перенаселение, бедственная экологическая обстановка…

— Ну, не хмурься, — пожурила его Каталина. Из тиары местного хрусталя, украшавшей ее волосы, ударил радужный луч. — Люди способны учиться. Они не должны вечно повторять одни и те же ошибки. И здесь мы построим рай. Конечно, несколько необычный рай — где деревья возносятся в небо, в котором царствует Юпитер, с медленно низвергающимися в темно-синие озера водопадами, где птицы летают, словно крошечные многоцветные пули, а олени преодолевают луг десятиметровыми прыжками… вот такой рай!

— Не лишенный недостатков, — заметил он. — Не идеальный.

— Но мы и не хотим такой, — согласилась она. — Должна остаться какая-то неудовлетворенность, активизирующая разум, заставляющая его стремиться к звездам. — Она засмеялась. — Я уверена, историки найдут, как заставить наших потомков поверить, что где-нибудь в другом месте условия для жизни еще лучше… Или природа… О!

Зрачки ее глаз расширились. Она поднесла руку к губам. А потом неистово начала целовать его, и он ответил ей, и они сжимали друг друга в объятиях, пока кружилась мелодия вальса и вокруг них вздыхали цветы, и величие Юпитера осеняло их, нисколько не заботясь об их существовании.

Арне ощутил на своих губах соленый вкус ее слез.

— Давай потанцуем, — попросила она. — Давай танцевать до упаду.

— Непременно, — пообещал он и повел ее обратно в танцзал.

Танцы должны были помочь им снова забыть о гигантском метеорите (одном из многих, которых тяготение Юпитера вырвало из Пояса), врезался точно в строения Аванпоста Ганимеда ровно за пять лет до того, как была упразднена марсианская колония.

Знаете, мне кажется, люди не способны учиться. Они могут размножаться, сражаться, уничтожать друг друга, гадить там, где живут, пока.

Мама: «Мы не можем позволить себе это».

Папа: «Мы не можем позволить себе это».

Мама: «Эти дети — они, как гоблины, как голодные призраки. Если бы Тед был одним из них и кто-нибудь посчитал бы его непригодным, даже если бы построили межзвездный корабль… Интересно, как бы ты тогда действовал?».

Папа: «Не знаю. Но я уверен, что это наш последний шанс. Мы будем действовать, исходя из наших скромных возможностей, чтобы все было так, как мы хотим. Если бы Лунная Гидромагнитная лаборатория не сделала это открытие, когда правительство уже собиралось закрыть ее… Дорогая, мне во всяком случае по этой причине придется убить прорву времени на борту корабля, пока он будет строиться и испытываться. Зато вся моя банда будет сидеть на тройном окладе».

Мама: «Предположим, ты своего добьешься. Предположим, ты действительно получишь свой драгоценный звездолет, который сможет лететь почти со скоростью света. Неужели ты даже на секунду не способен себе вообразить, что… что какая-нибудь армада может уничтожить жизнь нескольких людей: что они для человечества — всего несколько атомов?»

Папа: «Ну, несколько десятков ценных атомов. Начиная с тебя, Теда и меня».

Мама: «Я чувствую себя чудовищем, в безопасности и в комфортабельных условиях летящим к новому миру, когда сзади миллиарды людей ютятся в бедности и тесноте».

Папа: «Мой первый долг — позаботиться о вас двоих. Но давай не будем об этом. Давай поговорим о человеке вообще. Что он есть? Зверь, который рождается, чтобы жрать, совокупляться, гадить и умереть в итоге. Ха-ха! И все же человеческое племя нечто большее. Изредка оно рождает Иисуса, Леонардо, Баха, Джефферсона, Эйнштейна, Армстронга, Ольвейду — кто, по-твоему, оправдывает наше существование здесь больше, чем он? Знаешь, если согнать всех людей, словно крыс, в одну кучу — они и начинают вести себя, как крысы. Что им тогда душа? И я хочу сказать тебе: если мы — горсточка свободных людей, чьи потомки в итоге смогут вернуться и возродить человечество, не отправимся к звездам, то кто тогда позаботится, будет ли двухногое животное существовать еще один миллион лет или вымрет через сто? Человечество наверняка вымрет».

Я: «И дьявол, мама, будет смеяться!»

Мама: «Ты ничего не понимаешь, дорогой».

Папа: «Спокойно. Се — голос не младенца, но мужа. Он все понимает лучше тебя».

Ссора: я со слезами убегаю. Ладно, мне всего восемь или девять лет. Но не с этой ли ночи я начал рассказывать себе истории о Зале Мерфи?

Это Зал Мерфи. Я верю: это именно то место, где должен оказаться мой отец.

…Когда Ху Фонг, старший инженер, зашел в каюту капитана и сообщил новые данные, тот несколько минут сидел неподвижно. Их окружало гудение корабельных двигателей; краем сознания они замечали его — песню, отдававшуюся в их костях. И с потолка в уютное просторное помещение падал свет. Мебель, книги, поразительной красоты фотография туманности Андромеды, и тут же рядом на стене — мультипликационное изображение Мэри и Теда. И постоянная сила тяжести под ногами — в одно «g» — из-за непрекращающегося ускорения — световой год за год, хотя на борту звездолета после того, как начинают проявляться эффекты, предсказанные теорией относительности, время на борту корабля замедляется… всего два десятка лет до центра этой Галактики, три — до соседней, изображение которой завораживающе действует на хозяина каюты… Как трудно поверить, что ты мертв для других!

— Но ведь ясно, что рамоскоп работал, — сказал капитан, чтобы что-то сказать.

Ху Фонг пожал плечами.

— Вряд ли — после того, как радиация повредила его чувствительные электронные части. Нет никакого смысла тормозить и ложиться на обратный курс, двигаясь на малой скорости, если и мы, и корабль получим смертельную дозу.

Межзвездный водород — примерно один атом на кубический сантиметр — чистейший вакуум для жителей Земли живущих на дне воздушного океана и дышащих смесью смога и испарений. Но космонавты (для которых водород — горючее, активное вещество, путь к звездам) даже такое количество атомов, встречающихся ежесекундно — смертельно; они ударяются о корпус и излучают гамма-лучи, несущие гибель, подобно проклятию ведьмы. И только защитные экраны способны защитить людей от этой опасности.

— А мы только-только достигли скорости в одну четвертую скорости света! — возразил капитан. — А ведь в более, чем в 99 процентах запусков автоматических зондов, не возникало никаких проблем!

— Эта система, очевидно, не годится для случая, когда у корабля масса намного большая, — ответил инженер. — Нам следовало сначала до конца выполнить программу испытаний звездолета в автоматическом режиме.

— Ты же знаешь, что у нас не было средств для установки дополнительных автоматических устройств, чтобы сделать это.

— Мы можем отправить на Землю сообщение. Следующая экспедиция…

— Сомневаюсь, что она будет. Да, хорошо, мы отправим домой сообщение. После чего, думаю, продолжим путь вперед. У нас еще есть четыре недели — правильно? — пока нас всех не скосит радиационная болезнь. Вся проблема не в том, как осуществить передачу сообщения на Землю, а в том, как сообщить об этом остальным нашим товарищам.

Впоследствии, оставшись наедине с изображениями Андромеды, Мэри и Теда, капитан подумал: «Я потерял больше, чем оставшиеся годы жизни, что я не прожил. Я напрасно потерял годы, прожитые мной без вас.

Что мне сказать вам? Что я пытался достичь своей цели, но меня ждала неудача и мне очень жаль? Но так ли это на самом деле? В этот час я не хочу лгать, особенно вам.

Был ли я прав?».

Да.

Нет.

О Господи, о черт, что мне ответить? Луна поднимается над облаком копоти. Комиссар Уэниг сказал мне, что нам следует оказывать поддержку последней Лунной Базе, пока изворотливый человеческий ум не найдет замену тем видам топлива из гигантских молекул, которые пока применяются. Но разве не говорил премьер-министр Объединенной Африки, что подобные производства необходимо запретить, тем что они недопустимо расточительны и любая нация, сохраняющая их, должна считаться врагом человеческой расы?

На улицах трещат автоматы. Откуда-то доносится пронзительный визг какой-то женщины.

Мамы здесь нет — это последнее, что я мог сделать в память о папе.

Через десять лет учебы я стану инженером-пищевиком или врачом, и тогда я, вероятно, буду настолько измотан работой, что мне будет наплевать на Луну. Еще через десять лет сидения за столом в канцелярии я стану толстым, и, возможно, меня будет приводить в ярость любое предложение потратить свои казенные деньги на…

…за исключением, быть может, защиты. В Сибири уже молятся этой странной, только что возникшей религии. И президент Европы сказал, что в случае необходимости его правительство предаст их анафеме, нанеся ядерный удар.

А корабль плывет меж звезд, и на борту его — экипаж мертвецов, от которых остались лишь кости. Через сто миллиардов лет он достигнет Границы… не границы пространства или времени (которого не существует), границы с маленькой буквы, но Границы с большой… и найдет пристанище в Зале Мерфи.

И пыль, созданная космическими лучами, начнет шевелиться, вновь обращаясь в кости; и от изъеденного радиацией остова корабля медленно отделятся атомы, из которых снова образуется плоть; и очнутся капитан и его команда. Они откроют глаза и взглянут на звезды, которые ослепительными шарами будут плыть над их головами.

— Вот мы и дома, — скажет капитан.

Гордый за себя и своих людей, он смело шагнет вперед с палубы в зал с пятьюстами сорока дверьми. Мимо него будут проноситься кометы, новые взорвутся с ужасающим великолепием, планеты начнут вращаться, а новая жизнь оповестит о себе криком, в муках появляясь на свет.

Кровля этого дворца вознесется вверх подобно горам на фоне ночной темноты и облаков света. Концы стропил вытянутся с краев крыши, обращаясь в головы драконов, а через порог двери, к которой капитан вел свою команду, шеренгой пройдут восемьсот человек. И только одно существо будет дожидаться их, чтобы приветствовать прибытие; и за этой фигурой будет лишь темнота.

Когда капитан поймет, кто перед ним, он поклонится до самого низу.

И тот возьмет его за руку.

— Мы ждали, — скажет он.

Сердце капитана екнет.

— Мэри тоже?

— Да, конечно. Все.

Я. И ты. И ты, будущий, если появишься на свет. В конце концов Закон Мерфи касается всех нас. Но мы, мои друзья, должны пройти к нему трудный путь. Наша удача никуда не убежит от нас. Наоборот, решение, которое могло быть сделано, уже принято. Так уж было установлено для всей нашей расы (как и для триллионов других, должно быть, задающих себе вопросы, а что же находится за их небесами), что бы мы ни делали, о чем бы ни мечтали. Нет, наша цель — сделать так, чтобы у каждого была отличная и безопасная жизнь и равное положение, и если это окажется невозможным, тогда ничто другое не будет иметь никакого значения.

Если я попаду в такое место (и я рад, что это всего лишь вымысел), я постараюсь не забыть, что мы делали, видели, знали, кем были и кого любили.

Зал Мерфи.