Психотехническая лига

I

Они ушли. Их корабль тихо исчез в небе, унося всех шестерых. Доннер наблюдал все это с балкона — у него были удачно подобранные апартаменты с видом на подобные достопримечательности — вот они вышли на посадочную площадку и скрылись в металлической оболочке. Теперь место освободилось, и пришло время ему заняться делом.

На мгновение Доннер ощутил нерешительность. Много дней он ждал этой минуты, но человек неохотно идет на смертельный риск. Глаза Доннера блуждали по карточке, лежавшей на столе. Темноволосая красивая женщина и ребенок у нее на руках, казалось, смотрели на него. Губы женщины были приоткрыты, будто говоря что-то. Он хотел нажать кнопку, оживившую бы этот кадр, но не осмелился. Пальцы Доннера нежно погладили стекло над щекой женщины.

— Дженни, — прошептал он. — Дженни, дорогая…

Наконец Доннер взялся за работу. Его цветная свободная пижама сменилась серым костюмом, незаметным на фоне стен здания. Простая невыразительная маска должна была надежно скрыть его лицо. Он пристегнул плоский ящик с инструментами к поясу и смазал кончики пальцев коллодием. Захватив моток веревки в одну руку, Доннер вернулся на балкон.

Отсюда, с высоты двухсот тридцати четырех этажей, ему открылся широкий вид на равнину Иллинойса. Насколько хватало взгляда, местность прочерчивали поля пшеницы, скрытые туманом у горизонта, над которыми простиралось прекрасное небо. Кое-где располагались небольшие группы деревьев; белые полосы старого шоссе пересекали поля, но все равно это смотрелось, как единая необъятная панорама. Сельскохозяйственные владения Среднего Запада раскинулись по всем направлениям, куда ни кинь взгляд.

По другую сторону отвесно вздымалось многоквартирное здание, словно вырастающее из деревьев окружающего парка. Это был настоящий город длиной в две мили, состоящий из правильных громад стен и окон. Он возвышался на равнине, подпирая небо, в своей великолепной самонадеянности, заканчиваясь на шестьдесят шесть этажей выше, чем квартира Доннера. Свободный легкий степной ветер трепал его одежду; человек мог слышать нескончаемый гул, приглушенное пульсирование механизмов и жизни здания — самовлюбленного гигантского организма.

Вокруг больше не было ни одной живой души. Балконы проектировались так, чтобы закрывать человека от любопытных взглядов соседей по этажу: если кто-нибудь смотрел вверх из парка, его взгляд натыкался на деревья. Немногие сверкающие точки самолетов в небе были не в счет; они не представляли опасности для Доннера.

Он прикрепил веревку к краю балкона и схватил ее конец руками. Чтобы успокоиться, Доннер с минуту стоял неподвижно, позволяя солнечным лучам и ветру литься на него, запоминая умиротворенный вид равнины и неба, покрытого белыми облаками.

Доннер был высоким, но казался меньше ростом из-за мощных плеч и груди. В его движениях проскальзывала странная неуловимая грация. Светлые от природы волосы выкрашены в темный цвет, а контактные линзы сделали черными голубые глаза. Но больше ничего не изменилось в его лице — широкий лоб, высокие скулы, квадратная челюсть и выступающий нос остались прежними. Доннер криво улыбнулся под маской, сделал глубокий вдох и перепрыгнул через край балкона.

Веревка бесшумно разматывалась, опуская его вниз этаж за этажом. В этом ограблении среди бела дня, конечно, был огромный риск — кто-нибудь мог случайно заглянуть за боковую перегородку балкона и обнаружить его, и даже склонность к уединению вряд ли удержала бы обитателя дома от звонка в полицию. Но те шестеро вовсе не стремились своими действиями облегчить его задачу.

Мимо Доннера незаметно мелькал фасад, казавшийся размытым из-за скорости спуска. Один, два, три — считал он по мере продвижения, и у восьмого этажа сбросил веревку вниз свободной рукой. Моток застопорился, и человек повис в воздухе.

До земли далеко. Путь свободен. Доннер усмехнулся и начал раскачиваться взад-вперед, увеличивая амплитуду с каждым разом, пока его подошвы не коснулись поверхности дома. Качнувшись снова, он ухватился рукой за перила балкона около выступающей части стены. Его тело дернулось, и мускулы упруго среагировали на толчок.

Все еще держась за веревку, Доннер одной рукой подтянулся на перегородке, перелез через перила и встал на пол балкона. Под серым жакетом и вспотевшей от напряжения кожей ныли мускулы. Он с облегчением дышал, сматывая веревку и отстегивая ящик с инструментами.

Стрелка электронного детектора встрепенулась. Значит, сработала сигнализация, ведущая с балкона к двери. Доннер осторожно осмотрел окрестности, нашел провод и перерезал. За стеной из прозрачного пластика располагались тихие комнаты: мебель расставлена обычно, но какое-то тревожное ожидание словно зависло в воздухе.

Это все мне только кажется, подумал Доннер нетерпеливо и срезал замок с двери. Когда он вошел, робот-уборщик почувствовал его появление, и свист его пылесоса прекратился.

Он взломал замок ящика стола и пошарил там в поисках документов. Одну или две шифровки Доннер сунул себе в карман, остальные не представляли интереса. Вообще-то, их должно быть больше. Черт с ними, придется довольствоваться этим.

Металлоискатель помог ему найти спрятанный сейф. Когда он обнаружил большой ящик, замурованный в стене, то не стал морочить себе голову поисками кнопки, а просто разрезал пластиковую обшивку. Парни, знавшие об этом месте, могли ворваться в любую минуту, нужно действовать быстро. Если они выберут другой этаж в этом доме, то вступит в силу соглашение Доннера с офицером полиции; они займут помещение, заботливо им подготовленное, со всеми шпионскими устройствами, которые он разместил. Доннер снова усмехнулся.

Сталь заблестела через обожженную и расплавленную стену. Хороший сейф, и у него не было времени возиться с ним. Он воткнул электродрель, и алмазный наконечник проделал маленькое отверстие в поверхности. Доннер вбросил внутрь несколько кубиков левинита и поджег их пучком лучей УВЧ. Замок с шумом разорвался, и он открыл дверцу.

Доннер только успел увидеть плоский пистолет внутри и осознать ужасный факт его присутствия. Потом три выстрела пронзили его грудь, и он погрузился во мрак.

II

Один или два раза он приходил в себя, пытался двигаться на свет, но удар иглы отбрасывал его назад. Теперь, когда в голове у Доннера постепенно прояснилось, его оставили в покое. Но это было еще хуже.

Доннера вырвало; он попытался двинуться. Его тело наткнулось на ограничивающие ремни, которыми, он был привязан к стулу. Жуткая тошнотворная боль мешала смотреть; шестеро стоявших и разглядывавших его людей были отголосками лихорадочного сна, колеблющимися тенями.

— Он приходит в себя, — зачем-то сказал худой мужчина.

Плотно сложенный седой человек в старомодном голубом пиджаке взглянул на часы.

— Довольно крепкий. Ведь ему здорово досталось.

Доннер замычал. Во рту была горечь после рвоты.

— Дайте ему воды, — приказал бородатый мужчина.

— Черта с два! — проворчал худой. Его лицо выглядело мертвенно-бледным в размытом мраке комнаты, но в глазах был лихорадочный блеск. — Он так не считает, ООНОВЕЦ!

— Дайте ему немного воды, — повторил седой спокойно. Тощий парень угрюмо нагнулся к растрескавшейся бочке с пробкой старого образца и наполнил стакан.

Доннер жадно выпил воду, которая немного погасила пожар в его горле и животе. Бородатый подошел с гипосульфитом.

— Стимулятор, — объяснил он. — Быстрее придешь в себя.

Он пощупал руку Доннера и почувствовал учащенный пульс.

Голову узника все еще терзала острая пульсирующая боль, но глаза прояснились, и он ясно рассмотрел окружающих.

— Мы не были так небрежны, как ты подумал, — сказал плотный человек. — Этот пистолет выстрелил бы в любого, кто открыл бы сейф, не нажав сначала кнопку справа. И конечно же, был дан радиосигнал, заставивший нас быстро вернуться. После этого ты все время был в бессознательном состоянии.

Доннер оглянулся. Комната была совершенно пустой, со слоями пыли и паутины, не убиравшейся много лет; обломками старинной деревянной мебели, беспорядочно прислоненной к потрескавшимся пластиковым стенам. Там было одно окно, вместо разбитого стекла заткнутое тряпками, такими грязными, что он не знал, день снаружи или ночь. Но, вероятно, недавно стемнело. Комнату освещал всего один светильник, стоявший на столе.

Должно быть, я в Чикаго, решил Доннер. К горлу снова подкатила тошнота. Один из громадных заброшенных районов, окружавших обжитые части умирающего города — покинутый, пока еще не идущий под снос, логово крыс и гнилья. Рано или поздно, некая сельскохозяйственная компания скупит именные документы на право собственности у правительства, которое признает эту землю негодной и разрушит то, что пощадили огонь и гниение. Но этого еще не произошло, и пустые трущобы становились хорошим укрытием для любого.

Доннер подумал о многих милях разрушенных домов, окутанных ночью, неясно темнеющих на фоне неба — приглушенное эхо на разбитых, заросших травой улицах, усталый скрип деревянных балок, быстрый стук шагов и блеск глаз в полном мраке; угроза и одиночество все дальше и дальше, и от них не убежать.

Один, снова один. Он чувствовал себя более одиноким здесь, чем в самых дальних просторах космоса. Доннер точно знал, что умирает.

ДЖЕННИ. О ДЖЕННИ, МОЯ ДОРОГАЯ.

— Вы зарегистрировались под именем Марка Робертса, — четко произнесла женщина. Она была такой же худой, как и черноглазый молодой человек рядом с ней. Лицо выглядело проницательным и хищным, волосы коротко подстрижены, а голос звучал грубо, с нажимом. — Но ваша идентификационная татуировка подделана. Краска исчезла под действием кислоты. Мы взяли отпечаток большого пальца, тот, что остался на чеке, и послали запрос в центральный банк для проверки. Робот ответил утвердительно: это Марк Робертс, и с текущим счетом у него все в порядке.

Женщина наклонилась вперед и прошипела:

— Кто же вы на самом деле? Только секретная служба может сделать такую фальшивку. На кого вы работаете?

— Это очевидно, разве нет? — бросил худой человек. — Он не из Американской Безопасности. Мы это знаем. Значит, перед нами ооновец.

То, как он произнес последнее слово, было уродливым, жестоким.

— ООНОВЕЦ! — повторил он.

— Наш заклятый враг, — заключил плотный человек задумчиво. — ООНОВЕЦ не просто рядовой исполнитель, со всеми присущими ему человеческими слабостями, а великий суперзасекреченный экземпляр, причинивший нам много хлопот.

Он поднял седую голову и пристально посмотрел на Доннера.

— Это соответствует тем разрозненным описаниям, что есть у нас, — продолжал он. — Но теперь ребята из ООН многое могут сделать с помощью косметической хирургии, не так ли? И ООНОВЦА теперь можно убить несколько раз. Только в прошлом месяце одного пристрелили Гонконге, и его убийца поклялся, что это наш противник — он сказал, что никто другой не мог вести такой профессиональной охоты.

Это, наверное, Вейнбергер, подумал Доннер. На него навалилась огромная усталость. Их было так мало, так безнадежно мало, и один за другим Братья растворялись во мраке. Он был следующим, а после него…

— Одного не могу понять, — сказал пятый (Доннер узнал в нем полковника Сэмси из Американской Гвардии). — Почему если Секретная служба ООН имеет корпус — ах! — суперменов, они должны все выглядеть на одно лицо! Значит, нас хотят убедить, что мы имеем дело с бессмертным?

Он мрачно хмыкнул.

— Конечно, они не считают, что это нас смутит!

— Никакой это не супермен, — сказал седой. — Очень многое умеющий — да, но ооновец вполне уязвим. В нем мы и убеждаемся на примере этого экземпляра.

Он стоял перед Доннером, расставив ноги и уперев руки в бока.

— Полагаю, ты начнешь говорить. Расскажи нам о себе.

— Я могу рассказать вам о вас самих, — отрезал Доннер. Его язык стал сухим и распух, но предвкушение смерти придало ооновцу неожиданное спокойствие. — Вы Роджер Уэйд, президент «Брейн Тулз Инк.», известный сторонник американской партии.

Обращаясь к женщине, Доннер сказал:

— А вы — Марта Дженнингс, работаете на эту партию не покладая рук. Далее следует ваш секретарь, мистер Уэйд…

Доннер взглянул на сухопарого молодого человека.

— Родни Борроу, экзогенный номер…

— НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ТАК! — Изрыгая проклятия, парень рванулся к Доннеру. Он кривлялся и визжал, как женщина. Когда Сэмси и бородатый оттащили его, лицо Борроу было совершенно белым; над верхней губой выступили капельки пота.

— И эксперимент провалился, — безжалостно насмехался Доннер.

— Хватит! — Уэйд с размаху ударил узника. — Мы хотим узнать кое-что новое, к тому же у нас мало времени. Я думаю, у вас иммунитет к «сыворотке правды»; тесты доктора Левина уже доказали это, — но я полагаю, вы по-прежнему можете чувствовать боль.

Спустя мгновение, он добавил спокойно:

— Мы не злодеи. Вы же сами знаете, что мы патриоты.

РАБОТАЮЩИЕ С НАЦИОНАЛИСТАМИ ДЮЖИНЫ ДРУГИХ СТРАН! — подумал Доннер.

— Мы не хотим причинять вам вреда или убивать без крайней необходимости.

— Но сначала позвольте узнать вашу подлинную личность, — сказал бородатый, Левин. — Ранее скрытая информация о нас, будущие планы вашего начальства и так далее. Впрочем, будет достаточно на сегодня, если вы ответите на некоторые вопросы, касающиеся вас… Место жительства, ну, сами знаете.

АХ ДА, подумал Доннер, и усталость тяжким грузом легла на его сердце. СЕЙЧАС, ТОГДА ВЫ НАЙДЕТЕ ДЖЕННИ И МАЛЬЧИКА, ПРИТАЩИТЕ ИХ СЮДА…

Левин прикатил детектор лжи на колесиках.

— Естественно, мы не хотим идти сразу по ложному пути, — сказал он.

— Это не понадобится, — резко произнес Доннер. — Я не собираюсь ничего говорить.

Левин кивнул, как будто ждал подобного ответа, и принес другой аппарат.

— Эта штука генерирует ток низкой частоты и низкого напряжения, — заметил он. — Довольно болезненно, должен признаться. Я не думаю, что вы это выдержите. Если же чудо произойдет, мы всегда можем применить фронтальную лоботомию, и это подействует наверняка. Но сначала Дадим вам шанс.

Он прикрепил электроды к телу Доннера. Деланное выражение печали на его лице сменилось злорадным ожиданием.

Доннер попытался улыбнуться, но губы словно одеревенели. Шестой человек, которого ооновец не знал, вышел из комнаты.

В черепе Доннера был крошечный передатчик. Он мог воспринимать только сообщения, посланные на специальных волнах, но также имел свою систему подавления. В конце концов, электрическая пытка — обычная форма инквизиции, но ее тяжело переносить.

Он подумал о Дженни, о своем сыне и о Братстве. Доннеру захотелось, чтобы воздух, которым он дышал последний раз в жизни, не был таким влажным и зловонным.

Ток наполнил его тело конвульсивными муками. Мускулы напряглись, пытаясь сорвать ремни, и он закричал. Потом лопнул светочувствительный коммуникатор, высвобождая небольшую струйку фтора.

Последним в угасающем сознании Доннера было видение Дженни, которая улыбалась и приглашала его в дом.

III

Барни Розенберг вел машину по тусклой проторенной колее по направлению к неясным очертаниям гряды скал. С одной стороны от него находился Сухой Каньон. Но Барни не спешил. Поскольку ехать оставалось не так уж много, он уменьшил газ, и пескоход двигался почти бесшумно.

Откинувшись на сиденье, Барни смотрел через окошко маленькой пластиглассовой кабины на марсианский пейзаж. Трудно поверить, что он мог больше не увидеть его никогда.

Даже здесь, на расстоянии примерно пяти миль от колонии, не было никаких следов человека, кроме него, его машины и неясной колеи посреди песка и сухого кустарника. Люди прилетали на Марс на крыльях огня, создавали свои города, громко разговаривая и лязгая металлом, копались под землей, плавили руду, заводили собственные ранчо, переезжали с полярных болот в низкорослые экваториальные кустарники — и, тем не менее, не оставили никаких заметных следов после своего присутствия. Пока не оставили. Но вот валяется ящик со сломанными инструментами, дальше — высохший труп под обломками изолирующего тента, но над всем этим проносится песок и одиночество, ночь и холод, и конечно же, забвение. Марс слишком стар и слишком безлюден, чтобы какие-то тридцать лет присутствия человека отразились на нем.

Слева от Розенберга простиралась пустыня, крутые холмы песка, которые начинались от далеких цветастых гор. Они шли до острого изгиба горизонта — остроконечные тени, безжизненность красного, коричневого и темно-желтого оттенков с таинственным злобным мерцанием бледного солнечного света. Здесь и там поднимались утесы, грубые от минеральных включений, стертые проходящими столетиями и ветрами до фантастических форм. Песчаная буря бушевала всего в нескольких милях отсюда, и туча пыли пролетела над камнями со свистящим шепотом, работая своей серо-зеленой кистью. Справа поднимались крутые безликие скалы, пересеченные голубыми и зелеными полосками медных руд, на которых виднелись надрезы и царапины от немилосердных ветров. Барни видел жизнь — пыльные колючие кустарники, высокие мрачные кактусы и быстрые движения крошечных прыгунов. В одном из обрывов цепочка врезанных в землю, полустертых следов вела к руинам заброшенного горного жилища — сколько им лет?

Над головой простиралось бескрайнее небо, щедрая россыпь оттенков насыщенного зеленого цвета, фиолетового, голубого, — бесконечно холодное, высокое и недоступное. Слабо мерцали звезды, а крошечное пятно Луны было еще менее заметно. Съежившееся солнце вставало в живительном окружении короны и зодиакального света; обрамленный крыльями диск божества Египта поднимался над планетой. Вблизи горизонта тонкий слой ледяных кристаллов поймал свечение и разбросал его холодными искорками. Это ветер был всему виной. Розенберг знал, что хнычущий ветер беспрерывно дует через едкие слои атмосферы, но сам не ощущал его благодаря плотному пластиглассу и радовался этой относительной изоляции.

Этот Марс был жестоким миром, страной холодных руин и всепоглощающей пустоты. Он разбивал сердца людей и высасывал жизнь из них — в нем не было тепла, Дождей, океанов, доброты; только большое колесо звезд крутилось над пустыней тысячелетиями, и дни завывали от ветра, а морозные ночи звенели и стонали. Это был унылый мир потерь и тайн, где человек ел голод и пил жажду, а потом растворялся в темноте навсегда. Люди продирались сквозь бесконечные мили, через одиночество и мягко подкрадывающийся страх, в холодном поту и судорожных вздохах, проклиная эту планету и оплакивая мертвых. Они хватались, как за соломинку, за теплоту и жизнь серых однообразных городов колонии. ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ПОКА ТЫ ПЫТАЕШЬСЯ САМ ЗАГОВОРИТЬ С ЭТИМИ «ПЕСОЧНИКАМИ» — НО КОГДА ОНИ ЧТО-ТО ГОВОРЯТ ТЕБЕ, ТО ЛУЧШЕ СРАЗУ УХОДИТЬ.

Но все-таки… все-таки… Это медленное движение полярных лун, слабое кружение ветра; солнечный свет, разбивающийся на миллионы искр на обледенелых крышах; величественное раздвоенное Ущелье Расмуссена; фантастические скульптуры сказочных камней; бесчисленные оттенки цветов, молниеносно переходящие друг в друга, и мимолетные тени; высокая холодная ночь из звезд, загадочно мерцающих созвездий, марширующих по кристальному небу; тишина, которая кажется настолько глубокой, что чудится присутствие Бога во Вселенной; нежные дневные цветы лесов, восхищение, которое расцветает с горьковатым привкусом рассвета и умирает во время быстрого заката; путешествия и находки, редкие триумфы и частые поражения, но всегда поиск и крепкая дружба. О да, Марс был суров со своими любимцами, но отдавал им всю свою суровую красоту, и они не забывали этого всю жизнь.

МОЖЕТ БЫТЬ, СТИВ БЫЛ СЧАСТЛИВЧИКОМ, подумал Розенберг. ОН УМЕР ЗДЕСЬ.

Барни вел свой пескоход по острому краю уступа. На мгновение он остановился, глядя на широкую долину. Пару лет ему не приходилось посещать Сухой Каньон; то есть четыре земных года, если быть точным.

Город, наполовину скрытый под землей, под куполообразными крышами, казалось, внешне почти не изменился, но плантации удвоили его площадь. Инженеры-генетики проделали большую работу, приспособив земные съедобные растения к условиям Марса, а марсианские растения — для нужд человека. Колонии уже обрели самостоятельность, но доставка припасов и снаряжения с Земли обходилась слишком дорого. Пока еще никак не удавалось вывести мясной скот; эта часть рациона марсиан, вернее, ее заменитель, поступала с городских фабрик по выращиванию специальной дрожжевой культуры, и на планете никто даже в глаза не видел настоящего бифштекса. НИЧЕГО, МЫ ПОЛУЧИМ ИХ ОЧЕНЬ СКОРО.

Истерзанный мир, горький, неумолимый и скупой, но его все-таки потихоньку удавалось приручить. Уже рождалось новое поколение. В эти дни не было новых иммигрантов с Земли, но человек, как ни странно, пускал здесь прочные корни. Когда-нибудь он начнет изменять атмосферу и управлять погодой, чтобы все могли свободно разгуливать по ржавым холмам, сбросив скафандры. Но чуда не случится, пока он, Розенберг, не умрет, и ему даже было радостно от этой мысли.

Перегретые насосы его машины гудели, пополняя баллоны с кислородом марсианским воздухом, необходимым для проголодавшегося дизеля, пока Барни вел пескоход по намеченной колее. Он слишком разрежен, этот воздух, но кислород был почти что озоном, и это помогало. Проезжая мимо ториевой шахты, Розенберг нахмурился. Существование ядерного сырья являлось основной причиной организации здесь колоний, в первую очередь, но их нужно было беречь для Марса.

ЧТО Ж, Я НА САМОМ ДЕЛЕ БОЛЬШЕ НЕ МАРСИАНИН. СКОРО МНЕ ПРЕДСТОИТ СНОВА СТАТЬ ЗЕМЛЯНИНОМ. ВАМ ПРИДЕТСЯ УМЕРЕТЬ НА МАРСЕ, ПОДОБНО СТИВУ, И ОТДАТЬ СВОЕ ТЕЛО ОБРАТНО МАРСИАНСКОЙ ЗЕМЛЕ, А ПОТОМ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ СДЕЛАЮТ ТО ЖЕ САМОЕ.

Колея, ведущая от шахты, стала широкой и достаточно утрамбованной, чтобы ее можно было назвать дорогой. Здесь были и другие машины, визжащие со всех сторон — груженный рудой танк; фермер, вывозящий урожай зерновых; геологическая экспедиция с множеством карт и образцов. Розенберг помахал рукой водителям. Они были разных национальностей, за исключением разве что Пилигримов, которые не относились ни к какой. Здесь все были просто люди. Розенберг надеялся, что ООН вскоре примет решение об интернационализации всех планет.

Невдалеке от города, на высоком столбе развевался флаг — застывшие Звезды и Полосы на фоне чужого неба. Он был сделан из металла, иначе нельзя в убийственной разъедающей атмосфере. Розенберг подумал, что его довольно часто приходится перекрашивать. Он проехал мимо по длинному спуску, ведущему под купол. Пришлось выстоять очередь около воздушного шлюза, и Барни который раз спросил себя, нельзя ли было придумать лучшую систему консервации кислорода. Новые эксперименты в области субмолекулярной механики казались многообещающими.

Розенберг оставил свою машину в подземном гараже, сообщив сторожу, что ее позже заберет покупатель; потом погладил покрытые шрамами бока пескохода со странным выражением на лице, поднялся на лифте и по боковому тротуару вышел к гостиничному офису и заказал комнату. У Барни в запасе оставалось несколько дней до отлета «Фобоса». Душ и смена одежды вернули ему бодрое расположение духа, и он в полной мере насладился комфортом. Розенберг не имел особого желания посещать кооперативные таверны и места увеселений, а вместо этого позвонил Фиери.

Круглое лицо доктора уставилось на него с коммуникационной пластины.

— Барни, ах ты, старая песочница! Когда приехал?

— Только что. Можно мне подняться?

— Конечно! Я тут валяю дурака в офисе… Хотя я здесь не один, но этот человек долго не задержится. Поднимайся прямо сейчас.

Розенберг пошел уже знакомым маршрутом через залы, в которых копошились люди, и многочисленные лифты, и достиг, наконец, нужной двери. Он постучал; импорт Сухого Каньона и его собственные заводы нуждались в более срочных вещах, чем звонки и схемы рекордеров.

— Войдите! — загремел голос.

Розенберг шагнул в загроможденную вещами комнату, и ему с энтузиазмом пожали руку сам Фиери и маленький жесткий человек с серыми взъерошенными волосами и крючковатым носом. Гость остался стоять позади, тощая аскетичная фигура в черном — Пилигрим. Розенберг внутренне напрягся. Ему не нравились эти люди, пуритане-фанатики из времен, и Безумия, которые пришли на Марс, но и в свободе не нашли счастья. Барни не интересовало, какое вероисповедание у этого человека, но никто на планете не имел права такой обособленности и такого отрицания кооперации, как Новый Иерусалим. Однако Пилигрим вежливо пожал руку Барни, смакуя плохо скрытое отвращение — они к тому же были антисемитами.

— Это доктор Мортон, — объяснил Фиери. — Он услышал о моих исследованиях и приехал сюда, чтобы разузнать о них подробнее.

— Очень интересно, — сказал незнакомец. — И многообещающе. Это будет настоящее открытие для колонизации Марса.

— Хирургия и биологические лаборатории повсюду, — вставил Фиери. Он просто лопался от гордости.

— Что вы там придумали, док? — решил спросить Розенберг.

— Приостановленная жизнедеятельность, — ответил Фиери.

Барни хмыкнул.

— Да-да. Видишь ли, я в свободное время начал подробно знакомиться с марсианской биохимией. Довольно занятный предмет, и неземной в двух значениях этого слова. Мы никогда не имели ничего подобного дома — просто не было нужды. Гибернация и эстивация[1] приближаются к этому, конечно.

— М-м-м… да. — Розенберг потер подбородок. — Я понимаю, что вы имеете в виду. Любой поймет. Способ, по которому множество растений и животных, нуждающихся в тепле для их метаболизма, могут сворачиваться и ложиться в «спячку» в течение долгих холодных ночей или даже зим. Или они могут выживать таким образом в длительную засуху. — Барни ухмыльнулся. — Но здесь сравнение проблематично. По земным стандартам на Марсе постоянная засуха.

— Вы говорите, доктор Фиери, что местные обитатели также могут это делать? — спросил Мортон.

— Да. Даже они, имея высокоразвитую нервную систему, могут «засыпать» во время таких промежутков времени, когда наступает голод или холод. Я основываюсь на отдельных отчетах исследователей по данному вопросу. Осталось очень мало местных жителей, причем они очень скрытные и пугливые. Но в прошлом году я, наконец, посмотрел на одного из них в таком состоянии. Это было невероятно — дыхание почти неопределимо, сердцебиения не слышно, энцефалограмма показывает очень медленный, но устойчивый пульс. Но я взял образцы ткани и крови и проанализировал их, сравнивая с примерами других жизненных форм, находящихся в «подвешенном» состоянии.

— Я думал, что даже кровь у марсиан может замерзать в зимнюю ночь, — сказал Розенберг.

— Так и есть! Точка ее замерзания гораздо ниже, чем у человеческой крови, но не настолько низкая, чтобы она не могла замерзнуть совсем. Однако, когда приостановлены жизненные процессы, высвобождается целый ряд ферментов[2]. Один из них, растворенный в потоке крови, меняет характеристику плазмы. Когда формируются кристаллы льда, они БОЛЕЕ плотные, чем жидкость; таким образом стенки клеток не разрываются, и организм выживает. Более того, медленная циркуляция кислород-содержащих радикалов и питательных растворов имеет место даже во льду. Кажется, это немного напоминает процесс ионного обмена. Этого достаточно, чтобы сохранить организм живым и невредимым. Теплота и удовлетворительная температура вызывают разрушение этих секреций, и растение (или животное) оживает. В случае приостановки жизнедеятельности для избежания голода и жажды, процесс немного иной, конечно, хотя в него включены те же основные энзимы.

Фиери торжествующе рассмеялся и хлопнул папкой с бумагами по столу.

— Вот все мои записи. Работа пока не завершена, и я не готов к тому, чтобы ее опубликовать, но осталось только уточнить некоторые детали, и…

В глазах доктора заблестела Нобелевская премия.

Мортон пробежал глазами рукопись.

— ОЧЕНЬ интересно, — бубнил он. Серая голова склонилась над формулами. — Физическая химия этого материала, должно быть, просто фантастическая.

— Да, Мортон, именно так, — довольно ухмыльнулся Фиери.

— Хм-м-м, не возражаете, если я возьму эту рукопись на время — почитать? Как я упоминал ранее, мне кажется, что моя лаборатория в Новом Иерусалиме может выполнить для вас кое-какие анализы.

— Это было бы чудесно. Скажите конкретно, что вас интересует, и я изложу всю эту путаницу более кратко. К завтрашнему дню будет готово.

— Спасибо. — Мортон улыбнулся, но как-то вымученно. — Я ручаюсь, это будет настоящий сюрприз… Вы уже рассказывали кому-нибудь о своем открытии?

— О, я уже упоминал о нем, конечно, но технические подробности пока известны только вам. Все слишком заняты своей собственной работой на Марсе. Но это опять повернет их внимание к Земле! Ведь много лет, вдохновленные сказкой о Спящей Красавице, люди искали нечто подобное — и вот первый способ осуществить мечту.

— Мне тоже хотелось бы почитать это, док, — сказал Розенберг.

— Вы что, биохимик? — с неприязнью спросил Мортон.

— Что ж, можно сказать, я достаточно знаю химию и биологию, чтобы в этом разобраться, и имею свободное время для ознакомления с этим, пока не стартует мой корабль.

— Конечно, Барни, — широко улыбнулся Фиери. — Не окажешь ли мне любезность попутно? Когда приедешь домой, расскажешь обо всем старику Саммерсу — из Кембриджа, да-да, в Англии — он выдающийся биохимик, и всегда говорил, что я один из самых одаренных его учеников. А ведь он предупреждал, что мне не следует переключаться на медицину. Я, правда, всегда был негодным малым, ха-ха-ха! Но черт побери, не каждый может разработать нечто подобное!

Бледные глаза Мортона остановились на Барни.

— Значит, вы возвращаетесь на Землю? — спросил он.

— Да. На «Фобосе». — Он почувствовал, что должен объяснить Пилигриму причину отъезда, чтобы тот не рассматривал это как побег. — В основном по предписанию врача. Мой шлем в прошлом году треснул при падении, и прежде чем я смог наложить заплату, успел заполучить кессонную болезнь, плюс низкое давление, простуду и отек легких. — Розенберг пожал плечами и криво улыбнулся. — Я полагаю, мне просто повезло, что я выжил. По крайней мере, у меня достаточно средств для возвращения и пенсии. К сожалению, мой организм уже не пригоден для работы на Марсе, и… это не то место, где можно праздно проводить время и остаться при этом в здравом рассудке.

— Я понимаю. Вполне с вами согласен. Когда вы будете на Земле?

— Через пару месяцев. «Фобос» идет почти все время по орбите… где вряд ли можно воспользоваться ускоренным маршрутом. — Розенберг повернулся к Фиери. — Док, кто-нибудь из наших едет в этот раз?

— Боюсь, что нет. Наши люди умирают на Марсе первыми; мало кто возвращается домой. Ты один из счастливчиков.

— Значит, это будет путешествие в одиночестве. Что ж, я полагаю, мне под силу выдержать его.

Мортон раскланялся и ушел. Фиери посмотрел ему вслед.

— Странный тип. Но они, Пилигримы, все такие. Отрицают все и вся. Однако он знающий человек, и я рад, что его лаборатория поможет мне с исследованиями. — Фиери похлопал Розенберга по плечу. — Забудь обо всем, старина! Выше нос, и пойдем выпьем пивка вместе со мной. Когда растянешься на теплом белом песке Флориды, под голубым небом, у голубого моря, в окружении ослепительных блондинок, я клянусь, ты не будешь скучать по Марсу.

— Может быть. — Розенберг выглядел совершенно несчастным. — Я никак не могу прийти в себя после смерти Стефа. Я не понимал, как много он значил для меня, пока не похоронил его и не уехал один.

— Он много значил для всех нас, Барни. Стеф был одним из тех людей, которые, кажется, наполняют весь мир своим жизнелюбием, где бы они ни находились. Смотри — ему было около шестидесяти, когда он умер, не так ли? Я видел его незадолго до этого, и клянусь, он мог выпить больше, чем любой из нас, и быть как стеклышко. А все девчонки до сих пор сходят по нему с ума.

— Да… Он мой лучший друг. Мы протопали пешком всю землю и еще многие планеты; пятнадцать лет вместе. — Розенберг улыбнулся. — Забавная вещь дружба. Мы со Стефом даже не разговаривали по душам. В этом не было необходимости. Последние пять лет без него казались мне такими пустыми…

— Он погиб, когда осела горная порода?

— Да. Мы проводили исследования поблизости от Зубьев Пилы, искали урановую жилу. Наш участок раскололся, и Стеф плечами удерживал падающую крышу… потом закричал мне, чтобы я выбирался наружу. Но до того, как он сам смог освободиться, крыша осела и расколола его шлем. Я похоронил его на горе, под пирамидой из камней, с видом на пустыню. Он всегда любил возвышенности.

— М-м-м… м-да. Что ж, воспоминания о Стефене Ростомили не могут помочь сейчас ни ему, ни нам. Пойдем все-таки, я угощу тебя пивом.

IV

Пронзительный звон в голове со свирепой силой привел Роберта Нэйсмита в полное сознание. Его рука резко дернулась, и кисть провела желтую линию на картине.

— Нэйсмит! — Грубый голос ворвался в его уединение. — Явиться к Аббату, Фриско-юнит. Срочно. Мартин Доннер исчез, предположительно, он мертв. Теперь тебе нужно выполнять его работу. Не подкачай, парень.

Некоторое время Нэйсмит стоял, вспоминая. Он никогда не встречал человека по фамилии Доннер. Но потом… да, это было в том самом перечне; Доннер входил в состав Братства. А теперь он мертв.

Мертв… Нэйсмит никогда не знал о Мартине Доннере, хотя предполагалось, что ему теперь известны о нем самые интимные подробности, что не было осуществимо до прихода Братьев. В мозгу Роберта ясно возникло изображение погибшего человека, который улыбался медленной улыбкой, развалясь в релаксере, зажав стакан скотча в руке короткими крепкими пальцами. Братья все были неравнодушны к скотчу, подумал Нэйсмит с непонятной печалью. Кроме того, Доннер любил механический волейбол, много читал, играл в шахматы и даже цитировал Шекспира; умел чинить разное оборудование, может быть, даже имел коллекцию ружей…

Мертв… Валяется где-то на планете; мускулы одеревенели, тело уже разлагается; мозг убит, захваченный вечной темнотой, и осталась прореха в тесных рядах Братства.

— Ты можешь по дороге послушать последние известия, — раздался в голове Нэйсмита дружелюбный голос. — Это будет полезно.

Глаза Роберта сосредоточились на картине. Она получалась неплохой. Нэйсмит экспериментировал с разными стилями, а это последнее полотно смогло отобразить широкую полосу зажженного солнцем великолепия на побережье Калифорнии; огромные волны с кремовыми гребнями, горячее безоблачное небо и тонкие сухие травинки… смуглая женщина лежит на белом песке. Почему они оторвали его от любимого дела именно сейчас?

— Хорошо, Софи, — сказал Нэйсмит покорно. — Вот и все. Я должен возвращаться.

Загорелая женщина приподнялась на локте и недовольно посмотрела на него.

— Какого дьявола? — спросила она. — Мы были вместе всего три часа. День только начинается.

— Это уже далеко зашло. Я боюсь. — Нэйсмит отложил в сторону кисти. — Домой… к цивилизации.

— Но я не хочу!..

— Что ты можешь с этим поделать? — Он сложил мольберт.

— Но почему? — В голосе женщины появились плаксивые нотки; она готова была вскочить на ноги.

— В полдень я получил назначение. — Нэйсмит зашагал по мокрому песку, ступая по следам. Через минуту Софи догнала его.

— Ты ничего не говорил об этом, — запротестовала она.

— А ты и не спрашивала, — парировал Роберт и добавил короткое «извини», которое можно было отнести к чему угодно.

На побережье отдыхало мало людей, и место парковки пока еще оставалось свободным. Нэйсмит приложил ладонь к дверце своего флаера, и она гостеприимно распахнулась перед ним. Он надел свитер, джинсы и сандалии, щегольски нацепил берет на выгоревшие желтоватые волосы и вошел внутрь. Софи пошла следом, не заботясь о том, чтобы надеть что-нибудь на себя.

Корабль яйцевидной формы мягко заскользил в небе.

— Я высажу тебя около твоего дома, — сказал Нэйсмит. — Когда-нибудь в другой раз увидимся, ладно?

Софи продолжала угрюмо молчать. Они встретились случайно неделю назад, в баре. Нэйсмит официально представился кибернетиком-эпистемологом, находящимся в отпуске. Она работала инженером в проекте Колонии «Пасифик»; приехала отдохнуть на выходные и побыть вдали от своей группы свободного брака. Интерлюдия была приятной, и Нэйсмит даже немного пожалел о том, что уезжает.

Вдруг… Внезапный импульс заставил его подобраться, как перед прыжком, и смыл остатки творческой отрешенности. Ты живешь в Службе, как на острие ножа, ты дышишь, смотришь на солнце и цепляешься за реальный мир с отчаянным сознанием вечной нехватки времени. Никто из Братства не принадлежал к гедонистам, они были слишком уравновешенными для этого; но неизбежно становились эпикурейцами.

Когда тебя тренируют с… да, с самого рождения, то даже угроза возможной смерти становится чем-то вроде опасного удовольствия. Кроме того, подумал Нэйсмит, я могу оказаться в рядах выживших.

— Ты просто крыса… предатель, — сказала Софи.

— Пи-пи… — запищал Нэйсмит. Его лицо — странное и сильное, со светлыми ровными бровями, широко расставленными голубыми глазами, высокими скулами, квадратной челюстью и выступающим носом с горбинкой — казалось, разделилось на две части; одна хохотала вместе с Софи, а другая над ней. Роберт выглядел старше своих двадцати пяти лет. А она, подумала Софи с ощущением внезапной усталости, казалась моложе своих сорока. Ее народ удачно пережил Годы Голода, а она сама всегда использовала лучшие биомедицинские технологии. Когда она заявляла, что ей тридцать, немногие могли усомниться в этом. Но…

Нэйсмит включил радио. Наконец раздался негромкий голос, и он решил не настраивать телевизор.

— …Президент Лопес пообещал провести подробное расследование, которого требует министр финансов Арнольд Бессер. В подготовленном заявлении говорится: «Все остальные министры, наряду со мной, намерены открыто доказать, что обвинение ложно, и мы надеемся, что китайское правительство ошибается. Однако серьезного внимания заслуживает…»

— Лопес? Но это сам президент ООН, — пробормотал Нэйсмит. — Значит, обвинение было выдвинуто официально.

— Какое обвинение? — спросила женщина. — Я целую неделю не слушала новостей.

— Китайское правительство собирается предъявить обвинение в том, что предательское убийство Кванг-ти было совершено агентами ООН, — сказал Нэйсмит.

— Но это же смешно! — воскликнула Софи. — ООН? — Она покачала темноволосой головой. — Они не имели… права. Я имею в виду агентов ООН. Кванг-ти представлял собой определенную угрозу, но… убийство! Я не верю этому.

— Ты только подумай об антиооновских фракциях по всей Солнечной системе, включая наших собственных американистов. Что они могут раздуть из всего этого, — задумчиво сказал Нэйсмит. — Сразу после обвинений в коррупции еще и убийство!

— Выключи радио, — зябко поежилась Софи, — это слишком ужасно.

— Настали ужасные времена, Софи.

— А я-то думала, что жизнь становится лучше. — Женщина содрогнулась. — Я помню, когда кончились Годы Голода, потом эти жуткие Годы Безумия, Социалистической депрессии — голодающие люди в лохмотьях, кожа да кости — и мятежи, марширующие люди в униформах, огромные кратеры… Нет! ООН похожа на дамбу, которая удерживает весь этот ад. Ее нельзя разрушить!

Нэйсмит поставил корабль на автоматику и обнял женщину. В конце концов, любой человек, проявляющий лояльность к ООН, заслуживает внимания.

Особенно принимая во внимание тот факт, что подозрения китайцев абсолютно верны.

Он высадил Софи около ее дома, маленького стандартного здания в одной из колоний, и дал туманное обещание встретиться с ней снова. Потом Нэйсмит опять включил двигатели и понесся на полном ходу к северу, по направлению к Фриско-юнит.

V

Вокруг огромного здания было полно транспорта, и автопилот некоторое время не мог приземлиться. Нэйсмит надел плащ поверх своего костюма и полумаску. Последняя служила данью скорее конспирации, чем вежливости. Он не думал, что за ним следят, но никогда нельзя быть уверенным до конца. Служба Американской Безопасности чертовски эффективна.

Надо отдать должное, сардонически усмехнулся про себя Нэйсмит, современная американская политика научилась плести паутину. Официально правительство именовало себя Трудовым и проооновским, но постепенно уходило во власть своих социодинамиков, которые были в фаворе у мировой федерации. Однако консерваторы всех мастей, от мягких социалистов-республиканцев до крайне правых Американистов, имели достаточно мест в Конгрессе и солидную власть в целом, чтобы оказывать потенциальное влияние на ход событий. В числе всего прочего консервативная коалиция предотвратила упразднение Департамента Безопасности, а его шеф Хесслинг, поговаривали, симпатизирует американистам. Значит, здесь полно людей из Безопасности, которые шпионят за «иностранными агентами» — подразумевая, что большинство из них ооновцы.

Фурье, конечно, имел своих доверенных людей в Американской Безопасности. Это в значительной степени оказалось возможно благодаря тому, что американские Братья снабжались фальшивыми идентификационными документами, а все, что касалось самого Братства, хранилось в строжайшей тайне. Но когда-нибудь, подумал Нэйсмит, эта история выплывет наружу… и небо упадет на землю.

Таким узким и острым было лезвие ножа, таким глубоким казался мрак хаоса и разрушения вокруг — Общество сошло с ума, человечество превратилось в расу безумцев, а те немногие, кто пытались создать хоть какую-то стабильность, били из пушки по воробьям. Софи была права: ООН похожа на плотину, останавливающую море радиоактивной крови в нескольких шагах от жилья человека. А я, подумал Нэйсмит с кислой улыбкой, напоминаю маленького мальчика, затыкающего дырку в плотине пальцем.

Его флаер приземлился на нижнем склоне и въехал в гулкое подземелье гаража. Нэйсмит не осмелился приземлиться прямо у апартаментов Аббата. Механик закрепил машину, дал ему квитанцию и показал дорогу к лифту. Экспресс быстро промчал его мимо нижних уровней, где располагались магазины, офисы, различные службы, образовательные учреждения и места развлечений, к жилым этажам. Нэйсмит подождал на остановке. Никто ни с кем не разговаривал; привычка к уединенности уже просто укоренилась в людях. Сейчас он был даже рад этому.

На сто седьмом этаже, где жил Аббат, Нэйсмит шагнул в проход, ведущий на восток, но на втором повороте изменил направление на северное, и миновал еще с полмили, после чего, наконец, вошел в нужную нишу. Резиновый пол поглощал малейшие удары и стук шагов; Нэйсмит нашел выемку и нажал дверную кнопку. Механический голос ответил:

— Мне очень жаль, но господина Аббата сейчас нет дома. Хотите оставить сообщение?

— Заткнись и впусти меня, — сказал Нэйсмит.

Пароль привел в действие дверь, которая бесшумно открылась. Нэйсмит вошел в вестибюль, обставленный простой мебелью. Из устройства внутренней связи раздался голос Аббата:

— Нэйсмит?

— Он самый.

— Тогда заходи в гостиную.

Роберт повесил свой плащ и маску, выскользнул из сандалий и мягко зашагал в холл. Пол под босыми ногами показался ему теплым и упругим, как живая плоть. За следующей дверью, распахнувшейся так же бесшумно, находилась гостиная, тоже носившая отпечаток холостяцкой квартиры. Аббат был по натуре одиноким волком, не принадлежа ни к клубам, ни к самым ненавязчивым группам свободных браков. Официальное занятие Аббата называв лось «Семантический анализ больших торговых компаний»; такая работа давала ему кучу свободного времени для деятельности в ООН, плюс прекрасную возможность путешествовать по всей Солнечной системе.

Глаза Нэйсмита скользнули по черному лицу негра, его товарища — Аббат не относился к Братьям, хотя знал об их существовании — и остановились на человеке, лежавшем в релаксере.

— Так это вы, шеф? — присвистнул он. — Тогда дело действительно серьезное.

— Сними эту одежду и возьми что-нибудь поярче, — посоветовал Аббат, помахав неопределенно рукой в сторону релаксера. — Я пока попытаюсь приготовить скотч.

— Какого дьявола все Братство пьет только скотч? — проворчал Этьен Фурье. — Это съедает половину моего бюджета. Когда же вы, наконец, выпьете все его запасы за наше процветание!

Старик был квадратным, мощным и приземистым; в его восемьдесят лет в нем, казалось, было больше жизни, чем в некоторых юнцах. Маленькие черные глаза поблескивали на лице, словно высеченном из древней, изрытой временем, скалы; из косматой груди раздавался грохочущий бас, французский акцент был едва заметен. Гериатрике нечего было делать с жизнелюбием, таящимся в теле Фурье, словно сжатая пружина. Но к этому добавлялся целый арсенал диет, упражнений, химии, которые нужно было применять с рождения для достижения максимального эффекта. Но молодость старика превзошла самые смелые научные прогнозы. Он всех нас переживет, подумал Нэйсмит.

Во всем облике Этьена Фурье угадывалось что-то фанатичное. Он был ребенком во время войны, безжалостность которой стала символом самого понятия «война». Подростком Фурье вступил в ряды французского Сопротивления во время Второй мировой войны. Позднее он получил повышение и стал связным европейского подполья, самостоятельно предпринимая вылазки на оккупированные опустошенные земли. Фурье боролся вместе с либералами против неофашистов в Годы Голода и вместе с жандармерией против атомщиков в Годы Безумия. Бок о бок с войсками ООН Фурье сражался на Ближнем Востоке, где шпионская система стала основным фактором подавления Великого Джихада. Он взял на себя руководство отделением секретных служб Инспектората ООН после конференции в Рио, пересмотревшей устав организации, и потихоньку организовал переворот, свергнувший антиооновское правительство в Аргентине. Позже этот человек приложил руку к мошеннической революции Кванг-ти в республике Монголия, покончив со схемой захвата власти изнутри. И наконец, Фурье был главным виновником убийства китайского диктатора. Идея Братства с самого начала принадлежала ему; оно стало его детищем и основным инструментом.

Такой человек, подумал Нэйсмит, когда-то давно мог стоять у истоков Инквизиции, маршировать вместе с Кровлелем[3] и вести гражданскую войну в Ирландии; помогать распространению коммунизма в мировом масштабе, — религиозный, как ни странно, человек, несмотря на свой насмешливый атеизм, живое воплощение меча, жаждущего крови. Спасибо, Господи, что он на нашей стороне!

— Ладно, перейдем к делу. Рассказывайте, — произнес ооновец.

— Сколько лет ты работаешь на Службу? — начал Фурье издалека.

— Около года. Шумахер и я исследовали «АРБАЙТ-СПАРТАЙ» в Германии. Остальные немецкие Братья были заняты в австрийском деле, вы помните? А я хорошо знал язык, поэтому мог сойти за рейнца, когда находился в Пруссии.

— Да, припоминаю. Ты очень долго находился не у дел, дружок. — Фурье взял стакан вина, предложенный Аббатом, отпил глоток и скривился. — Merde! Когда ты прекратишь экспериментировать?

Обратившись снова к Нэйсмиту, старик продолжал:

— Мне нужно созвать все Братство. Придется быстро возвращаться в Рио; дьявола выпустили на свободу, это все из-за этих китайских обвинений. Я буду рад, если удастся спасти наши шкуры. Но сначала я проверил, как идут дела в Северной Америке, и приказал людям быть наготове. Я уверен почти на сто процентов, что руководство нашего противника находится в Рио, — может быть, здесь замешан Бессер, уже предпринявший меры предосторожности против покушения. Ничего хорошего не будет, если мы убьем его — на его место встанет кто-то другой. В любом случае, Соединенные Штаты в настоящее время вплотную занялись антиооновской деятельностью. Захват Доннера означает ухудшение ситуации. Аббат с ним связывался и говорит, что он был ближе к раскрытию штаб-квартиры противника на континенте, чем другие оперативники. Теперь Доннера нет, и Аббат рекомендует тебе продолжить начатое им дело.

— Какое именно?

— Я расскажу о нем позже. Доннер числился инженером. Ты ведь кибер-аналитик, разве не так?

— Официально, да, — согласился Нэйсмит. — Я получил степень по эпистемологии и теории коммуникаций, предполагалось, что я буду работать консультантом по базовым теориям. Устранение неполадок в королевстве идей. — Он усмехнулся. — Когда я застряну, то обращусь, наверное, к Аббату.

— О, конечно. Ты, наверное, получил к тому же образование лингвиста? Прекрасно. Пойми, я выбрал тебя не из-за определенной профессии, а скорее, благодаря ооновской специализации. Ты уже слишком взрослый, чтобы проходить синтез-обучение. Некоторые из молодых Братьев подвергаются ему, конечно. Есть один паренек в Мехико, Петер Кристиан, Аббат даст тебе номер его телефона на крайний случай.

Как бы то ни было, я хочу сказать, что эпистемолог или семантик наиболее близок к интегрированному ученому. При твоем знании языка, психологии и общих научных дисциплин тебе все же требуется подготовка для извлечения информации и ее анализа. Я не знаю… — Фурье зажег сигарету и свирепо выдохнул дым.

— Что ж, я готов начать хоть сегодня. Я уже взял бессрочный отпуск по основному месту работы, — сказал Нэйсмит. — Но что вы хотели рассказать о Доннере? Как далеко он продвинулся, что с ним случилось, и все такое прочее?

— Кое-что я тебе расскажу, потому что это необходимо, — произнес Аббат. — Мартин Доннер официально был жителем Канады, и там, как я слышал, получил степень инженера-механика. Около четырех лет назад мы получили намек на то, что о нем пронюхали агенты противника, поэтому Доннера пришлось перебросить в Штаты, придумать для него личность американца и так далее. Недавно ему поручили слежку за американистами. Путь был совершенно простой: получение работы в «Брейн Тулз Инк.», где, как известно, полно членов этой партии. Он не должен был пытаться разрушать ее изнутри — этим уже занимались наши люди, — а просто разузнать ситуацию, собрать данные, найти определенного человека и накачать его «вакциной правды». — Нэйсмит не стал спрашивать, что стало бы с жертвой; борьба велась безжалостно, причем на карту была поставлена вся история человечества. — Так Доннер получил информацию о конспиративной штаб-квартире на Среднем Западе и пошел туда. Она располагалась в одном из огромных зданий в штате Иллинойс. Мартин вошел внутрь… и исчез. Это произошло почти две недели назад. — Аббат пожал плечами. — Мартин, скорее всего, давно мертв. Если не они убили его, значит, он сам нашел способ покончить с собой.

— Вы можете предоставить мне досье на то, что Доннер изучал и что сообщал вам? — спросил Нэйсмит.

— Да, конечно, хотя я не думаю, что это как-то поможет. — Аббат равнодушно посмотрел на свой стакан. — Все будет зависеть от тебя самого. Мне не нужно напоминать тебе, что не рекомендуется рассекречивать себя убийствами, тем более что у Службы сейчас неважная репутация. Лучше не оставлять следов. Во-первых, для начала тебе нужно поближе познакомиться с семьей Доннера. Видишь ли, он был женат.

— Что?!

— Я не имею в виду свободный, групповой брак, юридический брак и так далее, — нетерпеливо рявкнул Аббат. — Я говорю о БРАКЕ в старом стиле. Как раньше. С одним ребенком.

— Хм-м… Это не очень хорошо, не так ли?

— Да. Ооновцам действительно ни к чему такие узы, а уж в особенности тем, кто состоит в Братстве. Однако… Ты уже понял трудность, не так ли? Если бы Доннер остался жив каким-то образом, а шайка напала бы на его след и схватила его жену и детей… Он раскололся бы тут же. Ни один здравомыслящий человек не остается равнодушным к судьбе семьи.

— Что ж, я полагаю, вы снабдили Доннера среднезападными идентификаторами.

— Разумеется. Или же он использовал один из тех, что мы уже установили сами — фамилия, отпечатки пальцев, данные, зарегистрированные в Центральном офисе Среднего Запада. Хвала Аллаху, у нас есть друзья в регистрационном бюро! Но с Доннером дела обстоят плохо. В предыдущих случаях, когда мы теряли Брата, то могли вернуть труп, или по крайней мере, быть уверены, что он гарантированно уничтожен. А теперь у врага есть тело Брата целиком, готовое к снятию отпечатков пальцев, установлению группы крови, сетчатки глаза, измерениям Бертильона, аутопсии, и тому подобного. Нужно предполагать, что они проверят комплект физических данных в идентификационном офисе каждой страны. А когда обнаружат аналогичные под различными именами и номерами в каждом файле, — все полетит к черту.

— На это потребуется определенное время, конечно, — сказал Фурье. — Мы запустим двойные комплекты на тех людей, которые не принадлежат к Братьям; это причинит им дополнительные хлопоты. Кроме того, они не смогут определить, какой комплект данных принадлежит реальной личности Доннера.

Нэйсмит невольно усмехнулся. «Реальная личность» — это термин, несовместимый с Братством. Однако…

— Тем не менее, — продолжал Фурье, — в каждой стране будет проведено расследование — это касается Земли, Луны и некоторых других планет. Братство должно уйти в подполье, хотя бы здесь. И в тот момент, когда я должен бороться за свою Службу, мне опять нужно уезжать в Рио!

Они подбираются все ближе и ближе. Где-то в подсознании мы всегда понимали, что этот день однажды наступит, и вот он наступил…

— Даже при условии, что Доннер мертв, что наиболее вероятно, — сказал Аббат, — его вдова остается ценной добычей для банды. Вероятно, она знает очень мало о своем супруге и его деятельности в Службе, но, без сомнения, хранит массу информации в своем подсознании — лица, обрывки фраз, возможно, даже точные даты, когда Доннер отсутствовал дома. Искусный следователь без труда выудит все эти сведения, а ты ведь знаешь — некоторые из них являются нашими самыми сокровенными тайнами.

— А вы не пытались ее похитить? — спросил Нэйсмит.

— Это невозможно, — ответил Аббат. — Мы послали специального агента, чтобы он предупредил ее об опасности и посоветовал уйти вместе с ним. Она отказалась наотрез. В конце концов, как мы можем быть уверены в том, что наш агент надежен? Более того, она предприняла несколько очень разумных мер предосторожности, а именно, предупредила местную полицию, оставила записку в своем банковском сейфе, который следовало открыть в случае ее внезапного исчезновения, и так далее, и тому подобное. Это создало дополнительные трудности; увезти ее насильно для нас теперь фактически невозможно. При данном положении дел нам не удастся избежать огласки.

Все, что мы могли сделать — это поставить пару людей для наблюдения за ней, но на следующий же день одного из них взяли полицейские, и нам, черт возьми, пришлось заниматься еще и этой проблемой.

— А у нее твердый характер, — заметил Нэйсмит.

— Даже чересчур, — согласился Аббат. — Что ж, теперь ты уже знаешь свое первое поручение. Сделай так, чтобы она пошла с тобой добровольно, спрячь ее где-нибудь вместе с ребенком, а потом сам уйди в подполье. Во всяком случае, это более или менее в твоем стиле, парень.

— Но как я смогу убедить ее…

— Разве не ясно? — огрызнулся Фурье.

Яснее ясного. Нэйсмит скривился.

— За кого вы меня принимаете? — слабо запротестовал он. — Разве не достаточно, что я совершал для вас грабежи и убийства?

VI

Брайхэм Сити в штате Юта официально не был колонией; он существовал задолго до послевоенных переселений. Но городок всегда оставался симпатичным, и на сегодняшний день успел приобрести черты современной планировки и архитектуры. Нэйсмит раньше не бывал здесь, но чувствовал, как сердце его наполняется теплотой к этому месту — так же, как и у Доннера, который теперь мертв.

Он запустил все двигатели и своей привычной скоростью понесся над шоссе. Под высоким ясным небом широко раскинулись зеленые сады и холмы, величественный оазис, созданный руками человека в заброшенной пустыне. Они шли через бесконечные мили дикости и безлюдья, эти люди из другого времени, с трудом продвигаясь в пыли, на своих дребезжащих разбитых фургонах, немилосердно трясущихся по ухабам, к далекой Земле Обетованной. А он сегодня, восседая на мягком полиуретановом сиденье, в металлической оболочке, с завыванием летящей со скоростью тысяча миль в час, так что ветер свистит в ушах, спасается от преследователей.

Когда Нэйсмит пересек радиолуч, его проверил местный транспортный контроль. Он попытался расслабиться, насколько это было возможно, нервно закуривая сигарету, пока автопилот вел машину на снижение. Когда судно опустилось над боковой аллеей, он надел на голову защитную маску и снова перешел на ручное управление.

Строения внизу уютно примостились в окружении живописных лужаек и деревьев, — низенькие, наполовину ушедшие в землю домики для небольших семей. Мужчины и женщины, некоторые в рабочей одежде, копошились около них; но фигурок детей было больше — бесчисленные яркие пятнышки, смех и радостные крики. Это показалось Нэйсмиту не совсем типичным явлением. Он подумал, что это, скорее всего, влияние мормонов. Свободные браки и все с ними связанное никогда не были особенно популярны в Юте. Большинство фруктовых плантаций до сих пор оставались собственностью небольших землевладельцев, прибегавших к кооперации, чтобы не отстать от гигантских сельскохозяйственных комбинатов, управляемых правительством. Но тем не менее значительное число мужчин и женщин ездили на работу за пределы города — например, рабочие, занятые в проекте Колонии «Пасифик».

Нэйсмит просмотрел досье на Доннера, составленное Аббатом, пропуская несущественные детали. Братья всегда были доступны друг для друга, но за пределами своего узкого круга они так же ревниво охраняли свою обособленность, как и все остальные. Было ясно, однако, что Дженни Доннер работала на дому, в качестве лингвиста-семантика, дающего консультации по почте, — проверка рукописей различного характера, и так далее — и при этом уделяла слишком много внимания своему мужу и ребенку.

Нэйсмит почувствовал холодок внутри.

Вот и нужный адрес. Он тихо остановил свою машину и пошел к домику. Его строгие современные линии и изгибы смягчались ярким светом утреннего солнца и тенистыми деревьями, нежно шелестевшими на ветру. Без сомнения, это была работа Дженни; сам Доннер, кажется, терпеть не мог садоводство.

Нэйсмит инстинктивно оглянулся вокруг в поисках наблюдателя, назначенного Аббатом. Никого подозрительного не было поблизости. Но он мог с виду вовсе не походить на профессионального сыщика; скорее всего, это какой-нибудь старик в патриархальном стиле, с окладистой седой бородой, гуляющий по тротуару; или мальчик-посыльный, гоняющий по улицам на своем велосипеде; или даже маленькая девочка, прыгающая через скакалку в парке напротив. Дело в том, что этот наблюдатель мог выглядеть как угодно: в биологических лабораториях порой происходили очень странные вещи, а Фурье создал собственные секретные мастерские…

Дверь была прямо перед ним, скрытая маленьким портиком, увитым виноградом. Нэйсмит нажал на кнопку звонка, и механический голос ответил, что никого нет дома. Без сомнения, это была ложь, но… Бедный ребенок! Бедная девочка, спрятавшаяся здесь в страхе перед ночью, поглотившей ее мужа — она все еще ждет его возвращения…. Возвращения мертвого человека. Нэйсмит покачал головой, проглотив комок горечи, и заговорил в микрофон:

— Привет, милая, почему это ты такая негостеприимная?

Должно быть, она сразу же включила воспроизведение, потому что дверь распахнулась через минуту. Шагнув в вестибюль, Нэйсмит оказался в ее объятиях.

— Марти, Марти, Марти! — Дженни плакала и смеялась, то хватала его за руки, то тянулась к его лицу. Длинные черные волосы падали ей прямо на глаза, заблестевшие от радости. — О, Марти, сними эту проклятую маску! Я так долго тебя не видела…

Она была среднего роста, тоненькая и гибкая; лицо казалось решительным, несмотря на мелкие черты, а выразительные черные глаза слегка косили, что придавало женщине необъяснимое очарование. Дрожащий голос Дженни и волнующее прикосновение ее тела внезапно заставили Нэйсмита почувствовать свое собственное одиночество и опустошенность. Он поднял маску, позволил шлему с глухим стуком упасть на пол и жадно поцеловал женщину. Черт возьми, подумал он свирепо, Доннер когда-то оказался умнее и удачливее меня! Но так и должно было быть, разве нет?

— У нас нет времени, дорогая, — быстро заговорил Нэйсмит, отстраняясь от Дженни, которая нежно гладила его по голове. — Возьми кое-что из одежды, маску — и для Джимми, конечно, тоже. Можешь ничего не упаковывать. Просто позвони в полицию и предупреди, что уезжаешь по собственному желанию. Мы должны побыстрее убираться отсюда.

Она отошла на несколько шагов, удивленно посмотрела на Нэйсмита и прошептала:

— Что случилось, Марти?

— Быстрее, я сказал! — Он метнулся мимо нее в гостиную. — Я объясню все позже.

Дженни нерешительно кивнула и ушла в одну из спален. Склонившись над детской кроваткой, она бережно взяла на руки маленькую спящую фигурку. Нэйсмит закурил еще одну сигарету, обшаривая глазами комнату.

Это был совершенно обычный дом, стандартного изготовления, но Мартин Доннер, его другое «Я», безвозвратно ушедший в темноту, оставил на нем отпечаток своей личности. Здесь не было никаких безликих массовых предметов мебели, характерных для современных людей, привыкших переезжать с места на место. Это был дом, в котором обитатели собирались остаться надолго. Нэйсмит вспомнил о бесконечной череде одинаковых комнат и гостиничных номеров, из которых складывалась его жизнь, и ему захотелось завыть от тоски.

Да… здесь все сделано так, как следует. Доннер, вероятно, сам смастерил этот камин, не столько по необходимости, сколько ради того, чтобы каждый вечер смотреть на веселое мерцание горящих поленьев. Над камином висел старинный мушкет; на полке рядом, стояли мраморные старинные часы, латунные канделябры и светящийся обломок лунного кристалла. Стол из красного дерева представлял собой настоящий анахронизм среди предметов, способствующих отдыху и расслаблению. На стенах висело несколько анимационных пленок, пара репродукций — пейзаж Констебля, эскизы Рембрандта и несколько гравюр. В комнате находился дорогостоящий музыкальный центр с огромным количеством проводов. На книжных полках хранилось множество микропринтных роликов, но имелись также солидные тома старого образца, тщательно обернутые. Нэйсмит невольно улыбнулся, когда его взгляд наткнулся на зачитанный до дыр томик Шекспира.

Чету Доннеров нельзя было отнести к категории людей, живущих в прошлом, но они все-таки имели свои корни и дорожили ими. Нэйсмит вздохнул, вспомнив свою антропологию. Западное общество основывалось на семье как экономической и социальной единице; но первая составляющая ушла вместе с развитием технологий, а вторая постепенно утратила свое значение в ходе войны и послевоенных переворотов. Современная жизнь стала безликой. Браки — постоянные браки — заключались тогда, когда обе стороны уже уставали от поисков, и представляли собой в лучшем случае контракт, развязывающий руки обоим супругам; ясли, школа, система развлечений сделали детей почти неощутимой частью домашнего быта. Все это не могло не отразиться на самом человеке. Из творения природы, обладающего способностью к сильным и глубоким эмоциям, из личности, которая приобрела комплексный характер благодаря взаимодействию со своим окружением и собственному «я», западный человек превращался в нечто, напоминавшее старых аборигенов Самоа; ненавязчивая, но крепкая и тесная дружба и романтическая любовь уходили в прошлое. Нельзя было сказать однозначно, хорошо это или плохо, но Нэйсмит спрашивал себя, куда придет общество при таком положении дел.

Но разве можно что-либо изменить? Возврата к прошлому уже быть не может; нельзя поддерживать жизнь нынешнего поколения средневековыми технологиями, даже если оно делает такие попытки. Но это подразумевает принятие философского базиса науки, замену удобного архаичного «космоса» запутанной сетью безличных отношений; значит, нужно вычеркнуть из памяти древнюю мольбу человека, воздевшего руки к небу. Зачем? Если вы хотите контролировать прирост населения и бороться с болезнями (первое, кстати, стало насущной необходимостью), то используете химические контрацептивы и антибиотики, и приучаете людей постоянно иметь их при себе. Но тогда традиционные отношения различных полов приобретают иной смысл. Современная технология не нужна крестьянину, пашущему землю, или ортодоксальному интеллектуалу; значит, приходится иметь дело с огромным классом людей, непригодных ни для чего другого, и что с этим поделать? Что нужно огромной, невероятно сложной машине цивилизации, — это тренированный человек, которого обучили до предела его возможностей. Но тогда образование должно начинаться в раннем возрасте и оставаться безжалостно избирательным, будучи при этом свободно доступным до тех пор, пока человек в состоянии сдавать экзамены. Значит, Первые, то есть высший класс, получающие степень доктора в двадцать лет или даже раньше, будут смотреть свысока на Вторых, а те в свою очередь, начнут вымещать свою злость на Третьих — результатом будет интеллектуальный снобизм, социальная напряженность, но как этого избежать?

И вместе с тем в этом мире существовали фантастические анахронизмы, потому что он рос и создавался слишком быстро и слишком неравномерно. Индийские крестьяне ковырялись на своих крошечных полях и жили в грязных лачугах, в то время как у каждого большого китайского коллектива имелась собственная силовая установка. Вокруг Кратера Манхэттена в трущобах скрывались убийцы, а простой техник мог купить дом вместе с мебелью за свой шестимесячный гонорар. В океане создавались плавучие колонии, на Марсе, Луне и Венере вырастали города, в то время, как жители Конго барабанным боем вызывали дождевые облака. Примирение — но КАК его достичь?

Большинство людей воспринимали действительность поверхностно. Они видели, что великие перевороты, мировые войны, Годы Голода и Безумия, экономические спады сопровождались разрушением традиционных социальных устоев, и думали, что первое являлось причиной второго. «Дайте нам шанс, и мы вернем обратно славные прошлые деньки». Им было невдомек, что прошлые деньки сеяли смерть среди них, что изменившаяся технология вызвала перемены в самой человеческой природе, и это повлияло на их жизнь гораздо больше, чем любой эфемерный переходный период. Война, депрессия, волны маниакального своенравия, голодные, марширующие и обреченные люди — все это было не причиной, а следствием, вернее, симптомом. Мир менялся, и нельзя было вернуться домой.

Специалистам по психодинамике казалось, что они начинают понимать процесс, с помощью своей особой семантической структуры символов, теории игр, принципа наименьших усилий, правил коммуникаций — возможно, это соответствовало действительности. Говорить было еще слишком рано. Научный Синтез пока являлся скорее мечтой, чем реальным достижением, и чтобы эффект стал заметен, нужно было, как минимум, одно поколение граждан, обученных по этой системе. Тем временем гериатрия в комбинации с необходимым контролем рождаемости продолжала сжимать население с неизбежной интеллектуальной жесткостью бегущих лет, как раз в тот момент, когда потребность в оригинальном мышлении была большей, чем когда-либо за всю историю человечества. Власть хаоса казалась всеобъемлющей, а тех, кто видел правду и боролся за нее, было слишком мало. Чувствуете ли вы абсолютную уверенность в своей правоте? Можете ли оправдать эту битву?

— Папа!

Нэйсмит вздрогнул, повернулся и протянул руки к малышу. Ему было всего два года, светловолосому крепкому мальчугану с черными, как у матери, глазами. Он звал его, хотя еще не совсем проснулся. Мой сынок — нет, сын Доннера, черт возьми!

— Привет, Джимми. — Голос Нэйсмита слегка дрогнул.

Дженни взяла мальчика на руки. Она уже была в маске и надела просторный плащ. Голос женщины звучал даже тверже, чем его, Нэйсмита, приказ.

— Все в порядке. Пойдем?

Он кивнул и направился к двери, но не пройдя и двух шагов, услышал звонок.

— Кто там еще? — Слишком громкий выкрик и холодок в груди напомнили Нэйсмиту о том, как истрепаны его нервы.

— Не знаю… Я не выходила из дома с тех пор, как…

Дженни быстро подошла к боковому окну и подняла занавеску.

— Там двое мужчин, я их не знаю.

Нэйсмит надел на голову маску и нажал переключатель воспроизведения. Голос за дверью был резким и жестким.

— Федеральная Полиция! Мы знаем, что вы здесь, миссис Доннер. Откройте!

— Агенты Безопасности! — прошептала она испуганно.

Нэйсмит хмуро усмехнулся.

— Они быстро тебя выследили, да? Пойди посмотри, нет ли кого-нибудь за домом.

Ее каблуки застучали по полу.

— Четверо в саду! — выкрикнула Дженни.

— Прекрасно. — Нэйсмит чуть не спросил Дженни, умеет ли она стрелять. Он вытащил маленький плоский пистолет и отдал его подбежавшей женщине. Наверное, она достаточно тренирована. В любом случае, оружие было вполне безопасным и не давало отдачи.

— «А теперь, друзья мои…» Пора убираться отсюда. Держись поближе ко мне и стреляй им в лицо или руки. У них могут быть бронежилеты под одеждой.

Его собственный «магнум-автоматик» показался холодным и тяжелым в руке. Это вам не мягкий усыпляющий газ. С близкого расстояния оружие могло проделать такую дыру в теле человека, что в нее можно было просунуть руку. Внутренности поражались гидростатическим ударом. Стук в дверь становился назойливым.

Она была спокойна так же, как и Нэйсмит.

— Неприятности с законом? — спросила Дженни резко.

— Неприятности в самом законе, — уточнил он. — У нас всегда будут проблемы с полицией, если это может тебя утешить.

Они не могли быть агентами Фурье, иначе сказали бы пароль. Наверное, их послал тот, кто убил Мартина Доннера. Нэйсмит не испытывал угрызений совести по поводу того, что придется платить им той же монетой. А сейчас нужно было исчезать.

Он вернулся в гостиную и взял пластиковый стол, неся его перед собой как щит, защищающий от игл. Возвращаясь в холл, он заслонил собой Дженни и нажал ручку двери.

Когда она распахнулась, Нэйсмит выстрелил и услышал глухой звук попадания. Ужасный удар отбросил агента с крыльца на землю, по которой сразу же растеклась лужа крови. Его напарник инстинктивно выстрелил в ответ; игла воткнулась в стол. Нэйсмит поверг противника вниз, прежде чем тот успел крикнуть.

— Теперь в машину, и быстро! — Пробегая по траве, Нэйсмит слышал злобное жужжание пуль, пролетавших мимо. Дженни запыхалась, неся сына на руках, а когда они зашли за угол дома, осыпала преследователей градом игл.

Нэйсмит уже стоял у люка флаера. Он продолжал стрелять, свободной рукой заводя двигатель.

Агент безопасности выстрелил иглами. Было ясно, что они хотят заполучить их живьем. Дженни споткнулась: стрела попала ей в руку, а Джимми оказался на земле. Нэйсмит выпрыгнул из корабля; игла оцарапала его маску, и он почувствовал запах, от которого закружилась голова.

Сыщики рассеялись вокруг, приближаясь к беглецам с двух сторон. Нэйсмита справа прикрывал флаер, а слева — безжизненное тело Дженни, когда он втаскивал его внутрь. Ооновец втиснул ее вместе с ребенком на сиденье, перегнулся вперед, чтобы закрыть дверь, и с силой нажал на рычаги.

Все эти действия заняли меньше минуты. Пока флаер, стоя на хвосте, направлялся, вопреки всем правилам, прямо в небо, Нэйсмит в тысячный раз подумал, что ни один человек, как бы ни был он уверен в себе и проворен, не сумел бы так организовать побег. Агенты безопасности были, в общем, неплохи, но их можно легко обойти. Сейчас они проверят дом, дюйм за дюймом, и найдут его недавние отпечатки пальцев, которые совпадут со случайными следами, оставленными здесь и там агентами ООН, — такими же, как отпечатки Доннера. Он был Ооновцем, самую тень его ненавидели и боялись, он мог одновременно сражаться в нескольких местах; он был быстр и неуязвим, как никакая человеческая плоть; и теперь он восстал из могилы. Он, Нэйсмит, только что вписал еще одну главу в легендарную летопись.

Только агенты безопасности не верили в привидения. Они будут искать ответ. А если им это удастся, это станет концом всех мечтаний.

А тем временем погоня приближалась. Радиолучи, номера лицензий, анализаторы воздушного транспорта, телевизионные сигналы, идентификационные файлы — все ресурсы великой беспощадной власти будут брошены на охоту за ним по всему свету, и нигде ему не будет покоя.

VII

Джимми испуганно хныкал, и Нэйсмит заботился о нем как только мог. Корабль спокойно рассекал небо. Тяжело быть веселым, смеяться вместе с мальчиком и забавлять его, убеждая в том, что все это просто игра. Дженни лежала без движения на сиденье, а размытые очертания земли мелькали внизу. Но потрясение в таком раннем возрасте оказывает на психику разрушающее действие, и необходимо было немедленно смягчить шок. Это все, что я могу для тебя сделать, сынок. Братство так много задолжало тебе после того, как сыграло с тобой грязную шутку, послав в этот мир ребенком одного из нас.

Когда Джимми пришел в себя и вернулся в кресло смотреть телевизионное робот-шоу, Нэйсмит обдумал ситуацию. Корабль имел больше опор, чем разрешалось правилами, и это давало свои преимущества. Скорость его была выше на пять миль, чем у остального транспорта, и летел он в северном направлении окольным путем. Двигатели жадно поглощали горючее; ему придется останавливаться для заправки два или три раза. К счастью, у него было достаточно наличных денег. Обычное предъявление чека было бы письменным приглашением для преследователей, но с другой стороны, они вряд ли наткнулись бы на заброшенную заправочную станцию, которую он собирался посетить.

Дженни очнулась, зашевелилась и вздохнула. Он прижал ее к себе, пока не прошел шок возврата сознания, и ее глаза снова не прояснились. Потом зажег сигарету для нее и еще одну для себя и откинулся на сиденье.

— Мне кажется, ты спрашиваешь себя, что все это значит, — сказал Нэйсмит.

— И сколько ты можешь мне рассказать? — неопределенно улыбнулась Дженни.

— Ровно столько, сколько будет для тебя безопасно, — ответил он.

Черт побери, а что она уже знает? Я пока не могу раскрыться! Она должна понимать, что ее муж является — являлся — человеком ООН и что его номинальная работа была только прикрытием. Но знает ли она подробности?

— Куда мы направляемся? — спросила Дженни.

— У меня есть убежище для тебя и ребенка в Канадских Скалах. Боюсь, не слишком комфортабельное, но довольно безопасное. Если нас не перехватят по дороге туда, то…

«Мы прерываем программу для срочного сообщения. На свободе находится опасный преступник. Номер его флаера USA-1349-U-7683. Повторяю, USA 1349-U-7683. Предполагается, что этого человека сопровождают женщина и ребенок. Если вы увидели флаер с таким номером, сразу же сообщите в штаб-квартиру полиции или офис Службы Безопасности. Преступник разыскивается за убийство и похищение и предположительно является агентом иностранного государства. Дальнейшие объявления с полным описанием последуют в ближайшее время».

Резкий голос умолк, и на экране появился фоторобот.

— Человек, о человек, о человек, — вздохнул Нэйсмит: — Они не теряют время, не так ли?

Лицо Дженни побледнело, но она сказала только:

— Почему бы нам не закрасить этот номер?

— Я не могу сейчас остановиться, тогда они точно нас поймают, — Нэйсмит оглядел небо. — Лучше пристегни себя и Джимми. Если полиция нас выследит, у меня есть пулеметы. Мы их взорвем.

Дженни храбро продолжала бороться с собственными слезами.

— Ты собираешься хоть что-то объяснить?

— Мне придется начать с начала, — осторожно сказал он. — Чтобы все привести в порядок. Мне придется рассказать тебе много того, что ты уже знаешь. Но я хочу дать тебе полную картину. Я хочу откреститься от таких грязных слов, как шпион или изменник, и объяснить тебе, что мы пытаемся делать в действительности.

— Мы? — Дженни ласково подчеркнула местоимение. Ни один нормальный человек не любит оставаться в полном одиночестве.

— Послушай, — сказал Нэйсмит. — Я — человек ООН. Но весьма особенный. Я не состою в Инспекторате, которому по договору разрешается проводить расследования и докладывать совету о нарушениях, например, договоров о разоружении. Я состою в Секретной Службе ООН — секретной Секретной Службе — и наше положение полулегальное. Официально, мы — вспомогательная Служба Инспектората, но на практике мы делаем много больше. Инспекторат сообщает на лунные базы ООН, где следует разместить ракеты; Служба пытается сделать применение этих ракет ненужным, предотвращая враждебные действия.

— Убийством Кванг-ти? — с вызовом спросила она.

— Кванг-ти был угрозой. Он вывел Китай из ООН и начал создавать свои армии. Он предпринял попытку захватить Монголию, финансировав дутое восстание, и почти преуспел в этом. Я не говорю, что его убрал китайский ооновец, хотя такое обвинение и было выдвинуто. Я просто говорю, что его смерть была очень кстати.

— Он много сделал для Китая.

— Это так. И Гитлер много сделал для Германии, а Сталин — для России. Однако все их дела свелись к нулю после того, как эти страны начали войну. И еще — погибло множество ни в чем не повинных людей. Нельзя забывать, что ООН существовала, существует и будет существовать для поддержания мира. Все остальное — вторично.

Дженни прикурила вторую сигарету от первой:

— Расскажи мне еще, — ее голос подтвердил, что все это она давным-давно знала.

— Послушай, — продолжил Нэйсмит: — Враги, с которыми ООН сталкивалась в прошлом, были настолько безвредны, насколько они опасны сейчас. Потому что раньше неприязнь была более или менее открытой. Во время Второй мировой войны ООН образовалась, как альянс против фашистских режимов. Во время Третьей мировой она, в сущности, стала военным альянсом против собственных диссидентов и бывших членов. После Рио она частично служила инструментом многосторонних переговоров, но по своей сути осталась альянсом великого множества государств, и не только западных, для предотвращения или подавления войн во всем мире. О, я не хочу принижать юридическую, культурную, гуманитарную и научную деятельность этой организации, но сутью ООН всегда была сила, люди и машины, которые она могла потребовать от стран-членов — и которые могли быть применены против любого ее участника, если эта нация была признана виновной большинством голосов Совета. Передача лунных баз ООН не была великодушным жестом со стороны Соединенных Штатов. Штаты думали, что смогут контролировать Совет, как они делали это в прошлом, но этот фокус не прошел. И это очень хорошо. Нам нужна действительно интернациональная организация.

Тем не менее, принцип интервенции, по приглашению или нет, для прекращения всех войн, привел к Великому Джихаду и Бразило-Аргентинскому конфликту. Мелкомасштабные войны использовались для предотвращения крупномасштабных. Затем, когда Российское правительство обратилось за помощью против националистических повстанцев, был установлен прецедент активной интервенции в рамках собственных границ государства — в основном на благо, но к большому неудовольствию большинства правительств, в том числе и американского. Тогда у власти были консерваторы, которые, как ты помнишь, безуспешно пытались выправить на скорую руку социалистическую депрессию, и они почти вышли из членства. Хотя и не совсем. Тем временем продолжали быстро развиваться другие международные функции ООН, научное и торговое законодательство и так далее.

Ты понимаешь, куда это ведет? Я много раз говорил тебе об этом раньше, но скажу еще раз. ООН превращается, в процессе становления, в федеральное мировое правительство. Она уже имеет свой Инспекторат, свои небольшие полицейские силы и свою Лунную Гвардию. Медленно, неохотно нации подталкиваются к разоружению — мы отменили наш собственный призыв около десяти лет назад, ты помнишь? Шагом к интернационализации планет и океанских разработок стала их полная передача под контроль ООН. Мы получили долговременную стабилизацию международной валюты, рано или поздно мы примем единую мировую денежную единицу. Пошлины практически вымерли. О, я могу продолжать весь день.

Предыдущие предложения сделать из ООН мировое правительство были забаллотированы. Нации были слишком близорукими. Но тем не менее это происходит, медленно, шаг за шагом, так что окончательное объединение человечества будет только формальностью. Понимаешь? Разумеется. Это же очевидно. Проблема в том, что наши враги тоже начали это понимать.

Нэйсмит прикурил и мрачно проследил за голубоватым облаком дыма, заструившимся из его ноздрей.

— Очень многие хотят разрушить ООН. Существуют националисты и милитаристы всех мастей в каждой стране, люди, которые придут к власти, если вернется старая анархия. Жажда власти очень похожа на физический голод. Также существуют воротилы промышленности, финансов и политики, которые желают освободить свои предприятия от законодательных правил. Существуют профсоюзные лидеры, желающие вернуть старую борьбу, которая означает для них власть и прибыли. Существуют десятки видов религиозных организаций, которым не нравятся наши кампании по контролю численности населения и полное разрушение антиконтрацептивных убеждений. Существуют чокнутые и фанатики, ищущие возможности насадить собственные верования, от синдиков до неокоммунистов, от Пилигримов до гедонистов. Существуют также люди, пострадавшие от тех или иных действий ООН, возможно, они потеряли сына во время одной из наших кампаний, а возможно, нововведение или новая политика разрушили их бизнес. Они жаждут мести. О, существуют тысячи таких людей, и, если когда-нибудь ООН распадется, они смогут свободно ловить рыбу в мутной воде.

— Расскажи мне что-нибудь новое, — нетерпеливо перебила Дженни.

— Мне нужно подойти к этому, дорогая. Я должен объяснить, в чем заключается последняя угроза. Ты видишь, что наши враги объединяются. По всему миру они забывают о своих ссорах и вливаются в великую секретную организацию, единственная цель которой — ослабить и развалить ООН. Ты не думала о том, что фанатичные националисты многих стран могут сотрудничать? Да, оказывается могут, потому что это единственный путь, который дает им шанс нападать друг на друга в будущем. Руководство этой организации, которую мы, люди ООН, не очень лицеприятно называем бандой, просто блестящее, в него входит множество крупных людей, и вся эта система имеет прекрасную структуру. Такие единицы, как Партия американистов, стали авангардом этой банды. Их поддерживают целые правительства, правительства, которые против своего желания остаются членами ООН лишь потому, что существует общественное мнение. К тому же, к ним могут применить экономические санкции. Преемники Кванг-ти вернули Китай в ООН, я уверен, только затем, чтобы разрушать нас изнутри. В эту организацию входят несколько советников, и я даже не знаю сколько работников ООН.

Нэйсмит улыбнулся.

— Даже сейчас великое множество людей по всему миру поддерживают ООН, они видят в ней избавителя от того ада, в котором они выжили. Поэтому единственный путь для врага — это разрушить нас посредством саботажа изнутри. Коррупция, самонадеянность, неэффективность, незаконные действия — все это совершается их агентами в ООН и становится достоянием общественной гласности. Ты много слышала об этом, но услышишь еще больше в ближайшие месяцы, если мы позволим этому продолжаться. Еще один путь — раскапывание наших сокровенных секретов — а они есть у любого правительства — и выдача их нужным людям. Ну хорошо, посмотрим правде в лицо: Кванг-ти был убит человеком ООН. Мы думали, что это будет представлено, как работа заговорщиков-демократов, но, очевидно, где-то произошла утечка информации, и обвинение китайцев потрясло хрупкое сооружение международного сотрудничества. Совет будет водить всех за нос, насколько это возможно, но рано или поздно ему придется отречься от этой акции Службы, и полетят головы. Ценные головы.

Сейчас, когда ООН сильно ослаблена, если в подходящий момент целые нации опять начнут выходить из нее, общественное доверие будет поколеблено, то в ключевых государствах произойдут военные революции — и лунные базы будут осаждены войсками с ближайшей колонии… Ты понимаешь это! Ты видишь этот возврат международной анархии, диктатур, войны — всего, с чем насмерть сражаются люди ООН в Солнечной системе?

VIII

Окольными путями, избегая больших городов и колоний, флаер, несмотря на свою скорость, только через много часов добрался до цели. Нэйсмит обнаружил, что его изобретательность становится обременительной. Прежде всего ему пришлось рассказать Дженни полуправду о своем отсутствии в последние недели. Потом Джимми, не по годам подвижного — оба родителя причисляли его к разряду гениев — обеспокоила мрачность старших и угроза исчезновения отца, которого он, очевидно, почитал, и успокоить его удалось только долгой импровизированной сагой Нэйсмита о Крок О’диле, зеленом ирландском аллигаторе, работающем в Приюте «Гиден Клейнмен» для Беспомощных и Бездомных Лошадей. Наконец, были и другие проблемы — пара операторов заправочных станций и клерк в магазине спортивных товаров, где он покупал снаряжение: их приходилось ненавязчиво убеждать, что они обычные скучные ежедневные покупатели, о которых следует забыть сразу же после их ухода. Казалось, все проходило достаточно просто, но у Нэйсмита просто холодело внутри от напряжения, когда он представлял, что эти люди могли слышать предупреждения по радио. Но, очевидно, они их не слышали. Однако, когда они попадут домой и неизбежно все узнают, достаточно ли хорошо они все вспомнят?

Он обогнул зигзагом Вашингтон и проник в Британскую Колумбию над безлюдным лесным массивом. Официальной причины останавливать американца не было, но граница, вне сомнения, должна была находиться под наблюдением людей из секретной службы.

— Будет ли канадская полиция участвовать в поисках? — спросила Дженни.

— Не знаю, — ответил Нэйсмит. — Все может быть. Как ты видишь, американская Служба Безопасности, обладая значительными возможностями, возглавляется людьми, настроенными против ООН. С другой стороны, президент — сторонник ООН, это все знают, и Фурье, разумеется, в курсе, кем является разыскиваемый преступник. На самом-то деле он не может отменить преследования, не поставив себя под удар, однако может различными путями препятствовать ему и, вероятно, может договориться с канадским правительством. Конечно, все в руках Божьих.

Шлюпка повернула на восток, следуя вдоль мощного хребта Скалистых гор, необъятного пространства камней, лесов и снега, позолоченных закатом. Нэйсмит несколько раз проводил здесь отпуск, занимаясь живописью, и поэтому знал, куда направляется. Уже стемнело, когда он направил флаер вниз, ориентируясь при помощи радара.

Здесь располагался заброшенный урановый рудник. Небольшой домик рядом с ним все еще был пригоден для жилья. Нэйсмит остановил флаер у края утеса, выключил двигатели и сладко зевнул.

— Приехали, — объявил он.

Они выбрались, нагруженные оборудованием, пищей и спящим ребенком. Нэйсмит завел машину под высокую сосну и пошел вверх по склону. Дженни набрала полные легкие жгучего ночного воздуха и вздохнула:

— Мартин, здесь так прекрасно! Почему ты раньше не брал меня сюда?

Он не ответил. Луч его фонарика выхватил из темноты осыпавшийся фасад домика; дерево и металл, из которых он был изготовлен, потускнели за долгие годы. Дверь заскрипела, открываясь в темноту. Внутри было пусто, пол покрылся мягкой черной плесенью, несколько досок от поломанной мебели валялись, словно кости. Взяв купленный топорик, Нэйсмит сходил в лес за еловыми ветками, расстелил их под спальными мешками, которые Дженни уже разложила. Джимми слабо захныкал во сне, но они не стали его будить.

Часы Нэйсмита показывали полночь, когда хижина уже была в полном порядке. Он вышел, чтобы выкурить последнюю сигарету, и Дженни последовала за ним. Она стала рядом и взяла его за руку.

Почти полная луна поднималась над вершиной, и покрытые снегом склоны сияли в ее свете. Звезды мерцали над головой, необычайно яркие и многочисленные в резком холодном воздухе. Деревья, росшие на склоне, шелестели от ветра, высокие, темные, их запах ударял в голову, наполняя ночь тайной. Внизу в ущелье бежала река, длинная лента осколков лунного света, свежий дикий шум ее течения долетал до них. Где-то ухала сова.

Дженни начала дрожать от прохладного дыхания ветра и крепче прижалась к Нэйсмиту. Он накинул на нее и на себя покрывало, еще теснее придвинувшись к ней. Маленькая красная точка его сигареты то разгоралась, то гасла в темноте.

— О, здесь так чудесно, — прошептала она. — Неужели ты уйдешь завтра?

— Да. У тебя хватит припасов на месяц. Если кто-нибудь сюда случайно заявится, ты — просто турист и проводишь здесь отпуск. Но я сомневаюсь, что кто-нибудь может сюда забрести. Если я не вернусь в течение трех недель, то двигайся вниз по реке. В пятидесяти милях отсюда есть небольшое поселение. Возможно, я смогу послать за тобой одного из наших агентов. Он должен будет назвать пароль — ну, скажем — «Крокодилы зеленеют в Ирландии». Хорошо?

Ее смех был подавленный и тоскливый.

— Извини, что я стал таким бременем для тебя, дорогая, — кающимся голосом сказал Нэйсмит.

— Это ничего — за исключением того, что тебя не будет рядом, мой беглец, и я ничего не буду о тебе знать. — Она прикусила губу. В потоке лунного света ее лицо казалось неестественно бледным. — Мы живем в ужасном мире.

— Нет, Дженни, это — потенциально прекрасный мир. И моя работа состоит в том, чтобы сохранить его таким. — Нэйсмит потрепал ее по подбородку, пытаясь вызвать улыбку: — Пусть это не волнует тебя. Спокойной ночи, сладкая принцесса.

Она жадно поцеловала его. На мгновение Нэйсмит заколебался. Должен ли я рассказать ей? Она сейчас в безопасности и имеет право знать, что я не ее муж…

— В чем дело, Марти? Ты кажешься странным.

У меня не хватит смелости. Я не могу сказать ей — пока за границей есть враги, пока есть шанс, что они могут ее схватить. Пусть побудет немного в ее глупом раю — я могу пропасть из виду, и пусть кто-то другой сообщает ей эту новость… А ты — жалкий трус!

Он сдался. Но было жестоко осознавать, что сейчас она обнимала мертвого человека.

Они медленно пошли назад к хижине.

Полковник Сэмси проснулся и сел на постели. Сон моментально улетучился, когда он увидел высокую фигуру, чернеющую на фоне открытой балконной двери. Полковник схватился за пистолет, спрятанный под подушкой.

— Я бы не делал этого, дружище, — раздался мягкий голос.

В потоке лунного света сверкнул пистолет, который держал в руках незваный гость.

— Кто ты? — выдохнул Сэмси, все еще не понимая, какая невероятная вещь произошла. Почему? Ведь он находился на стопятидесятом этаже. Главный выход охранялся, и никакой вертолет не смог бы бесшумно высадить эту фигуру в маске на балконе.

— Выбирайся из кровати, парень. Быстро! Хорошо. А теперь положи руки на затылок.

Сэмси почувствовал, как холодный ночной ветер пронзил обнаженное тело. Он был беспомощен, один, без одежды, без униформы и ремня с пистолетом, оставалось только смотреть в дуло пистолета незнакомца. Коротко остриженный затылок колол его ладони.

— Как вы вошли? — прошептал он.

У Нэйсмита не было желания вдаваться в подробности. Он шел пешком от старой трассы, где оставил свой флаер, и затем использовал специальные башмаки и перчатки, чтобы взобраться по отвесному фасаду Денвер-Юнит.

— Лучше спроси, зачем я пришел.

— Ну хорошо, черт тебя побери. Зачем? Это грубое нарушение права собственности плюс угроза… — Сэмси клацнул зубами. Удар в челюсть явился веским аргументом в пользу законности действий посетителя.

— Мне нужна кое-какая информация, — Нэйсмит присел на стол, слегка покачивая одной ногой, его правая рука твердо держала пистолет, в то время как левая шарила в кармашке ремня. — И ты, как высокопоставленный офицер Американской Гвардии и всем известный сообщник Роджера Уэйда, скорее всего должен ее иметь.

— Это безумие! Это… Мы — всего лишь патриотическое общество. Вы знаете это. Или должны знать. Мы…

— Не ври, — устало сказал Нэйсмит. — Американская Гвардия имеет звания, форму, оружие и учебные центры. Каждый ее член принадлежит к партии американистов. Вы — частная армия нацистского типа, и вы не раз совершали убийства, грабежи и мошенничества для этой партии в течение последних пяти лет. Как только правительство сможет подтвердить это в суде, вы все попадете в антарктические шахты, и вы это знаете. Вы надеетесь только на то, что ваша фракция придет к власти прежде, чем против вас будет возбуждено дело.

— Клевета! Мы — патриотическая общественная группа…

— Извини за такой подход, — язвительно сказал Нэйсмит. И действительно, он сожалел об этом. Прямое нападение такого рода являлось не только незаконным, но оно также было грубым и имело очень ограниченную ценность. Но у него не было особого выбора. Ему было необходимо получить хоть какую-то информацию о планах врагов, а незаконное положение Братства и общие подозрения против Службы означали, что обычные детективные средства сейчас практически недоступны. Половина каравая…

— Тем не менее, мне нужна определенная информация. Самая ближайшая цель для вас сейчас — это низвержение ООН. Как вы намереваетесь сделать это? И в особенности — какова ваша ближайшая задача?

— Вы же не ожидаете…

Сэмси отшатнулся, когда Нэйсмит рванулся вперед. Левая рука ооновца выскользнула из кармана, словно кусающая змея, пока его тело неслось через комнату. Правая рука схватила бицепс Сэмси и развернула полковника на сто восемьдесят градусов. Надавив коленом на спину жертвы, Нэйсмит вонзил иглу в шею полковника.

Сэмси пытался бороться, жадно хватая воздух. Однако держащие его мускулы были стальными, по-кошачьи гибкими, отвечающими на каждое усилие с легкостью, говорящей о долгой практике. Он пошатнулся, и Нэйсмит отпустил его, позволив повалиться назад на кровать.

В шприце находилось четыре кубика неоскопанеуриновой смеси, почти смертельная доза. Но зато она должна была быстро подействовать. Нэйсмит не думал, что у полковника может быть иммунитет против этого препарата правды. Банда не до такой степени доверяла своим нижним эшелонам.

Луна осветила безумное улыбающееся лицо на подушке, покрытое серебристым ледяным налетом. Все было тихо, слышалось только затрудненное дыхание человека и шорох ветра в занавесках у двери балкона. Нэйсмит сделал своей жертве инъекцию стимулянта, подождал пару минут и начал допрос.

Название «Препарат правды» было не совсем верным. Он сам по себе не заставлял человека говорить правду, а просто подавлял высшие мозговые центры, конструирующие ложь или утаивающие ответ. Человек начинал болтать, страстно желая поговорить о тех предметах, которые раньше должны были держаться в самом строгом секрете. Искусный психолог мог легко направлять общий ход беседы в нужную сторону.

Сначала, конечно, словно гной от ожога, наружу выплывала вся грязь, которую каждый человек хранит внутри себя. Нэйсмит сталкивался с этим раньше, но на этот раз его лицо просто перекосило — Сэмси оказался особенно грязным типом. Такие агрессивные человеческие экземпляры встречаются часто. Нэйсмит продолжал терпеливо слушать, пока, наконец, они не добрались до наиболее интересующих его тем.

Сэмси не знал никого из высших чинов в банде, кроме Уэйда. Впрочем, этого и следовало ожидать. Нэйсмит с презрением подумал, что он, посторонний, фактически знал об этой вражеской организации больше чем любой ее член, за исключением верхушки. Но это тоже была довольно общая человеческая характеристика. Человек делал свою работу, и его мотивами были власть, прибыли, или просто привычный ему вид существования, он никогда не пытался узнать о своем месте в общей структуре. Синтезирующий разум встречался трагически редко.

Но свободное общество, по крайней мере, позволяет своим членам получать информацию, а рациональное общество и подталкивает их к этому, в то время, как тоталитаризм, начиная с мелкого начальника и заканчивая диктатором полушария, основывается на преднамеренном подавлении общения. А там, где нет обратной связи, там не может быть стабильности, за исключением разве что смерти при жизни от наложенных умственных ограничений.

Назад к делу! Наконец выплыло то, чего он ожидал — следующая задача гангстеров Американской Гвардии. На этой неделе с Марса должен был прибыть «Фобос». Гвардейцы намеревались устроить смерть некоего пассажира, Барни Розенберга, как можно скорее после его прибытия на Землю. Зачем? Причину не сообщили, и о ней полковник не спрашивал, однако у него было хорошее описание этого человека.

Марс… да, Гвардия также использовала частный космический корабль для доставки вооружений на секретную базу в районе Тайл-ІІ, где его забирали Пилигримы.

Вот это да! Пилигримы тоже состояли в банде. Подозрения на этот счет у Службы были, и немалые, но теперь появились и доказательства. Это могло бы быть самым большим открытием, но Нэйсмит подозревал, что оно второстепенно. А вот убийство неприметного возвращенца с Марса создавало впечатление, что здесь замешаны более важные соображения.

Ради остального рисковать уже не стоило. Нэйсмит провел последний эксперимент.

У Сэмси оказался крепкий организм, и он уже начал выходить из оцепенения. Нэйсмит включил лампу, ее свет упал сверху на искаженное лицо. Глаза туманно уставились на блестящую маску. Нэйсмит медленно снял ее.

— Кто я, Сэмси? — спокойно спросил он.

Полковник поперхнулся.

— Доннер… ты же мертв. Мы убили тебя в Чикаго. Ты — мертв, мертв!

Вот и доказательства. Нэйсмит снова надел маску. Он аккуратно включил сигнализацию, которую обесточил при входе, и проверил комнату на следы своего присутствия. Ничего. Затем он вынул из-под подушки пистолет Сэмси. Конечно, с глушителем. Нэйсмит вложил его в руку полковника и, надавив ослабевшим пальцем на курок, вышиб ему мозги.

Они, конечно, будут подозревать, что это не убийство, но вряд ли додумаются провести биохимическое вскрытие до того, как препарат в крови распадется до уровня, не поддающегося анализу. По крайней мере — одним меньше. Нэйсмит не чувствовал угрызений совести. Это не обычная полицейская операция, это — война.

Он вернулся назад на балкон и закрыл за собой дверь. Перегнувшись через край, он настроил свои присоски и начал долгий спуск к земле.

Служба могла обеспечить Нэйсмита отличной маскировкой, но необходимое оборудование было занято, и он даже не осмеливался предположить, что за любым из служащих, его имевшим, Безопасностью не установлена слежка. Лучше полагаться на маски и слабую наблюдательность большинства граждан, чтобы выпутаться.

Звонить Аббату из городской телефонной будки было также рискованно, несмотря на срэмблер, но тут он ничего не мог поделать. Почте больше нельзя было доверять, а связь была абсолютно необходима для дальнейших действий.

Голос Аббата показался серым и усталым:

— Марс, хм? Отличная работа, Нэйсмит. Что мы должны делать?

— Конечно, замолвить словечко Фурье, пусть он попытается что-то предпринять. И послать кодированное сообщение нашим оперативникам на Марс. Они смогут проверить этих Пилигримов и также разузнать об окружении и друзьях Розенберга. Там должно быть много ниточек. Впрочем, я сам попытаюсь перехватить Розенберга до того, как американисты доберутся до него, и один или два Брата понадобятся мне для помощи.

— Да, лучшего ты придумать не мог. Руки Службы и так уже сильно связаны, пока идет это расследование ООН по китайским обвинениям. Более того, мы сомневаемся во многих наших людях. Поэтому мы, и в особенности Братство, должны действовать в данное время более независимо. Действуй, как можешь. Однако я могу передать твою информацию в Рио и на Марс.

— Умница. Как у тебя дела?

— Не звони мне больше, Нэйсмит. За мной следят, и мои люди реально не смогут предотвратить попытку покушения. — Аббат сухо усмехнулся: — Если им это удастся, мы сможем поговорить в аду.

— Перефразируя высказывание старого индейского вождя насчет испанцев в раю, я могу только сказать, что если националисты в аду, я определенно не хочу туда попасть. Ну хорошо. Желаю удачи!

Уже на следующий день выпуски новостей сообщили об убийстве Натана Аббата, семантика, проживавшего в Фриско-Юнит. Предполагалось, что это работа иностранных агентов, и в помощь полиции предоставили сотрудников службы безопасности.

IX

Большинству братьев в начале обучения, конечно, были выданы средства маскировки. Пластиковая хирургия изменила отличительные черты внешнего вида и рост. Фальшивые отпечатки пальцев и радужные оболочки использовались для идентификационного учета. Каждый из Братьев имел одинаковый комплект прозрачных пластиковых «накладок» для надевания на пальцы, если требовалось оставить отпечатки для какой-нибудь официальной цели. Эти люди временно находились в безопасности, и обращаться к ним за помощью было неоправданно. Они сидели тихо и осторожно, потому что если бы смертельно эффективная организация Хесслинга начала бы их подозревать, и взялась бы за них, то элементарная физическая проверка раскрыла бы этот маскарад.

Поэтому в Соединенных Штатах осталось около сотни незамаскированных Братьев, когда им пришел приказ уйти в подполье. Идентичный облик — временами бывший весьма полезным, например, для создания твердого алиби или легенды о вездесущем супермене — необходимо было изменить. Некоторые из них могли использовать временную маскировку и через некоторое время — появляться на публике. Остальным пришлось пересечь границу или спрятаться.

Юхо Лампи особенно не повезло. Он достаточно много сделал в Финляндии в качестве инженера-ядерщика и был приглашен в Америку, поэтому его маскировка оказалась довольно поверхностной. Когда по кодовой цепи прошло предупреждение Фурье, он спешно покинул свою квартиру. Механик гаража, где он нанял флаер, узнал его по фотографии, которая мелькала по всей стране. Лампи заметив плохо скрытое замешательство этого бедняги, нокаутировал его и украл флаер, однако это навело агентов Безопасности на его след. Более того, благодаря этому им стало известно, что идентичные люди были не только американцами.

Лампи дали имя и адрес женщины в Айове. Братья были разбиты по ячейкам, по полдюжины в каждой, у них были свои связные и контакты, и это была явка Лампи, пока он находился в Штатах. Он отправился туда после наступления темноты и получил комнату. Немного позже появился Нэйсмит. Будучи почти полновременным оперативником, Нэйсмит знал места, где собиралось несколько ячеек. Он забрал Лампи и решил больше никого не дожидаться. «Фобос» прибывал на Землю через несколько часов. Нэйсмит отправился в Айову на самоуправляемом флаере, который нанял в ничего не подозревающей конторе в Колорадо. Теперь они взяли другой и полетели назад на посадочное поле Робинсон.

— У меня есть собственный флаер — перекрашенный, с новым номером, и так далее, он припаркован неподалеку, — сказал Нэйсмит: — Мы улетим на нем, если выберемся.

— А что потом? — спросил Лампи. Его английский оказался отменным, всего лишь с небольшим признаком акцента. Братья были лингвистами по природе.

— Не знаю. Пока не знаю. — Нэйсмит мрачно посмотрел на него: — За нами охотятся как никогда. — Он пробормотал про себя:

Они сидели в «Лунном Прыгуне», баре-ресторане по соседству с космопортом. Они выбрали кабинку рядом с дверью, с этой стороны прозрачная стена выходила на посадочное поле. Это огромное бесцветное пространство бетона, залитое светом прожекторов, уходило в темноту, где с трех сторон высились гигантские очертания зданий. Одетые в спецодежду механики возились около нескольких посадочных ложементов. Рядом прохаживался полицейский в форме, лениво переговариваясь с техником. Настолько ли случайно он здесь оказался? Техник выглядел мрачным.

— О да, — сказал Лампи. — Перейдем к более веселым темам. Ты видел последнюю выставку Варшавского?

— А почему она кажется тебе такой веселой? — спросил Нэйсмит. — Это просто ужасно. Скульптуру не следует доводить до такой абстракции, как это делает он.

Хотя, обычно, у Братьев были похожие вкусы, окружающая обстановка могла изменить их. Нэйсмит и Лампи завязли в жестоком споре о современном искусстве. Он уже подходил к финалу, когда их прервали.

Занавеси кабинки были опущены. Сейчас они раздвинулись в стороны, и внутрь заглянула официантка. Она была молодой и с хорошей фигурой. Плотно облегающее ее тело короткое платье спортивного типа казалось нарисованным на ней. За ней было видно скопление людей в баре, оттуда доносился шум, гам и гул голосов. Несмотря на работающий вентилятор, в воздухе стоял сизый туман сигаретного дыма.

— Желаете повторить? — спросила девушка.

— Пока нет, спасибо, — ответил Нэйсмит, повернув к ней лицо в маске.

На явочной квартире он перекрасил свои желтые волосы в мышиный цвет, а Лампи сейчас был брюнетом, однако это не слишком помогло, у них просто не было времени, чтобы заняться более тщательной маскировкой. Нэйсмит сидел неподвижно, чтобы она случайным взглядом не определила, что его комплекция точно совпадает с комплекцией Лампи, и надеялся, что она не очень наблюдательна.

— Может, вам нужна компания? Я смогла бы это обеспечить.

— Нет, спасибо, — ответил Нэйсмит. — Мы ждем ракету.

— Я имею в виду позже. Прекрасные девочки. Вам они понравятся, — она одарила их механической ненатуральной улыбкой.

— М-м-м, хорошо… — Нэйсмит обменялся взглядом с Лампи, который кивнул. Он организовал встречу через час после приземления и сунул ей купюру. Она оставила ее, слегка скривив губы.

Лампи усмехнулся:

— Вряд ли это будет порядочно по отношению к парочке добросовестно работающих девочек, — сказал он. — Они будут нас ждать.

— Да. Пусть это поддержит стареньких бабушек. — Нэйсмит усмехнулся и поднял скотч к прорези для рта в своей маске. — Однако двум беглецам не стоит развлекаться таким образом.

— Как насчет американских гвардейцев?

— Скорее всего эти громилы отдыхают в баре. Ты не заметил их, когда мы вошли? У них должны быть друзья повсюду…

«Внимание! Первый челнок с „Фобоса“ произведет посадку в течение ближайших десяти минут, он доставит половину пассажиров с Марса. Второй челнок последует через десять минут. Повторяю…»

— На каком из них находится Розенберг? — Нэйсмит пожал плечами. — Нам надо сейчас использовать наш шанс. Допивай.

Он похлопал по наплечной кобуре пистолета и поправил пиджак. Вместе с Лампи они взяли на явке бронежилеты и полуботинки, их маски служили защитой от игл, а защищенный пах было тяжело поразить через плащ, доходивший до колен. Они были довольно хорошо защищены от игольчатых пистолетов, если их опередят. Но не против пуль, если гвардейцы не побоятся стрелять ими в толпе. Два человека вышли из кабинки и смешались с людьми, крутившимися у выхода для пассажиров. Когда они приблизились к воротам, им пришлось отделиться от толпы и стать с краю группы встречающих. В толпе выделялась пара крепких мужчин в масках, прокладывавших плечами путь к воротам. Один из них был в «Лунном Прыгуне», как вспомнил Нэйсмит.

У них не было фотографии Розенберга, а несвязное описание Сэмси не представляло особой ценности. Этот человек ничего из себя не представлял и должен был отсутствовать на Земле в течение многих лет. Но гвардейцы скорее всего знали, как он выглядит. А это значило, что…

Высоко в темнеющих небесах запылало красно-желтое зарево. Далекий гром перешел в завывающий, низкий вибрирующий рев, от которого задрожали кости и зазвенело в черепе. Нервы сжались от наводящих непонятный ужас неслышимых инфразвуковых вибраций. Корабль превратился в узкое копье, медленно оседающее на посадочный ложемент посредством радиоуправления. Химическое пламя ярко освещало бетонные заграждения. Когда корабль замер и его двигатели отключились, наступила звенящая тишина.

Началась бесконечная церемония. Механики подкатили трап, открылся наземный шлюз, из него показался стюард. Рядом стояла медицинская бригада, готовая сражаться с космической болезнью. Нэйсмит успел выкурить за это время сигарету. Он слегка переставил ноги и заставил нервы успокоиться.

Наконец вышли пассажиры. Полдюжины из них направились к воротам. Они останавливались один за другим у кабинки таможенника, чтобы поставить в паспортах штамп. Два гвардейца украдкой переглянулись.

Первым прошел низенький азиат. Затем появилась женщина-инженер в форме Космических Линий, ее пропустили без очереди, так как она держала на руках двух маленьких детей. Затем…

Он был небольшим кривоногим человечком с крючковатым носом и загорелой коричневой кожей, в поношенной одежде, тащившим за собой набитую дорожную сумку. Один из гвардейцев вежливо похлопал его по руке. Он посмотрел вверх, и Нэйсмит увидел, что его губы зашевелились. Из-за шума толпы нельзя было расслышать, что он сказал, но Нэйсмит смог представить его слова:

— В чем дело? Да, я — Барни Розенберг. Что вам нужно?

Ему что-то ответили. Коротышка кивнул с удивленным видом. В это время к нему протолкался второй гвардеец, и они вдвоем вывели его из толпы. Нэйсмит достал игольный пистолет и, пряча его под полой плаща, бесшумно, как кошка, последовал за ними. Гвардейцы не повели Розенберга в тень за посадочным полем, а направились к «Лунному Прыгуну». У Розенберга не было причин подозревать их, особенно, если они предложили ему выпить.

Нэйсмит ускорил шаг и оказался за правым гвардейцем. Он не терял времени: пистолет был наготове, его дуло было направлено в бедро жертвы. Он выстрелил. Гвардеец задохнулся от вопля.

Лампи был уже слева, но он слегка замешкался. Противник молниеносным движением схватил финна за запястье. Нэйсмит перепрыгнул через первого гвардейца, который вцепился в него, оседая на колени, и ударил второго ребром ладони по шее, прямо у основания черепа. От удара хрустнули его собственные сухожилия.

— Что за черт… — Розенберг уже открыл рот, чтобы заорать. Времени для споров не было, и Лампи всадил в него иглу. С видом крайнего удивления старатель обмяк. Лампи подхватил его под руки и взвалил на плечо.

Похищение заметили. Кто-то закричал. Лампи перешагнул через два лежащих тела и последовал за Нэйсмитом.

Они быстро выскочили из дверей бара и рванули на улицу.

Сзади раздался пронзительный свисток. Они перепрыгнули через тротуар и пересекли улицу. Над ними навис трансконтинентальный грузовик «Дизель», его огни слились в один световой поток, рев двигателя, казалось, заполнил весь мир. Нэйсмиту показалось, что он снесет его. Однако его огромный корпус оказался прикрытием. Они перепрыгнули через противоположный тротуар, игнорируя взгляды прохожих, и скрылись в тени парка.

Завыла сирена. Добежав до спасительной тени дерева, Нэйсмит оглянулся назад. Он увидел двух приближавшихся полицейских, но они еще не засекли беглецов. Нэйсмит и Лампи нырнули в аккуратный садик, перепрыгивая через ограды и зигзагами удаляясь от преследователей. Под ногами хрустел гравий. Пробежав четверть парка, Нэйсмит направился к своему флаеру. Он ощупью открыл дверь и скользнул внутрь. Лампи забрался вслед за ним, запихнул Розенберга на заднее сиденье и захлопнул дверь. Флаер плавно влился в вереницу движущего транспорта. Вокруг было довольно мало автомобилей и шлюпок, и Нэйсмиту с трудом удалось среди них затеряться.

Лампи тяжело дышал. Огромный неоновый знак окрасил его маску в кровавый цвет.

— Что теперь? — спросил он.

— А теперь мы уберемся отсюда к чертовой бабушке, — сказал Нэйсмит. — Эти ребята хорошо работают. Я думаю, им не потребуется много времени, чтобы предупредить дорожную полицию, и те начнут останавливать и обыскивать все машины. Мы должны быть в воздухе до того, как это произойдет.

Они покинули кишащий людьми район магазинов и жилищ, и Нэйсмит запросил на пульте разрешение на взлет в южном направлении. Вспыхнул автоматический сигнал, направляя его в четвертый эшелон[4]. Он набрал указанную высоту и послушно пошел на юг по лучу. Проносящийся мимо транспорт походил на поток движущихся звезд.

Сердито замигал красный сигнал предупреждения.

— Быстро же они, — буркнул Лампи, чертыхаясь на четырех языках.

— Идем вверх, — сказал Нэйсмит.

Он пошел вертикально вверх, впритирку расходясь с судами на верхних уровнях, пока не оказался выше всех разрешенных высот полета. И продолжал подниматься, пока машина не вошла в нижние слои стратосферы, затем он на предельной скорости повернул на запад.

— Мы пойдем над Тихим, — объяснил он. — Потом найдем себе славный островок с деревьями и притаимся до завтрашнего вечера. Будет не слишком удобно, но это придется сделать, немного еды у меня с собой есть. — Он ухмыльнулся под своей маской. — Надеюсь, ты любишь консервированные бобы, Юхо.

— А потом?..

— Я знаю еще один остров неподалеку от побережья Калифорнии, — сказал Нэйсмит. — Мы замаскируем этот флаер на первой стоянке, разумеется, сменив номера, опознавательный сигнал и прочее. Потом в другом месте мы заправимся и я сделаю один важный звонок. Можешь прозакладывать последнюю марку, что враг знает, кто все это натворил, и предупредит на этот раз всех операторов заправочных станций. Но там, куда мы идем, работает рассеянный старый чудак, которого будет нетрудно провести. — Он нахмурился. — Правда, на это уйдут мои последние наличные. Придется каким-то образом доставать еще, если мы будем продолжать в нынешнем стиле.

— Куда мы отправимся оттуда? — спросил Лампи.

— На север, полагаю. Мы должны где-то спрятать Розенберга, а ты… — Нэйсмит покачал головой, чувствуя в ней тупую боль. Это был конец маскарада. Дженни Доннер поймет.

Поначалу Барни Розенберг не поверил всему этому. Он был слишком потрясен. Гвардейцы просто рассказали ему, что они представляют некую, конкретно не названную, компанию, подумывающую о предприятиях на Марсе и желающую с ним проконсультироваться. Ему предложили номер в отеле и пообещали приличный гонорар. Теперь он смотрел на своих похитителей растерянными глазами, требуя объяснить, кто же они такие.

— Думаешь, мы были бы настолько глупы, чтобы таскать повсюду наши настоящие идентификаторы? — фыркнул Нэйсмит. — Тебе просто придется поверить нам на слово, что мы оперативники ООН — так или иначе, до тех пор, пока мы не сможем подтвердить это без риска для себя. На Земле спустили с привязи дьявола, и тебе нужна защита. Эти парни охотятся за твоими знаниями, и как только они их получат, ты станешь трупом.

Розенберг переводил взгляд с одного лица в маске на другое. В голове у него был туман, наркотик в ней еще чувствовался и он не мог мыслить четко. Но эти голоса…

Ему казалось, что он помнит эти голоса. Оба. Лишь они были теми же самыми.

— Я ничего не знаю, — слабым голосом произнес Розенберг. — Я просто старатель, вернувшийся домой с Марса.

— У тебя должна быть информация — это единственное разумное объяснение, — сказал Лампи. — Ты что-то узнал на Марсе, что так важно для них, возможно, для всего мира. Что?

Фиери в Сухом Каньоне и Пилигрим, который был так нетерпелив…

Розенберг тряс головой, стараясь прояснить ее. Он посмотрел на две большие закутанные фигуры по обе стороны от него. Снаружи несущегося флаера была темнота.

— Кто вы? — прошептал он.

— Я же тебе сказал, что мы друзья. Ооновцы. Секретные агенты. — Нэйсмит положил руку на плечо Розенберга. — Мы хотим тебе помочь, вот и все. Мы хотим защитить тебя и то, что ты знаешь.

Розенберг покосился на руку — сильную, мускулистую, короткопалую, с тонкими золотистыми волосками на тыльной стороне пальцев. Но нет, нет, нет! Сердце его заколотилось так, что он испугался, как бы оно не разнесло на куски его ребра.

— Покажите мне ваши лица, — задыхаясь произнес он.

— Ладно — почему бы и нет?

Нэйсмит и Лампи сняли свои маски. Тусклый свет от панели озарил одинаковые лица; широкие, костистые, голубоглазые. У каждого над выступающим треугольником носа было по глубокой морщине. Левое ухо было больше, чем правое. У обоих мужчин была манера чуть наклонять голову набок, когда они слушали.

Скажем ему, что мы братья-двойняшки, одновременно подумали Нэйсмит и Лампи.

Розенберг рухнул на сиденье. В горле у него тоненько пискнуло.

— Стеф, — пробормотал он. — Стефан Ростомили.

X

Новости сообщили о кризисе в ООН. Этьен Фурье, при поддержке Президента ООН, заявлял, что правительство Китая выдвигает фантастические обвинения для того, чтобы прикрыть свои собственные махинации. Полномасштабное расследование показало полный порядок. Однако — как указал Бессер, Министр Международных Финансов, — когда под подозрением сама официальная служба расследований, кому можно доверить интерпретацию фактов?

В Соединенных Штатах Безопасность выслеживала опасного шпиона и врага народа. Подробное описание Доннера-Нэйсмита-Лампи было на всех экранах. Теоретически, американский Президент мог бы отозвать охоту, но это означало бы волнение в тонко сбалансированном Конгрессе: было бы голосование о доверии, и если бы Президент его потерял, ему и его кабинету пришлось бы уйти в отставку — и кого бы избрали на смену? Но Нэйсмит и Лампи обменялись ухмылками, услышав, как Президент заявляет в интервью, что, по его мнению, этот интенсивно разыскиваемый шпион состоит на жаловании у Китая.

Официально Канада сотрудничала с Соединенными Штатами в охоте на беглеца. Фактически же Нэйсмит был уверен, что это блеф, подачка антиооновским элементам в Доминионе. Мексика ничего не предпринимала — но это означало, что за мексиканской границей теперь наблюдают более пристально.

Это не могло долго продолжаться. Ситуация была настолько нестабильна, что ей придется закончиться, так или иначе, в последующие несколько дней. Если люди Хесслинга заполучат Брата… Выживет или нет организация Фурье, она все равно потеряет свое самое ценное и самое секретное имущество.

Но главной проблемой, мрачно размышлял Нэйсмит, было удержать над водой голову самого Фурье. Главной задачей всей этой шумихи было дискредитировать этого человека и его в муках выстроенную Службу и заменить его и ключевой персонал националистскими марионетками. Все последующие стадии работы покажутся врагу простыми.

И что я могу сделать?

Нэйсмит ощутил приступ беспомощности. Человеческое общество стало слишком большим, слишком сложным и слишком мощным. Это была машина, катящаяся вслепую куда попало, а он был мухой, попавшей в механизм.

В этой машине был единственный хрупкий регулятор, один-единственный, и, если он сломается, вся штуковина разлетится на куски. Что делать? Что делать?

Он пожал плечами, отгоняя отчаяние, и сосредоточился на ближайшем моменте. Первым делом нужно было получить информацию Розенберга.

Остров был низкой песчаной выпуклостью в безбрежности океана. На нем росла жесткая трава и несколько деревьев, покореженных сильными ветрами. Посреди дюн располагалась крохотная деревушка. Нэйсмит высадил Лампе на дальней стороне острова, где тот должен был прятаться, пока они не вернутся за ним. Розенберг натянул маску Финна, и они с Нэйсмитом перелетели через остров на заправочную станцию. Пока резервуары их флаера наполнялись, они вошли в общественную кабинку связи.

Петер Кристиан, в Мехико-Сити — Нэйсмит набрал номер, данный ему Аббатом. Это казалось беспроигрышным делом. Разве парень не прошел Синтез-обучение? Может, его логика окажется в состоянии интегрировать этот бессмысленный поток данных. Нет сомнения, каждый звонок через любую границу отслеживался, незаконно, но тщательно. Однако в кабинке был скрэмблер. Нэйсмит скормил ему монетку, но это не сразу его активировало.

— Могу я поговорить с Петером Кристианом? — спросил он у слуги, чье лицо появилось на экране. — Скажите ему, что звонит его кузен Джо. И передайте ему следующее: «Оборванный негодяй весело косится, не торгующие вразнос малыши».

— Сеньор? — на коричневом лице было изумленное выражение.

— Это личный сигнал. Запиши его, пожалуйста, чтобы все передать правильно. — Нэйсмит медленно продиктовал. — «Оборванный негодяй…»

— Да, понимаю. Подождите, пожалуйста, я позову молодого джентльмена.

Нэйсмит постоял минуту, созерцая экран. Он смог смутно различить за ним комнату, солидно и симпатично обставленное помещение. Потом постучал по кнопкам скрэмблера. Их было восемь, нажимать можно было в любом порядке, это давало 40 320 возможных комбинаций. Ключевыми буквами, известными каждому Брату, в данный момент были MNTSRPBL, а «оборванный негодяй» дал Кристиану порядок их расположения, используемый Нэйсмитом. Если люди Хеслинга соберутся проиграть свои записи подслушанного разговора, кодовая фраза не поможет им разобраться, не зная ключа. С другой стороны, это не будет доказательством того, что звонил объект их охоты; подобные устройства для обеспечения приватности не были необычными.

Нэйсмит сделал непрозрачными стены кабинки и снял маски с себя и с Розенберга. Маленький мужчина был в загипнотизированном состоянии, полностью погрузившись в прочитанный им на Марсе манускрипт Фиери. Он уже рисовал структурные формулы молекул.

Случайные пятна и шум исчезли с экрана, когда Петер Кристиан на своем конце линии установил скрэмблер. На Нэйсмита оттуда взглянуло его собственное лицо — рослый блондин шестнадцати лет от роду, покрытый потом и слегка запыхавшийся. Он ухмыльнулся своему Брату.

— Прости, что так долго, — сказал он. — Я работал в спортзале. У меня новый механо-волейбол для совершенствования, выглядит многообещающе.

Его английский был беглым, и Нэйсмит не видел резона пользоваться своим испанским, потому что сам его уже слегка подзабыл.

— Чей ты приемный сын? — спросил мужчина. Обычаи приватности не имели большого значения в Братстве.

— Хольгер Кристиан — профессиональный датский дипломат, в данный момент посол в Мексике. Они хорошие люди, он и его жена.

Да, подумал Нэйсмит, должно быть, если позволили своему приемному сыну, даже при его явно блестящих способностях, заняться Синтезом. Многопорядковое интегрирующее образование было столь новым и неиспытанным, а его выпускникам придется выполнять их собственную работу. Но нужда была отчаянная. Науки стали слишком велики и слишком сложны, как и все остальное, а между специальностями было слишком много перехлестов. Дальнейший прогресс требовал полностью обученного синтезирующего менталитета.

И сам прогресс больше не был чем-то, оправдываемым лишь викторианским предубеждением. Это был вопрос выживания. Пришлось отыскать какие-то способы создания стабильного общественного и экономического порядка, в лице непрерывного революционного изменения. Техническое развитие все в большей и большей степени становилось горькой необходимостью. Синтез нефти на атомной энергии едва поспел вовремя, чтобы спасти сидящую на голодном топливном пайке Землю от промышленного краха. Теперь пришлось изобретать новые виды атомного горючего, прежде чем истощатся старые руды. Нарастающую волну неврозов и сумасшествий среди интеллигентов и апатии среди равнодушных пришлось останавливать прежде, чем наступят новые Годы Безумия. Нужно было восстановить поврежденную интенсивной радиацией наследственность, прежде чем опасные рецессивные признаки распространятся по всей человеческой популяции.

Следовало усовершенствовать теорию связи, являющуюся базисом для современной науки и социологии. Следовало… К чему перечислять? Человек зашел слишком далеко и слишком быстро. Теперь он балансировал на лезвии ножа над красными безднами ада.

Завершив свое образование, Петер Кристиан, понимает он это или нет, станет одним из наиболее важных людей Земли. Разумеется, даже его приемные родители не знали, что одним из его инструкторов в Синтезе был ооновец, тихо обучавший его тонкостям секретной службы. Они, вне всякого сомнения, не знали, что их такой нормальный и здоровый мальчик уже посвящен в члены группы, само существование которой было нигде не записанной тайной.

Первые Братья выросли в семьях ооновцев-техников и операторов, бывших в проекте с самого начала. В малом масштабе эта практика продолжалась, но большинство новых детей были отданы на усыновление через признанные агентства по всему миру — будучи сначала обеспечены тщательно сфальсифицированной биографией. С учетом стерильности и боязни мутаций, трудностей с помещением хорошо выглядящего ребенка мужского пола в семьи с высоким положением не было. С младенчества Брат находился под влиянием — друг семьи, педиатр, инструктор, адвокат, министр, любой, кто имел возможность время от времени поговорить наедине с мальчиком, становился в свободное время сотрудником Фурье и помогал склонять растущую личность на правильный путь. В ней были заложены предпосылки к тому, чтобы Брат мог принять правду и хранить этот секрет с двенадцатилетнего возраста и чтобы он никогда не отказывался стать ооновцем. С этого времени прогресс шел быстрее. Братья были скороспелыми: Нэйсмиту было только двадцать пять, а свою первую миссию он выполнил в семнадцать; Лампи был авторитетом в своей области в двадцать три. Не будет никаких колебаний при взваливании этой ответственности на Кристиана, даже если бы был какой-то выбор в этом вопросе.

— Слушай, — сказал Нэйсмит. — Ты знаешь, что весь ад сорвался с цепи и что американские безопасники намереваются изловить нас. Собственно, я именно тот, на кого они, по их мнению, охотятся. Но мы с Лампи, финским Братом, наложили лапу на Барни Розенберга с Марса. У него есть некоторая информация, нужная врагу.

Мужчина знал, что должен был подумать мальчик — в определенном смысле, это были его собственные мысли — и поспешно добавил:

— Нет, мы не раскрывали ему секрета, хотя тот факт, что он был близким другом Ростомили, создает затруднительное положение. Но это также заставляет его доверять нам. Он читал доклад о Фиери на Марсе, имеющий отношение к методу замедленной жизнедеятельности. Он сейчас передаст это тебе, будь готов записывать.

— Хорошо, ja, si.

Кристиан ухмыльнулся и щелкнул переключателем. Он был еще достаточно молод, чтобы счесть это восхитительным приключением в духе рыцарей плаща и кинжала. Ладно, он узнает, и познание будет маленькой смертью внутри него.

Розенберг начал говорить, мягко и очень быстро, вставляя в нужных местах свои структурные формулы и химические уравнения. Это заняло чуть больше часа. Кристиану давно стало бы скучно, не будь он так заинтересован этим материалом; Нэйсмит с несчастным видом курил и потел. В любой момент могли возникнуть подозрения, разоблачение… В будке становилось жарко.

— Это все, я полагаю, — сказал Нэйсмит, когда старатель иссяк. — Что ты об этом думаешь?

— Эй, это же сенсация! Это подгонит биологию на два десятилетия! — глаза Кристиана сияли. — Хирургия — да, это очевидно. Методики исследований — Gud Fader i him-len, это же открытие!

— И почему, как ты думаешь, это так важно для врага? — оборвал его Нэйсмит.

— Разве не ясно? Военные применения, человече! Ты можешь использовать легкую дозу для иммунизации против ужасных ускорений. Или можно упаковать космический корабль людьми в состоянии холодного сна, загрузить их почти как ящики и не беспокоиться в дороге о припасах. Значит, можно брать приличных размеров армию с планеты на планету. И разумеется, исследовательский аспект. Используя то, что можно узнать с помощью метода замедления жизнедеятельности, биологические приемы ведения войны удастся вывести на совершенно новый план.

— Так я и думал, — устало кивнул Нэйсмит.

Это была все та же старая история, затасканная сказка ненависти, смерти и притеснения. Логическим завершением научных методов ведения войны было то, что все данные становились военными секретами — общество без обратной связи или стабильности. Именно против этого он и боролся.

— Хорошо, что ты можешь с этим сделать?

— Я расшифрую запись — нет, лучше оставить ее зашифрованной — и доставлю ее нужным людям. Хм — дайте мне небольшую лабораторию, и я возьмусь развить некоторые фазы сам. В любом случае, мы не можем позволить врагу получить это.

— Вероятно, мы уже дали им все. Есть шансы, что они прослушивают эту линию. Но они не могут справиться с нашей записью, испытывая все возможные комбинации расшифровки, меньше, чем за несколько дней, особенно, если мы будем держать их занятыми. — Нэйсмит подался вперед, его измученные глаза впились в экран. — Пит, как у сына дипломата, твое представление об общей военнополитической картине должно быть более точным. Что мы можем сделать?

Кристиан минутку посидел молча. На юном лице было необычно отстраненное выражение. Его тренированный ум собирал логические сети неведомым предшествующей истории образом. Наконец он снова посмотрел на мужчину.

— Восемьдесят процентов вероятности, что во главе банды стоит Бессер, — сказал он. — Ты знаешь, шеф международных финансов. Это моя личная оценка; у меня нет данных Фурье, но я использовал основу прошлой истории Бессера и известный характер, недавнюю историю его страны, необходимые связи для установления анти-ооновской организации в планетарном масштабе с минимальными усилиями, и… неважно. Тебе уже с высокой вероятностью известно, что Роджер Уэйд является шефом для Северной Америки. Мне трудно предсказать действия Бессера, поскольку, несмотря на его известность, он использует приватность как прикрытие для относящихся к делу психологических данных. Если мы примем, что он действует, основываясь на аксиоме выживания, и логически не учитывая его неадекватного обучения основам современной социотеории и его личных пристрастий…

— Бессер, а? У меня у самого были подозрения, помимо того, что мне рассказывали. Финансовая интеграция продвигалась довольно медленно с тех пор, как он занял этот пост. Не имеет значения. Нам нужно ударить по его организации. Что делать?

— Мне нужно больше данных. Сколько американских Братьев находятся в Штатах в подполье, чтобы с ними можно было связаться?

— Откуда мне знать? Все, что я могу, это попытаться удрать из страны. Я здесь только потому, что достаточно знаю об общей ситуации, чтобы от моих действий была польза, надеюсь.

— Ладно, думаю, что могу разыскать нескольких в Мексике и Южной Америке. У нас свои собственные каналы связи. И я могу воспользоваться закрытой дипломатической линией моего «отца», чтобы выйти на контакт с Фурье. Этот Лампи у тебя с собой, я полагаю?

Кристиан какое-то время посидел в угрюмой неподвижности. Потом сказал:

— Я могу только предложить — и это весьма скользкая догадка, — чтобы вы двое позволили захватить себя.

Мужчина вздохнул. Он вполне этого ожидал.

Нэйсмит осторожно повел флаер вниз как раз тогда, когда первый холодный свет восхода прокрался на небо. Он облетел на бреющем полете узкий уступ, где должен был приземлиться, развернулся и выпустил шасси. Когда оно коснулось поверхности, контакт был жестким, резким, так что зубы лязгнули. Он вырубил мотор и наступила тишина.

Если Дженни была настороже, то она сейчас держит его на мушке. Он открыл дверь и громко крикнул:

— Крокодилы зеленеют в Ирландии.

Потом шагнул наружу и огляделся.

Горы маячили неясными тенями. Рассвет лежал на их пиках, словно лепестки роз. Воздух был свеж и морозен, напоенный густым ароматом сосен, под ногами была роса, вспугнутые птицы кричали в небе. Далеко внизу под ним грохотала и бурлила река.

Розенберг одеревенело выкарабкался за ним и прислонился к флаеру. Земная гравитация изматывала его мускулы, он замерз, проголодался и жестоко устал, а эти люди, призраки его юности, не говорили ему, что это за тьма лежала над миром. Он вспомнил тонкий, горький марсианский восход, мрачную пустыню, пробуждающуюся к жизни моросью, и единственную скалу, выгравированную на фоне пустоты. Тоска по дому жила в нем постоянной болью.

Вот только — не помнил он, что Земля может быть такой прекрасной.

— Мартин! О, Мартин!

По тропе спускалась женщина, скользя на мокрой хвое. Ее черные, как вороново крыло, волосы облаком окружали храбро поднятую голову, а в глазах ее был свет, уже забытый Розенбергом.

— О, дорогой мой, ты вернулся!

Нэйсмит прижал ее к себе, жадно целуя. Еще одна минута, одна маленькая минута, прежде чем появится Лампи, разве это слишком много?

У него не было возможности оставить финна где-нибудь раньше. В Америке не было надежных укрытий, теперь, когда их разыскивали безопасники. Позднее могло не найтись надежного места встречи, а Лампи мог понадобиться. Ему пришлось приехать с ними.

Разумеется, финн мог остаться в маске и молчать все время, что он был в коттедже. Но Розенберга пришлось бы оставить там, это было лучшим укрытием для него. Старатель сохранит в секрете тот факт, что его доставили сюда двое идентичных мужчин, тут ему можно было доверять — а может быть, и нет. Он был проницателен; разговоры Дженни навели бы его на какие-нибудь подозрения об истинном положении вещей, и он легко мог бы решить, что она стала жертвой подлого трюка, и что следует предоставить ей факты. Потом могло случиться все, что угодно.

О, с некоторыми предосторожностями Нэйсмит мог бы, вероятно, еще какое-то время скрывать от девушки свою истинную природу. Розенберг вполне мог бы держать рот на замке по его просьбе. Но больше не было никакого смысла в сокрытии от нее фактов — она не будет захвачена бандой прежде, чем они захватят самого ооновца. В любом случае, следовало ей рассказать, раньше или позже. Мужчина, которого она считала своим мужем, возможно, собирался на смерть, и ей, пожалуй, было бы лучше особо не думать о нем и не испытывать никаких страхов и никаких сожалений на его счет. Хватит с нее одной смерти.

Он положил ладони на ее тонкие плечи и чуть отодвинулся назад, глядя ей в глаза. Его собственные глаза сощурились. Как это должно быть ей знакомо. Они были неестественно яркими в сиянии рассвета. Когда он заговорил, это был почти шепот.

— Дженни, милая, я принес плохие новости.

Нэйсмит почувствовал, как Дженни застыла под его руками, увидел напрягшееся лицо и услышал легкий свист втягиваемого воздуха. Вокруг ее глаз были черные круги, она не могла толком спать, пока его не было.

— Это дело абсолютно секретное, — продолжил он, безжизненным голосом. — Никто, повторяю, никто не должен об этом слышать. Но у тебя есть право на правду.

— Продолжай. — Голос ее был на грани хрипоты. — Я могу это выдержать.

— Я не Мартин Доннер, — сказал он. — Твой муж мертв.

Дженни стояла неподвижно еще одно биение сердца, а потом резко высвободилась. Одну руку она поднесла ко рту. Другая была приподнята, словно для того, чтобы оттолкнуть его.

— Мне пришлось притвориться, чтобы забрать тебя без какого-либо шума, — продолжал он, глядя в землю. — Враг бы пытал тебя, может быть. Или убил бы тебя и Джимми. Я не знаю.

За спиной Нэйсмита вырос Юхо Лампи. На лице его было сочувствие. Дженни отступила назад, онемев.

— Тебе придется остаться здесь, — мрачно сказал Нэйсмит. — Это единственное безопасное место. Вот мистер Розенберг, которого я оставляю с тобой. Даю тебе гарантию, что он совершенно неповинен в том, что было сделано. Я никому из вас не могу сказать больше ничего.

Он сделал длинный шаг к ней. Она стояла на месте, не двигаясь. Когда Нэйсмит взял ее ладони в свои, они были холодными.

— Если не считать того, что я люблю тебя, — прошептал он.

Потом, развернувшись, он оказался лицом к лицу с Лампи.

— Мы почистимся и позавтракаем здесь, — сказал Нэйсмит. — После этого отправимся.

Дженни не последовала за ними в дом. Джимми, проснувшись от поднятого ими шума, был рад возвращению своего отца (Лампи снова надел маску), но Нэйсмит уделил ему до разочарования мало внимания. Он сказал Розенбергу, что троим из них следует оставаться здесь, сколько возможно, прежде чем отправляться к деревне, но есть надежда, что оттуда вышлют за ними лодку через несколько дней.

Лицо Дженни было холодным и бескровным, когда Нэйсмит и Лампи пошли обратно к машине. Когда она улетела, Дженни расплакалась. Розенберг хотел было уйти и дать ей разобраться с этим самой, но она слепо ухватилась за него, и он утешил ее, насколько смог.

XI

Попасть в плен трудности не составило. Нэйсмит просто забрел в общественную уборную в Юните Орегон и стянул маску, чтобы умыться; стоявший рядом мужчина спешно выскочил, а когда Нэйсмит вышел, то был сбит шокером полицейского Юнита. Вот то, что случилось потом, стало тяжелым испытанием.

Он очнулся, раздетый и в наручниках, в клетке, совсем незадолго до появления команды безопасников, прибывших, чтобы увести его.

Это потребовало дополнительных предосторожностей в виде связывания ему лодыжек, прежде чем запихать его в джет. Он кисло усмехнулся, приняв это как своего рода комплимент. Говорилось мало, пока джет не сел в секретной штаб-квартире, бывшей по совместительству ранчо в Вайоминге.

Там они взяли его в работу. Он смиренно покорился всем идентификационным процедурам, о каких только слышал. Флюороскоп не показал в его теле ничего спрятанного, кроме коммуникатора, и заговорили было об извлечении его хирургическим путем; но решили подождать распоряжений от вышестоящих, прежде чем предпринимать такую попытку.

Его допрашивали, а поскольку он убил двоих или троих их собратьев, то при этом использовались методы, стоившие ему пары зубов и бессонной ночи. Он сказал им свое имя и адрес, но больше практически ничего.

Приказы пришли на следующий день. Нэйсмита запихнули в еще один джет и полетели с ним на восток. Вблизи цели джет обменяли на заурядный, неприметный флаер. Приземлились после наступления темноты на землях большого нового особняка в западной Пенсильвании — Нэйсмит припомнил, что здесь жил Роджер Уэйд — и его ввели внутрь. Под жилыми этажами была звукоизолированная комната с полным набором инструментов для допросов. Пленника усадили в снабженное ремнями кресло, привязали и оставили на время, чтобы он обдумал свое положение.

Он вздохнул и попытался расслабиться, откинувшись на металлическую спинку кресла. Это было неудобное сиденье, холодное и жесткое, когда оно прижималось к его обнаженной коже. Помещение было длинным, с низким потолком, скучное в белом сиянии мощных флуоресцентных ламп, и полнейшая тишина в нем заглушала его дыхание и сердцебиение. Воздух был прохладен, но это поглощение звуков почему-то совершенно задушило его. Он сидел лицом к бесстрастным циферблатам детектива лжи и электрического нейровибратора, а тишина нарастала и нарастала.

У него болела голова, и он страстно желал сигарету. Глаза после бессонной ночи были словно песком засыпаны, во рту был отвратительный вкус. Однако большую часть его мыслей занимала Дженни Доннер.

Немного погодя открылась дверь в конце комнаты и к нему медленно направилась группа людей. В авангарде он узнал массивную фигуру Уэйда. За ним тащился бородатый мужчина с худым, желтоватым лицом; молодой парень, худой, как рея, с мертвенно-белой кожей, нервозно сжимающий и разжимающий кулаки; сухопарая невзрачная женщина; и неизвестный ему коренастый, плотного сложения, подчиненный, предположительно безопасник на жаловании у Уэйда. Прочие были знакомы по досье Службы: Левин, личный врач Уэйда; Родни Борроу, его главный секретарь; Марта Дженнингс, американист-организатор. В их глазах была смерть.

Уэйд прямиком направился к Нэйсмиту. Борроу притащил ему стул, и он сел и взял сигарету. Никто he заговорил, пока он не зажег ее. Потом он выдохнул дым в сторону Нэйсмита и мягко сказал:

— Согласно официальным записям, ты на самом деле Роберт Нэйсмит из Калифорнии. Но скажи мне, это лишь еще одна фальшивая личность?

Нэйсмит пожал плечами.

— Тождественность[5] — это философская категория, — ответил он. — Где заканчивается подобие и начинается тождественность?

— Хм, — Уэйд медленно кивнул. — Мы убили тебя по меньшей мере однажды, и я подозреваю, больше, чем однажды. Но являешься ли ты Мартином Доннером, или ты его двойник? И в последнем случае, как получается, что вы двое, или трое, четверо, пятеро, десять тысяч — являетесь полностью идентичными?

— Ну, не совсем, — сказал Нэйсмит.

— Не-е-е-т, есть маленькие шрамы и особенности, вызванные обстоятельствами — и привычки, язык, акцент, занятие. Но с точки зрения полиции ты и Доннер являетесь одним и тем же человеком. Как это сделано?

Нэйсмит улыбнулся.

— Сколько мне предложат за эту информацию? — парировал он. — Равно, как и за прочую информацию, которая, как вы понимаете, у меня есть?

— Так. — Глаза Уэйда сузились. — Тебя не захватили — на самом-то деле. Ты сдался.

— Может быть. Вы еще кого-нибудь поймали?

Уэйд переглянулся с офицером Безопасности. Потом, решившись, отрывисто заговорил.

— Час назад мне доложили, что мужчина, отвечающий твоему описанию, был адресован в Миннесоте. Он признался, что он Юхо Лампи из Финляндии, и я склонен поверить ему, хотя мы еще не проверили записи в месте прибытия. Скольких из вас мы еще можем рассчитывать встретить?

— Сколько вам будет угодно, — сказал Нэйсмит. — А может, и больше.

— Хорошо. Ты сдался. Ты должен понимать, что у нас никаких причин щадить твою жизнь — или жизни. Что ты надеешься приобрести?

— Компромисс, — ответил Нэйсмит. — Разумеется, включающий наше освобождение.

— Сколько ты соизволишь нам теперь рассказать?

— Естественно, как можно меньше. Нам придется поторговаться.

Морочь им голову! Морочь им голову, чтобы оттянуть время! Сообщение из Рио должно скоро прийти. Оно должно прийти, иначе мы все мертвецы.

Борроу наклонился над плечом своего хозяина. Голос его был высоким и надтреснутым, он едва заметно заикался.

— Как мы узнаем, что ты говоришь правду?

— А как вы это узнаете, даже если будете меня пытать? — Нэйсмит пожал плечами. — Ваши ищейки должны были доложить, что у меня иммунитет к наркотикам.

— Способы все же есть, — сказал Левин. Его слова тускло падали в заглушающей их тишине. — Префронтальная лоботомия обычно эффективна.

Да, это враг. Это люди тьмы. Это те люди, что в иные времена посылали на костер еретиков, или кормили печи Бельзена, или начиняли ракеты радиоактивной смертью. Теперь они вскрывают черепа, полосуя мозг. Спорь с ними! Пусть они пинают, и бьют, и хлещут тебя, но не дай им узнать…

— Наша сделка может оказаться не имеющей силы, если вы это сделаете.

— Существенным элементом сделки, — напыщенно произнес Уэйд, — является свободная воля и желание обеих сторон. Ты не свободен.

— Но это не так. Вы убили одну из моих ипостасей и захватили двух других. Откуда вам знать количество моих копий, все еще остающихся на свободе, там, в ночи?

Борроу и Дженниингс сверкнули обеспокоенными глазами в сторону гладких голых стен. Женщина вздрогнула, хоть и едва заметно.

— Нам не нужно действовать грубыми методами, — сказал Левин. — Есть детектор лжи, в конце концов. Ценность его ограничена, но этот человек слишком стар, чтобы иметь Синтез-обучение, так что он не сможет слишком уж его одурачить. Потом, есть инструменты, которые заставляют человека жаждать возможности рассказать все. У меня здесь есть генератор хлора. Нэйсмит. Как тебе понравится вдохнуть несколько затяжек хлора?

— Или просто тиски, приложенные к нужному месту, — резко произнесла Дженниингс.

— Прервитесь на минуту, — приказал Уэйд. — Давайте выясним, что он пожелает открыть без подобных методов убеждения.

— Я сказал, что буду торговать информацией, а не отдавать ее, — сказал Нэйсмит.

Он желал бы, чтобы пот не тек по его лицу и телу на виду у всех них. В его ноздрях остро стоял запах примитивного, неуправляемого страха; не страха смерти, но мук и увечий, что зачастую хуже, чем забвение.

— Что ты хочешь знать? — презрительно бросил офицер Безопасности.

— Ну, — сказал Нэйсмит, — первым делом, я хотел бы узнать цели вашей организации.

— Что такое? — Уэйд замигал, обратив к Нэйсмиту тяжелое лицо, на щеках у него выступила краска гнева. — Давай не будем играть в ясельные игры. Ты знаешь, чего мы хотим.

— Нет, серьезно, я озадачен. — Нэйсмит заставил голос смягчить интонации, — я понимаю, что вам не нравится статус кво и вы хотите его изменить. Но вы все сейчас хорошо обеспечены. Что вы надеетесь получить?

— Что… Вот что! — Уэйд сделал жест офицеру, и голова Нэйсмита зазвенела от удара. — У нас нет времени слушать твои дурацкие шуточки.

Нэйсмит злобно ухмыльнулся. Если он сумеет довести их до безумия, поиграть на их искаженных эмоциях, пока над ними не возьмет верх нерассуждающий таламус — ему, конечно, придется нелегко, но это отсрочит их настоящие намерения.

— О, я догадываюсь, — сказал он. — Это личное, да? Никто из вас на самом деле не знает, что движет вами, если не считать тех тупых шакалов, кто присоединился к вам просто потому, что это оплачивается лучше, чем любая работа, которую они могли бы получить по своим способностям. Вроде тебя, например. — Он взглянул на безопасника и нарочно презрительно усмехнулся.

— Заткнись. — На этот раз удар пришелся в челюсть.

Изо рта побежала кровь, и он слегка обмяк на держащих его ремнях. Но его голос дразняще возвысился.

— Возьмем, к примеру, мисс Дженнингс. Хотя я этого не сделаю, даже если мне заплатят. Ты внутри вся скрученная, правда? Слишком уродлива, чтобы заполучить мужика, слишком запугала сама себя, чтобы пройти хирургическое ремоделирование. Ты пытаешься сублимировать свой неуклюжий комплекс в патриотизм — и что за символ на флаге? Замечу, что именно ты высказала это чрезвычайно личное предложение насчет того, как меня пытать.

Она отпрянула, с яростью бичуемого животного. Безопасник извлек кусок шланга, но Уэйд жестом велел ему отойти. Лицо вождя одеревенело.

— Или Левин — еще один случай психотической фрустрации. — Нэйсмит улыбнулся врачу, не разжимая губ. Улыбка на разбитых губах была неприятной. — Ручаюсь, если бы тебя не наняли, тебе бы пришлось работать задаром. У грошового садиста в наше время проблемы с поиском рынков сбыта.

— Теперь перейдем к Родни Борроу.

— Заткнись! — завопил худой мужчина. Он рванулся вперед. Уэйд отшвырнул его назад тяжелой рукой.

— Экзоген! — Улыбка Нэйсмита потеплела, став почти сочувствующей. — Слишком плохо, что человеческий экзогенез развивался во время Годов Безумия, когда моральные устои полетели к чертям, а ученые были такими же фанатиками, как и все прочие. Он вырастили тебя в резервуаре, Борроу, и твоя жизнь до рождения, которая, согласно всем унаследованным инстинктам, должна была быть теплой, темной и защищенной, была кромешным изучением — яркий свет, зонды, микропробы, взятие из твоих тканей. Они узнали кучу всего о человеческом плоде, но им следовало бы убить тебя, вместо того, чтобы позволять этой патетически трепещущей массе агрессивных психозов разгуливать живьем. Если это можно назвать жизнью, Экзоген.

Борроу ринулся мимо Уэйда. С губ его стекала слюна, он нацеливался скрюченными пальцами в глаза Нэйсмиту. Безопасник оттащил его назад и он внезапно рухнул в истерических рыданиях. Нэйсмит содрогнулся. Милостивый Боже…

— А как насчет меня? — спросил Уэйд. — Этот любительский анализ весьма забавен. Пожалуйста, продолжай.

— Стимул вины. Сверхкомпенсация. Служба расследовала твою подноготную детских и юношеских лет и…

— И?

«Давай, Роджер. Это весело. Это ничуть не больно».

Большой мужчина застыл в неподвижности, словно железная балка. Долгое мгновение не было ничего, ни единого звука, кроме всхлипываний Борроу, ни единого движения. Лицо Уэйда посерело.

Когда он заговорил, голос его звучал, словно он задыхается:

— Думаю, тебе лучше включить тот генератор хлора, Левин.

— С удовольствием!

Нэйсмит покачал головой.

— И вы, люди, хотите управлять действительностью, — пробормотал он. — Предполагалось, что мы перевернем мир медленно, восстанавливая его нормальную психику для таких, как вы.

Генератор зашипел и забулькал за его спиной. Он мог бы повернуть голову, чтобы увидеть его, но это было бы поражением. А он нуждался в каждом обрывке гордости, оставаясь в этом последнем одиночестве.

— Дай мне управлять генератором, — прошептал Борроу.

— Нет, — сказал Левин. — Ты можешь убить его слишком быстро.

— Может, нам следовало бы подождать, пока сюда доставят этого Лампи, — сказала Дженниингс. — Пускай бы посмотрел, как мы обрабатываем Нэйсмита.

Уэйд покачал головой.

— Может, позднее, — сказал он.

— Я замечу, что вы так и не попытались выяснить, что я желаю рассказать вам без принуждения, — вставил Нэйсмит.

— Что ж, вперед, — сказал Уэйд ровным голосом. — Мы слушаем.

Немного времени, лишь еще немного времени, если я смогу заговорить им зубы…

— У Этьена Фурье больше ресурсов, чем вы думаете, — заявил Нэйсмит. — Подготовлен контрудар, который будет вам дорого стоить. Но поскольку это и для нас создает крайне напряженное положение, мы желаем обсудить — если не постоянный компромисс, ибо их явно не может быть, то по крайней мере краткое перемирие. Вот почему…

Раздался звонок.

— Войдите, — громко сказал Уэйд. Его голос активировал дверь, и человек вошел.

— Вам срочный вызов, мистер Уэйд, — доложил он. — По скрэмблеру.

— Хорошо. — Вождь поднялся. — Выключите этот хлор, пока я не вернусь, Левин.

Он вышел.

Когда дверь за ним закрылась, Левин спокойно сказал:

— Ладно, он ведь не велел нам воздержаться от всего остального, правда?

Они поочередно воспользовались шлангом. Сознание Нэйсмита слегка помутилось от боли. Но они не рискнули нанести настоящих повреждений, и это длилось недолго.

Вернулся Уэйд. Он проигнорировал Левина, поспешно засовывающего в карман импровизированную дубинку, и коротко сказал:

— Мы отправляемся в путешествие. Все. Сейчас.

Сообщение пришло. Нэйсмит откинулся назад, тяжело дыша. В этот самый момент избавление от боли было для него слишком важно, чтобы думать о чем-то еще. Ему потребовалось несколько минут, чтобы начать беспокоиться о том, правильна ли была логика Петера Кристиана, и выполнит ли служба свою часть работы, и даже о том, были ли пришедшие Уэйду приказы правильными.

XII

Было уже далеко за полдень, прежде чем у Барни Розенберга появилась возможность поговорить с Дженни Доннер, и это она его разыскала. Он после ленча удалился из коттеджа, карабкаясь по склону горы, прогуливаясь через высокий лес. Но гравитация Земли утомляла его, и он через несколько часов вернулся. Но даже тогда Барни не пошел в коттедж, но нашел бревно возле кромки обрыва и присел подумать.

Значит, это Земля.

Перед ним открывался холодный и прекрасный мир. Утесы спадали синевато-серым потоком в огромный гулкий каньон реки. На дальней стороне гора поднималась в тускло-лиловой дымке к сверкающим под солнцем снегам и небесной безбрежности за ними.

На склонах, спускающихся к реке, росли кусты, зелень скрадывала отдельные скалы, одинокими огоньками пламенели ягоды. Позади Розенберга и по обе стороны росли деревья, высокие сосны в пещере тени, стройные шепчущие буки, струящийся ясень, ловивший листьями слепящий ливень солнечного света. Он и не помнил, сколько цветов росло на этой планете.

И еще она жила звуками.

Деревья лопотали. Москиты тоненько зудели возле его ушей. Пела птица — Барни не сумел ее распознать, но это была тоскливая текучая трель, преследовавшая его мысли. Еще одна отвечала свистом, и где-то третья поддержала эту болтовню своим щебетом и чириканьем. Мимо пронеслась рыжей кометой белка, и он услышал, как ее коготки тонко царапнули по коре.

А запахи… бесконечный живой мир ароматов; сосна, и плесень, и полевые цветы, и речной туман! Барни почти забыл, что обладает чувством обоняния, поскольку в закупоренной стерильности Марса запахов не было.

О, его мышцы болели, он тосковал по мрачному голому великолепию пустынь, и он недоумевал, как вообще приспособиться ему к этому жестокому миру, где люди противостояли людям. Но все же… Земля была домом, и миллиарды лет эволюции нельзя было скинуть со счетов.

Однажды Марс станет развитой планетой, а его люди будут богаты и свободны. Розенберг покачал головой и слабо улыбнулся. Бедные марсиане!

Позади раздались легкие шаги. Он обернулся и увидел приближающуюся Дженни Доннер. Она была в легком наряде, блузка и шаровары, не скрывавшем ни ее грации, ни ее усталости. В ее волосах тусклым блеском сияло солнце. Розенберг встал с чувством неловкости.

— Пожалуйста, сядь. — Голос ее был печальным и несколько отстраненным. — Я бы хотела присоединиться к тебе ненадолго, если можно.

— Не возражаю. — Розенберг снова опустился на мшистый ствол. Под ладонями он был холодным, чуть сыроватым. Дженни села рядом с ним, уперев локти в колени. Какое-то мгновение она была спокойна, глядя на залитую солнцем землю. Потом она вытащила пачку сигарет и протянула их мужчине.

— Курите? — спросила она.

— Я? Нет, спасибо. Я отучился от этой привычки на Марсе. Там хроническая нехватка кислорода. Мы вместо этого жуем табак, если есть лишние деньги.

— Вот как.

Она зажгла сигарету и сильно затянулась, втянув щеки. Барни видел, как тонко строение лежащих под кожей костей. Что ж — Стеф всегда выбирал самых лучших женщин, и получал их.

— Мы приготовим тебе постель, — сказала она. — Нарежем еловых веток и положим под спальный мешок. Дает хороший сон.

— Спасибо.

Они немного посидели молча. Сигаретный дымок рваными струйками уплывал прочь. Розенбергу было слышно, как свистит и трубит ветер где-то далеко по каньону.

— Я хотела бы задать тебе несколько вопросов, — сказала она наконец, обернув к нему лицо. — Если они окажутся слишком личными, просто скажи.

— Мне нечего скрывать — к несчастью. — Он попытался улыбнуться. — У нас на Марсе нет тех понятий о приватности. Их было бы слишком трудно сохранять в наших условиях жизни.

— На Земле они тоже появились сравнительно не так давно. Вернитесь к Годам Безумия, когда было столько эксцентричности всех видов, масса из них незаконные. О черт! — Она швырнула сигарету на землю и яростно растоптала ее каблуком. — Я собираюсь забыть про все. Спрашивай меня обо всем, что считаешь относящимся к делу. Нам нужно добраться до правды в этом вопросе.

— Если сможем. Я бы сказал, что это хорошо охраняемый секрет.

— Слушай, — сказала она сквозь зубы. — Моим мужем был Мартин Доннер. Мы были женаты три с половиной года — именно женаты. Он не мог мне много рассказывать про эту работу. Я знала, что он на самом деле ооновец и что его инженерная работа была только прикрытием, и это было почти все, что он мне вообще рассказал. Понятно, он никогда не говорил мне о двойниках. Но если не считать этого, мы были влюблены и сумели узнать друг друга настолько хорошо, насколько двое людей могут узнать друг друга за это время. Больше, чем просто внешность. Это был также вопрос личности, поведения, выражений лица, выбора словосочетаний, манеры двигаться и работать, миллион мелочей, слагающихся в один большой узор. Всеобъемлющий гештальт, понимаешь?

— Теперь этот человек — как, ты говоришь, его имя?

— Нэйсмит. Роберт Нэйсмит. По крайней мере, так он мне сказал. Другого парня он называл Лампи. Мне полагается поверить, что Мартин мертв и что этот — Нэйсмит — занял его место, — торопливо продолжала она. — Они хотели быстро забрать меня из дому, им нельзя было останавливаться ради спора со мной, потому они послали его точную копию. Ладно, я видела его там, в доме. Он сбежал со мной и мальчиком. У нас был долгий и беспокойный совместный полет сюда — ты знаешь, как напряжение выявляет наиболее основные характеристики личности. Он остался здесь на всю ночь…

На щеках ее медленно выступил румянец, и она отвела взгляд. Потом дерзко повернулась обратно к Розенбергу.

— И он полностью одурачил меня. Все в нем было Мартина. Все! О, я полагаю, были незначительные вариации, но они на самом деле должны были быть очень незначительными. Можно в наше время замаскировать человека с помощью хирургии и косметики и всякой всячины, так что он будет двойником почти во всех деталях физического облика. Но может ли хирургия дать ему ту же самую забавную улыбку, тот же набор фраз, то же чувство юмора, ту же манеру подхватывать сына и разговаривать с ним, ту же привычку цитировать Шекспира и способ вытаскивать сигарету и зажигать ее одной рукой, и срезание углов при пилотировании флаера — ту же самую душу? Можно ли такое сделать?

— Не знаю, — прошептал Розенберг.

— Я не могу в это поверить, — сказала она. — Я бы подумала, что он пытается рассказать мне какую-то историю по каким-то неизвестным причинам. Но здесь с ним был тот, второй человек, и если бы не их крашеные волосы, я не смогла бы их различить — и ты тоже был с ними и, кажется, принимал эту историю. — Она схватила его за руку. — Это правда? Мой муж на самом деле мертв?

— Не знаю, — сумрачно ответил он. — Думаю, они говорили правду, но откуда мне знать?

— Тут затрагивается больше, чем мой здравый рассудок, — устало сказала она, — я должна это знать, чтобы рассказать Джимми. Сейчас я ничего не могу сказать.

Розенберг смотрел в землю. Слова исходили из него медленно и очень мягко:

— Думаю, для тебя самым выигрышным вариантом будет потерпеть какое-то время. Это какой-то большой, может быть, самый большой секрет во Вселенной. И он либо очень хороший, либо очень плохой. Я бы предпочел верить, что он хороший.

— Но что ты об этом знаешь? — Она впилась взглядом ему в глаза, он не мог отвести их, а ее рука со слепой силой вцепилась в его руку. — Что ты можешь мне рассказать? Что ты думаешь?

Он провел тонкой, в синих венах, рукой по своим седеющим волосам и перевел дыхание.

— Ладно, — сказал он. — Думаю, существует, вероятно, множество этих идентичных ооновцев. Мы знаем, что их насчитывается — насчитывалось — три, и у меня создалось впечатление, что их должно быть больше. Почему бы и нет? Этот Лампи — иностранец; у него акцент; так что, если они находятся по всему миру…

— Ооновец. Это отвратительное слово. Словно они не люди.

— Нет, — мягко сказал Барни. — Думаю, тут ты не права. Они — ну, я знал их прототип, и это человек.

— Их — нет! — Она чуть не вскочила на ноги. — Кто он?

— Его звали Стефен Ростомили. Он был моим лучшим другом в течение пятнадцати лет.

— Я никогда о нем не слыхала. — Голос ее был хриплым.

— Вероятно, и не услышала бы. Он долгое время был в космосе. Но его имя все еще поминают на планетах добрым словом. Ты можешь и не знать, что такое клапан Ростомили, но это было его изобретение. Он изобрел его за неделю ради выгоды, продал за хорошую сумму и пропил деньги. — Розенберг грустно усмехнулся. — Эта пьянка вошла в историю. Но клапан много значил для марсианских колонистов.

— Кем он был?

— Он никогда особо не распространялся о своей биографии. Полагаю, он был европейцем, вероятно, чех или австриец. Он, должно быть, героически сражался в подполье и в рядах партизан, воевавших во время Третьей мировой. Но это как-то сделало его непригодным для оседлой карьеры. Со временем жизнь наладилась, но Стефен привык воевать и не смог приобрести мирную профессию. Он скитался по всей Земле какое-то время, принимал участие в сражениях, все еще продолжавшихся в некоторых регионах — знаю, что он был с силами ООН, подавлявшими Великий Джихад. Но его тошнило от убийств, как и любого бы нормального человека на его месте. Несмотря на свое прошлое, миссис Доннер, он был одним из самых нормальных людей, каких я когда-либо знал. Так что однажды он обманом пробрался на космический корабль — степени у него не было, но Стефен в страшной спешке изучил инженерное дело, и весьма в этом преуспел. Я встретил его на Венере, проводя вокруг изыскания; может, я и не выгляжу похожим, но я геолог и минералог. Мы закончили на Марсе. Помогали строить Сухой Каньон, участвовали в некоторых работах по усовершенствованию плантаций, занимались старательством, картографированием и изысканиями, и разведкой — мы должны были перепробовать все. Он умер пять лет назад. Обвал. Я похоронил его там, на Марсе.

Деревья вокруг шелестели на ветру.

— А эти другие — его сыновья? — пролепетала она. Теперь она немного дрожала.

Розенберг покачал головой.

— Невозможно. Это все он сам. Стеф, до самой последней черточки, оживший и снова молодой. Никакие дети не могут быть столь похожи на своего отца.

— Нет-нет.

— Стеф был человеком, насквозь, во всех отношениях, — сказал Розенберг. — Но он также был весьма близок к тому, чтобы быть суперменом. Подумай о препятствиях на его пути: детство, прошедшее во времена Второй мировой войне и ее последствиях, юные годы, потраченные в Третьей мировой, бедный самоучка, лишенный корней. И тем не менее он был уравновешен и нормален, мягок. Но иногда жестокость необходима и Стефен превращался в адскую кошку. Его любили и мужчины, и женщины. Он изучил около дюжины языков, и прочитал множество книг, которые были непонятны даже для многих профессоров. Стефен был хорошим музыкантом и сочинял песни — хулиганские, но хорошие. Их все еще поют на Марсе. Он был художником, создал несколько прекрасных фресок, представил марсианский пейзаж так, как ни один фотоаппарат его не показывал, хотя и с фотоаппаратом он прекрасно управлялся. Я уже рассказывал тебе о его изобретениях, и у него были умные руки, это любят машины. В свои шестьдесят лет он мог потягаться с любым юнцом. Он… к чему продолжать? Стефен был хорош во всем.

— Знаю, — ответила она. — Мартин был точно такой же. — Ее мимолетная улыбка была тоскливой. — Поверь мне, потребовалась чертова уйма времени, чтобы подцепить его. Было настоящее соревнование. — Спустя мгновение она задумчиво добавила: — В каждом поколении всегда появляется несколько таких людей. Это просто вопрос счастливой генетической случайности. Некоторые из них входят в историю. Подумай о Микеланджело, Веспуччи, Рэлее — людях, работавших во всех областях: науке, политике, войне, инженерии, исследованиях, искусстве, литературе. Другие не были заинтересованы в славе, или, может, им не повезло. Как твоему другу.

— Я не знаю, какова связь тут с этими ооновцами, — сказал Розенберг. — Стеф никогда не говорил мне — но разумеется, он бы должен был поклясться хранить это в тайне, или это могло быть сделано без его ведома. Только что было сделано? Дупликация материи? Не думаю. Если ООН владеет дупликацией материи, она бы не попала в такое затруднительное положение, как сейчас. Что было сделано — и зачем?

Дженни не ответила. Она сейчас смотрела в сторону, через ущелье, на высокую ясную красу гор за ним. Они расплывались в ее глазах. Внезапно она поднялась и ушла.

XIII

Вокруг джета была ночь звезд и струящегося ветра. Луна стояла низко, бросая мост размытого света поперек бурной безбрежности Атлантики. Один раз, далеко в стороне, мелькнул одиночный прочерк, словно от сгоревшего вверху метеора, след уходящей в космос ракеты. А он сидел в темноте и одиночестве.

Его заперли в маленьком отсеке на корме джета. Уэйд и его присные, вместе с пилотом и парой охранников, сидели впереди; джет был уютно обставлен и они, вероятно, воспользовались моментом, чтобы поспать. Нэйсмиту сон был не нужен, хотя он чувствовал слабость от голода и повреждений. Нэйсмит сидел, уставившись в окно, слушая могучий напор ветра и пытаясь прикинуть, где они находятся.

Средняя Атлантика, предположил он, возможно, пятнадцать градусов северной широты. Если прогнозы Кристиана насчет реакций Бессера правильны, они направляются к секретной мировой штаб-квартире этой банды, но Уэйд и прочие ничего ему не сказали. Они сейчас были над открытым морем, великой беспокойной необузданной стихией, занимавшей три четверти поверхности планеты, последнее прибежище на Земле для таинственности и одиночества. Здесь могло произойти все что угодно, а когда рыбы съедят тела, то кто об этом узнает?

Взгляд Нэйсмита переместился к Луне, холодно проплывающей над морем. Там, вверху, была власть над Землей. При наличии обсерваторий на космических станциях и ракетных баз Лунной Гвардии, не было ничего, что не могли бы сокрушить силы здравомыслия. Луна не проливала дождя смерти со времен Третьей мировой, но сама угроза чудовищного кулака, занесенного в небе, много сделала для успокоения обезумевшей планеты. Если бы Служба могла указать Гвардии, куда ударить…

Только она не может. Она никогда не сможет, потому что этот мятеж не был вооруженным восстанием нации с городами, заводами и шахтами. Это был вирус в теле всего человечества. Нельзя сбросить бомбы куда-то на Китай, уничтожив четыреста миллионов людей, поскольку нужно ликвидировать всего лишь небольшую кучку заговорщиков.

Можно побороть болезнь снаружи, с помощью наркотиков, антибиотиков и радиации. Но с темнотой человеческого сознания можно справиться только с помощью психиатра; лекарство должно выработать само сознание.

Если ООН не уничтожат, а медленно съедят, изуродуют и деморализуют, то во что там тогда стрелять? Рано или поздно, придут распоряжения, распускающие полицейские силы и Лунную Гвардию. Или есть другие способы атаковать лунные базы. Если бы у них не было Секретной Службы для предупреждения, для врага не потребовалось бы никаких хитростей, чтобы протащить военное снаряжение на поверхность самой Луны.

И в конце — что? Полный и немедленный коллапс в каннибальское безумие, некогда так близко подошедшее к разрушенной цивилизации. (Человек не получит другого шанса. В последний раз нам повезло больше, чем мы заслуживали.) Или сляпанная на скорую руку мировая империя угнетения, уничтожение той проницательной и критической науки, чей ранний рассвет как раз начинался, показывая человеку новый путь, тысячелетний кошмар — человечество, превращенное в муравейник? Выбор между тем и другим был невелик.

Нэйсмит вздохнул и поерзал на жестком голом сиденье. Могли бы оказать ему любезность и дать какую-нибудь одежду и сигареты. На худой конец, сандвич. Только, разумеется, вся суть была в том, чтобы сломить его морально.

Он снова попытался, в тысячный раз, оценить ситуацию, но тут было слишком много неизвестных факторов. Было бы глупо утверждать, что этот вечер является переломным моментом человеческой истории. Может быть, даже если уничтожат само Братство, появится какой-нибудь компенсирующий фактор. Может быть! Но пассивные упования на удачу были погибелью.

И в любом случае, мрачно подумал он, сегодняшний вечер, несомненно, решит судьбу Роберта Нэйсмита.

Джет скользнул вниз, замедлившись, когда вышел с завываниями из верхних слоев атмосферы. Нэйсмит приник к стене, ухватившись за край окна скованными руками, и вгляделся вниз. Лунный свет омывал волнующуюся массу темноты, в центре которой поднималось что-то, похожее на металлический утес.

Морская станция!

Мне следовало бы догадаться, в смятении, подумал Нэйсмит. Его мозг казался ему пустым и чуждым, самое логичное место; доступное, мобильное, под самым носом у мира, но тем не менее, спрятанное. Я думаю, что Служба учла эту возможность — только как она могла проверить все существующие морские станции? Неизвестно даже, сколько их.

Она находилась среди акров плавающих водорослей. Вероятно, один из специально разработанных морских заводов, с помощью которых надеялись решить проблему пищи для перенаселенной планеты; или, может, это место оставлено без внимания как экспериментальная станция, работающая для усовершенствования аквакультур. В обоих случаях, ранчо это или лаборатория, Нэйсмит был уверен, что ее заявленная деятельность на самом деле проводилась, и там был полный рабочий штат со всем оборудованием и безупречными досье. Штаб-квартира банды была под поверхностью, в погруженных под воду недрах станции.

Организация, подобная этой, словно паук плела свою паутину по всему миру. По всей системе, если она на самом деле включала в себя фанатиков-пилигримов, желавших прибрать к рукам Марс. Она должна бы хранить обширные записи, иметь какой-то коммуникационный центр. Это он! О, небеса, это их мозг!

Дрожь возбуждения затихла до тяжкого подповерхностного трепета. Мертвец не сможет передать это знание Фурье.

На одном конце огромной плавучей структуры была посадочная платформа. Пилот мастерски посадил свой джет, вырубил моторы. Нэйсмит услышал глубокий нескончаемый голос моря, катящегося на стены и омывающего их. Он задумался, как далеко это от ближайшего города. В самом деле, далеко. Возможно, они за гранью смерти.

Открылась дверь, и в отсек просочился свет.

— Ну все, Нэйсмит, — сказал охранник. — Выходи.

Ооновец покорно вышел на платформу. Она была освещена прожектором, отсекавшим вид океана, вздымавшего волны в двадцати или тридцати футах под ее оградой. Верхняя структура станции, тщательно смонтированная и гиростабилизированная над своими огромными кессонами, не особенно раскачивалась даже в самую скверную погоду. Поблизости стояли еще два джета. Никаких признаков вооружения, хотя Нэйсмит был уверен, что здесь в изобилии было ракетных пусковых установок, а каждый механик имел оружие.

Ветер завывал, пока Нэйсмита вели к главной кабине. Впереди вышагивал Уэйд, плащ его яростно хлопал в плывущей, бормочущей ночи, с одной стороны Нэйсмит видел белое застывшее лицо Борроу и впалое невыразительное лицо Левина. Возможно, этим двоим будет дозволено обрабатывать его.

Они вошли в короткий коридор, в дальнем его конце Уэйд прижал свою ладонь к сканеру, панель скользнула назад, открыв кабину лифта.

— Сюда, — буркнул один из безопасников.

Нэйсмит стоял молча, затиснутый в угол настороженными телами охранников. Он видел, что Борроу и Дженнингс лихорадило от нервного напряжения. Его рот искривила слабая, лишенная юмора, улыбка. Что бы там ни произошло, Братство определенно нанесло врагу удар.

Лифт со вздохом остановился. Нэйсмита вывели и повели по длинному коридору, расчерченному дверями. Одна из них была приоткрыта, и он увидел стены, покрытые стеллажами с микрофайлами. Ага, это, должно быть, их архив. Прошел курящий мужчина с компьютерными лентами. Только человеческих мозгов уже недостаточно даже для тех, кто ниспровергает общество.

В конце коридора Нэйсмита ввели в большое помещение. Он как будто вернулся назад в камеру пыток Уэйда — те же яркие лампы, те же поглощающие звук стены, те же инструменты инквизиции. Его глаза скользнули по комнате, пока не остановились на троих мужчинах, сидящих за стеллажом нейроанализаторов.

Братья различали друг друга; для этого были достаточно тонкие различия, привнесенные внешними обстоятельствами. Нэйсмит узнал Лампи, выглядевшего неповрежденным, за исключением подбитого глаза; должно быть его привезли прямо сюда по приказу. Еще там был Карлос Мартинес из Гватемалы, которого он встречал прежде, и третий мужчина, незнакомый ему, но, вероятно, тот был южноамериканцем.

Они улыбнулись ему, и он улыбнулся в ответ. Четыре пары глаз посмотрели с одинаковых худощавых, мускулистых лиц, четыре белокурых головы кивнули, четыре мозга вспыхнули одним и тем же неуловимым посланием: Ты тоже, Брат? Теперь мы должны выдержать.

Нэйсмита привязали рядом с Мартинесом. Он прислушался к Уэйду, говорящему Лусиентесу, которого подозревали в том, что он был руководителем аргентинских мятежников.

— Бессер еще не прибыл?

— Нет, он еще в пути. Скоро будет.

Значит, настоящий глава Бессер, организующий мозг — и он в пути! Четверо Братьев сохранили неподвижность, четыре идентичных лица смотрели вперед, не осмеливаясь шевельнуться или перевести взгляд. Приезжает Бессер!

Уэйд беспокойно прошелся вокруг комнаты.

— Это чудное дело, — слабым голосом произнес он. — Не уверен, что мне нравится идея собрать всех четверых вместе — в одном месте.

— Что они могут сделать? — пожал плечами Лусиентес. — Мои люди захватили Виллареаля вчера, здесь, в Буэнос-Айресе. Он выпал из поля зрения, потому что был художником. Но когда попытался забрать кое-какие вещи у себя дома, мы его без всякого труда арестовали. Мартинеса заполучили в Панама-Сити с такой же легкостью. Если они проявляют такую некомпетентность…

— Но это не так! Все что угодно, но не некомпетентность! — Уэйд свирепо взглянул на пленников. — Это сделано намеренно. Зачем?

— Как я уже говорил… — затараторили одновременно Нэйсмит и Виллареаль. Они остановились, и аргентинец, ухмыльнувшись, закрыл рот. — Я же говорил, — закончил Нэйсмит. — Мы хотели поторговаться. Не было другой возможности связаться с вами, установить контакт.

— Нужный всем четверым? — отрезал Уэйд. — Четверо ценных людей?

— Возможно, не таких ценных, — тихо сказал Левин. — Если какое-то количество их еще на свободе.

— Они не сверхъестественны! — запротестовал Лусиентес. — Они из плоти и крови. Они могут чувствовать боль и не могут сломать наручники. Я знаю! Они не телепаты или экстрасенсы. Они… Его голос дрогнул.

— Да? — с вызовом произнес Уэйд. — И кто же они?

Нэйсмит ушел в себя. Наступил момент полнейшей тишины. Лишь слышалось тяжелое дыхание пленников, приведенных в ужас той угрозой, что чувствовалась в голосе Уэйда.

«Настоящая причина проста, — подумал Нэйсмит, — настолько проста, что им трудно в это поверить».

Ведь само собой разумеется, что если появляется двойник убитого агента, то это настораживает. А если их четверо… Это доказывало существование мощной и разветвленной организации, агенты которой работали во многих странах. Естественно, что главарь банды заговорщиков решил собрать всех пойманных агентов в одном месте, хорошо защищенном и находящимся под жестким контролем.

Вот только что произойдет дальше?

— Они не люди! — Голос Борроу срывался на визг и дрожал. — Они не могут быть ими. Только не четверо или пятеро, или тысяча идентичных людей. У ООН есть собственные лаборатории. Фурье легко мог осуществить секретный проект.

— Значит? — Глаза Левина сардонически мигали на белом лице.

— Значит, они роботы — андроиды, синтетическая жизнь — как их там ни назови. Монстры из пробирки!

Левин мрачно покачал головой.

— Это слишком большой шаг вперед, — сказал он. — Никакая человеческая наука не будет на это способна в грядущих веках. Человеческое существо имеет очень сложное устройство, а мы ведь не смогли пока создать даже простейшей живой клетки. Я признаю, что эти парни превосходят по своему развитию обычных людей. Они делали невероятные вещи. Но они не могут быть роботами. Хотя и на людей они не слишком похожи.

— Людей! — завопил Борроу. — Разве во Вселенной одна владеющая наукой раса? Как насчет созданий со звезд? Кто управляет марионетками, заседающими в ООН?

— Достаточно, — рявкнул Уэйд. — Мы это весьма скоро выясним. — Он впился колючим взглядом в Нэйсмита. — Забудь свои глупые россказни про торговлю. Никакого компромисса быть не может, пока с той или другой стороной не будет покончено.

Это верно. Одна и та же мысль промелькнула в четырех живых мозгах.

— Я… — Уэйд замолчал и повернулся к двери. Она открылась перед двумя вошедшими людьми.

Одним был Арнольд Бессер. Он был невысоким мужчиной, тонкокостным, темноволосым, все еще изящным в свои семьдесят лет. Внутри него бушевало пламя, горевшее за бесцветной неприметностью его черт, страстный свет фанатизма в глубине узкого черепа. Он коротко кивнул на приветствия и проворно шагнул вперед. Его слуга шел следом, крупный, мощный мужчина в форме шофера, тихий, как кошка, с лицом грубым и невыразительным.

Только… только… — Сердце Нэйсмита бешено подпрыгнуло внутри. Он отвел взгляд от шофера-охранника, заглянув в глаза Арнольду Бессеру.

— Ну а теперь, — шеф стоял над своими пленниками, уперев руки в бока, не глядя ни на кого конкретно.

— Я хочу знать настоящие мотивы вашей сдачи. Я изучил ваши досье, все, что в них было, по дороге сюда, поэтому не стоит повторять очевидное. Я желаю знать остальное.

— Милосердие не передается по наследству, — пробормотал Лампи. Нэйсмит про себя продолжил его замечательные слова. Он нуждался в утешении, ибо здесь была смерть.

— Проблемы настолько большие и настолько срочные, что нам не до препирательств, — сказал Бессер. Когда он повернулся к Левину, в его голосе звучал лед: — Мы имеем четверых, и предположительно, каждый из них знает то же, что и остальные. Поэтому мы можем испробовать четыре различных подхода. Предложения?

— Лоботомия для одного, — быстро ответил доктор. — Одновременно мы, конечно, можем удалить этот детонатор. Но пройдет несколько дней прежде чем его можно будет допрашивать, даже при наилучших условиях, и, возможно, будет необходимо предпринять некоторые меры предосторожности, чтобы объект не умер. Мы можем немедленно попробовать физические методы на двух из них, так чтобы они видели друг друга. Ну а четвертого лучше оставить про запас.

— Очень хорошо, — пристальный взгляд Бессера уставился на человека в белом, стоящего за пленниками. — Вы — хирург. Забирайте одного и начинайте работать с его мозгом.

Доктор кивнул и покатил стул Мартинеса из комнаты. Левин запустил генератор хлора. Шофер-охранник наклонился над столом, наблюдая за окружающим пустыми глазами.

Конец? Спокойной ночи, мир, солнце и луна, ветер в небе. Спокойной ночи, Дженни.

Вдруг взвыла сирена. Ее пронзительный вой, как звук пилы, то поднимался, то падал, отдаваясь в металле и человеческих костях. Бессер бросился к коммутатору. Уэйд остался стоять, как парализованный. Дженнингс закричал.

Комната задрожала, и они услышали слабый звук взрыва. Дверь открылась, и внутрь ввалился человек, что-то крича. Его слова утонули в нарастающем свисте и вое ракет.

Внезапно в руке шофера оказался «магнум». Он припал к земле и начал поливать камеру дождем пуль налево и направо. Нэйсмит увидел, как разлетелась голова Бессера. Два охранника едва успели достать пистолеты, когда шофер пристрелил их.

Коммутатор на стене взорвался истошным криком о воздушной атаке. Шофер был уже на пути к дверному рубильнику. Он закрыл и заблокировал барьер, перепрыгнул через тело Уэйда и схватил хирургическую пилу. Он резанул по ремням, связывавшим Нэйсмита, оцарапав его до крови. Лампи, Мартинес и Виллареаль судорожно закричали.

Шофер быстро заговорил на бразило-португальском:

— Я освобожу вас. Берите любое оружие и приготовьтесь к бою. Я не знаю, могут ли они атаковать нас здесь. Как только наши ВВС подавят их средства ПВО, здесь высадят парашютный десант. Нам надо продержаться, пока не придет подмога.

Сработало! Невероятный, отчаянный, безнадежный план сработал. Бессер в тревоге и нерешительности лично прибыл в свою секретную штаб-квартиру. Его пилотом, как обычно, был проверенный стрелок. Однако контора Фурье уже давно знала об этом пилоте, изучила его и подготовила хирургически замаскированный дубликат, которым стал один из бразильских агентов ООН. Когда пришло сообщение Кристиана, о шофере позаботились, и человек ООН заменил его. Он смог сунуть радиозонд в самолет Бессера — зонд, за которым последовала полиция ООН, базирующаяся в Рио.

И теперь они нашли базу!

Нэйсмит соскочил со стула и подобрал с пола пистолет. Он обменялся взглядом со своим спасителем, коротким теплым взглядом товарищества и братства, а также общности. Даже за маскировкой и тщательно выученными манерами угадывалось что-то неуловимое, то, что он знал — или это казалось только потому, что пилот так быстро и целеустремленно принимал решения?

— Да, — сказал бразилец, хотя в этом и не было необходимости. — Я тоже Брат.

Однажды утром Нэйсмит, покинув палатку, пошел к морю. Это был северо-западный Национальный парк, новый заповедник, который включал в себя добрую часть побережья Орегона. Он приехал сюда для отдыха и уединения, для того чтобы немного подумать, и остался здесь дольше, чем предполагал. Здесь царило спокойствие, огромные скалистые пространства, песчаные бухточки между ними, одиночество океана, лес и горы позади. Сейчас в парке было не много людей, и он натянул палатку вдали от остальных лагерей.

Все закончилось. Работа была завершена. Получив в штаб-квартире Бессера доказательства, Фурье мог сейчас раскрыть весь заговор. Никто особо не заботился о технической незаконности рейда. Пало несколько правительств — китайскому пришел кровавый конец — на их место пришли более трезвые политики. Агенты были выкорчеваны из каждого режима. В Америке Хесслинг попал за решетку, и сейчас велись переговоры о расформировании Службы Безопасности. ООН обновила престиж и власть и получила более сильную мировую поддержку. Счастливый конец?

Нет. Потому что эта работа в действительности никогда не будет окончена. Враг остался сильным и коварным, он мог принять миллион форм, и его никогда нельзя будет полностью уничтожить. Потому что — это сам человек, сумасшествие и печаль человеческой души, бунт примитива против неестественного состояния, называемого цивилизацией и свободой. Кто-то опять предпримет попытку. Его методы будут другими, у него будет другая объявленная цель, но он будет врагом, и наблюдателям придется уничтожить его. Но кто будет наблюдать за наблюдателями?

Безопасность — бессмысленная мечта. Стабильность возможна только в смерти. Мир и счастье не даются в награду, их надо поддерживать огромным трудом.

Нэйсмит начал думать о личных делах. Но здесь, как оказалось, не было ни одного ответа, кроме одной серой команды: держаться.

Он пересек пляж, шлепая по холмам и ежась от холодного влажного ветра. Прыжок в воду стал ледяным шоком, который прошел только после длительного плавания. Но когда Нэйсмит вышел из воды, то был полон бодрости.

Ромео, подумал он, энергично обтирая себя полотенцем: Психологическими проблемами не оправдаешь потерю аппетита. Фактически они должны были отдать должное проверенным удовольствиям. Меркуцио — вот настоящий герой этой пьесы.

Нэйсмит направился назад к палатке, поглощенный мыслями о беконе и яйцах. Поднимаясь по влажному, каменистому берегу, он вдруг остановился и сердито нахмурился. Рядом с его флаером приземлился еще один, маленький. Черт! Вряд ли я смогу вести себя сейчас вежливо. Однако, когда он увидел фигуру, стоявшую рядом с ней, то бросился прочь.

Дженни Доннер ждала его, сердитая, как ребенок. Когда он остановился перед ней, она твердо и молча встретила его взгляд, на этот раз ему пришлось отвести глаза.

— Как ты нашла меня, — прошептал он наконец. Казалось, что яростные удары его сердца сейчас сломают ребра. — Я ведь довольно тщательно замел следы.

— Да, это было непросто, — ответила Дженни, слегка улыбнувшись. — После того как пилот ООН доставил нас назад в Штаты, я начала докучать всем, кто имел к этому делу отношение. Наконец один из них забыл о присяге и рассказал мне — я предположила, что ты позаботишься о тех, кто доставил тебе неприятности. Я приземлялась в каждой отдаленной точке парка в течение последних двух дней. Я знала, что ты захочешь побыть один.

— Розенберг?..

— Он согласился получить гипнообработку за хорошую плату — так как он уверен, что больше никогда не узнает ничего секретного. Теперь он забыл о существовании других Стефенов Ростомили. Я, конечно, отказалась.

— Хорошо, — Нэйсмит кивнул. Наконец он посмотрел на нее еще раз и резко сказал: — Да, я сыграл с тобой грязную шутку. Как и вся Служба, я полагаю. Только за знание этого секрета убивали людей.

Она улыбнулась опять, взглянув на него с открытым вызовом:

— Ну, давай, — пригласила она.

Его руки бессильно повисли.

— Нет. Ты имеешь право знать это. Я никогда… ладно, бросим это. Мы — не фанатики. Организация, которая не ограничивает себя ничем в достижении своих целей, не достойна существования.

— Спасибо! — выдохнула она.

— Меня благодарить тут не за что. Ты уже в основном догадывалась об этом секрете, если знаешь, кем был Ростомили.

— И чем он был. Да, думаю, что знаю. Но расскажи мне.

— Для Службы понадобилось множество агентов — агентов, которые бы соответствовали определенным условиям. Кто-то познакомился с Ростомили, когда он был еще на Земле. Сам Стефен не имел специальной подготовки и не был заинтересован в такой работе, но требовалась только его наследственность — матрица генов и хромосом. Фурье создал свои секретные лаборатории. В Годы Безумия это было несложно сделать. Экзогенез осемененной яйцеклетки был уже свершившимся фактом. Оставался только еще один шаг вперед — взять несколько целых клеток у Ростомили и использовать их, как… источник хромосом.

— Мы, Братья, каждый из нас, мы — люди. За исключением того, что наша наследственная матрица взята от одного человека, а не от двух, и следовательно, мы точные копии прототипа. Нас сейчас тысячи, мы разбросаны по всей Солнечной системе. Я — один из первых образцов. Сейчас приходят более молодые, чтобы продолжать наше дело.

— Экзогенез, — Дженни не смогла сдержать легкую дрожь.

— Да, нехорошее название. Но оно обусловлено только известными экспериментами, которые проводились с пренатальным зондированием. Наши искусственные матки более безопасные и спокойные, чем натуральные.

Она кивнула, темные крылья ее волос упали на белоснежные плечи:

— Я понимаю. Я вижу, как это должно быть — подробности ты мне расскажешь позже. И я понимаю причину. Фурье нуждался в суперменах. В мире так много хаоса и насилия.

— О, послушай!

— Нет, я хочу сказать. Вы — не вся Служба и даже не составляете большинства в ней. Но вы — ударные агенты, разящая десница.

Она вдруг рассмеялась, залив светом всю Вселенную, и схватила его за руку. Ее пальцы были холодными и тонкими:

— Как это прекрасно! Помнишь «Короля Генриха Пятого»?

У него вырвался шепот:

После долгой паузы Нэйсмит криво усмехнулся:

— Но мы не можем искать почестей. В течение долгого времени. Первое требование для тайного агента — это секретность, и если узнают о нашем существовании, то мы станем бесполезными.

— О да. Понимаю. — Дженни некоторое время стояла неподвижно. Ветер развевал ее волосы и платье на фоне огромного пространства моря, леса и неба.

— Чем ты собираешься заняться сейчас? — спросила она.

— Я не знаю еще точно. Прежде всего, нам необходимо похоронить историю о разыскиваемом убийце, описание которого соответствует нашему внешнему виду. Это будет несложно. Мы объявим о его смерти при попытке сопротивления во время ареста, и после этого люди о нем забудут. Но, конечно, для нескольких из нас, включая меня, понадобятся новые документы, нам придется переехать на новые квартиры. Я подумывал о Новой Зеландии.

— И все будет продолжаться? Твоя работа? Ты не чувствуешь себя одиноким?

Нэйсмит кивнул и попытался улыбнуться.

— Давай не будем продолжать об этих острых углах. Лучше позавтракаем. У меня есть чертовски потрясающая машина для приготовления яичницы.

— Нет, подожди, — Дженни задержала его и повернула лицом к себе. — Скажи мне… я хочу знать правду. В последний раз ты говорил, что любишь меня. Это правда?

— Да, — твердо сказал он. — Но это не имеет значения. Я был необычайно уязвим. Я всегда был котом, который бродит сам по себе, больше чем остальные Братья. Я справлюсь с этим.

— А я, может быть, не хочу, чтобы ты справлялся, — сказала она.

Нэйсмит молча стоял на берегу. Над головой начала кричать морская чайка.

— Ты — Мартин, — сказала Дженни. — Ты не совсем он, но все же Мартин, только с другим прошлым. Джимми нужен отец, а мне нужен ты.

Он не мог найти слов, но они и не были нужны.

Это была одна из битв бесконечной борьбы между ростом и распадом. Могли ли силы прогресса долго держать под контролем внутренних и внешних врагов? Так как пороки человеческого общества были продуктами пороков его членов, начинать совершенствование надо было с отдельных людей. Синтетическая подготовка, предложенная доктором Психотехнического Института Майклом Таем, казалось, была многообещающим средством производства полностью развитой личности, которая могла изменить историю.

Но психодинамика могла также превратить в раба, как и освободить. Всего лишь через пять лет после того, как был раскрыт заговор Бессера, предполагаемый Мессия по имени Бертран Мид разработал планы переделать на свой лад открытия Института.

1

Таверна «Русалка» была отделана с особой тщательностью: колонны и кабинки были сложены из огромных плит обработанного коралла, полосатые рыбы и рыба-меч украшали стены, вместе с изображениями Нептуна и его свиты, сразу же привлекающие к себе внимание посетителей. Но сквозь широкие кварцевые окна можно было увидеть лишь все время двигающиеся слои зеленовато-голубоватой воды, и единственная живая рыба плавала в аквариуме по другую сторону бара. В тихоокеанской колонии не было того гротескного одиночества, которое сопутствовало поселениям Флориды и Кубы. Здесь было нечто от делового города, даже в месте отдыха.

Чувствительный человек на несколько секунд остановился в фойе, окидывая торопливым взглядом огромное круглое помещение. Менее половины столиков было занято. Сейчас было время затишья, когда двенадцать — восемнадцать сотен моряков еще заняты работой, а остальные уже давно успели потратить свою наличность на более дорогие развлечения. Но, конечно, хотя бы несколько из них всегда можно было отыскать в баре. Далгетти стал классифицировать посетителей таверны.

Компания инженеров, вероятно, спорящих о мощности компрессора последнего подводного резервуара, судя по скучающему выражению трех-четырех девиц для развлечений, присоединившихся к ним. Биохимик, похоже, забывший на некоторое время о своем планктоне и водорослях и обративший все свое внимание на хорошенькую молодую служащую, расположившуюся за одним столом с ним.

Парочка батопортеров с натруженными мускулистыми руками решила, видимо, хорошенько нагрузиться.

Эксплуатационник, программист, штурман танкера, водитель, морской ранчер, группа стенографисток и еще одна — явно туристическая, несколько химиков и металлургов — чувствительный человек сразу отбросил их всех. Были и другие, которых он не смог классифицировать с подобной определенностью, но после секундного колебания решил их тоже проигнорировать. Осталась лишь группа людей с Томасом Банкрофтом.

Они расположились в одном из коралловых гротов, и в этой пещере было слишком темно, чтобы мог что-нибудь видеть обычный человек. Далгетти пришлось прищуриться, дабы различить что-либо, и тусклый свет таверны внезапно стал резким для его зрачков. Но, верно, там точно был Банкрофт, и рядом с этим гротом была пустая пещерка.

Далгетти расслабил глазные мышцы, обретая обычное восприятие. Даже в краткий момент изменения флюоросвет успел вызвать у него головную боль. Он выкинул ее из сознания и двинулся вперед по залу.

Когда он собирался войти в свободную пещеру, хозяйка дотронулась до его руки, останавливая его. Она была молодой и привлекательной в своей радужной короткой униформе. При тех деньгах, что рекой текли в тихоокеанскую колонию, здесь могли позволить себе обращаться к помощи самых дорогих модельеров.

— Прошу прощения, сэр, — сказала она. — Эти кабинки мы держим для вечеринок. Не хотите ли взять столик?

— Я и пришел на вечеринку, — ответил он, — и собираюсь стать ее участником. — Он чуть отошел в сторону, так, чтобы никто из группы Банкрофта случайно не заметил его. — Если вы подыщите мне кого-нибудь составить компанию… — Он извлек стодолларовую банкноту, спрашивая себя, легко ли и естественно он это осуществил.

— Ну конечно же, сэр. — Хозяйка взяла бумажку с ловкостью, которой можно было позавидовать, и одарила его завораживающей улыбкой. — Просто устраивайтесь поудобнее.

Далгетти торопливо шагнул в грот.

Дело, похоже, предстоит нелегкое. Вокруг него сомкнулись шершавые красные стены, способные вместить двадцать человек. От нескольких флюороламп, установленных в специально подобранных местах, исходил неестественный подводный свет, но его было достаточно, чтобы увидеть сидящего рядом… но никого дальше. Тяжелая штора могла быть опущена по желанию, в случае, если посетители захотят полного уединения. Тет-а-тет… ха-ха!

Он сел за стол, сделанный из плавника, и прислонился спиной к кораллу. Закрыв глаза, он попытался сконцентрироваться. Его нервы были уже настроены на такое напряжение, что, казалось, должны были разорваться, и понадобилось всего несколько секунд, чтобы направить разум в нужную сторону.

Шум таверны вырос от крошечного бормотания к голосу прибоя, а затем — к биению волн с острым гребнем. Голоса звенели в его голове, пронзительные и глубокие, грубые и нежные, бессмысленный поток болтовни, путаница смешанных слов, слов, слов. Кто-то обронил бокал, и треск бьющегося стекла был подобен грохоту упавшей бомбы.

Далгетти поморщился, прислоняясь ухом к стене грота. Конечно же, он услышит их разговор, даже сквозь этот камень. И хотя уровень шума был высок, но человеческий разум, прошедший специальную подготовку и обученный мысленной концентрации, был великолепным фильтром. Гвалт снаружи постепенно удалился из сознания Далгетти, и он все громче слышал нужную ему струйку звука.

Первый человек:

— …неважно, что они могут сделать?

Второй человек:

— Пожаловаться правительству. Вы хотите, чтобы ФБР вышло на наш след? Я — нет!

Первый человек:

— Спокойнее. Пока что им этого не удалось сделать, и прошла уже целая неделя с…

Второй человек:

— А откуда вам это известно?

Третий человек — суровый, властный голос. Далгетти вспомнил его по многочисленным речам на ТВ: да, точно, это был сам Банкрофт:

— Я знаю. У меня достаточно связей, чтобы знать это наверняка.

Второй человек:

— Ну хорошо, итак, они еще не сообщили об этом. Но почему?

Банкрофт:

— Вы знаете почему. Им не хочется, чтобы правительство вмешивалось в это дело больше, чем мы.

Женщина:

— Так что ж, они будут просто сидеть и смотреть? Нет, они найдут какой-нибудь способ…

— ПРИВЕТ, МИСТЕР!!!

Далгетти вздрогнул и повернулся. Его сердце гулко забилось, и он ощутил, как дрожат ребра. Он выругал себя за свою напряженность.

— ДА ЧТО С ВАМИ, МИСТЕР? ВЫ ВЫГЛЯДИТЕ…

Новое усилие: взять стучащее сердце под контроль, снизить концентрацию слуха, расслабиться. Он сфокусировал глаза на девушке, вошедшей в грот. Это была девушка для развлечения, которую он попросил для того, чтобы иметь возможность сидеть в этой пещере-кабинке.

Ее голос теперь слышался на вполне терпимом уровне. Еще один клочок пены. Он вымученно улыбнулся.

— Присаживайся, милая. Прости. Нервы совсем ни к черту. Что будешь пить?

— Пожалуй, дайкири. — Она улыбнулась и устроилась рядом с ним. Он набрал код на диспенсере: коктейль для нее, скотч с содовой для себя.

— А ты тут в первый раз, — заметила она. — Тебя что, недавно наняли или просто решил сюда заглянуть? — Снова улыбка. — Меня зовут Гленна.

— Зови меня Джо, — сказал Далгетти. Его именем на самом деле было Симон. — Нет, я прибыл сюда на совсем короткий срок.

— Откуда ты? — спросила она. — Сама я — из Нью-Джерси.

— Похоже, я так никогда и не встречу никого, родившегося в Калифорнии. — Он усмехнулся. Возврат контроля над телом происходил автоматически, эмоции пришли в норму, и он снова мог думать с полной ясностью. — Я… э-э… простой странник. Сейчас у меня нет никакого постоянного адреса.

Диспенсер выплюнул напитки на поднос и высветил цену — двадцать долларов. Неплохо, принимая все во внимание. Он бросил в щель автомата пятьдесят баксов и получил сдачу: пятидолларовую монету и одну купюру.

— Ну, — произнесла Гленна, — твое здоровье!

— И твое! — Они чокнулись, и он спросил себя, как же ему сказать то, что он должен был сказать. Проклятье, он не может просто сидеть здесь, болтать и любезничать, он пришел сюда слушать, а не… Наполненные иронией фрагменты из всех детективных фильмов, которые он когда-либо видел, пронеслись в его голове. Любитель, случайно оказавшийся замешанным в деле, и ему теперь предстоит его решать, ха-ха! До сего мгновения он и представить себе не мог всей сложности этого дела.

Он долго не мог принять решения. Наконец он пришел к выводу, что прямой подход будет самым лучшим. И тогда он намеренно набросил на себя вид холодной безразличной уверенности. Подсознательно он боялся этой девушки, чуждой его классу. Ладно, заставь ее проявить свою реакцию, узнай ее и после этого подави. Его пальцы под столом зашевелились, сплетаясь в сложный символичный узор, помогавший ему концетрироваться.

— Гленна, — начал он, — боюсь, что я довольно скучный собеседник. Все дело в том, что я занимаюсь кое-какими исследованиями в психологии, изучаю, как нужно добиваться концентрации сознания в определенных условиях. И мне захотелось поэкспериментировать в подобного рода заведении, понимаешь? — Он достал из кармана вторую стодолларовую банкноту и положил ее перед девушкой. — Просто посиди здесь тихо и спокойно. Думаю, что вряд ли это займет больше часа.

— Гм-м! — Брови девушки поползли вверх. Затем, внезапно пожав плечами и криво усмехнувшись: — Хорошо, раз уж ты платишь за это. — Она достала сигарету из плоского портсигара, находившегося в ее сумочке, и расслабилась. Далгетти снова прислонился к стене и закрыл глаза.

Девушка с любопытством следила за ним. Он был среднего роста, коренастый, броско одетый в голубую тунику с короткими рукавами, серые брюки и сандалии; несколько веснушек на квадратном курносом лице, карие глаза и несколько робкая улыбка. Песочного цвета волосы были коротко острижены. Молодой человек, подумала она, примерно двадцати пяти лет, вполне обычный и ничем не примечательный, если не считать мускулов борца и, конечно, его поведения.

Что ж, чего только не бывает!

Несколько секунд Далгетти ощущал беспокойство. Но не потому, что объяснение, которое он дал ей, было шито белыми нитками, а потому что оно слишком близко было к правде. Он отбросил от себя неуверенность. Были шансы за то, что она ничего не поняла, не говоря уже о том, что расскажет кому-либо о нем. По крайней мере уж точно не тем людям, за которыми он охотился.

Или которые охотились за ним?

Концентрация… и снова медленно он слышал голоса:

— …возможно. Но я думаю, они будут больше упорствовать.

Банкрофт:

— Да. Дело слишком серьезно, так что несколько жизней не значат ничего. И все-таки, Майкл Тайхе — единственный человек. Он будет говорить.

Женщина:

— Его могут заставить говорить, вы хотите сказать? — У женщины был один из самых холодных голосов, что Далгетти слышал в своей жизни.

Банкрофт:

— Да. Хотя мне не хочется применять чрезвычайных мер.

Мужчина:

— Какие еще возможности у нас есть? Он не скажет ничего, если только его силой не заставят. А тем временем его люди прочешут в его поисках всю планету. Они это умеют делать.

Банкрофт, с иронией:

— И что же они могут сделать, скажите на милость? На то, чтобы установить местонахождение исчезнувшего человека, нужно нечто большее, чем любительское рвение. Понадобится мобилизовать все ресурсы огромной полицейской организации. И меньше всего они хотят, как я уже подчеркивал, привлечения в это дело правительства.

Женщина:

— Я не уверена в этом, Том. В конце концов, Институт — легальная группа, спонсором которого выступает само правительство, и его влияние — довольно значительно. Его выпускники…

Банкрофт:

— Да, он выпускает дюжину различного рода психотехников, он проводит исследования. Он дает советы. Он публикует находки и теории. Но, поверьте мне, Психотехнический Институт подобен айсбергу: настоящая его природа и цели скрыты под водой. Нет, мне неизвестно ни о чем незаконном. Его цели так велики, что просто игнорируют любой закон.

Мужчина:

— Каковы же эти цели?

Банкрофт:

— Хотел бы я их знать! Знаете, у нас есть только определенные намеки и догадки. Одна из причин, по которой мы схватили Тайхе, это попытка разузнать больше. Подозреваю, что их истинная работа строго засекречена.

Женщина, задумчиво:

— Д-д-да. Теперь я вижу, что это вполне может быть. Если большая часть мира узнает, что им… манипулируют… тогда подобное просто станет невозможным. Но все же, куда группа Тайхе хочет привести нас?

Банкрофт:

— Я не знаю, я уже вам сказал. Я даже не уверен, что они на самом деле хотят… взять верх. Они преследуют какую-то большую цель. — Вздох. — Давайте смотреть правде в глаза. Тайхе — тоже крестоносец. По-своему он очень искренний идеалист. Он просто случайно поверил в неправильные идеи. Это одна из причин, почему я не хочу, чтобы ему был причинен вред.

Мужчина:

— Но если окажется, что нам придется…

Банкрофт:

— Ну, тогда мы пойдем на это, вот и все. Но мне это совсем не по душе.

Мужчина:

— Ладно, вы — наш руководитель, вам и говорить когда. Но я предупреждаю вас не ждать слишком долго. Говорю вам, Институт — больше, чем сборище оторванных от реальной жизни ученых. У них есть кто-то, способный заняться поисками Тайхе, и если им удастся определить его местонахождение, тогда это будет уже настоящей бедой.

Банкрофт, мягко:

— Ну, сейчас смутные времена, или скоро настанут. Мы могли бы уже привыкнуть к этому.

Разговор перешел на другие темы, превратившись в праздную болтовню. Далгетти простонал про себя. Они ни разу не сказали о месте, где содержится пленник.

Ладно, маленький человек, что дальше? Томас Банкрофт — большая игра. Его юридическая фирма была довольно известной. Он был конгрессменом и входил в кабинет правительства. Даже среди членов правящей лейбористской партии он пользовался уважением. У него были друзья в правительстве, среди видных бизнесменов, членов различных союзов, гильдий, клубов и лиг, начиная от штата Мэн и кончая Гавайями. Стоило ему только замолвить словечко, и ему, Далгетти, какой-нибудь темной ночью вышибут зубы. Или если Далгетти окажется слишком дотошным, его просто арестуют по обвинению, к примеру, в тайном заговоре и заключат в тюрьму, где его продержат под следствием не меньше полугода.

Слушая, он убедился, что подозрения Ульриха из Института, что Тайхе похитил Томас Банкрофт, оказались правильными… но что же теперь делать? Если он отправится в полицию с этой историей, то там ему:

а) рассмеются в лицо, долго и громко;

б) отправят на психическое обследование;

в) самое худшее, сообщат об этом Банкрофту, который таким образом будет знать, на что способны питомцы Института, и предпримет соответствующие контрмеры.

2

Конечно, это было только начало. Путь обещал быть длинным. Но времени до того, как они начнут переворачивать мозги Тайхе, оставалось чудовищно мало. И на этом пути его поджидали волки.

С пугающей ясностью Симон Далгетти осознал вдруг, в какое же дело он влип.

Казалось, прошла вечность, прежде чем люди Банкрофта ушли. Далгетти взглядом проследил их уход из бара: четыре мужчины и женщина. Они были совершенно спокойными, сдержанными и выглядели очень представительно в своих дорогих темных костюмах. Даже громила-телохранитель, вероятно, закончил какой-нибудь колледж, третьего класса. Их ни за что не принять убийцами, похитителями и слугами тех, кто вытащил на свет Божий политический гангстеризм. Но тогда, мелькнуло в голове Далгетти, они, вероятно, не считают себя таковыми.

Враг — старый, хотя и принимающий разные обличья, с которым приходилось сражаться, когда он был в образе фашиста, нациста, маоиста, физика-ядерщика, американца и Бог знает кого еще в этом кровавом столетии — со временем стал хитроумнее. И теперь он мог даже обманывать самого себя.

Чувства Далгетти вернулись на обычное восприятие. С невероятным облегчением он вдруг понял, что просто сидит в тускло освещенной кабинке с хорошенькой девушкой — он снова на некоторое время стал обычным человеком. Но неотложность возложенной на него задачи по-прежнему давила на него.

— Извини, что я так долго был занят своей работой, — сказал он. — Хочешь еще выпивки?

— Я только что выпила. — Девушка улыбнулась.

Он заметил, что на экране диспенсера светится цифра 10, и бросил в щель еще две монетки. Потом, все никак не успокоившись, он набрал код виски для себя.

— Ты знаешь этих людей, что были в соседнем гроте? — спросила Гленна. — Я заметила, что ты следил за их уходом.

— Ну, я знаю мистера Банкрофта, ведь его часто показывают в новостях, — ответил Далгетти. — Он ведь живет здесь, правильно?

— У него есть помещение на Станции «Чайка», — ответила Гленна, — но он нечасто появляется тут, думаю, что он все время проводит на материке.

Далгетти кивнул. Он уже два дня, как прибыл сюда, в тихоокеанскую колонию, и слонялся здесь в надежде подобраться как-нибудь к Банкрофту, вдруг тот даст ему какой-нибудь ключ. Теперь он выполнил свою задачу, но многого он при этом не выгадал. Он просто получил подтверждение тому, что и без того в Институте считали весьма вероятным, не получив никаких новых сведений.

Ему необходимо было все обдумать и решить, каким же будет его следующий шаг.

Он осушил свой бокал.

— Пора закругляться, — сказал он.

— Мы можем пообедать здесь, если ты хочешь, — предложила Гленна.

— Спасибо, я не голоден. — И это было действительно так. Нервное напряжение, сопутствующее концентрации его сил, проделывало дьявольские штучки с его аппетитом. Да и не мог он слишком увлекаться растратами своих денежных средств, — может быть, попозже.

— Ладно, Джо. Возможно, еще увидимся. — Она улыбнулась. — Ты забавный парень. Но очень милый. — Она коснулась своими губами его, а затем встала и ушла.

Далгетти вышел из бара и направился к лифту. Он поднялся на нем на много уровней. Таверна располагалась под станционными кессонами вблизи главного кабеля и выходила как раз на глубокие воды. Над станцией располагались склады, машинные отделения, кухонные помещения, вся подноготная современного существования. Он вышел из кабины на верхней палубе, находившейся примерно в тридцати футах над поверхностью. Никого рядом не было, и он подошел к поручню, оперся о него и стал глядеть на воды, наслаждаясь одиночеством.

Под ним уходили вдаль, к главной палубе, яруса — поток линий и изгибов широких улиц из чистого пластика, движущиеся указатели, трава и цветочные клумбы маленьких парков, люди, куда-то торопящиеся или лениво прохаживающиеся. Огромный гидро-стабилизированный пузырь незаметно двигался вдоль длинной выпуклости Тихого океана. Станция «Пеликан» была нижним городом колонии, его магазинами и театрами, ресторанами, станциями обслуживания и местом развлечений.

Вокруг нее вода в этом вечернем свете была голубоватой, цвета индиго, пронизанная полосами пены причудливых очертаний, и он слышал рев волн, ударявшихся об отвесные стены. Над головой высоко-высоко поднималось небо, и только на западе его темнело несколько облаков. Парящие чайки, казалось, переливались золотом. Туманная дымка на темнеющем востоке означала южное побережье Калифорнии. Он глубоко вздохнул, пытаясь расслабить свои нервы и мышцы, закрыть свое сознание для чего-либо, превратившись на некоторое время в организм, который просто живет и радуется этой жизни.

Видимость во всех направлениях ограничивалась другими станциями, устремившимися вверх пузырями, которые и образовывали эту тихоокеанскую колонию. Несколько воздушных мостов гибкими струнами соединяли их между собой, но по-прежнему существовало и интенсивное водное движение. В южной стороне на воде темнело какое-то морское ранчо. Тут же его тренированная память сообщила ему в ответ на мгновенно вспыхнувший в голове вопрос, что согласно последним данным 18,3 % мировых запасов продуктов питания в настоящее время добывается из модифицированных морских водорослей. И он знал, что этот процент будет еще в дальнейшем возрастать.

Повсюду были заводы по добыче полезных ископаемых, рыбные базы, экспериментальные станции и станции, где проводились лишь чисто исследовательские работы. Ниже плавающего города, вонзившись в континентальный шельф, располагалось подводное поселение — с нефтяными скважинами, дававшими сырье для промышленных синтезирующих процессов, шахтами, добывавшими руды, здесь же проводились исследования, обращенные на поиск новых ресурсов; эти поселки и шахты медленно разрастались по мере того, как человек учился уходить все глубже в холод, темноту и давление. Все это влетало в копеечку, но у перенаселенного мира не было иного выхода.

Венера была уже видна, низко нависавшая над темнеющим горизонтом. Далгетти вдыхал в легкие сырой и острый морской воздух и с некоторой жалостью подумал о людях, находившихся там, в космосе, — на Луне, на Марсе и между планетами, выполнявшими важную работу, от которой дух захватывало; но он сомневался, действительно ли она была важнее и значительнее того, что люди делали здесь, в водах земных океанов. Или нескольких страниц, написанных мелких почерком уравнений, брошенных в ящик письменного стола в Институте. Хватит! Далгетти привел свой мозг в возбужденное состояние, подобно специально обученной охотничьей собаке. У него тоже была здесь работа.

Похоже, ему придется столкнуться с силами, поистине чудовищными. А он был одним человеком, единственным, выступающим против неизвестно какого рода организации. Ему нужно было спасти еще одного человека — да, раньше, чем история изменится и направится по ложному пути, по долгому пути вниз. Он обладал знаниями и определенными качествами, но он не мог остановить пулю. Не включали они в себя и знаний о подобного рода войне. Войне, которая не была обычной войной, политика, которая вовсе не политика, но лишь горсточка уравнений, набор медленно собиравшихся данных и представления пытливого ума.

У Банкрофта в руках был Тайхе… где-то. Институт не мог обратиться за помощью к правительству, даже несмотря на то, что он в большой степени сам представлял собой правительство. Он мог, наверное, послать Далгетти на помощь несколько человек, но у него не было банд наемных убийц. И времени не было совсем — словно за ним по пятам гнались гончие.

Чувствительный человек повернулся, внезапно почувствовав присутствие кого-то еще. Это был человек средних лет, сухопарый и седовласый, с интеллигентным лицом. Он прислонился к поручню и тихо сказал:

— Чудесный вечер, не правда ли?

— Да, — согласился Далгетти. — Просто чудесный.

— Оно наполняет меня ощущением подлинной гармонии, это место, — заметил незнакомец.

— Каким же образом? — спросил Далгетти, не возражающий против возможности поддержать разговор.

Разглядывая простиравшийся перед ним океан, незнакомец тихо заговорил, как бы обращаясь к самому себе:

— Мне пятьдесят лет. Я родился во время Третьей мировой войны и вырос среди последовавших за ней голода и массовых безумий. Я сражался в Азии. Я беспокоился о проблеме безрассудно увеличивающегося населения при бессмысленно расстрачиваемых и исчезающих ресурсах. Я видел Америку, которая балансировала между упадком и безумием.

И все же сейчас я могу стоять и смотреть на мир, в котором мы имеем функционирующую Организацию Объединенных Наций, в котором снизился прирост населения и где все больше и больше в разных странах появляются демократические правительства, где мы завоевываем океаны и даже отправляемся к другим планетам. Многое изменилось со времени, когда я был мальчиком, но в целом все это — к лучшему.

— А, — сказал Далгетти, — поворот души к добру. Хотя, боюсь, это не так просто.

Мужчина поднял брови.

— Значит, вы голосовали за консерваторов?

— Лейбористская партия консервативна, — заметил Далгетти. — Доказательство тому — коалиция с республиканцами и неофедералистами, как и с некоторыми другими мелкими группами. Нет, меня не беспокоит, останется ли она у власти, будут ли процветать консерваторы или придут ли к власти либералы. Весь вопрос в том: кто будет контролировать само правительство?

— Его члены, полагаю, — ответил собеседник.

— Но кто конкретно является его членами? Вы, как и я сам, знаете, что огромным недостатком американцев является отсутствие у них интереса к политике.

— Что? Э… да ведь они голосуют, разве не так? Какой был последний процент участвующих в выборах?

— Восемьдесят восемь и три десятых. Конечно, они голосуют — раз им было дано такое право. Но много ли из них имели хоть какое-либо отношение к выдвижению кандидатов или выработке программы? Сколько их на самом деле потратило время, чтобы подумать над ее пунктами… или даже написать свои соображения своим конгрессменам? «Прихлебатель политикана» все еще остается презрительной кличкой.

Слишком часто в нашей истории голосование было простым делом выбора между двумя хорошо смазанными машинами. Достаточно умная и решительная группа может захватить лидирующее положение в своей партии, выдвинуть чье-нибудь имя и лозунги, и через несколько лет создать за кулисами полную «изнанку».

Далгетти быстро произносил слова — это был один из аспектов дела, которому он посвятил свою жизнь.

— Две машины, — сказал незнакомец, — или четыре-пять, как это мы имеем в настоящее время, — это все же лучше, чем одна.

— Только не в том случае, если всех их контролируют одни и те же люди, — мрачно произнес Далгетти.

— Но…

— Если вы не можете их разбить, то лучше присоединиться к ним. А еще лучше присоединиться ко всем сторонам. Тогда вы в любом случае не проиграете.

— Не думаю, что такое уже произошло, — заметил собеседник.

— Да, этого еще не произошло, — согласился Далгетти, — по крайней мере, в Соединенных Штатах, хотя в некоторых других странах… неважно… Но подобное еще вполне возможно, вот и все. За веревочки сейчас дергают не нации или партии… а философы, если вы предпочитаете для них такое название. Два вида человеческой судьбы, пронизывающие все национальные, политические, расовые и религиозные формы.

— И что же это за два вида? — спокойно спросил незнакомец.

— Вы можете назвать их либерализмом и тоталитаризмом, хотя представители последнего совершенно необязательно думают о себе подобным образом. Общеизвестно, что неистовый индивидуализм достиг своего пика в девятнадцатом столетии. Хотя, по сути дела, общественное давление и обычаи были более сдерживающими, чем большинство людей, живущих ныне, осознают это.

В двадцатом столетии эти социальные твердыни — в манерах, морали, образе мышлений — были разбиты. Например, эмансипация женщин, легко осуществляемый развод или законы, охраняющие неприкосновенность личности. Но в то же время снова усилился легальный контроль. Правительство брали на себя все больше и больше функций, налоги росли, а жизнь отдельного человека все больше и больше ограничивалась правилами, что вам «позволительно» и что «не следует делать».

Знаете, похоже, и сама война как бы является чем-то неизбежным — она помогает снять часть этого давления. Такие мешающие ограничения, как воинская, или трудовая повинности, или введение карточной системы распределения, были сняты. К чему мы медленно идем, так это к обществу, где индивидуум имеем максимум свободы как от закона, так и от обычаев. Возможно, несколько дальше по этому пути продвинулись Америка, Канада и Бразилия, но все эти тенденции характерны для всего мира.

Но имеются элементы, которые не совсем сообразуются с заключениями подлинных либералистов. И новая наука о поведении человека, как масс, так и отдельных индивидуумов, выносит строгие формулировки, превращаясь для человека в самый мощный инструмент, который когда-либо был у него — ибо тот, кто контролирует человеческий разум, будет также контролировать и все, что может сделать человек. Достижениями этой науки, возразите вы, может воспользоваться каждый. Но если вы станете читать между строками, то вы увидите, какая скрытая борьба за контроль над личностью начинается, как только она достигает зрелости и эмпирической нестабильности.

— Ах да, — заметил незнакомец. — Психотехнический Институт.

Далгетти кивнул, удивляясь, с какой это стати он вдруг прочел эту лекцию. Ладно, чем больше людей проникнутся идеями правильности этого, тем лучше… хотя пока что им еще рано знать всю правду.

— Институт готовит много кадров для правительства и столь много помогает ему своими советами, — сказал собеседник, — что иногда даже кажется, что он спокойно осуществляет режиссуру всего представления.

Далгетти слегка вздрогнул под легким ветерком и пожалел, что не взял с собой плащ. Он утомленно подумал: Ну вот, снова это. Вот так и распространяются слухи, не грубые обвинения, сразу бросаемые в лицо, но медленные и неясные: шепоток здесь, намек там, уклончивая новая история, нарочито бесстрастная статья… Ну да, уж им-то известно, как обращаться с семантикой.

— Слишком много людей еще боятся этого, — объявил он. — Но это неправда. Институт — частная исследовательская организация, вполне законно существующая. Его записи может просмотреть кто угодно.

— Все ли записи? — Лицо незнакомца почти не видно было в сгущающихся сумерках.

Далгетти подумал, что он может скептически поднять брови. Он прямо не ответил, но произнес:

— В общественном сознании сложилось неясное мнение, будто группа, обладающая полными сведениями о человеке (чего Институт еще не добился), способна немедленно «прийти к власти» и путем некоторых неспецифических, но пугающе-вкрадчивых манипуляций управлять миром. Суть этого мнения такова: если вы знаете, какие кнопки нужно нажимать и так далее, то люди будут делать именно то, что вам надо, не понимая, что ими управляют. Все это чистой воды вымысел.

— Вот как? Не знаю, — сказал собеседник. — В сути своей эта теория кажется мне весьма правдоподобной.

Далгетти покачал головой.

— Предположим, я инженер, — начал он, — и вот я вижу, как на меня надвигается лавина. Я мог бы точно знать, как ее остановить — куда поместить динамит, где воздвигнуть бетонную стену и так далее. Только это знание не поможет мне. У меня ведь нет ни времени, ни силы, чтобы использовать их.

То же самое касается и человеческой динамики, как в отношении масс, так и отдельного индивидуума. Потребуется несколько месяцев или лет, чтобы изменить убеждения какого-либо человека, а когда у вас сотни миллионов… — Далгетти пожал плечами. — Социальные течения слишком огромны для чего-либо, кроме как самого слабого, в высшей степени постепенного контроля. Фактически, вероятно, самыми ценными результатами, полученными на основе исследований, являются не те, которые показывают, что можно сделать, но те, которые показывают, что сделать нельзя.

— Вы говорите очень уверенно, — заметил незнакомец.

— Я психолог, — вполне правдиво ответил Далгетти. Он не добавил, что он также сам является и объектом исследований, и наблюдателем. — И, боюсь, что я слишком много говорю. Дурная привычка.

— Ну что вы! — возразил его собеседник. Он прислонился спиной к поручню и протянул неясно видимую в тени руку с пачкой сигарет. — Закуривайте?

— Спасибо, но я не курю.

— Вы — редкое исключение. — В темноте в свете зажигалки на мгновение мелькнуло лицо незнакомца.

— Я нахожу другие способы расслабиться.

— Хорошо для вас. Кстати, сам я профессор. Английской литературы в Колорадо.

— Боюсь, что я в этом предмете профан, — сказал Далгетти. Он секунду он ощутил чувство потери. Слишком уж сильно его мыслительные процессы отличались от способностей обычного человека, чтобы он хорошо разбирался в литературе или поэзии. Но вот музыка, скульптура, живопись — это совсем другое. Он глядел на широкие сверкающие воды, на станции, темнеющие на фоне первых появляющихся звезд, получая истинное наслаждение от всей этой симметрии и гармонии. Человеку нужно обладать такими развитыми, как у него, чувствами, чтобы понять, насколько же прекрасен этот мир.

— Сейчас я в отпуске, — сказал собеседник.

Далгетти ничего на это не ответил.

После паузы незнакомец продолжил:

— Наверное, вы тоже?

Далгетти ощутил небольшой укол-вопрос — личностный вопрос, задаваемый совершенно незнакомым вам человеком. Ладно, уж это-то вполне естественно для девушки, вроде Гленны, но профессор же должен лучше знать правила вежливости.

— Да, — коротко ответил он. — Просто турист.

— Кстати, меня зовут Тайлер, Хармон Тайлер.

— Джо Томсон.

Далгетти пожал протянутую руку.

— Мы можем продолжить нашу беседу, если вы останетесь здесь на некоторое время, — сказал Тайлер. — Вы затронули некоторые интересные аспекты.

Далгетти задумался. Возможно, стоило оставаться здесь столько, сколько пробудет на станции Банкрофт, в надежде узнать что-нибудь еще.

— Возможно, я пробуду здесь еще пару деньков, — добавил он.

— Хорошо, — сказал Тайлер.

Он посмотрел вверх, на небо, где уже вовсю светили звезды. Но палуба все еще оставалась пустой. Она тянулась вдоль неясно видимого вздымающегося ввысь корпуса погодно-наблюдательной башни, которая по вечерам переводилась на автоматическое наблюдение. Несколько флюороламп бросали тусклые пятна света на пластиковый пол.

Посмотрев на свои часы, Тайлер с некоторой небрежностью сказал:

— Сейчас около девятнадцати тридцати. Если вы не против подождать до двадцати, я мог бы показать вам кое-что интересное.

— Что же?

— А, я вас заинтриговал, — усмехнулся Тайлер. — не многим известно об этом. А теперь, возвращаясь к поднятой вами раньше проблеме…

Тридцать минут пролетели незаметно. Далгетти большую часть этого времени разговаривал.

— …и активности масс. Видите ли, говоря очень поверхностно и приблизительно, состояние семантического эквилибра в мировом масштабе, которое, конечно, никогда не существовало, можно представить уравнением в виде…

— Извините меня. — Тайлер снова бросил взгляд на светящийся циферблат часов. — Если вы не против остановиться на несколько минут, то я покажу вам то странное зрелище, о котором я говорил.

— А? О… конечно-конечно.

Тайлер отшвырнул свою сигарету, и она упала на пол в этом сумраке подобно крошечному метеору. Он взял Далгетти за руку, и они медленно обошли башню метеостанции.

Из-за противоположной ее части вышли люди, и они встретились с ними на полпути. Далгетти едва успел увидеть их, прежде чем ощутил резкое покалывание в груди.

«Игольчатый пистолет!»

Мир закружился вокруг него. Он сделал шаг вперед, пытаясь закричать, но не смог. Палуба поднялась навстречу и ударила его, и сознание его провалилось в черноту.

Откуда-то изнутри поднялась воля, сработали наработанные тренировками рефлексы, он призвал все, что осталось от иссушенной силы и начал бороться с действием анестезирующего препарата. Его борьба с ним напоминала попытку ухватиться за ускользающий туман. Снова и снова он проваливался в небытие и вновь выныривал на свет божий. Он смутно, словно в каком-то ночном кошмаре, осознавал, что его куда-то несут. Однажды кто-то остановил их в коридоре и спросил, что случилось. Ответ, казалось, шел откуда-то издалека.

— Не знаю. Он проходил мимо… и с ним что-то случилось. Мы несем его к врачу.

Целое столетие, казалось, они спускались на лифте. Стены лодочного дома дрожали вокруг них. Его перенесли на борт какого-то большого судна, которого не было видно в густом тумане. Какой-то частью своего разума он подумал, что это, несомненно, чей-то частный лодочный дом, поскольку никто не пытался их остановить… остановить… остановить…

3

Пробуждался он медленно, с позывами на рвоту, со слепотой на глазах. Шум воздуха, он летел, должно быть, его поместили на трифибиан. Он попытался заставить себя прийти в себя, но его разум был все еще парализован.

— Вот. Выпейте это.

Далгетти взял стакан и жадно выпил его. Вместе с жидкостью он впитал прохладу и твердость. Мир перестал вращаться вокруг него, и головная боль притихла достаточно, чтобы ее можно было терпеть. Он медленно огляделся и почувствовал первый прилив паники.

«Нет!»

Он чуть ли не ударил себя рукой по лицу, чтобы подавить вспышку этой эмоции. Сейчас необходимо быть спокойным и рассудительным, и…

Здоровяк возле него кивнул и высунул голову за дверь.

— Кажется, он пришел в себя, — крикнул он. — Хотите поговорить с ним?

Далгетти обвел глазами отделение — кабина, находящаяся в задней части огромного воздушного судна, роскошно обставленная, с удобными откидывающимися сиденьями и прикрепленными к полу столиками. Сквозь огромный иллюминатор виднелись звезды.

«Пойман! — с горечью в бессильном гневе на себя подумал он, с горечью в чистом виде. — Сам отдал себя прямо им в руки!»

Тайлер зашел в комнату в сопровождении двух здоровяков с каменными лицами. Он улыбнулся.

— Прошу прощения, — пробормотал он, — но вы играете на руку своему союзу.

— Угу. — Далгетти покачал головой. Его губы скривились. — Только я не состою ни в каких союзах.

Тайлер улыбнулся. Сочувственно.

— Вы готовы острить в любой ситуации, — сказал он. — Я рад, что вы все понимаете так хорошо. Мы не собираемся причинить вам никакого вреда.

Хотя Далгетти не слишком верил этим словам, но ему удалось расслабиться.

— Как вы вышли на меня? — спросил он.

— О, разными путями. Боюсь, что вы вели себя довольно неуклюже. — Тайлер сел за стол напротив него. Охранники остались стоять. — Мы не сомневались, что Институт попытается нанести ответный удар, и мы тщательно изучили его работу и его персонал. Таким образом вас узнали, Далгетти… и известно, что вы были очень близки к Тайхе. Поэтому-то вы и отправились сюда, даже не попытавшись как-нибудь изменить свой облик. Как бы там ни было, но на вас обратили внимание, когда вы без дела слонялись по колонии. Мы следили за вашими шагами. Одна из девушек для развлечений смогла рассказать нам кое-что о вас. Мы решили, что вас стоит допросить. Я прозондировал почву в качестве случайного знакомого, а потом отвел вас на это рандеву. — Тайлер развел руками в сторону. — Вот и все.

Далгетти вздохнул, и его плечи поникли от внезапно навалившегося на него бремени разочарования. Да, они правы. Он вел себя не лучшим образом.

— Ладно, — сказал он. — Что теперь?

— А теперь у нас есть вы и Тайхе, — ответил собеседник. Он закурил сигарету. — Надеюсь, что вы окажетесь более разговорчивы, чем он.

— А что, если нет?

— Вот что уясните себе. — Тайлер помрачнел. — У нас были причины не торопиться с Тайхе. Хотя бы потому, что он представлял собой ценность как заложник. Но вы — никто. И поскольку мы не чудовища, мне бы не хотелось обращаться с вами, как с фанатиком.

— Послушайте, — произнес Далгетти с новым подъемом сарказма, — это интересный пример семантической эволюции. В наше, в целом довольно-таки легко переносимое время, слово «фанатик» стало просто эпитетом — кто-то с противоположной стороны.

— Хватит! — резко сказал Тайлер. — Медлить вам не позволят. Мы хотим, чтобы вы ответили на множество вопросов. — Он хрустнул костяшками пальцев. — Каковы высшие цели Института? Как он собирается их достичь? Как далеко он уже зашел? Что именно он узнал, с точки зрения науки, что он еще не опубликовал? Сколько ему известно про нас? — Он слегка улыбнулся. — Вы всегда были близки к Тайхе. Он ведь возвысил вас, не так ли? Вам должно быть известно столько же, сколько и ему.

«Да, — подумал Далгетти. — Тайхе возвысил меня. Он действительно стал для меня отцом. Я был сиротой, и он принял меня, и он был со мной добр».

Он отчетливо увидел перед глазами старый дом в Мэйне. Широкие леса на прекрасных холмах окружали его. Внизу бежала речка, впадающая в залив, где плавали парусники. Соседи были спокойными, они были более искренними, чем большинство представителей нынешнего, лишенного корней поколения. И там было много посетителей, мужчин и женщин, чей разум походил на отточенные и мимолетно вспыхивающие клинки мечей.

Он вырос среди интеллектуалов, устремленных в будущее. Он и Тайхе много путешествовали. Они часто бывали в огромных помещениях главного здания Института. По меньшей мере раз в году они навещали родную для Тайхе Англию. Но в сердце его всегда было место для старого дома.

Он стоял на гряде, длинной и невысокой, обветренный, серый, как и сама земля. Днем он отдыхал в ослепительно сверкающей в лучах солнца зелени деревьев или в чистой белизне снега. Ночью были слышны поскрипывания досок и одинокий вой ветра в дымоходе. Да, это был хороший дом.

И в этом было нечто удивительное. Он любил свое обучение. Изучать свой бесконечный внутренний мир было для Далгетти радостью, а потом он переключился на исследование и внешнего мира — настоящего: он научился ощущать ветер, дождь, тепло лучей солнца, замечать великолепие зданий с высокими потолками и волну движения несущегося галопом коня, монотонность волн и смех женщин, ровное загадочное гудение огромных машин — настолько полно ощущать, что его охватывала жалость ко всем окружавшим его глухим, слепым и немым.

О да, он любил все это. Он был влюблен в само вращение планеты и огромные небеса над головой. Это был мир света, силы и быстрых ветров, и было бы горько оставить его. Но Тайхе был заперт в темноте.

— Мы всегда были всего лишь исследовательским и образовательным центром, — произнес он, растягивая слова. — Нечто вроде неофициального университета, готовящего научные кадры. Мы ни в коем роде никакая политическая организация. Вы бы очень удивились, насколько мы разнимся друг от друга по политическим убеждениям.

— Что из того? — пожал плечами Тайпер. — Это нечто большее, чем политика. Ваша работа, если она будет полностью завершена, изменит все наше общество, возможно, всю природу человека. Нам известно, что вы узнали больше, чем сделали это достоянием общественности. Следовательно, вы скрываете эти данные для собственных нужд.

— И вы хотите получить их для своих целей?

— Да, — ответил Тайлер. После паузы добавил: — Я презираю мелодраматичность, но если вы не станете сотрудничать с нами, нам придется поработать над вами. И еще у нас есть Тайхе, никогда не забывайте об этом. Один из вас сломается, если будем наблюдать за допросом второго.

«Мы направляемся в то же место! Там, где Тайхе!»

Лишь чудовищным усилием воли Далгетти удалось сохранить бесстрастное выражение на лице, а голос — звучать ровно.

— Так куда же мы направляемся?

— На остров. Мы скоро будет там. Самому мне скоро нужно будет вернуться назад, но вскоре туда прибудет мистер Банкрофт. Это должно убедить вас, насколько это дело важно для нас.

Далгетти кивнул.

— Могу я некоторое время подумать? Для меня это — нелегкое решение.

— Конечно. Надеюсь, вы примете правильное решение.

Тайлер встал и вышел вместе с телохранителями. Верзила, что дал ему перед этим выпивку, все так же сидел на том же месте. Психолог медленно начал укреплять свою волю. Слабое гудение турбин и свист реактивных двигателей и воздуха сделались более громкими.

— Куда мы направляемся? — спросил он.

— НЕ МОГУ СКАЗАТЬ ВАМ ЭТО. ПОЖАЛУЙСТА, ЗАТКНИТЕСЬ.

— Но, конечно…

Охранник не ответил. Но подумал: «Ри-вилла-ги-гей-ду… никогда правильно не могу произнести это чертово шпионское название… черт побери, ну и дыра же, Богом забытая!.. Может быть, удастся заработать на поездку в Мексику… Эта маленькая девушка в Гвиадо…»

Далгетти сосредоточился. Ревилла — теперь он знал. Острова Ревиллогигаду, маленькая группа примерно в 350–400 милях от мексиканского побережья, редко посещаемая, где жило всего несколько жителей. Его безошибочная память принялась за работу, анализируя изображение карты крупного масштаба, которую он однажды изучал. Закрыв глаза, он прикинул точные расстояния, широту и долготу, отдельные острова.

«Одну минутку, ведь там был один самый дальний остров на западе, относящийся к этой группе. И… — Он быстро пробежал по всему тому, что знал о Банкрофте. — Одну минутку, Бертран Мид, который, кажется, стоит во главе всего этого движения… да, точно, Мид владеет этим крошечным островом. Так вот куда мы направляемся!» Далгетти откинулся на спинку кресла, позволяя усталости овладеть им. Они прибудут спустя еще некоторое время.

Далгетти вздохнул и взглянул на звезды. «Почему люди выдумали такие нелепые созвездия, тогда как само небо столь огромно и полно гармонии!» Он знал, что едва они только сядут на землю, как он окажется в большой опасности. Пытки, увечья, даже смерть.

Далгетти снова закрыл глаза. И почти мгновенно уснул.

4

Они приземлились в темноте на маленьком поле. Ослепленный ярким светом, Далгетти не имел возможности осмотреться. В свободной серой униформе их встречали охранники с винтовками — наемные убийцы с суровыми выражениями на лицах. Далгетти послушно проследовал по бетону, по дорожке и далее через сад к большому изогнутому дому.

Он на секунду остановился, когда открылась дверь, и вгляделся в темноту. На широкий берег со свистом накатывали океанские волны. Он уловил чистый соленый запах моря и вдохнул его. Возможно, в последний раз он дышит этим воздухом.

— Идем, идем! — Чья-то рука подтолкнула его снова к движению.

Вниз по залитому холодным светом пустому коридору, вниз по эскалатору, в недра острова. Еще одна дверь, за которой — какое-то помещение. Грубый толчок. Дверь с грохотом захлопнулась за ним.

Далгетти огляделся. Камера была маленькой, обставленной очень просто: койка, туалет, умывальник, решетка вентилятора в стене. Больше ничего. Он попытался вслушаться с максимальной чувствительностью, но уловил лишь отдаленное путанное бормотание.

«Папа, — подумал он. — Ты тоже где-то здесь».

Он плюхнулся на койку и несколько секунд провел, анализируя эстетику планировки этой камеры. В ней чувствовалась даже некоторая приятная суровость, неосознанный баланс полного функционирования. Вскоре Далгетти уснул.

Его разбудил охранник, принеся поднос с завтраком. Далгетти попытался прочитать мысли этого человека, но не узнал ничего, что могло бы заинтересовать его. Он с жадностью поел под дулом автомата, вернул поднос и снова лег спать. То же самое повторилось и во время ленча.

Когда он снова встал, его чувство времени сказало ему, что сейчас 14.35. На этот раз перед ним стояли три человека, три рослых субъекта.

— Идем, — сказал один из них. — Никогда еще не видел никого, кому бы так хотелось дать в ухо.

Далгетти встал, пробежавшись рукой по волосам. Рыжая щетина царапнула ладонь. Это была уловка, чтобы дать ему время подчинить свою нервную систему под полный контроль. По ощущениям это напоминало падение в страшную пропасть.

— Сколько здесь ваших парней? — спросил он.

— Достаточно. Ну же, идем!

Он уловил шепот мысли: «Пятьдесят охранников, верно? Да, думаю, что пятьдесят».

Пятьдесят! Далгетти на деревянных ногах шел между двумя из них. Пятьдесят наемных убийц! И все они прошли подготовку, он знал это. Институт выяснил, что частная армия Бертрана Мида была отлично вымуштрована. Ничего бросающегося в глаза — официально они были лишь слугами и телохранителями, — но они знали, как стрелять.

И он был один, а их — целое море. Он был один, и никто не знал, где он, и с ним могло произойти все, что угодно. Его пробирала дрожь, когда он шел вниз по коридору.

В конце коридора располагалась комната со скамьями и письменным столом. Один из охранников указал на кресло в дальнем ее конце.

— Садись, — буркнул он.

Далгетти повиновался. Путы опоясали его запястья и лодыжки, прикрепив к подлокотникам и ножкам тяжелого кресла. Еще один ремень вокруг талии. Он посмотрел вниз и увидел, что кресло болтами крепилось к полу. Один из охранников подошел к столу и включил магнитофон.

В противоположном конце комнаты открылась дверь, и вошел Томас Банкрофт. Это был крупный человек, тучный, но пышущий здоровьем; его одежда свидетельствовала о его отменно хорошем вкусе. Седовласая львиная грива, с красивыми крупными чертами лица и пронзительными голубыми глазами. Он едва заметно улыбнулся и уселся за письменный стол.

С ним была женщина… Далгетти внимательнее оглядел ее. Он ее не знал. Она была среднего роста, чуть полноватая, светлые волосы были слишком коротко обрезаны, на ее широком славянского типа лице не было никакой косметики. Молодая, в хорошей форме, движущаяся уверенным мужским шагом. Со своими серыми глазами, изящно изогнутым носом и широкими хмурыми устами она могла бы стать красавицей, если бы того захотела.

«Одна из представительниц современного типа, — подумал Далгетти. — Машина из плоти и крови, пытающаяся быть мужественнее мужчины, разочарованная и несчастная, сама еще того не понимая, и еще более озлобленная из-за этого».

На мгновение его охватила печаль, огромная жалость к миллионам людей. Они не знали себя, они сражались сами с собой как дикие звери, метались, замкнутые в ночном кошмаре. Человек мог быть так велик, если бы только получил шанс.

Он взглянул на Банкрофта.

— Я знаю вас, — сказал он, — но боюсь, что у дамы в этом отношении преимущество передо мной.

— Моя секретарша и главный ассистент, мисс Казимир. — Голос политика был звучным, как у прекрасно настроенного инструмента. Он наклонился вперед через стол. Кассета вращалась в магнитофоне в полной тишине этой звуконепроницаемой комнаты.

— Мистер Далгетти, — начал он, — я хочу, чтобы вы уяснили себе, что мы не изверги. Хотя кое-какие вещи слишком важны для того, чтобы придерживаться обычных правил. В прошлом ради них происходило много войн и, может быть, вскоре предстоит снова сражаться. Для всех было бы легче, если бы вы сейчас согласились сотрудничать с нами. Никто и никогда не узнает, что вы сделали это.

— Допустим, я отвечаю на ваши вопросы, — сказал Далгетти. — Откуда вам знать, что я говорю правду?

— Конечно же, из-за применения неоскополамина. Не думаю, что у вас к нему иммунитет. Для нас слишком большим неудобством является то, что нам приходится допрашивать вас обо всех этих сложных вещах под его воздействием, но мы, безусловно, узнаем, отвечаете ли вы правильно на наши вопросы.

— И что потом? Вы возьмете и просто отпустите меня?

Банкрофт пожал плечами.

— А почему бы и нет? Может быть, некоторое время нам придется продержать вас здесь, но скоро благодаря вам со всем этим делом будет покончено, и вы будете освобождены.

Далгетти задумался. Даже он не смог бы противостоять наркотикам правды. И еще были более радикальные процедуры, префронтальная лоботомия, например. Он содрогнулся. Кожаные путы, опоясавшие тонкую его одежды, стали влажными от пота.

Он посмотрел на Банкрофта.

— Чего вам на самом деле нужно? — спросил он. — Почему вы работаете на Бертрана Мида?

Суровый рот Банкрофта разошелся в улыбке.

— А я считал, что это вы должны отвечать на вопросы, — заметил он.

— Буду ли я отвечать или нет зависит от того, чьи это будут вопросы, — ответил Далгетти. «Протянуть время! Отдалить его, мгновение ужаса, отдалить его!» — По правде говоря, то, что мне известно о Миде, не настраивает меня на дружеский лад. Но я могу ошибаться.

— Мистер Мид — один из наиболее крупных руководителей.

— Ну да! И он также является силой, стоящей за множеством политических фигур, включая вас. Он — настоящий глава движения акционистов.

— Что вам известно об этом? — резко спросила женщина.

— Это долго рассказывать, — начал Далгетти, — но конечная цель акционизма — это… Weltannschauung[6]. Мы еще никак не можем отойти от мировых войн и их последствий. Люди повсюду отворачиваются от великих, но смутно представляемых Целей с большой буквы в сторону более спокойных и ясно видимых взглядов на жизнь.

Аналогом является период Просвещения восемнадцатого столетия, который также последовал за периодом распрей между конфликтующими фанатиками. Вера в разум растет даже в сознании населения, вместе с духом умеренности и терпимости. Возникло отношение «подождать-и-посмотреть» ко всему, включая науки и в особенности к новой, только наполовину оформившейся науке психодинамики. Мир хочет некоторое время отдохнуть.

Но знаете, подобный образ мышления имеет и недостатки. Да, он приводит к появлению замечательных мысленных структур, но в них чувствуется некий холод. Там совсем мало настоящей страстности, слишком много осторожности; искусство, к примеру, становится все больше и больше стилизованным. Старые символы: религия, суверенное государство и какая-нибудь особенная форма правительства, ради которого когда-то люди отдавали свою жизнь, сейчас открыто подвергаются насмешкам. У себя в Институте мы можем сформулировать такое схематическое условие в очень строгом уравнении.

И вам это не нравится. Люди вашего типа нуждаются в чем-то большом. Но просто конкретной величины недостаточно. Вы можете всю свою жизнь посвятить науками или межпланетной колонизации или социальным исправления, как это с радостью делают многие — но это не для вас. Там, в глубине веков, вы утеряли образ матери-Вселенной.

Вы хотите могущественной церкви или могущественного государства или обожествления чего угодно, огромного загадочного символа, который возьмет от вас все, что у вас есть, и даст взамен лишь чувство принадлежности. — Голос Далгетти стал резким. — Короче говоря, ваша психика полностью не уравновешена. Вы не можете посмотреть в глаза правде и признать, что человек — одинокое существо и что его цель должна исходить из него самого, из его души.

Банкрофт нахмурил брови.

— Я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать лекции, — сказал он.

— Как хотите, — ответил Далгетти. — Я думал, что вам хотелось знать, что мне известно об акционизме. Это — лишь неточное словесное выражение. В сущности вы хотите быть Лидером Цели с большой буквы. Ваши люди, те, кто не является простыми наемниками, хотят быть Последователями. Только вот в наши дни нет Цели, если не считать вполне здравого развития отдельной человеческой личности.

Казимир склонилась над столом. В ее глазах светился огонь любопытства.

— Вы сами только что указали на недостатки, — заметила она. — Сейчас — период упадка.

— Нет, — возразил Далгетти. — Если вы не имеете в виду какие-нибудь дополнительные значения. Это необходимый период отдыха. Время восстановления для всего общества — вы знаете, суть дела великолепно укладывается в формулировки Тайхе. Как мы в Институте считаем, подобное состояние дел должно продлиться еще примерно семьдесят пять лет. За это время разум сможет (как мы надеемся) настолько окрепнуть, внедриться в базисную структуру общества, что, когда придет следующая огромная волна страстности, она не настроит людей друг против друга.

Настоящее время является… э-э… аналитическим. Восстанавливая собственное дыхание, мы начинаем понимать самих себя. Когда наступит следующий синтетический (созидательный или подъемный, называйте, как хотите) период, то он будет более здоровым психологически, чем все остальные до него. И человек не может позволить себе снова превратиться в безумца — только не в мире, где есть водородная и литиевая бомбы.

Банкрофт кивнул.

— И вы в Институте пытаетесь контролировать этот процесс, — сказал он. — Вы пытаетесь растянуть период… черт возьми, упадка! Да, я тоже, Далгетти, изучал современную школьную систему воспитания. Я знаю, какие почти неуловимые методы используются, чтобы внедрить в сознание подрастающего поколения определенные доктрины — путем той политики, которую осуществляют ваши люди в правительстве.

— Доктрины? Я бы сказал воспитание. Воспитание в традициях сдержанности и критического мышления. — Далгетти усмехнулся уголком рта. — Впрочем, мы здесь не для того, чтобы спорить по общим вопросам. Суть в том, что Мид считает себя мессией. Он естественный лидер Америки и всего мира — через Объединенные Нации, в которых мы сохраняем свое влияние. Он хочет восстановить то, что он сам называет «добродетелью предков»… видите, я слушал и его речи, и ваши, Банкрофт.

Эти добродетели состоят из послушания, физического и умственного, «выборным властям»; из «динамизма», который, коротко говоря, означает, что люди должны прыгать, когда им отдают такой приказ; из… Да стоит ли продолжать? Это старая песня. Жажда власти, восстановление Абсолютного Государства, в этот раз в планетарном масштабе.

Психологическими воззваниями к одним и обещаниями наград для других он создал для себя определенное число последователей. Но он достаточно умен, чтобы понимать, что не в силах вызвать революцию. Ему нужно, чтобы люди сами захотели его. Ему нужно, чтобы социальное течение повернуло вспять, пока не вернется к авторитарному строю — с ним во главе.

И вот здесь входит в игру Институт. Да, мы развили теории, которые по крайней мере кладут начало объяснениям фактов истории. Но это не просто накопление данных, а разработка строгих самокорректирующих символов, и нашим параматематикам как будто это удалось. Мы еще не опубликовали все свои находки из-за широты возможного их использования. Если вы точно знаете, как с ними обращаться, то вы можете создать мировое сообщество почти по любому желаемому образу — за период, не превышающий и пятидесяти лет! Но вы хотите эти наши знания для собственных целей.

Далгетти замолчал. Последовала долгая пауза. Его собственное дыхание казалось ему удивительно громким.

— Хорошо, — снова медленно кивнул Банкрофт. — Вы не рассказали нам ничего, чем бы мы не знали.

— Я прекрасно это осознаю.

— Ваши высказывания довольно недружественны, — заметил Банкрофт. — Вы недооцениваете возмутительного застоя и цинизма нашего века.

— Теперь вот вы используете громкие слова, — сказал Далгетти. — Факты говорят сами за себя. Бессмысленно использовать пристрастные моральные суждения относительно реальности; единственное, что вы можете сделать, — это попытаться изменить ее.

— Да, — согласился Банкрофт. — Хорошо, тогда мы попытаемся. Вы хотите помочь нам?

— Вы можете вышибить из меня дух, — произнес Далгетти, — но это не сделает вас специалистом в науке, на изучение которой мне понадобились многие годы.

— Да, но мы знаем, что у вас есть где это искать. На нашей стороне есть тоже светлые головы. Если дать им ваши данные и уравнения, то они смогут их решить. — Светлые глаза стали совершенно холодными. — Вы, похоже, так до конца и не осознали, в каком положении находитесь. Вы ведь пленник, понимаете?

Далгетти напряг мускулы. Он промолчал.

Банкрофт вздохнул.

— Приведите его, — приказал он.

Один из охранников вышел. Сердце Далгетти екнуло. «Папа», — подумал он с мучительной болью. Казимир встала прямо перед ним, пытливо глядя прямо в его глаза.

— Не глупите, — сказала она. — Это гораздо хуже, чем вы думаете. Расскажите нам.

Он взглянул на нее. «Я боюсь, — подумал он. — О Господи, я боюсь!» Собственный пот горечью наполнил его ноздри.

— Нет, — ответил он.

— Послушайте, они способны на все! — У нее был прелестный голос, низкий и мягкий, но сейчас он дрожал. От напряжения ее лицо побелело. — Ну же, человек, не приговаривай сам себя к… безумию!

В ней было нечто странное. Далгетти направил в ее сторону мыслезонд. Казимир наклонилась ближе, и он заметил признаки ужаса, хотя она и пыталась скрыть их. «Она не столь тверда, как хочет это представить… но тогда почему она с ними?»

Он пошел на блеф.

— Я знаю, кто вы. Сказать это вашим приятелям?

— Нет, вы не пойдете на это! — Она отступила, напряженная, и он уловил запах ее страха. Взяв через мгновение себя в руки, она произнесла:

— Ну ладно, делайте что хотите.

А под этим мысль, замедленная паникой: «Неужели он знает, что я агент ФБР?»

«ФБР! — Он дернулся. — О Господи!»

Когда она направилась к шефу, спокойствие вернулось к Далгетти, но ум его лихорадочно работал. Впрочем, почему бы и нет? Люди Института мало были связаны с федеральными детективами, которые современны отмены дискредитированной службы безопасности получили широкие полномочия. Они могли легко поддаться сомнениям относительно Бертрана Мида сами по себе и внедрить в его среду своих агентов. Среди них были женщины, а женщина всегда вызывает меньше подозрений.

По спине пробежали мурашки. Меньше всего ему хотелось, чтобы здесь был агент ФБР.

Дверь снова открылась. Четверо охранников ввели Майкла Тайхе. Англичанин остановился, глядя перед собой.

— Симон! — Это был крик, полный боли.

— Они причинили тебе зло, папа? — очень тихо спросил Далгетти.

— Нет-нет… пока еще. — Англичанин покачал седой головой. — Но ты…

— Не принимай так близко к сердцу, папа, — поторопился сказать Далгетти.

Охранники подвели Тайхе к первой скамье и усадили его. Старик и молодой встретились взглядом через пространство.

Тайхе мысленно заговорил:

«Что ты собираешься предпринять? Я не могу сидеть и позволить им…»

Далгетти не мог отвечать мысленно, но покачал головой.

— Со мной все будет в порядке, — вслух произнес он.

«Думаешь, что сможешь бежать? Я попытаюсь помочь тебе».

— Нет, — сказал Далгетти. — Что бы ни случилось, ты должен быть спокоен. Это приказ.

Он блокировал чувствительность, когда Банкрофт резко произнес:

— Хватит. Один из вас должен уступить. Если этого не сделает мистер Тайхе, то мы поработаем над ним и посмотрим, сможет ли это выдержать мистер Далгетти.

Он махнул рукой и взял сигару. Двое наемников подошли к креслу. В руках у них были резиновые дубинки.

Их первый удар пришелся Далгетти по ребрам. Он не почувствовал его — он установил нервный блок, — но зубы его лязгнули. И хотя он был нечувствителен к боли, но не мог не слышать…

Еще один удар, еще. Далгетти сжал кулаки. «Что делать, что делать?» Он посмотрел в направлении письменного стола. Банкрофт курил и с безразличием наблюдал за происходящим, словно это был какой-то малоинтересный эксперимент. Казимир повернулась к нему спиной.

— Тут что-то странное, шеф. — Один из наемников выпрямился. — Я не думаю, чтобы он что-то почувствовал.

— Наркотики? — Банкрофт помрачнел. — Нет, едва ли это возможно. — Он потер подбородок, пытливо глядя на Далгетти. Казимир повернулась и тоже посмотрела на Далгетти. Пот струился по лицу Майкла Тайхе, сверкая в холодном белом свете.

— И все же он, возможно, не чувствует боли, — сказал охранник.

Банкрофт поморщился.

— Я не сторонник крайних мер, — произнес он. — Но все же… я ведь предупреждал тебя, Далгетти.

«Убирайся отсюда, Симон, — прошептал Тайхе. — Убирайся!»

Далгетти вскинул свою рыжую голову. Он принял решение. Не стоит ломать кому-нибудь руки, ноги, выбивать глаз, протыкать легкие… и ведь здесь была Казимир, агент ФБР, возможно, ей удастся как-нибудь помочь ему, несмотря ни на что.

Он опробовал путы. Четверть дюйма прочной кожи… он мог бы разорвать их, но не сломает при этом и свои кости?

«Есть лишь один-единственный способ выяснить это», — подумал он.

— Я возьму паяльную лампу, — сказал один из охранников, стоявших в глубине комнаты. Его лицо было совершенно бесстрастным. «Большинство из этих наемников, наверное, умственно отсталые, — подумал Далгетти. — Как и большинство охранников в концлагерях двадцатого столетия. Никакого сочувствия к человеческому телу, которое они ломали, освежевывали и поджигали».

Он собрал себя в единое целое. На сей раз это был гнев, облако ярости заполонило его разум, красная дымка заволокла его зрение. Они осмелились!

Он зарычал, когда сила в нем накопилась. Он даже не почувствовал, как разорвались путы. То же движение перебросило его через всю комнату к двери.

Кто-то закричал. Один охранник прыгнул ему навстречу, настоящий великан. Далгетти ударил его кулаком, раздался треск, и голова гиганта просто вдавилась в его плечи. Но Далгетти уже был за ним. Закрытая дверь. Он врезался в нее, и дерево треснуло.

Пуля просвистела над его головой. Он петляя бросился по коридору, потом поднялся по ближайшей лестнице. Мчался он с такой скоростью, что стены сливались в одно белое пятно. Еще одна пуля угодила в панель рядом с ним. Он скрылся за углом, увидел окно и прыгнул в него, закрывая глаза рукой.

Пластик оказался крепким, но не выдержал удара ста семидесяти фунтов, двигавшихся со скоростью пятнадцать футов в секунду. Далгетти выпал на улицу!

Когда он ударился о землю, его ослепил солнечный свет. Перекатившись, он вскочил на ноги и бросился мимо лужайки в сад. На бегу он оглядел местность. В этом состоянии страха и гнева он не мог полностью контролировать свое мышление, но его память запомнила эти данные для дальнейшего их изучения.

5

Это здание было беспорядочно выстроено, двухэтажное, бесконечно извивавшееся между пальмами. От его фасада остров круто уходил к берегу и доку. С одного бока размещалось поле аэродрома, с другого — бараки охранников. На задней части в направлении движения Далгетти земля становилась неровной и дикой, камни и песок, острая, как нож, трава и заросли эвкалиптов тянулись вверх на добрые две мили. И с каждой стороны он видел бесконечные голубые воды океана. Где же ему спрятаться?

На бегу он не обращал внимания на злобные укусы чоллы и сухой воздух, судорожно заглатываемый его легкими. Но когда над его ухом просвистела пуля, то, услышав это, он непонятно из каких резервов смог прибавить еще больше в скорости. Бросив взгляд на свои преследователей, выбегавших из здания, он увидел людей в серой форме, державших в руках сверкающее на солнце оружие.

Он нырнул в заросли, упал на землю и на животе пополз к вершине холма. Оказавшись на противоположной стороне, он выпрямился и побежал по длинному склону. Еще одна пуля, и еще. Теперь они отставали от него почти на милю, но их пули могли поразить его с этого расстояния. Пригнувшись, он петляя продолжил бег. Пули поднимали вокруг него фонтанчики песка.

Шестифутовый утес громоздился на его пути — черная вулканическая скала, блестящая, как мокрое стекло. Он ударился о него на полной скорости. Он почти поднялся по торцу на его вершину и через мгновение, когда исчез момент движения, он успел ухватиться за какой-то корень и забросить себя на вершину. Он снова скрылся из виду своих преследователей. Он обогнул еще один огромный камень и остановился. У его ног к белому прибою опадала почти стофутовая отвесная скала.

Далгетти судорожно вдохнул воздух, его легкие работали как меха. «Придется совершить этот долгий прыжок вниз, — ошеломленно подумал он. — Если я не разобью череп о подводный риф, то могу зацепиться за что-нибудь там, под поверхностью океана, и погибнуть. Но что еще мне делать?»

Он сделал быструю прикидку. Он пробежал две мили вверх по склону за время, чуть превышающее девять минут — несомненно, рекорд для подобной местности. Его преследователям на это потребуется от десяти до пятнадцати минут. Но он не может вернуться назад так, чтобы его не заметили, и уж в этот раз они окажутся достаточно близко от него, чтобы нашпиговать его свинцом.

«Ладно, сынок, — сказал он себе. — Вот сейчас ты нырнешь, и тебе придется полагаться на несколько органов чувств».

Светлая водонепроницаемая одежда, испачканная растительностью острова, не должна стать помехой там, внизу, но он снял с ног сандалии и сунул их в сумку за поясом. Хвала всем богам, физическая сторона его подготовки включала водные виды спорта! Он пошел вдоль края утеса, выискивая место для прыжка вниз. У ног выл ветер.

Туда… прыгать вон туда! Там не было видно скал, несмотря на пенившийся прибой. Он вновь наполнил себя энергией, подогнул колени и подпрыгнул в небо.

Море, как молоток, ударило по его телу. Он выплыл на поверхность, судорожно вдохнул полный рот воздуха, наполовину с солеными брызгами, прежде чем его снова утянуло под воду. Камень царапнул его по ребрам. Он делал длинные гребки руками, всегда вверх, навстречу смутному белому мерцанию света. Он поймал гребень одной волны, оседлал его и перенесся на нем через острый, как лезвие бритвы, риф.

Отмель. Ослепший от постоянного дождя соленого тумана, оглушенный ревом океанских волн, он на ощупь двинулся в сторону берега. Узкая полоска гальки бежала вдоль подножия утеса. Он двинулся по ней, ища место, где спрятаться.

Вон там… проделанная морем пещера, футов десять в глубину. Дно ее было покрыто примерно на ярд довольно спокойной водой. Он с плеском упал внутрь и некоторое время лежал неподвижно, полностью изнуренный.

Было шумно. Глухой резонирующий звук заполнял пещеру, как внутренность барабана, но он обращал на это внимание. Он лежал на камнях и песке, и разум его по спирали уходил в небытие, позволяя телу восстанавливать свои силы.

Вскоре он пришел в себя и огляделся. В пещере было темно, в отфильтрованном зеленоватом свете можно было различить только черные стены и медленно вращающуюся воду. Многого не различишь под поверхностью — это хорошо. Он осмотрел себя. Порванная одежда, тело в ссадинах, длинная кровоточащая царапина на одном боку. Вот это уже плохо. Пятна крови на поверхности воды могут выдать его.

Морщась, он прижал друг к другу края раны и усилием воли остановил кровотечение. К тому времени, когда образуется достаточной величины сгусток и он сможет ослабить концентрацию, охранники спустятся сюда, вниз, ища его. У него осталось всего несколько минут. Теперь ему предстояло заняться операцией, противоположной набору энергии: замедлить метаболизм, биение сердца, понизить температуру тела, пригасить лихорадочную работу мозга.

Он начал двигать руками, махая взад-вперед, бормоча при этом «заклинания», как их называл Тайхе, самогипноза. Но это были лишь стилизованные жесты, направленные на пробуждение глубоко впечатанных в костный мозг рефлексов. «Сейчас я буду лежать спокойно и усну…»

Веки становятся тяжелыми, тяжелыми… они опускаются, влажные стены сменяются полным мраком, рука накрывает голову. Шум прибоя утих, превратился в слабое бормотание, шуршание юбки его матери, которой он не знал, она пришла пожелать ему спокойной ночи. Холод укутал всего его, словно вуали, одна за другой опускающиеся внутри его головы. Снаружи царила зима, а в его постели было так уютно…

Когда Далгетти услышал шорох ближайших шагов — едва слышных сквозь шум океана и его собственную дремоту — он почти забыл, что же ему нужно делать. Хотя нет, теперь он знал. Сделать несколько долгих, глубоких вдохов, насытить кровь кислородом, потом еще раз наполнить легкие воздухом и скользнуть под поверхность.

Он лежал там, в темноте, едва ли замечая эти смутные голоса.

— Пещера… где он вполне мог спрятаться.

— Нет, я ничего не вижу.

Шлепанье ног по камням.

— Ох! Проклятье, ушиб палец! Нет, это замкнутая пещера. Его здесь нет.

— Гм-м? Вот посмотри. Пятна крови на этом камне, правильно? По крайней мере он был здесь.

— Под водой? — Они стали тыкать прикладами воду, но не услышали звука удара о дно.

Женский голос.

— Если он здесь, под водой, то ему придется вынырнуть, чтобы глотнуть воздух.

— Когда? А нам нужно обыскать весь этот чертов пляж. Знаете, я просто брошу гранату в эту воду.

— Не будь идиотом! — резко крикнула Казимир. — Ты даже не узнаешь, достал ли ты его. Никто не способен выдержать без воздуха под водой больше трех минут.

— Да, правильно, Джо. Сколько мы уже находимся здесь?

— Думаю, что одну минуту. Дадим ему еще две. Проклятье! Вы видели, как он бежал? Он не человек!

— Однако его можно прикончить. — По-моему, он на гребне волны перекатился вон туда. И возможно, это рыбья кровь. Акула охотилась здесь за другой рыбой и сцапала ее.

— Или, если его тело отнесло течением, оно там, внизу, в безопасности, — заметила Казимир. — Не дадите сигарету?

— Вот, мисс. Хотя я и не собирался спрашивать, но почему бы и нет. Как вышло, что вы отправились с нами?

— Я стреляю не хуже тебя, дружок, — ответила Казимир, — и я хочу знать наверняка, что работа сделана как надо.

Последовала пауза.

— Уже почти пять минут, — сказала Казимир. — Если не появится теперь, то, значит, с ним в порядке. Особенно после кислородного голодания от этого бега.

В медленно ворочающихся мыслях Далгетти возникло холодное удивление относительно этой женщины. Он прочитал ее мысль, она была агентом ФБР, но она, кажется, почему-то очень хотела найти его.

— Ладно, давайте убираться отсюда.

— Вы идите, — сказала Казимир. — Я подожду здесь еще немного на всякий случай, а затем вернусь домой. Я устала следовать за вами.

— Ладно. Пошли, Джо.

Прошло еще четыре минуты прежде, чем боль и напряжение в легких стали нестерпимыми. Далгетти понял, что будет находиться в беспомощном, полусонном состоянии, когда поднимется, но его тело просто вопило о глотке воздуха. Медленно он вынырнул.

Женщина удивленно разинула рот. А потом вскинула руку с автоматическим пистолетом и направила ему прямо в лоб.

— Все в порядке, дружок. Вылазьте. — Ее голос был очень тих и слегка дрожал, но в нем слышалась твердость.

Далгетти выбрался на уступ и сел рядом с ней, свесив ноги, согнувшись, ожидая возвращения к нему сил. Когда он полностью пришел в себя, он взглянул на женщину и заметил, что она отошла к противоположному концу пещеры.

— Не пытайтесь прыгнуть, — сказала она. В ее глазах, привыкших к этому слабо мерцающему тусклому свету, он видел полуиспуг. — Я не знаю, что с вами делать.

Далгетти сделал долгий вдох и выпрямился, удобнее устраиваясь на холодном и скользком камне.

— Я знаю, кто вы, — сказал он.

— Ну и кто? — с вызовом спросила она.

— Вы — агент ФБР, внедренный в окружение Банкрофта.

Она прищурилась, сжав губы.

— С чего вы это взяли?

— Неважно… но это так. Это дает мне определенную власть над вами, какие бы намерения ни были у вас.

Светловолосая голова кивнула.

— Я думала об этом. Ваше замечание, сделанное там, в камере, указывало… ладно, я не могу рисковать. Особенно после твоего показа своих экстраординарных способностей, когда разорвали путы и сломали дверь. Я отправилась вместе с поисковой группой в надежде найти вас.

Он не мог не восхищаться быстротой работы ее мозга, скрытого за широкими ровными бровями.

— Можно было подумать, что вы работаете на них, — обвиняюще произнес Далгетти.

— Я не могла делать ничего, что могло бы вызвать подозрение, — ответила она. — Но я догадалась, что вы не просто так, от отчаяния спрыгнули с утеса. Наверное, вы надеялись где-нибудь спрятаться, и самым вероятным местом мне показалось под водой. Судя по тому, что вы уже сделали, я не сомневалась, что вы способны удерживать дыхание на необычайно долгий срок. — Она слегка улыбнулась. — Хотя и я предполагала, что это продлится так нечеловечески долго.

— У вас есть мозги, — заметил Далгетти. — А как насчет сердца?

— Что вы имеете в виду?

— Я хочу спросить, неужели вы теперь собираетесь бросить меня и доктора Тайхе на съедение этим волкам? Или вы поможете нам?

— Это зависит от некоторых обстоятельств, — ответила она, растягивая слова. — Для чего вы здесь?

Его рот печально искривился.

— Я здесь вовсе без какой-либо цели, — признался Далгетти. — Я просто пытался подобрать ключ к похитителям доктора Тайхе. Они перехитрили меня и доставили меня сюда. Теперь я должен спасти его. — Он впился взглядом в глаза женщины. — Похищение людей — это преступление, наказываемое федеральными властями. Ваш долг — помочь мне.

— У меня есть и другие, более важные обязанности, — возразила она. Наклонившись вперед, она с напряжением в голосе произнесла: — Но как вы собираетесь сделать это?

— Черт бы меня побрал, если я знаю. — Далгетти задумчиво посмотрел на берег, омываемый волнами. — Но ваш пистолет мог бы здорово пригодиться.

Она несколько секунд размышляла, нахмурив брови.

— Если я не сразу вернусь, они начнут охотиться за мной.

— Мы должны найти еще укрытие, — согласился он. — Тогда они решат, что я все-таки выжил и схватил вас. Они станут прочесывать весь остров в поисках нас. Если нас не обнаружат до наступления темноты, то они рассеяться настолько, что у нас появится шанс.

— Мне кажется, что было бы более благоразумным, если бы я вернулась, — сказала Казимир. — Тогда я могла бы помочь вам изнутри.

Он покачал головой.

— Угу. Перестаньте вести себя как герой в каком-нибудь детективе. Если вы оставите мне свой пистолет и скажете, что потеряли его, то это, несомненно, возбудит у них подозрение к вам, особенно в том состоянии, в каком они сейчас находятся. Если же вы не оставите его, то я по-прежнему останусь безоружным… и что вы можете сделать — одна женщина в этом осином гнезде? А сейчас нас двое, и у нас есть оружие. Мне кажется, это лучший выход.

Через некоторое время она кивнула.

— Хорошо, ваша взяла. Допустим… — Полуопущенный пистолет снова дернулся. — …я помогу вам. Кто вы? Кто вы такой, Далгетти?

Он пожал плечами.

— Скажем, ассистент доктора Тайхе, обладающий кое-какими необычными способностями. Вы достаточно хорошо знаете Институт, чтобы понимать, что речь идет не просто о междоусобице двух ганстерских групп.

— Интересно… — Внезапно она снова убрала пистолет в кобуру. — Ладно. Пока пусть будет так!

На Далгетти накатила волна облегчения.

— Спасибо, — прошептал он. — Куда мы можем пойти?

— Я плавала здесь в более спокойных местах, — произнесла она. — И знаю одно место. Подождем там.

Она подошла к выходу и выглянула. Наверное, кто-то позвал ее: она в ответ замахала рукой. Потом она постояла, прислонившись к скале, и Далгетти заметил сверкание морских брызг в ее волосах. Через долгах пять минут она снова повернулась к нему.

— Все в порядке, — сказала она. — Последний из них только что поднялся вверх по тропе. Идемте. — Они пошли вдоль берега. Ярость моря заставляла его дрожать. Казалось, будто зубы мира пожирают скалы — такое раздавалось скрежетание сквозь фырканье и рев прибоя.

Берег изогнулся внутрь, образуя небольшой заливчик, защищенный выступающими шхерами. Вверх от него тянулась узкая тропа, но женщина махнула в сторону океана.

— Вон туда, — сказала она. — Следуйте за мной. — Она сняла туфли, как и он, и проверила кобуру: пистолет был водонепроницаемый, но все равно было ни к чему, если бы он выпал. Она ступила в море и поплыла кролем, мощно загребая руками.

6

Они вскарабкались на один из крутых уступов, возвышавшихся над берегом ярдов на десять. До поверхности воды от него была добрая дюжина футов. В середине его была трещина, образующая маленькую впадину, невидимую ни с земли, ни с воды. Они забрались в нее и сели, тяжело дыша. Сзади шумел океан, и они чувствовали холод воздуха, обдувавшего их мокрые спины.

Далгетти прислонился к гладкой поверхности камня и взглянул на женщину, которая безразлично подсчитывала, сколько патронов еще осталось в ее патронташе. Тонкая намокшая туника и брюки подчеркивали стройность ее великолепного тела.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Казимир, — ответила она, не поднимая глаз.

— Я хочу знать ваше имя. Меня зовут Симон.

— Елена, если вам так хочется это знать. Четыре пачки по сто плюс десять уже в магазине. Если уж нам придется стрелять, то лучше целиться получше. Это не «магнум», и чтобы парализовать человека, в него нужно попасть как следует.

— Что ж, — пожал плечами Далгетти, — тогда мы им устроим тут фейерверк! Клянусь, мы за себя уж постоим!

— О нет! — Он так и не понял, было ли это подтверждение или страх. — Только не в такое время.

— Да, это не способствует росту моей популярности, — согласился он. — Все при виде меня вспоминают о вязе. Но, как говорят во Франции, мы теперь о-о-одни, mon cherry, и даже дерево дает густую тень.

— Не забивайте себе голову подобными мыслями, — резко произнесла Елена.

— О, у меня в голове множество идей, хотя, признаюсь, мы сейчас не там, где занимаются их осуществлением. — Далгетти переплел пальцы за головой и, моргая, уставился в небо. — Эх, сейчас бы полный бокал мятного коктейля!

Елена нахмурила брови.

— Если вы пытаетесь убедить меня, что вы самый обыкновенный американский парень, то можете сразу отказаться от этих попыток, — тихо сказала она. — Подобного рода… эмоциональный контроль, в такой ситуации, лишь делает вас менее человечным.

Далгетти молча выругался. «Да, она удивительно быстро соображает. И у нее вполне может хватить ума, чтобы понять…

Неужели мне придется убить ее?»

Он выбросил из головы эту мысль. Он мог справиться с любыми запретами, воспитанными в нем за годы жизни, включая убийство, если будет нужно, но он никогда не хотел этого. Нет, это исключено.

— Что известно ФБР?

— А почему я должна отвечать вам?

— Ну, было бы неплохо узнать, ждать ли нам подкрепления.

— Нет. — Голос ее был бесцветным. — Я вполне могу вам это сообщить. Институт в любом случае может узнать об этом через свои связи в правительстве… чертов спрут! — Она посмотрела в небо. Далгетти провел взглядом по изгибу ее скул. Необычное лицо — нечасто случается видеть столь странно приятные сочетания. Слабый отход от симметрии…

— Некоторое время мы размышляли о Бертране Миде, как и любой способный мыслить человек, — бесстрастно начала она. — Как жаль только, что в нашей стране лишь горстка таких людей!

— Именно это обстоятельство Институт и пытается исправить, — заметил Далгетти.

Елена не обратила внимания на это замечание.

— В конце концов было решено внедрить агентов в самые различные его организации. Я нахожусь рядом с Томасом Банкрофтом уже примерно два года. Мое прошлое было тщательнейшим образом фальсифицировано, и сейчас я являюсь полезной помощницей. Но даже при этом только совсем недавно я вошла в доверие настолько, чтобы получить некоторые намеки о происходящем. Насколько мне известно, ни одному из агентов ФБР не удалось узнать столько.

— И что же вы узнали?

— В сущности то же самое, что вы описывали в камере, плюс другие детали о том, чем же на самом деле они занимаются. Институт, очевидно, намного раньше нас узнал о планах Мида. И каковы бы ни были ваши цели, но их не слишком хорошо характеризует то, что вы раньше не попросили у нас помощи.

Решение похитить доктора Тайхе было принято всего две недели назад. У меня не было возможности связаться со своими помощниками в организации — всегда кто-нибудь да находился поблизости. Вся эта шайка великолепно организована, и даже те, кто находится вне подозрений, почти не имеют возможности работать вне наблюдений, особенно если они пробились на самый верх и знают важную информацию. Каждый шпионит за каждым и периодически подает рапорты.

Она резко взглянула на собеседника.

— Вот так. Никому из официальных лиц не известно, что я нахожусь здесь, и если я исчезну, это назовут как прискорбный несчастный случай. Ничего нельзя будет доказать, и я сомневаюсь, что у ФБР вообще будет когда-либо другая возможность внедрить в эту организацию столь же эффективного шпиона.

— Но у вас ведь уже достаточно доказательств для налета, — рискнул заметить он.

— Нет, к сожалению. До самого последнего времени, когда мне стало известно о готовящемся похищении доктора Тайхе, я не знала наверняка, что здесь происходит нечто нелегальное. В законе нет ничего против людей, имеющих один и тот же склад ума, знающих друг друга я организовавших нечто вроде клуба. Даже если они наняли головорезов и дали им в руки оружие, то закон тут бессилен. Акт № 1999 запрещает создание частных армий, но было бы сложно доказать, что у Мида именно такая.

— Да у него ее и нет, если признаться, — заметил Далгетти. — Эти наемники не больше того, кем они и хотят казаться — телохранителями. Вся основная борьба идет в основном на… умственном уровне.

— Я так и поняла. Но могут ли в свободной стране быть запрещены дискуссии и пропаганда? Не говоря уже о том, что организация Мида включает в себя некоторых могущественных людей из самого правительства. Если мне удастся выбраться отсюда живой, мы сможем повесить на Томаса Банкрофта обвинение в похищении, отягощенном угрозами, нанесением увечий и тайном заговоре, но это не коснется основной части этой группы. — Она сжала кулаки. — Словно бы сражаешься с тенями.

— «Ты ведешь войну с сиянием заходящего солнца. Осуждение последует быстро, мой господин!» — процитировал Далгетти. «Потом» Гериота был одной из нескольких поэм, которые ему нравились. — Вывести Банкрофта из игры — это уже кое-что! — добавил он. — Сражаться с Мидом нужно не физически, а путем изменения условий, при которых он должен работать.

— Изменять их на что? — она с вызовом посмотрела ему в глаза. Далгетти отметил, что в их серой глубине сверкали золотые искры. — Чего хочет Институт?

— Здорового мира, — ответил он.

— Интересно, — начала Елена, — может, Банкрофт больше прав, чем вы. Может, мне следует в конце концов быть на его стороне?

— Я понимаю так, что вы предпочитаете либеральное правительство, — сказал Далгетти. — В прошлом оно рано или поздно распадалось, и в основном из-за того, что в нем не было достаточно людей умных, бдительных, достаточно крепких, чтобы сопротивляться неизбежному наступлению власти на свободу.

Институт пытается сделать две вещи: создать совокупность граждан такого типа и одновременно построить общество, которое само создает людей подобного рода и поддерживает эти черты в них. Это возможно, со временем. В идеальных условиях по нашим оценкам это заняло бы триста лет для всего мира. Но, разумеется, на самом деле это будет дольше.

— Но какого конкретно типа люди нужны? — холодно спросила Елена. — Кто принимает решение об этом? Вы! Вы — точно такие же, как и все остальные реформисты, включая Мида, — поборники изменений всей человеческой расы согласно собственным идеалам, нравятся ли это людям или нет.

— О, им это понравится, — улыбнулся он. — Это ведь часть процесса.

— Эта тирания хуже, чем с кнутами и колючей проволокой, — резко произнесла Елена.

— Однако вы не испытали ни то, ни другое.

— Вы должны знать, что это такое, — обвиняюще сказала она. — У вас есть данные и уравнения, чтобы быть… инженерами-социологами.

— В теории, — заметил он. — На практике же это не так все просто. Социальные силы так велики, что… в общем, нас могут превзойти прежде, чем мы что-либо закончим. И еще есть множество вещей, в которых мы еще так и не разобрались. Это все займет десятилетия, может даже, столетия, — полностью завершить создание теории динамики человека. Мы лишь на шаг опережаем политиков, правящих массами при помощи давления, но еще не достигли той точки, когда можно использовать правила скольжения. Нам придется еще нащупывать свой путь.

— Тем не менее, — сказала она, — вы заложили начало знания, которое ведет к истинной структуре общества и процессу ее создания. Получив это знание, человек сможет вовремя построить со временем собственный мировой порядок так, как он того хочет, стабильную культуру, которой будут неведомы ужасы угнетения или упадка. Но вы скрываете даже само то, что у вас есть подобного рода информация. Вы втайне от всех используете ее.

— Потому что вынуждены, — произнес Далгетти. — Если бы стало общеизвестно, что мы тут и там оказываем давление и даем советы, ведущие к желанному нам пути, то все бы разлетелось на куски. Люди не любят, когда их подталкивают к чему-либо.

— И вы все равно делаете это! — Одна рука женщины опустилась к кобуре. — Вы, клика, состоящая, возможно, из ста человек…

— Больше. Вы были бы удивлены, если бы узнали, сколько нас.

— Вы решили, что вы — всемогущие арбитры. Ваша высшая мудрость приведет бедное слепое человечество на дорогу в рай. Я же говорю, что это дорога в ад! В последнем столетии у нас были диктатуры элиты и диктатуры пролетариата. Сейчас же, похоже, зарождается диктатура интеллектуалов. Мне ни одна из них не по душе!

— Послушайте, Елена. — Далгетти прилег на один локоть и посмотрел ей в лицо. — Все не так просто. Хорошо, у нас есть некие особенные знания. Впервые осознав, чего же мы достигли в своих исследованиях, мы были поставлены перед дилеммой: опубликовать ли публично свои результаты или только некоторые, выборочно, наименее важные находки. Неужели вы не видите: что бы мы ни делали, решать предстояло нам, нескольким людям? Даже уничтожение всех наших сведений — это уже какое-то решение.

Его голос стал более твердым:

— Итак, мы сделали то, что, как я считаю, было правильным выбором. История с такой же убедительностью, как и наши вычисления, показывает, что свобода — это не «естественное» состояние человека. В лучшем случае это состояние метаболизма, всегда слишком предрасположенное обратиться в тиранию. Тирания может быть введена извне при помощи лучше организованных армий завоевателей или возникнуть изнутри — волею самого народа, отдавшего свои гражданские права уважаемому всеми человеку, могущественному лидеру, основывавшему государство абсолютной власти.

— Какую пользу хочет Бертран Мид извлечь из наших находок, если бы ему стало известно о них? Положить конец свободе, воздействуя на людей, пока они сами не захотят этого. И весь ужас и проклятье здесь в том, что осуществить цель Мида гораздо легче, чем нашу.

Итак, предположим, мы бы открыли людям наши знания. Предположим, мы дали бы образование любому, кто захотел бы этого, научили пользоваться нашей техникой. Неужели вы не понимаете, к чему бы это привело? Неужели вы не видите ту борьбу, что идет за контроль над человеческим сознанием? Она могла начаться самым невинным образом, вроде планов какого-нибудь бизнесмена провести более эффективную рекламную кампанию.

А кончилась бы она сумятицей пропаганды, контрпропаганды, социальными и экономическими манипуляциями, коррупцией, соревнованием между ведущими служащими… и так далее, что в итоге вылилось бы в насилие.

Все когда-либо записанные психодинамические тензоры не остановят пулемет. Насилие, овладевшее обществом, бросает его в хаос, к вынужденному миру… и миротворцы, возможно, обладающие самой лучшей волей в мире, прибегнут к технике Института, чтобы восстановить порядок. И тогда один шаг ведет к другому, власть становится все более и более централизованной, и очень скоро перед вами снова будет тоталитарное государство. Только в этом случае его уже никогда нельзя будет разрушить!

Елена Казимир прикусила губу. Легкий ветерок скользнул по каменной стене и растрепал ее яркие волосы. После долгой паузы она сказала:

— Возможно, вы правы. Но у сегодняшней Америки в целом хорошее правительство. Вы могли бы дать им знать.

— Слишком рискованно. Рано или поздно кто-нибудь, скорее всего, из идеалистических побуждений, сделал бы все достоянием гласности. Поэтому мы держим в секрете даже сам тот факт, что существуют наши наиболее важные уравнения — и именно по этой причине мы не просили помощи, когда детективы Мида узнали о наших исследованиях.

— Откуда вы знаете, что ваш драгоценный Институт не станет такой же олигархией, как вы только что описали?

— Я не знаю, — честно ответил он, — но это невероятно. Видите ли, рекруты, которые неизбежно узнают обо всем, что мы знаем, проходят тщательную обработку и обращаются в вашу сегодняшнюю веру! И мы узнали достаточно много о психологии отдельной личности, чтобы осуществлять подобную обработку! И они продолжат это со следующим поколением, и так далее.

Тем временем мы надеемся, социальная структура и психологический климат будут так модифицированы, что со временем кому-либо станет очень трудно, если не невозможно, установить абсолютный контроль любыми путями: как я уже говорил, даже полностью разработанная психодинамика не всемогущая. К примеру, обычная пропаганда совершенно неэффективна в отношении людей, умеющих критически мыслить.

Когда достаточное количество людей по всему миру будут обладать психическим здоровьем, мы сделаем эти знания всеобщими. А до тех пор мы вынуждены держать его под спудом и тихо-мирно наблюдать за тем, чтобы кто-нибудь другой независимо от нас не узнал об этих же вещах. Кстати, большая часть таких предосторожностей состоит просто в привлечении в наши ряды многообещающих исследователей.

— Мир слишком велик, — очень тихо сказала Елена. — Вы не можете предвидеть все, что может случиться. Слишком многое идет не так, как надо.

— Возможно. Мы должны идти на такой риск. — Его собственный взгляд был мрачен.

Некоторое время они посидели в молчании. Потом Елена сказала:

— Все это звучит очень мило. Но… кто вы такой, Далгетти?

— Симон, — поправил он.

— Кто вы такой? — повторила она. — Вы делаете такие вещи, которые, как я думала, человеку не под силу. Вы человек?

— Да. Так мне говорят. — Он улыбнулся.

— Да? Интересно! Как же стало возможным, чтобы вы…

Он поднял палец.

— Ага! Право неприкосновенности личности. — И он вмиг стал серьезен. — Вам уже слишком многое известно. Я должен быть уверен, что вы будете держать это в секрете всю свою жизнь.

— Поживем — увидим! — сказала Елена, не глядя на него.

7

Садящееся солнце превратило воды океана в пылающий костер, и остров вздымался над ними подобно сгустку ночи на фоне темнеющего неба. Далгетти размял затекшие мускулы и посмотрел на залив.

В протекшие часы ожидания между ним и женщиной было сказано немного слов. Иногда он со старательной небрежностью опытного аналитика ронял несколько вопросов и получал желаемую реакцию. Он узнал о ней немного больше — дитя задушенных умирающих городов и призрачной семейной жизни восьмидесятых годов двадцатого столетия, вынужденная заковать себя в твердый панцирь, всю жизнь чему-то обучавшаяся, стремившаяся найти подходящую для себя работу, а теперь в этой работе искавшую какой-то идеал, коим она могла бы заменить нежность, которую никогда не знала.

Он ощутил к ней чувство жалости, но сейчас почти ничем ей помочь не мог. На ее собственные вопросы он отвечал осторожно. Ему вдруг пришло в голову, что он в некотором смысле тоже, как и она, одинок. «Но, разумеется, я против этого не возражаю… или это не так?»

Главным образом, они пытались обговорить свои следующие шаги. На некоторое время, по крайней мере, у них была одна цель. Елена описала план дома и примыкающей к нему территории и указала камеру, в которой обычно содержался Тайхе. Но для разработки тактики они сделать могли немногое.

— Если Банкрофт основательно встревожится, — начала она, — он переправит доктора Тайхе куда-нибудь в другое место.

Он согласился.

— Вот почему лучше всего нанести удар сегодня, прежде чем он достигнет такой стадии беспокойства. — Эта мысль болью отдалась внутри него. «Папа, что же они делают с тобой сейчас?»

— Кроме того, не стоит забывать о проблеме пищи и воды. — Голос ее стал хриплым от жажды и унылым от голода. — Мы долго не сможем оставаться здесь. — Она как-то странно посмотрела на него. — Ты не чувствуешь слабости? — Они давно уже перешли на «ты».

— Пока еще нет, — ответил он. Он заблокировал все ощущения.

— Они… Симон! — Елена схватила его за руку. — Лодка… слышишь?

Бормотание мотора перебивало шум волн и прибоя.

— Да. Быстро… вниз.

Они выбрались на уступ и соскользнули вниз по дальней стенке утеса. Море билось у ног Далгетти, и пена клочьями пролетала над головой. Он нагнулся низко и схватил ее за талию, когда она поскользнулась. Воздушная лодка рычала над головой, сверкая золотом в лучах заходящего солнца. Далгетти нагнулся, позволяя бурунам окатить его своим холодом. Уступ, под которым они скрывались, был гладким, и зацепиться было почти не за что.

Лодка сделала круг, на малой скорости ее двигатели работали особенно громко. «Сейчас они ищут ее. Они, должно быть, уверены, что я еще жив».

Белая вода ревела над его головой. Он торопливо глотнул воздух, прежде чем следующая волна не накрыла их. Их тела были полностью погружены в воду, их не должны увидеть в этой дымке пены… но гудение моторов слышалось все ближе, и на борту лодки должны быть пулеметы.

Далгетти напряг мышцы живота, ожидая, когда автоматная очередь поразит его.

Тело Елены выскользнуло из его руки и скрылось под водой. Но он продолжал цепляться за выемку в скале, не смея последовать за ней. Взгляд украдкой вверх — да, самолет снова скрылся из виду, возвращаясь назад, к полю. Он ослабил хватку и погрузился в волны. Над водой показалась голова девушки. Она оттолкнула его руку и сама выбралась на скалу. Но когда они снова оказались во впадине, ее зубы дрожали от холода, и она прижалась к нему в поисках тепла.

— О’кей, — тихо сказал он. — Все в порядке, теперь все в порядке. С этой минуты ты можешь считать себя полноправным членом нашего клуба Тихоокеанских вет-те-еранов.

— Я… о-о! Вниз!

Посмотрев на кромку, Далгетти увидел, как по тропинке спускаются люди. Их было шестеро, и все они были с оружием. На спине одного виднелась походная рация. Они были почти невидимы в тени утеса, когда начали спускаться к берегу.

— Они все еще охотятся за нами! — простонала девушка.

— А ты ожидала иного, да? Я надеюсь лишь на то, что они не заявятся сюда. Неужели никому больше неизвестно об этом месте? — Он сказал это почти в ухо ей.

— Да, думаю, что никому, — выдохнула она. — Только я и отваживалась плавать в этом районе острова. Но…

Далгетти мрачно ждал. Солнце наконец село, сумрак сгустился. На востоке замерцало несколько звездочек.

Наемники закончили поиски и в шеренгу выстроились вдоль берега.

— Ого! — пробормотал Далгетти. — У меня есть одна идея. Банкрофт так тщательно прочесал землю, потому что уверен, что я где-то в море. На его месте я предположил бы, что я должен был заплыть настолько далеко, чтобы меня могло подобрать какое-нибудь судно. Поэтому… он станет охранять любые возможные для высадки подступы.

— Что же нам делать? — прошептала Елена. — Даже если бы мы могли проплыть вне поля их зрения, мы не сможем нигде выйти на берег: большая часть этого острова — отвесные скалы. Или ты можешь?..

— Нет, — ответил он. — Независимо от того, что ты могла бы думать обо мне, но на моих ногах нет вакуумных чашечек. На какое расстояние стреляет прицельно твой пистолет?

Она посмотрела на кромку. Ночь вступала в свои права — остров теперь казался стеной темноты, у подножия которой уже не видны были люди в сером.

— Ты не можешь видеть! — запротестовала она.

Он стиснул рукой ее плечо.

— О нет, могу, милая. Но вот достаточно ли я хороший стрелок, чтобы… Нам придется попытаться, вот и все.

Ее лицо маячило перед ним белым пятном, и от страха неизвестности в ее голосе зазвенел металл:

— Частично тюлень, частично кошка, частично олень, частично что еще? Не думаю, что ты человек, Симон Далгетти.

Он не ответил. Вызванное усилием воли ненормальное расширение зрачков болью отдалось в глазах.

— Что еще сделал доктор Тайхе? — Ее голос звучал холодно-спокойным в темноте. — Нельзя изучать человеческий разум, не изучая и тело. Что он сделал? Ты — мутант, о котором всегда ходили слухи? Неужели доктор Тайхе создал или обнаружил homo superior?

— Если я не попаду в их передатчик прежде, чем они смогут воспользоваться им, — сказал он, — я станут homogenized.

— Ты не можешь отделаться от этого смехом, — произнесла Елена сквозь стиснутые зубы. — Если ты не нашей породы, то я должна предположить, что ты — наш враг… пока ты не докажешь обратное! — Ее пальцы крепко обхватили его руку. — Именно этим твоя маленькая банда в Институте и занимается? Неужели они решили, что обычных людей недостаточно для развития цивилизации? Неужели они подготавливают приход твоей породы к власти над людьми?

— Послушай, — устало сказал Далгетти. — В данный момент мы просто двое смертных, за которыми охотятся. Так что заткнись!

Он вытащил пистолет из ее кобуры и сунул в магазин полную обойму. Сейчас его зрение было настроено на полную мощность, и ее лицо с серыми тенями вдоль сильных скул под расширившимися в испуге глазами белело на фоне влажной скалы. За рифами воды океана пенились в тени, матово отблескивая, словно от металлической поверхности пистолета, под слабым светом звезд.

Впереди него, когда он поднялся, линия охранников выступила подобно бледной тени на темном фоне вертикальной стены острова. Они установили один тяжелый пулемет в сторону океана и не включенный еще прожектор отдыхал поблизости. И хотя эти вещи таили угрозу для него, но первым делом он должен покончить с передатчиком, который мог вызвать на подмогу весь гарнизон.

Там! Небольшой бугорок на спине одного наемника, беспокойно расхаживавшего по берегу, не слишком приближаясь к воде, с автоматом в руках. Далгетти поднял пистолет, неторопливо прицелился, сосредоточиваясь и жалея, что у него нет винтовки. «Вспомни свои практические навыки в стрельбе по мишеням: рука свободна, пальцы вытянуты, не тяни спусковой крючок, но нажимай; необходимо сразу же попасть!»

Он выстрелил. Это оружие было военного образца, почти бесшумное и без выдающего Местонахождение снопа искр. Первая пуля развернула наемника и бросила его на песок и камни. Далгетти принялся нажимать на спусковой крючок, поднимая фонтанчики песка вокруг жертвы, осыпая его грудой свинца, которая должна была уничтожить передатчик.

Хаос на берегу! Если луч прожектора ударит ему прямо в глаза, когда они необычайно чувствительны, то он ослепнет на несколько часов. Он выстрелил, тщательно прицелившись, и разбил линзы и лампы. Безумно застрекотал пулемет, стреляя наугад в темноту. Если кто-нибудь еще на острове услышит этот звук… Далгетти снова выстрелил, и наемник выронил свое оружие.

Вокруг него зажужжали пули, улетая в темноту. Вот упал один, второй, третий. Четвертый побежал по тянувшейся вверх тропе. Далгетти выстрелил и промахнулся, и так еще два раза. Сейчас он будет вне пределов досягаемости, поднимет тревогу… есть! Он медленно упал, как сломанная кукла, и покатился по тропе. Двое оставшихся бросились в укрытие пещеры, не давая возможности добраться до них.

Далгетти вскарабкался на скалу, прыгнул в залив и поплыл к берегу. Пули всколыхнули поверхность воды. «Интересно, слышат ли они мое приближение в шуме океанских волн?» — подумал Далгетти. Скоро он окажется достаточно близко, чтобы его мог заметить и обычный человек. Он полностью сосредоточился на плавании.

Его ноги коснулись песка, и он вышел на берег. С него стекала вода. Пригнувшись, он ответил на выстрелы из пещеры. Теперь свист и вой были повсюду вокруг него. Казалось невозможным, чтобы и они могли слышать что-нибудь еще. Стиснув зубы, он пополз в сторону пулемета. Бесстрастной частью своего сознания он отметил, что стрельба ведется наугад. Значит, они еще не видели его.

Человек, лежащий возле пулемета, был еще жив, но без сознания. Этого было достаточно. Далгетти нажал на спусковой крючок. Ему никогда прежде не доводилось иметь дело с таким оружием, но он должен быть готов к действию — всего несколько минут назад из него пытались убить его. Он направил пулемет на вход в пещеру и нажал на спуск.

Отдача заставила пулемет затанцевать, пока он не приловчился к нему. Он не мог видеть никого в пещере, но зато мог поливать свинцом ее стены. Он стрелял целую минуту и лишь затем остановился. Потом под углом пополз к утесу. Скользнув по нему, он приблизился к входу и стал ждать. Изнутри не доносилось никаких звуков.

Он рискнул на несколько мгновений заглянуть в пещеру. Да, пулемет сделал свое дело. Его слегка затошнило.

Когда он вернулся, Елена выбралась из воды. Она как-то странно посмотрела на него.

— Обо всех позаботился? — бесстрастно спросила она.

Он кивнул, но, вспомнив, что она вряд ли заметила его кивок, сказал вслух:

— Да, думаю, что так. Возьми какое-нибудь оружие и идем.

Сейчас, когда его нервная система была настроена на ночное видение, не составляло особого труда усилить восприимчивость и других органов и уловить ее мысль: «…не человек. Зачем ему беспокоиться, что он убивает людей, если он сам не человек?»

— Но я действительно беспокоюсь, — тихо произнес он. — Я никогда раньше не убивал никого, и мне не нравится это.

Она отпрянула от него. Это было ошибкой, понял он.

— Идем, — сказал он. — Вот твой пистолет. Но лучше бы ты взяла автомат, если умеешь с ним обращаться.

— Да, — согласилась девушка. Он снова понизил уровень своей восприимчивости, ее голос звучал тихо и сурово: — Да, я умею им пользоваться.

«Против кого?» — подумал он. Он поднял автомат, лежавший рядом с одним из убитых.

— Идем, — повторил он. Повернувшись, он стал подниматься по тропинке. По спине пробежали мурашки, когда он подумал, что она идет сзади, находясь на грани нервного срыва.

— Мы идем спасать Майкла Тайхе, ты не забыла? — прошептал он через плечо. — У меня нет военного опыта, поэтому, вероятно, мы наделаем кучу ошибок, о которых пишут в книгах. Но мы должны освободить доктора Тайхе.

Она не ответила.

На верху тропы Далгетти снова лег на живот и пополз по гребню. Он медленно поднял голову и посмотрел перед собой. Никто не двигался, ничто не шевелилось. Он встал и пошел вперед, низко пригнувшись.

Заросли в нескольких ярдах впереди мешали видеть дальше. И лишь далеко, у конца склона, мелькали огоньки. Один из этих ослепительных огней — резиденция Банкрофта. Как проникнуть туда так, чтобы их не заметили? Он подтянул Елену к себе. Мгновение она сопротивлялась его движению, потом подчинилась.

— Есть какие-нибудь идем? — спросил он.

— Нет, — ответила девушка.

— Я могу притвориться мертвым, — высказал он предположение. — Ты могла бы заявить, что я схватил тебя, но потом вернула себе пистолет и убила меня. Возможно, тогда они не станут подозревать и занесут меня внутрь.

— Ты думаешь, что сумеешь разыграть такой обман? — Она снова отпрянула от него.

— Конечно. Сделать небольшой порез и дать ему возможность кровоточить, чтобы он выглядел как пулевое ранение, которое, между прочим, обычно не так сильно кровоточит. Замедлить удары сердца, как и дыхание, пока обычные чувства будут уже не в состоянии их различить. Почти полное мышечное расслабление, включая даже те неромантические аспекты смерти, о которых предпочитают не говорить. О, да.

— Теперь я знаю, что ты не человек, — заявила Елена. Голос ее дрожал. — Ты — искусственное создание? Неужели они сделали тебя в лаборатории, Далгетти?

— Мне бы хотелось лишь услышать твое мнение о моем плане, — пробормотал он, подавляя закипавший внутри него гнев.

Чтобы избавиться от страха перед ним, Елене, наверное, пришлось приложить немалые усилия. Но все же она смогла покачать головой.

— Слишком рискованно. После всего того удивительного, что ты продемонстрировал передо мной, обнаружив твой труп, я бы на их месте первым делом всадила пулю в голову… и, может быть, в сердце, чтоб уж наверняка! Или ты выживешь и после этого?

— Нет, — признался он. — Хорошо, это было просто предложение. Давайте приблизимся к дому.

Они стали пробираться сквозь заросли кустарника и траву. Ему казалось, что целая армия делает меньше шума. Однажды его напряженный слух уловил звук шагов, и он увлек Елену в тень эвкалипта. Мимо протопали двое охранников, делая обычный обход. Их фигуры огромными черными пятнами вырисовывались на фоне звезд.

Возле газонов перед домом Далгетти и Елена притаились в длинной жесткой траве и стали ждать. По мере приближения к свету Далгетти пришлось понизить зрительную чувствительность: резкий свет бил из прожекторов, установленных на доме, поле аэродрома, бараках и лужайке. Только в одном окне, на втором этаже, горел свет. Наверное, там был Банкрофт, не находящий себе места и выглядывающий иногда во мрак ночи — туда, где скрывался его враг. Что, если он вызвал по радио подкрепление?

По крайней мере ни одна воздушная лодка ни прибыла сюда, ни улетела. Тогда бы он заметил ее в небе. Значит, доктор Тайхе пока еще здесь… если только жив.

Решение окрепло в Далгетти. Это был отчаянный шаг.

— Елена, а ты хорошая актриса? — спросил он.

— После двух лет агентурной работы я должна ею быть. — Когда она посмотрела на него, на ее лице под маской напряжения читалось легкое замешательство Он мог догадаться, что она сейчас думает: «…и он, супермен, еще задает мне такие простейшие вопросы! Но, тогда, кто же он? Или он просто лицемерит?»

Далгетти объяснил свою мысль. Девушка нахмурилась.

— Я знаю, это безумие, — сказал он ей, — но есть ли у тебя какое-нибудь лучшее предложение?

— Нет. Если тебе удастся справиться со своей партией…

— А тебе — со своей. — Он бросил на нее холодный взгляд, но в нем был и призыв. Внезапно его полуосвещенное лицо сделалось удивительно юным и беспомощным. — Я отдаю свою жизнь в твои руки. Если ты не доверяешь мне, то можешь пристрелить меня. Но при этом ты убьешь не только меня.

— Скажи мне, кто ты, — еще раз попросила она. — Как я могу знать, что движет Институтом, если он использует таких, как ты? Мутант, андроид или… — у нее перехватило дыхание. — …или действительно существо из космоса, пришелец со звезд. Симон Далгетти, кто ты?

— Если я отвечу на твой вопрос, — начал он с отчаянием в голосе, — то, вероятно, в любом случае солгу. Тебе лучше довериться мне в этом.

Она вздохнула.

— Хорошо. — Он не знал, говорит ли она сама правду.

Он опустил ружье на землю и сложил руки на затылке.

Елена шла сзади него, вниз по склону холма в направлении света, держа пистолет возле его спины.

На ходу он собирал свою силу, готовясь действовать со скоростью, на которую не был способен ни один человек.

Один из часовых, расхаживающих по саду, остановился. Он вскинул свою винтовку и истерично завопил:

— Кто идет?

— Это я, Бак, — закричала Елена. — Не стреляй. Я привела пленника.

— А?

Далгетти медленно вышел на свет и остановился, ссутулившись, полуоткрыв рот, словно вот-вот упадет от слабости.

— Вы его схватили! — наемник подался вперед.

— Спокойнее, — сказала Елена. — Я схватила его, да, но есть еще другие. Так что будь осторожен. Я отобрала у него пистолет. Сейчас он не представляет опасности. Мистер Банкрофт в доме?

— Да-да, разумеется. — Суровое лицо смотрело на Далгетти, и в нем читалось нечто большее, чем страх. — Но мне лучше пойти с вами. Вы знаете, что он сделал в последний раз.

— Оставайся на посту! — резко крикнула она. — У тебя ведь приказ! Я сама смогу с ним справиться.

8

На большинство людей этот довод не подействовал бы, но эти наемники были не слишком умны. Охранник кивнул, сглотнул и продолжил свое патрулирование. Далгетти пошел по тропе к дому.

Мужчина у двери нацелил на него винтовку.

— Эй, стой, ни с места! Я сначала позову мистера Банкрофта. — Часовой скрылся внутри дома и нажал кнопку интеркома.

Далгетти, застывший в нервном напряжении, готовый в любой момент выплеснуть свою физическую силу наружу, почувствовал укол страха. Весь план держался на дьявольской неопределенности: все могло случиться.

Послышался голос Банкрофта.

— Это ты, Елена? Отличная работа, девочка! Как тебе это удалось? — Теплота его голоса, заметная за волнением, заставила Далгетти внезапно подумать, какие же отношения связывали этих двух человек.

— Я расскажу тебе наверху, Том, — ответила она. — Это слишком важно, чтобы кто-нибудь еще слушал нас. Но не стоит снимать патрули. На острове есть еще существа, подобные этому.

Далгетти представил себе, как внезапно Томас Банкрофт содрогнулся от первобытного ужаса, инстинкта, сохранившегося из глубины веков, когда ночь наполняла ужасом все, что находилось за крошечным кружком света, отбрасываемого костром.

— Хорошо. Если ты уверена, что он не сможет…

— Он у меня под отличным контролем.

— Все равно я пошлю шестерых охранников. Жди!

Из бараков, где они, наверное, дожидались приказа, выбежали охранники и кольцом суровых лиц, настороженных глаз и нацеленных ружей обступили его. Они боялись его, и этот страх делал их самих страшными. Лицо Елены было совершенно непроницаемым.

— Идемте, — сказала она.

Один наемник шел впереди пленника на несколько футов, все время озираясь. Еще один следовал с одной стороны от него, остальные замыкали шествие. Среди них шла Елена, ни на миг даже не нацелив свой пистолет в спину Далгетти. Они прошли по длинному красивому коридору и встали на почти бесшумный эскалатор. Глаза Далгетти изучающе вглядывались в каждую деталь… «Сколько еще времени я вообще смогу что-нибудь видеть?» — спросил он себя.

Дверь, ведущая в кабинет Банкрофта, была приоткрыта, и оттуда доносился голос Тайхе. Он звучал ровно и спокойно, несмотря на удар, которым для него наверняка явилось известие о том, что Далгетти схвачен. По всей видимости, он продолжал беседу, начатую ранее:

— …наука действительно прошла долгий путь. Фрэнсис Бэкон размышлял о истинной науке о человеке. Буль проделал определенную работу в этой области: он изобрел, к примеру, символическую логику, которая стала одним из основных инструментов при решении проблемы.

В последнем столетии некоторые из направлений получили свое развитие. Тогда, конечно, уже существовала психология Фрейда и его последователей, которая дала первое настоящее упоминание о человеческой семантике. Были биологические, химические и физические подходы к человеку как механизму. Пользующиеся сравнительными методами историки, вроде Спенглера, Парето и Тойнби, поняли, что история не просто случается, но представляет собой ряд образцов.

Кибернетики развили такие концепции, как гомеостазис и обратная связь, концепции, которые применимы и к отдельному человеку, и к обществу в целом. Теория игр, принцип последнего усилия и обобщенная эпистемология указали на базисные законы и аналитический подход.

Новая символика в логике и математике предложила новые формулировки — ибо проблема теперь состояла не столько в сборе данных, сколько в создании стройной символики, способной после обработки данных указать на путь к получению новых данных. Огромная часть работы Института состоит в простом сборе и синтезе всех ранних находок.

Далгетти почувствовал внезапное восхищение. Пойманный в ловушку, беспомощный среди врагов, которых амбиции и страх сделали безжалостными, Майкл Тайхе по-прежнему был способен играть с ними в кошки-мышки. Он, наверное, подвергался многочасовым допросам, истощению наркотиками, мучениям, с помощью которых из него вытягивали один факт за другим… но действовал он столь тонко, что его пленители, вероятно, даже не осознавали, что сообщал он им лишь то, что они могли найти в любой библиотеке.

Группа вошла в большую комнату, богато и со вкусом обставленную, со множеством книжных полок. Далгетти обратил внимание на изящную китайскую шахматную доску, стоящую на письменном столе. Итак, Банкрофт или Мид играли в шахматы — по крайней мере они хоть чем-то занимались в эту ночь убийства.

Тайхе поднял взгляд от кресла, за которым стояли двое охранников, сложив руки, но он не обращал на них внимания.

— Привет, сынок, — пробормотал он. Боль мерцала в его глазах. — С тобой все в порядке?

Далгетти молча кивнул. Не было возможности дать сигнал англичанину, вселить в него надежду.

Банкрофт шагнул к двери и запер ее. Он махнул рукой охранникам, и те отошли к стенам, держа наготове оружие. Банкрофт едва заметно дрожал, а его глаза лихорадочно блестели.

— Садитесь, — сказал он. — Там!

Далгетти занял указанное ему кресло. Оно было глубоким и мягким. Будет трудно мгновенно выпрыгнуть из него. Елена уселась напротив него, на самом его краю, положив автомат на колени. Внезапно в комнате воцарилась полная тишина.

Банкрофт подошел к столу и включил установку для увлажнения воздуха. Он не поднял взгляда на вошедших.

— Значит, ты схватила его, — сказал он.

— Да, — ответила Елена. — После того, как сначала меня схватил он.

— Как тебе удалось… переиграть? — Банкрофт достал сигару и яростно откусил кончик. — Что случилось?

— Я находилась в пещере, отдыхала, — бесстрастным голосом ответила Елена. — Он вынырнул из воды и схватил меня. Он скрывался под водой дольше, чем казалось возможным. Он заставил меня пойти с ним к скале в заливе — знаешь, где это? Мы прятались там до захода солнца, когда он заметил людей на берегу. И он прикончил всех их.

Я была связана, но мне удалось перетереть путы и освободиться — он связал меня куском своей рубашки. Пока он стрелял, я схватила камень и ударила его им по затылку. Потом, пока он был без сознания, я оттащила его к берегу, подняла один из автоматов, лежавших там, и привела его сюда.

— Отличная работа. — Банкрофт дышал неровно. — Я прослежу, чтобы ты получила соответствующее вознаграждение за это, Елена. Что еще? Ты сказала…

— Да. — Она впилась взглядом в него. — Мы разговаривали там, в заливе. Он пытался убедить меня, что я должна помочь ему. Том — он не человек!

— Да? — Туша Банкрофта дернулась. С огромным трудом ему удалось взять себя в руки. — Что ты имеешь в виду?

— Его силу мускулов, скорость и телепатию. Он может видеть в темноте и задерживать дыхание дольше, чем любой человек. Нет, он не человек.

Банкрофт посмотрел на неподвижную фигуру Далгетти. Глаза пленника встретились с его, и именно Банкрофт отвел взгляд в сторону.

— Телепат, говоришь?

— Да, — ответила она. — Вы хотите доказать это, Далгетти?

В комнате воцарилась тишина. Спустя мгновение Далгетти ответил:

— Вот, что вы думаете, Банкрофт: «Ладно, черт побери, неужели ты в самом деле можешь читать мои мысли? Давай же, попытайся, и ты узнаешь, что я думаю о тебе». — Все остальное было оскорблением.

— Догадка, — сказал Банкрофт. Пот побежал по его щекам. — Просто удачная догадка. Попробуйте еще раз.

Снова пауза, затем:

— Десять, девять, семь, А, В, М, Z, Z… Продолжать? — спокойно спросил Далгетти.

— Нет, — пробормотал Банкрофт. — Этого достаточно. Кто вы?

— Он ответил мне, — вмешалась Елена. — Тебе будет трудно в это поверить. Я и сама не знаю, верю ли я в это. Но он пришелец со звезд!

Банкрофт разинул рот, а затем снова закрыл его. Массивная голова закачалась в жесте отрицания.

— Он… с тау Кита, — сказала Елена. — Они знают путь к нам. Об этом люди размышляют последнюю сотню лет.

— Дальше, моя девочка, — заметил Тайхе. Никаких эмоций не проявилось ни на его лице, ни в его голосе, за исключением суховатого юмора, но Далгетти знал, какое пламя, наверное, внезапно вспыхнуло внутри него. — Прочтите «Микромегасы» Вольтера.

— Я читал подобную фантастику, — резко произнес Банкрофт. — А кто не читал? Ну хорошо, а почему они здесь, чего они хотят?

— Вы могли бы сказать, — проговорил Далгетти, — что мы благоволим Институту.

— Но вас же воспитывали с самого детства…

— О да. Мои соплеменники уже давно находятся на Земле. Многие из них родились здесь. Наш первый корабль прибыл в 1965 году. — Он подался вперед. — Я надеялся, что Казимир окажется благоразумной и поможет мне спасти доктора Тайхе. Поскольку она не сделала этого, то я должен воззвать к вашему здравому смыслу. У нас есть отряд на Земле. Мы знаем, где в любой момент находятся наши люди. В случае необходимости я могу умереть, чтобы сохранить в секрете наше присутствие на Земле, но в таком случае вы тоже умрете, Банкрофт. Остров будет подвергнут бомбардировке.

— Я… — Шеф посмотрел в окно в огромность ночи. — Вы не можете ожидать от меня, что я… поверю в это…

— У меня есть кое-что, что заставит вас изменить свое мнение, — перебил его Далгетти. — Эти факты, несомненно, докажут правдивость моей истории. Однако отошлите своих людей. Это предназначено лишь для ваших ушей.

— И тогда вы наброситесь на меня! — резко произнес Банкрофт.

— Казимир может остаться, — сказал Далгетти, — и кто-нибудь еще, в ком вы можете быть абсолютно уверены, что он сможет держать тайну и контролировать свою жадность.

Банкрофт снова обошел комнату. Его глаза обежали охранников. Испуганные лица, на которых читалось замешательство, полные амбиций… трудно было принять решение, и Далгетти хмуро понял, что его жизнь зависит от того, насколько точно они с Еленой оценили характер Банкрофта.

— Ну хорошо! Дюмасон, Зиммерман, О’Брайен, оставайтесь здесь. Если эта птичка шевельнется, стреляйте в него. Остальные ждите снаружи. — Охранники вышли, и за ними закрылась дверь. Трое наемников остались, послушно заняв места: один — у окна, двое других — у стен. Потом на долгое время воцарилась тишина.

Елена вынуждена была на ходу вносить корректировки в их план, и она мысленно передала их Далгетти. Тот кивнул. Банкрофт встал перед креслом, широко расставив ноги, как бы готовясь принять удар, сжав кулаки.

— Ну хорошо, — сказал он. — Что же вы хотите мне сообщить?

— Вы схватили меня, — начал Далгетти, — поэтому я готов совершить сделку с вами ради своей жизни и свободы доктора Тайхе. Позвольте мне показать вам… — Он начал вставать, держа обе руки на подлокотниках кресла.

— Оставайтесь на месте! — резко крикнул Банкрофт, и трое охранников нацелили на Далгетти свои винтовки. Елена попятилась, пока не встала рядом с наемником, стоявшим возле письменного стола.

— Как вам будет угодно! — Далгетти снова откинулся на спинку кресла, небрежно передвинув при этом кресло на пару футов. Теперь он сидел лицом к окну и, насколько он мог судить, находился на прямой между стоявшим там человеком и человеком у дальней стены. — Совет тау Кита заинтересован в наблюдении за тем, чтобы на других планетах развивался нужный вид цивилизации. Вы, Томас Банкрофт, могли бы стать полезными для нас, если бы вас удалось убедить встать на нашу сторону, и вознаграждение будет соответствующим. — Он на мгновение посмотрел на девушку, и та незаметно кивнула ему. — Например…

Это был момент всплеска в нем огромной силы. Елена, использовав свой пистолет, как дубинку, ударила рукоятью по уху стоявшего рядом с ней наемника. В ту же долю секунды, прежде, чем до остальных дошло, что происходит, и они успели отреагировать, Далгетти начал действовать.

Тот же толчок, который сорвал его с кресла, послал эту тяжелую деталь обстановки по полу, чтобы с глухим приглушенным стуком она ударилась о человека, стоявшего за его спиной. В полете он кулаком левой руки угодил в челюсть Банкрофта. У охранника, стоявшего возле окна, не было времени отвести оружие от Елены и нажать на спуск раньше, чем рука Далгетти сомкнулась на его горле. Шея его сломалась.

Елена встала над своей жертвой, когда наемник еще падал на пол, и навела оружие на человека, стоявшего на другом конце комнаты. Ударом кресла его ружье отвело в сторону.

— Бросайте его, или я стреляю!

Далгетти подобрал оружие второго охранника и направил его на дверь. Он более, чем наполовину ожидал, что сюда ворвутся охранники. Но, наверное, толстые дубовые панели, полностью поглощали звуки.

Медленно человек за креслом позволил своей винтовке упасть на пол. Его рот исказился в сверхъестественном страхе.

— О Господи! — Долговязую выпрямившуюся фигуру Тайхе сотрясала дрожь, спокойствие сменилось ужасом. — Симон, риск…

— Но ведь нам нечего было терять, верно? — глухо прозвучал голос Далгетти, его состояние полной концентрации энергии прошло. Накатила волна усталости, и он понял, что скоро наступит расплата за то, как он обращался со своим телом. Он посмотрел на труп перед собой. — Я не хотел этого, — прошептал он.

Усилием дисциплинированного ума Тайхе взял контроль над собой и шагнул к Банкрофту.

— По крайней мере он жив, — сказал он. — О Господи, Симон! Тебя ведь так легко могли убить!

— И еще могут. Мы ни в коем случае еще не вышли из этой передряги. Папа, прошу тебя, найди что-нибудь, чтобы связать этих двоих.

Англичанин кивнул. Упавший рядом с Еленой охранник шевельнулся и застонал. Тайхе нагнулся и связал его полосками из собственной туники и заткнул рот. Другой достаточно охотно повиновался под дулом автомата, Далгетти поместил их обоих за диван, добавив туда и труп убитого им человека.

Банкрофт тоже пришел в себя. Далгетти нашел бутылку бурбона и дал ему ее. В обретших ясность глазах читался ужас.

— Что теперь? — пробормотал Банкрофт. — Вы не можете покинуть это место…

— Но, черт побери, попытаться-то мы можем. И если дело дойдет до драки с остальными из вашей банды, то мы используем вас как заложника, но пока что есть и другой путь. Встаньте! Так, поправьте тунику, причешите волосы. Отлично, теперь вы будете делать все, что вам скажут: если что-то пойдет не так, то нам не останется ничего другого, как пристрелить вас. — И Далгетти сказал, что нужно делать.

Банкрофт посмотрел на Елену, и в его глазах читалось нечто большее, чем просто физическая боль.

— Почему ты сделала это?

— ФБР, — ответила она.

Он покачал головой, и, все еще не отошедший от потрясения, прошел к письменному столу с видеофоном и вызвал ангар.

— Я должен немедленно отправиться на материк. Подготовьте спидстер через десять минут. Нет, только пилота, больше никого. Со мной будет Далгетти, но с этим теперь все в порядке. Он перешел на нашу сторону.

Они вышли из кабинета. Елена держала автомат наготове.

— Вы, ребята, можете возвращаться в бараки, — устало сказал Банкрофт людям снаружи. — Все улажено.

Спустя четверть часа личный самолет Банкрофта был в воздухе. Еще через пять минут он и пилот были связаны и заперты в заднем отделении. Майкл Тайхе повел самолет.

— У этой лодки быстрые крылья, — заметил он. — Ничто не сможет перехватить нас между этим островом и Калифорнией.

— Отлично, — равнодушным от истощения голосом сказал Далгетти. — Я собираюсь отдохнуть, папа. — На мгновение он положил свою руку на плечо старика. — Хорошо, что ты возвращаешься.

— Спасибо, сынок, — ответил Майкл Тайхе. — И ни слова больше я тебе не скажу — у меня их просто нет.

9

Далгетти нашел сиденье с откидной спинкой и устроился на нем. Один за другим он начал освобождать контролирующие его тело каналы: чувствительность, нервные центры, стимулирующие его тело. Его захлестывали усталость и боль. Он посмотрел на звезды и вслушался в темноту свистящего воздуха одними лишь обычными человеческими чувствами.

Елена Казимир подошла и присела рядом с ним, и он понял, что его работа еще не выполнена. Он изучающе смотрел на длинные складки на ее лице. Она могла быть серьезным противником, но и настолько же верным другом.

— Что будет с Банкрофтом? — спросил он.

— Ему и всем членам его банды будет предъявлено обвинение в похищении, — ответила она. — Теперь ему не выкрутиться, это я могу гарантировать. — Ее глаза неуверенно следили за ним, и к этой неуверенности примешивался небольшой испуг. — Психиатры федеральной тюрьмы прошли подготовку в Институте, — пробормотала она. — Вы ведь проследите за тем, чтобы его личность была исправлена в нужном вам направлении, не так ли?

— Насколько это окажется возможным, — заверил ее Симон. — Хотя это не слишком важно. С Банкрофтом покончено как с фактором, с которым нужно было бороться. Но, кажется, еще остается сам Бертран Мид. Даже если Банкрофт и признается во всем, сомневаюсь, что у нас будет что-либо против него. Но Институт теперь имеет опыт и примет меры предосторожности против экстралегальных методов… и в рамках закона мы все равно сможем заставить его принять нашу игру и нанесем ему в итоге поражение.

— Получив также помощь и от моего отдела, — добавила Елена. В голосе ее прозвучали стальные нотки. — Но всю историю о нашем спасении лучше попридержать. Ведь не стоит идти на то, чтобы в умах людей зарождались всяческие подозрения, верно?

— Да, — согласился он, чувствуя, какой тяжелой стала голова, ему очень хотелось положить ее на плечо девушки и заснуть на целое столетие. — Вообще-то это все зависит от тебя. Если ты должным образом составишь рапорт для своего начальства, то все сработает как надо. Все остальное — лишь детали. Хотя в противном случае ты можешь все уничтожить.

— Не знаю. — Она некоторое время смотрела на него. — Не знаю, следует мне это делать или нет. Вполне возможно, ты прав насчет Института, его целях и методах. Но как я могу быть полностью уверена, если я не знаю, что стоит за этим? Как я могу быть уверена, что эта история не более правдива, чем сказка о тау Кита, что ты на самом деле не являешься агентом какой-нибудь нечеловеческой силы, спокойно берущей под контроль нашу расу?

В другое время Далгетти, возможно, стал бы спорить, пытаясь рассеять ее подозрения, пытаясь привлечь ее на свою сторону. Но сейчас он был слишком утомлен. Огромная апатия охватила его.

— Я скажу тебе, если ты этого хочешь, — произнес он, — и после этого буду всецело в твоих руках. Ты можешь пойти с нами или продать нас.

— Тогда говори. — В ее голосе прозвучала осторожность.

— Я человек, — сказал он. — Я такой же человек, как ты. Только я прошел особую подготовку, вот и все. Еще одно открытие Института, к которому, как мы считаем, мир еще не готов. Оно стало бы слишком большим искушением для многих людей — возможность создавать таких, как я, последователей своих учений… — Он отвел взгляд в темноту за окном, где шумел ветер. — Ученый — тоже член общества и у него есть ответственность перед ним. И это наше… ограничение… как раз и связано с нашими обязательствами перед обществом.

Елена ничего не произнесла, но внезапно одна ее рука поднялась и легла на его руку. Этот импульсивный жест наполнил его теплотой.

— Работа папы в основном была связана с психологией масс, — продолжал он, пытаясь не выдать интонацией обуревавших его чувств, — но у него было множество помощников, пытавшихся понять отдельное человеческое существо как многофункциональный механизм. Со времен Фрейда о психике человека многое, узнали, как с психической точки зрения, так и с неврологической. Но в итоге обе они сходились под одним углом.

Примерно тридцать лет назад один из отделов, основавших Институт, получил достаточное количество данных о связях между сознанием, подсознанием и непроизвольной реакцией мозга для того, чтобы начать практические тесты. Наряду с другими я тоже стал подопытным кроликом. И их теории подтвердились.

Мне нет необходимости детально описывать свою подготовку. Она включает физические упражнения, умственную практику, гипноз, диету и так далее. Она значительно выходит за пределы довольно важной программы Синтетического обучения, которая является наиболее значительной из ставших достоянием гласности разработок Института. И цель этой подготовки — до сих пор еще так полностью и не понятая — состоит в том, что она просто создает полностью интегрированное человеческое существо.

Далгетти замолчал. Ветер шептал за стеной.

— Нет резких разграничений между сознанием и подсознанием или даже между ними и центрами, контролирующими непроизвольные реакции мозга, — продолжил он. — Мозг — постоянная структура. Предположим, например, что ты вдруг замечаешь, что на тебя несется машина. Учащается сердцебиение, увеличивается поступление адреналина в кровь, зрение становится острее, а чувствительность к боли падает — все это приготовления для борьбы или бегства. Даже без явной физической необходимости то же самое может происходить и в меньших масштабах — например, когда ты читаешь волнующий тебя рассказ. И люди, наделенные психикой с повышенной чувствительностью, особенно истерики, могут выказывать такие удивительнейшие физиологические симптомы, каких тебе просто не приходилось наблюдать.

— Я начинаю понимать, — прошептала Елена.

— Гнев или страх дают сверхсилу и быстрые реакции. Но человек с повышенной возбудимостью способен и на большее, он может выказывать физические симптомы: ожоги, пятна или — в случае женщины — даже ложную беременность. Иногда отдельная часть его тела становится полностью нечувствительной — когда он блокирует определенный нервный центр. Кровотечение может начаться или остановиться без видимой причины. Он может впасть в кому или не спать в течение нескольких дней, сохраняя бодрость. Он может…

— Читать мысли? — Это прозвучало как вызов.

— О таком я не слышал, — захихикал Симон. — Но органы чувств человека на удивление хороши. Достаточно трех-четырех квантов, чтобы возбудить визуальный фиолетовый цвет — на самом деле чуть больше — из-за поглощения квантов самим глазным яблоком. Есть еще истерики, которые могут слышать тиканье часов в двадцати футах от них, тогда как обычный человек не услышит и в футе от себя. И так далее. Есть превосходные причины, почему порог чувствительности у обычного человека относительно высок — если бы не было защиты, стимуляция в обычных условиях привела бы к ослеплению, оглушению и непереносимой боли. — Он поморщился. — Я знаю это!

— Но телепатия? — настаивала Елена.

— Это делалось и раньше, — заметил он. — В прошлом столетии имелись несколько несомненных случаев чтения мыслей, благодаря чрезвычайно острому слуху. Большинство людей субвокализирует свои поверхностные мысли. При некоторой практике человек, способный услышать эти вибрации, может научиться интерпретировать их. Вот и все. — Он улыбнулся краем рта. — Если ты хочешь скрыть от меня свои мысли, просто избавься от этой привычки, Елена.

Она с каким-то чувством, которое он не смог до конца понять, посмотрела на него.

— Я поняла, — глухо произнесла она. — И у тебя должна быть идеальная память, если тебе по силам вытаскивать любую информацию из своего подсознания. И ты способен… сделать все это, разве не так?

— Нет, — не согласился он. — Я всего лишь продукт испытания. Наблюдения за мной дали ученым очень много, но единственное, что делает меня необычным, это то, что я сознательно контролирую определенные функции, в нормальных условиях проявляющиеся на уровне подсознания и непроизвольных реакций. Не все из них, но многие. И я не использую этот контроль больше, чем это необходимо. Имеются веские биологические причины, почему человеческий разум так разделен и почему, как в моем случае, не обойтись без целого ряда наказаний. Мне понадобится пара месяцев, чтобы привести себя в порядок после этой заварушки. Я связан добрым старомодным нервным напряжением, и до тех пор, пока будет длиться это состояние напряжения, я буду чувствовать определенный дискомфорт.

Он смотрел на Елену, и призыв в его глазах все рос.

— Хорошо, — сказал он. — Теперь ты знаешь мою историю. Что ты собираешься делать со всем этим?

И только тут она наконец по-настоящему улыбнулась ему.

— Не беспокойся, — сказала она. — Не беспокойся, Симон.

— Ты подержишь мою руку, пока я буду приходить в себя? — спросил он.

— Я ведь уже держу ее, дурачок, — ответила Елена.

Далгетти радостно улыбнулся. А затем уснул.