Прыжок в прошлое

Глава двенадцатая

Ночь прошла спокойно. Аля почти не кашляла, и температура не поднималась. Я спал плохо, прислушиваясь к ее дыханию, и крепко заснул только под утро. Пробудился я довольно поздно от пристального взгляда. Девушка с тревогой смотрела на меня. Я погладил ее по щеке и пожелал доброго утра. Она машинально ответила.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Хорошо, — ответила она, продолжая напряженно смотреть на меня.

— Что-нибудь случилось? — встревожился я.

— Я видела твой сон, и мне стало страшно.

— И что же ты видела?

— Не знаю, я не поняла. Какие-то чудовища… Алеша, ты человек?

— В какой-то мере, — честно признался я, — а что, не похож?

— Ты совсем другой. Я не знаю, как объяснить… Ты добрый… Я всегда немножко понимала, о чем думают люди, а сейчас совсем хорошо понимаю. Но ты думаешь по-другому, не только про меня, про всех. Ты всех жалеешь. Ты вот боишься, что я понимаю людей, а они могут про меня плохо думать, и мне будет больно… — девушка запуталась и замолчала.

Мне стало неловко. Я знал, что совсем не такой хороший, как ей кажется. Я вполне эгоистичен и себе на уме. Может быть, не больше других, но и не меньше. Не знаю, что Аля накопала у меня в голове, но было похоже, что она меня сильно идеализирует. Тем горше будет разочарование, когда она узнает меня получше.

— А что значит «разочарование»? — поинтересовалась все слышащая подруга.

Я помялся. Объяснять общеизвестные понятия труднее всего.

— Разочаровать — это… ну, если ты во что-то веришь, а потом окажется, что верила зря, и тебя обманули, и все оказывается не таким хорошим, как тебе казалось.

— Вот видишь, — улыбнулась Аля, — ты еще меня не разочаровал, а уже боишься. Не за себя, а за меня.

Я слегка обалдел от такой логики и не нашелся, что ответить. Поэтому замял разговор поцелуем.

— Так что тебя в моем сне напугало?

— Там были какие-то страшные большие чудовища, со стеклянными глазами, они неслись…

— Понятно. То, что ты видела — это машины. Там, откуда я пришел, их очень много. Их делают люди для того, чтобы быстро ездить. Они совсем не опасные, если соблюдать правила дорожного движения, — сострил я. — Ты же телег не боишься?

— Не боюсь.

— А мельницу?

— Тоже скажешь!

— А теперь представь, что будет, если их увидит человек в первый раз в жизни. Он испугается?

Аля задумалась, наморщив носик, и засмеялась:

— Наверно.

— Вот и тебе страшно, потому что никогда таких вещей раньше не видела. Ты, поди, дальше своей деревни нигде не была?

— Почему не была, была в самом Санкт-Петербурге.

— Ишь ты, — удивился я, — когда же ты там успела побывать?

— Не знаю, я тогда совсем маленькая была, ничего не помню.

— А откуда знаешь, что была?

— Люди сказывали, что меня барин оттудова привез.

— Так, выходит, ты не здешняя?

— Нет, меня барин с собой привез и Максимову в приемыши отдал. А потом, когда замуж выдавал, в людскую жить отправил.

Мне наш разговор делался все интереснее.

— А родственники у тебя какие-нибудь есть?

— Нет, только Максимовы.

— А этот Максимов тебе кем приходятся?

Аля задумалась, потом ответила:

— Крестным, наверное. Я, как все дети, тятю тятей звала, мамку — мамкой. Потом как большая стала, люди сказали, что я приемная.

— А фамилия у тебя девичья какая?

— Знамо, Максимова. Так токо в деревне-то по фамилии не кличут, а все больше по имени.

Мы вернулись к тому, с чего начали. Похоже, что с происхождением Алевтины оказалось не все просто. Зачем было помещику везти маленькую девочку из Петербурга, а потом отдавать приемышем в крестьянскую семью?

Если она крепостная, то должна быть где-то записана… Как это называлось у Гоголя в «Мертвых душах»? В «ревизские сказки».

Если Аля внебрачная дочь — то причем здесь крестьяне?

Обычно помещики давали своим внебрачным детям какую-нибудь непонятную фамилию, вроде Герцена или Фета и воспитывали их в благородном духе.

— А покойный барин тобой интересовался, отличал как-нибудь?

— Не знаю, он к нам в деревню редко ходил. Я его издали видела, когда он на охоту или в гости через деревню ездил, а вот тятю отличал, кажон год рубль давал.

— А с отцом твоим можно встретиться?

— Так он второй год как помер.

— Ты не знаешь, барин в деревню только с тобой приехал, или с вами был еще кто-нибудь?

— Камельдинер был при нем, Михеич, только он тоже помер, когда я еще малая была, и жена его тетка Пелагия.

— Это которая ключница? Пелагия Ниловна?

— Она самая.

«Ну, эту-то бабенцию я быстро разговорю», — подумал я.

— Тихон! — позвал я. Никто не отозвался.

— Я за ним сбегаю, — подхватилась с места Аля.

— Тебе пока бегать не стоит, поправься сначала.

— Тогда надо из окна во дворе кому наказать, ему и скажут, — нашла выход из положения Аля. Она окликнула игравшего во дворе мальчонку и ему велела разыскать Тихона. Хмурый, похмельный слуга возник минут через десять, когда у меня начало кончаться терпение. Повторялся сценарий вчерашнего дня.

— Быстро умываться и завтракать, — грозным голосом приказал я. — К завтраку принесешь из буфета бутылку мальвазии и покличешь Пелагию.

Упоминание о вине оживило душу моего Планше, а втихую от Али показанные рожки предали ему необходимое ускорение. Тишку как ветром сдуло.

«Умывальные принадлежности» были доставлены без промедления, и я приступил к утреннему туалету. Удалить Алевтину, от греха подальше, я не мог, да и следовало начинать приучать ее к моим «странностям».

Реакция на мои манипуляции у нее была примерно такая же, как и у Антона Ивановича, только с переменой акцентов. Если его больше заинтересовало бритье, то Алю, соответственно, чистка зубов. Пришлось объяснять, для чего это делается.

— А мне можно попробовать?

Запасной зубной щетки у меня не было, пришлось отдать свою. Девушка долго, с душой, драила зубы и с сожалением, по моему настоянию, прополоскала рот.

— Ишь, скус-то какой! — похвалила она пасту «Блендамет». Тяга к экспериментам так затянула Алю, что мне пришлось поделиться с ней не только зубной щеткой, но и мылом, и, уже совершенно не по делу, пеной для бритья. Мои скромные предметы гигиены произвели на Алевтину большое впечатление. Она попеременно все нюхала, пробовала на вкус и делилась со мной радостью первооткрывателя. В конце концов пришлось их отобрать, чтобы приступить к завтраку.

Вместе с блюдами в нашу комнату была доставлена и милейшая Пелагия.

Добрая женщина долго чинилась, отказываясь сесть за стол с «барином».

В конце концов, уступив уговорам, начала ломаться, не соглашаясь принять на свою пышную грудь первый стакан сладостной мальвазии.

Дальше, впрочем, дело пошло быстрее и без задержек. Тем более что верный Тихон, чтобы зря не бегать, принес из буфета не одну, а две бутылки вина и емкость для себя.

Так что день у нас начинался празднично.

Пить с утра сладкое вино было противно. Однако на что не пойдешь ради святого дела? Тихона, после приличной порции, я отправил в коридор. Але, чтобы не спаивать малолетних, давал вина только пригубить и основное внимание сосредоточил на Пелагее Ниловне.

После второго лафитника ключница развеселилась, а после третьего наша дружба переросла во взаимную привязанность.

— Слыхал я, матушка, что ты вдовеешь.

— Вдовею, сударик, который уж год вдовею, — сообщила женщина не без игривости в голосе.

— Тяжко, поди, одной?

— И не то слово, очень тяжко. А какой золотой человек был мой Иван Михеич, таких уж нынче и не сыскать.

Мы пригорюнились и вином помянули покойного.

— А слышал я, что ты, Пелагия Ниловна, с покойным барином сюда приехала?

— С ним, кормильцем нашим. Мы с Михеичем ихние холопы, опосля ихнего батюшки Африкан Савича в наследство им достались. Мы, милый сударик, не деревенские какие, мы не простого звания, мы и в Москве и Санкт-Петербурге живали. С нами не шути! А уж каков человек золотой был барин-то покойный, Леопольд Африканыч!

Мы опять дружно пригорюнились и помянули лафитниками покойного барина.

— А не знаешь ли ты, Пелагия Ниловна, как и когда к твоему барину Алевтинка попала? — как бы невзначай, спросил я. Знатная холопка зыркнула на Алю хитрым, тревожным взглядом и уставилась на меня умильно честными глазами.

— Запамятовала, батюшка, как есть запамятовала. Да сам посуди, сколько годов-то прошло.

— Правильно, что запамятовала, — похвалил я старуху. — Барин наказал запамятовать, ты и запамятовала.

— И то, — подтвердила она, — мы барскую волю завсегда чтим.

— Зачем же сейчас созналась, что врала? — удивленно спросил я.

Пелагия Ниловна, поняв, что проговорилась, конфузливо заулыбалась, прикрывая кончиками платка щербатый рот.

— Ты не трусь, — успокоил я ключницу. — Барин-то помер, теперь значит, и обета нет. А нам с Антоном Ивановичем для государственной надобности в подробности все изложи.

— Так он, покойник-то, Леопольд Африканыч, никому не велел сказывать.

— Да, поди, сама ничего толком не знаешь, — сказал я с театральной пренебрежительностью и разлил вино по лафитникам.

— Знаю, да не всякому скажу, — упрямо проговорила ключница и выпила, не дожидаясь меня.

— А, спорим, не знаешь!

— Спорим!

— Вот я говорить буду, а ты подтверждай, коли знаешь.

— Говори!

— Девчонку твоему барину привез толстый барин в статском платье.

— А вот и врешь, все наоборот.

— Это я тебя проверяю, привез военный, но некрасивый.

— Это он-то некрасивый?! Да таких красавцев свет не видывал.

— А что Алевтинка в господское платье одета была, тоже вру?

— А где то платье? Где? — зачастила ключница, с ужасом глядя на меня.

Где оно теперь, было бы понятно даже дураку.

— У тебя в сундуке.

Пелагия Ниловна мрачно посмотрела на меня, налила себе одной, выпила и утерла рот ладонью.

— Ты, барин, если сам все знаешь, зачем спрашиваешь?

— Честность твою проверяю. Если врать будешь, значит, нет в тебе честности. Как тогда тебе Антон Иванович сможет ключи доверить? Враз сошлет в птичницы, да еще выпороть велит.

Пелагия Ниловна не на шутку испугалась.

— За что ты меня, барин, без вины казнишь. Мы свой долг знаем. Все как на духу расскажу.

— Давай рассказывай.

— Военный ее, Алевтинку эту, привез на красивой карете.

— Это ты уже говорила. Мундир на нем какой был?

— Оченно богатый, весь золотом шитый, а позади на портках ключ золотой висел.

Мне делалось все интереснее. Про золотой ключ «на заднице» я слышал, дед часто рассказывал, что один из моих прадедов был камергером, и родственники постоянно подтрунивали над его формой.

Аля, не вмешиваясь в разговор, напряженно смотрела на ключницу, как будто что-то вспоминая.

— А медальон где? — спросил я строго, вспомнив, что в старинных романах обязательно фигурировал медальон.

— Ничего такого не знаю, ничего такого не ведаю, — запричитала жадная тетка, — Все, что, было, отдам, мне чужого не надо. Я чтоб чужую былинку…

Я не стал слушать и отослал ее за вещами. Ключница поспешно удалилась, и мы с Алей остались вдвоем.

— Ты все поняла?

Аля кивнула.

— Старуха что-нибудь скрыла?

— Того военного звали Комелкер.

— Может быть камергер?

— Точно, камергер.

Тетка Пелагия его разговор с барином подслушала. Камергер этот обещал, если про меня никто не узнает, вотчину барину дать.

— Это и я уже знаю. Имени его она не помнит?

— Так я же сказала, камергер.

— Это не имя, это должность, ну, вроде как пристав. Имя нужно знать.

— Имени не вспоминала.

— А из вещей ничего не утаила?

— Колечко с зумрудом.

— Изумрудом, — поправил я.

— Да, точно, кольцо с зумрудом и крестик. Они на дне сундука запрятаны, в старом сарафане.

Я подумал, что Аля, скорее всего, внебрачный ребенок какой-нибудь аристократки, и отыскивать ее родителей будет и сложно, и незачем.

— Значит, я байструк? — побледнев, спросила она.

— Что значит «байструк»? Может, ты царская дочь.

— Теперь ты меня презирать будешь, — неизвестно к чему сказала девушка, и у нее на глаза навернулись слезы.

— Ты можешь объяснить, в чем дело? — возмутился я.

— Я же говорила, что ты не человек, а ты спорил.

— Причем здесь я?

— Меня все должны презирать, а ты об этом даже не думаешь.

Я хотел было ее поцеловать, но в этот момент вернулась ключница с детскими вещами. Мы развязали узелок и рассмотрели Алино приданное. Все детские вещицы были в очень хорошем состоянии. Больше всего мне понравилось шелковое платьице, отделанное кружевами ручной работы.

Я осмотрел все вещи, рассчитывая найти какие-нибудь метки. Однако ничего похожего мне не попалось. Пелагия Ниловна приняла живейшее участие в моих изысканиях и чувствовала себя героем и жертвой бескорыстия. Я помешал ей парить в империях и велел принести крестик.

— Какой крестик? — удивилась она, с повышенной честностью глядя мне в глаза.

— Тот, который лежит в сундуке, завернутый в сарафан.

— А так это ты про барышнин крестик, — обрадовано воскликнула она. — А я-то, дура, и не поняла.

— И кольцо с камушком не забудь, — напомнил я. Бедная женщина дикими глазами посмотрела мимо меня, перекрестилась и бросилась бегом исполнять приказание. Аля рассмеялась.

— Видишь, как рождаются сказки? — спросил я. Мы с волнением ждали возвращения ключницы, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Пелагия Ниловна довольно долго отсутствовала, видимо, переживая очередной удар судьбы. Наконец, она вернулась.

— Вот, барин, барышнины вещи, — сказала она совершенно трезвым голосом и положила передо мной на стол золотое кольцо с огромным изумрудом и резной крестик с инкрустированным эмалями Спасителем. Обе вещицы, без сомнения, были музейного уровня. Крест был непривычно удлинен и показался мне скорее католическим, чем православным.

Впрочем, я в таких вещах совсем не разбираюсь.

Аля сразу завладела кольцом, а я поднес крестик к окну и попытался его исследовать на предмет происхождения.

Работа ювелира была слишком тонка для моего зрения. Разобрать без лупы детали отделки оказалось невозможно.

С обратной стороны креста была выгравирована какая-то подпись. Мы с Алей поменялись изделиями. Кольцо было невероятно сложного плетения из червонного и зеленого золота с красивым изумрудом. Такие вещи не могли не иметь своей истории, и это вселяло надежду отследить владельцев.

У Али появлялся реальный шанс разыскать своих родственников.

Пока мы занимались украшениями, честная ключница тихо, по-английски покинула нас.

— Судя по этим вещам, ты из богатой семьи. Выходит, ты не крестьянка, а дворянка. Обратила внимание, как Пелагия тебя сразу начала «барышней» именовать?

— Но я же мужняя жена, значит, солдатка, — грустно сказала новоявленная барышня.

Я вспомнил, что, действительно, Аля, как замужняя женщина, попадала под юридический казус. В России социальное состояние женщин признавалось по состоянию мужа. Выходит, Леопольд Африканович, уходя из жизни, сделал ей последнюю подляну, выдав замуж за крепостного.

Я вспомнил оперетту «Холопка», как раз из времен Павла Петровича. Там, если кто не помнит, актриса вышлa замуж за побочного сына князя, оказавшегося по документам крепостным, и сама стала крепостной.

Кем является теперь Аля, я не знал. Формально же она вдова солдата. Сохраняет ли она крепостную зависимость от помещика, было неясно.

«А если я на ней женюсь»… — опрометчиво подумал я. Алевтина так и стрельнула в меня глазами.

Больше думать на эту тему в ее присутствии я не решился. Я знаю ее третий день, она, возможно, черт-те какая моя прабабка, а я размышляю о женитьбе! Такой прыти я от себя никак не ожидал. Аля, видимо, тоже. Разумеется, от меня. Во всяком случае, она тут же прекратила разговор и принялась сосредоточено рассматривать свои детские вещи.