Прыгалка

МОРСКОЙ КОНЁК

Жёлто-серый обрыв нависал над прибрежной полосой могучими слоями известняка, песчаника и глины. Высота была метров двадцать. Внизу, у галечной россыпи, начинались крутые ступеньки. Иногда их сменяла вырубленная (или натоптанная в камне за века) тропинка. Потом — опять ступеньки… Пока доберёшься до верха, ноги делаются, как деревянные… А ведь и дальнейший путь был нелёгкий. Вернее, не короткий. В обход Фонарного холма, через весь посёлок (а он размером с городок). Сначала по Маячной улице, потом через большой сад с разрушенным деревянным кинотеатром, затем через площадь с Никольской церковью, дальше — по Большой и Малой Рыбачьим улицам, а за ними, перед Почтовым переулком ещё пустырь, на краю которого кирпичный рыбокоптильный цех (нынче тоже не работающий). А на пустыре может случиться всякое. Вдруг там гоняют футбол местные, «коптильные» пацаны? Тогда легко угодить в плен. Конечно, лупить не станут, если не вредничаешь, не «выступаешь», но устроят какое-нибудь испытание. Например, заставят бить мячом по воротам и не отпустят, пока не вклепаешь вратарю десять банок. А вратари у «копчёных» известные…

Можно, конечно, очень убедительно объяснить: люди, я «не в игре», иду по важному делу. Но ведь потребуют: докажи. А как докажешь? Не давать же им письмо матроса с нюшкиного крейсера.

Был бы джольчик — тогда другое дело. С ним везде свободный проход. Но Марко после возвращения из столицы джольчиком всё ещё не обзавёлся. Показать медальку — вот, мол он? Только ведь не поверят просто так, скажут: поклянись. И надо будет перекреститься на церковную колокольню. А этого лучше не делать, такими клятвами не шутят… Вот если поймают на обратном пути, когда уже отошлёшь письмо, тогда — пожалуйста. Медаль можно будет считать джольчиком, потому что получена за дело. А пока пустырь лучше обойти по Греческой балке и к почте выбраться по Насосному спуску, мимо водокачки…

Было бы разумно в начале пути, на Маячной, заскочить домой (там уха и вареники), потому что о-о-ой как стонет в желудке пустота. Но ведь дома есть опасность застрять надолго. «Марко, сделай это, Марко, сделай то. Марко, ты куда опять настропалялся, вот вернётся отец всё ему расскажем…» А его, Марко, дёрнула нечистая сила пообещать матросу: «Сейчас и отправлю, честное слово». Конечно, задержка будет не такая уж большая, а брошенное между делом «честное слово» — не клятва лицом к церкви. Но ведь всё равно засядет в душе заноза…

Был, правда, и более короткий путь до почты по обрывам. По уступам, глинистым осыпям, ракушечным карнизам, каменным завалам. По хитрым тропинкам, которые то есть, то нет. А внизу, вдоль воды, не пройдёшь, пляжная полоса часто прерывается уходящими в воду скальными отвесами.

Марко приходилось лазать по обрывам, когда играл с ребятами в пряталки-догонялки или в пиратов. Но эти лазанья были короткими и не очень опасными. А сейчас предстоял непрерывный путь по головоломным неровностям и тропкам. Именно головоломным. Загремишь вниз, и страх подумать, что будет. Хорошо, если просто в глубокую воду. А если на камни?..

Но… чем больше думаешь, том больше боишься. Зато эта дорога до почты была чуть не втрое короче обычной, через посёлок. Не надо огибать холм, сразу окажешься в Почтовом переулке, что выходит к берегу… Кроме того, закопошился в Марко «приключенческий жучок» — тот, что не раз подбивал его на всякие неразумные (с точки зрения здравомыслящих людей) поступки. «Не рискуешь — не живёшь…» Путь до почты по крутизне над морем мог считаться настоящим приключением.

И джольчик тогда будет заработан совсем честно!..

Марко глубоко-глубоко вздохнул, сказал себе, как противнику-шахматисту, «взялся — ходи!» и со ступеньки прыгнул направо, на длинный ракушечный выступ…

Ну и что? Было не так уж трудно. И не так уж страшно. Почти как во время прежних игр. Правда, раньше не забирался так высоко, но какая разница? Надо только покрепче хвататься за камни, твёрже ставить ноги и не смотреть вниз. Смотреть следует перед собой, выбирая подходящие щели и выемки, чтобы вцепиться как следует.

И лучше совсем не думать, что такой путь будет тянуться целую милю. Надо просто двигаться шаг за шагом, скачок за скачком, толчок за толчком… Хорошо, что не видят его мама и Евгения обмерли бы… А вот если бы увидела девочка Юнка, было бы, пожалуй, замечательно. Тоже обмерла бы, зато…

А что «зато»?

Девочка Юнка, наверно, и не вспоминает бывшего одноклассника Марко Солончука. У неё полно других забот. Эти хлопоты с переездами, с репетициями… А может, опять разболелось плечо… А сам-то он часто ли вспоминает Юнку?

Путь не всегда был головоломным. Попадались и безопасные места: широкие длинные карнизы, на которых угадывались остатки дорожек может быть, тысячелетней давности. Здесь ведь столько всякой старины. То и дело видишь впрессованные в толщу песчаника обломки капителей от храмовых колонн, мраморные карнизы с орнаментом и сложенные арками блоки известняка. А внизу прибой перемывает оранжевые осколки древних амфор и горошины из радужного стекла — от ожерелий эллинских красавиц. У девочек в посёлке почти у каждой такая бусинка на шее, а то и по нескольку…

Иногда открывались и совсем широкие площадки — с теннисный стол. Можно постоять, передохнуть, присесть даже. Можно без опаски взглянуть вдаль. Сизые горизонты размыты и туманны. Жёлтые кучевые облака над ними — как всплывшие острова. Море рябит. Оно ярко-синее, но там и тут пятна солнечных россыпей. И было бы совсем прекрасно, если бы не лиловый прыщ крейсера… А ближе к берегу море становится зелёным. И даже отсюда, с высоты, видно, что оно прозрачное. Кажется, можно разглядеть на дне плоские обросшие камни, на которых рябь от лучей… И носятся над водой, орут чайки, ищут выброшенную штормом добычу…

За площадкой, после короткой передышки опять «сплошной альпинизм». И уже рубашка на груди и животе изжёвана, а ноги и руки в царапинах и белых следах известняка, в рыжих заплатах глины. И босые ступни горят, как надраенные тёркой. Конечно, босиком карабкаться и прыгать по уступам удобнее, чем в сандалетах, но ведь подошвы-то не железные… Зато позади осталось две трети пути! Это Марко понял, когда за скальным поворотом открылась вдали оконечность Тарханайской косы с красно-белой башней маяка. И тут же оказалась впереди ещё одна площадка — этакий каменный балкон, будто приглашающий: «Отдохни…». И даже «скамеечка» была, торчал из вертикальной стены узкий выступ.

Как удержишься от соблазна, когда ноги гудят, а солнце жарит пуще обычного (нет, чтобы хоть на минуту спрятаться в облако!).

Марко сел. Потёр икры и ступни, хныкнул. как брякнувшийся с качелей малыш (всё равно никого рядом нет). И решил, что имеет право отдохнуть подольше. Скосил глаза вниз, на рубашку… Досталось ей. Материя всмятку, две пуговицы потеряны, нагрудный карман, в котором медаль, надорван. Хорошо, что не сильно, а то бы прощай, будущий джольчик… Всё-таки лучше переложить в другой карман, справа.

Марко выудил медаль за ленточку и вспомнил, что даже не рассмотрел её. Ну, с одной стороны — якорёк и надпись: «Тарханайская коса. Южный край». А на обороте?

На таких медалях были самые разные картинки: кораблики, крабы, старинные пушки… А на этой оказался морской конёк!

Вот это да! Совпадение? Или примета?..

В любом случае теперь уже ясно — это именно его. Марко Солончука, джольчик. Гораздо крепче и надёжнее стеклянного пистолетика, который сломался при отъезде в столицу. Пистолетик был всё-таки случайной вещицей, а медаль с коньком…

«А мне нравится, что у тебя такое прозвище — Конёк… Даже не прозвище, а просто имя…»

«Почему нравится?»

«Ну, ты же весь такой… морской житель…»

Он и правда иногда был похож на морского конька. Во-первых, потому, что часто сутулился. Не из-за какой-то болезни или слабости позвоночника, а просто «из-за лени и вредности», как заявляла старшая сестрица Евгения. Ему даже купили ранец со специальной твёрдой спинкой — чтобы держался прямее. Ну, он и старался держаться, если не забывал… Но было ещё одно сходство: отбеленные неутомимым солнцем волосы иногда взъерошивались от затылка до лба. Будто гребешок у морского конька. А третье сходство — то, что Марко часто вытягивал губы в трубочку. Ему казалось, что в этом случае толстые и совсем «не мужественные» губы его делаются меньше и твёрже. Мама и Евгения говорили: «Ну, снова рот дудкой. Лучше улыбнись…». Он послушно улыбался, а потом — всё опять. Особенно, если думал о чем-то важном или что- то вспоминал… А известно ведь, что у морского конька губы тоже трубочкой. Ну и вот. Если глянуть на Марко сбоку, когда стоит согнутый, волосы — торчком, губы — вперёд, в точности морской конёк. Вроде тех, что малышня ловит на мелководье, среди косматых подводных валунов (ловит, а потом отпускает)…

На кого похож Марко, замечали многие и порой поддевали его добродушными замечаниями. Но прозвища «Морской конёк» в посёлке у Марко не было. Вообще никакого не было, хотя у многих мальчишек они имелись. Появилось прозвище только в столичном Лицее.

Почему он уехал в столицу НЮШа (зачем согласился?!), Марко потом и сам не мог себе объяснить. Ну да, хотелось нового, дальних дорог, чудес большого города, всяких открытий… Но не настолько же, чтобы отрывать себя от моря, от родного берега с Тарханайской косой и маяком, от мамы, от Женьки; от привычного ребячьего народа с Маячной улицы («Марко, пошли на Камни! Слон обещал рассказать про пришельцев с Персияды!»).

А случилось вот что. В прошлом августе наведалась в гости двоюродная мамина сестра тётя Даша с мужем Германом Алексеевичем. Тётя Даша была добрейшая душа, хотя и чересчур со столичными привычками (моды там всякие, косметика). А Герман Алексеевич — усмешливо сдержанный, неразговорчивый и, вроде бы с крепким характером, но с женой всегда соглашавшийся во всех её планах. А планы Дарьи Григорьевны возникали стремительно. И строились они всегда на желании осчастливить ближних.

Маме и отцу Марко она с первых дней принялась внушать:

— Марусенька, Гоша! Я понимаю, вы вросли в эти места всеми корнями. Но зачем обрекать детей на провинциальное прозябание? Женечка красавица! Её милые веснушки — золотая россыпь для создания современного имиджа! У неё все данные, чтобы в столице стать звездой сцены или бизнеса!.. А Марик! С его задатками философа, с его способностью смотреть в глубину явлений!.. А что его ждёт в Фонарях? Судьба приморского Гавроша, а потом должность бригадира рыбачьей артели?.. Неужели он этого хочет от жизни?

Женя морщила конопатую переносицу и деликатно уходила на веранду. Она не хотела быть звездой, а хотела стать научным сотрудником в Институте южных морей. Но он не в столице. И Женя изо всех сил готовилась поступать на биофак в Ново-Византийском Филиале. А Марко делал вид, что разговор не про него. Чего он хочет от жизни. Марко никому не говорил, отвечал, что пока не знает. А внутри себя знал, но ни с кем не делился, потому что сочли бы параноиком…

Он был не такой решительный, как сестрица. Тётушке удалось уломать его «пожить хотя бы годик в главном городе Новых Штатов».

— Ты убедишься, сколько возможностей в столице! Ты ведь нигде не бывал дальше Сканевска! А у нас ты увидишь столько всего! И поймёшь, как отличается Лицей от школы в Фонарях! У нас есть возможности устроить в него племянника! Тем более, у тебя почти сплошь отличные оценки…

Неизвестное всегда заманчиво. А Дарья Григорьевна была настойчива (и муж кивал в такт её словам). Потом уже Марко понял (или почуял), что пожилой, но ещё энергичной супружеской паре, чьи дети выросли и разъехались, очень хотелось иметь кого-нибудь, о ком надо заботиться и тревожиться. Чтобы в жизни виделось побольше смысла!..

Столичный Лицей и правда был не похож на поселковую школу — трёхэтажку из белых известняковых блоков, где в сентябре всегда пахнет побелкой и масляной краской. В гранитном корпусе с полукруглыми окнами и колоннами пахло стариной и науками. Портреты в золочёных рамах украшали стены сводчатых коридоров (какие-то генералы, писатели и прежние директора Лицея). Здесь невозможно было представить игру в конный бой или догонялки-прыгалки — это понимали даже малыши. Впрочем, они, малыши, отличались от старших лицеистов лишь размерами. Лицейская форма с длинными сюртуками и отутюженными брюками делала их уменьшенными копиями выпускников. В самом деле — поскачи-ка в таких костюмах.

Эту форму — кусачую и тяжёлую, как доспехи, — Марко возненавидел с первого дня. Было непонятно, почему при жаре чуть не в тридцать градусов, надо приходить на занятия в суконном мундире и галстуке. Появись в таком виде в поселковой школе, весь народ полёг бы от хохота…

Ну ладно, Марко притерпелся. Потому что было в лицее и много интересного (тётушка не зря обещала). Полукруглые классы (аудитории!) с амфитеатрами скамеек и столов, с экранами и электронными досками. Компьютерные комнаты, где никаких очередей и графиков — садись и занимайся. Библиотека в двухэтажном зале, где всякого, даже первоклассника, встречали, как долгожданного гостя (может, потому, что «гостей» было немного, лицеисты больше «клеились» к мониторам)…

И учиться оказалось не труднее, чем дома. Ну, подумаешь, элементы высшей математики! В Фонарях директор Юрий Юрьевич тоже преподавал эти элементы (правда, не в обязательном порядке, а всем желающим). И желающих было немало. А семиклассник Гаврик Вахта настолько преуспел в этой науке, что занял первое место на олимпиаде в Ново-Византийске (даже в газете писали). Марко никаких побед не одерживал, но тоже кое-что соображал в таких вопросах, Юрий Юрьевич его похваливал…

А вот с одноклассниками в столице он сходился туго. Вернее, никак не сходился. Нет, никто не отпихивал его откровенно, вражды не показывал — культурные люди всё-таки, лицеисты, — но…

В прежней школе всё было просто. Без хитростей и долгих обид. Могли ссориться, могли подраться (если один на один и силы примерно одинаковые), могли даже допекать дразнилками. Но если видели, что довели человека до слез, тут же отступали: «Ну, чего ты. мы же не по правде… Ладно, хлопцы, отдать якоря.

И на ладонь того, кто обижен, хлоп-хлоп свои ладони!

В Лицее никто никому не чинил явных обид. Но были усмешки. Это Марко ощутил в первые же дни.

Оказалось, что здесь шестиклассники не носят книги и тетрадки в ранцах. В посёлке Фонари их носили в чем угодно: в торбах, в портфелях, в сумках, в магазинных пакетах. Миколка Яшин таскал свою школьную ношу в чемоданчике из ивовых прутьев, который сам сплёл на хуторе у деда. Ходили и с рюкзаками, и с разрисованными ранцами, которые у многих сохранились чуть ли не с первого класса. Никто не обращал на это внимания. А в Лицее полагалось иметь модные, «с наворотами», сумки, которые в столичных магазинах стоили не дешевле мобильников последнего образца.

В шестом классе «Г» («гуманитарный») все, кроме Марко, были «свои», знали друг дружку с давних пор.

С новичком познакомились без лишней приветливости, но и без подначек. Лишь когда услышали, что он из посёлка на Побережье, кое у кого мелькнули ухмылки. Краем уха Марко услыхал: «Туземный представитель… морской Маугли из края, где лиманы и туманы…». Ну и ладно, это девчонки чесали языки. Марко решил, что безобидно. А потом подошёл один из главных людей в классе, Фарик Сагайдак, — красивый такой, улыбчивый, всеми любимый, — похлопал по ранцу, который висел на крючке у нарты. Снисходительно спросил:

— А ты чего это, юноша, ходишь с малышовым атрибутом?

Стоявшие рядом хихикнули. Почти дружелюбно. Марко знал по прежнему опыту, что лучшая защита от насмешек — весёлая откровенность, и признался:

— Ностальгия по раннему детству. А ещё — «ортопедическое средство». С детсадовских времён отучают от сутулости: держись, мол, хлопец, прямо, а то как неандерталец…

Хихикнули опять, вроде бы не обидно, понимающе. Но Фарик посоветовал:

— Всё же обзаведись чем-нибудь посовременнее, надо блюсти имидж. Здесь свои обычаи…

— Я обдумаю, ваш совет, милорд, — пообещал Марко самым шутливым тоном.

Зося Карневская — изящная, как девочка из рекламы тайваньских солнечных очков, — протяжно произнесла:

— Знаешь, «хлопец», ты не так уж похож на первобытного человека. Скорее на морского конька. Особенно, если смотреть в профиль… Особенно, когда губы дудочкой…

Марко втянул губы и посоветовал:

— А ты смотри не в профиль, а спереди. Вдруг я покажусь привлекательней?

— Нет, сбоку ты смотришься гармоничнее. Морские коньки, это ведь из твоей стихии, да?

— Из моей, — согласился Марко. — А ещё в этой стихии водятся медузы «абажурки». С виду красавицы, но ядовитые, как кобры…

Мальчишки ухмыльнулись, а девчонки этих слов новичку, разумеется, не простили…

Марко понимал, что со своими обычаями соваться в «чужие лицеи» себе дороже. Можно было, конечно, пойти на принцип, но… может, и правда, ранец — это для малолеток? Он поделился сомнениями с тётушкой Дарьей Григорьевной. Та без лишних слов повлекла его в ближний супермаркет и велела выбирать «то, что нравится больше всего». Марко выбрал сумку из коричневой искусственной кожи — простенькую, но современной формы (в общем-то, ему было всё равно). И думал, что вопрос решён.

И правда, никто в классе о ранце не вспоминал, а на сумку будто и не обратили внимания. Зато стали клеить к Марко Солончуку то самое прозвище. Несколько раз на дню он слышал: «Эй, Морской конёк, тебя записывать на экскурсию?» или «Морской конёк, запали огонёк…» — это когда трое шестиклассников задумали «посмолить» в туалете, а зажигалки не оказалось. Марко, не помышлявший о куреве никогда в жизни, так и сказал. И от того его «имидж» съехал ещё на ступеньку… Наплевать.

И на прозвище Марко решил не обижаться. «Морской конёк» — чем плохо? Правда, скоро его сократили просто до «Конька», но и это терпимо.

Пускай хихикают, если охота! Воображают себя черт знает какими продвинутыми, анекдоты про всякую эротику травят на переменах, а развитие, как у питекантропов. На викторине «Любимое чтение» Стивенсона путали со Стивеном Кингом, а Гайдара с режиссёром Гайдаем. «Л-лицеисты…». Пушкин сбежал бы от таких друзей в Михайловское раньше срока…

«Ах, Лицей! Ах, престижное образование!»… Конечно, можно учиться, когда тут всё к твоим услугам. В поселковой школе всего десяток компьютеров, а здесь — чуть не на каждого ученика. В Интернет можно влезать по уши. Правда, учителя поглядывали, чтобы влезали по делу, а не за всякими глупостями. Зато сдувать готовенькие сочинения — это сколько угодно. А в Фонарях Серафима Андреевна за такие фокусы вляпывала старшеклассникам полновесные «пары». И при этом пренебрежительно морщилась: «Надо иметь свои, а не электронные мозги, господа…»

Здесь же «пары» вообще не ставили. Тройка была самая низкая и презрительная оценка. Потому что в поселковой школе использовали пятибалльную систему (министерство просвещения — имперское), а в Лицее — двенадцатибалльную («міністерство освіты НЮШ»).

— Конёк, у тебя семёрка за изложение, — с ненатуральным сочувствием извещала Зося Карневская. — Инга Остаповна сказала, что грамотность — как в каменном веке…

— А у неё — как в глиняном…

Грамматику «южной мовы» толком знали не многие, хотя язык был обязательным в лицейской программе. Как и язык «северных регионов», то есть Империи. В Фонарях дела обстояли проще. Там разрешалось учить один язык — по выбору. Правда, почти все школьники учили оба, но для аттестата можно было выбрать одну оценку, лучшую…

Кстати, Марко оба языка знал на «имперскую» пятёрку, его хвалили и Серафима Андреевна, и Оксана Глебовна. Здесь дела пошли похуже. Марко ли был виноват или учителя проявляли холодок по отношению к «приморскому Маугли»?

«Вы, Солончук, неверно пишете это слово!» «Почему неверно? Оно всегда так писалось!» — «Вы полагаете, что здесь корень от северного «корабль», а на самом деле от южного «карбас» и писать следует через «а» — «карабельский»…

Дурь какая! Ему ли, жителю Побережья, не знать всё, что касается кораблей и карбасов? В поселковой библиотеке есть даже словарь корабельных терминов и рыбачьих наречий. На двух языках. Но в лицейской библиотеке такого словаря не оказалось, и Марко там — при библиотекаре и ребятах — в сердцах сказал:

— Академия… Скоро слово «грот-мачта» заставят писать через «и» с двумя точками…

Кто-то донёс Инге Остаповне. Та на следующем уроке заявила:

— Мне стало известно, Солончук, что вас не устраивают правила нашего языка. Вы можете иметь любое мнение, но советую держать его при себе. Ещё одно такое высказывание, и может встать вопрос о правомерности вашего пребывания в Лицее.

У Марко было тошно на душе. Он спросил:

— А можно прямо сейчас?

— Что… сейчас?

— Такое высказывание. Чтобы вопрос встал сразу…

Инга Остаповна сдержала эмоции.

— Нет, — сказала она. — Не надо искусственно выстраивать ситуацию. Думаю, в ближайшее время она возникнет естественным путём…

В ближайшее время ничего не возникло. Но и лучше не стало. Дни бежали за днями. На всякие подначки Марко не обращал внимания, а сильной вражды не было. По крайней мере, на драки никто не нарывался.

Дарья Григорьевна и Герман Алексеевич о горестях племянника не догадывались. Да и что за горести? Вроде бы так, пустяки…

Конечно, Марко скучал по дому: по маме и Женьке, по прежним одноклассникам и ребятам с Маячной. По кудлатому Бензелю. Но связь работала нормально, старенький мобильник не отказывал, Марко звонил домой по несколько раз в неделю и узнавал, что «всё у нас хорошо».

Хотя не всё было хорошо. Отец далеко от дома (гораздо дальше, чем Марко), в Северных регионах. Его неожиданно призвали на сборы в имперские войска. На целых полгода. Он был офицером запаса, штабс-капитаном инженерной службы… Можно было бы заупрямиться и отказаться. Но тогда — ещё хуже. По Южному краю сновали комиссары нюшской «вийськовой армады», они утверждали, что здешние места — территория их государства. Мол, все мужчины, не служившие раньше в «армаде», могут быть призваны под рыже-салатные знамёна в любое время. Увезут под конвоем, и не пикнешь. «Лучше уж под своим флагом», — рассудил штабс-капитан Солончук. Тем более что обещали полное офицерское жалование и почти штатскую должность техника-консультанта.

В Фонарях отец тоже работал техником, на местной электростанции, но зарплата делалась всё меньше, выдавали её нерегулярно. И что будет дальше — никто не знал.

Марко и отец уехали из дома в одно время и с той поры не бывали в Фонарях.

Наступили рождественские каникулы, но Марко и тогда не поехал в Фонари. Потому что в столицу, в гости к тётушке и дядюшке, прикатила Женя. Уговорила брата: «Побудь со мной, вместе погуляем по столице, ты ведь здесь почти старожил…» Ну, как откажешь любимой сестрице?

Разумеется, Марко не был столичным старожилом и многого ещё не знал, не видел. Но… кое- что всё-таки успел повидать. И многое нравилось ему: улицы с удивительными старинными домами, музеи, храмы над речной кручей, филармония, где можно слушать «живой оркестр», гигантские кинотеатры с панорамными экранами… Всё это было замечательно. Особенно, когда рядом Женька.

А потом сестра уехала. Марко прокашлялся от слезинок и стал жить дальше. Порой печально было. Но сквозь печаль пробивались иногда и радости.