Прыгалка

СЛЕДЫ

Решили, что надо расходиться.

— Будьте осторожнее, мальчики, — сказал директор Гнездо. — Видите, какие времена…

Ему обещали быть осторожными.

Топка и Пиксель понесли квадратную фанеру с мозаикой к себе домой — для ремонта. Марко умылся у трубы с краном. Тётя Зоря повела Володю кормить обедом. Чтобы ни случилось, а выздоравливающие люди должны питаться регулярно. Пек сказал Марко:

— Ты потом загляни ко мне, — и тоже ушёл. Марко, Кудряш и Кранец понесли наверх телескоп. Устанавливать на подоконнике не стали, убрали в угол… Марко вдруг почувствовал, что ему очень хочется здесь же в углу лечь на половицы и уснуть. Он еле заставил себя спуститься с ребятами во двор и потом добрести до Маячной. Кудряш и Кранец проводили Марко до калитки. Он не спорил.

В своей хижине он достал из кармана ножку Прыгалки, спрятал её под подушку и лёг ничком. Снова заплакал. Теперь не было никого рядом, и он плакал от души. Но недолго, потому что быстро уснул.

Засыпая, он подумал, что хорошо бы увидеть во сне Прыгалку. Живую. Это означало бы, что она не погибла, что где-то она есть.

Но увидел он Икиру.

Они были одни в замершем посёлке. Ни цикад, ни петушиных криков, ни голосов. Ни души вокруг. И понимание, что в домах — тоже ни души.

Они шли посреди белой улицы, с которой исчезли все деревья, вся трава. Палило солнце. Оно было такое яркое, что Икирины шортики блестели, как новый лавсановый парус. Но в солнце не было тепла, была лишь беспощадность. Марко не нравилось это солнце. Икире оно тоже не нравилось. Две черные тени шагали сбоку от Икиры и Марко по белой щебёнчатой дороге. Они накладывались друг на дружку, перепутывались ногами и отставали в движениях от хозяев.

Куда они с Икирой идут, Марко не знал. Знал только, что это важно для Икиры и что надо спешить. Однако спешить не получалось — ноги тяжелели, к босым ступням прилипала щебёнка…

Икира быстро глянул на Марко лиловыми глазами, сказал неуверенно:

— Ничего, успеем…

Куда успеем? Зачем?

Никуда они не успели. Четверо в камуфляже выросли впереди. Лиц у них не было, были маски из той же камуфляжной ткани, что комбинезоны. Икира вдруг сильно оттолкнул Марко в сторону и встал посреди дороги. Щуплый, на расставленных ногах-стебельках, со вскинутой головой. Взлетели и мягко опали выгоревшие волосы.

Марко понял, что четверым нет дело до него, до семиклассника Солончука. Они видели только Икиру. Сдёрнули с плеч воронёные Б-2 и пошли к нему шеренгой. Хрустел гравий. Икира стал отступать. Он пятился. Потом позади него возник белый (очень белый!) дом с черными провалами выбитых окон. Икира прижался спиной между окнами. И смотрел на убийц в масках без боязни и без надежды…

Много раз потом — и во снах, и наяву — Марко презирал и корил себя за те полсекунды малодушия, которые помешали ему сразу броситься наперерез врагам. В общем-то, ничего эти полсекунды не решали. Просто было стыдно за трусость. Он всё равно бросился и заслонил Икиру и увидел, как от стволов Б-2 полетели дымные колечки…

Ну и что?

Врагам нужен был не он, а его кровка Икира. Пули ударили в Марко, безболезненно прошли сквозь его тело, а Икира негромко вскрикнул у него за спиной. Марко оглянулся. Икира лежал ничком…

Марко потом удивлялся, какие подробности, совсем как по правде, были у этого сна. Мельчайшие. Он видел, как горели на щебёнке солнечные искры. Как валялись вокруг камушки и ракушки от порвавшегося Икириного ожерелья. Как белели следы извёстки на острых лопатках Икиры, которыми он только что прижимался к стене. Как из-под плеча Икиры выползала на ракушечную плитку алая змейка. Как вздрагивали завитки его волос.

Марко перевернул невесомого Икиру на спину. Глаза его были закрыты, а рот приоткрыт, и между губ ярко белела полоска зубов. Марко охнул, увидев пониже ключицы чёрную дырку с красными пузырьками по краям.

«Ничего, ничего… я сейчас… потерпи…» Надо было рвануть рубашку, обмотать плечо, положить на него ладони и собрать в них энергию. Силу дрожащих струн всего мира… «Сейчас…»

Он забыл про врагов. Но они напомнили о себе. Хрустом шагов. Марко увидел, что они приближаются ровным шагом, не опуская автоматов. И ощутил, как несёт от них запахом гари и ружейной смазки, вонью пропотевших ботинок, трупной гнилью. Марко оглянулся. Он заметил телескоп. Тот, как ни в чём ни бывало, стоял на треноге в двух шагах, словно ждал. Марко бросился к нему, поднял на трубе прицельную планку. Внутри трубы он в комок собрал перед рефлектором своё отчаянье, страх за Икиру, ненависть к вонючей пятнистой смерти и надежду на спасение. Не было спусковой кнопки, и он просто тряхнул трубу. Она выбросила бледно светящийся шарик. Тот ударил в крайнего стрелка. Стрелок выпустил автомат и вспыхнул. В одну секунду он превратился в чёрный дымящийся комок и пропал. Остальные трое повернулись и деловитой рысцой побежали прочь. Но шарики из телескопа догоняли врагов, и те тоже превращались в клубки дымящейся тьмы. Исчезали. Все кончилось в несколько секунд. Марко сжал в себе смешанное со слезами торжество и повернулся к Икире. «Сейчас мы к доктору Канторовичу…»

Икиры не было.

Было только алое мокрое пятно на ракушечной плитке. А Икиры не было нигде. Ощущение этого «нигде» задавило Марко своей безнадёжностью.

«Икира-а!!»

— Икира!! — Марко вскинул себя на локтях.

Тёплые ладони легли ему на плечи.

— Маричек, успокойся. Все хорошо.

Только сестра Женька называла его так — Маричек. И то нечасто. Лишь в минуты огорчений и обид. И случалось это, когда он был ещё малышом.

Марко взял её за веснушчатый локоть, прижался щекой к голому плечу.

— Ты что? Плакал? — шепнула она.

— Не знаю… Наверно, — выдохнул он.

Не все ли равно, плакал или нет. Не в нем дело. Главное, что недавний ужас оказался неправдой. Что Икира далеко отсюда и — слава Богу! — в безопасности…

Марко отвалился на подушку. Сон тускнел, страх уходил… а на место его возвращалась горькая память о Прыгалке. О потере не во сне, а наяву. Опять запершило в горле. Марко зашарил под подушкой, нащупал крохотную керамическую ножку, взял на ладонь.

— Вот…

Ему очень захотелось рассказать о судьбе Прыгалки, обо всем, что случилось на школьном дворе… Выплеснуть печаль. А кому, если не сестре? Она бывает вредная порой, но сейчас — самая родная. «Маричек…»

Женя взяла в свои ладони пальцы Марко с ножкой девочки.

— Маричек, я все знаю…

— Откуда?

— Пек приходил, рассказал… Ты спал, спал, а он сидел, ждал, когда проснёшься, и мы разговаривали. Он так и не дождался, ушёл…

— А зачем он приходил? — новые страхи зацарапали Марко.

— Да все в порядке. Просто хотел узнать, как ты себя чувствуешь. И сказать, что Икира с мамой устроились в Казанкое нормально. Доктор приехал, сообщил… И с мамой его ничего страшного, подлечат…

Сразу — от мыслей об Икириной маме к мыслям о своей:

— Жень, ты ничего маме не говори, ладно? Про то, что случилось…

— Не буду… Папа приедет, расскажешь ему. Мужчины лучше разбираются в военных делах…

— Когда ещё приедет-то…

— Думаю, что скоро… Иди умойся.

Марко умылся на огороде под краном. Женя принесла ему большущую кружку холодного молока и кусок пирога с капустой. Это был ужин. На часах оказалось уже около восьми. Правда, солнце ещё не зашло…

Со двора кликнула Марко мама: помоги, мол, собрать с верёвок выстиранные простыни. Марко помог. Сказал деловито:

— Ещё сыроватые, по-моему…

— Высушу утюгом…

Прохладная ткань касалась щёк, локтей, коленей. Словно тонкая парусина, которую подтягивают к реям на стоянке в порту. Делалось спокойнее…

Прикатили на велосипедах Топка и Пиксель. С грузом на багажниках. Топка привёз отремонтированную «площадь», а Пиксель — Кранца. Кранцу почему-то захотелось навестить Марко. Везти на багажнике грузного пассажира было трудновато, но кто теперь мог отказать в просьбе герою.

Квадратную фанеру с пластилиновой мозаикой положили на бочку-стол в хижине Марко. В окно светило уходящее солнце, с тумбочки — настольная лампа. Смешивались закатные лучи и электрический свет. На мозаике не осталось от взрыва никаких следов. Только на лакированной раме — чёрный шрамик от осколка.

— Если хочешь, заделаем и его, но мы подумали: «Может, не надо?» Пускай будет на память… — объяснил Пиксель.

— Пускай будет… — согласился Марко.

То место, где раньше был цоколь для Прыгалки, теперь закрывал пластилиновый квадратик.

— Когда появится копия… ну, та, которую обещал Пек, сделаем другую подставку, — сказал Пиксель.

— Да, конечно. Спасибо… — отозвался Марко.

Опять щекотало в горле.

Твёрдая ножка Прыгалки ощущалась сквозь нагрудный карман.

Марко показалось, что она опять болит, и он прикрыл карман ладонью.

— Пек сказал, что Володю отправят завтра или послезавтра, — вдруг сообщил Кранец.

— Доктор скоро снова поедет в Казанкой, — объяснил Тонка. — Там корреспондентский пункт миротворческой миссии. Володе склепали какие-то документы…

«Ещё одно расставание…» — подумал Марко.

— К тебе Славка хотела заехать, — вдруг вспомнил Кранец. — Уже села на велосипед. А потом…

— Что потом? — спросил Марко.

— Говорит: «Да ну… Ещё вообразит что-нибудь…»

— А что я могу вообразить? — Марко пожал плечом. Слишком резко. От этого движения перекосилась на груди рубашка и в кармане (в правом, не в том, где ножка) тяжело шевельнулась медаль.

И сразу толкнулась мысль:

— Кранец, ты ведь сегодня спас Володю…

— Да ладно тебе! — и видно стало, что уши Кранца засветились как стоп-сигналы.

— Подожди… Вот… — Марко вынул металлический кружок с морским коньком. Было жаль с ним расставаться, но этого требовала справедливость. Так, по крайней мере, казалось в тот момент Марко. — Это тебе… Такой джольчик получше, чем пробка…

— Да ты чего… — забормотал Кранец. — Это же твой… твоя…

— Была моя, теперь твоя. Так надо…

Кранец медленно взял. Если дарят джольчик, отказываться нельзя. Такой обычай…

— А как же ты? Без него… без неё? Хочешь мою пробку?

— Джольчиками не меняются, — сказал Топка. — Дарить можно, меняться нельзя… Да после того, что было, Марко может взять любой камушек со школьного двора…

Пиксель напомнил:

— Осталась ведь ножка от девочки. Самый лучший джольчик.

Марко мотнул головой.

— Я дождусь Икиру. Он мне даст что-нибудь от своих бус…

Кранец держал медаль на ладони. Разглядывал, поглаживал пальцем…

Марко проводил ребят до калитки. Подошёл к собачьей будке, приласкал старого Бензеля. Бензель снисходительно лизнул мальчишке ладонь. Они были ровесниками, но Бензель считал себя гораздо старше и умнее — ведь он стал уже стариком, а Марко остался ребёнком, только вытянулся в длину.

В хижине Марко снова включил на тумбочке лампу, разделся и залез под простыню. За окном темнело, дрожал яркий Юпитер. Ясно было, что сон придёт не скоро, ведь Марко недавно проспал несколько часов. Он дотянулся до полочки, взял растрёпанную книжицу Джона Колдуэлла «История клиперов». Известную до последней строчки, а для планов Марко, в общем-то, бесполезную. Потому что устройство знаменитых парусников давно известно и ничего нового Марко здесь все равно не придумал бы — ни в корпусе, ни в рангоуте, ни в парусах. А о струнах, которые должны звучать в кораблях, стригущих гребни волн, в книге не было ни слова. Наверно, в пору «Катти Сарк» и «Джемса Бейнса» это никому не приходило в голову. Все были уверены, что мир состоит просто из атомов и струны здесь ни при чем…

И Марко отложил книжку.

Снова ожила печаль о девочке Прыгалке. Что, если в момент взрыва боль пронзила её тельце? И вот девочки нет, а боль осталась…

Марко взял с табурета рубаху, вынул из кармана керамическую ножку. Она затеплела.

«Больно?»

«Не больно…»

Это хорошо, когда не больно. Только… дальше- то что?

А что если… Марко грустно улыбнулся мечте о несбыточном. Потом подумал уже без улыбки: «Ну а все-таки… а вдруг?»

Если в тёплых ладонях с дрожащими струнками держать терракотовую ножку каждый день? Вернее, каждую ночь. В ладонях, под щекой или под подушкой… Может быть, в осколках предметов и правда хранится память о целых, ещё не разбившихся вещах?

Если очень постараться, очень захотеть, то, возможно, миллиметр за миллиметром (или пусть даже микрон за микроном), керамическая материя начнёт нарастать, нарастать… И вдруг однажды утром он ощутит в ладонях фигурку с откинутой головкой, разведёнными в сторону ручками, с тонкими икрами ножек: одной — прямой, другой — согнутой для прыжка.

«Она не поместится в ладонях», — сказал себе Марко.

«Ну и пусть не поместится. Пусть окажется на подушке. Или прямо на «площади», где стояла раньше. Целёхонькая и… живая. Потому что в ней — душа!..

Марко взял ножку в сдвинутые ладони, положил их на подушку, осторожно лёг на них щекой… Да, он спал днём несколько часов, но теперь сон милостиво пришёл к нему снова. На этот раз — хороший сон.

Марко, в точности, как он ждал, ощутил в ладонях твёрдую фигурку. Сердце трепыхнулось, но не сильно. Он почти не удивился. Осторожно отнёс Прыгалку к бочке, где лежала пластилиновая мозаика. Поставил девочку на прежнее место. Она держала в сжатых пальцах нитку-скакалку.

Марко отошёл и сел. В окно светила большая луна. Ей не полагалось нынче светить, ведь было новолуние! Именно в пору новолуния случаются затмения солнца, и одно из них произошло сегодня днём! Подумав про это, Марко наконец понял, что все вокруг — сон. И не огорчился. Стал осторожно руководить этим сном.

«Тебе надо вырасти», — шепнул он. И девочка выросла. Закачалась над столом в лунном мареве.

«Позови меня», — попросил Марко. Она повернулась к окну (ставшему очень большим), затем оглянулась и сказала чуть слышно: «Побежали…»

И они побежали от окна, как от распахнувшейся двери. По лунному, пахнувшему водорослям пространству, в котором со всех сторон мерцало море. А под ногами разматывалась дорога с хорошо различимой греческой мозаикой, с бордюром из квадратных завитушек…

Они бежали рядом. Бежали долго, но дыхание ничуть не сбивалось. Девочка на бегу прыгала через верёвку. Иногда она взглядывала на Марко і. смеялась. Однако лицо её было почти неразличимо. Луна светила ярко, но волосы густо падали лицо, и сквозь них только блестели глаза. Временами казалось, что на волосах вспыхивает желтоватый отблеск.

Марко наконец решился:

— Как тебя зовут?

«Уж не Юнка ли?»

Она ответила с рассыпчатым смехом:

— Не выдумывай! Я просто Девочка. Девочка с прыгалкой…

«Ну и хорошо», — подумал Марко без печали. Даже с облегчением.

Луна погасла, и сразу же взлетело из-за туманного горизонта солнце.

«Феб златокудрый закинул свой щит златокованый за море…» Только сейчас — наоборот: не закинул, а вскинул над морем. «И растекалась на мраморе вешним румянцем заря…»

Розоватые лучи и правда растекались по белым колоннам, стенам и ступеням старинного города. По таким же белым одеждам жителей, которых становилось все больше. И на Марко оказалось что-то белое, лёгонькое. Кажется, называется «туника». Она пахла, как мамины прохладные простыни. И юбка Девочки — коротенькая, с широкой лямкой через красновато-коричневое плечо — сверкала снежным блеском.

А волосы Девочки и правда оказались золотисто-рыжими. А глаза, глядевшие сквозь прядки, голубыми. А лицо… нет опять непонятно, какое. То мелькнут яркие губы, то смуглые щеки, то ухо с бирюзовой горошиной-серёжкой.

Девочка взяла Марко за руку тоненькими тёплыми пальцами. Бок о бок они пошли посреди широкой, обставленной статуями улицы. Прохожие смотрели с понимающими улыбками: «Вот Девочка вернулась и привела с собой друга…»

По ступеням широкого амфитеатра сбежала на площадь толпа мальчишек и девчонок. Маленьких и больших — всяких. Вместе с ними двигался, подлетая над головами, большущий белый змей очень сложного вида. Его вели на шнурах-поводках. Он казался громадным, как храм.

— Идём! — сказала Девочка. Сейчас будет запуск! В честь богини Афродиты!

И они сразу оказались на склонах каменистого холма. Возможно, это был Фонарный холм, только в давние времена. Среди камней росла знакомая жёлтая сурепка. А ещё — кусты сероватой пахучей полыни. Вокруг холма синело громадное море, на склонах громоздился мраморный город. Ветер дышал солью, йодом и тёплыми травами. На змее нетерпеливо стрекотали десятки пергаментных трещоток. Он, готовясь к полёту, держался метрах в пяти над ребятами. А ребят было человек сто, не меньше.

— вспомнил Марко.

А почему только мальчики? Девочек вон сколько…

Не очень складно, зато справедливо. А ещё справедливее, чтобы все вместе:

Бронзовые икры, локти, спины и плечи в самом деле отражали «щит златокудрого Феба». Многие из мальчишек были полуголые, только в белых тряпицах на бёдрах. Тощие и смуглые, как Икира.

Марко подумал про Икиру, и тот сразу появился рядом. На плече его белел приклеенный пластырем ватный тампон. Это ударило по Марко резким толчком страха. Но Икира был резв и беззаботен. Радостно блеснул фиолетовыми глазами:

— Ура, я успел!

Но тут же огорчился:

— Нет, не успел. Не за что ухватиться…

Дело в том, что ведущие к змею шнуры были схвачены-перехвачены сотнями ребячьих пальцев. Вплотную. Нет места, чтобы кому-то ухватится ещё. А ведь Икире так хотелось подержаться за нить чудесного змея, ощутить его трепет, вобрать его волшебную силу…

— Подождите, — сказала Девочка. И стала быстро пробираться к ближнему шнуру. На неё оглядывались недовольно, однако, не спорили. Видимо, здесь не любили ссор. Девочка что-то проговорила на незнакомом языке. После её слов ребята начинали улыбаться, раздвигались. Между сомкнутыми пальцами двух мальчиков Девочка пропустила конец своей скакалки. Затянула узелок. Отступила, вытягивая шнур-прыгалку за собой. Дала свободный конец Икире.

— Держи крепко…

— Да! — просиял он.

Змей, сияя белизной и стрекоча, стал быстро уходить в синеву древнего неба. Шнур в пальцах Икиры натянулся и начал скользить, делаясь всё длиннее.

А Марко вдруг понял, что сон сейчас кончится. Он хотел ухватить Девочку за руку, но всё стало таять, угасать…

Марко проснулся без печали. Ни о чём не жалея. Полежал, не открывая глаз и улыбаясь. Сквозь опущенные веки просачивалось утро. Он подумал, что надо посмотреть: вдруг ножка малютки Прыгалки выросла хотя бы чуть-чуть. После такого сна всё возможно!

Он придвинул к лицу сжатые пальцы и… понял, что ножки в кулаке нет.

Её не было нигде. Ни на подушке, ни в складках скомканной простыни. И под подушкой не было. И под лежаком… И во всей хижине её не было — ни на полу, ни на фанере с мозаикой, ни под ней… Ни на подоконнике, ни внутри тумбочки, ни на полке с книжками… Ну что она, растаяла, как льдинка?

Тоска и страх вернулись к Марко. То, что случилось, было не просто потерей. Это было предсказанием беды… Может быть, не стоило отдавать Кранцу джольчик?

Марко — встрёпанный, в одних плавках — выскочил на двор, обошёл вокруг хижину. Словно ножка Прыгалки могла сама собой ускакать наружу и затеряться в лебеде и сурепке. Коварно проросшие среди мирной травы «тараскины слезы» цапнули его за ногу. В другом случае Марко завизжал бы и запрыгал, как на сковородке. А сейчас только стиснул зубы: «Так тебе и надо…»

Он вернулся в хижину, сел на постели, упёрся локтями в колени, ладонями обхватил щеки…

Ну почему всё так получается?.. Может быть, он в чем-то виноват?

Марко услышал, как вошла Женя. Но не поднял лица. Ожог на ноге горел так, что выжимал слезы. Да ожог ли?

— Маричек, ты чего такой? Сидишь голый, взъерошенный?

У Марко толкнулась догадка!

— Женька, это ты спрятала ножку?

— Какую ножку?

— Прыгалкину ногу! Её нет нигде… Я подумал: вдруг ты подобрала на полу и положила куда-то…

— Маричек, я… нет. Зачем бы я… А ты везде хорошо посмотрел?

Марко снова обмяк. Подумал с растущим раздражением: «Сейчас будет вздыхать, и советовать: посмотри снова, как следует, во всех углах…»

Женя сказала:

— Может быть, ночью ты поиграл, а потом спрятал в укромное место и забыл… А?

— Как поиграл? Чего ты городишь! Я спал…

— Не сердись. Поиграл и не помнишь теперь… Ведь кто-то же отпечатал на пластилине следы…

— Какие следы?! — Марко рванулся к мозаике.

Пластилиновый узор пересекала цепочка следов. От крохотных босых ступней. Чёткие такие оттиски, различим каждый пальчик…

Марко с минуту смотрел молча. Пробормотал:

— Может, ребята вечером баловались, а я не заметил?

Не мог он этого не заметить. Да и не решились бы Топка, Пиксель и Кранец на такое дело… Но должно же быть какое-то объяснение!

Женя взяла его за плечи, спиной прислонила к себе.

— Маричек, это не ребята. Где они взяли бы вторую ножку?

— К… какую вторую? — Он с испугом оглянулся на сестру.

— Ты посмотри… — очень осторожно проговорила она. — Ведь от Прыгалки оставалась лишь левая ножка. А тут следы от двух — от левой и правой…

Марко стремительно нагнулся над пластилиновым узором. Правда! Отпечатки двух ступней! От каждой — с полдесятка. Они тянулись так, будто девочка-малютка бегом пересекла пластилиновую площадку из угла в угол…

— Маричек… — шепнула Женя, и воздух от её губ шевельнул его волосы на темени. — Девочка убежала…

Марко медленно выпрямился. Зачем-то тронул пальцем пластилиновый узор. Оказалось, что пластилин, который все эти дни упрямо не желал твердеть, сейчас застыл, как бетон.

— Убежала она… — повторила Женя. — Ожила, пока ты спал, и решила вернуться в свой город…

Пространство качнулось, белый город у подножья холма обступил Марко. Город с сотнями беззаботных девчонок и мальчишек, со стрекочущим змеем над склоном холма. С девочкой, у которой золотые волосы и почти неразличимое, но очень славное лицо. И тёплые тонкие пальцы… Девочка нагнулась рядом с Марко, провела пальцами по ожогу на ноге, и едкая боль сгладилась, почти пропала…

Женя снова прислонила его спиной к себе. Это была самая лучшая на свете сестра. Марко прижал к щеке её веснушчатые пальцы…

— Жень… но ведь никто не поверит…

Все поверили.

И ребята, и Пек, и Володя. И даже директор Юрий Юрьевич Гнездо не стал возражать. Только покачал седой головой и сказал:

— Сей древний мир полон тайн и легенд. Будет одной больше…

Лишь Славка (то есть известная своим характером Мирослава Тотойко) дёрнула плечами, на которых топорщились пышные рукавчики:

— Наверно, вы придумали это, чтобы Пеку интереснее писалась его повесть.

— Если бы и так, — отозвался Пек, — это была бы не самая плохая выдумка. Но история с Прыгалкой — правда. Свидетельство тому — окаменевший пластилин.

Да, пластилин и в самом деле окаменел. Похоже, что на веки вечные. Марко приделал к деревянной рамке проволочные дужки и повесил мозаику над топчаном. Будто картину. Когда вечерние лучи косо влетали в комнату, следы на узоре делались удивительно чёткими…

Когда-нибудь друзья Пека подарят копию статуэтки (называется «реконструкция»). Если сумеют сделать…

Но копия керамической девочки и снимки её будут сами по себе. А мозаика с эллинским узором останется висеть на стене. На ней — следы живой Прыгалки…