Протей, или Византийский кризис

VII 8 ИЮЛЯ 2011 ГОДА ПЕТР И ФЕВРОНИЯ

Тимон Аракелян помотал головой, отгоняя видение:

— Двухголовый!..

— Именно так. В еженедельнике описывают герб Халкидона Изумрудного именно так. Пока неясно, был медведь бурый или белый, хотя теперь Обдорск находится у Полярного круга, но восемь тысяч лет назад, когда византийская администрация обустраивала его, там могли водиться и бурые медведи.

Велиор Генрихович Майер обреченно перевернул очередной лист распечатки. Генерал приготовился слушать дальше: византийский кошмар рвался отовсюду, — из интернета, из телевидения, даже голоса навигаторов теперь говорили с греческим акцентом — с полным игнорированием русских шипящих. И русский хоровод — не что иное, как сиртаки, и балалайка — бузуки, и русская печь сконструирована древнекритской цивилизацией как защита от похолодания, когда византийцы мигрировали с первопоселения, с острова, ныне известного как остров Теодора Врангелиса, в доантичные времена там были приручены мамонт и белый медведь, позднее мамонт, потеряв шерсть, был выведен в Византию Индийскую, предки шерстистые вымерли от холода, медведи же одичали. Предки византийцев, населявшие Южный Урал, построили город Гелиополь, ныне известный как Аркаим, и оттуда заселили Атлантиду и Лемурию.

Что-то много всего, подумал Тимон. Окажется еще, что они Тихий океан выкопали и Гималаи насыпали тем же грунтом. Референт перевел дыхание.

— Так, я продолжаю. Костакис пишет в передовице, что византийцы — древняя нация, изобретшая колесо. За четыре тысячи лет до Рождества Христова они уже почитали Христа. Византийцы были первым народом, который начал использовать иероглифы, изобретенные ими более девяти тысяч лет тому назад. Доказано, что двугорбый верблюд был впервые приручен в окрестностях города Староконстантинополь, ныне Екатериносвердловск, за двадцать две тысячи лет до Рождества Христова. Что еще более отдаленные предки византийцев за две тысячи триста лет до этого изобрели кукурузу, музыку, а также приручили лошадь, еще ранее — кошку и собаку. Ставили эксперименты по дрессировке пастухов-мегатериев, но те вымерли от эпизоотии, потому что оказались ленивцами. Они изобрели философию, бином Ньютона, бумеранг, также закон бумеранга и еще дышло. Все эти неоспоримые факты привели исследователей к выводу, что Среднему Византинуму, известному ныне как Москва, должно быть по меньшей мере три тысячи лет. В Новое время византийцы придумали первый вертолет, трамвай, искусственный спутник Земли, рентгеновский снимок, стиль диско, сковороду, гипсовую повязку, футбол, интернет и много других полезных вещей, без которых сейчас не может обойтись целая планета.

— Канарейку тоже они изобрели? — мрачно спросил Аракелян.

— Не говорится, но о колонизации Византией Канарских и Азорских островов упоминание в конце передовицы есть. Мы изучаем ежедневно все шестнадцать полос. Но «Вечерний Афинеон» с понедельника, а это уже завтра, начнет выпуск приложения — «Утренний Афинеон». Можно не сомневаться, что поток информации, повествующей о приоритете Византии, будет расти. Да, и вот еще.

Референт положил перед генералом толстый том — Адам Дракондиди. Словарь древневизантийской мифологии. Тимон нехотя открыл книгу. Предисловие было озаглавлено: «От Геродота до Константина».

— До которого Константина? — обреченно спросил он.

— Боюсь, до нынешнего. До Ласкариса.

— Ну и что с ним делать? Уж больно много денег у него.

— Боюсь, господин генерал, дело не в деньгах, у Ласкариса слишком много кокаина, вероятно, больше, чем в Колумбии, а считалось, что там производится половина того, что есть в мире. Он почти вытеснил с рынка колумбийцев и вытесняет талибов с их опием.

— А мы что же?

— В моем секторе данных нет, вам узнать будет легче.

И то верно, подумал Тимон. Майер был аналитиком по внешним делам, а киргизский и прочий опий его не касался. Чертов грек смутил человеческий род тем, что в его торговой сети кокаин оказывался дешевле героина, хотя понять, как такое может быть, никто не мог решительно. Притом проверяли его товар десятки раз, и результат оказывался неутешителен: кокс с каждым месяцем становился все чище, а был дешевле маковой соломки.

Ловкости барона позавидовал бы любой иезуит: кокаин продавался не на граны, а исключительно на драхмы, ненавязчиво используя греческое слово. И плевать ему было, что за драхму, в которой три с половиной грамма, колумбийцы требовали полторы сотни, он продавал вдвое дешевле. В итоге кокс даже в розничной продаже уравнивался с герычем в цене. «Дорогое» оказывалось много дешевле «белого». Оставалось подозрение, что этот кокаин синтезирован. Но как?..

И второе подозрение, несравненно худшее: что у него есть неучтенные, очень обширные плантации кокаинового куста. Царские, американские и китайские спутники сфотографировали поверхность земли чуть ли не по сантиметру, но кроме давно известной плантации на острове Ломбок, ничего не нашли. Да и там это были в основном склоны вулкана Ринджани, весьма небезопасные, особенно после имевшего место два года тому назад извержения. Двести пятьдесят килограммов листа коки в теории должны давать килограмм кокаина, сто пятьдесят тысяч зеленых. Грек с учетом неизбежных затрат на производство получал меньше половины, и ему почему-то хватало. По сути, Ласкарис продавал чистый кокаин по цене грубого сырья — кокаиновой пасты.

Тут впору было поверить в греческое колдовство и торжество византийской идеи.

Аракелян в сотый раз задал вопрос вопросов:

— И как его терпят колумбийцы?

Майер ответил то же, что всегда:

— Это Сицилия все же, там он вроде бога. Проще Этну потушить. Он весь свой город, Ласкари, разве что в колыбельке не качает. Медицина любого уровня бесплатная… И пущен слух, что он хороший. Вроде бы не убивает…

— Все же бедными колумбийских баронов не назовешь. И не могут турки терпеть грека, мало ли кто, шахиды всякие, неужели справиться не могут…

— Мы же вот не можем. Видимо, и другие не могут. Не смогли же Кастро убрать. Восемьдесят пять, а все чадит. И по приблизительным данным, еще… — Майер посчитал в уме, — тысяча девятьсот шестьдесят семь дней проживет. Это пятница будет.

«Вот уж неважно, какой день недели будет».

— Ну да, а этому шестьдесят. Есть данные, сколько еще проживет?

— Ваш брат не сообщил. Полагаю, не хочет огорчать его величество. Но более вероятно — оставляет нам свободу действий по прямой просьбе его величества. Его величество никому не позволяет расслабляться.

— Если так, посмотрим. Сантьяго Родригес спокойно живет у себя на Доминике, надо полагать, не бедствует… Хотя он не колумбиец, но через известного человека можно поискать контакт. Можно бы найти общий язык, пожалуй, Грисельду Бланко, «черную вдову», убьют в Медельине ровно через четырнадцать месяцев, мы должны иметь в виду. Может быть?.. Есть ее сын, Майкл Корлеоне Бланко, имя красивое, данных нет, но тоже, быть может?..

— Да, и вот еще. Отмечено приобретение его агентом, неким Ставраки из Трабзона, большого земельного участка вдоль берега реки Сангариус, в центральной Анатолии.

— Ну и какое это отношение имеет к нам?

— Это примерное место расположение древнефригийской столицы, города Гордиона. А территория Фригии почти совпадает с территорией Никейской империи, во главе которой стояли Ласкарисы и откуда они отвоевали Константинополь. Не хотелось бы думать, что он собирается там купить всю землю вплоть до Мраморного моря. Иначе зачем ему турецкая деревня?..

— Может, он там коку собирается сажать. К сожалению, он совершает непредсказуемые поступки, в которых позже обнаруживаются и цели и системы. Впрочем, ладно, как говорят в этих кругах — мир принадлежит терпеливым. Хотя там же говорят, что мы не можем простить нашим врагам, прощает Бог, а наша задача лишь организовать их встречу.

Майер грустно улыбнулся, принимая инструкцию. Но оба собеседника понимали, что такое куда проще сказать, чем выполнить.

Референт вышел совершенно черный. «Бедный, он, бедный», — подумал Тимон. Мать, умирая, взяла с парня клятву, что он никогда не сменит имени. Впрочем, звучит-то нормально, никто и не понимает, что Велиор — сокращение от «великая октябрьская революция». Каково такое знать, служа русскому императору не за страх, а за совесть и спецпаек.

Следующий визитер сулил ничуть не менее скверные мгновения. Генерал мигнул внешней лампочкой: можно впускать.

На пороге возник лысеющий блондин с зачесанными вперед висками. Бакенбарды ему было приказано сбрить, чтоб не косил сходством на двоюродного прапрадеда, хотя и сводного, но все равно сходство неприятное, все они курносые, будто утки, чтоб на червонце чеканить удобней было. У византийских императоров на монетах каждый век шеи толстели, это Тимон знал, и не случайно, было где наблатыкаться. Жуть, какую шею себе этот Константин начеканит, если что, представить страшно.

Игорь Васильевич Лукаш, пятиюродный брат императора, хоть и сводный, был фигурой неудобной, но по стесненности обстоятельств бережно хранимой. Его нельзя было отправить в референты туда, откуда не доходят вести, потому как могут на его место прислать другого, и того не отследишь, и потому, что совсем уж нельзя было перевербовывать, — для двойного агента он был туповат. Или только прикидывался. Однако по капле какая-то информация от него поступала. Это важно было именно сейчас, когда византийствующая икарийская газета «Вечерний Афинеон» откровенно пошла доказывать, что на русский престол даже у Рюриковичей права нет, потому как Македонская династия, при которой Русь была крещена, никакого права это делать не имела, ибо империи были нужны рабы, их не хватало, так для чего было делать рабов христианами, лишая империю поставок рабочих рук и тем самым приближая неудачи в более поздних войнах? Ну, разумеется, обратив народ в рабство, его следует крестить. На это есть право. Однако именно лжеимператор Лев Шестой Македонянин низложил патриарха Фотия, приказавшего крестить Русь. Тоже не имел права. У кого вообще какое право есть? А только у Византии, она колесо изобрела, верблюда одомашнила, прочее читай в докладе Велиора Майера. Боже правый, неужто придется весь этот бред про ипостаси тоже учить? Хватило бы верблюдов.

Выходило, что и этот патентованный предатель нынче мог пригодится как очень мелкий, но все-таки союзник. Хотя бы на размен. Но ведь и тут оформлять паек придется. На осетрину, а ее мало.

— Садитесь и рассказывайте.

Лукаш сел и уставился на генерала наглыми, почти синими глазами.

— Явился по приглашению.

— Где вы сейчас с точки зрения фирмы?..

Лукаш несколько пригасил синеву в глазах.

— Ваша сотрудница эскорта…

— В таком случае времени у вас немного, фирма знает ваши возможности и в физиологическом, и в финансовом отношении. Докладывайте, словом.

— У нас готовятся, да, готовятся. Сезон созревания мезильмерийской хурмы в разгаре, как и моро, тарокко и сангвинеллы, красные апельсины то есть, содержат больше антоцианов, нежели обычные, поэтому для кремлевского стола предпочтительнее, а дороже незначительно. Полагаю, неразумно также все еще действующее эмбарго на поставки плодов опунции сицилийской, она же индийский инжир, она же теночтли окультуренный, аллергические свойства плодов легко устранимы…

— Кончайте валять дурака с фруктами. Прекрасно знаете, о чем я.

— Я как раз о том. В случае снятия блокады на поставки теночтли появится возможность ограничить поставки сангвинелл. Полагаю, это будет в высшей степени полезно для империи.

— Это еще почему?

Лукаш наконец-то поднял глаза, тут он мог не стесняться.

— Плод индийского инжира покрыт глохидиями, мелкими волосками. Из-за этого его нельзя брать руками, не лишив товарного вида и не повредив руки. А это значит — в него нельзя, или очень трудно, поместить посторонние вещества до созревания или даже после снятия плода.

— Сказать бы вам об этом год назад?..

— Сбор плодов заканчивается в августе. Вы же пригласили меня на беседу лишь в сентябре прошлого года, когда в Москве заканчивалась гарь.

И впрямь. Меньше бы навезли кокаина. Но всего не предусмотришь.

— Хорошо, оставим глохидии. Сейчас нам все-таки не до фруктов… По нашим данным, количество поступающего в одну лишь Москву кокса многократно превышает пропускную возможность фирмы.

— А это точно наш? Это не крэк? Возможно, но при наличии чистого продукта по низкой цене, зачем он?.. Кир Ласкарис не занимается синтезом морфина, следовательно, не разводит мак и не приобретает опий на стороне. Следовательно, встречающийся вам спидбол не сицилийского происхождения…

— Что ж думаете, у нас кокс от спидбола не отличают? О нем и речи нет, это совершенно точно кокаин, аналогичный вашему. Чистый гидрохлорид. Или почти чистый. В таких количествах он вообще не должен существовать!

— Кир Ласкарис очень ловкий человек. Практически ни один из сотрудников московского офиса сейчас не имеет возможности ни отправиться в отпуск, ни съездить домой на выходные. Все только в пределах Московской кольцевой.

— Значит, что-то готовится. Вы понимаете, что это означает лично для вас? — Аракелян сверкнул почти черными армянскими глазами.

Лукаш обреченно кивнул. Он понимал, что его повесят первым, и хорошо, если только повесят. У его пятиюродного брата служили замечательные специалисты по всякому индийскому инжиру.

— Словом, коротко. Вами завербована сотрудник эскорта Вивиана Бороздкова. Жалованье ей, при условии еженедельной поставки информации, вы установили в полтора империала еженедельно, девяносто рублей, или же сорок пять долларов Северо-Американских Соединенных Штатов по ее желанию и при наличии таковых в кассе. Связь только через вас на явочной квартире на Трубной.

— Хорошо бы не только через меня.

— Полагаю, у вас найдутся реальные желающие пользоваться эскорт-услугами, да еще в данном случае бесплатно. Но следите за сменщиком. Вы можете кого-то рекомендовать?

— Да. — Пятиюродный написал имя на обороте визитки и положил перед Тимоном. Тот поднял брови.

— Знаменитая фамилия, но какое странное имя.

Визави криво ухмыльнулся:

— Две недели как в Москве на постоянном контракте. Уже пытался найти для себя эскорт… но едва не угодил в полицию. Нарезался на вашего сотрудника, ледибоя, а он традиционалист.

Теперь хмыкнул Тимон: полицейские ледибои составляли не только гордость московской полиции, но и заметную часть ее резервной кассы.

Лукаш обреченно откланялся и исчез. Выбора у него не было никакого, он с большими основаниями предполагал, что любая победившая сторона его повесит.

Аракелян довольно долго думал, выпил стакан очень светлого сока со льдом, нажал две клавиши на пульте, стал ждать. Потянулось время. Он налил второй стакан, но выпить не успел, в дверь стукнули один раз, она открылась. В кабинет вступил полковник из «Дома на набережной», на этот раз в форме. За ним следовал уже известный Дмитрий Панибудьласка, в количестве одной личности, что в его случае означало высшую степень почтительности.

— Ну давайте, — с ходу сказал Тимон, когда гости разместились.

Полковник положил на журнальный столик красный, почти бордовый апельсин.

— Это моро, — сказал он, — горечь невыносимая. Используется редко, но зато доза огромная.

Тимон повертел плод одним пальцем.

— Ну и что моро?

— Ну вы же знаете, как действует красный апельсин?

— Знаю, его нельзя — во избежание.

— Да, возможна химеризация. А получить толпу рогатых и хвостатых никто не захочет.

— Не знаю, всякое может понадобиться. А в чем прикол?

— Вот в том, что с этой начинкой он действует иначе. Расчет по Горгулову-Меркадеру дал результат неожиданный. Антоцианы в соединении с гидрохлоридом кокаина дают умножение, кратное возможностям личности, но на выходе мы получаем необычную химеру — аллегеви с двумя бумерангами и хеклером в плечевой кобуре.

Повисло молчание.

— Страшный сон, — продолжил полковник, — толпа индейцев под три метра ростом, два бумеранга, не маленьких, и оптимальный пистолет-пулемет с хорошей оптикой.

Тимон опять покатал плод одним пальцем.

— Испытано?

— Разумеется. В небольших масштабах.

— Насколько небольших?

— Стандартный взвод. Тридцать шесть особей.

— А меньше можно? Хочу посмотреть.

Полковник окинул взглядом кабинет, внимательно рассмотрел высоту потолка.

— Это Дмитрию решать. Скажем, отделение? Восемь особей.

— Прошу, Дмитрий. Одежду сложите сюда, — генерал указал на журнальный столик, — или она тоже… размножается?

— Жаль, нет, — вступил в разговор Дмитрий. Он наскоро сбросил одежду, очень легкую по июльской жаре, пронял позу дискобола, держащего апельсин, затем резко раскусил его.

Воздух замерцал и сгустился, раздался хлопок. В кабинете немедленно стало очень тесно. Группа устрашающего вида индейцев с алыми перьями в волосах, с бумерангами в каждой руке, с вороненым столом у каждого левого плеча, застыла по стойке «смирно». Ни шевелюра, ни перья, впрочем, не могли скрыть небольшие рожки. Изо рта у каждого торчали устрашающего вида клыки, индеец был буквально саблезубым.

— Все равно химера, — отметил генерал, явно впечатленный. — Он хоть говорить-то может?

Восемь голов синхронно качнулись в общепонятном жесте отрицания.

— С большим трудом, — ответил полковник, — только отдельные слова без шипящих. С греческим акцентом.

«Вот опять», — подумал генерал.

— А рога можно убрать?

— Пока не выходит. Если увеличить антоцианы — наоборот, начинают ветвиться. Если гидрохлорид — рога исчезают и клыки тоже, но вместо зубов образуется роговая пластина, как у черепахи, и шипы вдоль хребта. Нет, хвоста не возникает, — полковник предупредил незаданный вопрос.

Генерал протянул палец — но апельсин уже был съеден. Воинственная толпа так и стояла с бумерангами на изготовку.

— Ладно. А магазин?

— К сожалению, только тридцать патронов… Но у каждого.

— Ну, а множитель?

Полковник потупил глаза.

— К сожалению, неизвестно. Это выясняется только экспериментально, выше тридцати тысяч особей до сих пор никто не испытывал. Если учесть, что способности Дмитрия, видимо, выше, чем у автора учебника, Диониса Порфирия, можно предположить, что и шестьдесят тысяч на сутки, на двое можно обеспечить. Холодный синтез, трансмутация его организма, осваивая водород воздуха, образует все необходимые элементы таблицы Менделеева, в теории, возможно, множитель вообще не имеет значения. Умножение до миллиона особей уже бессмысленно.

— А пулеустойчивость?

— На Дмитрии не проверялась. Абрамов проверен как двадцать особей. Летальных исходов нет, но жаловался: больно.

— А чем проверяли?

— Тот же хеклер. Одиночными.

— Тогда придется и Дмитрия проверить. Не здесь! Вольно! — скомандовал генерал оборотню.

Все восемь индейцев выдернули длинное орлиное перо из прически и с трудом пропихнули его в пасть, придерживая свисающие ниже подбородка клыки. Воздух вновь загустел, вновь послышался хлопок, Дмитрий собрался в одно тело, стоя в чем мать родила огладил голову, — видимо, рога ему все же мешали, и стал одеваться.

— И как ощущения? — спросил Аракелян.

— Сложные, господин генерал. Все же кокаин, поначалу тело немеет. Потом ничего, масса тел… тела компенсирует. Но с бумерангом пока неважно, прежде не было случая практиковаться. А так ничего, не сложнее обычной стачки или митинга. Рога, правда, зудят, из-за клыков слова не выговорить. Но… за веру, царя и отечество!

— А запах такой откуда?

— Это ящеричное масло и бизонья желчь в равной пропорции, аллегеви ею волосы закрепляли, чтобы перья держались. А без перьев нельзя выйти из образа, как видите.

— А что с настоящими аллегеви?

— Пятьсот лет, как вымерли, можно не беспокоиться.

— Хорошо. При ночной атаке, да еще если использовать моро с кокаином, то есть оружие врага, спишут на глюки. Возможна ли утечка?

Полковник отчаянно замотал головой.

— Множителей на весь мир десяток. Они легко выявляются и обычно легко вербуются, ибо нуждаются контроле и поддержке.

Генерал откинулся в кресле.

— Хорошо. Тогда Абрамов и Вовкодав в резерве, а Панибудьласка в составе ограниченного контингента императорских аллегеви готовится к вводу в Икарию… или иное место, которое будет указано. Питание — в профессорской столовой, двойной паек. — Генерал перебросил Дмитрию щедрую пачку талонов с лиловой печатью. — Если мало будет — там шведский стол есть. Но с контролем коэффициента переоборачиваемости, плоских персиков ни-ни, не думать!

Дмитрий благодарно спрятал талоны.

Гости удалились. Тимон с наслаждением выпил стакан сока, забыв лед и подсластитель добавить; в другое время от сока зеленой кокколобы, прописанной ему, чтоб не засыпал от усталости, его бы стошнило, но нынче вкусовые ощущения у генерала отключились.

Кнопки он трогать не стал. Подошел к стене, вынул из часового кармашка позеленевшую монету, выступал на панели что-то вроде первых тактов ре-минорной токкаты, стал ждать. И дождался.

Прямо из стены вышел человечек ростом едва ли в полтора аршина, не поздоровался, важно прошествовал к столу и забрался в кресло.

— Здорово, умник.

Генерал на «умника» не обиделся. Говорить с этим чудом природы — или даже не природы, вообще непонятно с чем и с кем — приходилось на том языке, который человечек раз и навсегда выбрал.

— Здорово, Шубин. Как дела?

— Вежливый выискался… Ладно, хуже бывало. Чего звал? Я своих выпасал.

— Опять лягушек? Пиявок?

— Темнота! Пиявок в июле строгий запрет — распложается она! А какая лягушка в июле, когда сушь такая? К августу на них лов пойдет, а сейчас только в тело входят. Лучше в октябре. Ох, жирна тогда лягушка — хоть к царскому столу!

Тимон сделал в уме отметку: спросить брата, а потом царя. Может, впрямь не лишние? Лучше даже обоих младших братьев спросить. Царя тогда и тревожить не надо.

— Так кого?

— Клады, как всегда. Иван Купала прошел, клады открылись, дальше их до Зеленых Фердинандов пасти надо, там они скрываются. А пока — глаз да глаз, черный археолог придет, не досмотришь — утащит что, сиди на нем потом ночью, души его полночи во сне, а это скарбнику во грех, лучше археологу глаза отвести, грибов хороших наслать, он сытый и живой, а клады на месте. Ну, хоть мухоморов, но губить-то лишний раз не люблю все же, сам знаешь.

Тимон по движению рук скарбника понял, что тот хочет закурить, и выставил пепельницу. Мужичок-лесовичок спасибо не сказал, но вынул из рукава пенковую трубку, набил чем-то ярко-желтым, щелкнул пальцами. Огонек затлел, поднялся дым.

Собственно, это был не лесовик. Это был шахтный дух с Дона, почему-то звавший себя «Шубин». К какому миру его отнести — Тимон и понять не пытался. Однако дружбу с ним водить приходилось: скарбник умел ходить между мирами. По сути дела, он был почти единственным оперативным каналом связи с царем, когда тот оказывался в Кассандровой Слободе. На контакт с ним Тимон вышел совершенно случайно три года тому назад, и это чуть не стоило ему жизни. Добираясь очередной раз в Сестробратово с инструкциями, переданными от царя через офень к Артамону Шароградскому, смотрящему Слободы, он по известной нужде буквально в ста метрах от знаменитой избы слез с мотоцикла. Сделав дела, хотел вернуться, но обнаружил, что нога его зажата чем-то вроде волчьего капкана. Это был не капкан, а волосатая лапа Шубина, охранявшего старинный, мужицкий клад истертой медной монеты. Тимон был без охраны, предполагая, что на десять верст в округе ни одной живой души нет, и, видимо, был прав, ибо считать сбежавшего на Волгу от перипетий первой германской войны Шубина за живую душу не приходилось. Имей он таковую, между мирами ходить бы он не мог. А он ходил. Правда, был на Россию обижен: почти сто лет назад его силой забрали в царскую армию.

Душить Тимона дух не стал, потому как понял, что в его спокойствии гость заинтересован чуть ли не больше всех. Он не стал отводить глаза генералу, всего лишь предложил стереть память. Тимон спросил: можно ли не стирать? Скарбник согласился и предложил посидеть у костерка. В жизни Тимона чудес не было, не считать же за таковые служивых оборотней и собак-телепатов, который век пахавших на госбезопасность, и он с интересом устроился на кочке. Скарбник тоже пристроился, собрал сухие веточки, развел костерок. Темнело, но дорога вела не к царю, а от царя. Значит, очень большой спешки не было.

— Шубин я. Девяносто лет тут живу. Как с фронта ушел, так здесь живу, тихо тут. Да и землю стеречь тут некому. Клады, хоть и медные больше, но стеречь их надо или как?

— С какого фронта, дедушка?..

— Какой я дедушка? Шубин я, запомни! Все мы Шубины, сколько нас есть. Скарбники. Шахтники. Есть которые в горах, а мы по шахтам да по кладам. Ты не бойся, не придушу, не за что покуда, как увижу непослушность в тебе, так мигом память сотру, закружу, вылезай тогда сам из болота… Ты не обижайся, это я так, по-стариковски. Мне тут годами словом перемолвиться не с кем. А говорить, чтоб память потом отшибать, так самого себя не уважать. Вот и молчу годами. Так что Шубин я. И не выкай, мы простые.

— Да как же вы… да как же ты на фронт угодил? Если девяносто, так, видать, до революции?

Шубин долго молчал. Он всегда был таков — кряжистый старикан с яркими глазами, весь покрытый то ли волосами, то ли шубой.

— Забрили и все. Уцепили на Калмиусе возле шахты, я там в затоне раков хвостом ловил… хорошие были раки, выбросить пришлось, даже теперь жаль. Ничего не спрашивают, рост мерят: им подавай два аршина и три вершка. А во мне откуда три вершка?.. И двух-то аршин нет, да кто ж мерит? Сказали, — горблюсь, а так — гожусь, мол, в писаря альбо ж в трубачи. Ну, и забрили, крышу на них обрушить не успел: а откуда ж во мне сила своды рушить, когда лоб у меня бритый?.. Так вот и сидел в окопах три года, и сбежать-то некуда: мое дело — уголь, хоть бы и бурый, но только уголь. А откуда там уголь? Одни болота… Так и торчал наш десятый Гренадерский Могильноярский Болотный полк при Австро-Венгерском фронте, а какие там бои? Сам знаешь, стоим да стоим. Потом все как пошли бежать с фронта, я тоже. Прибился к тверским, на Дон дороги не нашел, через Волгу нашему роду пути нет, сам, поди, понимаешь.

Пламя, повинуясь голосу Шубина, взметнулось и облизнуло мохнатую ладонь скарбника. Темнело. Генерал решил послушать, авось не отнимет лесовик память. Да и послушать участника первой мировой — не каждый день выходит. Скарбник продолжал:

— Роста мы завсегда небольшого, да и мало нас. Так виданное ли дело, слыханное ли: нарушая свои же уложения, забривать в солдаты народ, в котором самый набольший великан сроду до двух аршин трех вершков не дотягивал, а кто ниже — тех и у людей призывать не положено! Так нет же, говорят — иди в трубачи! Мы покрепче человеков, но все равно для войны мало приспособленные — топать строем на польского, на австрийского кобольда либо же скарбника? Да если подумать, он — скарбник, и я — скарбник… хотя нет, я Шубин, их порода пожиже будет, наша погуще… но все равно. Вон, стуканцы их, даром что евреи когда-то были и за то наказаны, а субботу свою блюдут, не дерутся в нее и не работают. Хоть от своего племени и ушли уже лет с тыщу альбо же две.

Генерал слушал во все уши: такого ему даже в мультфильмах видеть не приходилось. А скарбник все дымил трубкой. Тяжелый запах неведомой лесной травы, которая позже оказалась желтым донником, висел в сумерках, отгоняя комарье.

— Знаешь, добрый я сегодня. Добрый Шубин. Не всегда Шубин добрый, а сегодня добрый. Говори желание, может, исполню.

Тимон точно не хотел смотреть «Лебединое озеро» и лучше всех знал, сколько и чего добавит прокурор, Колыбелина Матрена Порфирьевна, ясное солнышко императорской юстиции. И сказал самое заветное:

— Чайку бы попить сейчас. С медом. Лучше диким…

Тут обалдел скарбник:

— И ничего, кроме чая?

— Да нет, хотя меду тоже бы… Или уж нет, на худой конец…

Над костерком откуда-то появился кипящий котелок. Через минуту скарбник протянул генералу горячую жестяную кружку, от которой на весь лес пахло дымом и медом.

— Ну пей, коли так… И я с тобой за компанию…

Кружки себе скарбник не сотворил, он пил из берестяного туеска. Громко прихлебывал, больше ни о чем не говоря. Оба долго пили чай.

Наконец лесовик снизошел и стал сам расспрашивать Тимона: кто таков, да что в чащобах забыл, да женат ли, да есть ли дети, да справная ли хата, да кому служит. Генерал по возможности старался не врать, ему ли было не знать, как легко обмануть полиграф. Похоже, как раз этого не умел скарбник, не было детекторов лжи до первой мировой в донских шахтах, да и скрывать, что квартира у него хорошая, дочек две, а служит он царю — смысла не было. Он долго и подробно описывал все, что мог, но на вопрос — что он тут делает — ответить так и не сумел. Но Шубин оказался проницательней, чем казалось сначала.

— Да ты никак в харчевне надумал бывать. Неужто дорогу знаешь?

Врать было опасно.

— Угу.

— Дорогу сам находишь? Проходить умеешь?

— У меня сторож там…

— А, это твой дурак? У него под порогом Род спит, а он и не знает.

— Какой род?

— Род! Тот, которого род в этом доме жил. Хозяев в расход вывели, а Род под порогом заснул, глаза нелюдям отвел, дом уберег. Ходил к нему весной, помолчали вместе. Хороший он, Род, только и дела ему, что беречь дом и вход. А, так ты про вход в другой день знаешь?

Скарбник знал про вход в «запасной мир» Кассандровой Слободы.

Тимон, глава службы безопасности империи, обнаружил утечку чуть ли не главной тайны российского императорского дома. Знал тайну второго выхода, которая охранялась пуще, чем здоровье царя и предиктора. Все, что он мог сделать, — попытаться обратить ситуацию на обратную, минус на плюс.

— Ты, Шубин, того, а ты там бывал?

— Я-то?.. К зверям хожу иной раз. Спокойные там, добрые. Люди есть ваши, но обратно не ходят, так понимаю, не умеют. Но там мир особый. Тому миру люди чужие, он их только терпит. Вот как я тебя. Или как ты меня, чего уж. Пользы нам изводить друг друга никакой. А если миром, так и чаю вот попить можно. Или покурить. Ты что не куришь?..

— Не привык как-то. В семье не курят.

— А, ну ладно. А старые монеты ты как?

Тимон вспомнил про теневого банкира.

— Очень их люблю, только денег на них много нужно, а у меня дочки. И времени тоже надо много, изучать их.

Насчет денег — в конце концов, это была правда. Своих денег он на это не тратил и нужды не было, а до ведомственных скарбнику нет дела. Золотой запас у государя стерегут совсем другие скарбники, казначеи называются. А что касается старых монет — Тимон всегда предпочитал новые и даже электронные.

Скарбник сунул руку в догорающий костер, поискал, вынул большую медную, почти зеленую монету. Положил в ладонь генералу. Чей профиль на ней — понять было невозможно. На реверсе обозначался непонятный треугольный крючковатый знак.

— Ты вот что, — сказал Шубин, — ты это береги. Будет что нужно или поговорить захочешь, постучи вот этим в стену вот так, — он простучал по своему же, похоже каменному, ногтю, — я приду. Может, я не самый веселый собеседник, но повидал кое-что…

…Вот именно этим способом и вызвал только что генерал Тимон Аракелян Шубина. И надеялся, что сегодня этот Шубин добрый. Потому как злой Шубин мог и потолок обвалить. Но приходилось идти на риск: потолок мог рухнуть без всякого Шубина.

— Ты кури, не стесняйся. Жарко только очень…

— К грозе, сам чувствую. Суставы ноют. Ой, чувствую, не про погоду ты со мной говорить хочешь.

— Да уж точно не про погоду. Как раз про клады, про главное твое.

— А что надо? Если немного, то могу…

— Нет, Шубин, нет. Я за консультацией. Ты скажи, греческих монет по кладам много лежит?

Скарбник задумался.

— Пожалуй, почти вовсе нет. Так, на клад монетка-две. И то только в самых старых. А вот в прошлом на Дону, там бывали. Там в прошлом лет за тысячу, считай, одни только греки и жили. Еще хазары, но и у тех в кладах половина всегда византийская. Странные такие монеты, больше вогнутые, зачем такое — не знаю, а видно бывало сразу, кто чеканил. И совсем старые были — в Тиритаке чеканенные, в Икарии, в Афинеоне. Таких и по музеям нынче нет. А старые клады там беречь давно некому, как в ту войну весь Дон оголили от нас, так и заменить некем, мы ж рождаемся сам знаешь как редко, хоть и долго живем.

Это Аракелян знал, за годы общения с Шубиным слово за слово узнал он, что размножается малый народец на неких «свадебных кругах», когда единственно только и встречаются Шубины с противоположным полом. Человеку с их дамами знакомиться не рекомендовалось ни в коем случае, отличались эти дамы редкой стервозностью, даже и со своими мужиками иначе, как в свадебный период, не общались, и слухи о них ходили самые мрачные.

— Так могут быть византийские там, на Дону?

— Спроси чего полегче, — Шубин засопел, — я ж почти сто лет как оттуда вышел… не по доброй воле, тогда водились точно, а теперь, после германской войны, да после немецкой, да после татарской… Нет, что-то осталось, конечно, всегда остается что-то. Да что тебе проку-то от них?

— Да вот интересно, у нас тут греки силу большую завели, вот и пытаюсь ума набраться, а у кого, как не у тебя?

Шубину фраза польстила.

— Я совсем еще малóй был, как эти, румеи, вроде тоже греки, на Дон из Икарии переселялись. Ну нет, деньги у них турецкие были либо же и вовсе русские, их царица Екатерина, царя вашего бабка, к нам отселила, а у них какие ж деньги, они переселенцы были. Но вот кто им лошадей и прочее продавал, те большие деньги, бывало, сколачивали, а большие куда ж деть? Понятное дело, только в землю. А уж дальше это мое ведомство. Больше ста лет соблюдал. Ну, потом, конечно, уже русскими добавляли. А в последние сто лет я все только под Морщевой, при мне и затопили ее. Через широкую воду мне пути нет, а по болоту пожалуйста. Могу и посмотреть в кладах-то, открыты сейчас, до Фердинандов ревизию полную учиню. Тебе греческие учесть или еще какие?

На такое Аракелян и не рассчитывал, заикнуться не посмел бы.

— Интересно бы, конечно. Мне хоть названия бы. И посмотреть интересно, из твоих рук, конечно.

Честно говоря, генерал был уверен, что Шубин сейчас же начнет таскать монеты из кошелька или из-за уха, приготовился смотреть, но ничего такого не произошло, гость невозмутимо посасывал трубку и пускал клубы едкого донникового дыма, от которого исчезали комары и дохли мухи.

— Слушай, тут такое вот еще дело… ты меня с царем не мог бы на пару слов связать?

— Так ночь там глубокая, спит, поди.

— Мое дело служба, рабочий день вот только кончился, надо бы доложиться.

Скарбник невозмутимо выложил на стол современный айфон, явно не фабричный, сработанный под портсигар. Аракелян с благодарностью взял его, долго набирал номер, послышались гудки.

— Вы позвонили в канцелярию государя-императора Павла Федоровича. В настоящий момент глава протокола его величества, его превосходительство Анатолий Ивнинг, находится вне зоны связи. Если вы хотите оставить голосовое сообщение — нажмите цифру один.

Аракелян дал отбой. Он не то чтобы огорчился, докладывать царю все нынешние неутешительные выводы было почти опасно. Но звонок в памяти телефона у Ивнинга застрянет. Каким образом работает мобильник там, где не зажигается даже лампочка, — Тимон и вопросом не маялся. Работает, и хорошо. Скарбник сам не понимает, для него что кисет с донником, что айфон: вещи полезные, так пусть служат, а над прочим чего ломать голову?

— Спасибо, старика помнишь. Хорошо поговорили. Ты зови, если чего. — Шубин спрыгнул с кресла. Для него сотня слов, которой он перекинулся с генералом, была чем-то вроде месячной нормы, сверх которой баловство, а меньше которой нехорошо. Вроде как чекушку принял.

Сделав ручкой, скарбник ушел туда, откуда пришел, — в стену. Аракелян долго смотрел в никуда, ни о чем особо не думая. Потом нацедил все того же тошнотного сока, добавил подсластитель и лед, медленно выпил. Потом включил ноутбук и вызвал нужный файл. По экрану побежали строчки стилизованных литер. Генерал стал медленно читать, многие слова повторяя по несколько раз, он зазубривал все необходимое. Необходимое ли? Береженого Бог бережет. Хорошо бы не зубрить. А вдруг надо?

— Геникон — министерство финансов, — шептал он, — Эпопт — ревизор. Куропалат — начальник охраны. Портарий — лейтенант. Протиктор — старший лейтенант. Асикрит — секретарь. Номофилакс — судья. Мегадука — адмирал. Протохартуларий — генерал. Тавуларий — юрист. Ксенохейон — гостиница. Фоникон — штраф за убийство. Аристон — завтрак. Дипнон — брекфест, можно ланч. Папий — комендант, ну, скажем, Кремля. Трапезит — меняла, ну да, меняла, знаем того менялу…

За окном серп растущей луны явно намекал, что христианство — величайшая, однако все же не единственная религия на земле. Но генерала это пока никак не интересовало. Возможно, не зря.