Протей, или Византийский кризис

X 22 ИЮЛЯ 2011 ГОДА ПАНКРАТИЙ И КИРИЛЛ ОГУРЕЧНОЕ ПЕРВОВКУШЕНИЕ

Архитектора Василия Карнеева в Москве помнили плохо, но знали хорошо. Масоны его знали особенно хорошо, более других — советские масоны. Под трехэтажным чайным домом Расторгуевых, чаще называемом «домом с атлантами», на Солянке еще лет тридцать тому назад заседала ложа «Вера Чибиряк», позже вымершая ввиду смерти своего председателя. Под более поздним одноэтажным особняком Тарасова на Малой Никитской, более известном как «дом Берии», тогда же заседала ложа «Лидия Тимашук», тоже вымершая ввиду смерти своего председателя. Обе ложи позабылись, как забылось и то, что председатель был один и тот же.

Архитектор помер больше ста лет назад на даче в Кунцеве, следующий после Тарасова владелец, купец Бардовский, из вичужинских крестьян, старообрядцев-беспоповцев, вспомнился Российской империи дважды как раз в восьмидесятые прошлого столетия. Хоть и преставился он в двенадцатом году, но оставил по себе память как о таком скряге, что лишь император, десять тысяч лет жизни ему, того Ивана Александровича превзошел. Еще интересно то, что особняк в Старо — конюшенном переулке, где накануне переселения в Кремль жил царь, а раньше ночевал Черчилль, говорят, человек тоже не особенно щедрый, Бардовский некогда купил для своей семьи, которую видеть не хотел, и жил там его сын, Николай, пока его не выгнала оттуда революция.

Особняк на углу Никитской и Вспольного, «дом Берии», некогда был обиталищем именно Вардовского-старшего. И теперь по коридорам особняка бродила тень Ивана Александровича, проходя сквозь тень маршала и нередко на него огрызаясь, ибо тот, убиенный, от стресса забыл русский язык, а купец не понимал по-грузински ни слова, иначе, глядишь, понял бы и то, что маршал давно предпочитает родной мингрельский. Византийцы призраками не заморачивались: город Берия в центральной Македонии, где некогда проповедовал апостол Павел, был им известен лучше, чем блудливый маршал.

Тут был и третий призрак — призрак посла-араба, погибшего под упавшей люстрой лет пятнадцать тому назад, после чего суеверные арабы попросили их переселить: им и двух-то призраков хватало, мир им всем троим. Особняк традиционно постоял несколько лет пустым, а потом его откупил, добившись звания поставщика двора, владелец экспортно-импортной компании «Ласкарис», каковая фирма ввозила для нужд императорского стола оливковое масло и всякую другую хурму.

Его превосходительство Константин Константинович Федоров-Ласкарис бывал здесь нечасто: работал офис безукоризненно и присутствия владельца почти не требовалось. Апельсины и хурма поступали на хранение в близлежащие бывшие Госикаршампанподвалы, где некогда заседали масоны, до того неистовствовал в приступах мопассановского сатириаза маршал, а еще раньше хранилось шампанское Льва Голицына. Хурма шла в Кремль, а что еще в тех подвалах происходило — то, скажем так, пока что было военной тайной Полишинеля: оттуда велась проходка туннеля аж до Александровского сада и дальше под Никольскую башню. Под Кремлевской стеной, правда, жили еще два-три призрака, но имелась надежда, что между призрачными интересами не возникнет конфликта.

Туннель рыли вдоль Малой Никитской до Большой, дальше под всей Моховой до Кремлевской стены, возле Манежа налево, против течения вдоль Неглинки до Арсенальной башни, дальше под Кремлевским проездом — под Никольскую. Привлеченный апельсиновыми рощами Ласкариса, строил туннель архитектор из итальянской Швейцарии, которому импонировало подкопаться под башню, выстроенную миланским архитектором Антонио Солари. Строил не торопясь, выдерживая стандартную скорость сто сажен в месяц и столько же на доводку и облицовку предыдущего участка. Начав работу в год окончания икарийской войны, в общих чертах он довел ее до завершения в мае, накануне бегства царя из Кремля, что совпадало с планами Ласкариса, подтягивавшего армию наемников к Москве на предмет последнего и решительного штурма Никольской башни и Арсенала.

Фирма между тем продолжала работу, не столько для отвода глаз, сколько по инерции: не пропадать же апельсинам, хурме и оливковому маслу. Трудилось тут около двадцати человек, и не более половины из них спускались по службе под землю, прочие держали в компьютерах вовсе не данные о кубометрах вывезенной в Лигурийское или другое какое море земли, а вот именно что об апельсинах. Такой материал содержался в файлах Игоря Васильевича Лукаша, лжебастарда императора Павла Петровича, как он в душе себя называл, не ведая, что одного Димитрия в российской истории уже некогда объявили лжесамозванцем.

Игорь Васильевич был жертвой происхождения, о котором отчего-то знали все вокруг. Он учился во втором классе, когда проведал, что состоит в почти прямом родстве с только что коронованным царем. Это испугало родителей: отец, настройщик роялей, любил закладывать за воротник по-крупному, болтал где не надо о родственных связях, потерял клиентуру, наконец, был насмерть сбит грузовиком, притом, как понял позже Игорь, даже без команды свыше, ибо давший такую команду отправлен был бы под следующий грузовик. С мальчика стали сдувать пылинки, берегли как зеницу ока, но сверстникам было пофиг, они-то все думали иначе про зеницу ока и как раз норовили дать в глаз. Сколько он ни сторонился опеки и драки, но и того и другого получал больше, чем хотел.

Сейчас ему шел тридцать седьмой, специальностью его еще не так давно были мандарины бестревожной и ленивой абхазской земли, но возможностей карьерного роста без переезда в Сухуми не было никаких, а тут еще и абхазский язык оказался трудней китайского. В поисках работы он натолкнулся на быстро монополизирующую рынок итало-греческую фирму, заполнил анкету и был принят на службу вечером того же дня в качестве менеджера по королькам, или же, как их называли здесь, моро и сангвинеллам, они же красные апельсины, всем известные благодаря кинофильму с Аль Пачино. Уже через несколько дней он сообразил, что дело не в том, что кто-то захотел с ним полимонничать, а вновь из-за прапра и так далее дедушки. И так же скоро понял, что владелец фирмы следит за ним в оба и не отпустит от себя живым. Ласкарис при первом же разговоре намекнул, что ему приятно иметь среди сотрудников родственника, пусть и дальнего, высочайшей особы. И прозрачно намекнул, что при случае со стороны Игоря Васильевича будет правильно лоббировать как апельсиновые, так и масляно-хурмовые интересы фирмы, и это положительно скажется на премиальных менеджера. Воспоследовал незамедлительный аванс в двадцать империалов, за которые при обычных обстоятельствах он работал бы месяц. И пришлось… лоббировать.

Возможность появилась в тот день, когда Ласкарис получил право именоваться поставщиком двора, Игоря пригласили на Кузнецкий мост для беседы на минус шестом этаже и вовсе с ним там не о сангвинеллах говорили. Игорь пошел плести небылицы, но вскоре понял, что ненароком попал в старинную русскую ситуацию: «не ври, а то проговоришься». Потомок византийских императоров реально готовился к захвату российского престола.

При второй встрече на минус шестом, произошедшей опять не по его инициативе, попросили, во-первых, успокоиться, во-вторых, не волноваться. Это очень хорошо, что такой надежный и преданный сторонник интересов своей семьи трудится в логове врага, родина оценит его самоотверженность, предоставит и льготы, и медицинскую страховку, которую по условиям хорошо известного на Кузнецком мосту контракта господин Ласкарис господину Лукашу не оформил, да и не требуют от него ничего, кроме верности царю и отечеству, ну, некоторой информации о происходящем в фирме и особенно в особняке, который Москва, так не привыкнув к арабскому посольству, не желала называть иначе, нежели «дом Берии». Не за эти услуги, а в знак признательности за сотрудничество ему вручили двадцать империалов, однако, в отличие от тех, что заплатил Ласкарис, тут его обязали расписаться. В итоге об этой сумме пришлось доложить Ласкарису. Тот против ожидания остался доволен приобретением двойного агента. А что делать было Игорю Васильевичу? Деньги он взял. Он не был скуп, в отличие от родственника, имел расточительную страсть, о чем речь ниже, но что-то ведь должно быть в жизни человека и для радости.

Страстью его была не самая страшная из карточных игр — голливудская канаста. Будучи коммерческой, игра не грозила сумасшедшим проигрышем, хотя при невезении без зарплаты оставить могла. Казино как таковые царь запретил, но оставил клубы по интересам, где по небольшим ставкам коммерческие игры разрешались, — в итоге ничего, кроме денег и времени, он не терял. Правда, из-за карт он был дважды был разведен и платил алименты, но справиться с собой не мог, лишь ограничил себя игрой только по субботам, радуясь, что вторая и третья зарплата поступают уже без необходимости платить на сына и дочку алименты.

Однако бездельничать Игорю Васильевич работодатель не давал, в бездельниках он держал пока что только сыновей, да и то скорей младшего, раздолбал Христофора, поселенного под Москвой, откуда было далеко и до Корфу, и до Ласкари, и до родной, но нелюбимой парнем Тристеццы. Ничто подобное не светило менеджерам, и Лукаш с утра до ночи перемножал ящики апельсинов на упаковки оливкового масла. Вести дела с одним лишь Кремлем фирма не могла, там не съели бы и десятой части того, что продавала в России вставшая на две широких ноги фирма, поэтому оптовые покупатели с московских рынков были в офисе желанными гостями. Понятное дело, итальянцы в Москве торговали своим простонародным товаром, больше овощным луково-морковным, и грек им не мешал, от цитрусовых же Ласкарис умело оттеснил всех, и даже киприотам любой национальности он был несколько неуютен. Поэтому в услугах и товарах фирмы нуждались прежде всего многочисленные московские рынки и магазины не из дешевых. Полгода уже трудился Игорь на обоих хозяев, когда припожаловал в фирму восточный человек, отрекомендовавшийся как Сурабек Садриддинович Эмегенов, представитель компании фруктово-овощного бизнеса «Арзами», фирму чрезвычайно заинтересовали… ну, ясно, всякие хурмы. Так и не сумел проверить Лукаш нигде — на каком слоге ударение в этом слове. В его жизни все пахло изрядной хурмой. Про то, что арзами — сорт абрикоса, он знал, но абрикос абрикосом, а все равно та же хурма.

Сурабек Садриддинович, не бравируя излишней приверженностью к исламу, пригласил уважаемого менеджера обсудить условия сделки в хорошем таджикском ресторане за Пресней, «Шабада» называется, нет, суббота ни при чем тут, шабада — это легкий ветерок, прохладный ветерок от благословенного пророка, мир ему и благословение.

Ну, пошли, даже ехать никуда не надо было, только зоопарк обойти. Заняли столик на двоих, таджик был в курсе меню, смотреть в него не стал, а быстро продекламировал официанту в тюбетейке и халате длинный заказ. Тот исчез и через секунды возник у стола с липкой бутылкой, на этике которой под потеками сахара читалось непонятное слово «Гиссар». Таджик, сделав умиротворенное лицо, поднес пальцы ко лбу, губам, сердцу, провел двумя пальцами вокруг рта, мысленно поминая пророка, и сделал вид, что принесенные пиалы для вина и первая легкая фруктовая закуска не интересуют его вовсе. Потом сбросил из пиалы первые капли и выпил за здоровье — ну да, конечно же, за здоровье господина Ласкариса и процветание его фирмы.

Приканчивая бутылку, Игорь не выдержал и пожаловался, что слишком сладко. Не удивившись, абрикосник сделал жест. На столе появилась бутылка, полная крепчайшей настойки, вроде как на женьшене. Пришлось пить, чтобы смыть дикую сладость «Гиссара», да заодно и бараний жир. Помогло, но скоро стало развозить. Таджик зорко следил за ним, ничего больше не пил, съел, чавкая кровью, почти сырой бифштекс и незаметно перевел разговор на личную жизнь Игоря, на разводы, на детей, на слишком большие алименты, о которых Лукаш вроде бы не докладывал и уж точно на них не жаловался. А тут еще воспоследовал тост за государя императора Павла Второго, не выпить было нельзя, и стало так хорошо, что уже совсем нехорошо.

Прекрасно все знал таджик и насчет прадедушки, и насчет греческого императора. И ничего такого противозаконного не предлагал, он считал своим долгом выказать почтение господину Лукашу в размере восьмидесяти империалов ежемесячно, о да, конечно, половина уйдет на алименты, понятно, но и вторая половина все же будет некоторым дополнением к жизни российского менеджера, у которого жизнь уж точно не рахат-лукум.

Короче, все кончилось еще одной негласной зарплатой, притом вдвое большей, чем две предыдущих, вместе взятых. Алиментов он отдавал половину официальной зарплаты, ему в итоге оставалось чуть не две тысячи целковых, а это много, даже если проигрывать по триста таковых каждую субботу, что непросто, можно ведь иной раз и выиграть, хватит на все удовольствия и на жизнь останется.

Правда, приходилось говорить всем троим правду: каждому о двоих других, поступать иначе он не рисковал. Вдруг да забудешь вранье, ну а если чего ты не знаешь, так тебе о том не сказали, ты не виновен. Хватит и того, что про туннель наврал, а оно сбылось. Так многое можно наврать на свою голову. К тому же о мусульманском штабе он знал мало, его туда не звали. На такую печаль пожаловался он Кузнецкому мосту, там быстро сообразили и попросили рассыпать вот этот совершенно безвредный порошок на ящики с хурмой, а вот этот — на моро и сангвинеллы и дальше пусть вообще забудет. Игорь сделал что велели, потом доложился Алексею Павловичу Выродкову, известному родственными связями с боярским родом, пострадавшим во времена опричнины, своему начальнику по службе, а несколько позже и Сурабеку, когда тот появился. Сурабек помрачнел, но намекнул, что волноваться не надо.

Игорь так и жил, служа трем господам, играя в канасту, путаясь с девками и ни у одной не задерживаясь на ночь, ибо знал от обеих прежних жен, что порой говорит во сне. Он понимал, что идет, словно по мосту Сират, тонкому как лезвие меча, хоть и не уверен был, что в его случае этот мост ведет именно в рай. Порошок был наверняка радиоактивным маркером и привел государственников к логову мусульман, но вольно ж Сурабеку оставлять информанта без контакта, а коли так, то мог бы прийти и раньше.

Он не был предиктором ни в малой мере, всего лишь понимал, что худшее всегда еще впереди. Так и оказалось, когда за персиками и прочей, ну да, хурмой, хурмой всякой, заявился пообщаться с ним лично миллиардер-цыган Полуэкт Мурашкин. Ясное дело, все кончилось тем же самым.

Почти тем же самым.

Полуэкт нашел возможность встретиться с Лукашом не где-нибудь, а за игорным столом. И столь виртуозно проиграл ему чуть не сто империалов за один вечер, что и не придерешься. Никакого жалованья ему цыган не назначил, однако, грустя из-за проигранных полутора тысяч, повел победителя в клубный ресторан пить старинный цыганский напиток — коньяк «Наполеон». Разница по сравнению с первыми тремя хозяевами оказалась немалой: стучать на почтенного владельца саларьевского рынка и знаменитых конюшен, короче, на цыганского барона, не полагалось ни наркобарону, ни шейху, ни уж точно слугам царя. Денег в конвертах и кошельках тоже не было обещано, однако Лукашу странно стало везти в карты, причем и тогда, когда цыган близко к клубу не подходил. Лукаш выигрывал чуть ли не у любых партнеров, а когда сменил игру на куда менее коммерческий, почти азартный стад-покер на семи картах — продолжилось то же самое. Деньги деньгами, но играть-то хотелось на самом деле. Игорь прождал больше месяца, пока встретил в клубе цыгана, после очередного проигрыша Полуэкта пожаловался ему же на отсутствие смысла жизни. Цыган его мгновенно понял и как-то сразу зауважал.

Игорю пришлось завязать с канастой, с покером тем более. Цыган отправил его за бридж, где Лукаш, покуда научился играть, просадил все, что получил от хозяев за три месяца, потом выровнялся и стал спокойно появляться в клубе, зная, что если проиграет трижды, то на четвертый раз все вернет. В жизнь вернулся азарт игры, и Лукаш с вынужденным удовольствием продолжил стучать трем хозяевам друг на друга и на всех троих цыгану, который только веселился и по-дружески водил пить цыганские напитки. Он был единственным, кто откровенно забавлялся и мало заботился — кто кого в России прихлопнет. Пока что Игорь молил всех богов о том, чтобы не приперся и пятый хозяин с предложением, от которого нельзя будет отказаться. Боги пока что помогали.

…Время нынче было уже обеденное, правоверные в мечетях без восьми минут два часа пополудни начали дневной двухраакатный пятничный джума-намаз, а еще через две минуты незримая на дневном небе луна, напротив, зашла за горизонт. Ни о чем об этом не знающий Игорь Васильевич вернулся с ланча в кафе «Олень», где за соседним столиком культовый писатель Кирилл Куськов, автор бестселлера «Последний броненосец» деловито надирался и набрасывал главу из будущего романа «Жизнь птицеедов», порадовался, что в Москве нынче всего двадцать пять по Реомюру, но вентилятор все же включил, а когда повернулся к креслу — обнаружил в нем гостью, удивительной балканской и совершенно лесбийской красоты. Гостью никак не напрягало, что сидит она в хозяйском кресле. Она положила босые ноги на стол и обмахивалась распечаткой отчета по июньской хурме.

— Не тревожьтесь, Игорь Васильевич, ничего для вас неожиданного. Мы вам новых проблем не создадим.

Лукаш понял, что боги его опять бросили на произвол судьбы, которая, увы, махровая атеистка.

— Я Джасенка Илеш, специалист по системам электронной защиты господина Ласкариса.

В помещении офиса стало прохладнее, Игорь присел в гостевое кресло и уставился на безукоризненные пятки гостьи. Она пошевелила пальцами ног и почти дотянулась ими до хозяина кабинета.

— В таком случае будем знакомы. У меня с компьютером все в порядке.

— С ним-то все, а вот багов по кабинету полная горсть. В ином мотеле столько клопов не бывает.

— Видимо, предосторожность со стороны нанимателя.

Гостья состроила рот до ушей.

— Которого?

Боги нынче вовсе обнаглели.

— Опять же не тревожьтесь, я их все передавила, — гостья показала кулек с трухой. — Ближе чем за дверью нет ничего, а там дрянь китайская.

— А здесь не китайская?

— Здесь тоже китайская. Но здесь ничего уже нет. Хотя, разумеется, лучше бы побеседовать где-то, где можно у стойки поговорить. Я с утра трезва как последняя сука.

Лукаш отключил мозги и вверился течению времени. С сотрудницей он мог говорить и у себя, но она наверняка была с Балкан и уж точно не была сотрудницей офиса, он видел ее впервые. Да, к тому же она лесбиянка, волосы подкрашены синим — за версту как вывеска. Греки любили брать на службу не очень строгих женщин, но эта вроде бы была по другой части.

— У нас есть допуск в Дом литераторов, тут по соседству. Литераторов там нет и никогда не было, а бар хороший.

— Ну вот и погнали.

Гостья прыжком оказалась в эспадрильях на нелепо высокой при ее и так большом росте платформе, что-то хрустнуло: вот она чем с багами расправилась. Гостья выразила готовность немедленно приступить к дегустации чего угодно, чтобы «не быть как сука».

Кивнув охраннику, с сомнением покачавшему головой, Лукаш вывел Джасенку на Вспольный. До дверей Дома литераторов было сто шагов ровно, как сказали бы в Париже — семьдесят метров, но империя европейские меры давно не использовала. В Дом пропустили без проблем. Похоже, все были кто за городом, кто в мечети, кто в маразме, кто без гроша, и последних обычно оказывалось большинство. Но деньги у Лукаша были как-никак, да и Джасенка, как сотрудница наркобарона, видимо, не бедствовала.

Присели к стойке. За бармена сегодня стоял тощий человек под два метра ростом, что-то трясший в шейкере, хотя клиентов, кроме них двоих, не имелось.

— Мне «Смерть в полдень».

Бармен послушно кивнул, смешал в высоком бокале зеленый абсент с шампанским, кивнул и подал. Глянул на Игоря.

— Пока что «Имперской». И луковку.

Нарываться на реальную «смерть в полдень» он не рисковал: как любого нормального человека по жаре от абсента его развозило, а историю с Сурабеком он помнил слишком хорошо.

Джасенка без всякой соломинки залпом выпила коктейль и подвинула пустой к бармену. Он повторил.

— Ну так лучше. К делу. Знакомо ли вам имя — Кристиан Оранж?

Еще бы не было знакомо — все уши прожужжали.

— Разумеется. Но какое это может иметь значение?..

— Прямое. Возможно, вы знаете и то, что по запросу королевства Южная Тарабати против господина Оранжа возбуждено уголовное дело?

— Там что-то электронное?..

— Формально нет. Позвольте познакомить вас с господином Кристианом Оранжем, более известным в наших кругах как Махатма Тенгри.

Бармен поклонился. Лукаш залпом выпил всю водку, про луковку забыв. А гостья продолжала:

— Формально дело в том, что Камаимаи, наследная принцесса королевства Южная Тарабати, возбудила дело против господина Тенгри, поскольку ею был запланирован третий оргазм, а господин Тенгри его не обеспечил, поэтому она требует его экстрадиции для отбытия семилетнего заключения.

Это все Лукаш более или менее знал, однако пребывания Оранжа-Тенгри в центре Москвы это никак не объясняло. Но фужер он подвинул, бармен-беженец налил столько же.

— Господин Тенгри является основателем сайта си-ай-пи-ю, союза защиты общих интересов.

Лукаш кивнул. Весь мир облетело года два назад «дело Оранжа», который слил в интернет двести гигабайт секретного материалов министерства национальной обороны Канады, согласно которым эта страна уже двадцать лет была ядерной державой. Скандал разразился не меньше, чем тот, когда Квебек разрешил употребление в пищу тюленьего мяса. Но тюлень все же не Хиросима, хотя «зеленые» и с этим не соглашались.

— Все же поясните. Для меня честь быть представленным господину Оранжу, — императорская наследственность наконец-то взяла верх в Лукаше.

— Тут все понятно. В Москве сейчас красный уровень угрозы переворота, прогнозируемый результат по нижней оценке ожидается в масштабе приблизительно двадцати килочег в первые же полгода. А дело полуголом не кончится.

Лукаш недослышал:

— Чего двадцати?

Джасенка посмотрела на него как на самого тупого ученика.

— Килочег. Килочегевар, если пользоваться официальным названием.

— Это сколько и чего?

— Ну, считайте сами. Если Че Гевара лично расстрелял, как подсчитано, две тысячи человек, то двадцать тысяч расстрелянных составят килочегу. Простым перемножением устанавливаем, что четыреста тысяч расстрелянных составят запланированный масштаб жертв переворота. Мы сообщили об этом социальным сетям, в нужный момент, а он близко, и тогда информация поступит в интернет.

Лукаш предположил, что ему это снится, ни один наниматель не предсказывал такого. Но наследственность опять взяла свое.

— Недопустимо много, — сказал он, — генофонд империи такую потерю тридцать лет будет восстанавливать.

Тенгри и Джасенка переглянулись.

— Речь уже не идет об империи. Точнее, об одной из двух империй речь идти может, но никто не может знать точно — о которой. Возможно, речь вообще идет о халифате. С точки зрения си-ай-пи-ю, тут возможен любой исход, и трудно сказать, какой менее желателен, какой более.

Лукаш задумался.

— Ну, посчитаем. Вы как считаете расклад сил в… килочегах?

— Наименьшие потери дало бы сохранение власти пока еще действующего императора. Наибольшие — победа сторонников халифата, на их стороне шахиды-смертники, жертвы будут тут практически обоюдными и равными. На всей территории империи халифат им установить безусловно не удастся, по крайней мере сразу. Хотя Файзуллох Рохбар будет стремиться именно к этому. Он, к счастью, болтлив и поэтому не у всех популярен.

— Это еще кто?

— А это ваш работодатель. Известен под прозвищем Рахат-Лукум.

— Я его знаю?

— Думаю, нет. Он наверняка уже в Москве, но едва ли на виду. Ранее конца Рамадана боевых действий он не начнет, хотя запрета на войну, тем более на джихад, в Рамадан нет.

— Кажется, зря я ничего не понимаю в исламе.

— В нем никто не понимает до конца ничего, особенно в таком, как у него, где все зависит от толкований. Родной язык Рохбара, согласно нашим файлам, фарси, — точней, язгулямский, бесписьменный, а Коран написан на арабском. Да еще, судя по многим приметам, он шиит, притом из рафидитов, что это такое, не имеет значения, они вроде кадаритов, иначе говоря, толкует законы шариата почти непредсказуемо, в зависимости от установок своего наставника, которого мы и по имени не знаем.

Игорь Васильевич выпил последний глоток и понял, что надо еще. Тенгри понял и налил.

— Еще не легче.

— Вы луковку съешьте, — впервые заговорил Тенгри, по одному подбирая русские слова. Видимо, разговор он понимал, но говорить свободно не мог.

Лукаш съел луковку.

— Ну, с нашим общим работодателем более или менее ясно. Туннель подведен под Арсенальную башню, видимо, уже достраивается бункер под Никольской. Бойцы в византийской армии контрактные, наемники, по большей части прошедшие несколько войн. Основной контингент навербован из числа оставшихся не у дел после третьей икарийской кампании.

— А откуда жертвы у византийцев? Глава фирмы вроде бы планирует мгновенный удар.

— Да, только и шейх его тоже планирует. Причем для начала именно по византийской фирме. В итоге выступает на сцену третья сила — правительственные войска. Их со счетов сбрасывать рано. Но война требует денег. И у царя их меньше всех: шахиды шейху не стоят ничего, кроме взрывчатки, а у нашего босса — кокаин эшелонами, и наемникам он платит вовремя. Это надежней самопожертвования, и если поверить, что император Константин — меньшее зло, так он и есть меньшее.

Триста граммов привели Лукаша в чувство. Гены приказывали быть на стороне царя, все же родня. Самосохранение и желание спокойной жизни предпочли бы Византию. Страх толкал к шейху. Душа звала к цыгану, о котором лишь об одном тут, видимо, только и не знали.

«Пропадай моя телега, — подумал Лукаш. — Тридцать семь лет — тоже хорошо, Пушкина в такие годы свояк застрелил».

— А больше никаких вариантов нет?

— Как будто нет. Если вас еще кто-нибудь не вербовал.

«О господи, — подумал Лукаш, — хоть про цыгана не знают!»

— А что, я один такой?

— О вас известно больше всего. Остальные кандидаты очень неубедительные. Нарышкиных слишком много.

— А это кто еще?

— А это потомки еще одного вашего сводного брата — младшего, Эммануила Нарышкина. Генную экспертизу двух сотен здравствующих членов этой семьи не произвести, к тому же вообще он, возможно, сын мужа его матери.

«Как-то мудрено», — подумал Лукаш. Он-то точно был сыном своего отца, настройщика роялей Василия Лукаша и своей матери, польской маркизы Марии Альфредовны Мышковской, тщательно происхождение скрывавшей.

— А про меня что известно?

Джасенка хмыкнула и отхлебнула:

— А про вас пять мегабайт. Вы сами того о себе не знаете, что мы знаем. Даже то, что в силу приблизительной равнородности вы стоите восьмым от престола в правонаследовании.

У Лукаша тут же заболела шея, и случилось это не впервые.

— Ну так от меня что теперь требуется? Файлы?

— Нет, ваш комп весь у меня, я же хакер, а в фирме вовсе моя система. Покуда мы с подругой… развлекались, я все сбросила на жесткий диск и отрубила сервер.

— Так что теперь от меня?

— А от вас теперь вы. Царь бежал и наследник тоже. Третья от трона — императрица, но она в монастыре на годичном послушании, заметим, добровольном, и есть данные, что постриг она действительно примет. Четвертый, точнее, четвертая пока не появлялась, но это наихудший для России вариант.

— Пять, шесть?

— Взаимозаменяемы и, кроме того, восходят к младшей линии. Дестабилизация полная.

— А седьмой?

— А это Иван Романов, узаконенный бастард царя. На Мальте много лет.

— А он чем плох?

— А знали бы вы его матушку.

Что-то такое Лукаш слышал, но деталей не помнил решительно. Выходило так, что если царь и наследник не найдутся, а императрица останется в монастыре, так ему — в императоры. Кошмар. Игорь Первый. Или второй? Нет, тот не по Москве, киевская линия не в счет, провинция нынче не котируется.

— Это непременно?

— Нет, если Ласкарис возьмет верх. Но тут в перспективе — широкомасштабная война за Константинополь. И не только с Турцией, что совсем плохо.

— А за мной кто восьмой?

— Это опять из младшей линии, некий Арсений Юрьевский, потомок бастарда Александра II. Но он нанят тоже Ласкарисом. Можете представить перспективу.

Насчет водки Лукаш все-таки решил обождать, насчет виски тоже.

— Собственно, вашей организации что надо?

Тенгри кашлянул.

— Нам надо, чтобы все знали все. Только. — Говорил он с трудом, но правильно.

Окон в баре не было, бар размещался в полуподвале. В зале не было ни души. Похоже, вымер весь дом, то ли тут было нечто иное.

Джасенка приняла непредставимую позу — балансируя на краю барного стула, закинула ноги на стойку. Лукаш со знанием дела оценил ее ноги и подумал: «Жаль, что лесбиянка». А может, не совсем? Очень бы неплохо…

Джасенка проследила за его взглядом и ласково провела пальцами ноги его по щеке. И это не было жестом насмешки, что-что, а эротику и вежливость Игорь Васильевич различать умел. Но в присутствии Тенгри ничего больше себе позволить не рискнул.

— Скажите, для господина Тенгри… тут безопасно?

— Только тут и спокойно, здесь, говоря образно, глаз урагана, никакая принцесса со своими оргазмами не полезет. К тому же в обмен на безопасность наш сайт предоставляет некоторые гарантии здешним имперцам. Не очень надежно, но как есть. Гарантии хотя бы на Рамадан, как минимум, до конца лета, в этом году Ураза-Байрам, отдача поста, — 30 августа. Еще больше месяца.

Все трое долго молчали. Внезапно Тенгри что-то очень быстро и вопросительно сказал Джасенке на таком английском, что Лукаш выделил вроде «печенье акулы». Очень бы не хотелось им оказаться. Во всех смыслах.

Тенгри, уже не разыгрывая бармена, налил всем троим чистого виски. Вздрогнули.

Зал тут же наполнился народом — не густо, но человек десять за столиками сидели, притом давно. За стойкой стояла немолодая женщина в наколке, с усталым лицом. Никакого следа Оранжа не имелось.

— Так надо, — отрезала Джасенка, — можем вернуться. Полчаса прошло.

Игорь Васильевич поклялся бы, что раз в пять больше, но решил не спорить.

Спутница, не скрывая, что ей куда лучше, чем было до визита в бар, повисла на его руке.

— Думай что хочешь, но я все знаю. — Она прижалась щекой к его шее.

— Что знаете?

— Брось на «вы». Знаю, что во сне разговариваешь и храпишь, ничего. Я не по этому делу, но иногда можно и по этому… для разнообразия. В фирме в шесть рабочий день кончается. Машины у тебя нет, но такси на Кольце — поднять руку, я уже научилась.

Все это Игорь Васильевич знал, он, как почти любой нормальный мужик, ценил лесбиянок, если те не полностью замыкались только на бабах. Эта же была обалденно хороша и соответствовала его типу женщины, даром что волосы синие. Ладно, пир во время чумы, если боги шлют пятого хозяина, так хоть какая-то компенсация должна быть. Он ее силком никуда не тащил, ну а раз она сама не против, тогда чего?

Оба были навеселе. Джасенка завела его не на шутку. Однако наличие еще одного, пусть и совсем стороннего агента влияния в фирме Ласкариса — да какого, с доступом к базе данных, — навело Игоря Васильевича на мысль, а ну как в фирме и еще работает кто-то в том же роде, слуга не пяти, а десяти каких-нибудь господ? И пришел к выводу, что, во-первых, наверняка именно так. И что, во-вторых, сделать он не может ничего, если все эти килочеги — не пшик, то шансов пережить сентябрь почти нет и надо пользоваться тем немногим, что осталось.

Без двух минут шесть он вышел в коридор офиса и обнаружил ее у ресепшен.

Она вновь повисла на его руке, на Кольце Лукаш поймал такси, но, по случаю часа пик, ехали они домой к нему на Красноярскую в Гольяново столько, что можно бы, возможно, и до Красноярска долететь. Жар страсти Игоря Васильевича несколько угас, зато Джасенка выспалась у него на плече и на подходе к дому на похужевшем русском спросила — что есть выпить. По случаю цыганских денег у него всегда было что выпить, да и не большой он был любитель на этот счет, он ценил канасту, теперь вот бридж, а еще отношения без обязательств. Заводить роман с сотрудницей ему Ласкарис заранее не запрещал, да Игорь Васильевич уже и наблюдал нечто подобное в фирме по меньшей мере один раз, когда затеяли то же самое двое с невероятными именами, но он не очень внимание обратил, его как раз Сурабек тогда захомутал. Но Игорь Васильевич всегда считал, что лучше просить прощения, чем разрешения. Даже лечился из-за этого разок. Пусть тихоокеанской принцессе он бы, увы, ничего такого не обеспечил, из-за чего теперь страдал Оранж. Однако сколько есть силенок, столько есть, а больше взять негде. Ему вообще не хотелось думать ни о принцессах, ни о царицах, ни — в особенности — о царях. Вредная это работа, судя по судьбе прапра Павла и прапрапра Петра.

Кувыркания на тахте оказались неожиданно долгими и превзошедшими ожидания и гостьи, и хозяина. Джасенка была моложе хозяина дома лет на десять, по ее энтузиазму это было заметно, но как-то не мешало ни ей, ни ему, когда требовалось — слегка пили и слегка ели, а потом начинали снова. Солнце зашло часов в девять, кувыркания закончились еще через час. Свет зажигать не стали, Лукаш зажег толстую красную свечу, что осталась еще от позапозапрошлого Нового года и позапрошлой жены. Гостья отрубилась, хлопнув перед сном фужер совсем уже не интересуясь чего, и Игорь Васильевич огорченно понял, что был это дорогой «Мартель» империалов за шестьдесят. Хотя плевать теперь на все деньги. На коньяк. Тем более на троих, четверых, нет, уже пятерых хозяев.

Стемнело, и хотя по понятным причинам на московском небе звезд иной раз вовсе нет, но Гольяново — такая окраина, что почти и не Москва, и тут кое-какие звезды в вышине виднелись, и прежде всего это была главная звезда вступающего в права знака зодиака, Льва — Кальб Аль-Асад, иначе говоря — Кор Леонис, а чтоб совсем понятно — Сердце Льва. Менее всего Игорь Васильевич, стоявший в чем мать родила на балконе одиннадцатого этажа, был лев, он уже полностью превратился в труса, который, как известно, вполне способен стать героем на глазах у толпы.

— Вернитесь, у нас не так много времени, — произнес голос в комнате.

Голый Лукаш обернулся. В комнате догорала давешняя красная свеча. На постели, едва прикрыв нижнюю часть тела, спала Джасенка, и там же сидел, спустив ноги на пол, Кристиан Оранж, так, словно он тут давным-давно и ничего особенного в его появлении нет. Очень давно потерявший способность удивляться Лукаш заметил, что сидит основатель сайта не рядом с Джасенкой, но что тело его отчасти совмещено с ней и как бы из него вырастает.

— Вы завернитесь во что-нибудь, ночью прохладно, — сказал незваный гость почти без акцента. — Все в порядке, я тут с самого начала.

Лукаш смутился.

— Да ничего страшного нет, не волнуйтесь. Все довольны, наша приятельница в суд на вас не подаст, да и заниженная у вас самооценка, как погляжу. А… вы про это. Считайте, что мы — коммунальная квартира, — то по своим комнатам сидим, то в кухню кто выйдет, то и все на ней собираются. Примерно, как сегодня в баре.

Игорь Васильевич плохо понял, но выходило так, что Оранж размещался внутри Джасенки. Получалось, не секс был нынче, а сущая групповуха, если не…

— А что, только вас двое?..

— Нас несколько больше, но, так сказать, на кухню без приглашения выходить не принято. Это очень сложно, я и сам половины не понимаю, как это действует. Но я и в таблетках ничего не понимаю, а вот пью же.

Лукаш ничего умнее не смог придумать, как предложил выпить. Оранж усмехнулся в потемках.

— Странно было бы отказываться. Пока не выйдешь, как сейчас, не достается ни грамма, все уходит ей. Мне часто появляться нельзя, вот и сижу трезвенником. А разделяться и уходить вовсе давно нельзя, руководство должно вестись из одного центра… да, можно бренди, все равно. А, вас мой русский удивляет? Еще не то выучишь, пока сидишь в посольстве.

Выпили не чокаясь. Оранжа было плохо видно. Одет или нет? Какая разница.

Призрачный, хотя и вполне плотный дух, — иначе как бы он спиртное употребить мог, — начал монолог, от которого очень быстро у Игоря Васильевича поплыла голова.

— Надеюсь, вам понятно наше общее стремление к абсолютной демократии и равенству знаний. Как считалось в прошлом, все формы тирании, противоречащие человеческой природе, противоестественны, и борьба с ними является неотчуждаемым правом каждого народа. Это было сформулировано двести лет назад и никем с тех пор не отменено. С каждой новой сменой власти, между тем, во все времена она становилась все менее демократичной: под предлогом борьбы с распадом и деградацией ценностей новые спасители человечества довели мир до торжества фашизма, коммунизма, черной библии, красной книги, зеленого синдикализма, желтой опасности и в итоге до восторжествовавших этнократии, корпоратократической клептократии и до диктатуры, прикрывающихся масками народовластия, а это, как известно, всегда приводит к нимало не просвещенному абсолютизму. Монархия, как теперь видно, вовсе не мать порядка. С другой стороны, нельзя допускать и демархии, осуществляемой по жребию, как убедительно доказывает неработоспособность современного суда присяжных. В эпоху интернета любые выборы монарха или президента подделываются так, как того хочет корпорация, интересы которой выражает монарх, президент или премьер государственного совета…

За потоком слов Лукаш уследить не мог, но понял, что эти тоже за что-то борются, и добром это не кончится. Честно если, так он предпочел бы спящего Оранжа и более-менее проснувшуюся Джасенку.

— Но мы не утописты, — соловьем заливался Оранж, — хотя именно утописты сегодня обладают настоящими ценностями и определяют направление общественного прогресса. Пока что лишь борьба с коррупцией во всех сферах доказала свою пользу, поэтому как традиционные феодально-монархические, так и присвоившие себе название демократических структуры, видя в утопистах опасность для своей жизнедеятельности, противостоят этим романтикам. Но мы не они. Мы ставим своей целью только распространение информации. Все должны знать все и обо всех. Только полная прозрачность! Красивые слова о том, что все обладают равными правами, оборачиваются полным отсутствием прав решительно у всех. Бог-ребенок запустил бесконечный волчок, забыл о нем и то ли пребывает в маразме, то ли умер от старости. Нас упрекают в анархизме. Да, если высокое право знать все и обо всех — анархия, то мы анархисты! И пусть о нас тоже все знают всё!

«Уж ты-то точно обо мне все знаешь, вуайерист чертов. Я о тебе — ничего».

Оранж протянул фужер, видимо, в горле пересохло. Лукаш плеснул. Гость вновь набрал воздуха и продолжил:

— Поэтому мы приходим к выводу, что для человечества как лучший выход возможно лишь управление им из числа законных претендентов: законно избираемый монарх в качестве, допустим, премьер-министра или главы госсовета. В силу того, что в эпоху интернета его выборы подделать будет невозможно, притом все граждане мира будут знать о нем все, они получат неограниченные возможности к борьбе с коррупцией и злоупотреблениями корпораций. Мы живем в эпоху, когда вновь ставятся памятники живым партийным лидерам. Мы должны бороться с постановкой таких памятников. Активно бороться!.. В конечном счете даже черные силы либертарианства не устоят перед правотой сокровенных истин!

Лукаш затосковал. Цыган в карты все-таки играл неплохо, хоть и мухлевал, чтобы проиграть побольше, но мозги не промывал, о лошадях рассказывал. Сурабек хотя бы не занудствовал, только все интересовался, отчего Лукаш кальян курить не хочет. На Кузнецком только вопросы задавали. Грек, в конце концов, вообще требовал только работать и до времени не возбухать. А тут еще и бороться? Однако если правда, что через месяц с небольшим — гражданская война, то придется и пятого хозяина терпеть. С деньгами ладно, и так есть, но хоть Джасенку бы оставили.

Оранж остановиться не мог, говорил и говорил, — откуда только русских слов набрался. И не очень русских. Вообще половину понять нельзя.

Но он внезапно закруглился.

— Так что, как видите, по счастливой случайности, окажись вы на троне Российской империи, это будет отвечать естественному праву каждого человека избрать вас на роль премьер-министра, или, если угодно, президента, название несущественно. И с этого дня коррупционеры начнут терпеть поражение за поражением.

— А почему начнут?

— То есть как почему? Не враги же они себе, голосовать за вас не будут. А то, что они голосуют против вас или вовсе не голосуют, станет немедленно известно благодаря возможностям всемирной сети и в первую очередь сайта си-ай-пи-ю. И мы принимаем меры к тому, чтобы это стало известно всем и каждому. Мы работаем над созданием групп специалистов по борьбе с коррупцией, создаем лагеря для подготовки. Новобранцев нашего сайта обучают испытанные вольноопределяющиеся, бойцы-волонтеры. Мы — верные слуги общества. И, боюсь, других слуг у народа нет.

Получалось, что пятый хозяин и в самом деле предлагал ему место всенародно избранного демократического царя, про которого будут все знать все, и он будет знать все про всех, и он сможет яростно бороться с коррупцией. И, как говорил кто-то в его детстве, пойдет такая борьба за мир, что камня на камне не останется. Ну ладно, все про него и так все знают, и про коронки на верхних слева, и про алименты за июнь, и там еще про что, да хоть про Джасенку, — но так же и в канасту все знать захотят карты, что у него на руках. И каждый ход заранее. И вот такая хурма его уже не устраивала. Ладно бы царство или полцарства, но святое не трожьте.

— Знаете, а мы кое-что забыли, — прервал он Оранжа, — в моем кабинете Джасенка баги убрала и затоптала, а здесь ведь тоже наверняка есть. Пока сюда не пришли те самые, про которых вы рассказывали, ее надо будить. Убрать их и здесь надо, наверняка натыкано.

Оранж не согласился:

— В баре нас не замечали, здесь тоже все чисто. Ну, вижу, что вы устали. Мои строго логичные выводы поначалу всем кажутся непривычными. Но завтра суббота. Хотя уже скорее сегодня, если по здешнему времени… Я тогда исчезаю. Еще по капле, и вы тоже ложитесь.

По капле приняли. Игорь Васильевич обнаружил, что от гостя — ни следа, свеча вконец оплыла. И было раннее утро, и солнце вступило в знак Льва.

«Псу живому лучше, нежели мертвому льву», — подумал Игорь Васильевич, выбросил из головы всех хозяев и уснул, обнимая Джасенку.