Прошедшее повелительное

52

– Такой у них обычай, у дочерей, – горько сказал Дольм Актер. – Ирепит ведь богиня покаяния.

Они сидели втроем на земле вокруг погасшего очага – круга закопченных камней на земле. Это был уютный уголок рощи, почти полностью отгороженный от остальных цветами. Элиэль держалась поближе к Д’варду – она не очень-то доверяла бывшему Жнецу.

И все же Дольм изменился. Его лицо казалось изможденным. Да и сам он заметно похудел. В волосах появились седые пряди, которых она тоже не помнила. Глаза покраснели, и под ними легли темные круги.

– Я думала, ты умер, – пробормотала она. – Меч двигался сам собой. Я держала его обеими руками, а сестра Ан – одной, и все же он двигался сам собой.

Дольм застонал и закрыл лицо руками:

– Он не коснулся меня.

– Я и не почувствовала, что он коснулся тебя, – призналась Элиэль.

Д’вард внимательно слушал их разговор, но она не знала, много ли он понимает. Они говорили на джоалийском, которому она его учила, и его ярко-голубые глаза перебегали с нее на Дольма и обратно, но многого он еще не понимал, это точно. Он продолжал играть роль паломника, держась спокойно и уверенно. Каждый раз, когда Элиэль смотрела на него, он ободряюще улыбался.

– Разве ты не слышала, что сказала сестра? – спросил Дольм. – Она взяла мой грех на себя, а потом я увидел…

– Что увидел?

– Увидел, во что превратился, чем занимался.

– Так ты правда теперь не Жнец?

Он кивнул, пряча глаза.

Она посмотрела на Д’варда. Тот кивнул в знак того, что понимает.

– Как все прошло на Празднествах? – спросила она.

Дольм выпрямился, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

– Катастрофа! Нет, Утиам получила розу за свой монолог.

– Хвала Тиону! – Элиэль захлопала в ладоши.

– Но только она. Понимаешь, я опоздал туда. – Дольм сокрушенно покачал головой. – Мне было приказано отправиться в Руатвиль.

– Приказано?

– Приказ Зэца. Когда мы прибыли в Филоби, я ушел из труппы, никому ничего не сказав. Приказы Зэца важнее всего остального. Мне было велено встретиться с еще одним… собратом.

– Тем, кого убил этот Критон?

Он кивнул, уставившись в камни очага.

– Я не знаю, как его звали. Следующей ночью я был в Святилище. Ты сама знаешь.

– Но если ты остался жив… – сказала она, рассуждая вслух, – значит, это ты убрал трупы?

Он снова кивнул.

– Я похоронил монахиню – вырыл могилу ее мечом и голыми руками. Наверное, это все, что я мог для нее сделать. Остальных сбросил с обрыва. Я поискал тебя, не нашел и решил, что ты ушла куда-то с Освободителем. – Он покосился на Д’варда, раздраженно хмурившего брови.

– А что потом? – нетерпеливо спросила Элиэль.

– Я отправился в Сусс, – неохотно сказал Дольм. – И опоздал. Они показывали «Варилианца» – он легче. К’линпор взял мою роль, а Гольфрен – его.

– Ох, нет!

– Ох, да.

Ужас какой! Даже безмозглый як и то сыграл бы лучше Гольфрена, каким бы хорошим музыкантом тот ни был.

– Ну и что они теперь делают?

Дольм подобрал прутик и бесцельно ковырял остывшие угли.

– Голодают.

– Голодают?

– Ну, почти. Жрецы в Нарше забрали все их деньги. Им не хватает даже на то, чтобы уехать из Суссвейла, Элиэль. И это все я виноват!

Безумие какое-то!

– Но ведь ты вернулся. Они могут хотя бы давать представления, верно? Их хорошо знают в Суссе! Наверняка…

– Я не могу больше играть! – выкрикнул Дольм и от отчаяния спрятал лицо в коленях. – Вчера Тронг выгнал меня.

– Не можешь играть?

– Не могу. Это ужасно! Я забываю реплики, у меня ноги заплетаются. Все, все пропало!

Элиэль снова посмотрела на Д’варда. Тот пожал плечами, явно потеряв нить.

– Ну и что они?

– Ищут мне замену, – ответил Дольм, не поднимая головы. – Как только новичок выучит мою роль, они будут давать «Варилианца».

Элиэль вздохнула. Это и правда ужасно.

– А что Ама…

Выражение муки на лице Дольма сказало девочке, какая она безмозглая, бессердечная дура.

– Неужели ты думаешь, что я сказал ей? – горько вздохнул он. – Или кому-нибудь из остальных?

Как странно! Ей было жалко его сейчас. Такого Дольма она еще не знала.

– Что же ты им сказал все-таки?

– Что загулял в кабаке. – Он глухо засмеялся. – Лучше уж пусть меня считают пьяницей, чем убийцей-маньяком.

– Ох… Я не скажу им, Дольм. Я знаю, что сую нос куда не надо, но я могу хранить секреты, если захочу.

– Я знаю, что можешь, Элиэль. Спасибо… Спасибо большое. Теперь уже все равно, они не увидят меня больше, но мне так легче… не знаю, почему.

Вечер будет холодный – она покрылась гусиной кожей.

– А кто выиграл золотую розу?

Он пожал плечами:

– Какой-то смазливый парень.

– Ты не помнишь, как его зовут?

– Нет. Музыкант, кажется… Там была какая-то история – судьи посоветовали ему выбросить лиру в реку и пойти к главному жрецу. У него единственного есть шанс, сказали они. А что?

– Я встречала мальчика по имени Гим.

– Да, кажется, так его зовут. Теперь, когда ты назвала…

– И сколько чудес?

Дольм быстро покосился на ее ногу и тут же отвел взгляд. Потом улыбнулся деланной улыбкой.

– Одно или два – жрецы так и не решили, как считать. Когда пришло время мальчику оглашать имя, он назвал два. Это были сестры, близняшки. Они с детства страдали какой-то жуткой дрянью на коже. Даже с того места, где я стоял, это выглядело ужасно.

– И Тион их исцелил?

– О да! Он возложил руки – то есть руки твоего приятеля – им на головы, и все прошло – как не было.

Вот здорово!

– Они были хорошенькие? Сколько им лет? И как звали?

Дольму, похоже, наскучило рассказывать о Празднествах. Он с озадаченным видом разглядывал Д’варда.

– Почему Освободитель до сих пор здесь, в Суссленде? Он что, не знает, что Зэц послал своих Жнецов искать его? Ему же угрожает страшная опасность!

Она хихикнула:

– Он, похоже, вообще ничего не понимает. Ни языка, ни богов, ничего!

Запавшие глаза Дольма удивленно расширились:

– Но ведь пророчица описала его как ребенка! И почему это он шляется по стране, разодетый, как паломник?

– Это я решила, что так будет безопаснее. И послушай, Дольм, он ведь замечательный актер! Он заставил всех поверить в то, что он на самом деле божий человек!

На изможденном лице актера мелькнула болезненная улыбка:

– Ох, Элиэль, дурочка ты маленькая! Конечно, он может изображать божьего человека! Ты что, не видишь, что ты наделала?

Она немедленно ощетинилась:

– Мне пришлось импровизировать по обстоятельствам! Он был ужасно болен! – Она оглянулась на Д’варда в поисках поддержки, и тот ободряюще улыбнулся ей. Как странно! Если не считать красного шрама на лбу, он выглядел так, словно и не болел вовсе. – Он вообще ничего не знает о мире, но я решила, что ему лучше попасть в Сусс и обратиться к Тиону, и…

– Балда ты маленькая! – сказал Дольм. – Зэц послал боги-знают-сколько Жнецов охотиться за ним, а ты наряжаешь его паломником! Ты не поняла? Он же Освободитель! Еще бы ему не убеждать людей в том, что он святой! Он и есть святой! Ты замаскировала его под того, кто он есть на самом деле, мозги ты куриные!

– Ох!.. – только и сказала Элиэль. – Ох! – Ну да, это вполне могло объяснить те странные вещи, что творились сегодня.

– И я не уверен, что ты удачно придумала насчет Тиона, – продолжал Дольм. – Некоторые моменты «Завета» намекают на то, что Освободитель… Вся Суссия только и говорит о рождении Освободителя. Ладно, не бери в голову. Жаль, что не я придумал всю эту затею с паломником… Ба, вот что я должен сделать! Может, хоть это снимет грех с моей души! – Еще одна болезненная улыбка мелькнула на его лице. – Интересно, сможет ли он…

Он схватил свой мешок и начал развязывать. Элиэль вспомнила, как всего неделю назад сама копалась в этом мешке и нашла там рясу Жнеца.

Дольм достал еще одну накидку, штаны и протянул их Д’варду. Д’вард удивленно поднял брови и вопросительно посмотрел на Элиэль.

– Что ты предлагаешь, Дольм Актер? – спросила она.

– Мы с ним поменяемся. Я вернусь с тобой в Сусс и начну с храма Тиона.

Элиэль вздрогнула. Священное паломничество по пяти великим храмам занимает по меньшей мере год – год нищеты, покаяния и полного молчания.

– Но он ведь правда не может говорить! Что, если кто-нибудь начнет его расспрашивать?

Дольм пожал плечами:

– Ты ведь хотела вернуться в труппу и взять его с собой, верно? Они всего в нескольких часах ходьбы отсюда. Я пойду с вами в город. Он может и мешок мой забрать себе.

Элиэль неуверенно кивнула – ей некуда было идти, только в труппу. Д’вард взял одежду и зашел за куст-цветок. Через минуту он появился, смущенно поддерживая штаны. Они с Дольмом были примерно одного роста, да и одежда была довольно свободного покроя – но не настолько же свободного. Если бы он отпустил штаны, они неминуемо упали бы. Ухмыльнувшись, Дольм порылся в мешке и достал веревку.

– Лучше! – сказал Д’вард со смехом. – Женщин пугать нет. Теперь говорить?

– Теперь можешь говорить, – согласилась Элиэль.

Он сел на место и улыбнулся Дольму.

– Д’вард! – Он протянул руку.

– Дольм Актер. – Они обменялись рукопожатием. Дольм запихнул рубаху паломника в свой мешок. – Я пытался убить тебя.

Д’вард кивнул:

– Помню. Видел твой голос под тот ночью.

– Это ты называешь «не умеет говорить»? – удивился Дольм.

– Он очень быстро учится!

– Был Жнец? – спросил Д’вард.

Дольм скорбно кивнул.

– Лучше теперь?

– Лучше.

– Хорошо! – Д’вард снова протянул руку.

Дольм удивился, но руку пожал. Потом пристально посмотрел на Д’варда, словно ища что-то, чего сам не знал.

– Мы не можем остаться здесь на ночь, да? – спросила Элиэль. В роще стало темно. Должно быть, солнце уже спряталось за Суссвейл.

– Еды у меня есть немного, – сказал Дольм. – Но одеяло только одно.

– Нам бы стоило оставить Д’варда божьим человеком. Ему достаточно только посмотреть на людей, и они прямо заваливают его подношениями.

Дольм почесал в затылке.

– Куда ты намерен идти, господин?

Элиэль отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Дольм, поди, даже не заметил, что назвал этого мальчишку «господином».

Д’варду не понадобилось долго искать ответ.

– Олимп.

– Кто это такая?

– Не знаю, – вздохнула Элиэль. – Он все время вспоминал ее в бреду.

– Что город? Что деревня? – не сдавался Д’вард.

– Но это же женское имя! – возмутилась она. – Может, какой-нибудь «Лимпус»?

Д’вард пожал плечами.

– Лимпусвиль? – задумчиво произнес Дольм. – Лимпусби? Ни разу не слышал о таких. Первым делом тебе надо бежать из Суссвейла. Зэц перекрыл все узлы, и все же ты проскользнул. Теперь он стережет все перевалы. Только четыре перевала.

Д’вард нахмурился, и Дольм, нарисовав на земле карту, объяснил все еще раз, медленнее, помогая себе жестами.

– Вот бы нам сейчас снова Т’лина Драконоторговца! – сказала Элиэль и тут же охнула, вспомнив.

Лицо Дольма на мгновение просветлело.

– Он удрал от меня, если тебя это волнует. Судя по скорости, с которой он взгромоздился на дракона, думаю, он уже на другом краю Носокленда. – Он снова посмотрел на Д’варда. – Наверное, ты права. Отвести его к Тиону будет лучше всего, ведь ни у кого из нас нет денег.

– Тион – бог? – спросил Д’вард, нахмурившись. – Нет боги!

Дольм приподнял бровь.

– Что ж: «Боги да бегут от него; склонят они головы свои пред ним, падут ниц у ног его». – Он подумал немного. – Возможно, ты вовсе не глупо поступила, Элиэль Певица, – я имею в виду, одев его как божьего человека. Жнецы могут и не искать его в таком обличье. И отвести его в Сусс, минуя храм, тоже неплохо. Где лучше спрятать человека, как не в толпе. Если только они не ищут и тебя, конечно.

– О чем это ты? – спросила Элиэль, ощущая легкий озноб.

– Они знают, что ты вовлечена в это, поэтому могут держать труппу под наблюдением на случай, если ты вернешься. Они и за мной могут охотиться, – горько сказал он. – Не думаю, чтобы бывшие Жнецы жили долго.

Она перешла на суссианское наречие, которого Д’вард не понимал.

– Тион! – решительно заявила она. – Мы должны искать помощи у нашего бога!

– Думаю, ты права, – кивнул Дольм, бросая на Освободителя беспокойный взгляд.

53

В Суссе каньон был значительно шире, чем в Руатвиле. Поля понижались уступами – красно-зеленый пейзаж, поверхность которого прорезали морщины высохших рек. Храм Тиона стоял отдельно на плоскогорье – обширный дворец на исполинском подиуме. Золотой купол блестел на тропическом солнце. Храм напоминал огромный торт из белого мрамора, украшенный бесчисленными резными колоннами и причудливыми разноцветными карнизами. Ничего подобного Эдварду видеть не приходилось, хотя это, несомненно, было красиво. Если искать какие-то аналоги на Земле, то определение «гибрид Кремля и Тадж-Махала» подошло бы больше всего. На спускавшихся к долине ярусах белело бесчисленное множество построек поменьше. Они утопали в зелени. Весь храмовый комплекс размерами превосходил маленький городок, расположенный чуть дальше. Да, храм был красив. Да и как иначе – Тион был богом красоты и искусства. И величав – ведь Тион входил в пятерку верховных божеств Вейлов.

Разумеется, там должен был находиться узел, но на расстоянии Эдвард не мог уловить виртуальности. В отличие от Стоунхенджа или Святилища в Руатвиле узел был занят. Эдвард не знал, с кем выступает обитающий здесь дух – с Палатой или со Службой. Элиэль утверждала, что Тион – добрый бог, но участвующие в игре команды не носили формы разных цветов. Эдвард не собирался заходить в клетку, не разузнав побольше про обитающего в ней льва. До сих пор его наставниками были только ребенок и раскаявшийся убийца.

Дольм Актер стал первым взрослым, с которым он смог поговорить после прибытия в Соседство. При всей своей заботе и старании помочь Элиэль оставалась всего лишь ребенком. Дольм говорил медленно и четко, заменяя непонятные слова другими. Ему хватало терпения слушать жалкие потуги Эдварда и поправлять его ошибки, к тому же его слух профессионального актера чутко улавливал отклонения в произношении. В общем, он был неплохим учителем, хотя объяснил, что всякий, кто странствует из вейла в вейл, поневоле становится экспертом по языкам. Каждая долина отличалась собственным диалектом. Чем дальше от дома – тем больше разница.

Сколько долин? Сколько людей?

Дольм не знал ответа на этот вопрос, даже приблизительно. Имелось три основных языка: джоалийский, таргианский и ниолийский – и по меньшей мере по дюжине наречий у каждого. Это по минимуму.

Сколько богов? В ответ последовала лекция по теологии. Главных богов было пять – Прародитель, Владычица, Муж, Дева и Юноша – и множество богов помельче, которые тем не менее были одновременно этими же пятью. Эдвард вспомнил, как его отец говорил, что люди могут поверить во все, во что хотят верить.

Когда усталые путешественники добрели до поворота к храму Тиона, Эдвард уже довольно часто понимал сказанное с первой попытки. Говорить, конечно, было труднее. При всем при том никогда еще новый язык не давался ему так легко. Творились какие-то сверхъестественные вещи, и это нравилось ему все меньше и меньше. Он чужой здесь. Мистер Гудфеллоу… Ох, к черту! Так и с ума сойти можно.

Здесь водятся драконы.

Дороги были почти пустынными. Вчерашнее оживленное движение означало, оказывается, что народ спешил домой с Празднеств Тиона – по описанию что-то вроде ежегодных Олимпийских Игр. Эта мысль навела Эдварда на еще одну. Несколько минут он потратил, пытаясь узнать, есть ли где-нибудь общий для всех богов храм – или, возможно, священная гора. Ни Дольм, ни Элиэль никогда не слышали о таком месте. У каждого бога и богини имелся свой храм, у богов рангом поменьше – молельни и часовни, но центрального клуба для их общих собраний вроде бы не было. Если боги и приглашали друг друга в гости, то делали это у себя дома. Забудь. «Олимп» – всего лишь кодовое название.

Все утро Элиэль оставалась вроде как не у дел и, как следствие, дулась. Дольм начал расспрашивать ее о том, как она попала в Суссленд. Ее ответы подтвердили подозрения Эдварда – она от него что-то утаивает. Узнав о ее театральном прошлом, он теперь лучше понимал ее чуть наигранные позы и напыщенные выражения. Девочка утверждала, что ее похитила богиня, а спас бог. Сильно сомневаясь в этом, Эдвард все же поместил Элиэль во главе списка вещей, в которых хотел разобраться сразу же, как освоит язык. Ему хотелось бы разузнать побольше об этом Т’лине, который помог ей попасть в Суссленд и был при этом другом Крейтона, – особенно после того, как Дольм сообщил, что ему удалось бежать. По роду деятельности этот Т’лин был странствующим торговцем лошадьми, правда, до сих пор Эдвард не видел еще ни одной лошади.

Но почему Служба настолько уступает Палате в эффективности? Почему врагов настолько легче найти, чем друзей? Богиня, которая удерживала Элиэль в Нарше, была несомненным противником. Ее ритуальная проституция ужасно напоминала истории Геродота про храм Афродиты в Вавилоне, которые так интриговали их в пятом классе на уроках греческого. Другим врагом был Зэц с его Жнецами. С ними Тион или против? Со Службой или против?

Обращаться к Тиону слишком рискованно. Этот Т’лин был другом Крейтона, так что положиться на него безопаснее. Нужно найти Т’лина. Только если это окажется невозможным, он рискнет поставить на Тиона.

Вход на территорию храма представлял собой сверкающую арку, украшенную золотом и множеством символов божества: роз, треугольников и животных, напоминавших лягушку. Редкие посетители входили и выходили, не привлекая внимания дюжины вооруженных пиками гвардейцев – они-то заинтересовали Эдварда больше, чем все остальное. В стороне занимался муштрой отряд в полсотни человек. Их броня казалась сделанной из чистого золота, чего никак не могло быть на самом деле, ибо для этого пришлось бы ободрать как липку весь народ. Зачем богу такая армия? Чтобы не позволять туристам писать на колоннах? Или потому, что они хорошо смотрятся на этом месте? Насколько Эдвард мог судить, все воины не уступали ему ростом и казались отменно подготовленными – Золотая Гвардия Соседства. Что это – показуха или действительно элитные подразделения? Элитные части наиболее эффективны в бою – никто не продемонстрировал это лучше британской армии.

Дольм нерешительно остановился, но не гвардейцы были тому причиной. Здесь должно было начаться его паломничество.

– Я пройду с вами немного дальше, – пробормотал он. – Мне кажется, я могу помочь вам отыскать труппу. – Вполне резонный повод оттянуть страшную минуту. Так что к городу они зашагали втроем.

Сусс располагался на возвышенности, защищенной с трех сторон высоким обрывом. По меркам Эдварда город был маленький. Вид стен даже слегка шокировал его, напомнив, что он живет в примитивном мире. Надо бы обзавестись мечом! Он брал уроки фехтования в Гейдельберге, но профессионально обращаться с мечом, конечно, еще не умел.

Не доходя городских ворот, дорога пересекала несколько каньонов – небольших притоков реки. Через каждый приток был перекинут каменный мост. Дольм остановился на одном из них и глянул вниз. Потом снял мешок с плеча.

– Вот, – сказал он. – Хоть в этом не ошибся. Прямо внизу. Репетируют.

Маленькая долина поросла лесом, но почти под мостом имелась прогалина. Двое мужчин и женщина, судя по всему, о чем-то спорили. Остальные укрылись в тени, наблюдая за ними. Голоса долетали до Эдварда невнятными обрывками фраз. Трое на поляне держались скованно и неестественно.

– Клянусь лунами! – простонал Дольм. – Они взяли этого кретина Тотрума Исполнителя! – Он пробормотал еще что-то насчет женщин и поединков.

Элиэль подпрыгивала на месте, хлопая в ладоши.

– Пошли же! – нетерпеливо сказала она.

– Ступайте, – сказал Дольм. – Я возвращаюсь.

– Пошли, Д’вард! – скомандовала она.

– Ты бы не говорила им, кто это, – посоветовал Дольм.

Нечестная игра!

– Скажи! – возмутился Эдвард, стукнув себя кулаком в грудь. – Им опасность? Скажи им.

Элиэль в замешательстве переводила взгляд с одного на другого.

– Да, может, тебе лучше предупредить их, – кивнул Дольм, бросая на Эдварда странный взгляд.

Потом он вздохнул и опустился перед ней на колени:

– Элиэль Певица, я хочу, чтобы ты знала: я глубоко сожалею о том, что случилось. Я ужасно напугал тебя, я собирался тебя убить. Я не прошу о прощении – я сам никогда не прощу себя, но если ты дашь мне свое благословение на будущее, я буду счастлив и благодарен тебе.

На мгновение Элиэль потерялась, потом вскинула голову.

– Ну конечно, я прощаю тебя, Дольм Актер! – великодушно объявила она. – Я буду молить святого Тиона, чтобы он хранил тебя и чтобы ты обрел покой. – Она обняла Дольма и поцеловала в щеку. Потом покосилась на Эдварда проверить, понравилось ли ему ее представление.

– Спасибо, – сказал Дольм, и его благодарность показалась ей искренней.

– Пошли, Д’вард! – повторила девочка.

– Ты идти, – сказал Эдвард. – Предупредить их. Я скоро.

Она подозрительно надула губы.

– Мне надо переодеться в одежду паломника. Она всегда будет напоминать мне о тебе, – сказал Дольм. – Потом я отдам Д’варду мой мешок. Он придет.

Эдвард кивнул в знак подтверждения. Успокоенная Элиэль вприпрыжку перебежала мост и исчезла на тропинке, ведущей вниз.

Мужчины посмотрели друг на друга.

– Скажи мне, – проговорил Эдвард.

Дольм передернул плечами и отрицательно мотнул головой:

– Никогда! – Он развязал мешок и достал оттуда рубаху с пятью священными символами. Потом выпрямился и вопросительно посмотрел на Эдварда.

– Скажи мне! – повторил Эдвард. – Скажи про Зэца. Мой надо знать.

– Надо?

– Надо! Есть Освободителем!

Нахмурившись, актер облокотился на парапет и посмотрел вниз на своих друзей.

– Я совершил ужасную вещь, – тихо произнес он. – Я избил женщину, жестоко избил. Я был как зверь. Я был пьян. – Он сделал вид, что пьет, и щелкнул себя пальцем по горлу. – Понимаешь? На следующий день я узнал, что она при смерти. Я пошел в храм Зэца и стал молить его о том, чтобы он взял мою жизнь взамен ее – чтобы я умер, а она не умерла, понимаешь? – Он сопровождал рассказ мимикой и жестами, делая паузы, чтобы удостовериться в том, что Эдвард понял. – Жрец сказал, что я должен пойти к ней и коснуться ее – наложить руку, вот так. Было темно, ночь. Двери сами открывались передо мной. Замки отпирались. Никто меня не видел. Она спала или лежала без сознания. Я коснулся ее.

Он вздрогнул, продолжая глядеть вниз с моста.

– Она умерла сразу. Я ощутил радость, наслаждение. Ты, наверное, еще не знаешь, каково это – лежать с женщиной. А если знаешь, поймешь, но это было гораздо лучше. Гораздо лучше! Я вернулся в храм, прошел посвящение и стал Жнецом. По ночам ко мне приходило желание. Не каждую ночь, но часто. Я вставал и шел на улицу или заходил в дома и собирал души для Зэца. Они все умирали молча, но в страшных мучениях. Они знали. Они умирали страшной смертью, а я наслаждался.

Дольм плакал, и на его впалых щеках блестели слезы.

– Мне всегда было хорошо, – продолжал он прерывающимся голосом. – Особенно если они были молодые и сильные. Много, много людей…

Кровь ценится высоко, говорил Крейтон. Что может быть дороже человеческого жертвоприношения?

– Не ты это делать, – осторожно сказал Эдвард. Как можно утешить человека с таким грузом на душе? – Это бог делать, не ты.

– Но что привело меня к нему? Мое преступление!

– Сестра Ан убить твой, э-э…

– Вину? Сестра Ан взяла мою вину?

– Спасибо. Сестра Ан взяла твой вину.

– Да. И дала мне взамен покаяние. Я был счастлив, творя зло. Я никогда больше не буду счастлив. Я, наверное, убью себя.

– Нет. Сестра Ан умирать. Ты умирать тоже, она умирать зря.

Дольм повернул голову и посмотрел на Эдварда покрасневшими глазами:

– Она умерла за меня!

– Ты умереть тоже, тогда Зэц победить!

Зачем, думал Эдвард, он ввязался в это дело? У него недостаточно подготовки для того, чтобы стать духовным наставником. Он просто самонадеянный отличник, читающий мораль убийце. То-то святоша Роли гордился бы им. Он и язык-то знает едва-едва для того, чтобы попросить воды напиться, не говоря уж о философских спорах. Но и остановиться он уже не мог.

– Сестра Ан вернула твоя жизнь. Ты надо взять жизнь. Ты надо использовать жизнь. Жить хорошо!

– Может, когда я сделаюсь паломником и обращусь к святости…

Эдвард подумал и об этом.

– Нет. Паломник есть убежать от жизнь.

– Но что еще мне делать? – злобно спросил Дольм. – Я больше не могу играть.

Их взгляды встретились.

Это было то же, что с Седобородым или с солдатом на мосту. Это был Дасти Миллер из четвертого класса, сломавший ногу, играя в регби, и боявшийся после этого выходить на поле. Это был четвертьфинал, когда они играли против фаворитов, продув перед этим три раза подряд. Только теперь Эдварду не хватало тех слов, которые он обычно использовал в таких случаях. Все, что он мог, – это повторять, как маленькому:

– Ты можешь, Дольм. Ты можешь играть. Ты можешь помнить роль. Игра не измениться. Ничего не измениться!

Он ощущал сопротивление. Он видел, что проигрывает. Он поднял руки и взял Дольма за плечи.

– Ты можешь! – повторил он. – Я сказать, ты можешь!

Глаза Дольма расширились. Эдвард увидел, что тот колеблется, и надавил сильнее, использовав весь свой запас убеждения.

– Ты можешь! Я сказать, ты можешь! Поверить мне. Я есть Д’вард Освободитель! Поверить мне!

Неожиданно актер вскрикнул. Он оттолкнул Эдварда и рухнул на парапет, сотрясаемый рыданиями. Эдвард шагнул назад, в ужасе глядя на дело своих рук. Мост, казалось, качался под его ногами. На него навалилась ужасная слабость.

Дольм плакал – беспомощно, истерически, словно ребенок, стуча кулаками по каменному парапету. Казалось, он может захлебнуться плачем.

Эдвард не находил больше слов. «Я не имел права так мучить его. Я должен был позволить ему поступить, как он считает нужным. Пусть страдает, если хочет страдать».

Он сердито заковылял прочь. Он даже не пытался поднять мешок – он сомневался, что в состоянии поднять его. Он только два дня как встал после болезни и прошел, наверное, миль пятьдесят. Он падал от усталости. Он сбил все ноги в кровь, и у него болели зубы.

Там было слишком много людей. Шатаясь от слабости, хватаясь за деревья, чтобы не упасть, Эдвард на ватных ногах спускался по тропе. Когда он вышел на поляну, там было слишком много людей. Дюжина или больше. Столпившись вокруг Элиэль, они заходились в групповой истерике.

Они ничего еще не знали. Дольм не мог сказать им, что Элиэль бежала из Нарша, поскольку не мог открыть, откуда он это знает. И тут она вдруг появляется из кустов. Девочка находилась в центре внимания и наслаждалась этим – поцелуями, объятиями, возможностью рассказать о своих приключениях. Они должны уже знать про «Завет» и про то, что в нем упоминаются Элиэль и Освободитель, – весь Сусс говорил об этом. Их бог сотворил для них чудо. Их девочка вернулась. Все говорили одновременно – кто-то возносил благодарственную молитву, кто-то плакал. Чем не драма!

Может, актеры в Соседстве такие же суеверные, как и их земные коллеги? Она ведь их талисман, подумал Эдвард, глядя на сцену воссоединения. Неужели не ясно? Их маленький хромой талисман вернулся, и теперь удача повернется к ним лицом. Повернется ли? Тион или тот, кто замещает его в храме, уже должен знать об Освободителе или скоро узнает. Жнецы Зэца должны следить за труппой. Освободитель не принесет бедным артистам ничего, кроме беды. Он должен уйти – сейчас, сразу же, пока они не увидели его. Слишком много людей!

Может, Дольм оставит мешок на мосту? С ним да с зачатками языка, которые ему удалось освоить, Эдвард как-нибудь проживет сам по себе – проживет ли? И потом – снова подниматься по склону? Ну вот, кто-то заметил его.

Визжа от возбуждения, Элиэль вприпрыжку бросилась к нему через поляну, а остальные – за ней. Слишком много людей. Он попятился и привалился к дереву, чтобы не упасть.

Он сразу вычислил главных. Формально главой труппы был седогривый великан Тронг Импресарио. Он вещал голосом, напоминавшим отдаленную канонаду. Он изрекал банальности и принимал драматические позы. Реальной властью обладала его жена Амбрия, высокая женщина со стальным взглядом и языком острее жала. Вся из острых углов, она тем не менее странно напоминала неукротимую миссис Боджли из Грейфрайерз-Грейндж. А вот мозгами труппы вполне может быть вот этот невысокий человек с коротко остриженной бородкой. Имена, имена, еще имена… Симпатичные мужчины, хорошенькие женщины, все капельку жеманные. Рукопожатия, дружеское похлопывание по спине, слова благодарности за возвращение их малышки…

А потом наступила реакция – они начали осознавать, что этот юнец означает не что иное, как новые хлопоты в их и без того нелегком житье. Он вовлечен в какие-то игры богов, которых они не понимали, а если бы и поняли, вряд ли одобрили бы. Он даже не способен нормально ответить на вопрос или построить фразу. И это еще один рот, который надо кормить, не получая ничего взамен.

Возбуждение сменилось напряженностью. Толпа начала распадаться на шепчущиеся пары и тройки.

Огромная Амбрия что-то сказала мужу. Тот отошел и велел всем продолжить репетицию. Эдвард опустился на кочку и уронил голову на руки. Может, уснуть, свернувшись клубком, – может, тогда они используют этот шанс, чтобы уйти и бросить его…

– Голоден? Хочешь пить? – спросил кто-то. Рядом с ним сидела женщина и протягивала ему глиняную флягу и ломоть хлеба с сыром.

Она была из тех девушек, один вид которых будит мечты о необитаемом острове для двоих. Ее платья едва хватило бы на одно кухонное полотенце. Эдвард не привык видеть столько красивой кожи сразу. Он ощущал себя неловко, даже когда у Алисы ненароком чуть задирался, показывая на мгновение икры, подол платья. Он знал, что покраснел сильнее, чем увядшая роза в ее волосах. Он бестолково кивнул несколько раз, прежде чем к нему вернулся голос.

– Спасибо. Да. Э-э… как имя?

Она улыбнулась, показав жемчужные зубы:

– Утиам. Спасибо за то, что привели Элиэль к нам.

– Э-э… Элиэль меня приводить! Я бояться, я привносить хлопоты.

– Где Элиэль, там всегда хлопоты! – весело рассмеялась она в ответ.

И он рассмеялся вместе с ней, думая, что, возможно, все не так уж плохо.

А может быть, это еда вернула ему силы? Он сидел в сторонке, глядя на актеров со все возрастающим интересом. Несколько тех, что помоложе, занимались фокусами и акробатикой, но, похоже, скорее для развлечения, а не для совершенствования навыков. Основным для всех являлась все-таки репетиция пьесы.

Тронг исполнял роль Грастага Короля, стареющего персонажа, встретившегося с молодым соперником. Первого любовника, Дартона Воителя, играл Тотрум, заменивший изгнанного Дольма. Новичок комкал в руке текст, то и дело заглядывая в него. Наверное, это было его первое знакомство с ролью. Но все равно играл он чудовищно. Грастаг отбил у него жену, но Тотрум держался так, словно лишился зубной щетки.

Поначалу замысловатая, выспренняя поэзия не доходила до усталого сознания Эдварда. Но на пятый или шестой повтор сцены он начал проникаться ею. Как и у Шекспира, слова сливались в музыку, которая производила впечатление уже сама по себе, так что отдельные непонятные фразы вовсе не портили впечатления. Временами Тронг почти пел, как в опере, где смысл не столь важен, как эмоции. Тотрум мямлил и запинался, казалось, сам не понимая своих реплик. Они проигрывали сцену до тех пор, пока Тронг не рычал «Стоп!» и не обрушивал на партнера поток замечаний. Потом все начиналось сначала.

Проблема, конечно, по большей степени заключалась в Тотруме. Это был бледный, узколицый человек, явно страдающий отсутствием сценического опыта. По ходу действия он обращался к Грастагу с гневной речью. Поначалу Грастаг отвечал надменно и презрительно, но постепенно Дартону полагалось завладеть инициативой, изобличить старшего собеседника, обрушив на него перечень его грехов, и довести его до покаяния и отчаяния. Впрочем, до этого не доходило, ибо Тотрум просто-напросто в подметки не годился Тронгу. Это было все равно что овца, укоряющая льва. Да и Тронг был не без греха, поскольку не мог обуздать своего сценического пыла. Такой герой никак не мог покориться, не вынуди его к этому грубой силой.

Каждый раз, прерывая репетицию, он обрушивался на партнера не с советами, а с упреками. Вместо того чтобы ободрять новобранца, он только запугивал его. Хорош режиссер?

Вспоминая «Генриха V» в шестом классе, Эдвард начал подозревать, что даже у него сценического таланта больше, чем у этого несчастного Тотрума. Он понимал, что гневные тирады Тронга лучше игнорировать. Он оглядел поляну. Унылые лица остальных заставляли предположить, что Тотруму не суждено дожить до заката в качестве члена труппы. Впрочем, было ясно и то, почему Дольм Актер в его покаянном настроении не мог сыграть гневного, задиристого Дартона Воителя. Дай ему сыграть сейчас Гамлета – и он заставил бы увлажниться все глаза в Суссленде.

– Твои грехи рядятся в царские, – уныло бубнил Дартон, – одежды. Досель не видела земля пиявки мерзостней, сосущей… – он справился по бумажке, не сразу найдя нужное место, – сосущей жизнь и блага. Из людей и, – извиняющимся тоном продолжал он, – мысли их благие извращающей своею… Низостью?

– Стоп! – взревел Тронг и обрушил на него еще один поток упреков, которых Эдвард, к счастью, не понимал.

Элиэль присела на траву рядом с ним. Ее щеки пылали от возбуждения. Еще бы! Она вернулась в семью.

Тронг, гордо заявила она, приходится ей кем-то.

– Что? – вздохнул Эдвард.

– Отец матери.

– А… Вы похожи немного.

Она хихикнула от удовольствия, потом вдруг нахмурилась:

– Дартон Воитель никуда не годится!

– Нет.

– Ш-ш! Они начинают снова!

– Ничтожный отпрыск низкой шлюхи подзаборной! – возгласил Тронг, подавая реплику.

– Твои грехи рядятся в царские одежды! – взревел меж деревьев новый голос. Тотрум подпрыгнул и выронил свою бумажку. – Досель не видела земля пиявки мерзостней, – рычал Дольм, размахивая посохом с такой яростной энергией, что солнце, казалось, отражалось от него, – сосущей жизнь и блага из людей и мысли их благие извращающей своею низостью.

Вся труппа вскочила на ноги. Тотрум стоял, разинув рот.

– Ужель? – Тронг отшатнулся на шаг, воздев руки обороняющимся жестом. – Конечно, проще воздух сотрясать угрозами пустыми, чем мужу взвешенные принимать решенья и законы соблюдать.

– Законы соблюдать? – кипел возмущением Дольм, наступая на него и совершенно затмив своего незадачливого преемника. Лавина обвинений и проклятий обрушилась на Тронга. Большая часть слов осталась Эдварду непонятной, но смысл был ясен и так. Грастаг Король отрицал, спорил, упрашивал и наконец склонился под натиском Дартона Воителя, клокотавшего, как проснувшийся вулкан.

Сцена завершилась тем, что Тронг бежал в кусты. На минуту над поляной воцарилась тишина.

– Ну что ж, так гораздо лучше, – рассудительно заметила Элиэль, когда волна приветствий обрушилась на Дольма. Она повернулась к Эдварду, удивленно нахмурив брови. – Он никогда еще не играл так здорово. Что ты с ним сделал?

– Я только…

Нет! Нет! Нет! Все стало на свои места, и Эдварду только и оставалось, что в ужасе таращиться на Элиэль.

54

Теперь уже можно было не сомневаться – труппа не изгонит Эдварда, ибо Дольм в полной мере восстановил свои место и влияние в ней. А он являлся преданным сторонником Эдварда. Собственно, до конца дня никто не обращал на новичка особого внимания, если не считать Элиэль, которая посвящала его в смысл происходящего.

Несостоявшегося актера Тотрума отправили собирать пожитки, представления могли начинаться сразу же, как завершатся все необходимые приготовления. Большой амфитеатр у храма заняли Артисты Золотой Книги, завоевавшие розу в этом году, – очень посредственная труппа, как утверждала Элиэль. Однако в городе имелся и еще один амфитеатр, у самых городских стен. Ближе к вечеру девочка впрягла Эдварда в работу по раскраске афиш. Все надписи на них были выполнены этими странными буквами, словно из греческого алфавита. Новые друзья разделили с ним скудный ужин. Спал он на протертом одеяле в сарае, который они сняли под жилье. Для спальни на четырнадцать человек сарай был тесноват, что несколько смущало Эдварда. Но главное – его приняли в компанию, по крайней мере на ближайшее время.

На следующий день он разгуливал по улицам Сусса, повесив на шею афиши. Он все еще ощущал слабость, и стертые ноги продолжали болеть, но эта работа была ему вполне по силам. Доктор Гиббс всегда утверждал, что основными преимуществами классического образования являются разносторонность и гибкость. Эдвард столкнулся с затруднением только один раз, когда иногородний купец спросил у него дорогу к Бутилу Колеснику.

При том, что размеры Сусса ограничивались тесными стенами, город процветал. Сами по себе стены свидетельствовали о том, что артиллерии в Вейлах еще не знали. Все же он заметил немало многообещающих признаков развитой техники. Некоторые горожане носили очки. В магазинах продавались печатные книги, музыкальные инструменты и готовая одежда, а съестные лавки предлагали богатый выбор продуктов. Нищих на улицах почти не было. Канализация была подземной, а питьевая вода подавалась по трубам к квартальным колонкам. На Земле ему приходилось видеть города и менее благоустроенные. Он хранил еще надежду на то, что где-то в Соседстве есть свои Лондон и Париж.

Этим вечером он почистил для поваров похожие на картофель клубни, нарубил дров, постирал одежду и помог накрыть ужин. Плата была скупой, но утро обещало улучшение дел. Сегодняшние репетиции прошли хорошо. Старые сусские друзья дали слово прийти на премьеру.

Этим же вечером, развалившись на мягкой траве у сарая, артисты в первый раз позволили себе обсудить новобранца. Вполне естественно, они хотели знать, кто он и откуда и что собирается делать. Насколько мог, Эдвард объяснил, что он пришелец из одной очень далекой страны и не знает, зачем боги привели его в Суссленд. Он с радостью готов помочь всем, чем может, в плате за хлеб и кров над головой. Историю Элиэль выслушали со вполне понятным недоверием. Дольм недвусмысленно высказался в его пользу. Дискуссия затянулась далеко за полночь: редкий свободный вечер люди искусства посвятили тому, что любили более всего, – беседам.

Окончательное решение осталось, разумеется, за грозной Амбрией. Никаких разговоров об Эдварде за пределами труппы, постановила она. Имя «Освободитель» даже не произносится. Он будет странствующим ученым, книжником из Носокленда – вейла, настолько удаленного от этих краев, что его неправильный выговор не вызовет никаких вопросов.

– Выбери себе имя! – приказала она.

Эдвард пожал плечами.

– Но Д’вард ведь такое славное имя! – заявила Элиэль. Все засмеялись.

Похоже, это имя было не таким уж редким – Пион вспомнил, что так зовут одно из второстепенных воплощений Тиона, бога герольдов и дипломатов.

– Значит, быть ему Д’вардом Книжником! – постановила Амбрия, и разговор перешел на другие темы.

Возможно, только Эдвард понимал, каким образом она достигла своего нынешнего авторитета в труппе, – ведь его самого воспитывали лидером. Он видел, как она распознает чаяния маленького коллектива и облекает их в слова. Амбрия улавливала, в какую сторону хотят идти ее товарищи, еще до того, как они сами это понимали, и вела их туда. Она не выказывала ни малейших сомнений. У нее было чему поучиться.

Так Д’варда Книжника приняли в труппу Тронга.

Да и он в свою очередь принял их. Возможно, это были странные люди, но не без достоинств. Все они были преданы своему искусству, с улыбкой перенося бедность и тяжкий труд во славу его. Они симпатизировали друг другу и почти не конфликтовали. Они знали сильные и слабые места друг друга и работали с учетом этого. Их не интересовали политика и коммерция, их религия была проста, а бог – добр. Мир таких людей не мог быть плохим местом.

На следующее утро Эдвард снова обходил улицы со своими плакатами. На этот раз он выбрал для рекламы те части города, где еще не бывал. Он видел за городскими стенами водяные мельницы, хотя фабрики были еще не механизированы. Все же это можно было назвать настоящими фабриками – на них работали десятки людей с ярко выраженным разделением труда. Он обнаружил что-то, напоминающее небольшую доменную печь, хотя она в данный момент и не работала. Он видел древесный и каменный уголь. Цивилизация ждала своей промышленной революции.

Днем он вместе с Дольмом Актером ходил на рынок купить дров – предмет первой театральной необходимости. Сусс – один из лучших городов в Вейлах, сказал Дольм. Они гордятся тем, что здесь обитель одного из верховных богов, и стараются жить по его стандартам. Горожане были преданными поклонниками свободы и демократии, что то и дело приводило к социальному хаосу. Новые законы принимались на сходках всех граждан, выливавшихся в бунты, погромы и даже смерти; все же эти мелочи считались умеренной ценой за свободу. Сами себе жители Сусса казались крепкими, независимыми людьми. Соседи считали их сумасшедшими анархистами. Разумеется, с усмешкой объяснил Дольм, Джоалвейл лежит за следующим же перевалом, и на самом деле Суссия является частью Джоалийского королевства. Эдвард решил, что дальнейшая информация подождет, пока он не освоит язык получше.

Обед состоял преимущественно из овощей и фруктов. Премьера «Варилианца» в Суссе должна была начаться незадолго до захода солнца, и все пребывали в возбужденном состоянии. Они снова собрались на траве перед сараем. Солнце палило немилосердно, но в тени было прохладно. Вокруг с жужжанием вились насекомые, умевшие, как выяснилось, довольно болезненно жалить. Нервы были натянуты до предела. Ни для кого не было секретом, что финансы подошли к концу. Только благосклонный прием постановки мог спасти труппу от катастрофы.

Эдвард нервничал не меньше остальных. Ноги опять разболелись, а в челюсть словно вставили раскаленное докрасна шило. Он боялся, что его одолеет новый приступ поноса, хотя он и от первого еще не до конца отошел. Здорового добытчика, готового помочь, труппа еще потерпит, но он очень сомневался, что она будет заботиться о бесполезном инвалиде. Эдвард понимал, что незнакомые болезни этого мира могут убить его скорее раньше, чем позже.

Разговор переключился на подготовку к вечернему представлению, и Амбрия распределяла обязанности.

– А что будет делать Д’вард? – спросил Клип Трубач, прыщавый подросток. Пожалуй, он относился к Эдварду с большим недоверием, чем остальные, – возможно, потому что и его вклад в труппу был пока что довольно сомнительным.

– Д’вард будет обходить зрителей со шляпой, – предложил Дольм, темные глаза которого засияли от удовольствия. – Мне кажется, это у него хорошо получится.

– Он наберет золота! – объявила Элиэль. Это абсурдное заявление все, правда, проигнорировали, продолжив обсуждение.

Эдвард сидел напротив очаровательной Утиам – нельзя сказать, чтобы совершенно случайно. Она была замужем, но ему нравилось смотреть на нее.

– Скажите мне, пожалуйста, – спросил он. – Что… Т’лин?

Она, похоже, удивилась, славно изогнув брови.

– Т’лин Драконоторговец? Приятель Элиэль?

Он уже знал, что фамилиями здесь служат профессии. Чем торгует этот Т’лин, он так до конца и не понял, кроме того, что это что-то, на чем ездят верхом. Он кивнул.

Она пожала плечами:

– Он то здесь, то там. Изрядный мошенник, мне кажется, но хорошо относится к Элиэль. Если верить ее рассказу, он помог спасти ее из храма и привез в Сусс. Наши с ним пути пересекаются раза два или три в год.

Он понял все это с первой попытки, кроме самой последней фразы, которую попросил повторить. Два или три раза в год? Сколько дней здесь в году? Сможет ли он прождать столько, или же ему стоит рискнуть обратиться к Тиону?

– Зачем тебе Т’лин Драконоторговец, – спросила Утиам, – если не секрет?

– Я думаю, он поможет мне.

Она одарила его улыбкой, ради которой не жаль пожертвовать и королевством.

– Он должен знать Вейлы не хуже, чем все. Оставайся с нами и встретишься с ним рано или поздно.

– Вы все очень добры. Я хотел бы быть полезнее.

– Но от тебя и так польза! Ты играл на сцене?

В единственном школьном спектакле?

– Совсем немного.

Головы повернулись в его стороны.

– А вам нетрудно сказать несколько слов? – спросил Пиол Поэт. Похоже, этот невысокий старик всерьез заинтересовался. Глаза его горели любопытством. Он писал пьесы; он был их мудрецом. Симпатичный старый джентльмен.

– Вы не поймете их, господин.

– Но мы увидим, есть ли у тебя талант.

Только если у них невероятно острый глаз, подумал Эдвард. Но смех подбодрит их, а ему не повредит. Он торопливо дожевал местную морковку с имбирным привкусом.

– Ладно. – Он встал. Если уж быть честным до конца, на деле он собирался проверить одну из самых своих диких теорий.

Разговоры стихли. В его сторону повернулось еще больше голов. Перебрав в уме свой весьма скудный репертуар, Эдвард остановился на монологе перед битвой при Азинкуре.

– Я произнесу речь воина по имени… – Генрих может показаться им слишком женским именем. – Корольгарри. Его людей гораздо меньше, чем врагов. – Он с трудом находил подходящие слова. – Он начинает со слов презрения к тем, кто хочет уйти. Он говорит, что они могут уйти, если хотят. У него слишком много… нет… у него довольно людей, чтобы их смерть нанесла стране тяжелый урон, если они проиграют, понимаете? А потом он говорит о той славе, которая покроет их, если они победят.

– Напоминает монолог Капутеза Полководца в «Хиломе», – заметил Тронг.

Эдвард вышел из тени на солнце. Он порылся в груде реквизита, отыскал деревянный меч и занял позицию перед группой кустов. Колени начали дрожать – обычный мандраж перед выходом на сцену. Будем надеяться, Шекспир произведет на них не меньшее впечатление, чем поэзия Пиола на него. Он собирается выступать перед группой профессионалов на незнакомом им языке? Да он с ума сошел! Эдвард произнес в уме вступительные строчки и утер пот со лба. «Все бы тебе красоваться, идиот хвастливый!» Он повернулся к расположившимся под деревьями зрителям и заметил потаенные усмешки. Мистер Баттерфилд, преподаватель английского, всегда советовал ему обращаться к глухой леди на заднем ряду. Он решил обращаться к Пиолу Поэту – тот и впрямь был слегка глуховат и сидел дальше остальных.

– Кто этого желает? – резко произнес он. – Кузен мой Уэстморленд? Ну нет, кузен: коль суждено погибнуть нам, – довольно потерь для родины…

Он увидел нахмурившиеся лица, шок по мере того, как они осознавали, что это язык, которого они никогда еще не слышали.

– Клянусь Юпитером, не алчен я…

Он начал возвышать голос. Но интерес Поэта он уже завоевал – тот смотрел на него во все глаза.

– Я не хотел бы смерти рядом с тем, кто умереть боится вместе с нами. Сегодня день святого Криспиана…

Дольм улыбался. Элиэль подпрыгивала от возбуждения. Тронг, позер старый, хмурился. Но их пробрало! Действует! Крейтон знал, что говорил.

– И будут наши имена на языке его средь слов привычных, король наш Гарри, Бэдфорд, Экзетер, граф Уорик, Толбот…

Возбуждение нарастало. Он ощущал их эмпатию, их профессиональную реакцию. Не его мизерный талант, не ритм поэзии Барда, не вызов и гордость – нет, здесь действовала и другая магия. Фэллоу помер бы от смеха. Глядя на его напыщенные позы, но соль заключалась в том, что труппе нравилась поза, вот он и угощал их позой… Он подбоченивался, размахивал руками и рычал бессмертные слова.

Эта бравада захватила всю труппу и его вместе с ней. Нет, не он, а юный воитель, бросивший вызов военной мощи французов, презревший смерть ради славы, шагал перед ними по полю Азинкура. Эдвард слился со своей аудиторией. Радость зрителей передавалась ему, он дышал ею и щедро швырял ее обратно.

Он замер, удивленный, что его никто не освистывает. Бессмертные строки на английском языке растворились в тени чужих деревьев. Он вдруг снова очутился на пыльной поляне у покосившегося сарая, а члены труппы повскакивали на ноги, аплодируя и требуя еще.

Смеясь от облегчения, он благодарно поклонился.

Живот перестал болеть, и зубы тоже. Он чувствовал себя абсолютно здоровым.

Крейтон называл это харизмой.

Генералы, политики и – иногда – актеры.

55

Элиэль с самого начала знала, что Д’вард окажется замечательным актером, но реакция семьи на его игру обрадовала и ее. Поэтому, как только ей удалось отловить Тронга, бредущего куда-то по своим делам, она подбежала к нему.

– Дедушка?

Великан подпрыгнул и уставился на нее так, словно видит впервые. Потом опустился на одно колено и – к ее изрядному удивлению – крепко обнял ее. Его борода щекоталась. Только сейчас она заметила, как от грима загрубело и покрылось морщинами его лицо.

– Внучка, милая! Как я скучал по тебе! Так здорово, что ты вернулась к нам.

Да ну! Нет бы ему сказать это два дня назад!

– Я по тебе тоже скучала. И как-нибудь ты расскажешь мне все о моей матери.

Он отвернулся с выражением боли на лице:

– Это трагическая история, детка.

– Я не сомневаюсь, но сейчас нам не до этого. У меня есть к тебе одно предложение.

– Правда? – Его удивление казалось немного неестественным.

– Правда! – сказала Элиэль. – Мне кажется, Д’вард будет гораздо лучшим Тионом в «Трастосе», чем Гольфрен Трубач.

Она боялась, что он отметет эту идею с самого начала, но он всерьез задумался над этим.

– Очень уж у него странное произношение, Элиэль.

– Но у Тиона там всего несколько строчек, и я знаю, что Д’вард сможет заучить их, как надо. И потом, какая разница? Ты думаешь, публика заметит? Он будет таким убедительным!

Тронг улыбнулся – что делал крайне редко. Если припомнить, так он вообще еще ни разу не улыбался ей так.

– Возможно, ты и права! Но это вряд ли справедливо по отношению к Гольфрену.

– Но если ему все равно, ты не будешь против?

– Ну, не знаю. Тиона всегда изображают со светлыми волосами, а Д’вард – брюнет. И Юноша обычно носит только набедренную повязку. У Д’варда может быть очень волосатая грудь, и это будет плохо смотреться.

– Он наденет парик. А его грудь вовсе и не волосатая. Правда, ресницы у него длинные-длинные.

– О… – уклончиво протянул Тронг. – Ладно, я подумаю.

– Спасибо, дедушка! – сказала Элиэль и поцеловала его. Он так и остался стоять на колене, глядя ей вслед.

Девочка думала, что жрецы Оис забрали ее мешок, но оказалось, Амбрия сберегла его. Так что, когда труппа отправилась к амфитеатру, его привычная тяжесть снова давила ей на плечи. Зато на ногах опять были родные башмаки, благодаря которым шагалось гораздо легче. Она пристроилась к Гольфрену, дожидаясь удобного момента.

– Гольфрен!

– Элиэль? Снова твои штучки?

– Ясное дело, нет. Какие еще штучки? Я просто хотела спросить тебя кое о чем.

Он улыбнулся ей, хитро прищурившись. Славные глаза у Гольфрена, хотя далеко не такие яркие и голубые, как у Д’варда. Да и вообще Д’вард куда красивее.

– Ох, чую я подвох. Ладно, давай спрашивай.

– Тебе не кажется, что будет очень мило, – осторожно предположила Элиэль, – если мы сможем дать Д’варду маленькую роль в одной из пьес? Чтобы он чувствовал себя не чужим в труппе?

Гольфрен откашлялся.

– Ну, это смотря как. Какую роль ты имеешь в виду?

– О, мне просто казалось, что из него вышел бы очень хороший Тион, если, конечно, пьеса подойдет.

– Ты так считаешь? Ну, может, и вышел бы – если пьеса подойдет.

– Я так и знала, что ты со мной согласишься, – сказала Элиэль.

Пиол всю дорогу разговаривал с Д’вардом, и Элиэль никак не могла улучить момент и переговорить с ним. Наконец они дошли до амфитеатра. Она быстро облачилась в свой костюм герольда. Поскольку играть им предстояло не в холодном Нарше, ей не требовалось дополнительных одежд. Затем она отправилась на поиски Пиола и обнаружила его среди сваленного на траве реквизита.

– Пиол Поэт!

– Да? – пробормотал тот с отсутствующим видом. С Пиолом вообще было непросто общаться – он слишком часто думал о совершенно посторонних вещах.

– Тебе не кажется, что Д’вард – замечательный актер?

– М-м? – произнес старик, теребя бороду. – Гм? Да, пожалуй. – Он бросил взгляд на список, который держал в руке, и оглянулся по сторонам.

– Отлично! Тебе не кажется, что вполне разумно было бы дать ему маленькую роль в одной из пьес?

– М-м-м? Но какую роль?

– По-моему, из него получился бы отличный Тион в «Трастосе»! Гольфрен тоже так думает, да и Тронг не против.

– Слушай, ты нигде не видела меч Карзона?

Элиэль вздохнула и подобрала меч, лежавший прямо у нее под ногами. Она потыкала тупым острием в живот Пиолу.

– Почему бы не дать Д’варду Тиона в «Трастосе»?

– Что? Кто? – удивился Пиол, не отрываясь от листа. – Но Тиону положено играть на флейте!

Суссиане предпочитали пьесы, в которых Тион представлялся самым важным богом в Пентатеоне, но в этот год Пиол проигнорировал традицию – он вообще часто это делал. Он писал роль Тиона под Гольфрена. Гольфрен замечательно смотрелся в набедренной повязке, но играть не мог. Поэтому, пока остальные боги спорили, Тион по большей части стоял на месте. Уж это-то Д’вард сможет делать ничуть не хуже Гольфрена, пусть у него даже и не такие золотые кудри!

В самом конце спектакля, когда Трастос Тиран впадает в отчаяние и призывает на помощь Тиона – когда зрители ожидают, что Тион будет произносить длинную речь, – Гольфрен выступал вперед и вместо всего этого играл на своей флейте. Это был большой сюрприз. Его вполне неплохо приняли в Мапвейле и пристойно – в Лаппинвейле. То, что думали на этот счет нарсианцы, никого не интересовало.

– Нет, не обязательно! – упрямо возразила Элиэль. – Ты просто написал так потому, что не доверяешь Гольфрену читать текст.

– Мы обсудим это в другой раз. А теперь возьми-ка фляжку и наполни ее в ручье, слышишь? И прекрати тыкать в меня этим мечом!

– Нет, ты послушай! – Элиэль ткнула еще. – Тион воодушевляет Трастоса идти и сражаться, зная, что он обречен. Ясное дело, ты можешь дать Тиону несколько строк текста вместо этого дурацкого дудения, чтобы зрители понимали, о чем речь. Яркую речь вроде той, что Д’вард читал сегодня, только на джоалийском, конечно… и чего это ты смеешься?

– Я? Смеюсь? Вовсе я не смеюсь! Я думал о солдате в «Варилианце».

Это была другая роль Гольфрена Флейтиста, и в ней он смотрелся еще ужаснее.

– Ну и что с ней?

– Мы можем сделать его генералом.

– Д’вард отлично справился бы и с этим, – сказала девочка. – Но мы не можем менять «Варилианца» сейчас, в разгар сезона. И будет несправедливо отбирать у Гольфрена все его роли. Нет, мне кажется, Д’варду лучше играть Тиона в «Трастосе».

– Я подумаю об этом. – Пиол опустился на колени проверить ящичек с гримом. – Может, Гольфрену и не жаль своей роли, но он любит играть на свирели. И принеси мне наконец воды.

К счастью, у Элиэль имелась запасная струна для этой лиры.

– Мы же говорим о трагедии, а не о комедии масок! Нет, признай – Тион у тебя играет на флейте, чтобы ободрить Тирана, только потому, что Гольфрен не может играть. Так почему Тион не может играть на ней, чтобы поддержать Джинуу?

Пиол пересчитал краски и закрыл ящичек. Он потянулся к реквизиту… Поднял глаза.

– Кого?

– Джинуу, бога отваги, – как ни в чем не бывало отвечала Элиэль. – Аватару Юноши. Конечно, в этих краях его знают не так хорошо, ведь храм Джинуу расположен в Ринуленде или где-то там еще. И многие до сих пор спорят насчет его места в Пентатеоне. – Утром она отловила на улице пару жриц и дотошно расспросила их про Джинуу, так что на данный момент знала про него гораздо больше, чем Пиол Поэт.

– Какие еще споры? – Пиол наконец заинтересовался.

– Ну, одна из школ считает его аватарой Астины, раз уж она покровительствует воинам. Но только не в Суссе. Так вот, Тион играет на флейте, а Джинуу выходит на сцену и говорит! Бог может поручать такое своей аватаре, верно ведь?

Пиол уставился на нее, как на умалишенную.

– Я никогда не слышал… Храни меня Висек! Бок о бок?

– А почему бы и нет? – Элиэль положила меч. – Мне кажется, из Д’варда получился бы отличный бог отваги, разве нет? Он же прирожденный актер!

– А ты прирожденная сценаристка! – Старик уставился в пространство невидящим взором. Увидев все характерные признаки гения за работой, она тихонько улизнула, чтобы не мешать ему сосредоточиться. Ну что ж, это она устроила! Правда, нельзя сказать, чтобы она особенно сомневалась в исходе разговора. Ведь написано же в завете: «И станет Д’вард Тионом, и станет Д’вард отвагой».

Амфитеатр размещался в естественной выемке в утесе сразу за городскими стенами. Он уступал размерами тому, что находился в храме. Однако Элиэль считала, что здесь лучше акустика, и потом здесь имелось две хибарки для переодевания актеров, а у арены при храме – только одна большая уборная.

Зрители еще только тянулись по тропе от городских ворот, а актеры уже совершили обход зала с чашами для денег. Позже она подслушала, как Гэртол Костюмер удивляется, что Д’вард ухитрился собрать вдвое больше, чем он. Спектакль начался на закате, когда Клип протрубил сигнал. Первое действие играли в сумерках. В перерыве зажгли факелы, и актеры снова обошли зал. На этот раз все горели нетерпением узнать, как публика принимает спектакль, и снова Д’вард набрал больше всех.

Во втором действии Элиэль выходила на сцену в костюме герольда и говорила свои реплики. Она играла в Суссе впервые в жизни! Когда она наконец отступила в тень, опираясь на жезл, чтобы не выдать свою хромоту, кто-то захлопал, и ему вторил весь зрительный зал, и это показалось ей самыми бурными аплодисментами за весь вечер. Правда, Элиэль сильно подозревала, что это Д’вард начал хлопать первым, но наверняка она этого не знала, и, конечно же, она была слишком горда, чтобы спросить его.

И после спектакля, когда публика начинала расходиться, актеры в третий раз обошли зал с чашами. Кое-кто бросал в чашу Д’варда настоящие золотые, в точности так, как предсказала Элиэль Певица. Он даже не участвовал в спектакле, но у него была такая славная улыбка!

56

На следующий день труппа переехала в более пристойное помещение, да и еда сделалась заметно лучше.

Правда, еще перед этим Амбрия объявила, что собирается в храм. Выражение ее лица предполагало, что в храм с нею пойдут все. Кое-кто поворчал, но большинство согласилось, что это хорошая мысль. Элиэль знала, что ей надо идти – поблагодарить Тиона за благополучное возвращение в семью. Д’варду тоже, несомненно, стоило бы пойти. Тем не менее он отказался.

– Я не пойду, – твердо заявил он. – И буду очень признателен, если вы не упомянете в своих молитвах Освободителя. И потом, должен же кто-то приглядывать за вещами?

Амбрия насупилась, но так и не смогла затащить его в храм. Даже она не могла устоять против его улыбки. Пиол объявил, что ему нужно поработать, так что он тоже остался. Остальные пошли.

Ничего особого не произошло. Элиэль поблагодарила бога за спасение из Нарша, от Жнецов и за возвращение в семью. Она не упоминала Д’варда. Хотя не думать о нем во время молитвы оказалось делом очень трудным. И ничего не произошло! Уходя из храма, она хромала точно так же, как по дороге в него. Может, она слишком рано начала надеяться, что ее хлопоты будут вознаграждены чудом, – а может, она просто еще не выполнила своей задачи? Ведь она до сих пор не привела Д’варда в храм Тиона.

Позже труппа перебралась в гостиницу Сусса – очень хорошую гостиницу. Пиол Поэт исчез. Элиэль нашла его на чердаке – он что-то торопливо писал. Девочка не сомневалась, что он трудится над новым монологом для «Трастоса». Она не стала ему мешать, а позже, когда его искала Эльма, сказала, что он ушел на рынок.

Вернуться в семью было просто здорово. Все говорили ей, как скучали без нее. Да и она сама, похоже, теперь больше любила их всех. В этот же день, после ленча, Тронг подозвал девочку к себе и усадил рядом. Он рассказал ей все о ее матери, Итерии Импресарио. Это был очень печальный рассказ, и они долго плакали вместе.

Еще через час, когда Элиэль помогала Амбрии развешивать белье, та спросила, не говорил ли с ней Тронг.

Элиэль кивнула. Интересно, чья это все-таки была идея?

– Не будь к нему слишком строга, – по обыкновению чуть грубовато сказала Амбрия, поднимаясь на цыпочках, чтобы дотянуться до верхней веревки. – Он до сих пор не может простить себе, что ты выпала из окна, когда его оставили смотреть за тобой.

– Это как-то связано с моей мамой?

– Ну, думаю, никак. Зря он заставлял нас держать это в тайне от тебя. Ему до сих пор слишком трудно говорить об этом.

– Но, – осторожно спросила Элиэль, чувствуя, как глаза ее начинает предательски щипать, – это ведь был бог, который… ну… я имела в виду, если она влюбилась в бога, это ведь не ее вина, верно?

– Ты хочешь сказать, что виноват бог?

Гм!

– Ну… да. Наверное.

– Вот поэтому Тронгу так тяжело говорить об этом. Поосторожнее с этой рубахой, ладно?

Д’вард начинал вполне сносно понимать джоалийский. Все старались говорить с ним как можно медленнее и четче, так что опасность подцепить этот ужасный местный говор ему не угрожала. Он попросил Элиэль поучить его чтению, и она – так уж и быть! – согласилась уделить ему некоторое время. Он хотел найти экземпляр «Филобийского Завета», чтобы попрактиковаться на нем, но девочка объяснила, что завет написан на суссианском, а читать по-суссиански для него вредно.

– А как тогда насчет пьес Пиола? – спросил он.

– Нет! – отрезала она. – Они написаны на классическом джоалийском. Если ты попробуешь заговорить так на улице, все решат, что ты спятил.

– Та речь из «Королягарри», которую я вам читал, тоже написана таким образом.

Поэтому они с Утиам отправились к местному букинисту. Элиэль выбрала было знаменитый любовный роман, но Д’вард отверг его, остановив свой выбор на исключительно скучной книге о лунах и звездах. Учить его читать по этой жуткой скучище оказалось далеко не так интересно, как она ожидала. Он почему-то удивился, узнав, что Трумб проходит свои фазы всего за четыре с половиной дня, и с совершенно серьезным видом заявил, что Трумб вовсе не большая луна, а просто расположен ближе к Земле. Он удивился даже тому, что недели отсчитывались по Иш, а между ее полнолуниями проходило ровно четырнадцать дней. Он мог часами читать про Кирб’ла, так что в конце концов с ним почти невозможно стало общаться. Он заявлял даже, будто не знал, что в году триста шестьдесят четыре дня! Нет, порой Освободитель казался ей решительно странным.

Оказалось, что не она одна обращает внимание на его улыбку. Олиммиар Танцовщица вела себя дура дурой, вертясь вокруг него ручной киской и краснея всякий раз, как он глядел на нее. Элиэль готова была ей глаза выцарапать. Да и замужние женщины тоже были не лучше. Если их мужья и замечали что-то, они молчали. Все знали, что на Д’варда можно положиться.

Пиол написал-таки оду отваге, и Тронг начал репетиции «Трастоса», хотя и «Варилианец» собирал каждый вечер полный зал.

Элиэль помогала Д’варду выучить его монолог. Конечно, он с трудом понимал смысл отдельных фраз и сильно сокрушался по этому поводу.

– Это же все… ну… как ты назовешь то, что все другие и так давно знают?

Элиэль никак не могла отыскать нужное слово, поэтому они обратились к Гольфрену который сказал, что это называется «банальность».

– Ну да, здесь сплошные банальности, – заявил Д’вард.

Гольфрен пробежал глазами его монолог.

– Конечно. Но разве не вся поэзия такова? Не так важно то, о чем она, как то, как она об этом говорит.

Д’вард подумал, потом рассмеялся и кивнул.

Зато он пришел в совершеннейший ужас, когда Гэртол Костюмер продемонстрировал его наряд.

– Вы хотите сказать, я должен выходить к сотням людей только в этом? Но там же будут дамы!

– Это традиционный наряд, – возразил старый костюмер, – и дамам понравится.

Д’вард казался потрясенным и сильно покраснел.

Его интересовало абсолютно все: политика и местные обычаи, география и торговля. Но больше всего, впрочем, его интересовали боги. Как-то раз Элиэль – случайно! – подслушала, как он спрашивал у Тронга, какие боги хорошие, а какие – плохие.

Тронг, ясное дело, пришел в ужас.

– Боги все добры и не ведают зла, сын мой, – пророкотал он, что на самом деле было строкой из «Суда Афароса», хотя Д’вард и не знал этого.

– Тогда откуда берется зло?

– Зло идет от смертных, если они не повинуются богам.

– Значит, вы одобряете то, что приходится делать женщинам в храме Нарша? – Голос Д’варда звучал скорее удивленно, чем возмущенно.

– Разумеется! – буркнул Тронг и поспешил уйти.

На следующий же день Д’вард отловил Пиола Поэта за обеденным столом и начал что-то записывать. Так уж случилось, что Элиэль как раз помогала Утиам искать потерянную сережку, и, шаря под соседним столом, она услышала часть разговора. Пиол, судя по всему, перечислял всех богов и богинь, каких только мог вспомнить. А Д’вард записывал, но не всех. Потом он ушел, оставив листок лежать так, что всякий мог подойти и прочитать. Никакой логики в его выборе богов она не нашла: Пет’р, Д’мит’рий, Кен’т, Д’вард, Алис.

Правда, он все равно произносил их имена неправильно. Да и почерк его оставлял желать лучшего.

На следующий день, когда они репетировали в роще под мостом, а Д’вард сидел с Дольмом под кустом, Элиэль случайно проходила как раз мимо этого куста – с другой стороны.

– Я знаю Т’лина Драконоторговца, – говорил Дольм, – но не очень хорошо. По-моему, он шпионит на кого-то. Возможно, на обе стороны, возможно – на четыре или пять. Да и почти все странствующие торговцы поступают так. Все вейлы вечно разнюхивают друг про друга – Джоалия, Таргия, Ниолия и все их вассалы.

– А странствующие актеры?

– Еще бы! Когда мы вернемся в Юрг осенью, Амбрия напишет отчет ниолийскому послу.

Ого! Элиэль этого не знала! Она переместилась чуть поближе.

– Политический шпионаж? – спросил Д’вард. – А что, боги тоже играют в такие игры друг с другом?

– Вполне возможно. По крайней мере некоторые.

– Насколько я понимаю, за несколько тысяч лет можно перепробовать все?

Дольм усмехнулся:

– Я думаю, да. Мне полагалось докладывать Зэцу обо всем, что могло бы интересовать его, – о назревающей войне или о чуме, например. Но у меня только раз случился повод для этого, в Нарше, две недели назад.

– Ну и как ты это делал? Писал богу письмо с сообщением?

– Ну, пришлось совершить ритуал.

– Объясни, пожалуйста.

Очень похоже на Д’варда – не знать, что такое ритуал!

Но Дольм не смеялся.

– Ритуал – это такая процедура, выполнения которой требует бог. Жрец приносит в жертву курицу одним образом для того, чтобы добиться предсказания, другим – для испрашивания божьей милости или исцеления. Это действует, потому что так повелел бог.

– Значит, это все равно что писать имя и адрес на письме? Когда ты делаешь определенные вещи в определенном порядке, бог знает, что это обращаются к нему и чего от него ожидают?

– Я никогда не задумывался над этим, но да, вполне возможно.

И как это Д’варду удается видеть вещи не так, как всем остальным?

– Меня обучили ритуалу, позволяющему обращаться к богу лично, – продолжал Дольм. – Это нелегко, особенно если твой бог – Зэц. Часть церемонии специально задумана на редкость неприятной, да это и понятно. – Он нервно усмехнулся. – К счастью, Зэц одобрил мою преданность и, надо признать, хорошо отблагодарил меня.

– Можно спросить, как?

Дольм вздохнул:

– Ну, в основном наслаждением от насилия. Но он также исцелил рану, которую я нанес себе во время ритуала. Если бы не он, я бы истек кровью.

И тут Д’вард задал вопрос, от которого Элиэль чуть не лопнула:

– На кого похож Зэц?

Последовала долгая пауза, прежде чем Дольм ответил:

– Трудно сказать. Он носит балахон Жнеца. Я ни разу не видел его отчетливо.

– Это и подсмотрела тогда Элиэль?

– Она подглядела только ритуал. Я уверен, она сбежала еще до появления Зэца, иначе ее не было бы сейчас с нами. В жизни не знал ребенка хотя бы на четверть столь несносно любопытного!

И он еще осмеливается называть ее ребенком!

Д’вард еще не закончил свои расспросы.

– А зачем ты вызывал тогда Зэца?

– Из-за того, что произошло в храме. Тронг принес жертву Оис. Жрец был очень удивлен результатом. Мелкие ритуалы вроде этого – совершенно обычное дело, и я понял – богиня сама имеет в этом какой-то интерес. Решив, что она недовольна моими ночными делами, я доложил все своему господину. Впрочем, Зэц и так уже знал, что случилось. Он сказал мне, что во всем виновата Элиэль и что богиня сама справится с этим.

Наступила тишина, нарушаемая только отдаленными восклицаниями Тронга.

– Тебя это огорчило? – усмехнулся Дольм. – А что ты еще хотел узнать?

– Эту историю про мать Элиэль.

Элиэль мгновенно ощетинилась. Невежливо обсуждать ее в ее отсутствие! Ну, по крайней мере когда считается, что ее здесь нет.

– Это что, обычное дело – когда бог насилует смертную?

– Не насилует! – возразил Дольм. – Скорее всего она покорилась ему с охотой. Такое случается не слишком часто. Но, думаю, и не слишком редко. Ты ведь слышал, что атлеты с Празднеств всегда проводят ночь в Священной роще Иилах? Так вот, существует поверье, что по меньшей мере один из тех крепышей испытывает этой ночью любопытные ощущения.

– Для меня это все равно что изнасилование, если жертва не может сопротивляться. И когда это случается между богом и женщиной – женщины всегда кончают с собой?

– Нет. Но будь то мужчина или женщина – это уже пропащие люди. Они никогда не признаются в этом, но как можно быть счастливым, познав хоть раз любовь бога? Извини. Мне пора. Мой выход.

Д’вард остался сидеть в раздумьях. Элиэль тихонько отползла от куста.

Эдварда окончательно приняли в труппу. Даже Клип перестал сторониться его. Если у него и был недостаток – так только то, что он упорно обращался с Элиэль, как с маленькой. Например, как-то перед ужином, в кухне, когда он помогал Утиам с готовкой – он чистил синекорни, а Утиам пекла хлеб…

– Меня беспокоит Элиэль, – заявил он, и опять это было очень некрасиво с его стороны обсуждать кого-то за его спиной.

Утиам рассмеялась:

– С чего это тебе беспокоиться о ней?

– Ну, само собой, я очень признателен Элиэль за все, что она сделала. Я почти наверняка умер бы без ее помощи. Я и всем вам благодарен, конечно, но я попал сюда против своей воли. Мне надо каким-то образом вернуться домой, чтобы… чтобы выполнить важный долг.

– Нам будет не хватать тебя. Нам нравится твое общество. Ты уже отплатил нам за все – своими сборами. И даже сверх того! Хотелось бы мне знать, как это тебе удается! Но при чем здесь Элиэль?

– По-моему, она думает, что я ей принадлежу! Я не могу остаться с вами насовсем, но мне не хочется ранить чувства ребенка.

«Ребенка?» – возмущенно фыркнула про себя Элиэль.

– Мне жаль ее, – продолжал Д’вард. – Она так верит в то, что станет великой актрисой! Но как? С ее-то ногой? Она ведь не сможет принимать участия в Празднествах Тиона, и…

– Тебе не стоит беспокоиться об этой маленькой плутовке, – сказала Утиам. – С нею я не побоялась бы даже выйти против всего суссианского ополчения. И если уж на то пошло, если ты вот сейчас выглянешь в эту дверь, боюсь, ты найдешь за ней пару очень острых ушек, растущих на голове Элиэль Певицы.

Элиэль неслась по коридору так, словно сам Зэц гнался за ней.

Дав шесть весьма успешных представлений «Варилианца», Тронг объявил «Трагедию Трастоса». В числе прочих на афише самыми маленькими буквами значился Д’вард Книжник в роли Джинуу, бога отваги. Репетиции проходили не очень успешно. Д’вард держался на сцене скованно и вовсе не напоминал того отважного юношу, который сыграл перед труппой своего Королягарри.

– Сильнее, сильнее! – снова и снова повторял ему Тронг. – Там же почти темно, помни это! Ты стоишь в свете факелов, не на солнце. Энергичнее! Взмах руками! Слова!

Но Д’вард продолжал играть свою роль так же вяло, словно надеялся, что его не выпустят на сцену.

Даже в утро премьеры Тронг еще сомневался. Все же Пиол настоял на том, что вечером все будет как надо, а даже если и нет, спектакля это не испортит.

Элиэль не сомневалась в том, что все пройдет хорошо.

Все прошло не просто хорошо. Все можно было назвать одним словом – фурор.

В «Трастосе» Элиэль не волновалась насчет наряда, поскольку она исполняла песнь посланца богов из-за сцены. Девочка спела очень даже неплохо, но аплодисментов не заработала. Они вообще не хлопали. Сбор в антракте оказался мизерный. Актеры шептались, что такой бесчувственной публики им еще не встречалось. Возможно, беда заключалась в том, что в Суссе Трастос – исторический персонаж, причем отрицательный. Ясно, что суссианцы не одобряли, когда его представляли как трагического героя. Пиол слишком пренебрег традициями.

Д’вард должен был выходить на сцену почти в самом конце. Элиэль пробралась кустами в зрительный зал и уселась с краешку. Обреченный Трастос не выполнил повеления богов и не отказался от трона в пользу демократии. Он предлагает мятежникам выбрать из своих рядов рыцаря, способного сразиться с ним один на один. И с ужасом узнает, что этим рыцарем будет его собственный сын, Дальтос Освободитель. Тронг излил свое отчаяние в долгом монологе, постепенно оседая на траву. В конце концов он простерся ниц, глухо восклицая: «О боги, ниспошлите мне отвагу!»

На сцене появился Гольфрен в золотой набедренной повязке, обозначавшей его как Тиона. Даже в Нарше публика вяло, но реагировала на это драматическое противостояние. Суссиане же сидели в гробовом молчании, ожидая, что же такого скажет бог, чтобы спасти спектакль от полного провала.

– Я ниспошлю тебе отвагу! – объявил Гольфрен и начал играть. Элиэль услышала недовольный шепот в зале. Да и сам Гольфрен, уловив недовольство зрителей, сократил соло, насколько это было возможно. Наконец прозвучал последний аккорд, означавший сигнал к выходу Д’варда.

– Да, я – Отвага! – Д’вард Книжник ворвался в освещенный круг сцены – высокий, стройный, в таком же наряде, как Гольфрен, с символическим факелом в руке. Как красив он был! В амфитеатре наверняка не нашлось ни одной женщины, у которой при виде его учащенно бы не забилось сердце! Да и вряд ли нашелся такой мужчина, что не ощутил бы прилива юношеской удали. Зрители затаили дыхание, увидев на сцене одновременно самого бога и одну из его аватар.

Возможно, Пиолу удавались стихи и лучше этих, подумала Элиэль, но еще ни разу их не декламировали с таким чувством, да еще на идеальном джоалийском.

И так далее – сорок или пятьдесят строк белым стихом. Для пущего эффекта Пиол снабдил монолог двумя-тремя местными премудростями. Все это время Тронг обретал силы. С каждой строфой он поднимался – сначала на колени, потом на одно колено и так до тех пор, пока не выпрямился во весь свой рост. Тронг высоко поднял меч и эхом повторил за Д’вардом заключительную строку – клятву умереть с достоинством.

Зрители тоже повскакали на ноги. Амфитеатр одобрительно гудел. Д’варду пришлось выходить на бис и повторять монолог еще дважды. Потом они с Тронгом выходили на отдельный поклон, а публика истерически визжала и закидывала сцену золотыми монетами.

Никогда еще Элиэль не видела такого триумфа! Чуть позже она снова обошла зал с чашей. Деньги сыпались дождем. Остальные чаши наполнялись столь же успешно. Повсюду она видела улыбающиеся лица. Вокруг Д’варда собралась толпа – почти одни женщины, заметила она с досадой. Девочка надеялась, что он сможет более или менее пристойно поддержать разговор. Впрочем, она не была в этом уверена. Ей так и не удалось подобраться к нему поближе.

В конце концов она прибилась к Тронгу – послушать, что говорят ему восхищенные зрители. Многие из них были старыми друзьями, которых она помнила с прошлых лет, – они могли бы и ей как дебютантке сказать пару добрых слов. В эту минуту с Тронгом разговаривал старый-престарый жрец из храма, выделявшийся своей желтой хламидой. Судя по тому, с каким уважением к нему обращались, это был не простой жрец.

Тут подошел Клип с пустыми руками.

– Вот! – обрадовалась она, вручая ему увесистую чашу. – Еще собрала!

Клип присвистнул, взвесив чашу в руках:

– Неплохо, Элиэль!

– Элиэль? – повернулся к ней старый жрец. – Тебя зовут Элиэль, дочь моя?

Она присела в реверансе:

– Меня зовут Элиэль Певица, ваше святейшество. Вы слышали меня раньше, я пела за посланца богов. И еще у меня роль в другом спектакле, где…

Должно быть, у него острый слух, раз он так подслушал Клипа. Да и взгляд острый. Он был сед как лунь, чисто выбритое лицо казалось скованным заморозком.

– А этот замечательный молодой актер, которого мы видели сегодня вечером… Д’вард?

– Д’вард… Книжник, ваше святейшество. – Под взглядом этих острых как иглы глаз она вдруг ощутила себя неуютно. – Он из Ринувейла.

– Неужели? – Старик повернулся к своим спутникам. – Простите, я на минутку… – Он положил на плечо девочке цепкую руку и заставил ее отойти на несколько шагов в сторону, подальше от посторонних ушей. Он склонился к ней, улыбаясь, словно добрый дедушка. – В «Филобийском Завете» упоминается некая Элиэль. И некий Д’вард. Что ты скажешь нам об этом забавном совпадении, детка?