Прошедшее повелительное

1

Лето 1914 года выдалось изумительно погожим. Над всей Европой светило яркое солнце – изо дня в день, с безоблачного неба. Отпускники беспечно разъезжали по всему континенту, наслаждаясь зеленью лесов, купаясь в ласковых морских волнах. Они беспрепятственно пересекали границы. Почти никто не замечал грозовых туч, сгустившихся на политическом горизонте. Даже газеты – и те не уделяли этому внимания. Война обрушилась внезапно, как горная лавина, и унесла все прочь.

Второго такого лета уже никогда не будет.

Ближе к концу июня на борт греческого парохода «Гермес», готового к отплытию из Порт-Саида, поднялся джентльмен, которого звали – если верить записи в судовом журнале – Джулиус Крейтон, полковник Джулиус Крейтон. Он был вежлив, непроницаем и таинственен. За все время, что пароход шел через Средиземное море, он никому ничего не рассказал ни о себе, ни о своих занятиях. Несомненно, это был английский аристократ, но дальше этого заключения ни судовые офицеры, ни пассажиры так и не продвинулись. Всех изрядно заинтриговало то, что он сошел с корабля в Черногории, в Каттаро – городке, стоявшем в стороне от дорог. Странный народ эти англичане, решили все. Если бы они могли проследить дальнейший маршрут Джулиуса Крейтона, то удивились бы еще больше.

Джулиус ступил на европейскую землю двадцать восьмого июня. По чистой случайности именно в этот день в Сараево убили эрцгерцога Франца Фердинанда. Это стало началом всемирной катастрофы. От границ Черногории до Сараева не больше пятидесяти миль. Впрочем, я еще раз обращаю внимание читателя на то, что полковник Крейтон не имел абсолютно никакого отношения к этому событию.

Он довольно быстро продвигался на северо-восток, перемещаясь преимущественно верхом по глухим сельским районам, и в конце концов оказался в предместьях Белграда. Там, в фургоне, стоявшем в густом лесу, он удостоился беседы с цыганским вожаком.

Чуть позже его могли видеть в гостях у графа, потомка древнего дворянского рода, владельца живописного замка в Трансильвании. В Вене он встретился с несколькими людьми, в том числе и с женщиной, известной как самая изощренная куртизанка в Австрии, чье тело не имело равных в Европе. Впрочем, суть их встречи не имела никакого отношения к ее профессии.

К пятнадцатому июля он достиг Санкт-Петербурга. Хотя столицу Российской Империи сотрясали забастовки рабочих, ему удалось несколько часов провести за беседой с монахом, известным как своею святостью, так и своими политическими связями.

Два дня он провел в пещере в Шварцвальде. И двадцать третьего, когда Австрия предъявила Сербии ультиматум, полковник Крейтон прибыл в Париж. Город гудел, возбужденный скандалом с Кайо, однако это не помешало полковнику встретиться с двумя художниками и одним издателем газеты. На ночном марсельском поезде он выехал в европейскую штаб-квартиру Иностранного легиона. Большую часть дня он провел в тамошней церкви, вслед за чем вернулся в столицу.

Двадцать восьмого июля, когда Австрия объявила войну Сербии, он взял билет в купейный вагон поезда, отправляющегося паромом в Лондон – невероятное достижение, учитывая царившую на Северном вокзале панику.

По прибытии в Англию он исчез.

2

Эдвард Экзетер прибыл из Лондона в Грейфрайерз в четыре часа пятнадцать минут пополудни. В субботу, в самый разгар лета маленькая станция была почти пуста. В Париже царила паника, да и в Лондоне поезда, следующие из столицы на море, брались чуть ли не штурмом. В Грейфрайерз стояла обыкновенная сельская тишь.

С чемоданом в руке он вышел из станционного здания. На дороге его ждал боджлевский «роллс», за рулем которого восседал Волынка собственной персоной.

– Чертовски славно с твоей стороны подхватить меня тут, Боджли, – сказал Эдвард, забираясь в машину.

– Рад видеть тебя, старина, – ответил Волынка. – Не против прокатиться немного? – Он только что не сиял от гордости: ну как же, разрешили вести «роллс»!

Вот так Тимоти Боджли отвез Эдварда Экзетера к себе в Грейфрайерз-Грейндж – отвез несколько кружным путем, но все же постаравшись не опоздать к обеду. Эдвард поблагодарил миссис Боджли за то, что та согласилась приютить его, прибывшего так внезапно. Собственно, он сам напросился в гости, но воспоминание об этом было для него слишком болезненным. Миссис Боджли убеждала его, что в этом доме ему рады всегда.

Потом следовал провал. Так бывает.

Он совершенно не помнил, что происходило на протяжении следующего часа. Какие-то обрывочные воспоминания о самом обеде – разрозненные страницы потерянной книги. Самым ярким воспоминанием было его огорчение от того, что на нем блейзер и шерстяные брюки. Он чувствовал себя, как бродячий пес, угодивший в питомник породистых собак. Один из его чемоданов украли в Париже, а купить себе что-нибудь пристойное из вечерней одежды в Лондоне он просто не успел. К тому же у него не было английских денег, а банки по субботам не работали.

Девять или десять лиц за столом ему запомнились смутно. Родителей Волынки он, разумеется, знал хорошо: мать – большую, громогласную миссис Боджли и отца – седеющего генерала с белоснежными усами на красном лице. Был еще майор Как-его-там, типичный колониальный вояка. Была вдова, леди Как-ее-там-еще, и викарий. И еще какие-то люди. Обрывки разговора о неизбежности войны… Майор пространно объяснял, как французы и русские словно жернова разотрут бошей в порошок. Все соглашались, что война закончится к Рождеству.

И позже, когда дамы оставили мужчин беседовать за портвейном и сигарами, разговор опять зашел о войне, о том, что давно пора преподать немцам хороший урок, о том, в какой род войск запишутся Эдвард Экзетер и Тимоти Боджли, о том, как им повезло, что они так молоды и могут служить в армии.

Вечер завершился пением патриотических песен у рояля, вслед за чем все разошлись – рано, ибо утром генералу предстояло выступать в церкви.

Еще позже Эдвард сидел, развалясь, в кресле, у окна, а Волынка в халате поверх пижамы – на диване они болтали, как в старые добрые времена. В последнее время Волынка зачитывался «Затерянным миром» Конан Дойла. И сейчас он взахлеб рассказывал Эдварду о книге – обещал одолжить сразу, как дочитает сам. Они ностальгически вспоминали школьные деньки, не без удивления заметив, что всего неделю назад покидали стены Фэллоу без особого сожаления. Потом вернулись к военной теме, и в голосе Волынки зазвучала горечь.

– Добровольцем? Куда мне, старина. Медики забракуют. – Даже эти слова давались ему с трудом: из груди у него вырывались хрипы, как у умирающей кошки. Волынка страдал астмой, он даже до середины крикетной площадки не мог добежать, не посинев, хотя силой не уступал многим. Да, шансов попасть на войну у него не было никаких, а Эдвард не знал, как утешить его, и только мямлил что-то насчет возможности работы в разведке.

Волынка передернул плечами, пытаясь скрыть досаду.

– Слушай, ты не против устроить набег на кухню – как в старые добрые времена?

Должно быть, Эдвард согласился, хотя совершенно не помнил этого. Возможно, они надеялись, что обычная мальчишеская шалость поможет им справиться с ощущением нереальности. Ощущением, так внезапно вторгшимся в их жизни. Из строго упорядоченной, почти монастырской дисциплины закрытой школы их выбросило в мир, стоящий на грани безумия.

Кухня располагалась в самой старой части Грейндж, большой каменной пристройке, гулкой, заставленной старой мебелью и полной беспокойных, неожиданных теней. На этом для Эдварда Экзетера реальность закончилась.

Все, что случилось потом, напоминало смазанные фотографии в газетах или рисунки в «Иллюстрейтед Лондон ньюс». Какая-то женщина кричала, и крики ее эхом отдавались от каменных сводов. Глаза у нее были дикие, и волосы ниспадали тяжелыми кудрями. Там был нож. Там была кровь – фарфоровая миска, в которую лилась кровь. Он смутно помнил, что кто-то барабанил в дверь, пытаясь войти, и что сам он отбивался деревянным стулом от маньяка с окровавленным ножом. Потом была отчаянная боль в ноге.

Потом – тьма и кошмар.

3

До рассвета оставался час, не больше. Ветер – пережиток недавней зимы – гнал по небу облака, то открывая, то закрывая луны, отчего узкие улочки то становились черными, как угольный погреб, то вновь делались такими светлыми, что можно было читать вывески, со скрипом раскачивающиеся на ветру. Над крышами из пластин сланца, над дымовыми трубами белыми зубами сверкали ледяные вершины Наршволла, на которых тут и там темнели черные языки теней.

Скрежет драконьих когтей по булыжной мостовой означал, что ночной страж завершает очередной круг по спящему городу. Страж верхом на драконе медленно ехал по Торной Дороге. Работу стража нельзя было назвать ни слишком прибыльной, ни слишком престижной. В эту ночь ее можно было назвать чертовски холодной, и мысли стража касались главным образом теплой кровати с теплой женой, ждущих его с рассветом. На нем были шлем из железа и кожи и стальная кираса, надетая поверх одного слоя меховой одежды и двух слоев шерстяной. Он поочередно грел руки, перекладывая фонарь из одной в другую. Этой ночью в Нарше он рисковал скорее отморозить пальцы, чем столкнуться с какой-то другой опасностью.

Нарш – тихое место, но когда-то в незапамятные времена отцы города ввели комендантский час, так что кому-то приходилось поддерживать его. Иногда комендантский час нарушали любовные парочки, воровато крадущиеся в ночи. Но чаще всего за всю ночь стражу не встречалось ни души. Все злоумышленники наверняка попрятались еще задолго до его приближения, заслышав шаги дракона и завидев свет фонаря. Разумеется, комендантский час распространялся только на пешеходов. Тех, кто ездил верхом на драконах или в каретах, это не касалось, и уж тем более это не касалось отцов города или их друзей.

Царап, царап – скрежетали когти. Ветер хлопал ставнями и завывал в дымоходах. Непроглядная тьма в очередной раз окутала Торную Дорогу, только неверный свет фонаря падал на двери и проваливался в зияющие отверстия проулков. В просвете облаков мелькнула и снова пропала четвертая луна, Эльтиана, кроваво-красная звезда на востоке. Страж пробормотал про себя молитву – обычную молитву Владычице. Он просил Владычицу больше не давать прибавление в его и без того немалое семейство. Они и так с трудом существовали на его мизерное жалованье.

Затем из-за туч вышел Трумб – точнее, не вышел, а словно выпрыгнул из засады, – и его полумесяц осветил город, заиграв на шпилях храма Владычицы. Он выхватил из темноты двойную цепочку людей, бредущих по улице прямо перед стражем. На мгновение страж лишился дара речи, потом бросил своему дракону короткое «Варч!».

Скорее всего дракона это тоже изрядно удивило, ибо он привык передвигаться по ночным улицам неспешным «зайбом». И другого шага от него не требовали вот уже много лет. Немного помедлив, словно припоминая все, чему его учили в его драконьей юности, он послушно убыстрил шаг, и ночной страж Нарша обрушился на нарушителей закона.

Их было около дюжины, и они следовали по росту – от высокой пары во главе процессии до замыкавшего ее ребенка. Каждый нес на спине большой мешок. Страж обогнал процессию, осветив всех по очереди фонарем. По виду путников он заключил, что они нездешние, ибо только некоторые были одеты в обычные для Нарша меха. Все остальные дрожали, сгибаясь под ударами ветра. Чужаки! Нарушители комендантского часа!

Выкрикивая команды, страж развернул дракона и остановил его перед парой, возглавлявшей процессию. Те тоже остановились. Некоторые с облегчением опустили на землю свои мешки и подняли на него глаза. Он воззрился на них сверху вниз со строгостью, подобающей представителю закона.

Сам представитель закона, однако, не внушал того ужаса, на который рассчитывал. Дракон был так себе – чешуя давно уже потеряла блеск в тех местах, где о нее терлись стремена, да и седло сползло вперед так, что страж сидел криво, лишившись возможности удобно опираться о вьючную пластину.

Дракон, деликатно пофыркивая, разглядывал нарушителей с не меньшим интересом, чем страж. Несмотря на устрашающий вид, мало найдется животных, превосходящих кротостью драконов, и большинство людей хорошо знают это. Страж не представлял себе, что делать с таким количеством нарушителей, причем половина из которых – женщины.

– Хо! – произнес он. И подумав, добавил: – Кто такие?

Главным, судя по всему, являлся высокий мужчина в развевающемся плаще; его белоснежная борода живописно трепетала на ветру. Когда он, кланяясь, сорвал шапку, под ней обнаружилась аккуратная лысина в обрамлении курчавых седых волос. Вся его фигура внушала уважение. Голос оказался звучным, как колокол.

– Я Тронг Импресарио, а это – члены труппы, носящей мое имя: певцы, музыканты, актеры. Мы бродячие артисты, которые служат Покровителю Искусств.

По внешности их скорее можно было назвать простыми бродягами, но страж припомнил, что два дня назад видел афишу, извещавшую о представлении за Стригальней.

– Вы ходите по городу до рассвета, а это запрещено!

Тронг – или как его там – повернулся к востоку и театрально простер руки:

– Воззри, о господин! Робкие лучи рассвета уже окрашивают небо на горизонте, гоня прочь ночную мглу! – Он говорил с джоалийским произношением, хотя это никоим образом не объясняло, как он ухитряется видеть горизонт сквозь двухэтажный каменный дом.

– Прости нас, если мы преступили закон! – воззвала спутница Тронга. Она почти не уступала ему ростом. Голос ее отдавал стальными нотками и казался еще более мощным. Распознать произношение было сложнее; единственное, что можно было сказать с полной уверенностью, – это то, что она родом не из Наршвейла. – «Рассвет» есть понятие растяжимое. Мы ведь нездешние, так что незнакомы с вашими законами.

Страж не понимал, зачем нужно тратить деньги на то, чтобы слушать, как пришлые оборванцы читают стихи или даже поют. Нет, это не для Нарша. Впрочем, если кого и интересуют такие штуки – так это городских богачей. И их жен, конечно. Поэтому он решил не связываться с бродягами, чтобы не навлечь на себя немилость знати.

– Куда вы и зачем? – спросил он скорее для того, чтобы выиграть время.

– Мы держим путь в храм, – величаво пророкотал Тронг, – совершить жертвоприношение. Нас ожидает нелегкий путь на Празднества святого Тиона в Сусс. Без покровительства богини Оис нам не одолеть опасный перевал Рилипасс.

Ах! В свое время страж и сам участвовал в Празднествах Тиона. Он состязался в кулачных боях до тех пор, пока лицо его не превратилось в лепешку. Да, и на этом его боевые подвиги закончились. Куда еще могут стремиться бродячие актеры в это время года? И кто в здравом уме осмелится проехать на мамонтах через Рилипасс, не принеся жертву в храме? Нельзя гневить богиню перевалов Оис!

Страж бросил быстрый взгляд на небо и снова увидел красную луну, смотревшую вниз через маленький просвет в облаках. Оис была аватарой Владычицы, Эльтианы, имя которой носила эта красная луна. Эльтиана смотрела на стража – какое он примет решение? Она может рассердиться, если он помешает паломникам почтить ее аватару. Лучше уж не связываться с этими бродягами – пусть себе идут куда хотят.

– Вы бы хоть утра дождались!

– Но нам безотлагательно нужно в Сусс, – быстро заговорила женщина. – Ты же знаешь, что это не обычное празднество. Оно проводится в Суссе в семисотый раз, и не мы одни спешим одолеть перевал. Очередь на мамонтов велика, как никогда. Наше нетерпение происходит единственно из благочестия, о страж.

Действительно, за последние несколько недель через Нарш прошло необычно много людей, спешивших на Празднества. Правда, его жена утверждала, что артистов, атлетов и калек не больше обычного, а вот жрецов и жриц – видимо-невидимо.

– Ступайте с миром, – объявил страж, убирая дракона с дороги. – Но в следующий раз будьте уважительнее к закону.

Странники взвалили мешки на плечи и молча побрели дальше.

Трумб спрятался в тучи, и на улице снова стало темно. Последнее, что увидел страж, прежде чем бродячие актеры скрылись за углом, – это маленькую девочку. Согнувшаяся под тяжестью мешка, она заметно хромала. Ну, эта-то зачем так рвется на Празднества, страж догадывался.