Прощай, Ариана Ваэджа!

Глава 9

Июль 1913 года.

— Рад вас приветствовать от имени Общества любителей истории, археологии и этнографии… — коренастый мужчина средних лет с «профессорской» бородкой и вьющимися темно-русыми волосами встречал гостей, входящих в аудиторию Пермской гимназии. — Давно к нам не наведывались ученые из Санкт-Петербурга!

— Не скромничайте, уважаемый Антон Федорович! — Павел Ильич Кондратьев на правах старшего группы первым подал руку. — Мне известно, что в вашей гимназии работают воспитанники Петербургской учительской семинарии и Петербургского пединститута… А сколько вы встретили из Санкт-Петербурга особо именитых гостей! Один только Александр Андреевич Спицын может заменить десять таких групп, как наша! Или член Парижского географического общества барон де Бай! Так что у вас бывали фигуры куда знаменитее чем мы…

Известный географ Антон Федорович Старожилов в ответ на столь аргументированные доводы своего коллеги только развел руками:

— Что поделаешь, последние двадцать лет интерес к нашему краю стал… безудержным! После большой археологической выставки в Перми… Тогда и наладили связи с Императорским археологическим обществом! А что до этого было? Раскопал исследователь Игнатьев два кургана, а их… разрушили, как только дорогу железную начали прокладывать…

И после небольшой паузы:

— Да что ж я не даю вам представить своих помощников? Милости просим, располагайтесь поудобнее…

Павел Ильич, воспользовавшись приглашением Старожилова, мягко дотронулся рукой до локтя смуглолицего брюнета с черными глазами, который стоял рядом:

— А это мой заместитель, Леонтий Иванович Скорожитовский… географ, активист Русского антропологического общества, сотрудник музея изящных искусств и древностей нашего университета… Впрочем, все его регалии перечислить довольно трудно… Да и нет в том нужды…

Он оглянулся и, встретив удивленный взгляд Арбенина, ничуть не смутился и продолжил:

— Еще один наш географ… специалист по физической географии и ландшафтному планированию Николай Петрович Арбенин… А это Иван Викторович Сибирцев, преподаватель геоморфологии. Проходите… садитесь рядом с Арбениным…

— Вижу, география у вас в почете! — улыбнулся Антон Федорович.

— Ну почему же? Не только… Вот Тихон Павлович Борисов — биолог.

Высокий суховатый мужчина средних лет, успевший сесть, привстал и резко кивнул головой, отчего его очки сдвинулись с переносицы и едва не упали.

— А это наш практикант Богдан Сиротин. Работал в лаборатории и вот напросился в экспедицию… Молод еще, но ведь надо когда-то начинать…

Худощавый паренек лет двадцати с копной густых светло-русых волос искренне улыбался. Он на самом деле был просто счастлив впервые в жизни отправиться в такую дальнюю дорогу.

— Ну что ж, спасибо профессору Иностранцеву за то, что направил к нам такую солидную делегацию… — перешел к главному вопросу Антон Федорович Старожилов. — Отрадно слышать о том, что не падает интерес к нашему краю и всегда рады помочь. Вот и сейчас, вижу, задача стоит перед вами не из простых… Приехали не на раскопки, верно? Скажите, чем, и мы поможем…

В эту минуту приоткрылась дверь, и заглянул коренастый коротковолосый незнакомец. Его высокий открытый лоб поблескивал под лучами утреннего солнца, бьющего в незашторенные окна, а ясные карие глаза светились радостью:

— Простите за опоздание! Отбивал телеграмму в Чердынь…

— Ничего-ничего, проходите, Федор Алексеевич… Да, познакомьтесь, коллеги, наш уважаемый господин Потапенко. Активист Общества любителей истории, археологии, этнографии… Публицист. Так что если какую статью для газеты нужно будет подготовить — вот вам и помощник. Отлично знает губернию, может провести по музеям, показать достопримечательности… Кстати, сам он родом из Чердынского уезда, а там нынче собирается богатейший… эпохальный материал…

Старожилов сделал небольшую паузу, видимо, почувствовал, что опять уклонился от темы, и обратился с вопросом к Кондратьеву:

— Так в чем же заключается ваша главная задача, Павел Ильич? И чем мы сможем помочь?

— Наша группа будет заниматься исследованием местного ландшафта. Причем, с точки зрения его происхождения и истории развития… Упор сделаем на сочетание рельефа, климата, почв, растительного и животного мира… Так что будем брать пробы грунта и воды…

— И для чего же? — осторожно спросил Старожилов.

— Чтобы определить возраст… ландшафта. Опять спросите, для чего? Чтобы найти очень древние земли… Пожалуй, самые древние, если не сказать — колыбель человечества!

— Ух ты! — публицист Потапенко не сдержался и проявил свои эмоции. — Вот ведь как! Эту тему я так мечтаю осветить!

— И что же мешает? — спросил географ Скорожитовский. — Или кто?

— Никто мне не мешает! Скорее, материала маловато. Вот у нас, например, в Чердыни, раскопали городище аж периода родановской культуры. Нашли обломки глиняной посуды, различные бронзовые подвески где-то двенадцатого или тринадцатого века… Но я уверен — есть еще более ранние… Просто их пока не обнаружили… А сколько здесь несметных богатств?!

— Каких именно? — проявил живой интерес Павел Ильич.

— Я о закамском серебре… О тех тонкой работы серебряных изделиях… из Сасанидской Персии, Византии и Волжской Булгарии… Их ведь столько сюда привезли в обмен на меха! И, думаю, не вывезли… Вот бы отыскать…

— Вообше-то, раскопки проводить — не наша задача, — задумчиво заметил Кондратьев, но если вдруг зацепится за сапог серебряная подвеска, а то и — золотой слиток, придется нагнуться и подобрать его… Так ведь, Николай Петрович? — и руководитель экспедиции повернулся почему-то именно к нему, Арбенину, как будто тот только и думает о поисках клада.

— Так… именно так! — Арбенину ничего не оставалось, как только согласиться со столь странными доводами. — Видимо, вы, Павел Ильич, много ценностей видели в Германии…

— О-о-о! В музеях и на выставках! — согласился тот. — На всякого рода публичных показах! А вот так, чтобы самому ногами потоптать — не приходилось…

— Господа! Определим свои планы! Думаю, сегодня вы устали от долгой дороги в поезде… Время для дискуссий еще будет! — Старожилов на правах хозяина мягко вырулил тему разговора. — Я предлагаю один день отдохнуть, а завтра с Федором Алексеевичем осмотрите наши достопримечательности. Можно и на курганы съездить… Здесь недалеко откопали следы человека каменного века…

— Что вы, Антон Федорович! — остановил его Кондратьев. — Как это — «устали»? Мы не на курорт приехали! Так что пообедаем и двинемся… ну, хотя бы… в музей! Завтра с утра пораньше — на курганы, а уж потом приступим к изучению ландшафта… так сказать, к своим основным обязанностям. Кстати, и с курганов пробы возьмем… попутно…

На том и порешили.

Арбенин, наконец-то, попал в свой гостиничный номер, когда стрелки часов приближались к одиннадцати пополудни. Он мог этого и не узнать, если бы не взглянул на огромный круглый циферблат в холле, как раз напротив двери. Ноги гудели от непривычки — столько пришлось пройти пешком — и по залам двух музеев, и по хранилищам центральной библиотеки, потом еще заезжали в гости к одному историку… Короче, обо всем этом он напишет позже, и самым подробным образом… А пока…

Пока… Николай Петрович мучительно раздумывал о своей удивительной находке, одной интересной книжице, не столь толстой, но очень важной… Об этом сочинении он был наслышан еще лет пять назад, но как-то не пришлось подержать его в руках, может быть, и надобности не было… И вот сегодня, именно сегодня, в первый же день экспедиции, а это, конечно же, не случайно, книга попалась ему на глаза. Да-да, это именно «Шаманские изображения» того самого Александра Андреевича Спицына, о котором и упомянул ненароком известный географСтарожилов! Не зря он говорил об этом человеке с особым трепетом!

Книжицу обнаружил он в библиотеке, когда просматривал библиографический указатель по истории Пермского края. А потом… заинтересовался литературой, собранной по другим регионам. Конечно же, ее было совсем мало, а так хотелось охватить глазом как можно большее пространство, ведь после посещения Прикамья обязательно будут поездки на Южный Урал!

Благодаря такой находке ушла на второй план некоторая обида на Кондратьева за то, что тот публично принизил роль Арбенина в экспедиции, сообщив о назначении своим заместителем другого географа, Леонтия Скорожитовского. В то время как… А впрочем, что от него следовало ожидать?

«Эх, не зря эти края притягивали и раньше петербургских исследователей! — размышлял Николай Петрович. — Такая важная фигура как член археологической комиссии Петербургского археологического института господин Спицын и… бросил все, поспешил в Пермь… Для чего, спрашивается? Чтобы впитать в себя… этот дух, пропустить через… сердце! А может, даже одержимость какой-то тайной идеей, мистическим учением и… помогли ему стать научным руководителем пермских краеведов… Обычный человек никогда не соберет столько старинных вещей по селениям да деревням! И не раскопает столько курганов и погребений! А его передовая методика полевых исследований? Почему ее до сих пор применяют и называют спицынской? Нет, в этом человеке есть… тайна!».

В дверь постучали. «Странно, никого не жду, да и не хотел бы видеть именно сейчас, когда…» — подумал он, но ничего не оставалось, как только молча открыть задвижку.

— Извините меня, Николай Петрович! — в дверях стоял несколько растерянный геоморфолог Сибирцев. — Столько сегодня впечатлений, что не могу уснуть!

— Не беспокойтесь, Иван Викторович, я тоже еще, как видите, не в постели… И что же вас так взволновало? Вижу, чем-то взбудоражены не на шутку!

— Помните, когда мы заехали к историку Потапову, там зашел спор о нескольких интересных находках? О ложках! Одна с головой лося, ну, а другая — вообще… с хищной птицей, которая клюет голову лося?

— А… Когда мы были в гостях у Александра Петровича? Конечно же — помню! — Арбенин молча пододвинул своему гостю стул. — Да, действительно, мнения разделились… Одни утверждали, что эти ложки завезены из Сасанидской Персии или Византии… Другие же… А вот вы, Иван Викторович, с ними были не согласны…

— Конечно! Ложки нашли на территории Пермской губернии. Так вот, я думаю, что, может быть… они и были предметами культа местного населения… в железном веке?

Сибирцев замолчал, словно ожидая необычную реакцию со стороны Арбенина. Однако тот не произнес ни слова и лишь с еще более выраженным интересом смотрел на Ивана Викторовича. Наконец, он переспросил:

— В железном?

— Да! А что вас удивляет?

— Узнать возраст любой находки не так уж и сложно… На это есть специальные исследования… Но почему именно на этом вы заострили внимание?

— Мне кажется, Николай Петрович, что здесь не обошлось без влияния иранского и византийского мира! И я почти уверен, что предки пермских народов когда-то контактировали с иранцами…

— А-а-а, вот вы о чем? — Арбенин задумчиво посмотрел на своего позднего гостя. «Сказать ли ему о своей находке? — вертелась в голове мысль. — А может, воздержаться? Человек он для меня совершенно новый…»

— Вы знаете, Иван Викторович, в вашем утверждении что-то есть… Вот сегодня я обнаружил одну интереснейшую книжицу археолога Спицына… Называется она «Шаманские изображения»…

— Так это ее вы так долго держали в руках… в библиотеке? — воскликнул тот. — А я подумал, что-то по истории Урала…

— Это и есть история! Правда, конкретно о шаманских мотивах, которыми пронизаны рисунки на скалах, но еще больше — предметы обихода… О «зверином стиле»…

— Так и на ложках тоже звери!

— Да! Только на многих других вещах есть еще и сам шаман… Например, не выходит из головы одна ажурная бляшка… На ней — человек в шаманском головном уборе в виде головы лося. И сидит он верхом на ящере, туловище которого покрыто… рыбами. А над головой шамана летят три птицы с собачьими головами. Одни ученые считают, что ящер воплощал преисподнюю, другие — речь идет о подводном царстве… И если склониться ко второй версии, то мы увидим на этом изображении три зоны мифологического космоса! Вот вам и «железный век»!

— Как интересно! — удивлению Сибирцева не было предела. — Так вас тоже волнует этот вопрос?

— Еще как! Поэтому хотел бы найти здесь связи местных людей, а точнее, их предков, с Сасанидским Ираном! Интуиция мне подсказывает, что неспроста появились образы скифского звериного стиля. А что, если это и есть знак того, что где-то не так далеко отсюда и существовала наша общая прародина?

Иван Викторович поправил свои солидные очки, съехавшие с переносицы:

— Готов объединить усилия в этом исследовании!

— Мы, в принципе, уже в одной команде…

— Но… сейчас я говорю об особых обстоятельствах, так сказать, непредвиденных… Если что, имейте в виду — на меня можно положиться!

За окном стояла непроглядная темнота. Не было видно ни одного уличного фонаря. И только ветер слабо шелестел листвой вековых деревьев, растущих вдоль тротуара. Затем послышался его надрывный вой, словно кто-то ненароком побеспокоил задремавшего зверя. Эти звуки становились все более устрашающими, пока не превратились в раскаты грома.

— Хорошо… — полушепотом произнес Николай Петрович. — Мы с вами… в кровном союзе, не так ли?

— Да, что бы ни случилось — я с вами! — его гость тоже перешел на шепот.

— Ладно. Идите. Потом поговорим. Время уже за полночь, а утром — на курганы! Хорошо бы, если гроза утихомирится…

Оставшись один, Арбенин продолжал раздумывать: «А почему над сидящим шаманом летят три птицы с собачьими головами? Да, вот… еще… У шаманского костюма есть птицевидные привески… Для чего они? Скорее всего, эти прибамбасины не просто украшали костюм… А если эти птицы переносят покровителей людей на небо?! Ну да, конечно! Они помогают им обрести вечность! И опять же… Этот образ самый что ни на есть иранский!»

А ветер продолжал хлестать по крышам, словно проверяя их прочность, по тяжелым ветвям деревьев, безжизненно свесившимся плетьми. По стеклам потекли слезы, потом сильнее и сильнее, превращая их в зеркала, а в них застыл решающий миг, за которым и начиналась бездонная, немая вечность.

Уже засыпая под шум дождя, увидел он не то в полудреме, не то во сне птицу с распростертыми крыльями и человеческой личиной на груди — «шаманский дух», возносящий шамана на небо. А птичья головка была увенчана… собачьими ушами Симурга! И самым странным было даже не это, нет! А то, что эта птица размахивала крыльями и летела ему навстречу! Значит, она была живая?

— Что это? — спросил он, шокированный такой гротескной внешностью.

— Это самый распространенный образ шаманских изображений! — прозвучал где-то за кулисами ответ археолога Спицына. — А вы не знали?

— Стыдно не владеть такой информацией, Николай Петрович! Полагаю, что и мои труды по исследованию первобытного человека вы тоже не читали? — включился в разговор сам профессор геологии Иностранцев, которого Арбенин тоже не видел.

— Тогда вам ребус из трех голов! — рассмеялся Спицын.

В это время облик птицы стал принимать еще более фантастический вид: у нее появились три головы, а вокруг личины на груди — головы лося… Крылья птицы тоже начали превращаться в лосиные головы… И надо же, это химерическое существо, приблизившись к земле, снова взлетело в небо и… зацепилось когтем за его летний пиджак… Еще мгновение — и взлетел бы вместе с ней в небесную зону космоса… В ту самую вечность…

Но в этот момент прозвенел будильник.

Глава 10

Утро выдалось ясным, и земля быстро впитала влагу. Кое-где еще поблескивали лужи, но они были настолько мизерными… скорее, символически напоминали о ночной грозе. Наваждением казался не только проливной дождь, но и все, произошедшее этой ночью. Поэтому Арбенин легко расстался с гнетущими мыслями, как только сделал первый глоток ядреного летнего воздуха, не согретого восходящим солнцем.

Еще накануне решили позавтракать в чайной, которая занимала небольшое строение рядом с гостиницей. Удобно, что открывалась она в шесть утра, а значит, перекусив, можно выехать не позже шести тридцати. На счету была каждая минута — до кургана езды часа два, а, закончив обследование, нужно засветло вернуться домой. Поэтому Николай Петрович поспешил в чайную. Буквально следом вышел из гостиницы теперь уже «правая рука» Кондратьева — географ Скорожитовский и догнал его:

— Подождите, коллега! Как спалось?

Навряд ли он знал о полуночных посиделках Арбенина с Сибирцевым, скорее всего, произнес эту фразу чисто автоматически, соблюдая этикет. Однако тому стало немного не по себе, словно в его приоткрытую душу без разрешения заглянули и увидели потаенные желания. Причем, не первый встречный, а именно тот, кто не по правилам обогнал его на карьерной лестнице. Арбенин слегка приостановился:

— Доброе утро, Леонтий Иванович! Спасибо! Все отлично!

— А я вот взял в привычку по утром бегать! А здесь… даже и не знаю, как расценят такой поступок… Да и одному не интересно…

Николай Петрович представил, как он, облачившись в спортивный костюм, побежит спозаранку с этим ярким брюнетом, на лбу которого написано, что он именно из музея искусств и древностей. Побежит по тротуару с выдолбленными камнями, мимо вон того облезлого забора и мимо вон той кучи мусора, возле которой гуляет бродячий пес…

— Если вы по поводу моего мнения — какие проблемы? Бегайте на здоровье! Ну, а если по поводу компаньонства — увольте…

— Вот и Павел Ильич не захотел… — в интонации, с которой прозвучала эта фраза, читалось сожаление.

— Кто это обсуждает мою личность? — строгий голос Кондратьева, хоть и с шутливыми нотками, произвел на собеседников эффект неожиданности. Они на секунду остановились и замерли. Оказывается, руководитель группы приоткрыл дверь из чайной и наблюдал за ними. — Давайте, господа, побыстрее!

Подкрепившись пшенной кашей, омлетом и черным чаем, а для желающих — и кофе, исследователи вышли на улицу и остановились возле двух подвод. Груза, конечно, было и не так много, но воду и провиант пришлось взять, ведь обед предстоял в степи. Да и самый простой инвентарь — совки, скребки, лопаты, емкости для проб грунта… Как без всего этого? А что на лошадях… Для передвижения по проселочной дороге, а там, говорят, еще и по чистому полю — в самый раз. Лишь бы дождя не было, а то можно и в грязюке застрять…

— Подумал, что до поездки на курганы будет вам интересно заглянуть в одно любопытное местечко… — загадочно произнес «чичероне» Потапенко, когда они рассаживались на подводы, — не мог отказаться от жгучего желания сделать вам сюрприз…

— Какой же, Федор Алексеевич? — проявил повышенный интерес к его словам биолог Борисов.

— О-о-о, не пожалеете! Выдающийся культовый памятник раннего железного века! — публицист потирал ладони, словно готов был захлопать в них от радости. — Слышали, небось? Гляденовское костище… И главное, здесь совсем недалеко, верст десять на юг от города. Да… и я ведь захватил с собой кое-какие снимки…

Еще вчера, когда проезжали по улицам города, Арбенин обратил внимание на то, что стоит он на всхолмленной равнине. Правда, особенно рассмотреть его не довелось, так как от вокзала до Пермской гимназии было совсем недалеко, и тем более — до гостиницы. Бросились в глаза лишь несколько старинных зданий, скорее всего — имперские учреждения, да пара-тройка мостов. Насчет мостов он понял, что их может быть гораздо больше, изучив карту губернского города еще до поездки. Тогда и подумал, что здесь по многочисленным городским оврагам может протекать множество малых рек и ручьев, может, сто, а может, и все триста. Это не считая таких известных как Кама, Чусовая и Сылва.

Подводы двинулись на юг города, и оранжевое солнце, уже поднявшееся над горизонтом, наблюдало свысока за странными путешественниками. Его теплые лучи мягко согревали утренний воздух и лишь иногда слепили глаза — когда под его прямой угол не попадали ни высокие строения, ни толстые древесные стволы. На первую повозку сел публицист Потапенко, так как был единственным, кто отлично знал дорогу, не считая, конечно, возчика, сам Кондратьев, «музейный» географ Скорожитовский и практикант Сиротин. На второй оказались Арбенин, геоморфолог Сибирцев — его новый друг, биолог Борисов и еще один возчик.

Оба возчика были уже в курсе изменения маршрута и направили подводы в сторону мыса левого коренного берега Камы, к правому берегу реки Нижняя Мулянка. Дорога поднималась на возвышенность, и открывался вид на пермские красные каменные дома, особо выделяющиеся на фоне разросшихся за многие годы деревьев. Отсюда, издалека, трудно было определить, клен ли это, а, может, дуб или осина… Их зеленые раскидистые ветки сверху походили на пышные головные уборы, плотно подогнанные друг к другу природным мастером.

— Мы уже почти на Гляденовской горе! — громко произнес публицист Потапенко, так, что его слышно было на обеих подводах и повел рукой в сторону окрестностей. — Вот, видите впереди — это площадка городища… Не что иное как жертвенное место… здесь нужно оставить лошадей и пройти немного пешком…

— Я еще никогда не видел жертвенников! — признался Богдан Сиротин.

— Какие твои годы! — вставил зам Скорожитовский. — Еще все успеешь посмотреть… Радуйся, что не сидишь в душной лаборатории, а в свет вышел…

— Спасибо, Леонтий Иванович, я радуюсь…

И уже обратившись к Потапенко:

— А здесь действительно приносили в жертву… животных?

— Да, здесь археологи раскопали множество миниатюрных сосудиков для жертвенной крови. Но главное — нашли черепа… медведей и лосей, останки жеребенка…

— А людей — тоже?

— Да, Богдан, и людей, так сказать, человеческое погребение, — произнес он настолько серьезно, что невозможно было понять — насмехается или нет над пареньком.

— А сейчас здесь уж ничто не напоминает, что когда-то был жертвенник… — вздохнул тот.

— Почему же? И сейчас земля метра на полтора-два смешана с костным пеплом… И кости еще встречаются, те, что не до конца сгорели… А кое-где — и не только зажаренные, но и сырые!

Богдан шмыгнул носом, приняв последнюю фразу «чичероне» за шутку. Но тот, почувствовав это, напротив, заострил тему:

— Не шучу я, они и уплотняют земляные пласты…

И уже, обратившись ко всем:

— Смотрите, господа, очень хорошо прокаленная глиняная поверхность площадки… Скорее всего, здесь и разжигали костер. А вот эти земляные валы с трех сторон остались еще с тех времен… Правда, немного осели…

Потапенко подошел к какой-то ямке и ковырнул в ней небольшой палочкой, которую, видимо, для этих целей и подобрал по дороге.

— Столбовая ямка от деревянных идолов… Смотрю, может, что-то осталось там…

— Да-да, конечно, осталось, Федор Алексеевич, вчера барана зажаривали…. — Кондратьев подошел сзади и тоже внимательно начал разглядывать эту выемку, хоть вслух и высказал сомнение. — Так что там за фото у вас? Похвастайте!

Потапенко раскрыл простенькую серую папку, которую до этого нес под мышкой:

— Вот, полюбуйтесь, здесь несколько находок именно с этого костища…

На фото были фигурки животных, большей частью — фрагменты, с отколотой ногой или частью туловища — трудно представить, что столько веков пролежали они в земле и остались бы целехонькими. Но даже по этим кусочкам можно было легко восстановить, что именно за зверя хотел изобразить мастер.

— Это — мелкие металлические изображения животных, которых приносили в жертву вместо живых… Кстати, есть и человек… — он бросил взгляд в сторону Богдана Сиротина, высказывая тем самым свое мнение о том, что уж не столь жестоки были люди. — Вот здесь — лошадь, да, конечно, она… Это — летящая птица. А это — козел… И сколько, думаете, ему лет? — публицист сделал многозначительную паузу и завершил. — Посчитайте сами, если родился он не позже четвертого века после… Рождества Христова, но, возможно, даже и в третьем, а то и во втором… до Рождества…

Кто-то от удивления тихонько присвистнул, наверно, Богдан. Федор Алексеевич сделал вид, что не заметил:

— Самые ценные — бронзовые фигурки медведей в характерных «жертвенных» позах. Вот так выставляли убитого зверя во время «медвежьих праздников»… И вот еще что, господа… Вы читали работы Спицына о культе звериного стиля?

Арбенин с Сибирцевым молча переглянулись. Надо же, только вчера обсуждали эту тему… Но не стали ничего добавлять к рассказу известного краеведа и публициста. Другие участники экспедиции, а в это время все они вплотную стояли рядом с Потапенко и внимательно разглядывали фотоснимки, тоже молчали.

— Конечно, читали! — с опозданием произнес Кондратьев, заполнив тем самым паузу.

— Отлично! Возьмите эти снимки, Павел Ильич, пригодятся для отчета. Да, и обратите внимание, здесь есть и фото бус, железных и бронзовых наконечников стрел, наконечников копий и дротиков… Даже какой-то древней монеты, по-моему, китайской…

— А какому божеству поклонялись в те времена люди? — спросил Богдан Сиротин.

— Любой школьник тебе скажет, что верования были… языческими, так что, вполне возможно, что главным божеством была… скажем, вон та огромная ель!

— Ну и ну! — опять чуть не присвистнул практикант.

— Вы взяли пробы грунта, Павел Ильич? Отлично! Тогда продолжим путь.

От Гляденовского костища дорога шла на северо-восток, по каменистой почве, виляя между невысокими холмами и на некоторые из них поднимаясь. Но уже через несколько верст как будто бы успокоилась — глазам предстала равнина, покрытая лесом. И сразу же с востока пахнуло хвоей, словно перед Новым годом, когда в дом заносят молодые ели или хотя бы их мохнатые ветви. Справа от дороги оставался смешанный, а может быть, и чисто хвойный лес, и Арбенин повернулся к нему, чтобы рассмотреть хотя бы издалека. В это время первая подвода остановилась — видимо, такое же желание увидеть лес вблизи возникло у кого-то из пассажиров, а потом выехала с проселочной дороги на покрытую невысокой травой поляну.

— Эге-гей, господа, идите сюда! — махнул рукой в сторону «второго эшелона» Кондратьев, видимо, он и был «зачинщиком» привала. — Пять минут… не больше… Дорога еще долгая!

Ну и красота! За поляной росли несколько березок: словно девки в ситцевых платьицах водили хоровод, да так и замерли на месте. А за ними начинался живописный бор — из сосен, выстреливающих в небо высокими стволами, затянутыми в эллипсообразные коконы из пушистых игольчатых лап.

— О, какой здесь чистый и ароматный воздух! — воскликнул Арбенин, приближаясь к деревьям. — Может, потому, что бор довольно прореженный?

— Это матушка-природа его таким создала! — пояснил геоморфолог Сибирцев. — Я бывал в густых елово-пихтовых лесах, так там под навесами угрюмых великанов — полумрак и влага… Через густую хвою с трудом пробиваются лучи солнца…. поэтому такой… застоявшийся воздух… А сама обстановка настолько мрачная, не приведи, Господь, одному остаться.

Он замолчал, видимо, вспомнил какой-то курьезный, а может, и печальный случай.

— Так вы бывали в этих краях? — переспросил Арбенин.

— На самом севере губернии… — ответил тот. — И причем, очень давно, еще будучи студентом… Кстати, по лесным насаждениям легко можно определить характер почвы… Вот здесь, например, она должна быть песчаной и каменистой. И очень скудной…

— Это вы свои профессиональные качества раскрываете, господин Сибирцев? — биолог Борисов, который ушел на несколько метров вперед, поправил на переносице очки и продолжал что-то разглядывать под довольно старой сосной, кора ствола которой стала такой морщинистой, что в некоторых местах потрескалась.

— Да, я изучал науку о рельефе земной поверхности и стараюсь всегда использовать накопленные знания, — сухо ответил тот. — Но здесь, скорее, личные наблюдения…

— Понятно… — Тихон Павлович опять поправил очки — они постоянно съезжали с переносицы, потому что тот низко нагнулся, чтобы увидеть что-то очень важное у себя под ногами. «Небось, божью коровку… — подумал Арбенин. — Или кузнечика какого! Любят они охотиться за всякими букашками!»

Именно в этот момент биолог выпрямился и огляделся по сторонам. Потом обошел вокруг старой сосны и еще двух-трех ее подружек и только после этого восторженно воскликнул:

— Вот он, «ведьмин круг»! Идите сюда!

— Да что же это такое? — проворчал Сибирцев. — Вы, Тихон Павлович, ученый или… кабацкий мужик? Чертыхаетесь там… На муравейник наступили?

— Не угадали, уважаемый… Да идите же… ко мне!!! — довольно громкий голос переходил уже в крик.

Вокруг древнего дерева и еще трех сосен помоложе словно кто-то нарисовал ровный правильный круг из рыжиков. И был он диаметром метров пяти, а то и семи. Конечно, бросалось в глаза, что такая композиция не могла быть создана искусственно: кому это нужно — рисовать на траве круг, а потом, по этой линии, закапывать в землю ножки грибов одного и того же вида! Но ведь появиться этому кругу самому — такая идея казалась еще более фантастической! Ярко-оранжевые, переходящие в медно-красные тона, грибы на крепких ножках и с плоскими круглыми шляпками, а некоторые — и со сдавленными, особенно выделялись на ярко-зеленой луговой траве. Точнее, эта трава была такой насыщенной по цвету только снаружи окружности, внутри же ее она немного пожухла, как будто выгорела. Словно гномики с факелами побегали там и так подпалили растительность, что в некоторых местах появились плешины!

— Смотрите, это и есть «ведьмин круг»! — биолог Борисов не на шутку разволновался. — Столько слышал о таком чуде, столько читал, а вот вижу — впервые! Подождите! Так для рыжиков еще не наступила пора! Я точно знаю, что они зреют в августе! Ну, а если в июле, то… в конце… Откуда такая скороспелость?

Биолог усиленно жестикулировал, отчего его сухая фигура начала напоминать пугало огородное, заколыхавшееся под резкими порывами ветра. Почему-то именно такая ассоциация и появилась в сознании Арбенина, когда он увидел эти отрывистые движения Тихона Павловича. «Глупо! — подумал он. — Очень глупо…»

— «Ведьмин круг»? Странное название… — пробормотал Сибирцев. — Как будто и вправду дело рук нечисти…

И уже после маленькой паузы, как бы размышляя вслух:

— А если гриб сорвать? Он не ядовитый? А может, заколдованный?

— Конечно, заколдованный! — шутливо произнес Арбенин, который тоже подошел к рыжиковому кругу и внимательно его разглядывал. — Вот зажарите его — и попадете под особое влияние лесных духов. И как повезет: может, наградят они каким кладом, а может, и оставят навечно в своих владениях…

— Да что вы, Николай Петрович, типун вам на язык! Оставят навечно… Тоже сказали!

— Шучу я, шучу!

Сибирцев, на всякий случай, отступил от круга, тем более что со стороны поляны послышались приглушенные крики: «Ау! Господа! Поезд номер один отправляется с перрона…»

— Поехали! Кондратьев зовет! — голос биолога Борисова вернул всех в реальный мир.

— И все-таки непонятно, кто здесь важнее — ведьма или лесные духи?… — эти слова Сибирцев произнес настолько тихо, что его услышал только стоявший рядом Арбенин. Но тот тоже не мог ответить на этот вопрос, поэтому оставил его без внимания. Хотя про себя подумал: «Нужно будет поговорить с Борисовым! Явно, он что-то знает…»

Глава 11

До «конечной станции» — кургана близ маленькой деревеньки с чудесным названием Ельники доехали без приключений. Это местечко находилось за рекой Чусовой, на востоке от проселка, окруженное слева — холмами, а справа — хвойным лесом. Начинался он с лощины, где почва была более каменистой, а потом переходил в открытую равнину, отчего напоминал гигантский стол, застеленный темно-зеленой бархатной скатертью. Это если смотреть оттуда, с холма… А если в самом лесу… Интересно, что когда стоишь под деревом с запрокинутой головой — почти не видно неба, лохматые ветви елей загораживают его. И кажется, что все они одной высоты. Но это ведь не так! Одни деревья взрослеют, другие — только нарождаются…

Подводы оставили в подлеске, в тени — пусть лошади отдохнут как следует без привязи, под присмотром возчих. О настоящем привале и речи не могло быть, прохлаждаться в палатках — дело туристов, а не научных работников.

— Вот здесь очень удобно брать пробы грунта, видите, пласты земли как ножом срезаны, будто торт слоеный… — публицист Потапенко нежно провел рукой по крутому склону холма, словно погладил его. — Уж несколько лет, как здесь покопались археологи, может, поэтому восточный склон стал более крутым, чем другие… А может, ветер-проказник набедокурил…

— Действительно, здесь даже проглядываются совершенно разные по структуре слои почвы… — Кондратьев быстро подхватил тему. — Леонтий Иванович, возьмите, пожалуйста, здесь пробы!

— Да, я уже начал… Вот здесь какой-то камень с желтыми прожилками, даже скребок не берет… — его зам Скорожитовский сосредоточенно пытался набрать хоть немного из этого самого «слоеного пирога».

— Как вы думаете, Федор Алексеевич, — обратился Кондратьев к местному публицисту, — возраст этого рельефа очень древний? Если судить, конечно, по тем находкам, что откопали археологи. Навряд ли они занимались анализом почвы…

— Вы ведь видели в музее все предметы, Павел Ильич… Помните рубящие орудия, так называемые чоппинги? Так вот это отсюда! Примитивные, конечно, сделаны из галек кварцита… но все же… Они как раз и свидетельствуют, что здесь жили люди триста тысяч лет назад!

— Да, видел, и все же верится с трудом, что еще в эпоху палеолита в этих краях ступала нога человека! Насколько помню, природные условия были не самыми благоприятными…

— Это в позднем палеолите климат начал меняться! — осторожно высказался Арбенин. — А в раннем был вполне пригодным… И с потеплением даже появилась в тундро-степи пыльца дуба, липы, вяза, граба… Может, и других деревьев…

— Да-да, конечно! А с похолоданием — трав, березы, сосны, ели… — Кондратьев с легкостью поддержал своего коллегу. — Видимо, потому и слои почвы отличаются, что климат менялся… И не один раз.

— Когда в музее я проходил мимо вас, Павел Ильич, вы разглядывали кости древнего трогонтериевого слона. Помните, в центральном зале? — продолжал рассуждать Потапенко. — Так вот, эти кости — тоже найдены в этом кургане!

— Да что вы говорите?

— Да-да! Именно в этом! Вот вам и доказательство наличия ранних стоянок человека! Да, и кстати… вы ведь не будете возражать, что уже после трогонтериевого слона появились мамонты и шерстистые носороги? А еще позже — северные олени, бизоны, сайгаки, наконец, лошади?

— Конечно, не буду, Федор Алексеевич, — Кондратьев смиренно сложил руки лодочкой, словно уже собирался давать клятву.

— Эх, откопать бы скелет такого слона! — задумчиво произнес Арбенин.

— Если где-то найдены кости, то, думаю, и до скелета недалеко! — оптимистически ответил Потапенко. — Не мы — так наши потомки раскопают, вот вспомните мое слово!

— Федор Алексеевич, — Арбенин так не хотел менять тему, — а вы ничего не сказали о таком необычном животном эпохи палеолита как… тигролев. Водился ли этот зверь здесь?

— Конечно! Как и пещерный медведь… Или вы в этом сомневаетесь?

Незаметно за разговором, Потапов, Кондратьев и Арбенин медленно двигались вокруг холма. И вот, почти обогнув его, когда уже приближались к южной стороне, довольно пологой, в отличие от восточной, услышали возглас биолога Борисова:

— Господа, смотрите, что я нашел!

«Опять «ведьмины круги»? — промелькнуло в голове у Арбенина. — Вечно он на что-то натыкается…»

Когда они втроем подошли к биологу, возле него уже собралась вся группа. Окружив Тихона Павловича, они внимательно разглядывали что-то очень маленькое, лежавшее на его ладони.

— Покажите же, что там у вас? — Павел Ильич слегка раздвинул круг, взяв под локоток практиканта Сиротина. — Богдан, дай пройти!

— Вот, смотрите, камешек вывалился, когда я скребком работал… Прямо от затвердевшего слоя почвы…

На его ладони лежал размером с ноготок нежно-зеленый камешек, и когда на него попадали лучи полуденного солнца, его шелковистый зеленый цвет казался нежно-голубым.

— Красивый! — выдохнул Павел Ильич.

— Явно драгоценный! Смотрите, как играют блики! А еще… он излучает какое-то тепло! А если и обработать, то тогда цены нет! — продолжал рекламировать свою находку биолог.

— Нет, не похоже, что драгоценный! — сделал заключение Скорожитовский, «правая рука» Кондратьева.

— Неужели это… — начал Арбенин, но потом передумал высказывать свою мысль.

— Нет уж, говорите, Николай Петрович, — зацепился за его фразу Леонтий Иванович. — Я вот, например, думаю, что этот камень не драгоценный, потому что у моей Натальи есть несколько украшений с топазом и аквамарином, и они более прозрачные… А этот — матовый… Так вы где-то видели такой камень?

— Да! В… минералогическом кабинете нашего университета…

— Неужели? — в голосе пермского публициста Потапенко появилось крайнее удивление. — Да, я наслышан о том, что у вас очень богатая коллекция камней… И что же, как он называется?

— Если не ошибаюсь, конечно, это… амазонит… Полудрагоценный поделочный камень. Из него делают самые разные ювелирные изделия — бусы, подвески, серьги, брошки… А еще — шкатулки, табакерки, вазы…

— Вы так прозаически говорите, Николай Петрович, — вставил реплику в паузу биолог Борисов. — Но, чувствую, знаете нечто такое…

— Какое? — переспросил Арбенин.

— Такое… мистическое… Почему камень назвали амазонитом, а? Его явно носили амазонки! Думаю, вы не просто так заглянули перед экспедицией в минералогический кабинет… Наверно, почитали какую-то литературу обо всех экспонатах? Или хотя бы о тех, которые… ну… очень интересны… — Тихон Павлович сделал заговорщическое лицо. А в его глазах светилось явное желание поднять как можно выше статус своей находки.

— Насчет легендарных амазонок есть расхожие версии…

— А лично вы склоняетесь к какой-нибудь? — не унимался любитель всего таинственного Борисов.

— Конечно! У каждого человека, тем более — ученого, должна быть своя точка зрения. Так вот, очень интересно, что амазонит обнаружили при раскопках скифских курганов от Нижнего Дона до Южного Приуралья… Получается, что именно там, где, по преданию, и жили амазонки…

— Откуда вы об этом узнали? Читали труды Геродота? Или же Птолемея? Или Плиния? — пермский публицист Потапенко явно владел этим вопросом не хуже. — Ну же, не скрывайте от нас такую интересную информацию, Николай Петрович!

— Хорошо-хорошо, Федор Алексеевич! Согласно преданьям, амазонки, отправляясь на битву, украшали себя именно зелеными камешками… Об этом говорится в легендах, не я это придумал… Поэтому, думаю, и зеленому минералу дали такое название. Хотя… он ведь и не совсем зеленый…

— А я считаю, что амазонский камень был еще и раньше, до амазонок… — задумчиво добавил пермский публицист.

Арбенин молчал. Он окинул взглядом участников экспедиции и словно чего-то ждал. Кондратьев и Потапенко стояли рядом с ним и напротив биолога Борисова — центральной фигуры круга, за его спиной — геоморфолог Сибирцев, чуть дальше — практикант Сиротин, как его отодвинули, так и отошел в сторонку. «Правая рука» Скорожитовский присел на гладкий камень аккурат справа Кондратьева, надо же, такое совпадение! Солнце уже прошло более половины дуги, и площадка возле склона холма оказалась в тени. Слабый ветерок шелестел листвой деревьев, стоящих поодаль, словно перелистывал страницы древней книги. Мол, читайте и цените древние сказы, ну, а сила воображения никогда не покинет тех, кто попытается сделать устный пересказ истории, ставшей легендой.

— Вы, Федор Алексеевич, видимо, имеете в виду находки этого камня во время археологических раскопок? — после затянувшейся паузы, наконец, произнес Арбенин.

— Да, читал в журналах…

— Вы правы! На самом деле бусы, ритуальные амулеты, серьги и перстни из амазонита в серебряной оправе обнаружили в Египте… в гробнице Тутанхамона…

— Да что вы говорите! Вот вам и «поделочный камешек»! Так это наидревнейший самоцвет! — биолог Борисов не мог сдержать эмоций и крепко зажал свою находку в ладони.

— Только, скорее всего, в те времена называли камень по-другому, — закончил свою мысль Арбенин.

— Да, все это — пока лишь догадки, — заметил Кондратьев и на правах руководителя группы обратился к биологу Борисову:

— Тихон Павлович, давайте сюда ваш минерал, отдадим на экспертизу пермским… специалистам, а потом уж будем решать, что с ним делать дальше. Да, кстати, давно пора и пообедать… Подкрепимся как следует, затем закончим осмотр кургана и через пару часов двинемся в Дивную.

Весь день Арбенина не покидала мысль: «Почему месторождения амазонита, первые в Российской империи, нашли именно на Урале? Почему не в Курской или Ярославской губерниях? Или даже… в Московской?» На этот вопрос ответа пока не было. «Есть здесь какая-то неотвязно-манящая тайна! — рассуждал он. — И может быть, разгадать ее как раз и помогут пробы местного грунта и заключение специалистов по минералу! А если соберем сведения о возрасте ландшафта, то и сможем узнать, когда же здесь появились первые поселения людей».

Больше на кургане не было ничего примечательного. Разве что с северной стороны холма, к которому почти вплотную подступал подлесок, на несколько мгновений показалась куница. Серый зверек с острой мордочкой и короткими ушами, словно разделенными на две части, грациозно пробежал на глазах всей группы и спрятался за выступом. Его стройное тело с длиннющим хвостом еще раз показалось буквально на доли секунды и снова исчезло. А затем послышалось воркование… Кто его издавал — куница-мама или же ее детеныши — так и осталось загадкой.

Дорога домой показалась совсем короткой. Немного уставшие, но с полным багажом впечатлений, участники экспедиции больше молчали, раздумывая над тем, что довелось увидеть. И только иногда перебрасывались мнениями.

— Не ожидал, что в этих местах так много курганных могильников и погребений! Помните, Потапенко назвал трехзначное число? — размышлял вслух геоморфолог Сибирцев. — И каждый холм может поведать свою историю…

— Да, неплохо бы отыскать самый древний! — поддержал его Арбенин. — Интуиция мне подсказывает, что где-то здесь и кроется та самая тайна…

Он словно побоялся произнести самые важные слова вслух, чтобы не сглазить, и добавил несколько размыто:

— Тайна, которая и подтолкнула нас к этой экспедиции…

Когда проезжали мимо соснового бора с «ведьминым кругом», в груди у Арбенина что-то кольнуло. «Глупости, какие предрассудки!» — подумал он, но невольно прислушался. Лес молчал, разве только ветер пробегал волнами по его листве. И только дятел продолжал свое любимое дело: «Стук-стук по жукам-короедам и прочим паразитам». Кто еще позаботится лучше него о здоровье этих вечнозеленых красавиц с длинными пальцами-иглами, украшенными кольцами-шишками?

А вечером Николай Петрович опять долго не мог уснуть: перевозбуждение от избытка информации и впечатлений сделало свое дело. Он порой даже прислушивался к звукам шагов — не постучится ли в дверь Сибирцев? И хотел, чтобы постучался. Но тот, видимо, утомившись с дороги, давно уже спал сном младенца. «Да, очень странно, что вот так, запросто, сковырнули не какой-то там камешек, а именно амазонит… — рассуждал он. — Что это? Совпадение? Или знак свыше? Да, кстати… а ведь об этих амазонках упоминается еще в «Повести временных лет»… С другой стороны, может быть, и нет никакой связи между самоцветом и амазонками?»

Наконец, сон начал склеивать веки. Арбенин будто провалился в пропасть, в какое-то пространство, наполненное полумраком. И там… навстречу ему… ехала, обуздав лихого скакуна, молодая женщина довольно воинственного вида. В кожаном корсете, подчеркивающем невысокую грудь, в накинутом на плечи плаще, который мягко ниспадал, едва прикрывая колени. Была какая-то мужественность натуры, однако, не вступающая в противоречие с тонким профилем, напротив, гармонирующая с ним. Но главное, что бросалось в глаза — украшения из ярко-зеленого матового камня. Кулон на короткой кожаной подвеске напоминал модный ныне в Санкт-Петербурге эсклаваж — жемчужину на бархатной ленте, а на безымянном пальце руки, которая натягивала… тетиву лука, светился «зеленый глаз» перстня.

«Неужели тот самый амазонит? — первой была именно эта мысль, и только второй: — Да она же целится в меня!»

Притормозив, всадница остановила коня и посмотрела свысока на одинокого путника.

— Кто ты? — не выдержал он ее пристального взгляда. — Я где-то видел эти кофейные глаза!

— Как же ты так быстро забываешь своих возлюбленных! Я — Вера Арзамасцева!

— Верочка? Не может быть! Ведь ты… не из античного мира! Это папа твой… спец по величественной… Византии, а ты-то — персиянка!

— Ошибаешься, Николя, все мы одной крови… А тот, кто забывает о кровном родстве, кровью и поплатится!

— Неужели ты… выпустишь в меня стрелу?

— А почему бы и нет! — расхохоталась она.

И вместе с этим хохотом словно кастрюли загремели на кухне, или, на худой конец, алюминиевые чашки. Арбенин с трудом открыл глаза и увидел… противно дребезжащий… будильник.

Глава 12

Наутро ужасно раскалывалась голова. Он отлично понимал, что не выспался, но на душе еще было и скверно от предчувствия странной информации, которая где-то назревала, но уже претендовала на то, чтобы стать сенсацией. И была она настолько фатальной, что казалось невозможным даже думать о том, чтобы избежать ее удара. Приближение рока в последние дни ощущал Арбенин довольно часто, и особенно, если оставался один. Вот почему день, объявленный с вечера «творческим», когда можно было уединиться и подумать о музейных экспонатах, о своих находках и наблюдениях, почитать литературу по исследуемым темам, изложить в письменном виде свое мнение, попросту — написать отчет, — решил он начать с визита к Сибирцеву.

Тот встретил его с распростертыми объятиями, словно ждал ответного шага:

— Как хорошо, что вы заглянули, Николай Петрович, а я вот подумал, не зайти ли к вам… да, может, еще отдыхаете с утра, вчера день был очень напряженный…

Арбенин пожимал его мягкую теплую ладонь и думал: «Вчера он весь день оставался в тени… Что это — скромность или апатия? А может, леность? Вроде бы не скажешь… тогда, у меня, был и энергичным, и искренним… Значит, что-то мешает раскрываться сполна в коллективе…» А вслух произнес:

— Как видите, не привык спать подолгу! Надо бы успеть многое сделать сегодня…

— Да что ж мы стоим, проходите в комнату… присаживайтесь… за стол…

Они расположились за небольшим круглым столиком, вплотную придвинутом к окну, за которым открывался вид к парадному подъезду.

— И как вам, Николай Петрович, экспедиция? — начал Сибирцев.

— Неплохо… неплохо… Хотя… такое начало мало чем походит на настоящую экспедицию. А впрочем, все ведь еще впереди… Пока мы, так сказать, только настраиваемся…

— Пожалуй, именно так. Я вот не дождусь, когда с вещмешком за плечами двинем… в горы… или к реке… Пока стоит погода! А мы все… рассуждаем…

— Ознакомительные лекции тоже нужны, уважаемый Иван Викторович! Согласитесь, что в музеях вы почерпнули информации немало! Да и вчерашняя поездка… неизвестно еще, какой даст результат. Может, полный… фурор!

— Да, конечно… особенно этот… амазонит…

— А что еще было примечательного? Больше и ничего!

— Как «ничего»! А «ведьмин круг»!

— Ну уж… О нем забудьте!

— Как это? — Сибирцев провел рукой по лбу, словно снимая завесу, возникшую перед его сознанием.

— А может, в этом мистическом случае тоже кроется вековая тайна?

— Конечно, кроется, но совсем другого рода, уважаемый Иван Викторович!

— Вы знаете разгадку? Так не тяните же… Поделитесь! И откуда ж вы получили информацию?

— От моей маменьки, Софьи Павловны… Она, кстати, потомственная дворянка, но последние годы перед замужеством семья… не сказать, что бедствовала, но…

— Стала жить скромнее, — подсказал Сибирцев.

— Да, именно так. И жила не в Санкт-Петербурге, а в Москве, и восточнее, верст на сорок от города, находилось небольшое имение. Впрочем, оно и сегодня есть… Красота тех лесов… неописуема! Представьте только, что растут и дуб, и… клен… А когда цветет липа — это просто чудо! И столько там ягод: и черника, и малина, и брусника, и костяника… А земляника! О-о-о! — Арбенин закрыл глаза, представив, как от маленького бидончика с такими мелкими и вроде бы неказистыми на вид плодами витает удивительно терпкий и в то же время тонкий, даже изысканный, ни с чем не сравнимый аромат. А может быть, он по-особенному воспринимается не всеми?

— А грибы? Вы хотели сказать о них? — вернул его на землю Сибирцев.

— Грибы — отдельная тема. Начиная с весенних сморчков и вплоть до белого…

— Понятно! Видимо, там тоже есть «ведьмин круг»?

— Угадали! И маменька мне о них рассказывала… еще в детстве, правда, поэтому и не сразу вспомнил….

— И что же? Какие поверья?

— Поверья, конечно, есть… Как без этого? Подмосковные крестьяне считают, что там, где совершают ведьмы заклинания, и возникают вот такие круги из маслят, подберезовиков и даже… мухоморов… А в других местах… деревенские жители уверены, что под такими кругами спрятаны несметные сокровища, и чтобы расколдовать их, нужно найти плакун-траву — «всем травам мать», встать лицом к востоку и помолиться молитвой-заговором.

— Думаю, вы, Николай Петрович, не верите в это, если вот так спокойно, без эмоций, рассказываете о таком чуде!

— Да, не верю! Потому что ученые уже доказали, что такие грибные круги возникают на геомагнитных разломах, там, где неблагоприятная информация…

— Вот-вот! А почему там «неблагоприятная информация»? Что они говорят на этот счет?

— Скорее, ничего не говорят! Они просто… констатируют сам механизм появления «ведьминого круга». А возникает он всего от одной грибной споры! Представьте, что бросили в тихую заводь камень и пошли вокруг него круги… Вот и эта спора попала в тихое местечко и начала разрастаться, внутренние нити быстро истощили почву, там даже плешины появились, а наружные пошли в стороны, «распоясались»… И растет такой круг, то есть, сама грибница, в год сантиметров на десять, а то и на пятьдесят… Вот и подсчитайте… Возраст грибницы может быть и пятьсот лет… и тысяча пятьсот…

Арбенин замолчал и задумчиво посмотрел в окно. Там из гостиницы выходил Павел Кондратьев. «Куда это он с утра? В чайную? Время завтрака уже вышло. Нет… Скорее всего, к местному географу Старожилову, за консультацией…»

— Николай Петрович, так что… дальше? — вернул его к разговору Сибирцев.

— Моя маменька, Софья Павловна, видела не один «ведьмин круг»… И — ничего! Не испугалась! Даже грибы с них брала! В Мещёрской низменности такие места есть и сейчас… Так что отбросьте, коллега, предрассудки!

— А насчет «негативной информации»? А-а-а, так я и знал! Эта тема пока еще недостаточно изучена! В геоморфологии тоже есть «белые пятна», не так ли? Да что вы там увидели в окне, Николай Петрович? Глаз не спускаете!

— Кондратьев уже прошел туда-сюда два раза… И что ему не сидится?

— Вот такой он… энергичный!

— Нет, здесь что-то не так… Сегодня он какой-то… суетливый. Вроде обеспокоен чем-то…

В дверь постучали.

— Да-да, войдите! — В голосе Сибирцева чувствовалось некоторое удивление. Он никого не ждал, а горничную предупредил, чтобы не беспокоила.

В дверях стоял худощавый Богдан Сиротин. Его пышная русая шевелюра была взлохмачена — видно, сильно спешил:

— Господа, Павел Ильич приглашает всех к себе! Да… и срочно!

— А нельзя ли попозже? — несмело задал вопрос Сибирцев, явно расстроенный тем, что придется прервать столь интересный разговор.

— Нет! Сказал, что нельзя!

— Хорошо, Богдан, мы уже идем! — Арбенин хотел быть спокойным, но внутри что-то напряглось. Он не любил менять планы, а там, скорее всего, речь пойдет именно об этом.

Через несколько минут он сидел на мягком полосатом диване между биологом Борисовым и геоморфологом Сибирцевым. Одно кресло занимал Леонтий Скорожитовский, другое — сам Кондратьев, остальная компания, а это Богдан Сиротин, расположилась на стульях.

— Что-то случилось? — заискивающим тоном тихонько спросил Леонтий Иванович. Скорее всего, Кондратьев пока ни с кем не обсуждал тему предстоящего разговора, даже со своим замом.

— Случилось! И чрезвычайная неприятность! — Павел Ильич сделал глоток воды из стакана, который держал в руке, скорее всего — вместо успокоительного.

— К нам едет ревизор! — выдал полушепотом шутку биолог Борисов.

— Т-с-с, — дернул его за рукав Арбенин.

— Так вот… Неприятность — это даже мягко сказано! Чрезвычайное происшествие — будет лучше! Катастрофа, одним словом…

Стояла тишина. И только где-то за стеклом жужжала муха. А может быть, и застряла между двойными рамами.

— Короче, не буду ходить вокруг да около. Из моей комнаты пропал… амазонит!

— Как!? — пришел в ужас биолог Борисов. Он первым выдохнул этот вопрос, потому что испытал сильнейшее волнение в связи с такой находкой, которую мог сравнить разве что с крупным выигрышем в лотерею, что бывает один раз в жизни, да и то не у всех… И как пережить теперь потерю этой находки? Такое потрясение!

— Как!? — еще раз прорычал он и закрыл ладонями лицо, словно испугавшись осуждения коллег за столь выраженные эмоции.

— Не может быть! — вставил фразу в появившуюся паузу географ Скорожитовский. Как «правая рука», он должен был, нет, обязан был что-то сказать.

— Но это так! — убедительности в словах Кондратьева было столько, что никто уже не мог сомневаться в сказанном. — И я думаю обратиться с заявлением в полицию…

— Подождите, господа… — несмело начал Арбенин, — ведь еще не было установлено, что найденный камень представляет вообще какую-то ценность! А если это даже и… не амазонит? Будут ли в полиции рассматривать такое обращение? Если бы бриллиант пропал…

— А вас, Николай Петрович, попрошу мне не перечить! Дело не только в фактической стоимости камешка! Это ведь — ра-ри-тет, и он представляет историческую и художественную ценность. Кстати, именно вы… владели информацией об амазонском камне, не так ли? А значит, и можете быть заинтересованы в его пропаже…

— Да что вы говорите, Павел Ильич! — после моего рассказа все знали эту информацию! А многие, думаю, владели ей и до этого, только… молчали.

— Н-да-а, — Кондратьев, однако, задумался не об этом, — если полиция возбудит уголовное дело, то придется задержаться с выездом… дальше по маршруту, да и что скажут в Санкт-Петербурге? Наша репутация будет запятнана! Может, и вообще экспедицию закроют…

— И что же нам тогда делать? — этот вопрос Скорожитовского повис в воздухе зловещим вопросительным знаком.

— Во-первых, надо подумать, кому нужно было красть камень… — голос биолога Борисова дрожал. — Чужим или своим?

— Вот-вот, Иван Викторович, — зацепился за его высказывание Кондратьев, — вы очень правильно поставили вопрос. И если никто, кроме участников экспедиции, не знал об этом… Вывод один!

— Камень очень маленький… Его можно спрятать… — вступил в разговор геоморфолог Сибирцев.

— Не скажите! Прошло очень мало времени… И никто, думаю, еще не выходил из гостиницы… — голос Кондратьева был металлическим, напряженным.

— Вы выходили, — тихо заметил Арбенин.

— Да, выходил… Чтобы спрятать камень, а потом вас сюда пригласить и… потешаться… Думайте, прежде чем говорите!

Опять зажужжала муха. Видно, слишком тяжелой оказалась тишина.

— Короче, я предлагаю провести расследование самим, а для этого… проверить личные вещи каждого. Это лучше, чем обращение в полицию.

Да, руководитель экспедиции был зол не на шутку!

За всех ответила муха. Она опять зажужжала.

— Никому не расходиться! — скомандовал Кондратьев. — Идем все вместе в каждую комнату.

Нет нужды долго рассказывать о том, как честная компания шла гуськом с этажа на этаж, заходила в номера и наблюдала, как его хозяин высыпает содержимое вещмешка и саквояжей. Богдану Сиротину вменялось в обязанности открывать на общее обозрение дверцы шкафов и тумбочек. Главное в этом деле — результат, а он не заставил себя долго ждать: в тумбочке Арбенина, слегка прикрытый салфеткой, лежал этот злосчастный минерал.

— Ну вот, так я и думал… — произнес Павел Ильич и вонзил свой взгляд в географа-ландшафтника. Его многозначительная пауза говорила гораздо больше, чем самые грубые или оскорбительные слова.

— Это… — это… — задыхающийся от шока Арбенин не мог говорить.

— Да, это и есть тот камень… Амазонит или нет — уже не важно…

— Но… подождите! — громко начал геоморфолог Сибирцев. — Зачем ему красть камень?

— Вот и я думаю, зачем? — вопросом на вопрос ответил Кондратьев. — Впрочем, теперь уж не нам узнавать об этом.

— Вы хотите сказать, Павел Ильич, что этим вопросом все же займется полиция? — уточнил его зам Скорожитовский.

— Конечно!

— Нет, нет… — бормотал Арбенин, а перед его глазами проплывали картинки из снов. Вот испачканы красным вином белые парадные брюки… Неважно, что это было еще до экспедиции, главное — сохранилось в памяти… И Кондратьев же говорил об испачканной репутации… Вот пытается поднять его в небо некое химерическое существо, зацепившись когтем за пиджак… В какую бездну он собирался его унести? А вот целится из лука амазонка в украшениях точно из таких камней… И ведь не просто целится, а угрожает кровной местью!

— Николай Петрович все утро был у меня… — начал защищать его Сибирцев. — Да и вообще… это какое-то недоразумение…

— Лично вы, как и все члены экспедиции, тоже видели, что камень найден среди вещей Арбенина. О чем можно здесь спорить?

— Ладно… — после некоторой паузы добавил он. — Факт кражи зафиксирован, и с ним нужно согласиться… Однако… предмет кражи найден… Так что… Предлагаю пока не выносить из избы мусор, а позже… мы с Николай Петровичем поговорим, может быть, и найдем… консенсус…

Глава 13

Ночь была черной. И не потому, что черной как смоль, хотя и это имело место, а потому, что создавала безрадостное, мрачное настроение. В такой катастрофической атмосфере разве что черная сила чувствует себя превосходно! Арбенин же не дружил со злыми духами, не знал черных заклинаний, да и вообще не владел никакими колдовскими способностями. Поэтому не мог противостоять удару судьбы — тяжелому камню, свалившемуся на его голову.

Ночь была липкой. Она склеивала веки не сладким душистым медом, а противным клейстером, который невозможно ни смыть чистой водой, ни вытравить самым сильным растворителем. Склеивала с такой настойчивостью, с таким упорством, что оставалось только безропотно подчиняться… Но уснуть было невозможно — шоковая эйфория заполонила мозг и держала его в высочайшем напряжении. Казалось, вот сейчас лопнет натянутая струна и сердце бабахнет подобно выстрелу артиллерийского орудия.

«Кто меня подставляет? — металась загнанным зверем мысль. — И для чего?»

Оба вопроса оставались риторическими.

«Если это Кондратьев, то есть ли смысл ему так искусно играть? Тем более, что между нами все оговорено. Ну, а если не он… Кому я еще перешел дорогу?»

За окном завывал ветер. Не так, как перед дождем или бурей. Он словно варвар, неудовлетворенный своей добычей, неистово бился о старую кровлю, стучал по ставням и натужно издавал звуки, напоминающие скрежет металла по стеклу. Он не хотел сдаваться, даже будучи поверженным, и продолжал беспощадно хлестать сильными крыльями все, что попадется на своем пути.

Представлялось, что этой затянувшейся черной бездне не будет конца и края и она станет началом тяжелой вечности, которая накроет с головой и упрячет где-то там, «у черта на куличках», где никто и никогда не найдет. И поэтому… особенно странным показалось вовремя наступившее… утро, с привычными запахами — печеного хлеба и жареного кофе из чайной, звуками — цоканьем копыт по каменной мостовой и криками возчика, зазывающего постояльцев гостиницы.

Кто-то тихонько постучался:

— Николай Петрович, откройте… — голос практиканта Сиротина, реального человека и, более того, участника экспедиции, возвращал Арбенина на грешную землю, на которую он уже и не думал попасть.

Пока шел до двери, чтобы открыть задвижку, промелькнула мысль: «А было ли все это со мной или просто приснилось?»

— Что случилось, Богдан?

— Павел Ильич вызывает!

— Хорошо! Сейчас оденусь и спущусь.

Застежка на летних туфлях выскальзывала из рук, но не от волнения, а от хронической усталости — единственного результата бессонной черной ночи. А вот тяжести на душе уже не было, словно хищный ветер вымел весь негатив. «Боже, да что же это? — думал он, затягивая застежку. — Вчера я так переволновался… Преступления не совершил, никого не обидел, а с чувством вины… всю ночь промучился… Так нельзя! Нельзя жить… иллюзиями!»

О некоторых событиях, которые произошли в тот день и в последующие двое суток, скорее всего, я расскажу позже — всему свое время, а сейчас — о самых узловых, о тех, которые стали местом пересечения новых дорог, открывшихся перед участниками экспедиции. И предысторией этого стало предложение местного публициста Федора Алексеевича Потапенко прервать изучение окрестностей Перми и выехать к нему на родину — в Чердынь.

Уездный город встретил их неброской первозданной красотой старинных зданий, в первую очередь деревянных, а потом уже — каменных, и церквей, возвышающихся на высоких мысах знаменитой Колвы. В этой красоте, как в лике северной княжны, одновременно уживались и величие, и холодность, надменность. Чувствовалась близость гор, от которых тянет холодом, угрюмой тоской и непостижимостью вечности. Однако, до Уральского хребта было довольно далековато, а вот на Полюдов камень, в сторону поселка Вижаиха (от автора: ныне город Красновишерск) открывался панорамный вид. Долина, заросшая лесом, простиралась почти до горизонта и упиралась в гору, закрывающую этот горизонт невысокими горбами. И был этот Полюдов камень почти всегда в дымке, словно припудренный, с налетом какой-то тайны, особенно после дождя и в утреннем тумане.

— Ну, как вам наши места? Чувствуете, какой пьянящий воздух? — публицист Потапенко готов был потирать ладони от удовольствия. — Вот, это и есть наш Полюдов камень! Его вершина, если разглядеть вблизи, тоже заросла лесом… словно затянута в зеленый меховой чехол… И лишь острые скальные выходы… остаются «лысыми».

На краю небольшой возвышенности, откуда хорошо просматривались и улицы Чердыни, и, правда, частично, окрестности города, стояли все участники экспедиции без исключения, в том числе — и Арбенин.

— Федор Алексеевич, вы так поэтически рассказываете… — не сдержался Богдан Сиротин. — А почему называете гору камнем?

— Поэтически, потому что с любовью… Я ведь очень много публикаций уже сделал по родному краю. А что камень… Исстари так повелось… И никто не нарушает традиций! Кстати, насчет «исстари»… Места эти славятся не только девственной красотой, но и легендарным прошлым. Знаете, сколько легенд ходит об этом древнем кряже?

— Что-то вроде читали… — вставил свое слово биолог Борисов.

— Так вот… — словно не заметил его реплики Потапенко, — жил когда-то на заставе богатырь по имени Полюд… Был он не только силен, но и смел… А прославился навечно, положив свою голову за родную землю. Увидел он однажды, что подбирается рать несметная с востока… и идет прямо на Чердынь. Без промедления успел добежать до заставы и предупредить о нападении, а сам… вернулся назад и начал неравную борьбу. Долго бился с вогуло-татарскими захватчиками из… Сибирского ханства князя Кихека, пока не положил свою жизнь на этом поле брани… А в это время его земляки успели укрепить свои позиции и подготовиться к осаде…

— Красивая легенда… — полушепотом произнес Богдан, словно боясь разбудить крепкий сон великана.

— И знаете, ведь даже след великана остался!

— Как? — удивился Богдан.

— А вот так! До сих пор сохранилось углубление в камне, очень напоминающее отпечаток гигантской стопы! И называют его «след великана». Это одна из достопримечательностей этих мест. Хотите посмотреть?

— Конечно! — практикант Сиротин не отходил от местного публициста.

— Так что — легенда это или быль…… — глубоко вздохнул публицист. — И таких сказов — много! Есть о том, как два друга, богатыри Полюд и Ветлан, полюбили красавицу Вишеру и решили сразиться за нее. Пять дней и ночей бросали друг в друга… камни, пока сами не окаменели… И превратились они в горы, которым дали такие же имена, а красавица Вишера… стала рекой.

Потапенко замолчал и посмотрел вниз. Исследователи стояли на берегу, а прямо под ногами текла спокойная водная гладь, заполонившая подаренное матушкой-природой широкое русло с излучинами и песчаными отмелями.

— Это наша родимая красавица Колва! Вон там есть небольшая дельта… здесь впадает в нее Чердынка, наша мдадшенькая… — уже более жизнерадостным тоном произнес он. — Пойдемте дальше, очень хочу показать вам два холма… Вообще-то их… семь, как и положено городу с мировым именем — Риму, Москве, но эти два как раз по нашей теме…

— Да, Чердынь стоит… на семи холмах! Так что… заслужила звание… исторической столицы Перми Великой! — воскликнул геоморфолог Сибирцев.

— Вы бывали в этих местах? — спросил Потапенко.

— Совсем давно… — смутился тот, словно не хотел о чем-то вспоминать.

Оказывается, Чердынь начиналась на Троицком холме, где и ныне видны остатки городища, которое наверняка стояло здесь в двенадцатом и тринадцатом веках, судя по находкам археологов. А они здесь раскопали осколки посуды и бронзовые шумящие подвески родановской культуры. Позже на месте городища появилась Чердынь с деревянной крепостью, обнесенная земляным валом. Этот вал даже сейчас отлично видно — настолько крепким и высоким его соорудили, а ведь… вручную.

— На этом холме нашли, кстати, и фигурки звериного стиля, — сказал Потапенко. — Так что имейте в виду… Да, и думаю, что пробы грунта нужно взять не только здесь… Забыл сказать, что у Полюдова камня очень интересный ландшафт… Есть там фрагменты и горной тундры, и… криволесий… Произрастают редкие аркто-альпийские виды растений, и даже… лиственный лес с примесью реликтовых деревьев… А какое пышное разнотравье! Одним словом, сочетание рельефов очень необычное…

— Федор Алексеевич, вы бы поподробнее рассказали о зверином стиле… — дождался паузы геоморфолог Сибирцев, его больше интересовала эта тема.

— Подождите, я еще вам такую икону покажу! — воскликнул тот. — А пока… Всему свой черед. Да, вон там, чуть южнее, стоит Вятский холм. Здесь было Вятское городище. И знаете, что нашли археологи рядом с кладом из предметов звериного стиля? — он многозначительно оглядел участников экспедиции. — Остатки металлургического завода!

— Да что вы говорите? — на сей раз проявил живой интерес Кондратьев. — Значит, здесь развивалось производство… Любопытно, даже очень… И какие же металлы там плавили? А если это след древней цивилизации?

Потапенко молчал, раздумывая. Действительно, вопросов много. И отвечать на них нужно не в полевых условиях, а за столом какой-нибудь конференции. И он решил сменить тему:

— Полюбуйтесь, сколько здесь церквей! И все в основном на возвышенностях, видны издалека. Самое высокое здание — Воскресенский собор. Пятиглавый собор на подклете — это и есть типичные черты уральского зодчества. Смотрите, какие голубые главы! В тон небесной лазури! А рядом — красная колокольня со шпилем… Высоченная! А вон там — белая церковь Иоанна Богослова, более проста, даже… лаконична… На западный манер.

Местный краевед и публицист всматривался в даль, прежде чем продолжить:

— А вон там — Всехсвятская церковь, и стоит она вот уж лет сто на окраине города… перед выездом в Покчу. Кстати, очень отличается от других, ведь строили ее как кладбищенскую. С одной стороны — проста, а с другой — изящна…

Потапенко еще минут десять-пятнадцать рассказывал о достопримечательностях Чердыни. И слушать его было одно наслаждение. Вот что значит — родные места. Наконец, закончил свой обзор:

— А впрочем, соловья баснями не кормят… Заговорился и не заметил, что давно пора обедать! Вы закончили с пробами грунта? Везде взяли? Тогда покажу одно интересное местечко, где можно отведать и самые современные блюда, и довольно старинные, еще прошлого века. Есть даже царские… Приезжим нравятся… Идемте, совсем недалеко отсюда…

Утомленные пешими прогулками, а может быть, и долгими рассказами «чичероне», участники экспедиции с удовольствием откликнулись на такое предложение. И не пожалели. «Каменный Пояс» — такое название это заведение имело, скорее всего, не только потому, что очень уж в этих местах любили камни, а потому, что хозяин взял его из старинных источников об Уральских горах, именно так когда-то их и называли.

Повара «Каменного Пояса» оказались очень талантливыми. Подали один из самых изысканных супов — французский а-ля-тортю. Его варят из телячьей головы, сладкого телячьего мяса, петушиных гребешков и кореньев. Старинный рецепт довольно сложный, так как все ингредиенты нужно готовить по отдельности и только потом смешать и приправить чухонским маслом, мадерой и лимоном. Еще были зразы из зайца с гречневой кашей, пироги с рыбой и сливочный кисель.

— Федор Алексеевич, а вы упомянули о царских блюдах… — осторожно заметил любитель вкусно поесть Сибирцев.

— Да, вот на столе грибная икра по-царски, — улыбнулся тот, показывая на небольшое глубокое блюдо, в котором лежали смешанные с репчатым луком и растительным маслом соленые грибы, скорее всего, грузди.

— Надо же, — ухмыльнулся геоморфолог, — а я и не заметил…

После обеда поехали в музей. Размещался он в двухэтажном здании земской уездной управы, построенном в пятидесятые годы прошлого века. Над входом еще сохранилась аббревиатура «Ч.У.З.У».

— О, так здесь все экспонаты, о которых вы нам уже рассказали, Федор Алексеевич, — заметил Кондратьев. — А вот здесь, полагаю, в разделе «История и мифология», как раз и собраны те легенды, о которых вы тоже… хоть и не столь подробно, но — упомянули…

— Все правильно, Павел Ильич! К сожалению, книги нельзя почитать, так как это экспонаты, но вот в местной библиотеке тоже кое-что есть.

— Хорошо, буду иметь в виду.

— А что же со звериным стилем? — спросил Сибирцев. — Вы хотели показать нам кое-что…

— И сейчас хочу! Идемте за мной!

Они прошли через два зала и оказались лицом к лицу с удивительным полотном, на котором в полный рост стояли три человека, но один из них, тот, что посередине, был… с песьей головой. Скорее всего, все трое служили священниками, на это указывали мантии, наброшенные поверх одежды, и кресты в руках. Но художник привлекал внимание именно к тому, кто был с песьей головой: во-первых, на нем была самая яркая — красная мантия, во-вторых, кроме креста он держал в руках еще и…скипетр, главный символ власти. И эту центральную фигуру нельзя было назвать собакой, так как его туловище оставалось самым обычным, человеческим, более того, художник даже решил подчеркнуть это, показав неприкрытые мантией ноги. Человек держался с особым достоинством — скипетр в его руке находился а вертикальном положении, будто он только что отдал какой-то указ, а приподнятая песья голова говорила о твердости характера.

— Икона псоглавца святого Христофора… — пояснил Потапенко. — Чердынские охотники считали его своим покровителем и потому… перед началом сезона охоты священник… кропил охотничьих собак святой водой…

— И церковь запретила рисовать этого святого… с собачьей головой! — заметил геоморфолог Сибирцев.

— Да, — согласился с ним публицист. — Запретила еще… лет двести назад. И уничтожила все изображения, которые были уже написаны… Но… вот эта икона — осталась. Так что пальма первенства за ней, а потом уже — за кладом фигурок с шаманскими изображениями, что откопали на Вятском холме. Хотя… Конечно, и тот бесценен.

— Федор Алексеевич, уже вечереет, — напомнил Кондратьев.

— Да, конечно, вижу, что все устали… Сегодня у нас ознакомительные экскурсии… А вот завтра начнется… ответственная работа. Так что всем надо хорошо отдохнуть и быть в самом боевом снаряжении. Одежда, обувь, вещмешки… Не мне вам давать советы, когда ехали — знали куда. Да, и палатки захватите!

Глава 14

Арбенин был не в своей тарелке. В тот день, когда в его комнате обнаружили пропавший камень, ему показалось, что он находится уже на грани жизни и смерти. Кстати, специалист по минералам без труда определил, что это именно он — амазонит, но… от этого Арбенину стало еще тяжелее. Уже несколько дней он воображал, что участники экспедиции только и заняты тем, что обсуждают его. Если кто-то тихонько переговаривался, Николай Петрович непременно думал, что о нем, а если где-то слышен был смех, то тем более — мол, над ним потешаются.

Поэтому он старался меньше общаться, по крайней мере, не начинать разговор первым, держаться чуть в стороне, чтобы реже попадаться на глаза Кондратьеву и конечно же, не вставлять свои комментарии в его разговор с кем-либо. Первый день в Чердыне прошел тихо. Никто его не попрекнул и даже не «наградил» колким взглядом. И Арбенин немного окрылился: не все еще потеряно, можно будет доказать свою непричастность к пропаже амазонита, а если это… трудно будет сделать, то… проявить благородство в других ситуациях, они наверняка возникнут.

Вчера в музее обратил внимание на герб Чердыни. В серебряном поле стоял черный, с золотыми рогами и копытами, лось. На предыдущем гербе, утвержденном еще в семьсот восемьдесят третьем году (там внизу стояла такая дата), тоже был лось. Возникает конкретный вопрос: почему именно лось? Тот самый образ, который привиделся ему во сне… Почему именно лосиные головы окаймляют личину на груди — «шаманский дух» той фантастической птицы? И почему даже ее крылья тоже стали превращаться в лосиные головы?

И второй вопрос. Странно, что даже в геральдике трактуется вечность бытия. В описании герба говорилось, что серебряное поле — это символ благородства жителей города, их патриотический дух, их чаяния о процветании родного края, а черный цвет лося — это мудрость и благоразумие, честность и… вечность бытия. Так о какой же «вечности бытия» говорит черный цвет лося? Не о той ли самой, в которую уносится «шаманский дух» и поднимает шамана на небо? И не о той ли, в которую едва не взлетел он, Арбенин, вместе с химерической птицей, зацепившей его когтем?

«Диковинное место, Чердынь… — подумал Николай Петрович, — отхлебывая утренний кофе. — А писаки-то малость приуменьшили… Информировали, что «Чердынь» с коми-пермяцкого будто бы переводится как «поселение около устья ручья». Какой ручей? Да это… Ниагарский водопад! Нет! Больше! Перекресток миров! Устье… Вечности…»

На эту поездку местный краевед Потапенко возлагал особые надежды. Он долго говорил по телефону с губернским географом Старожиловым, который и встретил исследователей в Перми, дискутировал с ним о чем-то, скорее, о сроках вояжа, потому что сам факт его необходимости никто бы и не смог оспорить. Чувствовалась некоторая озабоченность Федора Алексеевича по его привычке в таких случаях потирать высокий открытый лоб, отчего залысины зрительно увеличивались и если попадало солнце, начинали блестеть. После этого он обсуждал, видимо, уже детали поездки, с руководителем группы Кондратьевым, закрывшись с ним наедине не меньше чем на час.

Особая атмосфера важности надвигающихся событий витала вокруг Арбенина. Он воспринимал разрешение на поездку в Чердынь как дополнительное вознаграждение за то, что основательно подготовился к экспедиции, может быть, хорошо, как никто другой. И как аванс за то, чтобы потом «помочь написать» отчет Кондратьеву. Конечно же, с самого начала он не питал иллюзий насчет «помочь написать», ясно, как день, что нужно читать это как «написать отчет» за руководителя группы. И потому даже вначале подумал, что именно Павел Ильич и подстроил ради этого такую курьезную ситуацию с амазонитом, но… Потом начал склоняться к другой версии…

Впрочем, к этому я еще вернусь — участники экспедиции уже выехали в очень важный вояж, а значит, нужно поторопиться за ними.

От Чердыни до небольшого поселения Ныроб верст сорок пять, а то и меньше, поэтому двинулись на подводах. Арбенин опять оказался во «втором эшелоне», вместе с геоморфологом Сибирцевым и практикантом Сиротиным. Возчего звали Прохором, без него никак, ведь по приезду в село нужно будет идти пешком со снаряжением, а это займет два-три дня. Вот и будут возчие их дожидаться да за лошадьми смотреть.

Кроме личных вещей и инвентаря, необходимого для полевых работ, на сей раз взяли и… сапоги. Потапенко просто настаивал на этом, говорил, что придется и по щиколотку в воде ходить, и по пояс, а может, и вплавь пускаться. Сапоги были нелепыми, довольно большого размера, но пришлось смириться, так как дареному коню в зубы не смотрят… На их повозке разместили еще и три палатки (одна про запас, а может, и для возчих), ведь предстояли ночевки.

Но самой боьшой ценностью стали металлические ручные фонарики на плоской батарейке с ползунковым переключателем. Изобрели их совсем недавно — где-то года назад, и не везде еще они были в свободной продаже, но руководство института успело их закупить специально к экспедиции. Фонарики были гораздо удобнее, чем те, которыми пользовались в конце девятнадцатого века: нажав на кнопку включения, не нужно было держать на ней палец, а просто зафиксировать ее в этом положении.

Дорога из Чердыни выходила на старинный Печорский тракт, по обе стороны которого притулились небольшие деревеньки — с простыми избами, среди них нет-нет да промелькнет роскошный сруб какого-нибудь баржестроителя или купца, сумевшего сколотить богатство на вывозе пушнины, драгоценных каменьев и других ценностей северного края. Но особенно торжественно выглядели величавые церкви с златоглавыми или ярко-голубыми — любимого цвета Царя Небесного главами и высокие каменные часовни, с которых просматривались окрестности аж до горизонта. И такие Божии дома, необычайно красивые, отделанные причудливыми резными украшениями, вдоль Печорского тракта встречались через каждые пять, а то и три версты.

Равнина, застеленная словно из меха, зеленым пушистым покрывалом, с косогорами да впадинами, все больше и больше обрастала хвойными деревьями. Они поддерживали своими мохнатыми шапками купол бирюзового ясного неба с легкими кучерявыми облаками и словно приветствовали путников. От порывов ветра вечнозеленые шапки гордых красавцев слегка наклонялись, совсем немного, как и положено по статусу — ведь не простолюдины. От леса тянуло не только горьковатой свежестью вечно зеленых веток, но и особой надменностью, присущей не тем деревцам, что посажены человеком, а тем, что испокон веков живут здесь и здравствуют, еще до прихода этого самого человека.

Лес становился все более угрюмым и почти вплотную подступал к повозкам, когда предстали, словно на гигантской ладони, деревянные постройки — избы и бараки, частоколы заборов, местами покосившиеся или щербатые. Хорошо на такие колья вешать чугунки, промыв их от сажи и пригоревшей каши, чтобы прокалились на солнцепеке, а также пуховые подушки, сбившиеся за длинную зиму. И того, и другого в каждой избе было в избытке. Так что не мальчишки оторвали кое-где по дощечке от городьбы… Хотя, где-то, может, и не обошлось без их страсти перевоплощаться в Соловья-Разбойника, или… потихоньку делать потайные лазы, чтобы пробежать напрямки, играя в прятки.

Ныроб стоял на открытом поле, но зажатый хвойным лесом со всех сторон, словно пойманный зверь — такой же необузданный, как сама природа, и для чего-то нужный людям. Он словно держал в себе вековую тайну, которую мог раскрыть только через много лет, другим поколениям, готовым ее принять. Даже в самом названии поселения чувствовалась скорбь, скорее, из-за неоправданной жестокости: так похоже это долгое «ы-ы-ы» на человеческие стоны…

Расположились в одном из свободных бараков, так как было уже не до удобств: передохнуть-перекусить да идти пешим ходом дальше, здесь и всего-то меньше десяти верст, но с лошадьми не получится — маршрут проходит по камням и оврагам. А вот возчие пусть отдыхают, поят-кормят лошадей, да и ночевать им не в чистом поле — есть крыша над головой.

— Ну и угрюмое местечко вы выбрали, Федор Алексеевич! — заметил Скорожитовский, зам Кондратьева, осматривая просторную комнату с обеденным столом, двумя деревянными лавками, табуретками и полатями у печки.

На столе стояло лукошко, от которого исходил аромат лесных ягод. Он щекотал ноздри запахами леса и луговой травы, какими-то экзотическими сортами папоротника, влажного от росы, излучающего прохладу. Запах был ярким, сочным, скорее, зимним, чем летним.

— Ба! Голубика! — воскликнул зам Кондратьева и резко изменил тему. — Небось, дед Тимофей постарался с угощением, по росе набрал…

В лукошке лежали синевато-черные ягоды, покрытые голубовато-сизым налетом, словно сбрызнутые утренней росой. К некоторым из них приклеились закругленные и чуть вытянутые крепкие листочки, насыщая экспозицию особым шармом.

— Угощайтесь, Леонтий Иванович, — добродушно произнес публицист Потапенко. — Так что вы там говорили об угрюмом местечке?

— Говорю, здесь только волки не воют… а так… одна жуть… — произнес тот, положив в рот ягоду.

— Зато ягоды тут водятся! А волки… Ничего, их тоже услышите, — усмехнулся Федор Алексеевич, — есть хорошая поговорка на этот счет…

— Волков бояться — в лес не ходить! — весело вставил Богдан Сиротин, занятый распаковкой багажа.

— А насчет «выбрали» — это не мне было решать, а матушке-природе, — заметил Потапенко. — Именно в этих местах и соорудила она такое двухъярусное великолепие, что, попомните мое слово, на сто веков вперед обеспечен сюда приток не коммивояжёров, а паломников да скитальцев. Много на Урале чудских древностей, много диковинных вещей и явлений, но вот такая гигантская пещера, как здесь — единственная… И уникальна она не только по внешним параметрам… но и богатством, красотой и изяществом внутреннего убранства… Как церковь наша православная…

— Потому и назвали эту пещеру Дивьей? — вопрос Скорожитовского, по всему, был риторическим, поэтому остался без внимания.

— А приехали мы сюда не для того, чтобы как простые путешественники, смотреть на красоту да восторгаться! Сдается мне, есть какая-то тайна в этих местах, и может быть, разгадка ее кроется именно в этой древней пещере, как в родной жемчужине… Думаю, в вашей университетской библиотеке нашлось место для трудов знаменитого русского исследователя и путешественника Петра Ивановича Рычкова, который еще сто сорок лет назад описал эту пещеру?

— Конечно, конечно, Федор Алексеевич, у нас, как вам известно, очень богатая библиотека! — поторопился вставить свое слово Кондратьев. — Да и вообще… Мне вот, как историку, стыдно было бы не знать об этом…

— А может быть, есть и те, кто побывал еще раньше, — задумчиво продолжал местный краевед, словно пропустив мимо ушей хвастовство руководителя экспедиции, — да не дошли до нас эти письмена. — А если в этой пещере была стоянка древних людей? Или она… является… порталом в… неизведанные миры?

Он оглядел исследователей задумчивым, чуть отрешенным взглядом и, словно неудовлетворенный серостью, обыденностью той жизни, в которой сейчас находился вместе со всеми, тяжело вздохнул.

— Ну уж… Вы… словно начитались… фантастической литературы! — руководитель экспедиции, развязывая веревку на своем вещмешке, от неожиданности выронил ее из рук и присел на краешек табуретки. — Уж не на роман ли Жюля Верна намекаете?

— Если вы имеете в виду «Путешествие к центру Земли», да… Есть там одна пещера… Действительно, чУдная, с гигантскими кристаллами… Скажу по правде, такой диковины в мире не существует! (От автора: первую в мире пещеру с кристаллами, а это был селенит, открыли гораздо позже, только в 1999 году в Мексике.)

— Про весь мир мы можем и не знать, — осторожно вставил Скорожитовский.

— Почему ж «не знать», когда читаем заграничные газеты! — аргумент местного краеведа был действительно веским. — Такую сенсацию я бы не пропустил!

Он замолчал и вышел в сенцы, не закрыв за собой дверь. Слышно было, как отхлебнул из деревянного черпака, что плавал в бадье с чистой водой — буквально перед их приходом дед Тимофей набрал из студеного колодца. Потом вернулся и закончил мысль:

— Кстати, наша пещера совсем другая — карстовая известняковая… Но дело вовсе не в этом… Я говорю не о внешнем сходстве, а о том, что Дивья пещера может быть точкой, связанной как с древним миром, так и с будущим…

Стояла тишина. Каждый был занят своим делом — кто распаковывал багаж, кто перекладывал снаряжение, а кто переобувался. Времени оставалось мало — через полчаса дед Тимофей обещал накормить обедом, после чего нужно отправляться в путь. Наконец, Кондратьев, а он продолжал сидеть на табурете, прыснул от смеха, видно, долго терпел. Хорошо, вовремя достал из нагрудного кармана носовой платок. Арбенин и Сибирцев переглянулись, но не произнесли ни слова. А Скорожитовский, он стоял рядом, тихо одернул руководителя за полу дорожного пиджака из холстины.

— Ладно, я тут рассуждаю вслух, а вы уже… А если говорить серьезно, ожидаю интересного результата с проб грунта, может, посчастливится и безделушку какую найти.

Публицист Потапенко замолчал и уже после паузы добавил:

— Бывал там неоднократно, и каждый раз — как впервые. Так что диво… в Дивьей или нет — вам решать…

Курс взяли на север, а точнее, на северо-запад, чтобы попасть на западный склон Северного Урала, в долину реки Колвы. Водный поток широкой лентой перерезал равнину, поросшую лесом и на правах северной владычицы проявлял спокойствие и высокомерие. Река словно понимала, что нет здесь ей равных, разве что царица Вишера, в которую поэтому и не торопилась впадать — чтобы не потерять свою индивидуальность. И текла здесь неторопливо, спокойно созерцая окрестности, огибая возвышенности и болота и кое-где обнажая отложения сланца, известняка и песчаника на небольших обрывах. Однако, правый ее берег поднимался довольно высоко, видимо, чтобы люди разбивали здесь поселения с белокаменными церквями и любовались родными просторами.

Излучая царское величие, Колва не проявляла крутого нрава, как упрямая и даже воинственная Чусовая со своими многочисленными бойцами — скалами, разбивающими сплавляемые баржи. На ней почти не было таких скал, разве что один камень, за то и названный Бойцом, чуть выше дивьев мест, рядом с одноименной деревенькой. Отсюда отлично просматривалась змеевидная синяя лента реки, особенно выделяющаяся на темно-зеленом хвойном фоне. И возвышался этот Боец как страж порядка, саженей на тридцать (от автора: более шестидесяти метров), подняв указующий перст, заросший вечнозеленым лесом, в небесный купол. Словно напоминая о том, что почти четыре с половиной тысячелетия назад именно в этих местах московская рать одержала победу над войском Великопермского княжества.

— Вон он и есть, Дивий камень, — махнул рукой в сторону крутого берегового склона местный краевед Потапенко. — Полюбуйтесь на него!

С пологого берега, заросшего лесом, почти вертикально поднималась скала, похожая срезом на пирог из слоеного теста. Словно незримый великан вручную соорудил такое великолепие, слегка промазав каждый слой кремом. За многие века «крем» высох, выветрился, и появились между слоями небольшие просветы, которые заметны даже издалека. Ну, а верхушку «пирога», закругленный холм — украсил словно свечами, высокими соснами. На их фоне особенно бросались в глаза причудливые кедры с толстыми кривыми стволами и корнями, крепко вросшими в скалы. В некоторых местах эти корни обхватывали каменистую почву снаружи, словно обнимали ее.

— Э-ге-гей! — громко прокричал Кондратьев, сложив ладони рупором.

— Эй-эй-эй… — прокатилось по окрестностям эхо.

— Дивий край! — продолжил диалог с невидимым собеседником Павел Ильич.

— Ай-яй-яй…. — потянул тот заунывную песню.

Под ногами зашуршали камни, значит, пошло предгорье. И если еще немного подняться вон по тому склону…

Участники экспедиции все ближе и ближе приближались к конечной точке своего маршрута — пещере, о которой были столько наслышаны… Кое-кто из них даже успел почитать литературу, и в первую очередь, конечно, публикации Рычкова, так ладно описывающие щедрые, но очень редкостные творения «натуры». Поэтому санкт-петербургские исследователи, еще не увидев это чудо природы, воспринимали его не просто как обычный геологический объект, который нужно осмотреть с профессиональной точки зрения, взять пробы грунта и воды и потом составить сухой отчет. Нет! Они готовились к встрече с чем-то необычным, не укладывающимся в общие представления о традиционных гротах и подземных ходах, образовавшихся в горных породах благодаря матушке-природе, а не умелым рукам человека.

Да, они готовились к встрече с чем-то немного загадочным, окутанным вековой тайной. Но — не настолько ирреальным, сверхъестественным, как это оказалось на самом деле.

Глава 15

Под ногами шуршал песок, переходящий в мелкие камешки. Иногда кусочки горной породы срывались вниз, значит, склон становился все круче. Кое-где приходилось раздвигать разросшиеся ветви деревьев, чтобы сделать несколько шагов. Несмотря на то, что пещера пользовалась популярностью среди путешественников, к ней пока еще никто не прорубил удобную дорогу. В некоторых местах, где корни деревьев выходили наружу, словно пытаясь убежать от плена каменной породы, приходилось цепляться за них. Пожалуй, это были более надежные «поручни», чем камни, которые в самый неподходящий момент могут рухнуть в пропасть.

Сквозь хвойные лапы отлично просматривался синий купол неба с солнцем, застывшим на его вершине. Однако, оно совершенно не жалило своими лучами, а светило ласково, словно благословляя путников. Монотонный звук природы — с шелестом листьев, журчанием воды, жужжанием насекомых — расслаблял, но не усыплял. А вот где-то справа ухнула птица, потом повторила свой крик — наверное, тоже желала нашим исследователям только добра.

— Вход в пещеру во-о-он там, чуть выше… в лесу! — показал рукой местный краевед Потапенко. — Здесь довольно крутой береговой склон… А дальше он переходит в водораздельное плато… и от реки расчленяется карстовым логом…

— Я так понял, Федор Алексеевич, что от реки до самого Дивьего камня и проходит карстовый лог? Вот почему природа-матушка наделала здесь подземные ходы!

— Постаралась на славу! — ответил тот. — Даже пока и сами не представляете, как… постаралась!

— Мы в курсе! — весело отозвался Кондратьев. — Уже почитали кой-какую литературу… Неужели такая большая, аж до десяти верст длиной?

— А то и больше! — отозвался тот. — А вот глубиной чуть ли не до сердца Земли доходит — саженей до… тридцати… Но, думаю, и глубже есть неизученные места. Да… А вот уже и вход!

Потапенко остановился, достал из кармана платок и вытер лоб, на котором поблескивали капельки пота:

— Передохнем немного…

В почти отвесной скале зияла небольшая дыра неправильной формы, особенно ничем не выделяясь на фоне каменной породы. Если бы не подсказал краевед, могли бы и не заметить издалека.

— Однако… — разочарованно произнес географ Скорожитовский, зам Кондратьева. Он еще что-то хотел сказать, но вовремя остановился, чтобы не огорчить «чичероне», уж так усиленно тот готовился к этому походу, да еще столько понарассказывал…

— Главное богатство — внутри! — резонно заметил Потапенко. — Как в нашем православном храме…

— Не хотел вас обидеть… — Леонтий Иванович снял кепку, обнажив копну темных волос, и обмахнулся ею, явно смущенный своей несдержанностью.

— Надеюсь, что посещение пещеры не опасно? — решил перевести тему разговора Кондратьев. — Как руководитель, я отвечаю за жизнь и здоровье каждого члена экспедиции!

— Да что вы, Павел Ильич, конечно нет! — улыбнулся Потапенко. — Для этого не нужно никакое специальное снаряжение… Любой человек, даже нетренированный, легко преодолеет переход.

— А сколько это займет времени? — поинтересовался Скорожитовский, довольный тем, что внимание с его персоны переместилось.

— Примерно шесть-восемь часов, так что успеем засветло. Но… — Потапенко сделал многозначительную паузу и пробежал взглядом по лицам ученых. — Но в отдаленных местах есть тоже проходы, и если надумаете и туда заглянуть, тогда надо будет разбить лагерь под землей и продолжить осмотр завтра… Это займет еще часов пятнадцать — двадцать.

— Да что вы говорите? А я-то думал… — Скорожитовский бросил взгляд на вход в пещеру уже с бОльшим интересом.

— Именно так, уважаемый Леонтий Иванович! — воскликнул Потапенко. — Причем, если следовать строго по карте, несколько экземпляров которой я вам дал…

— Ах, да, что-то я и не придал этому значение! — Кондратьев достал бумажные листы и быстро раздал их тем, кто стоял поближе к нему — Скорожитовскому и Сибирцеву, оставив один экземпляр себе.

Арбенин стоял чуть в стороне, прислонившись к пихте, которая поднималась прямо из-под скалы, и молча наблюдал за коллегами, потому что дал себе слово не вмешиваться попусту в их дебаты. На фоне крепкого дерева он казался не таким высоким, но еще более худощавым. Ветерок играл каштановой прядью волос, выбившейся из-под шляпы, и он ее поправил. Затем взял в руки мягкую пихтовую лапу и, оторвав несколько хвоинок, растер их в ладони, с наслаждением понюхал. Его прямой профиль с небольшой горбинкой, немного хищнический, совершенно не соответствовал выражению лица — мягкому, несколько одухотворенному. Может, потому что нахлынули детские воспоминания? О том, как однажды любовался посаженными вдоль дорожки к их имению елками, они тоже пахли хвоей, но иголки оказались колючими… Или о том, как бродил с матушкой по подмосковному лесу в поисках грибов и наслаждался ягодным ароматом…

— Николай Петрович, — донесся до него голос Кондратьева. — Хватит витать в облаках, двигаемся дальше! Еще раз для тех, кто не понял или прослушал. Сначала идем все вместе до большого грота, он у вас помечен крестиком на карте. Там передохнем и разобьемся на две группы, потому что от него идет две галереи. Понятно?

Первый шаг в каменную расщелину Арбенин сделал осторожно, даже с опаской — в подобных местах он раньше не бывал, но, приглядевшись и привыкнув к полумраку, понял, что бояться нечего. Под ногами оставалась такая же твердая каменистая поверхность, как и снаружи, конечно, не каменная мостовая, но все же… Высокие потолки позволяли шагать в полный рост, не пригибаясь, что и стало главным преимуществом этого подземного вертепа. Правда, воздух, особенно поначалу, показался немного спертым, видимо, из-за влажности, однако, не настолько, чтобы создавать полный дискомфорт.

По мере продвижения вперед дневной свет начал бледнеть, пока не исчез совсем, когда подземный ход сделал небольшой изгиб, а затем еще и еще… Так что пришлось достать фонарики. Арбенин шел рядом с Сибирцевым практически в конце процессии, поэтому лучи от фонарей своих коллег иногда ослепляли, не давая разглядеть убранство галереи. За его спиной висел вещмешок с самым необходимым для коротких походов, а в руках — тоже фонарик.

Минут через десять мысль о несвежем воздухе ушла на задний план, куда ее отодвинули визуальные восприятия, играющие первую скрипку. И эта скрипка сначала издала дрожащие, несмелые звуки, а потом заиграла в полную силу, рождая кристальную, звонкую мелодию, с легкими переливами, серебристую и даже почти прозрачную, печальную и в то же время радостную. Эти звуки нарастали, пока не разрезали подземное пространство головокружительной, сбивающей с ног красотой.

— У-у-ух ты! — выдохнул Сибирцев, когда подземный переход вывел в небольшой грот, где можно было оглядеться как следует.

— Красота! — поддержал его Арбенин.

Он только сейчас и понял, что до этого ничего не видел! Глазам открывалась удивительная картина, которую можно было не только лицезреть, но и осязать, чтобы убедиться в подлинности экспоната.

На полу «зала» размером с хорошую гостиную в творческом беспорядке валялись каменные белесые глыбы, словно неизвестный скульптор только что работал здесь и вышел из своей мастерской всего лишь на минутку. А его стены… Разукрашенные редкими по красоте и изяществу натеками, которые неизвестный мастер хаотично разбросал своей легкой рукой — только так и добьешься гармонии. Местами они походили на тяжелые занавесы с узорчатой бахромой, местами — щетинились острыми кристаллами, напоминающими грозди винограда, а где-то и переходили в каскады натеков, будто застывших по мановению волшебника.

— Вот они — кальциты! Я читал о них, но представлял… чуть иначе… — Арбенин осторожно провел рукой по шершавой стене, будто опасаясь, что видение исчезнет. — В учебнике их называют натечными и кристаллическими кальцитовыми образованиями… Но это, Иван Викторович, так скучно! Могли бы ученые и более поэтическое название дать…

— Смотрите, смотрите, Николай Петрович, а здесь — толстая колонна! Даже не верится, что к ней не приложилась рука человека! Такая… точеная… Словно враз вылилась масса и застыла… А рядом — многоярусная пагода… Как будто вытекала масса порциями… И затвердевала постепенно…

— Поторопимся? Кажется, наши уже ушли далеко вперед. — Арбенин прислушался к звукам, да, где-то впереди раздавались приглушенные голоса. И все же не выдержал, нагнулся и подобрал с пола несколько ажурных кусочков и пару «сосулек», положил их в пакет. — Да, не знаю, взяли ли они пробы грунта… На всякий случай, поскребем пару минут? Здесь все равно один подземный ход… до большого грота…

— Опять Кондратьев будет ворчать… — недовольно процедил сквозь зубы Сибирцев, но тут же замолчал и достал скребок.

Из глубины пещеры вылетела крупная летучая мышь и пронеслась у них над головой, едва не сбив с ног. Уже в последний момент резко изменила траекторию… Как все-таки умеют они не натыкаться на препятствия!

— Разлетались тут… рукокрылые… — Сибирцев присел, чтобы было удобно взять образец с пола, если можно назвать так каменное дно пустоты в горном массиве.

Через несколько минут они догнали коллег — те уже расположились на камнях, разбросанных по большому гроту, тому самому, что помечен крестиком на картах.

Арбенин сделал шаг в это подземное помещение и замер. Оно поражало своим размахом, словно было подготовлено не для человека, а для сказочного великана: уж точно, что более десяти квадратных саженей (от автора: примерно 50 кв. метров), а в высоту — примерно саженей семь (грубо 15 метров). Такой масштаб впечатлял вдвойне, потому что интерьер гигантского грота был тоже фантастическим. Может быть, и фонари сослужили такую службу, но казалось, что все поверхности отделаны красным камнем и слегка мерцают при движении огня.

«Да это же ярко-красная глина, покрытая тонким слоем кальцита! — осенило Арбенина. — А если глина, то она рыхлая». Он подошел к ближайшему сталагмиту, тоже из «великанского набора» — в обхват примерно около сажени (более двух метров), а в высоту еще почти в два раза больше, и дотронулся до него рукой. Так и есть! А рядом, в углублении в стене, между двумя сталагмитами, мерцал в таком же красноватом цвете бюст длинноволосой девы! Казалось, что фигура когда-то стояла здесь во весь рост, а сейчас ее затянуло наростами из кристаллических кальцитных образований — если приглядеться, можно было распознать закругленные женские формы.

— Вот это да! Что это? — удивлению Арбенина не было предела, его словно магнитом тянуло к стене и он уже сделал шаг, чтобы улететь в неизвестность…

— Отстаете, господа! — вернуло его «на землю» сухое замечание Кондратьева.

Арбенин с Сибирцевым загадочно переглянулись: надо же, как в воду глядели!

— Присаживайтесь! — махнул рукой на камни поближе к себе краевед Потапенко. — Не удивляйтесь, такие скульптуры здесь на каждом шагу! Это природа-матушка…

— Да, мы тут решили разбиться на две группы, — изменил тему разговора Кондратьев. — Видите, из грота ведет два коридора, но они потом встречаются у водопада… Оба пути безопасны, Федор Алексеевич только что нас заверил в этом… По правому пойдем мы, ну, а по левому — наши… опоздальщики. Кто хочет присоединиться к ним?

Все молчали. И только практикант Сиротин несмело, видимо, без особого оптимизма, произнес:

— Тогда я пойду?

— Хорошо, Богдан. Н-да…

И после маленькой паузы Кондратьев добавал:

— Кстати, проверьте карты! Никаких ответвлений в этих коридорах нет, так что никто не заблудится. Встречаемся у водопада!

Арбенин еще раз подошел к гигантскому сталагмиту, чтобы разглядеть его. Тот был покрыт поперечными трещинами, которые, казалось, вот-вот рассыпят сооружение на отдельные части, а рядом уже валялось несколько отвалившихся кусков. «Да, недолог их век… — подумал он — А если и еще варварски отнестись к чуду природы… Кто его знает, может, уже человек нарушил вековой покой этой стоячей сосульки?».

«Розовая дева» по левую сторону сталагмита смотрела на него пустыми глазами, а на лице застыла улыбка, как и положено всем глиняным истуканам. И эта гримаса так походила на замысловатую насмешку Джаконды… Странно… Все так странно… Изваяние напоминало ему Веру! В тот день перед отъездом, когда он пришел к ней, сидела в своем любимом кресле-качалке вот такой застывшей девой, в необычайно воздушном, ослепительном розовом платье!

Подземный ход, по которому двинулась наша троица, был довольно просторным, с высокими потолками. Правда, минут через десять под ногами начало хлюпать — вот для чего Потапенко велел всем взять сапоги! А вскоре показался ручеек, он протекал по правому «борту» и вроде бы не мешал, но… вызывал чувство тревоги: уж не оттуда ли, с водопада, о котором говорил Потапенко, и просочилась вода? А вдруг она рекой хлынет?

Вскоре сомнения развеялись, как только ступили в небольшой грот, где и обнаружили виновника: небольшое озерцо. Скорее всего, вода текла отсюда, хотя… На первый взгляд, озеро казалось совершенно спокойным, и на его поверхности серебрились матовые «льдинки» кальцита.

— Постойте! — Воскликнул Сибирцев. На моей карте такого грота нет, галерея идет прямо, никуда не сворачивая, и упирается в водопад… Посмотрите, а что там у вас?

— У меня карты нет! — вздохнул Сиротин.

Арбенин же просто промолчал.

— Ладно! — успокаивал себя Иван Викторович. — Нам и одной карты хватит… Надо двигаться, а там… посмотрим…

Подземный коридор продолжал вести их дальше и пока не освободился от небольшого ручейка, который продолжал журчать, а значит, не имел связи с озером. По бокам — стенам коридора становилось все больше щетинящихся кристаллов, скорее всего, здесь сильнее чувствовалась близость к воде. Стало и гораздо прохладнее, хорошо, под холстиновые куртки надели шерстяные свитеры. Да и сапоги пока выручали, иначе если промочишь ноги…

Наконец, проход вывел еще в один грот, очень похожий на тот, гигантский, с розовой дивой, только намного меньше. В нем также мерцали красноватым светом причудливые формы сталагмитов, а некоторые узоры поражали простотой и в то же время изяществом. В гроте воды не было, и это показалось странным. Куда же она ушла? Видимо, где-то рядом русло подземной реки.

— Давайте передохнем немного… — предложил Сибирцев.

На вид ему было не больше тридцати пяти, но вот комплекция выдавала слабую физическую подготовку: чуть полноватый, немного неуклюжий, ученый геоморфолог походил на медведя.

— Конечно, Иван Викторович! — согласился Арбенин. — Да, а вы знаете, сколько времени прошло, как мы идем втроем? Почти четыре часа!

— Что вы говорите? — удивился Сибирцев. — То-то я чувствую, что ужасно проголодался!

Они достали припасы — хлеб и вяленое мясо, оставив про запас консервы. Кто его знает, сколько еще придется идти… Словно на запах съестного, из проема галереи, с той стороны, куда они собирались двигаться дальше, залетела стая летучих мышей. С первого взгляда было видно, что они совершенно отличаются от той, что видели ученые до этого: гораздо крупнее по размерам, а по поведению, скорее, агрессивнее. Странные млекопитающие, очень похожие на фантастических птиц, кружили по гроту, словно и не собираясь его покидать, пока Арбенин не встал во весь рост и не начал размахивать фонарем с криками: «Брысь, рукокрылые!»

— Осторожнее, Николай Петрович, — заметил Сибирцев, среди них бывают и вампиры!

— Читал об этом… Но думал, что… только в книгах…

— Да нет, и в реальной жизни…

Богдан сидел молча и жевал. Наконец, тоже вступил в разговор:

— Я в школе увлекался этой темой. Мы с ребятами ставили всякие там опыты, хотели найти летучих мышей-вампиров… но потом выяснили, что их нет в Российской империи. Водятся только в Америке!

Они уже собирались двинуться дальше, как увидели, что из грота выходит две галереи.

— Странно, — удивился Арбенин, — нас так заверяли, что у подземного хода не будет никаких ответвлений… Если наши коллеги пошли по правому коридору, а мы — по левому, то и нам нужно взять правее…

— Не скажите, Николай Петрович, мы прошли уже такой путь… Могли и сделать хорошую кривизну! Кстати, летучие мыши водятся в очень отдаленных местах… Так что и мы находимся сейчас Бог его знает где…

— Тогда можно будет пройти немного по правому коридору, а если возникнут сомнения, то вернуться сюда и выйти в левый, — сделал заключение Арбенин.

На том и порешили.

Однако ученые не продвинулись дальше этого грота. На правом выходе из него произошло нечто необъяснимое: вроде бы обычная каменистая почва, которая и была всегда под их ногами, рухнула в тот момент, когда Сибирцев, а он шел первым, сделал всего несколько шагов по коридору. Камни с грохотом покатились вниз из-под его тяжелых сапог, туда, где сияла бездонная черная бездна. И там, внизу, яростно клокотали водные потоки — видимо, и собирала их мощная подземная река. Боковым зрением Арбенин увидел кромешную тьму и успел подумать: «Вот она — бесконечная вечность, о которой мне постоянно напоминали!».

Падая вниз за своим коллегой, он успел зацепиться рукой за какой-то выступ в виде рога, но тот не выдержал его веса и с легкостью оторвался от отвесной скалы. И Арбенин продолжал держать его в руке, как жезл властелина…

А камни продолжали падать с грохотом, похожим на рычание выбившегося на волю зверя. Оттуда, снизу, из оркестровой ямы в преисподней, доносились глухие прерывистые звуки, как в финале грозной симфонии: играли свою низкую партию деревянные барабаны и медные литавры. Играли мучительно и тревожно, словно… перед апокалипсисом…